Монголия, осень 1943

Неделю все дни протекали одинаково. До вечера Хана помогала женщине по хозяйству, а к ночи засыпала, гадая, как долго все это продлится. Однажды она как обычно проснулась от прикосновения монголки, они вышли из гэра, пока остальные еще спали. Но в это утро Хане вручили оба железных ведра. Женщина кивнула на загон, а сама направилась в другую сторону. Теперь Хана была сама по себе.

На каждой руке висело по ведру. Солнце только-только показалось над равниной. Одежда женщины мерцала уже далеко. Хана посмотрела за гэр, на бескрайние пастбища, уходящие к далеким горам. На таком расстоянии лиловое платье женщины, которое, как уже знала Хана, называется “дил”, казалось черным.

Она повернулась и пошла к загону. Хана уже выучила несколько монгольских слов. Собака – “нохой”. Лошадь – “мори”. А “голодный” – “олон”. Она позволяла чужим словам крутиться в голове, чтобы они уложились там получше.

Пес залаял, когда Хана приблизилась. “Нохой”, – подумала она, поставила ведра на землю и протянула руку. Пес принялся радостно лизать ладонь, Хана нагнулась почесать, и пес тут же перевернулся на спину, подставляя живот. Он был не на привязи и волен гулять, но никуда не уходил. Почесывание собачьего брюха наполняло Хану особого рода теплом, какого она давно не испытывала. Осознав, что улыбается, Хана резко прекратила ласкать собаку, подхватила ведра и двинулась дальше. Пес вскочил и потрусил в ту сторону, куда удалилась монголка.

При виде Ханы буйволица втянула воздух. Пони приветствовали ее, тычась в руки мягкими носами.

– Для вас пока ничего нет, – сказала Хана и потрепала самого маленького по холке.

Она протолкалась между ними и опустилась на колени подле буйволицы. Послышались шаги, но Хана не обернулась – она и так знала, что это мальчик. При матери он держался поодаль, но наедине был посмелее. У мальчика легкая походка, в отличие от взрослых монголов, которые грузно топочут. Он поздоровался. Хана не ответила, сосредоточившись на деле, словно на свете нет занятия важнее, чем дойка. Мальчик немного постоял рядом, опершись на изгородь и положив на руки подбородок.

– Алтан, – сказал он.

Хана оглянулась.

– Алтан, – повторил мальчик и хлопнул себя по груди ладонью. Затем показал на нее, и лицо его изобразило вопрос. Он ждал, но она молчала. Мальчик предпринял еще попытку, но Хана снова промолчала.

Когда он зашел на третий круг, у нее вырвался смешок, и она прикрыла рот. Смех лился из нее, как будто прорвало дамбу, и вот она уже согнулась, не в силах сдержать хохот. Давно же она не смеялась! Хана словно утратила власть над собой. У нее текли слезы. Лицо мальчика расплылось, и ей не понять, рассердился он или нет. Он перелез через изгородь. Смех замер. Хана встала и вытерла глаза.

Стоя лицом к лицу, они оказались почти одного роста. Он лишь ненамного выше и чуть наклонял голову, когда смотрел в глаза. Хана знала, что следы от побоев еще не до конца сошли с ее лица, как и кровоподтеки с шеи. Готовая ко всему, она сжала зубы, стиснула кулаки. Этот мальчишка не так силен, как взрослый мужчина, но и он серьезный противник. Она вызывающе смотрела на него, надеясь, что он испугается и оставит ее в покое.

Мальчик поднял руку, и Хана вздрогнула. Он дотронулся до своей груди:

– Алтан.

Он улыбался, широко, дружелюбно, от глаз разбегались лучики. Он коснулся ее груди и вскинул брови. С момента похищения никто не задавал ей этот вопрос. Она уже и сама не знала, как ее зовут. Каким именем назваться – настоящим или тем, которое получила в борделе? Она вдруг осознала, что кончики его пальцев так и упираются ей в грудь. Она деликатно отвела руку мальчика.

– Хана, – наконец сказала она.

Он несколько раз повторил ее имя, и Хана рассмеялась его выговору.

– Ха-на, – произнесла она по слогам.

Он повторил еще раз, затем показал на себя. Хана улыбнулась:

– Алтан.

