Небеса этого мира, неверные и капризные, неподвластные никаким сезонным или суточным ритмам, меняющие свой цвет и свою глубину с той же непредсказуемой легкостью, с какой один сон сменяется другим, составляли разительный контраст с его твердью — черным несокрушимым камнем, одинаково устойчивым и под точилом времени, и под клыками стихий.

На этом камне не росли даже голубые мхи и серые лишайники, птицы никогда не посещали это изменчивое небо, а чуткие звери обходили стороной бесплодную и мрачную страну. И тем не менее она была обитаемой.

Здесь отсутствовали города, поселки, рудники, мануфактуры и даже торжища, однако богатства, накопленные в подвалах одиноких, неприступных замков, не имели счета.

Народ, издавна населявший этот суровый край, был смехотворно мал числом, но никому из соседей не приходила в голову шальная мысль покорить или ограбить его.

По цвету своих просторов этот мир назывался Чернодольем, а по имени тех, кто жил здесь, — Страной максаров.

Максары существовали за счет дани, которой еще их пращуры обложили все соседние народы. Прислужники максаров — воины и дворня — за счет подачек хозяев. Те же, кто по разным причинам хозяев терял, грабили и пожирали себе подобных.

В Чернодолье не было гор и лесов, где мог бы скрываться этот отчаянный сброд, однако природных пещер и подземных лабиринтов, образовавшихся еще в те времена когда извергнутая из недр планеты лава, застывая, превращалась в камень, хватало с избытком. Смерть подкарауливала опрометчивого путника в каждой норе, в каждой расщелине.

И тем не менее одинокий человек, уже много дней подряд шагающий через черную, безжизненную пустыню, не выказывал никаких признаков страха или даже осторожности — в светлое время суток шел не таясь, а ночью спокойно спал, с головой завернувшись в старенький плащ, давно утративший свой первоначальный цвет.

Иногда путник разговаривал сам с собой, что с одинаковой вероятностью могло свидетельствовать и о его привычке к одиночеству, и о расстроенном состоянии психики. Покосившись на гранитный валун, мимо которого пролегал его путь, он мог, например, с задумчивым видом молвить: «Ссуды пишутся железом на камне, зато долги пальцем на песке», а вид выбеленного временем черепа, принадлежавшего раньше не то человеку с собачьей челюстью, не то собаке с человеческим лбом, вызывал следующую туманную реплику: «Хорошо тому, до чьих костей ворону не добраться».

Когда впереди замаячила цель его похода — хаотическое нагромождение огромных скал, — путник буркнул себе под нос:

— Зверя узнают по берлоге…

Скоро стало ясно, что исполинский скальный комплекс являет собой не плод деятельности слепых сил природы, а хитро устроенную крепость, запутанный лабиринт, коварную ловушку, способную погубить в своих недрах любую вражескую армию.

Не обнаружив взором ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало вход, путник несколько раз протрубил в рог, звуком которого охотники обычно подзывают собак.

Из какой-то малозаметной щели немедленно вынырнули два весьма странных существа, как бы нарочно созданных для сражений в низких и запутанных подземных норах — могучие горбатые туловища, длинные паучьи конечности, глаза-блюдца, способные видеть даже в абсолютном мраке.

Как и многие другие творения максаров, стражи подземелья не обладали даром речи, однако их самоотверженность, стойкость в бою и преданность хозяевам не имели пределов, за исключением лишь того единственного, который отделяет жизнь от смерти. В моменты опасности они просто-напросто закупоривали лазы своими телами, и извлечь их наружу было куда сложнее, чем вытащить клеща из кабаньей шкуры.

Один из стражей сделал приглашающий жест и, когда гость приблизился к нему вплотную, цепко ухватился за какой-то предмет, скрытый под плащом.

— Пошел прочь, урод! — прикрикнул на него путник. — Не смей касаться меня!

Страж оскалился и зашипел, совсем как разъяренный кот, а его пальцы сразу удлинились, превратившись в устрашающие когти-стилеты.

— Не такого приема я ожидал, — сказал гость с напускной горечью. — Если ты, тварь, еще раз раскроешь пасть или хотя бы косо глянешь на меня, я немедленно отправлюсь обратно. И пусть твой хозяин больше не разыскивает меня.

Он собственноручно извлек из-под плаща и прислонил к подножию скалы свое оружие — видавшую виды многозарядку и боевой топорик, клювообразное лезвие которого пробивало любой доспех и любую самую массивную черепную кость.

Стражи, зловеще блеснув напоследок вурдалачьими глазами, отступили во мрак пещеры, а откуда-то сверху, казалось, с самого неба, раздался голос, для которого лучше всего подходило определение «замогильный»:

— Чем ты опять недоволен, человек?

Путнику пришлось отойти на полсотни шагов назад, чтобы разглядеть стоящую на вершине скалы фигуру, как в кокон, закутанную в черные складчатые крылья.

— Ты плохо воспитываешь свою прислугу, максар, — ответил путник без тени подобострастия. — Нет ничего удивительного в том, что приличные гости избегают посещать тебя.

— Я не очень-то огорчаюсь по этому поводу, — сказало крылатое существо. — В окрестных странах почти нет людей, к которым я испытываю интерес. Кроме тебя, конечно.

— Спасибо на добром слове. Ведь недаром говорят, что скорее ястреб пощадит перепелку, чем максар похвалит кого-нибудь.

— Почему ты решил, что я хвалю тебя, человек? — Выражение лица максара с такого расстояния нельзя было разглядеть, но, похоже, он усмехнулся. — То, что ты мне интересен, еще не означает, что ты мне симпатичен.

— Это уж точно! Честно скажу, я давно собирался признаться тебе во взаимности. Однако заметь, не я начал первым.

— Давай прекратим обмен колкостями… Почему ты не заходишь ко мне в дом?

— Что-то не тянет… Это логово скорее подходит какому-нибудь ядовитому гаду, чем благородному максару.

— Удобств здесь действительно мало, — согласился хозяин. — Зато место неприступное. Я использую его Для разного рода тайных дел. А для увеселения у меня имеется много других дворцов, устроенных на любой вкус.

— Беситесь вы, максары, со скуки. — Путник презрительно скривился. — Вот это тебе, например, зачем? — Он руками, как мог, изобразил взмахи крыльев.

— Опять же от скуки… А может, из любопытства. Что, если полет даст мне какие-то новые, прежде неизвестные ощущения?

— Ну и как — дал?

— Увы! Еще ни один максар не смог взлететь в небо на собственных крыльях. Но сейчас ты увидишь единственное, чему я научился…

Существо, до этого неподвижное до такой степени, что его можно было принять за монумент, венчающий вершину скалы, резко раскинуло огромные крылья и по крутой дуге спланировало вниз. В тот же момент небо, еще совсем недавно бледное и унылое, словно салютуя этому безрассудному поступку, расцвело множеством ослепительно голубых клякс, быстро сливавшихся между собой и совершенно изменявших колорит окружающего пейзажа.

Человек, рядом с которым приземлился максар, невольно сделал шаг назад и ладонью прикрыл глаза, ослепленные небесной лазурью, отразившейся от крыльев, в развернутом состоянии напоминавших фольгу из вороненой стали.

— Понравилось? — осведомился максар.

— Не очень… Лучше будет, если ты закажешь жестянщикам шар, наполненный летучим газом. Они довольно ловко используют их для полета.

— Это заумь. Насмешка над природой! То же самое, что деревянная нога или стеклянный глаз. Максары способны добиться всего своими собственными силами. Без помощи железа и летучего газа.

— Вопрос спорный, — путник пожал плечами и покосился на свое оружие.

— Вам, людям, никогда не понять максаров, неустанно меняющих свой облик. У тебя никогда не будет ни крыльев для полета, ни жабр для плавания под водой, ни детородного органа, своею силой и размерами превосходящего бычий.

— Насчет детородного органа еще стоило бы подумать, а все остальное мне уж точно ни к чему… Но давай лучше поговорим о деле, ради которого ты вызвал меня.

— Давай. — Максар с резким хлопком сложил свои крылья. — Мне не дает покоя один мальчишка.

— Мальчишка? — переспросил гость.

— Да, мальчишка, ты не ослышался… Впрочем, не исключено, что здесь замешана еще и девчонка, но это уже совсем другой разговор. Пока нужно разобраться только с мальчишкой.

— Найти его? Доставить сюда? Защитить от опасности?

— Убить, — сказал максар.

— И ради этого ты заставил меня проделать такой путь? — Удивлению гостя, казалось, не было предела. — Тебе, максару, понадобилась моя помощь в столь ничтожном предприятии?

— Если бы все было так просто… Но, к сожалению, мне некому поручить это дело. Только не задирай зря нос. Если ты выполнишь мою просьбу, внакладе не останешься… Цену назовешь сам.

— Это уж как водится… Мальчишка, надо же! — Гость все еще не мог побороть свое недоумение, граничащее с неверием. — Хорошо, тогда скажи, кто он такой и где его искать?

— Я знаю только, что он существует. Ничего достоверного о его имени и внешнем облике я сказать не берусь. — Максар хотел было по привычке развести руками, но только зашелестел крыльями. — Искать его скорее всего нужно в Стране жестянщиков.

— В Стране жестянщиков тысячи мальчишек. Десятки тысяч.

— Значит, придется убить всех.

— Ну и ну… Задачка, скажем прямо, непростая.

— Почему? Разве тебе трудно убить несколько тысяч человек?

— Даже жестянщики не потерпят, чтобы кто-то вот так просто убивал их детей. Это война. Большая война. На ней сложит головы немало народа.

— Раз нужно, значит, нужно, — максар вдруг подмигнул человеку, что само по себе было зрелищем не для слабонервных. — Это уж твоя забота. Отправляйся куда тебе заблагорассудится, набирай подходящее войско и начинай войну. Только не тяни. Мальчишка подрастает.

— Какой у него сейчас примерно возраст?

— Ну, скажем, он вот-вот достигнет того предела, когда мальчишка превращается в юношу.

— Кто он по рождению — максар?

— Почему ты так решил? — В голосе хозяина замка послышались нотки раздражения.

— Кого может бояться максар, кроме другого максара, — гость пожал плечами.

— Запомни, человек, максары не боятся никого! Страх претит самой их сущности! — Огромные крылья взмахнули так, что кругом взметнулись тучи пыли. — А то, что я тебе предлагаю, есть всего-навсего предупредительная мера. Сорную траву следует удалять с поля заранее, пока она не вошла в силу.

— Прости, максар, — человек отвел взгляд в сторону. — Я не хотел разгневать тебя.

— Как я замечаю, ты в последнее время стал чересчур разговорчивым.

— Старею, наверное… Ты позволишь задать тебе еще несколько вопросов?

— Задавай, если в этом есть необходимость.

— Ходят слухи, что совсем недавно ты совершил победоносный поход на жестянщиков?

— Да, но он имел совсем другие цели.

— Говорят, ты уничтожил всех мастеров, посвященных в тайну ваших знаменитых клинков?

— Это действительно так.

— Но ведь теперь вы безоружны? Неужели ты сделал это умышленно?

— Клинки были орудием раздора. С их помощью максары сводили счеты друг с другом. Для того чтобы держать в страхе соседние народы, нам не нужно никакого оружия.

— Я никогда не сомневался в могуществе максаров. Ты один способен заменить целую армию. Вот и занялся бы поисками этого мальчишки сам. Не пришлось бы и на наемников тратиться. Да и я за свои услуги беру немало, ты же знаешь.

— Сейчас мне лучше оставаться в тени. Недаром же я сижу в этом логове, которым побрезговал даже ты. Многие максары озлоблены тем, что я лишил их любимых игрушек.

— Да уж, симпатией друг к другу твои соплеменники никогда не отличались, — гость, до этого старавшийся скрывать свои истинные чувства, злорадно ухмыльнулся.

— Честно признаюсь, меня так и подмывает растерзать тебя на части. А еще лучше превратить в червя-паразита, обитающего в кишечнике какой-нибудь громадной скотины, или в жалкого урода, чье предназначение — слизывать свежую кровь со стен и полов моего замка, — сказано это было негромко, но, как говорится, от души.

— Ты уже несколько раз пытался проделать со мной нечто подобное, — спокойно возразил гость. — Зачем снова утруждать себя?

— То-то и оно… Не стану скрывать, ты представляешь для меня загадку. Конечно, не такую, как тот мальчишка, но все же загадку, — максар приблизил свой устрашающий лик к лицу гостя. — Если существует хотя бы один человек, неуязвимый перед нашей силой, со временем могут появиться и другие. Вы ведь плодитесь, как крысы.

— Верно. Если вдруг появится кто-то, не уступающий максарам в силе, то им без своих клинков придется худо. Крыльями от Губителя Максаров не отмашешься. И бычьим членом тоже.

— Что за вздор ты несешь? — зловеще произнес максар.

— Не прикидывайся, что слышишь что-то новенькое. Всем известна легенда о скором пришествии этого существа… Хотелось бы глянуть на того, кто шутя передавит таких, как ты. Но в любом случае я на твоей стороне и постараюсь выполнить то, что мне поручено.

— Уж постарайся. Тем более что вся Страна жестянщиков не стоит тех богатств, на которые ты можешь рассчитывать в случае удачи. Однако не пытайся обмануть меня, человек. Как только мальчишка сгинет, я сам почувствую это. Сразу! И еще запомни вот что: когда мы встретимся в следующий раз, я буду иметь совсем другой облик.

— Придумай что-нибудь не столь уродливое. Я слышал, что до того, как в тебе проснулась сущность максара, ты был вполне симпатичным малым, пас скот в какой-то чужой стране и даже спал в одном загоне с овцами.

— Убирайся прочь, — максар отвернулся. — Мне надоели твои гнусные шуточки. Рано или поздно я найду брешь в твоей защите, и уж тогда ты ответишь мне за все.

— На жизнь кишечного паразита я заранее согласен. Но желательно в твоем кишечнике. Кстати, а чем ты собираешься платить мне?

— Разве тебе уже не нравится мое золото?

— Нравится. Но эти монеты жестянщики чеканят специально для выплаты дани максарам. Стоит только пустить их в оборот, как сразу станет ясно, кто стоит за моей спиной.

— Хорошо, я найду мастеров, которые перечеканят их по древним образцам. А теперь прощай. Задаток найдешь на обычном месте. — Максар, не особенно надеясь на подъемную силу крыльев, пешком двинулся вдоль скальной стены, выискивая среди многочисленных лазов и щелей вход, подобающий как его высокому положению, так и солидной комплекции.

Когда он уже почти скрылся во мраке какой-то пещеры, человек, до того внимательно осматривавший свое оружие, которого все же успели коснуться мерзкие лапы стражей, вдруг крикнул ему вслед:

— А что, если обойтись без убийства детей? Я хоть и порядочный негодяй, но такие делишки мне не по нраву! Мальчишка и так будет твоим. Даже за полцены.

Ответа не последовало, и оставалось только гадать, слышал ли максар этот вопрос вообще.

Человека, которому за деньги поручили сделать то, что царь Ирод уже совершил однажды из-за властолюбия, когда-то звали Хавром. За гордыню, лукавство и вероломство он был изгнан из среды людей, а затем отвергнут и высшими силами, несмотря на то, что пытался служить им.

Максар, задумавший столь ужасный план, носил имя Карглак. Среди своих соплеменников он считался чуть ли не выродком. Вся вина Карглака состояла в том, что он, наверное, был единственным, кто стремился прекратить вечные распри максаров. По его соображениям, это могло поставить их не только выше всех других народов, но и выше богов.

Окш Сухорукий был сиротой. Следует заметить, что для жестянщиков это вполне обычное состояние. Своих родителей не знала добрая половина обитателей поселка, в котором он проживал. Всякие кровавые заварухи случались здесь так часто, что люди редко дотягивали до того возраста, когда их дети становились самостоятельными. Что ни говори, а жить под боком у максаров не менее опасно, чем разводить огонь в доме с соломенными стенами.

Впрочем, сами максары считали уничтожение жалких людишек занятием для себя недостойным и если уж опускались до этого, то всегда не по делу, а ради удовлетворения какой-нибудь очередной дикой прихоти. Жестянщики же относились к соседям не как к живым существам, а как к одной из вечных стихий — пусть и губительной, но неотвратимой, вроде потопа, землетрясения или повального мора.

В основном им досаждали прислужники максаров, человекообразные существа разных рас, ради ничтожных благ и сомнительных привилегий согласившиеся превратиться в свирепых и кровожадных страшилищ-мрызлов. Особенно опасны были те из них, кто утратил покровительство хозяев (уйти от максара по собственной воле было невозможно). После этих вампиров не оставалось ни угольков, ни косточек.

Если что и спасало жестянщиков от всевозможных напастей, так лишь привычка обороняться всем миром да преимущество в вооружении. Таких дальнобойных многозарядок, таких взрывчатых смесей, таких острых мечей и непробиваемых доспехов не имел ни один соседний народ. Тайны, заставлявшие вещества приобретать неимоверную твердость или, наоборот, мгновенно и бурно распадаться, были издревле известны жестянщикам.

Именно они построили некогда невидимую, но неприступную стену, защищавшую Страну максаров от вторжения любых врагов. До самого последнего времени их мастера продолжали изготовлять для своих угнетателей чудодейственное оружие — призрачные клинки способные рубить камень и железо так же легко, как и человеческую плоть.

Обычно народы, чьи поколения одно за другим взрастали среди кровавых браней, отличались суровым и воинственным нравом, однако, несмотря ни на что, жестянщики в большинстве своем оставались людьми незлобивыми и мирными. Их кротость вошла в поговорку. Словно оправдываясь, они говорили сами о себе:

«Всякая зверушка под чужой лапой смиряется».

Трудолюбивые и предприимчивые, жестянщики были согласны платить любую дань, лишь бы их только оставили в покое.

И платили! Но каждый раз дани оказывалось мало или она была не такой, как это хотелось мытарям, и начинались повальные грабежи, очень быстро превращавшиеся в насилие и смертоубийство. Тут уж даже безответным жестянщикам не оставалось ничего другого, как браться за оружие, хранившееся в тайниках под каждым домом. И уж тогда обидчикам, какой бы облик они ни имели, людей или мрызлов, приходилось туго.

За свою долгую историю жестянщикам удавалось несколько раз подчинить себе столь могущественные силы природы, что это внушало им обманчивую надежду на скорые перемены в злосчастной судьбе. Не в силах побороть искушения, они пытались обратить эти силы против максаров, но всякий раз терпели сокрушительное поражение, сопоставимое с национальной катастрофой.

Технический гений был бессилен перед магической волей максаров, на расстоянии заставлявшей людей Убивать своих братьев и самих себя. Страна превращалась в один огромный погост, в сплошное пожарище, в ирщественный стол для стервятников всех видов, а те, кому посчастливилось уцелеть, попадали в еще более тяжкую кабалу.

Окш рос мальчиком странным, что могло быть следствием перенесенных в детстве тяжких увечий. Подобрали его в глухой местности, которую добрые люди обычно обходили стороной, и те, кому довелось присутствовать при этом, говорили потом, что младенец с пробитой головой, изломанными ребрами и почти оторванной левой рукой лежал среди груд развороченной земли, вдобавок ко всему еще и обильно пропитанной неизвестно чьей кровью.

Никаких надежд на спасение ребенка не было, однако какой-то лекарь, лишенный права заниматься своим ремеслом за чересчур легкомысленное отношение к жизни пациентов, от нечего делать занялся его врачеванием.

Он извлек из легких осколки ребер, освободил мозг от давления расколотых черепных костей, сшил мягкие ткани плеча и заключил сильно пострадавшую левую руку в хитроумную железную шину. К общему удивлению, которое разделял и сам лекарь, маленький пациент выжил, хотя ходить и говорить научился гораздо позже, чем его сверстники. Левая рука осталась скрюченной и малоподвижной, зато Окш (такое имя выбрал ему с помощью жребия староста поселка) мог легко укусить свой локоть, что вызывало зависть даже у старших ребят.

Сначала его воспитывала молодая семья, в которой было двое своих малолеток, но после очередного нападения бродячей шайки, когда приемный отец погиб, а мать угнали в плен, Окш прибился к старому Урду Пучеглазу, златокузнецу и граверу.

