Изнывая от тоски по стае (кто не имел сразу полсотни маленьких преданных друзей, тот не поймет этих чувств), Кузьма проснулся задолго до срока, назначенного для торжественных проводов экспедиции.

Сборы его, как всегда, были короткими — ноги в сапоги, баклагу через плечо, посох в руку.

Однако сегодня встал пораньше не только Кузьма. При встрече летучих мышей с их двуногим вожаком присутствовал Герасим Иванович Змей. Одет он был по-дорожному (то есть к обычной амуниции метростроевца добавились саперная лопатка, моток каната и карбидная лампа, из чего можно было сделать вывод, что начальник отдела техники безопасности примет личное участие в экспедиции или по крайней мере в ее первом этапе).

Вырвавшиеся на волю и почуявшие хозяина, зверьки буквально сходили с ума. Со стороны могло показаться, что туча злобных чертенят пытается растерзать одинокого человека, однако стремительные пике и удары крыльев были всего лишь демонстрацией восторга.

Неизвестно, как долго продолжалась бы эта свистопляска, если бы расчувствовавшийся Кузьма не откупорил баклагу.

Пока зверьки по очереди подлетали к поилке, он внимательно осматривал каждого из них. Скоро стало ясно, что стая уменьшилась сразу на пять голов (хорошо еще, что не пострадала элита, включая Князя, Ведьму и Бритву), несколько летучих мышей серьезно больны и почти все страдают от клещей-пухоедов, чего раньше почти не случалось.

Подозвав Змея, Кузьма сунул ему в руки Бритву, только что отвалившуюся от поилки. Если считать по человеческим меркам, она приняла в себя не меньше литра водяры. И это на последних месяцах беременности! Да еще и без закуски.

— Выбирайте клещей, — приказал Кузьма метростроевцу. — Теперь от здоровья летучих мышей будет зависеть наша жизнь… Да-да, вот эти маленькие насекомые и есть клещи. Только, пожалуйста, поаккуратней.

— Она же шипит! — Змей с трудом удерживал Бритву на вытянутой руке.

— Ничего страшного. Пошипит и успокоится. Особенно если поймет, что ей добра желают.

Сам Кузьма занялся Князем, запаршивевшим даже больше других зверьков, что, впрочем, было понятно — ни один самец не имел столько половых контактов (а значит, и возможности подхватить заразу), как он.

К тому времени, когда со всех сторон стали подтягиваться участники экспедиции, стая, освободившись от паразитов, уже расселась в рядок на верхней балке триумфальной арки, возведенной в честь досрочного окончания прокладки туннеля Большая Голь — Малая Голь.

Чувствовалось, что и гости, и хозяева так толков и не отдохнули. Это ведь только сказать легко: «Выберите лучших» — а на деле попробуй взвесь все достоинства и недостатки каждого отдельно взятого кандидата. Кто-то, может, и вынослив, да труслив. Кому-то в смелости не откажешь и в опыте подземных путешествий, но он на дух не выносит чужаков. Вот и разберись тут!

Юрка Хобота Кузьма заприметил еще издали. Компанию ему составляли два крепких «зубра», похожих друг на друга, как близнецы. (Впоследствии выяснилось, что один из них представляет семью папы Клина, а другой — папы Шатуры.)

Светляки не мудрствуя лукаво сделали ставку на Венедима, в чем Кузьма и не сомневался. Братья по вере, сопровождавшие его, своих лиц принципиально не открывали. Различать их можно было только по габаритам. Как кратко пояснил Венедим, оба славились своей святостью и большую часть жизни посвятили отшельничеству. Тот, что повыше, был молчальником. Тот, что пониже, — целебником, то бишь человеком, понимающим толк во врачевании.

Когда Кузьма проформы ради поинтересовался, каким способом следует лечить понос, целебник ответил, что самое лучшее средство от этой напасти — семь раз подряд прочесть молитву «Ниспошли на мя. Господи, райское благоухание».

Неоригинальны оказались и метростроевцы. В помощь Герасиму Ивановичу Змею они выделили парочку сотрудников отдела снабжения, хорошо запомнившихся Кузьме еще по памятной встрече на Торжище (правое плечо до сих пор ныло).

