Сначала он долго шел по уже знакомому и в принципе безопасному туннелю, пока не набрел на первый приличный поворот влево. Приличный — в смысле просторный. Кому охота ходить, согнувшись в три погибели?

Здесь пришлось ждать, пока стая разведает дорогу. Звери отсутствовали очень долго и вернулись без Цацы и Ушастика. Вести, которые они принесли, были неутешительны — впереди гибель, природу которой не распознал (или не мог толком объяснить) даже Князь.

Проторенным путем двинулись дальше и, на всякий случай пропустив два следующих поворота, задержались возле третьего. Снова стая ушла вперед, снова потянулось томительное ожидание, но на этот раз результаты разведки были обнадеживающими.

Туннель — уже не рукотворный, а оставшийся от пересохшей подземной реки — описывал замысловатые зигзаги как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскости. Пару раз звери заставляли Кузьму обходить бездонные провалы, но он и сам заранее угадывал их по легкому запаху сероводорода.

Ходок Кузьма был прирожденный, но все же в конце концов и он выбился из сил. Место для привала искали очень тщательно, пока не остановили выбор на боковой пещерке, имевшей в главный туннель сразу три выхода.

Здесь их догнал Ушастик, который летать уже не мог, а полз, помогая себе крыльями. Когда Кузьма осторожно тронул его, на пальцах остались клочья шерсти. Можно было подумать, что несчастного Ушастика окунули в крутой кипяток. Он был уже не жилец на этом свете, даже от водяры отказался, но почему-то хотел до конца остаться в стае.

Другие зверьки злобно шипели на него — доходяг здесь не любили. И вообще, как давно заметил Кузьма, все летучие мыши были беспощадны и ревнивы друг к другу, чем весьма напоминали людей. Ослабевший или состарившийся тут же превращался в пария, которого затравливали буквально до смерти.

Спал он недолго, и все это время звери носились вокруг, готовые поднять тревогу по малейшему поводу. Сами они отдыхали редко, но зато основательно — впадали в полное оцепенение на много суток, и уж тогда-то Кузьме приходилось по-настоящему туго.

Проснулся он от того, что услышал, как Ушастик бьется в агонии. Дождавшись конца, Кузьма засунул искалеченное тельце поглубже в мох, который и должен был завершить нехитрый погребальный обряд.

Затем вновь начались странствия, тем более изматывающие, что Кузьма кратчайшего пути не знал и целиком полагался на свое чутье, никогда доселе его не подводившее. Даже оказавшись в совершенно незнакомом месте, даже еще не протерев ото сна глаза, даже находясь в изрядном подпитии, он всегда мог безошибочно указать, в какой стороне и на каком примерно уровне находится искомая цель. Когда Кузьму спрашивали, как ему это удается, он скромно отвечал, что таким уж, наверное, родился.

Из русла подземной реки он попал в недавно вырытый кем-то штрек, еще даже не успевший обрасти мхом (вообще-то отсутствие мха считалось плохой приметой, указывающей на дурной воздух или на присутствие в грунте ядов), затем долгим и сложным путем проник в штольню заброшенного рудника, где когда-то добывали не руду и не уголь, а калийную соль (подобных мест чурался не только мох, но и все известные химеры), потом долго полз на карачках в какой-то железной трубе, пока не очутился в просторном, круто уходящем вниз туннеле, который и должен был в конце концов вывести его к конечной цели.

Весь его маршрут, кроме отдельных участков, вроде калийного рудника, состоял из коротких бросков вперед и длительных ожиданий. Могло показаться, что он целиком и полностью зависит от стаи, как слепец зависит от собаки-поводыря. Но это было не так. Кузьма всегда сам выбирал дорогу, а звери только определяли меру ее безопасности.

Лишенный возможности пользоваться зрением, он тем не менее никогда не заводил свое крылатое воинство в тупик, никогда не подставлял его под удары бесчисленных врагов, никогда без особой на то надобности не приближался к поверхности земли, которая таила еще больше опасностей, чем глубочайшие недра, и ни разу не заблудился в незнакомом лабиринте.

Даже в самом глухом и темном подземелье существует множество разнообразнейших примет, позволяющих опытному и чуткому человеку составить себе представление об окружающем пространстве.

