— Эй. там! — Дежурный, которому в ночное время полагалось регулярно обходить все этажи, постучал в дверь кабинета. — Донцов, ты живой?

— А что, есть сомнения? — отозвался Донцов.

— Хватит сидеть взаперти. Домой иди.

— Я тебе мешаю?

— Ты мне на нервы действуешь. Здесь не ночлежка. Про последний случай в восемнадцатом отделении слышал? Там опер тоже остался после работы в кабинете, высосав втихаря пол-литра и в полночь застрелился. На почве семейных неурядиц. А крайним, как всегда, дежурный оказался. Недоглядел, дескать… Попробуй, догляди за вами всеми. Так что заканчивай эти посиделки. Если что-то, касающееся тебя, случится, я сразу перезвоню.

Конечно, дежурного можно было просто послать куда подальше, но «на пороге вечности», как выразился недавно некто, назвавшийся Олегом Наметкиным, опускаться до банального хамства не хотелось.

Прихватив рацию, Донцов покинул кабинет, на пару секунд придержав дверь, дабы дежурный смог убедиться, что посторонние лица внутри отсутствуют, электроприборы выключены и признаков возгорания не имеется.

— Кстати, тебе сегодня пакет прислали, — сообщил дежурный, как бы извиняясь за излишнюю настырность. — Из главка, спецпочтой.

Это могли быть только результаты биологической экспертизы образцов мусора, изъятого из агентурной квартиры, самовольно покинутой Тамаркой-санитаркой. Донцову они были позарез нужны.

— Почему ты сразу не сказал? — накинулся он на дежурного.

— Потому что не обязан. Вас много, а я один.

— А почему сейчас сказал?

— Сдуру. — признался дежурный. — Просто взбрело на ум. В следующий раз обязательно промолчу.

— Где этот пакет?

— В секретариате, как и положено. Людка его утром зарегистрирует и выдаст тебе чин чинарем.

— Мне он в сей момент нужен, а не утром! Как воздух нужен! Это ты можешь понять?

Вконец обозленный Донцов вернулся в кабинет (дежурный, убравшись от греха подальше, в этом ему больше не препятствовал) и, полистав записную книжку, отыскал домашний телефон эксперта. Конечно, звонить в такую пору изрядно намотавшемуся за день человеку было сущим свинством, но все проблемы морального порядка как бы отступили для Донцова на задний план.

Сейчас он ощущал себя не только слугой закона, но и стражем чего-то неизмеримо более важного — Великой исторической предопределенности, которая (а вовсе не любовь, как утверждают поэты) движет солнцем и светилами.

Телефон пиликал невыносимо долго, словно связь устанавливалась не с соседним районом, а с соседней галактикой. Донцов начал уже терять надежду (все сегодня шло наперекосяк, и в русле этой скверной тенденции эксперт мог скоропостижно скончаться, заночевать в другом месте или просто отключить назойливый аппарат), но трубку в конце концов сняли.

— Ал-ло-о! — произнес женский голос, столь сонный, что невольно самому хотелось зевнуть.

— Простите за беспокойство, но дело неотложное, — извинился Донцов. — Георгий Куприянович дома?

— Георгий Куприянович в туалете, — ответила женщина, судя по сварливым ноткам в голосе, законная супруга. — У него от вашего звонка понос случился. Ожидайте.

Судя по времени, которое эксперт провел на унитазе, его мучил не просто понос, а настоящая невротическая диарея, именуемая в народе «медвежьей болезнью». Можно было представить, что за звуки нарушают сейчас ночную тишину его жилья.

Наконец тот, кого Донцов так домогался, буркнул в микрофон:

— Слушаю…

— Георгий Куприянович, это Донцов тебя разбудил. Не обижайся, пожалуйста.

— Ничего страшного. Я все равно не спал. Живот что-то прихватило…

— Надеюсь, не по моей вине?

— Нет. исключительно по собственной. Мне ведро осетровой икры на экспертизу передали. Было подозрение, что это лягушачья, подкрашенная. Есть такая тварь, сибирский углозуб, очень похожий продукт мечет. Но все оказалось вроде бы в порядке. Заодно, конечно, и дегустацию провел. Как выяснилось, зря. Зато мой сортир благоухает теперь, как ресторан «Дары моря». А ты, собственно говоря, по какому поводу звонишь?

— Есть слух, что ты мне сегодня акт экспертизы выслал.

— Не слух, а истинная правда. Но не сегодня, а еще вчера. Ты его разве не получил?

— Не успел. Замотался на службе. Ты результат на словах сообщить можешь? Хотя бы суть.

— Сам знаешь, что по телефону это делать не положено. Один мой товарищ как раз в такой ситуации и погорел. Уж подожди до утра. Недолго осталось.

— Не могу я до утра ждать! — взмолился Донцов. — Мне, может, еще хуже, чем тебе, приспичило. С минуты на минуту должна начаться операция. От твоей экспертизы жизнь и смерть людей зависит.

— Эк тебя разобрало! Ну ладно, сейчас попробую вспомнить… Хотя нет! Опять живот схватило… Подожди секундочку.

Ждать пришлось не секундочку, а намного дольше. Осетровая икра действовала на кишечник Георгия Куприяновича куда эффективнее касторки. Или все дело было в том, что он просто обожрался дармовым деликатесом.

Разговор возобновился только спустя четверть часа, но это время не прошло даром. Эксперт не только вспомнил, но и почти дословно восстановил в памяти весь текст официального заключения.

