Монголия, осень 1943

Глухое рычание пса разбудило обитателей гэра. Монгол – аав ни, отец, еще одно слово, которое выучила Хана, – зажег масляную лампу. Его жена беспокойно заворочалась. Хана притворялась спящей, наблюдая за мужчиной сквозь ресницы. Пес за стеной надсадно лаял. Поспешно одевшись, монгол легонько пнул Алтана. Мальчик мгновенно подскочил. Они быстро обулись, взяли лампу и вышли. Полог упал, и Хану снова окутала тьма. От ночного воздуха, ворвавшегося в гэр, стало зябко. Хана натянула одеяло до подбородка.

Пес умолк, и теперь были слышны звонкие птичьи трели. Застучали копыта. Стараясь не разбудить мать Алтана, Хана подобралась к пологу и прислушалась. Отец Алтана крикнул что-то приветственное, и ему отозвался голос, от которого Хана окаменела. Сердце замерло на середине удара, кровь отлила от головы. Хана в панике хватала ртом воздух, не в силах вдохнуть.

Моримото вернулся.

Хана еще долго стояла на коленях, уткнувшись лбом в ковер, задыхаясь. Она ничего не видела, не слышала, вокруг разлилась безвоздушная пустота.

Затем так же резко, как вспыхнула паника, морок рассеялся. Легкие медленно наполнились кислородом. Как только дрожь унялась, она приникла ухом к пологу.

Мужчины разговаривали по-монгольски. Хана чуть-чуть отвела полог, в щелку проник свет от масляной лампы. Хана оглянулась на мать Алтана, та крепко спала.

Мужчины стояли неподалеку. Моримото пил из фляжки, в свете лампы белело голое горло. Он утерся и протянул фляжку отцу Алтана. Тот отхлебнул и сунул в нагрудный карман. Моримото чем-то зашуршал, Хана поняла, что это листок бумаги. Моримото поднес его к фонарю, что-то показывая. Что это – карта? Да все что угодно.

Подняв лампу повыше, отец Алтана склонился над бумагой. Моримото тыкал пальцем, говорил он теперь шепотом, будто о чем-то секретном. Увидев Алтана, который возвращался из загона, куда он отводил лошадь, Моримото быстро сложил листок и спрятал в карман штанов. Отец Алтана выпрямился и махнул в сторону гэра. Алтан направился к пологу.

Хана едва успела отпрыгнуть к ложу и нырнуть под одеяло. Алтан вошел, что-то бормоча, упал на свою шкуру, звучно зевнул, повозился, укрываясь одеялом, и затих. Хана ждала, что вот-вот войдет Моримото, но тот так и не появился. Вернулся отец Алтана, задул лампу и поставил ее подле жены. Через минуту уже раздался его храп.

Хана лежала в темноте, не сомневаясь, что Моримото вот-вот окажется рядом. Она поплотнее подоткнула под себя одеяло со всех сторон, завернувшись в него, будто в саван. Нет, даже на одну ночь он не оставит ее в покое. Минуты перетекали в часы, но Моримото все не появлялся. У нее отяжелели веки, вопреки всем стараниям не заснуть.

Сон уносил ее в безоблачное синее небо, к парящим птицам. Храп отца Алтана раздавался громче обычного, будто он лежал к ней впритык. Хана уже не сопротивлялась мягкому обволакиванию сна. И вдруг что-то выдернуло ее из забытья. Хана ощутила, как сильные руки разводят ей ноги. Она открыла глаза: Моримото.

– Тебя брали? – шептал он, царапая ей щеку щетиной.

Она молча затрепыхалась, пытаясь вырваться, но он прижал ее к полу, прохрипел:

– Щупали тебя?

Она мотнула головой.

– Точно?

У Ханы перехватило горло от злости. Он надругался, он продал ее в рабство, а теперь смеет чернить этих добрых людей – первых хороших людей, что встретились ей за долгое-долгое время? Она напряглась всем телом и громко проговорила:

– Меня никто не трогал. Это хорошие люди, не как солдаты… не такие, как ты.

Его пальцы замерли. Он убрал руку. Хане и в темноте было ясно, что он взбешен. Она поспешно запахнула дил, двойным узлом завязала пояс. Моримото молча встал и вышел из гэра. О сне можно было не думать. Прислушиваясь к храпу, дыханию хозяев, Хана представляла, как все сложилось бы дальше, если бы он не вернулся.

* * *

Утром отец Алтана поднялся, против обыкновения, первым. Растолкал сына, и они ушли. Хана проводила их взглядом, заметила, как оглянулся на нее Алтан. Она быстро закрыла глаза. Мать Алтана все спала. Хана гадала, что задумал Моримото – увезти ее сегодня же или остаться еще на несколько дней. Перед глазами возникло его лицо – злобный дух, грозный и безжалостный. Она резко села, отгоняя видение, и решила, что станет вести себя как обычно, будто ничего не случилось.

Растопив печку, она скатала постели. Мать Алтана тоже проснулась, приподнялась и улыбнулась Хане. В этом простосердечном приветствии было столько тепла, что Хана едва не разрыдалась. Но вместо этого она поклонилась – ритуальным корейским сэбэ почтила хозяйку за доброту. Женщина что-то удивленно сказала. Хана поклонилась еще трижды, а когда распрямилась в последний раз, мать Алтана благодарно кивнула. И Хана приступила к ежеутренним делам, как будто Моримото и не вернулся за ней.

Подоила буйволицу, принесла сразу оба ведра, вылила молоко в чан. Затем пошла в загон покормить пони яблоками. Всем этим она занималась под пристальными взглядами Моримото, отца Алтана, самого Алтана, Ганбаатара, безымянного парня и матери Алтана. Кажется, даже пес следил за каждым ее движением. Словно все знали, что ее пребывание здесь на исходе.

Алтан не присоединился к ней в загоне, как у него вошло в привычку, держался на расстоянии. Ходил вокруг гэра, собирал принесенный ветром хворост. Ганбаатар играл со своим орлом. Время от времени Хана перехватывала взгляд Алтана, но мальчик быстро отводил глаза. Моримото, сидя на стуле, разобрал пистолет и принялся его чистить, методично протирал каждую деталь и аккуратно клал к остальным на коврик.

Ганбаатар отпустил орла, и тот с победным клекотом взмыл в небо. Все наблюдали за птицей. Благоговейную тишину нарушил Моримото:

– Правда, замечательное создание?

Он говорил по-японски. Хана знала, что он обращается к ней, ждет ее реакции, но она не сводила глаз с орла.

– Он взял его птенцом, – продолжал Моримото, ничуть не обескураженный ее молчанием. – А теперь это его глаза, его оружие – охотник, который кормит их в лютые холода.

Орел описывал концентрические круги, все шире и шире. Он мог бы улететь навсегда, но не делал этого. Впору подумать, что его держала невидимая веревка, которую медленно приспускал Ганбаатар.

– Он спит с птицей в шатре, кормит с руки, баюкает. Это член семьи, важнее даже жены и ребенка.

При этих словах Хана все-таки посмотрела на Моримото. Ей странно слышать, что птица ценится выше жены и детей. Она не понимала, правда это или Моримото просто хочет выставить монголов дикарями. Но тут вспомнилось их нежное отношение к пони, как животные трусят за человеком, будто утята за мамой-уткой, как ласково и заботливо обращается с живностью по утрам Ганбаатар. Наверное, все-таки правда.

Ганбаатар позвал орла, и тот, издав пронзительный крик, послушно сел ему на руку. Парень почесал орлу грудь и унес в гэр.

Остальные монголы кивнули Моримото и направились в сторону макового поля. Хана торопливо подхватилась следом, чтобы не оставаться наедине с Моримото, но тот заступил ей дорогу:

– Куда это ты? – От него пахло железом и смазкой.

– У меня дела в поле. – Она смотрела через его плечо на затылок Алтана, мечтая, чтобы тот остановился и подождал ее.

– Твои дела тут закончились. – Моримото подтолкнул Хану ко входу в гэр.

Ей было понятно, чего он хочет, – только об этом и думал, пока ехал назад. Если не возражать, то он управится быстро, насытится и она сбежит от него в поле.

На пороге она задержалась, ухватившись за стойки, ногти впились в дерево. Моримото откинул полог и попытался втолкнуть Хану внутрь. Она все цеплялась за дверную раму.

– Разве ты не скучала по мне? – Моримото улыбался – явно искренне, словно и не был ее врагом. Она не понимала выражения его лица. – Ну? – Очевидно, он ждал ответа.

Хана облизнула губы, прикидывая, что сказать. В голову ничего не шло. Она тупо смотрела на него. Моримото потемнел лицом. Дернул ее за руку и тычком втолкнул в гэр.

Там он швырнул ее на земляной пол и развязал шелковый пояс, подарок Алтана. Хана лежала неподвижно, привычно ускользая в безжизненность. Покорность – не главный ли инструмент всех проституток? Он целовал ее в шею. Не сопротивляется – значит, согласна.

