СТАЯ

Кузьма ждать не любил, хотя, если честно признаться, вся его жизнь состояла из бесконечной череды ожиданий — иногда долгих, иногда не очень, но всегда тягостных. Впрочем, жаловаться было некому — тот, кто не умел ждать, погибал даже раньше того, кто не умел действовать решительно и быстро.

Привычки скрашивать ожидание жеванием «божьей смолки» у него так и не выработалась, а сон или даже легкую дрему в подобном месте мог позволить себе разве что самоубийца: слишком уж враждебным и непредсказуемым был окружающий мир. К примеру сказать, даже за тот недолгий срок, который Кузьма провел в этом тупичке, обманчиво неживое слоевище мха-костолома уже несколько раз пыталось спеленать его тело. Для человека, находящегося в полном здравии и трезвом рассудке, это были, конечно, мелочи, но все равно неприятно, когда тебя с вполне определенной целью начинает обволакивать чужая осклизлая плоть. Тьфу на вас, исчадья адовы, как говорят светляки, они же катакомбники.

Ну наконец-то! Возвращаются…

Хотя стая двигалась почти бесшумно, Кузьма ощущал ее приближение так же отчетливо, как позывы к мочеиспусканию или мурашки в затекшей ноге. За долгий срок совместного существования стая стала как бы неотъемлемой частью его естества.

Первым к нему подлетел Князь и сразу ткнулся мордочкой в ухо, давая понять, что путь впереди свободен и окрест нет никакой опасности, но дабы выяснить все это, пришлось изрядно покрутиться, а за труд и риск полагается поощрение.

Князь свое дело в общем-то знал, недаром ведь приходился прямым потомком знаменитому Яшке, но по молодости иногда путал желаемое с действительным, а потому Кузьма на ощупь отыскал в темноте Ведьму, которая хотя и не лезла на первые роли в стае, однако чутьем на опасность обладала просто феноменальным.

Но та, похоже, была нынче не в духе и в руки человеку не давалась. Пришлось бесцеремонно ухватить ее за крыло, легкое и эластичное, как шелковый веер (была когда-то у матери Кузьмы такая игрушка).

От недолгого общения с Ведьмой, самкой старой и многоопытной, у него осталось ощущение неясной тревоги. Похоже, какое-то препятствие впереди все же имелось, хотя отождествлять его с реальной опасностью было бы преждевременно.

— И когда вы, твари, говорить научитесь! — с досадой произнес Кузьма.

Звук человеческого голоса вызвал у стаи оживление. За ним обычно следовало позвякивание алюминиевой поилки и бульканье водяры, которая для крылатого зверья была притягательней, чем морфий для наркомана или золото для корыстолюбца.

Водяра эта, между прочим, добывалась из такой дряни, что после ее употребления слепли глаза и отказывали почки даже у самых закаленных выпивох. Однако таким тварям, как Князь или Ведьма, все было нипочем. Они, наверное, даже синильную кислоту могли хлебать, вот только мха-костолома гнушались. А почему, спрашивается? Метростроевцы из него даже хлеб пекут. Сам Кузьма иногда жевал с голодухи молодые побеги слоевища. Не амброзия, конечно, но есть можно. Особенно если с солью.

Отпихнув вконец обнаглевшего Князя, которому его законной порции показалось мало, Кузьма пересчитал зверьков, подлетавших к поилке в соответствии со строгой иерархией, царившей внутри стаи.

Вернулись все до единого, и все вроде бы вели себя спокойно, если можно так сказать о хронических алкоголиках, трясущихся от вожделения. Кроме Ведьмы, настоящее беспокойство проявляла только совсем молодая самочка Бритва, прозванная так за исключительную остроту зубов. Она даже не убоялась слегка цапнуть Кузьму за палец.

Что же могло так взволновать этих двух самок — старую, которой и жить-то осталось всего ничего, и совсем юную, еще даже не давшую первого потомства? Почему спокоен Князь, никогда до этого не подводивший его? Почему не проявляют никаких признаков тревоги другие самцы и самки, в наследственной памяти которых намертво запечатлелись подозрительность и осторожность многих предыдущих поколений?

Ну да ладно, что тут долго рассуждать. Пора двигать дальше. А к опасностям ему не привыкать. По крайней мере до места, где надо будет окончательно определиться с маршрутом, еще топать да топать. Глупо было бы надеяться, что в этом переплетении звериных нор, дождевых промоин, естественных карстовых пещер, туннелей, прорытых человеческими руками, и бездонных колодцев, возникших неизвестно по чьей воле, его не поджидают никакие сюрпризы. Не было еще такого ни разу!

Вот похрустывает под ногами мох-костолом, истосковавшийся по влаге. В таком состоянии ему любая добыча дорога. Выбей хотя бы искру из кресала, и все — тебе конец! Пакость эта почему-то реагирует только на свет, но зато реагирует безотказно. Как Князь на запах водяры. Слоевище мигом увеличит свой объем в десятки раз и сомкнется, словно задний проход после опорожнения прямой кишки. От человека в лучшем случае останутся только зубные коронки.

И откуда только такое лихо взялось? Ни глаз у него нету, ни мозгов, ни желудка, ни даже зачатков нервной системы, а ведет себя иногда как хищный зверь. Растением его не назовешь, животным — тоже… Так, что-то среднее. Если бы не этот мох — ходили бы люди под землей с факелами или шахтерскими лампочками. А так приходится полагаться на чужое зрение и чужой слух… Хотя, с другой стороны, нельзя забывать, скольких бедолаг этот мох от голодной смерти спас. Да и всяких легенд про него немало ходит. Особенно среди выползков. Будто бы посредством мха и лечиться можно, и химер вызывать (только спрашивается — зачем), и потопы за неделю вперед предсказывать. Опять же «божья смолка»… Тут хочешь не хочешь, а задумаешься.

Двигаться в полной темноте — мука, но если эта мука длится большую часть жизни, она превращается в привычку.

При себе Кузьма имел посох со стальным наконечником, позволявший нащупать любое повстречавшееся препятствие, однако пользовался им крайне редко. Стая, рыскавшая вокруг, должна была своевременно предупредить его о любой опасности, будь то крутой спуск, провал в дне туннеля, приближение ливневых вод, а главное — присутствие чужих людей, химер или других тварей, относящихся к разряду «исчадий адовых».

Другое дело, что потом приходилось выкручиваться самому, в схватке стая была ему не помощник, это только давно околевший Яшка умел отчаянной атакой отвлечь противника на себя, но то, что Кузьма до сих пор оставался живым, свидетельствовало о действенности подобной тактики.

Внезапно Бритва, все время шатавшаяся поблизости, кинулась к нему и повисла, вцепившись коготками в плечо. Сигнал опасности был вполне определенным, и спустя несколько мгновений его подтвердила Ведьма, до этого державшаяся в арьергарде. Вот только суть этой опасности по-прежнему оставалась неясной.

Кузьма, выставив вперед острие посоха, сразу присел и левой рукой оторвал от себя Бритву, демонстрировавшую все признаки паники. При этом он убедился, что ее брюхо подозрительно округлилось.

Это навело Кузьму на одну интересную мысль, и он, подозвав Ведьму, стал ощупывать ее. Так и есть — старая тварь, которой давно гнушались все самцы, понесла. Ну что же, такая проруха иногда и у людей случается.

Главное, что же это за опасность, которую ощущают только беременные самки? Может, ядовитый газ? Или намечающийся сдвиг почвы?

Вскоре вокруг собрались все члены стаи — пристыженные, обеспокоенные, злые на товарок. Отыскав в этой толчее Князя, Кузьма безжалостно огрел его посохом. Мера наказания, конечно, была исключительной (представьте себе главнокомандующего, который перед началом баталии закатывает оплеуху начальнику штаба), однако умный зверек свою вину, похоже, осознал.

Жестоко кусанув Ведьму, он погнал ее впереди себя навстречу неведомой опасности. Дескать, показывай, дешевка, что там тебе не нравится!

В успех этого предприятия Кузьма не очень-то верил (зверь он и есть зверь, пусть даже дрессированный — мозгами шевелить не умеет), но и отступать не спешил. Если путь впереди перекрыт, придется делать такой крюк, что он рискует остаться и без пищи, и без питья, которых на этом уровне и в эту пору сыскать просто невозможно.

В томительном ожидании прошло столько времени, что светляк мог бы прочесть самую длинную молитву, а темнушник — выложить все известные ему богохульства. Далеко впереди раздавались странные звуки. Можно было подумать, что Князь и Ведьма обнаружили нечто съедобное и сейчас интенсивно утоляют свой неизбывный голод.

Внезапно Бритва, продолжавшая трепыхаться под рукой Кузьмы, затихла. Послышался приближающийся шелест крыльев. Стая оживилась, приветствуя возвращение вожака.

Князь вел себя так, словно совершил нечто из ряда вон выходящее. В руки Кузьмы он не давался, явно вызывая его на торг. Пришлось снова вытаскивать поилку. В обмен на глоток водяры Кузьма получил крошечный огрызок резиновой трубки, с обеих сторон которой торчали колючие металлические усики. Скорее всего это был фрагмент кабеля связи.

Ситуация начала проясняться. До владений метростроевцев было еще далеко. Светляки всякой техники принципиально чурались. Значит, где-то поблизости находятся темнушники, которые если на что и молятся, так только на провода и телефонные аппараты. Самих себя они иногда так и называют — связисты. Дескать, отцы и матери наши были связистами, а семейные традиции забывать нельзя. Хотя с кем сейчас связываться? Разве что с призраками…

Кузьма снова двинулся вперед, ощупывая посохом потолок и стены туннеля. Вскоре наконечник лязгнул о что-то пустотелое, вроде кастрюли. Кузьма осторожно ощупал свою находку, оказавшуюся тонкостенной полусферой, установленной на подвижном металлическом кронштейне. Мох вокруг был вырублен до самого камня.

Отвинтив три барашка, которыми полусфера крепилась к основанию, Кузьма нашел внутри пучок проводов и несколько хрупких деталек. Нетрудно было догадаться, что этот прибор предназначен для обнаружения движущихся объектов. Действовал он скорее всего по тому же принципу, что и природный эхолокатор летучих мышей, только частоту излучал столь высокую, что ее могли уловить только самки, особо чувствительные в период беременности.

Сигнальный кабель, перегрызенный Князем, не мог быть слишком длинным, такие вещи сейчас в редкость, кустарным способом их не изготовишь, а значит, сторожевая застава темнушников находится где-то поблизости.

Стало быть, проблема с выбором маршрута решилась сама собой. Темнушники, правда, особым гостеприимством никогда не отличались, но таких людей, как Кузьма, даже они встречали с распростертыми объятиями.

Поскольку сигнальная система уже зафиксировала появление чужака, таиться дальше не имело смысла. Тот, кто крадется тайком, всегда вызывает подозрение. Хорошо еще, если ему только мешок на голову накинут, а то ведь и пиропатроном могут угостить, дабы мох-костолом сделал кровавую работу за других.

Кузьма стал на ходу постукивать рукоятью посоха по поилке. Встречайте, дескать, гостя, который идет к вам не таясь, без всякого злого умысла.

Внезапный шум заставил стаю насторожиться, однако Князь, на которого, в отличие от людей, алкоголь действовал самым благотворным образом, быстро навел порядок. Он же и возглавил очередную разведывательную вылазку.

Впрочем, летучие мыши вернулись очень скоро. Судя по телодвижениям Князя, впереди были люди. Реальной опасности они не представляли, но все равно держаться нужно было настороже.

За столь ценную, а главное, точную информацию Князь рассчитывал получить внеочередное угощение, однако на этот раз его ожидало разочарование. Водяра была на исходе, ее полагалось беречь.

Под аккомпанемент немелодичного лязга Кузьма преодолел еще шагов сто и едва не споткнулся, ступив с мягкого мохового слоевища на голый камень.

Темнушникам надо было отдать должное. Убрав вокруг заставы весь зловредный мох, они действовали разумно. Теперь здесь можно было и светильник зажечь, и закурить спокойно, а в случае нужды даже пальнуть из какой-нибудь игрушки-хлопушки.

Шагать по камню было как-то непривычно. Подкованные железом сапоги Кузьмы цокали так, что отпала нужда колотить в поилку. Дабы окончательно доказать свое миролюбие, он зажег походную лампу, заправленную все той же водярой.

Стая, чуравшаяся яркого света, сразу разлетелась по темным углам, а Кузьма с любопытством огляделся. Из бетонных стен, еще хранивших следы опалубки, торчало ржавое железо. На полу сохранились борозды от рельсов узкоколейки. Надо полагать, что в прежние времена этот туннель служил для военных нужд. Здесь, наверное, готовили погибель врагам или, наоборот, собирались отсидеться в случае поражения.

Туннель перегораживала стенка, сравнительно недавно сложенная из тесаного камня. В ней имелась амбразура для стрельбы и щель для прохода, в которую взрослый человек мог протиснуться только боком. Конечно, это была еще не настоящая застава (та и шлюзовой камерой была оборудована, и вошебойкой, и металлоискателем, и еще черт знает чем), а так — выдвинутый на ничейную территорию передовой пикет.

Надо сказать, что те, кто скрывался за стенкой, несли свою службу из рук вон плохо. Не несли, а влачили, если так можно выразиться.

Кузьма посвистел, потопал ногами, помахал лампой (жуткие тени забегали по потолку и стенам) — но все безрезультатно. Пришлось вступить в чужие владения без разрешения хозяев.

За стеной он нашел немало интересного. Например, полевой телефон, трубку которого так и хотелось снять. А еще — прибор сигнализации на пять номеров, один из которых оповещал о тревоге. Вся эта хитрая техника питалась от самодельного аккумулятора, формой и размерами похожего на гроб. Тут же находился и велогенератор. Стоило только покрутить его педали, как под потолком затлела слабенькая электрическая лампочка.

На обширной каменной плите, служившей столом, лежала всякая дребедень — грифельная доска с непонятными значками, разноцветные мелки, недоеденный сухарь, самодельная зажигалка.

Короче говоря, много чего здесь было. Вот только люди отсутствовали. Неужели Князь опять дал промашку?

Ну что же, пользу можно было извлечь и из такой ситуации. По неписаным законам подземного мира, имущество, оставленное хозяевами без присмотра, считалось ничейным. Не грех им и поживиться. Телефон и велогенератор были ему, конечно, ни к чему, но вот еду стоило поискать. Пригодились бы и другие мелочи — водяра, одежда, пиропатроны.

Подняв лампу над головой, Кузьма занялся осмотром туннеля. Вскоре его стены раздались в стороны, а потолок ушел на недосягаемую для света высоту. Дабы не пропустить какую-нибудь потайную дверцу, он тщательно обстукивал бетонную поверхность посохом. Следовало бы, конечно, позвать на помощь стаю, да уж ладно — пусть отдохнет немного.

Случайно оглянувшись, Кузьма заметил, что подошвы его сапог оставляют четкие следы. Интересно, куда это он успел вляпаться? Ведь пол здесь вроде бы сухой… Осторожно тронув след и понюхав то, что осталось на кончике пальца, Кузьма поморщился. Не любил он такие дела, очень не любил…

Пришлось возвращаться. Уже через пару десятков шагов он наткнулся на большую лужу свежей крови, которую раньше почему-то не заметил. Натечь она могла только сверху.

Отступив назад, Кузьма направил свет лампы на стену. Там, на высоте три-четыре человеческих роста, из бетона торчали ржавые кронштейны, служившие раньше для размещения каких-нибудь кабелей или трубопроводов.

Каждый кронштейн толщиной превосходил руку.

Назвать их концы острыми было никак нельзя. И тем не менее на шести кронштейнах подряд были насажены человеческие тела. На этот раз Князь оказался прав как никогда. Люди здесь действительно были, но никакой опасности из себя уже не представляли. Снизу Кузьма не мог рассмотреть никаких подробностей. Не трупы, а мешки, вывешенные для просушки. Но все равно было страшно. Особенно его поразило одно тело, крайнее справа. Пробитое кронштейном не на уровне груди, как другие, а чуть ли не в паху, оно свешивалось головой вниз, зато раскоряченные ноги торчали вверх.

Это какой же рост и какую силу нужно иметь, чтобы сотворить такое сразу с шестью здоровенными мужиками! Кузьма с опаской глянул вверх, где вместо бетонного потолка ощущалась опасная и безграничная пустота. Скорее всего неизвестный убийца приходил именно оттуда. А это означало, что он умеет либо летать, либо передвигаться по вертикальным поверхностям. Под такое описание подходил разве что легендарный первозмей урей, в существование которого Кузьма верил с трудом. Впрочем, в стаде химер попадались экземплярчики на любой вкус.

Кузьме сразу расхотелось заниматься мародерством. Грабить покойников не только грешно, но и опасно. Примета есть такая — взял что-нибудь у мертвеца, скоро и сам с ним встретишься.

Прислушиваясь к каждому шороху и поминутно оглядываясь, он вернулся к стенке, перегораживавшей туннель. Здесь почти ничего не изменилось, только исчез со стола сухарь, да везде виднелись пятна помета — стая успела пошуровать.

Подумав немного, Кузьма снял трубку полевого телефона и крутнул ручку зуммера (не раз видел, как это делают темнушники). На другом конце провода молчали, хотя в трубке что-то гудело и потрескивало.

— Але! — Кузьма подул в микрофон.

— Какого хрена алекаешь! — ответил ему далекий сиплый голос. — Кто нужен?

— Тут, понимаешь, такое дело…

— Номер называй, вахлак! Опять наквасились!

— Грубые вы все, темнушники, — обиделся Кузьма. — Вам бы у светляков вежливости поучиться.

— Кого ты, гад, темнушниками называешь? — возмутился неизвестный телефонист. — Если на то пошло, мы не темнушники, а сыны первородной стихии — мрака. Это раз…

— Выродки вы, а не сыны, — перебил его Кузьма. — И не первородной стихии, а пекла. Это два!

— Ты что несешь, мразь! Ты кто такой? Кто тебя к аппарату подпустил? А ну позови старшего!

— Я здесь сейчас и за старшего, и за младшего.

— Погоди, сейчас я к вам наведаюсь и разберусь что к чему! — зловеще пообещал телефонист. — Клоуна из тебя сделаю, клянусь мамой!

— Вот-вот! Наведайся. Я тоже про это толкую. Только поосторожней себя веди. И запасные портки на всякий случай захвати… Да погоди ты, не ори! Вот горло луженое… Тут все ваши ребята досрочно тапочки отбросили. И даже нельзя понять, кто именно их порешил. — Дабы не засорять уши очередной порцией брани, Кузьма положил трубку.

Пора было сматываться. Химера, растерзавшая охрану, могла находиться где-то поблизости — недаром ведь из трупов продолжала сочиться кровь. Да и с темнушниками, которые, надо думать, вскоре прибудут сюда, встречаться что-то не хотелось. Уж очень они скоры на расправу. Сначала свернут скулу, а уж потом спросят, как зовут.

Кликнув стаю, Кузьма двинулся назад. Хочешь не хочешь, а крюк придется делать. Да ведь не в первый раз. Под землей прямых дорог нет. Вот так и проходит жизнь. Всегда на ногах. Всегда вслепую. Всегда на лезвии меча, простертого над бездной…

 

ШЕОЛ

Сначала он долго шел по уже знакомому и в принципе безопасному туннелю, пока не набрел на первый приличный поворот влево. Приличный — в смысле просторный. Кому охота ходить, согнувшись в три погибели?

Здесь пришлось ждать, пока стая разведает дорогу. Звери отсутствовали очень долго и вернулись без Цацы и Ушастика. Вести, которые они принесли, были неутешительны — впереди гибель, природу которой не распознал (или не мог толком объяснить) даже Князь.

Проторенным путем двинулись дальше и, на всякий случай пропустив два следующих поворота, задержались возле третьего. Снова стая ушла вперед, снова потянулось томительное ожидание, но на этот раз результаты разведки были обнадеживающими.

Туннель — уже не рукотворный, а оставшийся от пересохшей подземной реки — описывал замысловатые зигзаги как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскости. Пару раз звери заставляли Кузьму обходить бездонные провалы, но он и сам заранее угадывал их по легкому запаху сероводорода.

Ходок Кузьма был прирожденный, но все же в конце концов и он выбился из сил. Место для привала искали очень тщательно, пока не остановили выбор на боковой пещерке, имевшей в главный туннель сразу три выхода.

Здесь их догнал Ушастик, который летать уже не мог, а полз, помогая себе крыльями. Когда Кузьма осторожно тронул его, на пальцах остались клочья шерсти. Можно было подумать, что несчастного Ушастика окунули в крутой кипяток. Он был уже не жилец на этом свете, даже от водяры отказался, но почему-то хотел до конца остаться в стае.

Другие зверьки злобно шипели на него — доходяг здесь не любили. И вообще, как давно заметил Кузьма, все летучие мыши были беспощадны и ревнивы друг к другу, чем весьма напоминали людей. Ослабевший или состарившийся тут же превращался в пария, которого затравливали буквально до смерти.

Спал он недолго, и все это время звери носились вокруг, готовые поднять тревогу по малейшему поводу. Сами они отдыхали редко, но зато основательно — впадали в полное оцепенение на много суток, и уж тогда-то Кузьме приходилось по-настоящему туго.

Проснулся он от того, что услышал, как Ушастик бьется в агонии. Дождавшись конца, Кузьма засунул искалеченное тельце поглубже в мох, который и должен был завершить нехитрый погребальный обряд.

Затем вновь начались странствия, тем более изматывающие, что Кузьма кратчайшего пути не знал и целиком полагался на свое чутье, никогда доселе его не подводившее. Даже оказавшись в совершенно незнакомом месте, даже еще не протерев ото сна глаза, даже находясь в изрядном подпитии, он всегда мог безошибочно указать, в какой стороне и на каком примерно уровне находится искомая цель. Когда Кузьму спрашивали, как ему это удается, он скромно отвечал, что таким уж, наверное, родился.

Из русла подземной реки он попал в недавно вырытый кем-то штрек, еще даже не успевший обрасти мхом (вообще-то отсутствие мха считалось плохой приметой, указывающей на дурной воздух или на присутствие в грунте ядов), затем долгим и сложным путем проник в штольню заброшенного рудника, где когда-то добывали не руду и не уголь, а калийную соль (подобных мест чурался не только мох, но и все известные химеры), потом долго полз на карачках в какой-то железной трубе, пока не очутился в просторном, круто уходящем вниз туннеле, который и должен был в конце концов вывести его к конечной цели.

Весь его маршрут, кроме отдельных участков, вроде калийного рудника, состоял из коротких бросков вперед и длительных ожиданий. Могло показаться, что он целиком и полностью зависит от стаи, как слепец зависит от собаки-поводыря. Но это было не так. Кузьма всегда сам выбирал дорогу, а звери только определяли меру ее безопасности.

Лишенный возможности пользоваться зрением, он тем не менее никогда не заводил свое крылатое воинство в тупик, никогда не подставлял его под удары бесчисленных врагов, никогда без особой на то надобности не приближался к поверхности земли, которая таила еще больше опасностей, чем глубочайшие недра, и ни разу не заблудился в незнакомом лабиринте.

Даже в самом глухом и темном подземелье существует множество разнообразнейших примет, позволяющих опытному и чуткому человеку составить себе представление об окружающем пространстве.

В тупиках, например, отсутствует ток воздуха, всегда ощутимый в сквозных туннелях. Подземная река, пусть даже далекая, шумит по-своему, а приближающиеся ливневые воды — по-своему. Новый мох отличается от старого и на вкус, и на ощупь. На ближайших подступах к земной поверхности, по соседству с другой, чуждой стихией, всегда ощущаются симптомы, сходные с приступами так называемой морской болезни. Вибрация, вызванная движением встречного человека, различима за сотни шагов, только ухо желательно прикладывать не к слоевищу мха, а к голому камню. Химеры вообще не имеют никакого понятия о звукомаскировке, так уж, наверное, они устроены.

Впрочем, все это касалось лишь явлений конкретного плана — того, что можно услышать, унюхать, попробовать на зуб или пощупать. Чаще всего Кузьма и сам не мог объяснить, почему он идет туда, а не сюда, почему поворачивает в эту сторону, а не в другую, почему вместо спуска выбирает подъем, почему с шага переходит на бег, а потом вдруг вообще застывает столбом.

От многочисленных и разнообразнейших ловушек преисподней его в равной мере спасали и разум, и интуиция. Да и про удачу нельзя было забывать. Неудачники не доживали здесь даже до юношеского возраста.

Мир, в котором с самого рождения обитал Кузьма, носил много разных названий, порою весьма звучных, но чаще всего, особенно в последнее время, его именовали Шеолом, что одновременно означало и подземное царство, и страну смертной тени, и гигантское чудовище, глотающее как живых, так и мертвых, и неизведанное пространство, и просто могилу.

Емкое словцо — Шеол. Непростые люди его придумали…

По пути Кузьма потерял еще одного зверька, раздавленного внезапным обвалом свода штрека, но зато сделал несколько ценных приобретений. В железной трубе он наткнулся на моток проволоки, почти не поврежденной ржавчиной, а в руднике — на мумифицированный труп шахтера, чья брезентовая спецовка сохранилась в целости и сохранности. На нее можно было выменять пару добрых баклаг водяры.

За время путешествия непосредственная опасность угрожала Кузьме лишь однажды, но стая вовремя предупредила о ней. Тут отличился уже не Князь, как раз в этот момент упорхнувший куда-то, а его ближайший родич Пегас.

Звери попрятались кто куда, а Кузьма, отбежав чуть назад, ножом вспорол мох, который, к счастью, был здесь не особо толстым, и забился в щель между слоевищем и каменной стенкой туннеля. Это был один из его любимейших приемов маскировки. Правда, срабатывал он только при наличии очень прочного и острого ножа.

Кто-то, гораздо более крупный, чем человек, шел по туннелю, петляя от стены к стене, как пьяный. Движение сопровождалось равномерным скрипом, словно одна половинка деревянных ворот терлась о другую.

Нужно было приготовиться к самому худшему, но неизвестное существо так и проследовало мимо, врезавшись в стену за пять шагов до Кузьмы. Вслед за огромной тушей по мху волочилось что-то длинное — не то хвост, не то вывалившиеся наружу кишки (в пользу последнего предположения свидетельствовал отвратительнейший запах, шибанувший Кузьме в нос).

На заключительном этапе его пути мох-костолом встречался все реже — упрямые светляки воевали с ним всеми известными способами, правда, без особого успеха. Здесь можно было наскочить на засаду, поэтому Кузьма удвоил внимание и того же самого потребовал от стаи.

И действительно, Князь вскоре учуял человека. Однако почти сразу выяснилось, что это одиночка, а значит, бояться его не следует. Разведчики светляков всегда ходили толпой, а темнушники или метростроевцы сюда вряд ли сумели бы добраться.

Скорее всего это был изгой, так или иначе обреченный на смерть (науку выживания в одиночку надо было изучать с детства), а то и вольный скиталец вроде Кузьмы. Но скитальцы, они же выползки, в последнее время между собой не враждовали — делить было нечего, да и слишком мало их осталось на свете.

Сначала Кузьма хотел затаиться и пропустить незнакомца мимо, но тот каким-то необъяснимым образом учуял его в темноте, что обыкновенному человеку было едва ли по силам.

— Спаси меня, касатик, ибо изгнан я родными братьями из обители Света и скитаюсь во мраке, аки тварь кромешная! — с характерной для светляков кликушеской интонацией заголосил он.

— Как же я тебя, сердечный, спасу? — ответил Кузьма, на всякий случай отходя подальше. — Я не чудотворец. Тьму в свет превращать не умею. И камень в хлеб — тоже. Сам с протянутой рукой скитаюсь.

— Убей меня, касатик! — взмолился изгнанник. — Никто не внемлет моим мольбам, даже смерть. Хотел уморить себя голодом, да от слабости духа опять согрешил. Не выдержал, откушал дьявольской плоти! — Было слышно, как он клочьями рвет мох, а потом топчет его.

— Сам греха страшишься, а меня на грех толкаешь, — молвил Кузьма. — Что мне за радость о тебя руки марать?

— Тебе что один грех, что сотня — все едино! — возразил изгнанник. — Ты в грехе зачат и в грехе издохнешь. Я ведь тебя по голосу узнал. Бывал ты у нас. И неоднократно. Имя у тебя пристойное — Кузьма. А вот прозвище глумливое — Индикоплав.

— Твои же братья мне его и дали, — ответил Кузьма, своего прозвища действительно стеснявшийся. — Лучше скажи, за что тебя изгнали?

— В ереси обвинен. У нас нынче каждый второй — еретик.

— Изгнали-то, поди, тебя одного, а не каждого второго.

— На то есть причины. Я не только еретиком признан, а еще и ересиархом. Чуть ли не подручным самого сатаны! А все за то, что…

— Нет-нет! — перебил его Кузьма. — Не рассказывай. Не хочу я в ваши дрязги влезать. У меня собственных проблем по горло.

— Коли ты в обитель Света направляешься, так в наши дрязги непременно влезешь. Пусть и помимо воли. Гонения там сейчас беспримерные.

— Гонения… — буркнул Кузьма. — Жирный пирог разделить не можете, от того и гонения. Баб-то своих, надеюсь, вы пока не изгоняете?

— Кто же бабу изгонит, — вздохнул еретик. — Непростительно сие… А кто тебя интересует? Не Меланья Тихоня, часом?

— Хотя бы и она, — замялся Кузьма, смущенный такой осведомленностью собеседника.

— Помню, ложился ты с ней… Только не понесла она в тот раз. Опосля от Валерьяна Забияки тройню зачала. По этой причине и померла. Не разродилась… Ты сестру ее попроси, Фотинью. Ничем не хуже. И тебя должна помнить.

— За совет спасибо. Только в этих делах я уж как-нибудь сам разберусь. Давай прощаться. Иди своей дорогой, а я своей пойду.

— Хоть водицей напои! — опять взмолился изгнанник. — Жаждой изнурен, аки грешник в аду.

— Это можно. — Кузьма отстегнул от пояса флягу. — Только не балуй, пей из моих рук.

— Не доверяешь, касатик? Святым людям не доверяешь? Что за времена настали, прости Господи!

— Знаю я вас! Вы только на словах святые. А на деле еще хуже темнушников бываете. Так и норовите что-нибудь стянуть. И греха не боитесь.

— Грех у своего украсть. У брата. — Изгнанник жадно припал к фляге, а когда Кузьма почти силой вернул ее обратно, добавил: — А таких, как ты, мы и за людей-то не считаем. Язычника обмануть — не грех, а Божий промысел.

— За доброе слово еще раз спасибо. Да только я не из обидчивых. Принимай мой подарочек. — Кузьма вложил в руку изгнанника кресало. — Если совсем невмоготу станет, отойди туда, где мох погуще… А остальное сам знаешь, не вчера родился.

Совершив этот благой поступок, Кузьма поспешно ретировался. Кто знает, что может прийти на ум чокнутому светляку? Они же, как летучие мыши, вне стаи жить не могут. А значит, и умирать предпочитают в компании. Пусть даже в компании язычника.

Однако изгнанник губить себя не торопился. Видимо, еще надеялся на что-то. В знак благодарности он даже подал уходящему Кузьме совет:

— Ты осторожнее будь. На засаду можешь напороться. Если спросят пароль, отвечай стихом из сто восемнадцатого псалма. Помнишь его?

— Я не то что сто восемнадцатый, я даже самый первый не помню, — без тени сожаления признался Кузьма.

— «Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем…» — козлиным голоском пропел изгнанник.

— Ну прямо как обо мне сказано! — восхитился Кузьма. — Постараюсь запомнить.

Само собой, что Кузьма на такие советы плевать хотел. Разве можно доверять человеку, от которого отреклись его же братья по вере? Правда, и братьям этим доверять не стоит. О братстве они в основном только треплются, а живут, как и все, — звериной стаей.

Про пароль он сразу постарался забыть. Такой озлобленный на весь мир тип не пароль подскажет, а какую-нибудь дразнилку, за которую ретивые светляки в лучшем случае пересчитают Кузьме зубы, а в худшем — и голову с плеч снимут. Ведь заповедь «не убий» у них тоже только на своих распространяется. Уж лучше прибегнуть к испытанной тактике: демонстративно топать ногами, усиленно пыхтеть и задевать за все, за что только можно задеть в туннеле.

Летучие мыши, уже раскусившие замысел Кузьмы, всполошились. Он отдал им остатки водяры и, как мог, объяснил Князю, что должен отлучиться на время. Ничего, пусть погуляют себе на воле. Никуда не денутся. Тяга к спиртному, связывающая стаю с человеком, покрепче железных цепей.

Кузьма уже давно шагал по голому гулкому камню и даже видел впереди какие-то смутные отблески, а светляки все еще не давали о себе знать. Неужели и здесь какая-нибудь химера передушила всех часовых? Но это уже будет слишком…

— Замри! — донеслось откуда-то из мрака, скорее всего из боковой ниши. — Еще шаг, и душа из тебя вон!

— Стою, стою!

Яркий свет ослепил Кузьму. Его ощупали с головы до ног и отобрали все, кроме сапог и одежды, даже пояс сорвали. Светляки, конечно, не темнушники, но и они с чужаками не очень церемонятся.

— Я не враг вам, — сказал Кузьма проникновенным голосом. — Я с добром пришел.

— Нам чужого добра не надо, — ответили ему. — Своего хватает. А вот познакомиться и в самом деле не помешает.

— Меня Кузьмой зовут, — охотно представился он. — А тебя?

— Если ты Кузьма, так я Демьян. — Светляк, державший перед его лицом фонарь, соизволил пошутить. — Из каковских будешь?

— Я сам по себе. Один живу. Скитаюсь… Помогаю, чем могу, добрым людям. Когда проводником нанимаюсь, когда посыльным.

— Когда шпионом, — добавил светляк, стоявший от Кузьмы слева (а всего их, похоже, было трое).

— Напраслину-то зачем городить. Что я, совсем дурак?.. У кого угодно спросите, кто такой Кузьма Индикоплав. Кроме хорошего, ничего не услышите. Ваши братья давно меня к себе зазывают.

— Мы про это первый раз слышим. Разобраться надо.

— Вот и разбирайтесь!

— Как бы тебе от наших разбирательств худо не стало.

Кузьме напялили на голову мешок и, поддерживая под руки, повели куда-то, однако он деликатно высвободился и пошел самостоятельно, не только не отставая от своих конвоиров, но даже опережая их.

— Ну и походочка у тебя! — с невольным восхищением произнес один из светляков. — Не идешь, а скользишь. Ни разу ногу от земли не оторвал.

— Я в темноте привык ходить, — пояснил Кузьма, надеясь смирением и учтивостью расположить к себе светляков. — На ощупь. Только не руками щупаю, а ногами. Сами понимаете, какие здесь дороги. Мне ошибиться нельзя.

— Слыхал я про таких удальцов, — мрачно сообщил другой светляк. — Шляются от одного жилья к другому. Все самые глухие норы знают. Да только вреда от них больше, чем пользы.

— С чего ты взял? — поинтересовался тот из светляков, который нес фонарь.

— А с того! Сегодня они у нас гостят, завтра у метростроевцев, послезавтра у темнушников, а потом вообще у сатаны в логове. Заразу разносят, слухи ложные сеют, народ подстрекают, все высматривают да вынюхивают. Хорошо это? Еще поговаривают, что они даже наверх выходят. Недаром же их выползками называют.

— Ну это уже басни! — горячо возразил Кузьма.

— А то, что вас химеры не трогают, тоже басни? — насел на Кузьму светляк, державшийся справа.

— Почему не трогают?.. Всякое бывает. Просто им поперек дороги становиться не следует. И потом я думаю, что мы химерам этим не очень нужны. Кто мы для них? Слизняки, черви. Не станешь же ты каждого встречного слизняка топтать. А тем более жрать.

— Я не буду. Зато крот или землеройка запросто сожрет.

— С теми химерами, которые в разряде кротов числятся, я как-нибудь справлюсь, — скромно сообщил Кузьма.

— Да ты, как я посмотрю, геройский парень! — съязвил светляк с фонарем. — Что же ты нам в руки так легко дался?

— Повторяю, я сам к вам шел. Службу мне тут обещали. Да и запасы кончаются. Сушь кругом. Думал, поживу у вас немного…

— У нас своих дармоедов хватает. Корми еще всяких выползков.

— Это вам только кажется, что я дармоед. А я многое такое знаю, про что вы и не догадываетесь. Не раз добрым людям пользу приносил. Потом еще благодарить будете.

— Обязательно… Стой здесь! — Кузьму толкнули к стене, от которой ощутимо тянуло запахом свежей извести.

Двое светляков остались за его спиной, а третий побежал куда-то докладывать.

— Ну и порядочки у вас, — вздохнул Кузьма. — Дикарями живете. Купили бы у темнушников телефон. Вот это вещь! Через него можно за тысячу шагов разговор вести.

— Молчи, морда скобленая! — У светляков, носивших бороду по пояс, это, наверное, было самое тяжкое оскорбление.

Посыльный вернулся не скоро. Питались светляки обильно, а потому расторопностью похвастаться не могли.

— Доложил, как положено, — отдуваясь, сообщил он. — Дескать, задержали мы тут одного. К нам якобы шел. Речи лукавые, но при себе ничего предосудительного не имел. Нож да палку. За выползка себя выдает. Прозывается Кузьмой Ин-дик-дык… Во, опять забыл!

— Неважно, — перебил посыльного светляк с фонарем. — Что тебе ответили?

— Не знают там никакого Кузьмы Ин-дык-мык… Тьфу! И никого к себе со стороны не ждут.

—Все?

— Все!

— А нам что делать?

— Мне сие неведомо.

— Спросить трудно было?

— Не подумал как-то, — растерялся посыльный.

— Дуй обратно и обо всем подробно выспроси!

— Нет, касатики, без телефона вам просто невозможно, — сказал Кузьма, когда посыльный вновь удалился. — Штука незаменимая. Темнушники с вас по старой дружбе дорого не возьмут. Или одного кабана, или одну бабу. Мало разве у вас этого добра.

— Будешь много болтать, мы тебя охолостим, как кабана, или вздрючим, как бабу.

— С вас станется, — вздохнул Кузьма. На этот раз посыльный отсутствовал вдвое дольше прежнего, а когда вернулся, уже даже не отдувался, а прямо-таки хрипел:

— Прирезать его велели. А еще лучше — удавить втихаря. Если перед смертью помолиться пожелает, пусть помолится. Не препятствуйте. Опосля в мох его бросить. Отребье адово пусть в ад и возвращается.

Такого поворота событий Кузьма никак не ожидал. Похоже, что-то сильно повлияло на светляков, если они самых дорогих гостей режут да давят. Вот уж нарвался так нарвался!

К счастью, руки ему не связали. На численное превосходство, похоже, понадеялись. Ну что же, сейчас посмотрим, у кого это превосходство на самом Деле окажется!

Посыльный еще не успел закончить доклад, как Кузьма изо всей силы заехал ногой по фонарю, а когда тот погас — просто отошел в сторону.

Началась игра в жмурки, где трое незрячих упорно пытались поймать четвертого. Все преимущества, естественно, были на стороне Кузьмы, в таких играх успевшего изрядно поднатореть.

Свободно ориентируясь в темноте, он легко уклонялся от объятий светляков, толкал их друг на друга, ставил подножки и творил прочие гадости. Спустя недолгое время все его противники лежали на полу, связанные своими же собственными поясами.

— Простите, братцы, что так получилось, — сказал Кузьма, на ощупь собирая свои пожитки. — Сами напросились.

Тут в дальнем конце туннеля замерцал свет и послышались взволнованные выкрики:

— Прекратить! Не трогать гостя! За каждый волос с его головы собственной шкурой ответите!

— Да жив я, жив. Успокойтесь, — ответил Кузьма, не надеясь, впрочем, что бегущие сюда услышат его. — Забавный вы народ, светляки. Сначала заглазно на смерть обрекаете, потом милуете ни с того ни с сего. И себя дурите, и других… Недаром, наверное, ваш Бог грустный вид имеет. Достали вы его…

 

ОБИТЕЛЬ СВЕТА

В чужие дела Кузьма старался не вникать, однако не мог не отметить для себя, что со времени его последнего визита в обитель Света (ничего себе названьице для катакомб, лишь кое-где освещенных тусклыми масляными плошками!) здесь действительно изменилось очень многое.

Во-первых, Кузьма не встретил ни единой знакомой физиономии, хотя прежде водил дружбу с немалым числом светляков самого высокого пошиба. Нынче на всех более или менее значительных должностях состояли совсем другие люди, и вид у каждого был такой, словно он только что хлебнул уксуса.

С Кузьмой разговаривали хоть и вежливо, но как-то натянуто, а уж чарку, как это было принято раньше, нигде не поднесли.

Во-вторых, его и в обитель-то не пустили, а глухими окольными галереями, где в ямах с торфом произрастали вкусные и сытные грибы-благуши, провели в дальнюю пещеру, о назначении которой яснее ясного говорили вмурованные в стены ржавые крюки и кольца. Впрочем, застенок этот давно не использовался по прямому назначению, а скорее выполнял роль гостиницы для иноверцев.

Здесь Кузьму дожидались несколько бородатых молодцов в рясах того покроя, под которым у светляков принято носить власяницы и вериги.

Разговор не заладился с самого начала. Вопросы задавались невпопад и не по делу. У Кузьмы даже создалось впечатление, что светляки сами не знают, чего от него хотят. Неудачей закончились и все попытки Кузьмы выяснить нынешнее положение вещей в обители Света. Своей скрытностью местный народец был известен по всему Шеолу.

Пустопорожняя трепотня, не удовлетворившая ни одну из сторон, была прервана по просьбе Кузьмы, сославшегося на усталость и голод.

Большинство светляков удалились, а единственный оставшийся, по имени Венедим, должен был впредь прислуживать гостю (и, естественно, приглядывать за ним).

— Имя у тебя больно странное, — сказал Кузьма, когда они познакомились. — Что это хоть за Венедим, в честь которого тебя назвали?

— Святой мученик, — сдержанно ответил светляк. — Пострадал за истинную веру. Отвергал идолопоклонство и по сей причине был живьем сожжен в печи.

— Жалко беднягу. — Кузьма сделал скорбное лицо. — И где только такую большую печь нашли?.. Но я тебя лучше Венькой буду звать.

— Зови, — пожал плечами светляк.

— Ну так покорми меня, Венька.

Угощение, выставленное Кузьме, по местным меркам было скудное — жбан сырой воды да миска какого-то пресного месива.

— Пост у нас, — буркнул Венедим, заметив кислую гримасу гостя. — Скоромное не употребляем.

— И правильно делаете. От скоромного сон тяжелый. Только я здесь при чем? Мы люди вольные. В еде себя ограничивать не привыкли.

— Греха не боитесь?

— Тоже мне грех — поесть от пуза! Нам ведь в пути частенько голодать приходится.

— Что с вас, безбожников, взять…

— Больно быстро ты меня в безбожники записал. Я, между прочим, тоже верующий. Только другого символа веры придерживаюсь.

— Не безбожник, так еретик. Это еще хуже.

Впрочем, теологическая дискуссия этим и закончилась. Воду Венедим заменил доброй брагой, а безвкусную размазню — комком жареных земляных червей, каждый из которых был размером с палец. Имелось, стало быть, негласное распоряжение до поры до времени удовлетворять все прихоти гостя. Этим обстоятельством нельзя было не воспользоваться в полной мере, тем более что светляки завтра могли сменить милость на гнев. У них это было в порядке вещей.

— Мне бы соснуть с дороги, — покончив с угощением, произнес Кузьма. — Притомился слегка.

— Спи, — равнодушно согласился Венедим. — Лавок хватает.

Под лавками он подразумевал грубо обтесанные каменные глыбы, от одного взгляда на которые холод пробирал по коже.

— Я не на лавке спать хочу, а на бабе, — напрямую заявил Кузьма. — Раньше у вас с этим делом очень даже просто было.

— Сразу бы и сказал… — ничуть не удивился Венедим. — А то — спать хочу! Блуд ты свой хочешь потешить.

— Тебя это нисколечко не касается.

Венедим ушел и, как это водится у светляков, отсутствовал неоправданно долго. Ничего не скажешь: неторопливого воспитания был народ. Кто о вечной жизни печется, тот спешить не любит.

Вернулся он в сопровождении Феодосьи Акудницы, занимавшей в обители Света немаловажную должность постельной свахи (семья у светляков отрицалась, а способных к деторождению мужиков и баб Феодосия сводила в пары по собственному разумению).

Была она еще не стара, но и не так чтобы очень молода, фигуру имела чрезвычайно внушительную, лицо — белое и гладкое, а нрав — ровный. Не портила ее облик даже бородавка, торчавшая на кончике носа.

Похоже было, что напасти и передряги последнего времени ничуть не затронули Феодосью. Да и неудивительно — кто кроме нее в доскональности знал все сильные и слабые стороны местных производителей обоего пола. Без ее ведома в общине не пролилось ни капли семени (рукоблудство не в счет). Своим появлением на свет дети были обязаны в первую очередь Феодосье, а уж потом — своим родителям.

Сама Феодосья, в силу своего возраста и положения, с мужиками уже не ложилась, хотя слухи по этому поводу ходили самые разные, и не только в пределах обители Света. Поговаривали даже о ее связи с игуменом, персоной для катакомбников столь же святой, как и любой из апостолов.

Завидев столь влиятельную, а главное, симпатичную ему особу, Кузьма привстал и вежливо поздоровался.

— Бог в помощь, Кузьма Индикоплав, — ответила Феодосья, отличавшаяся завидной памятью не только на лица и события, но и на многое другое. — С чем к нам пожаловал?

— К добрым людям завсегда тянет.

— А к сдобным бабам в особенности, — еле заметно улыбнулась Феодосья.

— Одно другому не мешает.

— Как сказать… Соитие не грех, если оно продолжению рода служит. Сам Господь повелел всем живым тварям плодиться и размножаться. А вот плотское вожделение — грех. Оно от сатаны идет.

— Так я ведь грешить и не собираюсь. — Кузьма напустил на себя смиренный вид. — Хочу свой род продолжить. Ну и ваш заодно.

— А какая нам от этого польза? Ты человек непоседливый, лукавый. В истинного Бога опять же не веруешь. Что, если потомство твое таким же уродится?

— Все от воспитания зависит. Вы, Феодосия Ивановна, тоже, говорят, не от правоверных родителей произошли.

— Было дело. Хлебнула в юности мирского яда. Вот даже следок на всю жизнь остался. — Она задрала подол своей просторной поневы и продемонстрировала необъятную белую ляжку, украшенную потускневшей татуировкой в виде изящного цветка. — Да только вовремя одумалась и приняла истинную веру.

— И я ведь про то же самое. — Кузьма погладил татуировку, а заодно попытался запустить руку и между ляжек Феодосьи. — Истинная вера даже зверя смиряет…

— Ты лапы-то не распускай. — Она одернула поневу. — Это я тебе только для примера показала. В знак доверия как бы… А почет мы тебе окажем. Размножайся… Не все же нам здесь в заточении пребывать. Авось и выберемся когда-нибудь в Божий мир. Вот твой наследничек и пригодится. Поводырем пойдет впереди всех.

— Да и я в стороне не останусь! — горячо заверил ее Кузьма. — Вы только укажите, в какой стороне от Божий мир находится.

— Покуда он в сердце нашем находится. — Феодосия возложила двуперстие себе на грудь. — А в нужное время знамение свыше поступит.

— Хранилище надежное, ничего не скажешь. — Кузьма, воспользовавшись удобным моментом, не преминул взвесить ее бюст на ладони.

— Тебе бы все охальничать. — Она легонько толкнула его локтем. — Отстань. Не мешай думать. Я сейчас прикинуть должна, какую бабу тебе сподручней обрюхатить.

— А что же вы сами, Феодосья Ивановна? Брезгуете мною?

— Отгуляла я уже свое. Трех парней и пятерых девок родила. Да еще каких! Хватит. И так меня покойный игумен кобылицей называл. Ты, Кузьма, кстати, не знаешь, что это за тварь такая — кобылица? Может, химера какая-нибудь?

— А почему вы меня про это спрашиваете?

— Ты же бываешь везде. Весь подземный мир прошел. — Слова «Шеол» светляки принципиально избегали. — С разными людьми знался. Поговаривают, даже с химерами общаешься.

— Это уж сказки! А кобылицей, как я полагаю, называли самку коня. Были когда-то такие животные. Вы-то ведь еще застали прежнюю жизнь. Должны коней помнить.

— Нет, — покачала головой Феодосья. — Кошку помню. Птичку помню. В клетке у нас жила. А коней не помню… Чем же таким эти кобылицы прославились?

— Плодовитостью. Любострастием. Еще круп имели весьма гладкий и обширный. — Кузьма запустил руку под поневу и погладил задницу Феодосьи, хоть и пышную, но со временем приобретшую форму скорее квадратную, чем округлую.

— Почеши, почеши, — благосклонно кивнула она. — У меня там намедни чирей вскочил. Жирного, должно быть, перекушала… Ох, хорошо! Сразу в голове просветлело. Сведу я тебя, пожалуй, с…

— С Фотиньей! — подсказал Кузьма, не забывший совет изгнанника. — Сестренкой Меланьи Тихой. Очень уж она мне в прошлый раз по вкусу пришлась.

— Не паясничай! Истлела давно твоя Меланья. А Фотинья сейчас не в том сроке, чтобы зачать. Сегодня у вас наследничка не получится.

— Сегодня не получится, мы назавтра продолжим. Стараться будем, — заверил ее Кузьма. — Очень прошу вас, Феодосья Ивановна. Вот подарочек от меня примите.

Он сунул постельной свахе браслет, который не так давно снял со скелета, подвернувшегося ему во Вдовьей пещере.

— Серебро… — Феодосья поднесла браслет поближе к огню. — Маловат мне, правда… Да ладно, сгодится. Дорог не подарок, а уважение. Ты мне сзади левую половинку еще почеши… Да не так, а с душой!

— Завсегда готов услужить. — Кузьма энергично заскреб пятерней по седалищу Феодосьи. — Хоть левую, хоть правую. Хоть сзади, хоть спереди.

— Грабли у тебя еще слабые, чтобы меня спереди чесать. Тут особый искусник нужен… — Она встала и ладонями разгладила свои одежды. — Ладно, пойду… Ты здесь пока будешь обитать?

— Наверное.

— Тогда ожидай. Скоро придет твоя Фотинья.

Девица явилась даже раньше, чем это предполагал Кузьма, привыкший к нерасторопности светляков. Поскольку она несла перед собой все постельные принадлежности, включая перину, лица ее Кузьма сразу не разглядел.

В ответ на его приветствие девица что-то невнятно буркнула и, проследовав в дальний угол, завешанный иконами, занялась приготовлением брачного ложа.

Насколько позволял рассмотреть тусклый свет плошки, со спины она была очень даже ничего, хотя объемом уступала Феодосье раза в два.

— Тебя Фотиньей зовут? — на всякий случай уточнил Кузьма.

— Какая разница! — буркнула девица, взбивая подушку.

— Как — какая? — удивился Кузьма. — Надо же к тебе как-то обращаться. Вдруг мне понадобится что-то… Или в разговоре…

— То, что тебе понадобится, ты и так получишь. А разговаривать мне с тобой никакой охоты нет. —Закончив хлопоты с постелью, девица принялась расплетать косу.

— А чего ты злая такая?

— Будешь тут злой… Не мой нынче черед, понимаешь? Я отдохнуть от вас хотела! А тут тебя бес принес! Больно много мне радости от вашей любви. Спать не дашь, да еще измочалишь, как тряпку.

— Такая твоя бабья доля.

— Не доля это, а мука бесконечная! Свинью к хряку и то раз в году водят. А меня с тех пор, как титьки выросли, почитай, через ночь треплют.

— Понесешь — вот и оставят тебя в покое.

— Как же! И на брюхатых есть свои любители. И на малолеток сопливых. И даже на старух. У нас ведь на одну бабу десять мужиков приходится. Да еще со стороны некоторые вроде тебя наведываются. Попробуй услужи всем. Я ведь молчать собиралась… Так нет, завел ты меня! — Девица стащила с себя кофту, под которой, по обычаям светляков, было поддето еще три-четыре точно таких же.

— Десять на одну… Вам еще повезло, — усмехнулся Кузьма. — У метростроевцев, говорят, сто на одну. И ничего, не жалуются.

— Правильно. У них мужики с мужиками живут. Греха не боятся… Слушай, давай ложиться. Мне завтра на молебен спозаранку вставать да еще свиней надо успеть покормить.

— Разве я против, — охотно согласился Кузьма.

— Светильник сначала погаси. Не собираюсь я перед тобой нагишом выпендриваться.

— Сей момент.

Кузьма пальцем погасил фитиль. Свет он любил как редкое и экзотическое удовольствие, но все важные дела предпочитал обделывать в темноте.

— Ты разве меня не помнишь? — спросил он, залезая под одеяло.

— Почему это я должна тебя помнить? — Давая ему место, девица отодвинулась к стенке. — Разве мы с тобой раньше ложились?

— Я с сестрой твоей ложился. С Меланьей. Ты тогда еще малышкой была.

— Преставилась Меланья.

— Я знаю… Ты на меня, Фотинья, не обижайся. Мне Меланья тогда в душу запала, вот я тебя и захотел.

— Тиной меня лучше зови, — сказала девица уже без прежнего озлобления.

Кожа ее на ощупь напоминала бархат, из которого были изготовлены самые чтимые знамена метростроевцев. Хотя, по понятиям светляков, Тина считалась довольно худощавой, Кузьма, давным-давно не прикасавшийся к женским прелестям (сундукообразная задница постельной свахи Феодосьи была, конечно, не в счет), сладко изумился тому, как много тут имелось всяких изгибов, складок и впадинок, совершенно не свойственных мужскому телу.

— Ты это оставь! — Тина заерзала так, словно на нее напала орава голодных клопов. — Ты дело свое делай. Я не идол, чтобы меня оглаживать, и не икона, чтобы куда ни попадя целовать.

— Дурочка, я ведь ласкаю тебя.

— Не нуждаемся мы в ваших ласках, — ответила Тина, однако ее сопротивление мало-помалу угасло.

Перевернув податливое и легкое тело на живот, Кузьма внезапно наткнулся на изъян — спину и ягодицы Тины покрывали шрамы, такие глубокие, что в них свободно помещался палец.

— Что это? — удивился Кузьма. — Тебя, похоже, плетью стегали!

— Если бы… Лучше сто плетей, чем одно такое приключение. Ты разве про это от Меланьи не слышал?

— Нет.

— Скрыла, значит… У нее такие рубцы тоже имелись. Особенно на левом боку. Да только, как видно, ты с ней руки не распускал. Не то что со мной…

— Кто же вас так изувечил?

— Химера проклятая. На свинарнике врасплох нас застала… Я тогда совсем еще несмышленая была. Помогала, чем могла, Меланье. Вдруг вижу, выплывает на нас из мрака что-то непотребное. Вроде как сеть, из стеклянных нитей сплетенная. Ни головы, ни ног. Наваждение бесовское… Хорошо хоть, что между нами кабаны оказались. Легла та сеть на них, но краем и нас с сестрой задела. Кабаны даже хрюкнуть не успели, а на нас словно столбняк напал. Не можем ни крикнуть, ни шевельнуться. Описались даже со страху… Сколько времени так прошло и не упомню, а только стали кабаны на глазах усыхать. Высосала химера из них все соки. Одни шкуры остались. Стало быть, и нам конец скоро… Жути натерпелись — не приведи Господь! Руки бы на себя, кажется, наложила, да отнялись руки. Спасибо мясникам, которые за кабаном явились. Спасли нас. Изрубили химеру топорами, а что осталось — сожгли. Сама-то она хлипкая оказалась, как студень. Нас водочными примочками да свиным жиром выходили. Только шрамы на всю жизнь остались.

— Эта тварь чертовым пухом называется, — сказал Кузьма. — Или крапивником. Подбирается всегда втихаря, не то что другие химеры. Пару раз и я с ней сталкивался.

— Страшно небось одному по темным норам шляться?

— Привык… А оравой при лампадах жить разве не страшно?

— Тоже страшно. Каждому твой кусок поперек горла стоит, каждый тебя подмять норовит.

— Вот видишь. Потому я и один… А сейчас помолчи. Не отвлекайся. Не до разговоров мне… Пора к делу приступать. — Печальный рассказ Тины почему-то еще больше раззадорил Кузьму.

— Не спеши… Так и быть, поласкай меня еще. Наши-то мужики на ласки скуповаты. Наваливаются, как медведи. Потом вся в синяках ходишь.

— Это от страсти… Тут уж ничего не поделаешь… Природа…

— Ладно уж… Удовлетворяй свою природу, пока я добрая…

Немного попозже Кузьма зажег плошку и без помех рассмотрел все ее шрамы — и ветвящиеся борозды, оставленные чертовым пухом, и глубокие оспины, проделанные клещом-скоморохом, и следы укусов, которые нанес Тине один ненормальный светляк, недавно изнасиловавший ее прямо в свином корыте (имя насильника она держала в тайне, поскольку за такое преступление мужчин здесь публично охолащивали).

— А у тебя ни единой царапинки, — с завистью сказала Тина, проведя пальцем по его впалому животу. — Везучий…

— У нашего брата шрамов не бывает, — объяснил Кузьма. — Первая же серьезная рана, которую я получу, будет и последней. Если химера не добьет, так мох удавит. В тех местах, где я бываю, помощи ждать неоткуда.

— А вот до меня другие вести доходили. Будто бы ты с нетопырями знаешься и они тебе как верные слуги служат. Верно это?

— Верно… — неохотно признался Кузьма (что же тут поделаешь, если посторонние знают о твоей жизни гораздо больше, чем хотелось бы).

— Бр-р-р, — передернула она плечами. — Они же такие противные!

— Это как посмотреть, — возразил Кузьма. — Просто люди их раньше недолюбливали. Дескать, ночные твари, кровососы, пособники темных сил. А если разобраться, ерунда все это, предрассудки. Нам летучие мыши никоим образом не пакостят. Наоборот, помогают. Навоз дают, всякую вредную мошкару уничтожают. Зверьки безвредные, да еще и смышленые. Ты про собак слышала?

— Рассказывали старухи что-то…

— Раньше собаки были людям самыми верными помощниками. Что в хозяйстве, что в охоте, что в дальних странствиях… Вот так примерно и нетопыри. Я на них почти в любом деле могу положиться. Они и дорогу безопасную найдут, и о появлении химер загодя предупредят. Есть такие, что ради меня жизни не пожалеют. Между прочим, они на нас очень многим похожи, хоть и крылья имеют. У самочки две груди вперед торчат. А у самцов здесь, — он сдвинул ладонь Тины пониже, — все точно такое же, как у мужчин. Только, конечно, размером поменьше.

— А перепихиваются они как? — хохотнула Тина, уже позабывшая свои недавние капризы. — В полете?

— Нет. Ради такого случая посадку делают. — Кузьма неизвестно почему смутился.

— Зря! Имей я крылья, так перепихивалась бы только в полете! Как это, наверное, интересно! — мечтательно произнесла она.

— Интересно, — подтвердил Кузьма, поудобнее пристраиваясь к девице. — Если, конечно, ветер не особо сильный…

Еще до того как целиком и полностью предаться всесильному бесу похоти, Кузьма задумал разузнать у Тины о причинах, так сильно изменивших жизнь обители Света. Однако этим планам сначала помешала усталость, ввергнувшая любовников в глубокий сон, а когда раздался удар колокола, призывавшего светляков на утреннюю молитву, выспрашивать что-либо у заспанной девчонки, поспешно натягивающей на себя многочисленные юбки и кофточки, было уже поздно.

Ладно, еще поговорим, будет время, подумал Кузьма, без всякой страсти чмокая Тину в губы.

Принадлежность к безбожникам была хороша тем, что спозаранку тебя никто не трогал. Пока светляки били земные поклоны и хором распевали псалмы, Кузьма успел все сны досмотреть.

Завтрак, поданный Венедимом, был, прямо скажем, не ахти. Одно из двух — либо светляки продолжали пост, истово усмиряя свою плоть, либо гость, по их разумению, не заслуживал более достойного угощения.

— Послушай, Венька, — вкрадчиво сказал Кузьма, наматывая на палец какое-то малосъедобное волоконце. — У вас же в хозяйстве всякой вкуснятины навалом. Вы и свиней разводите, и кур, и червей. Куда это все потом деется?

— Хворым да убогим скармливаем. — Венедим потупил взор.

— А если честно?

— Приторговываем…

— Дело нужное. А что взамен берете? Телефоны у связистов? Отбойные молотки у метростроевцев? Что-то я тут подобного добра не видел. Какой товар у вас в цене?

— Мне сие неведомо.

— Я к чему этот разговор завел… Угостили бы меня свининкой. А о цене сговоримся. В долг, конечно. Не обману. Все, что надо, в самое ближайшее время доставлю.

— Не я это решаю.

— А кто? Эконом?

— Нет, сам игумен, — после некоторой запинки ответил Венедим.

— Трифон Прозорливый? Так мы с ним знакомы. Договоримся.

— Опочил Трифон.

— С чего бы это? — удивился Кузьма. — Крепкий ведь еще был мужик… А кто вместо него?

— Серапион Столпник. — Венедим старательно отводил взгляд в сторону.

— Вот те раз! — Кузьма решил немного позлить собеседника. — А это что еще за птица? Кем он раньше работал? Поваром у Трифона?

— Не злословь. — Венедим поморщился. — Грех это… Раньше Серапион простым схимником был. Со стороны к нам пришел. Босым и голодным. Праведной жизнью заслужил всеобщее уважение. Известен своим подвижничеством и страстотерпием.

— Как же! Все вы подвижники и страстотерпцы! — скривился Кузьма. — Особенно когда на бабе лежите или свинину трескаете. Ты сам-то вон какое пузо нагулял!

— Это не пузо. — Венедим провел рукой от груди к чреву, и под рясой раздался глухой металлический перезвон. — Это вериги.

— Надо же… — Кузьма немного смутился и для верности пощупал железные цепи, скрытые одеждой. — И сколько тут весу?

— Маловато. Даже пуда не будет. Трудно у нас в последнее время с этим делом.

— Я тебе в следующий раз чугунную сковородку подарю, — пообещал Кузьма. — Мне она без надобности, только зря валяется. На четверть пуда точно потянет. Хочешь — на пузе таскай, хочешь — блины пеки.

— Ты бы еще присоветовал мне ночной горшок рядом со святыми ладанками носить, — обиделся Венедим. — Вещи ведь, подобно людям, тоже погаными бывают.

— Ладно, не обижайся. Я ведь от чистого сердца услужить хотел. Нравы ваши мне малоизвестны… Но ты мое предложение игумену все-таки передай.

— Сам передашь, — буркнул Венедим. — Он как раз побеседовать с тобой собирается.

— Когда? — сразу оживился Кузьма.

— Вот поешь, и пойдем.

— Не-е-е, это ты сам ешь. — Кузьма решительно отодвинул миску. — А я у игумена что-нибудь по-вкуснее выпрошу! Пошли к нему.

— Только я хочу предупредить тебя… — Венедим упорно смотрел мимо Кузьмы. — Со мной тебе вольно ерничать да богохульствовать. А вот с игуменом постарайся вести себя пристойно. Он человек строгий. Прояви смирение. От этого тебя не убудет, а вот гордыня может боком вылезти.

— Если ваш Серапион действительно Божий человек, то он должен к заблудшим душам снисхождение иметь. Ведь когда ребенок при крещении на священника писает, он это не по злому умыслу делает, а от первородного невежества. Вот так и я. Ну не сошла на меня благодать — кто тут виноват?

— В нашей общине принято людей в зрелом возрасте крестить. — Венедим встал, лязгнув всеми своими побрякушками. — Благодать же нисходит только на творения Божьи, но отнюдь не на исчадия адовы.

— Это надо еще доказать, что я исчадье адово, — нахмурился Кузьма. — Мелешь языком что ни попадя… За такие слова и по роже схлопотать недолго…

 

СЕРАПИОН СТОЛПНИК

То, что в обители Света ему позволялось передвигаться только с мешком на голове, очень уязвило Кузьму. В прежние времена таких издевательств над дорогим гостем тут никто бы не допустил. Да уж ладно, придется потерпеть. Сначала надо хорошенечко отоспаться, отожраться и… это самое… потешить блуд, как изящно выразилась постельная сваха Феодосья.

В давно обжитых катакомбах обители Света пахло совсем не так, как в глухих и необитаемых подземельях, где Кузьма провел большую часть своей жизни. Теплой берлогой пахло, домашней кислятиной, навозом, кухонным чадом, детскими пеленками, мужским потом, женской плотью. Если бы химеры обладали нюхом (не дай бог, конечно), они давно сбежались бы сюда со всего Шеола, дабы поживиться свеженькой человечинкой.

Запутанный путь, проводником в котором Кузьме служил Венедим, к счастью, оказался недолгим.

Еще до того, как ему было позволено избавиться от мешка, Кузьма догадался, что они находятся сейчас в почти пустом и очень просторном помещении.

Так оно и оказалось. Стены и потолок огромного зала терялись во мраке, который не могли рассеять ни синеватое сияние гнилушек, ни тусклое пламя лампад, чадивших перед черными досками древних икон.

— Мне покинуть вас, отец игумен? — глядя в пол, осведомился Венедим.

— Нет, останься. — Голос, бестелесный и как бы даже потусторонний, исходил откуда-то сверху. — Лучше будет, если ты станешь свидетелем нашей беседы.

Вполне вероятно, что легендарный подвижник и страстотерпец Серапион действительно предпочитал проводить время на верхушке столпа, а не в трапезной или в опочивальне, что нередко ставилось в упрек его предшественнику, Трифону Прозорливому (по слухам, покойный игумен был хоть и косноязычен, зато громко чавкал, расправляясь со жратвой, и еще громче сопел, навалившись на бабу). Как бы то ни было, а какая-то вертикальная конструкция в центре зала угадывалась.

— Мое почтение, отец игумен. — Кузьма отвесил вежливый полупоклон. — Можно тебя так называть?

— Годами я тебе скорее брат, а отцом меня величают только члены общины, — прозвучало из мрака. — Тебе вовсе не обязательно следовать их примеру.

— Тогда пусть будет брат, — кивнул Кузьма. — Меня это вполне устраивает.

— А ведь я тебя примерно так и представлял, Кузьма Индикоплав. — Ровный голос игумена не позволял понять, что это: комплимент или осуждение.

— Какой уж есть, — развел руками Кузьма. — Сам знаю, что на Иосифа Прекрасного не похож.

— Я говорю не о телесном облике, а о нраве.

— И каким же тебе, брат игумен, показался мой нрав?

— Дерзким, скрытным, независимым. Ты, как говорится, себе на уме.

— И это все тебе сверху видно? — Кузьма изобразил восторг, смешанный с недоверием. — Надо же!

— Не только это, но и многое другое. Недаром же я поставлен пастырем над общиной святокатакомбной церкви… Еще я вижу, что с тобой надо держать ухо востро. Особенно в важных делах.

— Я важных дел отродясь ни с кем не заводил. Так, по мелочам… Добыть что-нибудь, весточку передать по назначению, гонцов до нужного места проводить.

— Не скромничай, брат. Числятся за тобой подвиги и посерьезней. Нанимали тебя для тайных дел, и не однажды.

— Пустыми слухами питаешься. — Разговор заходил в область, которой Кузьма очень не хотел касаться. — Я ничем дурным не занимаюсь. Мог бы побожиться, да ты все равно не поверишь. Да и ради чего рисковать? Мне ведь других богатств, кроме сухой лепешки и кружки водяры, не надо.

— Но ведь посылали тебя за Грань. — Голос игумена был по-прежнему подчеркнуто безучастен.

— Кто посылал? — У Кузьмы еще оставалась надежда, что его просто берут на пушку.

— Хотя бы та гнусь сатанинская, которую иные называют темнушниками. Или не было такого?

— Если что и было, брат игумен, то совсем не так, как ты это себе представляешь. — Сейчас нужно было обдумывать каждое слово, удерживаясь и от заведомой лжи, и от явных фактов. — Я ведь повсюду шляюсь. И с разными людьми разговоры веду, вот как с тобой сейчас. Про Грань у меня многие интересовались. Не только одни темнушники.

— И как ты отвечал?

— Как было, так и отвечал. Дескать, доходил я до Грани, было дело. Это всеми кишками чувствуешь. Выворачивает, как после хорошей пьянки. Только дальше — ни-ни. Зачем жизнь гробить? Да и темный это вопрос. Про Грань рассуждать то же самое, что и про загробный мир.

— Эту байку, брат Кузьма, я тоже слышал. И, признаться, не верю ей. Уж слишком вы бедовый народ, выползки, чтобы Грани испугаться. Ведь всю преисподнюю прошли. О вас такие легенды ходят…

— Я за других не ответчик. Ты их, брат игумен, лучше сам спроси.

— Некого спрашивать. Пропали куда-то почти все выползки. С чего бы это?

— Лично я про это первый раз слышу. Мы между собой редко встречаемся. Шеол большой… Ну а коль пропали, ничего тут странного нет. Жизнь у нас опасная. То на химеру напорешься, то в бездну провалишься, то потоп тебя смоет, то заплутаешь в каком-нибудь лабиринте… Со смертью в обнимку ходим.

— А если все выползки за Грань ушли?

— Зачем им это?

— Вдруг там жизнь такая настала, что и возвращаться не хочется? Царство Божье за Гранью воцарилось.

— Кто-нибудь обязательно вернулся бы. — Кузьма с сомнением покачал головой. — Так не бывает, чтобы назад не тянуло.

— Из царства Божьего в преисподнюю? — Игумен усмехнулся, но как-то недобро. — Впрочем, что с вас, безбожников, взять… А, допустим, нет обратного пути? Дитя, из утробы матери выходящее, вопит от страха перед новым миром. Да только назад вернуться при всем своем желании не может.

— Брат игумен, возможно, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Тогда весь разговор наш впустую… Я всю жизнь по Шеолу скитаюсь. Много чего повидал и многого наслушался. Про Грань говорят даже чаще, чем про баб или жратву. Особенно по пьянке. Да только все это бабушкины сказки. Я их еще с детства знаю. Того, что было за Гранью раньше, давно нет. Не выжить там ни людям, ни зверям. Мох-костолом сверху вниз лезет. Химеры оттуда же приходят. Здесь сейчас наше место, в Шеоле. А если и придется уходить куда-то, так только еще глубже под землю.

— На самое дно преисподней?.. — Игумен на пару мгновений умолк, но тут же задал совершенно неожиданный вопрос: — Ты Писание читал?

— Представление имею.

— О втором пришествии знаешь?

— Осведомлен.

— А что, если оно уже состоялось? А мы пересидели под землей не только царство антихриста, но и пришествие Спасителя?

— Без вас бы такое событие не обошлось.

— Почему? Забыли о нас. И люди забыли, и ангелы.

— Относительно людей я с тобой, брат игумен, согласен. А вот ангелы забывчивостью вроде не страдают. Придет время, всех на Страшный суд позовут.

— Позовут только тех, кто не глубже двух саженей под землей зарыт. Да и зачем звать на Страшный суд тех, кто и так в преисподней обретается?

— Разве тут плохо? — вполне серьезно поинтересовался Кузьма, кроме Шеола ничего другого в своей жизни не видевший.

— Не для людей эта бездна кромешная предназначена, а для злых духов и их приспешников. Наши души к свету рвутся. К престолу Господнему.

— А раньше почему не рвались? Я даже разговоров таких упомнить не могу, хотя бывал здесь раньше неоднократно и с разными людьми, вплоть до Трифона Прозорливого, запросто беседовал.

— Раньше на душах братьев наших груз грехов висел. Обжорство, лень, прелюбодеяние. Сам Трифон, царство ему небесное, пример в этом подавал. Повредилась истинная вера. Не о небесном радели, а о мирском.

— Теперь, значит, все изменилось?

— Не все, но многое. Грешники наказаны. Еретики изгнаны вон. Паства в молельни вернулась. Постом, подвижничеством и тяжким трудом смиряет свою плоть, дабы очистить душу.

— Рад за вас. Только я здесь с какого боку припека?

— Сейчас узнаешь, не спеши. Образа видишь? Между прочим, все строгановского письма. От прадедов нам достались… Выбери любой.

— Может, не надо? — замялся Кузьма, уже догадавшийся, что его хотят вовлечь в какую-то непонятную и скорее всего опасную игру. — Еще оскверню ненароком…

— Если осквернишь, мы их заново освятим. Иди, не бойся.

— Я и не боюсь… — машинально пробормотал Кузьма.

Надо было бы получше разглядеть пресловутый столп, да и самого столпника в придачу, но иконы находились совсем в другой стороне. Кузьма двинулся к ним нехотя, словно к месту экзекуции. Венедим следовал за ним шаг в шаг, буквально в затылок дышал. Не ровен час долбанет своей веригой по темечку — и увернуться не успеешь.

— Веня, предупреждаю, ты ко мне сзади не заходи! — Кузьма резко остановился. — Я не курица, а ты не петух. Держись на расстоянии.

— Зачем браниться, брат Кузьма? — донеслось со столпа. — Здесь как-никак святое место.

— А чего он лезет! У меня, может, болезнь такая. Не переношу, когда у меня за спиной кто-нибудь трется.

Отбрехиваясь таким образом, Кузьма приблизился к широкому киоту и с опаской взял в руки первую попавшуюся икону. Деревянная доска, лишенная оклада, оказалась на удивление легкой.

— Что ты видишь на сием образе? — вновь подал голос игумен.

— Подожди, дай разобраться. — Кузьма поднес Доску поближе к свету лампады. — Даже и не пойму, что здесь к чему…

— Спасителя видишь? Или угодников?

— Да тут всякого народу полно.

— Такой образ называется «людница». Чем народ занят? В аду мучается, пирует или кается?

— Вроде идут куда-то… Впереди один с кружком вокруг головы и с крестом в руке.

— Это Спаситель, — пояснил игумен, и Кузьма заметил, что Венедим быстро перекрестился двуперстием. — А вокруг головы у него нимб.

— Так… — Кузьма, чувствуя себя дурак дураком, продолжал изучать сильно помутневшую от времени и копоти икону. — Вслед за Спасителем целая череда мужиков топает. Все сплошь лысые и бородатые. Есть, правда, и пара баб. К воротам идут, у которых обе половинки сорваны. Сверху ангелы с трубами порхают.

— Достаточно, — произнес игумен таким тоном, словно сам только что обзавелся нимбом. — Восславим Господа за ниспосланное нам знамение. Из многих иных образов ты, Кузьма Индикоплав, выбрал именно тот, который олицетворяет подспудный смысл нашей беседы.

— Не понял… — Кузьма повертел икону в руках и даже на обратную сторону глянул, но там не было ничего, кроме дырок, оставленных жуками-древоточцами.

— Сия сцена изображает Спасителя, выводящего из преисподней праведников-пращуров начиная с Адама и Ноя. Сломанные ворота есть врата ада. За ними сияет свет Божьего царства… Что мешает нам, смертным людям, последовать примеру предков и покинуть это место, более пристойное для крыс и нетопырей? Нехоженой дорогой поднимемся к свету и преодолеем Грань, как Спаситель некогда преодолел адские врата.

Венедим вновь перекрестился и, забормотав что-то, уткнулся носом в сложенные ладони, а Кузьма, вернув икону на прежнее место, с подозрением произнес:

— Не меня ли, брат игумен, ты метишь на место Спасителя?

— Что ты! Окстись. Свою паству я поведу сам. Ты же должен разведать самый короткий и безопасный путь, а кроме того, определить место, где удобнее всего преодолеть Грань.

— Ничего себе задачка! А если я не соглашусь?

— Сначала оцени те выгоды, которые ты получишь в случае успеха.

— Интересно… Не иначе как в святые меня запишете?

— Не сразу. Сначала ты будешь крещен и рукоположен в один из наивысших санов святокатакомбной церкви, а заодно очистишься от всех грехов и заслужишь вечное спасение. Это уже немало. Впоследствии можешь стать и святым, если примешь обет постника, плотеубийцы, затворника или вережника.

— Заманчивое предложение. — Кузьма почесал затылок. — Только уж больно много чести для какого-то приблудного безбожника.

— Как раз из среды безбожников и язычников и выходят самые рьяные слуги Господни. Пример тому — князь литовский Довмонт, принявший крещение уже в зрелом возрасте. Впоследствии за многочисленные христианские добродетели он был причислен к сонму святых.

— Кем он после крещения стал — постником или затворником?

— Он стал князем псковским.

— Это другое дело. Это понятно… Ну а что ждет меня в случае отказа?

— Не стоит заранее обсуждать это… От такого предложения может отказаться только самоубийца, а ты на самоубийцу не похож.

— Тоже понятно. — Кузьма поскучнел. — А обмануться не боитесь? Вдруг я на словах соглашусь, а на самом деле махну на все рукой и смоюсь куда подальше? Шеол большой. Ищи меня там, свищи.

— Не беспокойся об этом, брат Кузьма. На столь богоугодное дело человека нельзя посылать одного. Со свитой пойдешь, как иерарх. Она за тобой в пути и присмотрит.

— Весьма дальновидное решение… А если по-другому договориться? Я вашу братву куда надо отведу, а они меня назад с миром отпустят.

— Не хочешь, значит, в царство Божье?

— Не хочу.

— Почему?

— У вас свой Бог, у меня свой, — уклончиво ответил Кузьма.

— Как же, интересно, твой Бог выглядит?

— Зачем ему как-то выглядеть… Бог — это все сущее. Я, ты, песок, камень, вода, огонь, мысли. Все на свете.

— И химеры и мох?

— Конечно. Ведь ваш Бог допускает существование сатаны. Если химеры существуют, значит, они для чего-то нужны.

— Не злоупотребляй нашим долготерпением, Кузьма Индикоплав, — произнес игумен после тяжкого вздоха. — Язык твой так и просит раскаленных клещей.

— Вот еще одно различие между твоим и моим Богом, брат игумен. — Кузьма и сам понимал, что зарвался, но остановиться уже не мог. — Твой Бог — принуждение. А мой — воля.

— Мой Бог примет всех. Твой — тебя одного, — жестко возразил игумен. — Вольные люди, к коим ты себя причисляешь, не приемлют законов общества. Они полагаются только на самих себя. Скажи, а куда деваться малым, старым, сирым и убогим? Они спасутся, только опершись на истинного Бога, а через него — и друг на друга. Со временем ты это поймешь. Когда ноги ослабнут и разум затуманится, ты сам явишься к нам, но боюсь, что будет уже поздно.

— Поживем — увидим. По крайней мере я никому не навязываю свою веру. Не навязывайте и вы свою мне. А относительно твоего предложения, отец игумен, мне надо подумать.

— Только до следующей заутрени, — отрезал игумен.

— Что за спешка? Дайте хотя бы недельку.

— Ты не на торжище. Даю тебе сутки. А чтобы лучше думалось, посидишь пока на хлебе и воде. Если раздумья затянутся, на второй день получишь только воду. На третий день останешься вообще без ничего. Голод и жажда весьма просветляют разум. Уж в этом-то ты мне можешь поверить.

— Тебе со столпа, конечно, виднее… Хочу сказать, что мой разум хитро устроен. Он не только от голода, но и от добрых слов просветляется. Согласен я. Согласен на все твои условия. Только дай чуток передохнуть. Я ведь забыл, когда последний раз горячее ел и бабу за цыцки держал. Не считая, конечно, этой ночи…

— Не смей произносить мерзкие слова в присутствии ликов Господних… То, что ты принял мое предложение, — хорошо. Плохо, что ты принял его по принуждению, а не по доброй воле. Хотя я не теряю надежды, что благодать Божья еще снизойдет на тебя. Отныне брат Венедим, известный своим подвижничеством, будет не только твоим поводырем, но и духовным наставником. Ему случалось возвращать на путь истинный и более отпетых грешников.

— Разберемся… — буркнул Кузьма. — Ты бы лучше, брат игумен, распорядился насчет моего содержания. Перед дальней дорогой надо бы силы подкрепить. Ну и вообще… отдохнуть по-людски.

— Это на усмотрение брата Венедима… Ступайте с Богом. — Было слышно, как игумен завозился на своем столпе — то ли затекшие ноги разминал, то ли чесался.

Перед тем как Кузьме вновь нахлобучили на голову мешок, он успел через плечо глянуть в ту сторону, где сейчас должен был находиться Серапион Столпник. Глянул — и чуть не ахнул.

Под сводами зала, на высоте двух саженей жутко мерцали багровые глаза, словно там примостился не человек, а огромнейшая злая крыса.

Хорошенького пастыря заимели себе светляки. Ничего не скажешь!

— С чего начнем? — поинтересовался Венедим, когда они вернулись в келью.

— В смысле поесть? — Кузьме пришлось сделать над собой усилие, дабы отогнать кошмарное видение, очевидцем которого он только что стал. — Тащи всего и побольше.

Однако тут его ждало разочарование. Венедим имел в виду совсем другое, а именно — приобщение к вере.

— С чего начнем? — повторил он. — С Моисеевых заветов? Или сразу Христовыми займемся?

— Это тебе надо? — поморщился Кузьма.

— Это тебе надо, — назидательно произнес Венедим.

— Что мне надо, только мне одному известно, — категорически заявил Кузьма. — Обед скоро?

— Все в свой черед.

— Тогда можешь рассказать мне перед обедом какую-нибудь байку. По твоему усмотрению, как выражается брат игумен.

— Историю Иова знаешь?

— А это интересно?

— Скорее поучительно. Пример того, как тверд бывает в вере истинный праведник.

— Давай. — Кузьма улегся на каменную лавку, и при воспоминании о вчерашней ночи все нутро его томительно заныло.

— Жил на свете благочестивый и непорочный человек по имени Иов. Имзл он немало взрослых детей и несметные богатства, нажитые честным трудом. Иов был так истов в вере и так остерегался всякого греха, что Бог однажды похвалил его в присутствии сатаны.

— А они что, в гости друг к другу захаживали?

— Сие тебя не касается… Бог изрек, что нет на земле другого столь же непорочного, справедливого и богобоязненного человека. На это сатана возразил, что благочестие Иова корыстное, поскольку его счастье и благосостояние охраняет сам Бог. И едва только всему этому будет положен конец, как показное благочестие окончится.

— Сатана был прав, как всегда. — Кузьму начало клонить в сон.

— Бог принял вызов и отдал Иова в руки сатане, позволив испытать его праведность. С этой минуты на Иова посыпались беды. Один за другим явились четыре вестника, сообщив, что все его стада пропали, а сыновья и дочери погибли в огне, внезапно охватившем дом. Другой бы проклял Бога, а Иов разодрал на себе одежды, обрил в знак скорби голову, пал на колени и возвестил буквально следующее: «Нагим я вышел из чрева матери, нагим и возвращусь. Господь дал, Господь и взял!» Запомни эти слова, брат Кузьма.

— Постараюсь… Тем более что сказано в самую точку. Только не пойму, куда ты клонишь?

— Когда-нибудь поймешь… Слушай дальше. Сатана требует продолжения испытаний, и Бог соглашается на это.

— Жестокосердный у вас Бог.

— Не тебе об этом судить… Сатана между тем поразил Иова лютой проказой. Бедняга сидел в пепле и скоблил свои язвы куском черепицы. Видя эти страдания, жена посоветовала ему возвести на Бога хулу и умереть. Иов в ответ обозвал ее безумной. По его мнению, зло нужно было принимать от Бога с такой же благодарностью, как и добро. Тут к Иову явились трое друзей, дабы поддержать его в беде. Вначале они пытались успокоить несчастного, говоря, что человек рождается для страданий, как искра для полета, а все превратности жизни происходят по воле слепого случая.

— Разве не так?

— Конечно, не так. Ничто в мире не происходит без воли Вседержителя. Но об этом после… Вскоре между Иовом и друзьями разгорелся горячий спор, в котором они убеждали его, что нет наказания без вины и если тот невиновен, то следует обратиться за помощью к Богу, к его беспристрастному суду. Иов же настаивал на том, что нельзя оправдываться перед всесильным Создателем, которому известно не только прошлое и настоящее, но и будущее. Спор продолжался, муки Иова становились нестерпимыми, и постепенно его вера в справедливость Божественного промысла начала слабеть.

— Давно пора. — Мало-помалу рассказ Венедима увлек Кузьму, и он даже про сон забыл.