Он остался явно доволен ее произношением. Пони забеспокоились за спиной, и Хана поняла, что появились зрители. За ними наблюдал молодой мужчина, стоявший у выхода маленького гэра. Он ухмылялся. Хана вспыхнула, но мальчик помахал ему, и мужчина, покачав головой, скрылся за гэром, явно по нужде. Раздалось журчание, и Хана смутилась. Она вернулась к буйволице, и Алтан понял, что разговор окончен. Он послушно оставил ее в загоне одну. Она смотрела, как он бежит в ту сторону, куда ушла женщина. “Ээж”, – поправила себя Хана. Мама.

“Слова – это сила, – сказал как-то раз отец, прочтя одно из своих политических стихотворений. – Чем больше ты знаешь слов, тем сильнее становишься. Поэтому японцы и запрещают наш язык. Они лишают нас силы слов”.

За работой Хана повторяла монгольские слова, концентрируясь на каждом, чтобы напитаться его силой.

Ведра наполнены, она попыталась поднять сразу оба, чтобы отнести в гэр, но сил не хватило, они слишком тяжелые. Тогда Хана взяла обеими руками одно ведро и понесла. Она старалась не разбудить мужчину, все еще спавшего у печки. Ее успокоил его клокочущий храп. Пока он спит, Хана его не боится. Она поспешила в загон за вторым ведром, но там рядом с пони стоял мужчина из соседнего гэра.

Хана замешкалась у калитки, глядя, как он оглаживает одного из пони, выискивая колючки и репьи. Очистив плотную шкуру, мужчина, еще совсем молодой, принялся поочередно приподнимать пони ноги, осматривая копыта, а потом дважды обошел его со всех сторон. После чего занялся следующим. Хана ждала, когда он закончит. Парень стал осматривать третьего пони и только тут заметил Хану.

Он что-то буркнул, но она не сдвинулась с места. Тогда он показал на ведро рядом с буйволицей. Солнце взошло уже высоко, и вблизи Хана видела, что мужчина не старше самых молодых солдат, что приходили в бордель. Возможно, это старший брат Алтана. Он был изрядно выше Ханы – как минимум на голову. Широкие плечи, а ноги крепкие и мощные, как древесные стволы. С таким ей не справиться.

Видя, что она так и не входит в загон, он рассмеялся и что-то сказал, обращаясь к пони. Дернул его за хвост, и пони потрусил к калитке. Еще две лошадки последовали за ним, и вскоре вся троица галопом унеслась в луга. Хана с удивлением наблюдала за происходящим. Четвертый пони мешкал, поглядывал на Хану, словно снедаемый любопытством.

Мужчина что-то снова сказал. Хана вздрогнула, напуганная его внезапным обращением. Он опять рассмеялся и зашагал к ней. Она стояла, с напускным безразличием глядя мимо него. Он остановился прямо перед нею. Они молча стояли лицом к лицу. Он смотрел ей в глаза, и Хана ответила вызывающим взглядом. Мужчина улыбнулся, зубы у него были желтоватые от табака. Загорелая кожа лоснилась от пота. Он стукнул себя в грудь:

– Ганбаатар.

Снова улыбнулся, и Хана поняла, что он дразнит ее – подсмотрел их диалог с Алтаном. Она прищурилась, но смолчала. Поднялся ветер, взметнул в воздух сухую траву. Хана отвернулась и прошла внутрь загона, торопясь прикрыть молоко от мусора. Мужчина хохотнул, вывел из загона последнего пони и направился в сторону гор, следом за женщиной и Алтаном.

Вернувшись со вторым ведром в гэр, Хана испугалась тишины. У печки сидел полуголый монгол, завтракал сыром и соленым мясом. Хана торопливо вылила молоко в чан и скользнула к выходу.

– Погоди, – раздалось сзади.

Хана замерла. Он произнес это по-японски. Мужчина встал и натянул хлопковую нательную рубаху, не переставая жевать. У Ханы заурчало в животе. Надев дил и застегнув все пуговицы на плече, монгол снова сел.

– Сядь сюда, – он показывал на соседнюю подушку.

Хана прикидывала свои шансы. Можно убежать – глядишь, и найдет женщину с остальными кочевниками, но он ведь никуда не исчезнет, когда она вернется. Или можно принять неизбежное, и делу конец. Она крепко сжала кулаки, ногти впились в кожу.

Хана опустила взгляд и, словно ведомая на поводке, побрела к подушке.

– Ты так и не сказала ни слова, – заговорил мужчина, когда она села.

На нее он не глядел, ел мясо, каждый раз, прежде чем откусить от полоски, изучая как нечто любопытное.