Чутье подсказывало Хане лежать смирно, иначе он сделает ей больно, а то и убьет. Задушит, и родных она так и не увидит. Перед глазами всплыло лицо Алтана. Его она тоже не увидит. Она ощутила странную грусть.

Моримото впился в губы, но отклика не нашел. – Я думал, ты по мне больше изголодалась, – буркнул он.

Хана закрыла глаза, не желая его видеть.

– Я тебе кое-что привез, – прошептал он в ухо. – Отдам после.

Моримото не пропустил ни дюйма ее тела – с таким же тщанием он чистил пистолет. Все это время Хана не открывала глаз. Она установила новый рекорд: задержала дыхание, досчитав до ста шестидесяти трех, и чуть не потеряла сознание.

* * *

Пока она одевалась, он раскуривал трубку. Взгляд его остановился на поясе. Не желая привлекать внимания еще больше, Хана не стала завязывать тщательно, двойным узлом, но предосторожность не помогла.

– Откуда это?

– Монголка дала, у меня одежды не было. Она сожгла тряпье, в котором ты меня привез.

Отвернувшись, она быстро натянула сапоги.

Он пососал трубку.

– Я не про платье. Про пояс. Это шелк?

Он поманил ее к себе.

Хана медлила. Он повел бровью. Глядя в пол, она приблизилась. Опустилась перед ним на колени. Моримото потер в пальцах шелковую ткань, словно оценивая качество. Затем пристроил трубку на колено и принялся развязывать пояс. Хана испугалась, что он снова на нее накинется. Моримото развернул пояс, разглядывая.

– Это почетный узор, – сказал он задумчиво. – Так кто тебе это дал?

– Разве важно?

– Да. Это подарок. И ценный.

– Наверное, они щедрее, чем ты думал.

Он опустил пояс и изучающе посмотрел на Хану. Она поежилась под его хищным взглядом.

– Женщины не носят пояс. Так они доступнее, – ухмыльнулся наконец Моримото. – Поэтому кто бы тебе его ни дал, он сделал это неспроста.

– Монголка носит.

– Да, но у нее он специальный, для инструментов. А этот… скорее для украшения, да?

Он замолчал, хотя его глаза изобличали ее во лжи. Молчание пугало Хану. Наконец Моримото рассмеялся и швырнул ей пояс. Тот упал на пол. Хана не подняла. Моримото пыхнул трубкой, выпустил в девушку струю дыма. У Ханы заслезились глаза, она закашлялась.

– Так кто-то тут на тебя глаз положил? И кто же? Приятель Ганбаатара? Или мальчишка? Кому вдруг захотелось тебя загрести?

Хана лихорадочно соображала. Она боялась за Алтана. Придется рассердить Моримото – тогда он, может, направит гнев на нее.

– Они не такие, как ты. Ты один считаешь меня своей вещью, хотя знаешь, что я готова на все, только бы от тебя избавиться.

Моримото резко выпрямился. Хана замерла в ожидании удара. Но он улыбнулся – змея, готовая к броску.

– Мы пробудем тут с тобой весь день, если хочешь. Или скажи, кто тебе это дал.

Она все смотрела на лазоревое и золотое шитье. Сердце разрывалось от внезапной острой тоски по дому.

– Утром мы уедем, – сказал Моримото. Так и не получив ответа, добавил: – Пусть помечтает еще ночку о вашем будущем, которому не бывать.

Слова его сокрушили Хану. Внутри все оборвалось. Внешне она осталась бесстрастна, но сердце будто вспыхнуло огнем.

– Почему я должна ехать с тобой?

Если внезапный вопрос и застиг его врасплох, Моримото не подал виду. Он невозмутимо выпустил клуб дыма, снисходительно повел рукой.

– Ты мне нужна. Только с тобой я забываю про мое горе.

Про его горе?! Ночами напролет в борделе он заставлял ее слушать его нытье, а ей хотелось одного – уснуть. Моримото являлся призраком, выдергивал ее из забытья, требовал, чтобы она его обслужила. А потом заставлял слушать. Хана с трудом сдержалась, чтобы не плюнуть ему в лицо. Моримото коснулся ее щеки. Опять примется рассказывать свою историю, а ей снова придется слушать.

– Американцы убили мою семью, – лицо у него сделалось отрешенным, – жену и маленького сына. Перед войной я отправил их в Калифорнию, чтобы они там были в безопасности.

Плечи его поникли. Ничего такого он прежде не говорил, ни разу о семье не рассказывал.

– Как они умерли? – вырвалось у Ханы.

Моримото глубоко вдохнул и медленно-медленно выдохнул. Хана испугалась, что все-таки разозлила его.

– Япония нанесла по Америке бомбовый удар. Ты знала об этом? Потопила их корабли на гавайской военно-морской базе. Удар был оборонительный, чтобы вывести их из войны, но это не помогло. В отместку всех японцев, что жили в Америке, объявили шпионами и предателями. Согнали в лагеря, лишили имущества и домов, заставили жить в этих свинарниках. Мой сын умер от голода, а жена с горя повесилась. Я оставил свою семью ради императора.

Хана пыталась представить скорбь, что охватила его при известии об их гибели. Моримото отправил семейство в Америку, чтобы спасти, а получилось, что тем самым обрек их на смерть. Она вгляделась в его лицо, но, как ни старалась, не увидела человека, достойного жалости. В нем не было ничего человеческого, все давно умерло.

– Увидев тогда тебя на берегу, я понял, что это дар богов. Я уверен, что они послали тебя мне, чтобы ты родила мне нового сына.

Он никогда ее не отпустит. Хану замутило от осознания этой неотвратимости. Но она сбежит, когда он будет этого ждать меньше всего. Картины замелькали в голове – вот она убегает с ребенком на руках. Его ребенком. Нет, она скорее умрет, чем родит это дитя. Или убьет Моримото.

Он положил на колено трубку и достал из кармана кошелек. Следя, как он его открывает, Хана вообразила, что внутри ее фотография. Мысль была глупая, но она помогла изобразить заинтересованность.

– Это тебе. – Моримото с гордостью жениха вынул два золотых браслета.

Хана с досадой смотрела на украшения. Моримото надел браслеты на ее худые запястья. Они щелкнули, и звук напомнил Хане кандальный звон.

– Нравится? – спросил Моримото.

Хана знала, что его устроит простой кивок. С огромным трудом она дернула головой.

* * *

На маковом поле Хана держалась особняком. Боялась, что Алтан и другие учуют запах недавнего соития. Вдруг они тоже обратятся в животных, если поймут, кто она для Моримото? Нож, вчера легкий, налился тяжестью, рукоять впивалась в ладонь, когда Хана рассекала маковые коробочки. Моримото болтал с отцом Алтана, но то и дело поглядывал в ее сторону.

Мимо прошел Алтан. Его тень коснулась ее, но Хана даже не повернула головы. Она быстро двинулась в противоположную сторону. Начав идти, она все не могла остановиться. Ноги жили собственной жизнью, и вскоре Хана вышла из макового поля, направляясь к горам. Необъятный скальный массив манил, и она не в силах была игнорировать его зов. Моримото следовал за ней, но Хана не останавливалась.

Моримото ехал верхом на пони. Он обогнал ее, перегородил путь, она обогнула его, но он опять повторил маневр. Это была игра в кошки-мышки, но Хана не собиралась исполнять роль жертвы. Она не побежит. Она снова и снова терпеливо обходила пони. Моримото надоело играть, и он спешился. Пони тут же повернул назад, в маковое поле, к хозяевам. Моримото схватил девушку за локоть, потащил назад. Она упиралась. Он обхватил ее. Хана забилась, как рыба в уверенных руках рыбака, но тщетно, потому что рыбак всегда голоднее рыбы, у нее нет шансов. Вот так же голоден был Моримото, ей от него не уйти.

– Не заставляй меня связывать тебя у них на глазах. Я свяжу, но мне не хочется. – Он прерывисто дышал ей в ухо.

– Мне все равно. Пусть видят, кем ты меня считаешь. Животным.

– Нет, не животным, а женой. Еще не поняла? – Он хотел ее поцеловать, но Хана увернулась.

– У тебя была жена. Она умерла. Ей повезло.

Он ударил, и она упала. Кровь хлынула из носа, затекая в рот. Хана слизнула ее с губ. Вкус напомнил, что в ней снова есть сила.

– Я никогда не стану твоей женой. – Она сняла браслеты и швырнула ему в лицо.

– Ты посмотри вокруг, – он раскинул руки. – Куда ты денешься?

Моримото засмеялся, запрокинув к небу лицо. Затем покачал головой, будто жалея Хану за бестолковость. Подобрал браслеты, протянул ей раскрытую руку. Она плюнула в нее. Он помедлил, выпрямился. Не сводя с нее глаз, слизнул плевок. Затем направился к маковому полю.