Нельзя сказать, чтобы мальчишка испытывал особый интерес к чеканам или тиглям, но показывать ему что-либо дважды не приходилось, а кроме того, при каждом удобном случае он пытался упростить производственный процесс и временами добивался совсем неплохих результатов.

Среди жестянщиков всякие нововведения не поощрялись (не хватало еще опять придумать какую-нибудь штуковину, с помощью которой горячие головы попробуют одолеть максаров), но Урд Пучеглаз, доживший до столь почтенного возраста только потому, что сам оружия в руки никогда не брал, зато убегать и прятаться мог не хуже зайца, всегда грудью вставал на защиту своего ученика.

— Что значит — укроти сопляка? — возмущался он всякий раз, когда другие мастера делали ему замечания по этому поводу. — Кому-то лучше по старинке работать, а кому-то надо и для будущего стараться. Если бы мы своим дедам и прадедам во всем подражали, то до сих пор бы ездили на некованых клячах и стреляли бы из арбалетов. Вы моего мальчишку не трогайте. Он далеко пойдет, даром что увечный.

— Были уже такие, — возражали ему. — И среди дедов, и среди прадедов. Тоже далеко ходили. Но всякий раз на максаров нарывались. Сам знаешь, чем это кончалось.

— Что же вы, отцы-благодетели, предлагаете? — не сдавался Пучеглаз. — Таланты, свыше дарованные, в землю зарывать? Ломать пальцы умельцам? Или рубить головы, чудесные вещи измысляющие?

— Талант таланту рознь, — поучали старика такие же, как он, ветераны, чудом пережившие свое поколение. — От некоторых, вроде твоего, прямая польза. Ты уж если где-нибудь схоронишься, так и сотня мрызлов не найдет. А иные таланты глушить полагается. От этого всем спокойнее будет.

В конце концов собеседники доводили Пучеглаза До такого состояния, что он, примчавшись домой, хватал первое, что подвернется под руку, — то ли мерную рейку, то ли сложенную вдвое веревку, то ли свой старый, уже лишенный пряжки пояс, — и требовал чересчур умного ученика на расправу.

Бить сироту, да еще и калеку — затея неблаговидная, однако в том, что она так никогда и не осуществилась на деле, заслуга принадлежала исключительно самому Окшу, а вовсе не его наставнику. В такие моменты его просто невозможно было застать дома. Словно, предчувствуя беду, мальчишка прятался в таких укромных уголках поселка, о которых не знал даже староста, которому по долгу службы полагалось все знать.

Скоро стало заметно, что в физическом развитии Окш отстает от своих сверстников. Те росли коренастыми, горластыми и смуглыми, а он был тихий, бледный и худосочный. Вдобавок ко всему его глаза и волосы начали светлеть.

Перепуганный Пучеглаз стал стричь подмастерья наголо и приучал его в разговоре с посторонними не поднимать глаз. Для чего это было нужно, старик и сам толком не понимал.

В положенный срок каждый из отданных в обучение мальчишек должен был представить на суд мастеров какую-нибудь вещичку собственного изготовления — доказать, так сказать, свою профессиональную пригодность. Вот тут Окш огорошил всех окончательно. Вместо золотой пряжки, инкрустированной алмазной пылью, или изысканной шкатулки он изготовил свою собственную модель многозарядки, ударно-спусковой механизм которой имел деталей вдвое меньше, чем прежний.

Досталось на орехи не только самозваному оружейнику, но и его учителю, хотя тот и клялся, что ни о чем таком заранее не знал. И тем не менее финал этой истории неожиданно оказался благоприятным как для старика, так и для мальчишки. Важные персоны, неизвестно по чьему вызову явившиеся в поселок, одарили Пучеглаза роскошным набором гравировальных инструментов а юного Окша забрали с собой, отказавшись, впрочем назвать место, где тот будет проходить дальнейшее обучение.

Вновь ставшему сиротой, вырванному из привычной обстановки, мальчишке на первых порах пришлось туго.

Мастерская, в которой он оказался, со всех сторон была окружена неприступной каменной стеной, а порядки здесь царили не менее суровые, чем на каторге. Старшие товарищи по несчастью даже намекали Окшу что тот, кто однажды оказался в этом каменном загоне, уже никогда не увидит волю. И все потому, что здесь изготовляли и ремонтировали самые совершенные виды оружия, в том числе и знаменитые клинки максаров.

Мастера, причастные к этим тайнам, становились как бы почетными пленниками. Они могли вдоволь есть и пить, носить на досуге самые роскошные одежды, даже развлекаться с приходящими подругами, однако территория мастерской оставалась тем единственным местом, где им позволено было жить. Даже скончавшись, они уходили в эту землю, сплошь пропитанную кислотами и солями.

По мастерской без устали шастали соглядатаи, специально созданные максарами для этой цели. От их взгляда не могла ускользнуть никакая мелочь, слух различал малейший шепот, а мозг не имел свойства забывать.

Водились тайные осведомители и среди своих братьев-жестянщиков, но это было опасное ремесло — подозреваемым в стукачестве заливали глотку расплавленным оловом, благо его здесь было предостаточно.

У Окша еще не успели вырасти волосы в паху и под мышками (голову он по-прежнему стриг наголо, ссылаясь на хронический колтун), а ему уже было известно, что все сущее в этом мире состоит из ничтожно малых частиц разного свойства, которые, в свою очередь, тоже не являются чем-то неделимым.

Он узнал природу излучений как видимых, так и недоступных взору, научился отличать друг от друга сотни минералов, составлять сплавы с заранее заданными качествами, резать алмазы, намертво соединять железо с фарфором, шлифовать оптические стекла и точить детали, умещавшиеся на срезе человеческого волоса. Постепенно ему становилось все более понятным, какие именно силы питают оружие максаров.

Левая рука Окша по-прежнему бездействовала, но он прекрасно управлялся и одной правой. Мастера поручали ему самую тонкую и ответственную работу, а старший из них однажды даже похвалил бойкого мальчишку. Другого такого случая в мастерской припомнить не могли.

Став лучшим из подмастерьев, Окш неожиданно сбежал, проявив при этом удивительную сноровку и смекалку.

Ограду он преодолел средь бела дня, весьма оригинальным, хотя и небезопасным способом — по воздуху. Вместо катапульты Окш использовал систему противовесов, которая приводила в действие большой механический молот, а падение смягчил при помощи огромного полотняного зонта, раскрывшегося в самой высокой точке полета.

Все было точно рассчитано (стража в этот момент находилась совсем в другой стороне) и скрупулезно подготовлено (место своего приземления он присыпал таким едким веществом, что соглядатаи, способные при помощи целого букета изощренных чувств отыскать иголку в стоге сена, на долгий срок лишились и зрения, и обоняния).

Скорее всего мальчишка добился бы поставленной цели, но его сгубила досадная случайность, этот вечный бич всех тщательно продуманных предприятий.

Несколько жителей соседнего поселка отправились на охоту, и их собака заинтересовалась норой, где мальчишка собирался отсидеться до окончания поисковых мероприятий. Воспылав желанием добыть неизвестного зверя, охотники раскопали нору, и один из них по одежде опознал в Окше беглого оружейника, за поимку которого уже было назначено солидное вознаграждение.

Мальчишка сопротивлялся так отчаянно, что трое здоровенных мужчин еле скрутили его. Сразу после насильственного водворения беглеца на прежнее место началось следствие. В Окше подозревали шпиона, вознамерившегося похитить тайну смертоносных клинков. Оставалось только выяснить, кому именно он служит и кого имеет в пособниках.

Во время первого допроса мальчишка упорно твердил, что никому не хотел причинить зла, а сбежал исключительно по той причине, что решил спасти собственную жизнь.

— Разве тебе здесь кто-нибудь угрожал? — вкрадчиво поинтересовался старший мастер, тот самый, что однажды похвалил Окша.

— Никто, — ответил тот.

— Ты боялся получить смертельное увечье во время работы? — продолжал допытываться старший мастер.

— Нет.

— Ты заболел от воздействия едких испарений?

— Тоже нет.

— Тогда в чем же дело? Объясни.

— Не могу… Все, кто находится здесь, скоро погибнут. И смерть их будет страшна.

— Откуда ты узнал это?

— Ниоткуда. Я просто чувствую.

— Ну, хорошо. — Старший мастер переглянулся с лекарем, в задачу которого входило наблюдение за состоянием психики оружейников. — Ответь, откуда эта смерть грозит нам, изнутри или снаружи?

— Снаружи, — ответил мальчишка без промедления.

— Что же ты тогда предлагаешь? — скептически улыбнулся старший мастер. — Усилить охрану? Раздать оружие всем свободным от работы? Построить еще одну стену? Вырыть глубокий ров?

— Я ничего не предлагаю, — в словах мальчишки сквозила печаль, вполне вероятно, что и искренняя. — У вас нет таких средств, чтобы предотвратить беду. Ради собственного спасения вам нужно рассеяться по стране. Забиться в самые укромные уголки. Затаиться. Сменить одежду, внешность, ремесло… Хотя и это вряд ли поможет.

Тут уж удивились не только старший мастер и лекарь, но и все, кто присутствовал при допросе. Ну и малец! Вот так сказанул! Это надо же: немедленно бросить удобное жилье, выгодную работу, добрых приятелей и разбежаться в разные стороны! Кому это нужно? Да и кто нас отсюда отпустит? Ведь что ни говори, а мастерская находится под негласным покровительством могущественных максаров. Они-то прекрасно понимают, что клинки действуют только до тех пор, покуда живы их создатели. Нет, уморил нас этот сопляк! Или у него что-то не в порядке с головой, или это еще тот хитрец!

Окш не изменил своих показаний и под пыткой, которую производило одно из самых жутких максаровских созданий — человек-палач, заменявший собой и виселицу, и гильотину, и костоломку. Даже пыточный инструмент этому страшилищу был не нужен. Он сам с головы до ног являлся одним огромным пыточным инструментом — живая груда когтей, шипов, клыков…

После допроса Окша отвели в помещение, специально предназначенное для таких неблагодарных скотов, как он.

Мрачный сводчатый подвал, в котором раньше варили селитру, был разгорожен на отдельные клетки решетками. Все тут, казалось, сделано на века: стены и своды сложены из огромных каменных блоков, вмурованные в них железные прутья, каждый толщиной с руку, отстояли друг от друга всего на расстояние пяди, а замки представляли столь тяжелые и сложные устройства, что те клетки, ключи от которых оказались сломаны или утеряны, так больше никогда и не открывались.

Один жилец здесь уже имелся — паренек примерно одних с Окшем лет, похитивший из кладовой моток золотой проволоки. Сейчас он мирно спал, зарывшись в груду соломы.

Скоро наступила глухая и, судя по всему, долгая ночь — большая редкость в этих краях. Территория мастерской была еле освещена, только в дальнем ее конце над плавильной печью мерцало багровое зарево. Хотя все кому не лень продолжали потешаться над предсказаниями нахального мальчишки, старший мастер велел усилить караулы, а запасные ключи от всех замков, обычно хранившиеся в железном сундуке, переложил себе под подушку. Эту ночь или, по крайней мере, добрую ее половину он решил не смыкать глаз, ради чего взял к себе в постель самую грудастую из посудомоек.

Жилые бараки стали уже успокаиваться (свет в избушках мастеров погас давно), когда из подвала донесся монотонный заунывный вой. Выл, конечно же, Окш. Выл не с тоски, не с отчаяния, не от боли, а для того, чтобы посеять в людских душах тревогу.

На уговоры и угрозы тюремщиков он не реагировал, зато советовал им безотлагательно провести очистительные обряды, предписанные каждому жестянщику, собирающемуся в скором времени предстать перед ликом владык загробного мира. Улаживать дела мирские, по его словам, не имело никакого смысла, поскольку грядущая катастрофа должна была поглотить не только людей, но и все творения их рук, включая еще не составленные завещания и прощальные письма.

Пришлось подвальные окна и отдушины забить соломой. Вой от этого стал тише, но покой людей уже был безвозвратно нарушен. Многие, чтобы заснуть, прибегли к испытанному средству — крепкому хлебному вину, которое изготовлялось здесь для нужд оптики.

Когда Окш перестал наконец выть (то ли убедился в тщете своих усилий, то ли затаился, чувствуя приближение опасности), спали уже все. Спали и те, кто обязан был бодрствовать. Спал и старший мастер, спрятав голову меж могучих сисек посудомойки.

Странен и тяжел был этот сон. Те, кто лежал в постелях, напоминали мертвецов — не шевелились и не храпели. Караульные, потерявшие свое оружие, бродили, как лунатики, натыкаясь на стены и друг на друга. Дежурившие у печи литейщики все подкидывали и подкидывали в топку уголь, словно собирались немедленно провести плавку. Даже профессиональные соглядатаи, которым вообще полагалось спать вполглаза, лежали как оглушенные.

Вскоре на дороге, соединяющей мастерскую с трактом, раздался шум, похожий на тот, что обычно производит на марше плохо обученная солдатня. Шли не таясь — тяжело топая ногами и побрякивая железом.

Стражник у входа, отвечавший за замки и запоры, очнулся от сна-дурмана и безо всякого распоряжения широко распахнул ворота. Внутрь вошли мрызлы, да еще какие — не одичавшие, брошенные хозяином изгои, а отборные экземплярчики, один другого шире и страшнее. Стражника, услужливо прикрывшего за ними ворота, они убили — просто так, без необходимости, ради забавы.

Все дальнейшее происходило почти в полном молчании, но быстро и без проволочек, как будто бы каждый из мрызлов заранее знал свою роль или всеми ими управляла со стороны могучая злая воля. Пока одни чудовища убивали сонных жестянщиков и громили все, что нельзя было стронуть с места, другие копали яму напротив плавильной печи.

Когда яма достигла глубины, в два раза превышающей человеческий рост, туда свалили все, чем раньше так славилась мастерская: уникальные инструменты, сверхточные станки, редчайшие сплавы, уже готовое оружие, заготовки к нему, сундуки, набитые книгами.

Вслед за имуществом последовали его хозяева, как живые, так и мертвые. Последними приволокли старшего мастера и его возлюбленную. Оба они были нанизаны на одно копье.

Когда яма почти до краев наполнилась телами оружейников, с холмов, господствующих над местностью, донесся голос, от которого содрогнулись даже мрызлы:

— Своими деяниями вы, жалкие людишки, заслужили смерть! Так умрите ради вящей славы максаров!

Эхо этих безжалостных слов еще не утихло, а самый сильный из мрызлов уже выбил глиняную пробку, закупоривавшую летку плавильной печи. Все вокруг озарилось нестерпимо ярким светом, в темное небо фейерверком взлетела туча оранжевых искр, и расплавленный металл хлынул в яму, где вперемешку лежали люди, искусные творения их рук и запечатленная на бумаге вековая мудрость предшественников.

Над могилой стоял светящийся столб дыма и пара, который, наверное, можно было увидеть изо всех уголков Страны жестянщиков. Металл, остывая, грозно шипел. С холмов вновь раздался голос того, кто задумал и осуществил это массовое убийство:

— Если кто-то из людишек остался в живых, пусть отзовется!

Таковые нашлись и немедленно откликнулись: несколько мастеров, по пьянке заснувших в таких местах, где их не догадались искать, один уже почти издохший в лазарете соглядатай и вороватый паренек, на пару с Окшем сидевший в подвале. Изо всех сил сотрясая решетку, он орал:

— Я здесь! Здесь! Помогите мне выйти! Я хочу быть там, где и все.

Окш был единственным, кто не поддался этому сумасшествию. Он как можно глубже зарылся в солому и лежал тихо, как выпавший из гнезда птенец.

Двое мрызлов, освещая себе дорогу факелами, спустились в подвал. Несчастный парнишка, завидев этих уродов, обрадовался им как самым лучшим друзьям.

Убедившись, что вот так запросто вскрыть запоры клетки не удастся, мрызлы на некоторое время пришли в замешательство, как это случалось с ними всегда, когда ситуация требовала принятия самостоятельных решений. Неизвестно, до чего бы они додумались своими тупыми мозгами, если бы окончательно впавший в неистовство мальчишка не взял инициативу на себя. С криком: «Возьмите мою жизнь ради славы максаров!» — он собственными руками направил острие чужого копья себе в грудь.

Удостоверившись, что жертва мертва, мрызлы занялись осмотром других клеток, копьями переворачивая солому.

Очень скоро они обнаружили Окша и аж взвыли от бешенства. По их понятиям он вел себя чуть ли не противоестественно. Как можно игнорировать волю максара, которой обязаны повиноваться не только живые существа, но даже силы природы!

Задетый копьем Окш проворно вскочил на ноги. Мрызл, обнаруживший его, нанес новый удар, но промахнулся — хилый на вид мальчишка уворачивался с проворством белки.

Не достигнув цели ни со второй, ни с третьей попытки, мрызл рассвирепел. Теперь он размахивал копьем, как слепец клюкою. Воспользовавшись удобным моментом, Окш перехватил копье посередине и всем телом навалился на него. Древко, зажатое между прутьями решетки, переломилось.

Мрызлы вновь оказались в растерянности. Из оружия у них осталась только тяжелая алебарда, не пролезавшая в клетку. Попытки достать мальчишку руками тоже не увенчались успехом — хоть и длинные они были у мрызлов, но не до такой же степени.

Ничем не помог им и огонь — насквозь отсыревшая солома загораться не хотела. Тут мрызлы вспомнили, что у одного из убитых жестянщиков под подушкой хранилась огромная связка ключей, которыми, наверное, можно было отпереть все на свете, включая врата ада.

Пока мрызлы препирались, кому именно бежать за ключами (в конце концов решили отправиться вместе), пока в неверном свете начинающихся пожаров искали нужный дом и нужную постель, пока попутно причащались дармовым хлебным вином, до которого оба были большими охотниками, пока возвращались обратно, прошло немало времени.

В подвале их ждало разочарование — клетка опустела. Судя по всему, мальчишка вскрыл замок, используя вместо отмычки острие копья.

Искать беглеца во мраке, по контрасту с ослепительным сиянием расплавленного металла казавшемся еще более густым, чем на самом деле, было занятием заведомо бессмысленным. Да и не мог этот чудом уцелевший сопляк долго противостоять могучей воле максара, буквально пронизывающей все вокруг. Черт с ним, пусть немного побегает перед смертью!

Придя к такому умозаключению, мрызлы сразу потеряли интерес к Окшу и присоединились к своим собратьям, довершавшим разгром мастерской.

Все они погибли на рассвете в схватке с жестянщиками, сбежавшимися из окрестных поселков на зарево пожара. Это полностью соответствовало планам Карглака (а набег на мастерскую организовал именно он), надеявшегося ценой гибели всех участников трагедии сохранить свое инкогнито.

Впрочем, место побоища максар покидал не в самом лучшем расположении духа. Больше, чем зрению и слуху, он доверял своим внутренним ощущениям, являвшим собой сложный продукт бесчисленного количества чужих мыслей и чувств, просеянных через сито собственной обостренной интуиции. И вот это самое внутреннее ощущение, или, если хотите, внутренний голос подсказывал сейчас Карглаку, что дело не доведено до конца. Какая-то ошибка вкралась в его расчеты, причем ошибка серьезная. Вот только знать бы — какая конкретно! Однако относительно этого внутренний голос молчал.

А случилось все это за несколько лет (по летосчислению жестянщиков) до тайной встречи Карглака с Хавром — загадочным человеком, благодаря своим весьма необычайным способностям сумевшим во многих мирах снискать себе славу наемника самого высокого класса.

Гибель оружейников, унесших в свою огненную могилу тайну всесокрушающих клинков, по мысли Карглака должна была стать тем благом, которое если и не окончательно прекратит распри максаров, то хотя бы утихомирит их.

Однако не все соплеменники разделяли подобную точку зрения.

Клинки умирали. Из сверхъестественного оружия, по своим боевым свойствам сопоставимого с молниями Зевса, молотом Тора или чакрой Вишну, они превращались в обыкновенный металл, крошащийся от ударов по камню и отскакивающий от кованых доспехов.

Привычная, на века устоявшаяся жизнь внезапно пошла наперекосяк. Где-то уцелел замок, готовый вот-вот пасть, и его хозяин долго потешался потом над незадачливыми соседями, вновь и вновь пытавшимися привести в действие свое до этого безотказное оружие.