На каких принципах они собирались строить свои новые отношения с Кузьмой, оставалось загадкой. А ведь в экспедиции был еще и Юрок Хобот, не прощавший не то что обид, но даже косых взглядов. Впрочем, по Шеолу давно ходила шутка, что метростроевец, если ему прикажут, и с химерой ужиться может.

Таковы были девять спутников Кузьмы, намеревавшихся вместе с ним проникнуть за Грань. О том, что все они благополучно вернутся назад, не стоило даже и заикаться. Вопрос был в другом — вернется ли назад хоть кто-нибудь?

Ни одно более или менее серьезное начинание не обходилось у метростроевцев без шумных митингов, непременным участником которых был духовой оркестр, сохранившийся еще со времен Черной Субботы (говоря точнее, сохранились инструменты, а состав исполнителей поменялся почти что полностью).

Вот и сейчас все началось с лязганья медных тарелок, воя труб и грозного рокота барабанов. Летучие мыши, не привыкшие к подобной какофонии, дружно снялись с насеста и отправились на поиски более спокойного места. Один только юный Комарик, захмелевший больше других, выделывал под сводами туннеля замысловатые петли и виражи.

Начальник планового отдела, открывший митинг, произнес какие-то прочувствованные и в то же время ничего не значащие слова, годившиеся для любого другого торжественного случая, например, для прощания с телами героев, дело которых непременно продолжат их друзья и соратники.

Лишь в самом конце выступления прозвучала мысль о том, что преодоление Грани станет для человечества такой же важной исторической вехой, как заселение ариями Евразии и географические открытия шестнадцатого-семнадцатого веков (цепкая была память у начальника планового отдела, до сих пор досконально помнившего курс школьной истории).

Едва он закончил, как вышла небольшая неувязочка — светляки и темнушники рассорились из-за очередности выхода на трибуну. Некоторое время оттуда слышались реплики типа: «Позвольте Божье слово молвить!» и «Не лезь поперек батьки в пекло!»

Конфликт разрешился бросанием жребия. На этот раз удача улыбнулась светлякам, и самый голосистый из них произнес прочувственную проповедь о грядущем торжестве богоизбранной святокатакомбной церкви.

Обиженный и на жребий, и на весь белый свет, папа Клин был краток. В довольно грубоватой манере он пожелал метростроевцам новых туннелей, светлякам — новых катакомб, а своей братве — удачи во всех начинаниях как по эту, так и по ту сторону Грани. Кроме того, он напомнил, что версия о первородности мрака, являющегося как бы изначальным источником всех других стихий, до сих пор никем не опровергнута.

В последний момент вспомнили и о Кузьме Индикоплаве, однако от предложения сказать напутственное слово он наотрез отказался.

Оркестр опять сыграл что-то веселенькое, и участники экспедиции занялись последними приготовлениями — проверяли амуницию, подгоняли лямки рюкзаков, перематывали портянки, а темнушники еще и пили с провожающими на посошок.

На первых порах отряд возглавил Змей, досконально знавший все окрестные ходы и выходы. Предполагалось, что Кузьма возьмет бразды правления в свои руки только на последнем, самом опасном участке пути.

Сначала все шло, как говорится, без сучка без задоринки. Туннель был сухой и просторный. Мох повсеместно отсутствовал. Света хватало с избытком — его давали не только электрические лампочки темнушников и карбидные фонари метростроевцев, но и факелы святокатакомбников.

Князь, догадавшийся, что в услугах летучих мышей никто пока не нуждается, увел стаю на кормежку.

Уже в самом начале похода отряд разбился на тройки, только Кузьма топал отдельно. Когда это ему надоело, он присоединился к светлякам. На шутливое предложение спеть какой-нибудь приличествующий случаю псалом, молчальник ответил выразительным звуком, похожим на шипение змеи, а целебник буркнул что-то начинающееся на «Изыди…».