Венедим, не обращая внимания на его реплику, продолжал:

— Дело дошло до того, что Иов стал упрекать Бога в несправедливости, чему якобы имелось немало примеров. Где-то обижают сирот, у вдовы берут в залог последнего осла, бездомные ночуют в чистом поле, бедным нет спасения от притеснений, зато воры и убийцы чувствуют себя вольготно. Спор зашел в тупик. И сам Иов, и его докучливые утешители умолкли. Тогда голос подал оказавшийся поблизости молодой мудрец по имени Елиуй…

— Как-как? — переспросил Кузьма.

— Е-ли-уй.

— Ну и имечко… Ладно, давай дальше.

— Елиуй возмущался тем, что Иов оправдывает себя, а не Бога. «Не может быть у Бога неправды!» — воскликнул он. По мнению Елиуя, страдания посылаются людям с благой целью. Это не кара, а средство духовного просветления. Здесь в спор вмешался сам Вседержитель, скрывавшийся в грозовой туче. Из его гневной речи можно было понять, что человеку не дано проникнуть в Божественный промысел, породивший не только землю со всеми ее обитателями, но также небо и небесные светила.. Как пример своих безграничных возможностей он упомянул чудовищ — бегемота и левиафана, чья мощь многократно превышает человеческую. Устрашенный Иов раскаялся. Его друзья, допустившие в споре выпады против Бога, заслужили кары, однако благодаря мольбам Иова получили прощение. Затем Бог возвратил страдальцу здоровье и все богатства в двойном размере. У него родились новые дети в прежнем количестве, да такие, что лучше их не было на земле. В достатке и счастье Иов прожил еще много лет и видел потомков своих вплоть до четвертого колена. Умер он, вдоволь насытившись жизнью. — Венедим умолк и вопросительно уставился на Кузьму.

— Все? — поинтересовался тот.

— Все, — кивнул Венедим. — А теперь ответь, как ты понял эту притчу?

— Сказка как сказка… Я, честно сказать, большего ожидал. Пусть бы Иов восстал на Бога, а тот напустил на него своих чудовищ… Там неувязка получается… Ведь ты заранее предупредил, что это есть пример того, как стоек бывает в вере праведник. Но твой-то Иов в конце концов возроптал на Господа. И даже речи этого… как его… Елилуя… его не очень вразумили. Не пригрози ему сам Бог бегемотом и левиафаном, еще неизвестно, чем бы вся эта волынка закончилась.

— То, что Иов возроптал на Бога, только доказывает истинность этой истории. Даже сам Спаситель, принимая смертные муки, возроптал однажды на свою участь…. Да, Иов пал духом, но все же сумел пересилить себя и остался верен Господу, за что впоследствии получил заслуженное воздаяние… Как ты думаешь, почему для первой нашей беседы я выбрал именно это место Писания?

— Ума не приложу.

— Дабы ты сразу усвоил — деяния Господа непостижимы, и спасти человека может только безграничное упование на его волю. Пусть судьба Иова сегодня не задела тебя. Зерно нередко падает на скудную почву. Но завтра я поведаю тебе другую историю. Об Адаме и Еве. О древе познания и змее-искусителе. Об Авеле, павшем от руки брата своего Каина. О праведнике Ное. О всемирном потопе. О притчах Соломоновых и псалмах Давидовых. О десяти заповедях и семи смертных грехах. Уверен, что хотя бы малая толика западет в твое сердце. Если даст росток одно зерно, за ним потянутся и другие. Пройдет какое-то время, и скудный камень твоей души превратится в тучную ниву, готовую родить обильный Урожай добра и света. Тогда ты сам пожелаешь приобщиться к Богу.

— Складно говоришь, Веня. — Кузьма даже похлопал в ладони, как это делали метростроевцы на своих бесконечных заседаниях. — Тебе бы не веру проповедовать, а лавку бросового товара на торжище держать. Ты бы там ржавый гвоздь за новенький клинок выдал. Я не Иов, мне на Бога нечего жаловаться. Пусть себе… Зато я на ваших братьев и сестер вдоволь нагляделся. Если уж кто Божьим заветам не следует, так это они. И пожрать не дураки, и выпить, и украсть, и в блуд пуститься. Неужели ради этого еще и молиться нужно?

— Повторяю: все в руках Божьих… Не может каждый человек быть праведником. Это как волос, растущий внутрь кожи. Но для того и существуют праведники, чтобы на них равнялись другие. Совершая подвиги милосердия, страстотерпия и самоистязания, они рано или поздно увлекут за собой тех, чья душа ныне черства, а сердце заледенело. Мир переменится, и это может произойти только через веру. Вся мудрость тысяч поколений сосредоточена в Писании. Правда, оно многое теряет в пересказе. Его надо читать самому. Ты умеешь читать?

— Мать учила когда-то. Только книги у нее были совсем другие: «Биология рукокрылых», «Справочник медицинского работника» да «Основы зоопсихологии».

— Наверное, это греховные книги. Они созданы людьми. А Писание есть откровение Божье. Какие слова там звучат! Послушай из того же Иова. Это Господь описывает левиафана. — Венедим заговорил совсем по-другому, тихо и проникновенно: — «Дыхание его раскаляет угли, а из пасти его выходит пламя. На холке его обитает сила, а впереди бежит ужас. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. От его чихания возникает свет, а глаза у него, как ресницы зари. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Свисту дротика он смеется. Он кипятит пучину, и море превращается в горячую грязь. Он оставляет за собой светящуюся стезю, и бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему, потому что он сотворен бесстрашным». Впечатляет, правда?

— Спорить не буду. Даже мороз по коже пробирает. Не левиафан, а прямо химера какая-то.

— А вот это совсем другое. Из «Песни песней». — Венедим так воодушевился, что даже вскочил на ноги. — «О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Глаза твои голубиные под кудрями твоими. Как лента алые губы твои и уста твои любезны. Как половинки гранатового яблока — ланиты твои. Два сосца твои, как две молодые серны, пасущиеся между лилиями. О, как любезны ласки твои! Сотовый мед капает из уст твоих. Мед и молоко под языком твоим!»

— Ты бы, Веня, успокоился, а на ночь заказал у Феодосии горячую девку. Развеешься немного. А то так и умом тронуться недолго.

— Не дозволены мне плотские утехи, — Венедим сел, едва переводя дух, — обет воздержания и плотеубийства лежит на мне. Через телесные страдания хочу достичь духовных высот.

— Кондрашку ты достигнешь. Для такого бугая, как ты, воздержание вредно.

— Искушаешь меня? — Венедим криво усмехнулся. — Зря. Ничего не выйдет… Меня каждый день искушают. Привык.

— Завидую. Мне бы так устроиться… Слушай, а как ты относишься к игумену? — Кузьма до сих пор не мог забыть багровые глаза, зловеще горящие во мраке.

— Здесь он наместник Бога… — Венедим почему-то растерялся. — Как я могу к нему относиться?

— Что-то необычное в нем есть… Ты не замечал?

— Я не смотрю на него. Я ему внимаю.

— Конечно! Наместник Бога! Большая шишка. А в меня вцепился, как химера какая-то. Начал за здравие, а кончил за упокой. Голодом вздумал стращать. Подумаешь! Да я, бывало, по десять дней кряду ничего не ел!

— Как бы тебе не пострадать за свое злоязычие. Не вводи меня в гнев. А иначе будешь наказан лишением пищи.

— Все, беру свои слова обратно! — Кузьма вскинул вверх обе руки. — Оговорился я. С каждым может случиться. А игумен ваш просто сокровище. Ну прямо агнец Божий! Другого столь душевного и кроткого человека я еще не встречал… И надеюсь, больше не встречу.

— Паясничаешь? Ну-ну… Обед ты свой получишь, не сомневайся. Мы не звери. А наш разговор продолжим опосля.

— С удовольствием. Перескажешь мне что-нибудь вроде «Песни песней».

— На этот раз рассказывать будешь ты. Я хочу знать все подробности о путях, которыми мы пойдем через преисподнюю.

— Мы? — удивился Кузьма.

— Отныне я буду всюду сопровождать тебя. Вплоть до самой Грани. А если потребуется, то и за Грань. Такова воля игумена. Если все сложится благополучно, к концу пути я постараюсь обратить тебя в истинную веру.

— А я тебя — в еретиканство.

 

ОБВИНЕНИЕ

Как и следовало ожидать, послеобеденный разговор не удался. Во-первых, Кузьму, осоловевшего от пусть и не особо качественной, зато обильной пищи, неудержимо клонило ко сну. Во-вторых, он не собирался делиться со светляками сведениями о тайнах преисподней, то бишь Шеола.

Отделавшись парочкой басен, хоть и жутковатых, но с реальной действительностью ничего общего не имевших, Кузьма растянулся на лавке и демонстративно зевнул. Трудно сказать, понял ли Венедим, что его водят за нос, либо нет, но он решил оставить подопечного в покое, тем более что на это были и другие причины — у постника и плотеубийцы, питавшегося лишь жиденькой кашей, вдруг прихватило живот.

— Это тебя Бог наказывает, — пробормотал Кузьма сквозь сон. — Поститься тоже надо с умом. Излишнее рвение ни в каком деле на пользу не идет.

Проснулся он от першения в носу. Рядом, заняв на лавке почти все свободное место, восседала постельная сваха Феодосия Акудница и щекотала ему нос петушиным пером.

— Просыпайся, касатик, — томным голосом пропела она. — Время позднее. Скоро всех баб и девок по постелям разберут. Аль у тебя уже охота пропала?

— Прошу прощения, матушка. — Кузьма чих-пул. — Сморило меня что-то… А где брат Венедим?

— Зачем он тебе в такую пору? Неужто содомский грех замыслили сотворить? — хохотнула она.

— Все шутите… А мне не до шуток. Тут так выходит, что без его соизволения мне и шагу ступить нельзя. Все мои утехи теперь от его воли зависят.

— Сопляк он еще! — фыркнула Феодосия. — Ночью я в обители хозяйка. На мои права еще никто не смел покуситься… Да и занедужил что-то твой Венедим. Желудочное послабление. От нужника дальше трех шагов отойти не может.

— И часто такое с подвижниками бывает?

— Случается… Ты лучше скажи, с кем нынче лечь хочешь?

— А есть выбор?

— Для тебя, касатик, все есть.

— За что такая честь?

— Подарочек твой по душе пришелся. В следующий раз еще что-нибудь принеси. Ты ведь, говорят, в дальнюю дорогу собрался?

— Кто говорит? — насторожился Кузьма, уверенный, что, кроме Венедима, других свидетелей его беседы с игуменом не имелось.

— Земля слухами полнится, а уж наша обитель — тем более. Любят людишки лясы поточить… Али я относительно дальней дороги не права?

— Я на одном месте никогда долго не засиживаюсь, — ответил Кузьма уклончиво. — Отдохну чуток и дальше. Меня ноги кормят.

— Кто ж спорит… Только я слыхала, что теперь ты не абы куда идешь, а к самой Грани. И не по собственной воле, а по чужому наущению… Не томи душу — расскажи. Я тебе за это самую сладку девку подсуну. А хочешь — сама с тобой лягу. Я хоть и в годах, но такое умею, что со мной ни одна молодуха не сравнится.

Предложение было, конечно, заманчивое, хотя в чем-то и сомнительное. В человеческое бескорыстие Кузьма давно не верил, а тем более не ожидал найти его в Феодосии, всем известной сплетнице и интриганке. Одним только женским любопытством ее вопросы объяснить было нельзя. Скорее всего в обители Света опять плелись тайные козни, в которые каким-то образом хотели впутать Кузьму. Только этого ему и не хватало!

— Ваши достоинства известны, — сказал Кузьма, поглаживая обширную ляжку Феодосии. — Кто же от такого счастья откажется? Только мне одно неясно…

— Что, касатик? — Феодосия всем телом навалилась на него, и это было посерьезнее, чем объятия химеры-няньки.

— С чего начнем? Сначала поговорим, а потом ляжем или наоборот?

— А все сразу, — жарко зашептала Феодосия. — Ты говори… только все как на духу, а я делом займусь.

Лицо Кузьмы вдруг оказалось между двумя голыми грудями, хотя и весьма увесистыми, однако по форме почти безупречными. Тут бы он, наверное, и сдался, поскольку долго сопротивляться подобному напору не смог бы ни один нормальный мужик, но сзади стукнула дверь (запоров у светляков отродясь не водилось), и кто-то деликатно похлопал Феодосию по спине.

— Чего припер, охальник? — оторвавшись от Кузьмы, взъярилась она, однако тут же присмирела и совсем другим тоном продолжала: — А, это ты, Венедимушка… Оклемался уже? С выздоровленьицем… А мы тут с Кузьмой побаловаться собрались. Ты ничего против не имеешь?

— Вольному воля, — не сказал, а выдавил из себя Венедим. — Только ты выйди пока. После зайдешь. И под дверями не подслушивай.

— Когда это я подслушивала? — обиделась Феодосия, заправляя под одежду свои замечательные буфера.

— Да, почитай, всю жизнь. Меня еще мать-покойница предупреждала, чтобы я тебя остерегался.

— Мать твоя, царство ей небесное, и не такое могла сказать. Еще та штучка была… Ее грехи ни тебе, ни твоим детям не замолить. А впрочем, разве у таких, как ты, бывают дети?..

Она удалилась царственной походкой, высоко неся голову и ворочая ягодицами, как жерновами (увы, не подфартило сегодня Кузьме добраться до них). Венедим хоть и еле держался на ногах, однако не поленился проводить Феодосию до дверей — очевидно, и в самом деле боялся, как бы та не подслушала предстоящий разговор.

Вернуться назад у него не хватило сил: так и сел прямо на пороге, привалившись спиной к дверному косяку. Был он сейчас бледнее любого священному-ченика, зато смотрел прямо и глаз по своей привычке в сторону не отводил.

— Зачем она приходила? — спросил Венедим голосом слабым, но твердым.

— А тебе не понятно? — буркнул Кузьма. Нельзя сказать, чтобы подобный поворот событий устраивал его.

— Думаешь, на блуд ее потянуло? Как бы не так! Феодосия без задней мысли ничего не делает. И уж ни под кого-нибудь ляжет, то с умыслом. Говорят, что это именно она довела Трифона Прозорливого до смерти. Такая кого хочешь заездит — хоть мужика, хоть хряка-производителя.

— Со мной такие номера не проходят. Я из лап химеры уходил… Эх, пришел бы ты, Веня, на полчасика позже!

— Плохие новости, — вздохнул Венедим. — Потому и пришел… Темнушники проведали про то, что ты здесь.

— Ну и что? Какое им до меня может быть дело? Я темнушникам ничего не должен.

— Выходит, должен. Говорят, что ты к их дозору тайком подобрался и всех жизни лишил самым зверским образом.

— Врут! — отмахнулся Кузьма, хотя предчувствия у него появились самые нехорошие. — Я к этому делу непричастен. Их тварь неведомая растерзала. Причем такая, что ей самая злобная химера в подметки не годится. Сам подумай, может ли один человек другого на железный штырь насадить, если этот штырь к тому же под самым потолком торчит?

— Это ты так говоришь. А темнушники говорят совсем другое и требуют, чтобы тебя выдали им на расправу.

— Подожди… — Кузьма задумался. — Я ведь всего сутки у вас. Как они успели узнать?

— Вот то-то и оно. Кто-то из наших донес. А меня отравили, чтобы я за тобой не присматривал.

— Сколько человек знает, что я здесь?

— Видели тебя многие. Но про то, что ты именно Кузьма Индикоплав, знают только… — он стал загибать пальцы на руке, — я, игумен, трое стражников, привратник, да две бабы эти, Феодосия и Фотинья.

— Бабы или стражники могли слух по обители пустить.

— Всех их сразу предупредили, чтобы язык за зубами держали.

— Ба! — Кузьма шлепнул себя ладонью по лбу. — Совсем забыл. На подходе к обители встретился мне один тип. Из ваших, изгнанник. Он меня по голосу опознал.

— Это где примерно было?

— Недалеко от того места, где меня задержали.

— В Буячьей норе… Нет, туда темнушники не сунутся. Изгнанник здесь ни при чем. Он мне слабительной соли в еду подсыпать не мог.

— Не совпадение ли это? У постников брюхо деликатное, слабое. Могло тебя и по какой-то другой причине прихватить… Попил, например, тухлой водицы.

— Разве это совпадение! — болезненно скривился Венедим. — Остатки моей каши поросенку скормили. Так его так пронесло, что едва копыта не протянул.

— Стряпух надо выспросить.

— Выспросили уже. И даже с пристрастием. Посторонних мужиков на кухне не было, а Фотинья и Феодосия там с самого утра вертелись.

— Фотинья, думаю, такое сделать не могла.

— И я так думаю, — кивнул Венедим. — Она в это время всегда на кухню за отбросами приходит. А вот Феодосия там гость редкий. Никто и не упомнит, когда ее в предыдущий раз видели.

— Неужто Феодосия с темнушниками знается?

— С нее станется. На всю общину обижена. Прежний игумен ей чем-то не угодил, а уж новый тем более. Не у дел ее хочет оставить. Дескать, святое дело продления рода человеческого она превратила в блудодейство и источник наживы. Чуть ли не торгует девками… Вот она и столковалась с темнушниками. Хочет, наверное, с их помощью прежние порядки вернуть. Или сама к ним уйдет да еще самых лучших девок с собой прихватит.

— Но это все, так сказать, ваши заботы. Почему у меня от них должна голова болеть?

— Темнушники давно за нами присматривают. Догадываются, видно, что мы путь за Грань ищем. Если такое удастся, здесь вся расстановка сил изменится. Вдруг мы союзников себе найдем или какое-нибудь страшное оружие добудем? Сами-то они преисподнюю покидать не желают. Обжились, отродье бандитское. Нет для них законов. Ни человеческих, ни Божьих… Какая им выгода, если Кузьма Индикоплав другим будет служить?

— Гады… Я ведь для них немало хорошего сделал.

— Вот они все это тебе и припомнят.

— А если их просто послать подальше? — встрепенулся Кузьма. — Дескать, не знаем мы никакого Кузьму Индикоплава?

— Пробовали уже. — Венедим слабо махнул рукой. — Только темнушники на это не клюнули. Грозятся взрывчатку применить.

— Откуда у них взрывчатка?

— Говорят, купили у метростроевцев. А по другим сведениям, сами научились делать.

— Отдадите, значит, меня? — Кузьма исподлобья глянул на Венедима.

— Не знаю… Переговоры еще идут. Игумен за тебя трех баб предлагает. Любых, на выбор.

— И что?

— Не соглашаются они. Вынь да положь им Кузьму Индикоплава. Последними словами тебя костерят. Суд обещают устроить.

— Знаю я их суд. Отведут шагов на сто и прикончат в каком-нибудь тупичке… Скорее всего они не на меня одного, а на всех выползков взъярились. Недаром ведь игумен говорил, что нашего брата почти не осталось. Мы у темнушников, как кость в горле, торчим… Слушай, Веня, а не податься ли мне сейчас в бега? Скажешь, что упустил по слабости телесной. С недужного какой спрос…

— Ты сбежишь, а мы из-за тебя в братскую могилу ляжем? — Бледность Венедима не только дошла до крайнего предела, но, похоже, даже преодолела его. — Темнушники зря грозиться не будут. Если пообещали взорвать — обязательно взорвут. Когда из-за Бабушкиного туннеля спор вышел, они дюжину наших без зазрения совести порешили. Помнишь тот случай?

— Слыхал…

— Так что жди смиренно своей участи, как ждал наш Спаситель. А я, ради укрепления твоего духа, поведаю поучительную историю о скитаниях и злоключениях пророка Ионы.

— Да пошел ты со своим Ионой куда подальше! — Кузьма перевернулся на другой бок, лицом к стенке, и натянул на голову полу куртки.

Приговор ему еще не был вынесен, да и за ночь все могло измениться к лучшему, но спалось Кузьме плохо, вернее — вообще не спалось.

Ясно было, что убежать из обители Света ему не позволят. Наверное, уже с десяток бугаев за дверями караулит.

Окажись он сейчас где-нибудь в лабиринтах Шеола, можно было бы вызвать химеру (существовали такие способы) и под шумок, поднятый ею, благополучно смыться. Да только из этого каменного мешка, в котором даже вентиляционного отверстия не предусмотрено, ни до какой химеры не докличешься.

Оставалось одно — сжать зубы и терпеливо ожидать решения своей участи, а уж потом действовать по обстоятельствам. Хотя вырваться из лап темнушников вряд ли удастся. Они и руки связать не забудут, и кляп в пасть забьют, чтобы на помощь не позвал.

Правильно говорил Венедим — бандитское отродье, дети беззакония. А ведь родители у них, по слухам, были люди как люди, на государственной службе состояли, в науках разбирались. Откуда только что берется? Почему добро надо вколачивать в душу едва ли не силой, а зло приходит само и причем самыми разными тропками?

В конце концов Кузьма уснул, но до утра метался в кошмарах — то на него наваливалась химера, принявшая облик Феодосьи, то Венедим превращался в поросенка со зловеще мерцающими глазами, то темнушники начинали вытворять с ним то, что сам он вчера вытворял с покорной Тиной.

Проснулся Кузьма с тяжелой головой и в самом мрачном расположении духа. Завтрак не подали — очевидно, рачительные светляки уже махнули на него рукой и не хотели входить в бесполезные, с их точки зрения, расходы.

Ближе к обеду за дверями завозились — наверное, убирали каменные плиты, которыми была подперта снаружи дверь.

В келью ввалилась целая компания и среди них — ни одного знакомого лица, кроме Венедима, конечно. Тот глаз опять не поднимал и вообще старался держаться позади всех. Надо думать, совестью мучился.

Среди одетых в грубые рясы светляков выделялись два темнушника, разряженные, как на маскарад, — шлемы, обложенные изнутри пенопластом, брезентовые костюмчики, безрукавки из невыделанной свиной кожи, тяжелые ботинки, подбитые гетинаксом толщиной в два пальца (приварят тебе таким ботиночком — мало не покажется).

— Вот человек, которого вы называете Кузьмой Индикоплавом, — сказал один из светляков, судя по всему, старший среди своей братии. — Нам его имя неведомо, а прибился он к нашей общине случайно, — этими словами он как бы открещивался от гостя.

— С каких это пор вы у себя всяких бродяг стали привечать? — перебил светляка один из темнушников.

— Таковы традиции нашей общины. Оказывать помощь страждущим и гонимым — одна из важнейших заповедей.

— Неправда! — бесцеремонно возразил темнушник. — Нет такой заповеди.

— Я подразумевал не Божьи заповеди, а предписания нашей внутренней жизни, проистекающие из слов Спасителя «Возлюби ближнего своего».

— Ничего себе ближний! — фыркнул другой темнушник. — Бродяга безродный, да к тому же и безбожник.

— Вы и сами к Христову воинству не принадлежите. — Светляк мелко перекрестился. — Однако в обитель Света допущены.

— Попробовали бы вы нас не допустить! — Темнушник хорохорился, но заметно было, что ощущает он себя здесь не совсем в своей тарелке.

— Прекратим пустые споры. — Светляк взмахнул руками так, словно дым перед собой разгонял. — Делайте то дело, ради которого явились сюда.

Гости расселись — темнушники отдельно от светляков. Места не хватило только самому Кузьме, до этого по собственной глупости покинувшему лавку (неудобно было валяться в присутствии столь важных персон). Светляки сложили руки на груди крест-накрест. Темнушники, покосившись на иконы, сняли головные уборы, хотя и с неохотой.

Первым речь держал тот из них, чьи волосы были собраны на темени в дурацкий хохолок.

— Я Леня Черпак, «зубр» семьи папы Каширы. Это по старым понятиям почти как полковник, — доложил он, буквально поедая Кузьму взглядом. — Имею полномочия проводить разборки любого Уровня.

— На своей территории, — как бы между прочим вставил старший светляк.

— Опять двадцать пять! — возмутился хохлатый Леня. — Мы ведь вроде все заранее обговорили. А тут опять начинается сказка про белого бычка. Нам что — уходить?

— Раз пришли — оставайтесь. Можете продолжать.

— И продолжу! Только попрошу впредь меня не перебивать. — Он опять уставился на Кузьму гипнотизирующим взглядом. — Эй, клиент, тебя как зовут?

— От клиента слышу! — огрызнулся Кузьма, твердо решивший перед темнушниками не лебезить.

— Обидчивый, — констатировал другой темнушник. — И к тому же непонятливый.

— Ничего, просветим. — Зловещее обещание «зубра» Лени относилось не только к напарнику, но в равной мере и ко всем присутствующим.

— Среди нашей общины принято обращение «брат».

Все дружно покосились на Венедима, изрекшего эту фразу.

— Пусть будет брат, — криво усмехнулся темнушник. — Повторяю вопрос: как тебя зовут, брат?

— Отвечаю: Кузьма.

— Вот и славно. А дальше?

— Кличек у меня много. Кто как хочет, так и называет.

— Индикоплавом тоже называют?

— Случается.

— Ты к нам на днях наведывался?

— Не помню, — пожал плечами Кузьма. Сдаваться он не собирался, тем более что прямых доказательств его визита у темнушников не было. — Я за последние дни половину Шеола обошел.

— Понтуешь, брат? А зря. Был ты там, это даже дураку ясно. Если сам следов не оставил, то нетопыри твои кругом отметились. Всю караулку загадили. А известно, что из всех выползков только один Кузьма Индикоплав с нетопырями компанию водит.

Возразить было нечего. Тут темнушник действительно припер его к стенке. Приходилось, как говорится, сохранять хорошую мину при плохой игре.

— Ах, вот вы о чем! — Кузьма сделал вид, что вспомнил нужный эпизод. — Было дело. Собирался заглянуть к вам.

— Почему же назад повернул?

— Ваши ребята обложили меня по телефону нехорошими словами. А я человек хоть и бесприютный, но гордый.

— За что обложили? — прищурился Леня Черпак. — Если кто на себя лишнее взял, мы его поправим.

— Обложили меня, прямо говорю, ни за что. Я ведь о важном деле хотел сообщить. А меня и слушать не стали. Вахлаком обозвали. Нервные у вас люди.

— О каком деле ты хотел сообщить? Только не юли! Отвечай быстро.

— Караульных ваших кто-то перебил. А потом на просушку повесил.

— Ты это сам видел?

— Как они висели?

— Нет, как их убивали.

— К сожалению, не сподобилось. Припоздал. Но кровь из покойников еще вовсю текла. Свеженькие были.

— Подозрение на кого-нибудь имеешь? — Леня Черпак задавал вопросы так быстро, словно они у него были заранее заготовлены.

— Кто, кроме химеры, мог такое отмочить? До тех штырей высота в три моих роста.

— Химера, говоришь… — Темнушники переглянулись, а потом едва ли не хором выпалили: — А кто ее на караульных науськивал?

— Химеру? — искренне удивился Кузьма. — Вы думаете, химеру на поводке водят, как собак когда-то?

— Что мы думаем, тебя не касается! — От фразы к фразе Леня Черпак становился все мрачнее. — А зря балабонить у нас не принято. Знаем, что говорим. Давно известно, что выползки с химерами якшаются. Нашли, знать, общие интересы. И при желании могут их на любое черное дело подбить.

— Свят, свят, свят! — Светляки, внимательно слушавшие разговор, истово перекрестились.

— Нет, это просто безумие какое-то! — Кузьма в сердцах хлопнул себя ладонями по ляжкам. — Как с химерами общаться, если у них нет ни глаз, ни ушей, да и мозгов, наверное, тоже? И вообще неизвестно, что это такое — живое существо или природное явление, вроде ливня или шаровой молнии!

Сначала Кузьма подумал, что в запале хватил лишнего и его последнее сравнение не поймут, однако это оказалось не так — светляки знали о молниях из Писания, а темнушники, помешанные на технике, — из практического опыта, недаром ведь их еще называли связистами. Зато почти все, что касалось химер, оставалось тайной за семью печатями как для тех, так и для других, что еще раз подтвердила словесная эскапада, незамедлительно выданная Леней Черпаком.

— Куда же эта химера потом девалась? — накинулся он на Кузьму. — Туннель там на пять километров прямой, никаких тупиков и ответвлений не имеет. Ей только два пути было. Или прямо в лоб на нашу заставу, через которую и мышь не проскочит, или тебе навстречу. Мы ее не видели. А ты?

— Если бы видел, то здесь бы уже не стоял… Как с вами дальше разговаривать? Вы себе на носу должны зарубить, что химеры разные бывают. Одни еле-еле ползают, а другие стремглав носятся. Некоторых от валуна не отличишь, а некоторые с киселем схожи. Есть такие, что по потолку, как пауки, бегают, а есть которые туманом в воздухе плавают. И еще неизвестно, какая из них опаснее. Та химера, которая караульных убила, могла запросто вверх уйти. Сами знаете, есть там в потолке дыра, которая неизвестно куда ведет. Могла, наоборот, в мох зашиться и оцепенеть надолго. Бывает с ними и такое. Могла, в конце концов, на тысячу мелких частей разделиться и в разные стороны рассеяться. Все от случая зависит. Не исключено даже, что она вашу хваленую заставу благополучно миновала. Есть такая химера, мы ее между собой «тянучкой» зовем, так она в любую щелку проникнет, куда и иголка не войдет. — Видя, что его рассказ задел слушателей за живое, Кузьма напоследок многозначительно добавил: — Вот так-то!

В келье повисла тяжкая тишина, как это бывает в разгар пьянки, когда выясняется, что спиртное закончилось. Горячая и доходчивая речь Кузьмы повергла в состояние легкого шока даже самоуверенных и нахрапистых темнушников.

Наконец Леня Черпак с подозрением процедил:

— Ты-то сам откуда все это знаешь?

— Чем же я, по-вашему, всю жизнь занимаюсь? Шляюсь ради собственного удовольствия по Шеолу? Я с самого детства приучен к природе присматриваться и прислушиваться. У меня, между прочим, родители образованными людьми были. Биологами. Рукокрылых изучали, то бишь летучих мышей. Среди этих рукокрылых я и родился. Они мне, можно сказать, жизнь спасли, да и сейчас частенько выручают… Но основное, конечно, опыт. Я почти всякую химеру заранее чую. Научился спасаться от них. Если что новое узнаю, другим выползкам передаю. И они мне немало полезного порассказали. Вот так и живу.

— Есть, значит, способы спастись от химеры? — спросил Леня Черпак, и это были первые его слова, идущие от души.

— Есть, — кивнул Кузьма, — Лучше всего, конечно, не высовываться и сидеть вот в таких неприступных норах, — он обвел взглядом келью. — Мох вокруг надо уничтожать. Это уж обязательно. Химеры всегда мхов держатся, хотя опять же никакой гарантии тут быть не может. Сейчас, говорят, появились такие твари, что даже в соляных копях рыщут. Их главное природное качество… постоянная изменчивость, пластичность, — он запнулся, вспоминая полузабытые слова, — способность приспосабливаться к любым внешним условиям.

— Тогда их можно считать живыми существами, — произнес второй темнушник, так и не соизволивший представиться. — Молния к внешним условиям приспосабливаться не может.

— Это не совсем так, — возразил Кузьма. — Молния при своем движении в пространстве выбирает путь наименьшего сопротивления, оттого и змеится. Мне отец подробно рассказывал об этом… Но здесь любые сравнения неуместны. И мох, и химеры, и многое другое, что внезапно свалилось на нас, — это иная жизнь. И законы у нее иные. Вполне возможно что мы никогда не сумеем их понять.

Опять наступило напряженное молчание, и опять его разрядил Леня Черпак, в силу своей высокой должности привыкший командовать не только «быками» и «волками», но и совсем посторонними людьми, к славному семейству папы Каширы никакого отношения не имеющими.

— Кузьма Индикоплав, можешь ли ты что-нибудь добавить к сказанному? — произнес он веско.

— Могу, — ответил Кузьма. — Только у вас времени не хватит выслушать меня до конца.

— Я имел в виду только смерть караульных.

— Что тут можно добавить… Совершенно непонятно, зачем мертвецов насадили на эти железяки? Забавы ради? Но раньше такое за химерами никогда не водилось. Если честно сказать, я до сих пор не пойму, чего ради они вообще нападают на людей. Ведь в пищу им мы не годимся. Случается, что человек, на которого напала химера, высыхает как палка или превращается в мешок кровавой жижи. Но ведь все при нем и остается. Даже самого маленького куска плоти не пропадет… Загадка, короче говоря…

— Но тебе что-нибудь известно о так называемых здухачах? — спросил темнушник, сохранявший свое инкогнито. Скорее всего это был личный вопрос, к предъявленным обвинениям никакого отношения не имеющий.

— Можно сказать — ничего, — пожал плечами Кузьма. — Сам я с ними не встречался, а чужие бредни пересказывать не люблю.

Шепотом посовещавшись между собой, темнушники встали. Обращаясь уже не к Кузьме, а к старшему из светляков, Леня Черпак официальным тоном произнес, как будто бы по бумажке читал:

— Прямое обвинение в убийстве караульных с Кузьмы Индикоплава снято, хотя вопрос о его пособничестве остается открытым. Мы по-прежнему настаиваем на его выдаче для проведения расследования на месте. Если его невиновность будет доказана, обещаем предоставить Кузьме Индикоплаву полную свободу действий. По своему усмотрению он волен будет вернуться в обитель Света, — Леня Черпак непроизвольно поморщился, поскольку темнушников всегда коробило это высокопарное название, — или направить свои стопы в какую угодно сторону. Надеюсь, что руководство святокатакомбной церкви примет это предложение.

— Скорее ультиматум, — буркнул из своего угла Венедим.

Возникшую неловкость сгладил старший из светляков. Сдержанно кивнув, он ответил:

— Окончательное решение будет принято самим игуменом. Но заранее предупреждаю, что Кузьма Индикоплав будет выдан вам только заимообразно, взамен на заложника, принадлежащего к влиятельной семье и имеющего чин не ниже «быка».

— Святыми себя считаете, а без крючкотворства не можете! — возмутился Леня Черпак. — Проще надо жить! Разве Бог не завещал вам верить добрым людям?

— Бог завещал нам не внимать лукавым речам, даже если тот, кто провозглашает их, имеет обличье ангела света.

— Если без этого не обойтись, я готов остаться, — неожиданно заявил второй темнушник. — Почему бы и не погостить здесь пару деньков? И вам так будет спокойнее, и нам. Надеюсь, в жратве и девках отказа не будет?

— Повторяю: последнее слово принадлежит игумену. — Старший светляк направился к выходу, и все чередой потянулись за ним.

Когда дверь вновь стали заваливать камнями, Кузьма понял, что обеда ему сегодня тоже не дождаться.

 

ПРИВАЛ НА ПОЛПУТИ

Обитель Света и владения темнушников, центром которых был бывший узел связи стратегического значения, соединял просторный и по нынешним меркам даже комфортабельный туннель, пробитый общими усилиями еще в те времена, когда внезапно навалившаяся вселенская беда объединила всех обитателей подземного мира, как случайных, так и добровольных, а сознание того, что в обозримом будущем выбраться на поверхность не удастся, стало повсеместным.

С тех пор утекло немало воды, и все почему-то изменилось совсем не в ту сторону, как того следовало ожидать сообразно законам элементарного здравого смысла. И хотя туннель по-прежнему содержался в порядке, что выражалось главным образом в постоянной борьбе с вездесущим мхом-костоломом, он уже не соединял людей, а служил ареной Распрей и удобным подспорьем для нанесения атакующих и контратакующих ударов.

Было достоверно известно, что со стороны темнушников туннель заминирован. Светляки свою позицию в этом вопросе не афишировали, но, судя по Некоторым приметам (а в особенности по кражам взрывчатки, участившимся на складах метростроевцев), были готовы к адекватному ответу.

А то, что богобоязненные люди, в принципе отрицающие насилие, могут постоять за себя, было доказано уже неоднократно. Причем светляки брали верх не числом или силой оружия, а только крайним ожесточением души.

Освещая себе дорогу яркими шахтерскими лампочками, по туннелю двигался целый отряд темнушников, конвоировавший Кузьму и Венедима, по воле игумена ставшего его неразлучным спутником. И хотя обращались с ними довольно бесцеремонно, но совсем не так, как с пленниками, — кормили из общего котла, чаркой не обносили, веревками и кляпами не мучили.

Да и куда отсюда можно было сбежать? Впереди застава темнушников — по сути дела, глухая стена, ощетинившаяся самым совершенным в Шеоле оружием. Позади — на линии разграничения — заграждение из каменных плит, которое вдвоем и за полдня не разберешь.

Конечно, туннель не тюрьма. И даже не келья, где Кузьма провел пару последних дней. Стены его в трещинах, оставленных многочисленными землетрясениями, а на потолке зияют дыры, промытые ливневыми потоками. Но взрослому человеку в щель не протиснуться (тем более что неизвестно, куда именно они ведут), а до потолка без лестницы не добраться.

Приходилось надеяться на благоразумие темнушников, ведь жизнь оставшегося в обители Света заложника (ближайшего свояка папы Каширы и полноправного «быка», то есть, говоря по-старому, полковника) теперь напрямую зависела от уготовленной Кузьме участи.

Перед тем как покинуть обитель Света, Кузьма удостоился еще одной встречи с игуменом, на этот раз наедине.

Вновь он стоял перед почти неразличимым в темноте столпом, на котором изнурял свою плоть (или попросту дурил наивным людям голову) недоступный его взору человек. На этот раз Кузьма постарался выбрать такую позицию, что его не достигал ни свет лампад, ни тусклое мерцание гнилушек.

По сути дела, это был разговор двух людей-невидимок.

На сей раз игумен говорил ласково, как бы даже с сознанием своей вины — понимал, очевидно, что его власть над Кузьмой подошла к концу.

— Не суди нас строго, брат Кузьма, — начал он. — Сам понимаешь, что окоротить темнушников нам пока не под силу. Но ты за себя не бойся. Они поклялись, что с твоей головы и волос не упадет. А за заложником мы уж присмотрим. Думаю, что все завершится благополучно. При первой же возможности возвращайся обратно. Все мои прежние предложения остаются в силе. Но на этот раз вознаграждение ты определишь себе сам. Конечно, только после того, как разведаешь дорогу за Грань. Во всем полагайся на брата Венедима. Отныне он тебе и слуга, и советчик, и пастырь духовный. Но если обстоятельства сложатся неблагоприятно, можешь без зазрения совести пожертвовать им. Венедим о такой возможности осведомлен и заранее согласен принять за тебя как страдания, так и смерть. В грядущем царстве Божьем ему воздается по заслугам. Кстати, как далеко вы продвинулись по стезе приобщения к истинной вере?

— Довольно далеко, брат игумен, — ответил Кузьма. — Жаль только, что он не научил меня правильно креститься. А иногда так хочется! Я хоть пальцы нормально держу? — Он щепотью сложил большой, указательный и средний пальцы.

— Нет, так их держат христопродавцы, поправшие истинную веру. Для крестного знамения достаточно двух перстов, среднего и указательного.

— Так? — Догадливый Кузьма прижал большой палец к ладони. — Дальше что?

— Сначала приложи персты ко лбу, потом к груди… Впрочем, не пристало мне отбивать хлеб у брата Венедима, — вдруг спохватился игумен. — Он сам обучит тебя крестному знамению и разъяснит его потаенный смысл… Иди. Да пребудет с тобой благословление Божье! Аминь.

— Аминь, — повторил Кузьма, продолжая держать пальцы сомкнутыми.

Надо сказать, что разглядеть их во тьме было не так-то и просто. Подозрения Кузьмы подтвердились — игумен обладал уникальным зрением, свойственным скорее хищному зверю, чем человеку.

Во время похода пленников (а как иначе определить статус людей, которых под конвоем ведут в чужие владения?) старались друг к другу близко не подпускать. Возможно, так оно было и к лучшему — по крайней мере никто не морочил Кузьме голову нудными ветхозаветными преданиями.

Пообщаться им пришлось только на длительном привале, который темнушники устроили уже на своей стороне туннеля. Кстати говоря, по понятиям Кузьмы, привал этот был совершенно не нужен — до заставы оставалось всего полдня пути. Одно из двух — или темнушники, вырвавшиеся на волю, попросту тянули с возвращением, или они поджидали кого-то.

На привале много выпивали и обильно закусывали, причем большинство темнушников вели себя просто безобразно. Эта откровенная разнузданность претила Кузьме еще больше, чем показная добропорядочность светляков. Если «быки» и «зубры», расположившиеся отдельно, еще придерживались каких-то внешних приличий, то безусые молодцы, едва получившие статус «волков», позволяли себе самые хамские выходки — бранились по малейшему поводу, вырывали друг у друга лучшие куски, без зазрения совести здесь же на месте справляли малую нужду.

— Вернусь домой, — бахвалился один юный темнушник, — и сразу пойду к соседской дочке. За уши ее и об землю! И уж потом потешусь всласть! На неделю вперед оттянусь!

— А сосед как на это посмотрит? По голове тебя погладит? — интересовались его приятели.

— Он и знать не будет! Я такой момент выберу, когда он к моей мамаше в постель залезет!

— Как бы твой папаша все дело не испортил.

— С папашей я договорюсь. В крайнем случае пущу его к соседской дочке первым. Долго он не за держится. Устарел папаша, а девка огонь!

Общее ржание тут же перешло в потасовку: кто-то у кого-то случайно выбил из рук кружку. Относительный порядок наступил только после того, как один из «зубров» швырнул в чересчур распоясавшуюся молодежь увесистой костью.

Пользуясь тем, что их оставили без надзора, Кузьма и Венедим расположились в сторонке. И если Венедим к чужой пище старался не притрагиваться, то Кузьма с удовольствием грыз копченое мясо и прикладывался к манерке с водярой.

— Ты поел бы, — посоветовал он светляку. — Силы надо подкопить. Еще неизвестно, что нас впереди ожидает.

— Вера запрещает мне участвовать в трапезе этих грешников. Ведь они, говорят, даже человечинкой не брезгуют.

— Брехня, — возразил Кузьма. — Раньше, может, и случалось такое. А теперь у них всякой еды навалом.

— Откуда? Они ведь хозяйство не держат.

— Приторговывают. И весьма успешно. Случайно докопались до нефтехранилища и сосут оттуда потихоньку. Им этой нефти до конца жизни хватит. А метростроевцам без нее жизни нет.

— Знаю я эту нефть! — Венедим поспешно перекрестился. — То не нефть, а адская смола, для грешников предназначенная.

— Ох, и наивный ты, Веня! — вздохнул Кузьма. — Вы ведь торф жжете — и ничего. Нефть почти то же самое.

— Оставим эти богопротивные речи. Выслушай лучше притчу о праведнике, оказавшемся в стане разбойников.

— Собрался мне аппетит испортить? Не хочу я о праведнике слушать. Меня и от одного тебя временами тошнит. Расскажи лучше о блудницах.

— Воля твоя, — кротко ответил Венедим. — Только не знаюсь я с блудницами… Хотя, конечно, Феодосия пришлась бы здесь ко двору.

— Во-во! — кивнул Кузьма, сразу вспомнивший жаркие объятия постельной свахи. — Кстати, ты о своих подозрениях рассказал кому-нибудь?

— Увы… — замялся Венедим.

— Почему?

— Неопровержимых доказательств я так и не добыл. А возводить на человека облыжный навет — великий грех.

— Тебе, конечно, виднее, — пожал плечами Кузьма. — Как бы только твоя щепетильность не вышла нам боком.

Вскоре выяснилось, что Кузьма как в воду смотрел. В глубине туннеля замерцала одинокая лампочка, хотя все темнушники, вместе с Кузьмой и Венедимом покинувшие обитель Света, были на месте.

— Идут, — тихо сообщил Кузьма. — Двое идут. Интересно, кто такие. И как они сквозь завал перебрались…

Компания, в которой собрались темнушники постарше, разразилась приветственными возгласами, а молодежь вообще чуть ли не встала на головы. Из мрака появился тот самый «бык», что был оставлен в обители Света заложником, да еще не один — за ним гордо шествовала Феодосия, разряженная, как на праздник. Один только ее платок, шитый бисером и золотой канителью, чего стоил.

— Ну и змея подколодная! — простонал Венедим. — Она же покров с алтаря стащила! Накажет ее Бог!

— Вестимо, накажет. — Кузьма покосился на молодых чернушников, у которых при виде сочной бабы сразу потекли слюнки.

— Заждались! — Леня Черпак заключил приятеля в объятия. — Уже назад хотели возвращаться. Мало ли что… Ух и ответили бы за тебя эти святоши гугнивые!

— За меня волноваться не надо, — веско произнес бывший заложник. — Если Юрок Хобот сказал, что прорвется, значит, он прорвется… В обходной норе время потеряли. Вода там по колено стоит и всякая мразь плавает. Телка моя все юбки промочила.

— Да ты, я вижу, с подругой! — Отстранив Юрка, Леня уставился на Феодосию.

— Она ж меня на волю и вывела. Славная баба. Я ее по дороге уже два раза отдрючил, — заржал Юрок. — В знак признательности, так сказать. Вот и приданое ее! — Он сбросил с плеча увесистый узел.

Феодосия натянуто улыбалась, однако от прежней ее вальяжности не осталось и следа. Не по ней была эта компания. Эх, заманили жирную овечку в волчью стаю!

За благополучное возвращение Юрка тут же наполнили кружки. Всеобщее веселье не разделяли только Венедим, заранее поставивший крест на своей жизни, да Кузьма, вдруг утративший аппетит.

Ничто теперь не защищало его от произвола темнушников. Знал он повадки этого племени — если напьются до озверения, то могут порешить уже сегодня. Им своего брата растерзать не жалко, а уж чужака — с превеликим удовольствием.

Опорожнив три кружки подряд, Юрок развинченной походкой направился к пленникам. Эмоции просто переполняли его и рвались наружу, как пар из чайника. Рожа у героя дня кривилась, а глаза горели скрытым бешенством.

— Что приуныли, тараканы запечные? — процедил он сквозь зубы. — Кого хотели купить по дешевке? Да я за каждый час, проведенный в той вонючей конуре, по кружке крови из вас выпью! Я вам эту прогулочку живо прекращу! Дальше на карачках поползете!

Оправдываться, а тем более огрызаться было бессмысленно. Юрок, наверное, только и ждал повода для начала расправы. Оставалось только смирно сидеть и, уставившись в пол, выслушивать грязные оскорбления.

Выручил их Леня Черпак, позвавший распоясавшегося Юрка к себе.

— Ты мужиков зря задеваешь, — сказал он при этом. — Они тебе ничего не должны. Сам ведь в заложники напросился.

— А я без риска не могу! — Юрок гоголем прошелся вокруг Феодосии. — Видишь, какую маруху отхватил? Хочешь, я тебе ее подарю?

— Зачем? — хмыкнул Леня. — Ты еще в щелку за голыми сестренками подглядывал, а я ее уже вдоль и поперек знал. Правда, Дуська? Только девкой она была надежной и исполнительной, а бабой став — обнаглела. Тебе кто из обители Света позволил уйти?

— А как же… Я вашего человека спасала, — растерялась Феодосия. — Игумен его велел в железа заковать.

— Ну и хрен с ним! — Для пущей убедительности Леня махнул на Юрка рукой. — Такого добра кила-того у нас навалом! А ты среди светляков одна была. Мы и ушей, и глаз своих сразу лишились! Ты хоть понимаешь это, гусыня раскормленная?

— Ленечка, прости, — взмолилась Феодосия. — Подозревать меня стали! Игумен в поломойки хотел назначить, а вон тот малохольный, — она пальцем указала на Венедима, — проходу не давал. За каждым шагом следил. Еще бы чуть-чуть, и я бы пропала.

— Ты все равно пропала. — Леня демонстративно отвернулся. — Нет над тобой моей защиты. Живи как хочешь.

Темнушники от восторга даже взвыли. Ошарашенная таким поворотом событий, Феодосия и слезу пустить не успела, как ее узел оказался выпотрошенным. Добычей темнушников стали не только богатые женские уборы, но и серебряные подсвечники, дорогие оклады икон, позолоченные напрестольные кресты.

— Всю ризницу разорила, блудница вавилонская. — Венедим аж затрясся. — Неужто подобное святотатство сойдет ей с рук!

— Вряд ли, — рассудительно произнес Кузьма, за последнее время весьма поохладевший к Феодосии. — Накажут ее. Обязательно. Не Бог, так бесенята.

Леня Черпак по-прежнему демонстрировал полное равнодушие ко всему происходящему вокруг Феодосии, зато ее взял под защиту Юрок Хобот — не бескорыстно, конечно. Такую бабу можно было не только для собственных нужд приспособить, но и выгодно обменять потом на какую-нибудь стоящую вещь.

По первому его требованию, подкрепленному серией увесистых зуботычин, грабеж прекратился (с самой Феодосии успели сорвать только златотканое покрывало да кое-что из верхней одежды).

Впрочем, Юрок был не дурак и понимал, что сохранить при себе столь лакомый кусок можно только ценой некоторых уступок (пригоршней крошек, если придерживаться предыдущей аналогии). Почти сразу начался жаркий торг, достойный невольничьих рынков древности, верх в котором одержал уже немолодой, но весьма горячий «зубр», багроволицый от переполнявшей его дурной крови. По обычаям темнушников все должно было происходить прямо на глазах у общества среди объедков и потеков мочи.

Нетерпеливый темнушник, запутавшийся в юбках Феодосии, уже хотел было распороть их ножом, но ему помешали — зачем зря губить добро?

Трудился счастливец долго и добросовестно, под конец даже икать начал, а дело свое завершил прямо-таки лошадиным ржанием. Для могучей и многоопытной Феодосии все это было лишь щекоткой, но к ней подбирался уже новый кавалер. А ведь если меры не знать, то защекотать можно и до смерти.

Пока происходили эти скотские игры, Леня Черпак подсел поближе к Кузьме. На Венедима он смотрел как на пустое место, и чувствовалось, что судьба несчастного светляка уже решена — если и жив останется, то в обитель Света никогда больше не вернется.

— Ты, Индикоплав, духом-то не падай, — ухмыльнулся темнушник. — Зла тебе никто не желает. А на всякие мелкие наскоки внимания не обращай. Публика у нас сам знаешь какая…

— Хоть сказали бы, зачем я вам нужен? — взмолился Кузьма.

— А разве ты нам нужен? — удивился Леня, но потом ободряюще похлопал Кузьму по плечу. — Нужен, нужен. Я пошутил. Служить нам будешь. Верность докажешь — в «волки» произведем. А там и в «зубры» можно выбиться, вроде как я. «Зубр» в семье большая сила. Запомни это. Против воли «зубров» даже папа не попрет.

— Это все, конечно, интересно. Но хотелось бы сначала узнать, что за служба меня ожидает?

— Потом узнаешь…

— А с ним как думаете поступить? — Кузьма кивнул на Венедима.

— Что-нибудь придумаем… Уж больно много лишнего он знает. Да и зачем нам лишний рот? — Леня зевнул.

— Я без него никуда не пойду! — со всей категоричностью заявил Кузьма.

— Пойдешь, — равнодушным голосом возразил темнушник. — Даже побежишь, если горячий дрын в задницу загоним.

— В виде аванса за будущую службу?

— Пойми, приятель, я тебя не пугаю, — произнес Деня проникновенно. — Я только хочу, чтобы ты сразу уяснил: твое место крайнее. И мнение свое держи при себе. Надо будет — тебя спросят… Ладно, пусть пока подышит твой дружок. На месте разберемся.

— И на том спасибо, — сказал Кузьма с горькой иронией.

— Почему он сам молчит? — Леня подозрительно покосился на Венедима.

— Обет молчания принял, — пояснил Кузьма.

— Зачем тогда на нас в келье тявкал? Отвечай, гнида! — Темнушник локтем ткнул Венедима в бок,

— Воздержусь. Не хочу уста марать погаными словами. — Венедим перекрестил рот.

— У-у-у… — Леня вскинул кулак, но в последний момент отвел его в сторону. — Молись, крыса церковная! Скоро перед своим Богом предстанешь.

— Все там будем, — миролюбиво сказал Кузьма. — Только зачем заранее друг другу душу травить? Разве нельзя поговорить спокойно?

— Можно… — буркнул темнушник. — Я, собственно говоря, к тебе за этим и подошел. Надо одно дельце обмозговать.

— Хоть десять, если они, конечно, доступны моему соображению.

— Доступны, доступны, — заверил его Леня. — Сам же признался, что по Шеолу не один ходишь, а с поводырями. Стало быть, сам по себе ты фигура малозначительная. Вроде как король без пешек. Желательно, чтобы ты своих крылатых дружков прихватил. Уж мы-то их на полное довольствие примем, без всяких вопросов.

— Хм-м… сложно это, — сообщил Кузьма после некоторого раздумья. — Назад придется возвращаться. Да потом вокруг обители Света целый день топать. Есть там одна укромная пещера, где они меня дожидаются.

— Да-а… — Леня почесал затылок, отчего его вихор смешно задергался. — Долгая песня. Отложим на будущее. Хотя прямо скажу, что без нетопырей ты нам не так интересен.

Кузьма прислушался к пьяному хохоту темнушников, сквозь который едва-едва пробивалось тяжкое дыхание Феодосии (знать, заездили даже такую неутомимую кобылицу), заглянул в полные тоски глаза Венедима, припомнил все оскорбления, полученные за день, и его вдруг осенила одна сумасшедшая мысль.

Конечно, гарантий на успех не было, да и какие гарантии могут быть в Шеоле. Выйдет, не выйдет — это бабушка надвое гадала. Но попробовать стоит. Верные люди про этот секрет рассказывали. Если все путем выйдет, можно и свою шкуру спасти, и темнушников приструнить.

— В общем-то есть способ и попроще. — Кузьма ухватил Леню, уже собравшегося было уходить, за рукав. — Правда, не всегда удается. Зато потом никаких хлопот. Летучие мыши сами к нам явятся.

— Что за способ? — сразу навострил уши темнушник.

— Проще сделать, чем рассказать… — схитрил Кузьма.

— Тогда делай, а я прослежу. — Темнушник отошел немного в сторону, как бы давая Кузьме простор для деятельности.

Тот запустил руку в ближайшую трещину и извлек наружу кусок мха. Был он молодой, нежный, хоть сейчас закусывай, и явно не мог содержать того, что искал Кузьма.

Успехом увенчалась только третья попытка. Оторвав волокна мха, он поднес к свету плотную и тяжелую, как пуля, шишечку. Что это такое, толком никто не знал. В отличие от породившего ее мха, шишечка никакого практического значения не имела, да и расколоть ее было не так уж просто.

— Одной мало будет, — тоном знатока произнес Кузьма. — Пусть ваши ребята по щелям поищут.

Поколебавшись немного, Леня пронзительно свистнул в два пальца. Видимо, это был сигнал к прекращению разгула. Феодосию наконец-то оставили в покое, причем ее последний кавалер даже не довел дело до естественного завершения. При всей внешней безалаберности темнушников с дисциплиной у них было строго.

— Завязали! — Леня хлопнул в ладоши. — Еще по кружечке, потом хорошенько закусите и сворачивайте манатки… А вы двое ко мне! — Он поманил пальцем парочку ближайших «волков».

Скоро у Кузьмы набралась целая пригоршня шишечек.

— Вы чем патроны снаряжаете? Картечью или пулями? — поинтересовался он, косясь на двуствольный самопал, отягощавший пояс Лени.

— И тем и другим. — Темнушник хмурился, стараясь отыскать в действиях Кузьмы какой-то подвох.

— Надо картечь заменить вот этими штуками. — Кузьма подбросил шишечки на ладони. — В патрон двенадцатого калибра должны войти.

— У меня двадцатый. — Чувствовалось, что вся эта затея очень не нравится Лене.

— Тогда два патрона нужно.

— Думаешь, у нас такого добра горы? Ты толком объясни, зачем все это нужно?

— При выстреле эти ерундовины разрушатся. — Кузьма сунул шишечку прямо под нос Лене. — Возникнут высокочастотные колебания. Для человеческого уха они недоступны, зато летучие мыши улавливают их на неимоверном расстоянии.

— Даже под землей? — недоверчиво переспросил Леня.

— Даже под землей. Если только наш туннель и их пещера хоть как-то сообщаются.

— Ты случайно не издеваешься надо мной? — Глаза Лени сузились.

— Как можно! Способ проверенный, — горячо заверил его Кузьма. — Если они на прежнем месте и не впали в спячку, то прилетят обязательно.

— Если, если… — передразнил его Леня. — Только не надейся, что я тебе пушку в руки дам.

— Да я ее и сам не взял бы!

Леня аккуратно разрядил патроны и заменил картечь шишечками, однако самолично стрелять не отважился, доверив эту сомнительную операцию самому пьяному из «волков».

— В к-кого ц-целиться? — взводя курки, поинтересовался тот.

— Да ни в кого, поганка! — прикрикнул на него Леня, занявший позицию за спиной Кузьмы. — В стену пали! Только чтоб рикошета не было.

— Не будет, — затыкая уши, заверил Кузьма. В пустом туннеле, где даже хлопок в ладоши звучал, как удар гонга, выстрел из крупнокалиберного оружия был подобен взрыву. Некоторые темнушники даже на ногах не устояли, а уж уши заложило у всех.

В тем месте, где шишечки угодили в каменную стену, остались две влажные кляксы. Больше ничего чрезвычайного не произошло.

— И все? — несколько разочарованно спросил Леня, отбирая самопал у полуоглохшего стрелка.

—Все.

— Когда же появятся нетопыри?

— Летают они быстро. Но ведь и расстояние немалое. Часа два пройдет, не меньше.

— Прикажешь два часа этих тварей дожидаться? — возмутился Леня.

— Ждать никого не нужно. Главное, чтобы они получили сигнал. А в Шеоле летучие мыши ориентируются лучше, чем ты в своем кармане. Как раз у заставы и догонят нас.

— Тогда ничего. — Леня уже почти успокоился. — Еще немножечко отдохнем и двинемся.

— Отдохнем. — Кузьма улегся поближе к стене и почти силой уложил рядом с собой Венедима.

То, чего он ожидал (с надеждой, но и с содроганием), должно было произойти очень скоро. Главное, чтобы не подвела сама идея. Пресловутую «последнюю кружку» наливали еще раза четыре, благо Леня Черпак свое воинство не торопил. По возвращении в родную сторонку темнушников ничего хорошего не ожидало — только нудная караульная служба да тяжкий труд по прокладыванию все новых и новых дренажных галерей. Вот они и не торопились.

Феодосию, кое-как напялившую на себя остатки одежды, усадили на почетное место. На Кузьму и Венедима она смотрела зверем, хотя здесь, наверное, это были единственные люди, не причинившие ей никакого вреда.

— Зашуршало… — негромко сказал Кузьма, напряженно вслушиваясь в звуки, доносившиеся из глубины туннеля.

— Что зашуршало? — не понял Венедим, все это время истово молившийся.

— Скоро поймешь…

— Ты не летучих мышей ждешь? — догадался Венедим.

— Конечно, нет.

— Будет что-то страшное?

— В общем да. Но ты не дрейфь. Для нас сейчас чем хуже, тем лучше. В ближайшие полчаса этой публике будет не до нас.

Темнушники еще продолжали беззаботно гомонить, когда сидевший особняком Леня Черпак заподозрил что-то неладное (тут его чутью нужно было отдать должное). Встав во весь рост, он направил луч своей лампочки в глубь туннеля, однако тот терял силу уже шагов через пять-десять.

— Чего кипишишься, командир? — поинтересовался Юрок Хобот. — Аль вышло уже наше время?

— Ша! — цыкнул на него Леня. — Вроде есть там кто-то…

— А не почудилось тебе?

— Хорошо, если бы так…

Нет, не почудилось Лене Черпаку. Опасность он ощутил загодя, хотя что-нибудь изменить это уже не могло. Счет времени пошел на доли секунды.

Из мрака стремительно вылетело нечто невообразимое — не то растрепанный стог сена, не то огромный клубок спутанных шерстяных ниток. Неслось это жуткое чудо не по прямой, а винтом, словно пуля по нарезам ствола — с потолка на пол, с пола на потолок и так далее.

Если честно сказать, Кузьма ожидал чего-нибудь экзотического, но это была самая обыкновенная химера-вертячка, имевшая ту особенность, что ее щупальца (или жвала, если хотите) никогда не портили человеческую шкуру, проникая только в естественные анатомические отверстия тела.

Ходили мрачные легенды о том, что вертячки не убивают людей, а превращают их в здухачей — лишенных души и разума человекообразных чудовищ, беспрекословно выполняющих волю своих хозяев. Кузьма в эти рассказы не верил. Ну какой может быть прок от существа, у которого вытекли глаза, лопнули барабанные перепонки, а в горле, заднем проходе и даже черепной коробке побывали чужие цепкие щупальца.

Атака химеры была столь внезапной, что, кроме Кузьмы с Венедимом да еще Лени Черпака, никто ничего не успел сообразить.

Хотя для самого Лени это в общем-то было уже безразлично. Лампочка, вместе с каской слетевшая с его бедовой головы, успела высветить последний момент человеческой жизни одного из влиятельнейших членов семьи папы Каширы — сначала мелькнули раскоряченные ноги, взлетевшие выше головы, а потом и сама голова, густо опутанная щупальцами.

В следующее мгновение химера исчезла, словно ее тут и не бывало.

— Спасайтесь! — заорал Кузьма. — Она сейчас вернется.

Конечно, ему здорово повезло, что первой жертвой вертячки стал именно Леня. Другие темнушники в смысл их разговоров не вникали и прямой связи между стрельбой шишечками в стену и появлением страшилища не видели.

А для темнушников, привыкших к твердой руке Лени, потеря была невосполнимой. Можно было подумать, что, лишившись предводителя, они лишились и разума.

Кто-то выпалил химере вслед, что никакого резона не имело — ну как повредить пулей созданию, не имеющему ни мозга, ни сердца? Кто-то кинулся вдогонку, что было еще глупее — вертячка при желании могла двигаться чуть ли не со скоростью звука. Кто-то метался в панике. Завизжала Феодосия, которой в толчее отдавили босую ногу.

Дико матерился Юрок Хобот, коему безвозвратно пропавший Леня Черпак задолжал в карты сумму, эквивалентную двум упитанным свиньям. Потрясенный Венедим затянул псалом «Поспеши, Господи, на помощь мне!».

Следующей жертвой химеры по всем статьям должна была стать Феодосия — уж очень она выделялась собой в толпе темнушников, да если честно говорить, женщину хватать куда сподручней, чем мужчину.

Однако бывшую постельную сваху спас какой-то пьяненький «волк», с перепугу сам угодивший в страшные объятия возвратившейся вертячки. Впечатление было такое, словно мышонок запутался в клубке колючей проволоки.

Тем временем опомнившийся Юрок взял командование на себя, хотя и числился всего лишь «быком». «Зубры», которых среди темнушников было еще немало, почему-то ничем себя не проявили.

— Стоять по местам, чума пучеглазая! — заорал он. — Слушать мою команду! Со мной остаются Монька, Смык и Заика! Готовьте взрывчатку! Шнуры обрезать до метра! Поджигать по моей команде! Остальные срочно делайте ноги!

За время этой энергичной речи темнушники лишились еще одного сотоварища, находившегося всего в пяти шагах от Юрка (он при этом даже бровью не повел).

— Бежим! — Едва химера вновь исчезла, Кузьма схватил Венедима за руку.

К сожалению, бежать можно было только в одну сторону — навстречу опасности, которая появлялась с интервалом в две-три минуты. Хорошо еще, что темнушникам сейчас было не до пленников — самые расторопные с лихорадочной поспешностью готовили к взрыву пороховые заряды, а остальные, подобрав манатки, отступали в сторону заставы.

Венедим, непривычный к бегу, а тем более к бегу в темноте, спотыкался на каждом шагу. Впереди царила зловещая тишина. Сзади перекликались темнушники и метались огни лампочек.

Отбежав от стоянки всего шагов на сто, Кузьма на ощупь отыскал щель в стене, затолкал туда Венедима, а потом залез и сам. Как оказалось — вовремя. Не прошло и полминуты, как что-то стремительно пролетело мимо, словно вихрь пронесся.

Взвыла и тут же захлебнулась криком очередная жертва. Мгновение спустя грохнул взрыв, и по туннелю словно мячики запрыгали здоровенные каменюги, за которыми пронеслось облако пыли.

Затем все стихло.

— Вот мы и на свободе, — без всякой радости сообщил Кузьма.

Да, хороша была желанная свобода. На довесок к ней достались мрак, одиночество, полная неизвестность и отсутствие всякой надежды на помощь.

 

КОЛОДЕЦ

В тесной щели они просидели столь долго (в том, что химера погибла, не было никакой уверенности), что молодой, но уже вполне зрелый мох начал исподволь трогать их языками своего слоевища.

— Изыди, создание кромешное! — Венедим заерзал, словно за шиворот к нему угодил клещ. — Чур меня, чур!

— Не валяй дурака, — буркнул Кузьма. — Ничего с тобой не случится.

— Уже случилось. Сижу, аки изгой в грязной норе… Ни образа Божьего, чтобы толком помолиться, ни простора, чтобы земной поклон положить.

— Зато живой.

— Плоть-то жива, да душа не на месте.

— Непоседливая у тебя душа. Вроде как девчонка-вертихвостка.

— Сколько раз я тебя просил не блудословить попусту!

— А сколько раз я тебя просил не ныть! Тоже мне страстотерпец!

— Пакостно здесь. Как в крысиной норе.

— Ясно, не дворец. Перин нет… А что ты предлагаешь?

— Хочу вернуться в обитель Света. — В голосе Венедима не было и намека на надежду. В его представлении это было столь же трудно, как живым пройти все круги ада.

— Законное желание. Только лично я там ничего не забыл, — возразил Кузьма. — Хотя в определенном смысле мы попутчики. Сам понимаешь, что без стаи я мало что значу. Тут темнушники правы… Договоримся так — я доведу тебя почти до самой обители, ты же взамен обеспечишь меня припасами на дорогу, а главное — водярой.

— Где я их возьму? — Можно было подумать, что эта проблема, еще очень далекая от насущности, беспокоит Венедима куда больше, чем перспектива заблудиться в Шеоле.

— Это уж твои заботы. За услуги положено рассчитываться. Один ведь ты здесь загнешься… Да мне много и не нужно. Только то, что в мешке унесу.

— Но меня сразу призовет к себе игумен. Что я ему скажу относительно тебя?

— Как есть, так и скажи. Дескать, в пути напоролись на химеру. Темнушников она утащила, а Кузьма Индикоплав под шумок скрылся в неизвестном направлении.

— Кто поверит, что я самостоятельно нашел дорогу назад?

— А что ее искать! Все по прямой да по прямой. Как говорится, вдоль стеночки.

— Легко тебе говорить. Все знают, что через десять шагов я или лоб себе разобью, или ногу сломаю.

— В чем вопрос! Ногу советую поберечь, а лоб подставляй. Оставлю тебе отметину чин-чинарем.

— Не от Бога все это, а от лукавого!

— Ну и нудный же ты тип! — не выдержал Кузьма. — Неужели все святоши такие? Хорошо хоть, что недолго нам осталось вместе маяться.

— Значит, мы никогда не пойдем на поиски Грани? — Голос Венедима дрогнул.

— Чего-чего? — удивился Кузьма. — Ты про Грань вспомнил? Уж молчал бы лучше, известный знаток Шеола Венедим Постник! Святой выползок! Грань тебе не теплый нужник. До нее еще добраться надо. Пропадешь ведь, как мошка в паутине!

— И все же хотелось бы глянуть на Божий свет. Хоть одним глазком, — вздохнул Венедим.

— Не судьба, сам видишь… Да и не враг я себе, чтобы за Грань лезть. Нашли дурачка! Как же, буду я ради вашего игумена стараться! Не верю я ему, понимаешь? Ни на столечко не верю. — Кузьма продемонстрировал верхнюю фалангу указательного пальца, но Венедим во тьме, конечно же, ничего не рассмотрел. — Скользкий тип. Есть у меня подозрение, что он и в кромешном мраке видит, аки при свете. На такое даже самые лучшие праведники не способны. Тут совсем другие примеры напрашиваются.

— Когда дух, одолев плоть, обретает полную свободу, возможны любые чудеса, — мягко произнес Венедим. — Святые отцы исцеляли неизлечимо болящих, пророчествовали, усмиряли стихии.

— Это детские сказки! Почему, например, я верю, что человек, не каждый, конечно, способен пить крутой кипяток? Потому что самолично видел это. Раньше я сомневался, что слепцу можно вернуть зрение. Но когда в лазарете метростроевцев одному такому несчастному при мне сколупнули с глаз вот такие бельма и через неделю он уже отличал красное от желтого, я поверил в это чудо. Общаясь с темнушниками, я узнал, что звук человеческого голоса передается по проводам на огромные расстояния, а сила молнии может до поры до времени храниться в банке со свинцовыми пластинами и кислотой. Вот это истинные чудеса! А в разные пророчества и в усмирение стихий я не верю. Вы даже темнушников, которых числом вдвое меньше вашего, усмирить не можете. Поэтому ты ко мне с такими разговорами больше не подкатывай. Истинным я считаю только то, что можно пощупать, обозреть, попробовать на зуб. Все остальное антимонии.

— Не горячись. Мы говорим о совершенно разных вещах. Чтобы тебе стало понятно, куда я клоню, выслушай историю апостола Фомы, прозванного Близнецом, но более известного как Фома Неверующий.

— Ладно, валяй, — через силу согласился Кузьма. — Все равно вылазить еще рановато.

— Фома Близнец был одним из двенадцати учеников Спасителя. Вместе со всеми он горько оплакивал его участь, однако при первой встрече апостолов с воскресшим учителем по какой-то причине отсутствовал.

— Наверное, пил горькую за упокой, — брякнул Кузьма, у которого уже совершенно затекли все члены.

— Бог простит тебе эти слова. — Венедим закашлялся, но спустя некоторое время продолжал в том же духе: — В отличие от других учеников, он отнесся к радостной вести с сомнением, причем приводил доводы, весьма схожие с твоими: «Пока не вложу персты свои в раны его от гвоздей — не поверю».

— Наш человек, — отозвался Кузьма.

— Через восемь дней, уже в присутствии Фомы, Спаситель снова явился ученикам и позволил осмотреть свои крестные раны. И лишь тогда Фома признал в нем Бога.

— Против факта, конечно, не попрешь. Но Фома, по-моему, был прав. Как говорят метростроевцы — доверяй, но проверяй.

— А теперь самое главное. — Венедим, похоже, перестал реагировать на реплики Кузьмы. — Вот что сказал Спаситель: «Ты поверил потому, что увидел, но блаженны те, кто не видел, а уверовал». Понимаешь? Деяния Бога заведомо недоступны нашей оценке. Это следовало уже из притчи о Иове. Блажен лишь тот, кто безоглядно верит Создателю. Все, что печалит и гнетет нас, — горе, болезни, несправедливость, — это тоже промысел Божий. Смиренно принимай страдания. Верь, пребывая в довольствии, но еще сильнее верь, принимая удары судьбы.

— Тогда зачем святоши все время твердят о милосердии Божием?

— Прежде чем на тебя снизойдет это милосердие, ты должен научиться жить в страхе Божием.

— Новое дело… А как это?

— Сопоставлять каждый свой шаг с заповедями Создателя. Молись денно и нощно. И не столько за себя самого, сколько за других. Кайся, искренне кайся. Лишь кающийся достоин прощения. Старайся проникнуться к Господу истовой верой. Смиряй свои страсти. Смирение рано или поздно приведет тебя в лоно церкви, а любовь к Богу перейдет в любовь к ближнему.

— Как у тебя все просто! Кайся, молись… А если не хочется?

— Хотя бы начни. Попробуй… Ведь спиртное тебе тоже не с первого раза понравилось.

— Ну ты сравнил!

— Главное, обуздай гордыню. Это грех не менее тяжкий, чем смертоубийство. Сколько человеческих душ она уже погубила! Не бойся самоунижения. Сам Спаситель не чурался омывать ноги своим ученикам.

— Ну ты и упертый мужик! — едва ли не с восхищением произнес Кузьма. — Позавидовать можно. Дай тебе волю, ты бы и химерам смирение проповедовал.

— Будь у них душа — с превеликим усердием!

Когда по расчетам Кузьмы вышло, что опасность миновала, они с немалым трудом выбрались из спасительной щели.

— Ни рук, ни ног не чую, — пожаловался Кузьма.

— А я, по всей вероятности, уже никогда не распрямлюсь, — добавил Венедим, которому довелось отсиживаться в дальней, куда более тесной части щели.

— Оно и к лучшему. В Шеоле ты из ста шагов только десять пройдешь в полный рост.

— Стало быть, другие девяносто — согнувшись?

— Сорок — согнувшись, а пятьдесят — на карачках. Это в среднем, конечно.

— Я понимаю. Мне не привыкать. Бывало, всю ночь напролет с колен не вставал.

— С бабами тоже так бывает, — ухмыльнулся Кузьма.

— Баба на пуховиках стоит, а я на голом камне.

— Сочувствую… Ты побудь пока здесь, а я гляну, что там темнушники наворотили. Авось что-нибудь полезное найду.

Он бесшумно удалился в ту сторону, откуда противно попахивало сгоревшим порохом, и через некоторое время так же бесшумно вернулся обратно. В темноте Кузьму выдавало только сосредоточенное сопение да кисловатый запах перегара.

— Ну как? — поинтересовался Венедим, в глазах которого подземный мрак почему-то роился смутными пятнами.

— Да никак! Потолок сплошь рухнул. Сверху гнилью тянет, как из раскрытой могилы. В завале нашел один ботинок, дырявую флягу да полкраюхи хлеба. Дальше такие глыбы, что и вдесятером не сдвинешь. Или темнушники химеру наповал пришибли, или сами там костьми легли.

— Что же нам делать?

— Пойдем потихонечку.

— Куда? Сзади завал, впереди тоже завал.

— Это не твоего ума дело. Феодосия и тот темнушник, который в заложниках оставался, обходным путем сюда добирались, хоть и по колено в воде. Если эта бочка благополучно прошла, то и мы пройдем. Лишь бы вход не проскочить.

Кузьма двигался своей обычной походкой, время от времени пощелкивая пальцами, дабы по характеру эха определить расстояние до возможного препятствия, а Венедим семенил следом, держась за его плечо.

Еще до того, как тронуться в путь, Кузьма предупредил спутника:

— Ты пока попусту не болтай. Мне сейчас уши совсем для другого дела нужны.

Впрочем, полагался он не только на слух, но и на обоняние, шмыгая носом, словно крыса, обнюхивающая приманку. Время от времени Кузьма приостанавливался и начинал тщательно ощупывать стены, чаще всего почему-то правую.

— Тут всяких нор, как дырок в решете, — Кузьма сам нарушил затянувшееся молчание. — Попробуй разбери, которая нам нужна… Эти-то с лампочкой шли. Вроде как для собственного удовольствия прогуливались.

— Давай хотя бы из одежды факел сделаем, — предложил Венедим. — Так и быть, подол рясы пожертвую.

— А чем зажечь? Темнушники перед уходом из обители у меня все имущество отняли. Да и не загорятся наши тряпки. Все насквозь промокло.

Действительно, с потолка обильно капало, а кое-где просто лило. Раньше в этом туннеле ничего похожего не замечалось. То ли где-то сверху прошел обильный дождь, то ли взрыв повредил подземный коллектор, построенный еще в прежние времена.

— А не зальет нас? — Венедим помимо воли поежился. — Говорят, под землей от потопа не спастись.

— Здесь не зальет. Место надежное. Под нами столько лабиринтов, что и за всю жизнь не обойдешь. Некоторые на огромную глубину вниз уходят… А вот тем, кто сейчас под нами находится, действительно не позавидуешь.

— Ты сам в потоп попадал?

— Случалось раньше по молодости. А потом научился эту беду загодя угадывать. Примет много. Зверье всякое начинает волноваться, мох под ногами по-другому скрипит, воздух иначе пахнет. Похоже, дошли. — Кузьма остановился и стал шарить по стене. — Ветерком тянет… Знать, сквозная нора… Эх, нет со мной моих зверушек! Они бы все разузнали-разведали…

Обходной путь во всем уступал главному туннелю, особенно высотой сводов. Здесь не то что лоб можно было разбить, но и нос расквасить. Уже после первых шагов под ногами захлюпала вода, а поскольку ход имел заметный уклон вниз, вскоре она достигла колен путников (и чувствовалось, что это еще не предел).

— У меня ощущение, как у глиста, из толстых кишок попавшего в тонкие. — Шутка у Кузьмы получилась какая-то натянутая.

— Есть ведь еще и слепая кишка, — уже совсем мрачно добавил Венедим.

— Ты про аппендикс? Не переживай. Я сквознячок все время ощущаю.

Тем временем лаз становился все уже и уже. Вода подобралась к груди.

— Не понимаю, как здесь Феодосия пролезла, — удивился Венедим. — Локти нельзя поднять.

— Нужда заставит, — буркнул в ответ Кузьма. — Но ты, Веня, все же помолчи пока. Да и шагу прибавь.

Впервые в его голосе проскользнуло что-то похожее на сомнение. Венедима, до этого целиком и полностью доверявшего своему проводнику, от такой интонации даже в жар бросило (хотя вокруг было весьма и весьма прохладно). Зловещее журчание доносилось уже со всех сторон, и вода быстро прибывала.

— Ты ведь говорил, что здесь потоп не страшен! — не выдержал Венедим.

— Я про главный туннель говорил. А это сифон какой-то. Похоже, он собственного стока не имеет.

— Может, вернемся?

— Поздно… На воде умеешь держаться?

— Только когда моюсь в корыте.

— Ну ничего… Главное — не паникуй, даже если тебя с головой зальет. И не отставай. Самое низкое место мы, похоже, миновали. Дальше будет полегче.

Ложь во спасение грехом не считается, и потому Венедим не стал упрекать Кузьму в лукавстве, хотя и ощущал, что лаз продолжает уходить вниз.

Сзади внезапно накатила высокая волна, и Венедим от неожиданности едва не захлебнулся. Вода имела отвратительный привкус и пахла какой-то гадостью. Самое худшее, что она попала ему в легкие, и теперь каждый глубокий вдох отзывался приступом судорожного кашля.

Животный страх отшиб память — надо было молиться, но все молитвы, даже «Отче наш», вылетели из головы.

Вода теперь не просто прибывала, а кипела водоворотом, захлестывая лицо. Между ее поверхностью и сводом туннеля осталось всего две пяди свободного пространства.

— Ныряй! — Кузьма ухватил Венедима за шиворот и со сверхъестественной силой швырнул навстречу новой волне, на сей раз накатывающейся спереди.

Венедим имел все шансы свернуть себе шею, но тяжелые вериги потянули вниз, и нырок получился в общем-то удачный. Жаль только, что глоток воздуха, который он успел сделать, уже подходил к концу.

Продлевать эти муки на лишние две-три минуты не имело никакого смысла, и Венедим уже собрался пошире раскрыть рот, дабы разом покончить со своим бренным существованием, но тут Кузьма обхватил его поперек туловища и потащил все вверх, вверх, вверх, пока их головы не пробили поверхность воды.

Здесь тоже стояла непроглядная темнота. Со всех сторон на расстоянии вытянутой руки были скользкие каменистые стены, круто уходящие вниз.

Уцепиться было не за что, и Кузьма, не давая Венедиму соскользнуть на глубину, плечом прижал его к стенке колодца. Вода вокруг продолжала прибывать, но куда медленнее, чем в горизонтальном лазе.

— Говорил же я тебе, что не пропадем! — прохрипел Кузьма. — А ты, обормот, не верил!

— Куда мы попали? — отхаркиваясь после каждого слова, осведомился Венедим.

— Мне и самому интересно… С моей стороны, конечно, промашечка вышла. Признаю. Как говорится, не ту дверь открыл… Ты что, утонуть собираешься?

— Сил совсем нет, — еле слышно просипел Венедим. — Замерз… Не выбраться нам отсюда…

— Упирайся руками в стены! Продержимся.

— Не продержимся… Пустое это… Знать, и я не без греха, если так никчемно гибну. Даже покаяться не смогу…

— Терпи. Это, наверное, ловчий колодец химеры-крючника. Она где-то поблизости притаилась. Ждет, когда сюда кто-нибудь свалится. А потом хвать — и наверх вытащит. Лапы-то у нее длиннющие, как багры.

— Нет, лучше я отдамся на волю Создателя и по примеру пророка Ионы скажу на прощание: «Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня, но ты, Господи, выведешь мою душу из ада». Предпочитаю утопиться, чем принять смерть от кромешной твари!

— Это, конечно, дело вкуса. Но я бы сделал ставку на химеру… Хоть какой-то, да шанс. — Кузьма, упершись ногами в стену, еще сильнее навалился на Венедима.

Словно в подтверждение его слов, сверху раздался шум и что-то довольно увесистое полетело в колодец. Плюх! — едва не задев Кузьму, неизвестный предмет упал в воду, быстро-быстро забулькал и ушел на глубину. Вслед за ним заскользила железная цепь, спустя несколько секунд туго натянувшаяся.

— Да это же ведро! Обыкновенное ведро! — воскликнул Кузьма. — Эй, люди! Кто там есть? Отзовитесь!

Однако на его страстные призывы не последовало никакого ответа, лишь печально поскрипывала цепь да тихо булькала подступающая снизу вода.

— Что они, гады, оглохли?.. — Кузьма перестал надрывать глотку. — Ты, Веня, как себя чувствуешь?

— Грешно жаловаться на жизнь… Но вообще-то паршиво.

— Держись за цепь, а я попробую наверх выбраться. Потом тебя вытащу.

— Пальцы не сгибаются…

— Подыши на них. А еще лучше — кусни пару раз. Вот кровь и забегает по жилам. Эх, теснота! — Ухватившись за цепь, Кузьма попытался подтянуться. — Ты потерпишь, если я тебе на плечо наступлю?

— А куда деваться…

Пришлось терпеть, хотя Кузьма наступил ему не на плечо, а на голову. Цепь натянулась до предела и задребезжала, как басовая струна на самодельных гитарах темнушников.

Кузьма пыхтел, глухо ругался, но, похоже, мало-помалу взбирался наверх. Со стен градом сыпались в воду мелкие камушки. И все это происходило в удручающей, парализующей волю темноте, которую Венедим возненавидел окончательно и бесповоротно. Сейчас он жаждал солнечного света всеми фибрами своего существа, хотя раньше ничего ярче смоляного факела никогда не видел.

И вот наступил момент, когда сверху перестали сыпаться камушки, а цепь ослабла. Кузьма все же выбрался из колодца.

С минуту там царила тишина (и это было понятно-в незнакомом месте первым делом следует осмотреться, в смысле — прислушаться и принюхаться), однако затем вместо ожидаемых возгласов удовлетворения раздалось неразборчивое бормотание нескольких голосов. Выходило, что Кузьма не только выбрался на поверхность, но и угодил прямиком в объятия людей.

Теперь спасение стало реальностью и для Венедима, сразу воспрянувшего духом. Вслед за надеждой вернулась и память. Вскоре он уже распевал псалом «Славьте Господа на гуслях».

Голос его был слаб, но в тесном колодце силу обретал даже шепот.

— Эй! — крикнул сверху Кузьма. — Чего завыл? Совсем, что ли, плохо тебе?

— Нет, мне хорошо, — собрав последние силы, ответил Венедим. — Я радуюсь, ибо милостью Господа полнится весь мир.

— Не только милостью, но и сюрпризами, — загадочно ответил Кузьма. — Ты еще не передумал топиться? Наверх хочешь?

— Конечно, хочу.

— Дело твое. Только потом меня не упрекай. Натужно заскрипел ворот, и цепь, сразу вырвавшись из ослабевших пальцев Венедима, пошла вверх. Хорошо хоть, что одна его нога угодила прямиком в ведро. Вода отдавала свою жертву неохотно, с сердитым бульканьем и тяжким всплеском.

Все еще не веря в спасение, Венедим рукой коснулся стенки колодца. Сначала это был сплошь холодный камень, но вскоре появился и мох — сперва только отдельные языки и нашлепки, а потом и сплошное слоевище.

Ведро (а вместе с ним и Венедим) поднималось короткими, резкими рывками. Ворот, явно не рассчитанный на такую нагрузку, скрежетал и сотрясался, однако человеческие голоса, среди которых выделялся хрипловатый тенорок Кузьмы, звучали все явственнее. Похоже, там горячо о чем-то спорили.

Наконец несколько рук ухватили Венедима за одежду. Его выдернули из колодца и бросили на толстый ковер мха. Все, естественно, происходило в полной темноте.

— Возблагодарим Господа за милосердие! — сотрясаясь от озноба, воскликнул Венедим.