Примерно то же самое творилось и в других местах Страны максаров. Отец не смог оскопить сына, открыто сожительствующего с собственной матерью. Жених не сумел расправиться с родней невесты, к чему так долго и тщательно готовился. Братья не знали, как теперь честно разделить наследство (подразумевалось, что все, до последней медной монетки, должно достаться победителю).

Благородные и почти всегда смертельные поединки превратились в безобразные потасовки с использованием кулаков и подручных предметов.

…В результате долгих и хитроумных маневров, похожих на эндшпиль шахматной партии, в которой тяжелая фигура ловит прорывающуюся на последнюю горизонталь пешку, женщина-максар по имени Генобра загнала свою дочку на край пропасти, да не просто на край, а на далеко выступающий вперед мысок.

Учитывая намерения родительницы, можно было сказать, что девчонка оказалась в безвыходном положении. Впереди бездна, в которой не нашли бы себе опоры даже крылья Карглака. Слева и справа то же самое. Позади мамочка, хотя уже и не такая расторопная, как прежде, но способная своим клинком пресечь любую попытку дочки вырваться на оперативный простор.

— Ну все, стерва, — сказала Генобра, с трудом переводя дух. — Земля и небо свидетели, что поотношению к тебе я была кроткой, как голубка. Ты сама виновата в том, что сейчас случится. Жаль, я не удавила тебя еще в пеленках.

— Интересно, а почему ты и в самом деле не удавила меня? — живо поинтересовалась девчонка. — Но не говори, гадюка, что пожалела ребеночка. Тебе, наверное, стало любопытно, что за отродье может появиться из лона той, которая не сожительствовала ну разве что с холодными рыбинами. Ведь так?

— Может, так… А может, и нет… — зная отчаянный нрав дочери, Генобра не спешила с завершающей атакой. — Нужна ты мне была тогда. Хотела я с твоей помощью кое с кем поквитаться. Да, как видно, зря… Пусть я и гадюка, но до тебя даже мне далеко. Нельзя, чтобы такие, как ты, гуляли на воле. Колодки и темница тебя тоже не исправят. Уж лучше подохни…

— Так я тебе сразу и далась! — расхохоталась девчонка. — Корова старая! Гора дерьма! Ну чего стоишь там? Подходи поближе! Я давно собираюсь выцарапать твои поганые гляделки!

— Мне спешить некуда. — Генобра пропустила оскорбления мимо ушей. — Я подожду, какую смерть ты сама выберешь: от падения в пропасть или от моего клинка.

— А какая разница? — Лица девчонки не было видно под копной нечесаных волос, но в голосе проскальзывало лукавство.

— Пока будешь лететь вниз, еще поживешь немного. А от клинка подохнешь сразу, — с готовностью объяснила Генобра. — Я разрублю тебя на десятки кусков и каждый кусок скормлю отдельной собаке, чтобы уж точно знать, что ты не воскреснешь.

— А тебя, между прочим, и собаки жрать не станут! — живо парировала дочка. — Вонючка! Те мази, что ты втираешь, чтобы вернуть молодость, превратили тебя в мумию! В смердящий труп, который еще имеет признаки живого существа! Попробуй вспомнить, когда тебя в последний раз покрывал мужчина нашей расы или хотя бы жестянщик! Ага, не можешь! Да на тебя сейчас даже мрызлы залазят с отвращением! Иди сюда! Посмотрим, кто кого!

— Ты, дочка, хитра не по годам, — ухмыльнулась Генобра. — А я осторожна. В соответствии с возрастом. Поэтому не старайся подманить меня поближе к пропасти… Можешь называть меня старухой, но я еще поживу и много раз познаю радость плотской любви. Пусть даже с жестянщиком, пусть с мрызлом. А ты, молодая и привлекательная, сейчас умрешь. И, как мне известно, умрешь девственницей. Женихами тебе будут псы-людоеды. Теперь ты понимаешь разницу между мной и тобой?

— Понимаю, — кивнула девчонка. — Хотя и смутно. Ясное понимание придет потом. На краю твоей могилы.

— Считай, что это твои последние слова. Хотя кое в чем мои планы изменились. Твой язык я не скормлю собакам. Я его забальзамирую. Пусть напоминает всем, что хула до добра не доводит.

Генобра направила острие клинка в сторону жертвы и привычным, тысячи раз отработанным движением привела его в боевое состояние. Сразу после этого ее ладонь должна была ощутить короткую серию толчков, похожих на конвульсии издыхающей в кулаке птички, что означало: ничем не примечательная с виду полоса металла превратилась в луч волшебной энергии, от которого нет никакой защиты.

Однако ничего этого не случилось. Клинок был мертв. Тускло поблескивало неизвестно из чего сделанное лезвие. Покрывавшие его непонятные письмена, казалось, приобрели издевательский смысл.

— Что-то не так, мамочка? — глумливо поинтересовалась девчонка. — Ты передумала резать меня на куски? Вот спасибо!

Генобра лихорадочно крутила эфес, раз за разом повторяя всю серию положенных манипуляций, но это было то же самое, что делать искусственное дыхание скелету. Еще ни разу в жизни клинок не подводил ее. Даже слышать о подобных случаях ей не приходилось. Поэтому злое отчаяние, охватившее Генобру, было особенно острым.

Дочка приближалась к ней плавными, скользящими шагами. Рот ее улыбался. Глаза горели сквозь завесу волос.

— Не подходи! — завопила Генобра, замахиваясь на нее уже бесполезным клинком. — Убью!

— Давай попробуем. — Девчонка откинула голову назад, обнажая высокую шею и победно торчащие вперед ключицы. — Но не забывай, что я максар. Хоть и начинающий. Железо не может причинить мне вреда.

Генобра умела ловить на лету стрелы и уклоняться от камней, брошенных из пращи, но движения девчонки были стремительней, чем полет стрелы, а кулачок тверже булыжника.

Отбросив Генобру со своего пути, дочка вдобавок еще успела мазнуть ее по лицу ногтями. Кожа максара выдержала эту кошачью ласку, лишь на левом веке осталась глубокая кровоточащая царапина.

— Это тебе на память, — уносясь вдаль, крикнула девчонка. — В следующий раз я вырву твои глаза.

Генобра взвыла, как ведьма, напоровшаяся на помело причинным местом, и швырнула бесполезный клинок вслед дочке.

— Если это проделки жестянщиков, то виноватые проклянут момент, в который они появились на свет! — Она обращалась одновременно и к черному камню, и к бездонной пропасти, и к высокому небосводу. — А если здесь замешан кто-нибудь из максаров, я сделаю все, чтобы свести его в могилу. Но это не отвлечет меня от постоянных забот о дочке. Нет такого мира, где бы она. смогла укрыться от меня. Клянусь в этом земле и небу!

Бойня в оружейной мастерской подействовала на Окша двояким образом. Жестокое убийство сразу стольких ни в чем не повинных людей, среди которых было немало его приятелей, потрясло мальчишку до такой степени, что он на некоторое время даже утратил дар речи.

С другой стороны, он открыл в себе какое-то новое, ранее неизведанное и потому пугающее свойство.

В ту ночь Окш детально представлял себе все, что испытывали оружейники, гибнущие в потоке расплавленного металла, какие мыслишки ворочались при этом в примитивных мозгах мрызлов и с какой именно стороны исходил всепроникающий поток сатанинской злобы, действовавший на жестянщиков, как обух, а на их врагов — как кнут.

Легко преодолев никем уже не охраняемую стену, он через вспаханное поле помчался к ближайшему лесу. Темнота вокруг стояла полнейшая, но Окш не то чтобы видел, а скорее угадывал попадавшиеся на пути препятствия.

Более того, удаляясь от пылающих зданий мастерской все дальше и дальше, он как бы со стороны продолжал наблюдать за происходящими там событиями. Ни одно перемещение врагов не могло ускользнуть от его раздвоившегося зрения, и вскоре Окш убедился, что погоня отсутствует.

Того, кто держал сознание мрызлов в надежной узде и с холмов управлял всей этой вакханалией, Окш разглядеть не мог, да и не стремился, боясь привлечь к себе ответное внимание. Просто мрак в том месте казался особенно непроницаемым — ну прямо-таки сгусток черной крови на теле ночи.

Был такой момент, когда Окшу показалось, что в недрах этого зловещего сгустка что-то дрогнуло и мрак, ставший вдруг зрячим, попытался нащупать беглеца своим цепенящим взором. Сердце мальчишки невольно сжалось, пропустив очередной толчок, а его самого с головы до ног словно обдало ледяной водой. Однако это пренеприятнейшее ощущение почти сразу исчезло и больше уже не возвращалось.

Дорогу домой он, конечно же, не помнил, но на рассвете с удивлением убедился, что достиг знакомых мест. Отсюда до поселка, в котором он вырос, было рукой подать. Однако тихая радость, знакомая всем, кто после долгого отсутствия возвращается в родные края, мгновенно сменилась неосознанной тревогой. Еще сам не зная почему, Окш твердо решил не показываться на глаза тем, кто раньше знал его.

Дождавшись очередной ночи, к счастью, наступившей довольно скоро, мальчишка пробрался в поселок и украл самое необходимое — немного еды, нож, огниво и новую одежду (в робе оружейника он выделялся среди остальных жестянщиков, как чайка среди стаи ворон).

Из подслушанных им в поселке разговоров следовало, что в ту страшную ночь нападению подверглась не только оружейная мастерская, местонахождение которой ни для кого не было секретом, но и все тайные места, имевшие хоть какое-то отношение к волшебным клинкам. Имя организатора этой бойни пока оставалось неизвестным. Максары якобы уже начали свое расследование, но оно пока никаких результатов не дало. И жертвы, и палачи умолкли навсегда, а на телах мрызлов отсутствовали клейма, указывающие имя их хозяина.

Прибившись к каравану, порожняком следовавшему на медные рудники, расположенные в самом глухом уголке страны, Окш покинул родные места — как он тогда думал — навсегда.

По пути он развлекался тем, что пробовал заглянуть в сознание попутчиков — вот этот, например, рвется домой, потому что его жена должна скоро родить этот, наоборот, сбежал бы от своей жены на край света; этот недавно подцепил дурную болезнь и всерьез подумывает о самоубийстве; а вот этот является тайным осведомителем максаров и сейчас мысленно составляет подробный отчет об основных событиях, случившихся в Стране жестянщиков.

Последнее открытие еще раз напомнило Окшу о необходимости соблюдать осторожность. Теперь, наверное, он оставался единственным, кто был причастен (пусть и в общих чертах) к тайнам оружия максаров, а тайны эти стоили дорого. Лично ему тоже светило немало. В лучшем случае — клетка, пусть и золотая. В худшем — жуткая смерть. Поэтому он решил впредь вести себя тише воды, ниже травы и не высовываться со своими многочисленными талантами.

Ради этого Окш даже сменил профессию и пошел подручным к пекарю. Нелюдимый, вечно запорошенный мукой, он и в сумрачной пекарне старался держаться темных углов, а на все вопросы отвечал бессвязным бормотанием.

Вскоре Окша оставил в покое даже хозяин, поначалу имевший на него виды как на потенциального зятя, а хозяйская дочка, с юных лет нагулявшая на сдобных булках весьма впечатляющие формы, на странного парнишку вообще внимания не обращала.

Так он и жил, днем мотаясь от печи к тестомешалке и обратно, а ночью прислушиваясь к чужим мыслям, доносившимся со всех сторон. Но это вовсе не означало, что такая жизнь устраивала его. Просто Окш всем нутром ощущал, что о нем не забыли, что его ищут, что опасность бродит по городам и весям Страны жестянщиков, то приближаясь к нему почти вплотную, то удаляясь вновь…

Хавр, в отличие от максаров, не обладал способностью проникать в психическую сферу людей, зато он умел легко входить в доверие и вызывать незнакомцев на откровенность. Если к этому добавить неограниченные финансовые возможности, которые были у него благодаря покровительству Карглака, то становилось ясным, что рано или поздно любая интересующая его тайна будет раскрыта.

План Карглака, предусматривавший тотальное уничтожение целого поколения жестянщиков, не устраивал Хавра,. и причиной тому был вовсе не альтруизм. Стоит ли ради одной-единственной рыбешки вычерпывать целое море? Ведь под рукой у хорошего рыбака есть и удочка, и сеть, и острога.

Кроме того, война всегда дело скользкое. Это против максаров жестянщики бессильны. Зато всяких других тварей, не обладающих сверхъестественными способностями, они изводят очень даже успешно. Благо, что есть чем.

На примете у Хавра имелось несколько не очень удаленных от этого места стран, где можно было набрать армию, обладающую соответствующим боевым духом. Взять, к примеру, хотя бы горцев Огненного Кряжа или кочевников-тирсов, разоривших уже не одно государство. Однако никто из намеченных претендентов не располагал оружием, даже приблизительно сопоставимым с оружием жестянщиков. С пикой на многозарядку не попрешь и мечом от картечи не отмашешься.

Да и на непосредственную помощь Карглака в ближайшее время рассчитывать не приходилось. Сейчас за ним гонялась целая свора соплеменников-максаров, для которых утрата любимого оружия была равносильна смертельному оскорблению.

Следовательно, вначале надо было браться за кропотливую подготовительную работу — тайно закупать оружие, создавать лагеря для обучения наемников, часть из которых и огнем-то овладела совсем недавно, формировать командный корпус, составлять уставы, укреплять тылы и так далее до полного умопомрачения.

Все это претило Хавру, вольному кондотьеру, бродяге и прирожденному интригану.

К сожалению, фактор времени работал против него, и мальчик, так мешавший Карглаку, мог скоро превратиться в нечто такое, к чему не смогут подступиться все максары на свете. Вот Хавр и решил первым делом провести кое-какие розыскные мероприятия да заодно разобраться, чем дышат эти людишки, веками попираемые железной пятой максаров и тем не менее продолжавшие здравствовать.

Очень скоро всем примелькался скромно одетый, но любезный и щедрый путник, странствующий от поселка к поселку в поисках святых реликвий (жестянщики не отличались набожностью, однако внешние приличия блюли и религиозных подвижников уважали).

При помощи (отнюдь не бескорыстной) местных властей он копался в архивах, наводил справки у лекарей и повитух, собирал слухи и посещал заведения, в которых юные жестянщики набирались ума-разума. По всей стране рыскали многочисленные агенты Хавра, получавшие содержание в зависимости от объема и качества добытой информации.

Для начала Хавр наметил себе кое-какие ориентиры, пусть даже и смутные.

Во-первых, искомый мальчишка, несомненно, был Урожденным максаром, иначе зачем бы им так интересовался Карглак. Во-вторых, его появление здесь должно было сопровождаться не совсем обычными событиями, которые не могли вот так просто стереться из памяти жестянщиков. И, наконец, в-третьих, некоторые факты позволяли отождествлять мальчишку с тем самым легендарным Губителем Максаров, слухи о скором пришествии которого упорно циркулировали во многих странах.

Следовательно, надо было искать сироту, своей внешностью заметно отличавшегося от аборигенов, чье происхождение связано с какой-то загадкой. Кроме того, как потомок максаров, он в настоящее время должен был превосходить своих сверстников по всем статьям, а особенно силой, живучестью и жестокостью. Однако, не пройдя окончательного перевоплощения, связанного с целой серией сложнейших хирургических операций, мальчишка был достаточно уязвим в физическом смысле и недостаточно изощрен в смысле сверхчувственном. Не исключено, что он вообще не знает ни о своем происхождении, ни о своем предназначении.

Список лиц, соответствующих всем условиям Хавра, состоял из нескольких сотен имен. Однако усилия, потраченные на проверку такой уймы подозреваемых, дали в конце концов свой результат. В тумане домыслов и предположений замаячила одна-единственная реальная фигура — некто Окш Сухорукий.

Он был сиротой, найденным при загадочных обстоятельствах в стороне от дорог и населенных пунктов., При раскопках, предпринятых в этом месте, были обнаружены останки странного существа. Специалисты опознали в нем так называемого «рудокопа» — еще одно создание максаров, обреченное на постоянную жизнь под землей. Это соответствовало канонической версии легенды о Губителе Максаров.

Лекарь, занимавшийся излечением найденыша, подтвердил, что тот отличался удивительной жизнеспособностью.

Урд Пучеглаз отказался сообщить какие-нибудь сведения о своем воспитаннике, зато соседи в один голос заявили, что мальчишка был настоящий урод — светловолосый, мосластый, бледный и необычайно худой. Правда, все отмечали его сметливость и способность к ремеслам. Староста даже уступил Хавру многозарядку, модернизированную в свое время Окшем.

Из поселка следы мальчишки вели прямиком в оружейную мастерскую, где и терялись окончательно.

Свидетелей его пребывания там в живых не осталось, за исключением разве что охотников, точно описавших приметы юного беглеца. Все они утверждали, что сдали мальчишку с рук на руки старшему мастеру и случилось это как раз накануне той страшной ночи, когда сгорела мастерская и погибли все оружейники.

Оставалось только констатировать, что Окш разделил печальную участь своих товарищей. Однако в стройной шеренге доказательств зиял один весьма существенный пробел. Карглак, зловещей интуиции которого нельзя было не доверять, категорически утверждал, что мальчишка до сих пор жив.

Сопоставив все эти обстоятельства, Хавр задумчиво произнес:

— Если этот сосунок сумел невредимым выйти из такой переделки, то он уже сделал первые шаги на пути возмужания. Пусть он еще и не максар, но человеку с ним тягаться не по силам. Чувствую, хлебну я горя с этим Окшем…

Затем он развернул карту страны и принялся внимательно ее изучать. Если мальчишка все еще находился где-то здесь, его следовало искать в глухих окраинных районах, а вовсе не в центре. Зверь, почуявший погоню, ищет спасения в дремучем лесу, а не на открытом пространстве…

Окш между тем продолжал жить анахоретом, предпочитая возню с тестом человеческому обществу. Однако обо всем происходящем как в окрестностях, так и в дальних краях он знал лучше, чем кто-нибудь другой в поселке.

В пекарню заглядывал самый разношерстный люд, после работы у хозяина собиралась теплая компания игроков в кости, а мимо окон днем и ночью ползли караваны, доставлявшие медную руду во все уголки страны. Так что недостатка в притоке свежей информации проницательный ум Окша не испытывал.

Правда, здесь были свои тонкости. У разных людей и сознание было разным. Тут невольно напрашивалось сравнение с книжными текстами, которых он немало проштудировал за время своего пребывания в мастерской. У одних людей мысли были простые и ясные, у других — запутанные и туманные, у третьих — столь глубокие, что Окш даже не пытался вникнуть в них.

Сначала отголоски чужих бед, радостей и раздумий отвлекали его, мешали отдыхать и работать, но потом он привык к ним, как привыкают к воздуху, которым дышишь, или к запахам, которые ощущаешь ежедневно.

Время шло, и слитый с ним в единое целое материальный мир мало-помалу менялся. Так течение реки незаметно, но постоянно точит свои берега. В чем-то менялся и Окш. Он по-прежнему не нуждался в друзьях и наперсниках (как-никак, а характер предков сказывался), однако мужское естество начало брать свое.

Надолго покидать дом Окш по-прежнему опасался, а поэтому хозяйская дочь стала единственным предметом его вожделений. О том, что свои плотские страсти можно и нужно сдерживать, он даже и не догадывался, как любой, в ком течет хотя бы капля крови максаров.

До этого Окш никогда не пытался сознательно внушить свою волю другому человеку, хотя непроизвольно такое иногда и случалось (хозяин, бывало, уже откроет рот, чтобы выбранить подручного за подгоревшие булочки, но, наткнувшись на его предостерегающий взгляд, сразу подавится словами).

Еще не совсем уверенный в собственных силах, Окш поначалу подступился к девчонке мягко и ненавязчиво. Первым делом специально для нее приготовил невиданное в этих краях угощение — слоеный яблочный пирог. Потом похвалил девчонку за здоровый цвет кожи — уж тут-то он не лукавил. Затем решился и на другие, более откровенные комплименты.

