Сеул, декабрь 2011

В больничной палате все взгляды были прикованы к Эми, такое внимание тяготило. Эми хотелось лишь одного: чтобы ее поскорее отвезли к статуе.

– Я хочу пить, – сказала она, и Лейн вызвалась принести воды.

– Может, поспишь, мама? – спросила Джун Хви.

– Нет, у меня нет времени разлеживаться. Я должна увидеть статую.

– Но зачем именно сегодня? Отдохни, наберись немного сил, а через неделю мы отвезем тебя к статуе.

– Неделю?! – вскрикнула Эми. – У меня нет недели, как ты не понимаешь! – Она сбросила одеяло, собираясь встать.

– Стоп! – сказал сын, бросаясь к ней. – Ты никуда не пойдешь.

Эми замерла. Сейчас он удивительно походил на своего отца. Она смотрела на сына, пораженная внезапным сходством.

– Ты вылитый отец, – вырвалось у нее.

Сын осекся, лицо налилось гневом.

– За что ты его так ненавидишь?

У Эми было слишком много шрамов на сердце, а теперь она понимала, что и дети не избежали того же, как ни старалась она их уберечь. А эта поездка разбила в щепки дверь в ее прошлое.

– Мы не ладили с ним по многим причинам. Слишком долго рассказывать. Но это касается только нас.

– Он мертв, – тихо проговорил сын. – Он умер без малого пять лет назад. Ты не можешь простить покойника?

В комнате повисло тягостное напряжение. Вошедшая Лейн не знала, что делать – подать ли Эми стакан с водой или остаться у двери. Эми поманила ее, Лейн отдала ей стакан, и все смотрели, как Эми залпом его осушила. Когда она поставила стакан на прикроватный столик, сын взял ее за руку:

– Прошу тебя, ответь. В чем он так провинился? Я должен знать правду. Мы оба должны. – Он оглянулся на сестру.

Джун Хви встала рядом с братом, совсем как в детстве, и Эми видела перед собой двух маленьких детей, дороже которых для нее не было никого. Это из-за них она всю жизнь терпела свой несчастливый брак. Это они укрыли ее от прошлого. Да, она задолжала им правду, но как же страшно предъявить ее.

– Я никогда не рассказывала, как умерла ваша бабушка.

– Мама…

Но Джун Хви тут же шикнула на брата.

– Давай, мама, расскажи нам сейчас. – Дочь присела на край кровати.

– Это было перед самой Корейской войной. Мы с вашим отцом недавно поженились, но он не доверял бабушке, считал ее красной.

– Красной? Вы имеете в виду коммунисткой? – спросила Лейн.

– Да. Считал, что она из сочувствующих Северной Корее.

– Но ведь отец был простым рыбаком? – растерянно пробормотал сын.

– Нет, сначала он служил в полиции, – ответила Эми. – Рыбаком он стал позже, и не очень хорошим.

Джун Хви о Корейской войне знала все. Она преподавала корейскую литературу, и военная тема в литературе была ее коньком. Она молчала, но Эми понимала, что дочь перебирает в памяти факты из военной истории.

– Так как умерла бабушка? – поторопил сын.

– Красные повстанцы обычно приходили по ночам или когда над сожженной властями деревней висел дым. Вербовали людей из погорельцев, собирали по домам продовольствие. Ваш отец как раз участвовал в рейдах, искал повстанцев и тех, кто помогал им. Он никогда не доверял вашей бабушке и не сомневался, что она помогает красным, сколько бы я ни твердила, что это не так. Постоянно называл ее бунтовщицей и коммунисткой, порой – в лицо.

– А это было так? – перебил сын.

Эми заворочалась на неудобной больничной койке. Сейчас, когда она наконец позволила себе воспоминания, ей казалось, будто все произошло только вчера. С воспоминаниями пришла и боль. Эми словно взлетала на самолете над полем скорби. Взлетная полоса – больничный пол – темнела внизу, усеянная черными курганами, под одним из которых лежала и ее мать.

– Не знаю. Я много времени проводила в море. Ваш отец не отпускал со мной бабушку, он ей не верил. Так что я работала в море одна, к ночи валилась с ног и спала как убитая. И вдобавок я была молода, многого не понимала, а еще больше не замечала. Однажды я вернулась домой, а матери нет. Ваш отец не сказал, где она. Я обошла всю деревню, расспросила всех жителей, но никто ничего мне не сказал. Все боялись моего мужа.

– Я помню, – вдруг сказала дочь. – Помню взгляды людей, на него странно смотрели. Я была маленькая, не понимала… но теперь… Его боялись.

Эми больно было видеть ее лицо. Столько тайн, столько лжи. Жаль, что сердце у нее не как у Чин Хи, в котором хватало места не только для боли, но и для радости.