Крепкие руки спасателей почему-то продолжали бесцеремонно ощупывать и тискать его. Конечно, это можно было расценить как неуклюжую попытку восстановить кровообращение в задубевшем от холода теле, однако смущала локализация прикосновений — главным образом к ляжкам, гузну и филейным частям. Можно было подумать, что Венедима принимают за свиную тушу.

— Ты ведь говорил, что он святой человек, монах? — В густом голосе, явно принадлежавшем человеку крупных габаритов, звучало глубокое возмущение.

— Монах, — ответил Кузьма откуда-то со стороны. — Так ведь и монахи всякие бывают. Большинство, конечно, обжоры, чревоугодники. А это постник. Плоть свою умерщвляет ради спасения души.

— Обманул! — зловеще произнес невидимый здоровяк. — Вокруг пальца обвел! И я ради такой дохлятины из сил выбивался! Все руки стер!

— Ты доброе дело сделал, — сказал Кузьма тоном не то заискивающим, не то глумливым, — Божьего человека спас. Он тебе спасибо скажет. И в молитвах не забудет.

— А что я бабе своей скажу? А братьям? А бабам братьев? — продолжал возмущаться здоровяк. — Мы уже который день на подножном корме сидим. Хорошо хоть, что сегодня вода появилась. Галушек из мха наварим. Так ведь травой все равно не наешься!

— Научить вас на земляных червей охотиться? — предложил Кузьма самым невинным тоном.

— Мы не кроты. Нас другая дичь интересует, сам знаешь.

— Знаю, — печально вздохнул Кузьма. — Хотя и не приветствую.

— Мы в твоих приветствиях не нуждаемся, — фыркнул здоровяк, судя по голосу, перемещаясь в ту сторону, где находился Кузьма. — Ты, Индикоплав, хоть и уважаемый человек, но обман тебе не простится. Не на тех нарвался. Сдавайся лучше по-хорошему, иначе из живого все жилы вытянем.

— Что происходит? — патетически воскликнул Венедим, которого грубо поставили на ноги, пребольно заломив при этом руки.

— Не милостив к нам оказался твой Бог, — пояснил Кузьма. — Знаешь, кто этим колодцем владеет? Известная в Шеоле семья Шишкаревых. Хорошие ребята, но сплошь людоеды. Сейчас ты имеешь удовольствие слышать голос главы семьи — Владимира Ивановича.

— И ты хотел отдать меня на съедение этим нечестивцам? — На этот раз Венедим не смог сдержать своих эмоций, то бишь страстей. — Жирного монаха им на обед пообещал?

— Стали бы они иначе тебя наверх тащить, — ответил Кузьма без тени смущения. — Давно бы пузыри в колодце пускал. А сейчас цел и невредим.

— Пока, — уточнил тот Шишкарев, который держал Венедима за руки. — Но ты, монах, сильно не переживай. Мы тебя сразу не съедим. Мы тебя сначала мхом хорошенько откормим. Пока нам и одного Индикоплава хватит.

— Меня еще поймать надо. — Голос Кузьмы раздавался уже совсем с другой стороны.

— Не дури, — предупредил его Шишкарев-старший. — Из этой пещеры только один выход. И тебе его не отыскать. Сдавайся, не зли меня.

— Нашли дурачка! — присвистнул Кузьма. — Кто же добровольно под нож ляжет! Свиньи и то в последний момент визжат да кусаются.

— Можешь и ты напоследок повизжать, если желание имеется. Разрешаю.

— Нет, я лучше покусаюсь.

— Кусайся, если зубов не жалко.

Так, беззлобно переговариваясь и обмениваясь солеными шуточками, они кружили во мраке пещеры, и трудно было поверить, что эта игра предполагает смертельный исход.

Вслепую Кузьма ориентировался гораздо лучше противника, зато тот знал это место как свои пять пальцев. Победу могли принести две вещи: либо предельное хладнокровие, либо счастливый случай. Ни на отсутствие первого, ни на антипатии второго Кузьма пожаловаться не мог. Беда состояла лишь в том, что время работало против него.

Это сообразил даже скудоумный Владимир Иванович.

— Пашка, свяжи монаха ремнем и чеши за подмогой, — велел он. — А то упустим Индикоплава. Он, гад, как нетопырь, увертливый. Как будто бы в темноте видит.

— Мне и видеть не надо, — сказал Кузьма. — От тебя за версту тухлятиной несет.

— Это у меня отрыжка такая. Недавно одного выползка съел, твоего дружка, — не остался в долгу Шишкарев-старший. — Очень уж на вкус поганый оказался.

— Мы такие! — подтвердил Кузьма. — Если что, тебе еще долго отрыгиваться будет.

— Ничего, толченого угля приму.

Венедиму, вновь опрокинутому лицом в мох, между тем уже вязали руки. Шишкарев-старший, методически прочесывая пещеру, время от времени выспрашивал: «Ты где?» — но Кузьма больше не отзывался.

Вдруг что-то увесистое свалилось в колодец и забулькало там, медленно уходя на дно.

— Утопиться решил, паразит! — взревел Шишка-ревстарший. — Ни себе, ни людям! И на этот раз обманул!

— Ты себя сам обманул, — раздался спокойный голос Кузьмы, за которым последовал звук увесистого пинка, — ступай умойся… Здесь два выхода, а не один.

Падая в колодец, Шишкарев-старший успел ухватиться за цепь, и шум поднялся немалый, это уже не говоря о истошном вопле, оборвавшемся только после глухого всплеска. Последним умолк ворот, застопорившийся после того, как вся цепь размоталась.

— Один готов, — сказал Кузьма. — Кто там следующий? Павел Иванович, если не ошибаюсь?

— Не подходи, сука! — завопил Шишкарев-младший. — Иначе я твоего дружка придушу!

— Не успеешь, — мягко возразил Кузьма, который, похоже, был уже совсем рядом. — А если и успеешь, то братцу своему помочь не сможешь. Слышишь, как он плещется?

Действительно, из колодца доносились звуки, похожие на те, что издают бабы при полоскании белья. Кроме того, слышалось позвякивание цепи и утробное фырканье. Людоед не утонул, но воды нахлебался вдоволь.

Шишкарев-младший, в отсутствие брата сразу утративший смелость, не знал, что и ответить. Пришлось Кузьме прийти к нему на помощь.

— Договоримся так, — сказал он, успев перед этим зайти сзади. — Ты позволишь нам спокойно уйти, а мы не станем мешать спасению Владимира Ивановича.

— Опять обманешь… — неуверенно произнес Шишкарев-младший. — Спихнешь в колодец, как брата…

— Зачем мне это?

— Чтобы я подмогу не позвал. Мишку и Тишку.

— Плевал я на твоих Мишек-Тишек. Пока ты старшего из колодца выудишь, мы уже далеко будем… Решай быстро, а то я и передумать могу. Отправишься вслед за братцем.

— Ладно, согласен. Ваша взяла…

Ремень соскользнул с рук Венедима, а Шишкарев-младший стремительно откатился куда-то в сторону и сразу притих — видимо, не доверял обещаниям коварного выползка.

Кузьма тем временем помог Венедиму встать на ноги и потащил за собой прочь от этого места.

— Ну и дураки! — приговаривал он при этом. — Тропку во мху протоптали и думают, что я выход не найду… Вот тут у них веревка натянута. Хватайся.

— Я все же не пойму, как ты этого людоеда обманул? — Вопрос сей, похоже, сильно занимал Венедима.

— Очень просто. Там рядом долбленая колода лежала, в которую они воду про запас сливают. Колодец-то частенько пустой… Вот я ее вниз и сбросил. Ну а когда тот дурак над краем наклонился, просто дал ему пинка под зад.

— Тяжелая была колода?

— Да уж потяжелее тебя.

— Ты хоть и безбожник, а человек достойный, — с уважением произнес Венедим. — Не покинул меня в беде. А ведь мог бы.

— Мог, — согласился Кузьма. — Но зачем? Ты мне еще пригодишься. Вдруг нам опять людоеды встретятся. Вот я тобой и откуплюсь.

 

НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Довольно долго они двигались вдоль веревки, облегчавшей семейству людоедов походы за водой. Слой мха в этом коридоре был таким мощным, что в некоторых местах противоположные стены почти смыкались.

Венедим, с подозрением относившийся ко всем проявлениям чужой жизни, не преминул закинуть камушек в огород братьев Шишкаревых.

— Трутни поганые, — пробормотал он. — Вместо того чтобы людей поедать, лучше бы адскую поросль изводили.

— Мох они нарочно не трогают, — пояснил Кузьма. — А в жилище у них, говорят, все чин-чинарем. И стены побелены, и огонь в очаге постоянно горит. Если чужак поблизости появится, они уголек через дверь выкинут — и готово! Собирай потом свежий фарш.

— Сам-то ты откуда их знаешь?

— Встречались пару раз. На выползков они нападают редко. Попроще добычу ищут. Могут изгоя в свое логово заманить, зазевавшегося сторожа с поста снять, ребенка выкрасть. Далеко в Шеол не забираются. Поблизости от дома орудуют.

— Вот во что способен превратиться человек, лишенный Божьего страха. — Можно было поклясться, что Венедим при этих словах перекрестился.

— Божий страх — одно, а голод — другое. Они ведь не ради зла людоедами стали. Отец их из метростроевцев. Даже, говорят, ударником был. Это вроде как у вас праведник. Да только рассорился с какими-то важными чинами. Сам ушел и еще несколько человек с собой увел. Бедствовали они первое время страшно. Только людоедством и спасались. В конце концов остались лишь папаша Шишкарев и какая-то баба. Семь сыновей вместе прижили. Владимира и Павла ты знаешь. Мишка и Тишка скорее всего на хозяйстве остались. А остальные трое где-то шастают… Ты почему веревку бросил?

— Она осквернена прикосновениями нечестивцев!

— Потерпи, недолго осталось. Тут, похоже, ход раздваивается. Если налево пойдем, прямо к Шишкаревым в гости угодим. Чуешь, дымком попахивает?

— А если прямо?

— Откуда я знаю! Раньше в этих краях бывать не приходилось.

— Как же нам добраться до обители Света? — с тоской произнес Венедим.

— Доберемся! — Кузьма вновь был полон оптимизма.

— В какой хоть она стороне?

— Как тебе объяснить… Где-то пониже нас и справа. Это если по прямой. Но только в Шеоле прямых путей нет. Придется поблуждать.

— Без еды, без оружия, без огня… — промолвил Венедим с сомнением.

— Вот и я говорю, может, сначала к Шишкаревым заглянуть? — произнес Кузьма как бы в раздумье. — Перекусим, у костра погреемся, оружием запасемся…

— Нет! — воскликнул Венедим так, словно его склоняли к грехопадению. — Заклинаю тебя от опрометчивого поступка! Не надо нам помощи от сатанинского отродья!

— Я у них помощи и не собирался просить. Я совсем другое имел в виду.

— Тем более! Не оскверняй свои руки кровью гадины.

— Тогда ты не ной… Еда у нас под ногами, с оружием что-нибудь придумаем, а огонь здесь только во вред. На словах ты, овечка Божья, к терпению призываешь, а как до дела дошло, сразу раскис. Хорошо проповедовать, сидя в теплой келье.

— Ты прав, брат Кузьма, — после некоторого молчания ответил Венедим. — Прости за минутную слабость…

— Это не по моей части. Это ты у своего Бога прощение проси… В Шеоле прощать нельзя. Но и мстить не нужно. Себе дороже.

— А что тогда нужно в Шеоле?

— Память нужно иметь хорошую. Если ты в каком-то месте один раз побывал, должен его на всю жизнь запомнить.

— Как же запомнить, если ничего не видно?

— А звуки, запахи?

— Не у всех такие способности есть.

— Тогда сиди в своей норе и не высовывайся. Как крыса беззубая или нетопырь бескрылый… Кстати, о памяти. Захвачу-ка я кусок веревки. Так сказать, на добрую память о братьях Шишкаревых. В пути она ох как пригодится!

— У нас-то и отрезать нечем… — вздохнул Венедим.

— Зачем резать? Она же вся из кусков. Я как раз один узел в кулаке держу. Сейчас развяжем…

Дальше пришлось идти, не уповая на помощь веревки, и это оказалось куда сложнее. Не осталось ничего иного, как прибегнуть к прежней тактике — Кузьма, используя все известные ему способы, тщательно выбирал безопасный путь, а Венедим тащился сзади на буксире.

Какими такими норами они пробирались и что при этом творилось вокруг, Венедим видеть, конечно же, не мог и во всем полагался на команды Кузьмы: «здесь согнись до пояса», «здесь пробирайся вдоль стеночки», «здесь придется съехать на заду».

Большое расстояние таким манером одолеть было нельзя. Если от привала до привала удавалось сделать три-четыре тысячи шагов, это уже считалось удачей.

Слой мха хоть и не позволял пользоваться светом, зато смягчал все удары и падения. Гораздо хуже приходилось на тех участках, где мох по тем или иным причинам отсутствовал, — даже Кузьма набил себе немало шишек, а что уж тогда говорить о Венедиме.

— Как только здесь братья-людоеды ходят? — удивлялся он.

— Ты еще спроси про то, как змеи в своих норах пресмыкаются, — ответил Кузьма. — Самым естественным образом. Они здесь родились и этим путем, наверное, тысячу раз пользовались. Тут они короли. Тут за ними никому не угнаться.

Уже после третьего перехода путники стали страдать от жажды, хотя и в разной мере.

— Ты мох ешь, — советовал Кузьма, выискивая в слоевище самые сочные волокна. — Они влагу из земли вытягивают.

— Свят, свят, свят! — крестился в темноте Венедим. — Никогда в жизни! Уж лучше умереть.

Немного воды добыли, выкручивая влажную одежду, но это не умерило жажду, а только оставило во рту омерзительный привкус.

Еще недавно они буквально захлебывались водой, а теперь им грозило смертью ее полное отсутствие. Чего только не бывает в Шеоле!

Ради спасения требовалось как можно быстрее спуститься вниз, до того уровня, где вода была уже не редчайшей ценностью, а вполне обычным делом. Однако за все время пути Кузьма не обнаружил в коридоре ни единого ответвления, ведущего в сторону, а тем более вниз. Это действительно была кишка, тонкая извилистая кишка, уходящая в неизвестность.

На очередном привале обратились за помощью к логике. Если братья Шишкаревы пользовались этим ходом для своих охотничьих вылазок, следовательно, он должен был вести в людные места, где достаточно праздношатающейся человеческой дичи, не способной всерьез постоять за себя. Например, в окрестности обители Света, к Торжищу или к подземным магистралям, которыми обычно пользовались добытчики летучих мышей.

Итак, надежда достичь обжитые места имелась, пусть и чисто теоретическая. На практике все обстояло гораздо хуже — Венедим уже еле передвигал ноги, да и Кузьма перестал отпускать свои шуточки-прибауточки.

— Как долго тебе приходилось обходиться без воды? — спросил Венедим, прикладывая к губам ладанку с мощами блаженного Иоанна, устюжского юродивого, большую часть жизни просидевшего в навозной куче и постоянно терпевшего голод и жажду.

— По-всякому, — неохотно ответил Кузьма. — Но ведь со мной почти всегда были летучие мыши.

— Они приносили тебе питье? — удивился Венедим.

— Нет. Как ты не понимаешь?.. Каждый зверек — это почти чарка крови.

— Ты убивал их? — содрогнулся Венедим.

— А что оставалось делать? От трех-четырех штук стае не убудет.

— Сказано в Писании: «Не ешьте никакой мерзости. Всякие крылатые пресмыкающиеся нечисты для вас». Грех… Великий грех…

— Но только не для меня. Я родился и вырос в пещере, где обитали летучие мыши. Множество летучих мышей. Мои родители были специалистами по рукокрылым, я, кажется, уже как-то говорил об этом. В пещеру они спустились не одни, а вместе с большой экспедицией.

— С кем? — не понял Венедим.

— Ну… с отрядом, имеющим научную задачу. Были там разные специалисты. По пещерам, по подземным водам, по льду. Спе-ле-о-ло-ги… Гля-ци-о-ло-ги… Раньше я знал почти все эти названия, но уже подзабыл. У них были еда, палатки, свет, даже оружие. Когда связь с теми, кто остался на поверхности, прервалась и ни один посыльный не вернулся, стало ясно, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Было принято решение выбраться из пещеры наружу. Накануне моя мать повредила ногу, и ее оставили дожидаться помощи. Присматривать за ней поручили моему отцу, который был обучен врачеванию. Правда, в то время они были едва знакомы между собой. Ждать пришлось очень долго. Помощь так и не прибыла, зато в подземных галереях стали появляться химеры. Тогда они были совсем другие — и по повадкам, и на вид. Отец и мать решили остаться в пещере, тем более что она должна была вскоре разрешиться от бремени. Еда в конце концов иссякла. Родителям пришлось питаться летучими мышами, которые тогда пребывали в спячке. Шили из их шкурок одежду. Потом, когда появился молодняк, занялись дрессировкой малышей. Скорее скуки ради, чем с какой-то определенной целью. Потом в подземелье проник мох. Сначала он казался безвредным, но однажды задушил отца, сунувшегося с факелом в какую-то нору. Мать стала воспитывать из летучих мышей разведчиков, способных в темноте прокладывать путь для человека. К тому времени уже и я подрос. Помогал ей. Вот так и получилось, что летучие мыши стали для меня всем на свете. И слугами, и едой, и одеждой. Мать говорила, что так было у людей всегда. Приручив лошадей, они ездили на них верхом, пахали землю, пили их молоко, ели мясо, одевались в лошадиные шкуры, а хвосты поднимали вместо знамен. Разве Писание осудило людей за это? Или ты не имеешь никакого представления о лошадях?

— Имею, — сказал Венедим. — И о лошадях, и о волах, и об ослах, и о верблюдах. Они приносили людям пользу, ничего не требуя взамен. Ныне же остались только свиньи… Да твои летучие мыши.

— Хоть раз ты в чем-то со мной согласился.

— Нет, каждый из нас остался при своем мнении… Просто твой рассказ почему-то напомнил мне ветхозаветную историю, случившуюся с пророком Даниилом, пребывавшим тогда в вавилонском плену. Однажды царю Навуходоносору приснился сон, устрашивший его. Увидел он во сне чудесное дерево, высотою достигавшее неба, а ветвями покрывавшее все края земли. В кроне его гнездились птицы, а в корнях находили приют животные. И было у этого дерева, кроме всего прочего, человеческое сердце. Но гнев Всевышнего пал на чудесное дерево, и велено было срубить его, лишить веток, разбросать плоды, а человеческое сердце заменить звериным. И пало дерево под ударами безжалостной секиры, сгнили плоды и листья, разлетелись птицы, разбрелись во все стороны животные. Однако по воле Всевышнего главный корень с малой толикой животных был сохранен в недрах земли. Там, в железных и медных узах, питаемый небесной росой, он должен пребывать семь времен…

— Сколько это — семь времен?

— Сие известно только Господу Богу и его пророкам… Я не буду сейчас говорить о том, как истолковал этот сон мудрый Даниил и как вскоре сбылись все его предсказания. Я хочу сказать о другом. Разве злая судьба этого древа не напоминает печальную участь, постигшую род человеческий? Разве не был он прежде могуч и славен? Разве не доставал до неба и не простирал свою власть во все края земли? Разве не царствовал над зверями и птицами? Рухнуло могучее древо. Пропали его плоды. Рассеялись по миру подвластные ему животные. Лишь глубоко под землей остался корень, питаемый скудной небесной росой. Гнетут его медные и железные оковы, звериное сердце порождает звериные нравы, но по прошествии семи отмеренных времен он даст живой побег, через который возродится и древо.

— Складно рассказываешь, — похвалил Кузьма.. — Это мне как-то ближе, чем страдания Иова. А в том, что древо, то бишь род человеческий, возродится, я как раз и не сомневаюсь. Плохо только то, что парочка его отдельных листочков может вскоре засохнуть.

Затем их беседа перешла на тему куда более прозаическую. Действуя не только убеждением, но и угрозами, Кузьма завладел самым большим из крестов, которые Венедим носил под рясой. Вскоре отыскался и камень подходящей формы. После долгих и упорных трудов из креста получилось нечто отдаленно напоминающее сапожный нож.

— Вот мы и при оружии! — сказал Кузьма удовлетворенно.

— Зачем оно тебе вдруг понадобилось? — Венедим все еще не мог смириться с потерей.

— Чует мое сердце, что скитаться в одиночестве нам осталось недолго. Рано или поздно на кого-нибудь нарвемся. Вот тогда эта штуковина и пригодится. — Он позволил Венедиму пощупать свое оружие. — Химеру встретив, во мху спрячемся. И от злого человека, если надо, отобьемся.

Эти боевые приготовления были проведены Кузьмой не с бухты-барахты. И многие одному ему известные приметы, и неосознанное предчувствие — все подсказывало, что впереди есть кто-то живой. Скорее двое-трое, чем один. Скорее люди, чем химеры. Не удаляются, не приближаются, а просто стоят на одном месте (не исключено, что и лежат).

В любом другом случае Кузьма переждал бы опасность, а то и повернул бы назад, но сейчас нестерпимая жажда отрезала все пути к отступлению. Ради спасения нужно было идти напролом, даже если впереди ожидалась встреча с целым стадом химер или бандой темнушников.

Венедима в свои предчувствия Кузьма не посвящал, сказал только, что скорее всего это последний переход и через несколько часов оба они будут плескаться в воде. Обнадежил, так сказать, для поддержания сил.

Теперь они двигались не то что осторожно, а можно сказать — трепетно, словно под ногами был не мох или камень, а хрупкий лед. Вскоре стало окончательно ясно, что подозрения Кузьмы были не беспочвенны — откуда-то потянуло дымком. Кто-то жег пропитанный нефтью торф и варил на нем похлебку. Правда, не сейчас, но совсем недавно.

— Посиди здесь, — шепнул Кузьма на ухо Венедиму. — Только не греми цепями. А я схожу на разведку.

Ах, как пригодились бы ему сейчас верные крылатые зверушки! Да только зачем грезить о невозможном? Сам во всем виноват. Сам в эту дурацкую историю вляпался. Наведался бы в тот раз не к темнушникам, а к метростроевцам, так давно был бы сыт, пьян и свободен.

Коридор круто понижался и вдобавок шел петлями. За каждым поворотом могла ожидать засада, но Кузьма не очень-то ее опасался. Нет такого живого существа, включая крыс, которая не имела бы собственного запаха. Никто не в состоянии надолго затаить дыхание и унять стук сердца.

Плохо было то, что вокруг иссяк мох, словно бы его долго и упорно травили какой-то заразой. Теперь Кузьму мог выдать малейший шорох. Впрочем, и его врагов тоже.

Чужаки находились уже совсем близко. Нет, это была не засада, а скорее всего бивак, походный лагерь.

Один поворот, другой, третий. Кузьма уже различал тусклое пятно света и слышал тяжкий храп нескольких человек. Спят, касатики! Другого времени не нашли. Ну и спите себе спокойно. Будем надеяться, что это не уловка.

Справа в стене обозначилась вместительная пещерка, скорее всего вырубленная специально. Так сказать, гостиница для странствующих и путешествующих. В одном ее углу тускло светилось уже почти прогоревшее кострище. В другом вповалку лежали люди.

Сколько? Кажется, трое. Двое спят. Третий как-то странно пофыркивает. Плачет, что ли?.. Ребенок? Нет, габариты не те. Женщина? Откуда здесь взяться женщине? Женщины в Шеоле дороже, чем вода в засуху и хлеб в голодуху. Все сидят под запором и зря не шляются. Ничего не понятно!

А главное, кто они — эти трое? Ясно, что не друзья. Всех своих друзей Кузьма наперечет знает… Бродяги, изгои? Нет, на пустое брюхо так храпеть не станешь… Темнушники? Метростроевцы? Светляки, наконец? Вряд ли. Эти по трое ходить не будут, а уж тем более плакать втихаря. Тут хочешь не хочешь, а поверишь в загадочных здухачей, лишенных человеческой души и во всем подвластных чужой воле.

Надо было бы подойти поближе и посмотреть на чужаков в упор, благо что кострище позволяло такое. Но сначала полагалось дождаться, когда уснет и этот третий. Час туда, час сюда уже ничего не изменят.

Однако все получилось совсем наоборот. Плакса, похоже, и не собиралась засыпать, зато проснулся тот из чужаков, который лежал ближе всех к выходу.

Проснулся, чертыхнулся, приподнялся на локте и рявкнул:

— Уймись, потаскуха! А то нос отрежу! Я и так третьи сутки не спавши!

Голос этот показался Кузьме удивительно знакомым. Впрочем, «показался» — не то слово. Не показался, а просто рванул за живое, сразу напомнив о Владимире Ивановиче Шишкареве. Хотя нет, при любом раскладе тот не успел бы сюда раньше Кузьмы и Венедима. Ни он, ни Пашка, ни Мишка с Тишкой. Значит, это кто-то из тех братьев, которые накануне ушли за добычей. Встретились все же!

— Отпусти-и! — Хныканье перешло в плаксивый, страдающий голос. — Отпусти-и… Зачем я вам такая? Дурной болезнью страдаю. Заразитесь от меня.

Это действительно была женщина и не кто-нибудь, а постельная сваха Феодосия Акудница собственной персоной. Повезло дамочке, ничего не скажешь!

— В котле хорошенько выварим, вся зараза испарится, — ответил людоед. — Не такое жрать приходилось… Только ты заранее не переживай, а спи. Дружок-то твой спит, как будто бы его не на убой, а на случку ведут.

Выходило, что третьим в этой компании был кто-то из темнушников. Не исключено даже, что сам Юрок Хобот. Но только как они попали в лапы людоедов? Ведь после взрыва вся шатия оказалась по ту сторону завала, совсем недалеко от своей заставы. Нет, тут дело нечисто…

— Тогда хоть руки развяжи, — заныла Феодосия. — Затекли совсем.

— Хочешь, я сделаю так, что у тебя и глаз затекет? — Шишкарев перегнулся через спокойно почивающего темнушника и не очень сильно, тыльной стороной ладони, ткнул Феодосию в лицо.

Та только вякнула и сразу умолкла, словно язык прикусила. Шишкарев перевернулся на другой бок и мгновенно уснул, возвестив об этом замысловатой руладой храпа. Через некоторое время раздалось равномерное посапывание Феодосии. Оплеуха помогла ей лучше любого снотворного.

Пора было действовать.

Конечно, Кузьма ничем не был обязан Феодосии, а тем более кому-либо из темнушников. Скорее наоборот. Но если честно признаться, в нынешней плачевной ситуации они оказались только благодаря ему. Почему бы и не выручить несчастных, чем более что у Кузьмы просто руки чесались наказать людоеда? Да и фляжка, лежавшая в изголовье Шишкарева, совсем бы не оказалась лишней.

Знать бы только, где сшиваются остальные двое братцев? А вдруг они объявятся с минуты на минуту?

Стараясь не смотреть на спящих (знал по собственному опыту, что некоторые люди просыпаются от чужого взгляда), Кузьма осторожно вступил в пещерку. Самодельным ножом он отрезал подходящий кусок веревки (пригодилась все же!) и соорудил посреди нее скользящую петлю.

Этой удавкой можно было быстро и без помех лишить Шишкарева жизни, однако столь радикальная мера в планы Кузьмы не входила. Пусть поваляется какое-то время в путах, поразмыслит над своей злодейской жизнью. Авось пообмякнет душой, а там, глядишь, — и от людоедства откажется.

Действуя решительно и сноровисто (в Шеоле никто не умел вязать узлы лучше выползков), он лишил Шишкарева возможности пользоваться как нижними, так и верхними конечностями, а из свободного конца веревки вдобавок сплел кляп, дабы тому не взбрела блажь звать на помощь братьев.

После таких трудов можно было и водички попить. Как ни сдерживал себя Кузьма, а почти уполовинил флягу. Шишкарев за это время успел окончательно проснуться и теперь, глухо мыча, извивался всем телом, словно змея, сбрасывающая кожу. Как и следовало ожидать, эта бессмысленная активность привела к тому, что все узлы на веревке затянулись еще туже.

Теперь появилась возможность спокойненько разобраться с пленниками. Кузьма немного разворошил кострище и шутки ради сыпанул горсть горячей золы Юрку (а это был именно он) за шиворот. От звериного рыка темнушника проснулась и Феодосия.

Поводив перед их ошалевшими физиономиями ножом, Кузьма предупредил:

— Тихо, а то зарежу. Отвечать только на вопросы. Первый вопрос был самым животрепещущим:

— Где остальные? — При этом Кузьма многозначительно кивнул на Шишкарева, упорно продолжавшего что-то мычать.

Оба пленника, потрясенные столь быстрой сменой обстоятельств, соображали крайне туго, однако Юрок в конце концов объяснил, что два отсутствующих брата продолжают охоту на людей где-то в лабиринтах между обителью Света и Торжищем (после этих слов Кузьма примерно уяснил свое нынешнее местонахождение).

Второй вопрос непосредственно касался пленников:

— Вас-то они как повязали?

Юрок и Феодосия обменялись хмурыми взглядами, но промолчали — правду, как видно, говорить не хотели, а какую-либо приемлемую версию заранее придумать не догадались. Пришлось пообещать, что ради того, чтобы развязать язык одному, придется отрезать его у другого.

Феодосия опять развесила нюни и попыталась всю вину свалить на Юрка. Кузьма потребовал подробностей.

— После взрыва темнушники почему-то тебя хватились. Решили, что ты химеру нарочно вызвал, — стала сбивчиво объяснять Феодосия. — Вот он, — кивок в сторону Юрка, — так на тебя взъелся, что велел братве завал разобрать. Все кричал, что он этого гада Индикоплава даже за Гранью достанет. — («Сука», — внятно произнес при этом Юрок). — Только никто из темнушников за ним не пошел. Знамо дело, своя жизнь дороже. Одна я как дура вслед увязалась. Очень уж страшно было среди этих вурдалаков оставаться. Еще шахну порвут и матку наружу вывернут… Злые все, особенно молодняк. Вот так мы почти до обители Света и добрались. Потихонечку разузнали, что вы еще не вернулись. Стали караулить. А вышло так, что нас самих подкараулили. В бараний рог, мясники, согнули… Кузьма, это правда, что они людей едят?

— Истинная правда, — подтвердил Кузьма. — А теперь давайте решать, что мне с вами делать.

— Спаси меня, Кузьма, — запричитала Феодосия. — Век благодарна буду! Сторицей за твое добро отплачу!

— Как же, обещать вы все мастерицы. Хотя что с бабы взять… А ты почему не просишься? — обратился он к Юрку.

— Зачем впустую балабонить, — буркнул тот. — Ведь все равно не пожалеешь. Я бы тебя не пожалел…

— За прямоту хвалю. Только мне твоя смерть не нужна. Живи на здоровье. Но сначала поклянись, что зла на меня держать не будешь.

— И ты в мою клятву поверишь? — Юрок недоверчиво покосился на Кузьму.

— Почему бы и нет? Тем более что свидетели имеются.

— Хм… — Юрок задумался. — Коряво получается… Я тебя пришить хотел, а ты ко мне с душой отнесся… Не думай, что мы фуфлогоны какие-то и слово не держим. Мы нормальные мужики! Обид не спускаем, но и добро по гроб жизни помним. Коли и вправду спасешь, братом мне будешь.

— В родственниках не нуждаюсь, — отрезал Кузьма. — Ты мне уши не шлифуй, а клянись, если жить хочешь.

— Клянусь! — произнес Юрок со страстью. — Всеми клятвами клянусь! Землей и водой клянусь! Клянусь первородной стихией — тьмой! Клянусь законом Ома! Клянусь здоровьем папы Каширы! Клянусь электромагнитной индукцией! Клянусь мамой! Клянусь своей елдой! Жизнью своей, в конце концов, клянусь!

— Ты уточни, в чем конкретно клянешься.

— В том, что никогда не причиню тебе зла, Кузьма Индикоплав.

— Добавь: ни действиями, ни помыслами. Знаю я вас… Сам ты мне зла, может, и не причинишь, а дружков своих подучишь.

— Ни действиями, ни помыслами! — с готовностью повторил Юрок.

— Так и быть. На первый раз поверю. Только придется вам еще немного полежать здесь. Я пока за Венедимом схожу. Он, бедняга, наверное, уже заждался меня. Если только от жажды не помер.

Уходя, Кузьма прихватил с собой фляжку и топор — единственное оружие Шишкарева. Топор он через полсотни шагов выбросил. Ну разве пустят тебя с топором в какое-нибудь приличное место?

Вволю напившись воды, Венедим сразу ожил, словно полузасохший комнатный цветок после обильного полива. Рассказ о злоключениях Феодосии и Юрка он прокомментировал следующим образом: «Бог карает шельмецов даже руками нечестивцев», а решение Кузьмы относительно участи этой парочки полностью одобрил.

— Твой поступок можно назвать христианским, — сказал он. — Как видно, святое учение доходит и до тебя.

— Не обольщайся, Веня, — ответил Кузьма. — Не любитель я людей обижать, вот и все. Не нахожу в этом удовольствия.

Пленники встретили Венедима по-разному — Феодосия с приторной умильностью, а Юрок настороженно. Опасался, наверное, что тот припомнит ему все прежние обиды. Однако Венедим кротко благословил обоих. Более того, он хотел благословить и Шишкарева, но Кузьма не позволил, приведя следующий довод:

— Милосердие, конечно, вещь хорошая, но и оно должно иметь границы. Тот, кто жрет себе подобных, к роду человеческому отношения уже не имеет. Не человек он, а зверь. Тварь бездушная. Это то же самое, что змею или крысу благословлять.

Покидая пещерку, Юрок Хобот не выдержал и на прощание отвесил Шишкареву несколько увесистых пинков по ребрам. У него были свои собственные представления о милосердии.

Теперь за Кузьмой тащилась уже целая череда спутников. Скорость передвижения от этого, естественно, упала еще больше, поскольку приходилось подстраиваться к Феодосии, находившейся в глубоком физическом и моральном упадке.

Ее пугал мрак, пугал мох-костолом, пугал Юрок, затаивший злобу, пугали крутые спуски и резкие повороты. Но больше всего она страшилась новой встречи с людоедами.

Такую возможность не исключал и Кузьма. Сейчас он даже жалел о том, что выбросил топор, ведь в случае стычки с Шишкаревыми им можно было бы вооружить Юрка.

Однако, паче чаяния, все обошлось благополучно. Коридор, отныне получивший название Людоедского, вскоре закончился, и начались места, для Кузьмы более или менее знакомые.

Поплутав немного в лабиринте, носившем многозначительное название Паутиновка, и миновав две соединяющиеся между собой карстовые пещеры, где повсюду журчали ручьи и даже сохранились мостки, по которым когда-то ходили туристы, они попали в просторный туннель, проложенный метростроевцами якобы для общих нужд, но явно с какой-то своей тайной целью.

Сейчас туннель был свободен от мха, но Кузьма знал, что в таком виде ему пребывать недолго. Мох, подобно текучей воде, проникал во все щели, распространялся быстро, как гангрена, и был живуч подобно саламандре. Чтобы всерьез бороться с ним, просто не хватало рук. Иногда Кузьме даже казалось, что люди по своему скудоумию взяли на себя функции сапожного шила, позволяющего дратве мха проникать все глубже и глубже в недра земли.

Отсюда можно было двигаться практически в любую сторону — и до обители Света добраться, и на Торжище завернуть, ну и, само собой, навестить хитромудрых метростроевцев, всегда привечавших Кузьму (правда, лишь после того, как штатные дознаватели снимали с него подробнейший отчет о состоянии дел в Шеоле).

Здесь наконец-то разрешилась проблема со светом. Из стен туннеля тут и там торчали недогоревшие смоляные факелы. Бери и пользуйся на здоровье, благо что у Юрка, которого людоеды даже не обыскали (хотя и разбили шахтерскую лампочку на шлеме), сохранилась зажигалка.

Между тем все шло к тому, что путникам, соединившимся вместе не по доброй воле, а по слепому случаю, пора было расставаться. Уж больно разношерстная подобралась компания. У каждого были свои интересы, несовместимые с интересами остальных.

Венедим стремился в обитель Света, хотя Феодосия, гораздо лучше его знавшая всю подоплеку тамошней жизни, предупреждала, что ничем хорошим это не кончится. Игумен не щадит людей, из-за которых срываются его планы, будь то хоть послушник, хоть ротозей.

Юрку, в кои-то века вырвавшемуся на свободу, хотелось хорошенько гульнуть на Торжище, вот только средства не позволяли.

Кузьма намеревался отправиться на поиски своей стаи, но заявиться к летучим мышам без водяры было бы верхом неблагодарности. А поскольку в этом смысле на Венедима надеяться уже не приходилось, надо было изыскивать другие источники пополнения заветной фляжки.

Одна лишь Феодосия еще не определилась в своих планах. Дорога в обитель Света была ей теперь заказана, к темнушникам не тянуло, благо горький опыт имелся, бродяжничать не позволяли дородность и привычка к бытовым удобствам.

Тем не менее именно она внесла предложение, в большей или меньшей степени удовлетворившее всех.

— Отведите-ка вы меня на Торжище и там продайте хорошему человеку, — сказала она. — Такие конфетки, как я, дорого стоят. Выручку, так и быть, разделим на четыре части.

— Не надо мне от тебя ничего! — сразу замахал руками Венедим.

— Тогда на три, — не стала спорить Феодосия. Что ни говори, а это была мысль. При наличии средств Юрок мог бы оттянуться на Торжище если не на полжизни, то хотя бы на год вперед. Кузьма без проблем запасся бы водярой и другим добром, так необходимым в одиночных скитаниях. Венедим, присоединившийся к землякам, постоянно сбывающим там свиные колбасы и чудотворные образки, вернулся бы домой. Ну и Феодосия, само собой, устроила бы свою личную жизнь.

Правда, оставалось неясным, найдется ли на нее достаточно состоятельный покупатель. Товар был хоть и емкий, но не первой свежести, а в Шеоле ценились только бабы детородного возраста.

Юрок Хобот, больше других разбиравшийся в женских прелестях, при свете факела критически осмотрел Феодосию и остался весьма недоволен.

Мало того, что наряд ее находился в самом плачевном состоянии, так и сама постельная сваха уже не производила прежнего неотразимого впечатления — лицо осунулось и посерело, волосы сбились в колтун, глаза потускнели, куда-то пропал один из передних зубов. Даже груди, некогда торчавшие таранами, ныне мешками свешивались на живот. Грязь и копоть покрывали тело Феодосии с ног до головы.

Утомительные и опасные перипетии последних дней оказали благотворное влияние только на бородавку, украшавшую ее нос, — та из ячменного зерна превратилась в горошину.

— Тебя сначала отмыть надо, причесать, подмалевать, а уж потом продавать, — вынес свой вердикт Юрок. — А в таком виде ты и гроша ломаного не стоишь.

На том и порешили, хотя Феодосия осталась при своем особом мнении.

 

ПО ПУТИ НА ТОРЖИЩЕ

Пришлось вернуться в ближайшую карстовую пещеру. Там хватало воды, на стенах скопилась сажа, способная подчеркнуть красоту женских ресниц и бровей, росли мягкие бледные грибы, споры которых можно было использовать вместо пудры, а поверхность кристально чистых подземных озер с успехом заменяла зеркало.

Первым делом Феодосию хорошенько отмыли, что не обошлось без насилия — изнеженная баба ни за что не хотела лезть в холодный ручей. Обязанности банщиков исполняли Кузьма с Юрком (Венедим, дабы не видеть подобный срам, скрылся в дальнем гроте). Вместо мочалок служили пучки мягкого лишайника, а вместо мыла — синеватый озерный ил.

На первых порах Феодосия орала благим матом и всячески сопротивлялась, но потом смирилась и даже стала командовать: то бочок ей лучше потри, то задницу еще разок обработай.

Смывая ил с ее обширной спины, Кузьма с уважением сказал:

— Сколько же на тебе плоти! А ведь пойдешь по цене обыкновенной босявки. Нет, лучше тебя Шишкаревым на мясо продать! Вдвое больше выручим. Нечего нам на Торжище делать.

Его поддержал Юрок, усердно трудившийся над огромными грудями:

— Конечно! Какой навар может быть от продажи? Крохи! Тебя выгоднее в аренду сдавать. С почасовой оплатой.

— Пошли отсюда, охальники! — Завладев мочалкой, Феодосия принялась дубасить самозваных банщиков. — Что вы, охламоны, понимаете в женской красоте!

Иголки, конечно же, ни у кого не нашлось, и ее заменили тонкими рыбьими костями (медлительных слепых рыб, обитавших в подземных водах, Кузьма ловил руками). Ради того, чтобы привести наряд Феодосии в порядок, мужчинам пришлось пожертвовать частью своей одежды. Больше всего пострадал Юрок, лишившийся сразу и кожаной жилетки, и нательной рубашки. Зато повезло Венедиму, на котором, кроме рясы, вериг и сыромятных башмаков, ничего не было.

Проблема с отсутствующим зубом так и осталась нерешенной. Юрок даже предлагал выбить подходящий зуб у первого встречного и с помощью смолы вставить его в щербину. Однако от этого плана пришлось отказаться в связи с определенными техническими трудностями и дефицитом времени. Решили так: пусть Феодосия поменьше скалится и не позволяет покупателям заглядывать себе в рот. Ведь не скотину выбирают, а человека.

Совместные труды понемногу сблизили людей, еще совсем недавно не испытывавших друг к другу никаких иных чувств, кроме антипатии.

Разомлевшая Феодосия (после купания ее энергично растерли сухими тряпками, дабы простуда не привязалась) даже поведала историю своего появления в Шеоле, интересную тем, что, в отличие от своих спутников, она видела небо, грелась на солнышке и каталась по снегу на санках. Правда, недолго.

Так уж случилось, что еще в нежном возрасте Феодосия, тогда носившая совсем другое имя, угодила в воспитательно-трудовую колонию для малолеток.

Загремела она в это малопочтенное учреждение по совокупности своих подвигов, где всего хватало: и хулиганства, и мелкого воровства, и бродяжничества, и токсикомании. Но последней каплей, переполнившей чашу терпения инспекции по делам несовершеннолетних, стало ножевое ранение, которое девчонка нанесла своему отчиму, возжелавшему вдруг юного тела, тогда еще тонкого, звонкого и прозрачного. (Сам любитель клубнички, кстати говоря, остался безнаказанным — свидетелей, естественно, не оказалось, а до прямого насилия дело не дошло.)

Пребывание в колонии она помнила довольно смутно. В памяти сохранились лишь отдельные эпизоды — например, как ее при посредстве столовой ложки лишили девственности или как напугали до полусмерти, запустив под одеяло мышонка.

Но воспитательная колония это все же не настоящая зона, а тем более не тюрьма, хотя штрафной изолятор и двойной забор с колючкой здесь тоже имелись. По выходным дням воспитанниц, твердо ставших на путь исправления, в виде поощрения вывозили и в драмтеатр, и в цирк, и на концерты классической музыки (под запретом была только эстрада, тлетворно влиявшая на неокрепшие юные души).

В подземную пещеру, кстати, ту самую, где они сейчас находились, Феодосия попала в составе группы передовиков производства (прострачивала в подсобном цехе простыни, также предназначенные для мест лишения свободы, и при этом проявляла почти стахановскую прыть).

Спускались в пещеру своим ходом по лестнице длиною чуть ли не в тысячу ступенек, а подниматься должны были в специальном вагончике. На полсотни воспитанниц приходилось полторы дюжины надзирательниц плюс несколько прапоров из наружной охраны, так что особо разгуляться не получалось.

Пещера, по периметру обведенная деревянной галереей для экскурсантов и искусно подсвеченная прожекторами, Феодосии не понравилась. Подземелье оно и есть подземелье, чем тут любоваться? Лучше бы в зоопарк сводили.

Пожилой мешковатый гид, сразу получивший от нахальных девчонок кличку Пещерный Медведь, заставил их построиться цепочкой и повел по шатким мосткам, то и дело предлагая обратить внимание на различные местные достопримечательности, среди которых были не только природные диковинки вроде сталактитов, но и памятники созидательной деятельности первобытного человека — неряшливые рисунки на стенах, остатки мастерской по производству каменных топоров и кучи тщательно обглоданных костей.

Девчонок, прошедших огонь, воду, медные трубы и венерические лечебницы, эта допотопная тряхомудия абсолютно не интересовала. Пока одни, более прагматичные, пытались разжиться чинариками, другие, более романтичные, строили глазки посторонним мужчинам. (Надо отметить, что, кроме малолетних бандиток, были здесь и другие экскурсанты. Например, солдаты-первогодки из стройбата. А также выздоравливающие из местного тубдиспансера. Почему-то считалось, что микроклимат пещеры оказывает угнетающее действие на палочки Коха.

Когда вдруг погасло электрическое освещение, это был еще не повод для паники, тем более что у гидов и эсэсовок-надзирательниц хватало электрических фонариков.

Паника началась чуть позже, когда еле заметный ручеек, причудливо извивающийся между торчащими вверх сосульками сталагмитов, внезапно превратился в бушующую реку, неизвестно откуда взявшиеся крысы подняли отчаянный писк, а с потолка словно бомбы посыпались сталактиты. Даже сейчас, по прошествии многих лет, Феодосия могла поклясться, что катастрофа произошла как бы сама собой, без влияния каких-либо внешних факторов. По крайней мере не ощущалось ни подземных толчков, ни взрывов на поверхности.

Экскурсанты, подгоняемые гидами, дружно устремились к выходу, но хлипкие мостки, построенные без учета чрезвычайной ситуации (ну какие чрезвычайные ситуации могут возникнуть в изученной вдоль и поперек пещере?), не выдержали нагрузки. Десятки людей с головой окунулись в воду. Для большинства из них это купание стало последним. У туберкулезников не хватало сил, чтобы бороться с разбушевавшейся стихией, а солдаты, призванные на службу из среднеазиатских пустынь и районов Крайнего Севера, просто не умели плавать.

Это уже было форменное светопреставление, библейский потоп, кара небесная (пусть и настигшая свои жертвы под землей).

Многие экскурсанты вопили во все горло, как будто бы запредельное напряжение голосовых связок могло вызволить их из беды. Те, кто свалился в воду, цеплялись за тех, кто еще оставался на мостках.

Спасающиеся от наводнения крысы прыгали по живым людям, как по болотным кочкам.

Феодосия хоть и сорвалась с накренившегося мостка, но в последний момент уцепилась за доску настила и сумела удержаться в таком положении даже после того, как по ее рукам прошлись не меньше десятка человек. Обратно на мостки ее втащил тот самый гид, который еще совсем недавно пытался объяснить девчонкам всю прелесть подземного мира. Свое рабочее место он покидал последним, подобно капитану гибнущего судна.

Однако Феодосия не последовала за ним. Просто не в ее правилах было следовать примеру старших. Когда истерические вопли затихли и последние фонарики погасли, девчонка даже обрадовалась. Вот она, долгожданная свобода, мерещившаяся во сне и наяву! Если ради этого должен погибнуть мир, то и черт с ним!

Бушующий поток вскоре иссяк, и Феодосия попыталась ощупью добраться до какого-нибудь сухого места, но напоролась на утопленника и от страха едва не сомлела. Она вообще боялась мертвецов, а уж утопленников — тем более. Видела одного такого в детстве — безобразно раздувшегося, багрово-синего, с руками, застывшими в призывном жесте.

Началось ублюдочное существование, в котором не было ни счета времени, ни дня, ни ночи, ни тепла, ни света, а только тоска, мрак, промозглый холод да голодуха. Пещера была такой огромной и так сложно устроенной, что найти из нее выход вслепую было практически невозможно.

Вскоре она уже не отшатывалась от трупов, а выворачивала их карманы в поисках хоть какого-то пропитания. У одного солдатика (прижизненный статус покойников выдавала одежда) Феодосия обнаружила размокший сухарь, у женщины-туберкулезницы — шоколадку, а тетки-надзирательницы — фляжку с водкой. Фонариков она нашла штук пять, но ни один не действовал — разрядились батарейки. Мало проку было от безнадежно отсыревших спичек и от превратившихся в кашу сигарет.

Однажды вверху раздались странные звуки, словно кто-то очень большой, но легкий и ловкий, как таракан, шнырял по потолку, то и дело застывая на месте. Спустя много лет, уже будучи взрослой, она вспомнила этот случай и поняла, что стала невольной свидетельницей появления первых химер.

Спасли Феодосию монахи святокатакомбной церкви. Для них, давно порвавших с грешным миром, внезапно разразившаяся катастрофа вовсе не стала сюрпризом. Конца света они дожидались уже давно, постоянно перенося грозную дату из одного года в другой.

Став полноправными хозяевами подземного мира (о связистах и метростроевцах тогда еще ничего не было известно), монахи прибирали к своим рукам все, что могло представлять ценность.

Глазастая девчонка, пусть и чумазая, пусть и полуживая, такую ценность, безусловно, представляла. В общине святокатакомбников женщин тогда было раз-два и обчелся. А поскольку ожидать новых послушников со стороны уже не приходилось, продление рода стало для светляков задачей первостатейной.

Таких приблудных овец, как Феодосия, набралось человек тридцать. Кто-то впоследствии перебежал к метростроевцам, кто-то примкнул к веселым ребятам-темнушникам, тогда еще называвшимся связистами, кто-то помер, не выдержав непривычных условий существования, кто-то напоролся на химеру, а остальные (в том числе и Феодосия), приняв крещение, стали полноправными членами общины Света.

— Вот так-то, родненькие, — закончила Феодосия. — Я здесь почти что старожил. Многое повидала, ох многое! Троих игуменов пережила, почитай, со всеми мужиками переспала, на всех крестинах кумой была и вот теперь собираюсь начать новую жизнь.

— Новую жизнь со старыми грехами не начинают, — промолвил Венедим. — Тебе бы сперва покаяться.

— В чем это, интересно? — фыркнула Феодосия.

— Мало того, что ты предала людей, спасших тебя от смерти, но ты еще и Богу изменила.

— Бога не трожь. Душонка фарисейская! Мой Бог при мне! — Вытащив из-за пазухи крестик, она коснулась его губами. — А у вас вместо Бога этот кровопийца, что на столбе сидит. Вы не Богу служите, а лукавому! Слепцы несчастные!

— Ты так потому заговорила, что игумен тебе хвост прижал, — возразил Венедим. — Он сам святой и от других святости требует. Не тебе над ним глумиться.

— Святой? — окрысилась Феодосия. — Эх, знал бы ты, сморчок, всю правду!

Дабы предотвратить назревавшую ссору, Кузьма поспешил перевести разговор на другую тему.

— Говоришь, что сталактиты с потолка сыпались, хотя никаких толчков не было? — обратился он к Феодосии.

— Ты про известковые сосульки? — переспросила она. — Нет, толчков не было.

— Интересно… Мне мать примерно то же самое рассказывала. Сначала все было вроде нормально, а потом в единый миг всполошились все летучие мыши, на голову посыпалась всякая труха, а кое-где даже своды просели. Но пламя свечи даже не дрогнуло.

— Еще вот что! Вспомнила… — Феодосия хлопнула себя ладонью по лбу. — В тот самый момент на меня какая-то дурнота накатилась. Голова закружилась, тошнит… Вроде как на качелях, когда сначала резко взмываешь вверх, а потом падаешь вниз. И, похоже, замутило не меня одну.

— Больше ты такого чувства не испытывала?

— Такого — никогда.

В разговор между тем вступил Юрок Хобот.

— Хоть рассказала бы, что это за небо такое? — Вопрос, естественно, был адресован Феодосии. — А то плетут всякое…

— Ничего особенного. Я его уже почти и забыла. Что-то высокое, светлое. Вроде голубое, а может, и нет. Бывало, дождик с неба капал. Бывало, снег сыпался. Под крышей сидеть как-то надежней было.

— Почему же тогда светляки о небе бредят? — не унимался Юрок.

— У игумена спроси. Знать, тесно ему стало под землей. Вот и дурит голову таким простачкам, как он! — Феодосия кивнула на Венедима. — А мне что под небом, что под землей — никакой разницы. Даром-то ничего не дается. Везде вкалывать надо. Ужом вертеться. Всякой сволочи в ножки кланяться.

— Много людей наверху жило? — У Юрка явно разыгралось любопытство.

— Тьма! Камню негде упасть было. Идешь куда-нибудь по городу, обязательно ногу оттопчут.

— Куда же все они подевались?

— Разные слухи ходят… Одни говорят, что это Бог грешников прибрал. Бывало уже такое раньше, если верить Писанию. Другие говорят, что большая война случилась. Испепелили землю и всех живущих на ней. Еще существует мнение, что люди наверху как были, так и остались, только от нас, бедолаг, отмежевались.

— За Бога я, конечно, подписаться не могу, но насчет войны конкретно поясняю, — изрек Юрок. — Не было никакой войны. Зарубку даю. Факт, так сказать, из первых рук. Сам папа Кашира рассказывал. Он в тот день на коммутаторе дежурил.

— Ты на людском языке можешь объясняться? — перебила его Феодосия.

— А ты здесь при чем, простодырка! — обиделся Юрок. — Да тебе любое второе умное слово непонятно! Я их даже объяснять не собираюсь. Про телефон слыхала?

—Ага.

— Вот тебе и ага! Все телефоны сходятся в одном месте, которое называется узлом связи. Были узлы связи районные, были городские. А здесь под землей находился секретный узел связи Главного штаба Министерства обороны. Главного штаба, понимаешь? Через него сведения с мест на самый верх передавали. Враги еще только замышляют какой-нибудь кошмар нам устроить, а весточка в нужный адрес уже полетела. На каждое дежурство прорва народу заступала. Офицеры, солдаты-срочники, девки-телефонистки. Сутки дежуришь, двое отдыхаешь… В тот день все тихо было как никогда. Суббота все-таки. Папа Кашира даже вздремнул втихаря. Ему еще целый год служить оставалось, надо же было как-то время убить. Вдруг сигнал тревоги. Отключилось энергоснабжение. Ничего страшного, конечно, на резерв перешли. Потом глядь, офицеры бегают, как будто бы им яйца прищемило. Оказывается, пропала вся связь. Мало того, ни один контрольный прибор не фурычит. Все стрелки на нулях.

— А что эти приборы должны были показывать? — поинтересовался Кузьма.

— Да все на свете, вплоть до температуры воздуха на поверхности. Можно подумать, что какой-то злодей все кабели перерубил… Кошмар! Главное, что до начальства не дозвониться. Проводная связь не работает, радиорелейная тоже, спутниковая тем более. Кое-как по телеграфу вышли на Главный штаб. Там под фундаментом точно такой же бункер имеется, как и здесь. А они отвечают — не до вас, дескать, своих проблем хватает. И все, как ножом отрезало. Ни ответа, ни привета. Очередная смена в положенный срок не явилась. Послали наверх разведчиков. Те как в воду канули. Послали других. Тот же результат. После третьего раза решили, что лучше не высовываться. Всего под землей оказалось больше сотни человек. Десятка два офицеров, столько же телефонисток, остальные солдаты срочной службы, вроде папы Каширы. Ребята все бедовые, кто из Электростали, кто из Солнцева, кто из Люберец. Москвичи, короче. До службы в техникуме связи учились, знали друг друга. Вот и сговорились между собой. Офицерам темную устроили. Захватили оружейку, продсклад, дизельную. Октябрьская революция — ни больше ни меньше. Власть — народу, водку — трезвым, баб — молодым. Так и прожили пять лет сами по себе, пока метростроевцы к нам туннель не прорыли.

— Вот уж кому покоя нет! — произнесла Феодосия с неодобрением. — Все роют да роют как заведенные. И почему-то все больше вниз. Рыли бы вверх.

— Говорят, недавно пробовали, — сказал Юрок. — Не получилось. До Грани дошли — и каюк! Целая бригада накрылась… Короче, вы меня поняли. Не было никакой войны.

— Это мы поняли, — кивнул Кузьма. — Лучше расскажи, как прошла первая встреча с метростроевцами.

— Лихо! — ухмыльнулся Юрок. — Они нам с самого начала начали какую-то туфту впрягать. Где, дескать, ваше руководство, где партбюро, где ответственные товарищи? Почему не ведутся созидательные работы? Папа Кашира им хорошо ответил. Кроты, говорит, вам товарищи. А у нас товарищей нет, одни братки. На чужого дядю спины гнуть не собираемся. Давайте встречаться, давайте меняться, а насчет остального — извини-подвинься. В советчиках не нуждаемся. Сами с усами. А для понта еще и автомат показали. С тех пор на нас больше никто не накатывал. Кроме химер, конечно… Но мы и на химер управу найдем. Дайте только срок… А ты чего кривишься. Божий человек? Зубы болят?

— Душа у меня болит от твоих речей. Гордыня, гневливость и алчность погубят вас, как погубили нечестивый Вавилон. Нельзя долго жить в зле и разврате, презрев все Божеские законы. Грехи ваши — сеть, в которой вы рано или поздно запутаетесь. Одумайтесь, пока не пробил последний час.

— Ну ты, братан, и сказанул! — Юрок похлопал Венедима по плечу. — Другому за такие слова полагалось бы хрюкало начистить, но на тебя я не в обиде. С больного на голову какой спрос!

— Нет, ребята, давайте-ка прекратим эти споры, — вмешался Кузьма. — А то перегрыземся, как голодные крысы, и до Торжища не дойдем.

— Это наш праведник раздоры сеет! — затараторила Феодосия. — Он во всем виноват! К каждому слову придирается, жук навозный. Кому его проповеди нужны? Я ими сыта по горло, а настоящие мужчины другим богам поклоняются — силе да вольной воле. Угомонил всех врагов и гуляй напропалую! Я правильно говорю. Юрок?

— Не знаю, — огрызнулся темнушник, так и не простивший Феодосии ее двуличность. — Я тебя вообще не слушаю.

Зато у Венедима нашлось для бывшей постельной свахи несколько слов:

— Царь Соломон говорил, что тот, кто безоглядно предается разгулу и ратным забавам, поступает неразумно, ибо вино — глумливо, а секира — буйна. А что касается тебя самой, Феодосия, вспомни слова Писания: «Женщина красивая, но безрассудная то же самое, что золотое кольцо в носу свиньи».

— Сам ты свинья! — незамедлительно ответила Феодосия. — Только без золотого кольца…

Торжище располагалось в подземных каменоломнях, из которых люди брали строительный материал уже около трех веков. В Шеоле это место считалось столь завидным, что раньше на него в равной мере претендовали и темнушники, и метростроевцы, и светляки (да и свои аборигены здесь имелись, пусть и в незначительном количестве — бичи, голошмыги, наркоты, спившиеся хиппари, бездомные шалашовки).

Дабы эти споры не переросли в серьезный конфликт, решено было объявить каменоломни свободной территорией, одинаково доступной для всех обитателей Шеола. С тех пор здесь нашли себе приют многие из тех, кому претили ханжество светляков, разгул темнушников и казарменная дисциплина метростроевцев.

На Торжище можно было не только сбыть излишки и подыскать для себя какую-нибудь нужную вещь (причем параллельно существовали торговля открытая и торговля тайная), но и узнать последние новости, гульнуть от души, нанять работников, даже заключить брачный союз.

Периферией каменоломен уже давно завладел мох, однако в центральных туннелях с этой напастью еще как-то боролись. Химеры разных видов были здесь нередкими гостями, и к ним привыкли относиться как к неизбежному злу. Существовало даже такое правило — если во время торговой сделки один из ее участников становился жертвой адской твари, все имущество переходило в пользу потерпевшего.

Вход на Торжище был платным, однако стража особо не свирепствовала, почти всегда соглашаясь на отсрочку. И в самом деле — ну что, к примеру, можно взять со светляков, пригнавших на продажу десятипудовую хрюшку? Разве что кучу свиного дерьма. Зато, сбыв свой товар. Божьи люди набивали всякой мелочовкой целые мешки. Тут уж стражникам было чем поживиться.

В отличие от других общин Шеола, державших круговую оборону и против исчадий преисподней, и против своих собственных соседей, здесь не было ни фортификационных сооружений, ни застав, ни карантинных загонов, ни вошебоек.

Даже железная решетка, запиравшая вход, всегда находилась в поднятом положении, а стража больше походила на толпу барышников, обсуждающих последние рыночные новости. Об их истинном ремесле свидетельствовали только тяжелые копья, рядком прислоненные к стене, да испытующие взгляды, которые они бросали на всех входящих и выходящих.

Юрок, чьи амбиции перли наружу, как пена из пасти эпилептика, сразу повел себя неправильно — стал кидаться на стражников, стращал их своими дружками, костерил в самых непотребных выражениях. Да не тут-то было! Его просто отпихнули назад, пообещав в следующий раз и по шее накостылять.

— Вы что, попкари тупорылые, не узнаете меня? — горячился темнушник. — Хобот моя кликуха. Я под папой Каширой в «быках» хожу.

— Знаем мы тебя. То-то и оно, — отвечали стражники. — Даже чересчур хорошо знаем. Поэтому и не пускаем. Ты не торговать идешь, а куражиться. Карманы небось пустые? На хапок рассчитываешь нажиться? Домой ступай. Гопников у нас и без тебя хватает.

— Нет, суки, ошибаетесь! Я торговать иду! — пришлось Юрку немного сбавить гонор. — Я частный барыга, а вы меня за гопника держите!

— Где тогда твой товар? В штанах или за голенищем?

— Вот мой товар! — хлопнул он Феодосию по заднице. — Буркалы протрите. Товар первый сорт.

— Это твой товар? — Стражники вытаращились на Феодосию. — А чем докажешь?

— Она сама подтвердит. — Юрок выпихнул бабу вперед.

— Ага, — закивала головой Феодосия. — Решила вот… в хорошие руки запродаться. Осточертела жизнь у Божьих людей. Каждый норовит тобой задарма попользоваться. Стадо оно и есть стадо.

— Хм, запродаться… Не очень-то сейчас такие дела поощряются. — Один из стражников почесал затылок. — Особенно метростроевцы серчают… Говорят, противозаконно…

— С каких это, интересно, пор метростроевцы на Торжище свои законы устанавливают? — возмутился Юрок.

— Сила у них, — пояснил стражник. — Так и кишат повсюду. Гвалт поднимут — портянкой пасть не заткнешь.

— Никто ничего не поднимет! Это уже моя забота.

— Ясно, что твоя… Да только задаром мы вас все равно не пропустим. Не те времена. Ищите, чем заплатить.

— Нет у нас сейчас ничего! Ты что, человеческих слов не понимаешь? Опосля рассчитаемся.

— Знаем мы это «опосля». Уже ученые. Опосля тебя вдрызг пьяного за ноги отсюда вытащат. И не с прибылью, а с долгами несусветными. Скажешь, не было такого? Давай рассчитывайся или сваливай отсюда.

— Вот его в залог возьмите! — Юрок ухватил Венедима за рясу. — Потешный малый. Псалмов знает столько, что за целый день не переслушаешь. А если кому в грехах покаяться приспичило, тоже к нему обращайтесь. Все простит-отпустит, вплоть до убийства родной мамочки.

— Нашел кого предлагать! — скривились стражники. — Мы такого тощего светляка отродясь не видели. Еще протянет ноги — отвечай потом. Нет, не надо нам ваших псалмов. Сами кушайте.

— Да что же вам тогда надо? — Юрок попытался рвануть на груди отсутствующую рубашку.

— Что надо? — Стражники лукаво заулыбались. — Вот если бы вы своим товаром с нами поделились, тогда совсем другой разговор пошел бы… Ей-то, такой шкапе, поди, не убудет.

— Как это не убудет? — взорвалась Феодосия. — Именно что убудет! Не хватало еще, чтобы меня всякая рвань лапала! Отмывайся потом! Я вам не дешевка какая-нибудь, а порядочная женщина. Кому охота заразы от вас набраться? Мандавошками, наверное, поголовно маетесь! Я это по вашим рожам блудливым вижу!

Подобных оскорблений стражники стерпеть не могли и стали выталкивать всю компанию вон, но тут инициативу взял на себя Кузьма, до того и слова не проронивший.

— Голубчики, пропустите, — миролюбиво произнес он. — Зачем скандалить по пустякам? Если ему не верите, то мне поверьте. Как только с кем-нибудь сторгуемся, я вам сразу куш доставлю. Внакладе не останетесь, это я обещаю.

— А ты сам что за туз такой? — Стражники немного поутихли. — Случайно не выползок?

— Все возможно, — уклончиво ответил Кузьма.

— Звать-то как?

— На этот вопрос я отвечать не обязан. Тем более что вы спрашивать не должны. На сей счет особый закон имеется.

—Да мы просто так… Без всякой задней мысли… — смутились стражники. — Просто здесь одного выползка ищут. По прозвищу Кузьма Индикоплав. Вдруг ты его знаешь?..

— Кто его ищет? — Кузьма и глазом не повел.

— Да все подряд! Раньше темнушники искали. Потом светляки интересовались. А ныне и метростроевцы засуетились. Вынь да положь им Кузьму Индикоплава.

— Если встречу его, обязательно передам ваши слова, — кивнул Кузьма. — Ну так мы пройдем все же?

— Проходите, чего уж… — Стражники посторонились. — Только про обещание свое не забудь. И другим выходом не вздумай уйти. Мы всех наших ребят предупредим.

— Не стоит беспокоиться. Если надо будет, я отсюда под полом уйду. Или по потолку. Но только своего слова я сызмальства не нарушал. Так что ждите хороших вестей…

В тот же момент Феодосия пронзительно взвизгнула. Кто-то из стражников все же изловчился ущипнуть ее за крутое бедро.

 

БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК

Уже за первым поворотом им повезло. И, как ни странно, благодаря Юрку, встретившему здесь своего давнего приятеля, человека на Торжище весьма влиятельного. Отзывался он на кличку Фуцел, а фамилию носил настолько заурядную, что успел уже давно забыть ее, помнил только, что начиналась на "Р" — не то Рожков, не то Рыжков, а может, даже и Романецкий.

В каменоломнях Фуцел жил с юных лет, поскольку испытывал стойкую неприязнь ко всему, что старались навязать ему другие люди, в том числе и родители. Он не хотел есть ложкой, а тем более вилкой, не хотел проситься на горшок, не хотел учиться грамоте, не хотел ходить в школу, не хотел получать паспорт, не хотел служить в армии, не хотел работать, не хотел уважать законы и не хотел сидеть за решеткой, что являлось логическим следствием всех прочих «не хочу».

Это был абсолютнейший диссидент, но диссидент не на сознательном, а скорее на физиологическом уровне (возможно, даже на клеточном). Вполне вероятно, что в стародавние времена Фуцел мог бы заделаться весьма авторитетным юродивым, не хуже самого Васьки Блаженного, однако в эпоху построения социализма спрос на юродивых как-то поувял.

Зимой он ходил в сандалиях, а летом в валенках. Даже в присутственных местах никогда не снимал видавший виды танкистский шлем, заменявший ему не только головной убор, но и подушку. Ел Фуцел то, чем брезговали другие (подсолнечные семечки, например, глотал вместе с шелухой), зато мог с отвращением плюнуть на роскошный торт, выставленный в кондитерской. В отличие от большинства людей, разделявших его жизненную позицию, Фуцел не курил, не ширялся и не глотал «колеса», зато буквально балдел — «торчал по кайфу» — от запаха женского пота. Ради того, чтобы получить это сомнительное удовольствие, он тайком пробирался в прачечные, горячие цеха хлебозаводов и швейные мастерские, не оборудованные принудительной вентиляцией.

Не одна женщина стала заикой, внезапно наткнувшись в каком-нибудь укромном месте на косматого и оборванного бомжа, сладострастно сопевшего носом.

Свои каменоломни Фуцел изучил столь основательно, что даже сделал несколько важных научных открытий, впрочем, так и не ставших достоянием широкой общественности.

Так, например, он обнаружил подпольную типографию социал-демократической партии «Стачка», следы которой в течение многих десятилетий безуспешно разыскивали не только местные краеведы, но и профессиональные археологи из Москвы. Свинцовый шрифт со старорежимными буквами «ять» и «фита» потом всплыл в заготовительном ларьке Вторсырья, откуда его изъяли компетентные органы, а редчайший экземпляр первого номера «Стачки» с малоизвестной статьей Георгия Плеханова и с еще более малоизвестным комментарием Льва Бронштейна случайно обнаружился в привокзальном туалете и впоследствии за немалые деньги был выкуплен Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

В другой раз Фуцел наткнулся на архив городского управления НКВД, припрятанный накануне прихода немецко-фашистских оккупантов. Долго еще потом базарные бабки заворачивали свой немудреный товар в бумажки с грифами «Совершенно секретно» и «Для служебного пользования».

Однако главным подвигом Фуцела по праву считалось спасение участкового инспектора Жабоедова, по собственной инициативе спустившегося в каменоломни на поиски субъектов, уклонявшихся как от общественно-полезного труда, так и от уголовной ответственности.

Фигу с маслом он там нашел! Излишнее служебное рвение не было подкреплено ни схемой лабиринта (хотя бы примерной), ни резервными батарейками к фонарику, ни запасом продуктов, а рация, на которую участковый возлагал такие надежды, под землей не действовала.

Спасатели-спелеологи, понапрасну убившие целый месяц, уже упаковывали свою сложную амуницию, а коллеги-мусора пили водку за упокой души пламенного, но безрассудного товарища, когда Фуцел вывел Жабоедова прямо к воротам психиатрической клиники имени профессора Лебедева, больше известной в народе как «Дом хи-хи».

В компенсацию своих хлопот Фуцел взял с участкового только хромовые сапоги да табельный пистолет Макарова с полным боекомплектом. Ну зачем все это тронувшемуся умом человеку, три недели кряду не видевшему света? Пусть скажет спасибо, что жив остался.

Днем Фуцел чаще всего отсыпался, а на дело выходил ночами. У него была довольно редкая воровская профессия «енофырь» — то есть урка, специализирующийся исключительно на ларьках и киосках. Добыча, правда, была не ахти какая, зато не возникало никаких проблем со сторожами и вневедомственной охраной. Да и проломить хлипкую фанерную стеночку все же проще, чем штурмовать витрины универмагов или сейфы сберкасс.

Вся добыча уходила в каменоломни, где у Фуцела было оборудовано потайное местечко, достаточно просторное и сравнительно сухое. Вот так и вышло, что бездомный бродяга, почти равнодушный к материальным благам, стал обладателем внушительного запаса всякого галантерейно-гастрономического барахла начиная от ученических ластиков и кончая фенами для укладки волос. Для чего все это было ему нужно, Фуцел и сам толком не знал. Кражи привлекали его главным образом своим процессом, а отнюдь не результатом.

За неделю до загадочного и трагического события, напрочь отделившего мир подземный от мира подлунного, Фуцелу повезло — он спер из автолавки сразу пять ящиков вина. По такому поводу можно было и гульнуть.

Спиртное он, кстати говоря, уважал, хотя употреблял весьма своеобразным способом — сливал все, что было под рукой, в эмалированную детскую ванночку, а потом, возлежа на куче ворованных цигейковых шуб, сутки напролет цедил этот коктейль через длинную соломинку, пока не приканчивал до последнего грамма.

В эти периоды у Фуцела резко возрастала мыслительная активность, если только такой термин можно употребить по отношению к человеку, находящемуся в алкогольном бреду.

Благодарный слушатель мог бы уловить в его бессвязном бормотании и божественные откровения, и гениальные прозрения, и самобытные философские идеи, и грозные пророчества. Сейчас он был в одном лице и Кассандрой, и Сократом, и Ницше, и Иоанном Богословом. Но увы — свидетелями этого интеллектуального подвига были только мокрицы да многоножки-кивсяки, которыми так и кишели заброшенные каменоломни.

Короче, он провел в таком состоянии не меньше десяти дней (в среднем за сутки уходила дюжина бутылок), ничем не закусывая и справляя малую нужду прямо под себя. Большая нужда по понятным причинам не донимала его.

Катастрофа, погубившая столько невинных душ, Фуцела ничем не затронула, хотя в один из запойных дней его посетила химера, которой он стал с вдохновением проповедовать свое собственное учение о происхождении жизни из капель пота божественной ткачихи, без устали создающей бесконечный во времени и пространстве гобелен, где каждый-узелок — звезда, а каждая нить — галактика.

Химера не тронула пьяного Фуцела. Химеры вообще существа непредсказуемые, а уж поведение первых химер отличалось полным алогизмом.

Кое-как отлежавшись (не всякое богатырское сердце выдержит такое надругательство над собой) и немного подкрепившись мясными консервами, Фуцел отправился на промысел, уже ставший для него таким же непреложным законом существования, как для пчелы — сбор нектара.

Ближайший выход на поверхность, замаскированный под обыкновенную выгребную яму, находился всего в ста шагах от его тайного убежища. Но на сей раз эти шаги почему-то давались Фуцелу с неимоверным трудом. Ноги попадали совсем не туда, куда он их собирался поставить. Руки промахивались, даже выполняя самые обыкновенные действия, например, опорожняя нос от соплей. Легким не хватало воздуха. Забастовал даже верный желудок, извергнувший наружу остатки вина.

Решив, что это симптомы какой-то тяжелой болезни, Фуцел счел за лучшее вернуться назад. Диагноз особого значения не имел, главное, что лекарства имелись в изобилии — не так давно он подломил в пригороде аптечный киоск (просто невозможно было спокойно пройти мимо этой ветхой, скособоченной сараюшки).

Прежде чем приступить к самолечению, следовало хотя бы ознакомиться с инструкциями, однако мешала слабая грамотность. Поэтому Фуцел выбирал лекарства интуитивно, льстясь главным образом на привлекательность упаковки.

Тошнота вскоре прошла, зато резко бросило в жар. От следующей порции таблеток во рту появилась нестерпимая горечь, словно бы он хватанул хины. Кончились эти опасные эксперименты тем, что Фуцел впал в глубочайший сон, сравнимый разве что с наркозом.

Кое-как очухавшись, он при свете оплывающей свечи увидел бомжиху Люську Лайбу, хныкавшую в углу, словно малый ребенок на руках у нищенствующей «мамки». От постоянных хворей и хронического недоедания Лайба утратила способность к полноценному потоотделению и давно уже не могла интересовать Фуцела.

Однако сейчас был совсем другой случай. Сам он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Кто бы мог подумать, что в аптеках наряду со всякими полезными снадобьями торгуют и форменной отравой. Хочешь не хочешь, а пришлось звать Лайбу на помощь.

Она напоила его болгарским апельсиновым соком (пять лет назад был украден, скоро банки насквозь проржавеют) и, продолжая хныкать, поведала о жутких событиях, случившихся за то время, которое Фуцел провел в беспамятстве.

Оказывается, что ни один босяк, покинувший каменоломни после прошлой субботы, так и не вернулся назад. Нельзя было даже предположить, куда они все подевались. Да и вообще наверху случилось что-то неладное — не слышно было грохота электричек, не лаяли собаки, не звонил колокол кладбищенской церквушки.

— Ты уши давно мыла? — слабым голосом поинтересовался Фуцел (сам он, все еще находясь под воздействием лекарств, слышал массу всяких звуков, вот только приходили они не извне, а изнутри его).

— Отродясь такими глупостями не занималась, — ответила Лайба. — Водобоязнь у меня. Бешеной кошкой в детстве искусана.

— Тогда все понятно. Ушами нужно слушать, а не задницей.

— Я пяткой лучше слышу, чем ты ушами. Ишь, наклюкался… — обиделась Лайба. — А куда, по-твоему, наша орда подевалась? Почитай, половины постояльцев нет. Не в гостиницу же они переселились…

Вновь попив апельсинового сока и хорошенько пораскинув мозгами, Фуцел пришел к выводу, что ментовская контора устроила грандиозную облаву на всех тех, кто, по ее мнению, вел антиобщественный образ жизни. Такие случаи на его памяти уже бывали. Один раз, когда городу вручали какую-то очень важную правительственную награду, а другой — когда первого секретаря обкома партии, ночью тайком пробиравшегося от любовницы, отколотили мелкие фраеры, мирно попросившие закурить, но нарвавшиеся на гневную отповедь.

Прогнав постылую Лайбу, прозрачно намекавшую на свое бедственное положение (дескать, раньше хоть кто-то корочку подавал, а теперь зубы на полку клади), Фуцел решил, что пока лучше отсидеться под землей, благо что после случая с Жабоедовым милиция в каменоломни соваться не рисковала.

А потом все как-то сразу изменилось. Начались проблемы с водой, без задержки уходившей в недра земли. Из всех щелей попер странный, никогда здесь не виданный мох. Появились и вовсе фантастические твари, впоследствии названные химерами. Слух о том, что попытка выхода на поверхность равносильна самоубийству, превратился в непререкаемую истину.

Так Фуцел и застрял в каменоломнях. Хорошо хоть, что нужды ни в чем не испытывал — за это надо поблагодарить воровского бога, если таковой имеется. Со временем сюда проникли вездесущие метростроевцы, вслед за ними явились темнушники («глаза завидущие, руки загребущие» — как их характеризовали аборигены каменоломен), а впоследствии и светляки, самые тяжелые на подъем.

Было много крика и мордобития, даже смертоубийства случались, но в итоге каменоломни так никому и не достались. Когда страсти улеглись, Фуцел близко сошелся с одним из вождей темнушников — папой Каширой, личностью тоже весьма незаурядной, правда, совсем в другом плане. (Юрок тогда еще пешком под стол ходил и на здешнем горизонте возник намного позже.)

Когда по взаимному соглашению всех заинтересованных сторон каменоломни были превращены в Торжище, Фуцел неожиданно оказался самым богатым лавочником. Он один мог выставить больше товаров, чем, скажем, вся обитель Света. Да и товар был на загляденье, такого нынче ни за какие коврижки не сыщешь — и швейные иглы, и душистое мыло, и наручные часы, и клизмы, и сковородки, это не говоря уже о консервах, детских питательных смесях, специях и шоколаде. А ведь когда-то многие потешались над скаредностью Фуцела. Дескать, ну и крохобор — все подряд в свою берлогу тащит. Кто же в итоге оказался прав?

В масштабах Шеола он стал Крезом, Гобсеком, Рокфеллером, однако продолжал жить в своем нищенском закутке, спать на истлевших шубах и носить такие лохмотья, что ими побрезговала бы даже давно опочившая Лайба. Не прекращались и его регулярные запои, раскрепощавшие мысль и дававшие волю необузданной фантазии.

Да только судить его было некому — всю жизнь прожил бобылем, в таком качестве и умереть собирался.

И все же Фуцел был уже не тот. Даже Юрка Хобота узнал не сразу. Что ни говори, а годы сказывались, да и регулярные бдения над эмалированной ванночкой здоровья не прибавляли.

Встречу решили отпраздновать в ближайшей корчме, проще говоря, в тесном закоулке лабиринта, отгороженном от посторонних глаз всяким утильсырьем — кусками дырявого брезента, гнилой фанерой, упаковочным картоном. Гостей здесь угощали ядреным пойлом неизвестного происхождения и крупными, как кулак, улитками, доставленными из дальних пещер, где им вольготно жилось среди помета летучих мышей.

Фуцел, разбогатев, не огрузнел телом, а, наоборот, высох, став похожим на старого зачуханного черта, тем более что из дырок неизменного танкистского шлема наподобие рожек торчали патлы седых волос. Морщин на лице он, наверное, имел больше сотни, зато зубов во рту — только два.

Впрочем, действовал он своими зубами весьма эффективно и разгрыз панцирь улитки еще допрежь того, как сотрапезники решили, каким это способом лучше всего подступиться к столь экзотической закуске.

— Вишь, какая громила уродилась, — сказал Фуцел, разрывая грязными руками нежную плоть улитки. — А раньше они малюсенькие были, с ноготь.

— Когда это раньше? — немедленно поинтересовался Юрок, старавшийся держаться с Фуцелом запанибрата.

— Раньше — значит до снега, — пояснил старик самым обыденным тоном.

— До какого еще снега? — Тут уж и Кузьме пришлось удивиться. — Где вы снег видели?

— Сам я не видел. — Покончив с улиткой, Фуцел принялся облизывать свои пальцы, похожие на когти гарпии. — Но один козырный человек мне рассказывал. Он накануне той субботы вместе с подельником в колодце теплотрассы заночевал. Прохладно было под открытым небом, хоть и август месяц. Проспавшись, решили сходить по ширме…

— Карманы клиентам почистить, — пояснил для профанов Юрок.

— Да-а… Карманники они были, это точно. На опохмелку хотели заработать. Подельник крышку люка приподнял и наружу вылез, а мой приятель штанами за что-то зацепился. И слышит, как подельник сверху докладывает: «Снег идет!» И, главное, с таким удивлением, словно прокурора без штанов увидел.

— Какой же снег в августе? — фыркнула Феодосия, о богатствах Фуцела даже не подозревавшая и потому относившаяся к нему свысока.

— Вот и приятель мой очень удивился. — Старик перебирал улитки, отыскивая самую крупную. — Какой, к хренам, может быть снег? Вчера еще астры цвели и девки без чулок прохаживались. Потом присмотрелся — точно. Порхает в воздухе что-то такое… Снег не снег, но похоже… И столько его, что снаружи потемнело. Валит, как из дырявого мешка. Подельник наверху засуетился как-то странно, а потом — брык с копыт! Люк, который он придерживал, на место лег. И вдруг моему приятелю так страшно стало, так дурно, что пополз он по трубам теплотрассы неведомо куда, лишь бы от этого места подальше. Чуть не сдох, но повезло. Догадался в потайную нору свернуть, которая в каменоломни вела. Вот такая история.

— Бывает, — никакого другого более удачного словца Юрку на язык не подвернулось.

— Но я не про это… — продолжал Фуцел. — Я про то, что прет все живое в рост не в свою меру. Черви в полсажени длиной вырастают. Мокрицы такие, что ежа могут задавить. К чему бы это? А вдруг и люди расти начнут?

— Не пойдет это им на пользу, — сказал Кузьма. — Жратвы не хватит — это раз. Да и под землей особо не развернешься. Я и сейчас не в каждую нору залезу, хоть и хотел бы. Это два.

— Здоровенные люди и норы себе под стать выроют, — высказался Юрок. — А что народ крупнее становится, это факт. У меня, например, конец на два пальца длиннее, чем у старшего брата.

— Вот не сказала бы, — глядя в сторону, обронила Феодосия.

Юрок сделал вид, что не расслышал этой реплики, и продолжал распинаться о том, какая распрекрасная жизнь ожидает людей-гигантов.

— А как там этот халявщик поживает?.. Как его?.. — Фуцел сморщился, стараясь припомнить прозвище своего дружка-темнушника.

— Папа Кашира, — охотно подсказал Юрок.

— Тебе он, может, и папа, а для меня просто Сашка. Я его еще Мухоедом звал.

— Почему Мухоедом? — лукаво косясь на Юрка, поинтересовался Кузьма.

— Таких пауков я отродясь не встречал. Мать родную задавит и не поморщится. Наглец неблагодарный. Я ему в свое время столько добра сделал, а он у меня прямо из-под носа ящик рассыпухи увел… чая то есть. Одно слово — Мухоед.

— Ну вы скажете тоже… — надулся Юрок. — Между прочим, папа Кашира о вас только добрым словом отзывается.

— А за что ему на меня грязь лить? Я его, мазурика, ни разу не подвел. И огольцов евойных вроде тебя до сих пор привечаю… Ты пей, пей, не стесняйся!

Юрок сидел как оплеванный и больше не решался вставить словцо в защиту папы Каширы. Ведь от Фуцела можно было еще и не такие откровения услышать да и пили-то, честно сказать, за его счет.

Дабы перевести разговор на другую тему, Юрок стал жаловаться на произвол, творимый стражниками.

— Хотя бы вы им мозги вправили, — сказал он в заключение. — А то совсем распоясались… Что я — шелупонь какая-нибудь? Или авторитета не имею? Я, между прочим, лично папой Каширой в «быки» произведен, и этим все сказано.

— Я стражи не касаюсь, — рассеянно ответил Фуцел. — У них свой огород, у меня — свой, а в чем-то я их полностью поддерживаю. С такими типами, как ты, нужно ухо востро держать. Воровать, конечно, дело благородное. Но не у своих же. В прошлые времена вас бы всех так опомоили, что до конца жизни не отмылись бы.

Юрок не нашелся что ответить. Настроение его окончательно испортилось, и даже пойло не шло на пользу — прикладываясь к кружке, он скрежетал о ее край зубами.

Один Венедим был тих и спокоен — спиртное не пил, поганую пищу не употреблял и в злоязычном споре участия не принимал. Святой человек!

В корчме стояла волглая духота и чад, как в курной бане. Дым очага почти не уходил наружу и висел под потолком плотным слоем. Плошки с горящим жиром были бессильны рассеять мрак, зато смрада добавляли изрядно.