Заговаривая с хозяйской дочкой, Окш лица по привычке не поднимал, да и особой нужды в этом не было — все ее простенькие жизненные побуждения и так лежали перед ним столь же открыто, как булочки на противне, и он мог легко лепить их, придавая иную, приемлемую для себя форму.

При следующем разговоре девчонка сама заглянула ему в лицо, ласково тронув пальчиками за подбородок.

— Какие у тебя удивительные глаза! — проворковала она. — И какие красивые! Совсем как льдинки!

Интерес к Окшу рос в хозяйской дочке, как опара в квашне, а сам он знай себе подбавлял в эту квашню то дрожжи ласковых слов, то сахарок мимолетного поцелуя. Дело шло на лад.

Она сама перевела их отношения из сферы платонической в плоскость чувственную, и этой плоскостью, фигурально говоря, стал теплый и не совсем чистый пол пекарни, на котором после всех их любовных потуг осталась приличная лужица мужского семени.

Затем такие встречи стали регулярными. Хозяйская дочка оказалась девчонкой хоть и глуповатой, но доброй и влюбчивой, да вдобавок еще и сластеной во всех смыслах. Окш, в отличие от своей подружки не имевший никакого опыта общения с противоположным полом, извлекал из ее распаленного сознания не только сексуальные стереотипы, но и сексуальные фантазии, которые потом добросовестно пытался воплотить в реальность. Повизгивающая от удовольствия девчонка по молодости лет даже не понимала, какая женская удача ей подвалила.

Короче говоря, она привязалась к Окшу, как пчела к медоносному цветку, как кошка к сметане, как лихорадка к обитателю болот. Ему же девчонка была дорога совсем по другой причине. Так художник ценит свою первую, пусть и невзрачную картину, так охотник никогда не может забыть добытого в юности зайчонка.

Теперь Окш знал, что может сотворить с человеком все, что угодно, — заставить любить, заставить ненавидеть, довести до самоубийства…

Однако существовали вещими куда более серьезные, чем утехи плоти. Опасность, угрожавшая Окшу, не исчезла, а, наоборот, возрастала. Он совершенно справедливо связывал ее с максаром, погубившим оружейников, с тем самым сгустком мрака, из которого истекала зловещая энергия, парализовывавшая жестянщиков и подстегивавшая мрызлов.

Окш уже знал, что после той памятной ночи клинки максаров утратили былую силу и превратились в никому не нужный хлам (сами максары, правда, не стали от этого менее опасными).

Впрочем, эти извечные враги жестянщиков сейчас интересовали Окша куда меньше, чем их оружие, которое ему доводилось не только держать в руках, но и несколько раз ремонтировать по мелочам. Он до сих пор не забыл все, чему его научили мастера, и мог по памяти вычертить подробную схему клинка, за исключением разве что нескольких деталей, считавшихся сверхсекретными.

Заново создав это оружие, он смог бы постоять за себя не только перед людьми, но и перед существами более высокого порядка. В том, что такое возможно, Окш даже не сомневался. Все, что сделал однажды один человек, может повторить и другой.

Нельзя сказать, что он связывал с клинком одну лишь идею власти, хотя этот момент в его рассуждениях тоже присутствовал. Просто булочки и пирожки успели опротиветь. Окша неудержимо тянуло к чему-то более основательному к металлам, которым он умел придавать самые разнообразные свойства; к оптическим стеклам, позволяющим легко видеть то, что недоступно взору к хитроумным устройствам, способным превращать одни виды энергии в другие; к станкам и инструментам; к колбам и ретортам; к чертежам и справочникам.

Все это можно было раздобыть в Стране жестянщиков. Но только за деньги, да немалые. А Окш в своей жизни не заработал еще и медной монеты. У пекаря он трудился почти задаром, только за кров и пищу.

В конце какого-то праздника, смысл и причины которого были давно забыты народом, трижды возрождавшим свою страну из пепла, Окш попросил у хозяина выходной, первый за все время работы, и тот был так удивлен этим, что немедленно согласился и даже одолжил подручному, не имевшему никакой приличной одежды, свой дорожный плащ и сапоги.

Закутавшись в этот плащ и опустив на лицо капюшон, Окш явился в питейное заведение, где рудничные рабочие играли в кости на золото.

Чужих за игорный стол обычно не пускали, но, когда Окш измененным голосом выразил желание испытать свое счастье, грубые и бесцеремонные мужчины не посмели ему отказать.

Очень скоро все золото, имевшееся у игроков, перекочевало к Окшу. Сдержанно поблагодарив их за хорошую компанию, он направился к выходу, окутанный почти материальным облаком всеобщей ненависти.

— Братцы, не отпускайте этого гада! — завопил кто-то за его спиной. — Он же всех нас до нитки обобрал!

— Шулер! — поддержали крикуна другие голоса. — Шулер! Бей его!

Взбешенные работяги повскакивали с мест и, вооружившись чем попало, уже собирались броситься в погоню, но тут их планы внезапно расстроились. Хотя, если говорить откровенно, вначале расстроилось их пищеварение, и без того ослабленное обильной и грубой пищей. Теперь Окшу можно было не опасаться преследования — тот, у кого содержимое кишечника во всем своем объеме переместилось в штаны, поглощен совсем другими проблемами.

Добытое таким не вполне честным способом золото Окш потихоньку тратил на покупку инструментов и материалов. В этом ему очень помогала хозяйская дочка, хорошо знавшая всех торговцев в окрестностях. Некоторые из заказов Окша выполнили караванщики, свободно путешествовавшие по всей стране. Пару раз он и сам выбирался на рынок, расположенный по соседству с рудником. Там можно было купить из-под полы и слиток чистой меди, и редкие химикаты, и лабораторное оборудование.

Мастерскую он оборудовал в подвале пекарни, предварительно хорошенько обработав мозги хозяина. Тот до самого последнего момента был уверен, что его подручный занимается усовершенствованием кондитерского оборудования. Для отвода глаз Окшу даже пришлось сварганить оригинальный духовой шкаф и универсальную форму для выпечки бисквитов.

Теперь Окш спал очень мало, однако почему-то совсем не страдал от этого. Работа над клинком шла туго, с перебоями, но на быстрый результат он и не рассчитывал.

Приближение опасности Окш почуял загодя и сразу затаился в своем подвале. Кто-то бродил вокруг пекарни, присматриваясь к ней, как лазутчик присматривается к вражеским укреплениям.

Затем хозяина вызвали на улицу. Толстые своды подвала не позволяли слышать, о чем там идет разговор, а приличное расстояние мешало чтению мыслей.

Вскоре наверху хлопнула дверь — хозяин вернулся. Окш мог поклясться, что незваный гость ушел, но опасность которую он принес с собой, продолжала окутывать все вокруг, как вязкий гнилой туман.

Окш торопливо покинул подвал и безо всяких церемоний насел на хозяина. Поскольку у того в голове царил полнейший сумбур, пришлось приступить к словесному допросу, вытягивая каждое слово чуть ли не клещами.

— Кто это был? — спросил Окш первым делом.

— Твой друг… — запинаясь, ответил хозяин. — Только ты меня не выдавай… Я молчать обещал…

— Что еще за друг? Как его зовут? — продолжал допытываться Окш.

— Не представился он… Забрел случайно в наш поселок и хотел узнать, не здесь ли проживает его друг Окш Сухорукий.

— Так он и сказал?

— Так и сказал.

— Дальше что?

— Я сначала отвадить его хотел… Знаю ведь, что ты незнакомых людей чураешься. Стал отнекиваться… Не знаю, мол, такого. Тогда он твои точные приметы описал. И рост, и цвет волос, и руку покалеченную… Почему я ему верить не должен, если он про тебя все подробности знает? Вот я и говорю — есть такой… У меня как раз и проживает.

— Так запросто и сказали? — Окш покосился на судорожно сжатый кулак хозяина.

— Ну не так чтобы запросто… — Тот замялся, а потом разжал кулак, в котором поблескивали золотые монеты старинной чеканки. — Вот одарил он меня… Это надо же, такие деньги!

— Больше он ничего не спрашивал?

— Ничего. Сразу повернулся и назад почесал. Я ему говорю: зайди хоть поздороваться с другом. А он отмахивается. В другой раз, дескать. Времени сейчас нет… Правда, очень просил ничего тебе не говорить. Наверное, хочет сюрприз приготовить… Сам не знаю, зачем я тебе это рассказываю, — хозяин недоуменно пожал плечами.

— Куда он пошел? — спросил Окш.

— Вон туда, — хозяин указал в окно. — Прямо по этой улочке. Еще догонишь, если постараешься.

С той самой страшной ночи, когда мрызлы, науськиваемые неизвестным максаром, громили мастерскую, Окшу бегать не приходилось. Однако незнакомца, принесшего с собой опасность, он настиг единым духом.

Домашние войлочные тапочки делали поступь Окша бесшумной, и чужой человек обернулся лишь тогда, когда был крепко схвачен за плечо. Его ничем не примечательное, плоское лицо исказилось страхом — перед собой он видел не худосочного и бледного паренька, а кого-то совсем другого, кого боялся уже загодя.

Скрупулезно копаться в сознании незнакомца у Окша просто не было времени, поэтому он напрямик спросил.

— Будешь правду говорить?

Тот только кивнул в ответ, и Окш понял — все расскажет, лишь бы только жизнь свою драгоценную сохранить.

— Ты сам кто? — задал он следующий вопрос, хотя уже и так понял, что это обыкновенный бродяга, за деньги нанявшийся в соглядатаи.

— Никто я… Так, прохожий… Мелкими услугами кормлюсь… Если что-то разузнать надо, меня посылают…

— Кто посылает?

— Разные люди…

— А в этот раз кто послал?

— Один человек… Я его плохо знаю… Очень богатый. Но вроде не из здешних. Таких, как я, у него сотни. Он их по всей стране гоняет.

— Имя у него имеется?

— Лично я с ним не знакомился. А люди достойные его Хавром кличут.

— Просто Хавром?

— Да, просто Хавром. Без прозвища.

Одного мгновения хватило Окшу, чтобы из бессвязных и путаных воспоминаний соглядатая воссоздать облик того, кто так интересовался судьбой бывшего подмастерья-оружейника. Ничего особенного — заурядная внешность, легкая хромота, скромная одежда. Явно не максар, но и не жестянщик. Никогда раньше Окш с ним не встречался, это уж точно.

— Кто дал тебе мои приметы? — Для острастки он тряхнул соглядатая за плечо.

— Ой, больно! Он и дал, кто же еще…

— Почему тебя послали именно сюда?

— Слух прошел, что здесь какой-то ловкач объявился. Всех игроков в кости облапошил. Да еще напоследок заставил их в штаны наложить. Чтобы, значит, самому спокойно уйти. Случай примечательный. А мы все примечательные случаи к этому Окшу Сухорукому примеряем. Не он ли это чудит… Я людей расспросил, у старосты справки навел, и вышло, что единственный посторонний человек в поселке — это подручный пекаря, то есть ты… От людей прячется. Знакомства ни с кем не водит, а выпекает такое, чего здесь отродясь не пробовали. Вот я и сунулся на свою голову в пекарню… Не убивай меня, а?

— Что тебе обо мне известно?

— Ничего, клянусь! — Соглядатай даже в грудь себя ударил для вящей убедительности.

— Тогда почему ты думаешь, что я могу тебя убить?

— Не знаю… Но уж если тебя так ищут, то дело нечистое. Не зря же такую прорву денег на это ухлопали.

Окш понимал, что соглядатай — мелкая сошка в чьей-то большой игре — уже выложил все, что знал. Теперь надо решить, как поступить с ним. Об убийстве, само собой, и речи быть не могло. Уговорить? Подкупить? Не получится. Такой мать родную продаст и перепродаст. Немного подправить его память? Внушить, что ничего подозрительного здесь не обнаружено? А если вдруг найдется кто-то, кто умеет проникать в человеческое сознание еще глубже, чем Окш? Ведь как ни вытравливай надпись на бумаге, ее, при определенной сноровке, всегда можно восстановить. Остается только одно — выжечь его память целиком, дотла, как сжигают компрометирующие документы.

Задумавшись, Окш немного ослабил хватку, и соглядатай, резко крутанувшись на месте, вырвался из его рук.

Дальнейшее произошло мгновенно и почти помимо воли самого Окша. Заряд бешеной ярости, невидимый и неощутимый со стороны, настиг беглеца уже через пару шагов. По своей эффективности он не уступал разрывной пуле, но только на этот раз пострадало не человеческое тело, а человеческое сознание.

Соглядатай упал. Он был жив, но уже не мог ни ходить, ни говорить, ни воспринимать окружающую действительность. Он разом забыл все, что успел усвоить на протяжении целой жизни, начиная с первого дня. Его память превратилась в горсточку праха.

Так Окш стал убийцей, потому что лишить человека личности почти то же самое, что уничтожить его физически.

Вернувшись в пекарню, Окш вывалил перед ошарашенным хозяином целую кучу золота — и своего собственного, и позаимствованного у соглядатая.

— Болтовней вы сегодня уже много заработали, так постарайтесь заработать еще и молчанием, — сказал он тоном, не терпящим возражения. — Я ухожу от вас и больше сюда не вернусь. Можете объявить, что я обокрал ваш дом, надругался над вашей дочкой и после этого скрылся в неизвестном направлении. Того человека, который приходил сегодня, вы не видели и, само собой, никаких разговоров с ним не вели. Запомнили?

— Запомнил, — кивнул пекарь, которому уже было не до пирожков и пончиков.

Лучше всего будет, если вы срочно распродадите имущество и уедете куда-нибудь подальше, — добавил он натягивая сапоги хозяина. — Не для меня лучше, а для вас…

— Вот ведь беда какая, — запричитал пекарь, сгребая золото со стола. — Недаром я сегодня дурной сон видел… Будто бы я себе новую обувку приобретаю…

— Это уж точно, — согласился Окш. — В руку сон оказался.

Полдня ушло на то, чтобы уничтожить все следы проводившейся в подвале работы. Кое-что он сжег в печи, кое-что закопал, кое-что утопил в протекавшей неподалеку речке. Никакой жалости при этом Окш не испытывал. Не повезло сегодня — повезет завтра. Не получилось на этом месте — получится в другом. Не надо только отчаиваться.

Хозяйская дочка, деятельно помогавшая ему, не переставала рыдать.

— Я тебя еще увижу? — спросила она, когда слезы наконец иссякли.

— Вряд ли, — честно ответил он. — Но, без сомнения, ты про меня еще услышишь.

Так он и ушел под покровом Синей ночи, без единой монетки в кармане, в чужих сапогах и чужом плаще — неприкаянная головушка, вечный бродяга, перекати-поле, гонимое не ветром, а чьей-то злой волей…

Окш даже не представлял себе, в какую сторону ему лучше направиться. Он не хотел покидать Страну жестянщиков, хотя и понимал, что здесь ему покоя не будет. Те, кто с достойной лучшего применения настойчивостью преследовал его, раскинули повсюду столько ловчих сетей, что рано или поздно он должен угодить в одну из них.

Да и куда ты денешься с такой приметной внешностью, а вдобавок еще и с изувеченной рукой, локоть которой всегда неуклюже отставлен в сторону — никаким плащом не прикроешь. Его приметы, наверное, уже известны всем старостам, всем караванщикам, всем трактирщикам, всем, кто без дела слоняется по торным дорогам и лесным тропкам, кто ради пары лишних монет способен на любую низость.

И вновь не парой монет здесь пахнет. Можно себе представить, какая премия обещана за его голову, если даже у нищих соглядатаев сейчас кошели лопаются от золота.

Без сна и отдыха Окш шел через дремучие леса и болотистые плавни, через торфяные поля и некошеные луга, упорно увеличивая дистанцию, отделявшую его от рудничного поселка, по которому скорее всего уже рыскали ищейки этого самого проклятого Хавра.

В том, что пекарь выдаст его с головой, Окш не сомневался. Даже не за деньги выдаст, а просто так, от страха. Да и доченька молчать не станет. Кто он ей теперь? С глаз долой — из сердца вон. Но не выжигать же память каждому трусу и каждой сластолюбивой дурочке.

Нельзя сказать, чтобы Окш не испытывал потребности в пище — под ложечкой сосало все сильнее. Однако вскоре он привык к голоду, сжился с ним, как до этого уже сжился с усталостью, с укусами комаров, с болью в ногах, стертых чужими сапогами.

Местность постепенно повышалась, болота исчезли, да и леса стали уже не такими густыми. Все чаще встречались суходолы и каменистые осыпи. За время, проведенное в пути, Окш не заметил ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии в этих краях человека. Каково же было его удивление, когда, пересекая всхолмленную, заросшую колючим кустарником и бурьяном равнину, он уловил запах дыма, смешанный с ароматом чего-то съестного.

В этой глуши Окшу бояться было некого, и он сразу повернул в ту сторону, где предположительно находился костер. Несколько раз он терял верное направление (видимо, неустойчивый ветер мотал столбом дыма, как кобыла хвостом), но каждый раз вновь отыскивал его.

Ни голосов людей, ни тем более их мыслей он пока не слышал. Скорее всего они отсыпались после плотного обеда, а сновидение — вещь нежная, его вот так сразу и не уловишь.

Костер отыскался в лесу — даже не на полянке, а прямо в корнях огромного, неизвестной породы дерева. Огонь уже почти догорел, но жара в углях оставалось немало, хоть целого кролика поджаривай. Дым стлался по стволу дерева вверх и там рассеивался в густой листве. Впрочем, все эти подробности Окш рассмотрел уже после того, как убедился, что ни людей, ни мрызлов, ни каких-либо других живых существ возле костра не наблюдается. Тот, кто развел его, оставил на память о себе лишь кучку тщательно обглоданных хрупких костей (не то птичьих, не. то лягушачьих) да узкие неглубокие следы обуви.

Еле сдержав возглас разочарования, Окш присел возле костра. Ладно, пусть в брюхе голодно, так хоть ноги в тепле. Сапоги уже давно пора просушить, да и плащ так набряк влагой, что стал весить раза в два больше, чем прежде.

Однако что-то мешало Окшу вплотную заняться бытовыми проблемами. Неясное предчувствие угнетало его, хотя опасность как таковая отсутствовала и он мог поклясться, что лес вокруг пуст (белки, птицы и разные мелкие букашки в счет, конечно, не шли).

И все же что-то здесь было не так. Уже достаточно наученный горьким опытом изгоя, Окш встал и внимательно осмотрел следы. Если они принадлежали человеку, а не лесному духу, то человек этот был невысоким и хрупким, как ребенок. Вот тебе и еще одна загадка!

Говоря языком охотников, следы были «теплыми». Существо, оставившее их, не могло уйти далеко. Для собственного спокойствия не мешало бы удостовериться, какие намерения имеет этот малыш и что он вообще делает в такой глухомани.

Сказано — сделано. Суховатый мох плохо сохранял отпечатки легких ног, но ведь человека, идущего через лес, можно выследить и по многим другим приметам — хотя бы по надломленным веткам папоротника, по разорванной паутине или в крайнем случае по едва уловимому запаху дыма, глубоко въевшемуся в его одежду.

Очень скоро Окш понял, что взялся не за свое дело, вернее, связался с чем-то таким, с чем связываться не стоило бы. След, недолго поплутав среди гигантских деревьев, исчез. Можно было подумать, что существо, преследуемое Окшем, растворилось в воздухе или взмыло в небеса.

Вполне вероятно, это и в самом деле был сказочный лесной дух, которому здесь должны потворствовать каждая травинка и каждый сучок, но имелось и другое, куда более прозаическое объяснение — проворный малыш, почуяв за собой погоню, просто вскарабкался на дерево.

Но ненадежные лесные кроны — это вам не матушка-земля. По ним и белка далеко не уйдет. Значит, этот ловкач прячется где-то поблизости. И тем не менее Окш не ощущал его присутствия.

Стоять здесь столбом и дальше становилось опасным. Что же делать? Как ни в чем не бывало повернуться и отправиться восвояси? И тут же схлопотать в спину метательный нож или стрелу… Вступить в переговоры? А ведь это мысль!

