– Осторожно, – прошептал он, когда ее ноги коснулись пола, – нам по-прежнему нужно вести себя тихо. Если в доме остались слуги, они скорее всего живут в комнатах рядом с кухней.

– Но не на чердаке?

– Слуги отца, живущие на верхнем этаже его дома, мерзнут от холода или страдают от жары в зависимости от времени года. Но слуги, комнаты которых находятся рядом с кухней, чувствуют себя комфортно весь год, – объяснил Трев. – Мы с графом спорили об этом много раз, но он отказывается что-либо предпринимать. – Тревелин покачал головой, словно пытаясь отогнать мысли, об отце. – Если бы ты могла выбирать между холодным чердаком и теплом плиты на кухне, что ты бы предпочла?

– Понимаю, к чему ты клонишь. – Планировка дома в ее поместье отличалась от городского дома графа. В ее доме было множество каминов и окон, даже на самом верхнем этаже. К тому же Катберт сказал бы ей, если бы существовали какие-то неудобства для слуг, ведь чопорный дворецкий никогда не скрывал своего мнения, когда хотел выразить недовольство ее поведением. Однако на всякий случай она мысленно решила, что необходимо проверить состояние комнат для слуг как можно скорее.

Тревелин наклонился и бесшумно снял обувь, а затем приподнял Артемизию и посадил на плоскую крышку огромного рояля. Струны внутри рояля тихо завибрировали, издав мелодичные аккорды, когда их затронули потоки воздуха.

– О! – Тревелин начал снимать ее туфельку, и Артемизия ощутила его сильную руку на своей щиколотке. По ее ноге пробежали мурашки, и она почувствовала необычайное волнение, бурлящее где-то глубоко внутри ее. Отчасти оно объяснялось непринужденностью, с которой его пальцы так нежно и аккуратно справлялись с завязками. Но приятное покалывание возникло еще и из-за притягательности запретного плода. Катберт слишком часто бранил ее за неподобающее поведение. И вот в первый раз она даст повод действительно обвинить ее в чем-то противозаконном.

Тревелин был прав. Опасность действительно возбуждает. Если бы Артемизия начала раздумывать над тем, почему преступление заставляет ее трепетать от восторга, она могла бы всерьез обеспокоиться этим фактом, поэтому герцогиня решила просто выбросить тревожившие ее мысли из головы.

– Пошли. – Тревелин приподнял ее с рояля и снова поставил на пол. Он быстро запечатлел поцелуй на ее лбу, а потом взял за руку и повел среди серых теней и белого муслина, выделяющихся в темноте.

Они, словно призраки, проскользнули между занавешенными предметами мебели и оказались рядом с большой лестницей, Так же как и в резиденции посла, все здесь было спланировано вокруг центральной лестницы. Артемизия положила руку на гладкие перила и последовала наверх.

Лунный свет, проникающий из окон на каждом, пролете, освещал им путь. Они прокрались мимо покоев, которые словно являлись зеркальным отражением комнат в резиденции посла, и мимо этажа, на котором располагались спальни слуг. Их путешествие по ночному дому оборвалось перед тупиком закрытой двери.

– О Боже! Нам придется ее взломать?

– Нет, поскольку у нас есть необходимые инструменты.

Трев вынул небольшую отмычку и вставил ее в замочную скважину. Замок оказал лишь слабое сопротивление. Тревелин Деверидж действительно, обладал навыками, которые не подобало иметь джентльмену. Но когда он открыл перед ней дверь и учтиво поклонился, его манеры могли бы сделать честь самому принцу.

– Обычно я пропускаю леди вперед, но сейчас, может быть, вы позволите мне пойти первым, – сказал Тревелин беззаботным тоном, шутливо проявляя свою галантность.

Артемизия оценила его попытку разрядить обстановку. Она напряженно вгляделась в зияющую темноту и едва различила многочисленные ступеньки, исчезающие в стропилах. Ей пришло в голову, что там внизу могут быть летучие мыши. Она вздрогнула и помахала рукой, словно отпугивая их.

– Нет, пожалуйста, веди меня за собой. Тревелин зажег свечу в жестяной банке, которая была оставлена кем-то у начала лестницы, а затем смело шагнул в бездну. Крошечный огонек свечи отбрасывал танцующие тени на стены из грубой древесины. На какой-то момент Тревелин исчез из поля ее зрения, а потом огонек перестал колебаться, очевидно, Тревелин поставил банку на пол. Когда его лицо снова появилось в сумерках, освещаемое сзади дрожащим огоньком свечи, Тревелин протянул ей руку:

– Ты идешь? Или уже передумала?