Хана не сразу последовала за ним. Долго смотрела на горы, размышляя. Утром он ее увезет, а потом они заживут как муж и жена. Начнется жизнь в клетке. Алтан неподвижно стоял среди маков, выражения лица не различить, но смотрел он на нее. Он не двигался, пока Хана не вернулась к остальным. В глазах его она прочла вопрос, но промолчала. Этот мальчик слишком юн и невинен, чтобы понять происходящее. Он прожил на свете меньше, чем пережила за последние месяцы она. Не поднимая глаз, Хана принялась методично надрезать маковые головки.

* * *

Вечером в гэре не пели. Отец Алтана и Моримото обсуждали какие-то планы, а Алтан сидел, нахохлившись, в углу. Хана перебирала события последних дней. Они листьями кружили по бесконечной спирали. Хана была воронкой, которая затягивала их. Уж если ей не суждено увидеть дом, она могла бы обрести счастье здесь, и эта мысль ее напугала. Она готова пожертвовать матерью, отцом, даже сестрой – только бы никогда не видеть ни Моримото, ни ему подобных.

Когда принялись укладываться спать, Хана поразилась тому, что Моримото пригласили в семейный гэр. Он улегся рядом с Алтаном по другую сторону печки. Его присутствие угнетало. Оно нарушило покой, который Хана обрела среди этих людей. Она попробовала восстановить то первое чувство, но память отказывала, будто воспоминания стерли. Хана смотрела в темноту гэра, в голове набирала силу мысль, и вот она уже пульсировала, заглушая все:

“Я знаю, где мать Алтана держит ножи”.

Хана отчетливо видела нож, который ей нужен. Короткий, с костяной рукояткой и самый острый – им пользуется Алтан. Он одолжил его в первое утро на маковом поле. Лезвие взрезает маковы коробочки легко, быстро, точно. Нож отлично лежал в руке, его и не сразу заметишь. Можно подобраться к Моримото, спрятав оружие в длинном рукаве, опуститься подле него на колени – он ничего не заподозрит, а потом будет поздно. Трудностей не возникнет – это как срезать с рифа моллюска. Один аккуратный разрез, глубокий и выверенный, – и она обретет свободу.

Хана представляла, как вонзает лезвие в горло, как оно скользит слева направо. Прикинула, с какой силой надо нажать, чтобы разрезать плоть. Она рисовала себе эту картину, пока рука не начала летать, отрабатывая быстрые, уверенные удары.

Хана беззвучно оттолкнулась от мягкой меховой подстилки, и вот она уже на коленях. Выждала – вдруг кто-то уловил ее движение. Мужчины похрапывали, между руладами слышалось ровное дыхание матери Алтана. Сам Алтан лежал у стены неподвижно. Хана встала, обвела взглядом круглое помещение. Храп обнадежил ее. Сама она дышала тихо и глубоко, усмиряя барабанный бой сердца. Обогнула мать Алтана и осторожно пробралась к стене.

Ножи хранились в деревянном ящике у короба с продуктами. Она знала, что петли скрипят, и смочила их слюной. Крышка поднялась почти беззвучно. Маленький нож с белой костяной рукояткой блеснул в темноте, будто знал, что он избран. Хана вынула его из ящика, и от прикосновения гладкой кости по руке распространился жар, поднялся по плечу, проник в грудь, укрепляя ее решимость.

Закрыв ящик, она сжала нож и взмахнула для пробы. Движение получилось стремительное, уверенное. Чтобы добраться до Моримото, нужно было перешагнуть через голову отца Алтана. Хана ступала осторожно, медленно, чтобы дуновение воздуха не потревожило и волоска у его щеки. Шажок за шажком она миновала монгола, чуткая к малейшему шороху. Храп заглушал шелест ее платья. Еще один шаг, два. Три – и она на месте, над Моримото. Прислушалась. От хорошо знакомого храпа внутри всколыхнулась ярость. Она покрепче сжала нож, уже видя, как скользит поверх горла рука – плавно и с силой.

Сделав глубокий вдох, она опустилась на колени. Сколько раз ей приходилось лежать рядом с ним! Она знала, когда он засыпает, знала, когда можно отойти и подмыться или облегчиться. Хана смотрела в его лицо, освещенное отсветами красных углей, прогорающих в печи. Его веки чуть подрагивали. Ее захлестывала ненависть. Пора.

Нож ожил, став будто сам по себе, завис над беззащитным горлом. Кисть покалывало, словно она затекла. “Один разрез. И все. Давай же”. Отцовский голос. Эхо из детства. Так он сказал, когда она впервые потрошила рыбу. Та была мокрая, скользкая и билась в руке, пытаясь вырваться. И с умирающей буйволицей было так же. Ужасно, но необходимо. Чтобы выжить, она должна избавиться от него.

Хана чуть прижала лезвие к шее Моримото. Затаив дыхание, она рассчитывала силу нажима, которой хватит рассечь трахею, чтобы он не вскрикнул. Выдохнув, она напрягла мышцы живота и плечевого пояса, кисть заскользила слева направо – в точности так, как виделось в мыслях. Но вдруг ее рука взмыла в воздух. Тело резко повалилось назад. Растерянная, изумленная Хана упала навзничь. Через миг она поняла, что упала не на пол, а на кого-то. Они боролись за нож. У напавшего были сильные и уверенные руки. Она извернулась, чтобы увидеть лицо. Алтан.

Он нажал на болевую точку на запястье. Хана выронила нож. Алтан быстро схватил его и сунул себе за пояс. Оба задыхались. Она была готова заорать на него, но нельзя, проснутся другие. Алтан молчал, но выражение его лица было красноречиво. Он не верил в происходящее, а может, чувствовал отвращение.

Хана яростно смотрела на него. Но как бы ей ни хотелось все объяснить, ему не понять. Она попросту не знает слов.

Алтан встал и быстро вышел из гэра. Хана за ним не последовала. В ящике есть еще ножи. Она может взять новый и завершить начатое, но воспоминание о лице Алтана удержало ее. Он не простит. Она повернулась к Моримото – человеку, который унизил ее до того, что она готова была стать убийцей. Если она не откажется от задуманного, то станет такой же, как он. Но стоит ли оно того – быть лучше?

Глядя на Моримото, она почти скрипела зубами – от досады, гнева, ненависти. Сжала кулаки, обрадовалась боли, когда ногти впились в мясо. О да, боль – она породнилась с этим чувством. Боль вырвала ее из пелены ненависти. Перед глазами снова всплыло лицо Алтана. В его взгляде больше не было невинности. В кого же она превратилась?

Моримото так и не проснулся. Хана в последний раз представила, как перерезает ему горло, и вернулась на свое место. Тело налилось слабостью, как после долгого похода. Можно проспать целый день и все равно не восстановить силы, которые уйдут на то, чтобы лежать смирно и ждать, когда Моримото ее увезет.

Она больше не увидит Алтана, и последнее, что останется от него в памяти, – ужас на лице. Хана представила, как он наблюдает за ней, крадущейся во тьме. Теперь он наверняка считает ее достойной лишь презрения. Она закрыла глаза. Пусть его отвращение будет столь велико, что он не вернется в гэр до ее отъезда. Ей все равно.

* * *

Внезапно ее разбудили. Хана испуганно подскочила. Еще не рассвело. Кто-то цепко держал ее за плечо. Моримото? Она попробовала вывернуться, но в темноте сердито шикнули. Голос молодой. Алтан, прижав палец к губам, указал на выход. Он был полностью одет, на плече висела кожаная сума. Хана встала. Не глядя на нее, он подал замшевые сапоги, которые ей выделила его мать. Хана обулась, и они выскользнули из шатра.

Сразу за порогом стоял Ганбаатар. Хана обмерла. Он, как Алтан, приложил палец к губам. Она не понимала, что они задумали. Алтан потянул ее за руку прочь от гэра. Ганбаатар двинулся следом. Они направлялись к малому гэру, и до Ханы дошло, что это может быть опасно.

С Алтаном она справится, но Ганбаатар идет сзади, то и дело подталкивая в спину. Хана попыталась увернуться от его рук, но он что-то зашептал ей в шею. Поняла она лишь одно – ждать, когда их намерения прояснятся, нельзя. Поэтому она ударила его затылком. Ганбаатар выпустил ее и уже сделал шаг в сторону, но Алтан ухватил ее за шелковый пояс. Хана замолотила руками в попытке вырваться. Но Алтан, уворачиваясь, медленно покачал головой. Лицо у него было не злое, но озабоченное. Он то и дело поглядывал в сторону гэра.

– Хана, – произнес он и отпустил ее.

Она перестала брыкаться, замерла, ожидая, когда он растолкует, что ему надо. Он показал на малый гэр. К шесту были привязаны два пони – оба оседланы, как для долгой езды. Алтан поднял суму и открыл. Хана увидела внутри свертки – явно с едой – и большую флягу. Он помогает ей сбежать.