Вот что услышал от него Донцов:

— Представленные для исследования образцы биологического происхождения представляют собой бытовой мусор, основными компонентами которого являются текстильные волокна, целлюлоза, табачный пепел, клеши разных видов, а также пух и частички оперения какой-то крупной птицы, предположительно семейства врановых. В незначительных количествах присутствует почвенный гумус и кварц, то есть песок. Проще говоря, на интересующей тебя жилплощади проживают изрядные неряхи. Мало того, что, придя с улицы, они не вытирают обувь и стряхивают сигаретный пепел куда ни попадя, так еще и привечают у себя всяких сорок-ворон, а может, и в ощип их пускают. Многим супчик из ворон очень нравится, говорю это тебе как специалист. Сытно, а главное, не накладно… Ну как, такие выводы экспертизы тебя устраивают?

— Сам не знаю, — чуть помедлив, ответил Донцов. — Но ворона все же лучше, чем страус эму или жар-птица. Ворону еще как-то можно понять… Все, отдыхай. Еще раз извини, и большое спасибо.

— Как же, отдохнешь тут. — скорбно вздохнул эксперт. — Чую, опять брожение в утробе начинается.

— А ты икру под волку дегустировал? — поинтересовался Донцов, решивший убить на общение с хорошим человеком еще минуту-другую.

— Естественно. Икра без водки то же самое, что уха без рыбы.

— Водка из магазина?

— Обижаешь. Я же, кроме всего прочего, числюсь главным экспертом на складе конфиската. Из каждой задержанной партии спиртного беру ящик на анализы. Заглядывай в гости, если есть желание.

— Желания, к сожалению, нет. Но тебе могу дать совет. Еще раз проверь партию водки, из которой была та самая бутылка. Качественная водка считается почти идеальным дезинфицирующим средством. Пополам с ней можно пить даже испражнения холерного больного. А уж болотную воду тем паче. Еще американцами во Вьетнаме проверено… Боюсь, что вместо водки вам стеклоочиститель подсунули.

Еще одна ниточка заняла положенное ей место, и вязание, еще недавно казавшееся хаотической путаницей надерганной из разных мест корпии, стало обретать некие вполне определенные формы, пока, к сожалению, не похожие ни на что дельное.

Всякий раз, когда рация попадалась на глаза Донцову, его так и подмывало связаться с Кондаковым — выяснить обстановку в Экспериментальном бюро и хоть как-то ободрить старика. Однако такая роскошь, как человеческое общение, нынче была противопоказана обоим сыщикам. Подав голос в самый неподходящий момент, рация могла с головой выдать Кондакова.

Вынужденное безделье угнетало Донцова, и он стал размышлять над почти гамлетовским вопросом — ждать или не ждать.

Существуют разные способы разрешения насущных проблем. Один, причем не самый худший, — пустить все на самотек. Дескать, кривая вывезет.

Есть и другой способ, диаметрально противоположный первому, — путем какой-либо провокации довести ситуацию до белого каления или даже до взрыва, и тогда все подспудное, затаенное само вылезет наружу. Boт только как при этом сохранить собственную шкуру?

Грандиозность открывшейся вдруг проблемы и состояние жизненного цейтнота, в которое угодил Донцов, как бы предоставляли ему карт-бланш именно на второй способ, почти не употребляемый в цивилизованном обществе.

Кроме того, частые контакты с коллективом психиатрической клиники, как лечащим, так и находящимся на излечении, убедили его. что шок — лекарство куда более действенное, чем, например, внушение или электросон.

Номер Алексея Игнатьевича Шкурдюка он помнил наизусть и потому набрал его почти моментально. Заместителю главного врача по общим вопросам, как и любому другому законопослушному гражданину, не обремененному муками совести, полагалось сейчас спать без задних ног, однако ответ последовал незамедлительно.

— Все готово, — бодро отрапортовал Шкурдюк. — Машина уже вышла. Через пять минут спускайтесь.

— Здравствуйте, — произнес Донцов нарочито безучастным тоном. — Узнаете меня?

— Узнаю, — голос Шкурдюка, и без того не фельдфебельский, упал почти до мышиного писка.

— Говорите, все готово… — задумчиво повторил Донцов. — Это любопытно. А куда ушла машина? Забирать очередной труп?

— Я вас не понимаю, — пробормотал Шкурдюк. — Я ожидал звонок от родственника, покидающего город, потому и оговорился… Зачем вы пугаете меня?

— На чем, интересно, собирается уехать ваш родственник? В такое время поезда с вокзалов не отправляются.

— Проходящие отправляются… — продолжал оправдываться Шкурдюк.

— Назовите хотя бы один, ну? Только учтите, что железнодорожное расписание прямо у меня перед глазами.

Ответом ему было только тягостное молчание, куда более красноречивое, чем прямое признание во лжи. Употребляя боксерскую терминологию, можно было сказать, что Алексей Игнатьевич находится в состоянии «грогги», и, дабы окончательно добить его, Донцов без тени человеческого чувства в голосе провещал:

— Гражданин Шкурдюк, позвольте предъявить вам официальное обвинение в укрывательстве преступления и заведомо ложных показаниях. Попрошу оставаться на месте и дожидаться прибытия лиц. которым поручено проводить дальнейшие следственные мероприятия. Не пытайтесь сбежать или каким-либо иным способом помешать ходу расследования. Этим вы только усугубите свою вину.

— Какую вину? Вы, наверное, с ума сошли! — Поведение Шкурдюка еще раз доказывало, что мышонок, загнанный в угол, иногда начинает мнить себя львом. — Где ваши доказательства? Я буду жаловаться!

— Это ваше законное право. — Донцов положил трубку и уже для самого себя добавил: — Спорить со следователем вы все мастера, а теперь попробуй поспорить с собственной совестью.