– Он сдал ее властям? – спросила Джун Хви.

Вернее, констатировала факт, будто знала это всегда, хотя ее тогда и на свете-то не было.

– Мне он не признался. Даже на смертном одре, – сказала Эми, подняла голову и посмотрела дочери в глаза. – Но в глубине души я знала, что это он. Знала всегда. Мы поженились не по любви. Вы это, конечно, заметили. Меня принудили. Он был полицейским и попросту взял меня в жены, не спрашивая, хочу я того или нет.

Эми надеялась, что дети не станут расспрашивать, как это произошло. Правда будет слишком болезненна для них. Сын ласково сжал ее дрожащие руки. Его сердечность придала ей храбрости.

– Мне было четырнадцать, я только что вышла замуж, вот-вот могла начаться новая война. Ваша бабушка пропала без вести всего через несколько месяцев после начала моей новой жизни. Я тосковала, оставшись одна с этим чужаком, которого до смерти боялась. Мне так не хватало ее. Я сбилась с ног, разыскивая мать. Время шло – недели, месяцы, год, а о ней – ничего. Она будто испарилась.

Эми замолчала, вспоминая, сколько усилий ей потребовалось, чтобы не сойти с ума. Японцы забрали сестру. Корейцы – отца. Затем кто-то лишил ее матери. И она осталась совсем одна.

– Я была беременна тобой, когда наконец узнала, что мою мать казнили, – сказала она, быстро глянув на сына. – Два года о ней не было известий, а потом однажды пришла подруга и рассказала, что всех политзаключенных, сидевших в тюрьме, убили. Я бросилась в полицейский участок разузнать, нет ли ее среди мертвых. Там мне ничего не сказали, но я потребовала список заключенных. Власти всегда обожали канцелярскую писанину. Записывалось все. Но следом за мной явился и ваш отец. Он запретил им показывать мне список. Тогда я пригрозила убить и себя, и его нерожденного ребенка, если не выясню правду. Так он и узнал о моей беременности.

Эми не могла смотреть на сына. Она тонула в чувстве вины, ее словно судили за то, что она была дурной матерью. Окажись она перед присяжными, сочувствия не видать.

* * *

Мужа тогда будто ударили под дых.

– Ты беременна? – спросил он, не веря ушам.

В участке стало тихо, полицейские все как один уткнулись в свои бумаги. Эми не сумела выдержать его взгляд. Она уставилась в стол, и до нее дошло, что это тот самый стол, за которым она подписалась под свидетельством о браке с Хён Мо.

– Да.

– И давно?

Он смотрел нежно, но Эми не верила в его любовь, ведь он женился на ней ради ее земли. Муж потянулся к ней, но она отстранилась. Ночами он пользовался своим супружеским правом, но днем не мог к ней прикоснуться вопреки ее воле, такова была сделка, которую они заключили. На этих условиях она смирится, и они сравнительно сносно, пусть и несчастливо, заживут.

– Пару месяцев. Мне нужна мать. Без нее мне не справиться.

Эми устремила на него умоляющий взгляд, не умея выразить словами, как остро нуждается в матери. Ей было всего шестнадцать, она боялась рожать, боялась материнства, но больше всего боялась растить ребенка, чувствуя себя заложницей жизни, которая ей больше не принадлежит.

– И ты угрожаешь нашему ребенку?

В голосе его прозвучала настоящая боль, но Эми было все равно. Он первым ее предал. Украл ее землю, невинность, свободу, а теперь не дает узнать правду о судьбе матери.

– Да.

Плечи Хён Мо поникли. Помолчав, он открыл дверь кабинета, позвал полицейского:

– Покажи ей список.

– Но как же, господин… – запинаясь, начал полицейский, глядя то на Эми, то на Хён Мо.

– Покажи.

Не сказав больше ни слова, Хён Мо вышел из участка. Эми раньше не видела его таким – сломленным. Это было в первый и в последний раз. С того дня они жили вместе, но каждый сам по себе. Он принимал решения, ни в чем не советуясь с ней. Например, отправил дочь учиться, даже не сообщив об этом жене. Случалось, он пытался приблизиться, но Эми тут же отступала, ускользала. Свое насильственное замужество она могла простить, но не исчезновение и смерть матери.

* * *

– Он не остался со мной в полиции тогда, так как отлично знал, что в списке есть ее имя, – сам же его и вписал. Мне даже не понадобилось смотреть, чтобы это понять. Но я все равно посмотрела, прочитала сотни имен, пока не нашла ее. Все это время мать держали в тюрьме. А потом казнили.