В тупиках, например, отсутствует ток воздуха, всегда ощутимый в сквозных туннелях. Подземная река, пусть даже далекая, шумит по-своему, а приближающиеся ливневые воды — по-своему. Новый мох отличается от старого и на вкус, и на ощупь. На ближайших подступах к земной поверхности, по соседству с другой, чуждой стихией, всегда ощущаются симптомы, сходные с приступами так называемой морской болезни. Вибрация, вызванная движением встречного человека, различима за сотни шагов, только ухо желательно прикладывать не к слоевищу мха, а к голому камню. Химеры вообще не имеют никакого понятия о звукомаскировке, так уж, наверное, они устроены.

Впрочем, все это касалось лишь явлений конкретного плана — того, что можно услышать, унюхать, попробовать на зуб или пощупать. Чаще всего Кузьма и сам не мог объяснить, почему он идет туда, а не сюда, почему поворачивает в эту сторону, а не в другую, почему вместо спуска выбирает подъем, почему с шага переходит на бег, а потом вдруг вообще застывает столбом.

От многочисленных и разнообразнейших ловушек преисподней его в равной мере спасали и разум, и интуиция. Да и про удачу нельзя было забывать. Неудачники не доживали здесь даже до юношеского возраста.

Мир, в котором с самого рождения обитал Кузьма, носил много разных названий, порою весьма звучных, но чаще всего, особенно в последнее время, его именовали Шеолом, что одновременно означало и подземное царство, и страну смертной тени, и гигантское чудовище, глотающее как живых, так и мертвых, и неизведанное пространство, и просто могилу.

Емкое словцо — Шеол. Непростые люди его придумали…

По пути Кузьма потерял еще одного зверька, раздавленного внезапным обвалом свода штрека, но зато сделал несколько ценных приобретений. В железной трубе он наткнулся на моток проволоки, почти не поврежденной ржавчиной, а в руднике — на мумифицированный труп шахтера, чья брезентовая спецовка сохранилась в целости и сохранности. На нее можно было выменять пару добрых баклаг водяры.

За время путешествия непосредственная опасность угрожала Кузьме лишь однажды, но стая вовремя предупредила о ней. Тут отличился уже не Князь, как раз в этот момент упорхнувший куда-то, а его ближайший родич Пегас.

Звери попрятались кто куда, а Кузьма, отбежав чуть назад, ножом вспорол мох, который, к счастью, был здесь не особо толстым, и забился в щель между слоевищем и каменной стенкой туннеля. Это был один из его любимейших приемов маскировки. Правда, срабатывал он только при наличии очень прочного и острого ножа.

Кто-то, гораздо более крупный, чем человек, шел по туннелю, петляя от стены к стене, как пьяный. Движение сопровождалось равномерным скрипом, словно одна половинка деревянных ворот терлась о другую.

Нужно было приготовиться к самому худшему, но неизвестное существо так и проследовало мимо, врезавшись в стену за пять шагов до Кузьмы. Вслед за огромной тушей по мху волочилось что-то длинное — не то хвост, не то вывалившиеся наружу кишки (в пользу последнего предположения свидетельствовал отвратительнейший запах, шибанувший Кузьме в нос).

На заключительном этапе его пути мох-костолом встречался все реже — упрямые светляки воевали с ним всеми известными способами, правда, без особого успеха. Здесь можно было наскочить на засаду, поэтому Кузьма удвоил внимание и того же самого потребовал от стаи.

И действительно, Князь вскоре учуял человека. Однако почти сразу выяснилось, что это одиночка, а значит, бояться его не следует. Разведчики светляков всегда ходили толпой, а темнушники или метростроевцы сюда вряд ли сумели бы добраться.

Скорее всего это был изгой, так или иначе обреченный на смерть (науку выживания в одиночку надо было изучать с детства), а то и вольный скиталец вроде Кузьмы. Но скитальцы, они же выползки, в последнее время между собой не враждовали — делить было нечего, да и слишком мало их осталось на свете.

Сначала Кузьма хотел затаиться и пропустить незнакомца мимо, но тот каким-то необъяснимым образом учуял его в темноте, что обыкновенному человеку было едва ли по силам.

— Спаси меня, касатик, ибо изгнан я родными братьями из обители Света и скитаюсь во мраке, аки тварь кромешная! — с характерной для светляков кликушеской интонацией заголосил он.

