С утра обязанности распределили так: Кондаков повез спасенную рукопись в Институт языкознания на экспертизу, Цимбаларь отправился проведать Доан Динь Тхи (а вдруг у той прорезалась память), сам же Донцов, совершив длительное турне по городу и расставив в заранее намеченных местах (Экспериментальное бюро, квартира Таисии Мироновны и так далее) посты наружного наблюдения, навестил клинику, которая, надо признаться, успела ему изрядно поднадоесть.

Отделавшись от назойливого Шкурдюка под тем предлогом, что ему нужно самому пройтись всеми предполагаемыми маршрутами преступника, Донцов переходными галереями добрался до первого корпуса, в котором, по его сведениям, и располагался кабинет главного врача.

Сначала он по ошибке попал в приемный покой, где будущие пациенты клиники ожидали своей очереди на госпитализацию — одни в сопровождении родственников, другие под бдительным присмотром дюжих санитаров, третьи в скорбном одиночестве, — но быстро сориентировался, и неприметной боковой лестницей поднялся на нужный этаж, сделав по пути всего три остановки для отдыха.

Искать встречи с человеком, который тебя принципиально избегает, дело неблагодарное, но Донцов сегодня решил идти напролом, поскольку все другие зацепки, на начальном этапе расследования казавшиеся такими многообещающими, вдруг сами собой пресекались, превратившись в бесполезный мусор, словно хвоя новогодней елки, простоявшей до самого Сретенья.

Приемная главного врача, вопреки ожиданиям, оказалась пуста, и никто не помешал Донцову проскользнуть в заветную дверь, за которой он ожидал получить ответы на многие животрепещущие вопросы.

В скромно обставленном кабинете, похожем на ординаторскую какой-нибудь провинциальной больницы, находился всего один человек. В данный момент он стоял возле окна, спиной к входу, и при появлении посетителя даже не шелохнулся, что не позволило Донцову составить представление о его внешности.

Однако такой костюм, а в особенности такие туфли мог носить лишь всемирно известный профессор, нефтяной олигарх или самый крутой авторитет из тех, что закуривают сигары от стодолларовых банкнот.

— Добрый день. — Донцов деликатно откашлялся. — Мне нужно видеть профессора Котяру.

В ответ прозвучал негромкий отрешенный голос:

— Уточните: видеть его, или говорить с ним.

— Конечно, говорить.

— Впредь попрошу выбирать выражения. Как говорил Конфуций: «Назовите вещи своими подлинными именами, и тогда успех обеспечен».

— Я майор Донцов, расследующий обстоятельства смерти Олега Наметкина.

— Очень приятно. — Человек у окна продолжал всматриваться в серую муть, объявшую город.

— Можно задать вам несколько вопросов? — Донцову очень хотелось присесть, но в присутствии стоявшего столбом хозяина это могло показаться нетактичным.

— Согласно этикету вопросы нельзя задавать только английской королеве и папе римскому.

Расценив эти слова как завуалированное приглашение к разговору, Донцов спросил:

— Какой болезнью страдал при жизни Олег Наметкин?

— Он страдал весьма распространенной в настоящее время душевной болезнью, которая называется манией ничтожества. В отличие от куда более известной мании величия, ее симптомы проявляются в том. что больные воображают себя не Наполеоном или стратегическим бомбардировщиком, а чем-то до невозможности крошечным. Амебой, например.

«Интересные тары-бары у нас завязываются». — подумал Донцов, а вслух произнес:

— Есть сведения, что к Наметкину применялись не совсем обычные методы лечения, а именно электрошок и сильнодействующие медицинские препараты. — Тут он целиком полагался на анонимное сообщение, только по мере возможности смягчал чересчур резкие выражения.

— Это вполне объяснимо. — Человек у окна кивнул. — К существу с психологией амебы иные методы лечения применять абсолютно бесперспективно. Одноклеточный организм реагирует лишь на самое ограниченное число раздражителей — свет, электрический ток, изменение химизма окружающей среды.

— Не могли ли эти факты послужить причиной смерти Наметкина?

— Это праздный вопрос.

— Почему?

— Он не умер. Одноклеточные практически бессмертны. При делении они распадаются на две совершенно идентичные половинки, продолжающие жить в прежнем облике. И так может продолжаться до бесконечности.

Это начинало походить на дурной сон. Или человек, маячивший у окна, издевался над ним, или у него самого в голове ползали тараканы.

Донцов уже собрался перейти к более действенным мерам, ведь как-никак, а он являлся официальным лицом, пусть даже и занятым неофициальным расследованием, но тут дверь за его спиной резко хлопнула.