Ганбаатар потер щеку, улыбнулся и показал на ее голову. Хана ответила улыбкой и тоже потерла затылок, признаваясь, что и ей больно. Они в молчании подошли к пони. Ганбаатар подсадил ее на белого с черными бабками. Алтан вынул из-за пояса нож и протянул ей. Потом что-то сказал Ганбаатару, тот кивнул, хлопнул его по плечу и отвязал пони. Алтан вдруг запрыгнул на пони позади нее. Она оглянулась, но он уже направил пони прочь от лагеря. Второй пони затрусил следом.

За маковым полем Алтан пустил пони галопом. Вскоре они уже стремительно мчались сквозь тьму. Ландшафт изменился. Алтан подбадривал пони ударами пяток в бока, если тот замедлял бег. Его тревога передалась Хане, и она тоже подгоняла пони – мысленно. Они одолели каменистый подъем. Хана решила – взбираются по подножию той огромной горы, что видна из лагеря.

Над ними сияли звезды. Она прислушивалась, не стучат ли сзади копыта, от образа преследующего их Моримото охватывал ужас. Не раз ей казалось, что она уже слышит топот его черной лошади, но это была лишь игра воображения.

Когда солнце решило пробудить землю, глаза Ханы наконец различили впереди дорогу. Вдоль скальных выступов вилась узкая тропа. Хана оглянулась. Они одолели не больше четверти подъема, и за деревьями и валунами мало что можно было разглядеть. Желание выяснить, нет ли погони, сделалось нестерпимым.

Успокаивала лишь близость Алтана, который, обхватив ее сзади, сжимал обеими руками поводья. Она не знала, куда они направляются, надолго ли Алтан с ней останется, она просто радовалась тому, что он рядом. Память подсунула то выражение отвращения, с каким он посмотрел на нее в гэре. От угрызений совести и стыда ей захотелось провалиться сквозь землю. Одно утешение – Алтан не знает, что ей пришлось испытать благодаря Моримото. Он понятия не имеет, какое ей уготовили будущее. Сумей она объяснить, он, может быть, не отвел бы ее руку с ножом, зависшую над горлом Моримото, и им не пришлось бы бежать. Все это снова и снова проносилось у нее в голове.

Солнце поднималось все выше, пони начал уставать, и они остановились. Алтан помог ей спешиться, снял седло и перенес его на второго пони. Уставшему он дал напиться из бурдюка, затем усадил Хану на второго и устроился сзади. Они продолжили быстрое восхождение по тропе. Хана думала, что слишком мала вероятность того, что Моримото проспал до утра и только сейчас проснулся и обнаружил, что она исчезла. Но она и вправду исчезла благодаря Алтану. Радость от осознания случившегося заглушила страх, но Хана постаралась загнать надежду как можно глубже и сосредоточилась на восходящем солнце, цокоте копыт и руках Алтана, что обнимали ее и направляли пони через рассветный туман.

Тропа достигла вершины, и пони сам нашел спуск, тут же пустившись едва ли не галопом. Он ловко огибал камни, Хане оставалось только держаться. Алтан, догадавшись, что ей не по себе, прижал ее крепче. Они летели с горы единым целым. Впереди зеленым океаном открылась степь. Здесь можно жить, подумала Хана.

Сзади застучал катящийся камень. Решив, что это второй пони, Хана оглянулась, и у нее перехватило дыхание, легкие сжало тисками. За ними мчалась черная лошадь. В тумане щелкала плеть. Алтан тоже услышал и замолотил пятками по бокам пони. Коренастый конек повиновался, и вскоре они уже мчались по степи.

Они неслись так быстро, что Хана не могла оглянуться, но приближение черной лошади угадывалось по свисту плети. Расстояние явно сокращалось. Два ездока – чрезмерная ноша для пони. Он старался изо всех сил, но этого было недостаточно, чтобы уйти от скакуна Моримото.

Алтан что-то выкрикнул. Наверное, ругательство. Он подгонял и подгонял пони, но тот уже начал уставать. Внезапно Алтан упал. Хана оглянулась. Алтан лежал на земле. Моримото заарканил его, как дикого жеребца. Лошадь остановилась рядом с Алтаном. Пони продолжал скакать, Хана подобрала поводья, собираясь подстегнуть его, но снова оглянулась. Моримото уже спешился и накинулся на Алтана. Ясно, что он убьет юношу.

У Ханы вырвался вопль ярости и отчаяния. Эхо, отразившееся от скал, разнесло ее крик по степи, и пони встал на дыбы. Она развернула его и погнала обратно, в плен – или на смерть.

Моримото оседлал Алтана, его кулак так и мелькал, нанося удары по распростертому телу. Хана боялась, что не успеет. Она уже слышала звуки, с которыми кулак Моримото впечатывался в лицо мальчика, их не заглушал даже стук копыт. Внезапно Хана вспомнила про нож, спрятанный за поясом. Она быстро коснулась рукояти – на месте. Пони занесло, когда он резко остановился, Хана приземлилась на ослабевшие ноги.

Моримото оглянулся, слез с Алтана, дернул его вверх, ставя на колени. Он смотрел прямо на Хану – одна окровавленная рука сжата в кулак, другая лежит на рукояти висящего на ремне меча. Хана снова коснулась ножа. Гладкая костяная рукоятка успокоила, Хана была готова принести себя в жертву.

Лицо Алтана распухало прямо на глазах, правый глаз уже заплыл. Он осыпал Моримото словами, точно пулями, но они не достигали цели. Внимание Моримото было приковано к приближающейся Хане. Черные глаза горели, в их черноте отражалось низкое солнце. Хана вспомнила тот день, когда он ее похитил, – вот так же стоял на камнях, скрывающих от него сестру. Тогда она тоже пошла к нему добровольно. Похоже, ей суждено ему сдаться.

На миг она представила, как возвращается к пони, взлетает на него и исчезает в облаке пыли. От перспективы захватило дух. Но этому не бывать. Жизнь лишится смысла, если Алтан погибнет из-за нее. Он продолжал выкрикивать проклятья – мальчишеские угрозы в адрес матерого вояки. Когда Хане оставалось преодолеть считаные шаги, Алтан встал и указал на меч Моримото.

– Перестань! – крикнула Хана.

Алтан выставил руку – не подходи. Она медленно покачала головой.

– Не трогай его.

– Это почему?

Лицо Моримото было такое же сумрачное, как глаза. Хана видела, что он хочет убить Алтана. Одно стремительное движение – и голова мальчика покатится по степной траве, он не увидит больше синего монгольского неба, не улыбнется невинной улыбкой, от которой солнце кажется ярче.

– Потому что я вернулась. Я здесь.

– Может, я вас обоих убью.

Моримото расплылся в ухмылке, лицо его напоминало сейчас маску злодея в танце тальчум. Это злое божество явилось из загробного мира покарать ее за грехи.

– Убей меня, но он еще ребенок и ни в чем не виноват.

Моримото взвешивал “за” и “против”, не сводя с нее глаз. Хана приблизилась к ним вплотную, коснулась разбитого лица Алтана.

– Прости, бедный мой, – прошептала она, сознавая, что он не поймет.

Алтан вдруг вывернулся из хватки Моримото, попытался увлечь Хану за пони. Она упиралась, ноги приросли к земле. Его слезы мешались с кровью. Он тщетно пытался усадить Хану на пони, что-то кричал. Но она не сдвинулась с места. Алтан поскользнулся, упал в сухую траву. Лежа, он схватил ее за ноги, потянул к пони. Их борьба напоминала пантомиму на пустой сцене, а единственный зритель зло и радостно скалился. Алтан встал на колени, уткнулся лбом ей в бедро. Сквозь всхлипы он бормотал слова, понятные только Моримото. Хана в упор смотрела на японца, пока он не отвел взгляда. Тогда она наклонилась к Алтану, бережно взяла ладонями его лицо. Она гладила его по щекам, нежно целовала в лоб. Затем взяла за руки и помогла встать. Алтан взывал к ней, все указывал на пони. Хана отрицательно покачала головой. Из последних сил выдавила улыбку и прошептала:

– Ничего он мне не сделает. Возвращайся домой, Алтан.

Он продолжал что-то говорить, сжимая ее руки. Посмотрел через ее плечо на Моримото и зашелся в яростном крике. Хана снова заглянула ему в глаза.

– Возвращайся домой, Алтан, – повторила она. Подвела его к пони. Он упирался, но она не сдавалась, пока он не залез в седло. Посмотрел на нее сверху.

– Прощай, Алтан. – Хана поклонилась.

– Хана, – произнес он надтреснутым голосом. Она показала на тропу, убегавшую вверх, за скалы, к родным, туда, где покой и безопасность. Мальчик посмотрел на Моримото, и Хана испугалась, что он сейчас набросится на японца. Она обошла пони, чтобы Алтану пришлось ее обогнуть. Но он снова перевел взгляд на нее. Потом развернул пони и с силой ударил пятками. Пони сорвался в галоп, унося всадника.

Хана всё смотрела и смотрела Алтану вслед, как будто от этого зависела его жизнь. Вот он исчез в тени от горы. Она напрягала зрение, пытаясь высмотреть точку среди далеких камней. Рука сжала спрятанный в поясе нож.