— Как же я тебя, сердечный, спасу? — ответил Кузьма, на всякий случай отходя подальше. — Я не чудотворец. Тьму в свет превращать не умею. И камень в хлеб — тоже. Сам с протянутой рукой скитаюсь.

— Убей меня, касатик! — взмолился изгнанник. — Никто не внемлет моим мольбам, даже смерть. Хотел уморить себя голодом, да от слабости духа опять согрешил. Не выдержал, откушал дьявольской плоти! — Было слышно, как он клочьями рвет мох, а потом топчет его.

— Сам греха страшишься, а меня на грех толкаешь, — молвил Кузьма. — Что мне за радость о тебя руки марать?

— Тебе что один грех, что сотня — все едино! — возразил изгнанник. — Ты в грехе зачат и в грехе издохнешь. Я ведь тебя по голосу узнал. Бывал ты у нас. И неоднократно. Имя у тебя пристойное — Кузьма. А вот прозвище глумливое — Индикоплав.

— Твои же братья мне его и дали, — ответил Кузьма, своего прозвища действительно стеснявшийся. — Лучше скажи, за что тебя изгнали?

— В ереси обвинен. У нас нынче каждый второй — еретик.

— Изгнали-то, поди, тебя одного, а не каждого второго.

— На то есть причины. Я не только еретиком признан, а еще и ересиархом. Чуть ли не подручным самого сатаны! А все за то, что…

— Нет-нет! — перебил его Кузьма. — Не рассказывай. Не хочу я в ваши дрязги влезать. У меня собственных проблем по горло.

— Коли ты в обитель Света направляешься, так в наши дрязги непременно влезешь. Пусть и помимо воли. Гонения там сейчас беспримерные.

— Гонения… — буркнул Кузьма. — Жирный пирог разделить не можете, от того и гонения. Баб-то своих, надеюсь, вы пока не изгоняете?

— Кто же бабу изгонит, — вздохнул еретик. — Непростительно сие… А кто тебя интересует? Не Меланья Тихоня, часом?

— Хотя бы и она, — замялся Кузьма, смущенный такой осведомленностью собеседника.

— Помню, ложился ты с ней… Только не понесла она в тот раз. Опосля от Валерьяна Забияки тройню зачала. По этой причине и померла. Не разродилась… Ты сестру ее попроси, Фотинью. Ничем не хуже. И тебя должна помнить.

— За совет спасибо. Только в этих делах я уж как-нибудь сам разберусь. Давай прощаться. Иди своей дорогой, а я своей пойду.

— Хоть водицей напои! — опять взмолился изгнанник. — Жаждой изнурен, аки грешник в аду.

— Это можно. — Кузьма отстегнул от пояса флягу. — Только не балуй, пей из моих рук.

— Не доверяешь, касатик? Святым людям не доверяешь? Что за времена настали, прости Господи!

— Знаю я вас! Вы только на словах святые. А на деле еще хуже темнушников бываете. Так и норовите что-нибудь стянуть. И греха не боитесь.

— Грех у своего украсть. У брата. — Изгнанник жадно припал к фляге, а когда Кузьма почти силой вернул ее обратно, добавил: — А таких, как ты, мы и за людей-то не считаем. Язычника обмануть — не грех, а Божий промысел.

— За доброе слово еще раз спасибо. Да только я не из обидчивых. Принимай мой подарочек. — Кузьма вложил в руку изгнанника кресало. — Если совсем невмоготу станет, отойди туда, где мох погуще… А остальное сам знаешь, не вчера родился.

Совершив этот благой поступок, Кузьма поспешно ретировался. Кто знает, что может прийти на ум чокнутому светляку? Они же, как летучие мыши, вне стаи жить не могут. А значит, и умирать предпочитают в компании. Пусть даже в компании язычника.

Однако изгнанник губить себя не торопился. Видимо, еще надеялся на что-то. В знак благодарности он даже подал уходящему Кузьме совет:

— Ты осторожнее будь. На засаду можешь напороться. Если спросят пароль, отвечай стихом из сто восемнадцатого псалма. Помнишь его?

— Я не то что сто восемнадцатый, я даже самый первый не помню, — без тени сожаления признался Кузьма.

— «Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем…» — козлиным голоском пропел изгнанник.

— Ну прямо как обо мне сказано! — восхитился Кузьма. — Постараюсь запомнить.