Из полиции Эми побрела к морю, чтобы броситься с самой высокой скалы. Мало того, что она осталась одна во всем мире, так еще и понесла от человека, которого ненавидела. Но, стоя на порывистом октябрьском ветру, она не решилась. Она уже любила ребенка, растущего в ее чреве.

– Ты спас меня, – сказала она, посмотрев наконец на сына. – Не будь я беременна тобою, вряд ли бы осталась в живых. У меня появилась цель – ты, в ком будет частица меня, матери, отца и даже сестры. В тебе их кровь. В тот день я похоронила их, попрощалась с ними окончательно. Ради тебя и себя. Вернулась к твоему отцу и больше никогда ни с кем об этом не говорила… до сих пор.

– Мама, – прошептал сын, глаза у него были влажные. Уже много-много лет, с тех пор как он стал взрослым, Эми не видела столько нежности в его взгляде. – Я не знал.

– Конечно, откуда. Он был твоим отцом, и ты любил его. А он любил тебя. Я не могла лишить тебя отцовской любви.

– Но он убил твою мать… нашу бабушку…

Эми угадала, о чем он думает. После ее признания для детей многое встало на места: ее холодность к отцу, равнодушие к его проявлениям нежности, даже ночью. Дети часто заставали ее сидящей за полночь на крыльце, и она всегда отделывалась общими словами на их вопросы, почему ей не спится. Принимая свой брак, скрывая правду о прошлом, она защищала детей. Ей хотелось, чтобы на долю детей не выпало то, что довелось испытать ее семье. Держать их в неведении – в этом состояла ее материнская самоотверженность. В это вылилась ее любовь.

– Да, это он погубил бабушку, но и сам он был жертвой, марионеткой властей, он исполнял приказы. Время было военное. Зверства творились повсюду, в те годы погибло много людей, слишком много. А те, кто выжил, так или иначе остались калеками.

* * *

Корейская война была вовсе не войной, а резней. Сосед шел на соседа еще задолго до того, как началась сама война, люди спешили обвинить друг друга в шпионаже. Сколько погибло ныряльщиц, подруг матери, не перечесть. Сыновей лишились почти все матери, многие дочери тоже погибли, или исчезли, или вышли замуж против своей воли. На долгие годы остров накрыла черная скорбь.

Скорбь Эми была погребена под нынешним международным аэропортом Чеджу. На его месте прежде находился военный аэродром, брошенный японцами, когда те покинули остров после Второй мировой. На аэродроме, как позже узнала Эми, держали более семисот политических диссидентов, среди них была и ее мать. Расстрельный взвод казнил всех узников, а тела свалили в огромную яму, вырытую на взлетном поле.

Когда аэродром разросся до нынешнего международного, власти об этом словно забыли, но не те, кто пережил бойню на острове. Поэтому Эми и не могла летать. При мысли о том, что самолет покатится по материнской могиле, у нее сводило желудок.

В шестнадцать лет она осталась полной сиротой, любить ей было некого, но внутри нее уже зрела надежда. Сын родился в год официального начала Корейской войны – в пятидесятом, а дочь – три года спустя, когда война завершилась. Хён Мо и Эми пережили войну и последующие годы, ни разу не поговорив начистоту.

Свои подлинные чувства он открыл только на смертном одре. Он умирал от рака. Легкие и печень были изъедены метастазами. Он всю жизнь курил, не вынимал трубку изо рта даже в море, когда забрасывал сеть. К концу жизни он весил не больше девяноста фунтов и еле мог поднять голову, чтобы посмотреть на детей и единственного внука.

– Спасибо тебе за детей, – выдавил он, дыша мелко и часто.

Эми вытирала ему лоб влажной тряпицей. Она задержала руку и посмотрела ему в глаза, чего не делала с тех пор, как дочь отказалась стать хэнё. Молочная пленка катаракты почти целиком заволокла правую радужку, белки пожелтели и пошли сеточкой кровеносных сосудов. Он выглядел много старше своих лет. Эми уже не знала, кому пришлось тяжелее.

– Я всегда тебя любил, – прошептал Хён Мо.

Он хотел взять ее за руку, но она привычно отдернула ее.

– По-своему, – добавил он и уронил руку на костлявую грудь.

Эми смотрела на него и не понимала, когда он успел превратиться в старика.

– Умерь свою ненависть, когда помру, – прохрипел он и рассмеялся при виде ее удивления, но смех быстро перешел в кашель.

Эми осторожно прижала ладони к его груди, чтобы тело не сотрясалось слишком сильно. Когда кашель прошел, он взял ее за запястья и слабо сжал.

– Разожги курения моим предкам, если сможешь простить.