Впрочем, никаких особых претензий он к Шкурдюку не имел. Человек неплохой, да душонка мелковата. Дабы творить зло, тоже характер надо иметь. Шкурдюк был нужен Донцову единственно для того, чтобы выйти на Котяру. Выйти не завтра, не через три дня. а именно сейчас, пока многоликое существо, выдающее себя за воскресшего Олега Наметкина, не успело совершить что-нибудь непоправимое.

Просить машину у дежурного, с которым только что довелось поцапаться, было не в правилах Донцова, однако тот сам пошел на мировую.

— Домой-то как доберешься? — поинтересовался дежурный. — В такое время, поди, и такси не поймаешь.

— Уж как-нибудь… Долечу на крыльях, дарованных ракшасами. — Донцову припомнилась фраза из только что прочитанной рукописи.

Дежурный, конечно же, ничего не понял, но на всякий случай хохотнул.

— Возьми нашу машину, — милостиво предложил он. — Только передай водиле, чтобы сигарет на обратном пути купил. Он знает каких. И пусть нигде не задерживается.

Донцов хотел приличия ради поблагодарить дежурного, но сделать это помешало странное чувство, вдруг охватившее его.

С беспощадной ясностью, даруемой свыше только аскетам, мученикам, страстотерпцам да еще тем, кто по собственной воле расстается с этим миром, Донцов понял, что никогда больше не вернется сюда, не увидит этих обшарпанных стен, затоптанных ковровых дорожек, полузасохших фикусов, стенда «Лучшие люди отдела», стеклянного загона с надписью «Дежурный» и самого дежурного, в данный момент ковырявшего спичкой в ухе.

Прежде ничего такого с Донцовым не случалось, но от бывалых людей он слыхал, что подобные ощущения посещают иногда тех, кто уходит на рискованные задания, и ничего хорошего эти предчувствия не обещают. Чтобы обмануть судьбу, полагалось трижды обойти вокруг коня, или перевесить шашку с левого бока на правый, но поскольку Донцов не располагал ни конем, ни шашкой, оставалось только смириться с судьбой. Да и к чему зря волноваться, если все на свете давным-давно предопределено?

Водитель, но не тот, который возил Донцова и Цимбаларя к фотографу, а другой, спал в странной, можно даже сказать, зловещей позе — неестественно запрокинув назад голову и оскалившись, словно висельник.

Машину он заводил, все еще пребывая в состоянии сна, а с места тронулся раньше, чем открыл глаза.

— Где это ты так намаялся? — участливо поинтересовался Донцов.

— А нигде! — энергично тряся головой, ответил водитель. — Просто сон у меня богатырский. Оттого и пошел на эту работу. Удобно. В семнадцать часов заступаешь на сутки, потом трое суток дома. А если к восьми или девяти утра, так я ни в жизнь не проснусь. Хоть огнем меня жги. Проверено на горьком опыте.

— Как же ты с таким талантом в армии служил? — удивился Донцов.

— В армии другое дело. Там старшина мертвеца с кровати поднимет. Хотя неприятностей по сонному делу и в армии хватало. Даже в столовой засыпал. С ложкой в руке. Меня по этой причине от караульной службы освободили.

— Трудно тебе живется, — посочувствовал Донцов.

— И не говорите! Главное, что и жена у меня любит поспать. Как говорится, два сапога пара. Завалимся, бывает, с ней вдвоем и сутки напролет дрыхнем. Не то что обед приготовить, а даже ребенка сделать некогда.

— К врачам обращался?

— Начальник автослужбы послал однажды в поликлинику, — вздохнул водитель.

— И какой же диагноз там поставили?

— Да никакой! Я в лаборатории уснул, когда кровь из пальца сдавал. Вечером уборщица прошнала.

Несмотря на свой загадочный недуг, с машиной он управлялся весьма уверенно, и город, не в пример другим милиционерам-водителям, знал досконально. Причину этого сам он видел в здоровом сне, снимавшем не только усталость, но и все негативные эмоции, плохо влияющие на память.

— Я если в каком-нибудь месте хоть однажды побывал, потом его с закрытыми глазами найду. — похвастался он. подруливая к дому, в котором жил Шкурдюк. — Вас ждать?

— Не помешало бы. Да боюсь, что наш дежурный с ума сойдет. Мнительный тип.

— Что есть, то есть, — согласился водитель. — Однажды я ему сигареты не той марки купил. Так он меня потом целый месяц пилил… Да ладно, не пропадете. Ведь не на полюсе живем. Какой-нибудь транспорт обязательно подвернется.

— И я так думаю… Скажи, ты капитана Цимбаларя знаешь?

— Кто же его не знает!

— Попрощайся с ним завтра от моего имени, хорошо?

— А вы сами что же? Или в отпуск собираетесь?

— Да… Давно уже собираюсь. — Донцов вылез из машины и первым делом уставился в ночное небо, словно бы пытаясь отыскать там злополучную планету Нептун, под знаком которой его угораздило родиться.

Едва открыв дверь, Шкурдюк сразу же попытался перейти к активным действиям, выдвигая в свою защиту довольно весомые аргументы, среди которых были и презумпция невиновности, и конституционные права граждан, и прокурорский надзор, и обязательное присутствие адвоката, и многое другое, но Донцов, прекрасно знавший подобный тип людей, унял его одним — единственным словом, правда, сказанным с соответствующей интонацией:

— Засохни!

Мнительный Алексей Игнатьевич сразу решил, что столь бесцеремонное обращение допускается только с заведомо обреченными людьми, а стало быть, следователь располагает чем-то более веским, чем голословные обвинения (ордером на арест, например), и сразу сник. Нет на свете людей, которые не ощущают за собой хотя бы маленькой вины.