— Пошли отсюда, — обмахиваясь ладонью, сказала Феодосия. — А то я сопрею скоро. Какая тогда может быть торговля! Вот обделаем все чин-чинарем, тогда и гульнем.

Фуцел, уже давно косившийся на дородную бабу, придвинулся поближе и буквально уткнулся носом ей под мышку.

— Эй, ты чего! Не балуй, дед! — Феодосия переменилась в лице: возможно, ей показалось, что вредный старикан, как и иные прочие, питает против нее людоедские замыслы. — Чердак, что ли, поехал?

В ответ Фуцел только страстно замычал и закатил глаза, словно причастился из волшебной чаши напитком богов. Взгляд его осоловел, а рот растянулся до ушей.

— 0-о-ох! — томно простонал он. — 0-о-ох, взяло! До каждой жилочки дошло…

— Что это с ним? — не на шутку встревожилась Феодосия. — Он случайно не припадочный?

— Припадочный, — кивнул Кузьма, кое-что знавший понаслышке о странных пристрастиях Фуцела. — Только в своем репертуаре.

Разобиженный Юрок, уже давно игравший в молчанку, буркнул:

— Он балдеет, разве не видишь? От тебя, между прочим, балдеет. Глюки ловит, как наркот.

— Ничего удивительного! — Феодосия кокетливо передернула плечами. — От меня многие балдеют. Одни только вы критику наводите.

— Мы любя, — немного оживился Юрок. — А что, если тебя ему запродать? Авось согласится.

— Не нужен мне такой старый хрыч! — всполошилась Феодосия. — Хоть бы образину умыл! Можно подумать, что его на помойке нашли.

— Дура, тебя не замуж сватают, а на Торжище продают! Между прочим, твоя инициатива. Где это видано, чтобы свиноматка или ящик гвоздей сами себе хозяев выбирали? — Для вящей убедительности Юрок постучал пальцем по своему виску.

— Да на какие шиши он меня купит? — продолжала упираться Феодосия. — Ты глянь, у него даже обувки пристойной нет.

— Все у него есть! Он, между прочим, самый богатый человек в Шеоле. Если, конечно, не считать вашего игумена да кое-кого из наших папаш.

— Это точно? — Феодосия перевела взгляд на Кузьму.

— Точно, — кивнул тот. — Я, правда, сам его богатств не считал, но люди врать не станут.

А тот, о ком шла сейчас речь, между тем вышел из сладкого забытья и поинтересовался, подозрительно глядя на сотрапезников:

— О чем базар?

— О деле. — Юрок решил ковать железо, пока оно горячо, а для большей доходчивости даже перешел на «ты». — Тебе эта баба нравится?

— Которая? — Похоже, что Фуцел так окончательно и не пришел в себя: случилась передозировочка, особенно опасная для старческого организма.

— Вот эта! — Юрок пальцем указал на Феодосию, поспешившую принять одну из своих самых соблазнительных поз (за бородавку на носу и отсутствующий зуб сейчас можно было не беспокоиться — света в корчме хватало ровно настолько, чтобы не пронести кружку мимо рта).

— Нет! — ответил Фуцел. — Мне бабы никогда не нравились.

Феодосия сразу увяла, но Юрок решил бороться до конца, таким уж воспитал его папа Кашира.

— Почему же ты на нее облизываешься, как монах на сало? — поинтересовался он.

— Мне запах ее нравится, — признался Фуцел.

— Вот и бери ее вместе с запахом.

— Как это — бери? — не понял Фуцел.

— В смысле — покупай.

— Разве она продается?

— Мы сюда за этим и пришли.

— Сколько хотите? — Фуцел сразу оживился: как-никак, а торговые сделки были для него сейчас столь же привычным делом, как раньше штурм ларьков и киосков.

— А сколько дашь?

— Надо подумать. — Фуцел еще раз обнюхал Феодосию, и она этому уже не препятствовала.

— Чего тут думать! — наседал на старика Юрок. — Товар редкий. И стоит соответствующе.

— Погоди… Дай отдышаться… — Глазки Фуцела вновь замаслились. — Время скудное… Не осталось больше в Шеоле хорошего товара… Да и мои закрома опустели… — Вдобавок ко всему он оказался еще и скопидом.

— Не прибедняйся! В могилу с собой добро не захватишь. Хоть поживешь в счастье последние годы. Мы тебе не бабу продаем, а цветок. — Юрок чмокнул кончики своих пальцев.

Тем временем Кузьма что-то шепнул Феодосии на ухо, и та, кивнув, покинула компанию. Правда, далеко она не ушла, а, остановившись у чадящего очага, принялась энергично разминать члены, словно собиралась с кем-то бороться.

Торг между тем принял более конкретные формы. Инициативу перехватил Кузьма, которого не покидали заботы о маленьких крылатых друзьях.

— Перво-наперво нам нужно ведро водяры. Только самой крепкой… Хватит ведра? — Он покосился на Юрка.

— Для начала хватит, — буркнул тот.

— Потом лично мне нужна хорошая походная баклага, — продолжал Кузьма.

— Не мой товар, — ответил Фуцел. — Этим его друзья-темнушники промышляют. Нальешь им полную баклагу, взамен получишь пустую.

— Теперь скобяные изделия… Хороший нож, а лучше пару. Топорик…

— Топориков нет. Бери кухонный секач. Почти то же самое.

— Пусть будет секач… Еще ботинки бы крепкие. — Кузьма глянул на незавидную обувку Венедима. — Вот, пожалуй, и все… Хотя нет. Нужна еще всякая мелочовка для обмена. Иголки там, пуговицы, крючки, зажигалки…

— Может, вам все отдать, что у меня есть? — прищурился Фуцел.

— Все не надо. А то, что я назвал, изволь отвалить.

— Что ты все о себе да о себе! — осерчал Юрок. — Между прочим, я этот торг начал! У меня тоже сильная нужда! Про горючее мы уже столковались. Теперь… — Он стал загибать пальцы. — Чай, шоколад, приличный прикид, не хуже, чем у папы Каширы, часы, лекарство от дурной болезни, как оно точно называется, я потом скажу…

— Это не торговля, а грабеж! — Фуцел выпятил грудь, словно собираясь от обороны перейти в наступление.

Уяснив, что настал решительный момент торга, Кузьма поспешил призвать на помощь ударные силы. Повинуясь его сигналу, Феодосия, по разгоряченному лицу которой уже струился пот, подплыла сзади к фуцелу и обвила костлявые стариковские плечи своей могучей десницей.

От такой ласки бедняга даже поперхнулся и прыть свою сразу подрастерял — уж слишком весомыми (в буквальном смысле слова) оказались предъявленные ему аргументы.

Тут уже надо было думать не о продолжении торга, а о том, как не потерять лицо.

— Допустим, я ее куплю, — уточнил старик. — Стану, так сказать, собственником. Что дальше?

— Делай с ней что хочешь, — пояснил Юрок.

— Все, что хочу?

— Само собой. Товар-то теперь твой. Можешь дальше продать, можешь сам использовать. В разумных, конечно, пределах. Ведь если, к примеру, я твоим ножом зарежусь, ты за это не ответчик. Понимаешь?

— Как не понять… — Старик даже шевельнуться не мог, так давили на него рука и грудь Феодосии. — Тогда пошли ко мне в лабаз. Там все и обтяпаем. Я такой товар покажу, что вы больше ничего не пожелаете…

 

БЕДА ЗА БЕДОЙ

В гости к Фуцелу отправились всей компанией, даже Венедим не пожелал отделиться.

Феодосия крепко держала старика под руку, и это была гарантия того, что в ближайшее время он от своего решения не отступится. Терпкий запах здорового женского пота легко перебивал смрад, которым Фуцел насквозь пропитался за долгие годы своей бесприютной жизни.

В Шеоле любое место, где собирались вместе больше десяти человек, уже считалось многолюдным. В этом смысле Торжище можно было назвать вавилонским столпотворением, хотя крысы встречались здесь гораздо чаще, чем люди.

Завсегдатаи Торжища слонялись из одного его конца в другой, причем никто не рисковал расстаться со своим товаром хоть на минуту. Разделить присутствующую публику на продавцов и покупателей было практически невозможно. Если, к примеру, один человек отдает другому человеку мешок торфа взамен на плащ, сшитый из шкурок летучих мышей, — то кто из них кто?

Юрка узнавали и даже здоровались с ним. Темнушников здесь встречалось немало, хотя нельзя было сказать, чтобы их товар пользовался особым спросом. Медную проволоку еще брали — вещь в хозяйстве нужная. Интересовались и противогазами — воздух в недрах Шеола был почти непригоден для дыхания. А вот полевые телефоны никого не интересовали — больно дорого, да и хлопотно. Проще послать гонца — ему аккумуляторные батареи не нужны. То же самое можно было сказать про всякие вольтметры, амперметры, осциллографы. Попробуй найди им здесь применение!

Светляки, бойко торговавшие свининой (в этом деле они были монополистами), тоже заметили земляков — Венедима и Феодосию, однако вида не подавали, а только шушукались между собой. Никто из них даже предположить не мог, каким ветром занесло на Торжище отпетую блудницу и известного страстотерпца.

По настоянию Юрка завернули на невольничий рынок, чтобы прицениться к местному товару и сравнить его со своим.

Ажиотаж здесь не наблюдался. Даже наоборот, имело место полное запустение. Бригада темнушников привела на продажу своего же товарища-"волка", осужденного за убийство родича. Конкуренцию им составляли аборигены, отловившие в какой-то глухой пещере голое и косматое человекообразное существо, не владевшее речью и способное передвигаться только на четвереньках. Если этот товар на что-либо и годился, так только для котла Шишкаревых.

Были здесь и такие, кто продавал себя сам — калека с клюкой, испитая лахудра неопределенного возраста, явно не способная к деторождению, и мрачная деваха, хоть и молодая, но сплошь покрытая жуткими багровыми струпьями, которые она даже не пыталась скрыть.

Цену за Феодосию тут, конечно, назначили, но столь мизерную, что это можно было счесть за оскорбление. Нет, надо было обеими руками держаться за Фуцела, а в случае его капризов даже сбавить оговоренную мзду.

Внутрь лабаза он гостей не пустил, оставив дожидаться в жилой половине пещеры, где пахло хуже, чем в свинарнике. Пока хозяин отсутствовал, Феодосия ногой вышвырнула вон остатки смердящих шуб. Внушительную колонию многоножек, оставшихся без крыши над головой, тут же обуяла паника.

— Ничего, я здесь наведу порядочек, — пообещала Феодосия. — Дайте только время. Не таких приходилось обламывать. А если что — затрахаю до смерти.

(Эти слова косвенно подтверждали версию о причинах преждевременной кончины предыдущего игумена — Трифона Прозорливого.)

— Он вроде до баб не особо охоч, — засомневался Юрок. — Ему бы только нюхать…

— Куда он денется! — зловеще ухмыльнулась Феодосия. — Навалюсь — и дух из него вон. Ляжками задавлю.

— Вот уж это не надо, — попросил Кузьма. — Лучше живите в любви и согласии. Ты только пореже мойся. Аромат сохраняй.

— Да я, честно сказать, и не большая охотница до мытья, — призналась Феодосия. — Смысла не вижу. Перед завтраком умылась, а к ужину опять грязная. Только время зря теряешь.

— Согласен, — поддержал ее Юрок. — У нас, между прочим, в этом смысле полная воля. Хочешь — мойся, а хочешь — так ходи. Зато метростроевцы моются регулярно. Для этого особый приказ пишется. Попробуй только не выполни.

— Сам Господь Бог предписывал рабам своим совершать регулярные омовения. И не только для пользы телесной, но и для очищения от скверны. — Говоря это, Венедим явно не надеялся, что кто-нибудь обратит внимание на его слова.

Так и случилось, только Феодосия, нетерпимая, как и все отступницы, бросила через плечо:

— Если бы не Божьи заветы, вы, наверное, и задницу бы себе не подтирали.

Вернулся Фуцел, отягощенный всяким добром. Первым делом он накинул Феодосии на плечи шелковый платок, очень роскошный, хотя и сильно побитый молью. Его можно было бы назвать свадебным подарком, только женщине, добровольно запродавшейся в рабство, никакая свадьба не грозила. Затем пришла очередь расчетов с Кузьмой.

— Все, как ты просил, — сказал Фуцел с плохо скрываемой гордостью. — Внимательно проверяй и не говори потом, что тебя обсчитали…. Ведро водяры. Это вам на двоих.

— Попробовать можно? — немедленно отреагировал Юрок.

— Успеется… Пустое ведро вернешь. Хоть прямо сюда, хоть стражникам. Вот тебе нож.

— Слабоват будет. — Кузьма с видом знатока ощупал лезвие.

— Других нет. Вот секач. Вот ботинки. Будешь мерить?

— Это ему, — Кузьма кивнул в сторону пригорюнившегося Венедима.

— Ему любые сойдут. Разносит в крайнем случае… Вот дюжина иголок, катушка ниток, зажигалка, пуговицы.

— Ах, какие красивенькие! — восхитилась Феодосия. — Я тоже такие хочу.

— Дай сначала с ним разобраться! — отмахнулся Фуцел. — Ну как, в расчете?

— В полнейшем.

— Тогда по рукам.

Впрочем, руки друг другу они жать не стали, а только с размаха хлопнули ладонью о ладонь. Звонкий звук, возникший при этом, считался обоюдным подтверждением сделки.

Юрок между тем уже начал хмуриться, поскольку у Фуцела не осталось ничего, кроме небольшого тряпичного свертка, сильно попахивающего мазутом.

Старик, видимо, понимал состояние темнушника и специально тянул время, дабы усилить ожидаемый эффект. Он то расправлял кисти на дареном платке (некоторые из них при этом, правда, отваливались), то демонстрировал Кузьме действие зажигалки, выдававшей огонь лишь с пятой-шестой попытки.

Наконец Юрок не выдержал.

— Не трави душу, — взмолился он, — показывай, что там у тебя.

— О, высший шик! — Жестом фокусника старик развернул тряпку.

Оказалось, что в ней хранился небольшой курносый пистолет со звездочками на пластмассовых щечках рукоятки и запасная обойма к нему, полная тупорылых, поблескивающих медью патронов. Это было то самое табельное оружие, которым некогда владел участковый инспектор Жабоедов, впоследствии долго лечившийся от маниакально-депрессивного психоза. Уродливые и ненадежные самопалы, которыми вооружались темнушники, не шли ни в какое сравнение с этой изящной игрушкой.

— Клевая машинка! — Юрок от восхищения даже присвистнул. — Да за нее и пять баб не жалко!

— Ловлю на слове, — лукаво осклабился Фуцел.

— Где взял?

— Долго рассказывать. Для себя берег, да не пригодился. Видишь, все патроны на месте. Знал бы ты, как ваш папа Кашира его у меня клянчил… Пользоваться умеешь?

— Да уж как-нибудь разберусь. — Юрок осторожно взял пистолет в руки. — Жаль, патронов маловато.

— А ты их попусту не трать. Береги. В крайнем случае у меня в заначке немецкие имеются. Еще с прошлой войны остались. Калибр вроде бы тот. Авось и подойдут.

— Да, уважил ты меня, старче… Век не забуду. — На какое-то время Юрок утратил интерес ко всему, кроме своего вороненого сокровища.

— А ты. Божий человек, почему молчишь? — обратился к Венедиму Фуцел. — Я тебе должен что-нибудь?

— Ничего, благодарствую, — ответил светляк, не прикоснувшийся здесь ни к чему, даже к новым ботинкам.

— Как хочешь… Тогда давайте заканчивать. У меня еще своих дел полным-полно.

Наступил момент, о котором все знали заранее (а уж Феодосия — в особенности), но старательно делали вид, что это нечто малозначительное, не заслуживающее даже упоминания.

Фуцел принес из лабаза длинный железный гвоздь и слесарный молоток, а с Торжища позвали двух незаинтересованных свидетелей. Все это нужно было для того, чтобы закрепить факт купли-продажи человека, так сказать, официально.

В Шеоле не существовало писаных законов, а тем более нотариусов и все юридические процедуры совершались согласно здравому смыслу и традициям (по понятиям, как говорили темнушники).

Гвоздь продезинфицировали в водяре и предъявили для осмотра свидетелям. Когда его качество было удостоверено, Феодосия с тяжким вздохом оттопырила пальцем свое довольно миловидное ушко и приложила его к деревянному дверному косяку.

— Очки надень, если плохо видишь, — голосом, не обещающим в будущем ничего хорошего, посоветовала она.

— Обойдусь, — беспечно ответил изрядно выпивший Фуцел.

Руки у него дрожали изрядно, это было заметно еще в корчме, однако удар получился предельно выверенным как по точности, так и по силе — сказывались, наверное, навыки, приобретенные при взламывании киосков.

Феодосия стойко перенесла этот варварский ритуал, только слегка скривилась. А что поделаешь — надо терпеть. Сама напросилась. Тем более что в таком «приколоченном» состоянии ей предстояло пребывать недолго — всего пару минут.

Мужчины молчали, старательно отводя глаза. Можно было, конечно, сказануть что-нибудь глубокомысленное о превратностях судьбы, играющей человеком, как щепкой, или о надежде, которая, как известно, умирает последней, но ни у кого на это просто язык не повернулся. Всем хотелось поскорее покинуть эту нору, гнусную даже в понимании неприхотливого Кузьмы.

— Ну и хватит, пожалуй. — Выждав положенное время, Фуцел пальцами выдернул некрепко вбитый гвоздь.

Все это означало, что отныне Феодосия является такой же неотъемлемой принадлежностью данного жилья, как и любая другая находящаяся здесь вещь. Впрочем, имелось и одно весьма немаловажное различие. Вещь хозяин мог изрубить или сжечь, а за надругательство над рабом грозили крупные неприятности (хотя еще неизвестно было, кому из этих двоих уготована по жизни участь раба).

Напоследок выпили по кружке водяры, качеством весьма превосходившей то пойло, которое они недавно глушили в корчме, после чего стали прощаться.

Языки, естественно, развязались.

— Ты про немецкие патроны не забудь, — сказал Юрок.

— А ты про пятерых баб, — ответил Фуцел.

— Понравилось мне здесь, — сказал Кузьма. — Нет в Шеоле лучше места, чем Торжище.

— Заходи почаще. Только не с пустыми руками, — ответил Фуцел.

— Живите с миром. И да благословит вас Господь, — сказал Венедим.

— Постараемся, — ответил Фуцел.

Феодосия молчала, скорбно поджав губы. Теперь она имела право говорить только с соизволения хозяина.

Далеко от лабаза им уйти не удалось. И все из-за Юрка. Ведро с водярой буквально жгло его душу.

— Может, начнем? — предложил он. — Чего, спрашивается, тянуть? Дело ведь сделано.

— Кружки нет, — возразил Кузьма, еще питавший надежду, что сегодняшний день закончится более или менее благопристойно.

— Да, про это мы как-то не подумали… А если прямо из ведра?

— Разве мы свиньи?

— Сейчас что-нибудь придумаем.

Внимание Юрка привлек кусок металлической трубы, в которую вставлялся нижний конец факела.

Убедившись, что поблизости никого нет, он зашвырнул факел куда подальше и принялся выламывать железяку из стены. Закреплена она была на совесть, пришлось даже воспользоваться секачом, позаимствованным на время у Кузьмы.

Как и предполагал Юрок, одна сторона трубы была заклепана в виде клина.

— Удобная вещь. — Юрок принялся рукавом счищать с железного стакана ржавчину и копоть. — А главное, вместительная.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Венедим. — Вы уж тут как-нибудь без меня…

— Подожди, Божий человек. — Юрок придержал его за рукав. — Куда это, интересно, ты собрался? Вместе пришли, вместе и уйдем.

— В самом деле, — поддержал темнушника Кузьма, — спешить некуда. Твои братья по вере еще три дня здесь проторчат, пока последнюю требуху не сбудут. Лучше я тебя сам домой провожу. Нам ведь почти по пути.

— Боюсь, что буду стеснять вас…

— Не будешь, — авторитетно заявил Юрок. Закончив драить стенки стакана, он принялся выковыривать застывшую внутри смолу.

— Выпей с нами немного, — предложил Венеди-му Кузьма. — Писание ведь не запрещает.

— Ага, — подтвердил Юрок. — Христос-то недаром воду в вино превращал. Видимо, высосали все до последней капли, а за добавкой далеко было бежать. Вот и пришлось чудеса творить.

— Писание не запрещает употреблять вино. Оно запрещает злоупотреблять им, — ответил Венедим. — Иначе вино превратится для человека в кумира и ради него он забудет истинного Бога.

— Ой, как все сложно! — Юрок наполнил железный стакан и, проверяя, нет ли течи, приподнял его вверх. — Видно, не зря Феодосия от вас сбежала. Вот я и предлагаю выпить за ее здоровье.

— Со здоровьем у нее все в порядке, — сказал Кузьма. — Здоровье Фуцела меня беспокоит гораздо больше. Жаль, если он через нас пострадает. Ведь неплохой в сущности мужик.

— Лучше умереть на бабе, чем на горшке! — Юрок одним махом опустошил стакан.

— Кстати, а что такое Фуцел? Имя или кличка?

— Ух, забористая! — Юрок кулаком вытер слезы, выступившие на глазах. — Фуцел — это кличка. Означает — богатый человек.

— В самую точку, — констатировал Кузьма, принимая свою порцию.

После третьего или четвертого стакана (Венедим по-прежнему сохранял воздержание) решили, что пить без закуски западло. Добавили еще по одной и отправились на поиски приличной корчмы, однако тормознулись возле компании темнушников, у которых Кузьма незамедлительно приобрел объемистую баклагу.

Эти темнушники, в отличие от Юрка, принадлежали к другой семье и о папе Кашире отзывались без должного пиетета, что чуть не стало причиной ссоры. Впрочем, Кузьме удалось помирить забияк, благо что под рукой имелось универсальное средство, годное как для разжигания, так и для тушения конфликтов. Правда, после всех этих передряг ведро с водярой изрядно облегчилось.

Те же самые темнушники, взявшие назад все несправедливые слова и согласившиеся, что папа Кашира — «центровик, каких мало», указали на дорогу к ближайшему злачному месту, где с клиентов драли втридорога, зато была гарантия, что тебя не отравят какой-нибудь тухлятиной.

Хозяин, выглядевший так, словно сюда он попал непосредственно из котла с расплавленной смолой, в которой варятся особо стойкие грешники, первым делом поинтересовался, чем собираются расплачиваться его гости.

Когда Кузьма предъявил блестящую красную пуговицу с золоченым ободком, хозяин высказался с грубоватой простотой, так свойственной людям его ремесла:

— На кой ляд мне одна? Куда я ее пришью? Себе на залупу? Гоните вторую до пары и гуляйте здесь хоть до завтра.

— Не боишься, что мы тебя разорим? — поинтересовался Кузьма, присовокупивший к первой пуговице еще одну.

— Мне-то чего бояться! Пойло у вас свое, а моих деликатесов много не сожрешь. Бояться нужно вам. Попозже сюда местные шалавы подвалят. Уж они вас точно разорят.

В первом пункте своего пророчества он оказался прав. Жаренные с грибами ящерицы годились не для всякого желудка. Теперь, дабы окончательно убедиться в прозорливости хозяина, надо было дождаться шалав.

Однако, паче чаяния, в корчму ввалилась мужская компания, числом чуть ли не в полдюжины человек. Выглядели новые гости довольно странно — рожи постные, как у светляков на молебне, поведение сдержанное, даже чересчур, а одеты кто во что горазд, словно все свои носильные вещи они только что приобрели здесь же, на Торжище, причем по самым бросовым ценам.

Вели себя эти доморощенные пижоны тоже чудно — спиртного заказали самую малость, сидели смирно, как на похоронах, глотки, как это принято в питейных заведениях, не надрывали, в сторону соседей даже не глянули, зато ушки держали на макушке. А кого здесь было слушать, кроме Кузьмы да Юрка? Ведь не хозяина же, который все больше пыхтел, как закипающий чайник, и клял этот распроклятый Шеол вместе со всеми его обитателями.

Первым на это обстоятельство обратил внимание Юрок.

— Чего уши натопырили, деляги? — поинтересовался он, с многозначительным видом взвешивая в руке свой железный стакан. — Кого пасете? Если нас, то плывите мимо. Здесь халявы не будет.

Ни один из членов компании даже бровью не повел, только тот, что выглядел постарше других годами, негромко произнес:

— Никто тебя пока не трогает. И ты к людям зря не цепляйся. А то смотри — доиграешься.

— Не играла ворона, когда вверх летела, а вниз летя, играть некогда, — произнес Юрок фразу, в самой загадочности которой таилась скрытая угроза.

Соседи как по команде пересели за другой столик и все теперь оказались за спиной Юрка и Кузьмы. Хозяин из своего угла пробурчал что-то неодобрительное о сквалыжниках, которые не могут разделить один глоток на шестерых человек.

— Я бы им поднес, мне не жалко, — сказал Юрок нарочито громким голосом. — Так они же от честных людей нос воротят. Брезгуют. А мы, между прочим, ко всякому барахлу в приятели и не набиваемся… Эй, хозяин, а где шалавы? Долго их ждать?

— Еще не проспались, — ответил хозяин.

— Сбегай разбуди!

— Нельзя. Спросонья они очень злые. Хуже крыс. Мудье могут оторвать.

— Не оторвут, у нас мудье железное.

— А это мы скоро узнаем, — произнес хозяин с садистской ухмылочкой. — Вы пока ешьте, сил поднабирайтесь.

Кузьма все норовил ненадолго отлучиться, дабы произвести со стражниками окончательный расчет, однако Юрок всеми силами препятствовал этому. Главной его уловкой был очередной тост, от которого Кузьма по разным причинам не мог отказаться. Ну как не выпить за свое собственное здоровье или за грядущее процветание Шеола? Сам Юрок всегда пил до дна, не жульничал, хотя его стакан вмещал водяры в два раза больше, чем самая большая из имевшихся в корчме кружек.

В конце концов Кузьме удалось отыскать достаточно убедительный повод.

— Ты пойми меня правильно, — втолковывал он Юрку. — Если мы дождемся шалав, то и в самом деле можем остаться с пустыми карманами. Как потом со стражей рассчитаться?

— А эта штука зачем? — Юрок погладил себя по тому месту на боку, где был спрятан пистолет.

— Эта штука для серьезного дела. Один патрон стоит дороже, чем все остальное барахло, которое нам дал Фуцел. Зачем их зря тратить? Тем более что если ты сейчас поднимешь стрельбу, в следующий раз нас на Торжище точно не пустят. Народ здесь злопамятный.

— Так и быть, уговорил. Иди, — разрешил Юрок. — А я пока с Божьим человеком побеседую. Скажи, брат Венедим, кто был первым пьяницей на свете? Случайно не Адам?

— Нет, — смиренно ответил светляк. — Писание указывает на праотца Ноя, посадившего после потопа виноградную лозу и пристрастившегося к употреблению ее сока.

— А я думал, что Адам, — нахмурился Юрок. — Поневоле запьешь, если на свете имеется одна-единственная баба, пусть и голая… Но сути дела это не меняет. Ведь все люди потомки Ноя. Так?

— Так, — вынужден был согласиться Венедим.

— А раз так, то я иду по стопам своего праотца. Верной, так сказать, дорогой. И он тоже, — палец Юрка уперся в Кузьму. — А ты и эта шушера ушастая, — палец переместился в сторону безмолвствующих соседей, — пренебрегаете заветами предков. Как такое поведение расценить? Я тебе отвечу. Как преступление! Как злостный саботаж!

Не став дожидаться окончания этого спора, Кузьма торопливо покинул корчму — другая такая возможность ему в ближайшее время могла и не представиться. Юрок настырен, как голодная вошь, и навязчив, как смола. С насиженного места он не сойдет, пока не прикончит всю водяру. И сам упьется вдрабадан, и собутыльников своих упоит.

Назвать себя трезвым Кузьма тоже не мог, однако он не утратил ни рассудительности, ни осторожности.

Конечно, разумнее всего сейчас было бы просто смыться. Откупиться от стражников какой-нибудь мелочью и, не прощаясь, покинуть Торжище, благо что водярой он запасся надолго.

Вот только жалко было бросать Венедима. С Юрком он обязательно влипнет в какую-нибудь некрасивую историю. Мирская жизнь для праведника еще хуже, чем грех. Грех можно потом замолить, а мирская жизнь с ее коварными соблазнами затягивает как трясина.

Ничего не поделаешь, придется вернуться. Лишь бы стражники особо не придирались. У них корыстолюбие на рожах написано. Авось Юрок к тому времени окончательно сопьется или обретет душевное успокоение в объятиях какой-нибудь шалавы. Они своим обхождением известны. А прилипчивостью еще больше. Тут уж, как говорится, найдет коса на камень. Тогда можно будет со спокойной совестью увести Венедима, тем более что обстановка на Торжище начинает меняться не в лучшую сторону.

Последнее время Кузьму не покидало чувство смутной тревоги, еще усилившееся после того, как в корчме появилась эта странная компания. Случайные люди себя так не ведут. Случайные люди хотя бы искоса да глянут на своих соседей по столику. А эти — ноль внимания. Как будто бы боятся выдать себя чересчур откровенными взглядами.

За кем они шпионят? Уж точно не за Венедимом. Такой товар в Шеоле спросом не пользуется. Да и Юрок отпадает. Кому нужен пьяный темнушник?

Уж лучше приласкать бешеную крысу. А вот выползок Кузьма Индикоплав нужен почему-то всем! Не хватало еще, чтобы ему приделали «хвост».

Дабы проверить свои подозрения, он резко повернул назад, но за ближайшим поворотом никого не оказалось. Пуст был и коридор на всем своем протяжении. Впрочем, умные люди не станут пасти намеченную жертву внаглую. Достаточно расставить своих стукачей у всех выходов, а их здесь не так уж и много.

Кузьме не было нужды выспрашивать дорогу или прибегать к услугам провожатых. В лабиринтах Торжища он ориентировался так же свободно, как и в любом другом месте Шеола, где побывал хотя бы однажды. Ноги сами несли его в нужном направлении.

До ворот, где Кузьму должны были дожидаться стражники, осталось всего ничего, когда впереди поднялся переполох — послышались тревожные крики, визг, звон сигнального колокола.

Это происшествие не могло быть связано ни с пьяной потасовкой, ни с кражей — такие проблемы на Торжище разрешались быстро и без особого шума. Похоже, случилось что-то действительно серьезное — или надвигается потоп, или пожаловали химеры. Хотя говорят, что потопы не страшны Торжищу с тех пор, как под ним вырыли другой — дренажный лабиринт. Да и химерой тут мало кого испугаешь. Возьмет свое и уйдет туда, откуда пришла. От пары-тройки ротозеев не убудет. Тоже своего рода налог, только кровью.

Навстречу стали попадаться люди, в ужасе спасающиеся от какой-то неведомой беды. Эк как их всех достало! Только пятки сверкают!

Узнать что-нибудь толком было просто невозможно. В ответ на свои вопросы Кузьма получал либо порцию брани, либо негодующий жест — отстань, мол!

Так, в полном неведении, он добрался до решетчатых ворот, на этот раз опущенных вниз до упора. I Благодаря им стражники кормились, здесь проводили лучшие часы своей жизни, и вот надо же такому случиться, что через эти самые ворота они приняли нежданную-негаданную смерть.

Тела всех стражников торчали в ячейках решетки — кто головой, а кто ногами вперед. Некоторые еще проявляли признаки жизни, но это скорее всего была последняя стадия агонии. Нельзя засунуть человека в квадратное отверстие, высота и ширина которого не превышают полторы пяди, и при этом не причинить ему смертельных увечий.

Кто устроил эту дикую расправу? Почему стражники не успели воспользоваться копьями, так и оставшимися стоять у стеночки? Кто оборвал толстенную цепь, удерживавшую ворота в верхнем положении? Ясно лишь одно — человеческим духом тут даже не пахнет. Люди, конечно, способны и на худшее, да почерк не тот. Здесь совсем другая стихия погуляла.

Последним затих именно тот из стражников, который хотел попользоваться Феодосией. До уровня груди он был человек как человек, а ниже — кровавая колбаса, начиненная осколками костей. Сейчас ему не нужны были ни бабы, ни входная плата, которую он так усердно взимал еще несколько часов назад.

В корчму Кузьма возвращался с тяжким сердцем. Не хотелось уже ни пить, ни есть, ни гулять. О тайной жизни Шеола он знал, как никто другой, и вдруг все стало меняться самым непредсказуемым образом. Чувства, которые он испытывал сейчас, были сходны с чувствами здорового, уверенного в себе человека, внезапно обнаружившего на своем теле язву неизвестного происхождения. Многие события последних дней были непонятны ему и потому — страшны.

Торжище, объятое паникой, напоминало развороченное гнездо муравьев. Все куда-то бежали, что-то кричали и вооружались чем попало, начиная от топоров и кончая громоздкими пищалями, стрелявшими каменной картечью.

Спокойствие, похоже, сохранял только хозяин корчмы, упарившийся возле очага и вышедший освежиться на крыльцо.

— Что там опять стряслось? — спросил он, впрочем, без особого интереса.

— Стражу у ворот перебили, — ответил Кузьма, не вдаваясь в подробности.

— Давно пора, — с удовлетворением кивнул хозяин. — А то совсем обнаглели. Дерут и с живого, и с мертвого. Шагу нельзя ступить без их соизволения. Раньше двадцатую долю брали, а теперь и десятиной не гнушаются.

— Что теперь говорить… Мертвые они.

— Живым будет урок.

— Вот не знаю. Пострадали-то они совсем не за алчность. И не от рук людей. Тот, кто это сделал, способен протащить живого человека через игольное ушко.

— Тогда, значит, химера… — зевнул хозяин. Расплодились, заразы.

— Если это химера, то я про таких еще не слышал, — покачал головой Кузьма.

— Чтобы все слышать, приятель, надо иметь уши раз в десять побольше, чем у тебя, — философски заметил хозяин.

Заглянув через его плечо внутрь корчмы, Кузьма с удивлением убедился, что она пуста. Исчезли странные гости, исчезли и Юрок с Венедимом.

— Где мои приятели? — немедленно отреагировал Кузьма,

— Почем я знаю? — пожал плечами хозяин. — Эти, которые после вас пришли, послали меня за картами. Хотим, дескать, в подкидного сыграть. Я бы, конечно, не пошел, да уж очень хорошо заплатили. Целый моток медной проволоки не пожалели. А вернулся — никого нет. Ты, если хочешь, заходи. Выпивка еще осталась.

Но Кузьме его приглашение и не требовалось. Ворвавшись в корчму, он быстро осмотрел все ее закутки. Люди бесследно исчезли, зато железный стакан и, более того, ведро, в котором сохранилось еще немало водяры, остались на месте. Юрок не бросил бы эти сокровища даже под угрозой нападения десяти химер.

Здесь же валялись и ботинки, которые Венедим так и не удосужился примерить.

Дело принимало довольно скверный оборот. В одном месте людей убивали самым зверским образом, а в другом похищали прямо из корчмы. Вот вам и Торжище, кичившееся своей безопасностью!

— Может, в карты сыграем? — предложил хозяин. — Зачем же я за ними ходил?

Толку от него было столько же, как и от выпотрошенных ящериц, медленно подрумянивающихся над огнем. В сердцах махнув рукой, Кузьма выскочил из корчмы, метнулся влево, метнулся вправо и только тогда осознал, что не имеет никакого плана действий. В какую сторону бежать? Кому жаловаться? Где искать пропавших?

А если обратиться за помощью к Фуцелу? Мысль дельная. Старый сквалыга знает здесь все ходы и выходы. Если сам не пособит, то хотя бы даст дельный совет.

Сейчас все бежали уже не от ворот, а в обратном направлении — к воротам. Поняли, наверное, что опасность миновала и спешили продемонстрировать свой героизм. У-у-у, мелкие душонки!

Заметив в толпе темнушника, одного из тех, с кем они недавно едва не повздорили, Кузьма ухватил его за плечо.

— Юрок Хобот куда-то пропал! — сообщил он тоном, не оставляющим сомнения в серьезности ситуации. — Ты его случайно не видел?

— Такие, как Хобот, нигде не пропадут, — заверил его темнушник. — А много он до этого выпил?

— Немереное количество.

— Тогда ищи его у шалав. Могу дать несколько адресов.

— Нет, не надо. — Почему-то сегодня Кузьме попадались сплошь бестолковые люди. Наверное, причиной этому была расслабляющая атмосфера Торжища.

Встречный поток мешал двигаться в нужном направлении, и, дабы переждать его, Кузьма прислонился спиной к стене. Столько людей сразу он никогда еще не видел. Обидно, что к воротам их гнало не чувство взаимовыручки, а обыкновенное любопытство.

Толпа наконец-то схлынула, и Кузьма вдруг оказался лицом к лицу с одним из тех типчиков, который перед этим засветился в корчме. Сейчас он вел себя совсем иначе — не прикидывался случайным зевакой, которому до тебя и дела-то никакого нет, а смотрел с пристальным прищуром, словно сквозь прорезь прицела. Однако руки держал в карманах.

— Подожди, поговорить надо. — Кузьма шагнул ему навстречу.

— Действительно, надо, — согласился неизвестный.

Стихией Кузьмы были мрак и пустота, а отнюдь не многолюдные сборища. Чего-то он недоглядел, что-то упустил, но кусать локти было поздно. Вся компания была уже здесь — как из-под земли появились. Один против шестерых да еще при ярком свете факелов. Расклад сил получался безнадежный.

Р-раз! — ему заломили назад руки. Блям! — забили рот кляпом. Шворк! — натянули на голову мешок. Бздынь! — сбили с ног и поволокли куда-то…

 

НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА ТЕХНИКИ БЕЗОПАСНОСТИ

Лишившись всех своих приобретений — ножа, секача и баклаги, Кузьма сразу расслабился и позволил тем, кто повязал его, делать свое черное дело дальше. Ведь начнешь сопротивляться — потроха отобьют. Лучше дождаться удобного момента. Не может быть, чтобы он не наступил когда-нибудь.

Сначала его тащили круто вниз, скорее всего в дренажный лабиринт. Ох, рискованное это было дело! А что, если наверху вдруг польется дождик? Тогда тут и крысы не спасутся, не то что люди.

Туго затянутый мешок не мешал Кузьме ни дышать, ни ориентироваться в пространстве. Гораздо больше неудобств доставлял кляп. Это ведь рот, а не бабья манилка, извините за выражение. В нем даже языку и зубам не всегда места хватает.

Вскоре они покинули запутанные норы, прилегающие к Торжищу, и оказались в туннеле — просторном и гулком, хоть скачки здесь устраивай.

Теперь можно было с изрядной долей уверенности сказать, что скорее всего его похитили метростроевцы. Причем постарались обставить все так, чтобы и комар носа не подточил. Юрок и Венедим, надо полагать, разделили участь Кузьмы. Кому охота оставлять свидетелей? Вероятно, не поздоровится и хозяину корчмы. Если только он не состоит у метростроевцев штатным осведомителем.

Пешее путешествие, в ходе которого его носильщики изрядно притомились, судя по всему, закончилось. Кузьму свалили во что-то похожее на большую корзину с жестким, ребристым дном. Хоть бы мха подослали, гады!

Застучал мотор, заскрипели колеса, запахло выхлопными газами, и самоходный экипаж резво покатил куда-то. Ну конечно, метростроевцы! Кто же еще? Они одни пользуются под землей транспортом. И ведь горючего не пожалели, хотя темнушники дерут с них три шкуры за каждую каплю. Видно, кто-то из метростроевских паханов сильно соскучился по Кузьме Индикоплаву.

Как он только ни напрягал слух, но за все время пути не расслышал ни единой реплики, способной хоть немного прояснить суть дела. Наверное, похитители объяснялись между собой жестами. Что ни говори, а дисциплина у метростроевцев была безукоризненная.

В этой связи сразу напрашивался вопрос — почему из детей вояк, которые послушание и чинопочитание должны были впитать с молоком матери, выросли такие уркаганы, как Юрок, а потомство вольнонаемных бетонщиков, проходчиков и горных мастеров превратилось в некое подобие муравьиной семьи, где все сплошь безлико равны, а балом правят несколько субъектов, считающихся существами какого-то иного, высшего порядка?

Неужели дело только в питании, как утверждают некоторые? Дескать, темнушники всегда кормились мясными консервами, которых у них было запасено видимо-невидимо, а метростроевцы были вынуждены почти сразу перейти на растительную диету, в том числе и на мох-костолом. Типичный пример противопоставления хищников и травоядных. Зверь-одиночка и послушное стадо.

От кляпа, мешка и веревки Кузьму освободили лишь после того, как подземный самоход проделал путь, раз в пять превышающий расстояние от обители Света до Торжища.

Наверное, сейчас это была самая дальняя окраина Шеола. Молодцы метростроевцы, ничего не скажешь! Без дела не сидят, а все роют и роют как черви. Эх, к их бы усердию да еще светлую голову! Вот тогда был бы толк.

Никто не обмолвился с Кузьмой даже полусловом, да и он не лез с расспросами — знал местные порядки. Здесь действовал неписаный закон — уши должны быть у каждого, а язык только у тех, кому дано право распоряжаться. Кто знает, возможно, поколений через пять так оно и будет.

На этот раз приютом для Кузьмы стала тесная железная будка, освещенная тусклой угольной лампочкой местного производства. Впрочем, по понятиям метростроевцев, это были чуть ли не хоромы. Простой люд жил в общей казарме, где одна семья отделялась от другой только хлипкой занавеской, что должно было способствовать формированию чувства коллективизма и, наоборот, препятствовать формированию чувства индивидуализма.

В потолке будки имелся люк, проржавевший до такой степени, что невольно напрашивалась мысль — а не использует ли его некто находящийся наверху вместо писсуара? К люку вели скобы, тоже, естественно, железные.

И вообще, если бы жители разных общин Шеола задумали вдруг обзавестись гербами, выражающими основную суть их бытия, гербом метростроевцев стали бы две скрещенные рельсы. Все здесь было сработано из железа — и столы, и горшки, и детские люльки, и расчески, и даже, говорят, характеры… Очень уж много этого непрезентабельного металла было в свое время спущено под землю.

Скучать в одиночестве Кузьме не позволили. Люк открылся, и в будку спустился человек с наружностью, типичной для метростроевцев и даже считавшейся среди них чем-то вроде эталона, — лоб высотой в три пальца, подбородок — в четыре, нос — не слишком прямой, но и не очень курносый, впалые щеки, по-хорошему контрастирующие с атлетической шеей, аккуратная стрижка, непроницаемое выражение лица..

Единственное, что говорило о его человеческих слабостях, было чернильное пятно на указательном пальце правой руки — как видно, много работал, устал, не успел помыть руки.

— Здравствуйте, — сказал он, пожав Кузьме руку, которую тот не успел спрятать за спину. — Мы с вами уже знакомы, не так ли?

— Встречались вроде, — неопределенно ответил Кузьма, еще не решивший, в каком ключе себя вести (наиболее выигрышными представлялись три варианта — горячее возмущение, глубокое удовлетворение или полная прострация).

— И неоднократно! — многозначительно добавил метростроевец. — Хотя сойтись поближе нам не довелось. Все спешка, спешка… Самое время исправить ошибку. Меня зовут Герасим Иванович. Можете обращаться и по фамилии. Змей.

Интонация его речи была столь ровной, что Кузьма отнес «Змея» на свой счет.

— Попрошу без оскорблений! — возмутился он. — Иначе я этот разговор немедленно прекращаю!

— Вы не поняли. Змей — это моя фамилия, — без тени смущения пояснил метростроевец. — Наши предки — выходцы из Белоруссии. Отец рассказывал, что там такие фамилии встречаются сплошь и рядом. Среди наших соседей были Мошки, Козлы, Щуки, Лишаи, Жуки, Зайцы.

— Вот оно как! Тогда понятно… — слегка сконфузился Кузьма. — А поменять фамилию не пробовали?

— Зачем? Мой дед был прокурором области, а впоследствии заместителем наркома юстиции. Орденоносец, почетный гражданин города Воропаевска и персональный пенсионер союзного значения, — с гордостью доложил Герасим Иванович Змей.

— И вы, значит, решили пойти по стопам деда, — уточнил Кузьма.

— Скорее отца. Он был начальником отдела техники безопасности треста «Метрострой».

— Ага, видел я их плакатики. «Не стой под стрелой» и «Работай только в диэлектрических галошах». До сих пор сохранились.

— Сейчас мы понимаем технику безопасности значительно шире, — холодно произнес Змей, видимо, обидевшись за своего отца. — Круг полномочий вырос.

— Можно представить… Всякие там химеры тоже входят в круг ваших полномочий?

— Нет, как правило, мы работаем только с людьми. Химеры находятся в ведении оргмассового отдела.

— Оргмассового? — удивился Кузьма.

— Так уж сложилось. Раньше этот отдел курировал подсобное хозяйство, в том числе и охотколлектив… Но давайте лучше перейдем к делу. Признаться, давно хотел вновь увидеться с вами.

— Ради этого мешок на голову мне не стоило надевать. Послали бы весточку, я бы и явился.

— Время, знаете ли, поджимало. — Змей даже не соизволил извиниться; — Вас бы все равно прибрали к рукам. Не мы, так другие. Сами знаете, какой на вас нынче спрос.

— Знаю… Только с чего бы это? Раньше, бывало, куда ни придешь, везде от ворот поворот.

— Вот так говорить не надо! Мы всегда относились к вам с должным сочувствием. И подкармливали, и даже лечили однажды.

— Это когда мне химера чуть скальп не сняла? — оживился Кузьма. — Было дело. Зато сколько я вам всяких занятных фактов про Шеол выложил! Лично вы под мою диктовку целую портянку исписали. Забыли разве?

— Помню, — едва заметно усмехнулся Змей. — Я все помню. А вот вы кое-что забыли. То, что вы называете фактами, на деле оказалось набором небылиц. Туфтой, как любят выражаться наши соседи-темнушники.

— Здесь моей вины нет, — развел руками Кузьма. — За что купил, за то и продал.

— Если бы только небылицы… — вздохнул Змей. — Не брезговали вы и откровенной дезинформацией.

— Де-зи… Чем? — Чтобы лучше слышать, Кузьма даже ладонь к уху приложил. — Чем я не брезговал?

— Дезинформацией. Распространением заведомо ложных слухов.

— И про что, интересно, я эти ложные слухи распространял?

— Например, про Грань, — произнес Змей с очень-очень мягким упреком.

— Про Грань я вообще ничего не знаю, — почти искренне возразил Кузьма. — И вас тогда сразу предупредил, что говорить буду с чужих слов.

— Хорошо, а что вы рассказывали на эту тему представителям святокатакомбной церкви?

— Когда?

— Недавно. Вам точный день назвать?

— Ничего особенного я им не рассказывал. Что вам, то и им.

— Ой ли! У меня имеются иные сведения.

— Если имеются, то пользуйтесь на здоровье.

— Пользуемся… Но хотелось бы знать и вашу версию.

— Послушайте, на каком основании вы меня допрашиваете? — Похоже, пора было переходить к тактике горячего возмущения (придерживая полную прострацию в резерве). — Разве я преступник?

— Не допрашиваем, а расспрашиваем, — поправил его Змей вкрадчивым голосом. — Улавливаете разницу?

— Не улавливаю! Сначала выпустите меня отсюда, верните личные вещи, а потом расспрашивайте.

— Выпустить не могу, не имею такого права. Сейчас вы находитесь в карантине. Таков обычный порядок, и вы должны были заранее знать об этом.

— Раньше ваш карантин таким строгим не был!

— Раньше и зараза была не такой прилипчивой.

— Друзья мои тоже в карантине?

— Какие друзья? — Вопрос Кузьмы если и не огорошил, то по крайней мере озадачил Змея.

— Бросьте дурака валять! Со мной на Торжище еще двое было. Светляк и темнушник. Их ваши люди еще раньше меня прихватили. Пока не увижусь с ними, вы из меня и слова не вытянете. Даже клещами. Зарубите это у себя на носу!

— Успокойтесь, — сказал Змей, машинально трогая нос. — Торжище находится в ведении отдела снабжения. Им и поручен был непосредственный контакт с вами. Я не в курсе. Но обязательно постараюсь навести справки.

— Вот и наводите. Только попрошу представить эти справки в натуральном виде. Живьем, так сказать… После и поговорим.

— Без небылиц?

— Без небылиц, — пообещал Кузьма. — И даже без заведомо ложных слухов.

— Тогда до скорой встречи. — Добравшись до люка, Змей особым образом постучал, и его сразу выпустили наружу.

На приличную кормежку Кузьма даже не рассчитывал. С этим у метростроевцев всегда было туго (не в ту сторону они, наверное, туннели рыли).

К сожалению, его предчувствия сбылись. После жаркого из ящериц, которым его угощали на Торжище, тюря из мха, и к тому же недоваренная, просто не лезла в горло. Такой обед заслуживал разве что помойного ведра.

Неплохо было бы вволю отоспаться, но Кузьма понимал, что покоя ему не дадут. Если метростроевец говорил «Сделаю!» — это означало, что его лопата (отбойный молоток, топор, нож, половой член, взгляд — без разницы) через мгновение вонзится туда, куда надо. Если Герасим Иванович Змей обещал навести справки, результат нужно ожидать в самое ближайшее время. Так уж были воспитаны здешние люди. Сказано — сделано! Пусть даже ради этого придется пробить головой глухую стену.

Так оно и случилось. Лязгнул люк, обрушив вниз очередную порцию ржавой трухи, и чей-то незнакомый голос произнес:

— К вам посетитель. Время свидания — до ужина. Нога в драном башмаке еще только нашаривала верхнюю скобу лестницы, а Кузьма уже догадался, кто именно к нему пожаловал. Эх, зря Венедим не воспользовался его подарком! Будет скоро босой ходить. У метростроевцев обувка положена только передовикам производства, а вновь выбраться на Торжище уже вряд ли доведется.

— Бог в помощь! — Спустившись вниз, светляк перекрестил Кузьму.

— Спасибо, конечно, только помощь нужна в деле, — ответил тот. — А здесь, кроме суходрочки, и заняться-то нечем.

— Я имел в виду помощь духовную, — пояснил Венедим. — Ту помощь, которая позволяет стойко переносить все ниспосланные судьбой лишения, в том числе и неволю.

— А мне что воля, что неволя — все едино. Весь Шеол большая тюрьма.

Тут Кузьма, конечно, слегка покривил душой. Одно дело, когда стены тюрьмы, как сейчас, буквально давят на тебя, и совсем другое, когда ты этих стен даже и не видел никогда.

— Нельзя так говорить. Если свободна душа человека, свободен и он.

— Ты найдешь, чем утешить… Ладно, не будем про это. Лучше скажи, где Юрок?

— Представь себе, он благополучно избегнул нашей участи. — Венедим уселся напротив Кузьмы. — Едва ты отлучился, как те подозрительные люди, с которыми Юрок уже затевал ссору, услали куда-то корчмаря и без всякого предупреждения накинулись на нас, аки дикие звери. Я даже заступничества у святого Егория не успел попросить. Связали меня и бросили на пол… Зато с Юрком пришлось повозиться. Пока ему одну руку крутили, он другой пистолет вытащил. Пуля, правда, в потолок угодила, но шума сделалось немало. Супостаты с испугу отпрянули, а Юрок сразу из корчмы вон. Четверо вслед за ним кинулись, но тут снаружи поднялась какая-то кутерьма, и Юрок в толпе сгинул. Это они так потом говорили: сгинул, дескать, ловкач проклятый, наживем мы из-за него неприятностей.

— Успел, значит, выстрелить, — с одобрением произнес Кузьма. — Что молодец, то молодец… А почему я пороховой гари не учуял, когда в корчму вернулся?

— Наверное, из-за очага. Уж больно он смердел.

— Возможно. Но все равно это мое упущение… Как тебе на новом месте живется? Не обижают метростроевцы?

— Для меня любая обида только во благо. Я ведь дал обет смирять гордыню. На кого мне роптать? На себя? На людей? На Бога?

— А все-таки? Вид у тебя неважный. Как у заблудшей овцы, которой сатана задницу подтирал.

— Притомился с непривычки. Я как сюда попал, мне сразу кайло в руки вручили и велели какую-то стенку долбить.

— Продолбил?

— Где уж там! Как ни старался, а ямка получилась такая, что даже кулак не засунешь… За что и был наказан лишением пропитания.

— Вот драконы поганые! Ну я им это припомню!

— Зачем же? Правы как раз они, а не я… Кто не работает, тот не ест. Так Спаситель сказал.

— Доешь за меня, а? — Кузьма пододвинул ему нетронутую миску тюри. — Я до местных блюд не большой охотник.

— А мне сойдет. — Всегда щепетильный Венедим на этот раз не стал отказываться. — Братия наша подобную пищу не приемлет, но меня Бог простит. Святым отшельникам приходилось даже акридами питаться, а это ведь та же самая саранча, которую Создатель насылал на землю египетскую.

— Ешь, не рассуждай, — перебил его Кузьма. — А то еще подавишься.

Пока светляк деликатно доедал давно остывшую тюрю, Кузьма размышлял над зигзагами своей судьбы, то и дело сводившей его с самыми разными людьми.

Ну кто, спрашивается, для него этот Венедим? Святоша, брюзга, начетчик, человек не от мира сего, едва ли не силой навязанный Кузьме в духовные пастыри. Слабак, неумеха, мошка зудящая. А вот случилась с ним беда — и душа не на месте.

Или взять того же Юрка. Тот еще деятель! Пустозвон, хам, блудодей, пьянь. Не он ли еще совсем недавно грозил Кузьме и Венедиму жестокими карами? А сжились, свыклись — и вроде бы ничего.

Теперь на Юрка только и надежда. Уж если он не выручит, то и рассчитывать больше не на кого. Пиши пропало! Придется Венедиму махать кайлом до скончания века, а уж какая судьба ожидает Кузьму, можно только догадываться. Ясно, что подобру-поздорову его отсюда не отпустят. Зачем тогда, спрашивается, было похищать… Метростроевцы от своих планов просто так не отступятся. Или заставят служить себе верой и правдой, или посадят на цепь, как раньше сажали собак.

Венедим между тем закончил трапезу и аккуратно облизал железную ложку.

— Сыт? — коротко осведомился Кузьма.

— Благодарствую. На том свете зачтется.

— Тогда пора бы о делах наших нынешних потолковать. Влипли мы, конечно, капитально. От темнушников ушли, от людоедов ушли, а на метростроевцах сгорели. Ты про такую несправедливость когда-нибудь слышал?

— Я про справедливость мало что слышал. А про несправедливость — предостаточно. Справедлива ли была участь Иоанна Предтечи? Справедлив ли был суд над Спасителем? Справедливо ли поступали языческие правители, преследуя первых христиан? Справедливы ли деяния тех, кто из корысти, гордыни и по собственному недомыслию исказил истинную веру? — Венедим от избытка чувств даже задохнулся. — Справедливость — как здоровье. Его не ощущаешь. А несправедливость — как боль, которая заставляет людей стонать и корчиться. И тем не менее боль дана живым существам во благо. Чтобы жаждать света, надо изведать мрак. Вкус сухой корки может оценить только тот, кто изведал голод. Лишь страх смерти пробуждает в душе стремление к вечности… Несправедливость — такая же неизбывная сторона нашей жизни, как боль, мрак, голод и смерть. Все это существует по воле Бога, а раз так, мы должны все это безропотно принимать.

— Опять ты за свое, — поморщился Кузьма. — Какой прок от этих проповедей? Сейчас мне нет никакого дела до всяких высоких материй, вроде вечности или воли Божьей. Сейчас меня интересует самая малость. Например, как выбраться из этой железной бадьи? Как обмануть охрану? Как миновать заставы? Где лежит дорога на волю? Я не стану служить метростроевцам и за целый котел каши! Я добирался до самых недр Шеола, где воздух ядовит, как дым резины, и благополучно возвращался назад! А здесь я задыхаюсь, пойми! Ты можешь мне хоть чем-то помочь?

— Чем я могу помочь?.. — Венедим отвел взгляд в сторону. — Люк твоей кельи придавлен сверху таким огромным камнем, что мне с ним никогда не справиться…

— А ты пробовал?

—Нет.

— Тогда и не болтай! Как говорится, глаза боятся, а руки делают.

— Ты сам слышал, что наше свидание продлится недолго, — продолжал Венедим. — Потом меня уведут. Как я сумею вернуться назад?

— Тебя охраняют?

— Нет. Но любой метростроевец, заметивший, что я шляюсь в неположенном месте, поднимет тревогу. Сам знаешь, что здесь не остается без внимания ни один самовольный поступок. Здешний люд — единое живое существо. Никогда не дремлющий молох с тысячью глаз.

— Что же мне тогда делать? Пойти к этому молоху в услужение? Или заживо похоронить себя?

— Уповай на Бога. Молись. Молитва смирит твою душу. И я буду молиться за тебя.

— За себя лучше помолись! — огрызнулся Кузьма. — Ведь через день-другой ноги протянешь! И даже без отпевания.

— Значит, так было предопределено свыше. Земное бытие мимолетно. Зачем цепляться за этот бренный греховный мир? Чем раньше моя душа предстанет перед престолом Господним, тем лучше.

— Ну знаешь ли! Не думал я, что ты до такого договоришься! Смерти ему, видите ли, захотелось! Этот мир его не устраивает! Зачем же мы тогда рождаемся и живем? Витали бы с самого начала в сферах чистого духа, как изволит выражаться ваша братия… Ведь все мы для чего-то да предназначены! Ведь жребий человеческого рода в чем-то да состоит!

— В чем же? — слабо улыбнулся Венедим. — Объясни. Возможно, тебе известно то, над чем многие века ломали головы самые просвещенные из людей.

— Ну не знаю… — замялся Кузьма. — То есть знаю, только не умею выразить словами… Люди постоянно натыкаются на препоны. Я имею в виду все ту же несправедливость, проистекающую из нашего собственного бессердечия, все тот же мрак, голод, болезни, бедствия, смерть. Так, наверное, было всегда и везде. Возможно, жребий человеческий в том и состоит, чтобы преодолевать всяческие препоны.

— Любыми средствами?

— Почему бы и нет? Хотя сам я за то, что какие-то определенные заповеди, пусть человеческие, пусть Божеские, надо соблюдать. Тут я с тобой, Веня, целиком и полностью согласен… Но покорно ожидать смерти? Мечтать о ней? Не понимаю! Нет в этом никакой святости. Недаром ведь говорят, что Бог помогает тем, кто помогает самому себе. В этом мире я ощущаю себя хозяином, а не гостем. И если допустить, что все сущее, в том числе и наша бренная плоть, есть творения Божьи, зачем же стремиться к самоуничтожению, к распаду? Даже Спаситель испытал на кресте страх смерти. Ты хоть и преуспел во всем, что касается веры, но иногда прямо-таки кощунствуешь!

— Спасителя можно понять. Он был сыном человеческим, и ничто из наших страстей ему было не чуждо. А на кресте он убоялся страданий, а вовсе не смерти. И его смерть ради всеобщего искупления, и его грядущее воскрешение были предопределены. Сам Бог Отец незримо присутствовал рядом, а Бог Святой Дух осенял Спасителя своей благодатью… А теперь постарайся понять меня. На что мне надеяться в этой жизни? Я остался один как перст. Я обречен на жалкое прозябание среди невежд и безбожников. Мне не позволено даже молиться вслух. У меня отняли святые образа и крест! — Венедим рванул на груди рясу, и на этот раз под ней ничего не звякнуло. — Моя смерть будет не распадом, а, наоборот, возвращением к первозданному существованию. Смерть для меня — расставание с юдолью скорби, завершение земных мук, обретение душевного покоя.

— И все равно ты должен избегать мыслей о смерти, — покачал головой Кузьма. — Отвлекись. Займи свою душу каким-нибудь делом. Например, начни проповедовать метростроевцам слово Божье. Авось кто-то и клюнет. А у тебя появится смысл в жизни.

— Слово Божье можно проповедовать только тому, в кого изначально вложена бессмертная душа. Никто еще не пробовал проповедовать нетопырям и змеям.

— С чего ты взял, что метростроевцы лишены души? Разве все мы не созданы по одному образцу? Опять ты, Веня, кликушествуешь.

— Я понимаю, что говорить так грешно… Но иногда и страстотерпцы ничего не могут поделать с собой… Даже в сознании самых закоренелых язычников заложен страх перед неосознанными тайнами бытия, перед мрачным величием природы. И через этот страх они могут впоследствии прийти к пониманию Бога. Метростроевцы напрочь лишены всяких страхов. Если кто-то и рожден для того, чтобы преодолевать препоны, так это именно они. Труд для них из необходимости превратился в кумира, столь же страшного, как левиафан. Они будут рыть, рыть и рыть до тех пор, пока весь этот мир не провалится в тартарары!

Сверху по люку постучали чем-то железным, и голос, не терпящий никаких возражений, известил:

— Выходи. Свидание закончено.

 

УЙТИ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ

Исходя из логики развития событий в самое ближайшее время следовало ожидать визита Герасима Ивановича Змея. Ведь что ни говори, а свои обещания он выполнил и имеет полное право требовать ответной любезности от Кузьмы. Опять начнется замаскированный под ничего не значащие разговорчики допрос, где что ни слово — то намек, что ни фраза — то ловушка, а общий тон можно охарактеризовать как достаточно прозрачную угрозу.

Однако время шло, а начальник отдела техники безопасности, чьи функции нынче распространялись не только на инструменты, механизмы и защитные средства, но и на человеческие души (включая их изнанку), так и не давал о себе знать.

Возможно, Кузьму решили взять измором, но это было примерно то же самое, что спаивать темнушника или вести теологические споры со светляком. Выползок сам кого хочешь возьмет измором. Это для него первейшее качество.

Дабы не катать впустую огромный камень, охранники кормили Кузьму через вентиляционное отверстие, в которое миска пролезала только боком. Качество тюри оставалось прежним, но голод не тетка — пришлось лопать и ее.

Люк загрохотал вновь только трое суток спустя (чтобы вести точный отсчет времени, Кузьме не требовались ни часы, ни календарь). Змей выглядел так, словно отлучался всего на минутку, — ничего в нем не изменилось, даже чернильное пятно оставалось на прежнем месте.

— Виделись вы со своим знакомым? — с ходу поинтересовался метростроевец.

— Да, — ответил Кузьма.

— Довольны?

— Совсем наоборот. Мой, как вы выразились, знакомый влачит самое жалкое существование. Мало того, что его заставляют выполнять непосильна работу, так еще и лишают пищи.

— Разве? — Можно было подумать, что Змей не знаком с местными порядками. — Я наведу справки в производственном отделе. Хотя ничего странного тут нет. У нас работают все. Даже дети. Даже больные.

Кузьма хотел было с издевкой добавить: «Даже старики», — поскольку никто из метростроевцев, за редким исключением, до преклонных лет не доживал, но в последний момент передумал и произнес следующее:

— Работа бывает разная. Не равняйте его работу и свою.

Змей принялся горячо доказывать, что это совсем не так и никакой принципиальной разницы в работе начальника отдела техники безопасности и рядового землекопа нет, что все трудятся ради общей цели на износ и что в конце концов, согласно народной мудрости, не место красит человека, а человек место.

Кузьма возражал в том смысле, что все это демагогия чистейшей воды и при всем своем желании землекоп не может украсить место, по сути представляющее собой всего лишь грязную яму.

Короче, диалог их, хотя и достаточно острый, вращался вокруг всяких второстепенных вещей, и Кузьма не предпринимал никаких попыток возобновить прерванный трое суток назад разговор. Все это выглядело весьма и весьма странно. Зная повадки метростроевцев, Кузьма догадывался, что причина здесь не в перемене отношения к нему, а в перемене тактики допроса. Следовало ожидать какого-то нового, хитроумного хода.

Примерно так оно и случилось. Хорошенько заболтав Кузьму, Змей вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:

— Не могли бы вы в случае необходимости сделать заявление о том, что прибыли к нам исключительно по своей доброй воле?

— Кому сделать? — Кузьма сначала даже растерялся: смысл вопроса как-то не доходил до него.

— Неважно, — уклонился от прямого ответа Змей. — Кому надо, тому и сделаете.

— Нет уж, давайте начистоту! — возразил Кузьма. — Я не шлюха, чтобы делать «кому надо». Я заранее должен знать, с кем придется иметь дело. Без подвохов.

— Какие подвохи! — Сейчас Змей чувствовал себя куда менее уверенно, чем при их предыдущей встрече. — Да и вопрос я вам задал сугубо предварительный. Не «могли бы», а «не могли бы в случае необходимости». Чувствуете разницу? Вполне вероятно, что такая необходимость и не появится.

— Не появится — и слава богу. А если вдруг появится, тогда поговорим отдельно.

— Какой же вы упрямый… — Щека Змея слегка Дрогнула, словно дал о себе знать больной зуб.

— Что есть, то есть, — не без гордости признался Кузьма. — Таким уж уродился. Вы лучше прямо скауте, для кого предназначается мое заявление? Для начальника планового отдела? Для охранника, который сшивается наверху? Для всего коллектива метростроевцев? Или для кого-то еще?

— Для кого-то еще — пусть будет так. — Змей уже не дергал щекой, а откровенно кривился. — Вас это устраивает?

— Ага, уже теплее! — Кузьма повеселел. — Но ведь на Торжище я был не один. Кто-то мог видеть как ваши драконы дубасили меня в двух шагах от корчмы. Могут возникнуть всякие нежелательные вопросы. Хотелось бы знать вашу версию происшедшего.

— Как вас дубасили, никто из посторонних не видел. На этот счет можете не сомневаться. А версия такова. Вы давно стремились навестить нас, но всякий раз что-то мешало. В таверне вы обманули бдительность собутыльников и самостоятельно покинули Торжище. В это время ваши приятели завязали пьяную ссору со случайными посетителями, за что и пострадали.

— Думаете, в это поверят?

— Неважно. Главное, чтобы вы так сказали.

Похоже было, что метростроевцев кто-то сильно допек. Утаить шила в мешке не удалось. Нашлись защитники и у Кузьмы Индикоплава. Наверное, это Юрок поднял шум по всему Шеолу. Если так, то спасибо ему большое. Понятно теперь, почему суровый начальник отдела техники безопасности виляет хвостом, как нашкодивший мышонок. Надо бы воспользоваться удобным моментом и добить его до конца.

— Да объясните же вы в конце концов, что случилось? — насел он на Змея. — Химеры обеспокоены моим отсутствием? Или меня требуют к себе неведомые боги преисподней?

— Полунамеки вас, значит, не устраивают, — вздохнул Змей. — Хотя уверен, что вы давно вникли в суть дела, только не хотите это показывать. Ладно, поговорим без обиняков.

— Я этого только и добиваюсь! — с энтузиазмом воскликнул Кузьма.

— Слухи о вашем исчезновении распространились весьма широко. На моей памяти это первый случай, когда пропажа выползка воспринята как чрезвычайное происшествие. Свято катакомбная церковь и община связистов с редким единодушием вступились за вашу персону. Обвинения почему-то пали на нас.

— Как можно! — Кузьма сделал большие глаза. — Клевещут!

— От нас требуют не вашей выдачи, а созыва чего-то вроде трехстороннего совещания. С участием вашей персоны, конечно. Похоже, что бандиты и святоши так до конца и не сговорились. — Может быть, впервые Змей сбился с подчеркнуто корректного, официального тона. — В ходе совещания предполагается обсудить вопросы, имеющие обоюдный интерес. Вполне возможно, что мы согласимся на это. Не из-за страха, конечно, нет. Запугать нас невозможно. Но и раздувать конфликт с соседями тоже не в наших интересах.

— Еще бы! Если сцепитесь с темнушниками, не получите ни капли нефти. Да еще неприятностей наживете.

— Все это не так страшно, как вам кажется. Мы вот-вот освоим способ добычи высококачественного горючего из торфа. Кроме того, идет интенсивный поиск подземных хранилищ горюче-смазочных Материалов. По нашим сведениям, их в округе сохранилось немало. Никто не в состоянии диктовать нам свои условия. Мы ни от кого не зависим.

— Это уж точно! Вы ни от кого не зависите! — Кузьма припомнил свой последний разговор с Венедимом, когда тот весьма нелестно отзывался о метростроевцах. — Ни от Бога, ни от черта!

— Попрошу без мистики. Мы никогда не разделяли идеалистических убеждений, которыми заражены не только святокатакомбники, но в некоторой степени и связисты. Все, что есть в природе, в том числе свет и тьма, относятся к явлениям материального порядка, а следовательно, могут быть поставлены на службу человеку или в крайнем случае нейтрализованы.

— Химеры тоже?

— Тут немного сложнее. На предстоящем совещании речь как раз и пойдет о таких феноменах, как химеры, мох-костолом, Грань и кое-что другое. Коснемся этой темы и мы с вами, хотя и попозже. Но сначала я хотел бы получить конкретный ответ на Мой вопрос. — Змей уставился на Кузьму так, словно хотел прожечь его взглядом насквозь. — Да или нет?

— Вот привязались! Ну пусть будет «да», если вам так хочется.

— Каковы гарантии того, что вы не нарушите данное здесь слово?

— Никаких, — отрезал Кузьма. — Хотите — верьте, хотите — нет.

— Гарантия, конечно, сомнительная… — Змей повторил свою попытку проникнуть огненным взором в замыслы Кузьмы.

— Ничего другого предложить не могу. Как говорится, чем богаты. Зато свои предварительные условия выскажу.

— Какие еще предварительные условия? — сразу насторожился Змей.

— Верните мне мои вещи.

— Само собой. Но не сейчас.

— И пусть мой приятель — кстати, его зовут брат Венедим, тоже участвует в совещании.

Это требование окончательно сразило Змея.

— Надо сначала узнать, позволяет ли ему здоровье… — пробормотал он.

— Если махать кайлом позволяет, то и сидеть, развесив уши, тоже позволит.

— А как объяснить его появление здесь?

— Придется немного подправить вашу версию. Гульнули мы, значит, на Торжище, показалось мало, решили добавить и сами не заметили, как оказались в ваших краях. Венедим, между прочим, обязан всюду сопровождать меня. Такова воля игумена. А для светляков это покруче, чем для вас постановление планового отдела.

— Надежный ли он человек? — забеспокоился Змей. — Сумеет ли держать язык за зубами?

— Это я беру на себя, — заверил его Кузьма. — Он мужик хоть и верующий, но покладистый. Правда, на вас сильно обижается.

— Что остается делать не приученному к труду трутню? Пусть сам на себя обижается… В общем, главный вопрос мы решили. Остается уточнить кое-какие детали.

— Разве трудно было догадаться, что детали лучше всего уточнять за кружкой водяры? — произнес Кузьма с укоризной. — Если своей жалко, так моей бы прихватили.

— Спиртное мы употребляем исключительно по поводу трудовых побед и только согласно приказу отдела труда и зарплаты, — пояснил Змей.

— Мне какое касательство до ваших приказов! Ты сам не пей, а я бы выпил. Эх, чую, пропадет моя баклага!

— Об этом можете не беспокоиться. Все ваши вещи, в том числе и баклага, находятся на хранении в отделе материальных ресурсов. А у них там даже пылинка не пропадет.

— Так я вам и поверил! — В словах Кузьмы было столько горечи, словно он уже уличил метростроевцев в тайном употреблении конфискованной водяры. — Что вы за люди! Чернильные души! Без подсказки жить не можете! Детей, поди, тоже в приказном порядке делаете? Какой, интересно, отдел этим командует?

— Ну зачем же отдел! Много чести будет, — осклабился Змей, что для него было совсем нехарактерно. — Всего лишь сектор. Сектор охраны материнства и детства при здравотделе.

— И как? План выполняете?

— У нас все планы выполняются, — многозначительно изрек Змей. — А теперь попрошу внимания. Я начинаю задавать вопросы.

— Задавайте, — обреченно вздохнул Кузьма. — Желательно по порядку.

— По порядку не получится. По порядку нам и недели не хватит. Надо осветить хотя бы основные вопросы. Отвечать попрошу быстро и кратко.

— Запутать меня хотите?

— Нет. Самый верный ответ — тот, что лежит на поверхности. Раздумье — признак неискренности.

— Скажите пожалуйста! А я и не знал.

— Как вы попали в обитель Света? — Тон Змея сразу изменился: как-никак, а он занялся своим привычным делом.

— Водяру искал. Вот и завернул по пути.

— Для кого вы искали водяру?

— Для себя.

— Это точно? — Змей прищурился: так он делал : всегда, когда подозревал Кузьму в неискренности-

— Странные у вас вопросы какие-то…

— Отвечайте по существу.

— Повторяю: для себя! — почти выкрикнул Кузьма, а сам подумал: «Вопросик-то этот мне не без подвоха задали».

— Как вас встретили катакомбники?

— Да уж лучше, чем вы.

— То, что вам предложили проникнуть за Грань, нам уже известно. Знаем мы и про то, что это предложение поступило непосредственно от игумена. Какое впечатление от общения с ним осталось у вас?

— Тот еще жук!

— Не понял? — Змей нахмурился.

— Хитрая, говорю, тварь.

— Он действительно проводит время на столпе?

— Вроде того.

— Сидит или стоит?

— Не разобрал. Темно было.

— Вас в нем ничего не поразило? Внешний облик, например? Или манера разговаривать?

— Повторяю: темно было. А манера разговаривать у всех светляков одинаковая, — так было сказано вслух, а так мысленно: «Хрен я вам что-нибудь важное скажу!»

— Вы согласились на предложение игумена?

— А куда было деваться! Пригрозил, гад, голодом меня уморить.

— С какой целью в обитель Света наведалась весьма представительная делегация связистов?

— Смешно сказать. Я им вдруг понадобился.

— Для чего?

— А вы сами не догадаетесь? Кузьма Индикоплав нынче всем нужен. Хоть разорвись.

— Но ведь у связистов был какой-то формальный повод требовать вашей выдачи? Не так ли?

— Ерунда все это! — Теперь пришлось скривиться уже Кузьме.

— Расскажите, не стесняйтесь.

— Коротко не получится.

— Рассказывайте, как получится.

— Я, прежде чем к светлякам зайти, к темнушникам наведался. С той же целью. Правда, дальше заставы нос не совал. Дело там нехорошее случилось. Какая-то тварь отметилась. Перед самым моим приходом… Видели, как грибы на прутиках сушатся? Вот таким же манером она всех стражников на железные штыри нанизала. Я по своей дурости об этом темнушникам сообщил. По телефону. Вот они на меня и окрысились. Дескать, без моего участия тут не обошлось.

— Кстати, во время вашего пребывания на Торжище имел место похожий случай. Вы в курсе?

— В курсе, — кивнул Кузьма.

— Что можете сказать по этому поводу?

— Перерождаются химеры. Другими становятся. И если так и дальше дело пойдет — спасения от них не будет.

— Откуда связистам стало известно ваше местонахождение?

— Баба одна стукнула. — Скрывать тут было нечего: выгораживать Феодосию он не собирался.

— Та самая, которая была с вами на Торжище? — уточнил Змей.

— Та самая.

— Давно она состояла осведомительницей у связистов?

— Не знаю. Лично я ее об этом не спрашивал.

— Вы можете как-то влиять на химер? — Змей вновь подозрительно прищурился.

Вопрос был дурацкий — ни один выползок не ответил бы на него честно. А уж Кузьма, кое-что в этом деле понимавший, — тем более.

— Что вы! — Он замахал руками, словно монах, которому предъявили обвинение в сношении с дьяволом. — Это надо же такое придумать! Человеку химеры не по зубам!

— Но вы избавились от связистов не без помощи химеры.

Сволочью был этот Змей. И в первую очередь потому, что знал гораздо больше, чем ему следовало.

— Случайно вышло, — пояснил Кузьма с самым невинным видом. — Момент удобный подвернулся. Зачем его упускать?

— А чем вас не устраивали связисты?

— Грубые люди. Не люблю я таких. Чуть что — сразу по сопатке.

— Но с одним из них вы, похоже, сдружились, а? — Вопрос был, конечно, с подковыркой, о чем можно было судить по сопровождающему его магнетическому взгляду.

— С кем по пьянке не сдружишься, — потупился Кузьма.

— Где этот пачкун добыл пистолет?

— У темнушников всякого оружия полным-полно.

— Полно. Но не такого.

— Вы про это лучше у него спросите.

— И спросим, — с угрозой буркнул Змей. — Придет такое время… Кто еще, кроме людей и химер, обитает в Шеоле?

— Крысы, летучие мыши, змеи… — Кузьма стал загибать пальцы.

— Я имею в виду созданий совсем другого рода, — перебил его Змей. — Тех, которые появились после Черной Субботы. Здухачей, например.

— Брехня! — категорически заявил Кузьма. — Выдумки. Вы еще про папу Мумбо-Юмбо спросите.

— Кто это такой?

— Владыка преисподней. В понимании темнушников. Им завидно стало, что у светляков Бог есть, и черти, и ангелы, вот и придумали себе идола.

— А почему именно Мумбо-Юмбо?

— Потому что черный. Они же мрак обожествляют. Считают его первородной стихией, из которой все остальное родилось. И твердь, и хлябь, и свет, и живые твари. С папой тоже понятно. Так они тех зовут, кто чем-нибудь заправляет. «Зубры» стоят над «быками», «быки» над «волками», а папа над всеми. Вот и в преисподней должен быть свой папа. Так сказать, папа над папами.

— Ну это несерьезно, — отмахнулся Змей. — Не отвлекайтесь. Откуда приходят химеры? Сверху или снизу?

— Конечно, сверху! Откуда мох пришел, оттуда и они приходят.

— Не следует ли из этого, что они способны преодолевать Грань? Хотя бы в одну сторону — сверху вниз?

— Никогда не думал об этом.

— С какой стороны вы подошли к обители Света? — Змей предъявил Кузьме чертеж, тщательно выполненный углем на листе рыхлой сероватой бумаги, которую, как говорят, метростроевцы наловчились делать из тщательно перемолотого мха.

— Я в этих кружочках и загогулинах не разбираюсь. — Слова Кузьмы были истинной правдой. — Мне ваши узоры без надобности. Подземные ходы нужно нюхом чувствовать.

— Ну а все же? — настаивал Змей, тыкая в чертеж пальцем. — Вот туннель, который соединяет обитель Света с владениями темнушников. Вот другой туннель, по которому можно добраться до Торжища, а вот два малоизвестных туннеля, которые уходят в лабиринты, на этой схеме не изображенные. Который из них ваш? Только не надо гадать.

— А где дозоры светляков расположены? Тут это видно?

— Конечно. Здесь справа, а здесь слева.

— Светляки на меня слева набросились. Вот и соображайте.

— Все ясно, — Змей чиркнул по бумаге пальцем. — Это совпадает с нашими сведениями.

— Не пойму я только, зачем вам это знать нужно?

— Так… На всякий случай — Змей спрятал чертеж и сразу же переключился на другую тему: — Как глубоко вы проникали в недра Шеола?

— Всяко бывало. Смотря как мерить.

— Меряйте в километрах.

— С километрами у меня слабо, — признался Кузьма. — Я все больше на чутье полагаюсь. На какой мы сейчас примерно глубине?

— Зачем же примерно? Могу сказать точно. Ноль целых девять десятых километра.

— Тогда на ваш вопрос я отвечаю так: можно говорить о трех-четырех километрах.

— Ну а если в стороны? — Змей для наглядности пошире развел руки.

— Тут в километрах не померишь. Это то же самое, что спросить у глиста про величину свиньи, в кишках которой он проживает. Но бывал я во многих местах. Отрицать не буду. Правда, много где и не бывал.

— Например?

— Про Фараоново озеро слышали? Вот его-то я и не нашел, как ни старался. Хотя двое или трое выползков клялись, что даже искупались в нем.

— Разве им воды мало?

— Не скажите. Там совсем другая вода. Она все болезни лечит и раны заживляет.

— Глупости! Я ведь просил вас не отвлекаться… Новые ходы в Шеоле появляются?

— Конечно. За это вам надо спасибо сказать.

— Я говорю о ходах, не имеющих к нам никакого отношения, — пояснил Змей.

— Хм… — На этот раз Кузьма задумался по-настоящему, однако метростроевец не торопил его, делая, наверное, скидку на сложность вопроса. — А знаете, появляются!

— Кто их прокладывает?

— Я почем знаю! А кто прокладывает морщины на коже? Сами собой появляются.

— Морщины появляются потому, что кожа стареет.

— И Шеол стареет. Одни подземные реки иссякают, другие меняют русла. Где-то грунт проседает, где-то вспучивается. Про потопы тоже нельзя забывать. Да мало ли что еще!

— Приходилось ли вам находить какие-нибудь подземные склады?

— Скорее клады, чем склады. В основном мелочовка. Сегодня нашел, а завтра уже сбыл все.

— Хотите сказать, что о складах оружия, амуниции и горючего вам ничего не известно?

— Не хочу сказать, а говорю! Не-из-вест-но! — произнес Кузьма по слогам. — Вы меня еще в прошлый раз этим вопросом замучили, когда я в лазарете почти без чувств лежал.

— Не надо нервничать… Как близко вы подходили к Грани?

— С какой стати мне к ней близко подходить? Я в огонь зря соваться не привык.

— В огонь? — Змей едва не подскочил на своем месте.

— Не в огонь, так под топор, какая разница! Это я для примера сказал.

—А-а-а… — разочарованно протянул Змей. — Есть ли у вас собственная версия причин, вследствие которых наступила Черная Суббота?

— Хоть сто штук. Могу и сто первую сочинить. Специально для вас. Только в другой раз. Устал я что-то. Давно не приходилось столько говорить. Язык распух.

— Хорошо. Будем заканчивать. — Похоже было, что и Змей изрядно вымотался. — Не хотите ли добавить что-нибудь к уже сказанному?

— Добавляют в драке, если кому вдруг мало покажется, — молвил Кузьма назидательным тоном. — В корчме иногда добавляют, но уже за отдельную плату. А мне добавлять нечего. И так всю душу наизнанку перед вами вывернул.

— Вряд ли. Душа ваша — потемки. Шеол, конечно, на всех свою печать накладывает, но на выползков в особенности. Там бездна, — он указал пальцем вниз, — и тут тоже бездна, — палец уперся Кузьме в грудь.

Сказано все было совершенно серьезно, без тени шутки или иронии. Кузьму даже холодок по коже пробрал: а не кроется ли в словах метростроевца причина, по которой бесследно исчезли почти все выползки?

Змей между тем кивнул на прощание и уже поставил ногу на нижнюю скобу лестницы.

— Долго вы меня тут мариновать собираетесь? — опомнился Кузьма. — Выпустили бы на волю. А то я скоро ходить разучусь.

— Выпустим, — не оборачиваясь, пообещал Змей. — Как только получим достаточно надежную гарантию вашей лояльности, так сразу и выпустим.

Эта загадочная фраза неизвестно почему сильно подпортила Кузьме настроение.

Свободу он получил уже спустя сутки. Хотя какая это была свобода — смех один! Просто появилась возможность из одной тюрьмы, очень уж тесной, перебраться в другую, более просторную.

Всяких правил и ограничений у метростроевцев существовало столько, что иной раз казалось — лучше бы сидеть в одиночке, по крайней мере никто шпынять не будет.

В общественную ночлежку Кузьму не пустили — отсутствовали документы на прохождение необходимых предварительных процедур (обманул, значит, Змей с карантином). В то же время обитать где попало тоже не полагалось — могли лишить скудного пайка.

Сам начальник отдела техники безопасности Кузьме на глаза не попадался, словно бы нарочно его избегал. А может, просто брал на измор. Дескать, сам прибежишь и в ножках валяться будешь.

Венедим находился в лазарете, где в преддверии трехстороннего совещания ему усиленно поправляли здоровье. Посторонние туда не допускались. Еще Кузьма узнал, что его бывшее узилище уже занято кем-то другим — увесистый валун вновь прижимал люк, а вокруг расхаживал охранник, бдительность которого (как и все, что касалось профессиональных устремлений метростроевцев) превосходила всякие разумные пределы.

Впрочем, в этой постылой жизни случился и один светлый момент. Одноногий и беспалый ветеран труда, ныне состоящий в штате отдела материального обеспечения, вернул Кузьме все конфискованное имущество.

Первым делом Кузьма взболтнул баклагу, горлышко которой было обклеено бумажками с мутными фиолетовыми штампами. Такие вот были эти метростроевцы — человека могли запросто похитить, зато его имущество берегли как зеницу ока. НД предложение отметить рюмашкой первый день свободы, инвалид, грудь которого украшали железные бляхи с затейливыми надписями вроде «За прокладку туннеля Скрипуха — Гиблое» или «За создание резервной дренажной системы», ответил лишь презрительным взглядом. На таких бездельников, как Кузьма, ему даже слов было жалко тратить.