Не увенчались успехом и попытки разговорить Венедима. На все вопросы он отвечал односложно и как-то сдавленно. Очевидно, присутствие братьев по вере не располагало к откровенности. Поняв это, Кузьма перешел к темнушникам.

«Посошком» у них дело не ограничилось — и сейчас глазки всех троих маслено поблескивали.

— Прими на грудь. За удачное начало и благополучный конец! — Юрок на ходу нацедил кружку водяры, тем самым демонстрируя свое благорасположение к Кузьме. — А о прошлом забудем,

— Приму, — ответил тот. — За хорошие слова как не принять. Но пусть эта кружка будет последней. Здесь не Торжище. Скоро такая лафа кончится, — кивнул он на гладкие стены туннеля. — И уж тогда придется смотреть в оба.

— Думаешь, мы сейчас не смотрим? — горячо зашептал Юрок. — Еще как смотрим! Нельзя метростроевцам доверять. А светлякам тем более. У каждого что-то свое на уме. Не наши люди! Ох не наши!

— Наши или не наши, а мириться с их присутствием придется, — сказал Кузьма с нажимом. — Таков был наш уговор.

— Мы уговор первыми не нарушим, — пообещал Юрок. — Но и всякие козни терпеть не собираемся. В случае чего такой сдачи отвалим! Вспомни, как на Торжище вышло. Вас обоих повязали, а я ушел. Никогда не прощу этих гадов! — Он метнул в сторону метростроевцев злобный взгляд. — Вон тот рыжий, между прочим, меня по скуле звезданул. Эх, не успел я тогда их всех перестрелять!

После этого крайне воинственного высказывания Юрок внезапно успокоился (а может, просто потерял по пьянке нить разговора) и стал описывать прелести оставшегося за Гранью мира, который он представлял себе исключительно со слов папы Каширы, до призыва на военную службу успевшего посетить такие распрекрасные города, как Москва, Электросталь и Люберцы.

— Представляешь, — говорил он, невпопад жестикулируя длинными руками. — Улицы были освещены, и музыка до полуночи играла. Люди пять дней в неделю работали, а два отдыхали. Лакали водяру, играли в карты, баб трахали. Баб тогда было столько, что они мужикам сами на шею вешались. Выбирай любую. Пешком никто не ходил. Из одного места в другое на разных машинах ездили, а иногда даже по воздуху летали. Еды на каждом шагу — горы. И не консервы какие-нибудь, и тем более не мох. Все самое вкусное — грибы, земляные черви, улитки, сало. Не хочешь есть — развлекайся. Танцы, карусели, кино — пожалуйста! Ты хоть знаешь, что такое кино?

— Слыхал от отца. Но представляю смутно.

— И я смутно, — вздохнул Юрок, но тут же опять зажегся. — Ты мне прямо скажи! Как на духу! Попадем мы в тот мир али нет?

— Если и попадем, то ни кина, ни танцев там уже не застанем.

— Скучный ты человек, — скривился Юрок, чье настроение менялось каждую минуту. — Хоть бы успокоил…

— За успокоением ты к светлякам обращайся, — ответил Кузьма. — А я по другим делам спец.

— Знаю я твои дела. — Юрок мрачнел на глазах. — Из порядочных людей дураков делать да химер призывать. Эх, попался я, как муха в баланду!

— Еще не поздно вернуться.

— Поздно! — Юрок аж зубами заскрежетал. — Папа Кашира не простит, если я с полдороги вернусь. У него планы — ого-го! И попробуй только их не выполни. Уж лучше сразу химере в лапы.

— Строгий у вас папа.

— С нами иначе нельзя, — признался Юрок. — Забалуем…

Убедившись, что темнушники начинают трезветь, Кузьма покинул их и догнал тройку метростроевцев, энергично шагавших впереди.

— Здравствуйте! — Рыжий здоровяк, на которого имел зуб Юрок, оскалился в улыбочке.

— Здравствуйте, — сдержанно ответил Кузьма. — Давно не виделись.