Красные глаза смотрели с мольбой, словно просили вдохнуть жизнь в иссохшее, костлявое тело. Она ответила на его взгляд. Резко и горько спросила:

– За что простить? За мою мать?

Хён Мо выпустил ее запястья, руки упали вдоль тела. Он медленно моргнул, и секунды между смыканием и поднятием век были подобны вечности. Его снова сотряс нутряной кашель. Он выплюнул черную кровь, больше похожую на машинное масло. Эми вытерла ему рот.

– Прости меня… за много большее, чем я могу сказать… за все.

Это были его последние слова, обращенные к ней. Он провисел на волоске между жизнью и смертью еще две недели; боль изводила его так, как Эми не пожелала бы и злейшему врагу. Когда он наконец умер, это стало облегчением, но на похоронах Эми с удивлением поймала себя на том, что чувствует грусть. Возможно, причиной тому было горе ее взрослых детей, но она не была в том так уж уверена.

Даже сейчас, вспоминая мучительную смерть мужа, она сомневалась в своих тогдашних чувствах. Всматриваясь в прошлое, она ощущала лишь отчужденность, равнодушие к мужу. Она делала то, что была должна делать, только и всего. И подавляла свои чувства, пока не освободилась.

Когда-то сестра назвала ее танцующей бабочкой, свободной, полной жизни и смеха. Эми знала, что маленькая девочка в ней умирала медленно, постепенно, но превратилась она не в женщину, а лишь в ее подобие, в женскую оболочку. Это превращение свершилось окончательно в тот день, когда она пришла в полицию и отыскала в списках заключенных имя матери. В тот день они умерли обе.

* * *

– Вы разожжете для бабушки благовония? – неожиданно спросила Эми.

– Что? – непонимающе прошептала Джун Хви.

– Я… ни разу не воздавала почести предкам… – Голос Эми угас. Она не знала, обрела ли мать покой по ту сторону жизни.

– Не беспокойся о таком сейчас, мама, – слегка негодующе сказал сын, уже немного пришедший в себя. – Главное для тебя теперь – поправиться. – Он криво улыбнулся.

Вытаскивать наружу секреты прошлого – тяжкий труд. Эми устала, сон манил ее, вечный сон, звал ее смежить веки и больше не открывать. Эми сдавила виски и давила, пока боль не разогнала сонный морок. Может, время ее и на исходе, но силы еще остались. Она не станет ждать, пока ее дети примирятся с отцовским преступлением, с ее скрытностью.

– Я хочу пойти к статуе. Мне нужно еще раз на нее взглянуть.

– Тебе нельзя покидать больницу, это слишком большая нагрузка для сердца, – ответила Джун Хви тоном скорее материнским, нежели дочерним. – Сходим через несколько дней, как наберешься сил.

– Нет, сегодня. Сейчас же. Сию минуту.

– Мама, хватит! – прикрикнула Джун Хви.

Лейн обняла ее, успокаивая. Ха Ён смотрел себе под ноги.

– Я тебя отвезу. – Сын произнес это шепотом.

– Не смей! – взвизгнула Джун Хви. – Она должна оставаться в больнице! Ей нельзя!

Дочь была на грани срыва. Лейн привлекла Джун Хви к себе, забормотала что-то утешающее, баюкающее.

Сын резко вышел из палаты. Джун Хви немного успокоилась, осознав, что не может ничего сделать. Отстранилась от Лейн, подошла к матери, поцеловала. Села рядом, взяла за руку. Они снова были мать и дочь, сидящие на крылечке скромного домика у моря. Они молчали, смотрели, как волны с грохотом разбиваются о скалистый берег.

– Мне следовало стать хэнё, как ты. Это был мой долг, а я тебя подвела.

По щекам Джун Хви катились слезы. Лейн вытерла их ладонью. Джун Хви прижалась к руке подруги. Их взаимная нежность тронула Эми. Сама она не знала такой близости за всю свою долгую жизнь. И вдруг она поняла, что все было недаром, что вся ее жизнь прошла не зря, если дочь встретила своего человека – ту, которую выбрала сама и которая выбрала ее.

– Ты последовала за своим сердцем, – сказала Эми. – Именно этого я вам и желала. Я горжусь вами… и вашим выбором. Я рада, что вы смогли решать сами. У вас есть то, о чем я даже не мечтала.

Ха Ён вкатил в палату кресло, бережно усадил в него Эми и повез к лифту. Джун Хви и Лейн шли следом. Но Эми уже не видела ничего, кроме лица – лица, зовущего ее вернуться. Что, если сестра жива, что, если сходство не случайно? Всем своим нутром Эми чувствовала, что статуя имеет к ней некое отношение, но, чтобы убедиться в том, надо сначала еще раз ее увидеть.