По ломкой траве захрустели шаги Моримото. Он приближался, но Хана не обернулась. Перед глазами все еще стоял уносящийся вдаль Алтан. Плечи ее поникли, от недавней смелости не осталось и следа. Она ждала Моримото. Он остановился прямо у нее за спиной. Пальцы впились в рукоять ножа, Хана повернулась к японцу.

– Ты опозорила меня, сбежав с этим мальчишкой. Ты все испортила. Я больше не могу тебе верить. Неужели не понимаешь?

Его лицо искажала ярость. Он хотел взять девушку за руку, но Хана была быстрее. Выхватив нож, она замахнулась, целя в сердце. Моримото перехватил ее руку. Хана боролась как могла, проталкивая лезвие к его груди. Ошарашенный Моримото быстро пришел в себя и вывернул ей запястье. Хана уронила нож в траву, пока Моримото не сломал руку. Японец снова заговорил, но Хана с силой ударила коленом его в пах и высвободилась.

Японец согнулся пополам, и Хана отскочила. Она понимала, что ей от него не убежать, но ноги уже несли ее прочь, к горам, за Алтаном.

Моримото обошелся без лошади. Он кинулся за Ханой, и вскоре его пальцы схватили ее за волосы, дернули, опрокинули девушку. От удара о каменистую землю перехватило дыхание. В полубеспамятстве Хана закричала, когда он поволок ее за волосы к лошади. Она вцепилась в его руку, но он не отпускал. Ноги оставляли бороздки в твердой почве. Вдруг он резко остановился и отпустил ее. Хана распласталась на земле, прикрыла голову руками. Он пнул ее в живот.

– Я убью тебя.

Она свернулась клубком, он снова пнул, и еще раз. Затем схватил руки и оторвал их от лица. Хана брыкалась, но Моримото был сильнее. Он оседлал ее, прижал руки к земле. Она бешено извивалась под ним, точно зверь, угодивший в капкан.

– Хватит! – заорал он, рывком дернул ее за руки и снова впечатал в землю так, что Хана ударилась затылком. Перед глазами взорвались звезды. Небо закружилось, опускаясь на землю. Под тяжестью Моримото Хане казалось, что она тонет, захлебывается вязким воздухом. Вдохнуть не хватало сил.

– Почему ты бежишь от меня? После всего, что я тебе сказал, после всего, что для нас придумал?

Он рухнул на нее, уронил голову на ее лицо. Влюбленные на природе. Лошадь и второй пони мирно щипали траву поодаль. Идиллическая картинка. Она могла бы обрести здесь дом. Все ее существо тосковало по уюту гэра. Ветер ласкал волосы. Пахло теплой землей. Это доброе место, как и ее дом. Хана закрыла глаза и увидела улыбку сестры.

– Я жила мирной жизнью, ты ее отобрал. Я никогда этого не забуду.

Он напрягся. Она ощутила это всем телом. Открыла глаза, готовясь к очередному натиску. Взгляд Моримото был пуст.

– Мне уже наплевать.

Он оттолкнулся от земли и встал на колени рядом с ней. Хана подобралась в ожидании его следующего шага. Он смотрел мимо нее, прикрываясь ладонью от солнца, словно выглядывал что-то в степи. Неожиданно вскочил. Когда Моримото посмотрел на Хану, ей почудилось, будто он в панике. Он снова уставился вдаль, будто что-то решая, а после свистом подозвал лошадь. Та подошла. Моримото запрыгнул в седло, и Хана решила, что он хочет ее затоптать.

Что ж, подходящий конец – умереть в этом месте после недолгой встречи с добром. Она не шевелилась. Растрепанные волосы закрывали лицо. Прямо над ней раздалось короткое ржание, а затем послышался стук копыт. Он удалялся. Не веря глазам, Хана смотрела, как Моримото скачет обратно к горе. Топот копыт затих, растворился в шуме ветра.

Он оставил ее в покое. Земля поплыла под ней, когда Хана осознала, что свободна. Сердцебиение отзывалось в затылке. Глубоко дыша, Хана села в траве. Он уехал. Ей не верилось, что его больше нет. Что он отказался от безумного своего замысла и отпустил ее. Она свободна. Хана улыбнулась, и улыбка ей далась легко.

Второй пони по-прежнему пощипывал неподалеку траву. Они знают дорогу домой, эти монгольские пони. Он отвезет ее в гэр, к Алтану и остальным. Хана видела лицо юноши, всматривалась в него. Она не слышала нарастающий гул. По степи ехали грузовики.

Хана поднялась, залезла на пони и чуть толкнула его ногой, но тот не двинулся с места. Вывернув голову, он смотрел куда-то в степь. Хана тоже оглянулась. В их сторону двигалась колонна. И тут она поняла, что Моримото вовсе не оставил ее в покое, не освободил. Он сбежал. К ней приближались тяжелые грузовики, танк и конный отряд. На танке развевался флаг – алый, с желтыми серпом и молотом. Советский патруль. Моримото просто бросил ее.

Хана принялась неистово лупить пони в бока, пока тот не тронулся с места. Сперва он двигался медленно, потом перешел на галоп. Она оглянулась. От колонны отделились четыре всадника. Ей не уйти. Далеко на горизонте Хана видела крохотное пятнышко, темнеющее на фоне ясного неба. Моримото.

Пони замедлил шаг. Она пришпоривала его, кричала в ухо, обнимала за шею, умоляла бежать, не сдаваться. Сзади уже грохотали копыта. Всадники обогнали маленького пони, но пролетели мимо, не задерживаясь. Они неслись по равнине, словно Хана – невидимка. Но только для трех всадников.

Четвертый возник рядом, его гнедая лошадь была в мыле. Белая пена падала с ее губ. Советский солдат забрал у Ханы поводья и перевел пони на рысцу. Оба животных тяжело дышали. Хана посмотрела на солдата. Какое странное лицо. Круглые карие глаза, почти белые волосы и нос крючком. Он ничего не говорил – только показал на кобуру. Погрозил пальцем и улыбнулся. Затем развернул ее пони в сторону колонны.

Хана оглянулась. Три темных пятнышка уже приблизились к четвертому. Он не уйдет. Слишком резвые кони. Моримото тоже угодит в плен. Ей-то не страшно, ничего нового с ней не сделают – разве что убьют, а это ее сейчас не трогало. А вот Моримото будет в новинку все, что над ним учинят. Боль, пытки, унижение – теперь испытает все это на себе. От этой мысли во рту стало сладко, как от спелого, согретого солнцем абрикоса.

* * *

Советский солдат подвел пони с Ханой в седле к последнему грузовику. Пленные сидели в кузове буквально друг у друга на головах. Большинство – китайцы в стеганых куртках с высокими воротами, но Хана заметила и пару девушек-кореянок, сидевших рядом и державшихся за руки. Они не оглянулись на нее, но она поняла, что они ее рассмотрели. У борта сидели два вооруженных солдата. Стараясь ни на кого не наступить, Хана пробралась меж пленных, чтобы устроиться как можно дальше от охраны.

Одна из кореянок подвинулась, освобождая ей место, и Хана втиснулась рядом. Девушки молчали. Они сидели понурив головы, взгляды прикованы к коленям. Хана всматривалась вдаль. Тройка всадников возвращалась. Когда они подъехали ближе, она поискала Моримото, вот он – сидит на лошади позади одного из солдат. Он не ушел.

Сердце Ханы забилось быстрее. Руки Моримото были связаны за спиной, губа разбита, левая брючина пропитана кровью. Он не посмотрел на Хану, когда они проезжали мимо. Он сидел очень прямо, глядя перед собой – словно ему не грозила никакая опасность, словно он ничего не боялся. Но его неподвижность выдавала страх. Хана знала, что он в ужасе от ждущей его неизбежности. Его будут допрашивать, пытать, а когда он выложит все, что знает или выдумает, – убьют. Хану распирало от радости.

Кавалеристы поехали дальше вдоль колонны, и Моримото исчез из поля зрения. Оглянувшись на горизонт, Хана удивилась: а где его чудо-лошадь? Не могли же они бросить такое замечательное, сильное животное. Хана представила, как играют мускулы под черной блестящей шкурой, как лошадь мчится во весь опор к горам, к Алтану, к сытой жизни подальше от этих людей. Она цеплялась за эту картину, но постепенно видение рассеялось, и Хана начала дрожать – как дрожали в кузове остальные пленники.

* * *

Ветер донес далекий волчий вой. Одинокий голос плыл, отражаясь от холмов, которыми заканчивалась степь. Колонна ехала целый день. Далеко позади остался голубой горный кряж, напоминавший Хане о родной горе Халла. Небо окрасилось в закатные цвета, оранжевые отсветы играли на облаках. Хана смотрела на угасающий свет, будто выжигая в памяти красоту этих сверкающих завитков. Тьма населена ужасами. Мать постоянно твердила, что после заката нырять нельзя. В этот час просыпаются порождения черных глубин.