— А кто в этом виноват? Меньше надо было с темнушниками якшаться. Нашли себе, понимаешь ли, друзей. — Никаких угрызений совести рыжий метростроевец, похоже, не испытывал, а, наоборот, как бы даже гордился тем, что однажды засунул неуловимого Индикоплава в мешок. — Почаще наведывайтесь в нашу компанию.

— Нет уж, лучше воздержусь. — Кузьма машинально потрогал больное плечо. — Я, собственно говоря, по делу…

— Слушаю вас, — отозвался Змей, печатавший шаг, как на параде.

— Поскольку вы сейчас вроде как за старшего, прикажите убавить освещение. Зачем эта иллюминация? Вполне достаточно одной лампы или одного факела.

— Спасибо за совет. Но хочу напомнить, что руководство у нас коллективное. Приказывать я могу только «налево, направо». — Змей изобразил рукой извивы пути. — А в остальном каждый волен поступать как ему заблагорассудится. Зачем мне лишний раз на скандал нарываться? Тут попробуй только тронь кого-нибудь!

— Раньше-то вы посмелее были, — усмехнулся Кузьма. — Особенно когда меня всякой ерундой попрекали. Да, меняются люди… Но учтите, что с такими настроениями далеко не уйти. Этак нам придется по каждому пустяку отдельное совещание собирать.

— А как вы думаете! Придется.

— Боюсь только, что химеры или потоп не станут дожидаться, пока мы вынесем соответствующую резолюцию.

— Я не против единоначалия, — заверил его Змей. — Но в нашем случае это вряд ли возможно. Тем более что принципы единоначалия противоречат условиям трехсторонней декларации.

Можно было представить, какой раздрай творится сейчас в душе метростроевца, с одной стороны, приверженного принципам единоначалия, а с другой — не привыкшего брать под сомнение букву основополагающего документа.

— Ладно. — Поняв, что говорить здесь не о чем и не с кем, Кузьма стал отставать. — Посмотрим, как наши дела дальше сложатся. Жизнь — штука такая: сама все по местам расставит. Жаль только, что не все до этого момента доживут.

— Куда, кстати говоря, подевались ваши крылатые дружки? — оглянулся Змей. — Что-то последнее время их не видно и не слышно.

— Им сейчас надо побольше летать. Сдувать тюремную пыль с крылышек…

Положение, в котором очутился Кузьма (не по собственной воле, но со своего согласия), нравилось ему все меньше и меньше.

В такой компании даже водяру нельзя было пить а не то что за Грань идти. Людишки подобрались — хуже некуда. Случись какая-нибудь беда (а она обязательно случится), так никто друг другу даже руку не подаст. Не понимают, дураки, что в Шеоле может спасти только взаимовыручка.

Проще всего было бы забрать стаю и при первом удобном случае смыться. Пусть эта разношерстная шатия-братия сама расхлебывает кашу, которую заварили их начальники, бугры и игумены.

Да только как потом от позора спастись? Как свое честное имя от грязи очистить? Как перед людьми оправдаться?

Ведь по Шеолу сразу поползет подлый слушок. Ах, какая сволочь этот Кузьма Индикоплав! Какой душегуб! Какой негодник! Сначала согласился быть проводником, да и не задаром, конечно, а потом бросил доверившихся ему бедолаг на произвол судьбы, сгубил ни за что ни про что!

Тогда уж ни к светлякам, ни к темнушникам, ни к метростроевцам в гости не завернешь. Да и на Торжище не пустят — проклянут. Останется только одно — породниться с милейшим семейством Шишкаревых.

Нет, без невосполнимых потерь из этой ловушки не выбраться. Придется идти до самого конца, каким бы печальным или, наоборот, счастливым он ни оказался. Тот, кто задумал и спланировал это рискованное предприятие, все рассчитал точно.

Хорошо еще, что первый день пути (в плане психологическом — самый трудный) обошелся без серьезных конфликтов, хотя косых взглядов и колких словечек хватало.

Туннель дошел до скальных пород, где метростроевцы намеревались со временем устроить каменоломню, и на этом закончился. Дальше предстояло пробираться извилистыми ходами, руслами подземных рек и норами неизвестного происхождения, в которых мог свободно ориентироваться только Кузьма.