В кабинет ввалился лысый человек, громоздкий, как водолаз в полном снаряжении, и, мимоходом кивнув Донцову, устремился прямиком к окну.

— Все в порядке, Павел Петрович. — произнес он довольно небрежно. — Ни о чем не беспокойтесь. Вас сейчас поместят в самую удобную палату клиники под надзор наших ведущих специалистов. Уверен, что в самое ближайшее время вы почувствуете облегчение.

Последние слова послужили как бы сигналом для двоих санитаров, до поры до времени остававшихся в приемной.

Они деликатно взяли Павла Петровича под руки и с фальшивыми улыбочками повели к выходу — ну просто ангелы, провожающие душу праведника в райские кущи. Однако можно было легко предугадать, что, оставшись без свидетелей, они церемониться с больным не будут.

Проходя мимо Донцова, Павел Петрович повел на него глазами, где обманчивым огнем сияло безумие, и все тем же отрешенным голосом произнес:

— Запомните — единственный путь спасения, приемлемый для человека, это путь одноклеточных. Ощутите себя амебой, и жизнь сразу переменится к лучшему.

Едва дверь за психом и его свитой затворилась, как профессор Котяра — а все говорило за то, что это именно он, — извиняющимся тоном пояснил:

— Талантливейший человек, между прочим. Ученый, писатель. Мой личный друг. И надо же, возомнил себя одноклеточным организмом. А все началось с того, что он взял себе псевдоним — Амеба Инуфузорьевич Простейший. Поистине слова имеют роковую силу. Возомнишь себя быком — и вскоре отупеешь. Назовешься зайчиком и…

— И потянет на капусту, — подсказал Донцов, имея в виду отнюдь не популярный огородный овощ, а нечто совсем иное.

— Нет, станешь чрезмерно плодовитым, — закончил профессор. — Чувствую, придется нам с этим Инуфузорьевичем повозиться.

— Я следователь, ведущий дело Олега Наметкина, — вновь представился Донцов.

— Нетрудно догадаться. С чем пришли?

— Накопились кое-какие вопросы.

— А мой заместитель вас не устроит? — чувствовалось, что эта встреча для Котяры крайне неудобна, но, как человек воспитанный, он не мог сразу указать Донцову на дверь, что, например, не составило бы особого труда для Аскольда Тихоновича Лукошникова.

— Увы, мои вопросы такого свойства, что на них может ответить только врач, а уж никак не администратор.

— Садитесь, что же вы стоите. — спохватился Котяра. — Наметкин — это, знаете ли, самая большая моя потеря в научном плане, хотя состоялась она еще задолго до его физической кончины.

— Вы имеете в виду коматозное состояние Наметкина?

— Скорее не само состояние, а его продолжительность. — Котяра говорил неторопливо, иногда задумываясь в поисках нужного слова. — Он и прежде впадал в кому, но всегда выходил из нее без особых проблем… Боюсь, что он развоплотился. И на сей раз уже окончательно.

Донцов, державший наготове записную книжку, занес туда услышанное впервые словечко «развоплотился», а профессору сказал следующее:

— Нельзя ли выражаться более доходчиво? В рамках, так сказать, общепринятой лексики.

— Зачем? — Котяра пожал плечами, и от этого все его обильные телеса заходили ходуном. — Во-первых, я не располагаю достаточным количеством времени, чтобы просвещать вас, а во-вторых, в этом нет никакой необходимости. Представьте, что в свое время преступник похитил у супругов Кюри весь их запас с таким трудом наработанного радия. Обязательно ли в этом случае объяснять сыщику теорию деления радиоактивных элементов? Думаю, что нет. Достаточно предупредить, что похищенное вещество представляет опасность не только для преступника, но и для окружающих его людей.

— Не значит ли это, что смерть Наметкина также представляет опасность для окружающих?

— Это вопрос вопросов! — воскликнул Котяра с неожиданной страстью. — Но, поскольку наш мир стоит непоколебимо, надо надеяться, что Наметкин выполнил свое предназначение… Или продолжает выполнять.

Все, сказанное здесь, мало чем отличалось от бреда душевнобольного, возомнившего себя амебой, и Донцов, участвовавший в этом словоблудии на полном серьезе, уже сам начал ощущать первые признаки тихого помешательства.

— Хотите сказать, что Наметкин… не умер? — произнес он не совсем уверенно.

— Вы верите и бессмертие души, в существование ментального пространства, в метемпсихоз, наконец?

— Что такое метемпсихоз? — Донцов решил, что прикидываться всезнайкой больше не стоит.