Артемизия была прирожденной художницей, созданием света. Она даже предпочитала засыпать с разожженным в камине огнем или же горящей лампой на случай, если ночью она проснется. Незнакомые темные комнаты всегда вызывали у нее тревогу. А темные комнаты, которые вполне могли кишеть летающими грызунами, были еще хуже.

– Нет, не передумала, – сказала она более резко, чем намеревалась. Ей было проще замаскировать тревожное чувство в груди за раздражением, нежели показать свой страх. – Я нужна тебе.

– Да, ты нужна мне. – Ей показалось, что она услышала эти слова, произнесенные тихим шепотом прежде, чем Тревелин повысил голос до театрального шепота. – Дай мне руку и не обращай внимания на паутину.

Он схватил ее за запястья и аккуратно приподнял одним рывком так, что ее ножки лишь слегка коснулись крутых ступенек. Что-то липкое задело ее щеку. Наверное, паутина… По крайней мере, ничего похожего на крылья она не почувствовала. На всем протяжении пространства, которое освещалось скудным огоньком свечи, она видела лишь всякий хлам и предметы домашнего обихода – манекен из ателье мод, прислоненный к балкам, перевернутая старая прялка и бесчисленные пыльные ящики.

– А теперь будь осторожна. – Трев снова поднял банку со свечой и взял ее за руку. – Смотри себе под ноги. Здесь нет сплошного покрытия, лишь отдельные балки. Постарайся не наступать между ними, иначе нет никакой гарантии, что ты не провалишься через потолочную лепнину.

Его рука была для нее опорой в окружающей темноте. Нащупывая кончиками пальцев дорогу под ногами, она продвигалась от одной деревянной дощечки к другой вслед за Тревом, пока он вел ее вниз по длинному темному коридору к резиденции посла. Внезапно Тревелин остановился и поставил свечку позади себя, кивком показывая Артемизии, что нужно смотреть вниз. Тонкие лучи света были явственно видны в щелях между деревянными балками.

Внизу горела газовая лампа. В доме Харитонова кто-то еще не спал.

Трев поднес палец к губам, сел на корточки и, наклонив голову, прислушался. Артемизия присела на сундук, балансирующий на двух балках, и приготовилась воспринимать каждый звук.

Сначала она слышала лишь стонущий скрип дерева и гипса, характерный для всех домов. А потом раздались скребущиеся звуки маленьких когтей, отдаляющихся от источника света. С обычными мышами она еще сможет смириться, хотя подобных сюрпризов ей не очень хотелось бы. Облако пыли от старого сундука щекотало ей ноздри. Она поднесла надушенный платок к носу, и огромным усилием ей удалось сдержать чих.

Потом она услышала приглушенные голоса. Сначала присутствующие говорили тихо, но затем один из собеседников разволновался и значительно повысил голос. Артемизия следила за разговором, происходящим под ее ногами, со смесью беспокойства и ужаса.

– Говорю вам, в пытках нет абсолютно никакого смысла. Шипуош либо не знает, либо его не расколоть. – Артемизии показалось, что она узнает этот голос. – Думаю, есть такие люди. Если вам нужен мой совет…

Сильный удар заставил говорящего замолчать, и Артемизия поморщилась от этого звука.

– Если нам будет нужен совет предателя, мы непременно вам сообщим, – раздался голос Харитонова, который уже не пытался играть роль обаятельного дипломата. – Когда Любов и Оранский смогут вытянуть информацию из помощника Беддингтона, меня не будет особенно волновать, как они этого добьются.

– Но герцогиня может передумать и не заключит сделку, если вы будете с ним плохо обращаться. – Говорящий громко фыркнул. – Она в очень хороших отношениях с королевой, которая высокого мнения о ее творчестве. Если она узнает, что за всем этим стоите вы, то у вас возникнут серьезные проблемы.

– И как же она узнает? Вы ей расскажете? – потребовал ответа посол. Его тон разительно отличался от тона радушного хозяина, который поил Трева водкой лишь несколькими часами ранее, Да, теперь Артемизия уже никогда не сможет принимать что-либо за чистую монету.

– Нет-нет, конечно же, нет, – из-за страха голос Феликса поднялся почти на октаву, – но Беддингтон узнает, и он не будет молчать, уж в этом можно быть уверенным. Если узнает он, узнает и герцогиня.

– Тогда Беддингтона мы убьем, как и Шипуоша, когда придет время, – ледяным голосом произнес Харитонов. – А что, если нам оказать вам услугу и отдать мачеху, принесшую вам столько неприятностей, вместе с ними на корм рыбам, а?