Робко присев на краешек своего собственного стула, он молвил:

— И все же вы не правы… Я в жизни мухи не обидел. Грубым словом никого не задел…

— Какое указание дал вам профессор Котяра, когда на стене третьего корпуса клиники появился вот этот знак? — Донцов помахал фотографией, на которой был запечатлен личный вензель Олега Наметкина. — Неужели забыли? Что-то не верится. Вы ведь буквально боготворите своего шефа. Хорошо, я освежу вашу память. Котяра запретил удалять этот знак, хотя причин своего весьма странного решения не объяснил. Разве не так?

— Так. — выдавил из себя Шкурдюк. — Но разве это преступление?

— А разве нет? Тогда те, кто накануне Варфоломеевской ночи метили крестами дома гугенотов, тоже могут считать себя невинными овечками. Этот символ, намалеванный под окном палаты Наметкина, имел вполне определенное значение. Он как бы зазывал убийц, и те не преминули явиться… Что еще сказал вам тогда Котяра? Или мне опять напомнить?

— Господи, какие страсти… — Шкурдюк поежился. — Он попросил меня следить за всеми, кто заинтересуется знаком. В первую очередь за людьми неадекватного поведения, ранее к клинике отношения не имевшими.

— Ну и чем ваша слежка закончилась?

— Честно сказать, ничем. Сначала все косились на этот знак, а потом просто перестали замечать.

— Ворон вы преследовали по собственной инициативе? Без какой-либо задней мысли?

— Просто не люблю я их. И крыс тоже не люблю.

— Вы знали об особом статусе Олега Наметкина?

— Знал кое-что.

— А если конкретнее?

— Я не врач, а хозяйственник. Отсюда и моя информация… Средств на Наметкина уходило гораздо больше, чем на любого другого пациента. Для него приобреталось новейшее оборудование, приглашались консультанты из-за рубежа. Профессор возлагал на Наметкина очень большие надежды.

— Какие именно? Ведь, как я понимаю, Наметкин был психически здоров, а паралитиками ваша клиника не занимается.

— Трудно судить о том, в чем я не подкован… Эксперименты с Наметкиным попахивали какой-то, простите за выражение, чертовщиной. То, что пациент лежал без сознания в палате, еще ничего не значило. В то же самое время он мог находиться в другом месте, причем в совершенно ином облике. И даже инкогнито явиться в клинику…

— Чтобы убить настоящего Наметкина. — добавил Донцов.

— Боже упаси! Об этом никогда и речи не было. Профессор весьма честолюбивый человек. По-хорошему честолюбивый, прошу это заметить. В свое время многие его открытия по известным причинам были засекречены, а когда наступила гласность, он уже утратил на них приоритет. Возможно. Наметкин был его последней крупной ставкой. Успех эксперимента, суть которого мне неизвестна, обеспечил бы ему мировое признание…

— Или мировую власть. Вам не приходило в голову, что Наметкин для профессора Котяры то же самое, что гиперболоид для инженера Гарина. То есть некий вид абсолютного оружия.

— Вы простите, но так может рассуждать только дилетант. — Шкурдюк мог стерпеть любую личную обиду, но к доброму имени шефа относился трепетно. — Вы не знаете психологию медиков! Если каждый человек — отдельный мир, то врач — властелин миров по самой своей природе. Это вы поймете, когда окажетесь на операционном столе. Вы узрите господа бога в марлевой маске на лице и со скальпелем в руках.

— Смею нас заверить, гражданин Шкурдюк, что представителям моей профессии тоже случается брать на себя функции всевышнего. Свобода или неволя — выбор не менее суровый, чем жизнь или смерть. Это вы поймете, когда окажетесь на нарах. Поэтому не надо становиться в позу оскорбленной невинности, а тем более закатывать истерику. О видах профессора Котяры на мировое господство я говорил в чисто теоретическом плане. Его личных моральных качеств, а тем более престижа всей врачебной братии я и словом не коснулся.

— Извините, наверное, я вас не так понял.

— Будем считать, что мы не поняли друг друга взаимно… Вы лучше мне вот что скажите: профессор Котяра продолжал работать с Наметкиным и после того, как пациент впал в кому?

— Первое время чуть ли не каждую ночь. Потом, правда, немного поостыл… Но, в общем-то, кома была для Наметкина нормальным состоянием. Но на столь долгий срок, как в последний раз, он в нее никогда не впадал.

— Как отнеслись к смерти Наметкина в клинике?

— По-разному. В основном безучастно. Для нас это явление обыденное. Но были, конечно, и злопыхатели. К любимчикам сильных мира сего простой народ всегда относился пристрастно.

— Профессор сильно переживал?

— Сначала пришел в бешенство и чуть было не уволил меня. Ведь это именно я отвечаю за охрану. Полдня просидел, запершись в кабинете, и все время звонил куда-то. А потом, похоже, ему пришла в голову какая-то конструктивная идея.

— И после этого вы посетили учреждение, в котором я числюсь на службе?

— Да. — Шкурдюк, к этому времени уже немного осмелевший, вновь потупился.

— Он назвал мою фамилию заранее?

— Да.

В каком контексте?Положительном? Отрицательном?

— Сейчас уже трудно вспомнить… По-моему, Котяра о вас хорошо отозвался. Сказал, что расследованием займется толковый и опытный человек. Знаток своего дела.

— И все?

— Велел помогать вам… — красноречие, прежде так свойственное Шкурдюку, внезапно покинуло его.

— Помогать, стало быть… — повторил Донцов. — А заодно не болтать ничего лишнего и фиксировать каждый мой шаг.