Пришлось праздновать в одиночестве. Отыскав более или менее укромное местечко, Кузьма несколько раз прилично приложился к баклаге и стал обдумывать свое нынешнее житье-бытье.

Ситуация складывалась довольно забавная. Ha Кузьму Индикоплава претендовали сразу три могущественные общины. И это при том, что каждая из них в отдельности попутно лелеяла планы его физического устранения.

Это соперничество должно было разрешиться в самое ближайшее время. И кому бы Кузьма ни достался, пусть даже всем противоборствующим сторонам сразу, его обязательно погонят к этой чертовой Грани. Короче говоря, очень скоро он может распрощаться не только с вольной жизнью, но и с жизнью вообще.

Вывод напрашивался сам собой — не дожидаясь решения трехстороннего совещания, поскорее уносить отсюда ноги, благо что никто за ним пока особо не присматривает.

Однако тут сразу возникал другой вопрос. А почему это, интересно, ему предоставили свободу, пусть и ограниченную? В чем другом, а уж в гуманности метростроевцев заподозрить нельзя. Следовательно, они заимели (или только так считают) гарантию того, что Кузьма не сбежит.

Что в понимании метростроевцев может являться такой гарантией? Скорее всего Венедим, ныне пребывающий в лазарете, столь же неприступном, как и тюрьма. Если это так, то Змей и его соратники жестоко просчитались.

Венедим мужик неплохой, но Кузьма ему абсолютно ничем не обязан. Не хватало еще положить жизнь за какого-то святошу. Сообщить куда следует — это другое дело. Пусть теперь светляки всем скопом сами выручают собрата по вере.

Эти мысли, подкрепленные водярой, казались Кузьме безукоризненно ясными. Какой-то мерзкий червяк все же точил душу, но его легко можно было утопить двумя-тремя добрыми глотками. Оставалось определить маршрут побега. Туннель, по которому его сюда доставили, вкупе с другими точно такими же туннелями, веером расходящимися в разные стороны, для этой цели явно не годился. Метростроевцы в них шныряют как муравьи и сразу же обратят внимание на чужака.

Нужен какой-то старый, заброшенный ход, желательно заросший мхом, что не позволит метростроевцам организовать погоню. Скорее всего придется воспользоваться дренажной системой или одним из технических штреков, которых здесь должно быть не меньше, чем дырок в сыре (что такое сыр, Кузьма не знал, просто так любил выражаться его отец).

На тот случай, если придется взламывать заградительную решетку, Кузьма запасся железным ломиком, позаимствованным с пожарного щита. С водой на таком уровне проблем возникнуть не должно было. Придется, правда, поголодать пару деньков, но это не впервой.

Дождавшись, когда одна из смен отправится на работу, а другая, заняв освободившиеся койки, отойдет ко сну, он проскользнул за спинами охранников, совершавших очередной обход, и нырнул в тесный туннельчик, откуда хоть и слабо, но явственно тянуло сквозняком.

Скоро туннель превратился в нору, где передвигаться можно было только в три погибели. Нора шла вниз и постепенно загибалась в сторону, противоположную той, куда собирался направиться Кузьма.

Выбирать, впрочем, не приходилось. Нора сузилась до такой степени, что передвигаться в ней можно было лишь на карачках, а то и вообще ползком. Проведя в подземных странствиях всю свою сознательную жизнь, Кузьма тем не менее терпеть не мог вот таких крысиных лазов, где даже развернуться нельзя. Да и руки поранить было недолго, хотя он и обернул их тряпками, оторванными от рубахи. Эх, зря они не запаслись на Торжище хорошими перчатками! Ведь была же такая возможность.

Несколько раз нора раздваивалась, но все ответвления, направление которых устраивало Кузьму, заканчивались тупиками.

Скоро появился мох, сначала только на потолке и стенах, а потом и по всей окружности норы. Можно было считать, что полдела сделано. Метростроевцы со своими фонарями никогда сюда не сунутся.

Ползти по мху было значительно удобней, зато появилась реальная опасность встречи с химерой.

Вот будет номер! Ведь в такой тесноте не разминуться, не спрятаться.

Немного полегчало, когда нора, которую Кузьма уже мысленно называл «своей», соединилась с другой, более просторной. Пахло, правда, здесь гадостно, как на самом дне Шеола, где собирался убийственный для всего живого рудничный газ. Места эти были совершенно незнакомы Кузьме, но похоже, что он добрался до дренажной системы, на время потопов принимавшей в себя избыток ливневых вод.

Отсюда можно было двигаться в любом направлении, хоть к темнушникам, хоть на Торжище, но целью Кузьмы была обитель Света, в окрестностях которой его дожидалась стая, на время вынужденного безделья скорее всего впавшая в спячку.

Путешествовать без крылатых поводырей было опасно, да и скучно. Кроме того, с непривычки побаливали ноги — как-никак, а он провалялся без движения почти целую неделю. Мешал и всякий металлолом, время от времени попадавшийся под ноги. Метростроевцы хоть и считали себя рачительными хозяевами, однако железо, нужное и ненужное, сеяли за собой без всякой меры. Да и чего его беречь — говорят, у них одних только рельсов было заготовлено на четверть века вперед.

История того, как под землей оказалось такое количество людей, к труду проходчиков, бетонщиков, арматурщиков и сварщиков никакого отношения не имеющих, была интересна сама по себе.

Метро в городе строили давно, но пуск первой очереди откладывался из года в год. То специалистов не хватало, то техники, то смежники подводили, то финансирование хромало. Да и стихия не щадила — сегодня плывун прорвется, завтра метан взорвется.

Короче, дела обстояли неважно, особенно в том памятном августе. Приближался конец месяца, не за горами был и конец квартала, а работа продвигалась с катастрофическим отставанием от графика. Поговаривали уже о том, что управляющему трестом в своем кресле не усидеть.

Дабы хоть как-то выправить положение (или попросту продемонстрировать вышестоящему руководству свое служебное рвение), управляющий пошел на крайнюю меру — объявил всеобщий трудовой субботник.

В назначенный день и час под землю спустились все, кому положено и не положено, включая самого управляющего, его секретаршу, четырех замов и главного бухгалтера. Само собой, в стороне не остались многочисленные сотрудники административного аппарата, служащие орса, редакционный коллектив газеты «Проходчик», актеры ведомственного театра «Метро» и даже постовые милиционеры, охранявшие здание треста.

Поскольку после окончания субботника планировались небольшой пикник и культурная программа, на перроне почти достроенной станции «Юго-Запад» был развернут пункт питания с буфетом, электрогрилем и дюжиной мангалов (среди основных пристрастий управляющего хорошо прожаренные шашлыки стояли на третьем месте, сразу после тела секретарши, первое место, естественно, занимала работа).

По соседству дежурили врачи и санитарки, готовые оказать нуждающимся любую медицинскую помощь. Для этого они располагали самой совершенной аппаратурой и самыми действенными препаратами.

Короче, всего хватало — и еды, и выпивки, и музыки, и цветов, и трудового энтузиазма. Любо-дорого было глянуть на управляющего, трудившегося наравне с простыми каменщиками. Многочисленные подсобники, среди которых выделялась своими импортными лосинами секретарша, до сего дня ничего более тяжелого, чем кофейник, не поднимавшая, просто не успевали за шефом.

Главный бухгалтер, недавно отпраздновавший свое семидесятилетие, наводил глянец на облицовочную плитку, референты и юрисконсульты, разбившись на четверки (обычно такую работу выполняли вдвоем), таскали рельсы, и даже совершенно отвыкшие от физического труда милиционеры ковыряли что-то совковыми лопатами.

Когда пропала электроэнергия, подававшаяся с центральной подстанции, это никого особо не встревожило — такие случаи бывали раньше сплошь и рядом. Да и не испугаешь настоящего метростроевца темнотой, тем более что у многих на касках имелись специальные лампочки.

Вскоре заработали резервные генераторы, в случае нужды способные осветить целый город, участники субботника устроили внеочередной перекур (хотя курить под землей строго воспрещалось), а некоторые даже успели причаститься в буфете. Так как телефоны почему-то тоже не работали, главного энергетика откомандировали наверх для выяснения причин аварии.

Он-то и стал первой жертвой Черной Субботы. Затем пропали его заместитель, бригадир электрослесарей и несколько рядовых электриков. Все это пока напоминало сказочку о потерявшемся дурачке, на поиски которого посылают другого дурачка, третьего и так до бесконечности.

«Загуляли!» — весело ляпнул кто-то, но шутка повисла в воздухе. Все складывалось довольно нелепо. Электроэнергия могла отключиться минут на пять, максимум на десять, но не на час же, как это имело место нынче. А про перебои в связи вообще никто не мог упомнить.

Работа сама собой прекратилась. Как водится, поползли всякие тревожные слухи.

Попытки выбраться на поверхность не прекращались. На сей раз решено было воспользоваться аварийным выходом. Однако новая партия посыльных тоже канула в неизвестность, а ведь среди них были заместитель директора по кадрам и главный диспетчер, то есть люди в моральном плане безупречные.

Поднялся уже настоящий ропот. Особенно нервничали женщины, у которых остались дома дети и мужчины, собиравшиеся вечером на футбол. Масла в огонь подлил какой-то работяга, сообщивший, что в воздухозаборную шахту снаружи попадают какие-то странные хлопья, похожие на тополиный пух, и от контакта с этим пухом лопасти вентиляторов разлетаются вдребезги.

До метростроевцев стало постепенно доходить, что на поверхности случилось нечто чрезвычайное. К чести руководства треста надо заметить, что никаких даже малейших проявлений паники допущено не было. Начавшуюся продажу спиртного прекратили, мангалы погасили, всем нуждающимся раздали валидол и валерьяновые капли, а духовому оркестру велели играть лирические мелодии.

Штаб субботника собрался на экстренное совещание. Высказывались самые разные мнения, но ни одно из них нельзя было назвать здравым. Версии о космической катастрофе и начале третьей мировой войны отмели в зародыше — не может такого быть, чтобы война или катастрофа разразились бесшумно.

Вполне возможно, что управляющий, видевший во всем случившемся козни, направленные лично против него, в конце концов отдал бы приказ о массовой эвакуации и этим погубил бы если не всех, то большинство метростроевцев, но его внезапно постиг инфаркт, спровоцированный как нервными, так и физическими перегрузками. Самоотверженные попытки медиков спасти жизнь шефа успехом не увенчались. Громче всех рыдала секретарша, лишившаяся не только любимого человека, но и каких-либо перспектив на будущее.

Среди уцелевших заместителей сразу начался разброд, и никто не осмелился взять руководство коллективом на себя. Решили до утра оставаться под землей и дожидаться помощи.

Ну а утром предпринимать что-либо было уже поздно — во все щели лез мох-костолом, а чуть позже появились химеры.

Кузьма успел отмахать приличное расстояние, когда вдруг ощутил, что он здесь уже не один.

Какое-то живое существо догоняло его, двигаясь куда быстрее, чем на это способен человек. Химерой эта тварь быть не могла — размеры не соответствовали. Крысой тоже — крысы за людьми не гоняются.

На всякий случай Кузьма присел и выставил вперед нож (ломик он давно выбросил за ненадобностью). Однако его тревогам сразу пришел конец, когда слух уловил шелест хоть и широких, но почти невесомых крыльев. Это была всего лишь летучая мышь.

Но откуда она могла здесь взяться? Ближайшая пещера, используемая под гнездовье, находится чуть ли не на другом конце Шеола. Заблудилась? Летучим мышам это не свойственно. Сбежала от какого-нибудь нерадивого хозяина? Но насколько было известно Кузьме, кроме него, дрессировкой крылатых зверьков никто больше не занимался, хотя ради мяса и шкуры их добывали многие.

Летучая мышь между тем сложила крылья и опустилась прямо ему на плечо. Вот так новость! Похоже, что они старые знакомые. Замирая от какого-то нехорошего предчувствия (хотя, по идее, полагалось радоваться), Кузьма тщательно ощупал зверька. Судя по насечкам на крыльях и другим приметам, это был Комарик, молодой самец, недавно принятый в стаю. Свой восторг от встречи с хозяином он выражал, тыкаясь мордочкой ему в щеку.

Причину своего появления здесь Комарик объяснить, конечно же, не мог, этого не сумел бы сделать даже Князь, но тот факт, что появился он со стороны владений метростроевцев, уже говорил сам за себя.

Вот, значит, какие гарантии имел в виду Змей. Тут он попал не в бровь, а в глаз. Стая была единственным, что по-настоящему любил и ценил Кузьма. Она заменяла ему глаза и уши. Она заменяла ему друга. Она заменяла ему детей. Жизнь без нее теряла смысл.

Можно было, конечно, начать дрессировку новой стаи с нуля, но на это уйдут годы и годы. Ведь предков Князя, Ведьмы и даже вот этого Комарика начали воспитывать еще родители Кузьмы, и навыки первых поколений, закрепляясь и развиваясь, пересдавались из рода в род.

Нет, тут уж ничего не поделаешь. Надо возвращаться… И как только метростроевцы сумели разыскать стаю? Впрочем, Кузьма сам указал на карте ее примерное местонахождение. Все остальное, как говорится, было делом техники. Что ж, будет урок на будущее.

Позволив Комарику лизнуть из горлышка баклаги водяры, Кузьма в самом скверном расположении духа повернул назад.

 

ТРЕХСТОРОННЕЕ СОВЕЩАНИЕ

Нельзя сказать, чтобы метростроевцы встретили Кузьму с распростертыми объятиями. Хорошо хоть, что пятый угол не показали. Комарика сразу отобрали и швырнули в ту самую железную коробку, где недавно прохлаждался и сам Кузьма. Ага, вот, значит, где теперь обитает стая.

— Как прогулялись? — осведомился Змей, во взгляде которого читалось: «Ну что, съел, выползок проклятый!»

— Нормально. — Кузьма старался вести себя как ни в чем не бывало. — Размялся немного. Сами понимаете, что на одном месте мне не усидеть. Вредно для здоровья. Нетопырь должен летать, рыба плавать, гадюка ползать.

— А Кузьма Индикоплав отвечать злом на добро, — закончил за него Змей. — Не надо держать меня за недоумка. Каждый ваш шаг я знал заранее. Впрочем, забудем об этом печальном случае. Мы не мстительны. Интересы дела — прежде всего. Надеюсь, что теперь между нами установятся более доверительные отношения.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал Кузьма, косясь на дюжих охранников, только что взваливших валун на люк, за которым исчез Комарик. — Но если вы угробите стаю, я стану для вас совершенно бесполезным человеком.

— Не угробим, — ответил Змей и, спохватившись, добавил: — Конечно, угробим, если вы будете и дальше артачиться.

— Мне нельзя побыть вместе с ними?

— Не советую. Ваши нетопыри изрядно нагадили внутри.

— Я родился и вырос среди их дерьма. Для меня нет ничего более родного и привычного. А благоухание какое! — Кузьма сунул под нос своему собеседнику кусочек помета, который Комарик оставил на его плече.

— Охотно верю. — Змей невольно отступил на шаг назад. — И все же придется потерпеть. Скоро вы получите возможность пообщаться со своими ушастыми приятелями. А пока рекомендую вам отдохнуть и привести себя в порядок. Да и умыться не помешало бы.

— Разве я приглашен на званый ужин к начальнику отдела материальных ресурсов?

— Нет, вам будет оказана более высокая честь. Если не случится ничего чрезвычайного, завтра откроется трехстороннее совещание. С вашим, между прочим, участием.

Что уж тут кривить душой, Кузьма ждал этого момента с замиранием сердца. Нынешнее неопределенное положение ему изрядно надоело. Пусть все поскорее разрешится — и что будет, то будет. Для проведения заседания метростроевцы выделили самое большое помещение из тех, которые имели сразу четыре глухих стены.

Лицом ко входу расселись метростроевцы. Здесь были начальники всех отделов начиная с самого главного, планового, и кончая самым незначительным — труда и зарплаты, сохранившимся только как дань традиции (ну какая могла быть у этих фанатиков зарплата, они и слова-то такого не знали).

Темнушники расположились вдоль левой стены, светляки вдоль правой. Кузьма сидел отдельно от всех, в простенке между дверями и вентиляционным отверстием.

Бывших военных связистов, вставших на путь беззакония и вседозволенности, представляли наиболее влиятельные в их среде люди — папа Кашира, папа Коломна, папа Шатура и папа Клин. Все они были уже в годах, успели поседеть, полысеть, обрюзгнуть и иссохнуть, а потому хохолки и косички, торчавшие у кого вверх, у кого назад, выглядели особенно комично.

За спинами авторитетов расположились несколько «зубров», выполнявших, очевидно, роль телохранителей. От «быков» на совещании присутствовал только невольный виновник всей этой заварухи — Юрок Хобот. Он ужом вертелся на своем месте и все время демонстрировал Кузьме два растопыренных пальца — победа, мол, за нами.

Из рядов метростроевцев на Юрка с тяжкой ненавистью взирал Герасим Иванович Змей.

Интересы светляков должна была защищать целая дюжина братьев, облаченных в совершенно одинаковые рясы с надвинутыми на лицо капюшонами. Молитвенно сложив руки, все они сейчас разговаривали с Богом, выспрашивая у него ясность рассудка для себя и упомешательство для соперников. Сбоку, как бедный родственник, притулился Венедим, у которого сквозь прорехи в одежде проглядывало тело. Зато на месте были все его кресты и вериги, недавно возвращенные метростроевцами. От избытка чувств Венедим все время любовно поглаживал их.

На первом заседании на правах хозяина председательствовал метростроевец — начальник планового отдела, имевший среди своих собратьев не меньший вес, чем папа Кашира среди темнушников, или игумен среди светляков. Являясь старожилом Шеола, одним из тех, кто пережил Черную Субботу, он тем не менее выглядел весьма моложаво и даже очки нацепил исключительно ради солидности — стекла в них отсутствовали. Причиной тому, надо думать, был здоровый образ жизни, вегетарианское питание и постоянный физический труд.

Высказав в адрес гостей дежурные приветствия, он в довольно расплывчатых выражениях охарактеризовал текущий момент, являвшийся, по его мнению, еще одним поступательным шагом в деле объединения всех позитивно настроенных общин Шеола.

Признав, что на этом пути имеются определенные преграды как объективного, так и субъективного характера, метростроевец от общих мест перешел к конкретным фактам.

— Второе поколение людей рождается в условиях полной изоляции от родного для нас мира, находящегося ныне за непреодолимой преградой, условно называемой Гранью, — витиевато произнес он. — Происхождение и природа Грани до сих пор остаются загадкой, хотя на сей счет существует немало предположений, часть из которых выглядит весьма правдоподобно. Две трети наших сограждан не видели солнца, неба, цветов и травы.

Здесь оратора перебил один из светляков, вежливо попросивший уточнить, кого следует понимать под термином «наши сограждане», ведь, насколько известно, святокатакомбная церковь не имеет с общиной метростроевцев никаких официальных отношений, ни гражданских, ни религиозных, ни каких-либо иных.

Пришлось начальнику планового отдела извиниться и «наших сограждан» заменить на «наших товарищей по несчастью», что не устраивало уже темнушников.

— Тебе, может, и несчастье, а нам лафа! — заявил папа Клин, самый нервный в своем кругу. — Такие как ты, наверху тузами ходили, а мы на них горбатились. Дайте хоть под землей в кайф пожить!

После многочисленных уточнений злополучная фраза теперь выглядела так: «Две трети нашего населения не видели солнца, неба, цветов и травы». Такая нейтральная формулировка устроила большинство участников.

— Некоторые скажут, что все это лирика, чтя можно жить и здесь, ведь способности человека приспособлению безграничны, однако такое существование все же нельзя считать полноценным, — продолжал метростроевец. — Ради торжества истины, ради будущего наших детей мы просто обязаны выяснить, что же в конце концов произошло в Черную Субботу, каково нынешнее положение на поверхности земли и существуют ли перспективы на возвращение к прежнему образу жизни. Смею заметить, что в этом направлении нами ведется планомерная и эффективная деятельность. Однако, — тут тон оратора неуловимо изменился, из патетического перейдя в иронический, — некоторые некомпетентные люди связывают свои надежды на лучшую жизнь с так называемыми выползками, то есть с личностями, не принадлежащими ни к одной конкретной общине и ведущими паразитический образ жизни. Особую популярность в этом плане приобрел выползок, именующий себя Кузьмой Индикоплавом, хотя, по нашим данным, его настоящая фамилия Редькин. Человек этот якобы имеет некие сверхъестественные способности и уже неоднократно проникал за Грань. Сразу хочу заявить, что данные слухи тенденциозны и не имеют под собой никакой реальной основы. Дело дошло до того, что в адрес нашей общины были брошены обвинения в похищении вышеназванного Редькина Кузьмы Петровича, именующего себя Индикоплавом. Для чего, спрашивается, нам это нужно? — Он взыскующе глянул по сторонам, сначала влево, потом вправо.

Светляки промолчали, а папа Коломна свистящим шепотом произнес:

— Еще и спрашиваешь! Хотите, чтобы он на вас вкалывал, а ни на кого другого. Вот и похитили. Дело ясное.

— Подобные высказывания бросают тень на всю нашу общину. — В голосе метростроевца появились нотки горечи. — Это прямая провокация, цель которой осложнить наши отношения с соседями. Чтобы раз и навсегда отмести подобную клевету, я попросил бы выступить самого Кузьму Индикоплава, присутствующего здесь.

За все время речи старый козел даже не глянул в сторону Кузьмы, словно бы там находилось нечто не заслуживающее никакого внимания или, наоборот, вызывающее отвращение.

Раздосадованный таким отношением к себе, Кузьма решил отплатить метростроевцу той же монетой. «Вы меня игнорируете, но и я на вас наложил с прибором. Вы меня в упор не видите, а я вас за три шага не слышу. Вот и квиты!»

В зале повисла тягостная тишина. Публика, особенно темнушники, недоуменно зашумела. Но тут о себе дал знать Герасим Иванович Змей, сидевший через три человека от начальника планового отдела.

— Встаньте, Кузьма Индикоплав. — Голос его был холоден, как вода карстовых пещер. — И будьте любезны объяснить присутствующим, каким образом вы оказались здесь.

Вставать Кузьма не стал (тоже мне суд народов!), а с придурковатым видом оглянувшись по сторонам, брякнул:

— Здесь? Сами же меня сюда привели и велели сидеть.

Кто-то из темнушников, оценивший незамысловатую шутку Кузьмы, фыркнул.

— Я не про это помещение спрашиваю, — поморщился Змей. — Как вы оказались на нашей территории?

Кузьму так и подмывало выложить все, что накипело на душе за последние дни, однако мысль о печальной участи стаи заставила его прикусить язык. Такие типы, как Змей, пустыми угрозами не разбрасываются. Кузьма и выйти отсюда не успеет, а все летучие мыши уже околеют. Ищи потом виноватых.

— Почему молчишь, паря? — вкрадчиво поинтересовался папа Кашира, напоминавший Кузьме сказочного дедушку-оборотня, у которого на устах мед, на языке лад, в глазах лед, а в помыслах яд. — Режь правду-матку, никого не бойся. Мы тебя в обиду не дадим.

Как бы в подтверждение этих слов светляки молча закивали головами. Оба его недавних спутника-и Юрок, и Венедим — пристально смотрели на Кузьму.

— Шел с Торжища, — произнес он без всякого выражения. — Был пьян. Хотел добавить. Завернул сюда…

Вновь наступила тишина, на этот раз недоуменная (у некоторых сидящих слева даже физиономии вытянулись), однако ее почти сразу нарушил Юрок Хобот.

— Ну ты и да-а-ешь! — Сказано это было так, словно на его глазах Кузьма из человека превратился в уродливую химеру. — Опомнись, кореш! Ты в добром здравии? Кому хочешь очко вставить? Да ведь эти опричники за тобой еще на Торжище охотились! Забыл разве? Потом ты к воротам отлучился, чтобы долг стражникам вернуть, а они исподтишка на нас навалились! Вот его спросите, если мне не верите, — он пальцем указал на Венедима.

— Пусть скажет, — поддержали Юрка все четыре папы сразу.

— Пусть… — пожали плечами метростроевцы. «Пусть», — кивнули светляки, большая часть из которых, надо полагать, по обету состояла в молчальниках.

Венедим встал, мимоходом задел Кузьму страдающим взглядом, потом потупился и произнес:

— Я подтверждаю все сказанное здесь Кузьмой Индикоплавом.

Сразу поднялся шум. Больше других буйствовал Юрок, невольно оказавшийся в дурацком положении — по всему выходило так, что раздутая им история не стоила и выеденного яйца.

— Разве это допрос? — кричал он. — Кто же так Допрашивает? Без свидетелей надо допрашивать! С пристрастием! А святоша пусть на кресте поклянется!

Впрочем, никто Юрка особо не слушал. Пешкой он был, пешкой и остался. А то, что ударил лицом в грязь — ничего не меняло. Каша уже заварилась. И каша крутая.

Папа Клин злобно скалился, папа Шатура ухмылялся, папа Коломна хмурился, папа Кашира загадочно улыбался, словно заранее предвидел такое развитие событий.

Светляки, сблизив головы, отчего их капюшоны съехали на нос, перешептывались между собой.

Только метростроевцы сохраняли невозмутимый вид, ничем не выдавая своего торжества. Однако праздновать победу было еще рано, и это понимал даже начальник производственного отдела, все жизненные интересы которого касались исключительно отбойных молотков, кирок, лопат и вагонеток.

— Ну тогда ладушки, — сказал папа Кашира, и все, кто сидел слева, сразу утихли. — Пусть так оно и будет. Завернул он к вам случайно. По пьянке. С кем не бывает. Пожил в гостях, отдохнул себе, пора и честь знать. Мы его к себе забираем.

— На каком основании? — встрепенулся Змей, отвечавший, видимо, за конкретную сторону переговоров.

— На том основании, что мы на него зуб имеем, — охотно пояснил папа Кашира. — Когда Кузьма Индикоплав в первый раз у нас нарисовался, пять хороших кентов дубаря врезали. Он, между прочим, по этому делу единственный свидетель. И второй раз то же самое. Химера ребят прямо на марше сгребла. Имеется большое подозрение, что наш дружок ее подманил. Вот пусть он нам об этом все и расскажет.

— Даже если допустить, что вы правы, я не могу припомнить случая, когда одна община выдала другой преступника или перебежчика, — возразил Змей. — К вам от нас куча народу сбежала. Мы же их обратно не требуем.

— А надо требовать. — Папа Кашира ласково улыбнулся. — Впредь так и будет. Святые люди под этим уже подписались и недавно выдали нам того самого Кузьму Индикоплава.

— Не по добру выдали, а под угрозой! — сообщил тот из светляков, кому поручено было озвучивать общее мнение братии. — А коль вы его по собственному недосмотру упустили, он опять наш. Пусть возвращается в обитель Света.

— Вам-то он зачем? — удивился папа Кашира. — Безбожник, да еще и проходимец!

— Хотим наставить его на путь истинный. Пусть несет слово Божье по всей преисподней.

— Кому — химерам? — папа Кашира удивился пуще прежнего. — А это будет круто! Химера, возносящая молитвы! Нет уж… Мимо все это. Наш он. Можете даже не рыпаться.

— Почему именно ваш? — вмешался в спор Змей. — А может, наш! Или еще чей-то… Не мешало бы и его самого спросить.

Тут позиции темнушников и светляков снова резко сблизились. Мнение Кузьмы Индикоплава обе эти стороны заранее игнорировали. Молод он еще. Глуп. Неопытен. Запуган метростроевцами. Опоен. А кроме того, замешан в неблаговидных поступках. Много ли стоит мнение такого человека? Нет, тут надо сообща решать.

Совещание, похоже, зашло в тупик. Но тут слово опять взял всесильный начальник планового отдела, способный, как выяснилось, мыслить не только в стратегическом, но и в тактическом масштабе, а попросту говоря — большой мастер строить интриги. Суконный язык официального протокола для этой цели не годился, и он перешел на совсем другой лексикон, одинаково понятный и светлякам, и темнушникам.

— Ша! Пару минут внимания! — Метростроевец так клацнул железными зубами, что все невольно притихли. — Имейте терпение и совесть! Зачем такой базар? Зачем нам рвать этого выползка на части? Разве он марципан? Зачем ссориться? Будут у нас еще поводы для ссор, смею вас уверить! А это все мелочовка, пшик! Все можно решить полюбовно. Хотите послать Кузьму Индикопдава за Грань? Посылайте, пожалуйста! Мы согласны оказать этой экспедиции посильную помощь. Более того, мы даже согласны принять в ней участие наравне с представителями других общин. Руководство пусть будет коллективным, а проводником назначьте любезного вашему сердцу Кузьму Индикоплава. Такое решение, надеюсь, устроит всех?

— А с чего ты взял, что мы собираемся за Грань? — набычился папа Клин.

— Не собираетесь и не надо! Уговаривать не будем. Пойдем без вас. Думаю, что святокатакомбная церковь нас поддержит. Не так ли?

Капюшоны опять сомкнулись, и спустя пару минут последовал уклончивый ответ:

— Без Божьего благословения такие дела не делаются. Сначала помолиться надо. Поразмыслить. Со знающими людьми посоветоваться.

— Я вас и не тороплю, — кивнул метростроевец. — Время есть. Посидим, поговорим, поразмыслим. Знающих людей здесь предостаточно. И молиться вам никто не запрещает. Я бы и сам помолился за благоприятное разрешение дела, только не умею.

Хозяева явно хотели закончить совещание в один день. Опасались, наверное, что Кузьма, оставленный без присмотра, переметнется на чужую сторону. Да и Венедим под нажимом братии мог отказаться от своих слов. Метростроевцам, покорителям природы и кузнецам новой жизни, лучше других было известно правило — куй железо, пока горячо.

— Посидим, поговорим! — передразнил метростроевца папа Шатура. — А чего зря говорить? От вашей говорильни уши вянут! Пустое занятие.

— Почему же пустое? — возразил начальник планового отдела. — Разве не интересно знать, что представляет собой Грань и что там сейчас за ней происходит?

— Интересно! — Папа Шатура скептически скривился. — Мне, между прочим, многое интересно! Что, например, делается у меня в заднице? Вот только как туда заглянуть?

— Очень просто! У нас имеется весьма опытный врач-проктолог, то есть специалист по заднему проходу и прямой кишке. — Начальник планового отдела похлопал по плечу начальника медицинского отдела. — Снимайте штаны и получите исчерпывающий ответ на все ваши вопросы.

— Сравнил тоже! — под смешки и ухмылки своей братвы продолжал папа Шатура. — Одно дело — задний проход, а совсем другое — Грань! Ты еще елду с пальцем сравни!

— Разница не принципиальная. И в том и в другом случае необходимо полагаться на помощь специалистов. А специалист по Грани у нас имеется. — Метростроевец указал на Кузьму, правда при этом держал палец крючком.

— Это еще проверить надо! — не сдавался папа Шатура. — Грань — штука коварная. Не один молодчик голову сложил, до нее добираясь.

— Вот и давайте пока поговорим о Грани, коль все мы к ней стремимся, хоть и с разными целями. — Метростроевец испытывающе глянул по сторонам. — Дабы нас не обвинили в том, что мы навязываем свои взгляды, сначала предоставим слово гостям. Что подразумевает под Гранью святокатакомбная церковь?

Вопрос, как всегда, обсуждался коллективно и шепотом, зато готовый ответ произносился во весь голос, словно праздничная ектенья<Ектенья— заздравное моление.>.

— Под Гранью мы подразумеваем адские врата, отделяющие преисподнюю от мира живых, — доложил светляк. — Воскресшие сыновья Симеона Богоприимца сообщили через Святое Предание, что створки у них медные, а вереи железные. Ныне благодаря стараниям слуг лукавого адские врата накрыли всю землю, дабы не позволить праведникам выйти на свет Божий. Только тщетны будут все козни дьявольские. Однажды Спаситель уже разрушил адские врата. Скоро это чудо повторится.

— Короче говоря, вы ожидаете второго пришествия, — уточнил метростроевец. — Грань, то есть адские врата, могут быть разрушены только при этом условии.

— Не обязательно. Спаситель может незримо подвигнуть на святое дело своего избранника.

— Каковым Кузьма Индикоплав, конечно, являться не может… Я правильно понимаю?

— Боже упаси! — Светляки дружно перекрестились. — Избранник должен сначала прославиться своей праведностью и подвигами веры. Но сопровождать его в пути Кузьме Индикоплаву не возбраняется.

— Скажите, а как, по-вашему, до Грани можно дотронуться? Она зрима, осязаема? Ведь медные створки и железные вереи — это так… для красного словца.

— Про то нам ничего не ведомо. Дальше Торжища ни один из наших братьев не ходил.

— Ответ понятен. Спасибо… А что скажут наши дорогие гости, возлюбившие мрак? — Начальник планового отдела покосился на темнушников.

— Сам сначала скажи! — ответил за всех папа Клин. — Знаем мы ваши хитрые уловочки. Все, что надо, выведаете, а нам потом кукиш покажете.

— Скажем, почему же не сказать. — Метростроевец старательно демонстрировал дружелюбие. — От соседей у нас секретов нет. Хотя ваше недоверие, прямо скажу, оскорбительно… Начальник оргмассового отдела, доложите все, что нам известно о Грани.

— Этот вопрос не я курирую. — Человек с лицом плоским как сковородка невольно втянул голову в плечи.

— А кто?

— Начальник отдела техники безопасности.

— Разве? — Начальник планового отдела нахмурился. — У него своих забот достаточно. Наше упущение… Ладно, пусть доложит он.

Прежде чем приступить к докладу, Герасим Иванович Змей исподлобья глянул на Кузьму, словно хотел предостеречь от какого-нибудь безрассудного поступка.

— Понятие «Грань» возникло спустя несколько месяцев после Черной Субботы, когда стало ясно, что между миром подземным и миром надземным существует какая-то непреодолимая преграда, — начал Змей подчеркнуто безразличным тоном. — К тому времени во всех технологических, воздухозаборных и аварийных шахтах уже появились плотные пробки из мха-костолома. О кратком предшествующем периоде, когда выход на поверхность был, условно говоря, доступен каждому, известно немного. Существует объяснение, записанное со слов одного рабочего, пытавшегося покинуть туннель метрополитена в воскресенье, то есть уже на следующий день после катастрофы. С вашего позволения я зачитаю этот документ.

Листки с рукописным текстом он держал чуть на отлете, словно бы страдал дальнозоркостью, а чтение сопровождал своими собственными скупыми комментариями.

Документ этот был действительно уникальный, поскольку содержал показания единственного в своем роде очевидца, упомянутого не только по фамилии, но и полным именем — Александр Васильевич Лашнец.

Был этот Лашнец не простым рабочим, а бригадиром монтажников, обкладывавших стены туннеля железобетонными тюбингами. Естественно, что все подземные стежки-дорожки он знал как свои пять пальцев. Причина, погнавшая Лашнеца и троих его ближайших приятелей на поверхность, была самая обыденная — похмелье или, говоря по-научному, абстинентный синдром (за ночь бригада выпила все, что накануне запасла в честь субботника, да еще у буфетчицы выклянчили пару пузырей).

Зная, что главный выход, где уже смонтированы эскалаторы, тщательно охраняется милицией, Лашнец со товарищи решили воспользоваться находящимся в сторонке наклонным шахтным стволом, предназначенным для подачи наверх скипов — вагонеток с выработанной породой. От временного копра, прикрывающего шахту сверху, до ближайшего гастронома было десять минут нормальной ходьбы или пять минут рысцой.

Подъем предстоял довольно сложный, и ради безопасности все четверо на манер альпинистов обвязались одной длинной веревкой. Лашнец шел в связке последним, и, возможно, поэтому собранные на опохмелку деньги (весьма немалые) были доверены именно ему.

Паче чаяния, до поверхности добрались без всяких приключений, только на последних метрах появилась слабость, одышка и головокружение — сказывалась, наверное, бурно проведенная ночь.

Скоро Лашнец разглядел устье шахтного ствола, раньше открывавшее вид на внутреннее устройство копра, а теперь сплошь затянутое чем-то похожим на густой туман или даже на дым.

Монтажник, шагавший в связке первым, смело вступил в эту субстанцию, хоть и эфемерную на вид, но на деле оказавшуюся довольно густой. По словам Лашнеца, он был похож на человека, попавшего в трясину и руками разгребавшего перед собой болотную жижу.

Один за другим в странном тумане исчезли все спутники Лашнеца. Ему самому вдруг стало дурно (до устья ствола оставалось всего шагов семь-восемь). Опасаясь, как бы не сорваться вниз, он прилег на настил шахты и вцепился в какие-то поручни. Возможно, дело не обошлось без кратковременной потери сознания, потому что несколько важных мгновений просто выпало из его памяти.

Очнувшись, Лашнец увидел, что веревка свободно уходит в туман. Это могло означать только одно — спутники его, достигнув копра, остановились. На крики бригадира никто не отзывался. Попытка вытравить веревку назад успехом не увенчалась — как-никак, а каждый монтажник в полном рабочем снаряжении весил не меньше центнера.

Время шло, а ничего не менялось. Туман (или дым) был по-прежнему неподвижен и все больше напоминал Лажнецу снежный сугроб, наметенный снаружи в распахнутую дверь. Друзья продолжали играть в молчанку, что раньше им было совершенно не свойственно, а веревка если и подавалась назад, то всего на сантиметр-два за каждый рывок.

Судя по предыдущему тексту, Лашнец был мужиком отнюдь не робкого десятка, прошедшим пресловутые огонь, воду и медные трубы как в прямом, так и в обратном направлении. Однако внезапно навалившийся страх был таким леденящим, таким забористым, что, отвязав веревку, он стал торопливо спускаться вниз, бросив тем самым друзей на произвол судьбы. (За этот поступок он впоследствии беспрестанно корил себя.)

Страх вцепился в него так сильно, что на последних метрах пути Лашнец не удержался на крутом трапе и сорвался в шахтный ствол, сломав при этом ключицу и обе ноги.

Получив в санчасти первую помощь, включавшую и укол морфия, он в спасительное забытье не впал, а вызвал начальника участка, которому и поведал свою трагическую историю, позднее перенесенную на бумагу. Оставшиеся без применения деньги были переданы главному бухгалтеру по приходному ордеру, составленному от руки на листке, вырванном из записной книжки.

Когда чтение откровений Александра Васильевича Лашнеца, единственного человека, собственными глазами видевшего Грань или нечто предшествующее ей, закончилось, со всех сторон посыпались вопросы.

Светляков интересовало, не было ли снаружи слышно каких-либо звуков, например, колокольного звона или сладкоголосого пения. Темнушники справлялись о дальнейшей судьбе Лашнеца.

По словам Змея, относительно звуков в документе ничего конкретного сказано не было, а вот свет сквозь туман проникал более или менее свободно, примерно как сквозь мутное стекло. Что касается персоны самого Лашнеца, то он вскоре поправился, относительно благополучно прожил еще без малого пятнадцать лет и погиб при строительстве первой очереди дренажной системы, смытый внезапным потопом.

— А не можете ли вы рассказать про то, как вы недавно специальный туннель на поверхность прокладывали, — со скрытым злорадством попросил папа Коломна. — Слух был, что вы в тот раз аж на сто метров за Грань ушли.

Обменявшись с начальником планового отдела несколькими многозначительными взглядами, понятными только для посвященных, Змей продолжил свой доклад, по мнению Кузьмы, весьма и весьма содержательный.

— Такая попытка действительно имела место, — сказано это было тоном, заранее предвещавшим печальный конец. — Как вы прекрасно понимаете, добраться до поверхности по существующим туннелям невозможно, поскольку мох-костолом не позволяет пользоваться хоть какими-то источниками света, а передвигаться вслепую умеют одни только выползки. Поэтому мы проложили просторный и достаточно пологий восходящий туннель, выходное отверстие которого должно было совпадать с вершиной холма, называемого Татарская Могила.

— А почему? — поинтересовался кто-то из светляков, от любопытства даже забывший про обет молчания.

— По двум причинам. — Похоже было, что Змей добросовестно проштудировал все касавшееся Грани. — Во-первых, на вершине холма находился геодезический знак, координаты которого и высота над уровнем моря были заранее известны. Во-вторых, предполагалось, что загадочное препятствие, распределившись по земной поверхности, могло не затронуть возвышенные места.

— Ошиблись, значит, с предположением, — сочувственно вздохнул папа Кашира.

— К сожалению, да… Туннель прокладывался с широким использованием всех имевшихся у нас тогда сил и средств, включая пневматический инструмент, электрогенераторы, кислородные приборы и специальные механизмы для проходки как сверхпрочных, так и сверхтекучих грунтов. К работам привлекались лучшие горные мастера, монтажники, проходчики и взрывотехники. — Поняв, что сказал лишнее, Змей поперхнулся.

— Интере-е-есно! — протянул папа Кашира. — А на фига вам понадобились взрывотехники? Вы же ведь всегда клялись, что ничего такого у вас давно нет. Ни взрывчатки, ни детонаторов, ни огнепроводных шнуров. Выходит, врали?

— Ни в коем случае! — вмешался начальник отдела материального обеспечения. — Дело в том, что это были наши последние запасы. Сейчас у нас даже плохонького капсюля не осталось… Продолжайте! — это относилось уже к Змею.

— Со штабом строительства поддерживалась постоянная телефонная связь, дублировавшаяся при помощи посыльных. Счисления, проведенные на восьмидесятый день работ, показали, что уровень, соответствующий вершине холма, уже достигнут, хотя характер грунта практически не изменился. На восемьдесят второй день разница составляла уже больше пятнадцати метров.

— Воздух, выходит, рубили, — буркнул папа Клин. — Горные мастера, называется…

— На восемьдесят третий день начальник участка доложил о сбоях в работе горного компаса и некоторых других приборов, однако настроение у него было самое оптимистическое. Во второй половине того же дня поступило последнее сообщение, которое я хочу привести дословно. — Змей опять выставил перед собой какую-то бумажку да еще и голову назад отклонил. — «Вошли в пласт пемзы. Перебои с горючим. Недостаток инструмента. Прошу разрешения на приостановку работ». Далее следовало еще несколько отрывочных слов, смысл которых разобрать не удалось. Сразу после этого связь прекратилась. Посыльные с полевыми телефонами дошли до самого конца туннеля и никого в нем не обнаружили. Созванная по данному поводу межведомственная комиссия позже постановила, что с целью недопущения дальнейших человеческих и материальных потерь все работы в этом направлении, включая спасательные, необходимо свернуть.

— Ничего не понимаю! — Папа Шатура оглянулся на своих «зубров», словно тем был известен какой-то секрет, связанный с этим делом. — Куда же люди из туннеля подевались?

— Не только люди, но и машины, — с постным видом добавил Змей. — Это остается загадкой и для нас… Скорее всего они никуда не подевались, а до сих пор остаются в туннеле, который стал для них братской могилой. Посыльные дошли не до конца туннеля, а лишь до начала той пробки, за которой или внутри которой оказались все, кто работал в ту злополучную смену.

— Сами вы эту пробку видели? Щупали? Долбили? — не унимался папа Шатура.

—Нет.

— Да почему же?

— Спустя минуту прервалась связь и с посыльными. Надо полагать, они разделили участь предшественников. Губить людей и дальше было бы безрассудством. Вход в туннель замуровали, установив рядом мемориальную плиту с именами пропавших без вести. После этого со всеми попытками достичь Грани было покончено.

— То, что мы здесь собрались, свидетельствует об обратном, — произнес светляк, наделенный правом голоса.

— Появились новые и весьма важные обстоятельства. — Инициативу вновь взял на себя начальник планового отдела, сразу после этой фразы навалившийся на темнушников: — Теперь убедились, что у нас нет никаких секретов от соседей? Попрошу проявить ответную любезность.

— Надо так надо… Хотя нам-то и сказать особо нечего. — Папа Кашира всей пятерней поскреб свою лысину, сплошь покрытую пятнами пигментации и потому похожую на кукушкино яйцо. — Когда весь этот шухер приключился, я простым солдатом был. Как говорится, каждый день на ремень. То караул, то кухня, то уголь, то еще какая-нибудь холера. Из-за того, что мы под землей застряли, я не очень-то и переживал. До демобилизации, думал, еще далеко, а к тому времени все тип-топ будет. Про Грань эту поганую у нас и разговоров никаких не было. Офицеры и спецы гражданские о чем-то там шушукались, а лично я дырочку в душевой сверлил, чтобы за голыми бабами подглядывать. Тогда мне голая баба была о-о-о! Предмет мечтаний. А теперь хоть на нос вешай… Даже когда мы офицерью рога обломали и сами верховодить стали, меня наверх не тянуло. Ну что, спрашивается, могло нас там ожидать? Трибунал в лучшем случае. Зато под землей всего навалом, а главное — на халяву. И жрачки, и спиртяги, и порева… Правда, один занятный случай помню. Не про саму Грань, но из той же оперы. Вас должно заинтересовать… Вызывают меня однажды ребята в аппаратный зал. Послушай, говорят, какая весточка в ту последнюю субботу по «горячей линии» пришла. А дело в том, что все телефонные разговорчики у нас раньше на магнитофон записывались. Для порядка, значит. Те, которые открытым текстом шли. Шифрованных каналов мы не касались. Вот ребята от нечего делать и гоняли магнитофонные кассета чтобы музыку найти. Касательно «горячей линии» разговор особый. Она с некоторых пор Белый дом с Кремлем напрямую соединяла, чтобы наш хозяин, мог с ихним запросто побазарить. Хотя на моей памяти такого ни разу не случалось. Но готовность требовали постоянную. Двадцать четыре часа в сутки. Для контроля какие-нибудь тексты читались. Американцы чаще всего Библию, а наши какую-то заумную книгу про капитал… И вот, значит, ребята случайно прослушали последнее заокеанское сообщение, оставшееся на пленке. У нас тогда все еще нормально было, до светопреставления минут десять оставалось, а с той стороны уже что-то орут дурным голосом. Получается, что беда к ним раньше нашего пришла… Жаль, что не волокли мы в английском. Два-три слова всего и поняли. Раньше была одна телефонисточка, Ленка Бантик, та капитально разбиралась! Даже пела по-ихнему! Но только вот этот мудак мохнорылый замордовал ее до смерти. — Папа Кашира неодобрительно покосился на сидевшего слева от него папу Коломну. — Ох, дурными мы были в молодости! Чего только с бабами не вытворяли! Как вспомнишь, оторопь берет. И на четыре кости ставили, и на голову…

— Избегайте срамных речей, — попросили светляки. — Они к сути дела касательства не имеют.

— А ведь и верно! — спохватился папа Кашира. — Спасибо за подсказку, святые отцы. Заговорился… Память-то у меня тогда не чета нынешней была. Кое-что из английских слов я запомнил, а некоторые даже понял. Сначала этот штатник так орал: «Дэйнджер, дэйнджер, дэйнджер! Дэйнджер фром зе скай!» Ну, что такой «дэйнджер» козе понятно. Это словечко даже на импортных кинескопах писалось, чтобы дурачки голыми руками не трогали.

«Скай» тоже общими усилиями расшифровали. Оно в песенках часто упоминается. «Скай лаф» — небесная любовь, например. Короче говоря, американец предупреждал про какую-то небесную опасность.

А вот что такое: «Дэс клауд, дэс клауд» — я до сих пор не знаю. Были там, конечно, и другие слова, но они из моей башки давно выветрились.

— Погодите-ка! — Начальник планового отдела зажмурил один глаз, словно бы целился в кого-то. — Я в языках тоже не очень силен, но здесь и без этого можно разобраться. Что можно сказать относительно «дэс клауд»? Хм… Герасим Иванович, вашу мамашу, кажется, Клавдией звали?

— Так точно, — подтвердил Змей.

— С «клауд» это что-то общее имеет?

— Даже не знаю.

— Плохо… Дэс, дэс… Что такое «дэс»?

— Погодите! — Начальник здравотдела обвел коллег задумчивым взглядом. — Встречал я, кажется, в одном медицинском справочнике похожее выражение. «Дэс натурал» означает естественную смерть Правда, не помню, на каком языке.

— Смерть? — Начальник планового отдела почесал у себя за ухом. — А почему бы и нет? По смыслу очень даже подходит. Остается только «клауд».

— Облако или туча, — старческим тенорком произнес один из светляков.

— Вы откуда знаете? — удивился начальник нового отдела.

— До пострижения успел окончить первый к университета.

— Хорошая у вас память, — похвалил метростроевец. — Ведь уже больше тридцати лет прошло.

— Да я и забыл все давно, — признался cвeтляк. — А тут вдруг всплыло.

— Так все же облако или туча?

— Не помню. Скорее всего и то и другое.

— Смертельная туча… Смертоносная туча… Начальник планового отдела стал прикидывать варианты.

— Облако смерти, — подсказал папа Кашира.

— Может быть… Кстати, а где эта запись сейчас?

— Кто ее знает, — пожал плечами папа Кашира. — Столько лет прошло. Все сто раз поменялось.

— Жалко… Больше вам добавить нечего?

— Есть, почему же… Уж если вы всерьез за Грань собираетесь, то мы согласны поучаствовать. Людишек своих выделим. Снаряжением поможем. Любопытно все же узнать, чем это все там закончилось. А вдруг наверху уже давно рай земной и на каждом углу разливным пивом торгуют.

— Обязательно примем ваше заявление к сведению. Таким образом, высказались все, кроме главного виновника этой встречи. Напоследок хотелось бы узнать, что думают по поводу Грани те, кто знает тайны Шеола лучше других, то есть выползки…

 

ЦЕЛИ НЕ ЯСНЫ, ЗАТО ЗАДАЧИ ОПРЕДЕЛЕНЫ

Чего-то в этом роде Кузьма ожидал давно и даже успел обдумать несколько вариантов ответа, построенного по принципу «ни нашим, ни вашим», но, когда пришла пора говорить и десятки пар глаз с разной мерой недоверия, сочувствия, любопытства и даже презрения уставились на него, заготовленная схема рассыпалась, и язык ляпнул совсем не то, что следовало бы.

— А никак не представляю! Как можно представить себе то, чего никогда не видел? Святая братия представляет себе Бога древним старцем с седой бородой. Смех один! Будь я Богом, так придумал бы себе обличье повнушительнее. Стал бы небом, солнцем, горой, океаном!

Светляки недовольно зашумели, а начальник отдела кадров процедил сквозь зубы:

— Попрошу не касаться религиозных тем. У нас и так предостаточно конфликтных вопросов.

— Я никого не хотел обидеть. — Кузьма приложил руку к сердцу. — Сказано это было только для примера. Пытаясь представить себе непредставимое, человек делает ошибку. Нельзя мерить на свой аршин то, что находится вне нашего понимания. Если бы муха ясно представляла себе предназначение и устройство паутины, она никогда бы не угодила в нее. Идти штурмом на Грань можно только после того, как она будет досконально изучена. Разве вам мало тех примеров безрассудства, о которых мы узнали сегодня?

— Ты, милок, нас на жалость не бери, — сказал папа Кашира. — И хвостом не виляй. Если есть что про Грань сообщить, выкладывай, а если нет — не отнимай время у честного народа.

— Сообщить я только могу о своих собственных впечатлениях… — Кузьма запнулся. — Не знаю, как другие, а я Грань нутром ощущаю. Когда она близко, меня наизнанку выворачивает, как после хорошей пьянки. Голова кругом идет, руки не слушаются. Нож, например, хочешь взять, а он из пальцев как живой выскальзывает. Плюнешь, бывало, и сам себе в рожу попадешь… Это как сигнал — нечего тебе здесь делать, пошел прочь, пока цел!

— Следовательно, вы утверждаете, что все слухи о ваших путешествиях за Грань — выдумка? — Начальник планового отдела напоминал сейчас охотника, подманивающего дичь к ловушке.

— Конечно, выдумка! Выползки Грани боятся больше, чем химер. От химеры еще можно спастись, а вот про тех, кто от Грани сумел спастись, я что-то не слышал.

— А ваши друзья там не бывали? — Хитроватая улыбочка промелькнула на лице метростроевца.

Кузьма, конечно, сразу понял, о каких друзьях идет речь, но вида не подал — зачем добровольно соваться в ловушку? Вместо этого он с удивленным видом переспросил:

— Какие друзья?

— Крылатые! — не сказал, а выпалил метростроевец.

— Ах, вот вы о чем… Так бы сразу и сказали. Если речь идет о моих летучих мышах, то за Гранью они не бывали.

— Чем же они тогда питаются? Ведь летучие мыши насекомых ловят. А насекомые где водятся? Только за Гранью.

— Ошибаетесь. Летучие мыши все подряд жрут. И червей, и слизняков, и мокриц. Да и тех же самых мошек под землей хватает.

— Таков, значит, ваш окончательный ответ?

— Значит, таков! — не выдержал Кузьма. — Чего вы все вокруг да около ходите! Говорите прямо, а то я что-то не пойму, куда вы клоните.

— Сейчас поймете… — Одним глазом начальник планового отдела глядел на Кузьму, а другим в какие-то бумаги, которые ему подсунул начальник мед отдела. — Вам не случалось употреблять мясо летучих мышей в пищу?

— Случалось.

— Вы никогда не интересовались содержимым их кишечника?

— Не имею такой привычки. Да там и кишечник-то целиком в горсти уместится.

— Тем не менее… А вот у нас нашлись люди, всерьез заинтересовавшиеся этим вопросом. Не секрет, что существует целая категория жителей Шеола, занимающаяся промыслом летучих мышей. В первую очередь их, конечно, интересуют шкурки, но и все остальное годится в дело. Мы приобретали летучих мышей главным образом ради их кишок, которые идут на изготовление хирургических ниток, имеющих свойство рассасываться в организме пациентов. Попутно один из наших врачей сделал весьма любопытное открытие. Но лучше, если по этому вопросу доложит начальник медицинского отдела.

— Лучше будет, если мы сделаем перерыв, — возразил папа Кашира. — Кстати, о кишках. Не знаю, как у вас, а у нас всех они давно марш играют.

— Потерпите немного. — Начальник планового отдела изобразил просительную улыбочку. — Сейчас вы узнаете нечто такое, что в корне изменит ваши представления об окружающем мире.

— Тогда придется потерпеть. — Было заметно что эта уступка далась темнушнику нелегко. — Но учтите, я человек гадливый. Не дай вам бог мне аппетит испортить.

Начальник медотдела тем временем пустил по рукам несколько листов бумаги с изображениями весьма диковинных насекомых, которых в Шеоле раньше в глаза не видели.

Когда один такой лист дошел до Кузьмы, он удивлением убедился, что это вовсе не рисунок, приклеенное к бумаге настоящее насекомое, правда, составленное из мельчайших клочков и кусочков. Отсутствовавшие фрагменты крыльев, ножек и усиков были тщательно домалеваны красками соответствующего цвета.

Гости рассматривали насекомых не без интереса (многие видели такое чудо впервые), но, судя по оживленному шушуканью и недоуменным взглядам, никак не могли взять в толк, зачем все это метростроевцам нужно. Ясность внес начальник медотдела:

— Все, что вы здесь видите, было извлечено из желудков летучих мышей. В основном это ночные насекомые. Бражники, совки, мотыльки, моли. Есть, кроме того, комары и жучки. Прошу обратить внимание на размеры насекомых. В среднем они превышают норму в полтора-два раза. Крылья у обыкновенной бабочки достигают размаха в семь сантиметров. Такие гиганты в наших краях раньше не водились. Добыть их летучие мыши могли только за пределами Шеола. Из этого факта можно сделать несколько интересных выводов. Первый — на поверхности земли продолжают жить насекомые, а значит, существуют и растения, служащие для них пищей. Второй — за несколько десятилетий, прошедших после Черной Субботы, размеры насекомых сильно изменились в сторону увеличения, что указывает на наличие некоего неизвестного мутагенного фактора. Третий и самый главный — летучие мыши способны без всякого ущерба для себя проникать за Грань. У экземпляров, подвергнувшихся вскрытию, никаких патологических изменений выявлено не было…

— А попроще сказать можно? — перебил его папа Клин.

— Можно. Растительная и животная жизнь за пределами Шеола сохранилась, хотя и подверглась не совсем благоприятному воздействию каких-то внешних сил. Например, химических веществ. Или радиации. Но на существ, выходящих на поверхность лишь периодически, эти силы заметного влияния не оказывают.

— Что скажет по этому поводу крупный специалист по летучим мышам Кузьма Индикоплав? — Если начальник медотдела, фигурально говоря, нанес нокаутирующий удар, то начальник планового отдела собирался добить ошарашенного выползка ногами.

— Для меня это новость. — Кузьма и в самом деле был ошарашен. — С фактами, как говорится, не поспоришь… Если только это не мистификация.

— Можете разломать любое насекомое и убедиться, что никакого подвоха здесь нет. Ради чего нам марать себя низкой ложью?

— Вот уж не знаю… Но тогда придется признать вашу правоту.

— Человек может пройти путями, которыми пользуются летучие мыши?

— Почему бы и нет.

— Как найти эти пути?

— Сначала нужно найти пещеру, где обитают выпотрошенные вами летучие мыши.

— Допустим, мы ее нашли. Что дальше?

— А дальше нужно просто установить за летучими мышами наблюдение. Свои постоянные пути они обычно метят пометом. Хотя в тех местах, где много мха, помет исчезает в считаные дни. Но это не суть важно. Летучие мыши не химеры, выследить их особого труда не составит.

— Видите, как все просто!

— Даже чересчур. — Кузьма по-прежнему не разделял чужого оптимизма. — Летучие мыши всегда старались держаться от Грани подальше. Вблизи от нее они теряют способность к полету. Машут без толку крыльями, кувыркаются, падают. Трудно представить, чтобы такие осторожные и чуткие звери сунулись туда, где их подстерегает явная опасность.

— Из сказанного вами следует лишь то, что какая-то часть летучих мышей научилась преодолевать свой страх, — возразил начальник планового отдела. — Крысы ведь наловчились таскать приманку из ловушек. Не исключено также, что Грань не является каким-то цельным образованием. Ведь даже в нашей коже имеются поры. Стоит только любому отверстию в грунте, будь то выход туннеля или устье пещеры, совместиться с прорехой в структуре Грани, как сразу появляется возможность выбраться на поверхность.

— Хорошо, если бы так, — сказал Кузьма. — Но только не верится, что выползки на такое отверстие ни разу не наткнулись.

— Значит, вы будете первым. В случае удачи обещаю назвать его в вашу честь. Нора имени Кузьмы Индикоплава! Разве не звучит?

Кто-то рассмеялся, кто-то скривился, кто-то лишний раз перекрестился, но уже следующее сообщение начальника планового отдела отвлекло внимание присутствующих от скромной особы Кузьмы.

— На этом можно и закончить, — объявил он голосом человека, все заботы которого разом улетучились. — Завтра соберемся пораньше и обсудим некоторые практические вопросы.

Однако, паче чаяния, это предложение не встретило поддержки среди гостей. Перекусить темнушники еще соглашались, но от ночевки категорически отказывались. Их поддержали и светляки.

Никакие уговоры метростроевцев на этот раз не подействовали, и решено было после недолгого перерыва продолжить совещание, дабы принять согласованное и окончательное решение.

Каждая из высоких договаривающихся сторон предпочла откушать уединенно да еще своими собственными припасами. Это лишний раз напомнило о царящей в Шеоле атмосфере всеобщего недоверия, которое не могли рассеять ни показное гостеприимство метростроевцев, ни долгие часы взаимного общения, ни наметившаяся общность интересов.

В зале заседаний остался один Кузьма, которому на сей раз подали вполне приличную пищу, кроме обязательной размазни из мха, содержавшую также грибы и даже кусочки жареного мяса.

Впрочем, Кузьме было не до еды. За последние несколько часов он узнал больше, чем за иной год, и всю эту груду разноречивой информации нужно было как-то осмыслить, разложить по полочкам, отделить зерна от плевел.

Если верить темнушникам, беда пришла с неба, возможно, даже из-за пределов атмосферы. Но стоит ли доверять нескольким обрывочным фразам, тем более произнесенным на чужом, малопонятном языке? А если американец имел в виду что-то совсем иное — надвигающийся ураган, например?

И что это за загадочные хлопья, похожие не то на снег, не то на тополиный пух, соприкосновение с которым выводит из строя вентиляторы и губит людей? Получается, что рассказ Фуцела о карманнике, сгинувшем в августовской метели, не выдумка, а реальный факт.

Много непонятного было и в строительстве того самого злосчастного туннеля. Почему метростроевцы ошиблись в счислениях? Почему в последний момент отказали приборы? Какая такая пемза оказалась в холме, насыпанном вручную еще в древние времена?

Если метростроевцы правы и летучие мыши действительно нашли лазейку на поверхность, то означает ли это, что природа земли осталась в первозданном состоянии? Насекомые в этом смысле пример не характерный. Отец Кузьмы, глядя на энергичную деятельность пауков и легкомысленные танцы мошек, частенько высказывался в том смысле, что насекомые жили на Земле за миллионы лет до появления людей и будут жить даже после того, как обратятся в прах самые грандиозные человеческие творения…

Короче, не все так просто, как это пытаются изобразить метростроевцы. Иначе что мешает им выбраться на поверхность самим, без посторонней помощи?

Перерыв закончился, и гости стали понемногу возвращаться в зал. Венедим, на какое-то время ускользнувший из-под опеки своих братьев по вере, задержавшихся за трапезой (обетом постничества, судя по всему, они связаны не были), подошел к Кузьме.

— Видишь, как низко я пал, — вздохнул он. — Пришлось взять на душу грех лжесвидетельства. Как мне его замолить, даже и не знаю.

— Замолим общими усилиями, — сказал Кузьма. — А за то, что выручил, спасибо.

— Куда мне было деваться… Метростроевцы предупредили, что все неувязки в наших речах могут плохо отразиться на тебе.

Тут появился Юрок и с ходу, а главное, откровенно высказал своим недавним спутникам все, что он о них думает:

— Вальты чеканутые! Перед всем честным народом опозорили! А я как дурак для них старался! По всему Шеолу кипиш поднял!

— Этого я никогда не забуду, — ответил Кузьма. — Но только сильно не разоряйся. Не забывай, кому ты жизнью обязан. Так что в любом случае мы в расчете. А почему я покривил душой, узнаешь позже.

— Эх! — Юрок только махнул рукой и направился на свое место.

Ряды метростроевцев заметно поредели (теперь, когда принципиальная договоренность была достигнута, необходимость в присутствии всей начальствующей верхушки отпала), зато за спинами оставшихся появилась огромная карта, для Кузьмы выглядевшая сплошной абракадаброй.

Председательствовать после перерыва полагалось кому-нибудь из гостей, однако и темнушники, и светляки от такой чести отказались: первые из чувства противоречия, изначально свойственного шпане любого возраста, вторые из религиозных убеждений, не позволяющих витийствовать на мирские темы.

Пришлось снова браться за дело неутомимому начальнику планового отдела.

— Поскольку в наших переговорах наметился определенный прогресс, пора обсудить некоторые вопросы практического характера, — произнес он, постукивая по ладони железной указкой, очень похожей на шпагу. — Для наглядности мы изобразили Шеол и прилегающую к нему местность, так сказать, в горизонтальном разрезе. Схема эта довольно условная, но в более точной мы пока и не нуждаемся.. Сразу хочу сказать, что кое в чем нам повезло. В мире найдется немного мест, где на сравнительно небольшой площади сосредоточено столько подземных сооружений. Посмотрите сами. Метрополитен. пусть и недостроенный, — раз. Старинные катакомбы — два. Природные карстовые пещеры — три. Узел связи Министерства обороны — четыре. Калийные рудники, необитаемые и бездействующие, — пять. Ныне все эти объекты связаны между собой подземными коммуникациями, из числа которых здесь указаны только важнейшие. Вот этим красным кружком отмечен примерный район обитания летучих мышей. Гипотетическая прореха в структуре Грани должна находиться где-то неподалеку, иначе летучие мыши не успевали бы после ночной кормежки возвращаться к месту постоянного обитания. Можете убедиться, что водоемы, горные возвышенности и промышленные объекты, то есть факторы, способные, пусть и чисто условно, как-то повлиять на Грань, здесь отсутствуют. Первый участок пути, отсюда и до карстовых пещер, особой сложности не представляет. Им пользуются постоянно, и мха там практически нет. То же самое касается и самой пещеры. Сложности могут возникнуть лишь на последнем участке пути, где из-за мха придется идти вслепую. Тут многое будет зависеть от опыта и добросовестности проводника.

— А если он деру даст? Или загнется по дороге? — осведомился папа Клин. — Что тогда прикажете делать? Ложиться и подыхать?

— Ну зачем же сразу подыхать. — Начальник планового отдела довольно ехидно усмехнулся. — Есть сведения, что вы втайне от всех создали прибор, позволяющий видеть в полной темноте. Вот и захватите его с собой на всякий случай.

— Мы много чего создали, — насупился папа Клин. — И прибор, про который ты здесь толкуешь, тоже. Только тайн тут никаких нет. Можем даже его вам продать. Пользуйтесь на здоровье. Но учтите, это вещь такая, что в карман не положишь. Весит побольше пуда. И еще пуд — аккумулятор, которого хватает только на четыре часа. Значит, надо пару штук запасных с собой брать. Представляешь, сколько носильщиков потребуется?

— Представляю. Будем считать, что я пошутил. — Метростроевец уже и не рад был, что связался с вспыльчивым и злопамятным темнушником.

— Ты себе считай, как хочешь, только я таких шуток не понимаю. — Завести папу Клина было легко, зато утихомирить трудно. — Это не шутка, а натуральный наезд. Теперь слушай сюда. У нас, промежду прочим, тоже есть кое-какие сведения. Например, про то, что ваши хваленые лекари насобачились людям глаза переделывать. Чтобы они во мраке не хуже, чем на свету, видели. Кое-кто из наших на такую операцию согласен. Не задаром, конечно.

— Я, честно сказать, не совсем в курсе, — замялся начальник планового отдела. — Возможно, кто-нибудь из моих коллег внесет ясность…

— Было такое, — с явной неохотой признался начальник медотдела. — Правда, довольно давно. Вначале на опыты по улучшению скотопического, то есть ночного зрения возлагались большие надежды. Однако методика операций на сетчатке, связанная с заменой одного типа светочувствительных клеток на другой, оказалась чрезвычайно сложной. Многие из подопытных вообще утратили зрение. Единственный пациент, на которого мы возлагали определенные надежды, исчез при довольно загадочных обстоятельствах. Возможно, просто сбежал, воспользовавшись своим благоприобретенным даром. С тех пор всякая работа в этом направлении прекращена.

— Вас устраивает такой ответ? — обратился к папе Клину начальник планового отдела.

— Это не ответ, а одни отговорки. Правды от вас не дождешься, — буркнул тот, хотя развивать эту тему дальше не стал.

— Негоже вносить поправки в творение Господнее, — заметил кто-то из светляков. — Грех это тяжкий.

— Тогда и зубы вставлять грех! — возразили метростроевцы. — А уж аппендикс вырезать — тем паче!

На некоторое время деловой разговор превратился в бесплодное препирательство, однако в конструктивное русло его, как ни странно, вернули сами же светляки.

— Если совместный поход за Грань все же состоится, каким числом участников будут представлены разные общины? — поинтересовались они.

— Сначала надо определить общее число участников. Какое мнение по этому поводу имеет проводник? — Начальник планового отдела ткнул указкой в сторону Кузьмы.

— До пещеры можно хоть целым табуном идти, — ответил тот. — А уж после должно остаться не больше десяти человек. Им же всем за меня держаться придется.

— Значит, по трое человек от каждой общины, —подытожил метростроевец. — Что еще кому не ясно?

— Многое не ясно, — сказал папа Кашира вкрадчивым голоском. — Как от химер спасаться? Что с собой в дорогу брать необходимо, а что — ни в коем разе? Как споры решать, если раздор случится? А главное, как потом землю делить будем, если за Грань прорвемся?

— Это называется делить шкуру неубитого медведя. — Метростроевец даже рукой взмахнул. — Рано еще такие разговоры вести.

— Почему же рано? — Папа Кашира недобро прищурился. — У вас-то самих соответствующий планчик небось давно готов. Лучше заранее договориться, чтобы опосля глотки друг другу не рвать. Мы, например, претендуем на Крым, Одессу, Ростов и на Москву, конечно. Это из бывшего, нашенского. В Европе — на Италию и Францию. Для довеска можем Швецию взять. Так… — Он на мгновение задумался. — Берег турецкий и Африка нам ни к чему, а вот про Америку стоит подумать. Целиком ее взять, что ли?..

— Не жирно ли будет? — Метростроевец, похоже, принял слова папы Каширы за шутку и решил подыграть ему. — Гренландию хоть уступите. Или Аляску.

— Не-е, Аляску нельзя, — покачал головой темнушник. — Там рыжья много. В смысле золота… Хотя нет, берите, хрен с вами. А вот Флориду не уступим. И городишко этот, где кино снимают…

— Голливуд, — продолжая улыбаться, подсказал начальник планового отдела.

— Вот-вот! Телки там, говорят, классные.

— Куда разумнее будет разделить землю по заветам праотца нашего Ноя, — вмешались светляки, всерьез обеспокоенные перспективой остаться при дележке с носом. — Здесь представлены три общины, и у Ноя, как известно, было три сына. Симу досталась лучшая часть Азии, Яфету — Европа, Хаму — Африка. И каждому воздалось по делам его.

— Ну и кто здесь, интересно, Хам? — незамедлительно поинтересовался папа Кашира.

— Об том не нам судить, но из Писания следует, что потомство Яфета отличалось набожностью, Сима — трудолюбием, зато дети Хама имели буйный нрав, не почитали родителей своих, а дни проводили в праздности и разврате.

Каждое слово сопровождалось столь выразительными и тонкими интонациями, что дальнейшие комментарии, как говорится, были излишни. Теперь следовало ожидать соответствующей реакции со стороны темнушников, и она последовала без промедления.

— Вот вы как заговорили, Божьи люди, — с расстановочкой произнес папа Кашира. — Яфет, значит, ваш предок. В Европу, стало быть, захотели… А нас, хамов бесправных, в Африку, к мартышкам. Спасибочки… Только кукиш с маком вы получите, а не Европу! Сначала бороды свои от сала отскоблите, филоны зачуханные!

Назревал скандал, а возможно, и кровопролитие, поскольку перед началом совещания темнушники наотрез отказались сдать оружие и сейчас уже хватались за рукоятки ножей и самопалов. Что касается светляков, то под их просторными рясами мог скрываться и куда более внушительный арсенал.

Хозяевам, прежде тайно поощрявшим дрязги между светляками и темнушниками, теперь пришлось вмешаться самым решительным образом. Ведь понятно было, что при любом исходе заварухи ее в конце концов припишут проискам метростроевцев.

— Прекратите! — Начальник планового отдела застучал указкой по столу. — Вы все с ума по сходили! Какая Европа, какая Африка? Какие телки в Голливуде? Опомнитесь! Земля скорее всего мертва! Если не на все сто, то по крайней мере на девяносто процентов! Да и как вы собираетесь добраться до этой самой Америки? Морем, воздухом? С Божьих людей, конечно, какой спрос, они просто мирские дела давно забыли, но вы-то, бывшие связисты, должны знать, что корабли и самолеты дают о себе знать радиосигналами! Где эти радиосигналы? Вы ведь сами говорили, что после Черной Субботы эфир молчит!

— Эфир не молчит! Эфир воет и грохочет, как ливневые воды во время потопа! — Темнушники были не из тех, кого можно убедить разумными доводами. — Разве в реве потопа слышны человеческие голоса? Вот и радиосигналы глохнут в реве магнитной бури!

— Ничего себе буря! Тридцать лет подряд бушует! А почему тогда телефонная связь пропала? — Метростроевцы тоже не собирались сдаваться. — Если из-за чепухи такой сыр-бор разгорелся, как мы потом договариваться будем?

— А никак! Какой может быть договор с жуками хитрожопыми! Договорились заранее между собой, а теперь мутят баланду! Одним Европу подавай, поскольку они дети Яфета, другим лучшую часть Азии! Землю обетованную! То, что вы семиты, давно известно, только нас на понт не возьмешь! Свои мозги имеются!

— Да берите вы себе хоть две Европы! — Начальник планового отдела, стараясь справиться с нервами, гнул свою указку в дугу. — И Солнце с Луной в придачу!

Тут уж подняли ропот светляки:

— Кто дал вам право распоряжаться Божьими светилами? И Европами тоже не бросайтесь! Если добром не договоримся, жребий будем метать!

— Тихо! — внезапно для всех рявкнул Кузьма. — Подняли гвалт, как на Торжище, мать вашу растак! Сидя здесь в четырех стенах, можно решить только один вопрос — идти за Грань или не идти. Все остальные проблемы будем решать в пути. По мере, так сказать, их появления. Сами знаете, что в Шеоле каждый шаг может оказаться последним. Без удачи нам даже до пещер не дойти. А какая может быть удача там, где каждый друг друга подсидеть старается? Людей попрошу подбирать только уживчивых. Если вдруг кто-то сволочью окажется, сам его химерам скормлю. С собой берите все, что душе угодно. Вам же свое добро и тащить. Условие только одно. Когда до сплошных мхов дойдем, все зажигалки и кресала мне сдадите. А то, не ровен час, кому-нибудь взбредет на ум закурить или костерчик разжечь. Потом, если в живых останемся, я вам все верну. Можете не беспокоиться.

Простые и ясные предложения Кузьмы повлияли на враждующие стороны самым отрезвляющим образом. Возможно, мысль о необходимости компромисса подспудно уже созрела в сознании спорщиков, однако никто не хотел уступать первым. Поэтому вмешательство Кузьмы, человека вроде бы постороннего, пришлось как нельзя кстати.

Темнушники перестали требовать невозможного, метростроевцы больше не претендовали на некое исключительное положение, светляки прекратили к месту и не к месту упоминать Писание.

Со всех сторон на Кузьму посыпались вполне дельные вопросы, большинство из которых так или иначе касалось загадочных свойств мха-костолома, а в частности — его реакции на свет, столь опасной для подземных странников.

— По этому поводу есть разные мнения, — ответил он, — но лично я считаю, что таким способом мох спасается от огня. Он же сам по себе горячий, как торф. Представляете, какой может случиться пожар? Тем более что тяга в туннелях получше, чем в печной трубе. Выгорит к едреной матери не только сам мох, но и все, что его породило!

— А что его породило? — Слова, сорвавшиеся с губ Кузьмы чисто случайно, внезапно заинтересовали как светляков, так и темнушников.

— Кабы я знал! Да только просто так ничего не бывает. Гриб без грибницы не вырастет. Вошь без гниды не появится.

— Из ваших слов следует, что мох обладает признаками живого существа, — заметил начальник медотдела.

— Так оно, наверное, и есть. Веко тоже моргает при вспышке света. — Кузьма дотронулся до своего глаза. — Естественная реакция на опасность.

— Такая реакция предполагает наличие рецепторов, механизма прямой и обратной связи между ними, какой-то двигательной системы. Но все наши попытки обнаружить нечто подобное успехом не увенчались. Хотя надо признать, что мох устроен гораздо сложнее, чем растения, заселявшие прежде поверхность земли. Только клеток разных видов в нем насчитывается свыше пятидесяти. Да и не клетки это вовсе, если говорить в общепринятом смысле…

— Хорошо, а как вы сами объясняете поведение мха? — Полемика, бурлившая здесь целый день, была подобна болотной топи: уж если ступил в нее один раз, то скоро тебя затянет с головой.

— Мы полагаем, что здесь имеет место более простая поведенческая реакция, а именно — реакция питания. Вполне вероятно, что в свое время пищей для мха, основной или дополнительной, служили какие-то светящиеся существа.

— Что в лоб, что по лбу, — сказал Кузьма. — Знал я одного умельца, так он с синим светом опыты проводил. И все равно его мох сожрал.

— Вот заладили! Мох и то, мох и се, — проворчал папа Клин. — А без него, между прочим, некоторые Давно бы ноги с голодухи протянули. Это, считай, та Же самая манна небесная. Ты, Индикоплав, лучше скажи, какое отношение ко мху имеют химеры? Есть между ними что-нибудь общее?

— В широком смысле — да. А в узком — нет. Вошь, например, целиком зависит от человека, на Котором паразитирует. Химера же от мха не зависит. Может и сама по себе жить. Хотя и здесь не все просто. Есть такая химера, мы ее между собой точильщиком зовем, так она в тех местах, где чересчур разросшееся слоевище пробкой затыкает туннель, проедает его насквозь. Как бы для вентиляции.

— Для вентиляции?.. То-то я заметил, что там где много мха, вроде бы легче дышится. — Сказано это было с таким видом, словно папа Клин только что совершил эпохальное открытие.

— Пыли там меньше, вот и дышится легче, — бесцеремонно поправил его Кузьма.

Судя по всему, это замечание не понравилось темнушнику, и он (никого при этом не имея в виду конкретно) выразился в том смысле, что дышать порядочным людям мешает не пыль, а некоторые вконец оборзевшие дурогоны.

Между тем совещание почти выдохлось. Все его участники (в том числе и неутомимые метростроевцы) порядочно подустали и хотели побыстрее покончить с этой говорильней, тем более что окончательное решение как бы уже имелось. Оставалось только оформить его надлежащим образом и утвердить.

Усилиями метростроевцев, которые понимали толк в приказах, инструкциях и указаниях, целиком и полностью регламентировавших их жизнь, был рожден документ, названный довольно пространно и слегка коряво: «Совместная декларация полномочных представителей основных общин, временно населяющих подземный мир». Против термина «Шеол» бурно возражали светляки.

Начало похода, целью которого было проникновение за «так называемую Грань», намечалось уже на следующее утро. Такая спешка была связана с тем, что каждый день отсрочки уменьшал шансы экспедиции на успех. Как выразился начальник планового отдела: «Разойтись по домам и вновь собраться — это то же самое, что все начать сначала».

Возглавлял экспедицию совет, в который, помимо Кузьмы, входило по одному человеку от каждой общины. Однако решающее слово оставалось за проводником.

К вящему неудовольствию темнушников, пункт о принципах дележки земной поверхности был из декларации исключен. Вместо него осталась только туманная фраза, гласившая, что «основы будущего мироустройства будут рассмотрены отдельно при участии всех заинтересованных сторон».

Любые материальные ценности, обнаруженные за Гранью, в том числе и оружие, считались общим достоянием и до особого распоряжения дележке не подлежали.

От контактов с аборигенами, предположительно населяющими поверхность земли, предложено было воздержаться.

Начальник медотдела пояснил эту позицию так:

— Еще неизвестно, какие новые болезни появились там за этот срок. После открытия Америки европейцы наградили индейцев туберкулезом, а взамен получили сифилис.

За оставшееся время каждой общине предстояло выдвинуть из своих рядов по три кандидатуры, отличавшиеся выносливостью, самоотверженностью, терпимостью к чужакам (хотя бы относительной), а также имеющие опыт подземных странствий.

Кузьма почему-то не сомневался, что среди участников экспедиции окажутся и его старые знакомые.

Так оно и оказалось.

 

В ПУТЬ

Изнывая от тоски по стае (кто не имел сразу полсотни маленьких преданных друзей, тот не поймет этих чувств), Кузьма проснулся задолго до срока, назначенного для торжественных проводов экспедиции.

Сборы его, как всегда, были короткими — ноги в сапоги, баклагу через плечо, посох в руку.

Однако сегодня встал пораньше не только Кузьма. При встрече летучих мышей с их двуногим вожаком присутствовал Герасим Иванович Змей. Одет он был по-дорожному (то есть к обычной амуниции метростроевца добавились саперная лопатка, моток каната и карбидная лампа, из чего можно было сделать вывод, что начальник отдела техники безопасности примет личное участие в экспедиции или по крайней мере в ее первом этапе).

Вырвавшиеся на волю и почуявшие хозяина, зверьки буквально сходили с ума. Со стороны могло показаться, что туча злобных чертенят пытается растерзать одинокого человека, однако стремительные пике и удары крыльев были всего лишь демонстрацией восторга.

Неизвестно, как долго продолжалась бы эта свистопляска, если бы расчувствовавшийся Кузьма не откупорил баклагу.

Пока зверьки по очереди подлетали к поилке, он внимательно осматривал каждого из них. Скоро стало ясно, что стая уменьшилась сразу на пять голов (хорошо еще, что не пострадала элита, включая Князя, Ведьму и Бритву), несколько летучих мышей серьезно больны и почти все страдают от клещей-пухоедов, чего раньше почти не случалось.

Подозвав Змея, Кузьма сунул ему в руки Бритву, только что отвалившуюся от поилки. Если считать по человеческим меркам, она приняла в себя не меньше литра водяры. И это на последних месяцах беременности! Да еще и без закуски.

— Выбирайте клещей, — приказал Кузьма метростроевцу. — Теперь от здоровья летучих мышей будет зависеть наша жизнь… Да-да, вот эти маленькие насекомые и есть клещи. Только, пожалуйста, поаккуратней.

— Она же шипит! — Змей с трудом удерживал Бритву на вытянутой руке.

— Ничего страшного. Пошипит и успокоится. Особенно если поймет, что ей добра желают.

Сам Кузьма занялся Князем, запаршивевшим даже больше других зверьков, что, впрочем, было понятно — ни один самец не имел столько половых контактов (а значит, и возможности подхватить заразу), как он.

К тому времени, когда со всех сторон стали подтягиваться участники экспедиции, стая, освободившись от паразитов, уже расселась в рядок на верхней балке триумфальной арки, возведенной в честь досрочного окончания прокладки туннеля Большая Голь — Малая Голь.

Чувствовалось, что и гости, и хозяева так толков и не отдохнули. Это ведь только сказать легко: «Выберите лучших» — а на деле попробуй взвесь все достоинства и недостатки каждого отдельно взятого кандидата. Кто-то, может, и вынослив, да труслив. Кому-то в смелости не откажешь и в опыте подземных путешествий, но он на дух не выносит чужаков. Вот и разберись тут!

Юрка Хобота Кузьма заприметил еще издали. Компанию ему составляли два крепких «зубра», похожих друг на друга, как близнецы. (Впоследствии выяснилось, что один из них представляет семью папы Клина, а другой — папы Шатуры.)

Светляки не мудрствуя лукаво сделали ставку на Венедима, в чем Кузьма и не сомневался. Братья по вере, сопровождавшие его, своих лиц принципиально не открывали. Различать их можно было только по габаритам. Как кратко пояснил Венедим, оба славились своей святостью и большую часть жизни посвятили отшельничеству. Тот, что повыше, был молчальником. Тот, что пониже, — целебником, то бишь человеком, понимающим толк во врачевании.

Когда Кузьма проформы ради поинтересовался, каким способом следует лечить понос, целебник ответил, что самое лучшее средство от этой напасти — семь раз подряд прочесть молитву «Ниспошли на мя. Господи, райское благоухание».

Неоригинальны оказались и метростроевцы. В помощь Герасиму Ивановичу Змею они выделили парочку сотрудников отдела снабжения, хорошо запомнившихся Кузьме еще по памятной встрече на Торжище (правое плечо до сих пор ныло).

На каких принципах они собирались строить свои новые отношения с Кузьмой, оставалось загадкой. А ведь в экспедиции был еще и Юрок Хобот, не прощавший не то что обид, но даже косых взглядов. Впрочем, по Шеолу давно ходила шутка, что метростроевец, если ему прикажут, и с химерой ужиться может.

Таковы были девять спутников Кузьмы, намеревавшихся вместе с ним проникнуть за Грань. О том, что все они благополучно вернутся назад, не стоило даже и заикаться. Вопрос был в другом — вернется ли назад хоть кто-нибудь?

Ни одно более или менее серьезное начинание не обходилось у метростроевцев без шумных митингов, непременным участником которых был духовой оркестр, сохранившийся еще со времен Черной Субботы (говоря точнее, сохранились инструменты, а состав исполнителей поменялся почти что полностью).

Вот и сейчас все началось с лязганья медных тарелок, воя труб и грозного рокота барабанов. Летучие мыши, не привыкшие к подобной какофонии, дружно снялись с насеста и отправились на поиски более спокойного места. Один только юный Комарик, захмелевший больше других, выделывал под сводами туннеля замысловатые петли и виражи.

Начальник планового отдела, открывший митинг, произнес какие-то прочувствованные и в то же время ничего не значащие слова, годившиеся для любого другого торжественного случая, например, для прощания с телами героев, дело которых непременно продолжат их друзья и соратники.