Артемизия невольно прижала одну руку к груди, а вторую Трев сильно сжал. Она надеялась, что слух сыграл с ней злую шутку, но надежда умерла с ужасным предложением посла. Значит, второй говорящий все-таки был Феликсом.

– Что? Нет, я уверен, вовсе не нужно прибегать к столь серьезным мерам, – пробормотал Феликс. – Я улажу все, что касается герцогини. Забудьте о том, что я сказал.

Артемизия буквально ощущала страх пасынка. Ей было ясно, что он связался с весьма дурной компанией и теперь не имеет понятия, как выпутаться из опасной ситуации. Во всяком случае, он все-таки не бросил ее львам, то есть рыбам, но зато поставил в крайне щекотливое положение. Понимал ли Феликс или нет, но, меняя мистера Шипуоша на ключ, он завяз по уши в государственных тайнах.

Многих даже за меньшие проступки судили, обвиняли в измене родине и вешали.

Артемизии стало так страшно за него, что ей отчаянно захотелось хорошенько его встряхнуть. Отец Феликса, старый герцог, был бы в ужасе от его поступков.

Пока герцогиня размышляла о поведении пасынка, пыль, которую они с Тревом подняли на чердаке, снова попала ей в нос. Она постаралась подавить чих, но если отчаянно хочется чихнуть, то сдержаться невозможно. Артемизия прикрыла нос рукой, но в тишине все равно отчетливо прозвучал громкий взрыв.

Голоса этажом ниже затихли, и раздался отчетливый звук шагов. Кто-то остановился прямо под ней. Артемизия не осмеливалась даже дышать. Тревелин сжал ее руку, умоляя вести себя тихо. Ее сердце колотилось так сильно, что она была уверена: находящиеся внизу непременно это услышат.

– Летучая мышь или, может быть, крыса, – наконец сказал другой голос. – Весь город наводнен крысами. Завтра я непременно разбросаю яд.

– Нет, – сказал Харитонов, – как только мы получим ключ, то сразу вернемся в Санкт-Петербург. Я уже уволил всех английских слуг. Они все равно не умеют готовить. Первым делом, оказавшись в России, я поем нормальной еды. Дайте мне бефстроганов и борщ и можете спокойно есть вареных угрей и пирог из почек.

Артемизия услышала звук, напоминающий хлопок, и представила, как посол хлопает Феликса по спине с шуточным дружелюбием.

– Эти бледные англичане. Кладут все, что угодно, между двумя кусочками хлеба и называют это сандвичем. Верно, Любов?

Феликс лишь нервно хихикнул над такой характеристикой своей национальной кухни и распрощался.

Как только он ушел, на несколько минут воцарилась тишина. Потом разговор возобновился. Голос был новый.

– Прежде чем мы уедем в Санкт-Петербург, не хотите ли, чтобы я избавился от свидетеля?

– Убивать Феликса – пустая трата времени, – сказал посол презрительно. – Кто-нибудь другой сделает это за нас. Мальчишка жульничает в картах. К тому же он у нас в руках. Мы купили герцога, словно кабана. Теперь мы будем откармливать его, чтобы он выполнял наши поручения. А позже сможем сделать из него ветчину.

Посол засмеялся над собственной шуткой, а затем застонал. Артемизия услышала, как скрипнуло кресло.

– Вы больны?

– Нет, слишком много водки. Сегодня вечером англичанин чуть не взял надо мной верх, но он все-таки первым свалился с ног. – По голосу было слышно, что он улыбается, а затем послышался еще один стон. – Надеюсь, у него голова болит больше, чем моя. Я чувствую себя так, будто в моей голове крестьяне орудуют мотыгой.

Тревелин злорадно улыбнулся, услышав о плачевном состоянии посла.

– Вам необходимо поспать, ваша светлость. Вот возьмите, настойка опиума. Для Шипуоша, чтобы он молчал, когда поблизости рабочие, – сказал Любов, – хорошо, да?

Тревелин кивнул, и Артемизия прекрасно понимала его волнение от того, как все удачно складывается. Им было необходимо, чтобы в доме было тихо, а хозяева спокойно заснули, прежде чем они попытаются совершить ограбление. Артемизия надеялась узнать, что мистера Шипуоша держат где-то здесь, в здании, но последние слова Любова заставили ее потерять надежду. Присутствие рабочих вызывало ассоциации с какой-нибудь фабрикой.

Русские несколько минут говорили о мистере Шипуоше, а затем Любов наконец ушел, так и не предоставив больше никакой информации о местонахождении пленника. Затем свет, проникающий между балок, потух.