— Кто бы ты ни был, человек или лесной дух, я не собираюсь причинять тебе вреда, — сказал Окш как можно более проникновенно. — Прости, если я ненароком потревожил твой покой. Если не хочешь показываться мне, так и не показывайся. Это твое дело. Я забрел в эти места случайно и постараюсь как можно быстрее покинуть их. Ты только, пожалуйста, не мешай мне.

Под сводами леса пронесся странный звук — не то хохот, не то завывание. Издать его, конечно, могла и какая-нибудь птица, зато тот, кто швырнул в Окша тяжелую, колючую шишку, должен был обладать как минимум руками,

Не спуская глаз с буйной зелени древесных крон, Окш медленно попятился назад. Ни одно из его чувств не могло указать хотя бы даже примерное местонахождение противника. Более того, какая-то слабость, не только телесная, но и умственная, навалилась на Окша.

На миг он даже потерял связь с действительностью и внезапно как бы переместился обратно в мрачную постылую пекарню, из печки которой почему-то тянуло не сухим жаром, а сырой прохладой.

Однако это наваждение прошло так же быстро, как и тот ужас, что он пережил при побеге из горящей мастерской. У Окша не было никакого боевого опыта; его, как инвалида, даже к фехтованию не допускали, но сейчас он инстинктивно догадался, что вовлечен в некий поединок, где роль мечей выполняет человеческая воля. Мало того, что Окш уже пропустил один удар (тот самый сдвиг во времени, означавший, что кто-то проник в его сознание), он до сих пор даже не видел врага.

Продолжая отступать, Окш напрягал все внутренние силы, о свойствах и возможностях которых знал еще так до обидного мало и пользоваться которыми умел примерно так же, как грудной ребенок — своей мускулатурой.

В вышине снова раздался пронзительный хохот, как бы предупреждающий об очередном выпаде. Сознание Окша слегка помутилось, но он выдержал этот удар, попытался достойно ответить и внезапно увидел ослепительно яркую и неестественно четкую картину: черные скалы, голубое небо, а посреди всего этого чудовище с телом человека и с лицом мертвого льва — страшным, гниющим, изъеденным червями.

Тут шишки посыпались буквально градом, а затем Окш услышал, как сверху что-то рушится чуть ли не ему на голову. Он машинально отскочил в сторону и успел рассмотреть, что шум этот производит вовсе не какой-нибудь падающий предмет, а бледная белобрысая девчонка, стремительно спускающаяся по древесному стволу. Так она ему и запомнилась: комета с серебристым развевающимся хвостом и три пятна на ней — одно алое и два зеленых.

Тело девчонки, благодаря защитной одежде почти неразличимое в лесной полумгле, Окш разглядел только после того, как она оказалась на земле. Сразу стало понятно, почему следы, оставленные у костра, он ошибочно принял за отпечатки ног ребенка. Девчонка была хоть и высокой — на полголовы выше Окша, — но необычайно хрупкой, ломкой, узкой в кости. Про таких коренастые от природы жестянщики неодобрительно говорили: «Весит небось чуть поболе котенка».

Казалось, эту лесную фею можно сбить с ног одним щелчком, но Окш по этому поводу не обольщался — слишком стремительными и ловкими были движения девчонки, слишком проницательно глядели ее огромные зеленые глаза, слишком снисходительная улыбка кривила алые губы. Проникнуть в ее мысли было невозможно — это он понял сразу. Девчонка была защищена от всяких жизненных передряг куда лучше, чем кто-нибудь другой из тех, кого до этого знал Окш.

— Что ты здесь ищешь, дурак? — Слова ее были понятны Окшу, хотя говорила она совсем не так, как это принято у жестянщиков.

— Укрытие, — врать Окш не собирался, себе дороже будет.

— Разве тебя кто-нибудь преследует?

— Да.

— Пирожки с вареньем или булочки с маком? Окш подумал: «Вот, дрянь, влезла все же в мое сознание!» — но ответил солидно:

— У меня есть могущественные и беспощадные враги.

— Скажи пожалуйста! — Девчонка надула губы. — Какая важная птица залетела в наши края! А ты вообще кто — человек?

— Наверное… — этот простой вопрос почему-то смутил Окша.

— Навверное, — передразнила его девчонка. — Если бы ты был человеком, то уже давно бы корчился, как червяк, у моих ног. Может, ты максар?

— Нет… Не знаю. — Такая мысль раньше почему-то не приходила Окшу в голову.

— Сейчас мы это проверим.

Девчонка двигалась так проворно, словно под ногами у нее была не мягкая лесная почва, не очень-то способствующая акробатическим забавам, а туго натянутая сетка, которой пользуются для страховки странствующие циркачи. Окш и глазом моргнуть не успел, а она уже летела на него, выставив вперед руки с растопыренными, как когти птицы, пальцами.

И все же она была чересчур легка. Окш хоть и получил сильнейший удар плечом в грудь (ногти ее рвали воздух, не касаясь его лица), но на ногах устоял.

— Молодец! — воскликнула девчонка и, каким-то невероятным образом извернувшись, заехала ему носком ботинка в ухо. — Не зевай!

В течение нескольких последующих мгновений она нанесла целую серию стремительных ударов. Одни Окш кое-как отбил, от других увернулся и уже сам перешел в атаку — схватил девчонку обеими руками за горло (он не раз видел, как жестянщики применяют такой прием в драке).

Однако здесь его ожидала неудача. Тоненькая и на вид нежная шейка оказалась твердой как камень. Девчонка рванулась из его захвата так, что одежда на ней треснула, и отскочила. Окш по инерции подался вперед, и уж тут-то она своего шанса не упустила — подсекла его потерявшую опору ногу да еще и руками в сторону поддернула.

Дальнейший диалог они продолжали в следующем положении — он лежа на земле, а она удобно рассевшись у него на груди.

— Эх ты, максар, — девчонка презрительно оттопырила нижнюю губу. — Тебе еще сиську надо сосать.

Косясь на ее юные груди, выглядывавшие в распахнувшийся разрез рубахи, Окш, благодаря общению с хозяйской дочкой кое-что в интимной жизни понимавший, ответил:

— Если твою, то с удовольствием. Она ударила его по лицу — на этот раз хлестко, по-настоящему. А затем предупредила:

— Еще раз скажешь что-нибудь похожее — пожалеешь.

— Да что я такого сказал! — прошамкал Окш разбитым ртом. — Шуток не понимаешь.

— Не понимаю, — она зло скривилась. — Шуточками люди забавляются. А максары никогда не шутят.

— Ты разве максар? — Окш заерзал на земле. Девчонка была хоть и легкая, но дыхание ему все же стесняла.

— А разве не видно?

— Я себе максаров представлял иначе.

— Ну, конечно! — Она закатила глаза к небу. — Жестянщики тебе сказок нарасскажут! Если им верить, так максары чуть ли не чудовища огнедышащие! А ведь мы рождаемся похожими на людей. Некоторые в человеческом облике так всю жизнь и проводят. А другие придают своему телу ту форму, которая им нравится. Видел бы ты, к примеру, мою матушку. Ну прямо богиня похоти какая-то!

— А ты какой облик хотела бы иметь?

— Разве этот тебе не нравится? — Похоже, девчонка обиделась.

— Нравится, — поспешно заверил ее Окш. — Но для максара как-то не солидно… Тут мне видение было недавно… Человек со звериной башкой. И вся она какая-то гнилая. Это был максар?

— Нет. Я просто хотела тебя напугать. Чувствую, что ты мысли мои пытаешься перехватить. Ну тогда получай подарочек…

— Но я не очень-то испугался. — Окш осторожно пошевелился.

— Не дергайся! — Теперь она закинула ногу на грудь Окшу таким образом, что он оказался как бы в капкане. — Давай лучше решать, что с тобой делать.

— Ты победила, ты и решай. — Окш великодушно уступил инициативу девчонке.

— Как будто бы это так просто! — возмутилась она. — Убивать тебя вроде бы не за что… От этого мне ни пользы, ни удовольствия. Пощады ты сам не просишь. Помощи тоже.

— А чем, интересно, ты можешь помочь? — оживился Окш.

— Я максар, — гордо ответила девчонка. — Хочешь оторву тебе голову и пришью к заднему месту. Или превращу тебя в мрызла.

— Ну а если что-нибудь попроще? Например, руку мне вылечить?

— Покажи… Что с ней? — Девчонка упорно не хотела пересаживаться с его груди на землю.

— Высохла, — объяснил Окш. — С детства такая. Даже кулак сжать не могу.

— Сложного тут ничего нет, — пальцы девчонки пробежались по его бесчувственной, как деревяшка, руке, — кость цела. Нервы надо заменить. Нарастить мышцы. Да только в лесу такие дела не делаются.

— А где делаются?

— В любом из замков максаров. Видел бы ты, что творится в их подземельях. Там человека шутя превращают в мрызла, а вепря в верхового скакуна. Сотни поколений наших предков совершенствовались в этом мастерстве. Если надо, тебя там по косточкам переберут, а потом по-новому сложат.

— Зачем меня по косточкам перебирать? — Окшу такая перспектива не очень-то понравилась. — Мне и так хорошо.

— Ничего ты не понимаешь, — девчонка разговаривала с ним, как с несмышленышем. — Как ни крути, а ты максар. Хотя, наверное, не совсем чистый. В смысле происхождения… Да я и сама максар только наполовину. Сути дела это не меняет. Но для того, чтобы стать истинным максаром, нужно обязательно пройти через муки телесного перевоплощения. Только тогда ты станешь силен, быстр и вынослив, как наши предки, смело выходившие на бой с богами. Только тогда твоя плоть превратится в неуязвимую сталь. Только тогда ты научишься проникать в самые глубины человеческого сознания.

— Хочешь сказать, что ты сама уже прошла такое перевоплощение? — Теперь у Окша перехватило дух уже не оттого, что кто-то бесцеремонно расселся у него на фуди, а от нарисованной перед ним перспективы.

— В основном да, — ответила девчонка не совсем определенно. — Хотя пределов тут нет. Можно без конца совершенствовать свое тело и укреплять волю. Да и от твоего собственного вкуса все зависит. Некоторые максары на время даже принимают облик деревьев или всяких кошмарных тварей.

— Но ведь сначала кто-то должен помочь мне. Сам же я не перевоплощусь.

— Конечно. Нужно, чтобы какой-нибудь достаточно опытный в этом деле максар заинтересовался тобой. Меня, например, кроила и перекраивала мамаша. Ей, видите ли, очень приспичило отомстить моему папочке. Уж и не знаю, чем он ей так не угодил. Ну а сама с ним расправиться она по какой-то причине не могла. Не то на свои силы не надеялась, не то боялась надолго покидать свои владения. У нас знаешь как — только успеешь отлучиться, а в твоем замке уже распоряжается какой-нибудь наглый чужак. Вот она и собиралась воспитать из меня мстителя. Но папочка перебрался в такие края, что его уже при всем желании не достанешь. Вот эта стерва и стала на мне свою злобу вымещать. Ну и я, конечно, в долгу никогда не оставалась. Видишь, какие у меня ногти? Кабанью шкуру распарывают… Теперь мы с мамочкой смертельные враги… Или я, или она… А ты своих родителей знаешь?

— Нет, — покачал головой Окш. — Я круглый сирота.

— Ну это у нас сплошь и рядом! Родят ребеночка и выбросят где-нибудь в безлюдном месте. Если ты, стало быть, достойный потомок максаров, ты и сам как-нибудь выкарабкаешься… Зато и слабаки среди нас не водятся.

— Послушай, а твоя мать не сможет мне помочь?

— Почему бы нет! Она мальчишек обожает. Поможет. Распорет и зашьет в лучшем виде. Только потом тебе придется полжизни за эту услугу отрабатывать.

— Как отрабатывать? — не понял Окш.

— А как племенной бык свой корм отрабатывает? Вот и ты тем же манером. Только у быка коров целое стадо, а тут все наоборот. У одной коровы полсотни быков. И все ей мало! Любого может до смерти заездить. Хоть человека, хоть максара, хоть чудище десятиногое.

— Вот как… — пробормотал несколько смущенный Окш. — А что бы ты сама мне посоветовала?

— Приспичило стать максаром? — Девчонка явно издевалась над ним.

— Сама ведь сказала, что я максар по крови. Зачем же идти против природы?

— Смотри! — Молниеносным движением она подхватила упавшую с дерева жирную мохнатую гусеницу. — Вот эта противная тварь, умеющая только жрать и гадить, однажды превратится в прекрасную бабочку, которой доступны радость полета и страсть совокупления. Беда только в том, что бабочке отмерен очень короткий век. Дав продолжение своему роду, она умрет… Хотя вот в таком виде могла бы жить долго. Жрать и гадить под себя. Жрать и гадить. Заметить ее на дереве очень трудно. Да и не всякая пташка польстится на такую мерзость. Бывает, правда, что осы скармливают гусеницу своим личинкам. Главное тут — не высовываться… Став максаром, ты сразу возвысишься над обыкновенными людьми. Обретешь способности, о которых сейчас можешь лишь мечтать. Узнаешь науку ненависти. Настоящей ненависти, что разит слабодушных людей не хуже клинка… Но зато и враги у тебя появятся соответствующие. Не воробьи и осы, а ястребы. Немногие из нас доживают до преклонных лет. А тот, кто доживает, с ног до головы, как броней, покрыт коростой своей и чужой крови. Он никому не верит, он никого не любит. Он уже не мыслит своего существования без насилия, без лжи, без убийств… Впрочем, после того, как наши клинки стали ни на что не годным хламом, что-то, возможно, и изменится… Хотя свинья всегда грязи найдет. Подыщется замена и клинкам. Мгновенно действующие яды, смертоносная зараза, какие-нибудь чудовища, куда более могучие, чеммрызлы…

— А что за беда случилась с вашими клинками? — осторожно поинтересовался Окш.

— Ты как-то странно спрашиваешь, — покосилась на него девчонка. — Я бы сказала — воровато… Будто хочешь скрыть свой интерес. А ведь здесь никаких секретов нет. Так мне рассказывать?

— Да.

— Максар может посвятить себя только занятиям, достойным богов. Войне и перевоплощению живых существ. Торговля, земледелие, ремесла — не для нас. Всем этим занимаются люди. Жестянщики, например, больше всего преуспели в оружейном деле. Уже много поколений подряд они создают для нас клинки, от которых в бою нет никакой защиты. Народ этот всегда испытывал к максарам чувство ненависти. Но ненависти бессильной, ведь мы могли в любой момент растоптать их. Дабы иметь хоть какую-нибудь гарантию собственной безопасности, жестянщики предусмотрели одну хитрость. Наши клинки действуют лишь до тех пор, пока живы их создатели. До поры до времени максарам это было безразлично. Жестянщики никогда бы не посмели по своей воле причинить вред нашему оружию. В отместку их заставили бы есть собственных детей, вырывать друг другу глаза, поджигать родные жилища. Жестянщики боятся не клинков. Они боятся максаров. А нам клинки нужны только для сведения счетов между собой. И вот один максар по имени Карглак…

— Кто? — Окш невольно вздрогнул, вспомнив пятно мрака, силою своей злой воли погубившее оружейников.

— Карглак. Ты знаешь его?

— Нет…

— Почему же ты так разволновался?

— Сам не знаю… Рассказывай дальше.

— Странно. Ты что-то не договариваешь. — Девчонка нахмурилась. — Ну да ладно. Потом разберемся… И вот этот Карглак втайне от других максаров уничтожил всех жестянщиков, имевших хоть какое-то отношение к клинкам. Результат не заставил себя долго ждать. Клинки утратили свои замечательные свойства… Мне это, правда, пошло только на пользу. А не то мамочка уже собралась было окончательно расквитаться со мной…

— А это и в самом деле был Карглак? — перебил ее Окш, узнавший наконец имя того, кто был главным виновником его злоключений.

— Прямых доказательств нет, — немного замялась девчонка. — Свидетелей ведь не осталось, а самого Карглака не очень-то спросишь… Но больше некому. Он и раньше носился с идеей сплочения максаров. Доказывал всем подряд, что наши вечные распри идут на пользу только врагам. Хотя, спрашивается, где они, те враги? Уж не жестянщики ли? Ну не можем мы жить между собой в мире и согласии — что тут поделаешь. А Карглак знай свое твердит. Дескать, объединившись, мы станем владыками мира. Как будто кто-то другой претендует на это право. Сколько помнят себя максары, они всегда властвовали над соседними народами. Каждый из нас — бог сам по себе. Он строит такой мир, какой его устраивает. По своей прихоти создает слуг и рабов. Постоянно меняет свою собственную сущность. Никто не вправе поучать максара. Даже другой максар. Да он и не потерпит ущемления своих исконных прав. Такой заварухи, какую поднял Карглак, у нас давно не было. Сейчас ему приходится туго. На него ополчилось немало соседей, в том числе и моя мамаша. Это единственное, в чем я ее поддерживаю. Отщепенцев и выродков следует беспощадно карать. И лучше всего сообща. Такая мразь недостойна носить имя максара.

— Да ведь ты сама вроде еще не полноправный максар. — Окш решил слегка уязвить девчонку. — У тебя даже крыши над головой нет, не говоря уже о рабах и слугах.

— Все это у меня будет, — заверила его девчонка. — Вот только дай с мамашей рассчитаться.

— А что, если я предложу тебе сотрудничество? — Окш постарался придать своим словам максимум убедительности. — Или, проще говоря, сделку…

— Ты? — фыркнула девчонка. — Мне? Ну-ну, давай, интересно послушать…

— Я постараюсь добыть для тебя клинок. Действующий, естественно. Как ты будешь его использовать, для защиты от матери или для расправы с ней, меня не касается. Ты же, в свою очередь, поможешь мне превратиться в настоящего максара.

— Ты, похоже, бредишь. Подыши, не то посинел весь. — Девчонка проворно вскочила на ноги. — А теперь слушай меня. Вполне возможно, из тебя и получится настоящий максар. Во всяком случае, ко лжи ты пристрастия не питаешь. Но, спрашивается, где такой желторотый птенец раздобудет клинок? Ведь это символ достоинства максара, знак его принадлежности к высшей расе… Даже сейчас, когда клинки утратили свою силу, никто из максаров по доброй воле не согласится расстаться с ним. Допустим даже, что случилось невозможное и ты завладел таким клинком. Отнял его, К примеру, у того же Карглака. Но как ты вернешь клинку его прежние качества? Тут не такие мудрецы, как ты, головы ломали. Жестянщиков и на испуг брали, и золотом прельщали — все без толку. Нет среди них никого, кто хотя бы видел клинок вблизи. Карглак на славу постарался, все учел. Не рубить нам больше друг друга этими клинками.

— А коли я скажу тебе, что знаю устройство клинка если и не досконально, то не хуже, чем многие из погибших оружейников?

Окш был уверен, что сразит девчонку таким заявлением.

— Не смеши меня, — она вновь фыркнула, как кошка, которой в рыбе попадаются одни только колючие кости.

— Давай сделаем так, — он впервые отважился взглянуть ей в глаза, беспощадные и всевидящие глаза максара. — Я позволю тебе проникнуть в мое сознание. Но лишь на одно мгновение. Уверен, тогда ты найдешь доказательства моей правоты. Очень прошу тебя не злоупотреблять оказанным доверием.

— Если ты сам это предложил, так зачем жеставишь условия?

'

— Это не условия. И не предостережение. Это просьба.

— Я просто заинтригована, — девчонка скривилась так, словно была заранее уверена, что ничего путного у них не получится. — Так и быть, давай попробуем. Обещаю, с моей стороны подвоха не будет.

Окш закрыл глаза и попытался вызвать из глубины своей памяти нужные образы. Как назло, они были неясными и бессвязными — пережитое потрясение многое вытравило из сознания, как хлор вытравляет с бумаги картинки и надписи.

Не без труда ему удалось припомнить оружейную мастерскую, где было пережито немало радостей и еще больше бед. Затем он сфокусировал внимание на своих собственных руках, разбирающих клинок… А это уже подвал в доме пекаря… Тщательно вычерченные схемы и разложенные поверх них заготовки…

Все время находиться в состоянии сосредоточенности было не так уж и просто. В голову постоянно лезла не имеющая никакого отношения к делу чепуха. Наверное, ему просто недоставало нужного опыта.

Момент, когда чужая воля проникла в его сознание, Окш угадал по легкому головокружению. Нечто похожее он уже испытывал раньше, тайком опорожнив кружку хлебного вина.