Лишь в самом конце выступления прозвучала мысль о том, что преодоление Грани станет для человечества такой же важной исторической вехой, как заселение ариями Евразии и географические открытия шестнадцатого-семнадцатого веков (цепкая была память у начальника планового отдела, до сих пор досконально помнившего курс школьной истории).

Едва он закончил, как вышла небольшая неувязочка — светляки и темнушники рассорились из-за очередности выхода на трибуну. Некоторое время оттуда слышались реплики типа: «Позвольте Божье слово молвить!» и «Не лезь поперек батьки в пекло!»

Конфликт разрешился бросанием жребия. На этот раз удача улыбнулась светлякам, и самый голосистый из них произнес прочувственную проповедь о грядущем торжестве богоизбранной святокатакомбной церкви.

Обиженный и на жребий, и на весь белый свет, папа Клин был краток. В довольно грубоватой манере он пожелал метростроевцам новых туннелей, светлякам — новых катакомб, а своей братве — удачи во всех начинаниях как по эту, так и по ту сторону Грани. Кроме того, он напомнил, что версия о первородности мрака, являющегося как бы изначальным источником всех других стихий, до сих пор никем не опровергнута.

В последний момент вспомнили и о Кузьме Индикоплаве, однако от предложения сказать напутственное слово он наотрез отказался.

Оркестр опять сыграл что-то веселенькое, и участники экспедиции занялись последними приготовлениями — проверяли амуницию, подгоняли лямки рюкзаков, перематывали портянки, а темнушники еще и пили с провожающими на посошок.

На первых порах отряд возглавил Змей, досконально знавший все окрестные ходы и выходы. Предполагалось, что Кузьма возьмет бразды правления в свои руки только на последнем, самом опасном участке пути.

Сначала все шло, как говорится, без сучка без задоринки. Туннель был сухой и просторный. Мох повсеместно отсутствовал. Света хватало с избытком — его давали не только электрические лампочки темнушников и карбидные фонари метростроевцев, но и факелы святокатакомбников.

Князь, догадавшийся, что в услугах летучих мышей никто пока не нуждается, увел стаю на кормежку.

Уже в самом начале похода отряд разбился на тройки, только Кузьма топал отдельно. Когда это ему надоело, он присоединился к светлякам. На шутливое предложение спеть какой-нибудь приличествующий случаю псалом, молчальник ответил выразительным звуком, похожим на шипение змеи, а целебник буркнул что-то начинающееся на «Изыди…».

Не увенчались успехом и попытки разговорить Венедима. На все вопросы он отвечал односложно и как-то сдавленно. Очевидно, присутствие братьев по вере не располагало к откровенности. Поняв это, Кузьма перешел к темнушникам.

«Посошком» у них дело не ограничилось — и сейчас глазки всех троих маслено поблескивали.

— Прими на грудь. За удачное начало и благополучный конец! — Юрок на ходу нацедил кружку водяры, тем самым демонстрируя свое благорасположение к Кузьме. — А о прошлом забудем,

— Приму, — ответил тот. — За хорошие слова как не принять. Но пусть эта кружка будет последней. Здесь не Торжище. Скоро такая лафа кончится, — кивнул он на гладкие стены туннеля. — И уж тогда придется смотреть в оба.

— Думаешь, мы сейчас не смотрим? — горячо зашептал Юрок. — Еще как смотрим! Нельзя метростроевцам доверять. А светлякам тем более. У каждого что-то свое на уме. Не наши люди! Ох не наши!

— Наши или не наши, а мириться с их присутствием придется, — сказал Кузьма с нажимом. — Таков был наш уговор.

— Мы уговор первыми не нарушим, — пообещал Юрок. — Но и всякие козни терпеть не собираемся. В случае чего такой сдачи отвалим! Вспомни, как на Торжище вышло. Вас обоих повязали, а я ушел. Никогда не прощу этих гадов! — Он метнул в сторону метростроевцев злобный взгляд. — Вон тот рыжий, между прочим, меня по скуле звезданул. Эх, не успел я тогда их всех перестрелять!

После этого крайне воинственного высказывания Юрок внезапно успокоился (а может, просто потерял по пьянке нить разговора) и стал описывать прелести оставшегося за Гранью мира, который он представлял себе исключительно со слов папы Каширы, до призыва на военную службу успевшего посетить такие распрекрасные города, как Москва, Электросталь и Люберцы.

— Представляешь, — говорил он, невпопад жестикулируя длинными руками. — Улицы были освещены, и музыка до полуночи играла. Люди пять дней в неделю работали, а два отдыхали. Лакали водяру, играли в карты, баб трахали. Баб тогда было столько, что они мужикам сами на шею вешались. Выбирай любую. Пешком никто не ходил. Из одного места в другое на разных машинах ездили, а иногда даже по воздуху летали. Еды на каждом шагу — горы. И не консервы какие-нибудь, и тем более не мох. Все самое вкусное — грибы, земляные черви, улитки, сало. Не хочешь есть — развлекайся. Танцы, карусели, кино — пожалуйста! Ты хоть знаешь, что такое кино?

— Слыхал от отца. Но представляю смутно.

— И я смутно, — вздохнул Юрок, но тут же опять зажегся. — Ты мне прямо скажи! Как на духу! Попадем мы в тот мир али нет?

— Если и попадем, то ни кина, ни танцев там уже не застанем.

— Скучный ты человек, — скривился Юрок, чье настроение менялось каждую минуту. — Хоть бы успокоил…

— За успокоением ты к светлякам обращайся, — ответил Кузьма. — А я по другим делам спец.

— Знаю я твои дела. — Юрок мрачнел на глазах. — Из порядочных людей дураков делать да химер призывать. Эх, попался я, как муха в баланду!

— Еще не поздно вернуться.

— Поздно! — Юрок аж зубами заскрежетал. — Папа Кашира не простит, если я с полдороги вернусь. У него планы — ого-го! И попробуй только их не выполни. Уж лучше сразу химере в лапы.

— Строгий у вас папа.

— С нами иначе нельзя, — признался Юрок. — Забалуем…

Убедившись, что темнушники начинают трезветь, Кузьма покинул их и догнал тройку метростроевцев, энергично шагавших впереди.

— Здравствуйте! — Рыжий здоровяк, на которого имел зуб Юрок, оскалился в улыбочке.

— Здравствуйте, — сдержанно ответил Кузьма. — Давно не виделись.

— А кто в этом виноват? Меньше надо было с темнушниками якшаться. Нашли себе, понимаешь ли, друзей. — Никаких угрызений совести рыжий метростроевец, похоже, не испытывал, а, наоборот, как бы даже гордился тем, что однажды засунул неуловимого Индикоплава в мешок. — Почаще наведывайтесь в нашу компанию.

— Нет уж, лучше воздержусь. — Кузьма машинально потрогал больное плечо. — Я, собственно говоря, по делу…

— Слушаю вас, — отозвался Змей, печатавший шаг, как на параде.

— Поскольку вы сейчас вроде как за старшего, прикажите убавить освещение. Зачем эта иллюминация? Вполне достаточно одной лампы или одного факела.

— Спасибо за совет. Но хочу напомнить, что руководство у нас коллективное. Приказывать я могу только «налево, направо». — Змей изобразил рукой извивы пути. — А в остальном каждый волен поступать как ему заблагорассудится. Зачем мне лишний раз на скандал нарываться? Тут попробуй только тронь кого-нибудь!

— Раньше-то вы посмелее были, — усмехнулся Кузьма. — Особенно когда меня всякой ерундой попрекали. Да, меняются люди… Но учтите, что с такими настроениями далеко не уйти. Этак нам придется по каждому пустяку отдельное совещание собирать.

— А как вы думаете! Придется.

— Боюсь только, что химеры или потоп не станут дожидаться, пока мы вынесем соответствующую резолюцию.

— Я не против единоначалия, — заверил его Змей. — Но в нашем случае это вряд ли возможно. Тем более что принципы единоначалия противоречат условиям трехсторонней декларации.

Можно было представить, какой раздрай творится сейчас в душе метростроевца, с одной стороны, приверженного принципам единоначалия, а с другой — не привыкшего брать под сомнение букву основополагающего документа.

— Ладно. — Поняв, что говорить здесь не о чем и не с кем, Кузьма стал отставать. — Посмотрим, как наши дела дальше сложатся. Жизнь — штука такая: сама все по местам расставит. Жаль только, что не все до этого момента доживут.

— Куда, кстати говоря, подевались ваши крылатые дружки? — оглянулся Змей. — Что-то последнее время их не видно и не слышно.

— Им сейчас надо побольше летать. Сдувать тюремную пыль с крылышек…

Положение, в котором очутился Кузьма (не по собственной воле, но со своего согласия), нравилось ему все меньше и меньше.

В такой компании даже водяру нельзя было пить а не то что за Грань идти. Людишки подобрались — хуже некуда. Случись какая-нибудь беда (а она обязательно случится), так никто друг другу даже руку не подаст. Не понимают, дураки, что в Шеоле может спасти только взаимовыручка.

Проще всего было бы забрать стаю и при первом удобном случае смыться. Пусть эта разношерстная шатия-братия сама расхлебывает кашу, которую заварили их начальники, бугры и игумены.

Да только как потом от позора спастись? Как свое честное имя от грязи очистить? Как перед людьми оправдаться?

Ведь по Шеолу сразу поползет подлый слушок. Ах, какая сволочь этот Кузьма Индикоплав! Какой душегуб! Какой негодник! Сначала согласился быть проводником, да и не задаром, конечно, а потом бросил доверившихся ему бедолаг на произвол судьбы, сгубил ни за что ни про что!

Тогда уж ни к светлякам, ни к темнушникам, ни к метростроевцам в гости не завернешь. Да и на Торжище не пустят — проклянут. Останется только одно — породниться с милейшим семейством Шишкаревых.

Нет, без невосполнимых потерь из этой ловушки не выбраться. Придется идти до самого конца, каким бы печальным или, наоборот, счастливым он ни оказался. Тот, кто задумал и спланировал это рискованное предприятие, все рассчитал точно.

Хорошо еще, что первый день пути (в плане психологическом — самый трудный) обошелся без серьезных конфликтов, хотя косых взглядов и колких словечек хватало.

Туннель дошел до скальных пород, где метростроевцы намеревались со временем устроить каменоломню, и на этом закончился. Дальше предстояло пробираться извилистыми ходами, руслами подземных рек и норами неизвестного происхождения, в которых мог свободно ориентироваться только Кузьма.

Прогулка окончилась. Впереди намечалось тяжкое и опасное дело. О том, что ожидало экспедицию в самом конце пути, вообще не хотелось думать.

Надо было дождаться чересчур загулявших летучих мышей, и Кузьма завел разговор о ночлеге. В любой иной ситуации могли возникнуть споры, но гранитные стены тупика, в котором оказался отряд, были довольно весомым аргументом в пользу этого предложения. Как говорится, скалу головой не прошибешь.

Перед сном, конечно же, решили подкрепиться. Каждый ел свое, хотя и не забывал коситься на соседей — а что у них вкусненького? Самое обильное угощение оказалось у темнушников, к которым и подсел Кузьма (согласно трехсторонней декларации кормежка проводника возлагалась на участников похода).

— Выпьешь? — Юрок с готовностью отвинтил колпачок своей фляжки.

— Нет, — покачал головой Кузьма. — И вам не советую. Будет у нас еще и повод, и время.

Темнушники переглянулись между собой, но прекословить не стали, что для них было столь же несвойственно, как и леность для метростроевцев. Видимо, понимание всех тягот и опасностей грядущего похода дошло даже до этих забубенных головушек.

Впрочем, ужин прошел в непринужденной обстановке. Ножом вскрыли банку мясной тушенки, на этикетке которой было изображено какое-то рогатое животное, и, дабы уязвить Юрка, стали спорить, кто это — бык или корова.

Юрок отыгрался чуть позже, когда в очередной банке оказались консервированные помидоры и он стал доказывать, что это яйца зубров. Поскольку те, кто родился в Шеоле, никаких овощей отродясь не видели, с такой версией согласился даже Кузьма.

Отходя ко сну, охрану выставлять не стали. Потоп заранее предупредит о себе грозным ревом, а от химер никакая охрана не спасет.

Уже во второй половине ночи, когда все давно успокоились, Кузьма, всегда спавший вполглаза, почуял, что к нему кто-то приближается — не во весь рост и не ползком, а на полусогнутых.

Выставив вперед острие посоха, он спокойно дожидался непрошеного визитера и только в последний момент, когда их разделяло всего шагов пять, опознал Венедима.

— Я здесь, — шепотом произнес Кузьма, а когда светляк осторожно уселся рядом, добавил: — Не спится?

— Спится, — так же шепотом ответил Венедим. — Просто поговорить захотелось.

— Давай. Про кого будешь говорить? Про пророков, про мучениц или про блудниц?

— Когда придет время, поговорим и о них… Тут совсем другое. Честно сказать, не нравится мне это путешествие.

— И мне не нравится, — согласился Кузьма. — А куда деваться? Не с вас ли все началось? Кто первым подал идею покинуть преисподнюю и перейти в царство Божье?

— Игумен. Серапион Столпник.

— Раньше, значит, об этом и речи не было?

— Как тебе сказать… И да, и нет. Душой-то мы всегда к небу стремились. Это плоть нас к обжитому месту привязывала.

— Тогда твоя душа должна сейчас торжествовать.

— Должна, да не торжествует… Я, конечно, поднимаю, что между Писанием и жизнью есть разница. Но чтобы такая! Получается, что путь в царство Божие прокладывают бандиты и безбожники. И не благодать Господня осеняет нас, а злоба и недоверие.

— Тебе-то что… Просто не обращай внимания. Кроме бандитов и безбожников, здесь есть и твои братья по вере. С ними и общайся.

— Хороши братья, которых я в первый раз вижу.

— В словах Венедима была печаль и горечь. — Что-то я не понял… Они светляки или нет? — удивился Кузьма.

— Ты хотел сказать — святокатакомбники? — поправил его Венедим.

— Не придирайся к словам. Считай, что я имел в виду именно святокатакомбников.

— Скорее всего — да. Но лично я их раньше не встречал, могу побожиться. Лиц своих они никогда не открывают, от бесед уклоняются. Но молчальника еще можно понять. А почему молчит целебник? Меня заранее предупредили, что оба они затворники, до последнего времени жившие в строгом уединении. Но раньше я знал всех затворников. Не так уж их и много было. А про этих двоих мне ничего не известно.

— Получается, Веня, что ты такой же одинокий, как и я. Сама судьба ворожит, чтобы мы друг дружки держались.

— Я не одинокий. Со мною Бог. — То, как это было сказано, не оставляло сомнений в искренности Венедима.

— И я не одинокий. — Кузьма поймал в воздухе первую из возвращающихся летучих мышей. А значит, не пропадем…

День начался нехорошо. Метростроевцы недосчитались одного из дорожных мешков и сразу подняли шум. Куда он девался и что именно в нем хранилось, так и осталось тайной, но страсти мгновенно накалились.

Все бросились проверять свой багаж, и случилось то, что в подобной ситуации должно было случиться, — если ищешь возможную пропажу, она обязательно обнаружится. У кого-то исчезла фляга с водярой, у кого-то портянки, у кого-то оставленный на завтра кусок свиной колбасы.

Напрасно Кузьма взывал к благоразумию, напрасно доказывал, что все эти вещи во время ужина просто завалились куда-то и скоро найдутся. Зерна взаимного недоверия, посеянные еще отцами, дали сейчас пышные всходы. За кусок колбасы люди готовы были перегрызть друг другу глотку.

Вместо того чтобы заниматься делом, пришлось собирать экстренное совещание.

— Ваши мешки я искать не буду, — решительно заявил Кузьма, как-никак обладавший правом решающего голоса. — Портянки тем более. Сами виноваты. Не будьте раззявами. А если друг другу не доверяете, впредь выставляйте на ночь сторожей.

Речь эта, по местным понятиям чересчур либеральная, никого не проняла, и с разных сторон посыпались требования о проведении тщательного дознания, о взаимном обыске и о возмещении ущерба. Кузьме пришлось заговорить по-другому:

— Если не хотите идти за Грань, так и скажите! Можете оставаться здесь и обыскивать один другого хоть целый год. Только с теми, кто вас послал, потом сами будете разбираться. И мой привет им передавайте. — Кузьма сделал вид, что собирается уходить.

Это слегка отрезвило конфликтующие стороны.

Юрок схватил его за одну руку, Змей — за другую, а светляк-целебник заступил дорогу. Все трое стали неохотно и неискренне каяться.

— Так и быть, — сказал Кузьма в ответ на настоятельные просьбы остаться. — Поверю вам в последний раз. А теперь собирайтесь. Через полчаса выступаем.

Пронзительный писк Князя как бы подтвердил его слова. Летучие мыши, посланные на разведку еще до подъема, начали возвращаться. Кузьма снова исчез в мельтешений черных легкокрылых тварей.

Вскоре он уже знал, что в сторону далеких пещер где обитали дикие сородичи его зверьков, вело немало путей разной степени сложности и в данный момент все они были свободны от существ, представляющих потенциальную опасность.

Отведав честно заработанной водяры, стая стала дожидаться дальнейшего развития событий.

А Кузьма ожидал, как поведут себя его спутники — возобновят грызню или хотя бы на время укротят свои страсти.

Через четверть часа нашлась фляжка, правда, почти пустая. Спустя еще пять минут — портянки. Затем кто-то из метростроевцев вспомнил, что искомый мешок они забыли захватить с собой еще в момент отправления. Бесследно сгинула только колбаса, что трагедией в общем-то не являлось.

Ровно через полчаса отряд был готов к походу. Теперь предстояло идти гуськом, и Кузьма построил людей так — светляк, метростроевец, темнушник и так далее в том же порядке. Непосредственно за проводником должен был идти Венедим, а шествие замыкал Юрок.

Кузьма специально выбрал маршрут, который обещал быть не самым близким и не самым удобным, где, как ему казалось, вдосталь хватит и крутых спусков, и опасных провалов, и коварных тупиков, и труднопреодолимых узостей.

Ничего, народ подобрался вроде крепкий — выдержат. Зато на баловство ни времени, ни сил не останется. А там глядишь — все само собой наладится. Даже жерновам нужно время, чтобы хорошенько притереться друг к другу.

 

ИЗ ПОБОИЩА В ПОТОП

Ход был такой, что рук в стороны не разведешь, а спину не выпрямишь. Вдобавок сверху сильно капало. Впрочем, по мнению Кузьмы, все это было только на пользу его спутникам — пусть учатся под ноги смотреть, пока такая возможность имеется (мох сюда почему-то еще не дошел, а значит дозволялось ходить со светом).

Ноги скользили на сырых шатких валунах. Особенно опасны были крутые спуски, где каждое неосторожное движение могло вызвать обвал. Такие участки преодолевали по одному под пристальным надзором Кузьмы.

— Если собрался прогуляться по Шеолу, умей контролировать каждый шаг, — учил он. — Прежде чем поставить ногу, семь раз примерься. А глазам своим не веришь — рукой пощупай. Потому что самое страшное в нашем деле — ногу сломать. Это почти всегда смерть, но смерть долгая и мучительная. Сейчас идти трудно, но в темноте будет в десять раз труднее, заранее предупреждаю. Тут уж особая сноровка нужна. Хотя мох и свои преимущества имеет. Упадешь — не расшибешься. Обезножишь — конец будет скорым, особенно если зажигалка при себе имеется. И с голоду во мху не подохнешь. Хоть Дерьмом, да набьешь брюхо. А есть любители «божью смолку» полизать. Она и аппетит, и сон отбивает. Потом как заведенный бегаешь. Правда, ее еще надо Уметь найти. «Смолка» только там появляется, где мох старый и слоевище начинает отмирать.

Слушали его молча, без пустопорожних вопросов и едких реплик — понимали, очевидно, свою полную зависимость от проводника. Даже Герасим Иванович Змей присмирел.

Стая улетела далеко вперед и где-то отдыхала дожидаясь хозяина, один только верный Князь мотался по туннелю туда и обратно, проверяя, все ли спокойно.

Привал устроили в пещере, хотя и тесной, но относительно сухой. За время долгого и тяжелого перехода люди так умаялись, что на дрязги и брюзжание просто не осталось сил. Похоже, что планы Кузьмы понемногу сбывались.

Беспокоило другое — один из темнушников, франтовства ради напяливший перед походом новые ботинки, в кровь стер ноги, а рыжий метростроевец, в свое время причинивший ущерб физиономии Юрка, при падении сильно зашиб крестец. Лучше всего было бы отправить обоих пострадавших назад, но против этого возражали и Юрок, и Змей — баланс сил в отряде сразу бы нарушился в пользу светляков.

Договорились так: окончательное решение по этому вопросу будет принято завтра, по завершении очередного перехода.

Ночевка прошла в общем-то спокойно, и уже в середине следующего дня отряд достиг довольно просторного туннеля, когда-то являвшегося частью старых катакомб. Этим путем частенько пользовались охотники за летучими мышами. Даже название туннелю они дали на свой вкус — Ловчий. Народ это был обстоятельный, лишнего риска не любивший, и поэтому мох со стен почти везде был тщательно содран.

Скоро благодаря стараниям Бритвы был обнаружен довольно вместительный тупичок, именовавшийся у выползков «погребом», где охотники обычно останавливались на ночлег. Тут имелся и запас торфа, и питьевая вода, и даже кое-какие продукты, надежно запечатанные в жестяных банках.

Возможность погреться у костра и поесть горячего так увлекла всех, что привал устроили раньше назначенного срока.

Кузьма, не теряя времени, занялся осмотром пострадавших. Как он и предполагал заранее, самочувствие их ничуть не улучшилось, хотя накануне темнушника заставили сменить обувь, а метростроевца освободили от поклажи.

Не надеясь на помощь светляка-целебника, который все хвори лечил молитвами, крестоцелованием и святой водой, Кузьма сам проткнул свежие волдыри, покрывавшие ступни темнушника, а кровавые мозоли протер водярой.

Что касается расшибшегося метростроевца, то он хоть и крепился, однако ноги переставлял еле-еле.

Оба они превратились в обузу, не только тормозившую отряд, но при определенном стечении обстоятельств (например, при внезапном потопе) грозившую целиком погубить его. Кузьма вновь созвал совещание, и после долгих препирательств калек решено было отправить обратно под присмотром одного из светляков. Тем самым пропорциональное представительство всех общин сохранялось в отряде на прежнем уровне.

Теперь можно было со спокойной совестью отдохнуть, однако судьба распорядилась иначе.

Никто еще не успел толком смежить очи, как в «погреб» ворвалась стая летучих мышей и принялась тормошить Кузьму. Уже по тому, что делали они это молча и остервенело, можно было сразу понять — опасность где-то рядом. Вот только охарактеризовать эту опасность зверьки не могли, что сразу исключало химер, людей и ливневые воды, то есть явления для них вполне привычные.

В Шеоле нет ничего хуже, чем встретиться с чем-то неведомым, особенно если ты находишься в глухом тупике, не оставляющим возможности для маневра. Надо было срочно возвращаться в Ловчий туннель, представлявший собой лишь ничтожную часть необъятного лабиринта, созданного здесь многими поколениями древних градостроителей.

Велев погасить все источники света, кроме единственного факела, нести который было доверено Венедиму, Кузьма повел отряд к выходу. Летучие мыши вились вокруг, изрядно мешая людям, один только Князь пристроился на плече у Кузьмы.

Туннель тонул во мраке и полнился тишиной. Было совершенно не ясно, с какой стороны приближается опасность. Пришлось вновь послать на разведку летучих мышей, предварительно укрепив их дух обильной дозой водяры.

Вернулись зверьки запуганными и озадаченными, да еще и не в полном составе — пропали Забияка, Монька и Краля. Ответ перед Кузьмой держал Князь, судя по поведению которого, опасность надвигалась чуть ли не со всех сторон.

Теперь оставалось только затаиться и надеяться на лучшее. Ощущая значимость момента, темнушники приготовили самопалы, светляки — топоры, а метростроевцы — монтажные пистолеты, метавшие массивные стальные гвозди, запросто пробивавшие дюймовую доску.

Светляк-молчальник вдруг толкнул Кузьму в бок и указал пальцем вправо. Прислушавшись, тот действительно различил какие-то звуки, мало-помалу превратившиеся в глухое, невнятное бормотание.

Что за черт! Похоже, голоса принадлежали людям. От сердца немного отлегло. Скорее всего это были охотники за летучими мышами, по случаю успешного похода упившиеся до скотского состояния. Неудивительно, что стая не опознала в них людей.

Но почему тогда они двигаются без света? Что-то здесь не так…

Кузьма забрал у Венедима факел и, выждав немного, швырнул его навстречу приближавшейся толпе. Огненная комета, к счастью, никого не задела, но в неверном, колеблющемся свете стали одна задругой проступать человеческие фигуры.

— Мать честная, кто это? — удивился Юрок.

— Огради нас, Господи, от козней диавола! — зашептал Венедим. — Опали, яко молния, всех врагов наших, зримых и незримых!

Даже Кузьме, излазившему почти весь Шеол, стало как-то не по себе.

Впереди, немного опередив остальных, выступала женщина дикой наружности. Остатки одежды, не скрывавшие тощих, отвислых грудей, истлели до такой степени, словно их не снимали по крайней мере лет десять. Одна нога была боса, на другой сохранилась какая-то невообразимая опорка. Тусклый свет факела не позволял рассмотреть многих подробностей, но создавалось впечатление, что лицо женщины имеет чугунно-серый оттенок, а глаза давно вытекли, превратившись в воспаленные ямы.

Следом шагал мужчина — голый, похожий на скелет, заросший огромной всклокоченной бородой. Случайно наступив на факел, он поднял его, ухватив за горящий конец.

В Шеоле всегда хватало разных безумцев, но это было что-то особенное. Казалось, что по туннелю движется толпа мертвецов, покинувших свои могилы и объединившихся для какого-то злого дела. Звуки которые они непрерывно издавали, походили на кваканье лягушек, населявших дальние подземные озера.

Интуиция, никогда не подводившая Кузьму, подсказывала, что эти страшилища появились здесь не случайно, что они чуют людей, затаившихся в тупичке, и питают к ним дремучую, необъяснимую ненависть.

Неизбежная стычка не обещала отряду ничего хорошего. Слишком многочисленны были чужаки и слишком мало в них было человеческого. Таких не уговоришь, не напугаешь.

— Это, наверное, те самые здухачи, существование которых вы так упорно отрицали, — сказал Змей.

— Может быть, — ответил Кузьма. — Но лично я вижу этот сброд впервые.

Одна из летучих мышей, вконец перепугавшись, попыталась проскользнуть над подступающей толпой, однако женщина с нечеловеческим проворством успела перехватить ее в полете. Зверек, от которого в следующее мгновение остались только клочья, даже пискнуть не успел.

— Надо уходить тем же путем, каким мы пришли сюда, — сказал Кузьма. — Только за него я более или менее спокоен.

— А если этим попробовать? — Змей показал ему аммонитную шашку, из которой торчал короткий кусок огнепроводного шнура.

— Опасно. Свод здесь слабый. Может всех завалить. Надо уходить назад… Быстро! — Кузьма стал выталкивать людей в туннель. — Венедим, пойдешь первым! Юрок, прикрывай нас сзади!

Здухачи (если это были именно они) никак не прореагировали на поспешное отступление отряда. Поступь их оставалась все такой же мерной, а бормотание столь же монотонным. У мужчины, подобравшего факел, уже занялась пламенем борода.

Бежать во все лопатки не позволяла тяжелая поклажа, да и калеки, которых приходилось тащить буквально на руках, порядком ограничивали скорость передвижения. В стенах туннеля тут и там зияли норы, ведущие неведомо куда, но до той единственной, которой они пришли сюда, было еще добираться и добираться.

— Эх, не успеем! — прохрипел Кузьма, державшийся вместе с Юрком в арьергарде. — Надо было сразу деру давать!

— Кто же знал, — посочувствовал ему темнушник. — Сам ведь говорил, что раньше в такой переплет не попадал.

Дела были и так плохи, а тут еще стая, метавшаяся I под потолком, возвестила о новой беде. Затем раздался выкрик Венедима. Его факел погас, зато загорелось сразу несколько карбидных фонарей. Саданул самопал, обдав всех густым дымом и запахом серы.

Впереди уже вовсю шла свалка, и Кузьма понял что отряд наскочил на другую толпу здухачей, hi менее многочисленную, чем первая.

— Не бздимо! — Юрок выхватил пистолет, доставшийся ему от Фуцела. — Как-нибудь прорвемся!

— Подожди! — остановил его Кузьма. — Патроны нам еще пригодятся! Справимся и так. Они же безоружные.

Однако вскоре Кузьма пожалел о своей самонадеянности. Здухачи сражались с остервенением диких зверей, пуская в ход что ни попадя — камни, зубы, ногти, кулаки.

На него набросилась какая-то мосластая стерва и впилась зубами в плечо (метила, наверное, в шею, да немного промахнулась). Хорошо еще, что Кузьма успел выставить вперед посох, пробивший грудную клетку здухачихи насквозь. Впрочем, борьба после этого не прекратилась, и ему пришлось выдержать еще несколько отчаянных атак. Успокоилась эта ведьма лишь после того, как топор светляка-целебника раскроил ей голову.

Отряд спасло только то, что залпы самопалов, заряженных рубленым свинцом, свалили первые ряды нападавших, отделив людей от здухачей своеобразной баррикадой, труднопреодолимой для любого создания, знакомого со страхом смерти.

Надо было бы хоть немного передохнуть и разобраться с собственными потерями, но времени не оставалось даже на это. Здухачи, продолжая монотонно квакать, бесстрашно карабкались через тела собратьев. Направленные на них лучи фонарей вырывали из мрака жуткие, бесчувственные, словно бы отлитые из чугуна лица — лица существ, давно переставших быть людьми и превратившихся в слепое оружие, подвластное чужой воле.

В двух десятках шагов от места схватки находилось устье норы, куда мог бочком протиснуться человек средней комплекции. Кузьма успел заранее удостовериться, что оттуда тянет сквознячком. Конечно, эта нора могла привести куда угодно, даже в самое логово здухачей, но иного пути к спасению не имелось, тем более что ряды врагов должны были удвоиться в самое ближайшее время.

— Все, Кто хочет жить, за мной! — крикнул Кузьма, медленно отступая назад.

Первыми его поняли летучие мыши и одна за другой проскользнули в спасительную нору. Туда же Кузьма заталкивал подбегающих людей, каковых оказалось всего семеро. Здухачи преследовали их по пятам.

— Давай сюда взрывчатку! — крикнул он Змею.

— Не боитесь заживо в могилу лечь?

— Авось и повезет, а иначе все равно одним местом накроемся!

В нору уже протискивался здухач, весь обросший черной шерстью, свалявшейся от грязи в сосульки. Наткнувшись на ствол монтажного пистолета, он попытался прикрыться ладонью, которую Змей тут же приколотил к его лбу двумя увесистыми гвоздями.

Кузьма тем временем уже зажег запал аммонитовой шашки, предварительно укоротив его вдвое. Когда по всем расчетам до взрыва оставалось секунд десять-двенадцать, он выбросил шипящую и брызгающую искрами шашку в туннель, а сам устремился вслед за Змеем, энергично улепетывающим подальше от этого места.

Взрыва Кузьма почти не слышал, зато получил такой пинок ударной волной в спину, что без всяких усилий со своей стороны настиг Змея, до этого выигрывавшего не меньше десяти шагов.

Вскоре стало ясно, что погони можно не опасаться. Взрыв, возможно, и не обрушил стену туннеля, но зато плотно запечатал устье норы.

Юрок, которого они через некоторое время догнали, покосившись на Змея, буркнул:

— Говоришь, последнюю шашку давным-давно использовали?

— Во-первых, говорил это не я. Во-вторых, вы ослышались. Речь, наверное, шла о предпоследней. А последняя — вот она! — Метростроевец принялся руками разгонять дым, наполнявший нору.

Привал устроили за первым же поворотом, благо там имелась глинистая впадинка, полная сравнительно чистой воды. То, что оба калеки погибли или попали в руки здухачей, уже ни для кого не было тайной. Ничего не поделаешь — в ситуации, когда жизнь от смерти отделяют всего лишь доли секунды, беднягам просто не хватило расторопности. Для Шеола это была обычная история.

Раны, к счастью не опасные, получили почти все. Венедиму камнем рассекли лоб, светляку-целебнику сломали указательный палец. Змею в кровь исцарапали лицо, а Юрку едва не выбили глаз, сейчас быстро заплывавший багровой опухолью. У самого Кузьмы саднило прокушенное плечо.

— Что же это за твари такие? — кипятился Юрок, прикладывая к глазу холодный булыжник. — И откуда, спрашивается, они здесь взялись?

— По рождению это скорее всего люди, — сказал Кузьма. — А вот откуда они взялись, я бы и сам хотел знать.

— Если они люди, то почему накинулись на нас, как мухи на парашу? Что мы им — жить мешаем? Шли бы своей дорогой, пентюхи чеканутые!

— А знаешь, как наши предки одолели когда-то волков, очень опасных и многочисленных хищников? — спросил Кузьма.

— Не знаю и знать не желаю! — огрызнулся Юрок. — Мой предок белую горячку одолеть не мог, отчего и загнулся!

— Нет, ты послушай, это интересно, — продолжал Кузьма. — Из маленьких волчат они со временем вырастили собак-волкодавов, которые в конце концов почти сжили со света свою бывшую родню.

— Хотите сказать, что кто-то специально выращивает здухачей для охоты на людей? — поинтересовался Змей.

— Может, и не специально… Я точно не знаю. Но ведь где-то же они таились до этого момента! Такую толпу еще прокормить надо.

— Особо закормленными их не назовешь. А таиться они могли где угодно. Даже за Гранью, — высказался Змей.

— Ну уж нет! — решительно возразил Юрок. — Столько грязи, сколько на них было, за Гранью не найдешь! Наши они, здешние!

— Верно, — поддержал Юрка другой темнушник. — Воняло от них подземельем. И слепые все были, как кроты.

— Ничего себе слепые! — возмутился метростроевец, недавно потерявший товарища. — Зубами-то норовят в глотку вцепиться, а не куда придется! И когда их рубили, ужом извивались!

— Я одного мужика вроде узнал, — неуверенно сообщил темнушник. — Видел его раньше на Торжище. Давно, правда. Но очень уж рожа приметная.

— У меня тоже создалось впечатление, что кое с кем из здухачей мне приходилось прежде встречаться, — сказал Змей. — Хотя ручаться не могу. Темнота, знаете ли… Нервная обстановка к тому же.

— При ваших-то заботах память на лица должна быть идеальная, — заметил Кузьма.

— Увы, хвалиться нечем, — вздохнул Змей и тут же перевел разговор на другую тему: — Вы бы лучше послали свое зверье на разведку. А то, не ровен час, здухачи к нам с другой стороны подберутся.

— Про это моему зверью, как вы выразились, напоминать не надо, — ответил Кузьма. — Пока все окрест не обшарят, назад не вернутся.

— Умная скотинка… — произнес Змей не то с одобрением, не то с завистью.

— Весьма. Да и дрессировка в пяти поколениях подряд кое-что значит.

— Жаль только, что они спиртным злоупотребляют, — и это говорил человек, еще недавно грозивший уничтожить всю стаю под корень.

— Ничего страшного. Водяра на их поведение почти не влияет. Это только у захмелевшего человека вся дурь наружу прет.

Несмотря на усталость, спать не ложились — ожидали, с чем вернется стая. Дабы скоротать время, темнушники начали рассказывать анекдоты.

Как светляки, так и метростроевцы про такую форму устного творчества отродясь не слыхивали и потому оценить ее должным образом не могли. Да и анекдоты у темнушников были очень уж мрачные, больше похожие на детские страшилки.

Юрок, например, выдал такую историю:

— Подрались, значит, по пьяному делу два дружбана. Загасили друг друга вглухую. Насмерть то есть, хотя сами этого, конечно, понять не успели. Вот один из них вроде очухался и видит — сумрачно как-то вокруг, уныло и, главное, паленой резиной пахнет. Тут и там костры полыхают, а возле костров увиваются рогатые и хвостатые работнички. Пекло, короче говоря, чего он в общем-то и ожидал для себя со временем. Встал этот добрый молодец на ноги, осмотрелся и спрашивает у ближайшего черта:

«Чем это у вас так воняет? И почему дым от костра такой черный?» Можно подумать, что в преисподней хризантемами должно пахнуть! Черт ему и отвечает: «Это с твоего напарника галоши забыли снять. Ступай и ты вслед за ним».

— А вот еще был случай! — подхватил второй темнушник. — Я бы сказал, аналогичный. Попал один мужик в ад. И поскольку нагрешил он в жизни не очень сильно, то получил возможность сам себе кару выбрать. Все обошел — нигде не нравится. Там жгут, там колесуют, там в лед вмораживают. Приятного мало. Потом видит — огромная яма с дерьмом! Представляете, сколько черти могли насрать от сотворения мира до наших дней. В дерьме этом, окунувшись по шею, сидят ребята, дымят сигаретами и разные байки травят, вроде как мы сейчас. Дерьмо, конечно, вещь незавидная, но все же лучше, чем смола. Да и компания подобралась веселая. Вот наш мужик и залез туда. Только успел закурить да с ребятами перезнакомиться, как невесть откуда появляется главный черт и командует: «Прекратить болтовню! Ныряйте с головой! Следующий перекур через тысячу лет!»

Так и не дождавшись от слушателей слов одобрения, темнушник слегка обиделся.

— Не нравится про ад? Тогда я сейчас про рай расскажу. Помер один монах…

— Нет уж, не надо! — запротестовал светляк-целебник. — Нам такие истории слушать не пристало. Лучше что-нибудь поучительное расскажите. Например, про то, как вы порох делаете.

— Ишь чего захотел! — ухмыльнулся темнушник. — Это тайна. Мы ее даже не всем своим доверяем.

— Мне вот какая мысль пришла… — задумчиво произнес Змей. — Ведь наладить производство пороха не сложно. Все, что надо, под рукой имеется. И сера, и селитра, и древесный уголь. А что будет, если изготовить пороха побольше, этак тонн пять, и рвануть непосредственно под Гранью? Как вы думаете? — Вопрос относился к темнушнику, смутившему всех анекдотом про адскую яму с дерьмом.

— Ничего я не думаю, отцепись! — почему-то сразу осерчал тот. — Для других свои подколочки побереги! А то я тебя так подколю…

— Все, успокоились! — Кузьма прикрыл рот темнушника ладонью. — Я сам скажу, что будет. Если после взрыва образуется яма глубиной в десять метров, то Грань опустится вниз на эти самые десять метров. А если на все пятьдесят расстараетесь, то и Грань станет ближе к нам на пятьдесят метров.

— Вы уверены? — Змей покосился на Кузьму.

— Конечно! Грань как воздух. Как его ни гоняй, а прочь не прогонишь. Грань — и на самой высокой горе, и в самой глубокой яме.

— Вы такие заявления раньше срока не делайте, — поморщился метростроевец. — Отобьете нам всю охоту вылезать на поверхность.

— Я здесь при чем? Вам эту охоту здухачи да химеры и без меня отобьют. День всего прошел, а двух человек как не бывало! Что уж дальше будет? Ведь до пещер еще идти и идти.

Змей собрался возразить, но в этот момент из мрака появилась стая. В свете факелов крылья летучих мышей отбрасывали на стены огромные жутковатые тени.

Сначала к Кузьме был допущен Князь, чьи воздушные танцы, сопровождаемые писком, несли в себе больше информации, чем косноязычные разглагольствования какого-нибудь метростроевского начальника.

После того как вожак стаи был отпущен с миром, наступила очередь других наиболее смышленых зверушек.

Вести были не ахти какие веселые, однако очередную порцию водяры стая заработала честно.

— Ну как там? — Змей от нетерпения не мог усидеть на месте. — Есть новости?

— Есть, — заверил его Кузьма.

— Плохие или хорошие?

— И те, и другие.

— Поподробнее можно?

— Даже нужно. Плохая новость состоит в том, что вокруг шляются и здухачи, и химеры, и люди, и еще черт знает кто. Что касается хорошей новости, то снаружи начинается ливень, который вскоре смоет всю эту нечисть.

— И заодно утопит нас, — добавил Юрок.

— Само собой, если мы останемся здесь. Хватайте барахло и все за мной. Попробуем забраться как можно выше.

Даже стоя с закрытыми глазами, лицом к каменной стене, Кузьма мог детально представить себе структуру окружающего пространства начиная с самых глубоких уровней, где не жили даже крысы, и кончая канализационными коллекторами и теплотрассами, чьи смотровые колодцы самым непосредственным образом соприкасались с загадочной Гранью.

Вот и сейчас он попробовал нарисовать в уме схему подземных коммуникаций, окружавших отряд запутанной многослойной сетью. До карстовых пещер отсюда было не так уж и далеко, но сейчас об этом маршруте не стоило и думать. Надо было с максимальной скоростью выбираться наверх, к поверхности земли, туда, где ливневые воды лишь ласково журчат, собирая силы для того, чтобы неудержимыми потоками обрушиться в недра Шеола.

Для обители Света, Торжища и других обжитых мест, обеспеченных надежными дренажными системами, потоп особой опасности не представлял. Ничего не угрожало и химерам, которым, как и тараканам, все было едино — что вода, что рудничный газ, что иприт-люизит.

А вот всякой другой подземной братии придется туго. Достанется и здухачам, и одиноким бродягам, и даже охотникам за летучими мышами, если таковые ведут сейчас свой грязный, много раз запрещавшийся промысел.

Стая уже успела доложить Кузьме, что нора, в которой они сейчас находились, для целей спасения совершенно бесперспективна, но в ней имеется немало ответвлений, с разной степенью наклона уходящих вверх.

Надо было спешить. Главным врагом (исключая потоп сам по себе) для Кузьмы и его спутников было сейчас время.

Первый шурф (а под землей все, что идет сверху вниз, называется шурфом или дудкой) был почти вертикальным, и одолеть его можно было только с помощью специального спелеологического снаряжения (такого добра досталось Кузьме в наследство немало, да только он все давно раздарил или промотал).

Второй шурф мало чем отличался от первого, и лишь третий вселял кое-какие надежды. Правда, изнутри его сплошь покрывал толстый слой мха.

— Слушай меня внимательно. — Кузьма отшвырнул свой факел подальше. — Сейчас придется попотеть. Но ничего страшного, душ нам обеспечен. Подъемчик предстоит крутой. Да и идти придется без света. Мох скоро намокнет и станет скользким. Если не сможете устоять на ногах, то ползите. Цепляйтесь за мох чем угодно. Хоть зубами. В особо сложных случаях втыкайте в мох нож, палку, лопату. Это я вам говорю на самый крайний случай. Скорее всего мы доберемся до безопасного места еще до начала потопа. Порядок движения прежний. Кого я окликну, пусть отзывается. Источниками света не пользоваться. Ни под каким предлогом! Если какой-нибудь гад хоть искру высечет, я его и на том свете найду. А теперь мне нужна длинная веревка.

— Повеситься? — с присущим для темнушникоя юмором поинтересовался Юрок.

— Нет, яйца почесать! Тьма — штука коварная. Потоп — тем более. Чтобы нам друг друга не потерять, придется всем обвязаться одной веревкой. Это старое правило, но ничего лучшего пока никто не придумал.

Подходящая веревка нашлась у метростроевцев, которые вообще были экипированы на зависть остальным. Зато темнушникам не нашлось равных в вязании узлов. В этом деле они уступали только выползкам. Не прошло и пары минут, как отряд в буквальном смысле слова соединился (для жизни или i смерти — вот в чем вопрос!).

Проблемы возникли только со светляком-молчальником, который наотрез отказался встать в общую связку.

— Это его дело! — махнул рукой Кузьма. — Пусть один идет. Если и пропадет, сам будет виноват.

Воздух в шурфе уже приобрел ту сыроватую свежесть, которая всегда предшествует большому потопу. Появился, правда, и какой-то незнакомый едкий запашок, но на такую мелочь не стоило обращать внимания.

Конечно, карабкаться вверх — это не то же самое, что вышагивать ровненькой дорожкой. Тут каждое кило поклажи покажется пудом, а дышать придется не носом, а широко открытым ртом. Тут о коротенькой передышке будешь мечтать как о неземном блаженстве. Тут каждый явит свою истинную цену (и не только в смысле физическом).

Сначала Кузьма при каждом шаге опирался на посох, но потом пошел свободнее, полагаясь только на железные шипы своих сапог. Стая рыскала где-то впереди, давая знать о себе пронзительным писком. Князь несколько раз возвращался к хозяину и, присев на его плечо, сердито хлопал крылом по затылку — поторапливайся, мол, если жизнь дорога.

Кузьма после этого обычно ускорял шаг и, приложив ладонь рупором ко рту, кричал своим спутникам:

— Веселее! Ноги чаще переставляйте! И не натягивайте веревку! Веревка должна быть свободной!

Венедим, бывший в связке вторым, ни с того ни с сего спросил у Кузьмы:

— Как у тебя на душе? Кошки не скребут?

— Почему у меня на душе должны кошки скрести? — Вопрос светляка озадачил бывалого выползка.

— Нельзя видеть смерть и не страдать душой.

— Ах, вот ты о чем!.. Здухачей пожалел. Так ведь они не люди.

— Откуда это известно?

— Все так говорят.

— Много лет назад, в последнюю пятницу перед Пасхой народ израильский говорил, указывая на Спасителя: «Он должен умереть, потому что объявил себя сыном Божьим. Распни его, распни». А потом многие каялись.

— Сравнил тоже… Ты не забывай, что здухачи хотели убить нас. Мы только защищались.

— Это, конечно, серьезный довод. Но душа-то все равно ноет…

— Хлебни водяры, и все пройдет.

— У меня и без водяры ноги подкашиваются.

— Тогда меньше говори. Береги дыхание.

По представлениям Кузьмы, они преодолели уже добрую треть пути. Плохо было то, что штрек шел не по прямой, а по спирали, словно кто-то ввинтил здесь в землю огромный штопор и потом аккуратно извлек его назад.

Интересно, а откуда вообще берутся эти вертикальные или почти вертикальные норы, всегда покрытые изнутри матерым мхом? Ведь некоторые из них достигают самого дна Шеола. Людям они без надобности. Химеры землю рыть не умеют. Вода такой длинный и узкий колодец не промоет.

А если это сам мох вгрызается в земную твердь, точно так же, как корни травы буравят грунт, а кровеносные сосуды прорастают сквозь человеческую плоть?

Но у корешков есть вершки, а у сосудов — сердце. Ради чего тогда старается мох? Как выглядит то, чему он служит?

Мысль, конечно, была занятная, но на отвлеченные размышления сейчас просто не хватало времени. Где-то наверху, наверное, уже хлестал дождь, о котором, как и о многом другом, Кузьма имел представление только с чужих слов.

А как хотелось бы когда-нибудь увидеть все это: и бездонные небеса, и плывущие по ним тучи, и воду, изливающуюся с высот на землю. Какая там вода? Как она выглядит? Ведь даже в Шеоле вода разная. На верхних уровнях легкая, прозрачная, ленивая, стоящая лужами. А внизу — тяжелая, мутная, бешеная, соединяющаяся в стремительные потоки, капли которых разят, как пули, и чей грохот ясно слышен даже сквозь толщу земли и камня.

Но в любом случае Грань для воды не преграда. Как и для воздуха. Теперь сюда можно добавить еще и летучих мышей. А может ли присоединиться к этой компании человек? Поживем — увидим. Если только уцелеем сегодня…

Скоро Кузьма почувствовал, что мох, всегда тянувший воду как губка, начинает постепенно увлажняться.

— Эй, не зевайте! — крикнул он. — Сейчас станет скользко… Юрок, как там катакомбник себя чувствует? Не отстал еще?

— А я знаю? — отозвался темнушник. — Он же молчальник, его не спросишь. Сопит кто-то сзади. Может, человек, а может, химера.

Идти становилось все труднее — при каждом шаге ноги чуть отъезжали назад. Пришлось снова пустить в ход посох.

— Что-то глаза щиплет, — пробормотал Венедим.

— От пота, наверное, — ответил Кузьма, хотя и сам ощущал что-то неладное.

Запах, впервые давший о себе знать еще внизу, Перед входом в штрек, теперь усилился. С чем его Можно было отождествить? Разве что с самой паршивой водярой. Или с раздавленным клопом. А точнее всего — с прокисшей похлебкой.

Летучие мыши куда-то пропали и уже ничем не давали о себе знать. Идущие в связке люди все чаще спотыкались и падали (темнушники при этом вспоминали чью-то блудострастную мать, метростроевцы — черта, а светляки — свои собственные грехи). Кузьма сорвал голос, уговаривая спутников идти быстрее и не натягивать зря страховочную веревку.

— Кусается, бляха-муха! — воскликнул темнущник, шагавший в середине связки.

— Кто кусается? — переспросил Кузьма, внутренне готовый к любым неприятным сюрпризам.

— Мох! Не кусается, а жжется, — поправился темнушник.

Кузьма кончиками пальцев тронул хлюпавший под ногами мокрый мох и в самом деле ощутил легкое жжение. Новое дело! С такими фокусами ему еще не приходилось сталкиваться. Похоже, ожидается не просто потоп, а потоп ядовитый.

На сей раз он обратился к отряду без крика, что называется прочувствованно:

— Братва, товарищи, христиане! Я понимаю, что вы все устали, но давайте поднажмем. Уже мало осталось.

Глас его был услышан.

Отряд дружно поднажал, но половина его при этом не удержалась на ногах. Как говорится, и хочется в рай, да грехи не пускают. Хорошо еще, что Кузьма успел утвердиться на своем посохе и кое-как удержал связку.

Слоевище мха ощутимо разбухло, принимая все новые и новые порции влаги. От едких испарений не только слезились глаза, но и першило в горле. И тем не менее отряд упорно карабкался вверх. Люди понимали, что штрек — это только путь к спасению и если его не пройти до конца, он превратится в могилу.

Все помыслы Кузьмы были сосредоточены на одном — одолеть этот проклятый подъем. Донимала усталость, пропала куда-то стая, а тут еще мерзкий кислый запах расстроил обоняние. Сейчас он не смог бы даже сказать, сколько шагов осталось до конца штрека — сто или тысяча.

Люди окончательно выбились из сил, и Кузьме приходилось тащить их за собой чуть ли не волоком. Такого не выдержала бы долго ни одна рабочая скотина.

Внезапно кто-то догнал его и, обняв за плечи, стал рядом. Судя по одежде и некоторым другим приметам, это был светляк-молчальник, до сей поры державшийся где-то сзади.

Вот и говори потом, что Божьи люди зажрались и отвыкли от настоящей работы! Этот-то молодцом оказался — и сам в грязь лицом не ударил, и на выручку вовремя пришел.

Тащить связку на пару оказалось куда как легче, тем более что светляк оказался двужильным. Совместными усилиями они выволокли вконец изнемогших людей в горизонтальный туннель, где воняло еще сильнее, чем в штреке, но ливневые воды уже не представляли смертельной опасности.

— Только не ложитесь! И даже садиться не смейте! — уговаривал Кузьма своих спутников. — А не то сожжете себе все мужское хозяйство! Детей не будет!

— На фига мне дети! — прохрипел Юрок. — Я после такой прогулочки в монахи запишусь.

— А чем ты в монастыре будешь малую нужду справлять? — назидательно произнес Кузьма, ощупывая стенки туннеля.

Везде был мох, а значит с огнем придется повременить. До поверхности, а заодно и до Грани, отсюда было рукой подать — метров двадцать, не больше.

Потоп должен был начаться с минуты на минуту, и Кузьма, даже не дав людям как следует отдышаться, повел их подальше от шурфа. Посох он использовал сейчас по прямому назначению — тщательно обстукивал им все, что попадалось на пути.

Вскоре Кузьма нашел то, что искал, — довольно вместительную нишу, отстоящую от дна туннеля примерно на высоту человеческого роста.

— Забирайтесь сюда, — сказал он, останавливая отряд. — Лучшего места нам все равно не найти.

Легко сказать — забирайтесь!

Попробуй заберись на такой насест, если ноги почти не держат, руки висят как плети, а спина прогибается под тяжелым грузом.

Хорошо хоть, что светляк-молчальник вновь оказался рядом. Вдвоем с Кузьмой они подсадили людей в нишу, а уж те потом втащили их наверх.

Венедим еще не успел сотворить благодарственную молитву, а Юрок — обматерить свою разнесчастную судьбу, как вкрадчивое бульканье поднимающейся воды перешло вдруг в зловещий гул приближающегося потока, который, прокатившись мимо, с воем и грохотом обрушился в штрек.

К счастью, примостившихся в нише людей всего лишь обдало брызгами.

 

ЧТО НИ ШАГ, ТО НОВЫЕ ПОТЕРИ

Потоп длился так долго, что кое-кто из спутников Кузьмы даже успел соснуть. Ничего не поделаешь — усталость брала свое.

Вода спала столь же стремительно, как и появилась (впрочем, спала она только здесь, наверху, в двух шагах от поверхности земли, а внизу сейчас, наверное, творилось невесть что). Однако Кузьма попросил не торопиться. По его мнению, путешествие можно было продолжить лишь после того, как мох хорошенько просохнет.

В его словах был резон. Дождевая вода, неизвестно почему вдруг изменившая свои свойства, привела в негодность почти всю обувь. В более или менее приличном состоянии остались лишь сапоги Кузьмы, которыми было впору адскую смолу топтать, да ботинки темнушнйков, снабженные толстенными подошвами.

На счастье, в поклаже метростроевцев нашлась запасная обувь, которой они поделились и со светляками (не за так, конечно, а за добрый шмат сала и парочку копченых колбас).

Распределиться по принципу землячества не позволяли размеры ниши, и все сидели вперемешку. Кузьма оказался зажатым между Венедимом и Змеем. Метростроевец, не теряя времени даром, продолжал преспокойно дрыхнуть, а Кузьма с Венедимом завели, что называется, задушевный разговор.

У одного душа болела за стаю, у другого — за Родную обитель.

— Да ничего с ней не сделается, — успокаивал светляка Кузьма. — Бывал я в вашей дренажной системе. Там целый океан поместится.

— Я не этого боюсь. Пьем-то мы, если разобраться, ту самую воду, которую небеса посылают. А это не вода, а отрава. Как бы от нее люди не захворали.

— Все в руках Божьих. Сам же говорил, что без его ведома и пылинка не упадет.

— Я тебе о другом говорил. Про то, что добро и зло насылаются нам не только как воздаяние, но и как испытание.

— А чем в этом смысле был Всемирный потоп?

— Конечно же, воздаянием. Бог ниспослал его на людей за растленность и злодейства, коими пере полнились земные пределы.

— Допекли, значит, людишки своего Создателя. Достали милосердного… А теперь, Веня, послушай, что я тебе скажу. Бога пока оставим в покое. Нельзя же его, родимого, все время теребить. Представим, что где-то обитает высшее создание, столь же могущественное, как и Царь небесный. Нет, ты меня не перебивай! Я сказал — представим… Про облик его ничего не известно, но, во всяком случае, это не старец с растрепанной бородкой. Люди ему, естественно, побоку. Оно со светилами на равных. И вот это создание или какая-то его часть овладевает землей. О причинах и целях этого события не мне судить. У муравья свои проблемы, у высшего создания — свои. Возможно, оно просто присело отдохнуть и походя, даже не заметив, задавило всех, кто обитал на поверхности. Подземные жители уцелели чисто случайно. Прошло столько-то лет, и все вроде бы утряслось. Существует такое явление, как Грань. По одну ее сторону мы пристроились, по другую — высшее создание. Какое-то взаимное влияние, конечно, имеется. В нашем случае это мох-костолом, химеры и так далее. Но это не смертельно, можно приспособиться… И вдруг ситуация резко меняется. Химеры перерождаются в каких-то совершенно невообразимых чудовищ. Невесть откуда появляются здухачи, раньше упоминавшиеся разве что в легендах. Обыкновенная дождевая вода становится ядом. Нас явно решили за что-то наказать, а может, и вообще со света сжить. Вопрос — за что? Чем таким, интересно, мы допекли высшее создание? Не растленностью же своей и не злодействами. Ему на это начхать! И вот я думаю, а не метростроевцы ли здесь виноваты? Сверлили они свою дырку и случайно задели нынешнего владыку земли. На пемзу они, видишь ли, наткнулись! Какая, к хренам, пемза в наших краях! Да еще в могильном кургане… Шкура это была чья-то. Или любимая мозоль. Неужели из-за такой мелочи мы сейчас и страдаем?

— Я не совсем понимаю, о чем идет речь, — произнес Венедим. — К чему эти бесплодные измышления? Истинное положение вещей нам и впрямь неведомо. Но именно потому и был задуман этот поход. С Божьей помощью мы найдем ответ на самые сокровенные вопросы. Давай не будем торопить события.

— Не мы торопим события, а события торопят нас! Неужели ты этого не понимаешь? Мы последнее, что осталось от рода человеческого! Жалкие крохи, щепотка пыли! А сейчас чья-то беспощадная Десница, так, кажется, у вас говорят, собирается смахнуть в небытие и нас! Что это — случайность или предопределенность? Игра слепой стихии или заранее обдуманный замысел? Есть ли в том, что происходит, и наша вина? А если есть, то как ее замолить? Вот о чем идет речь!

— Я согласен вести с тобой любой спор. Но только в рамках Писания, то есть воли Божьей. Все остальное есть ересь, недостойная слуха истинного христианина.

— Ересь, говоришь? А разве то, что окружает нас сейчас, — не ересь? Где в Писании сказано про мох-костолом или про химер? Разуй глаза! Хоть раз взгляни на мир беспристрастным взором! Иначе тебе не узнать истинного Бога, даже если ты столкнешься с ним нос к носу. Шире надо мыслить, дорогой Веня, шире!

— А я скажу иначе. Не надо мыслить шире, дорогой Кузя. Кто, к примеру, погубил веру? Те, кто мыслил шире, чем было принято. Кто хотел обновить, подправить, подчистить ее, а в результате только извратил. Когда в конце времен на землю явится антихрист, его лживыми посулами прельстятся именно те, кто в твоем понимании способен мыслить шире. Лишь горсточка упрямых ортодоксов, раз и навсегда уверовавших в святость и непоколебимость Божьего слова, откажется поклоняться образу зверя. Нужно мыслить не шире, а как следует. Тогда вещи, созданные для добра, не обернутся злом. Топор дровосека не станет боевой секирой, а струна арфы — тетивой лука. Перемены неизбежны, не спорю. Но девять десятых всех перемен идет от лукавого. Жаль, что это становится очевидным только спустя изрядный срок.

— Нет, Веня, слова здесь бесполезны. Словами нам друг друга не убедить. Рассудит нас только жизнь. И, чувствую, случится это весьма скоро.

— Я придерживаюсь такого же мнения. Но ведь многое зависит и от того, какими глазами глядеть на эту жизнь. У овцы свой взгляд, у ее пастыря — свой, а у пророка, отмеченного Божьей благодатью, — свой, совершенно особенный.

Оба умолкли, сознавая в душе всю бессмысленность этого спора, ни с того ни с сего возникшего на пустом месте. Похоже было, что и Бог, и дьявол давно покинули этот мир, не оставив после себя ни наследников, ни местоблюстителей. Мог ли смертный человек понять, кто и на каких принципах правит сейчас его родной планетой?

Вода уже давно перестала булькать, а едкий запах почти выветрился. Люди, сбившиеся в плотную кучку, стонали и похрапывали в беспокойном сне. Юрок несколько раз вспомнил какую-то «суку драную», Змей заплетающимся языком попросил воды, а кто-то из светляков невнятно пробормотал: «Без семени зачата еси от Духа святого…»

— А молчальнику во сне говорить позволяется? — поинтересовался Кузьма.

— Позволяется, хотя это не он голос подал, а целебник… Строгое соблюдение обетов обязательно лишь для тех, кто находится в обители. В походе, на Торжище или, не дай бог, на войне от них можно отступиться, дабы не пострадало праведное дело.

— Тем не менее ваш праведник рта не раскрывает. Может, у него вообще языка нет?

— Есть у него язык. Да, как видно, опасается он его в дело пускать.

— Ты зря на человека не наговаривай. Он сегодня себя молодцом показал, не то что некоторые. Не знаю даже, что бы я без него делал.

— Святитель Николай Мирликийский сказал однажды пахарю, чей вол ослабел и не мог больше тянуть плуг: «Не гнушайся разделить ярмо с бессловесной скотиной. Иначе алчные птицы склюют не запаханное в землю зерно и тебе не дождаться урожая».

— А яснее нельзя? У меня после всех сегодняшних дел голова что-то плохо варит.

— Нужны мы пока молчальнику. Куда он один денется? И до Грани не дойдет, и назад не вернется.

— Вот и хорошо. Взаимовыручка ведь не только из доброты душевной проистекает. Бывает, что страх за собственную шкуру тоже чудеса творит. Главное — результат. Я с Николаем Мирликийским, конечно, незнаком, но разных присказок в жизни наслышался. Так что с тобой могу поделиться. Ну вот, например: «Свой черт дороже Божьего ангела».

— Это не так. Черт есть черт. И сколько ему ни угождай, а свой норов он рано или поздно покажет…

Кузьма уже засыпал, когда в лицо ему ткнулась мокрая мордочка Князя. За последние сутки это, наверное, было первое приятное событие. Нашлась, значит, пропажа. Уцелели зверьки. Вот только все ли?

От всполошенного писка летучих мышей, не спешивших размещаться на отдых, стали просыпаться люди. Поднялся даже ропот недовольства, но Кузьма быстро пресек его, объяснив, что надо не ворчать, а, наоборот, радоваться. С возвращением стаи отряд вновь обрел глаза и уши, а следовательно, можно продолжать поход, тем более что опасность потопа миновала.

Пока светляки, возблагодарив Бога за хлеб насущный, уписывали колбасу, темнушники втихаря глотали водяру, а метростроевцы по привычке занимались утренней гимнастикой, Кузьма проверил состояние стаи.

Сразу стало ясно, что летучие мыши пострадали изрядно. Пропало сразу пять зверьков и, что самое обидное, все беременные самки, включая Ведьму. Если дела пойдут в том же духе и дальше, то скоро от стаи останутся одни воспоминания.

Да и уцелевшие зверьки чувствовали себя неважно. Неведомая отрава повредила им куда больше, чем людям. Беде не помогла даже водяра, раньше излечивавшая летучих мышей от всех хворей.

Подумав немного, Кузьма решил часть маршрута преодолеть верхним путем, под самой поверхностью земли. Это хоть и чрезвычайно опасно, но зато канализационные коллекторы, теплотрассы и прочие подземные сооружения, принадлежавшие раньше городскому хозяйству, почти свободны от мха-костолома, что позволит пользоваться в дороге светом. А стая пусть отдохнет немного — все равно большинство зверьков уже висят вниз головой на потолке туннеля, завернувшись в крылья, как в плащи. Было у этого пути и еще одно преимущество. Похоже, что, кроме Кузьмы, о нем никто не знал. По крайней мере следов чужого пребывания он никогда там не замечал.

План Кузьмы не встретил возражений у спутников. Наоборот, возможность приблизиться к Грани взволновала многих. Такая уж у человека натура — хлебом его не корми, а дай ощутить опасность на собственной шкуре.

Для удобства все вновь обвязались страховочной веревкой. На этот раз в связку встал даже светляк-молчальник.

Шли молча, полагаясь только на чутье Кузьмы да на его посох, и уже в тот же день какими-то запутанными лабиринтами пробрались в туннель, где позволено было зажечь свет.

Такого великолепия ни светлякам, ни темнушникам раньше видеть не приходилось. Да и метростроевцы, сами отгрохавшие немало подземных хором, были ошарашены.

Стены, выложенные мраморными плитами, сияли как зеркала. Бронзовые потолочные светильники, каждый из которых стоил сейчас подороже пары кабанов, вселяли одновременно и алчность, и благоговение.

Мху-костолому удалось здесь закрепиться только в выбоинах мозаичного пола да там, где мраморные плиты отвалились. Зато вокруг хватало всяких родных тварей — жаб, пауков, крыс, мокриц.

По словам Кузьмы, этот туннель когда-то соединял здание, в котором размещались городские власти, с оперным театром, где проводились разные торжественные мероприятия. Отсюда также можно было попасть в комфортабельное, но давно разграбленное бомбоубежище и в некоторые другие интересные места, по разным причинам упрятанные предками глубоко под землю.

— Великая была страна, великая… — бормотал Змей, с почтением разглядывая скульптуры, тыкавшие из стенных ниш руками, пшеничными снопами, музыкальными инструментами, корзинами фруктов, отбойными молотками и огнестрельным оружием.

— Была бы великая, так не накрылась бы за пару минут одним местом! — фыркнул Юрок. — Великие — это не те, кто много хапнул, а кто наперед думает. Проморгали вражью силу… Надо было не болванов этих каменных ставить, а наблюдательные станции, чтобы умные ребята за небом следили. Тогда это… дэс клауд… смертоносное облако… втихаря не подобралось бы.

— Идолища языческие! — Светляк-целебник мелко крестился, косясь то на девушку с веслом, то на юношу-пловца. — Капище диавольское…

— Хватит вам! — прикрикнул на спутников Кузьма. — Не нам судить тех, кто все это построил. Они уже давно мертвы.

— Это еще надо проверить, — многозначительно произнес Юрок.

Как бы то ни было, но лучшего места для привала желать не приходилось. Из клочьев мха, истлевших ковровых дорожек и гнилого дерева соорудили вполне приличный костер, на котором и консервы можно было разогреть, и сало поджарить. Скоро разомлевшим людям стало казаться, что жизнь не так уж и плоха, а все пережитое накануне — лишь дурной сон. Темнушники по такому случаю даже собрались выпить, но Кузьма отобрал у них фляжку — только этого, мол, еще не хватало.

— А сколько отсюда до Грани? — глядя в потолок, поинтересовался вдруг Змей.

— Ерунда совсем. Если в ту сторону идти, — Кузьма пальцем указал направление, — то скоро наткнетесь на шикарную лестницу. Вот этак на ступеньке двадцатой вы Грань и почувствуете. Неприятно, но не смертельно.

— Я бы и не против! — оживился Змей. Эта идея увлекла почти всех. Людям не терпелось хоть как-то прикоснуться к загадке, занимавшей их все последнее время. После короткого препирательства Кузьма вынужден был сдаться.

— Сходите, если невтерпеж, большой беды от этого, думаю, не будет, — сказал он после некоторой внутренней борьбы. — Химеры сюда редко заглядывают… Только высоко не забирайтесь да в разные узкие щели не лезьте. Там мох везде. И мертвецов не трогайте, если встретите. Они заразными могут быть.

На экскурсию к лестнице отправились все, за исключением Венедима. Правда, и Юрок, отойдя на некоторое расстояние, вдруг вернулся обратно. Кузьма сначала подумал, что тот собирается клянчить водяру, и уже приготовился было дать достойный отпор, но дело оказалось совсем не в этом.

— Давно мы наедине не болтали, как в прежние времена. — Юрок присел на мраморную лавочку, спинка которой была выполнена в виде огромной виноградной грозди.

— Давненько, — согласился Кузьма.

— Мне уйти? — поинтересовался Венедим.

— Ладно уж, побудь с нами, — махнул рукой Юрок. — Эти-то двое, которые в рясах, похоже, тебя чураются. Все время в сторонке держатся.

— Мне не привыкать…

— Не скажи! Божьи овечки должны единым стадом держаться… Ну как вообще наши дела? — вопрос предназначался непосредственно Кузьме.

— Сам знаешь. Хорошего мало. Сейчас мы от карстовых пещер еще дальше, чем в первый день пути.

— Да, не везет… Все у нас как-то раком получается. А что, если бросить эту шарагу, — Юрок кивнул в ту сторону, куда удалилась основная часть отряда, — и махнуть за Грань втроем? Ведь куда быстрее управимся! Надоело эту обузу за собой таскать, особенно метростроевцев.

— Может, ты и прав, но так не получится, — покачал головой Кузьма. — Я слово дал. Мне ведь в Шеоле еще жить и жить, если, конечно, ничего не случится. Как я потом обманутым людям в глаза буду смотреть? Вам-то легче. Забились в свои норы — и ладно. А я со всеми подряд должен ладить. Мне что светляк, что темнушник, что метростроевец — все едино. Все вы для меня — граждане преисподней.

— Понятно… — Юрок помрачнел. — Ты бы, душа праведная, топлива поискал. — Это относилось уже к Венедиму. — Разве не видишь, что костер гаснет?

Ни слова не говоря, светляк подобрал свою котомку, отошел на десяток шагов в сторону и там улегся на пол.

— Обиделся… — Юрок проводил его взглядом.

— Да, чутким тебя не назовешь, — вздохнул Кузьма.

— Какой уж есть. Зато я камень за пазухой не прячу. И если мне что не нравится, прямо говорю.

— Что же такое тебе не нравится?

— Все не нравится. Потому я и звал тебя в отрыв.

— Можешь к этому вопросу больше не возвращаться, — отрезал Кузьма.

— Ладно… Только ты пойми, что это я не из подлости своей предлагал. — Юрок понизил голос. — Скажу тебе как на духу. В самом сокровенном признаюсь. Авось ты меня не выдашь. В ночь перед походом папа Кашира дал мне отеческий совет. Или установочку, называй как хочешь. Дескать, если все задуманное выгорит и мы действительно мотанемся за Грань, то на обратном пути я должен буду убрать всех лишних свидетелей. Понял?

— Понял, — кивнул Кузьма. — Рассказывай дальше.

— Но я сразу рогами уперся. Говорю, что Кузьму Индикоплава даже пальцем не трону. Дескать, он меня от лютой смерти спас и все прежние обиды скостил. Не по нраву это папе Кашире пришлось, да делать нечего, согласился. Ладно, говорит, пусть поживет твой Кузьма. Может, еще и пригодится нам.

— И к чему ты это все мне рассказываешь?

— А к тому, что такую же установочку, наверное, и метростроевцы имеют. Этот подлипала, что у них сейчас за главного, отца родного без зазрения совести в расход спишет. Да и светлякам конкуренты не в жилу. Я этому Венедиму ни на грош не доверяю. Чего он все время возле тебя сшивается? Дождешься ты от него пера в спину, так и знай. Все Божьи люди фанатики. Они за свою придурочную веру и сами готовы смерть принять, и любому другому нос по самые яйца отрубят. Ты, братан, над моими словами подумай.

— Подумаю, — спокойно пообещал Кузьма. — Времени еще хватает. Сначала надо до Грани добраться. Да и на обратном пути меня не сразу уберут. Куда вы без проводника денетесь? Разве что здухачам на милость сдадитесь…

— Верно, тебя сразу не уберут… — горько усмехнулся Юрок. — А со мной цацкаться не станут. Прямо за Гранью и прикончат. Она, родимая, все спишет.

— Думаю, что ты сам за себя сможешь постоять. Ну а за откровенность спасибо. — Кузьма похлопал темнушника по плечу. — Хотя что-то такое я заранее предполагал.

— Спасибо, — скривился Юрок. — Лучше налил бы. Так на душе муторно…

— Имей совесть, мы же договорились! Сам видишь, какая фигня вокруг творится. Тут и трезвый запросто пропадет, а про пьяного и говорить нечего…. Где же люди? Пора бы и возвращаться…

— Ладно, подождем до лучших времен. — Юрок встал и подобрал с пола обрубок резинового шланга, давно облюбованный им. — А я пока пламегаситель для пистолета сделаю. Авось во мхах придется стрелять…

Люди вернулись только спустя час, когда Кузьма уже собрался сам двинуться на их поиски.

Правда, вернулись не все. Отсутствовал напарник Юрка — темнушник по прозвищу Колян Самурай. Как выяснилось, его пропажа обнаружилась совсем недавно, уже на подходе к месту привала.

Ответ перед Кузьмой держал сам Герасим Иванович Змей как лицо наиболее авторитетное.

— До той лестницы, про которую вы говорили, мы добрались меньше чем за полчаса, — начал он как ни в чем не бывало. — Действительно, сделано все на совесть. Жаль, что такое добро без пользы пропадает. Умели люди строить…

— Короче! — прошипел Юрок. — Ты дурочку не валяй, а по делу говори.

— Попрошу меня не перебивать! — Змей выпучил глаза. — Я туда ходил на таких же правах, как и все остальные! Могу и вообще промолчать.

— Нет-нет, говорите. — Кузьма плечом оттер Юрка в сторону.

— Вот… — Змей перевел дух. — Какое-то время мы внизу стояли. Наверх взойти не решались. Потом двое все же пошли. Темнушник ваш и вот тот катакомбник, — кивнул Змей на светляка-целебника. — Примерно до двадцатой ступени все вроде бы нормально было. Где-то в районе тридцатой их как бы корежить стало. А уж с сороковой они кубарем скатились. Правда, без всякого ущерба для себя. А уж после этого и мы все туда дружно поднялись.

— Ну и как впечатленьице? — поинтересовался Кузьма.

— Ничего особенного. Хотя ощущения действительно не совсем обычные. Так иногда во сне бывает… Тело словно бы чужое. В глазах двоится. Но, как ни странно, какая-то легкость тобой овладевает. Кажется, еще шаг — и взлетишь. Но потом, конечно, затошнило. Тем более что я переел немного… Хотя, если постоять спокойно, тошнота проходит. Таким манером я аж до сороковой ступеньки добрался. Хотел и дальше подниматься, да голова сильно закружилась. Решил зря не рисковать.

— А Колян где был? — мрачно поинтересовался Юрок, которого Кузьма продолжал удерживать за плечи.

— Со всеми вместе был. Даже шуточки разные отпускал. «Чего, — говорит, — хвост поджали? Наслушались всяких страшилок про Грань? Да вот она — рядом! Пошли! Все умные люди давно уже туда смотались, а нас, дурачков, здесь держат».

— У вас самих сходные мысли не возникали? — спросил Кузьма.

— Если честно, то возникали, — после секундной заминки признался Змей. — Понимаете, сверху свежестью тянет… Запахи какие-то необыкновенные. Да еще и свет во мраке брезжит. Смутный такой. Словно бы свеча горит за водяной завесой. Против такого соблазна устоять трудно.

— Но устояли. — Кузьма понимающе покивал головой.

— И сам устоял, и других удержал, — с гордостью заявил метростроевец.

Прошло не так уж много времени с тех пор, как Змей допрашивал Кузьму, и вот сейчас они поменялись ролями — коварные вопросы задавал недавний пленник, а его тюремщик вынужден был защищаться.

— Потом что было? — строго спросил Кузьма (если честно; то всяческие разбирательства он терпеть не мог и с удовольствием препоручил бы это дело Юрку, но ведь тот сначала языки у подозреваемых вырвет, а уж потом станет вопросы задавать).

— Потом мы вниз спустились. Хотели сразу назад возвращаться, да любопытство, сами понимаете, одолело. Там слева и справа много разных залов. Кое-где даже мебель сохранилась. Вот это я себе на память взял. — Змей продемонстрировал алый вымпел с золотистой надписью «Передовику производства» и соответствующей символикой.

— Вы в эти залы все вместе заходили?

— Не помню… — Змей слегка растерялся.

— А придется вспомнить. — Кузьма старательно насупил брови.

— Нет, к тому времени мы уже разбрелись… Вот он со мной был, это точно! — Змей кивнул на другого метростроевца, незамедлительно закивавшего в ответ. — И больше никого. Вновь мы встретились только в туннеле, уже на обратном пути.

— А вы, друзья мои, чем все это время занимались? — Теперь Кузьма перенес свое внимание на светляков.

— Тоже залы осматривали, — не очень охотно ответил светляк-целебник, а его молчаливый приятель в знак согласия опять мотнул головой. — Красота там везде неописуемая, только не от Бога она. Хотя вот эту вещь я ради святого дела с собой прихватил. В ризнице пригодится. — Он погладил шикарную никелированную цепь, обвивавшую его могучую шею.

— Про лестницу вы ничего дополнить не можете? Вы же одним из первых на нее поднялись.

— Поднялся… — кивнул светляк. — Но впредь такого счастья и врагу не пожелаю… Каждому свое. Кому-то, возможно, и летать там захотелось, а я, грешным делом, чуть в портки не наложил. Не по мне подобные забавы…

— Колян Самурай на лестнице рядом с вами был? — уточнил Кузьма.

— Был, не отрицаю.

— А потом, когда все вниз спустились, вы его видели?

— Видел пару раз. Однажды даже в дверях столкнулись. Мы входили, а он выходил. Да еще что-то волок на плече.

— Что именно?

— Не знаю. Длинное, — светляк раздвинул руки на двойную ширину груди, — и в тряпку завернутое.

— К лестнице вы, значит, больше не возвращались?

— Я в ту сторону ту спокойно смотреть не мог. — Светляк от отвращения даже сплюнул. — Наваждение бесовское…

— А когда же вы поняли, что одного человека не хватает?

— Потом уже… Когда костер увидели… Он первым хватился. — Светляк покосился на Змея.

— Что-то поздновато! Вас ведь всего пятеро было. А стало четверо. — Кузьма для наглядности растопырил пятерню, а потом прижал большой палец к ладони. — Такую потерю трудно не заметить.

— Я факел нес и по сторонам не зыркал, — недружелюбно ответил светляк. — Да и с головой у меня что-то не все в порядке после той лестницы… Кружится все. Как будто бы сразу после великого поста ковш браги хлобыстнул.

— У вас, надеюсь, с головой все в порядке? — Кузьма снова обратился к Змею.

— Не жалуюсь, — буркнул тот.

— Но пропажу человека вы тем не менее просмотрели.

— Кто же думал, что он отстанет! Не ребенок ведь… Тишь да гладь кругом. У меня и в мыслях не было, что в столь спокойном месте можно потеряться. Сбежал он, наверное!

— Или заснул где-нибудь, — поддержал Змея другой метростроевец. — Там диваны такие, что сами к себе манят.

— Никого они к себе не манят! — желчно возразил светляк-целебник. — Из них пружины ржавые торчат.

— А тебя, поповская морда, никто не спрашивает! — немедленно ответил метростроевец.

Чего сейчас не хватало, так это только ссоры! Ну и народ — одну беду не успели расхлебать, а они уже новую вот-вот накличут. Кузьма в сердцах даже голос повысил, что на трезвую голову допускал чрезвычайно редко.

— Ну-ка помолчите! — рявкнул он. — Дрязги разводите, как бабы… Лучше меня послушайте. В Шеоле разыскивать пропавших не принято. Себе дороже будет. Но тут случай особый… Венедим, ты оставайся здесь, жги костер и присматривай за вещами. Все прочие возвращаются к лестнице. И попрошу побольше света! Зажгите все свои фонари и факелы…

Лестница была такая, что по ней и ходить-то было совестно — не ровен час, поцарапаешь. Камень драгоценный, а не лестница. Да, кто-то умел раньше красиво строить, а кто-то умел красиво жить.

Мраморная балюстрада начиналась двумя огромными декоративными чашами, в которых, кроме праха, уже ничего не осталось. Но даже этот древний прах имел волшебный, ни с чем не сравнимый аромат.

С того места, где стоял Кузьма, лестница была видна не целиком, а только до сороковой ступеньки. Если память не изменяла ему, примерно столько же оставалось до выхода на поверхность, то есть до Грани.

— Обыскать все закоулки, сколько их здесь ни есть, — приказал Кузьма. — Для этого разбиться на пары. Один светляк, один метростроевец.

Такая команда, конечно, не могла понравиться ни тем, ни другим, однако возражать никто не посмел. Слишком уж неоспорим стал за последние дни авторитет проводника, да и вид Юрка, успевшего в кровь искусать губы, не настраивал на препирательства.

Осмотр смежных помещений много времени не занял и ничего не дал, если не считать еще одной сверкающей цепи, пополнившей добычу светляка-целебника.

— Теперь я схожу наверх, — сказал Кузьма, когда отряд вновь собрался возле него.

— И я с тобой! — сразу же заявил Юрок.

— Нет, я один. Ты оставайся здесь и глаз не спускай с этих четверых. Если что, действуй решительно. — Кузьма похлопал себя по тому месту, где у Юрка был спрятан пистолет. — Но голову не теряй.

Держа в правой руке посох, а в левой — факел, он стал неторопливо подниматься по лестнице. Люди, побывавшие здесь прежде, должны были оставить после себя немало следов, но разглядеть их мешал всякий сор, принесенный сверху ливневыми водами.

Где-то на подходе к тридцатой ступеньке кольнуло в сердце, чего раньше с Кузьмой никогда не случалось. Потом телом овладела странная расслабленность, как будто бы мышцы и двигательные центры мозга вступили между собой в разлад.

Но это было только начало. После сороковой ступеньки он испытал весь набор удовольствий, которыми Грань приветствовала всех, кто имел смелость к ней приблизиться, — и тошноту, и головокружение, и потерю ориентации. Легким уже не хватало воздуха. Да и огонь факела выглядел сейчас совсем иначе, чем прежде (впрочем, это могло быть лишь очередной зрительной иллюзией).

Все эти неприятные ощущения можно было ослабить, до предела снизив скорость передвижения и отдыхая на каждой ступеньке, однако Кузьма спешил. Сверху тянуло удивительной свежестью, но даже она не могла прояснить сознание.

На семидесятой ступеньке Кузьма вынужден был присесть. Дальше он уже полз на четвереньках, стараясь не делать резких движений головой, словно бы та была кастрюлей без крышки, доверху наполненной жидкой похлебкой.

Впереди медленно разгоралось тусклое пятно света. Кузьма по-прежнему соображал плохо, но не мог не подивиться наблюдательности светляка — действительно, эта картина очень напоминала огонь свечи, оказавшейся за водяной завесой.

Скоро факел стал не нужен, и он отбросил его в сторону. Верхние ступеньки лестницы уходили в какую-то слабо светящуюся субстанцию, желтовато-серую, как гноище, и на глаз куда более плотную, чем дым или туман. Она была составной частью Грани, и при желании к ее поверхности — изменчивой, слегка колеблющейся, местами плавно прогибающейся, а местами, наоборот, вспучивающейся — можно было притронуться рукой.

В понимании Кузьмы материя могла существовать лишь в виде воды, огня, твердого грунта и воздуха (даже о снеге и льде он знал исключительно понаслышке), но то, что подобно крыше нависало сейчас над ним, представляло собой нечто совсем иное.

Единственно, с чем он мог сравнить это странное вещество, не похожее ни на хлябь, ни на твердь, пропускающее свет, но убивающее все живое, был свиной студень, которым его иногда потчевали катакомбники (есть у человеческой натуры такое свойство — находить тривиальные аналогии для любого сверхъестественного явления).

В глубине этого загадочного студня смутно угадывались силуэты чаш, идентичные тем, что остались внизу. Здесь они венчали балюстраду. Рассмотреть какие-либо иные детали не удавалось. Никто не отзывался и на оклики, сделанные скорее для очистки совести, чем с надеждой на ответ.

Тогда Кузьма подобрался к Грани как можно ближе, сунул туда посох — поверхность студня упруго подалась чуть назад — и принялся шарить по верхним ступенькам. Однако единственной его добычей стали какие-то бурые ошметки — скорее всего остатки ковровой дорожки, некогда лежавшей здесь.

Кузьма медленно пополз вправо, продолжая ощупывать посохом все, до чего только можно было дотянуться. Он не надеялся на быстрый успех и весьма Удивился, обнаружив у самой балюстрады нечто куда более мягкое, чем мрамор.

Первые попытки стащить находку вниз или хотя бы сдвинуть ее с места успехом не увенчались —ведь в руках у него был все же не багор, а обыкновенный посох, чей закаленный наконечник можно было сломать, но отнюдь не загнуть крючком.

Спешка тут помочь не могла, и Кузьма решил немного выждать, чтобы капризный организм смог приспособиться к непривычным условиям. Заодно не мешало бы и пораскинуть мозгами.

Если в этом убийственном студне действительно находится Колян Самурай, то какая, извините за выражение, зараза смогла его туда загнать? Стремление порисоваться? Обычное для темнушников молодечество? Ну уж нет! Ухарь — это еще не самоубийца.

Заблудиться он тоже не мог, ведь Грань относится к тем врагам, которые заранее предупреждают о своем приближении.

Тогда остается только одна причина — умопомешательство…

Спустя полчаса, когда в голове немного прояснилось, сердце перестало трепетать, как попавший в ловушку мышонок, а к мышцам вернулась хоть какая-то сила, Кузьма вновь взялся за посох.

На этот раз его старания привели к тому, что вниз скатился ботинок — типичная обувь темнушника, снабженная толстенной подошвой и добросовестно окованная металлом. На ноге такой ботинок держался как влитой, но Кузьме, по-видимому, помогло то обстоятельство, что наконечник посоха угодил в декоративное кольцо, украшавшее голенище.