— Проще говоря, реинкарнация.

— А-а-а… Если честно, то не верю.

— Тогда вдаваться в подробности не имеет ни малейшего смысла. Могу сказать вам только одно — в последнее время существовало как бы два Наметкина. Один — беспомощный инвалид, прикованный к больничной койке. Другой — гигант духа, которому в одинаковой мере были подвластны и время, и пространство. Впрочем, это моя личная точка зрения, не подтвержденная какими-либо конкретными фактами. Хотя косвенные подтверждения имеются.

— Мы в своей работе стараемся избегать всего косвенного… Такие понятия, как вина и ответственность, требуют исключительно конкретного истолкования… Скажите, а вследствие чего Наметкин приобрел свои необыкновенные способности? Здесь есть ваша заслуга?

— Лишь в той мере, в какой рождение ребенка можно считать заслугой повитухи. Наметкин создал себя сам. Как говорится, не бывать бы счастью, да несчастье помогло.

— Кто же мог желать его смерти?

— Враг. В самом широком понимании этого слова, вплоть до извечного противника рода человеческого. Тот, кто претендует на вселенскую власть. Или представляет себе устройство нашего мира как-то совсем иначе. Вы, наверное, думаете, что я несу эту ахинею с единственной целью — запутать вас? Отнюдь. Я сам давно запутался во всей этой мистической зауми. Я, в конце концов, практикующий врач-психиатр, а не какой-нибудь теософ. Вы один из немногих, с кем я могу быть откровенным. И все потому, что в вашей личности ощущается некая… необычность, что ли. Вы человек с нетрадиционным мышлением, способный оценить, так сказать, аромат неизведанного. Заявляю это вам как человек, кое-что в психологии кумекающий.

— Нечто подобное я недавно слышал от одного доморощенного астролога, заодно нагадавшего мне и скорую смерть. По его словам, причина моей тяги к неизведанному — планета Нептун, под знаком которой я родился… И тем не менее в случае с Наметкиным я до сих пор ничего не понимаю.

— Это не страшно, — заверил его Котяра. — Понимание бывает двух видов. Одно дается нам через чужие назидания. Дескать, не балуйся с огнем. Другое приходит через собственное восприятие, иногда мучительное. В нашем примере это ожог. Естественно, что второй вид понимания гораздо более продуктивен. Проблемы, завязанные на жизни и смерти Наметкина, станут понятны вам только через преодоление тайны, окружающей их. Или не станут понятны никогда,,что, в общем-то, вполне объяснимо. А сейчас позвольте мне самому задать несколько вопросов, хотя это и противоречит практике, принятой в вашем многоуважаемом ведомстве.

— Пожалуйста.

— Говорят, в этом деле уже появились первые подозреваемые?

— Да.

— Они задержаны?

— Задержана санитарка, прежде работавшая в вашей клинике.

— Она в чем-то призналась?

— Нет.

— Преступница изворотлива, или следствие малоэффективно?

— Ни то, ни другое. Здесь случай особый. Сейчас ваша бывшая санитарка выдает себя за совсем другого человека, даже не понимающего русский язык. О клинике она якобы не имеет никакого представления, хотя все улики указывают на обратное. Причем ее поведение столь убедительно, что в тупик зашло не только следствие, но и комиссия из весьма авторитетных медиков, ваших коллег, между прочим… Есть еще один подозреваемый, тоже в прошлом связанный с клиникой. В настоящее время он находится в розыске.

— Способ убийства по-прежнему остается тайной?

— Скажем точнее, способ проникновения в палату Наметкина. Да, пока здесь очень многое неясно… Кстати, что бы мог означать этот символ? — Донцов уже в который раз извлек из бумажника фото, на котором фигурировали сразу два загадочных объекта — дворник Лукошников и как-то связанный с ним настенный рисунок.

— Это как бы фирменный знак Олега Наметкина, означающий «Я здесь был», — охотно пояснил Котяра. — Кстати, мы его придумали вместе. Вот это инициалы, вот это год рождения. Видите?

— Действительно, — присмотревшись повнимательнее, констатировал Донцов. — Как же это я раньше не догадался! Решение ведь самое простейшее.

— Увы, косность мышления свойственна всем людям старше пяти лет. Закон природы.

— Тогда напрашивается вполне естественный вопрос: кто мог оставить этот знак? Ведь не сам же Наметкин…

— Естественно, не он. Возможно, это какая-то хитроумная ловушка. Честно сказать, я просто теряюсь в догадках.

— Наметкин был образованным человеком?

— Для своего возраста достаточно образованным.

— Он знал иностранные языки?