Теперь вызванные из прошлого образы замелькали часто-часто, словно кто-то бегло листал книгу его памяти.

— Все, хватит! — крикнул он. — Я же предупреждал тебя — только чуть-чуть.

Сделав над собой неимоверное усилие, Окш захлопнул створки сознания, хотя и нематериальные, но непроницаемые для чужаков (за эту способность он должен был благодарить неизвестного родителя-максара). Девчонка молчала. Видимо, ей нужно было какое-то время для осмысления полученной информации.

— Ну как? — нетерпеливо поинтересовался Окш. — Что ты видела?

— Толстозадую девку, задравшую перед тобой подол. И что ты выделывал с ней! Тьфу! — даже не сказала, а скорее выхаркнула девчонка.

— Я был лучшего мнения о тебе, — с укором произнес Окш. — Зачем соваться в то, что тебя не касается?

— Ты своих дружков-жестянщиков учи, а не меня! Разве я виновата, что эта голая задница застит тебе все другие воспоминания! Ты, оказывается, такая же скотина, как и моя мамаша. Зря я вас вместе не свела…

— Не понимаю, почему это все так бесит тебя?…

— Потом поймешь… — Ей потребовалось какое-то время, чтобы взять себя в руки. — А теперь о деле. Спорить не буду. Ты имел раньше какое-то отношение к клинкам. И ты даже надеешься создать такой клинок самостоятельно. Кое-что у тебя уже получилось. Но в глубине твоей души таится неуверенность.

— Сомнения, конечно, есть, — не стал отпираться Окш. — Но они знакомы всем, кто когда-нибудь брался за столь грандиозное дело. Пойми, я сейчас единственный, кто причастен к тайне клинков. Всем известно, что максары не питают пристрастия к ремеслам. Однако я максар лишь наполовину, ты сама это сказала. Кто-то из моих родителей понимал толк в технике. Я легко постиг все премудрости оружейного дела, а кое в чем даже превзошел учителей. Задача передо мной стоит нелегкая, но я с ней справлюсь. У тебя будет клинок.

— Твоя убежденность мне нравится, — девчонка наконец-то умерила свой язвительный тон. — Хотелось бы надеяться, что это не пустая бравада… Сколько времени понадобится на создание клинка?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — пожал плечами Окш. — Сейчас я располагаю только тайным знанием да одной-единственной рукой. Понадобятся и уникальные инструменты, и редкие металлы, которые, как я слышал, хранятся в сокровищницах максаров. Но, главное, мне нужен покой.

— Выражайся яснее.

— За мной идет настоящая охота. Вполне возможно, что это связано с моей работой в оружейной мастерской. Тогда я сумел уйти от Карглака. Не знаю даже, как ему стало известно обо мне спустя столько времени. По крайней мере его приспешники располагают детальным описанием моей внешности. Где уж тут думать о серьезной работе. Бегаю с места на место, как заяц. Мне нужно уйти в тень, сменить внешность, найти безопасное пристанище.

— Что касается внешности, я сумею тебе помочь, — сказала девчонка, что-то предварительно прикинув в уме. — И руку заодно подлечу. Все остальное — инструменты, материалы и безопасное пристанище придется купить за деньги. Жестянщики любят золото.

— Уж если ты в состоянии изменить мою внешность, то поработай и над моей глубинной сущностью. Сделай из меня максара. — Окш лукаво прищурился, как будто бы заранее зная, каков будет ответ.

— Я бы рада… — замялась девчонка. — Но у нас на это просто не хватит времени.

— Мне кажется, причина кроется в другом. Просто ты еще недостаточно сведуща в этом достойном богов искусстве. Разве не так? Извини, я тоже сумел кое-что прочитать в твоем сознании.

— Пусть будет так, — девчонка не отпиралась, хотя и обиделась немного. — У меня и в самом деле мало опыта. Прежде чем браться за перевоплощение максара, нужно распотрошить не одну сотню мрызлов. Но задатки у меня прекрасные. Это, между прочим, даже мамаша заметила, после чего воспылала ко мне еще большей ненавистью. Со временем я переплюну самых искусных максаров, можешь не сомневаться.

— Я, конечно, желаю тебе успехов… но сейчас содрогаюсь от мысли, что над моим телом будет работать не мастер, а подмастерье.

— Чтобы сделать твою рожу чуть менее уродливой, хватит и моего умения, — ответила девчонка высокомерно, однако тут же постаралась перевести разговор на другую тему. — Догадайся, куда мы сейчас отправимся?

— Будь на то моя власть, я бы отправился туда, где вдоволь горячей еды, крепкого вина да вдобавок еще имеется сухая постель, — мечтательно произнес Окш, вспомнив почему-то дом пекаря, где всего этого хватало с избытком.

— Как-нибудь в следующий раз, — развеяла его надежды девчонка. — Сейчас мы навестим замок моей мамаши. Только там я смогу помочь тебе.

— Предложение, прямо скажем, неожиданное. — Девчонка не переставала удивлять Окша своими словами и поступками. — А зачем, спрашивается, нам лезть прямо в петлю?

— Ты только ничего не бойся! Я ведь уже говорила, что мамаша вместе с другими максарами осаждает цитадель, в которой укрылся Карглак. Не до меня ей сейчас.

— Но ведь кого-то же она вместо себя оставила. Вряд ли замок сейчас пустует. Х

— Ее прислужники не смогут противостоять мне. Уж с ними-то я как-нибудь справлюсь. Лишь бы мамаша не вернулась раньше срока. — Окш уловил в ее голосе еле заметную тревогу.

— Что ни говори, а риск велик…

— А ты как думал! Каждый шаг по земле максаров связан с риском. Но другого выхода у нас все равно нет.

— Так и быть! — решительно заявил Окш. — Я полностью на тебя полагаюсь. Хозяин обязан позаботиться о безопасности гостя.

— Позабочусь, не переживай… Только ты отныне забудь про своеволие. Будешь делать все, как я скажу. Обещаешь?

— Обещаю.

— Вот и хорошо, — девчонка подмигнула ему. — Значит, договор заключен. От тебя я хочу получить клинок. Ты от меня — новый облик и содействие во всех начинаниях. Если наш план удастся, то впоследствии мы совместными усилиями расправимся с врагами. Я с мамашей, а ты с Карглаком. Если к тому времени они не перегрызут друг другу глотки…

— Карглак, если ты максар и если ты мужчина, покажись нам! — в который уже раз бросила вызов Генобра. — Давно ли ты уподобился червю, прячущемуся от небесного света под камнями?

Последние слова, видимо, задели хозяина цитадели за живое, и Генобра, а также ее союзники были удостоены ответа. Правда, сам Карглак высунуться наружу не рискнул, а определить, из какой именно норы доносится его громоподобный голос, было невозможно.

— Червь прячется под камнями не от небесного света, сестрица. Он прячется от прожорливых и глупых жаб вроде тебя. Я еще не выжил из ума, чтобы выйти на единоборство сразу против всех. Если бы ты была одна — тогда другое дело. Мои псы уже заскучали без свежего мяса. Гниющие трупы твоих прислужников им давно опротивели.

— Посмотрим, как ты запоешь, когда мы разворотим твое логово! — Слова Генобры сопровождались зловещими завываниями. — Одно дело каркать с высоких стен, а совсем другое — щебетать, сидя на колу.

— Зачем же причинять ущерб столь славной цитадели? — произнес Карглак с издевкой. — Ее возводили пять поколений моих предков. Все двери открыты настежь. Если желаете, заходите.

Последние слова Карглака потонули в грохоте, ко торый произвел сорвавшийся с ближайшей скалы камень. Он был так велик, что мог превратить в лепешку не только Генобру, но и всех ее союзников. Облако пыли накрыло рати мрызлов, изготовившихся к штурму.

Вконец разъяренная Генобра уже разинула было рот, чтобы изрыгнуть очередную порцию хулы, но ее остановил максар по имени Мавгут — ближайший сосед и родственник Карглака, заранее выторговавший себе треть его состояния.

— Здесь не рынок, а ты не торговка тухлой рыбой, — буркнул он. — Стены бранью не разрушишь. Пора идти на приступ.

Повинуясь воле хозяев, мрызлы со всех сторон устремились к нагромождению черных скал, подножие которых было сплошь изрыто дырами всех размеров и форм.

Часть из лазов заканчивалась бездонными колодцами-ловушками, а в других мрызлов подстерегали привычные к тесноте и мраку воины Карглака, чьи короткие мечи и боевые топорики были здесь куда эффективней громоздких алебард и тяжелых копий.

Обе рати, подстегиваемые непреклонной волей своих хозяев, дрались с беззаветной храбростью, переходящей в жертвенность, и скоро все туннели заполнились мертвыми телами. Скалы, до того впитывавшие атакующих как губка, вместе с потоками крови отрыгнули назад и немногих уцелевших.

— Так нам его не одолеть, — сказал максар по имени Шалтарк, жутко изувеченный Карглаком еще в молодости и сейчас твердо решивший отомстить. — Нужно подвести сюда речной поток и затопить подземелья. Или заставить жестянщиков сделать взрывчатое зелье, перед которым не устоят даже эти скалы.

— Если такое и удастся, Карглак не станет дожидаться, пока его утопят или взорвут, — возразил Мав-гут. — У него не меньше десятка других цитаделей, и поговаривают, что все они соединены подземными ходами.

— Что ты тогда предлагаешь? — спросила Генобра подозрительно. — Прекратить осаду? Признать свою неудачу?

— Не мне тебе рассказывать, что коварство порой разит получше любого клинка, — ответил Мавгут. — Придумай что-нибудь. Ведь ты уже свела в могилу немало максаров.

Проглотив этот сомнительный комплимент (любой конфликт между союзниками шел сейчас на пользу осажденным), Генобра задумчиво произнесла:

— По части коварства с Карглаком тягаться трудно… Хотя мысль ты подал дельную…

Мрызлы, сумевшие вырваться из подземелий цитадели живыми, сейчас гибли от стрел и камней, сыпавшихся со стен. Искаженный эхом, откуда-то вновь раздался голос Карглака:

— Не тратьте силы понапрасну! Возвращайтесь восвояси и готовьтесь к новым страшным битвам. Я хотел избавить вас от кровавых раздоров, но грядет новая беда. На сей раз не изнутри, а извне. Сбываются самые мрачные предсказания тех, кого вы раньше считали лжепророками. Губитель Максаров уже попирает нашу землю.

— Вот вам пример гнуснейшего коварства, — сказала Генобра. — Чего только Карглак не выдумает, чтобы отвлечь от себя наше внимание. Даже Губителя Максаров сюда приплел. Хотя мне лучше кого-либо другого известно, что пащенок, из которого со временем могло вырасти это чудовище, издох еще в младенческом возрасте… Ну и негодяй! Надеется, что мы ему поверим. Да за кого он нас принимает!

— Надо во что бы то ни стало подвести сюда воду, — твердил недалекий умом, но упрямый Шалтарк. — Она затопит не только подвалы замка, но и все подземные ходы. Пусть Карглак захлебнется в собственной берлоге.

— Как же мы тогда, интересно, доберемся до его сокровищ? — возражал жадный Мавгут. — Мне, в отличие от тебя, нужна не шкура Карглака, а его богатства. Нам нужно создать новых мрызлов. Похожих на змей, на кротов, на горных баранов. Тогда они легко проскользнут в тесные норы, вскарабкаются по скалам, подроются под фундамент.

— Предложение заманчивое, но для его выполнения нужно время, которого у нас нет, — возразила Генобра. — Уж если мы в кои-то веки собрались вместе, нужно использовать этот шанс до конца. Продолжим осаду! Сил у нас хватает. Даже если мы положим десятерых своих воинов за одного чужого. Карглак скоро останется единственным защитником крепости. На приступ!

В то же мгновение мрызлы, которых привела с собой Генобра, вскинули боевые знамена и, прикрываясь сомкнутыми над головой щитами, устремились к стенам скальной цитадели. Непреклонная воля властительницы с успехом заменяла бичи и цепи, которыми в сходной ситуации пользовались военачальники других народов. Мавгуту и Шалтарку не осталось ничего другого, как последовать примеру Генобры. В конце концов, мрызлы значили для них не больше, чем груды камней, которыми можно насмерть забить врага. И если какая-то часть этих камней не пригодилась, было бы глупо тащить их с собой. Пусть летят себе в цель! Такого добра вокруг навалом!

Сражение закипело с новой силой, но тут случилось нечто совершенно невероятное. Все, кто до этого успел полечь в схватке, — как осажденные, так и осаждающие, — за исключением разве что раздавленных в лепешку или разрубленных на куски, дружно вскочили на ноги и с яростью, удивительной даже для мрызлов, набросились на атакующих. А поскольку мертвые уже давно превосходили живых численностью, перевес сразу оказался на стороне Карглака.

— Что же это такое происходит! — воскликнул Мав-гут. — Мои воины сражаются против меня! И я ничего не могу с этим поделать!

— Издохнув, они перестали быть твоими, — мрачно сказал Шалтарк. — Теперь ими командует смерть. Даже не знаю, каким образом Карглак сумел заполучить ее в союзники. Посмотри, каждый новый мертвец увеличивает число его воинов. Скоро мы останемся только втроем.

— Нет, вы как хотите, а мне это не нравится! — Мавгут стал поворачивать своего скакуна. — Надо, пока не поздно, удирать отсюда! Пусть Карглак подавится своим добром!

— Первый раз, когда я полностью согласен с тобой, — буркнул Шалтарк. — Не вижу смысла рисковать впустую. Сегодня Карглак намного сильнее нас, и здесь уже ничего не поделаешь. Лучше подстеречь его в каком-нибудь другом месте.

— Жалкие трусы! — набросилась на них Генобра. — И вы еще смеете после этого называться максарами? Проклинаю тот день, когда я связалась с вами…

Чернодолье не переставало удивлять Окша, до этого ни разу не покидавшего Страну жестянщиков.

Его просторы напоминали поверхность чернильного океана, мерно катившего к неведомому берегу свои могучие волны и вдруг превратившегося в камень. Ни одно дерево, ни один кустик не оживляли этого мрачного пейзажа, зато то тут, то там торчали неприступные цитадели — и уже давно покинутые хозяевами, и все еще обитаемые.

— Когда-то всю нашу страну окружала невидимая стена, одинаково непреодолимая и для мельчайших насекомых, и для громадных боевых машин, — рассказывала девчонка, при ближайшем знакомстве назвавшаяся Рагной. — Но с некоторых пор что-то в ней разладилось, и при желании всегда можно найти прореху. Первым, кто приложил руку к разрушению стены, была одна сумасбродка по имени Ирдана, кстати говоря, родственница моей мамаши. Если верить легендам, именно она должна была произвести на свет чудовище, которому суждено уничтожить всю расу максаров.

Местность вокруг выглядела совершенно безлюдной, хотя время от времени они натыкались на останки неведомых Окшу существ (голый камень, в отличие от земли, не принимал в себя мертвецов) или же на следы людоедских пиршеств.

Окш, куда более чуткий к опасности, чем Рагна, постоянно ощущал на себе пристальные недобрые взгляды обитателей здешних мест. Когда он сообщил об этом спутнице, та только беззаботно махнула рукой.

Тут всякой дряни предостаточно. Но максаров они узнают издали и сразу прячутся от беды подальше.

— Где же тут можно спрятаться? — не поверил Окш. — До самого горизонта все как на ладони видно.

— Плохо ты нашу страну знаешь. Этот камень только кажется монолитом, — она что было силы топнула ногой. — На самом деле он как пемза. Всяких нор там больше, чем дырок в решете. Да только соваться в них я тебе не советую.

В отличие от других цитаделей Чернодолья, похожих на что угодно, но только не на человеческое жилье, замок Генобры (так, оказывается, звали мамашу Рагны) издали напоминал чуть ли не пряничный домик — искусно сложенные стены с зубцами и бойницами, крутые скаты черепичных крыш, вычурные башенки, позолоченные флюгера.

— Меня тут не любят, — сказала Рагна. — Понимают, что как только я покончу с мамашей, то и всех ее прихлебателей развешу на просушку. Поэтому здешняя стража скорее удавится, чем откроет мне ворота.

— Что же нам желать? — Окш понимал, что девчонка не жалуется, а затевает какую-то новую каверзу.

— Ты пойдешь вперед, а я пока спрячусь в какой-нибудь лощинке. Постарайся, чтобы тебя пустили внутрь. Пусть даже в качестве главного блюда для предстоящего обеда. Но особо с этим быдлом не церемонься. Не забывай, кто ты, а кто они.

— А если у меня не получится?

— Получится! Ты максар или дерьмо собачье? — накинулась на него Рагна. — Хватит за чужими спинами отсиживаться! Любой человек или мрызл против тебя то же самое, что волк против ягненка. Главное, заставь стражу открыть ворота. А там уж я подоспею.

Что-то неуверенно буркнув, Окш в одиночку направился к замку. Скоро он уловил на себе чужое внимание, но кто это был — стражник на башне или разбойник в засаде, так и осталось неясным. По звуку своих шагов Окш уже различал, где под ним сплошной камень, а где пустота.

Цепной мост, судя по всему, уже давным-давно не поднимался, зато окованные шипастым железом ворота были плотно закрыты. Если кто-то за ними и находился, то он или крепко спал, или вообще не имел мозгов — по крайней мере так казалось Окшу. Однако за зубцами нависающей над мостом башенки кто-то определенно скрывался и в данный момент во все глаза пялился на непрошеного гостя.

Этот взгляд и стал той путеводной нитью, по которой воля Окша проникла в сознание стражника.

До этого столь экзотическим способом ему приходилось общаться только с людьми — умными, глупыми, даже душевнобольными, но с людьми. Здесь же он словно вляпался в тягучую, неподатливую смолу. И что интересно — это было вовсе не сознание неразумной скотины, какие-то мыслишки там все же ворочались, но разобраться в них оказалось так же непросто, как прочесть каракули малограмотного пьяницы.

Похоже, в данный момент стражник мучительно соображал, кто это там топчется на мосту — бродяга, которого можно и камнем шугануть, или кто-то, явившийся по делу.

Чтобы заставить стражника спуститься к воротам, Окшу сначала надо было понять, кого он больше всего хотел бы видеть сейчас. Странствующего торговца съестным? Нет, стражник сыт, а еды в замке предостаточно. Винокура с бочонком на плече? Тоже мимо. Стражник никогда не пробовал спиртного и не видит в нем никакого проку. Сочную женщину не очень строгих правил? Это уже ближе. Но не женщину. Свою самку. Да еще в течке.

Зрение Окша вновь раздвоилось, и сейчас он видел весь окружающий мир и себя самого глазами стражника — черная, опостылевшая взору равнина, глубокий пересохший ров, узкий подъемный мост с единственной чудом сохранившейся ржавой цепью… А вот и она, желанная, влекущая, с призывными рубиновыми глазами, с вывалившимся от страсти языком, с нежной шерстью на животе и ляжках, с разбухшим, как бы воспаленным устьем влагалища, верным признаком урочной поры…

Нравлюсь я тебе? Хочешь ты меня? Тогда спускайся скорее, пока другой самец не опередил тебя… Что-то не так? Чего-то не хватает? Ах, тебе нужен мой запах! Терпкий запах загулявшей самки! Будет сейчас и запах, его мы тоже извлечем из твоего окончательно съехавшего сознания.

Ухая и повизгивая от вожделения, стражник бросился по винтовой лестнице вниз. Звякнула брошенная оземь алебарда, а затем, покидая гнезда, заскрипели тяжелые засовы. Стражник был от природы нечеловечески силен, похоть делала его еще сильнее, но очень уж массивными были створки ворот (здесь бы и полдюжины обычных людей не справились), а потому щель между ними увеличивалась нестерпимо медленно.

Делать нечего — пришлось помогать доведенному до исступления стражнику. Не выдержав совместных усилий, ворота распахнулись, и перед Окшем во всем своем уродстве предстал тот, кто так стремился совокупиться с ним, вернее с фантомом, созданным ухищрениями его воли и фантазии.