Теперь никаких сомнений не оставалось. Всего в полутора-двух метрах от Кузьмы лежал темнушник по имени Колян Самурай, ничем особым себя в походе не проявивший и неизвестно по какой причине совершивший столь опрометчивый поступок.

Теперь ко всем проблемам Кузьмы добавилась еще одна — как извлечь тело Коляна из этого проклятого студня? Сделать сие нужно было не из побуждений человеколюбия, а ради определения причины смерти (вдруг беднягу зарезали еще на ступеньках лестницы, а сюда бросили лишь для отвода глаз?).

Посох для этой цели определенно не годился, в чем Кузьма уже успел убедиться.

Надо полагать, что к этому времени его голова соображала почти нормально, поскольку ее вдруг посетила одна очень простая, но толковая мысль.

— Эй! — крикнул он вниз, сложив ладони рупором. — Отзовись кто-нибудь!

Юрок отозвался почти сразу, и в этом не было ничего странного — разделяло-то их всего метров пятьдесят, а звук прекрасно отражался от мраморных стен.

Не распространяясь заранее о судьбе Коляна, Кузьма потребовал для себя кусок прочного шнура, к которому следовало привязать трезубую кошку (такие он видел среди снаряжения метростроевцев). Снаряд этот следовало метнуть вверх примерно с сороковой ступеньки, то есть с линии, откуда Грань — уже видна, но человек еще способен свободно распоряжаться собственным телом.

Убедившись, что Юрок понял его, Кузьма приготовился ждать (кошка могла остаться и в лагере). Однако уже спустя пять минут на лестнице появился свет фонаря и после возгласа: «Держи!» — явно принадлежавшего Герасиму Ивановичу Змею, что-то увесистое со свистом полетело в сторону Кузьмы.

При падении кошка высекла из мрамора целый сноп искр, но не удержалась и скатилась на пару ступенек вниз, так что Кузьме пришлось спуститься за ней. Правда, на этом его мытарства практически закончились — зацепить тело темнушника за одежду не составляло особого труда.

Вид Коляна не оставлял никаких надежд на наличие хотя бы минимальных признаков жизни. И действительно, как вскоре убедился Кузьма, сердце его не билось, а зрачки не реагировали на свет.

Других повреждений, кроме старых синяков и уже начавших подживать царапин, на его теле не обнаружилось. Зато от темнушника нестерпимо разило алкоголем.

 

ДРУГИЕ БЕДЫ, ДРУГИЕ ПОТЕРИ

Юрок, внутренне уже готовый к самым плохим новостям, при виде мертвого приятеля сначала —произнес только одно, хоть и емкое, слово: «Хана!» — но потом с надрывом заголосил:

— И чего тебя, мудака, понесло туда? Почему ты, мазурик, умных людей не слушался? Зачем же ты меня одного среди этих волчар оставил?

Остальная публика с хмурым выражением лица топталась вокруг и помалкивала.

— Сейчас мне придется обыскать вас всех, — сказал Кузьма. — Дело в том, что из лагеря этот человек ушел абсолютно трезвым, чему я сам свидетель, а за Грань сунулся уже в сильном подпитии. Имею подозрение, что напоил его кто-то из присутствующих, и сделано было это отнюдь не из благих побуждений.

Однако обыск никаких результатов не дал. Если у кого-то фляжка и имелась, то содержала она исключительно воду. Да и трезвые все были, как нарочно.

— Ладно, — произнес Кузьма тоном отца, отрекающегося от своих беспутных детей, — еще недавно нас было десять. Двоих убили здухачи, а одному помогли сыграть в ящик свои же. Для чего это было сделано — точно не знаю, но сейчас вы все убедились, что с Гранью шутки плохи. Воспитывать вас я не собираюсь. Можете убивать друг друга и дальше. Но меня попрошу пока не трогать. Мы добрались до таких мест, из которых вам без меня не выбраться. Сейчас предлагаю хорошенько выспаться, поскольку следующая ночевка намечается только в карстовых пещерах. Спасибо за внимание и желаю счастливых сновидений.

Выпалив все это единым духом, он развернулся на каблуках и отправился своей дорогой, предоставив спутникам самим позаботиться о покойнике.

Когда Венедим, старательно поддерживавший огонь (одному Богу было известно, на какие ухищрения ради этого ему довелось пойти), поинтересовался судьбой пропавшего темнушника, Кузьма ответил:

— Помолись за упокой души Коляна Самурая. Агнцем Божьим он, конечно, не был, но и в законченных негодяях не числился, а смерть принял, можно сказать, за общее дело.

После этого Кузьма с головой завернулся в первое попавшееся одеяло и почти сразу захрапел.

Дальнейший путь поредевшего отряда пролегал вдали от обжитых мест, в запутанных лабиринтах неизвестного происхождения, где прочно обосновался мох-костолом и химеры чувствовали себя как дома.

На отвлеченные темы Кузьма теперь старался ни с кем не разговаривать, ограничиваясь краткими распоряжениями типа: «Цепляйтесь друг за друга, сейчас будет крутой спуск» или «Всем лечь на брюхо и передвигаться ползком».

Стая уже давно догнала их и занималась своим обычным делом — стерегла людей от всяческих опасностей и отыскивала для них наиболее удобные пути.

Дабы сбить химер с толку, Кузьма изготовил для каждого спутника накидку из молодого мха, в которую при желании можно было завернуться, как в плащ-невидимку. Абсолютной безопасности это, конечно, не гарантировало, но, по словам Кузьмы, иногда помогало.

Грань сейчас была далеко, и людям, познавшим все ее прелести, даже не хотелось думать о том, что скоро им вновь придется столкнуться с этим совершенно чуждым человеку порождением неведомого мира.

Отравленная вода давно ушла в глубины Шеола, мох просох, а дурной запах выветрился (впрочем, приятных запахов здесь отродясь не знали). Вот только туннельчик им опять достался не из самых просторных, зато уж извилистый, как хвост дракона на почитаемой светляками иконе «Чудо Георгия о змие».

Конечно, можно было бы вернуться в прямой и достаточно широкий Ловчий туннель, которым обычно пользуются охотники за летучими мышами и откуда отряд вытеснили здухачи, но Кузьма решил впредь придерживаться путей окольных, малохоженых. Повадок новых врагов — здухачей он изучить, конечно, не успел, но по опыту знал, что подземные твари, как правило, предпочитают привычные дорожки, протоптанные еще их предками, и только люди да в меньшей степени крысы способны в зависимости от обстоятельств прокладывать все новые и новые маршруты.

Уже довольно давно Кузьма размышлял над вопросом: какие именно причины могут заставить Грань расступиться, дав обитателям Шеола выход на поверхность?

Не вызывало сомнений, что Грань и мох-костолом как-то связаны между собой. Мох в общем и целом был неистребим, но каждое отдельно взятое слоевище боится огня, извести, соли. Зато химеры, явно принадлежащие к тому же корню, вообще ничего не боятся, ну разве что хорошего заряда взрывчатки. Нет, привычные средства, которыми человек тысячи лет боролся с природой, тут вряд ли помогут…

А так ли вездесуща Грань, как это кажется людям, погребенным под нею? Равнины — это одно, но ведь существуют еще горные пики, вулканы, ледники, моря, океаны. Трудно представить, чтобы Грань в той своей форме, какой она видится снизу, могла противостоять буйству водной стихии, размывающей даже самые прочные скальные породы. Хотя ничего еще не известно… Грань скорее всего только внешняя оболочка чего-то совсем иного, чему подвластны не только земные океаны, но и небесные звезды. И потом — как добраться отсюда до океана?

Неплохо бы воспользоваться специальными костюмами, защищающими человека от всяческих внешних воздействий. Ведь были же, говорят, раньше скафандры, в которых и на дно моря спускались, и в пустоте летали, и в огонь ходили. Хотя, если бы нечто подобное у темнушников или метростроевцев имелось, они вряд ли обратились бы за помощью к Кузьме Индикоплаву.

Остается одна надежда — летучие мыши. Авось хоть они не подведут. Надо только проследить, чтобы дикари не потрепали стаю. Не любят они почему-то своих прирученных сородичей. Впрочем, те отвечают им полной взаимностью, за исключением разве что брачного периода, когда инстинкт размножения уравнивает всех…

В странствиях по мрачным закоулкам Шеола человека подстерегает много смертельных опасностей — химеры, мох-костолом, потоп, обвалы, бездонные ямы, людоеды, голод, жажда, а теперь еще и здухачи. Но случается, что подземный мрак убивает и сам по себе.

Об этом Кузьма вспомнил сразу после того, как за его спиной раздался вопль, такой отчаянный, словно из несчастного человека разом изверглось все, на чем прежде держалась жизнь.

Такие вопли, сразу переходящие в хрип, зубовный скрежет и утробное мычание, ему приходилось слышать и прежде. Так начинался первый и еще не самый страшный приступ болезни, причиной которой становится страх перед вечным мраком.

Отряд сразу остановился. Послышались растерянные голоса:

— Держите его, держите!

— Ай, кусается!

— Да что же это такое? Из него пена фонтаном прет!

Кузьма бросился назад и, растолкав людей, от которых сейчас не было никакого проку, изо всей силы навалился на бьющееся в конвульсиях тело. Скорее всего это был метростроевец, странности в поведении которого — потухший взгляд, бессвязные речи, скованность движений — Кузьма заметил еще накануне.

Ничего страшного пока еще не случилось. Болезнь проходила сразу после того, как исчезала ее первопричина — тьма. Однако в настоящий момент помочь страдальцу было нельзя — мох-костолом не позволил бы и свечку зажечь.

А неведомая сила продолжала ломать метростроевца, то выгибая, то скручивая его тело. Руки судорожно шарили вокруг, выдирая клочья мха. Если бы не посох, который Кузьма успел вставить несчастному в рот, он давно бы откусил себе язык и переломал все зубы.

Такой приступ мог продолжаться как угодно долго и закончиться самым плачевным образом — если не смертью, то безумием. Существовал лишь один способ угомонить больного — напоить его, как говорится, вдрабадан.

— Все сюда! — приказал Кузьма. — Держите его за руки и за ноги. Только старайтесь костей не сломать… Да не меня, гады, хватайте, а его!

Пока четверо добровольцев пытались осилить взбесившегося метростроевца, Кузьма разжал ему рот пошире и вместо посоха вставил в рот горлышко баклаги.

Немало водяры расплескалось впустую или вместе с пеной излилось наружу, кое-что и в дыхательное горло попало, но добрая порция, этак с четверть литра, ушла по назначению.

Мышцы метростроевца вскоре обмякли, и припадок пошел на убыль. Дыхание мало-помалу успокоилось, зубы перестали лязгать.

— Что с ним? — растерянно спросил Змей.

— Болезнь такая. Вроде как бешенство. Только не заразная, — ответил Кузьма.

— Он выздоровеет?

— Если очнется при свете…

— А если в темноте?

— Тогда все начнется сначала.

— Как же быть?

— Надо перетащить его в такое место, где нет мха и можно пользоваться светом. Только там он может прийти в норму.

— А дальше? Нам он, наверное, уже не попутчик?

— Оставим его одного с запасом еды, а на обратном пути подберем. Шанс, конечно, мизерный, но ничего другого тут не придумаешь… Нельзя было такого человека брать в поход!

— Кто же знал… — вздохнул Змей.

— Для чего вы тогда целый медотдел содержите? Летучих мышей потрошить?

Метростроевец вдруг икнул и забормотал:

— Будет исполнено… Глаз не спускать… Особенно с проводника… Действовать по инструкции…

— Бредит, — как бы оправдываясь, произнес Змей.

— Ничего он не бредит! — решительно возразил Юрок. — Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке! Ты лапу-то убери, не зажимай ему пасть! Сейчас мы много чего интересного узнаем.

Пьяный метростроевец между тем продолжал откровенничать, перемежая слова иканьем и мучительными стонами:

— …Главные враги… Связисты то же самое… В прямой конфликт не вступать… Привлечь на свою сторону… Если удастся… Контролировать каждый шаг… Не останавливаться перед крайними мерами…

— Про какие это крайние меры разговор идет? — зловеще поинтересовался Юрок, и что-то затрещало в темноте, не иначе как рубашка Змея.

— И в самом деле… — произнес Кузьма, прислушиваясь к происходящей во тьме возне. — Почему бы вам, дорогой Герасим Иванович, не объяснить нам смысл этого бреда? Очень уж он какой-то… детальный.

— Что вы хотите от пьяного человека? — ответил Змей, продолжая активно отбиваться от Юрка. — Сами же напоили, да еще и спрашиваете!

— Вот кто приложил руку к безвременной кончине Коляна Самурая! — изрек светляк-целебник. — Да еще, иуда, на других хотел вину свалить!

— Придушить обоих гадов без суда и следствия! — такую радикальную идею мог подбросить только Юрок Хобот.

Ситуация вновь потребовала срочного вмешательства Кузьмы, и, целиком отдавшись миротворческой деятельности, он позабыл про другие опасности (мало того, даже на тревожный писк летучих мышей отреагировал с запозданием).

Стае такое наплевательское отношение к себе, естественно, не понравилось, и налетевший Князь довольно чувствительно хлестанул Кузьму крылом по голове — не зевай, дескать, беда ведь совсем рядом! Не прошло и полминуты, как выяснилось, что сюда на предельной скорости направляется химера.

Спасаться бегством, а тем более устраивать во мху укрытия было уже поздно.

— Шухер! — крикнул Кузьма. — Немедленно рассредоточиться! Залезайте под накидки, которые я вам сделал, и ни гугу!

В спешке он как-то выпустил из виду, что до пьяного метростроевца его распоряжения вряд ли дойдут, а когда опомнился, время уже было потеряно — на них неслось что-то куда более стремительное, чем обвал или потоп.

Впрочем, оставалась еще надежда, что Змей успеет позаботиться о своем беспомощном товарище, но ей, увы, не суждено было сбыться. Волосы Кузьмы еще трепетали от вихря, поднятого химерой, а рядом уже раздался хруст, словно на грудную клетку человека осел огромный валун.

С метростроевцем было покончено в считанные секунды, и всем уцелевшим в живых не оставалось ничего иного, как уповать на милосердие судьбы.

Химера ворочалась где-то рядом, и по накидке Кузьмы время от времени хлестали струи крови, которые она выжимала из покойника.

Положение было ужасное, но мысли в голове у Кузьмы рождались с необыкновенной быстротой и ясностью. Кто прозевал беду — он сам или стая? Успели ли спастись летучие мыши? Как долго может продолжаться этот кошмар? Каким будет его продолжение? И что это вообще за тварь такая, которая не уносит добычу с собой, а душит на месте? Неужели…

Кузьма чуть-чуть приподнял край накидки. Мрак, как всегда, стоял полнейший (хотя он мог без труда определить, где конкретно находится любой из его спутников), однако в этом мраке билась неизвестно откуда взявшаяся крохотная оранжевая искорка, к которой вскоре присоединилась другая. Еще через несколько мгновений из искорок — оранжевых, голубых, желтых — образовался целый хоровод.

Вот оно что! Оказывается, на них напала не просто химера, а знаменитая химера-зажигалка, в данной ситуации, наверное, самая опасная из всех своих товарок.

— Разбегайтесь! — завопил Кузьма. — Быстрее!

Отбросив накидку, которая уже не могла помочь, а только сковывала движения, он рванул подальше от этого места, предназначенного стать общей могилой для всего отряда. Это же надо так глупо попасться! Пронеси, Господи, и тогда, возможно, я поверю в милосердие твое!

Мох за спиной ожил — зашуршал, зашелестел, даже заскрипел, а потом раздалось глухое и могучее — чмок! — это слоевище сомкнулось с силой, способной расплющить не только человека, но и что-нибудь гораздо более прочное, например, железную кастрюлю.

Кузьме теперь и ноги не надо было переставлять — его швырнуло вперед, словно пробку из бутылки с перебродившей брагой.

Все! Спасся! И на этот раз спасся! С такой мыслью Кузьма рухнул на пол туннеля и дальше уже покатился кувырком.

То, что уцелели и все его спутники — за исключением, разумеется, несчастного метростроевца, — можно было назвать чудом (Венедим потом вполне серьезно утверждал, будто бы голос Кузьмы уподобился волшебной силе, сметающей все вокруг).

Спустя некоторое время, когда мох восстановил прежнюю форму, они вернулись на старое место. От метростроевца осталось немного — пуговицы, пряжка от ремня, металлическая амуниция. Нет, остался еще запах — тяжкий запах крови, алкоголя, кала.

На стенах и потолке туннеля время от времени вспыхивали искорки, совсем уже тусклые, но сейчас они были не опасны.

Способность связно изъясняться вернулась к Кузьме не сразу, и первое, что услышали от него вконец ошарашенные спутники, был рассказ о химере-зажигалке, редкой даже для Шеола бестии, предназначение которой, по-видимому, состояло в подкармливании мха-костолома, для чего она, наткнувшись на случайную добычу, провоцировала слоевище на немедленные действия. Сама химера при этом тоже превращалась в мокрое место, но довольно скоро обретала прежний вид и как ни в чем не бывало продолжала обделывать свои поганые делишки.

Страшная смерть метростроевца как бы сняла с него (а заодно и с Змея) все обвинения, и никто больше не посмел возвращаться к этой теме.

Впрочем, как вскоре выяснилось, отряд пострадал не только в численном отношении. Пропали или пришли почти в полную негодность почти все припасы, брошенные во время поспешного бегства. Кое-что, правда, удалось у мха отвоевать, но, скажите на милость, какой прок от сухарей, перемешавшихся с карбидом, или от расплющенных в лепешку консервных банок? Хорошо хоть, что уцелела водяра, с которой Кузьма не расставался ни на минуту. Зато его неизменный посох превратился в щепки.

Все случившееся было для Кузьмы весьма чувствительным ударом. Как ни крути, а в гибели метростроевца и в потере съестных припасов (слава богу, что не пострадали оружие и амуниция, которую люди просто не успели сбросить с себя) усматривалась его прямая вина. Именно он выбрал этот маршрут, он не предпринял никаких мер к спасению метростроевца, хотя и заметил явные сдвиги в его психике, он не успел вовремя подать сигнал тревоги.

Оказывается, странствовать по Шеолу в одиночку и водить за собой целую гурьбу чужих людей — совсем не одно и то же. Нет, не за свое дело он взялся, не за свое!

Единственным утешением было то, что стая не понесла никакого урона и готова была хоть сейчас продолжить путь. Душевные терзания не были свойственны летучим мышам, и в этом им можно было только позавидовать.

Люди вновь обвязались веревкой и сквозь непроглядный мрак двинулись вперед. Без посоха Кузьме приходилось не сладко — руками долго не намашешься, да и коротковаты руки-то, — он даже подумал, что через много-много лет, если люди к тому времени, конечно, не вымрут, передние конечности их потомков превратятся в длинные щупальца, способные, как усики насекомых, и осязать, и слышать, и обонять, и даже ощущать вкус.

Теперь приходилось постоянно быть настороже, и это отвлекало от мрачных дум. В успехе экспедиции Кузьма уже почти разуверился, но тем не менее решил идти до конца, то есть до момента гибели последнего из спутников. По собственной воле повернуть назад такие фанатики, как Змей или светляк-целебник, вряд ли посмеют.

Понимая, как трудно людям долго пребывать в неведении, Кузьма стал на ходу излагать план дальнейших действий. Поскольку окольный путь не оправдал возлагавшихся на него надежд, то сейчас разумнее было бы вернуться в Ловчий туннель, который совсем недавно им пришлось покинуть отнюдь не по доброй воле. Там хоть свет можно было зажечь. Что касается здухачей, то они скорее всего стали жертвами недавнего потопа. В противном случае придется отбиваться всеми подручными средствами, а в основном — взрывчаткой, если таковая еще осталась.

— Осталась, — буркнул Змей, имевший все основания считать себя жертвой облыжного обвинения. — Взрывчатка осталась. Зато еды нет.

— Ничего страшного, — сказал Кузьма, и на эту короткую фразу ушел весь остаток его оптимизма. — Просто не надо уделять этой проблеме слишком много внимания. Человек способен без всякого ущерба для себя голодать целую неделю, а то и больше. Говорю вам как знаток. Сам бывал в таких переделках. И, как видите, жив-здоров. В крайнем случае станем есть мох. А чем вас жабы или мокрицы не устраивают? Если хотите, научу вас ловить крыс. Главное, добраться до карстовых пещер. Там на летучих мышах отъедимся.

Слова Кузьмы возмутили светляка-целебника. Употреблять поганую пищу он заранее отказывался, прозрачно намекая при этом, что ответственность за нормальную кормежку отряда несет проводник.

— Дело ваше, — спокойно ответил Кузьма. — Вы к постничеству с малолетства приучены. Для вас голод только во благо. Хотя, если честно сказать, летучая мышь — тварь куда более чистая, чем ваши свиньи. Она ведь только мошкарой да грибами питается.

— Кончай ныть! Если надо, то и поголодаем, — поддержал Кузьму Юрок (после того как численность метростроевцев и темнушников опять сравнялась, он как-то воспрянул духом). — В крайнем случае охотников подкараулим, которые здесь шляются. Пусть поделятся съестными припасами.

Кузьма хотел было сказать, что участь этих охотников скорее всего незавидная и они сами стали съестными припасами для червей и крыс, но в последний момент смолчал, дабы не усугублять и без того подавленное настроение спутников.

Подземный лабиринт, окружавший их сейчас, был Кузьме более или менее знаком. Последний раз он бывал здесь, кажется, лет пять назад. Для того я чтобы попасть в Ловчий туннель, нужно было искать спуск, ведущий направо. Таких здесь хватало, но вся проблема состояла в том, что по пути предстояло миновать огромный провал, называвшийся «Яйцом». Стены его были почти отвесны, но по одной из них была проложена узенькая — в два шага шириной — тропа. После каждого потопа провал превращался в озеро, но обычно вода довольно быстро покидала его. Мха в тех местах тоже хватало, но в достаточно обширных пустотах, где пол и потолок разделяли десятки метров, он не представлял опасности для человека. Во всяком случае, пока.

Стая, быстро разобравшаяся, что именно от нее хочет Кузьма, быстро отыскала кратчайший путь к провалу. Никаких сомнений при этом выказано не было. Это обнадеживало, хотя понятия о степени опасности маршрута у людей и летучих мышей не всегда совпадали. Рожденным летать достаточно трудно понять тех, кто привык всю жизнь топать ногами.

Прошло не так уж и много времени, как лаз закончился, и черная пустота, угадываемая лишь по гулкому эху, разверзлась перед ними. Только тогда Кузьма позволил зажечь свет. Вниз вели высеченные в камне грубые ступени, и, насколько доставали лучи фонарей, везде поблескивала черная вода, еще хранившая едва уловимый запах той мерзости, которая была растворена в ней.

Рассмотреть какие-либо подробности отсюда было просто невозможно, и пришлось спуститься на десять-двенадцать ступенек вниз, предварительно освободившись от страховочной веревки.

Вода, стоявшая необычайно высоко, покрывала тропу примерно на полметра. В одиночку Кузьма, возможно, и решился бы прогуляться по ней, но вот за безопасность всей честной компании поручиться не мог. Достаточно было одного неверного шага, чтобы человек, не имеющий никакого представления о плавании, оказался бы в глубокой воде. Попробуй спаси его потом… Эх, уж если не везет, так не везет во всем!

Пока его спутники доедали то, что случайно сохранилось в карманах, Кузьма разулся, закатал штанины выше колен и осторожно прошелся по затопленной тропе. Поскользнуться здесь ничего не стоило, особенно таким увальням, как Юрок или светляк-молчальник. Свеженьких промоин тоже хватало, и каждая из них была как капкан. Нет, риск был чрезмерно велик.

Вода прибила к берегу много всякой дряни — клочья моха, дохлых крыс, водоросли, тину. Было тут, правда, и кое-что полезное — древесные корни, например. Кузьма даже решил подобрать один из них, дабы впоследствии изготовить для себя новый посох.

Пройдя по тропе немного дальше, он внезапно обнаружил парочку бревен, когда-то служивших крепью при рудничных работах. Скорее всего их вынесло сюда из катакомб, где подобного добра до сих пор сохранилось немало. Впрочем, не исключено, что провал «Яйцо» и сам в прошлом был частью горной выработки.

О судоходстве Кузьма знал только понаслышке, но, чтобы соорудить простенький плот, семи пядей во лбу и не требовалось. Сомнение вызывало только количество строительного материала — на двух бревнах далеко не уплывешь.

Ежесекундно рискуя свалиться в воду, Кузьма продолжил свое опасное путешествие и вскоре убедился, что подходящих бревен здесь не меньше, чем пиявок на мертвечине — не то что плот, а целый Ноев ковчег можно построить. Вот только где гвоздей взять? Ну ничего, в крайнем случае сгодятся и веревки.

Назад он вернулся, гоня перед собой толстенное бревно, и тут же изложил спутникам свой новый план. Юрка и Змея долго уговаривать не пришлось, а вот светляки, включая и Венедима, вдруг заартачились — дескать, где это видано, чтобы люди по подземным водам на плотах разъезжали? Предки наши этим не занимались, и мы не будем! Спор длился достаточно долго, однако обещание бросить всю троицу на произвол судьбы в конце концов возымело свое действие. Первым сдался светляк-молчальник, обреченно махнувший рукой. Остальные немедленно последовали его примеру.

Неумело скрепленные между собой бревна начинали играть при каждом резком движении, так что экипаж плота на нем лежмя лежал. Гребли чем попало — сучьями, ладонями, котелками.

Светляки истово молились, Змей вдруг признался, что смерть в лапах химеры предпочитает участи утопленника, а Юрок публично поклялся впредь обходить стороной даже лужи. Немного струхнул и Кузьма, оказавшийся во власти чуждой и капризной стихии.

Но настоящий страх начался позже, когда, преодолев водную гладь, плот уперся в глухую отвесную стену. Хорошо еще, что вовремя вернувшаяся стая указала нужное направление. Однако прошло не s меньше получаса, прежде чем они отыскали отверстие, которым начиналась нора, круто спускавшаяся к Ловчему туннелю.

Нижний край отверстия отстоял от уреза воды всего на одну пядь, и, если по поверхности озера вдруг прокатывалась волна, ее брызги смачивали мох, густо покрывавший внутренности норы.

— Все, гаси фонари! — приказал Кузьма. — Со светом туда нельзя.

Много всяких дыр, пугающих мраком и неизвестностью, довелось им увидеть за последнее время, но эта почему-то вызывала особенную жуть.

— А ежели сия вода вслед за нами хлынет? — с опаской осведомился светляк-целебник. — Тут не то что портки, а все нутро на веки вечные промочишь…

— С какой это стати? — удивился Кузьма. — Все, ; что положено, отсюда уже схлынуло. Закон природы. Ты хоть раз видел, чтобы похлебка сама собой из миски выплескивалась?

— Бывает, ежели по столу кулаком хватануть, — вздохнул светляк и перекрестился.

— Бывает, что и мужик рожает. Ты не робей, святой человек! — Юрок подтолкнул его в спину. — Уж если помирать, так лучше от веселья, чем со скуки.

Люди один за другим переходили с хлипкого плота на твердую землю, однако лезть в нору пока не решались. Венедим в последний момент сумел-таки поскользнуться и при этом утопил доверенный его попечению топор.

— Лучше бы ты сам утоп, растяпа! — в сердцах сказал Юрок, однако тут же опомнился и взял свои слова обратно.

Брошенный без присмотра плот сгинул во мраке.

Летучие мыши с истошным писком носились над озером — видимо, им здесь было чем поживиться. Шипели и гасли опущенные в воду факелы.

— Чего мы ждем? — сказал Кузьма. — Нам и пройти-то всего ничего осталось. Тысячи шагов не будет. Правда, все вниз да вниз. Веревкой обвязываться будем?

Все дружно запротестовали — какая, дескать, к хренам, веревка, если до намеченной цели рукой подать! На заднице запросто съедем. Не впервой.

— Дело ваше, — согласился Кузьма. — Все равно лучшие веревки на плот истрачены… Ладно, лезьте за мной. Только по одному.

В этот момент он как-то совсем забыл про стаю, а стая, увлеченная охотой на мошек, в свою очередь, забыла о нем. Что ж, такое случалось и прежде…

 

ЗАСАДА

Беда, как правило, приходит нежданно и совсем не оттуда, откуда ее ждешь: бывалый воин гибнет в уличной потасовке, акробат ломает хребет, поскользнувшись на куске дерьма, завзятый волокита подхватывает дурную болезнь от родной сестры, опытный выползок, прошедший Шеол вдоль и поперек, а также сверху вниз, попадает в ловушку, предназначенную разве что для сосунка.

Ну какая, спрашивается, опасность могла таиться в короткой круто уходящей вниз норе, по которой легко спускаться, но трудно подниматься? Даже химеры таких мест избегают. Не дразни огнем мох-костолом, не кувыркайся через голову, и все будет в порядке.

Ан нет! Недаром говорят, что и у хитрого Яшки бывают промашки.

Запах врага Кузьма уловил только тогда, когда успел преодолеть почти половину пути. Здухачи пахли, почти как покойники, — сырой землей, тленом, гноищем.

Устроить здесь засаду решились бы только последние олухи, у которых вместо мозгов давно тараканы шуршат, но причиной тому могла быть и совсем иная, недоступная человеческому пониманию логика, обрекающая на неизбежный проигрыш даже —тех, кто заранее запасся кучей козырей.

Как бы то ни было, но таившиеся во мраке здухачи, наверное, уже учуяли приближение отряда. Сами-то они не издавали сейчас ни единого звука, на что обычные люди вряд ли были способны.

Кузьма, скользивший в норе ногами вперед, сразу притормозил и, когда в спину ему уперся Венедим, негромко, но внятно произнес:

— Впереди засада. Скорее всего это опять здухачи. Нам придется вернуться назад, к озеру. Вполне возможно, что здухачи не станут преследовать нас. Ну а если погоня все же начнется, кто-то один должен задержать ее. В такой тесноте это нетрудно. Три-четыре тела сразу закупорят нору. Добровольцы есть?

— Давайте лучше жребий тянуть, — сказал Юрок. — Жить-то каждому охота.

— Лично я против жребия, — продолжал Кузьма. — Понимайте меня, как хотите, но если поступить по совести, остаться должен кто-то из катакомбников.

— Дайте мне топор, и я останусь, — сказал Венедим. — Хоть на одно благое дело сгожусь.

Однако, растолкав всех, вниз уже сползал светляк-целебник, которого, похоже, просто спихнул сюда его приятель-молчальник. Не успей Кузьма ухватить светляка за одежду, он поехал бы и дальше, прямо в лапы здухачам.

— Помилуй нас, Господи, в грехах наших и даруй вечное спасение душе. — Светляк пыхтел, стягивая с себя рясу. — Простите и вы меня, братья, если обидел кого. А ты, безбожник хохлатый, прости меня особо.

— Это ты мне? — удивился Юрок. — За что я тебя должен простить?

— Узнаешь, когда на том свете свидимся. Ну все, ступайте назад с Богом.

— Мы будем ждать тебя на плоту, — сказал Кузьма и тут же прикусил язык, вспомнив, что оставленный без присмотра плот отправился в самостоятельное плавание. — А рубить старайся от груди, не то лезвие о потолок сломаешь.

— Я их не лезвием, а обушком, обушком приголублю. — Слышно было, как светляк плюет на ладони. — Так-то надежней будет…

* * *

Отряд, в котором осталось всего пять человек, начал поспешно карабкаться назад. Не прошло и минуты, как стало ясно, что те, кто подкарауливал их в норе, двинулись следом — двинулись тихо, как призраки.

Зловещую тишину нарушил утробный выдох — «Ы-ых!» — и хруст проломанной черепной коробки, очень похожий на прощальный привет лопнувшего глиняного горшка. И в тот же момент здухачи взвыли — все разом и голосами совершенно нечеловеческими.

Скольких врагов успел уложить светляк, так и осталось неизвестным, но когда отряд выбрался наконец из норы, схватка еще продолжалась. Сквозь непрестанный монотонный вой здухачей время от времени доносились глухие выкрики: «Вот вам! Вот вам! Получайте, исчадья адовы!»

Кузьма заставил Юрка посветить фонарем, но плота уже и в помине нигде не было. Почуяв неладное, летучие мыши мигом прекратили охоту за мошкарой, но сейчас крылатое воинство ничем не могло помочь людям.

Оставался только один путь к отступлению — затопленная водой тропа. Держа над головой факел, Кузьма первым ступил на нее и при этом почему-то вспомнил слова, однажды сказанные Венедимом: «Узок и скорбен путь, ведущий в жизнь праведную, но широк и просторен, ведущий в пагубу».

Вой здухачей тем временем стал неотвратимо приближаться. Как и следовало ожидать, светляку не удалось надолго сдержать такую ораву врагов. Приходилось надеяться, что их сдержит вода.

Продвигаясь с крайней осторожностью, Кузьма уже одолел шагов пятьдесят. Следовавшие за ним члены экспедиции растянулись в редкую цепочку, и нельзя было даже сказать, что вызывает у них больший ужас — приближение здухачей или черные как смола волны, лижущие ноги.

Самым последним в этой цепочке оказался Змей.

Кузьма уже хотел крикнуть, чтобы тот поторопился, но в руках у метростроевца внезапно вспыхнуло веселое искристое пламя. Ни с кем не посоветовавшись, Змей собирался пустить в ход взрывчатку. Номер, удавшийся однажды, теперь мог закончиться трагически.

Первый выскочивший из норы здухач — белесый и одутловатый, как утопленник, — по инерции угодил в воду. Однако следующий сумел удержаться на ногах и, подхватив с земли камень, бросил его в Змея. В ответ метростроевец швырнул аммонитовую шашку, запальный шнур которой уже почти догорел.

Оранжевая вспышка осветила все нутро огромной пещеры. Быстро померкнув, огненный шар сначала превратился в тускло светящийся гриб, а потом в облако, еле заметное во мраке. Взрыв задул все факелы и с ног до головы окатил людей водой.

Гулкое эхо еще не успело замолкнуть, а картина мира, теперь доступная только слуху, уже резко изменилась. Монотонный вой здухачей продолжал звучать, но к нему добавился быстро нарастающий звук выведенной из покоя воды. Это означало, что взрыв разрушил слабенькую перемычку, отделявшую ложе озера от круто уходящей вниз норы.

Вырвавшийся на свободу ручеек буквально за считаные секунды превратился в бушующий полноводный поток. Заунывный вой смолк — сразу, в единый миг, словно рты всех здухачей вдруг онемели.

Когда Кузьме вновь удалось зажечь факел, он смог убедиться, что тропа обнажилась на всем доступном для глаза протяжении. Уровень воды упал на полтора-два метра. На месте отверстия, куда раньше едва-едва мог протиснуться человек, теперь зияла здоровенная дыра.

К счастью, все, кто успел покинуть нору, в том числе и Змей, уцелели.

Уже почти выдохшееся течение пригнало к берегу плот, еще недавно такой желанный, а ныне вновь ставший ненужным.

Летучие мыши, почуявшие, что всякая опасность миновала, вновь занялись уничтожением мошкары. Один только Князь как ни в чем не бывало уселся Кузьме на плечо и дружелюбно пискнул — дескать, не падай духом, хозяин, мы себя еще покажем!

Все бы ничего, но скоро выяснилось, что у Змея имеются проблемы со слухом. На вопросы Кузьмы он отвечал невпопад и постоянно тряс головой, словно та сильно мешала ему.

Дождавшись, пока вода сойдет окончательно, они стали решать, как же быть дальше — вернуться ли по тропе назад или вновь спуститься в проклятую нору. В конце концов остановились на последнем варианте, активным сторонником которого являлся Кузьма. Главный его довод был таков: нельзя предугадать заранее, какие проблемы ожидают отряд в дальнейшем, но то, что проблема здухачей отпала, можно было гарантировать.

Не забыли помянуть добрым словом светляка, фактически спасшего отряд. Вот ведь как иногда бывает: живет себе человек, никакими особыми доблестями не выделяется, частенько лезет не в свои дела, ворчит, пыхтит, пререкается, а потом возьмет и прикроет товарищей своей грудью, хотя мог бы этого и не делать.

На сей раз рисковать не стали и в нору сначала послали летучих мышей. Сами туда полезли лишь после того, как стало ясно, что никакой опасности нет и в помине.

Озерная вода принесла в нору массу грязи, но это обстоятельство только ускорило спуск, хотя и не пошло на пользу штанам. Без особых приключений добравшись до Ловчего туннеля, Кузьма тщательно обследовал его стены и позволил зажечь свет.

Лучше бы он этого не делал!

Бывают ситуации, когда предпочтительней дышать через марлю, есть с затычками в носу и ходить с закрытыми глазами, то есть насиловать свои естественные чувства, дабы сохранить физическое и нравственное здоровье. Сейчас был именно такой случай.

Пол туннеля сплошь устилали тела здухачей, рты и глазницы которых были полны черной озерной воды. Здесь вперемежку лежали мужчины и женщины, но все выглядели, как древние старцы и даже более того — как покойники, извергнутые из могил наводнением.

Нельзя было и шагу сделать, чтобы не наступить на чью-то голову или грудь. Никогда еще Кузьме не доводилось видеть столько покойников сразу. На ум невольно лезли мысли о Страшном суде и муках ада.

— А они не оживут? — шепотом поинтересовался Юрок.

— Кто их знает, — пожал плечами Кузьма. — Ты про это лучше у катакомбников спроси. Они по загробным делам специалисты… Веня, разъясни человеку ситуацию.

— Прежде эти существа вызывали у меня сострадание, — твердо сказал Венедим. — Но сейчас я вижу, что это не люди, а воплотившиеся в их телесную оболочку бесы, к которым наши понятия о жизни и смерти никакого отношения не имеют. А посему позвольте оставить ваш вопрос без ответа.

— Короче говоря, веры этим гадам нет, даже мертвым. — Юрок осторожно пнул ботинком ближайшего здухача.

— Пора бы и трогаться, — сказал Кузьма. — Не весь же век здесь стоять.

Дальнейшую прогулку без всякого преувеличения можно было назвать моральной пыткой. А как же иначе, когда, переступая с одного тела на другое, каждое мгновение ожидаешь, что острые клыки вот-вот вопьются тебе в ногу, а корявые пальцы вцепятся в край одежды.

Кузьма старался не смотреть вниз. Его примеру следовали и Венедим с Юрком (о том, куда направлен взор молчальника, судить было нельзя — не позволял капюшон, как всегда, скрывавший его лицо). Одному Герасиму Ивановичу Змею все было нипочем.

Если какой-нибудь здухач вдруг чем-то привлекал его внимание, метростроевец без всякой брезгливости принимался ворочать бездыханное тело, приговаривая при этом: «Татуировочка-то примечательная. Ножичек с черепом. Такие татуировочки просто так не делаются» или «А почему, любезный, у тебя правой ручки нет? Неужто производственная травма?..»

В один из подобных моментов он так разволновался, что даже запрыгал на одном месте.

— Да это же нормировщица третьего участка Клава Кондакова! Пять лет назад пропала без вести!

Кузьма мельком оглядел скрюченное тело женщины, на донельзя исхудалом лице которой выделялись только желтые резцы, торчащие вперед словно у крысы. На вид нормировщице Кондаковой было лет сто.

— Не путаете? — с сомнением произнес он. — Это точно?

Полуоглохший после взрыва Змей понял слова Кузьмы по-своему.

— Почему же заочно? — возмутился он. — Я ее лично знал. Передовая работница. Неоднократно удостаивалась благодарностей.

— Вот был бы смех, если бы вы встретились с ней лицом к лицу.

— К какому концу? — удивился Змей. — Не притрагивалась она никогда к моему концу, клянусь! У нас подобные штучки не приняты.

Пришлось Кузьме чуть ли не силой увести метростроевца прочь. После этого случая он и сам стал присматриваться к мертвецам — авось попадется на глаза какой-нибудь давний дружок-выползок, о таинственном исчезновении которого уже давно и судачить перестали.

Однако удача (если таковое выражение здесь вообще уместно) улыбнулась, а лучше сказать — оскалилась Юрку.

— Во! — воскликнул он, пальцем указывая на страшилище, которое и за человека-то можно было принять чисто условно. — Федька Чубчик! Литр водяры я ему остался должен.

— Давно он пропал? — осведомился Кузьма.

— С год. А может, и больше… — Юрок задумался. — Нет, точно с год!

— Что ты можешь сказать о его возрасте?

— Мой ровесник.

— А выглядит сейчас, как твой дед.

— Да, изменился…. Но это точно Федька! Я его по родимому пятну признал. Похоронить бы надо парня по-человечески…

— Тогда всех придется хоронить, — отрезал Кузьма. — Не до этого!

Его поддержал Венедим:

— Единственное, чем мы можем помочь сейчас твоему приятелю, так это помолиться за упокой его души. А о теле заботиться не стоит. Это не тело человеческое, а костюм потешный, который бесы на себя примеряли.

— Вам видней, — вздохнул Юрок. — Да только что я его братьям потом скажу…

Так они прошли еще с полсотни шагов, и стало казаться, что этому нагромождению мертвых тел не будет конца. По всему выходило, что когда сверху хлынули потоки воды, здухачи даже не попытались спастись, а продолжали штурмовать злополучную нору.

— Вишь, как иногда бывает! — глубокомысленно произнес Юрок. — Ведь против прежнего потопа нынешний — как детские ссули. А эти хмыри все равно загнулись. Из большой беды выкрутились, зато на мелочовке попухли.

— Про тот потоп они могли заранее знать, — ответил Кузьма. — Все это одного поля ягодки: и мох, и химеры, и здухачи, и даже потопы ядовитые. А тут все как бы случайно вышло. За это надо нашего Герасима Ивановича благодарить.

— Что? — на ходу оглянулся Змей. — Кого давить?

— Всех подряд! — отмахнулся от него Юрок. — Не про тебя базар, чурбан глухой.

— Сам ты щелбан! — огрызнулся Змей, но тут же, позабыв обо всем, застыл столбом. — А это что еще за чудо? Нет, вы только взгляните!

Мертвое тело, так поразившее его, действительно заслуживало самого пристального внимания. От остальных здухачей это существо отличалось неимоверно длинным костяком, такими же конечностями и по-паучьи хрупким телосложением.

— Баба, — внимательно присмотревшись, сообщил Юрок.

— С чего это ты решил? — скептически поинтересовался Кузьма.

— Мудей нет.

— Так ведь и грудей тоже.

— Груди для бабы не обязательны, — авторитетно заявил Юрок. — Вещь на любителя.

Одежда на покойнице отсутствовала, но ее вполне заменяла чересчур свободная кожа, собравшаяся не то что в складки, а скорее в гармошку. Удивляло и многое другое — короткие и густые, как шерсть, волосы на голове, странная смуглость тела, чистое, почти без морщин лицо.

— Косточки-то потоньше рыбьих, — сказал Юрок : с неодобрением.

— И каких только тварей не рождает преисподняя! — перекрестился Венедим.

— Да она просто уродка! — высказался Змей. — Я знал одну, так у нее на руках и ногах по шесть пальцев было. Правда, все без ногтей.

Неизвестно, как долго бы еще продолжалась эта дискуссия, но Кузьма решительно взмахнул факелом.

— На этом и закончим! Заодно договоримся, что больше не будем останавливаться ни под каким предлогом. Даже если наткнемся здесь на отца родного.

Возражать тут было нечего, и отряд послушно устремился вслед за проводником. Машинально оглянувшись через плечо, Кузьма заметил, что светляк-молчальник, опустив факел к самому полу, продолжает стоять над загадочным трупом.

Наиболее точное определение, касавшееся его позы, было таково — «глубокая задумчивость».

Самый последний здухач, попавшийся на их пути, вместо обеих ног имел короткие культи. Но даже увечье, похоже, не помешало ему участвовать в неудавшейся охоте на людей.

— Ну вроде конец… — облегченно вздохнул Юрок.

— А сколько их всего было? — поинтересовался Венедим, косясь на молчальника, как раз в этот момент догнавшего отряд.

— Кто же считал… — пожал плечами темнушник. — Но будем надеяться, что эта сволочь изведена под корень.

Избавившись наконец от необходимости созерцать эту выставку мертвых уродов, спутники Кузьмы воспрянули духом. Появилось обманчивое ощущение безопасности. Летучие мыши не только шастали по туннелю в обе стороны, но и тщательно проверяли все боковые ответвления. Никаких тревожных вестей пока не поступало.

Между тем голод уже давал о себе знать. На привале (хотелось бы надеяться, что это последний привал перед карстовыми пещерами) каждому досталось лишь по кружке водяры, выданной Кузьмой в виде исключения.

Уж лучше бы он этого не делал! Если светляков от выпитого стало клонить ко сну, то у Юрка вдруг разыгрался нестерпимый аппетит.

— Я сейчас завою с голодухи, — сообщил он Кузьме. — Научи хоть, как улиток и мокриц собирать.

— Здесь они не водятся, — ответил тот.

— Тогда давай мха поедим, — настаивал Юрок. — У меня кишки марш играют.

— С мхом мы полдня провозимся. Чтобы горсть молодых побегов набрать, нужно гору слоевища перевернуть. А потом еще варить несколько часов. Потерпи.

— Не могу! Я или сдохну сейчас, или на кого-нибудь из вас наброшусь. У меня болезнь такая — если брюхо пустое, в мозгах полное помрачение наступает.

Сказано это было столь убедительно, что Кузьма решил пожертвовать лишним часом своего сна.

— Ладно, — буркнул он. — Попробую твою болезнь вылечить. Жди меня здесь.

— Только не обмани! — предупредил напоследок Юрок. — Иначе я за себя не отвечаю.

Кузьма подозвал Князя, уже собравшегося было устроиться на Ночлег, и в его сопровождении отправился на прогулку.

Факел пришлось оставить на месте, поскольку Кузьму интересовали главным образом боковые ходы, где, в отличие от главного туннеля, буйно произрастал мох.

Пришлось немало поплутать по всяким тесным закоулкам, прежде чем он обнаружил то, что искал, — толстый пласт гниющего мха, отслоившийся от стены точно так же, как отмершие чешуйки кожи отслаиваются от тела человека.

Сквозь старое осклизлое слоевище уже пробивались молодые нежные побеги, куда более тонкие, чем волос, и Кузьме пришлось заодно ободрать и их.

Затем он начал тщательно, полагаясь не только на осязание, но и на нюх, обследовать сырую холодную стену. «Божья смолка» росла шариками, каждый из которых размерами не превышал слезинку. Иногда на квадратном метре стены можно было обнаружить целую россыпь таких шариков, а иногда — всего один.

Работа продвигалась медленно. Свою добычу Кузьма складывал в поилку, что весьма не нравилось Князю, занятому выискиванием личинок, очень быстро заселявших гниющий мох (попробовали бы они сунуться сюда в пору его зрелости). Несмотря на крошечные мозги и недолгий срок жизни, летучие мыши очень хорошо разбирались в истинном назначении некоторых вещей.

Вернувшись назад, Кузьма застал Юрка, можно сказать, на месте преступления. Размахивая руками, тот охотился на летучих мышей, с тревожным писком вившихся вокруг.

— А по роже схлопотать не хочешь? — разозлился Кузьма. — Не забывай, что эти зверушки мне дороже вас всех вместе взятых.

— Да я только попробовать… — смутился Юрок. — Хоть на один зуб… А ты принес что-нибудь?

— Подожди чуток.

Кузьма перебрал и тщательно промыл все шарики, а потом скатал их в один общий ком.

— «Божья смолка», — догадался Юрок, нетерпеливо следивший за манипуляциями Кузьмы. — Пробовал я ее курить. Только кайфа никакого.

— Глупости! Ты ее пожуй лучше. Только не глотай.

— Долго жевать? — осведомился Юрок, принимая из рук Кузьмы добрую порцию «смолки».

— Чем дольше, тем лучше.

Занявшись делом, темнушник надолго умолк — только сопел и старательно чавкал. Светляки крепко спали. Герасим Иванович Змей — тоже. Угомонились и летучие мыши. Кузьму и самого клонило в дрему, но он хотел непременно дождаться результатов своего опыта, поскольку знал, что «смолка» не на всех действует одинаково. А вдруг зверский аппетит Юрка не пропадет, а еще больше разыграется? Глядишь, к подъему от летучих мышей только шерсть останется.

— Слушай, не могу больше, — сказал Юрок. — У меня уже челюсти сводит.

— А есть не хочешь?

— Нашел о чем говорить! — произнес Юрок с досадой. — Когда назад вернемся, папа Кашира нас накормит и напоит от пуза. А пока на, затыкай. — Он протянул жвачку Кузьме.

— Что затыкать? — удивился тот.

— Дундук! Дырку затыкай, из которой шнур торчит.

— Заткнул, — сказал Кузьма на всякий случай.

— А сейчас тикаем в темпе! Тут скоро так рванет, что небо звездное станет видно.

Только теперь стало понятно, что Юрок бредит. Постепенно выяснилось, что Кузьму он принимает за кого-то из своих приятелей-темнушников, а порученное им обоим дело состоит в подрыве мощного порохового заряда, сосредоточенного у самой поверхности земли, непосредственно под Гранью.

Впрочем, бред был весьма своеобразным. Юрок выражался ясно, последовательно, в деталях не путался и слова свои сопровождал вполне определенными действиями, имевшими, правда, форму мимического представления — так, например, сначала он поджег зажигалкой несуществующий огнепроводный шнур, а потом словно припадочный засучил ногами, изображая быстрый бег.

В ожидании взрыва он распластался на полу туннеля и заставил Кузьму сделать то же самое. Когда тревожная пауза стала чересчур затягиваться, Юрок голосом, полным волнения, осведомился:

— Ну как — рвануло?

— Не слышу что-то, — ответил Кузьма, которому этот дурацкий спектакль уже стал надоедать.

— И я не слышу. Наверное, шнур отсырел… Ох и достанется нам от папы Каширы!

И тут Кузьма решил немного подыграть темнушнику. Наклонившись к его уху, он заорал:

— Бах! Бабах! Тарарах!

Надо признаться, что Кузьма немного перестарался. Все спящие, включая летучих мышей, про снулись, а Юрок, будто бы и в самом деле задетый ударной волной, откатился к стене и застыл там позе, для живого человека отнюдь не характерной.

Пришлось на всякий случай даже проверить его пульс (к счастью, оказавшийся вполне приемлемым). Уж Кузьме-то было хорошо известно — иных не то что испуг, даже радость способна убить.

— Что с ним? — деловито осведомился Змей, для которого смерть последнего темнушника вряд ли стала бы неизбывным горем.

— Взрывом оглушило, — смущенно пояснил Кузьма. — Да вы спите, спите! Ничего страшного не случилось.

— Каким взрывом? — не унимался Змей. — Что еще за секреты? Попрошу объяснить.

Пришлось Кузьме рассказать о странном поведении забалдевшего от «божьей смолки» Юрка и про свою не совсем удачную шуточку.

— Я одного не пойму, — закончил Кузьма. — Это с ним на самом деле было или он от фонаря дурочку катит?

— Вы разве не в курсе? — удивился Змей. — Странно… Я то считал, что ни одно серьезное событие в Шеоле не может ускользнуть от вашего внимания. А такой факт действительно имел место. И совсем недавно. В непосредственной близости от Грани темнушники произвели взрыв достаточно мощного порохового заряда.

— Про то, что Шеол тряхнуло, я знаю, — сказал Кузьма. — Но никогда бы не подумал, что тут темнушники замешаны. А зачем им это понадобилось?

— Для того же, для чего нам понадобилось прокладывать туннель к поверхности земли. Только мы из этого тайны не делаем, а темнушники почему-то упорно отрицают свою причастность к взрыву.

— А если это не их работа?

— Их, больше некому! Вы ведь на него влияние имеете. — Змей кивнул в сторону Юрка, продолжавшего пребывать в позе человека, тело которого неоднократно, но безуспешно пытались свернуть в жгут. — Попробуйте ненавязчиво расспросить его об этом случае.

— Сами вы, похоже, стесняетесь?

— Мне он не скажет.

— А мне, допустим, скажет… И я сразу же настучу вам. Так, что ли?

— Интересно ведь знать, чем это все у них закончилось… — смутился Змей.

— Какой вы любознательный мужчина! — тоном потаскухи с Торжища произнес Кузьма. — Только не забывайте, что мы уже встречались с вами при весьма пикантных обстоятельствах. И я ни единого вашего доброго словечка и поступка не забыл. Поэтому с подобными предложениями прошу ко мне впредь не обращаться.

На этом разговор окончился. Змей снова уснул (или только захрапел для виду). Летучие мыши, недовольно попискивая, возвращались на прежние места и принимали излюбленную позу — головой вниз и крыльями в обхват. Светляки, лежавшие в разных углах, ничем себя не обнаруживали. Юрок — тоже.

Уже засыпая, Кузьма почему-то вспомнил про Грань. Обладай она хоть какими-либо качествами, присущими живому существу, ей было бы за что обижаться на людей.

Мало того, что метростроевцы пытались ее продырявить, так и темнушники отличились — взорвали свою дурацкую бомбу. А если и светляки не остались в стороне от сих благих дел? Разожгли, например, под Гранью костер из свиного сала или окропили ее святой водой, предназначенной для развенчания любых дьявольских наваждений? Эх, ребята, не делом вы занимаетесь…

 

ГИБЕЛЬ И ВОЗРОЖДЕНИЕ НАДЕЖДЫ

Что другое, а терпеть Кузьма умел. С детства был приучен. В этом деле он мог дать фору самому стойкому схимнику. Воля изменяла ему разве что во сне, но зато частенько.

Вот и сейчас ему привиделось многое из того, что делает жизнь если не счастливой, то хотя бы привлекательной, — огромный ковш водяры, голая задница Феодосии, а главное, целая сковорода свиной колбасы с грибной подливкой.

Даже проснувшись, Кузьма некоторое время продолжал тянуться к этой сковороде, но увы — между ними уже пролегала преграда, куда более непреодолимая, чем пресловутая Грань. Оставалось только глотать слюнки.

Летучие мыши давно проснулись, успели перекусить (им-то стол был готов на каждом шагу) и сейчас были не прочь отведать спиртного, однако Кузьма с некоторых пор взял себе за правило поощрять стаю только за конкретные дела. Авансы не выдавались никому, даже Князю.

Факел давно догорел, и пока Кузьма зажигал новый, его спутники стали продирать глаза.

— О, блин, все кости ноют! — простонал Юрок. — Как будто меня черти всю ночь метелили.

Змей дипломатично промолчал, а Кузьма как ни в чем не бывало посоветовал:

— Не надо на голых камнях спать. Да еще мордой вниз, а коленками вверх. Прострел от этого бывает.

— А «смолка» твоя, знаешь, помогла. — Юрок потянулся, захрустев суставами. — Ни голода не чувствую, ни усталости. Выдай еще.

— Тебе и вчерашней дозы надолго хватит, — отрезал Кузьма. — А всем остальным могу предложить. Вместо завтрака, так сказать. Незаменимое средство от усталости и мрачных мыслей. Если не злоупотреблять, конечно.

— А если злоупотреблять? — Венедим покосился на предложенный общему вниманию крошечный катышек, очень похожий на мышиные экскременты.

— Если злоупотреблять, тогда это незаменимое средство для самоубийства. «Смолка» ведь не сытость дает, а одну только видимость. Обманывает организм. Тот и жжет себя самого, причем без всякого разбора. При обычной голодухе это сначала пропадает. Жир, мясо лишнее, плевки всякие. Сердце и мозги на очереди самые последние. Природа все предусмотрела. А когда организм «смолкой» насквозь отравлен, все в дело идет — от кожи до потрохов. Потому-то, наверное, и глюки такие бывают.

— Я, пожалуй, воздержусь. — Венедим отступил на шаг назад.

— Да и я рисковать не буду, — поддержал его Змей, наученный горьким примером Юрка.

Молчальник, как всегда, выжидал, и это, надо сказать, была самая удобная позиция.

— Я с вами не шутки шучу. Считайте это приказом. — Кузьма забросил в рот катышек «смолки». — Времени у нас с комариный нос. Я сам сейчас пойду как заведенный и отстающих дожидаться не собираюсь. Нечего тут кочевряжиться! Такая доза даже ребенку не повредит…

И в самом деле — порождение чужой природы, слезы отмершего мха, любимое (по слухам) лакомство химер подействовало на уставших, отчаявшихся, голодных людей, как порыв свежего ветра на угасающее пламя. Накануне едва влачившие ноги, сейчас они вышагивали столь же бодро, как и в первый день пути.

Вдобавок ко всему у Змея полностью восстановился слух. Недоволен был только Юрок, считавший себя обделенным.

Он подкатывал к Кузьме и так и этак, и про прежние добрые отношения напоминал, и на свою щедрость намекал. Пришлось Кузьме в довольно категоричной форме заявить:

— Отстань! Нельзя тебе. Ты контуженый.

— Я контуженый? — Глаза у Юрка, и без того навыкате, полезли на лоб. — Не путай, братан! Это метростроевец контуженый. Вон до сих пор в ухе ковыряется. А я вполне нормальный. На мне, считай, ни единой царапины нет.

— Разве в тот раз, когда вы под Грань мину подводили, с тобой ничего не случилось? — сказано это было тоном, не допускавшим сомнения в осведомленности Кузьмы.

— Кто это тебе такую ахинею наплел? — поперхнулся Юрок. — Никак метростроевец, драть его в перегиб?

— Ты сам проболтался, «смолки» нализавшись. И даже не отпирайся. Мне все детали вашего дела известны.

— Если известны, зачем тогда спрашиваешь? — буркнул Юрок.

— Бред-то твой взрывом окончился. Дальше ни слова. Ты как будто бы отрубился.

— Не сносить мне головы, если весть про мою слабость до папы Каширы дойдет, — горестно вздохнул Юрок. — Правильно ведь говорят: не ножа вражьего бойся, а собственного языка! Это же надо так облажаться… Нет, не хочу я больше твоей «смолки»!

— Успокойся. Я не болтун какой-то и по этому случаю тявкать не собираюсь. Да и какие тут могут быть секреты! Метростроевцы давно обо всем догадываются.

— Догадываться — одно, а в натуре доказать — совсем другое!

— Можно подумать, что вы преступление совершили. Перед кем вам отчет держать? Другое дело — зачем вам вообще понадобилось эту канитель заводить? Сами же твердите, что мрак — первородная стихия и ничего другого вам не надо.

— Мало ли что мы твердим… У каждого своя придурь. Но если все на Грань полезли, мы в стороне оставаться не желаем. Пусть себе метростроевцы туннель долбят. А мы решили с другой стороны подойти. Порохом, дескать, сподручней будет. Сначала заброшенный лаз нашли, прямо на поверхность выходящий. Потом весь мох в нем изничтожили. Порох дней пять таскали. Все на своем горбу. Все своими руками. Правда, без помощи выползков не обошлось. Мы им хорошо заплатить пообещали.

— Что за выползки? Как их звали? — перебил его Кузьма.

— Одного, кажется, Митька. А другого Павлуха.

— Митька Могильщик и Павлуха Шахтер? — уточнил Кузьма.

— Да-да!

— То-то про них с тех пор ничего не слышно.

— Мы их не убивали, гадом буду! — Юрок для убедительности даже ухватился за зуб, словно собирался вырвать его. — Хочешь знать, как все на самом деле было?

— Давай рассказывай.

— Сделали мы все грамотно. Так устроили, чтобы взрыв направленным получился. Только вверх, под самую Грань. Шнур к бочке с порохом я сам подсоединял.

— Небось при этом говорил, что скоро звездное небо станет видно?

— Эх! — удрученно вздохнул Юрок. — Как тут всяким молчальникам не позавидуешь! Умнейшие люди!

— Что дальше было?

— Размотали шнур на всю длину. Подожгли. Рвануло точно в срок, но как-то лажово. Не получился направленный взрыв. В землю вся сила ушла. Нору, правда, завалило.

— А где в это время выползки были?

— Неподалеку. Ждали, когда дырка образуется, чтобы первыми на поверхность выйти. Уговор между нами такой был… После взрыва они еще живы были, клянусь!

— Ты не рассусоливай, а к главному подходи.

— Уже подошел, — заторопился Юрок. — Посовещались мы и решили нору откопать. Глянуть, значит, в чем тут дело. Может, порох в других бочках отсырел, может, еще какая-нибудь зараза. Только успели за лопаты взяться, как началось! Затряслось все. Ходуном заходило. В таком аду я еще не бывал. Из наших только человек пять уцелело, включая меня. Когда потолок рухнул, мы случайно за камнем оказались. Огромный такой камень, вдесятером не обхватишь. Поначалу он нам сильно мешал, а потом, кто бы мог подумать, спас… Хорошо еще, что лопаты в руках были. Сами себя и откопали. Назад пробираемся, а тряска не стихает. Как будто бы подземные бесы за нами гонятся.

— И все эти беды взрыв наделал? — с изрядной долей сомнения поинтересовался Кузьма.

— Не знаю… Я же говорил, что не получился взрыв. Один пшик какой-то. Трясти начало через полчаса, а то и позже. Много в ту пору невинных людей погибло, которые поблизости оказались. И светляков, и метростроевцев, и бродяг разных. Вот и велел нам после этого папа Кашира язык за зубами держать. Мол, я не я и котомка не моя. А метростроевцы пусть себе клевещут. Доказательств-то у них все равно никаких нет. Одни домыслы.

— Да, странные дела… Может, это Грань вам так отомстила?

— Еще что скажешь! Разве она живая? Наверное, просто подземные пласты от взрыва сдвинулись.

— Опомнись! Какие пласты? Вы же к самой поверхности подобрались. Там только перегной да суглинок.

— Молчу… Я в этом землеустройстве мало что кумекаю. Что сам видел, про то и рассказал. Только ты меня не заложи. — В голосе Юрка появилось не свойственное ему заискивание.

— Чудной ты человек! Грани не боишься. Химер тоже. От здухачей отбился. А перед каким-то папой Каширой трясешься, как последняя баба.

— От химер и здухачей я как-нибудь отобьюсь. С Гранью попозже тоже разберемся. Но если папа Кашира приговор нарисует, от Юрка Хобота даже воспоминаний не останется.

— Зверь он, а не папа.

— А ты думал!

Теперь на спутников Кузьмы было любо-дорого глянуть. Похоже, что у них открылось не только второе, но заодно и третье дыхание. Оставалось только сожалеть, что он не воспользовался «божьей смолкой» раньше. Конечно, всякая дурь вещь опасная, но в некоторых случаях без нее просто не обойтись. При любом ином раскладе они топали бы до пещер еще дня два, а так долетели словно бы на крыльях.

Скоро и отдохнуть можно будет, и перекусить по-человечески. Таких сочных улиток, как в карстовых пещерах, больше нигде не водится. А там, глядишь, и все загадки разрешатся. Выследить летучих мышей никакого труда не представляет. Они на кормежку скопом летят и скопом возвращаются.

Ох, зря он про все это подумал! И ведь давал же себе зарок — раньше времени не радоваться. А тут забылся. Наверное, «смолка» подвела. Вот и сглазил Кузьма свою удачу.

Летучие мыши, посланные вперед, возвращались в панике. Какое-то время они даже не хотели общаться с хозяином, что вообще было случаем беспрецедентным.

Плодотворного общения не получилось и после того, как немного успокоившийся Князь уселся Кузьме на плечо. Уж если самый смышленый из зверьков не мог прояснить суть дела, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее, аналогов в прошлом не имеющее.

Ясно было только одно — людям непосредственная опасность не угрожает. Как говорится, и на том спасибо.

Дабы окончательно утихомирить стаю, Кузьма щедро угостил ее водярой, после чего обратился к спутникам с краткой речью (те уже давно изнывали в тревожном неведении).

— Волнуются летучие мыши, сами видите. Похоже, что-то в пещере неладное, — произнес он нарочито спокойным голосом, — хотя нас самих это, надо полагать, не касается. Ни химер, ни здухачей там нет.

— Что же их тогда могло так испугать? — поинтересовался Змей. После контузии его подозрительность возросла еще больше.

— Да что угодно! Крысы, огонь, сквозняки, чужие люди… Панику по этому поводу поднимать не стоит, но осторожность еще никому не повредила. Так что будьте наготове. Я пойду первым.

— Свет гасить? — спросил Юрок.

— Пока не надо.

Каждое мгновение ожидая какого-нибудь подвоха,

Кузьма осторожно двинулся вперед. Потолок туннеля резко ушел вверх, а потом раздались и стены. В нос ударил специфический запах помета, всегда выдававший постоянные убежища рукокрылых. Одна корзина такого добра стоила дороже кружки водяры и могла прокормить целую семью — грибы на ней росли удивительно обильно.

Правда, на этот раз к кислой вони помета примешивались и другие сомнительные ароматы, самым явственным из которых был запах отравленной воды. Потоп, едва не погубивший отряд, как видно, добрался и сюда.

В огромной пещере царила тишина, и, чтобы вспугнуть ее обитателей, Кузьма свистнул в два пальца. Ответом ему было лишь многократное — то глухое, то звонкое — эхо. Крылатые твари, вернувшиеся с охоты, по всей вероятности, крепко спали.

— Посвети-ка кто-нибудь на потолок, — попросил Кузьма.

Луч карбидного фонаря скользнул по мрачным сводам, с которых, словно сосцы громадного зверя, свешивались тяжелые бледные сталактиты. В иные времена здесь находили себе приют тысячи летучих мышей, и яркий свет должен был неминуемо вызвать среди них переполох.

Однако вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Неужели летучие мыши спят так крепко? Или их тут вообще нет? Странно… Такого случая Кузьма припомнить не мог. В любое время в пещере кто-нибудь да оставался — брюхатые самки, молодняк, еще не вставший на крыло, просто лентяи, предпочитавшие сон всем другим удовольствиям. Куда же все они нынче подевались?

— Ты вниз позырь! — прошипел Юрок голосом человека, ненароком усевшегося на моток колючей проволоки. — Вот так суп!

Дно пещеры, прежде представлявшее собой почти зеркальную копию потолка (только сталагмиты выглядели поприземистей сталактитов), теперь было сплошь залито водой, действительно очень напоминало густую похлебку, на поверхности которой плавает разварившееся мясо.

Без всякого сомнения, это были уже порядком разложившиеся трупики летучих мышей.

— Дошли, — сказал Змей. — Вот тебе и карстовые пещеры. Вот вам и кукиш с маслом.

— Не нам, а вам, — уточнил Кузьма, до которого еще не дошел весь ужас происшедшего. — Чья это была идейка — воспользоваться путями летучих мышей?

— Неужели это мы их погубили? — ужаснулся Венедим.

— Нет, тут потоп проклятый виноват, — пояснил Кузьма. — Прежде-то они от ливневых вод запросто уходили, а тут, как видно, проснуться не успели. Испарениями ядовитыми отравились. До сих пор от воды этой заразой несет.

— Зазря, значит, мы сюда шли? — Юрок уже не шипел, а подвывал, как кликуша. — Зазря дружбанов теряли?

— Тут дальше еще парочка пещер есть, — сказал Кузьма неуверенно. — Может, в них кто-нибудь уцелел… Пойду гляну, а вы здесь пока побудьте.

— Сбежать, поди, собираешься? — тяжко вздохнул Юрок. — Отделаться от нас хочешь?

— Не пори ерунду! — отрезал Кузьма. — В залог за себя оставляю баклагу с водярой. Только, чур, не прикладываться!

Кто-нибудь другой. Змей, например, такой залог не воспринял бы всерьез, но Юрок-то понимал, что в глуши Шеола нет вещи более драгоценной, чем водяра, которая и жизнь распроклятую может скрасить, и мучительную смерть облегчить. («Смолка» в этом плане ничего не стоила. По сравнению с водярой она была то же самое, что случайная шалава против верной жены — сегодня околдует, а завтра без зазрения совести погубит.)

Поэтому, заполучив в руки заветную баклагу, Юрок сразу успокоился и кивнул головой: «Иди!» Венедим послал вслед Кузьме крестное знамение.

Спутников своих Кузьма покинул не для того, чтобы отыскать уцелевших летучих мышей (не верил он в чудеса), а дабы в одиночестве обмозговать ситуацию, которую смело можно было назвать тупиковой.

Мало того, что экспедицию с самого начала преследовал злой рок, так сегодня оборвалась последняя ниточка, обещавшая привести к цели. Таким образом, все потуги, интриги и компромиссы организаторов трехстороннего совещания оказались напрасными.

Жаль, ничего не скажешь… А ведь какие зарождались надежды, какие вызревали планы на новую жизнь, какие прожекты строились! Мрачное и тягостное существование вот-вот должно было смениться светлой сказкой. И вот все пошло прахом!

Тому, что мнилось, не суждено свершиться. Дальше будет не лучше, а только хуже.

Никогда уже метростроевцы не найдут общий язык с соседями. Темнушники вновь займутся разбоем, а светляки проклянут и тех, и других. Значит, опять раскол, опять взаимная вражда, опять мелкие пакости, нередко перерастающие в крупные злодейства. И это в то время, когда чуждые человеку силы ополчились на него со всех сторон, когда в Шеоле появляются здухачи и химеры новых видов, когда обыкновенные ливневые воды превращаются в смертельный яд.

Несчастны те братья, что не могут разделить плоды, на которые уже покусился свирепый вепрь! Так, кажется, говорил кто-то из светляков…

Как Кузьма и предполагал заранее, в двух других пещерах, отличавшихся от первой только куда более скромными размерами, картина оказалась столь же печальной — множество мертвых летучих мышей, смрад тления, вонь отравы. Если тайна проникновения за Грань и существовала, то она нашла свой конец здесь — под мрачными сводами карстовых пещер.

Любопытства ради Кузьма ножом вскрыл несколько трупиков, дабы в последний раз взглянуть на ярко расписанных, невесомых обитателей потустороннего мира. Никакой брезгливости при этом он не испытывал, поскольку к препарированию разных мелких тварей пристрастился еще в детстве. Если первыми его книгами были труды по биологии, то первыми игрушками — пинцет и скальпель.

Однако желудки летучих мышей не содержали ничего, кроме обычной для Шеола мошкары да молодых побегов мха-костолома. Это было, конечно, странно, но Кузьма привык верить своим глазам, а не чужим речам.

Те же самые изыскания (и с тем же самым результатом) он произвел и в средней пещере.

Вернувшись к спутникам, с немой надеждой воззрившимся на него, Кузьма отрицательно покачал головой.

— Таким образом, моя служба закончилась, — сказал он, тщательно отмывая руки водярой, что не могло не вызвать недовольства Юрка. — Согласитесь, что я выполнил все взятые на себя обязательства. А в том, что поход закончился неудачей, я не виноват. Нельзя было предполагать заранее, что потоп уничтожит всех летучих мышей… Теперь о моих дальнейших планах… Сами понимаете, что возвращаться назад мне нет никакого резона. Во всех трех общинах найдется немало желающих сделать из меня козла отпущения. Уж лучше я погуляю пока на воле и подожду, пока страсти не улягутся.

— А как же нам быть? — сиротским тоном поинтересовался Змей.

— Весьма знаменательно, что этот вопрос задали именно вы, Герасим Иванович, а не кто-нибудь другой, — оживился Кузьма. — Как-никак, а в этих пещерах мы оказались с вашей легкой руки. Вспомните! Если бы метростроевцы не продемонстрировали в нужный момент заранее заготовленных жучков и бабочек, наша экспедиция могла и не состояться.

— Я что-то не понимаю… — начал было Змей, но Кузьма не дал ему развить свою мысль.

— Все вы понимаете! — продолжал он. — А впрочем, не исключено, что вас тоже обманули. Иначе как бы вы решились принять участие в этом самоубийственном предприятии… Сейчас объясню все подробно, не волнуйтесь! Как известно, летучие мыши живут стаями и кормятся сообща. Естествен— но, что и содержимое их желудков должно быть одинаковым. В этом я еще раз убедился, вскрыв с дюжину мертвых зверьков разного пола и возраста. Вот только никаких бабочек я не обнаружил. Вывод напрашивается сам собой. Летучие мыши, по крайней мере населявшие эти пещеры, а других убежищ я не знаю, никогда не покидали Шеол. Если не верите я моим словам, можете убедиться на деле. Юрок, будь другом, принеси мне пару трупиков!

— Не надо! — быстро возразил Венедим. — Мы и так верим,

— Есть такое слово — «провокация». — Кузьма в упор уставился на Змея. — И оно хорошо известно И вам, Герасим Иванович. Как ни печально это звучит, но все мы стали жертвами провокации, устроенной метростроевцами.

— Во гады! — воскликнул Юрок. — А зачем это им понадобилось?

— Откуда я знаю! Пусть сам отчитывается. — Кузьма демонстративно сложил на груди руки.

— Сейчас я объясню, — произнес Змей усталым голосом. — Но сначала постарайтесь уяснить разницу между провокацией и… скажем, святой ложью. Что самое главное в учении святокатакомбников И вообще христиан? Проповедь терпения. Терпите, мол, муки на этом свете, и всем воздается по заслугам на том. Это явная ложь, но некоторым она помогает удержаться от дурных поступков. Существует масса других примеров, когда люди, вдохновленные заведомо ложными идеями, совершали благие дела. Кто-то пытался отыскать философский камень и попутно создал целую науку, называемую химией. Другие отправились на поиски западного пути в Индию, а открыли огромный новый материк.

— Ты, крыса ученая, пенки тут не пускай! — предупредил Юрок. — По делу докладывай, пока тебе воздух не перекрыли.

— И христианского учения попрошу не касаться, — добавил Венедим. — Слугам сатаны недопустимо обсуждать его.

— Горячку-то не порите, — поморщился Змей. — Дайте сказать… Возможно, это мое последнее слово.

— Не возможно, а наверняка, — уточнил жестокосердный Юрок.

— Тогда зачем мне перед вами распинаться? — Змей перевел вопрошающий взгляд с Юрка на Кузьму.

— Ладно, рассказывайте, — буркнул тот. — Ничего еще не решено.

— Спасибо хоть за то, что подали надежду, — кивнул метростроевец. — Теперь относительно нашего похода… Он был задуман после того, как все остальные попытки проникнуть за Грань не увенчались успехом. Дабы убедить оппонентов в его целесообразности, нам пришлось предоставить фальшивые доказательства того, что выход вовне существует. Скажу больше. Демонстрация бабочек, якобы извлеченных из желудка летучих мышей, была рассчитана в основном на нашего проводника. Ведь мы были почти уверены, что он знает способ проникновения за Грань, но по известным причинам тщательно скрывает это. А если тайное стало явным, какой смысл изворачиваться и дальше?

— Дескать, не утруждай себя зря и поделись своим секретом с другими, пока те сами не докопались до истины, — подсказал Кузьма.

— Приблизительно так…

— Увы, хочу вас разочаровать! — Кузьма развел руками. — Нет у меня никаких тайн. По крайней мере таких, которые касаются Грани.

— Никто не застрахован от ошибок, — вздохнул Змей.

— Ошибаться — человеческий удел, а упорствовать в ошибках — козни дьявола, — обронил Венедим.

— Так я ведь не упорствую, а признаюсь!

— Что толку? — оскалился Юрок. — Уже пять человек за твои ошибки поплатились. Как ты на том свете перед ними объяснишься?

— Объяснюсь, — заверил его Змей. — Возможно, они даже поблагодарят меня за то, что досрочно покинули этот распроклятый мир. Кроме того, прямой вины в чьей-либо смерти на мне нет.

— Ух ты, шакал! — задохнулся от ярости Юрок.

— А где, кстати говоря, вы этих бабочек добыли? — поинтересовался Кузьма.

— В одной из местных пещер прежде было устроено нечто вроде краеведческого музея. Имелись там и скелеты ископаемых животных, и разные чучела, и гербарии, и коллекции насекомых, в том числе тропических бабочек. Кое-что после Черной Субботы пропало, а остальное досталось нам. Со временем, как видите, пригодилось.

— Хитро было задумано. Небось плановый отдел, постарался?

— Никак нет. Вверенный моему попечению отдел техники безопасности, — скромно признался Змей.

— Да, Герасим Иванович, влипли вы в историю, — задумчиво произнес Кузьма.

— Что уж теперь поделаешь, — пожал плечами Змей. — Я знал, на что иду. В нашем деле без риска не обойтись.

— Да ты сам хоть по пять раз на дню рискуй, — вскипел Юрок, — а других зачем подставлять? Шлепнуть его, гада, немедленно!

— Воля ваша… Только от этого вам вряд ли станет легче. — Держался Змей мужественно, тут ух ничего не скажешь. — Вам ведь всем спастись хочется. Авось и я на что-нибудь сгожусь.

— Разве что на мясо, — буркнул Юрок.

— Здравое предложение, — хладнокровно согласился Змей. — Хотя и преждевременное. Денек-другой вы еще на подкожных запасах продержитесь, а уж потом можете кушать меня в любом виде. Заразными болезнями не страдаю, циррозом печени тоже.

— Убежать собираешься? — с издевкой поинтересовался Юрок. — Не надейся. Я тебя на веревке водить буду.

— Опять же лишние хлопоты. Куда здесь бежать? Я в этих закоулках и с фонарем заблужусь, а уж без фонаря и подавно. Пока мы все не пропали окончательно, молите проводника о спасении.

— Это лишнее, — отвернулся Кузьма. — Сами знаете, что в Шеоле каждый сам за себя.

— Выручи нас, корифан! — взмолился Юрок. — Не бросай на этой помойке! Хоть до Торжища доведи! Я тебе за это по гроб жизни буду обязан! Отплачу, чем смогу!

— А ты знаешь, сколько отсюда до Торжища топать? — усмехнулся Кузьма. — Полторы недели в лучшем случае. Боюсь, не сдюжите. Особенно натощак.

— «Смолкой» будем подкрепляться!

— Как же! Поможет «смолка», если ты через пять дней в мешок с костями превратишься.

— Придумай что-нибудь. Сам же говорил, что в Шеоле еды навалом. И улиток можно есть, и мокриц.

— Видишь? — Кузьма подобрал с пола пещеры огромную, с кулак величиной улитку, из панциря которой вытекало что-то похожее на густые сопли. — Тут вся живность вокруг передохла. Честно сказать, положение у нас — хуже некуда. Хоть ложись и помирай.

В это время светляк-молчальник, доселе неподвижный словно истукан, сделал жест, как будто бы обмывая руки, а потом ткнул пальцем вверх.

— Чего это он? — удивился Юрок. — Не свихнулся ли, часом?

— Нет-нет! — воскликнул Венедим, и сам, похоже, слегка озадаченный. — Существует язык знаков, на котором послушники, давшие обет вечного молчания, общаются со своими братьями по вере. Вот этот знак, например, означает просьбу… Просьбу высказаться.

— Пусть высказывается, — хором произнесли Юрок и Кузьма, а последний еще и добавил: — Только ты переведи.

Молчальник удовлетворенно кивнул (лицо его, как всегда, было скрыто капюшоном) и вновь взмахнул руками.

Жесты его были плавными и неторопливыми. Многие из них даже не требовали перевода. Ладонь, к которой снизу был приставлен палец, означала какое-то препятствие, скорее всего — Грань. Твердо сжатый кулак — уверенность. Резкий взмах поперек горла — смерть. Все десять пальцев, растопыренных перед грудью, — женщину. Поглаживание по втянутому животу — голод. Два быстро переставляемых пальца, большой и средний, — ходьбу.

Впрочем, уловить конкретный смысл всей этой серии жестов мог один только Венедим.

— Речь идет о том, что путешествие за Грань все же возможно, — объяснил он, запинаясь на каждом третьем слове. — Мертвая женщина, которую мы недавно нашли… и на которую все обратили внимание… не могла долго жить в здешнем мире. Для этого у нее чересчур хрупкие кости. Кроме того, цвет кожи свидетельствует о том, что прежде она много времени проводила на солнце.

— И вправду! — подтвердил Юрок. — Смуглая была баба. Я таких отродясь не видел.

— Та женщина — пришелец из-за Грани, — продолжал Венедим. — Этому есть еще одно доказательство. — Он поймал какой-то предмет, брошенный молчальником.

Любопытство проявили все, даже Змей, участь которого была весьма и весьма проблематичной. Доказательство, представленное молчальником, при ближайшем рассмотрении оказалось чем-то вроде примитивного ожерелья, состоявшего из круглых почти невесомых коробочек явно растительного происхождения, нанизанных на прочный шнурок. При встряхивании внутри коробочек что-то шуршало, словно песок в песочных часах.

Молчальник вновь приставил растопыренные пальцы к груди, а потом сделал красноречивый жест вокруг шеи, и, хотя смысл этой безмолвной фразы был понятен каждому, Венедим пояснил:

— Сие украшение было снято с покойницы. Кузьма осторожно разломал одну из коробочек и понюхал мелкие черные зернышки, наполнявшие ее примерно на треть.

— Пахнет приятно, — сообщил он. — Но раньше такое чудо мне не попадалось.

— Это маковая головка, — услужливо подсказал Змей. — Цветы раньше такие были — маки. Красные-красные. Когда лепестки осыпаются, остается головка с семенами. Она могла вызреть только под солнцем.

— Тебя не спрашивают! — ощерился Юрок. — Может, она из того же музея, что и ваши бабочки.

— Непохоже. — Кузьма помял кусочек коробочки в пальцах. — Мягкая… Ей, наверное, и года нет. Иначе рассыпалась бы в прах. Интересно, откуда она могла здесь взяться?

— Оттуда же, откуда и ее хозяйка. — Змей опять влез с пояснениями.

— Из-за Грани.

— Мак… А до этого бабочки, — задумчиво произнес Кузьма. — Можно подумать, что кто-то кидает нам одну наживку за другой… Ладно, пусть эта баба раньше жила за Гранью. Сюда-то она как проникла?

— Химера притащила! Как же иначе, — безапелляционно заявил Змей. — С какой стати она бы сюда по своей воле залезла? Сами ведь видели, какие у нее ручки да ножки. Палочки. В Шеоле на таких долго не походишь.

— А там походишь? — Юрок ткнул пальцем вверх.

— Почему бы и нет! Возможно, там сила тяжести поменьше.

— Чего-о? — прищурился Юрок. — Какая еще сила тяжести? Опять нам голову морочишь? Тяжесть — одно, а сила — совсем другое. — Как доказательство он сунул под нос метростроевца увесистый кулак.

— Да уймись ты! — прикрикнул на темнушника Кузьма. — Сила тяжести… И в самом деле, что это за тяжесть такая?

— Ну как сказать, — замялся Змей. — Точно я и сам не знаю. Это надо у начальника производственного отдела спросить… Но мир так устроен, что все предметы на земле тяготеют к ее центру. Закон природы. Выпусти, например, факел из рук, и он упадет вниз, а не взлетит вверх.

— Нет, я тащусь! — Юрок закатил глаза. — Причем здесь факел?

— Погодите-ка. — Кузьма энергично потер лоб. — Меня давно занимал один вопрос… Здесь, положим, я ощущаю себя привычно. Если и устаю, то в меру. А ниже, на дне Шеола, еле ноги тягаю. Будто бы на меня кто-то мешок с камнями взвалил. Рядом с поверхностью, под самой Гранью, все наоборот. Летел бы, кажется, как на крыльях, да организм бунтуется, словно там для него чужая среда. Может такое быть, что на разной глубине и сила тяжести разная?

— Точно не скажу, — увял Змей. — Не слышал про это. По крайней мере технические расчеты для самых глубоких шахт делались по тем же законам, что и для земной поверхности. Вот выше, за облаками, сила тяжести действительно уменьшается вплоть до полного исчезновения. Люди с такими костями, как у этой дамочки, могли бы там запросто жить.

— Далась вам эта дамочка! — Юрок терял последние остатки терпения. — Нам не мослы ее тощие надо обсуждать, а спасение искать!

Руки молчальника вновь пришли в движение — взмах вверх, переходящий в знак препятствия, потом жест, которым разрывают бумагу, и наконец широко раскинутые объятия.

— Спасение ждет за Гранью, — пояснил Венедим. — Идите туда. Там есть все, что нужно человеку для жизни.

— Как идти? — Юрок затряс обоими кулаками. — Где этот путь?

Молчальник постучал себя пальцем по макушке — думайте, мол, сами, на это вам голова дана. Опуская руку, он как бы непроизвольно махнул ею в сторону проводника.

Истолковав этот жест по своему разумению, Юрок насел на Кузьму.

— Братан, хоть приблизительно подскажи, куда нам идти, где эту проклятую дырку искать! — Голос его при этом звучал скорее грозно, чем просительно. — Ты же Шеол как свои пять пальцев знаешь.