Протянул ломтик Хане, но она помотала головой. – Я не знала, что вы говорите по-японски, – сказала она, глядя в пол.

– А ты хорошо говоришь по-японски. И голос у тебя приятный.

Хана оцепенела – комплименты чреваты неприятностями, но смятения она не выдала.

– Я не знаю, зачем ты здесь, – сказал мужчина и наконец посмотрел на нее.

Глаза у него были в сеточке тонких морщин, от чего лицо казалось добрым. Задубевшая, загорелая кожа выдавала возраст, и Хана подумала, что он, возможно, приходится Алтану дедом, а не отцом. Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Капрал Моримото сказал, что ты должна пожить у нас, но я все равно не понимаю.

Он рассматривал ее, как неведомого зверька, словно хотел понять, чем она питается и откуда родом. Мужчина уже не казался ей таким страшным, и она немного расслабилась.

– Как же он объяснил? – отважилась она спросить, старательно избегая смотреть ему в глаза.

– Сказал, что ты сирота. Что он спас тебя от квантунской армии в Маньчжурии. Везет тебя к твоему дяде, на запад. Но откуда у тебя дядя в Западной Монголии? Вот вопрос, на который мне хочется получить ответ.

Моримото назвал ее сиротой, а не проституткой. Хану затопило облегчение. Это хорошие люди. Они не изнасилуют сироту. Возможно, именно поэтому Моримото так им сказал. Он не отдал ее на растерзание, просто оставил в надежном месте до своего возвращения. Хана закрыла лицо руками, чтобы не выдать чувства.

– Еще горюешь, – кивнул мужчина, ошибочно приняв ее жест за выражение скорби. – Значит, поговорим в другой раз. – Он встал: – Пошли со мной.

Она последовала за ним в ту же сторону, куда ушли остальные. Ступать было больно, и Хана опасалась, что некоторые ранки могут открыться заново, однако ей не хотелось выказывать слабость, и она прибавила шаг, чтобы не отставать. В голове крутилась мысль, что Моримото вернется. “Конечно, он вернется”. И ей уже не так легко дышалось, как несколько минут назад.

Они прошли не меньше мили, высокая трава сменилась кустарником. Нависающие горы заслоняли небо. От подъема заныли икры, но Хана упорно шла вперед, стараясь не приближаться к мужчине вплотную. Может, он ведет ее вовсе не к своему семейству, а в укромное место. Он старше других, но выглядит самым сильным.

Мужчина поднялся на взгорок, остановился, упер руки в бока. Хана встала чуть поодаль, впитывая открывшийся вид на долину. Зеленое море стеблей, увенчанных крупными головками, раскинулось, сколько хватало глаз – до самого подножия ближайшей горы. Там и тут пламенели красные цветы, хотя большинство коробочек уже лишились лепестков. Алтан, женщина, Ганбаатар и еще один молодой мужчина были там: медленно двигались вдоль рядов растений, задерживаясь у каждого.

– Что это? – спросила Хана.

– Ты что, не узнаешь мак?

Хана покачала головой. Он с удивлением посмотрел на нее, и она покраснела.

– Ни разу не видела маков? А знаешь, зачем мы их собираем? – Он развернулся к ней всем телом, и Хана отступила, готовая помчаться вниз, поближе к остальным. – Опий! – улыбнулся мужчина. – Идем. Мой младший научит тебя всему, что нужно.

Не дожидаясь ответа, он двинулся с холма. Хана глядела ему вслед. Мать Алтана увидела их, замахала руками, Хана, несмотря на расстояние, разделявшее их, знала, что женщина улыбается. Тут оглянулся и Алтан, тоже замахал приветственно. “Хана!” – закричал мальчик, и она вдруг ощутила себя прежней, самой собой, а не девушкой, которую заперли в бордель. Здесь она просто Хана, потому что эти люди не похожи на солдат. Она помахала в ответ и побежала вниз за отцом Алтана.

Они выращивают опиум, который под запретом у китайцев, но для Ханы это не имело значения. Она вспомнила Хинату с ее чаем, который помог ей выжить в борделе. Алтан показал, как надрезать коробочки, чтобы выступил сок. Многие луковицы уже были рассечены, и Ганбаатар собирал сок клочками ткани. Задача Алтана и Ханы – взрезать коробочки. Они двигались параллельно друг другу, чтобы Алтан следил за ее действиями, хотя это дело нехитрое. Время от времени он подходил и подправлял угол, под которым она держала нож. К сумеркам они успели обработать почти три четверти поля. Алтан поделился с Ханой обедом, но к исходу дня ее снова снедал лютый голод.