Само собой, что Кузьма на такие советы плевать хотел. Разве можно доверять человеку, от которого отреклись его же братья по вере? Правда, и братьям этим доверять не стоит. О братстве они в основном только треплются, а живут, как и все, — звериной стаей.

Про пароль он сразу постарался забыть. Такой озлобленный на весь мир тип не пароль подскажет, а какую-нибудь дразнилку, за которую ретивые светляки в лучшем случае пересчитают Кузьме зубы, а в худшем — и голову с плеч снимут. Ведь заповедь «не убий» у них тоже только на своих распространяется. Уж лучше прибегнуть к испытанной тактике: демонстративно топать ногами, усиленно пыхтеть и задевать за все, за что только можно задеть в туннеле.

Летучие мыши, уже раскусившие замысел Кузьмы, всполошились. Он отдал им остатки водяры и, как мог, объяснил Князю, что должен отлучиться на время. Ничего, пусть погуляют себе на воле. Никуда не денутся. Тяга к спиртному, связывающая стаю с человеком, покрепче железных цепей.

Кузьма уже давно шагал по голому гулкому камню и даже видел впереди какие-то смутные отблески, а светляки все еще не давали о себе знать. Неужели и здесь какая-нибудь химера передушила всех часовых? Но это уже будет слишком…

— Замри! — донеслось откуда-то из мрака, скорее всего из боковой ниши. — Еще шаг, и душа из тебя вон!

— Стою, стою!

Яркий свет ослепил Кузьму. Его ощупали с головы до ног и отобрали все, кроме сапог и одежды, даже пояс сорвали. Светляки, конечно, не темнушники, но и они с чужаками не очень церемонятся.

— Я не враг вам, — сказал Кузьма проникновенным голосом. — Я с добром пришел.

— Нам чужого добра не надо, — ответили ему. — Своего хватает. А вот познакомиться и в самом деле не помешает.

— Меня Кузьмой зовут, — охотно представился он. — А тебя?

— Если ты Кузьма, так я Демьян. — Светляк, державший перед его лицом фонарь, соизволил пошутить. — Из каковских будешь?

— Я сам по себе. Один живу. Скитаюсь… Помогаю, чем могу, добрым людям. Когда проводником нанимаюсь, когда посыльным.

— Когда шпионом, — добавил светляк, стоявший от Кузьмы слева (а всего их, похоже, было трое).

— Напраслину-то зачем городить. Что я, совсем дурак?.. У кого угодно спросите, кто такой Кузьма Индикоплав. Кроме хорошего, ничего не услышите. Ваши братья давно меня к себе зазывают.

— Мы про это первый раз слышим. Разобраться надо.

— Вот и разбирайтесь!

— Как бы тебе от наших разбирательств худо не стало.

Кузьме напялили на голову мешок и, поддерживая под руки, повели куда-то, однако он деликатно высвободился и пошел самостоятельно, не только не отставая от своих конвоиров, но даже опережая их.

— Ну и походочка у тебя! — с невольным восхищением произнес один из светляков. — Не идешь, а скользишь. Ни разу ногу от земли не оторвал.

— Я в темноте привык ходить, — пояснил Кузьма, надеясь смирением и учтивостью расположить к себе светляков. — На ощупь. Только не руками щупаю, а ногами. Сами понимаете, какие здесь дороги. Мне ошибиться нельзя.

— Слыхал я про таких удальцов, — мрачно сообщил другой светляк. — Шляются от одного жилья к другому. Все самые глухие норы знают. Да только вреда от них больше, чем пользы.

— С чего ты взял? — поинтересовался тот из светляков, который нес фонарь.

— А с того! Сегодня они у нас гостят, завтра у метростроевцев, послезавтра у темнушников, а потом вообще у сатаны в логове. Заразу разносят, слухи ложные сеют, народ подстрекают, все высматривают да вынюхивают. Хорошо это? Еще поговаривают, что они даже наверх выходят. Недаром же их выползками называют.

— Ну это уже басни! — горячо возразил Кузьма.

— А то, что вас химеры не трогают, тоже басни? — насел на Кузьму светляк, державшийся справа.

— Почему не трогают?.. Всякое бывает. Просто им поперек дороги становиться не следует. И потом я думаю, что мы химерам этим не очень нужны. Кто мы для них? Слизняки, черви. Не станешь же ты каждого встречного слизняка топтать. А тем более жрать.

— Я не буду. Зато крот или землеройка запросто сожрет.