— Ну, скажем, не как все пять. А приблизительно так, — Кузьма чиркнул по верхней фаланге мизинца, словно отделяя ее от остальных пальцев, — процентов на девяносто. Только это запретные места. Выползки их стороной обходят.

— Почему?

— Болтают, что там логово химер находится. Кому охота на верную смерть лезть.

— Так ведь нам четверым все равно могила светит! Разве не так?

— Уж если честно, то да, — вынужден был признаться Кузьма.

— Вот и рискнем напоследок! Если выход за Грань имеется, то его нужно именно в таких неизведанных местах искать. Чего нам терять? Больше одного раза не умирают.

— Ты за всех не говори. — Кузьма покосился на остальных своих спутников. — Кто собственным умом живет, тот и смерть по себе выбирает.

— Я согласен, — почти не раздумывая, молвил Венедим. — Ибо сказал однажды апостол Павел, что умерщвленные ради общего блага обретают царство Божие.

Молчальник тоже долго не кочевряжился и кивнул в знак согласия. Колебался один только Змей.

— Ничего себе перспектива! — с сомнением произнес он. — Сунуться к черту в пасть с надеждой живьем выбраться из его задницы.

— Как хочешь, — пожал плечами Юрок. — Ты ведь один хрен не жилец на этом свете. Забыл разве, что тебя в расход решено списать?

— В таком случае беру свои слова обратно! — спохватился Змей. — Как говорится, лучше к черту в пасть, чем на месте пасть.

Наступило молчание, которое обычно называется напряженным. Все взгляды скрестились на Кузьме.

— Заводные вы ребята, — вздохнул тот. — Не надоело еще из огня в полымя нырять… Может, и в самом деле оказать вам последнюю услугу? Так и быть, отведу вас туда, куда просите. Тем более что одно такое местечко недалече. Но уж в самое пекло вы без меня полезете. Кто-то тут про чертову пасть сказал. Хорошо сказал, от души. Правда, ваш случай будет посложнее. Полезете вы в чертову задницу с надеждой живьем выбраться из пасти…

 

ЛОГОВО

Действие «смолки» давно закончилось, и голод донимал хуже, чем чесоточный зуд. Хорошо хоть, что немного отвлекала работа. Под строгим наблюдением Кузьмы каждый из путников соорудил себе из мха маскировочный костюм — уже даже не плащ, а что-то вроде переносного шалашика.

Идти, а тем более взбираться в гору (предполагаемое логово химер располагалось где-то под самой Гранью) в подобном костюме было весьма неудобно, а потому путешествие, которое в обычных условиях заняло бы одни сутки, грозило растянуться на двое-трое.

От привалов решено было отказаться, поскольку впереди их ожидал отдых в краях запредельных — то ли долгий за Гранью, то ли вечный в могиле.

Щепетильные в вопросах веры светляки страшились перспективы обратиться в здухачей, но Кузьма как мог успокаивал их, нажимая на то, что лишенное души тело является таким же атрибутом неживой природы, как пустой горшок или шкура, сброшенная змеей при линьке.

Безопасность маленького отряда, как всегда, должны были обеспечивать летучие мыши, но на сей раз они повиновались Кузьме неохотно и вперед летели только после двух или трех окриков. Энтузиазм стаи не удавалось подогреть даже водярой. Чуткие зверьки, должно быть, понимали, что люди, идущие почти на верную смерть, заботятся о своей безопасности чисто формально.

Ради экономии сил в пути молчали, но Змей однажды не выдержал и спросил:

— Что же вы, дорогой наш проводник, про это логово химер раньше ничего не говорили? Хоть бы намекнули как-то.

— Не в моих привычках болтать про то, о чем не спрашивают, — ответил Кузьма спокойно. — Это во-первых. А во-вторых, я во всякие байки не очень-то верю. Выползкам дай только язык почесать. Но и рисковать я не люблю. Сказано было, что такие места лучше стороной обходить, я и обходил. Хотя, вполне возможно, что там не логово химер, а склад с каким-нибудь ворованным барахлом. Вот его хозяева и запускают всякие мульки, чтобы чужаков отпугнуть.

— Я бы против клада не возражал, — признался Юрок. — Особенно если бы он из жратвы состоял. Эх, найти бы ящик кильки в томате! Пробовал я однажды это угощение. Вкус такой, что даже сравнить не с чем.

— Чур, про съестное ни слова! — Кузьма непроизвольно сглотнул слюну. — А теперь наклонитесь пониже. Тут, похоже, грунт недавно просел.

Просторный туннель, в котором хотя бы светом можно было побаловаться, давно остался где-то далеко внизу. Места, которыми они сейчас пробирались, были царством мха. Здесь даже запах стоял особенный — горьковатый, щекочущий нос и горло. Если вздохнешь поглубже, так расчихаешься с непривычки.

По просьбе Юрка Кузьма несколько раз пытался отыскать «смолку», но прорезать слоевище насквозь ему так и не удалось — толщиной оно везде превосходило длину человеческой руки.

А ведь раньше здесь повсюду были камень да глина, ну в крайнем случае песок. Куда же это все по девалось? Похоже, что кто-то медленно, но упорно пожирал земную твердь, как плесень пожирает кусок черствого хлеба. И не исключено, что когда-нибудь эта планета превратится в огромный клубок мха, внутри которого поселятся химеры, а может, и какие-либо твари посерьезней.

Какая участь ожидает тогда человечество? В лучшем случае участь блохи, паразитирующей на теле хозяина…

Впрочем, а кто сказал, что блоха, напившаяся чужой крови, не ощущает себя истинной властительницей вселенной?

Шли они буквально из последних сил, как говорится, на бровях, надеясь только на то, что эта мука вот-вот закончится. Дабы люди не отчаялись раньше времени, Кузьма на все вопросы, содержащие сакраментальную фразу: «Когда же наконец?» — только приговаривал: «Чуть-чуть осталось… Скоро, скоро придем…»

Первую химеру, встретившуюся им на пути, стая учуяла вовремя, и у Кузьмы осталось несколько минут на то, чтобы распихать своих спутников по разным нишам и тупичкам, благо их тут имелось предостаточно.

Судя по звукам, химера двигалась неторопливо и состояла из множества отдельных сегментов — ни дать ни взять связка сосисок, которыми светляки иногда балуют самых дорогих своих гостей. Как Кузьма ни старался, но истинный тип химеры определить так и не смог.

Единственный случай, как известно, еще не факт, но Кузьма чувствовал, что развязка приближается.

Следующая химера, предположительно пьявица, появилась совершенно внезапно и лишь в последний момент свернула в боковой проход. Стая ее прозевала. Вернее, даже не прозевала, а просто не рассчитала своих возможностей. Летучие мыши, посланные с предупреждением об опасности, были просто уничтожены в пути необычайно проворной пьявицей, обожавшей охоту за летающими целями.

Кузьма непроизвольно вспомнил почти позабытую присказку: «Одна беда другую родит, а уж третья сама бежит». Да, теперь можно было ожидать чего угодно. В смысле негативном, конечно. Не ровен час, нарвешься и на чудовище, уничтожившее заставу темнушников, а потом отметившееся у ворот Торжища.

Чудом уцелевший Князь уже не пищал, а страстно щебетал — цыр, цыр, цыр, — что с ним случалось весьма редко и выражало крайнюю степень озабоченности, граничащей с растерянностью.

Зверек, чье существование было сопряжено с почти постоянным риском, отказывался понимать столь безрассудное поведение людей. Вожака поддержали и остальные летучие мыши. Сверху на путников брызнул жиденький теплый дождик, у рукокрылых означавший примерно то же самое, что и смачный плевок у верблюда.

Кое-как разогнав не в меру возбужденных зверьков, Кузьма обратился к спутникам. Речь свою он предварил тяжким вздохом:

— Вот и все, люди добрые. Дальше мне с вами не по пути. Две химеры за один час — это уже чересчур. Видно, и в самом деле их логово где-то рядом. Сбылись, значит, ваши мечты. Хотели черту в задницу залезть, вот и полезайте. Как говорится, удачи вам. А я назад пойду.

— Струсили? — Змей, уже уверовавший, что просто так его не прикончат, мог теперь позволить себе даже издевку. — Наверное, вечно жить собираетесь?

— Вечно — не вечно, а сколько положено, проживу, — невозмутимо ответил Кузьма. — Мне ведь другой срок не отведен. Надо этим пользоваться. Да и зверюшек жалко. Их, бедолаг, столько осталось, что на пальцах можно пересчитать. Годы пройдут, пока прежняя численность восстановится. Короче, забот хватает. Это вас какая-то блажь за Грань гонит. А мне и в Шеоле неплохо. Хотя расставаться жалко. Привык я к вам, скрывать не буду. Люди вы славные, даром что сильно психованные. Тебе, Веня, особое спасибо… Жалко, конечно, что о делах божественных не договорили… Давайте прощаться, что ли. Назад с собой не зову. Знаю, что не пойдете, да и не прокормиться нам такой оравой.

— И ты, Индикоплав, человек славный, — вкрадчиво сказал Юрок, стоявший от Кузьмы так близко, что их маскировочные шалашики соприкасались. — Так что пойдем вместе до конца.

И сразу щелкнул взведенный курок пистолета (не зря, значит. Юрок заранее пламегаситель соорудил, предвидел, наверное, такой случай).

Для острастки полагалось еще ткнуть Кузьму стволом в спину — пусть не замышляет никаких опрометчивых действий. Да только шалашик помешал этому.

Пока Юрок пытался на ощупь определить, каким именно боком стоит к нему проводник, тот потихоньку выскользнул из шалашика и отошел в сторону — правда, недалече.

Никто ничего еще не понял, но странные слова Юрка озадачили путников.

— Вы что там задумали? — поинтересовался Змей.

— Ничего, — буркнул Юрок, лихорадочно ощупывая опустевший шалашик. — Помог бы лучше!

Дальше события развивались следующим образом. Получив по голове увесистый удар. Юрок рухнул на четвереньки, а Кузьма ногой наступил на выпавший из его руки пистолет (хотя на подстилку из мха даже валуны падали почти бесшумно, чуткий слух выползка все же определил точное место падения железной игрушки).

На этом все должно было благополучно закончиться. Если что Кузьме и оставалось, так это разрядить чужое оружие да присовокупить к своей прочувственной речи пару укоризненных слов матерного характера.

Но тут все пошло наперекосяк. Из мрака прилетел тяжелый кулак, укрепленный намотанной на него цепью, и саданул Кузьму точно в скулу.

Еще не успев упасть, Кузьма догадался, кто это мог его так щедро отоварить. Не иначе светляк-молчальник постарался. Другого такого здоровяка тут просто не было, да и кулак пах соответствующе — елеем, иконами, страницами древних книг (случалось и раньше, что в минуты наивысшей опасности у Кузьмы прорезался прямо-таки феноменальный нюх).

Сознания он не утратил, хотя в глазах плавали радужные пятна. Все ощущения были, как у висельника, — еще жив, но нельзя ни вздохнуть, ни выдохнуть, остается только сучить ногами.

Тем не менее Кузьма продолжал контролировать все, что творилось вокруг, — где слухом, где нюхом, где интуицией.

А творилось вот что — молчальник нагнулся было за пистолетом, но Юрок опередил его и прошипел:

«Не трожь, падлюка, чужое, застрелю!»

— Да объясните в конце концов, что там у вас происходит? — неистовствовал Змей, в самый ответственный момент оказавшийся как бы не у дел.

Венедим, затерявшийся в темноте, бормотал:

«Господи, пристыди безумцев и наставь на путь истинный заблудших!» Надо полагать, что при этом он еще и крестился.

Летучие мыши, окончательно убедившиеся в безрассудстве и временном умопомешательстве людей, сочли за лучшее держаться от них подальше, благо что примеры в прошлом имелись — пару раз Кузьма допивался до такого состояния, что становился опасен даже для своих крылатых друзей. Правда, позволял он это себе только в местах абсолютно безопасных…

Прежде чем Кузьма вновь обрел боеспособность, его связали по рукам и ногам. Ради такого случая объединились вечные враги — темнушники и светляки (Венедим, естественно, был не в счет). Что касается Змея, то его позиция окончательно еще не определилась.

— Не ожидал, — спустя некоторое время сказал Кузьма. — Спасибо за науку. А я-то, дурак, думал, что у порядочных людей за добро принято платить добром.

— Ты, братан, не обижайся. — Юрок был явно. сконфужен. — Нам ведь выбора другого не было. Я ведь хотел, чтобы по уму все вышло, без рукоприкладства. Не ожидал, что этот барбос тебе так врежет.

— И я не ожидал — Кузьма заворочался, стараясь принять более удобную позу. — Занятный нам все же достался попутчик. Слова из него не вытянешь, а в темноте ориентируется не хуже, чем мои зверушки. С чего бы это, а?

— Спроси у него сам, — буркнул Юрок.

— Я бы спросил, да он не ответит.

Молчальник и в самом деле проигнорировал все касавшиеся его замечания, зато у Змея язык за зубами удержаться не мог.

— Ставлю в известность, что к этому инциденту я никакого отношения не имею, — заявил он. — Но с мнением большинства полностью согласен. Уж если рисковать, так всем вместе. И неважно, кто из нас оказался здесь по доброй воле, а кто — позарившись на вознаграждение.

— Желал бы я, чтобы такое вознаграждение вы, Герасим Иванович, каждый день получали, — отозвался Кузьма. — А пока продолжайте шестерить и дальше. У вас это неплохо получается.

— Зачем же нервничать, — мягко упрекнул его Змей. — Даже не предполагал, что выползки могут быть обидчивы, как беременная барышня. Чуть что, и сразу в амбицию! Ничего ведь страшного пока не случилось. Скоро все разъяснится. Представляете, через часок-другой мы будем свежим воздухом дышать и что-то вкусненькое кушать. Потерпите! Сами ведь нас этому учили. Сейчас поднакопим силенок и дальше двинемся.

— Сравнение с беременной барышней мне, конечно, льстит, — признался Кузьма. — В ответ я могу сравнить вас только со змеем-искусителем, который, как известно, плохо кончил. Но заранее предупреждаю, что на мякине меня не проведешь и мелкой лестью не купишь. Не пойду я с вами — и все! Что вы мне сделаете?

— Лучше до этого дело не доводить. — В голос Змея вплелись зловещие нотки. — Пожалеете…

— Ага, зверушек моих сожрете? Только их сначала поймать надо. Они в чужие руки не даются. Пытки ко мне примените! Только время понапрасну потеряете. Нет у вас таких способов, чтобы меня расколоть.

— Ой ли! — Змея уже понесло. — Было бы желание, а способ найдется. Не таких приходилось колоть!

Тут в перепалку вступил Юрок, до этого мрачно сопевший в сторонке.

— Тебе вообще кто слово давал, морда метростроевская? — осведомился он. — Где ты был, когда я с Индикоплавом один на один стебался? Ждал, наверное, кто верх возьмет? Гадал, на какую сторону переметнуться? Правильно тебя шестеркой назвали! И нашим, и вашим хочешь угодить! Только здесь такие залепухи не проходят! Вот и заткнись, пока я тебя в мох навечно не зарыл!

Неизвестно, как повел бы себя осмелевший Змей дальше, но ситуация вновь резко изменилась.

— Лучше оба заткнитесь! — крикнул Кузьма. — Оглохли, что ли? Прячьтесь немедленно!

Невдалеке что-то шипело, как закипающий чайник, и, похоже, этот звук приближался. Люди сразу затихли. К счастью. Юрок успел накинуть на Кузьму изрядно помятый в схватке шалашик.

Окажись на месте химеры-гребенки любая другая ее родственница, крапивница, например, и путникам пришлось бы туго, но эта тварь в узких коридорах агрессивности никогда не проявляла, хотя в пещерах спуску никому не давала.

Тем не менее ядовитые миазмы, тянувшиеся за ней, словно хвост за кометой, проникли даже сквозь мох, вызвав у людей свирепое жжение по всему телу.

— Опять мимо, — сказал Кузьма, когда шипение химеры затихло вдали. — Везет нам… Знать бы, кого в следующий раз встретим.

— Хватит! Завязали все разборки, — сказал Юрок, явно претендовавший на освободившуюся роль главаря. — И вперед, не считаясь с потерями. Проводника я беру на себя. Пойдет на коротком поводке. Если какую-нибудь подлянку задумает, вместе со мной дубаря врежет.

— Успокойся, я не твоей породы, — отозвался Кузьма. — Мелкими пакостями не занимаюсь. Кузьму освободили от пут, предварительно изъяв все колюще-режущие предметы, а потом крепко-накрепко привязали к Юрку, причем такими узлами, которые ни при каких условиях ослабеть не могли, а только затягивались (тут уж Змей постарался).

— Учтите, ваша жизнь теперь зависит только от вас, — назидательно произнес метростроевец.

— Ваши тоже, — небрежно проронил Кузьма. Отряд вновь двинулся вперед, но уже без эскорта летучих мышей, отпущенных на отдых и кормление. Честно говоря, толку от них сейчас было мало — опасность угрожала отовсюду, да еще такая явная, что Кузьма сам мог легко распознать ее.

Химеры так и сновали вокруг. Людей пока спасало только то, что ходов здесь было больше, чем в сухой деревяшке, до которой добрались жуки-древоточцы. Коридор ветвился через каждые пять-шесть шагов, и половина этих ответвлений уходила вверх или вниз. В столь запутанном лабиринте даже Кузьма чувствовал себя не вполне уверенно.

— Кажись, легче стало идти, — сообщил Юрок. — Действительно, как камень с плеч свалился… Видать, эта самая сила тяжести и в самом деле существует.

— Что она существует, тут и спора быть не может, — немедленно отреагировал Змей. — Непонятно другое — почему у поверхности земли она слабеет? Если я не путаю, это противоречит законам природы.

— Тем законам, которые до Черной Субботы были, может, и противоречит, — высказался Юрок. — А нынче совсем другие законы. Все с ног на голову встало.

Однако легкость, которую вскоре ощутили все, оказалась обманчивой. Повторилась история с мраморной лестницей, погубившей темнушника Коляна. Сначала у людей закружились головы, заложило уши, нарушилась координация движений. Потом судорожно затрепыхался кишечник (к счастью, пустой) и в душе возник необъяснимый страх.

— Переждать немного надо, привыкнуть, — посоветовал Кузьма и первым принял горизонтальное положение, потянув за собой Юрка. — Неплохо по глотку водяры сделать. Тоже помогает.

Оба предложения (в особенности последнее) возражений не вызвали. Судя по звукам, сопровождающим любую, даже самую краткую попойку (бульканье, плеск, смачное уханье и так далее), от водяры не отказался даже Венедим.

— Эх, закусить бы! — страстно вздохнул Юрок. Вскоре полегчало, хотя и относительно. Головокружение и тошнота прошли, но организм в целом продолжал валять дурака — заплетались ноги, невпопад действовали руки. Да и с души воротило так, что хоть в петлю лезть.

— Где же эта распроклятая Грань? — бормотал Юрок, то и дело натыкаясь сзади на Кузьму. — Может, мы ее уже миновали?

— И не надейся! Когда Грань в оборот возьмет, ты проклянешь сам факт своего рождения, — посулил Кузьма.

— Да я уже давно проклял…

Стены коридора ушли в стороны, и теперь Кузьма все время натыкался на какие-то колонны, одни из которых были мягкими, словно свежая глина, а другие гудели подобно каменному монолиту. Каждое сказанное здесь слово отдавалось эхом, присущим только очень просторным и причудливо устроенным пещерам.

— Интересное местечко, — сказал Кузьма. — Раньше мне про такие и слышать не приходилось… Думаю, что можно зажечь свет.

— Вы что, спятили?! — возмутился Змей. — Погубить нас решили?

— Зажигайте, зажигайте, — настаивал Кузьма. — Какой мне смысл вас дурачить! Чай, одной веревочкой повязаны.

— Вы зверушками своими командуйте. А мы люди. И, между прочим, не глупее вас, — произнес Змей напыщенно. — Нет вам больше веры, Кузьма Индикоплав.

— Если мне не верите, вокруг себя пощупайте!

— Пощупал, ну и что? — после некоторой заминки сообщил Змей.

— А ничего! Это и не мох вовсе.

— Точно, — подтвердил Юрок. — Что-то вроде застывшей пены… Или накипи, которая в чайниках бывает.

Он первым зажег фонарь, а затем вспыхнули и факелы светляков. Перед взорами растерявшихся людей предстала картина одинаково грандиозная и мрачная.

Пустое пространство, окружавшее их, казалось беспредельным, но везде торчали грибообразные колонны разной толщины. Соединяясь шляпками наверху, они образовывали затейливый свод.

Шеол никогда не баловал своих обитателей яркими красками, но иногда в его недрах попадался желтый песок, белый гипс, зеленоватая слюда. Здесь же все имело одинаковый мутно-серый цвет, свойственный всему, что вырастает без воздействия солнца.

Мха-костолома не было и в помине, а основу всего сущего составлял пористый податливый минерал, действительно похожий на окаменевшую пену.

— Вот вам, Герасим Иванович, и та самая пемза, про которую незадолго до смерти сообщили ваши проходчики, — сказал Кузьма.

— Пемза? — переспросил ошарашенный Змей. — Да откуда она здесь взялась?

— Оттуда же, откуда и мох с химерами. Да и никакая это не пемза. Все здесь чужое. Продукт, так сказать, деятельности смертоносных облаков.

— Не хотите ли вы сказать, что мы находимся внутри внеземного образования?

— Я сказал только то, что сказал. Но в общем-то вы правы.

— Уж больно легко нас сюда пустили. — Змей с подозрением оглянулся по сторонам.

— То-то и оно… Начинается последний и самый опасный этап нашей экспедиции.

— Если так, то я вынужден взять руководство экспедиции на себя, нравится вам это или нет. — Метростроевец почему-то принялся расстегивать свою просторную куртку. — В подобных обстоятельствах единоначалие просто обязательно. Конкурентов себе не вижу. Проводник скомпроментировал себя трусостью, все остальные уступают мне опытом, выучкой и даже статусом. Надеюсь, возражений нет?

— Почему же нет? Есть! — Дабы Юрок раньше срока не наделал глупостей, Кузьма саданул его локтем под ложечку. — Горько слышать такие слова. Особенно от вас, Герасим Иванович. Руководство у нас коллективное, и тот документ, на основе которого был предпринят этот поход, никто пока не отменял.

— Документ, на который вы ссылаетесь, утратил юридическую силу после гибели пятидесяти процентов участников похода. Кроме того, я уверен, что история меня оправдает! — патетически воскликнул Змей.

— Относительно истории ничего не могу сказать заранее, но наш собственный суд, — Кузьма поочередно указал на Юрка, Венедима и себя самого, — выдаст вам, как говорится, на полную катушку.

— Вы совершаете трагическую ошибку, Кузьма Индикоплав. — Лицо Змея стало печальным, как на похоронах. — С кем только вы связались? У кого идете на поводу? Скажите, вы вольный человек?

— Вроде бы, — пожал плечами Кузьма.

— Зачем же вы хотите отдать землю во власть этим бандитам, от которых в Шеоле порядочным людям прохода нет? — ткнул он пальцем в Юрка. — А чем лучше церковники, насаждающие религиозный дурман и идею рабской покорности? Плакала тогда ваша воля! Неужели вы соскучились по средневековой кабале? Или по кандалам рабов?

— Зато вы, метростроевцы, защищаете волю, — скептически усмехнулся Кузьма.

— Вне всякого сомнения! Хотя воля у нас совсем иная, высшего порядка.

— Это как понять?

— Пожертвовав частью личной свободы ради свободы всего коллектива, мы построили практически новое общество. Доказательством тому наши грандиозные свершения!

— Голодуха и непосильный труд — вот все ваши свершения, — махнул рукой Кузьма.

— Временные трудности еще имеются. Мы этого не отрицаем. Но ради благоденствия будущих поколений нужно идти на жертвы.

— Нет, Герасим Иванович, меня ваша свобода не устраивает. Хотя то, как живут темнушники и катакомбники, я тоже не одобряю. Уж если человечество получит новый шанс, надо попробовать что-то иное. Поэтому не лезьте в вожди. Отойдите в стороночку.

— Да что с этим пресмыкающимся долго разговаривать! — не выдержал Юрок. — Как он только пасть посмел раскрыть! Статус у него, видите ли! Свободу он защищает! Сейчас этот гад получит у меня полную свободу!

Прежде чем Кузьма успел помешать ему. Юрок вскинул пистолет.

— Не получится, милейший! — Змей резко распахнул на себе куртку, под которой была надета брезентовая жилетка: ее накладные карманы топорщились от аммонитовых шашек, соединенных между собой целой сетью проводов. — Видели? Мне достаточно выдернуть вот это кольцо, чтобы все здесь полетело в тартарары… Желаете рискнуть?

— Не желаю. — Юрок был разочарован, но вида не подал. — Больно уж смерть страшная — захлебнуться твоим дерьмом.

— Тогда попрошу сдать оружие. — Змей продел палец в кольцо взрывателя.

— А это фиг! — Юрок демонстративно сунул пистолет в карман. — Попробуй отбери.

— Ладно. Быть по-твоему. Хотелось бы надеяться на ваше благоразумие. — Критически рассматривая доставшийся под его командование отряд. Змей отступил на несколько шагов назад. — Двигаться будем в следующем порядке…

До сих пор в этом чуждом человеку подземелье царила абсолютная тьма, но тут наверху что-то негромко зашумело, словно шляпки колонн вдруг шевельнулись. В облаке пыли с потолка пало нечто такое, чего раньше Кузьма не то что не видел, а даже представить себе не мог.

Как и любая другая химера, это существо не имело никакой определенной формы — так, груда шишек с растопыренными в стороны чешуйками. Правда, каждая шишка была величиной с бочку, а чешуйки напоминали кривые мечи. В целом же эта гадина размерами превосходила самую крупную химеру раз в десять. Даже непонятно было, как она сумела примоститься на потолке, пусть даже в условиях пониженной гравитации.

Прежде чем кто-либо из людей успел шевельнуться, чудовище схватило того, кто был к ней ближе всех — Герасима Ивановича Змея, и, мгновенно превратившись в нечто похожее на громадную гусеницу, унесла его вверх — то ли к своему гнезду, то ли к месту разделки человеческих тел.

— Назад! — Кузьма увлек спутников с открытого пространства под защиту могучих сводов подземелья.

Наверное, это и спасло людей, когда на то самое место, где они только что стояли, посыпались глыбы «пемзы», клочья химеры и много всякой другой трухи, среди которой останки несчастного Змея составляли едва ли сотую часть.

Взрыв многократным эхом еще перекатывался в подземелье, а отряд, вновь предводительствуемый Кузьмой, уже мчался прочь. Факелы, конечно же, погасли, но выручал фонарь Юрка. Во всех этих передрягах, не оставлявших никакого времени для самокопания, люди совершенно забыли про свои недавние недомогания — вернулась и резвость, и координация движений (не исключено, впрочем, что тут была заслуга их организмов, приспособившихся в конце концов к новым условиям существования).

Миновав не меньше полусотни колонн, Кузьма спрятался за одну из них и знаком приказал своим спутникам сделать то же самое. В подземелье вновь установилась глубокая тишина.

— Часового сняли, — констатировал Юрок. — Правда, шухера наделали немало. И все благодаря метростроевцу.

— Дрянной был человек, а погиб за благое дело, — вздохнул Венедим. — Пусть Господь отпустит ему все грехи.

— Это у него случайно вышло, — буркнул Юрок. — С перепуга.

— Долго ты мне будешь в затылок дышать? — вдруг обрушился на темнушника Кузьма. — Не знаю, как кому, а мне не очень нравится, когда какой-нибудь небритый урод трется пузом по моей заднице.

— Прошу прощения! Сей момент. — Юрок ножом перерезал соединявшую их веревку. — Я ведь как лучше хотел… Не для себя, а для дела старался.

— Сгинь с глаз! И не смей ко мне даже подходить, пока я сам не позову.

— Понял! — Юрок переместился за широкую спину светляка-молчальника. Похоже, что такой поворот дела его вполне устраивал.

Кузьма тем временем забрал у Венедима факел и стал осматривать подземелье, бормоча себе под нос:

«Куда мы попали?.. Ни хрена не понимаю… Как будто в брюхо к левиафану угодили…»

Скоро выяснилось, что каждая колонна отзывалась на удар своим особым, отличным от других звуком. На некоторых даже оставались следы от надавливания пальцем, как будто бы они были изготовлены совсем недавно. Попадались и наполовину разрушенные, полые изнутри колонны. Рядом с ними громоздились обломки «пемзы».

Заглянув внутрь одной такой колонны, Венедим отшатнулся и принялся быстро-быстро креститься.

— Что случилось? — Чуткий Кузьма был уже тут как тут.

— Наваждение какое-то… Показалось мне, что прежде здесь был замурован человек, — объяснил светляк. — Вот следы подошв… Вот спина отпечаталась… Вот затылок…

Оттиски разных частей человеческого тела обнаружились и на кусках «пемзы», валявшихся тут же. На одном даже остался четкий отпечаток пряжки брючного ремня.

— Что ни шаг, то новый фокус! А ну-ка, давайте развалим одну для интереса, — указал Кузьма на ближайшую колонну. — Что у нас под рукой тяжелое есть? Топоры, кресты, кастеты — все сюда давайте.

Молчальник услужливо извлек из-под рясы топор, которым впору было и ложки строгать, и головы рубить, поплевал на ладони и несколькими могучими ударами разнес среднюю часть колонны.

Перед изумленными взорами путников предстал человек (правда, не целиком, а только по пояс), прежде находившийся внутри колонны. Руки его были вытянуты по швам, лицо запорошено мелкой серой пылью, одежда истлела, как на покойнике, все тело покрыто густым пухом, похожим на плесень.

— Да это же Леня Черпак! — внимательно приглядевшись, воскликнул Юрок. — Тот самый, которого химера на подходе к нашей заставе уволокла! Вот уж кому не повезло! — Еще секунда, и Юрок, наверное, кинулся бы к своему приятелю, но Кузьма решительно остановил его.

— Спокойно! Еще надо проверить, что это за Леня. Встречали мы уже таких. — Отстранив молчальника, так и застывшего с занесенным топором, он осторожно тронул загадочное существо за руку. —Вроде теплый… Но пульс не прощупывается. Как в сказке говорится — ни жив ни мертв…

Словно бы в ответ на эти слова, веки вмурованного в колонну человека раскрылись, и пустые глазницы в упор уставились на окружающих. Страшен был вид этих ям, наполненных кровью и гноем.

— Ты, Леня, йа меня обижаешься? — Юрок невольно отступил назад. — Зря. Я ведь ни сном ни духом не виноват. Ты тогда сам оплошал. Ну чего молчишь? Скажи хоть слово.

Говорить Леня не стал, а завыл — негромко, глухо словно пробуя голос. Потом поднапрягся — даже жилы на лбу вспухли, — и остатки колонны, все еще сковывающие нижнюю часть его тела, разлетелись вдребезги.

Свидетели этой жутковатой сцены дружно отпрянули назад, один только Венедим, как всегда, замешкался, что и позволило воскресшему из мертвых Лене ухватить его за край рясы.

Тут бы и настиг нерасторопного светляка преждевременный конец (да еще столь печальный, ведь неизвестно было, найдет ли вырвавшаяся на волю душа выход из этого кошмарного иносущего логова), но его спас Кузьма, с воплем: «Бей здухачей!» — огревший Леню куском «пемзы» по голове.

Удар этот здухачу-темнушнику никоим образом не повредил, зато все его вурдалачье внимание теперь сосредоточилось исключительно на Кузьме. А у того благодаря заботам товарищей не было при себе никаких средств защиты, кроме кулаков да той самой ни на что не годной «пемзы».

Руки здухача вцепились в горло Кузьмы как клещи, и оба они упали. Раскрылась пасть, в которой уже с месяц маковой росинки не было, и обнажились клыки, хоть и сильно попорченные, как у большинства жителей Шеола, но острые именно в силу своей недоброкачественности.

На первых порах Кузьму спасали только плотная ткань куртки да то обстоятельство, что здухач с одинаковым остервенением кусал все подряд — и тело врага, и свои собственные руки, и случайно подвернувшуюся «пемзу». Однако силища у переродившегося Лени Черпака была такая, что Кузьма понял — одному ему не сдюжить. Да вот только на помощь пока никто не спешил. Ни Юрок с пистолетом, ни молчальник с топором, ни Венедим с распятием. Ничего не скажешь — надежные у него подобрались спутники!

А тут еще вдобавок ко всему наступила тьма — факел, выпавший из рук Кузьмы, погас, а свой фонарь Юрок почему-то выключил. Вполне вероятно, что приятель, пусть даже утративший человеческую сущность, был ему дороже, чем какой-то там приблудный выползок.

Когда челюсти здухача лязгнули на вершок от лица Кузьмы, он мысленно попрощался с жизнью. Не было никакой надежды самостоятельно вырваться из этих железных лапищ. Что за непруха, что за горе-злосчастие — невредимым уйти от стольких химер и погибнуть от кариесных зубов взбесившегося темнушника!

Отчаявшийся Кузьма ожидал неминуемого конца — жестокой боли, смертной слабости, мучительной агонии, но смерть пришла грохочущей вспышкой, колючими искрами, кислым запахом пороха… То, что эта смерть предназначалась не ему, а другому, Кузьма понял лишь после того, как обмякшее тело Лени Черпака за ноги оттащили в сторону. Затем вновь вспыхнул свет.

— М-молодцы, ребятушки, — осторожно растирая шею, просипел Кузьма. — Уважили. Спасли, что называется. А главное, вовремя. Еще бы секундочка — и был бы мне каюк.

— Затвор заело, мать его по рубцу! — поникнув головой, оправдывался Юрок. — Я ведь эту пушку всего однажды успел испытать, когда меня метростроевские опричники в корчме хотели взять. Тогда все обошлось. Думал, надежная машинка досталась. А тут такой облом случился! В самый интересный момент подвела.

— Прикинь, сколько времени после того случая прошло! — напомнил Кузьма. — Ты с этим пистолетом тонул не меньше двух раз. А жара, а пыль! Оружие проверять нужно, как собственный член после случки! Да вдобавок еще чистить и смазывать.

— Чем смазывать? — угрюмо поинтересовался Юрок.

— Хотя бы тем же салом, что ты дней пять назад уминал за обе щеки!

—Ладно тебе… Разошелся… — Юрок совсем увял. — Я-то думал, что ты мне спасибо скажешь.

— Скажу. Спасибо, Юрок Хобот! Но это мой язык сказал. Он, слава богу, не пострадал. А вот все остальное, включая жизненно важные органы, — Кузьма осторожно потрогал горло, — говорят другое: почему же ты, проходимец, медлил?

— Хрен с ним… Кати на меня бочку… Пусть я буду проходимцем! А он отчего медлил? — Юрок посветил фонарем на молчальника, преспокойно поигрывавшего в темноте своим топором. — Почему кружил вокруг, как хитрый паук, который заманил комарика в тенета и погибели его дожидается? Почему вовремя не вмешался, тем более что в такой заварухе топор сподручней пистолета?

Этими словами можно было пронять кого угодно, но только не молчальника. Хладнокровно сунув топор на прежнее место, он оправил рясу, особое внимание уделив капюшону, щелчком сбил с кулака невидимую пушинку и скрылся за ближайшей колонной, благо их было здесь не меньше, чем грибов на хорошо унавоженной грядке.

Хотел ли он выразить таким поведением полное пренебрежение к мнению спутников или просто дал понять, что не собирается вступать ни в какие дискуссии, — так и осталось неизвестным.

Юрок покрутил пальцем возле виска и буркнул:

«Другим-то ты все прощаешь», на что Кузьма только расслабленно махнул рукой — не трогай, дескать, этого чудака.

Впрочем, как это ни странно, но внезапное воскресение Лени Черпака, сменившееся столь же внезапной, но уже окончательной смертью, имело и свою положительную сторону. В карманах неудавшегося здухача обнаружилось целое сокровище — кусок донельзя высохшей, но еще вполне съедобной колбасы и горсть липких конфет-тянучек, изготовленных из сахара, сохранившегося в закромах темнушников еще, так сказать, с допотопных времен.

Колбасу Юрок слопал сам, и мало нашлось бы в Шеоле смельчаков, решившихся оспорить у него это право, а вот конфетами он щедро поделился со спутниками.

Те, однако, дружно отказались. Светляки сладкое не употребляли принципиально, да и привычки к нему не имели, а Кузьма отделался словами:

— После них пить захочется. А водой тут, похоже, и не пахнет…

Теперь, когда стало понятно, что полые колонны являются своего рода инкубаторами, в которых нормальные прежде люди превращаются в бездушные создания, предназначенные для каких-то особых, пока не совсем ясных целей, нужно было определиться с планом дальнейших действий.

Им удалось проникнуть туда, куда прежде по своей воле никто не попадал, но до сих пор Грань являлась чем-то таинственным и недостижимым. Где ее искать? Каких новых препон ожидать? Чем поддерживать иссякающие силы?

Прежде чем наугад двигаться дальше, разумнее было бы поискать ответ на эти вопросы здесь, в логове химер и рассаднике здухачей (по крайней мере такой точки зрения придерживался Кузьма).

— Леню твоего давно замуровали. Уже и колонна успела окаменеть, — объяснял он Юрку. — А ведь попадаются и совсем мягкие колонны. Какой напрашивается вывод?

— Обоссался клиент, вот она и размокла. — Соответствующий вывод Юрок, конечно, уже сделал, не так он был глуп, однако обида на Кузьму все еще сказывалась.

— Не исключено, но маловероятно. Просто колонна свеженькая, и клиент в ней свеженький. Позавчерашний, а может, и вчерашний. Что, если он в здухача еще не превратился?

— Придет пора, и превратится, — меланхолически заметил Юрок.

— Но пока такая пора не пришла, есть возможность с ним покалякать. Уж он-то побольше нашего должен знать.

— Вряд ли, — засомневался Юрок. — Что можно в темноте узнать? Да тем паче, если химера тебя за задницу держит…

— Все же рискнем. Много времени это не займет. Помоги мне…

Подходящая колонна нашлась шагов через пятьдесят. Палец проникал в нее на целую фалангу, а удар получался глухой, как по тесту.

Прежде чем приступить к делу, Кузьма заставил Юрка разобрать пистолет и тщательно вычистить его с применением тряпья и водяры. Пробный выстрел в потолок оказался успешным.

Работа предстояла деликатная, и на сей раз Кузьма решил обойтись без топора. Еще не успевшую затвердеть, но весьма вязкую и неподатливую «пемзу» сподручнее было удалять лезвием ножа.

Вскоре он добрался до чего-то такого, что можно было с некоторой натяжкой считать человеческой плотью. Началось совещание, в котором принял участие и Венедим (молчальник продолжал демонстрировать свою независимость, наблюдая за их суетой со стороны).

— Что это примерно может быть? — осведомился Кузьма, тыкая пальцем в расчищенный участок.

— Сустав, — авторитетно заявил Юрок. — Колено или локоть.

— Для локтя низковато. — Кузьма пядями измерил расстояние от пола до окошка, проделанного в колонне. — Карликов среди здухачей я что-то не видел.

— А если он на голове стоит? — настаивал Юрок.

— Скажешь тоже… По идее, это должно быть колено. Но для колена высоковато.

— Ковыряй дальше. Потом разберемся, — это, наверное, была самая здравая мысль, высказанная сегодня Юрком.

Работы по расчистке возобновились, и вскоре во всю длину обнажилась волосатая человеческая нога, необычайно длинная и худая. («Отощал как, страстотерпец», — прокомментировал это событие Венедим.) Затем стало ясно, что нога принадлежит мужчине, в отличие от того же Лени Черпака, лишенного всякой одежды, зато по природе чрезвычайно смуглого.

— Птичка-то залетная! — присвистнул Юрок. — Видели мы уже одну такую. Только женского пола.

— Есть все-таки жизнь за Гранью. — Голос Кузьмы непроизвольно дрогнул. — Не одни мы, значит, выжили…

— К добру ли это? — проворчал Юрок. — Мы-то уже все страны и континенты заранее поделили.

— Считай, что это было шуткой.

— Мне-то какая разница! Ты про это нашему папе Кашире растолкуй. Или тому самому метростроевцу… как его… начальнику планового отдела.

— Да плевать я на них всех хотел! — огрызнулся Кузьма. — Давай лучше придумаем, как назвать этих братьев по крови.

— Чего тут придумывать… Мы люди, и они люди.

— Путаница получится. Каждое племя должно свое собственное название иметь. Ты темнушник, он светляк, — кивнул Кузьма на Венедима.

— Я связист, он катакомбник, — в тон ему добавил Юрок. — Вот и разберись попробуй…. Но ежели тебе так приспичило, мы этому народцу подходящую кликуху быстро подберем. Ежели фигуры касаться, то «глисты». Если местожительства, то «чердачники»…

— Зачем же так грубо?

— А думаешь, как они нас назовут? «Жуками навозными» или «червями могильными», не иначе. Закон жизни! Одни мы кругом хорошие, а все остальные — сволочи..

— Это дурной закон, — взволновался Венедим. — Зачем нам ему следовать, особенно сейчас, когда мечта о восхождении к свету вот-вот сбудется! Впервые за долгие годы мы встретили братьев по крови, а возможно, и по духу. Так давайте отнесемся к ним по-братски. Начнем с того, что наречем этот заблудший народ каким-нибудь добрым именем.

— Каким, например? — осведомился Кузьма.

— Например, волхвами.

— Волхвы, по-моему, это что-то совсем другое.

— Ничего подобного! — горячо возразил Венедим. — Люди, живущие за Гранью, не носят креста. Язычниками были и волхвы, явившиеся поклониться младенцу Иисусу. И те и другие отличались смуглостью кожи. Волхвы известны как звездочеты. Уверен, что наши вновь обретенные братья тоже имеют страсть к созерцанию неба. При желании можно найти и другие сходства. Главное вовсе не это. Главное — наши добрые чувства.

— Пусть будут волхвы, какая разница, — пожал плечами Кузьма. — Хотя обидно, если тебя загрызет не кто-нибудь, а добрый волхв.

— Об этом не беспокойся. — Юрок помахал пистолетом. — Мозги сразу вышибу. В следующий раз ошибки не будет.

— Вот-вот, — кивнул Кузьма. — На тебя только и уповаю. Если этот волхв окажется вполне созревшим здухачем, стреляй ему прямо в башку.

Чтобы довести начатое дело до конца, Кузьме пришлось вскарабкаться на ком «пемзы», образовавшийся возле основания колонны. Безопасности ради на этот раз он освободил только торс и лицо замурованного человека, оставив ноги ниже колен и руки в каменном плену.

Обитатель наземного мира ростом превосходил Кузьму и Юрка на две головы, а Венедима на все три. Был он хотя и худ, но, в отличие от соплеменницы, захлебнувшейся в туннеле, не истощен. И что особенно впечатлило выходцев из Шеола — имел удивительно здоровые зубы.

— Конечно, ему мох жрать не приходилось, — сказал Юрок с завистью. — Небось каждый день свежими фруктами баловался.

— И кильками в томате, — добавил Кузьма.

— А ведь глаза-то у него целы! — сказал Венедим. — С чего бы это?

— Наверное, их там, наверху, другие химеры ловят, не вертячки, — предположил Кузьма, сам удивленный этим обстоятельством.

Однако человек, с которым было связано столько внезапно вспыхнувших надежд, вел себя весьма пассивно, чтобы не сказать больше: мало того, что не реагировал на происходящую вокруг суету, так даже никаких признаков жизни не подавал. Только скалился, как покойник.

— Вот тебе и волхв! — скептически заметил Кузьма. — Те-то вроде бойкими были. Особенно на язык.

— Ничего, и этот заговорит… Эй, очнись! — Юрок похлопал незнакомца по плечу. — Хватит бревном прикидываться… Молчит. Может, ему водяры в глотку залить?

— Даже и думать не смейте! — всполошился Ве-недим. — А если он без привычки? Еще убьем ненароком.

— Водярой? Убьем? Мужика? — Удивление Юрка возрастало от слова к слову. — Ты еще скажи, что бабу можно членом напугать!

Неизвестно, как долго бы еще продолжалась это бесплодная дискуссия, но инициативу вновь взял на себя молчальник. Действовал он, как всегда, решительно и бесцеремонно.

Глухо хмыкнув. Божий человек плечом оттер Юрка в сторону (тот при этом едва удержался на ногах) и горящим концом факела ткнул новоиспеченному волхву в пах.

Само собой, столь невежливое обращение должно было вызвать ответную реакцию у любого мужчины, живого хотя бы на один процент. Так оно и случилось. Молчальник еще не успел убрать энергично затрещавший огонь, а волхв уже взвыл, но не как здухач — тупо и монотонно, а как любое одушевленное существо: «Ай-яй-яй!»

Дрогнули веки, почти не тронутые странным пухом, и в широко открывшихся глазах отразился такой ужас, такая боль, что стало окончательно ясно — неведомые силы, создавшие весь этот дьявольский инкубатор, еще не успели высосать из своей жертвы ее человеческую сущность.

— Не пугайся, родимый! — произнес Венеим голосом столь ласковым и проникновенным, что просветлело на душе даже у разуверившегося в удаче Кузьмы. — Мы не злодеи и не исчадья адовы. Мы такие же люди, как и ты.

От этих откровений волхв вновь впал в обморочное состояние. Когда Кузьма и Юрок совместными усилиями окончательно освободили его из цепких объятий колонны, за дело взялся Венедим, как и большинство светляков, имевший навыки врачевания. Массаж грудной клетки, искусственное дыхание ручным способом и несколько звонких оплеух в конце концов возымели свое благотворное действие. Волхв вновь открыл глаза, все еще хранившие безумное выражение, и едва слышно просипел:

— Пи-ить…

— По-нашему говорит! — обрадовался Юрок. — Хоть в чем-то подфартило.

— Пить, — повторил волхв.

— Рады бы, браток, угостить, да сами от жажды маемся. Уж больно здесь место сухое. — Поскольку Кузьме казалось, что смысл его слов не доходит до волхва, он склонился над беспомощно распростертым телом пониже. — Вот отдохни чуток, и вместе обмозгуем, как отсюда выбраться.

— А? — Волхв недоуменно уставился на своего чумазого спасителя, столь же похожего на обычного человека, как, скажем, крот на белку.

— Говорю, обмозговать надо, как из этой дыры наверх выбраться, — повысил голос Кузьма. — Или наше дело безнадежное?

— Нет… почему же… — Волхв зажмурился и чихнул так громко, что едва не погасил ближайший факел. — Как-нибудь выберемся…

— Вот и славненько!

 

ЛЕВИАФАН

Поначалу разговор у них не клеился. Во-первых, волхв пребывал в состоянии, близком к прострации, что, учитывая все случившееся с ним недавно, было в общем-то объяснимо. Хватил мужик лиха. Можно сказать, в чреве хищной твари побывал. Едва-едва души не лишился.

Во-вторых, нелегко сразу найти общий язык с человеком, родившимся и выросшим совсем в другом мире и не имевшим никакого представления о Шеоле и его обитателях. Для него проблемы преисподней были такой же тайной, как для Кузьмы — ход небесных светил.

Хорошо еще, что предки у обоих народов были общими, о чем свидетельствовало бесспорное сходство обиходной речи.

Первый вопрос, на который волхв дал более или менее вразумительный ответ, был таков:

— Как тебя зовут?

— Серко, — после некоторого раздумья ответил он.

— Имя-то не христианское, — сразу пригорюнился Венедим. — Нет такого в святцах. Надо бы его о вероисповедании подробней расспросить.

— Отстань! — цыкнул на светляка Кузьма. — Не до того. Сейчас надо про главное разузнать. Как из этой сучьей берлоги на белый свет выбраться.

С этим, конечно, были согласны все, да что проку! С какого только боку они не заходили и какие только слова не подбирали, а ничего путного добиться не могли. Начали говорить про Грань — у волхва глаза округлились от удивления. Упомянули про Черную Субботу — то же самое. Не понял он и вопросов, касавшихся пресловутых смертоносных облаков, химер, здухачей и мха-костолома.

Вот где бы пригодился такой специалист по части допросов, как Герасим Иванович Змей! Эх, не повезло бедняге!.. В двух шагах от вожделенной цели принял мученическую смерть. Надо надеяться, что святой Петр найдет ему теплое местечко при своей небесной канцелярии. Или Вельзевул в своем аналогичном ведомстве.

Как ни странно, в точку попал Юрок, наобум поинтересовавшийся, каким это образом обитатель светозарного мира угодил в столь мрачное и опасное место.

— Я провалился в ловчую яму паскудни, — сообщил волхв.

Вскоре выяснилось, что неведомая паскудня (вероятнее всего, некий особый вид химеры) имеет привычку подкарауливать людей в тщательно замаскированных норах, но не убивает жертву на месте, а для каких-то своих нужд утаскивает в подземелье.

— И никто назад не вернулся? — осведомился Кузьма, лучше кого-либо другого знавший, для каких именно нужд химеры используют живых людей.

Оказывается, что подобное бывало, хоть и редко. Паскудня, уже доставившая добычу к месту назначения, могла вдруг утратить к ней всякий интерес. Или, наоборот, две паскудни вступали между собой в схватку, и человек получал возможность ускользнуть в безопасное место.

Но в любом случае те, кто соприкоснулся с паскудней, были обречены на смерть. Они быстро чахли, высыхали, сходили с ума и даже становились опасными для своих близких. Прокляты все, кому довелось хоть ненадолго побывать в утробе левиафана.

— Где? — Кузьма и Венедим непроизвольно переглянулись. — В чьей утробе?

Серко рассказывал путано и сумбурно — то ли еще не очухался окончательно, то ли был не речист от природы.

Из его сбивчивого повествования можно было понять, что в прошлом людей было больше, чем звезд на небе, и жили они совсем иначе. Большинство из них не понимало разницы между добром и злом, а пользу свою видело в высасывании соков из матери-земли. Ради этого люди изрыли все ее тело глубокими норами, а потом заковали в железные полосы и опутали медной проволокой. Повсюду стлался ядовитый дым, гудели бездушные механизмы и даже днем горел искусственный свет.

Земля долго терпела эти издевательства, но после того, как люди стали дырявить небо и осквернили своим вторжением даже луну, она не выдержала. Из света солнца, дыхания ветра и земных испарений родился левиафан, в считаные часы пожравший почти все, что напоминало о человеке.

Уцелели лишь немногие, те, например, кто жил под самыми крышами высотных жилищ. Левиафан, сначала пожиравший все без разбора, вскоре успокоился, и по его затвердевшей шкуре можно стало ходить. Нельзя лишь соваться в многочисленные трещины и каверны, сохранившиеся на этой шкуре. Там затаилась смерть, принявшая много разных обличий. Чаще всего это оставшиеся с прежних времен испарения земли, похожие на густой белый дым.

Левиафан, как щит, прикрывающий мать-землю, всесилен. Он умеет повелевать движением облаков и по собственной воле источает из них влагу или устраивает затяжную засуху. Наверное, ему подвластна и луна, поскольку нынешний месяц не равен прежнему.

Растения и животные в большинстве своем разделили участь людей, но многие приспособились жить на шкуре левиафана, особенно собаки, козы, зайцы, вороны и некоторые виды трав. Иногда случается голод, но жить в общем-то можно. Спасает вкусный и питательный выпот, время от времени появляющийся на шкуре левиафана. Его даже можно заготовлять впрок, высушивая на солнце.

— А вы все такие… худосочные? — поинтересовался Юрок.

— Нет, — ответил Серко. — Предыдущее поколение, родившееся еще до пришествия левиафана, было кряжистым и ширококостным. — При этом он весьма выразительно глянул на своих спасителей. — Однако вселенское чудовище, положившее конец царствованию рода человеческого, по своей прихоти изменило даже основные свойства природы. Бегать и прыгать стало легче, а дышать труднее. Тяжесть, с начала времен приковывавшая все сущее к земле, ослабела. Разряженный воздух уже не защищает от губительного влияния заоблачных миров, в которых вечный огонь борется с вечным холодом. Поэтому каждый второй младенец рождается уродом, а у всех выживших вытягиваются и истончаются кости. То же самое касается растений и животных. В зарослях мака самый высокий человек прячется с головой, а обыкновенные куры научились летать не хуже ворон.

— Верите ли вы в какую-нибудь высшую силу? Молитесь ли ей? Заботитесь ли о спасении души? — Вопросы эти, как видно, буквально жгли Венедима.

Серко вновь оказался в тупике, но когда ему популярно разъяснили идею Бога, припомнил, что есть люди, истово верящие в высшее триединое существо: землю-мать, оплодотворившее ее небо, чьими глазами является луна и солнце, и их совместно прижитого сына, то есть левиафана.

Услышав столь изощренную и наглую ересь, Венедим застонал, как от зубной боли. Искренне желая угодить одному из своих спасителей. Серко добавил, что существуют и другие категории верующих. Одни поклоняются молотку, соединенному с кривым, как полумесяц, ножом, но отрицают бессмертие души. Другие, наоборот, делают ставку на грядущее чудесное спасение, а нынешнюю никчемную жизнь-обузу посвящают разбою, разврату и употреблению макового отвара. Кроме того, есть много иных кумиров — колесо, женское лоно, мужской детородный орган, змея, огонь, дурман-трава, кости предков. Выбор, как говорится, на любой вкус.

— А крест? Что вы можете сказать о кресте? — не унимался Венедим. — Кто-нибудь поклоняется ему?

— Крест? — задумался Серко, а потом пальцем изобразил на полу что-то вроде кособокой, примитивной свастики. — Да, есть и такие. Только с ними лучше не связываться. Это самые худшие из верующих. На своих сборищах они пьют смешанную с мочой кровь, совокупляются с козами и приносят паскудням человеческие жертвы.

Эти вести окончательно добили Венедима, надеявшегося встретить за Гранью своих единоверцев или хотя бы кротких дикарей, восприимчивых к слову Божьему. В отличие от него, молчальник никаких особых чувств не выказывал, а продолжал невозмутимо разгуливать между колоннами.

О численности нынешнего народонаселения Серко ничего вразумительного сказать не мог, точно так же, как и о судьбе, постигшей моря и океаны. Поглотил ли их ненасытный левиафан или каким-то образом извергнул в заоблачное пространство — так и осталось неизвестным.

Повисли в воздухе и другие вопросы — о ядовитых дождях, сокровищах заброшенных городов и возможности установить с левиафаном хоть какой-нибудь контакт. О Шеоле Серко знать ничего не знал. По его представлениям, жизнь под землей была невозможна в принципе, как, например, на луне.

На минуту наступила тягостная тишина. Плохи были дела в преисподней, но на поверхности земли они обстояли еще хуже. На мечтах о свежем пиве, кильках в томате и легкомысленных девочках можно было поставить крест. (Впрочем, как раз с девочками не все было ясно до конца. Имелись они за Гранью, пусть и длинные как жерди. А значит в этом плане какая-то надежда оставалась.)

— Так ты, говоришь, не жилец на этом свете? — уточнил Юрок, никогда не отличавшийся душевной чуткостью.

— Спасти меня может только чудо, — ответил волхв довольно-таки равнодушно. — Но я все равно благодарен вам…

— Благодарностью твоей даже не подотрешься. Ты бы лучше на поверхность нас вывел. К свету, так сказать.

— Выведу, если хватит сил. — Волхв зашевелился, стараясь сесть. — В крайнем случае вы и сами дорогу найдете. Здесь шкура левиафана дырявая как решето.

— Да ведь каждую дырку небось какая-нибудь особая тварь стережет.

— Они вход стерегут. Оттуда сюда. Дабы никакая человеческая зараза внутрь сама собой не проникла. Кроме тех случаев, когда тебя паскудня силком тащит. А выход свободный. Так по крайней мере говорят знающие люди.

— Вот и проверим, не врут ли твои знающие люди. — Неожиданно для себя Кузьма перекрестился. — Будем, братцы, надеяться на лучшее, но оружие к последнему бою все же приготовим. У кого что есть. Топоры, ножи, пистолеты, кулаки…

Правы были знающие люди, авторитетом которых прикрывался Серко, или нет, но выход на поверхность действительно находился где-то неподалеку, о чем свидетельствовал поток свежего воздуха, колебавший огонь факела. И воздух этот дурманил голову посильней всякой водяры.

Только вот беда: очень скоро они заблудились среди бесконечного леса серых колонн — тонких, толстых, бочкообразных, витых, а кое-где даже сросшихся по пять-шесть штук в единую гроздь. Здесь почему-то не помогало даже феноменальное чутье Кузьмы.

А вокруг творились чуждые и страшные дела. Прямо на их глазах химера-вертячка приволокла бесчувственное человеческое тело и стала быстро-быстро заделывать его в колонну, по такому случаю обильно покрывшуюся полужидкой пузырящейся субстанцией, похожей на мыльную пену. Спасать надо было несчастного соплеменника, но первое же порывистое движение Кузьмы в ту сторону вызвало немедленную реакцию химеры. Все ее многочисленные щупальца угрожающе растопырились, как бы предупреждая неведомого защитника — попробуй только сунься.

— Пропал мужик, — оглядываясь через плечо, крякнул Кузьма. — Если по одежке судить, то это охотник за летучими мышами.

— Здесь в каждом столбе кто-нибудь пропавший замурован. — Юрок силой увлек его вслед за собой. — Всем не поможешь, а неприятностей наживешь.

Но, как оказалось, колонны служили не только для того, чтобы превращать людей в здухачей. Когда одна из них, наверное, самая толстая, внезапно лопнула, во все стороны посыпались химеры-крапивницы, каждая из которых размерами не превышала кулак. Детки, значит. Расти им еще и расти.

— Вот уж где рассадник заразы в самом деле, — ворчал Юрок, с отвращением давя сапогами этих пока еще нежных и безвредных тварей. — Эх, здесь бы бомбу рвануть!

— Боюсь, что бомба не поможет, — возразил Кузьма. — Не те масштабы.. И раньше таких бомб, чтобы левиафану навредить, не было, а теперь тем более. Если его условно сравнить с человеком, знаешь, кем тогда будем мы?

— Вшами, что ли?

— Нет, не вшами. Бактериями. Существами такими мелкими, что их и в увеличительное стекло не разглядишь. А главная задача бактерии, тем более одиночной, не войну с хозяином организма вести, а от фагоцитов спасаться.

— Что еще за фагоциты такие? — нахмурился Юрок. — Они-то здесь при чем?

— Так, к слову… На память пришло. Я ведь уже говорил, что в детстве всяких научных книжек начитался. В том числе и по медицине. Известно, что нормальный человеческий организм способен справиться с любой заразой. С бактериями, вирусами, паразитами. Имеются в нем такие клетки, фагоцитами называются, которые уничтожают всех чужаков. Р-раз — и в клочья его! А образуются эти фагоциты в селезенке, лимфатических узлах, костном мозгу, даже в печенке. Улавливаешь мою мысль? Это место очень напоминает мне такую печенку-селезенку. Глядя, так сказать, изнутри. Ну чем, скажем, химеры отличаются от фагоцитов? Если не касаться размеров, конечно. Нападают на чужаков? Нападают. Берегут здоровье хозяина? Берегут.

— Про химер я ничего сказать не могу, а людям твои фагоциты не всегда помогают. Ведь сплошь и рядом от простых болезней мрем. От простуды, от поноса. Одолевают, значит, бактерии.

— Ну, для этого их должно быть очень-очень много. Наверное, в миллионы раз больше, чем фагоцитов.

— Хочешь сказать, что нас мало?

— Не то слово! Нас катастрофически мало. И с каждым днем становится все меньше. Мох! Химеры! Потопы! Все на нас ополчилось. Да и мы сами хороши! Сколько вреда друг другу доставляем! Плюс ко всему здухачи.

— А что здухачи? Они-то кто такие? Тоже фагоциты?

— Нет, здухачи что-то вроде профилактической прививки. Это когда на борьбу с возбудителями болезни направляются их собратья, только видоизмененные, сильно ослабленные, а то и вообще мертвые.

— Один такой ослабленный тебя недавно чуть не загрыз.

— Так и должно быть. Против чужих они беспощадно действуют. Зато хозяйскому организму не вредят.

— Почему же нас сейчас никто не трогает? — Юрок проводил взглядом химеру-слюнтяйку, имевшую моду метить свой путь брызгами какой-то зловонной жижи. — Али за своих принимают?

— А кого трогать? Здесь никого постороннего быть не должно. Ни при каких обстоятельствах. Все строится на том, что миновать сторожевых химер невозможно.

— Я вот что скажу… — В голосе Юрка появились зловещие нотки. — Можно считать химер фагоцитами. Это проклятое место можно считать чьей-то селезенкой. Людей — бактериями. Только я не бактерия. У меня мозги имеются. Если останусь жив, обязательно придумаю, как эту селезенку подпортить. Намается тогда ваш левиафан.

— Нам с тобой от этого вряд ли полегчает, — сказал Кузьма. — Скорее наоборот. Одолеть существо, способное управлять силой тяжести и движением небесных тел, мы вряд ли сможем. Только раздразним. Могу поспорить, что и ядовитый потоп, и массовое явление здухачей спровоцировали сами люди. Метростроевцы — своим дурацким туннелем, а вы — взрывом.

— Что же ты тогда предлагаешь? Сдаваться на милость химер? В здухачей превращаться?

— Нужно смириться с мыслью о том, что левиафана нам не осилить. Нужно приспособиться жить с ним бок о бок. Ничего позорного тут нет. Люди тысячи лет приспосабливались к природе. К жарким пустыням, непролазным лесам, сплошному льду. Теперь нашей природой стало чудище, свалившееся на землю неизвестно из каких далей. Значит, придется приспосабливаться к нему. Не у всех это, конечно, получится. Но в истории человечества бывали времена и похуже. Тем не менее наши предки выжили…

— А не кажется ли вам, что стало светлее? — сказал вдруг Венедим, в разговор Кузьмы и Юрка не вмешивавшийся по причине совершенно иных взглядов на природу.

— И вправду! — Кузьма оглянулся по сторонам. — Давайте-ка погасим свет.

Людям, родившимся и выросшим в мире полного мрака, никогда не видевшим не то что солнца, а даже луны, людям, полагавшимся больше на слух и обоняние, чем на зрение, чудом казались даже вот такие скудные сумерки, едва-едва позволявшие разглядеть друг друга.

Возможно ли такое — нигде не горит ни один факел, ни один фонарь, а ты идешь себе, не боясь провалиться в первую попавшуюся яму или расшибить обо что-нибудь лоб? Скажешь потом кому-нибудь — не поверят!

Нет дороже награды, чем этот чудесный миг, когда смутная надежда сменяется наконец уверенностью, когда приходит осознание победы, когда начинаешь уважать самого себя.

Колонны здесь стояли редко, да и выглядели как-то худосочно. В тусклом свете серебрилась пыль, волнуемая в воздухе легким ветром. Трудно было поверить, что сейчас они находятся не в какой-нибудь очередной пещере, а в теле пусть и сверхъестественного, но живого существа. И тем не менее это было так.

Начался подъем — длинный и пологий. Никаких колонн здесь уже и в помине не было. Светлело чуть ли не с каждым шагом, и скоро у них заслезились глаза. Восторг распирал людей, но они боялись проронить лишнее словцо, дабы не сглазить удачу, дабы случайно не накликать новую беду.

Шаг, еще шаг — и им открылось небо!

Все, что они знали прежде, весь опыт бурной жизни, все печали и радости, все чудеса Шеола были ничто по сравнению с этим грандиозным зрелищем.

Море изливающегося сверху света, казалось, пронизывало все насквозь, делая прозрачным и невесомым не только окружающее пространство, но и все материальные предметы, включая людей. Они просто растворились в этой бездонной голубизне.

Вид небесного свода был столь гармоничен, чист и прост, что чувства, испытываемые людьми при его созерцании, нельзя было определить иным словом, кроме блаженства. Ведь недаром, наверное, многие народы поклонялись небу как божеству.

Чуть позже пришло понимание того, что вновь обретенный мир состоит не из одного только неба. Присутствовала здесь и твердь — серая, местами почти бурая, плавно-холмистая, напоминающая застывшую на булочке сахарную глазурь, не имеющая ничего общего с той прежней землей, о которой рассказывали люди, по счастливой случайности пережившие Черную Субботу.

Не было на этой новой тверди ни рек, ни ручьев, ни лесов, ни лугов, хотя в ложбинках проблескивали лужицы воды и кое-где росла высокая жесткая трава, похожая на свиную щетину.

Трудно было смириться с мыслью о том, что это всего лишь шкура живого существа — грандиозного порождения неведомых вселенских далей, зыбким облаком странствовавшего в космической пустоте и внезапно смертоносной метелью обрушившегося на случайно встретившуюся (а может, и заранее облюбованную) планету.

Знало ли это чудище о цивилизации, погубленной им? Вряд ли. Разве заботит человека участь мельчайших живых существ, гибнущих при каждом его шаге, при каждом вздохе, при каждом глотке воды, при каждой гигиенической процедуре?.. Что такое род человеческий в масштабах вселенной, где ежесекундно вспыхивают и гаснут тысячи звезд, где время и пространство жадно пожирают друг друга, где проваливаются в тартарары целые галактики и где ничего не значит даже сам этот левиафан, возраст которого, возможно, превышает даже возраст солнца? Ничто! Гораздо меньше, чем ничто…

Существо таких масштабов не может стать для людей ни врагом, ни другом, однако, соединившееся в единое целое из мириада разрозненных частиц, оно начинает функционировать — не только питаться и расти, но и защищать себя от любого вредоносного воздействия, будь то живая материя или энергия слепой природы вроде вулканов и ежедневных приливов. Недаром ведь левиафан снизил силу тяжести до приемлемых для себя размеров и отодвинул подальше луну.

Был ли новый хозяин планеты Земля разумен? Трудно сказать. Но, во всяком случае, его разум был несовместим с разумом человека.

Но отныне им предстояло жить вместе — левиафану и человеку, галактическому чудовищу и ничтожному микробу.

— Э-э… да тут сторожа, — пробормотал Юрок, справившийся наконец с переполнявшим его чувством восторга.

Пронзительный свет земного мира, к которому глаза выходцев из преисподней еще не успели приспособиться, мешал детально осмотреться, но темнушник тем не менее оказался прав. Со стен и потолка свисали химеры, ничем не отличимые от той, что недавно погубила Герасима Ивановича Змея.

Были они совершенно неподвижны и внешне напоминали огромные причудливые сталактиты, но путники хорошо знали, сколь обманчиво это впечатление. В самый неожиданный момент химера могла развернуться, как стальная пружина, обрушиться, как камнепад, и овладеть намеченной жертвой раньше, чем та успеет зажмуриться от ужаса.

Люди невольно замедлили шаг, но молчальник обухом топора толкнул Серко в спину — топай, дескать, дальше.

Светляка поддержал и Юрок.

— Не задерживайся, приятель, — сказал он. — Хиляй веселее. Сам же говорил, что химеры выходящих не трогают. Вот и докажи это на деле.

Волхв покорно кивнул и своей странной дергающейся походочкой, переставляя ноги как циркули, двинулся вперед. Без всяких происшествий миновав последнюю из химер, он приостановился и сделал приглашающий жест рукой — пошли, мол, за мной.

— Молодец, проскочил, — облегченно вздохнул Юрок. — Ну тогда и нам пора двигаться…

Как ни печально, но эти слова оказались последними в его многогрешной, хотя в общем-то достойной жизни.

Топор, которым беспрестанно поигрывал молчальник, вдруг повело в сторону, и его лезвие глубоко вонзилось Юрку в затылок. Звук при этом получился негромкий и краткий, словно скромный девичий поцелуй. Умеют светляки точить свои топоры, ничего не скажешь!

— Вот те на! — ужаснулся Кузьма. — Да как же это ты, а?

— Случайно, — раздался из-под капюшона глухой и спокойный голос, уже однажды где-то слышанный Кузьмой (вспомнить поточнее мешало душевное потрясение). — Шустрый очень, вот и подвернулся…

— Нет, не случайно! — догадался Кузьма и от этой внезапной догадки весь похолодел. — Ты это нарочно сделал!

— Спокойно! — Прежде чем кто-либо успел ему помешать, светляк овладел пистолетом мертвого Юрка. — Стой на месте, Кузьма Индикоплав. С пяти шагов я и во тьме не промахнусь, а уж при свете и подавно.

Только теперь Кузьма вспомнил, кому мог принадлежать этот голос. Как же, как же… Обитель Света, полумрак огромной кельи, черные иконы, мерцание багровых нечеловеческих глаз.

— Не думал, что мы снова встретимся, Серапион Столпник. — Кузьму продолжало трясти, но усилием воли он постарался овладеть собой. — Ты мне, признаться, сразу не понравился. Но тогда я посчитал тебя всего лишь лукавым пустобрехом, дорвавшимся до власти прощелыгой, а ты оказался злодеем.

— Побранись, облегчи душу, — ухмыльнулся игумен святокатакомбной церкви, до самого последнего времени прикидывавшийся (и небезуспешно) заурядным послушником. — Сегодня тебя ждет немало иных треволнений… А за этого темнушника не переживай. Он с самого начала был обречен. Мог умереть и раньше, а умер последним… или предпоследним. Да и со смертью ему повезло. Славная смерть, ничего не скажешь. Даже после раны в сердце человек еще мучается минуты три, пока не истечет кровью. А так умереть, — он взвесил в левой руке топор, — одно удовольствие. То же самое, что уснуть.

— И что дальше? Теперь меня собираешься прикончить, иуда? — Кузьма глянул вокруг, сначала на Венедима, творящего скорбную молитву, потом на волхва, в недоумении топтавшегося снаружи: ни с той, ни с другой стороны помощи ждать не приходилось.

— Дальше начинается главное, — игнорируя вторую часть вопроса, многозначительно произнес игумен. — Сам ведь знаешь, ради какой цели было задумано это странствие. Теперь, когда верный путь определен, надлежит вывести людей из преисподней в царство Божье. Не всех, конечно, а только избранных. Столь великое деяние будет равносильно мученическому подвигу Спасителя.

— На лавры которого ты, похоже, претендуешь, — не без сарказма добавил Кузьма. — Кто же поведет этих избранных? Не ты ли сам?

— Разве сие богоугодное дело можно доверить кому-либо иному?

— Тебе, брат игумен, виднее… Только сначала сумей вернуться назад, в обитель Света. Можно представить, что из этого получится. На мою помощь можешь не рассчитывать. — Кузьма демонстративно скрестил руки на груди.

— В дерзости, Кузьма Индикоплав, тебе не откажешь. — В нарочито спокойной речи игумена ощущался до поры до времени скрытый подвох. — Вот только прозорливости и сообразительности не хватает. Кем бы я был, связывая с тобой все свои чаяния? Наивным простаком. Ты столь же слабодушен и глуп, как и все те, кто начал этот поход, но не дожил до его завершения. Хотя надо признать, что каждый из них выполнил свое предназначение, пусть даже и не догадываясь об этом. Больше я не нуждаюсь в чьей-либо помощи. Слышишь, Кузьма Индикоплав? Обратную дорогу я отыщу самостоятельно.

Игумен тряхнул головой (руки его по-прежнему были заняты оружием), и, когда капюшон немного сдвинулся назад, из-под него сверкнули глаза… нет, не глаза, а два ярко тлеющих угля.

— Вот оно что… — с расстановкой произнес Кузьма. — Стало быть, ты и есть тот самый неблагодарный пациент, после операции на глазах сбежавший из метростроевского лазарета.

— Верно, — кивнул игумен, отчего его капюшон вернулся на прежнее место. — Только о какой благодарности может идти речь? Опыты надо мной ставили насильно, как над попавшей в ловушку крысой. Просто чудо, что я не ослеп вместе с другими пациентами. Пусть метростроевцы и наделили меня даром видеть сквозь мрак, я навсегда возненавидел их… Благодарен я этим жабам совсем за другое. От них я перенял искусство коварства, изворотливости и лукавства, которое потом очень пригодилось мне в жизни. Иначе как бы я стал пастырем в этом стаде блудодеев и сонных обжор, именуемых обителью Света. Не возмущайся, брат, — покосился он на Венедима, вздрогнувшего от предыдущих слов. — Я не богохульствую. Я просто называю вещи своими именами. Укорять себя мне не в чем. Все, что делается ради торжества веры, заранее прощено на небесах. Сам Спаситель позволял себе использовать одни злые силы против других. Вспомни историю с изгнанием бесов. Любой способ дозволен, лишь бы он способствовал освобождению заблудших душ из тенет сатаны…

— Коляна Самурая тоже ты убил? — перебил игумена Кузьма.

— Какого Коляна?

— Темнушника, труп которого я нашел на лестнице.

— Его убила Грань. Мы с братом-целебником лишь хорошенько подпоили этого дурака и уговорили рискнуть. Перед этим, правда, пришлось пристыдить его за трусость и легковерие. Убедить в том, что все рассказы о непреодолимости Грани — бред. Каюсь, риск оказался неоправданным. Но отрицательный результат — тоже результат, не так ли?

— А Трифон Прозорливый? А все эти ересиархи, изгнанные из обители Света? Тоже твоя работа?

— Если хочешь получить вдосталь меда, надо сначала очистить улей от трутней.

— Много грехов на твоей душе, брат игумен, ох много! — покачал головой Кузьма. — И при этом ты еще надеешься стать новым Спасителем.

— Одно другому не мешает. Разве в Писании устами Иисуса Христа не сказано, что царство Божие от дней Иоанна Крестителя и доныне дается только силой? Понимаешь, только силой! То есть принуждением, борьбой, казнями. Убивать ради святого дела — не преступление, а великая добродетель. Смерть язычников и безбожников только укрепляет храм веры. Пророк Иеремия изрек однажды: «Проклят тот, кто удерживает меч Господень от крови». Брат Венедим, подтверди мою правоту.

Однако потрясенный Венедим не мог выдавить из себя ни слова, а только несколько раз тряхнул головой — не то выражал полное согласие, не то пытался избавиться от дьявольского наваждения.

Неодобрительно покосившись на него, игумен продолжал:

— Тебе известно житие князя Владимира Святого, того самого, который крестил Русь? До этого он повсеместно ставил идолов и поклонялся им, убивал братьев, насиловал пленниц, владел огромным гаремом, пил горькую, нарушал все возможные договора и клятвы, но тем не менее был возведен в равноапостольский сан. Или взять Александра Невского, после смерти тоже причисленного к лику святых.

Он так сдружился с семейством разорителя Руси Батыем, что стал его приемным сыном. Он собирал для татар дань, топил в крови все восстания, в войнах с братьями призывал себе на помощь полчища поганых иноверцев. Грехи эти хорошо известны потомкам, но они как бы не в счет. Великие ратные подвиги и ревностное отношение к вере заслонили их.

— Зачем ты все это говоришь? — поинтересовался Кузьма. — Хочешь оправдаться, перед тем как пустить мне пулю в лоб?

— Если ты еще жив, значит, для чего-то нужен мне. Ты и этот никчемный темнушник, — игумен кивнул на труп Юрка, — не одно и то же. Пусть твоя душа и зачерствела в неверии, Божье слово еще способно проникнуть в нее. А в наших нынешних условиях служение Богу, служение церкви равносильно служению мне. И не надо кривиться… Теперь поговорим о конкретных делах. Сам понимаешь, что сейчас выходить на поверхность мне нет никакого резона. Вернуться назад не позволят. — Не выпуская Кузьму из поля зрения, игумен глянул на химер, висевших у него буквально над головой. — Вперед мы пошлем одного только брата Венедима. Пусть при помощи местных жителей заготовит для нас воду и провизию. Будем надеяться, что на неодушевленные предметы сторожа не реагируют. Запасшись провиантом, мы отправимся восвояси. Понесем братьям по вере благую весть об обретении царства Божьего.

— В каком качестве я тебе нужен? — осведомился Кузьма. — В качестве носильщика или в качестве ходячего запаса мяса?

— Это уж слишком. — Похоже, слова Кузьмы пришлись игумену не по нраву. — Людоедство мне претит. Но если в пути случится голод, мы утолим его твоими дрессированными нетопырями. В грядущем царстве Божьем их услуги тебе уже не понадобятся…. Очень скоро мы вернемся сюда. С толпами воодушевленных людей. Со святыми образами. С оружием. С взрывчаткой для химер. А главное, со словом Божьим, которое придется воспринять всем, кто ныне живет под покровом небес. К этому времени брат Венедим постарается приготовить нам достойную встречу.

Кузьма задумался, глядя прямо в черную дырку пистолетного ствола. Что делать? Согласиться на все самые унизительные условия, а по дороге сбежать? Нет, игумен не даст одурачить себя, не из таковских он. Самые грозные темнушники по сравнению с ним желторотые цыплята… Скорее всего он прикончит Кузьму еще на полпути, когда надобность в прислужнике отпадет. Отказаться? Но это уже верная смерть… Как говорится, куда ни кинь, всюду клин.

Размышления его, слегка затянувшиеся, игумен прервал самым бесцеремонным образом.

— Ну все, твое время истекло, — произнес он не то с сожалением, не то с облегчением. — У тебя был один-единственный шанс — сразу согласиться. Ты им не воспользовался. Так оно, может, и лучше. Прощай, Кузьма Индикоплав.

Силой Кузьма явно уступал игумену, да и резвостью вряд ли превосходил. Кроме того, нынче он лишился главного своего козыря — умения безошибочно ориентироваться в темноте (впрочем, в любом случае для игумена это был никакой не козырь, а битая шестерка). Но не стоять же столбом, покорно ожидая выстрела.

Эх, зря он заставил покойного Юрка с тщанием вычистить пистолет! «За перекос затвора отдал бы пол-Шеола!» — какие только глупости не лезут перед смертью в голову.

Едва только указательный палец игумена дрогнул на спусковом крючке, как Кузьма метнулся в сторону, заранее понимая, что от пули так просто не уйдешь. Звук выстрела был похож на зловещий треск крепежной стойки, не выдержавшей давления горных пород, однако никакой боли он не почувствовал и даже не услышал свиста пролетевшей мимо пули.

Инстинктивно обернувшись назад, Кузьма увидел, что игумен трясет кистью правой руки, мало что пустой, да еще и окровавленной, а Венедим, продолжая размахивать самым увесистым из своих крестов, отступает в сторону — одинаково поспешно и неловко.

Вот, значит, кто его спас! Смиренный инок, даже мухи прежде не обидевший. Кто бы мог такое предсказать!

Несмотря на боль и ярость, матерной бранью прорвавшуюся наружу сквозь плотно сжатые уста, игумен присутствия духа не утратил. Он не стал гоняться за Венедимом с топором, а, нагнувшись, шарил здоровой рукой в поисках выпавшего пистолета.

Наступил решающий момент. Такое ощущается нутром. Как поют метростроевцы: «Это есть наш последний и решительный бой…»

Рванувшись вперед, Кузьма что было силы толкнул игумена в ту часть тела, которая сейчас торчала кверху. Крепок был бывший метростроевец, а нынешний катакомбник Серапион Столпник, ничего не скажешь. Даже задница его производила впечатление металлической отливки. Недаром, значит, копил силушку, подвизаясь на своем столпе. На ногах-то он удержался, но, сделав по инерции несколько стремительных шагов, оказался за чертой, пересечь которую в обратном направлении не позволили бы химеры.

— Ну вот ты и достиг царства Божьего, брат игумен, — сказал Кузьма, отыскав на полу пистолет, вороненую поверхность которого украшала свежая царапина.

Взбешенный катакомбник швырнул в него топор — хоть и левой рукой, но очень даже ловко, однако мгновенно рухнувшая сверху химера приняла удар на себя (для нее, наверное, это было то же самое, что горошина для хряка-производителя).

— Видишь, какая незадача, — посочувствовал Кузьма. — С той стороны сюда и комар не пролетит, а с этой — что угодно, особенно пуля.

С самыми решительными намерениями он вскинул пистолет, но на его руке повис Венедим.

— Не смей! — крикнул он. — Отвечая злом на зло, ты только умножишь его в мире, а главное, в своем собственном сердце. Прощением ты накажешь этого нечестивца гораздо чувствительнее, чем смертью. Прояви милосердие, прошу тебя!

— Ты многого от меня хочешь, Веня. Истинного милосердия во мне осталось примерно столько же, сколько и водяры в баклаге. То есть на самом донышке. Все высохло. И водяра, и душа. Но ради тебя я, так и быть, уступлю. Выдавлю из себя каплю этого самого милосердия. Пусть живет, гад. Пусть помучается. Если не от угрызений совести, так от одиночества. Надеюсь, что наш волхв, сбежавший от греха подальше, не оставит свою братию в неведении о том, что случилось здесь. Пусть знают, с кем имеют дело, — говоря так, Кузьма не опускал пистолета — очень уж отрадно было держать на мушке того, в чьей полной власти ты только что находился.

Игумен тем временем уже опомнился и простер к Венедиму руки (правая слушалась с трудом). Похоже, он не считал эту схватку окончательно проигранной.

— Что ты сотворил, брат Венедим? — с укором произнес он. — Страшная кара ожидает тебя за этот грех! Ты предал не только меня, своего игумена, но и всю святокатакомбную церковь. Опомнись, заблудшая душа! Иначе твое имя навечно запечатлится рядом с именем Иуды Искариота.

— Я не о чем не жалею, — ответил Венедим, явно избегая обращения «отец игумен». — Хотя участь у меня незавидная, как и у всякого прозревшего. Оказывается, я служил не милосердному и мудрому Богу, а сыну погибели, антихристу, принявшему человеческий облик. Тебе действительно многое можно простить. Интриги, двуличие, ложь, травлю неугодных. Даже убийство темнушников, ведь и они пролили немало нашей крови. Худо-бедно, но ты очистил обитель Света от скверны, накопившейся там за многие годы. Но то, что ты задумал нынче, я тебе простить не могу. Куда ты собираешься вести паству? Там, — он указал в сторону залитого светом выхода, — вовсе не Царство Божье. Там владения левиафана, который есть не что иное, как одна из ипостасей сатаны. Печальна была бы судьба, уготованная нашим братьям и сестрам. Ты бы не спас их, а погубил.

— Опомнись, брат Венедим! Разве левиафан не творение Божье? — возразил игумен. — Разве не назван он в Писании царем над всеми сынами гордости, то есть над лучшими из людей? Да и твой сердечный приятель Кузьма Индикоплав недавно очень убедительно доказывал, что люди должны научиться жить с левиафаном бок о бок.

— Он мне не указчик. Кстати говоря, точно так же, как и ты. Все сущее в мире есть замысел Господень и его творение. — Венедим возвысил голос. — Бог сотворил левиафана для устрашения людей, но он же и сокрушит его в конце времен. «Придет день, когда Бог поразит своим мечом, тяжелым и крепким, левиафана, чудище презлое». Так предрекал пророк Исайя. А в Псалтыре упомянуто о том, что обезглавленный левиафан будет употреблен в пищу людьми пустыни. Твои помыслы и твои поступки противоречат заветам Создателя. Вместо того чтобы пожертвовать всего себя служению церкви, ты заставил ее служить самому себе. Ступай с миром. Покайся хотя бы перед этими несчастными, которых ты хотел приобщить к вере насилием. Храм Господень должен быть воздвигнут не на крови, а на милосердии.

— Что, не понял? — вмешался Кузьма, вновь вскидывая пистолет. — Дуй отсюда, Симеон Столпник! Я человек некрещеный. Мне грехи замаливать не надо. Раз, два, три…

Чуть позже, когда они остались одни, Кузьма сказал:

— Удивил ты меня сегодня, Веня. Не ожидал даже. Ей-ей, истинный пророк. Быть тебе новым игуменом святокатакомбной церкви.

— Может, оно и так… Да только что нам сейчас делать? — вздохнул Венедим.

— Вернемся в Шеол. Соберем людей и честно расскажем обо всем, что с нами случилось. А уж потом будем сообща думать о будущем. Покидать нам преисподнюю или пока задержаться? Подлаживаться к левиафану или воевать с ним? Скорее всего мнения разделятся. Кто-то предпочтет одну долю, кто-то другую. Но от нас это уже не будет зависеть… Но учти, что обратная дорога будет намного тяжелей. Впервые я пускаюсь в дальние странствия без глотка воды и ломтя хлеба.

— Я все понимаю. Но мы обязательно должны дойти.

— Раз надо — дойдем.

— А когда ты собираешься принять крещение?

— Ну сказанул! Я ведь пока только так… сочувствующий. Впрочем, если ты считаешь меня достойным… — Кузьма почесал затылок. — Только давай сначала доберемся до более или менее чистой лужи…