— Зачем же так категорично… Вы войдите в положение профессора. Чужой человек будет рыться в нашем грязном белье. Не каждому это понравится.

— Что еще было сказано? — настаивал Донцов. — Касающееся лично меня? Не как следователя, а как человека со всеми его слабостями? Выкладывайте!

— В общем-то, я сам затронул эту тему. — Шкурдюк не находил места ни своим рукам, ни глазам. — Сказал, что утечка информации неизбежна. Многое может вскрыться до времени. Дескать, сейчас, когда исследования не закончены, нам лишняя реклама ни к чему. Нельзя давать повод для сенсации. Ну и так далее. Профессор меня успокоил. По его словам, причины для беспокойства отсутствовали. Он якобы отнесся к выбору следователя очень тщательно. Такой и захочет, да не подведет. Это про вас… Потом профессор сказал какой-то афоризм… Дайте вспомнить… Все люди смертны, но некоторые смертны в гораздо большей степени… Кажется, так…

— «Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что иногда он внезапно смертен, вот в чем фокус», — поправил его Донцов. — С чего,бы это профессор психиатрии стал цитировать профессора черной магии? Не оттого ли, что сам вступил на его скользкий путь?

— Признаться, я вас не совсем понимаю…

— И поделом! Я вас целую неделю не понимал. За дурачка меня держали. Надеялись, что я и убийство раскрою, и все ваши тайны с собой в могилу унесу.

— Вы обратились не по адресу. Я всего лишь мелкая сошка, и не собираюсь отвечать за других. — Шкурдюк отодвинулся на самый край дивана, подальше от позднего гостя.

— Дойдет очередь и до других. — заверил его Донцов. — Почему труп Наметкина кремировали еще до начала следствия? Почему уничтожили историю болезни?

— Не знаю. Меня в такие тонкости не посвящали.

— Зато я знаю. На трупе имелись следы пыток. А по истории болезни можно было вычислить, чьих это рук дело.

— Повторяю, я не врач. Но знаю точно, что никаких пыток не было. Боль Наметкину причиняли, но это было непременное условие экспериментов. Встряска. Толчок. Побудительный импульс.

— Хорош толчок, если душа из тела вылетает! Хотелось бы послушать, как вы про этот импульс на суде будете излагать. Очень сомневаюсь, что вам кто-нибудь поверит. За исключением, быть может, адвоката. Но у того профессия такая — верить подсудимым.

— Боже, зачем я только влез в это дело? — Шкурдюк обхватил голову руками, словно боялся, что его сейчас отдерут за уши.

— Если хотите остаться чистеньким, немедленно отвезите меня к профессору. Думаю, вас он примет и среди ночи. Там на месте все и решим.

— Нет. — Не убирая рук, Шкурдюк покачал головой. — Это невозможно.

— Почему?

— Профессора вы не найдете. Даже при моей активной помощи. А больше я вам ничего не скажу.

— Еще одну загадку вы мне загадали, гражданин Шкурдюк. Но эта попроще будет. Такие загадки профессионалы щелкают, как орехи. За кем это, спрашивается, машина вышла? Кто должен спуститься вниз через пять минут? Уж не профессор ли Котяра, которого ждут не дождутся в Норвегии на какой-то там конференции?

Шкурдюк смотрел прямо перед собой, и лицо его, прежде похожее на расплывшуюся оладью, окаменело.

Убедившись, что помощи от него не дождешься, Донцов пододвинул к себе телефонный аппарат и раскрыл записную книжку, где все номера были, что называется, «центровые» — звони хоть в покои митрополита, хоть в администрацию президента.

Поймав косой взгляд Шкурдюка. Донцов состроил просительную улыбочку.

— Разрешите воспользоваться вашим телефончиком? Молчание воспринимаю как знак согласия. Премного благодарен… Алло, это диспетчерская аэропорта? Барышня, когда ближайший рейс на Осло? Через полчаса! Вот блин, не успеваю. А следующий? Только спустя двое суток. Очень жать. Придется добираться автостопом.

— Я ведь предупреждал, что вам не найти профессора. — Шкурдюк все же нарушил обет молчания. — Через неделю он вернется, тогда и побеседуете.

— Через неделю будет поздно. Планета Нептун перейдет в другой дом, Луна попадет под влияние Сатурна, и ситуация во всех мирах, как потусторонних, так и посюсторонних, изменится самым кардинальным образом. Нет, беседовать с профессором мы будем именно сегодня. Пока я не превратился в бесконечность.

Донцов выудил в записной книжке еще один не предназначенный для общего пользования номер, и вновь овладел телефонным аппаратом. На сей раз он говорил свистящим, захлебывающимся голосом:

— Служба безопасности аэропорта? Слушайте меня внимательно и не перебивайте. В моем распоряжении всего несколько секунд. Я секретный агент, внедренный в террористическую организацию «Клиника». В авиалайнере, отлетающем ближайшим рейсом в Осло, установлено взрывное устройство. Примите незамедлительные меры к спасению пассажиров и экипажа. Все, конец связи, сюда идут… — придерживая трубку плечом, Донцов хлопнул перед микрофоном в ладоши, что должно было имитировать звук выстрела.

— Что вы делаете! — вскричал Шкурдюк. — Ведь по номеру телефона могут вычислить мой адрес! Как будто бы мне своих неприятностей мало!

— Это когда еще будет, — махнул рукой Донцов. — А теперь поехали в аэропорт. Вы получите уникальную возможность еще раз попрощаться с любимым шефом.

— Творимые вами беззакония переходят все границы. — напыщенным тоном произнес Шкурдюк. — Учтите, я делаю это только под грубым нажимом с вашей стороны.

— Я-то, конечно, учту, но вам самому от этого заявления какой прок?