Скорее всего стражник не внушал симпатии даже в своем первоначальном облике, а тут еще максары постарались усугубить все то, что вызывает ужас и отвращение: вместо рук — что-то среднее между клешнями и лапами, вместо зубов настоящие пилы, наверное, мешающие нормально питаться, вместо кожи — толстенная шкура, покрытая костяными шипами. Воняло от него соответственно — сразу и старым козлом, и шакальей отрыжкой.

Окш ощутил такое отвращение, что инстинктивно оттолкнул стражника от себя — не руками, естественно, а силой воли. Толчок этот оказался так силен, что в сознании страшилища все рассыпалось вдребезги, перемешалось и замутилось. Похоть и все сопутствующие ей более-менее нормальные чувства исчезли. Осталась только накрепко вбитая в башку преданность хозяину и установка на самопожертвование.

Злобно оскалившись, стражник стал медленно отступать, пока не нашарил брошенную алебарду. Его недавние сластолюбивые грезы рассеялись, и сейчас он видел перед собой только врага. Окш еще толком и не сообразил, как ему поступить в этой ситуации — убегать или драться, — а Рагна уже решительно отстранила его.

— Ты на кого, гад, замахиваешься? — сказала она негромко. — А ну, отдай.

Стражник, раздираемый самыми противоречивыми чувствами, что-то униженно залепетал и протянул девчонке свое увесистое оружие, способное с одинаковым успехом и разрубать врага пополам, и выпускать ему кишки.

Рагна уперла древко алебарды в стену и тем же не допускающим возражения тоном произнесла:

— Понял, что я от тебя хочу? Тогда действуй. Быстрее.

Стражник пружинисто присел, набираясь сил для броска, а затем ринулся вперед, прямо на алебарду. Напор был таким энергичным, что в грудь ему вонзилось не только лезвие копья, но и верхняя лопасть топора. Однако Рагне этого показалось мало, и она заставила стражника повторить аналогичный трюк еще несколько раз, пока железо и осколки ребер не выперли У того из спины.

— Начал ты неплохо, — сказала она затем Окшу. — Но любое дело нужно доводить до конца. Такие мрызлы самые упрямые. Их делают из диких существ, живущих в горных лесах на краю света. Ради хозяина они готовы на все. Я предстала перед ним в облике мамаши. Сам понимаешь, что он счел такую смерть за честь для себя.

— Я все прекрасно понял и без твоих объяснений, — буркнул Окш, брезгливо стряхивая с одежды капли чужой крови. — Перед тем, как броситься на алебарду, он еще успел удивиться, почему это хозяйка прибыла пешком, а не верхом, как обычно, и тогда ты придала мне облик коня.

— У тебя прекрасные способности. — Девчонка перешагнула через корчившегося в агонии стражника и, не оборачиваясь, приказала: — Запри ворота. Сейчас мы здесь хозяева.

Население замка, объятое ужасом, уже высыпало во двор. Были тут и не успевшие вооружиться суровые воины, и изнеженные франты, и смазливые молодцы, самой природой предназначенные для любовных утех, и придворные дамы самой разной комплекции, по большей части облаченные в ночные рубашки, и прислуга всех званий, начиная от звероватых на вид конюхов и кончая вышколенными дворецкими.

Многие при виде Рагны пытались шмыгнуть в какое-нибудь укромное местечко, но могучая воля максара очертила посреди двора круг, покинуть который человек был не в состоянии.

— Как поживаете? — мрачно осведомилась Рагна и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Не рады разве меня видеть? Наверное, и о существовании моем забыть успели? На колени, быдло! И даже глаз на меня поднимать не смейте!

Все, как подкошенные, рухнули на камни вниз лицом. Живая курица, вырвавшаяся из рук повара, с истеричным кудахтаньем бросилась в дальний угол двора. Наиболее слабодушные из слуг от испуга пускали ветры.

— Давай лучше делом займемся, — тихо сказал Окш. — А то, как я погляжу, ты на расправу настроилась.

— Ты в чужие дела не лезь, — отрезала Рагна, подбирая оброненную кем-то из конюхов плеть. — Холопов надо учить. Тут, между прочим, есть такие, которые по маменькиному наущению плевали мне в лицо. Разве максар это простит?

— Ладно, поступай как знаешь. — Окш с досадой махнул рукой. Он уже успел убедиться, что спорить с упрямой девчонкой бесполезно.

А та уже расхаживала среди распростертых на камнях слуг, не забывая отвешивать направо и налево удары плетью.

— Службу вы нашли себе завидную, — говорила она при этом. — Поразъедались. Спите допоздна, вином от вас разит. Поворовываете, наверное. А ведь здесь, между прочим, все мое. Надеетесь, что мамаша будет вечно жить? Как бы не так! Если она от распутства не подохнет и на войне с Карглаком не загнется, я ее скоро сама в могилу загоню. Вот тогда будет вам настоящий суд. За каждую украденную монетку, за каждую бочку вина, за каждый глоток воздуха спрошу. Подать сюда ключи от подвалов!

Никто на приказ Рагны не отреагировал, и тогда она за волосы вздернула на ноги дебелого, роскошно одетого мужчину, на чьем лице отпечатались узоры брусчатки, которой был вымощен двор.

— Пощадите! — заверещал тот срывающимся на. визг голосом. — Нет ключей! Их ваша матушка с собой изволила взять! Не доверяет мне!

— Что же это такое случилось? — Рагна состроила удивленную гримасу. — То доверяла, то вдруг перестала.

— Не знаю, несравненная! — продолжал оправдываться толстяк. — Лично сама все подвалы заперла в походный мешок ключи сложила. Только один доставила. От темницы.

— А кто там сейчас?

— Никого; несравненная! Были кое-какие зловредные людишки, да померли от лихорадки. — Голодом, наверное, уморил, крыса алчная. — Рагна отшвырнула ключника от себя, однако знаком не позволила ему вновь рухнуть ниц. — Ну да ладно… Слушай мою волю. И вы все, сброд вонючий, тоже слушайте. Прямо отсюда ступайте в темницу и сидите там тихо. Если вы меня больше ничем не огорчите, может, и на волю вернетесь… А ты, — обратилась она к ключнику, — запрешь их хорошенько и на страже станешь. Если что, я с тебя первого спрошу. Понял?

— Понял, несравненная! — с готовностью отрапортовал тот. — Кормить их прикажешь или голодом уморить?

— Обойдутся, — с презрением обронила девчонка. — Я к вам ненадолго заглянула… За такой срок они и жира не растрясут. Но бочку воды все же поставь.

— Будет исполнено, несравненная! — С проворством, удивительным для его комплекции, Ключник грохнулся Рагне под ноги и тут же как ванька-встанька вернулся в прежнее положение.

— Только особо не торопись, — она покосилась на лежавших вповалку слуг. — Конюхи, сюда!

Некоторое время Рагна внимательно изучала кучку странно одетых и странно причесанных молодцов (тела их прикрывали жесткие, невыделанные шкуры, а головы — пышная поросль волос, где шевелюра, усы и борода составляли единое целое). Пахло от них конским потом и навозом. Под взглядом белобрысой пигалицы эти здоровяки начинали трястись и заикаться.

Наконец Рагна остановила свой выбор на том из конюхов, чью буйную шевелюру время уже изукрасило серебряными нитями.

— Приготовь трех самых лучших лошадей, — приказала она. — Двух верховых и одну вьючную. Давай им вдоволь зерна, но не перекармливай. Оседлай, но подпруги не затягивай. Кроме меня, никого к конюшне не подпускай. Иди.

Конюх выдавил из себя какой-то звук, более похожий на лошадиный храп, чем на человеческую речь, и на полусогнутых ногах побежал в ту же сторону, куда успела скрыться чудом спасшаяся из-под ножа курица.

— Ты так крепко запечатала ему мозги, что он будет выполнять твою волю до конца своих дней, — сказал Окш, глядя вслед конюху.

— Ничего, — возразила Рагна, оглядываясь по сторонам. — Мамаша распечатает, когда вернется.

Ни одной живой души уже не было во дворе, только повсюду валялись оброненные хозяевами вещи: кухонная утварь, клубки шерсти, расчески, ночные колпаки, домашние туфли и драгоценные четки.

— Это будет больно? — спросил Окш, вдруг осознавший, что именно его ждет в самое ближайшее время.

— Очень больно! — с садистской ухмылкой ответила девчонка. — Нестерпимо больно! Больно-больно-больно! Я буду кромсать твою плоть ножами, крючьями, щипцами, иглами. Если не сможешь терпеть, научись усмирять боль. '

— Честно сказать, я всегда боялся боли, — признался Окш.

— Это меня не касается. — Глаза Рагны были опущены долу, но вся она дергалась из стороны в сторону, словно ищейка, старающаяся уловить уже почти неуловимый запах дичи. — Ты думаешь, я загнала в темницу всю эту погань? Где уж там! Кое-кто успел спрятаться… Причем те, кого я больше всех ненавижу. Затаились сейчас, как змеи в норах. Конечно, надо было бы их всех вытащить на свет белый, да времени жалко… И самая подлая тварь спаслась… Последний любовник моей мамочки. Хоть и человек, но в разврате никакому максару не уступит. Если бы ты только видел, что они с соизволения мамаши вытворяли при мне… Вдвоем, втроем, вдесятером… С маленькими детьми, с животными, с мертвецами. Хотели и меня совратить, да не вышло. С тех пор я поклялась, что не буду принадлежать никому. Ни зверю, ни женщине, ни мужчине… Особенно мужчине…

— Я просто повторю твои недавние слова, — сказал Окш. — Это меня не касается.

— Как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? — взорвалась вдруг она. — Бродяга безродный! Грязь дорожная! Разве ты ровня мне?

— Знаешь, иногда я начинаю жалеть, что связался с тобой, — поморщился Окш. — Ничего удивительного, что вы с матерью так возненавидели друг друга.

Он ждал от девчонки самой дикой выходки, но та хмуро молчала, а потом через силу выдавила из себя:

— Не обижайся… На меня иногда находит… Трудное детство, сам понимаешь…

— Понимаю. Будем надеяться, к старости ты исправишься.

— Я вот о чем думаю, — уже совсем другим тоном продолжала Рагна. — Как нам в подземелье проникнуть? Ключей-то нет, а замки такие, что и кувалдой не собьешь.

— Это уж моя забота, — заверил ее Окш. — Нет механизма проще, чем замок. Если, конечно, под рукой имеется что-нибудь острое.

— Кинжал подойдет?

— Великоват немного. А вот это в самый раз, — он наклонился и поднял клубок шерсти, из которого торчали две длинные стальные спицы. — Теперь веди меня в свои подземелья…

…Место было страшное, холодное, вонючее, темное. С низкого сводчатого потолка капало, по осклизлым, покрытым плесенью стенам текло. Даже когда Рагна зажгла все факелы, веерами торчавшие по обе стороны дверного проема, мрак не рассеялся, а лишь слегка расступился. Время от времени из этого мрака донсщ сились шорохи и попискиванье каких-то тварей.

— Крысы? — поинтересовался Окш.

— Не совсем… — Рагна поежилась от холода. — Тебе, должно быть, известно, как жестянщики представляют себе ад?

— Приходилось слышать.

— Этот подземный мирок, на пороге которого ты сейчас стоишь, можно сравнить только с адом. Тот, кто попадает сюда по доброй воле или насильно, проходит через мучения, скорбь и отчаяние. Те, кому повезло чуть больше, возвращаются в мир живых перевоплощенными, хотя и с клеймом раба в душе. Другие остаются здесь навсегда…

Она сорвала со стены один из факелов и швырнула его во мрак. Пламя, подпитанное встречным потоком воздуха, вспыхнуло поярче и на мгновение осветило какие-то железные рамы, похожие на пыточные станки. Все они были снабжены не только ручными и ножными кандалами, но и обручами для фиксации головы. Некоторые рамы были пусты, а на некоторых все еще висели человеческие тела — обезглавленные, выпотрошенные, расчлененные…

— Да это бойня, а не лазарет! — невольно вырвалось у Окша. — Хоть бы трупы убирали…

— Успокойся. Здесь нет ничего лишнего, — продолжала Рагна. — Для того чтобы сделать хорошего мрызла, одного человека не хватит. Бывает, что и двух мало. То, что ты видел, это не трупы, а строительный материал. Рано или поздно все эти руки, ноги, сердца, мозги и шкуры пойдут в дело. Специальные вещества, которыми они пропитаны, мешают гниению. А всякие никуда не годные остатки служат пищей для тех, кто сейчас копошится в темноте… Это постоянные обитатели таких вот подземелий, мелкие бесы, выполняющие за максаров всю черную работу. В твоей руке, например, сотни сосудов разной толщины, а нервов еще больше. Не стану же я их все сшивать сама… А переполошились они, наверное, потому, что давно не пробовали ничего свеженького.

— Прогони их прочь, — попросил Окш. — Я терпеть не могу всякую нечисть, скрывающуюся по темным закоулкам.

— Я бы рада, но без них не обойдешься, — вздохнула Рагна. — Сама я здесь еще плохо ориентируюсь.

Словно повинуясь ее безмолвному приказу, из мрака выскочила облезлая тварь — полусобака, полуобезьяна — и сунула Рагне медный таз, полный разного рода колющих и режущих орудий (особенно выделялась короткая, но широкая пила с мелкими зубьями). По Окшу скользнул одновременно испуганный и алчный взгляд ее круглых фосфоресцирующих глаз.

— Знаешь, на кого похожа эта мразь? На сказочных, лемуров, — сказал он, сдерживая отвращение. — Жестянщики верят, что так выглядят души злых людей, брошенных без погребения. Видеть их во сне, а тем более наяву — плохая примета.

Для нас сейчас все приметы плохие. — Рагна Приняла от очередного лемура хитроумное устройство, состоящее из целой системы линз и зеркал, которое тут же напялила себе на голову. — В этом доме даже воздух пропитан бедой. Служение злу доставляет массу удовольствий, это верно, но всему есть свой предел… Моя мамаша этот предел преступила так давно, что уже и не верится, что когда-то она была рождена женщиной, а не дьяволом. С тех пор зло пропитало эти камни. Накопилось, как грязь и сажа… У меня сейчас такое ощущение, что эта зараза проникает и в нас с тобой.

— Тогда делай свое дело быстрее!? Я готова. — У самого лица Окша блеснуло тонкое лезвие ножа…Постарайся собрать свою волю в единое целое. Представь, что ты сжимаешь пальцы в кулак. Ложись вот сюда.

— Только не надо меня приковывать!

— А это уж будет зависеть лишь от тебя самого. Первым делом, значит, делаем руку. А потом беремся за физиономию.

— Перестань! — прохрипел он. — Не могу! Не могу!

— Неужели ты не способен одолеть боль?

— Не получается. Как только я начинаю заклинать боль, она становится еще острее.

— Пойми, я не могу остановиться! Посмотри на свою руку! Я уже содрала с костей все мышцы. Терпи!

— Лучше отрежь ее и отдай своим лемурам! Я без нее обходился раньше, обойдусь и впредь.

— Нет! Я обещала помочь тебе и помогу во что бы то, ни стало! Если сам не можешь успокоить боль, я сделаю это! Только не напрягайся зря и открой мне свое сознание. Постарайся вспомнить что-нибудь приятное. Были у тебя радости в жизни?

— Не знаю… Не помню… Вроде бы нет.

— А с той толстозадой девкой?

— Только не это! — взмолился он.

— Тогда вспоминай детство! Самое раннее детство. В такую пору даже зверята радуются жизни.

— Сейчас… сейчас… — Он напрягся. — Нет, ничего не помню!

— Придется мне самой разбудить твою память, только не сопротивляйся… Вот так, вот так… Сейчас ты снова вернешься в детство, и твое сознание обособится отболи…

…Ночь. Желтая ночь. Небо сочится ядовитой желчью. В десяти шагах от него стоит женщина, на ее надменном восковом лице застыл зловещий оскал. В руках она сжимает клинок, лезвие которого кажется мерцающим и текучим, как струи дождя на фоне радуги;

Эта страшная женщина-ведьма только что убила того, кто берег и воспитывал его, с кем он путешествовал в горячие недра земли, а потом вновь возвращался к холодному свету неба. Сейчас он — огромный, сильный, похожий на доброго сказочного змея — мертв. Изрублен на куски. Выпотрошен. Перемешан с землей.

Ведьма хохочет, словно гиена, созывающая своих товарок попировать на куче падали.

— Ты что так таращишься на меня, отродье Клайно-ра? — говорит она едва ли не с лаской. — Не бойся, я не буду рубить тебя клинком. Много чести для такого молокососа. Я просто растопчу тебя. Разорву на части. Расшибу в лепешку.

Погасив свой необыкновенный клинок, ведьма наклоняется к ребенку, намереваясь ухватить его за горло. Клац! Она со сдавленным криком отскакивает. Если бы во рту было побольше зубов, он оттяпал бы ей пару пальцев.

— Ах ты, звереныш!.

От первого удара ногой он кое-как уворачивается, но второй приходится прямо в грудь. Хруст костей., Привкус крови во рту. Сердце бьется туго, словно ему стало тесно в грудной клетке. Глаза застилает мгла.

Еще удар! Затем его подхватывают с земли и швыряют обо что-то твердое. Ах да, тут невдалеке лежал замшелый валун… Голос женщины доносится как бы издалека:

— Ройте яму. Закопайте этого гаденыша поглубже! Как, он все еще сопротивляется? Рубани его лопатой по рукам! Вот так… И эту мертвечину бросайте туда же. Чтоб никаких следов не осталось…

Рядом шлепается то, что осталось от покровителя, — обрубки туловища, хвост, голова с огромной оскаленной пастью, в которой он скрывался в случае любой опасности. Потом сверху начинает валиться земля. Спастись можно только в этой пасти! Но искался ченное тело почти не слушается его. Ведьма тем временем медленно приближается к краю могилы. Желтый свет неба тускнеет, и ее волосы вдруг вспыхивают рыжим костром…

— Ведьма приближается! — закричал Окш и оттолкнул от себя Рагну.

— Что с тобой творится? Ты с ума спятил! — Она вновь попыталась уложить его на раму. — Дай я хоть швы наложу!

— Нет! — Он вскочил и вырвал из рук Рагны нож, которым она только что кромсала его лицо. — Бежим отсюда немедленно! Иначе мы пропали! Сейчас здесь будет ведьма! Рыжая ведьма!

— Опрокидывая на ходу чаши, бутыли, тазы, жаровни — все то, что успели натаскать лемуры, — Окш, толкая перед собой Рагну, ринулся к дверям. Она хоть и не сопротивлялась больше, но крыла его самыми последними словами:

— Псих! Придурок! Трус! Ты еще хочешь стать мак-саром! Да ты недостоин лизать прах у их ног!

По лицу Окша струилась кровь, кусок кожи, срезанный со лба, козырьком нависал над глазами, левая рука, нашпигованная железными спицами, была туго прибинтована к туловищу. И эта рука, и все лицо, и даже содержимое черепа нестерпимо болели, но страх, глубинный подспудный страх, когда-то накрепко запечатлевшийся в детском сознании, а теперь вырвавшийся на волю, был сильнее всякой боли, сильнее доводов Рагны, сильнее своего собственного разума.

Конюх, издали заметив бегущую через двор парочку, уже торопливо затягивал на лошадях подпруги. Окш никогда до этого не ездил верхом, однако сумел взгромоздиться в седло даже с помощью одной руки и сразу же погнал скакуна к воротам. Рагна, держа на поводу вьючную лошадь, переметная сума которой была заранее набита золотом из сокровищницы Генобры, поскакала следом.

У ворот случилась небольшая заминка, но при помощи подоспевшего конюха они все же распахнули их. Вместо благодарности Рагна огрела его по голове боевым топориком.

— Что ты сделала? — вскрикнул Окш.

— Хочешь, чтобы он рассказал моей мамаше, как ты выглядел при прибытии сюда и каким стал потом? Окшу скрепя сердце пришлось признать ее правоту. Когда под копытами лошадей загрохотали доски моста, Рагна зло бросила:

— Вот ты и вырвался на волю! Ну что, рад?

— Дура! — крикнул он ей в ответ. — Наша жизнь висит на волоске! Опасность совсем рядом!