Прогулка окончилась. Впереди намечалось тяжкое и опасное дело. О том, что ожидало экспедицию в самом конце пути, вообще не хотелось думать.

Надо было дождаться чересчур загулявших летучих мышей, и Кузьма завел разговор о ночлеге. В любой иной ситуации могли возникнуть споры, но гранитные стены тупика, в котором оказался отряд, были довольно весомым аргументом в пользу этого предложения. Как говорится, скалу головой не прошибешь.

Перед сном, конечно же, решили подкрепиться. Каждый ел свое, хотя и не забывал коситься на соседей — а что у них вкусненького? Самое обильное угощение оказалось у темнушников, к которым и подсел Кузьма (согласно трехсторонней декларации кормежка проводника возлагалась на участников похода).

— Выпьешь? — Юрок с готовностью отвинтил колпачок своей фляжки.

— Нет, — покачал головой Кузьма. — И вам не советую. Будет у нас еще и повод, и время.

Темнушники переглянулись между собой, но прекословить не стали, что для них было столь же несвойственно, как и леность для метростроевцев. Видимо, понимание всех тягот и опасностей грядущего похода дошло даже до этих забубенных головушек.

Впрочем, ужин прошел в непринужденной обстановке. Ножом вскрыли банку мясной тушенки, на этикетке которой было изображено какое-то рогатое животное, и, дабы уязвить Юрка, стали спорить, кто это — бык или корова.

Юрок отыгрался чуть позже, когда в очередной банке оказались консервированные помидоры и он стал доказывать, что это яйца зубров. Поскольку те, кто родился в Шеоле, никаких овощей отродясь не видели, с такой версией согласился даже Кузьма.

Отходя ко сну, охрану выставлять не стали. Потоп заранее предупредит о себе грозным ревом, а от химер никакая охрана не спасет.

Уже во второй половине ночи, когда все давно успокоились, Кузьма, всегда спавший вполглаза, почуял, что к нему кто-то приближается — не во весь рост и не ползком, а на полусогнутых.

Выставив вперед острие посоха, он спокойно дожидался непрошеного визитера и только в последний момент, когда их разделяло всего шагов пять, опознал Венедима.

— Я здесь, — шепотом произнес Кузьма, а когда светляк осторожно уселся рядом, добавил: — Не спится?

— Спится, — так же шепотом ответил Венедим. — Просто поговорить захотелось.

— Давай. Про кого будешь говорить? Про пророков, про мучениц или про блудниц?

— Когда придет время, поговорим и о них… Тут совсем другое. Честно сказать, не нравится мне это путешествие.

— И мне не нравится, — согласился Кузьма. — А куда деваться? Не с вас ли все началось? Кто первым подал идею покинуть преисподнюю и перейти в царство Божье?

— Игумен. Серапион Столпник.

— Раньше, значит, об этом и речи не было?

— Как тебе сказать… И да, и нет. Душой-то мы всегда к небу стремились. Это плоть нас к обжитому месту привязывала.

— Тогда твоя душа должна сейчас торжествовать.

— Должна, да не торжествует… Я, конечно, поднимаю, что между Писанием и жизнью есть разница. Но чтобы такая! Получается, что путь в царство Божие прокладывают бандиты и безбожники. И не благодать Господня осеняет нас, а злоба и недоверие.

— Тебе-то что… Просто не обращай внимания. Кроме бандитов и безбожников, здесь есть и твои братья по вере. С ними и общайся.

— Хороши братья, которых я в первый раз вижу.

— В словах Венедима была печаль и горечь. — Что-то я не понял… Они светляки или нет? — удивился Кузьма.

— Ты хотел сказать — святокатакомбники? — поправил его Венедим.

— Не придирайся к словам. Считай, что я имел в виду именно святокатакомбников.

— Скорее всего — да. Но лично я их раньше не встречал, могу побожиться. Лиц своих они никогда не открывают, от бесед уклоняются. Но молчальника еще можно понять. А почему молчит целебник? Меня заранее предупредили, что оба они затворники, до последнего времени жившие в строгом уединении. Но раньше я знал всех затворников. Не так уж их и много было. А про этих двоих мне ничего не известно.