– С ночью приходят ужасы бездны, они ищут свет, – сказала она Хане как-то вечером, когда они плыли к берегу.

Это был самый долгий заплыв на памяти Ханы. Солнце уже садилось, но ей не хотелось выходить на берег. Она нашла всего пару раковин.

– Чжин Сук вчера добыла четыре. Я не могу вернуться с двумя, она же на год младше.

– Чепуха! Радуйся, что нашла две. Солнце заходит, день кончился.

Мать продолжала плыть к берегу. Хана послушно следовала за ней, но упорно канючила:

– Ну еще немножко, а? Я точно знаю, что найду еще две! У старого якоря, где густые водоросли. Наверняка там есть!

У берега мать сняла маску и заглянула дочери в глаза. Хана мигом умолкла.

– Ты не обрадуешься, когда тебя схватят эти ночные твари.

Хана не сомневалась, что мать дразнит ее, выдумывает – только бы вытащить ее из воды.

– Не беспокойся за меня. Они и не заметят, я не свечусь, а они тянутся к свету, – ответила она.

– Еще как светишься, – вскинула брови мать.

– Я? Каким местом?

– Кожей.

Хана скептически скривилась, но мать продолжила:

– Белая, как молоко, светлая, как пух на гусиной грудке. Самый яркий маяк в темнейшем море. – И она дотронулась до ее щеки.

Хана взглянула на свои руки. Не очень-то и белые. Наоборот – дотемна загорелые.

– Это Эмико белая, а я уже коричневая. – Хана показала на сестру, которая ждала их у ведер.

– Я отгоняла птиц. Они сегодня такие голодные! – От усердия у малышки разрумянились щеки, волосы прилипли ко лбу взопревшими завитками. – Смотри, одна меня в руку клюнула. – На руке была небольшая царапина.

– Которая? – спросила Хана, мгновенно забыв про раковины. Сестру обидела какая-то наглая чайка! Надо ее проучить, чтобы было неповадно другим.

– Вон та, с серыми кругами вокруг глаз.

Птица вразвалочку ковыляла поодаль, заприметив что-то в песке, не подозревая об угрозе. Хана подобрала небольшой камень. Прищурилась, прицеливаясь. Камень ударил птицу в спину. Та заорала, и через миг ее след простыл.

– За ней! – завопила Хана и бросилась вдогонку по длинной полосе суши, тянувшейся за их укромным местом. – За мной, сестренка, бежим!

– Подожди меня! – крикнула сестра, не поспевая за Ханой. – Берегись, птица! – прокричала она в небеса.

Они бежали, пока не рухнули на песок, глотая соленый морской воздух. Хана уставилась в небо, наблюдая, как чайки описывают под облаками невидимые круги. Рука сестры скользнула в ладонь Ханы, и они замерли, глядя на плывущие облака. Когда обе отдышались, сестра вскочила на ноги:

– Я первая добегу до дома!

– Эй, так нечестно! – крикнула Хана, но Эмико залилась смехом.

Она хохотала до самого дома, а когда Хана стрелой пролетела вперед, сорвалась на радостный детский визг.

* * *

Смех Эмико звучал в ушах Ханы – звук чистой радости. Кто-то тронул ее за руку, и она вздрогнула.

– О чем ты думаешь? – прошептала сидящая рядом девушка.

– Что? – Хана в панике смотрела на советских солдат. Один охранник заснул, второй протирал оружие промасленной ветошью.

Девушка быстро прикрыла ей рот ладонью.

– Ты улыбалась, – сказала она шепотом.

– Правда?

– Да. Будто тебе вдруг вспомнилось что-то дорогое, что-то очень хорошее.

Смех Эмико рассеялся. Она попыталась вызвать его снова, но тщетно.

– Да, очень хорошее, – призналась Хана, глядя на девушку.

Она чувствовала на себе взгляд девушки. Чувствовала ее тоску. Сколько она уже ездит с этими русскими, если ее так будоражит чужая улыбка? Хана посмотрела на нее. Печальные глаза, белки налиты кровью. Руки в пожелтевших синяках. На щеке лиловый рубец.

– Я вспоминала, как смеется моя младшая сестра. Ей всего девять.

– А у меня брат, ему пять. Я по нему скучаю.

– Я тоже по сестренке скучаю.

– А как она смеялась?

Хана задумалась. Рокот мотора хоронил всякую надежду восстановить смех сестры в памяти, но девушка заслужила каплю радости, коль скоро Хана в состоянии поделиться. Глядя в вечернее небо, на проступающие первые звезды, она сказала:

– Ее смех был похож на птицу, которая порхает на летнем ветру. Он поднимался и опадал, щекотал верхушки деревьев. В нем звучала… свобода.

Девушка молчала. На Хану она не смотрела. Когда грузовик с надсадным стоном остановился, девушка торопливо вытерла щеки до того, как солдат велел всем вылезать. Нескольких он рывком поднял на ноги, борт упал, и еще двое русских солдат знаками велели пленникам спрыгивать. Хана помогла своей соседке встать.

– Прости, что расстроила, – быстро прошептала она.

Та оглянулась:

– Я ее слышу.

Ее недолгая радость согрела на миг и Хану. Она спрыгнула на землю и пошла за остальными. Радость быстро сменилась страхом. Двое солдат вели их сквозь мрак. Варвары, высокие и сильные. Они могут разорвать ее надвое. Воображение услужливо нарисовало картину: солдаты хватают ее за ноги и тянут в разные стороны, выигрывает тот, кто оторвет половину с головой. Ну по крайней мере, она будет мертва. И тогда точно станет легче.

Вдалеке пылали костры. Хана снова вспомнила слова матери: “С ночью приходят ужасы”. Смех сестры невозможен в таком месте, и все же ей хочется еще разок услышать его. Девушка, идущая позади, всхлипывала, но никто не пытался ее успокоить. Хана шла молча. Они были похожи на призраков, бредущих к миру по ту сторону жизни.

Солдаты остановились перед большой, песочного цвета палаткой и жестами велели пленным заходить внутрь. Те подчинились, смиренно пригибая головы в низком проеме. Когда настала очередь Ханы, один из конвоиров придержал ее за плечо. Она боялась взглянуть ему в лицо, а потому упорно смотрела на тех людей, что уже находились в палатке. Он что-то сказал, затем повторил громче. Ей пришлось взглянуть на него.

Солдат изучил ее лицо и выдернул из очереди. Другим он помахал, чтобы не задерживались.

Он крикнул что-то другому часовому и встал рядом со входом в палатку. Хану увели тем же путем, что привели. “Ну вот и все”, – думала она. Сейчас ее “вскроют”, как сделал на пароме Моримото. В темноте она спотыкалась о камни. Руку словно сжимали тиски – солдат не даст ей ни упасть, ни сбежать. Ее снова похитили, но теперь мужчина, который вдвое больше и в десять раз сильнее.

По пути к грузовикам они миновали множество солдат. Мужчины ходили по двое, по трое. Некоторые обращали на Хану внимание, другие были слишком заняты. Чем дальше ее уводили от палатки, тем сильнее ощущалось напряжение, разлитое в воздухе. Хана не замечала его, когда сидела в тесноте среди пленных. Но теперь она была одна и чувствовала, что военные на взводе.

* * *

Конвоир остановился перед танком, входившим в состав колонны. Красный флаг обвис в неподвижном ночном воздухе. На железном чудище стояли двое солдат, оружие их было направлено на человека, замершего на коленях перед танком. Горевший рядом костер освещал полукруг людей в форме. Лицо человека распухло и казалось вдвое больше нормального. Одна бровь рассечена, кровь почти скрыла его черты, как боевая раскраска. Он уставился в землю, и Хана сомневалась, что заплывшие, залитые кровью глаза вообще видят.

От полукруга отделились двое. По виду офицеры. Один произнес несколько слов. Другой, высокий и мощный, перевел на японский:

– Скажи то, что нам нужно, и избавь себя от мучений.

Переводчик говорил на японском с сильным и странным акцентом. Первый офицер, явно главный, посмотрел на Хану, и ее затрясло. Человеком на коленях был Моримото. Хана глядела на его неузнаваемое лицо, и ее трясло все сильнее. Его вид вовсе не принес удовлетворения. Напротив, Хану охватил ужас. Зачем ее сюда привели? Тоже будут бить?

– Если не скажешь ты, скажет она.

Советский офицер кивнул на нее. Солдат заломил Хане руку и заставил опуститься на колени. До Моримото шагов десять. Он не поднял головы, молчал, шумно дышал сломанным носом. Вымученное бульканье.

Офицер ударил Моримото, тот повалился. Двое солдат подскочили к нему и быстро поставили на колени. Кровь, заливающая лицо, смешалась с землей и травой. Сейчас он походил на зверя, все человеческое из него выбили. Вот так поступают друг с другом мужчины в военные времена. Хана не знала, хуже ли эта участь, чем женская. Она не могла оторвать глаз от его изуродованного лица.