— Есть люди, для которых самооправдание важнее судебных решении и людской молвы…

Машина Шкурдюка ночевала на охраняемой стоянке в пятистах метрах от дома — как говорится, хоть и под открытым небом, да под присмотром.

Во всем районе это было сейчас, наверное, самое людное место, поскольку на первом этаже проходной функционировал ночной магазинчик, где торговали отнюдь не запчастями и смазочным маслом, а по соседству светилась всеми огнями мастерская автосервиса, в которой созидательная деятельность не утихала круглые сутки.

Здесь же околачивался пеший наряд милиции, весьма заинтересовавшийся странной парочкой, за полночь собравшейся куда-то ехать. Однако один из патрульных узнал Донцова и даже поздоровался с ним.

Шкурдюк, принявший этот вполне безобидный обмен любезностями за какой-то зловещий знак, который маньяк-следователь подал своим подручным, еще глубже втянул голову в плечи.

Все светофоры мигали желтыми огнями, интенсивность уличного движения упала до уровня, свойственного осажденным городам, а на загородном шоссе, куда они вскоре выскочили, сейчас можно было устраивать автомобильные гонки любой формулы.

На горизонте уже замаячило электрическое зарево аэропорта, когда джип Шкурдюка обогнала целая кавалькада милицейских машин, среди которых был и фургончик, перевозивший робота-сапера. Шли они со включенной сигнализацией, как световой, так и звуковой, будто бы спешили на задержание целой банды опасных преступников.

— Ох и влетит нам, — поежился Шкурдюк. — Такая сумятица поднялась. Представляю, как они рассвирепеют, когда не найдут мину.

— Мина не здесь, — произнес Донцов странным голосом. — Мина за Гималаями. Уж если она рванет, то ударная волна достигнет даже наших потомков в десятом колене.

После этих слов Шкурдюк надолго умолк, решив, очевидно, что следователь, и без того чересчур нервный, вообще повредился умом.

Аэропорт выплыл им навстречу, словно белый многопалубный лайнер, счастливо одолевший и бури, и мрак, и расстояния. Это был оазис света и жизни среди океана злой, промозглой ночи. Он никак не зависел от окружающего мира, скудного и враждебного, он даже звезды в небо запускал свои собственные — и грохот этих запусков не умолкал в округе.

Оставив машину на стоянке, они вошли в огромный вестибюль, где искусственный ветер шевелил глянцево-зеленую листву искусственных деревьев, отражавшую резкий искусственный свет.

Тревожная весть, бесспорно, уже дошла сюда, но никакой чрезвычайщины вокруг не замечалось — в залах ожидания мирно дремала или вяло прогуливалась публика, в барах стояли очереди, громкоговорители зазывали всех желающих в видеосалон, и только на табло, выдававшем информацию о взлетах и посадках самолетов, продолжала светиться строка, объявлявшая о рейсе в Осло, хотя по всем правилам она должна была исчезнуть еще час назад.

Возле стойки регистрации собралась кучка людей начальственного вида в самой разнообразной форме — летной, пограничной, таможенной, милицейской. Кое-кого из них Донцов знал, не лично, конечно, а, как говорится, шапочно — с кем-то вместе учился, пусть и на разных факультетах, с кем-то сиживал на одних и тех же совещаниях, с кем-то еще приходилось встречаться на оперативных мероприятиях.

Впрочем, заправляли всем люди в штатском — энергичные, трезвые и чисто выбритые, как будто бы сейчас было ясное утро, а не самый разгар ночи.

На глазок определив старшего из них (опыт, слава богу, имелся), Донцов представился и предъявил служебное удостоверение.

— Особый отдел, надо же! — Человек в штатском удивленно вскинул брови. — И что же вас привело сюда в столь поздний час?

— Я относительно задержки рейса в Осло, — пояснил Донцов.

— А как вы про это узнали?

— На то мы и особый отдел, — многозначительно произнес Донцов. — Вам ли не знать, для чего он создавался.

Человек в штатском этого, конечно же, не знал, но виду не подал. Благодаря высокому званию такие качества, как компетентность, выучку и деловитость, ему надлежало уже не проявлять, а только демонстрировать, что, впрочем, тоже требовало определенных способностей.

— Хотите пройти налетное поле? — поинтересовался он.

— Попозже. Мне нужно взглянуть на пассажиров. Не исключено, что среди них имеются наши фигуранты.

— Тогда ищите их в накопителе. Всех вернули туда… А это кто? — Он ткнул пальцем в Шкурдюка.

— Мой водитель. — ответил Донцов, незаметно толкнув Алексея Игнатьевича локтем.

— Ему там делать нечего. — Человек сделал рукой жест, словно отгонял от себя комара.

— Дожидайтесь меня в машине. — глядя прямо в глаза Шкурдюку, твердо сказан Донцов. — Понятно?

— Понятно. — буркнул тот.

— Не «понятно», а так точно.

— Так точно. — обронил Шкурдюк и вразвалочку направился к выходу.

— Вижу, что дисциплина личного состава и в особом отделе хромает, — изрек человек в штатском.

— Хромает — не то слово. Скорее ковыляет. — Стиль мышления подобных типов Донцов знал в совершенстве и сейчас волей-неволей должен был подлаживаться к нему. — Человека можно заставить работать или за страх, или за деньги. Какие у нас платят деньги, вы сами знаете. А страх в народе выветрился.

— Ничего, — заверил его человек в штатском. — Рано это быдло радуется. Вернется еще к ним страх. Как раз над этим мы сейчас и работаем…

Накопитель — продолговатое, лишенное окон помещение, откуда бортпроводницы партиями выводят пассажиров к трапу самолета, — был переполнен. Не только людьми, но и, фигурально выражаясь, граничащей с паникой нервозностью.