Солнце клонилось к горизонту. Отец позвал Алтана и вместе с женщиной двинулся к лагерю. Невесть откуда появились пони и потрусили за хозяевами, как послушные псы. Хана подняла голову к темнеющему небу. Над полем черной тенью парила птица с огромными крыльями. Наверное, ястреб, о которых рассказывал Моримото. Подошел Ганбаатар, дал Алтану фляжку. Тот отвинтил крышку и приложил фляжку к губам, но вдруг спохватился и со смущенным смешком протянул фляжку Хане.

– Вода? – спросила она.

Мальчик пожал плечами. Она взяла фляжку и понюхала. В ноздри ударила вонь перебродившего молока, и Хану передернуло. Она вернула фляжку парню. Алтан рассмеялся и сделал солидный глоток, затем с улыбкой предложил снова, говоря что-то, всовывая фляжку ей в руки. Ганбаатар тоже засмеялся. Любопытство пересилило, и Хана взяла фляжку. Поднесла к губам и отпила.

Брага обожгла рот, и Хана зашлась в кашле. Алтан, хохоча, жестом предложил сделать еще глоток. Она послушалась и вернула фляжку. Парень, похоже, довольный этим совместным распитием, надолго приложился к горлышку, а потом сунул фляжку во внутренний карман дила.

Птица все кружила в небе, Хана не могла отвести от нее взгляда. Ганбаатар пронзительно засвистел и вскинул руку. Хана изумленно смотрела, как гигантская птица описала круг, еще один и аккуратно села ему на предплечье. Золотой орел, беркут. Алтан улыбался и гладил перья на его шее. Птица царственно восседала на руке Ганбаатара. Тот что-то сказал Хане, она непонимающе посмотрела на него. Ганбаатар показал на орла. Хана колебалась. Он хочет, чтобы она приласкала птицу, как женщина призывала подружиться с псом.

Хана приблизилась, опасаясь, что может не понравиться орлу – возьмет и выцарапает глаза своими когтями. Рыжевато-бурые перья поблескивали в золотистом сумеречном свете. Ей хотелось потрогать птицу, ощутить мягкость оперения. Хана робко потянулась к ней.

Птица попыталась клюнуть ее в палец, Хана отдернула руку, а Ганбаатар и Алтан зашлись в хохоте. Хана отступила, возмущенно глядя на парней.

– Я могла остаться без пальца! – крикнула она яростно.

Видя ее гнев, Алтан мгновенно затих и толкнул Ганбаатара, но старший брат продолжал смеяться, поглаживая птицу по шее.

Хана повернулась, чтобы уйти, но Алтан ее остановил, вцепился в нее, не пуская. Она попыталась высвободиться, но Алтан держал крепко, смущенно улыбаясь. Другой рукой он шлепнул Ганбаатара по плечу, что-то сказал, и тот наконец прекратил смеяться. Пристыжено отвернулся, стараясь не смотреть на Хану. Надел на голову орла шапочку, и птица сразу затихла. Алтан опять предложил Хане погладить птицу.

Она решилась не сразу, опасаясь новой шуточки с их стороны, но что-то в лице Алтана заставило ее еще раз потянуться к орлу. Она следила за мощным клювом, готовая к атаке, но на сей раз птица не шевелилась, и Хана осторожно коснулась мягкого горла.

У нее вырвался удивленный смешок, она уже не боялась показать, что ей весело. Под мягкими перьями прощупывались мощные мышцы. Хана была заворожена великолепием птицы. Ганбаатар снова заулыбался, тоже погладил своего питомца. Хана впервые улыбнулся старшему брату, сейчас ее не заботили его мысли, потому что она знала, что оба думают о существе куда более совершенном, чем они сами.

* * *

Втроем они направились в сторону лагеря. Бóльшую часть пути все молчали. В высоте кричали птицы, возвращающиеся в свои гнезда. Холодный ветер гладил высокую траву, ерошил волосы. Хана невольно думала об Алтане, шагавшем чуть поодаль – ровно настолько, чтобы она чувствовала себя спокойно. Алтан напоминал мальчика из ее деревни, который частенько приходил на рынок к своей матери, торговавшей там. Учтивый, любопытный, но достаточно смышленый, чтобы понимать, где проходит граница.