Тревелин задул свечу, и они погрузились в полную темноту.

– Трев…

Его рука нашла ее руку и, пробежав по телу, зажала ей рот. Внезапно она почувствовала, что его губы оказались у ее уха.

– Если мы увидели их свет, то, оказавшись в темноте, посол может увидеть огонек нашей свечи, – прошептал он, и его дыхание шевелило ее волосы на шее, выбившиеся из низкого пучка. Должно быть, Тревелин почувствовал ее дрожь, потому что он пододвинулся к ней ближе и крепко обнял. – Ну же, успокойся, моя смелая девочка.

Темнота обволакивала ее, словно удушающий саван. Она больше не видела ничего – ни балок над головой ни руку, которой она махала перед своим лицом, ни мужчину, который прижимал ее к себе, чтобы она не закричала. Паника поднималась внутри ее, однако неимоверными усилиями ей удалось побороть свой ужас.

Артемизия услышала тяжелую поступь посла и его слуги, когда они выходили из комнаты под ними, но Трев не зажег свечу снова. Она понимала, необходимо дать послу время, чтобы он уснул, но это служило слабым утешением в темноте.

– Прости меня, – сказал он мягко, – я не знал, что ты боишься темноты. Ведь мы же встретились в темной студии, когда был маскарад.

– Но через окна проникал лунный свет. С тех пор как я была ребенком, темнота превратилась для меня в ночной кошмар, – призналась она, уткнувшись в его плечо. Ее успокаивало чувство надежности, которое дарило присутствие Трева рядом с ней в этой черной бездне. – Думаю, мне было пять или шесть лет.

– Что произошло?

– Было восстание, которое устроила группа сипаев. Они бродили вокруг, убивая и занимаясь мародерством. Мы спрятались в темном подвале, а Рания и Нареш сказали налетчикам, что мы убежали в горы. Сипаи разгромили нашу усадьбу и пошли дальше. Но мы не осмеливались покинуть убежище из страха, что они вернутся. В конце концов, их поймали военные.

– И сколько времени ты провела в подвале?

– Даже не знаю. Много дней. Я была ребенком, и мне казалось, будто прошла целая вечность. Но больше всего мне запомнилось, что, когда мы прятались в темноте, отец сильно боялся. И это напугало меня сильнее всего.

– Он тревожился за тебя, – сказал Трев, – вот почему для тайного агента лучше быть холостяком.

«Как ты», – чуть не вырвалось у Артемизии. Она поднесла руку ко лбу, не в силах даже думать о том, что он уедет в Индию.

– И теперь в темноте ко мне каждый раз возвращаются страхи, – прошептала Артемизия. – Прости меня, я чувствую себя такой глупой.

– Перестань, лишь глупцы ничего не боятся.

– А что можно отнести к твоим страхам?

– Потерять те… – Тревелин оборвал себя на полуслове.

Как ей хотелось увидеть его лицо, чтобы прочитать по выражению на нем то, что Тревелин не осмелился озвучить!

– Я знаю, что ты не глуп. – Артемизия погладила рукой его щеку, – значит, судя по твоим собственным словам, у тебя должны быть какие-то страхи.

– Раньше я боялся, что никогда не смогу угодить отцу, – признался Тревелин, – теперь я знаю, что эта задача невыполнима, поэтому уже давно бросил свои бесполезные попытки.

– Видимо, ты сильно любишь отца, если добиться его одобрения так важно для тебя.

Он негромко фыркнул:

– Слово «любовь» в моей семье употребляют не слишком часто. Но, правда в том, что мой отец – несчастный человек. Мой брат Теобальд ходит за ним по пятам, как собачонка, которая надеется, что хозяин ее погладит. Но даже лизать ботинки все равно недостаточно. Понимаешь, никто не достоин любви отца. Мне приходится жить с сознанием того, что я даже никогда не…

– Никогда не?..

Артемизия почувствовала, что он изо всех сил старается найти нужные слова. Когда его мышцы расслабились, Артемизия подумала, что он решил не заканчивать свою мысль.

– Никогда не давал ему повода гордиться мной, – сказал он наконец.

Сердце Артемизии болезненно сжалось.

– Когда-нибудь он умрет, – равнодушная монотонность его голоса придавала высказыванию какой-то пророческий оттенок, – и между нами так и останется много недосказанного, много нерешенных вопросов. Но, боюсь, к тому времени мне будет все равно.

Она почувствовала, как по его телу пробежала дрожь.

– Боюсь, я стану таким, как он.