— С теми химерами, которые в разряде кротов числятся, я как-нибудь справлюсь, — скромно сообщил Кузьма.

— Да ты, как я посмотрю, геройский парень! — съязвил светляк с фонарем. — Что же ты нам в руки так легко дался?

— Повторяю, я сам к вам шел. Службу мне тут обещали. Да и запасы кончаются. Сушь кругом. Думал, поживу у вас немного…

— У нас своих дармоедов хватает. Корми еще всяких выползков.

— Это вам только кажется, что я дармоед. А я многое такое знаю, про что вы и не догадываетесь. Не раз добрым людям пользу приносил. Потом еще благодарить будете.

— Обязательно… Стой здесь! — Кузьму толкнули к стене, от которой ощутимо тянуло запахом свежей извести.

Двое светляков остались за его спиной, а третий побежал куда-то докладывать.

— Ну и порядочки у вас, — вздохнул Кузьма. — Дикарями живете. Купили бы у темнушников телефон. Вот это вещь! Через него можно за тысячу шагов разговор вести.

— Молчи, морда скобленая! — У светляков, носивших бороду по пояс, это, наверное, было самое тяжкое оскорбление.

Посыльный вернулся не скоро. Питались светляки обильно, а потому расторопностью похвастаться не могли.

— Доложил, как положено, — отдуваясь, сообщил он. — Дескать, задержали мы тут одного. К нам якобы шел. Речи лукавые, но при себе ничего предосудительного не имел. Нож да палку. За выползка себя выдает. Прозывается Кузьмой Ин-дик-дык… Во, опять забыл!

— Неважно, — перебил посыльного светляк с фонарем. — Что тебе ответили?

— Не знают там никакого Кузьмы Ин-дык-мык… Тьфу! И никого к себе со стороны не ждут.

—Все?

— Все!

— А нам что делать?

— Мне сие неведомо.

— Спросить трудно было?

— Не подумал как-то, — растерялся посыльный.

— Дуй обратно и обо всем подробно выспроси!

— Нет, касатики, без телефона вам просто невозможно, — сказал Кузьма, когда посыльный вновь удалился. — Штука незаменимая. Темнушники с вас по старой дружбе дорого не возьмут. Или одного кабана, или одну бабу. Мало разве у вас этого добра.

— Будешь много болтать, мы тебя охолостим, как кабана, или вздрючим, как бабу.

— С вас станется, — вздохнул Кузьма. На этот раз посыльный отсутствовал вдвое дольше прежнего, а когда вернулся, уже даже не отдувался, а прямо-таки хрипел:

— Прирезать его велели. А еще лучше — удавить втихаря. Если перед смертью помолиться пожелает, пусть помолится. Не препятствуйте. Опосля в мох его бросить. Отребье адово пусть в ад и возвращается.

Такого поворота событий Кузьма никак не ожидал. Похоже, что-то сильно повлияло на светляков, если они самых дорогих гостей режут да давят. Вот уж нарвался так нарвался!

К счастью, руки ему не связали. На численное превосходство, похоже, понадеялись. Ну что же, сейчас посмотрим, у кого это превосходство на самом Деле окажется!

Посыльный еще не успел закончить доклад, как Кузьма изо всей силы заехал ногой по фонарю, а когда тот погас — просто отошел в сторону.

Началась игра в жмурки, где трое незрячих упорно пытались поймать четвертого. Все преимущества, естественно, были на стороне Кузьмы, в таких играх успевшего изрядно поднатореть.

Свободно ориентируясь в темноте, он легко уклонялся от объятий светляков, толкал их друг на друга, ставил подножки и творил прочие гадости. Спустя недолгое время все его противники лежали на полу, связанные своими же собственными поясами.

— Простите, братцы, что так получилось, — сказал Кузьма, на ощупь собирая свои пожитки. — Сами напросились.

Тут в дальнем конце туннеля замерцал свет и послышались взволнованные выкрики:

— Прекратить! Не трогать гостя! За каждый волос с его головы собственной шкурой ответите!

— Да жив я, жив. Успокойтесь, — ответил Кузьма, не надеясь, впрочем, что бегущие сюда услышат его. — Забавный вы народ, светляки. Сначала заглазно на смерть обрекаете, потом милуете ни с того ни с сего. И себя дурите, и других… Недаром, наверное, ваш Бог грустный вид имеет. Достали вы его…