– Где твои сообщники? – заорал переводчик. – Мы знаем, что ты шпион и перешел границу, чтобы собирать сведения для твоего императора! Мы знаем, что тебе помогают монгольские предатели! Где они? Назови имена!

Алтан. Он в опасности. Если Моримото признается, их всех убьют – Алтана, мать и отца, Ганбаатара. Они не подозревают, что советские войска находятся всего лишь в одном дне пути. Много ли верности монгольским друзьям осталось у Моримото после того, как Алтан помог ей бежать? Выдаст ли он их в отместку?

Моримото вдруг поднял голову и посмотрел на Хану. Лицо обезображено настолько, что выражения не прочесть.

Она не шевелилась, боясь малейшим движением подтолкнуть его к признанию. Военные подкрадутся к монголам, застанут их ночью врасплох и уничтожат в мгновение ока – и повинна в том будет она. Офицер снова закричал на Моримото, высокий перевел, Моримото поднял руку. Сердце Ханы взмыло к горлу, в ушах зазвенело.

– Я уже сказал, – прохрипел Моримото. Он подавился с каким-то щелчком в горле и продолжил не сразу: – Я переправляю…

– Да, мы слышали, ты перевозишь женщин, – раздраженно оборвал его переводчик. – Скажи-ка, – русский повернулся к Хане, – он правду говорит? Ты проститутка для японских войск?

Вопрос был подобен удару ножом в живот. Моримото сообщил им, что она была лагерной шлюхой для императорских солдат. В памяти пронеслась череда событий: как он схватил ее на берегу, как в первый раз изнасиловал, длинная очередь мужчин, побои, принудительные медосмотры, голод, побег – и все взорвалось золотистой вспышкой, осветившей заботливые руки матери Алтана. И это напоминание о добре засияло в темноте точно добрый дух. Время будто сгустилось, Хане казалось, что она с десяток раз пережила случившееся, прежде чем ответила:

– Да.

Сознание вцепилось в образ Алтана. Моримото сплюнул в грязь кровь. Хана пожалела, что не может отвернуться и не видеть его разбитых зубов.

– И куда он тебя вез?

Она глядела на японца, и в голове всплыл рассказ девушки из борделя.

– Он сказал, что я рассчитаюсь с отцовскими долгами, если отработаю в Маньчжурии.

Переводчик заговорил, обращаясь к офицеру, пару минут они совещались, после чего снова взялись за Моримото.

– Как же ты очутился в Монголии?

Взгляд Моримото был прикован к Хане. Отвечая, он не шевелился. Голос его был бесцветен.

– Она сбежала… Я догнал ее здесь. Хотел отвезти обратно в Маньчжурию, но тут появились вы.

– Ты хочешь, чтобы мы поверили, будто эта голодная оборванка добралась сюда из Маньчжурии?

– Она прыткая, – ответил Моримото, и смешок смешался с кашлем. Он согнулся, его вывернуло кровью. Выпрямившись, он уставился на переводчика: – Я бы на вашем месте не спускал с нее глаз.

Переводчик повторил его слова по-русски. Хана почувствовала на себе оценивающие взгляды. Им было занятно, но любопытство этих русских военных не могло пересилить ненависти, исходившей от Моримото и адресованной ей. Если у нее и был шанс, он уничтожил его, раскрыв, чем она занималась в японской армии. Он позаботился, чтобы она страдала и впредь – уже от этих мужчин.

Офицер что-то сказал переводчику и ушел. Остальные негромко и возбужденно переговаривались. Переводчик медленно извлек клинок Моримото из ножен, висевших теперь на ремне у него самого. Хана удивилась, что не заметила их раньше. Металл сверкнул в свете костра. Этим мечом Моримото грозился отрубить Алтану голову. Переводчик бросил меч на землю перед Моримото и отступил на шаг.

– Подними.

Моримото не двигался. Хана решила, что он не может шевельнуться от боли. Куда уж там браться за меч.

– Мы наслышаны о ваших удивительных самурайских обычаях, – снова заговорил переводчик, – но ни разу не видели. – Он оглянулся на солдат, которые уже столпились у него за спиной и подбадривали его возгласами. – Итак, у тебя есть выбор. Ты можешь выполнить этот древний ритуал и умереть с достоинством, сам, – или тебя убьем мы. Даю тебе слово, что это произойдет как угодно, только не достойно.

Моримото медленно потянулся к мечу и чуть не повалился лицом вперед. Хана подавила вскрик. Он восстановил равновесие, выпрямился и положил меч на колени. Хана видела, что силы его на исходе. Моримото прерывисто вдохнул, воздух заклокотал в груди.

Моримото расправил плечи, поднял меч и осмотрел лезвие. Провел пальцем по острой кромке. Хана разглядела в сумраке, как сталь покраснела. Она сморщилась, не желая видеть дальнейшего, но и не в силах отвернуться.

Он смотрел в ее сторону, но лицо его полностью заплыло, и догадаться, о чем он думает, было невозможно. Хана подозревала, что он улыбается, наслаждаясь своей последней подлостью – тем, что передает ее врагу.

– Ну, что решил? – резко спросил переводчик. И тут Моримото пырнул себя в живот. Все застыли.

Хана приросла к земле. Меч проник глубоко. Не издав ни звука, Моримото рассек свои внутренности слева направо. Его разбитое лицо исказилось. Мерцающий свет костра выхватил белый оскал. Окровавленное, распухшее лицо казалось уродливой маской. Хана сбежала бы, умчалась в ночь, и будь что будет, но рука солдата держала крепко, и ей оставалось в ужасе наблюдать за сэппуку Моримото.

Переводчик поспешно отвернулся, его вывернуло. Моримото был еще жив. Дрожащими руками он медленно вытащил меч и одним быстрым движением рассек себе горло. Безжизненное тело повалилось, вокруг по траве разлилась чернота. Моримото больше не был божеством смерти. Наоборот, Гангним явился по его душу.

Воцарившаяся тишина была густая, как жизненные соки, вытекающие из тела Моримото. Хане, вопреки ее ожиданиям, вовсе не стало легче от этой смерти. Ее охватило опустошение. Душу заполняло ничто, непроницаемое даже для страха перед будущим, словно насилие, учиненное Моримото над самим собой, проникло и в нее.

Солдаты один за другим расходились. Исчез даже тот, что удерживал ее на коленях, – не иначе, всем любопытно было взглянуть, как она себя поведет, оставшись наедине с мертвецом. Хана встала, подошла к безжизненному телу, снова опустилась на колени и замерла, глядя на жалкие останки того, кто мучил ее одним своим присутствием. Мундир, в свое время хрусткий, пропитался кровью. Избитое лицо напоминало в смерти морду животного. Глаза блестели, точно плоть гниющей рыбины. Неподвижность японца обескураживала Хану. Теперь он был лишь грудой окровавленной плоти на монгольской равнине.

Не заботясь о зрителях, Хана сунула руку в его карман. Вынула фотографию себя прежней. Снимок был перепачкан кровью Моримото. Она быстро вытерла фотокарточку о дил и спрятала в карман. Наконец подобие легкости настигло ее – у Моримото ничего от нее не осталось.

После долгой паузы она наконец отвернулась от тела Моримото. Рядом стоял переводчик. Он изучал ее лицо, словно пытался прочесть мысли. Хана упростила ему задачу.

– Я его ненавидела, – сказала она ровно, гадая, заметил ли тот, как она взяла фотографию.

Ее голос был сер, как и чувства. Переводчик не ответил. Он повел ее обратно в лагерь, к палатке, где разместили остальных пленных. Часовой отступил, пропуская ее. Хана в последний раз оглянулась на переводчика и нырнула внутрь. Если он и знает про фотографию, ему все равно.

Внутри Хану встретили десятки лиц. Кто-то беззвучно плакал, уткнувшись в ладони и боясь произвести шум; кто-то смотрел перед собой пустым взглядом. Палатку освещала масляная лампа, и Хана поискала кореянок из грузовика. Они забились в дальний угол, укрывшись за двумя китайцами, руки которых были связаны за спиной. Хана протолкнулась к ним и села рядом.

– У тебя платье в крови, – сказала старшая девушка.

Хана скосила глаза на дил – темные пятнышки веером разлетались по груди. Она потерла их рукавом.

– Что они сделали? – Взгляд девушки был чист.

– Убили человека, который меня похитил. Японского солдата.

Хана так долго воображала смерть Моримото, а в гэре почти воплотила мечту. Алтан сберег в ней человечность – по крайней мере, напомнил о ее существовании. Его отвращение отвело Хану от края пропасти. Он может и ненадолго, но спас ее от самого худшего, что в ней заложено. В степи, когда Моримото превратил лицо Алтана в кровавое месиво, она повторила попытку, но снова потерпела фиаско.

– Никто не заслуживает такой смерти, – сказала Хана.

Девушка кивнула и дотронулась до пояса на талии Ханы:

– Красивый.