— Какие, например?

— Санскрит, древнегреческий, египетский, арамейский. — Теперь и Донцов благодаря визиту в Институт языкознания мог блеснуть эрудицией.

— Затрудняюсь что-либо утверждать категорически, но это вполне вероятно.

— Столь глубокие и разнообразные знания в столь молодом возрасте… Весьма занятно.

— Время, в котором он жил, не адекватно нашему, — сообщил Котяра самым обыденным тоном.

— Как это понимать? — Ощущение нереальности происходящего вновь овладело Донцовым.

— Да как вам будет угодно. Повторяю, это практически невозможно объяснить в тех терминах, которыми вы привыкли оперировать на службе. Мой вам совет — доходите до всего своим умом. Вы же человек понятливый.

— Образцы почерка Наметкина сохранились?

— Вряд ли. Он никому не писал и сам писем не получал. Поищите у родственников. Или в школе, где он учился.

— Припомните, высказывал ли Наметкин при жизни какой-нибудь интерес к Древней Индии? Шива, Ганеша, Арджуна и так далее…

— Насколько мне известно — нет.

— Вы подвергали его каким-либо шоковым воздействиям? Имеется в виду электрический ток и сильнодействующие лекарственные вещества.

— Большинство лекарств, применяемых в психиатрии, можно отнести к категории сильнодействующих. Что касается электрошока, то это весьма распространенный метод лечения, применяемый уже около века. В свое время не избежал его и Наметкин.

«Или я ничего не понимаю в людях, или он что-то недоговаривает, — подумал Донцов. — Ладно, и я не все скажу».

— Как я понимаю, Наметкин находился в клинике на особом положении. Велись ли записи о состоянии его здоровья и методах лечения помимо тех, которые фиксировались в истории болезни?

— Нет, а зачем?

— Кто номинально числился его лечащим врачом?

— Ваш покорный слуга. — Котяра отвесил полупоклон.

— Главврачу это не зазорно?

— Не забывайте, клиника частная. Что хочу, то и ворочу.

— Следовательно, обсуждать тему болезни Наметкина с кем-нибудь еще бесполезно.

— Следовательно, бесполезно. — кивнул Котяра, довольный сообразительностью собеседника.

— Почему вы так заинтересованы в раскрытии преступления? Ведь для вашей клиники это плохая реклама. Не лучше ли было замять дело без лишнего шума?

— Не хочу, чтобы моя клиника считалась местом, где можно безнаказанно убивать пациентов. Вот и весь мой интерес. А шума как раз никакого и нет. Разве вы шумите? Ни в коей мере. И у нас никто не шумит.

— Скажите, что заставило вас обратиться за помощью именно к нам? Ведь расследование начинают территориалы.

— Большинство больных на начальном этапе получают помощь от участкового врача. Аппендицит оперируют в районной больнице. Но резекция печени или шунтирование сосудов проводится уже в специализированной клинике. Это общий порядок, распространяющийся и на правоохранительные органы. Территориалам по плечу в основном семейные скандалы да уличное мордобитие. Более сложные инциденты расследуют главк и прокуратура. О существовании особого отдела, занимающегося расследованием необычных преступлений, я узнал именно в вашем главке. Признаться, это был сюрприз. При нашей-то бедности да при нашей косности создать совершенно новую структурную единицу — это дорогого стоит.

— Чем же привлек ваше внимание лично я?

— Кто-то похвалил вас, уже и не упомню…

Это было уже явное лукавство, чтобы не сказать больше. Вряд ли у Котяры с Донцовым имелись общие знакомые, способные похвалить последнего. Похулить — дело другое, но даже этот вариант выглядел неправдоподобно. С таким же успехом случайно встреченный житель Голливуда мог бы сказать: «Донцов, а мы с Николь Кидман вчера вспоминали тебя».

В кабинет уже неоднократно заглядывали люди, наверное, имеющие какое-то отношение к психиатрии, и Котяра каждый раз кивком головы отсылал их обратно.

Сие обстоятельство, а также многозначительное постукивание кончиками пальцев по столешнице должны были, вероятно, служить для следователя напоминанием о том, что он отнимает драгоценное время у занятых людей.

При иных обстоятельствах Донцов спокойно проигнорировал бы подобные намеки, но сейчас он сам стремился поскорее закончить эту беседу. Клиника действовала на него самым угнетающим образом, впрочем, как и все другие заведения, где ограничение человеческой свободы является нормой. Да и Котяра не принадлежал к числу тех особ, с которым хочется болтать до бесконечности.