— Получается, Веня, что ты такой же одинокий, как и я. Сама судьба ворожит, чтобы мы друг дружки держались.

— Я не одинокий. Со мною Бог. — То, как это было сказано, не оставляло сомнений в искренности Венедима.

— И я не одинокий. — Кузьма поймал в воздухе первую из возвращающихся летучих мышей. А значит, не пропадем…

День начался нехорошо. Метростроевцы недосчитались одного из дорожных мешков и сразу подняли шум. Куда он девался и что именно в нем хранилось, так и осталось тайной, но страсти мгновенно накалились.

Все бросились проверять свой багаж, и случилось то, что в подобной ситуации должно было случиться, — если ищешь возможную пропажу, она обязательно обнаружится. У кого-то исчезла фляга с водярой, у кого-то портянки, у кого-то оставленный на завтра кусок свиной колбасы.

Напрасно Кузьма взывал к благоразумию, напрасно доказывал, что все эти вещи во время ужина просто завалились куда-то и скоро найдутся. Зерна взаимного недоверия, посеянные еще отцами, дали сейчас пышные всходы. За кусок колбасы люди готовы были перегрызть друг другу глотку.

Вместо того чтобы заниматься делом, пришлось собирать экстренное совещание.

— Ваши мешки я искать не буду, — решительно заявил Кузьма, как-никак обладавший правом решающего голоса. — Портянки тем более. Сами виноваты. Не будьте раззявами. А если друг другу не доверяете, впредь выставляйте на ночь сторожей.

Речь эта, по местным понятиям чересчур либеральная, никого не проняла, и с разных сторон посыпались требования о проведении тщательного дознания, о взаимном обыске и о возмещении ущерба. Кузьме пришлось заговорить по-другому:

— Если не хотите идти за Грань, так и скажите! Можете оставаться здесь и обыскивать один другого хоть целый год. Только с теми, кто вас послал, потом сами будете разбираться. И мой привет им передавайте. — Кузьма сделал вид, что собирается уходить.

Это слегка отрезвило конфликтующие стороны.

Юрок схватил его за одну руку, Змей — за другую, а светляк-целебник заступил дорогу. Все трое стали неохотно и неискренне каяться.

— Так и быть, — сказал Кузьма в ответ на настоятельные просьбы остаться. — Поверю вам в последний раз. А теперь собирайтесь. Через полчаса выступаем.

Пронзительный писк Князя как бы подтвердил его слова. Летучие мыши, посланные на разведку еще до подъема, начали возвращаться. Кузьма снова исчез в мельтешений черных легкокрылых тварей.

Вскоре он уже знал, что в сторону далеких пещер где обитали дикие сородичи его зверьков, вело немало путей разной степени сложности и в данный момент все они были свободны от существ, представляющих потенциальную опасность.

Отведав честно заработанной водяры, стая стала дожидаться дальнейшего развития событий.

А Кузьма ожидал, как поведут себя его спутники — возобновят грызню или хотя бы на время укротят свои страсти.

Через четверть часа нашлась фляжка, правда, почти пустая. Спустя еще пять минут — портянки. Затем кто-то из метростроевцев вспомнил, что искомый мешок они забыли захватить с собой еще в момент отправления. Бесследно сгинула только колбаса, что трагедией в общем-то не являлось.

Ровно через полчаса отряд был готов к походу. Теперь предстояло идти гуськом, и Кузьма построил людей так — светляк, метростроевец, темнушник и так далее в том же порядке. Непосредственно за проводником должен был идти Венедим, а шествие замыкал Юрок.

Кузьма специально выбрал маршрут, который обещал быть не самым близким и не самым удобным, где, как ему казалось, вдосталь хватит и крутых спусков, и опасных провалов, и коварных тупиков, и труднопреодолимых узостей.

Ничего, народ подобрался вроде крепкий — выдержат. Зато на баловство ни времени, ни сил не останется. А там глядишь — все само собой наладится. Даже жерновам нужно время, чтобы хорошенько притереться друг к другу.