Хана провела пальцами по шелку. Казалось, будто красные и желтые цветы, высвечивающие извивы черных и зеленых лоз на темно-голубом фоне, двигались – цветущая красота в сплетении ужаса.

Моримото сказал переводчику, что Хана была проституткой. Понятно, что тот рано или поздно за ней пришлет. Ее судьба предрешена. Внезапно она ощутила бесконечную усталость. На этот раз она даст отпор, и тогда все закончится смертью.

– Я должна кое-что рассказать, – торопливо зашептала Хана. – Хочу, чтобы обо мне знали, если за мной придут и я не вернусь.

Обе кивнули.

– Меня зовут Хана…

* * *

Она начала с самого начала. Рассказала о том, как была хэнё, плавала у своего острова и заметила японского военного, который направлялся в сторону ее сестры, – слова слетали с губ, как водный поток со скалы. Мысль о скорой смерти раскрепостила ее. Хана рассказала о борделе, о других девушках, о Кейко. Описала монгольское семейство, загон с животными и орла, рассказала о своем друге Алтане, но на всякий случай добавила, что покинула их больше месяца назад. Замолчав, она почувствовала себя полностью опустошенной, словно отторгла лучшее, что в ней было.

Кореянки рассказали о себе. Они сестры, жили на севере Кореи, в деревне на границе с Маньчжурией. Однажды вечером, когда они закончили собирать яблоки, их обманом заманили местные полицейские – предложили подвезти. Посадили в грузовик, отвезли к границе и сдали японцу. Тот посадил их в поезд вместе еще с пятью девушками, поезд следовал на самый север Маньчжурии. Ночью, не дожидаясь станции, сестры ухитрились спрыгнуть и прошли, сколько сумели, пешком. Они одолели горный перевал и не поняли, что пересекли монгольскую границу. На рассвете их схватили – за несколько дней до того, как наткнулись на Хану.

Три девушки взялись за руки, образовав в тесном пространстве кружок. Они глядели друг на друга, запоминали лица, не скрывали слез. Полог палатки взлетел, вошел переводчик. Ближайшие ко входу пленные отползли назад. Переводчик, не обращая внимания на поднявшуюся суету, всматривался в толпу, пока не отыскал Хану.

– Эй, ты! Иди за мной.

Все оглянулись на нее. Даже сидевшие впереди связанные китайцы обернулись. Лица у них были виноватые. Они понимали, что пришел ее черед подвергнуться пыткам. Хана встала. Посмотрела на сестер, прошептала:

– Не забывайте меня!

Она достала из кармана фотографию девушки, которой когда-то была и которой мечтала стать снова.

– Пошевеливайся!

Хана отдала фотографию старшей сестре и быстро отвернулась.

– Мы никогда тебя не забудем, – донеслось сзади, когда она была уже у выхода.

* * *

Хана брела за переводчиком, все дальше в лагерь. Наконец он втолкнул ее в маленькую палатку – очевидно, свои личные апартаменты. Указал на походную койку: сядь. Снаружи стоял приглушенный шум – голоса солдат, урчание грузовиков, и все же Хана различала тихое шипение, с каким горела керосиновая лампа на столике.

Переводчик встал у двери, копаясь в кармане. Он был высокий, массивный, а потолок в палатке – низкий, и ему приходилось чуть пригибать голову. Хана в жизни не видела таких великанов, как эти русские. Настоящие медведи. Она смотрела, как офицер насыпает табак из маленькой жестянки на квадратик белой бумаги. Он умело скатал папиросу, старательно облизнул краешек листка и склеил. Затем закурил и затянулся. Он курил, будто не замечал Хану, будто впереди у него была вечность. Наконец уронил почти невидимый окурок и подступил к девушке. Еще шаг – и окажется вплотную. Лицо у него было серьезное.

– Почему ты одета как монголка?

Хана поглядела на свой перепачканный кровью и грязью дил, затем подняла глаза на русского. Она прикидывала, как ответить, не подвергнув опасности семью Алтана.

– Ведь ты японка? А ходишь в этом нелепом костюме, – сказал переводчик и расстегнул две верхние пуговицы кителя.

Хана не ответила, не призналась, что она кореянка. Его рука исчезла в нагрудном кармане и вновь появилась с коричневой металлической фляжкой.

– Водка. Боюсь, закончилась, я ведь тут уже давно. Экономил как мог в этой богом забытой дыре, и вот почти ничего не осталось. – Он приложился к горлышку, погонял жидкость во рту, проглотил и удовлетворенно выдохнул. – Говори правду. Я пойму, если солжешь.

Хана выпалила скороговоркой:

– Когда я переходила через горный кряж, мне встретились монголы, я была почти голая, потому что в борделе не выдавали одежду, вот они это и дали.

– Сколько ты у них пробыла?

– Несколько дней.

– И где их стан?

Она колебалась.

– Не думай, просто отвечай.

– Не знаю.

– Лжешь.

– Я не лгу. Я просто не знаю.

– Сказал же, не лги. – Он сунул фляжку в карман и шагнул к Хане, отведя руку, словно для затрещины.

– Я говорю правду. Когда… когда я узнала, что солдат… – Она сбилась. Перед глазами встало окровавленное лицо, пришлось встряхнуть головой, чтобы его отогнать. – Когда я узнала, что он тоже у монголов, я взяла пони и сбежала. Скакала во весь опор, не зная куда. Было темно. Я ничего не видела. Просто хотела оказаться подальше от него. Иначе он вернул бы в бордель. А мне лучше умереть…

Хана ждала удара, но ничего не происходило. Переводчик стоял перед ней, спрятав руки за спину.

– Я не сомневаюсь, что он был шпионом, – сказал он. – Или же перевозил опиум. Ведь откуда у вашего императора деньги на эту войну. Ты знала об этом? О том, что великий император Хирохито занимается контрабандой опиума, как грязный наркоделец? Запад все это скупает и превращает в героин, в особый чай… В пожитках у этого типа мы нашли опиум. – Переводчик достал из-под столика котомку Моримото. Она тоже была в крови. – На армию не хватит, но стоит изрядно. Ты знала, что он это вез?

На Хану вдруг навалилась усталость, она осела на койку. Сколько времени длится этот кошмар? Кажется, что прошла уже тысяча лет, а беды все не иссякают. Наверное, Моримото хотел продать опиум и на вырученные деньги начать с нею новую жизнь. А может, и правда был контрабандистом. Теперь уже неважно.

– Я ничего про это не знаю. Я знаю одно: он похитил меня и продал в бордель. Мне больше нечего вам сказать.

Она поняла, что у нее закрыты глаза, когда почувствовала, как он развязывает ее пояс. “Простите меня”, – мысленно прошептала Хана родным; она видела Эмико, одиноко стоящую на церемонии посвящения в хэнё. Из последних сил Хана толкнула русского в грудь. Не готовый к нападению, он упал. Хана прыгнула сверху, выхватила из кобуры пистолет. Встав над офицером, навела на него оружие.

– Ты покойница, если выстрелишь. И с тобой обойдутся не так ласково, как мог бы я.

Она рассмеялась – горьким, трескучим старческим смехом:

– Ласково? Вы не знаете, что такое ласка! Вы зовете нас собаками. Все вы – солдаты, все вы – поганые твари, чума. От вас только ненависть и боль! Я презираю вас всех!

Не дав ему ответить, она нажала на спуск. Выстрела не последовало. Хану прошиб пот. Она еще раз, сильнее, надавила на спусковой крючок, и снова ничего. Переводчик приподнялся. Она отшатнулась, отчаянно ища предохранитель. Русский вскочил, бросился на нее. Хана упала. Она извивалась под тяжестью его тела, но он был слишком велик и силен. Переводчик выкрутил ей кисть, вырвал пистолет и ударил стволом по голове. Рот Ханы наполнился кровью.

– Встать! На колени! – приказал русский.

Она подчинилась. Он щелкнул предохранителем. Хана смотрела на его сапоги, кровь капала у нее с подбородка. Она находилась за сотню миль отсюда, на черном каменистом берегу. Солнце согревало ее распущенные длинные волосы. Журчащими волнами накатывал смех сестры.

– Скажешь что-нибудь напоследок? – Он тяжело дышал.

– Я никогда не была проституткой.

– И все? Кому какое дело, кем ты была? Ты ничто!

– Я хэнё! И моя мать хэнё, и ее мать, и моя сестра тоже станет хэнё, а когда-нибудь – и ее дочери. Я была женщиной моря и больше никем. Ни тебе, ни кому другому этого не отнять.

Он фыркнул, но Хана уже ничего не слышала. Ее здесь не было. Она чувствовала вкус солнечного луча, касавшегося ее губ. Волосы трепал ветер. Внизу волновался океан, шепча ее имя: “Хана”.

Боль пронзила тело раньше, чем она поняла, что произошло. Сквозь красную пелену она успела увидеть, как переводчик замахнулся. Последовал еще один удар. Хана рухнула. Последнее, что она увидела, – носок солдатского сапога.