Они с Алтаном не могли и словом перекинуться, но Хана чувствовала, что оба сделали первые робкие шаги к дружбе. Она смотрела по сторонам, избегая глядеть на парня, но стерегла каждое его движение.

До лагеря было уже недалеко, когда примчался пес и принялся носиться вокруг них, радостно лая от избытка чувств и в предвкушении скорой трапезы. Лизнул руку Хане, подскочил к Алтану, подпрыгнул и обслюнявил ему ухо. Алтан со смехом оттолкнул пса.

Ганбаатар помахал Хане и ушел в свой гэр. Алтан последовал за ним, занес в гэр корзину, затем вернулся и принялся возиться с собакой. Хана с улыбкой наблюдала за ними. У загона она остановилась и погладила самого маленького пони, продолжая смотреть, как мальчик играет с псом в густеющих сумерках.

Вечер походил на все предыдущие, только Алтан сел рядом с Ханой на место матери. Хана притворилась, будто не замечает его, но это было нелегко, поскольку Алтан беспрестанно улыбался ей, когда пел, подталкивал плечом, приглашал подхватить песню. Остальные словно и не видели ничего особенного в его поведении, и Хана вдруг перестала ощущать себя чужой, она будто оказалась в кругу семьи. Но петь при них, смеяться и улыбаться она не могла, это было бы чересчур. И все же Хана покачивалась в такт музыке – едва заметно, но этого было достаточно, чтобы Алтан заулыбался еще шире, мужчины запели громче, а глаза матери заблестели ярче.

Когда угли стали ярко-красными, Ганбаатар встал. Отец Алтана вышел с ним и третьим парнем, что оставался в лагере. Хана пока не знала его имени. Мужчины продолжали петь на улице. Алтан подошел к сундуку, стоявшему у войлочной стены, и что-то достал. Затем вернулся к Хане и протянул кожаную сумочку. Не решаясь взять, она посмотрела на его мать в поисках одобрения, но та, отвернувшись, мыла посуду. Алтан вложил сумочку Хане в руку, и та, боясь его обидеть, осторожно развязала кожаный ремешок и подняла крышку. Заглянула внутрь, просунула руку и коснулась чего-то мягкого и гладкого. Алтану не терпелось показать подарок, и он вынул богато расшитый пояс.

Волшебные узоры сияли даже в полутьме. Синие, красные и оранжевые краски так и светились. Алтан жестом показал, чтобы она его повязала. Хана медлила в нерешительности. Он повторил жест, улыбнулся и покачал головой. Затем осторожно обмотал пояс вокруг ее талии и завязал двойным узлом. Он стоял так близко, что у Ханы перехватило дыхание. Алтан отстранился, оценивающе оглядел ее и довольно кивнул. После чего быстро вышел.

Хана сидела красная от смущения. Наконец мать мальчика заметила пояс на ней, кивнула и приветливо улыбнулась. Женщина расстелила шкуры, готовя постели. Хана касалась шелка, когда думала, что мать не смотрит на нее, и восторженно разглядывала яркие вихри узора. Темные тона служили фоном для красных и желтых цветков, от черных лоз с зелеными листьями было не оторвать глаз. Вышивка ручная, и Хана предположила, что это дело рук матери Алтана. О чем она думает сейчас, глядя на пояс, обвивающий талию Ханы?

В ту ночь впервые сны Ханы посетила музыка. Пела отцовская цитра, смеялась мать, а сама она босиком танцевала с сестрой в их тесном домике. Все было так реально – жар очага, пение отца, перебор струн, Хана даже улавливала солоноватый запах моря, проникавший через открытые ставни. Она снова дома, будто и не покидала его, будто и не случалось с ней никакой беды. Держась с сестрой за руки, она запрокидывала голову и пела. Мать хлопала в ладоши, и Хане хотелось, чтобы танец длился вечность.

Невдалеке залаяла собака. Хана остановилась. Гулкий лай повторился трижды. Руки Ханы повисли вдоль тела, но этого никто не замечал. Веселье продолжалось, но без нее. Сестра кружила, как подхваченный бурей лист. Мать заходилась переливчатым радостным смехом. Хане не хотелось покидать их, но она отодвигалась все дальше и дальше. “Не останавливайся”, – попросила она, когда отец вдруг прекратил играть. В глазах его стояла горечь. Теперь она слышала только пение степных птиц. Хана заметалась на меховой подстилке и резко проснулась.