А что еще должен испытывать человек, сначала прошедший всю хлопотную процедуру посадки, удобно разместившийся в салоне авиалайнера, а потом чуть ли не силой водворенный в тесный загон, где даже присесть было не на что?

И виной всего этого бедлама был Донцов. Прежде, совершив нечто подобное, он бы со стыда сгорел, а сейчас ощущал себя едва ли не героем. Вот оно каково — знать истинную цену своих поступков!

Профессора Котяру Донцов нашел у самого выхода, где через распахнутую дверь был хорошо виден злополучный самолет, окруженный пожарными и милицейскими машинами (санитарные пока держались на втором плане).

Лицо профессора выглядело усталым и обрюзгшим. Видимо, ночь была для него не самым лучшим временем суток.

— Вы как сюда попали? — спросил профессор после того, как они поздоровались.

— Да вот захотелось с вами попрощаться. Вдруг больше не увидимся.

— Я ведь не навсегда улетаю. Через неделю вернусь.

— Вы-то вернетесь, да я могу вас не дождаться. Сами ведь знаете, какое у меня здоровье.

— Судя по тону, вы имеете ко мне какие-то претензии. Я готов их выслушать.

— Дело в том, что о вероятном исходе своей болезни я узнал только вчера. Причем от посторонних людей.

— Вот оно как… Тогда извините. Представляю, каким чудовищем я вам кажусь. Дескать, привлек вас к расследованию исключительно по той причине, что потом хотел все концы спрятать в воду… Пардон, в могилу.

— А разве не так?

— Пусть будет так. Как любой практикующий врач я не лишен цинизма и на человеческую жизнь, точнее, на ее финал, смотрю несколько иначе чем, скажем, мой заместитель Алексей Игнатьевич Шкурдюк, который легко согласился бы на вечную жизнь. Представляете вы себе человечество как сборище бессмертных индивидов? Сейчас нами правил бы лаже не Иван Грозный, а какой-нибудь царь Горох. Бессмертие — это застой, косность. Смерть каждого отдельного человека есть победа всего человечества в целом. Прогресс возможен лишь благодаря смене поколений. Конечно, все это отвлеченные рассуждения. Дескать, посмотрим, что ты запоешь, когда тебя самого прихватит! Да, человек слаб, и с этим приходится считаться. Но с некоторых пор к проблеме неизбежной смерти я отношусь весьма спокойно.

— Причиной этому стало знакомство с Олегом Наметкиным?

— Нет. Почему-то я всегда верил в существование некой бессмертной субстанции: души, атмана, нуса, ка. То есть чего-то такого, что отличает нас от всех других живых существ. В генетическом коде человека записаны все его видовые и индивидуальные признаки, даже форма ушей и степень волосатости тела. Но там нет ничего, что указывало бы на существование разума. Скорее всего, это нечто привнесенное со стороны. Дарованное человеку, небом или пеклом, но дарованное. И этот дар. не имеющий никакой связи с животным миром, частью которого, несомненно, является и человек, вполне может обладать такими качествами, как нетленность, бессмертие. Отсюда уже рукой подать до метафизики, теософии, оккультизма или любой другой доктрины, признающей существование души… Хочу попутно задать вам один вопрос. Чем Олег Наметкин отличался от обычного человека, такого, как вы или я?

— Исходя из фактов — ничем. Исходя из неподтвержденных слухов, сплетен и домыслов — способностью развоплощаться, то есть отделять свою душу от тела, а потом заставлять ее путешествовать в прошлое, используя телесные оболочки предков, как ступеньки лестницы.

— Браво. Лучше и не скажешь. Похоже, время даром вы не теряли. А теперь представьте себе, что столь же экзотические способности обретут и другие люди. Вряд ли кто-нибудь откажется взглянуть на мир глазами прадеда или прабабки. Все кинутся в прошлое, и для человечества это обернется катастрофой, сравнимой разве что с атомной войной или падением огромного метеорита… Естественно, что, задавшись целью найти убийцу Наметкина, я не желал огласки, хотя заранее было ясно, что толковый следователь докопается до сути дела. Так оно, похоже, и случилось. Поэтому из дюжины кандидатур, любезно предложенных мне вашим руководством, я выбрал именно Геннадия Семеновича Донцова. Согласитесь, жалко было упускать такую возможность. Но я не мог тогда даже предвидеть, что диагноз собственной болезни является для вас тайной. Еще раз прошу прощения. Но все же мне кажется, что сюда вы явились вовсе не для того, чтобы плюнуть в мою подлую рожу.

— Теперь, честно говоря, я и сам не знаю, для чего явился сюда… Сами вы верите в историю Наметкина?

— Абсолютно! Я проверил достоверность некоторых эпизодов, рассказанных им. Все сошлось один к одному. Да и придумать такое просто невозможно. Столько деталей, столько подробностей, причем совершенно точных, из быта совсем других эпох и совсем иных народов…

— Как он приобрел свой… дар?

— Совершенно непроизвольно. Во время террористического акта, случайной жертвой которого оказался Наметкин, в его голову угодил кусок металла, так там и оставшийся. Естественно, это не могло не повлиять на деятельность мозга, с одной стороны, вызвав паралич, а с другой — пробудив совершенно необыкновенные способности. Это первый фактор. Второй фактор — сильнейшая психологическая установка на суицид, которую он стал вырабатывать в себе, убедившись, что другим путем уйти из жизни не сможет. Все это, вместе взятое, и позволило его душе однажды покинуть тело. Впоследствии, действуя уже вполне осознанно, он использовал для развоплощения болевой шок.