— На этом, пожалуй, и закончим, — сказал Донцов. — Похоже, разгадка преступления кроется вне стен вашего богоугодного заведения, придется расширить границы поиска.

— На свадьбе танцуют от печки, в нашей профессии — от симптомов недуга, а в следствии, как я понимаю, — от личности пострадавшего, то есть от Олега Наметкина. Первые звенья преступной цепи вы, похоже, нащупали. Теперь смело идите дальше. Вполне возможно, что вам предстоят самые невероятные открытия. Встречайте их достойно. Не принимайте безоговорочно на веру, но и не отбрасывайте прочь без скрупулезного анализа. Что касается меня — можете рассчитывать на любую помощь.

После этих слов Цимбаларь потребовал бы финансовой поддержки. Кондаков — поголовной проверки всех сотрудников клиники на детекторе лжи, а Донцов ограничился весьма скромной просьбой:

— Даже если все это закончится успешно, боюсь, что мне понадобятся ваши профессиональные услуги. Как насчет того, чтобы пройти в вашей клинике полный курс психологической реабилитации?

— Не уверен, что вы нуждаетесь именно в этом виде лечения, — произнес Котяра с неопределенной интонацией. — Но если прижмет, обращайтесь. Сделаем все возможное. Меланхоликов мы шутя превращаем в холериков и наоборот… Всего хорошего.

— Взаимно. Пусть на вашем пути как можно реже встречаются люди-амебы, а тем более люди-бомбардировщики.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — Котяра энергично постучал по деревянному подлокотнику своего кресла. — Не дай бог, если такое случится. Психи — наш хлеб. Я, можно сказать, всем шизофреникам начальник, и маньякам командир. Переквалифицироваться в гинекологи мне уже поздно.

Возвращаясь на машине Шкурдюка в отдел и невпопад отвечая на его разглагольствования, Донцов вновь и вновь анализировал то, что было сказано (а также и недосказано) профессором Котярой.

Результаты допроса ничего конкретного для расследования убийства не дали, зато представили все случившееся в совершенно иной плоскости — в плоскости абсурда.

Если верить Котяре, Наметкин, уже давно кремированный, был мертв не до конца, и смерти его жаждали не какие-нибудь там заурядные люди вроде Тамарки-санитарки и Аскольда Тихоновича Лукошникова, а высшие, запредельные силы, в существование которых Донцов не верил.

Конечно, все это можно было расценить как некую мистификацию, изощренную шутку пресыщенного жизнью циника, однако хваленая интуиция Донцова уже давно подсказывала ему, что в деле Наметкина что-то нечисто, подходить к нему с привычными мерками бесполезно, и в расследовании надо полагаться не на Уголовно-процессуальный кодекс, а скорее на тантры и упанишады.

Тем не менее, переносить расследование из мира реального в мир духов он не собирался. Этому противоречил весь его жизненный и профессиональный опыт. Ну как, скажите, пожалуйста, дактилоскопировать демонов, допрашивать эфирных созданий и брать под арест оборотней. Не было никогда такого в истории криминалистики и, скорее всего, никогда не будет.

Пусть один процент мистики останется, без нее нигде не обойтись, а в остальном следует полагаться на здравый смысл, существующие законы и принципы материализма.

И все же много вопросов так и осталось без ответа, повиснув в воздухе наподобие мыльных пузырей. Какова истинная роль в этом деле профессора Котяры? С какой стати он так разоткровенничался с майором Донцовым, человеком, в общем-то, посторонним? Откуда проистекает его осведомленность во многих вопросах, сокрытых тайной даже для Цимбаларя и Кондакова?

Добравшись до своего кабинета, Донцов первым делом позвонил в Институт языкознания, но там к дешифровке обгоревшей рукописи еще и не приступали. Как изящно выразился поднявший трубку лингвист: «У нас тут своих дел лопатой не перекидать».

На вопрос Донцова, что означает слово «развоплотиться», ему ответили следующим образом:

— В словаре современного русского литературного языка такое слово отсутствует. Судя по всему, это неологизм, представляющий собой антоним слова «воплотиться».

— Хорошо, а что такое «воплотиться»?

— Получить конкретное вещественное выражение. Помните, как сказано у Маяковского? «В наших жилах кровь, а не водица, мы идем сквозь револьверный лай, чтобы умирая воплотиться в пароходы, строчки и в другие долгие дела».

Маяковского Донцов не помнил. Средняя школа привила ему стойкое отвращение даже к Чехову и Достоевскому. Перед тем как положить трубку, он уточнил:

— Можно ли понимать развоплощение как утрату вещественности, реальности.

— Можно, можно, — заверил его лингвист.