— Ладно. Допустим, что Наметкин посещал прошлое. И мог как-то влиять на него. Кем, по-вашему, он был — орудием слепого случая или инструментом предопределенности?

— Этот вопрос еще раз свидетельствует в вашу пользу. С самого начала для нас это была проблема проблем. В конце концов мы пришли к следующему выводу: все. что Наметкин еще только собирается сделать, в прошлом уже совершилось. Этому даже нашлись доказательства, пусть и весьма спорные.

— То есть мир в привычном для нас виде существует только благодаря стараниям Наметкина?

— Не исключено.

— Вам известно, что в античные времена он убил легендарного Минотавра, настоящее имя которого было Астерий?

— Нет, — впервые за все время разговора Котяра утратил свою слегка высокомерную невозмутимость. — Но именно эту цель он ставил перед собой, отправляясь в последнее душестранствие.

— Куда? — переспросил Донцов.

— В душестранствие. Такой термин мы придумали для обозначения его визитов в прошлое. Но откуда вам это известно? Вы встречались с Наметкиным?

— Дать ответ на ваш вопрос не так просто, как это кажется. Пока я отвечу так — вполне возможно. Кроме того, я разговаривал по телефону с человеком, назвавшимся его именем, и читал записки другого человека, также написанные от лица Наметкина.

— Неужели он раздвоился?

— Если бы! Речь идет о четырех или пяти существах. Кроме того, вполне возможно, что не все они люди.

— Это невозможно.

— Все, о чем говорили вы, прежде тоже казалось мне невозможным. Верить в это нельзя, но к сведению принять следует. Вот и вы примите мои слова к сведению.

— Хм… — задумался Котяра. — Если случаи расщепления личности встречаются сплошь и рядом, то почему же нельзя расщепить душу. Вопрос лишь в методике… Кто лишил жизни телесную оболочку Наметкина? Те самые существа, о которых вы говорили?

— Да, — после некоторого колебания произнес Донцов.

— А какой в этом смысл?

— Пока не знаю.

— Вы можете свести меня с кем-нибудь из этих Наметкиных?

— Нет. Я и сам не имею с ними контакта. До самого последнего времени они были для меня дичью, а я для них — охотником.

— Теперь ваши взаимоотношения изменились?

— Это скоро прояснится.

— А возможность того, что с нами ведет игры вовсе не Наметкин, а к го-то другой, присвоивший его имя и память, вы не учитываете? Ведь мы даже представить себе не можем, в каких адских безднах он побывал, и с какими порождениями потустороннего мира столкнулся.

— Такая мысль приходила мне в голову. Но кем бы ни оказалось это создание на самом деле — Наметкиным или его антиподом — мы против него практически бессильны. С предопределенностью нельзя бороться, ни с доброй, ни с дурной.

— Предопределенность как раз и подразумевает действие, борьбу, — горячо возразил Котяра. — Ничего не предпринимая, мы и ничего не добьемся. Да, дело принимает скверный оборот… Я, пожалуй, откажусь от поездки в Норвегию.

— Зачем? Вы уже не в состоянии что-либо изменить. Роль профессора Котяры сыграна, и сейчас был ваш последний выход. Финал доиграют без вас. Кроме того, в сложившейся ситуации, — Донцов кивнул налетное поле, залитое огнем прожекторов, — внезапный отказ от полета может быть воспринят не совсем адекватно.

— Подождите. — Котяра прищурился. — Уж не ваших ли рук это дело?

— Никаких комментариев, как принято сейчас говорить.

— Господи, зачем это вам понадобилось? Наши проблемы можно было обсудить как-то иначе. Цивилизованным методом…

— Иначе, сами знаете, не получилось. Избегали вы меня всячески. А что значит какая-то задержка рейса но сравнению со смертным врагом, угрожающим нам из-за Гималаев? Или даже по сравнению с моей скорой кончиной, которая будет вам так на руку.

— Вы сумасшедший!

— С кем поведешься, от того и наберешься… А Олега Наметкина или его убийц, что одно и то же. больше не ищите. Ваши пути разошлись раз и навсегда. Постарайтесь увековечить свое имя каким-то другим способом. Например, придумайте универсальное средство от запоя…

На летном поле загудели моторы, и пожарные машины, построившись в колонну, укатили прочь. Затем стал разъезжаться и милицейский транспорт. Половина прожекторов погасла.

— Приготовьтесь к посадке. — возвестила бортпроводница, все это время поддерживавшая связь с диспетчерской. -.Администрация аэропорта приносит вам глубокие извинения за доставленные неудобства. Счастливого пути.

— Прощайте, — сказал Донцов, но толпа пассажиров уже унесла Котяру к распахнутым дверям. Напоследок они успели лишь обменяться мимолетными взглядами, в которых был и взаимный упрек, и взаимное сочувствие.

Дождавшись, пока накопитель опустеет, Донцов проследовал обратно в зал ожидания, для чего ему пришлось еще дважды предъявить удостоверение. Здесь, как и повсюду в стране, действовали законы блатного мира, один из которых гласил: «Вход рубль, выход — два».

У невидимой линии, отделявшей территорию России от зоны международной юрисдикции, буквально выплясывал Шкурдюк, которого едва сдерживали два юных пограничника.

— Ваша рация разрывается! — завопил, а вернее, пронзительно засипел он, завидев Донцова. — Сначала вас все время по имени-отчеству вызывали, а потом сплошной мат-перемат пошел.

— Вот беда! Как же это я умудрился ее в машине забыть! — Донцов в сердцах даже хлопнул себя по лбу. — Проклятые метастазы, совсем памяти лишили!