Как бы в подтверждение его слов неподалеку взвыла труба, предупреждающая гарнизон замка о приближении какой-то важной особы. На гребень ближайшего увала вылетела кавалькада всадников, копья которых были украшены пучками пестрых перьев.

— Мамаша вернулась! — воскликнула Рагна. — И какой только дьявол ее принес раньше времени! Ну держись! Сейчас начнется потеха.

Она огрела плетью всех трех коней поочередно, и те, высекая подковами искры, сразу пустились вскачь. На первой сотне шагов лошадь Окша дала несколько сбоев, и Рагна, обернувшись через плечо, посоветовала:

— Брось поводья! Ты только мешаешь! Она свое дело и так знает.

Сзади завыли, заулюлюкали, а потом пошел такой слитный перестук, словно с неба обрушился свинцовый град, — это свита Генобры бросилась в погоню. Окшу не было никакой необходимости оглядываться — сейчас он видел не только черную каменную равнину, стремительно несущуюся навстречу, но и рассыпавшийся в лаву отряд пестро одетых всадников, и мчащуюся впереди всех рыжеволосую ведьму, когда-то едва не закопавшую его заживо, и даже башни оставшегося далеко позади замка. Страх, недавно пережитый им в подземелье, уже утратил первоначальную дурманящую остроту, и мысли обрели прежнюю ясность.

Почти физически ощущая стрелы ненависти, которые метала им вслед разъяренная Генобра, Окш прекрасно понимал, что является отнюдь не главной целью погони. Все внимание ведьмы было сосредоточено сейчас на доченьке, посмевшей в отсутствие законной хозяйки осквернить ее любимое жилище.

Благодаря свежим лошадям шансы Рагны и Окша на победу в этой сумасшедшей гонке казались более предпочтительными. Единственное, на что могли надеяться преследователи, так это только на свою удачу — например, на засечку одной из лошадей. И тем не менее довольно скоро выяснилось, что расстояние между отрядом Генобры и беглецами мало-помалу сокращается. Причины столь огорчительного положения дел были очевидны — отсутствие у Окша всякого опыта верховой езды да немалый груз, отягощавший вьючную лошадь.

Рагна, легко ориентировавшаяся в самых разных ситуациях, быстро нашла выход — как всегда, несколько спорный, если не сказать больше.

— Скачи прямо! — Она сунула Окшу повод вьючной лошади. — А я попробую податься в сторону. Мамаша, конечно же, увяжется за мной, а кроме нее тут опасаться некого. Ты уж постарайся постоять за себя, максар недоделанный.

— А как же мы потом встретимся? — За искренность своих слов Окш поручиться не мог: чересчур шустрая и самонадеянная девчонка успела изрядно ему надоесть.

— Встретимся… — ответила она неопределенно. — Ты пока занимайся клинком. Денег на первое время должно хватить. А когда будет нужно, я сама тебя найду.

— Как знаешь…

Рагна что есть силы стеганула своего коня, Окш последовал ее примеру, и их сразу отнесло друг от друга, как две щепки, угодившие в стремительный горный поток.

На первых порах расчеты девчонки оправдались — Генобра с большей частью отряда повернула за ней, а за Окшем увязались всего пять или шесть всадников. В благополучном для себя исходе погони они не сомневались — опытному взгляду даже издали было ясно, сколь никудышным наездником является Окш.

Впрочем, он и не собирался тягаться с прислужниками Генобры в скачке. Все должны были решить совсем другие козыри, целая колода которых, фигурально говоря, таилась в рукаве Окша.

Дождавшись, когда Рагна и ее преследователи скроются за горизонтом, он стал понемногу придерживать свою лошадь, чья морда уже успела покрыться клочьями пены. Прислужники Генобры, растянувшиеся полукольцом, настигали его. Некоторые уже приготовили к броску свитые из конского волоса арканы. Внешне все они были людьми, правда, выходцами из каких-то чужедальных краев — сухощавые, одинаково смуглые, безбородые, с тонкими удлиненными чертами лица.

Их главарь, в отличие от земляков, одетый в стальной панцирь с золотой насечкой, что-то повелительно крикнул. Слова были непонятными, но Окш уловил их смысл еще до того, как главарь открыл рот. Ему, Окшу, в категорической форме предлагали сдаться, в противном случае угрожая всеми мыслимыми и немыслимыми карами.

Окш, разворачивая скакуна, чересчур резко натянул поводья и едва не вывалился из седла. Вьючная лошадь, отпущенная на волю, продолжала скакать по прямой, и двое воинов погнались за нею.

Непосредственно перед Окшем оказалось сразу четверо противников. Держать под мысленным контролем столько человек сразу ему до сей поры не приходилось, но за исход предстоящей схватки он совсем не беспокоился. Сейчас он ощущал себя волком, которого собираются затравить несколько глупых сявок, даже не представляющих себе, какие жестокие раны способны наносить настоящие волчьи клыки.

Один из воинов попытался набросить на Окша аркан, но под добродушный смех товарищей сам запутался в нем. Судя по всему, прислужники Генобры находились в прекрасном расположении духа. Погоня (бесплатное приложение к долгому и утомительному переходу) наконец-то закончилась, а впереди их ожидало обильное угощение и сладкий сон на конских попонах. Оставалось неясным только одно — что делать с мальчишкой, ведь никаких конкретных указаний насчет него от Генобры не поступало.

Короче, мнения воинов о дальнейшей судьбе Окша в корне разнились. Предложения были следующими доставить на аркане в замок изнасиловать, обобрать и отпустить восвояси изнасиловать и зарубить, просто зарубить без всякого лишнего выпендрежа.

«Зарубить, зарубить», — коварно посоветовал им Окш. Главарь немедленно согласился с такой мыслью, хотя раньше настаивал на гуманном изнасиловании.

Проведение экзекуции было поручено самому молодому из воинов, которому полагалось почаще тренировать руку. Выхватив из ножен длинный узкий меч, он уже тронул коня шпорами, но в этот момент его взгляд упал на шею главаря, где между шлемом и кованым воротником панциря оставалась узкая полоска незащи щенного тела. Соблазн был так велик, что он даже не пытался его превозмочь. Меч легко рассек хребет между третьим и четвертым позвонками, однако застрял в костях черепа — сказалась все-таки недостаточная твердость руки.

Как говорится, лиха беда начало. Следующего воина (как понял Окш, приходившегося погибшему главарю родственником) долго склонять к насилию не пришлось. Он так разделал мечом молодого подлеца, ошеломленного своим необъяснимым злодейством, что в том даже человека нельзя было признать — куча мяса и ничего больше.

Тут как раз подоспел и четвертый воин, успевший выпутаться из аркана. Ловко сдернув победителя с седла, он хладнокровно прирезал его кривым ножом, как до этого привык резать в родной степи баранов.

Метателя аркана в единый миг изрубили те двое воинов, которые участвовали в погоне за вьючной лошадью, зато между собой они сражались чересчур долго — сначала сломали копья, потом мечи (успев до этого искалечить лошадей), после чего битый час катались по земле, неумело проводя удушающие приемы, и в конце концов, окончательно истратив силы, замерли в объятиях друг друга, словно противоестественные любовники.

Не опасаясь больше погони, Окш привязал повод вьючной лошади к своему седлу, прихватил меч, ранее принадлежавший главарю (очень уж богато была украшена его рукоять), и направился в ту сторону, где, по его пониманию, должна была находиться Страна жестянщиков.

Все случившееся его очень позабавило, даже собственные неприятности отступили на задний план. К прислужникам Генобры Окш никакой жалости не испытывал и счета погубленным человеческим жизням (где под номером один значился незадачливый соглядатай) не вел, ведь для максара это была такая же глупость, как для человека — считать проглоченные куски. Уж если зубы прорезались, то впереди этих кусков будет немало…

Когда человек, посланный в далекий рудничный поселок для проверки какого-то вздорного слуха, не вернулся, Хавр вначале не придал этому событию никакого значения. В тех краях на дорогах было неспокойно. Свои собственные разбойники пошаливали, да и банды мрызлов наведывались — как-никак до границы с Чер-нодольем было рукой подать. Однако второго разведчика он все же послал — у хорошего охотника в ловчей сети не должно быть ни единой прорехи.

Этот второй вернулся с полдороги. За ним на телеге везли пропавшего соглядатая. Правил телегой сын старосты того самого рудничного поселка, где, как поговаривали, объявился необычайно удачливый и дерзкий игрок в кости.

Соглядатай был худ, грязен, небрит, однако невредим. Вот только он почему-то не умел ни ходить, ни говорить, ни самостоятельно питаться, ни проситься по нужде. Рефлексы у него были как у новорожденного ребенка.

Два необъяснимых происшествия, случившиеся в одном и том же месте, уже можно было рассматривать как систему. Сын старосты толком ничего объяснить не мог, и Хавр сам отправился в забытый богами и людьми поселок — как всегда, в одиночку и, как всегда, с полным сундуком золота.

Предпринятое по горячим следам расследование показало, что примерно в то же время, когда в поселке появился тихий идиот, не способный даже держать в руках ложку, из пекарни исчез подручный — угрюмый 4косноязычный парень с вечно бритым черепом и сухой левой рукой.

Сам пекарь об этой пропаже никому не сообщал, но добрые люди и так догадались. А иначе чем еще можно было объяснить столь кардинальную смену ассортимента пекарни? Вместо рассыпчатых пирожных, слоеных пирожков и сдобных булочек пошли пресные, малосъедобные караваи. Да вдобавок еще пекарь объявил о срочной распродаже имущества.

Последнее обстоятельство позволило Хавру вполне легально проникнуть в интересующий его дом. Сначала обсудили цену, весьма далекую от реальности (весь этот захолустный поселок, наверное, не стоил таких денег). Потом Хавр напрямую изложил цель своего визита и предложил сумму, втрое превышающую первоначальную. Против такого искушения ни сам пекарь, ни его дочка устоять не смогли.

Взамен Хавр получил подробное описание жизни подручного с момента его первого появления в поселке и до самого последнего дня (за исключением разве что его сексуальных подвигов, оставшихся тайной и для самого пекаря), полный перечень товаров, закупленных Окшем в лавках и на рынке, а также возможность осмотреть подвал, где якобы создавалось новейшее кулинарное оборудование.

Убедившись, что из корыстолюбивого пекаря больше ничего путного не вытянешь, Хавр потихоньку запустил слух, что готов заплатить премию за любые сведения о пропавшем мальчишке. Такие сведения были ему немедленно предоставлены, но в них содержались только заведомая ложь, искренние заблуждения да всевозможные домыслы. Поговаривали даже о том, что несчастный калека утопился от неразделенной любви к дочке пекаря. Впрочем, щедрый Хавр платил и за ложь,. только не очень много.

Когда сбор фактов был закончен, пришло время их осмысления. Ясно было, что мальчишку спугнул соглядатай, полной мерой заплативший за свою неосторожность (ну зачем ему, спрашивается, было соваться прямо к дому пекаря?). Способ, которым Окш расправился с опасным для себя человеком, а также знаменитый сеанс игры в кости косвенно подтверждали, что он имеет отношение к расе максаров. Впрочем, об этом Хавр догадывался и раньше.

Самые опытные и знающие рудничные мастера, ознакомившись со списком приобретенных Окшем инструментов и материалов, только развели руками. Речь здесь с одинаковой долей вероятности могла идти и о душевнобольном маньяке, и о гениальном изобретателе, достойном наследнике великих предков, в свое время построивших вокруг Страны максаров неприступную стену и создавших для своих угнетателей все поражающие клинки.

— Насчет клинков это, кажется, в самую точку сказано, — пробормотал Хавр себе под нос, когда мастера удалились. — Ведь не кастрюли же он там лудил в самом деле. К оружию мальчонку всегда тянуло, к оружию… Уж в этом-то он разбирается, наверное, даже получше, чем в булочках. На сей раз ему помешали, но он к своей задумке обязательно вернется. Боюсь, у моего приятеля Карглака в самое ближайшее время могут возникнуть неприятности… И не только у него одного. Ох, зря я впутался в это дело, зря… А может, как раз и не зря…

Когда Хавр вернулся в свой скромный, но с умом построенный и хорошо укрепленный дом, который он снимал в том самом поселке, где когда-то Окш обучался мастерству златокузнеца и где на улицах до сих пор можно было встретить впавшего в старческий маразм Урда Пучеглаза, его ожидал сюрприз.

Надежный человек из местных, которому Хавр доверил не только дом, но и казну, встретив хозяина на пороге, с самым невинным видом доложил:

— A y вас гость.

— Какой еще гость? Я не жду никаких гостей! — удивился Хавр, все свои явные и тайные дела вершивший не только в другом доме, но и в другом поселке, где под вывеской какого-то малозначительного религиозного братства располагалась его официальная резиденция.

Как домоуправитель ни тужился, но так и не смог назвать ни цели визита, ни даже имени этого странного гостя.

Да как же ты его вообще в дом пустил? возмутился Хавр.

Этим простым вопросом он окончательно поставил домоуправителя в тупик. Путаясь в каждой фразе, тот стал объяснять, что проявленное им гостеприимство, несомненно, имеет причину, но вот только какую именно, сейчас вспомнить невозможно. Дело приобретало зловещий оборот.

— И давно он здесь? — Хавр, осознав бесполезность патетических восклицаний, перешел к планомерному допросу.

— Давно. Вы только уехали, он сразу и явился.

— Про меня расспрашивал?

— Нет.

— Чем сейчас занимается?

— Считает деньги в ваших сундуках.

— Кто ему эти сундуки открыл?

— Я, — сказано это было так, словно домоуправитель не видел в своем поступке ничего предосудительного.

Тут уж Хавру пришлось задуматься всерьез. Промахи, допущенные домоуправителем, были столь немотивированы и ужасны, что могли свидетельствовать лишь о его абсолютной невиновности. Просто кто-то превратил исполнительного из честного малого в безответную марионетку. И Хавр даже догадывался, кто это мог быть. Впрочем, жизнь иногда преподносит любые сюрпризы…

— Какой этот гость из себя? — поинтересовался он. — Весь черный и с крыльями?

— Ну что вы! Обыкновенный человек, только неразговорчивый очень.

— Еще бы, — произнес Хавр с иронией. — Я внутрь зайду, а ты пока здесь покарауль. Но на этот раз в дом никого не пускай. Грудью стой.

— Можете не сомневаться! — горячо заверил его домоуправитель. — Мимо меня и муха не пролетит.

Хавр от досады только рукой махнул и прошел в жилые покои, не сняв ни дорожной одежды, ни оружия. Дверь в потайную комнату, где хранились полученные от Карглака сокровища и откуда подземный ход выводил прямо в находящийся на заднем дворе колодец, была настежь распахнута. Уже издали Хавр увидел, что крышки всех сундуков откинуты, а пол усыпан золотыми монетами.

Гость, нахально развалившийся на постели Хавра, хоть и был чрезвычайно худ, но в общих чертах выглядел как обыкновенный жестянщик. Только глаза у него были какие-то странные — не черносливы, как у других уроженцев этой страны, а угли, таящие в себе скрытый жар.

— Пусть будут благосклонны к тебе небеса и земли, — Хавр поздоровался первым.

— Боюсь, я не могу ответить тебе такой же любезностью, — буркнул гость, и сразу стало ясно, что никакой он не жестянщик.

— Это надо понимать как угрозу? Или как оскорбление? — поинтересовался Хавр, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость. — Понимай как хочешь…

— Можно я уберу золото обратно в сундуки? Не люблю беспорядок.

— Это мое золото, — голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес гость. — И только я могу решать, как с ним поступить. Надеюсь, ты не забыл про это?? Нет, максар, — ответил Хавр сдержанно. — Не забыл.

— Ты готов дать мне отчет об истраченных суммах?

— Готов. Хотя в казначеи к тебе не нанимался и счет монетам привык вести не штуками и даже не пригоршнями, а сундуками. — Хавр не хотел озлоблять максара, но и лебезить перед ним не собирался.

— Я одобрил бы такое поведение. Но только в том случае, если бы ты выполнил работу, за которую взялся. Пробираясь сюда, я надеялся найти страну в развалинах, в огне. Где война, где горы трупов? Почему мальчишки, которые, согласно нашему договору, должны были умереть, бегают по улицам?

— Подожди, максар. — Хавр, словно защищаясь от потока обвинений, скрестил перед собой руки. — Подожди… Я не обещал тебе разорить эту страну, а тем более уничтожить всех проживающих в ней мальчишек. На это ушло бы очень много времени и денег. Разговор у нас шел лишь об одном-единственном мальчишке, представляющем для тебя какой-то интерес.

— Ты хочешь сказать, что нашел его? — зловеще ухмыльнулся Карглак, ибо это был именно он, хотя и в другом облике.

— Почему бы и нет?

— Как можно найти человека, о котором ровным счетом ничего не известно? Чем искать в стае одну-единственную бешеную собаку, не лучше ли перебить всю стаю?

— Не торопись… Вот ты сказал, что об этом мальчишке ничего не известно. — Хавр старался не упускать инициативу в разговоре. — Однако это не так. Нам известен его примерный возраст. Кроме того, он имеет какое-то отношение к расе максаров, хотя ты и отказываешься подтвердить это. Следовательно, он должен отличаться от жестянщиков внешностью. Да и врожденные способности не позволят ему затеряться в толпе сверстников. Разве мало? Нельзя также забывать, что здесь он появился при крайне загадочных обстоятельствах и не имеет никакой родни. Даже по этим скудным приметам я отыщу нужного человека в самой многолюдной стране…

— Замолчи! — прервал его Карглак. — Я знаю, что ты искусен в пустословии. Но только меня на этот крючок не поймаешь. Человека я ценю не по словам, а по делам. Мне не нужны твои объяснения. Мне нужен мальчишка. Вот и подай его сюда.

— К сожалению, это невозможно. Только не надо впадать в бешенство! Выслушай меня до конца, и тебе все станет ясно. Мальчишку, который интересует тебя, жестянщики нашли невдалеке отсюда. Тогда он был еще младенцем. Кто-то искалечил его и бросил в безлюдном месте. Как вспоминают очевидцы, на ребенке живого места не было. Мешок перебитых костей. Рука чуть ли не оторвана. Череп размозжен. Похоже даже, его пытались похоронить. Тем не менее младенец выбрался из могилы, а впоследствии полностью оправился от ран и увечий. Разве это не наводит тебя на кое-какие размышления?

— Жестянщики живучи как кошки, — возразил Карглак. — Я сам не раз убеждался в этом. Твой случай ничего не доказывает.

— Верно, — кивнул Хавр. — Один-единственный случай не может служить доказательством. Это подтвердит любой законник. Но вот когда схожих случаев набирается целый короб, стоит задуматься… В том месте, где нашли младенца, я впоследствии обнаружил кости какого-то странного существа, похожего на громадную безногую ящерицу. Жестянщики называют таких созданий «рудокопами». Нынче они уже вымерли, а раньше верой и правдой служили максарам.

— Деваться им больше некуда было, вот и служили, — огрызнулся Карглак. — А до этого, в другом обличье, они были нашими врагами. Но я догадываюсь, куда ты клонишь.

— Правильно догадываешься. Легенда о Губителе Максаров связывает начало его жизни с одной из этих тварей.

— А ты, я вижу, большой любитель легенд. Да и сам умеешь сказки сочинять. Но меня, признаться, больше интересуют факты.

— Будут и факты, — пообещал Хавр. — Мальчишка вырос, ничем особым не проявляя себя, кроме способности к ремеслам. Благодаря этому его взяли на обучение в оружейную мастерскую, ту самую, которую ты однажды уничтожил. Там след мальчишки теряется. — Обо всем, что касается дальнейшей судьбы Окша Сухорукого, Хавр решил умолчать.

— Хочешь сказать, что мальчишка погиб вместе с другими оружейниками?

— По крайней мере домой он не вернулся, и никто о нем больше не слышал.

— Что известно о его жизни в мастерских?

— Почти ничего. Сам понимаешь, спросить особо не у кого. Но накануне той самой ночи он совершил дерзкий побег. Наверное, почуял опасность. Местные жители поймали его и вернули на прежнее место. Пос леднюю ночь скорее всего он провел в темнице.

— Получается, что я сам сделал ту работу, для которой нанимал тебя? — То, что в устах людей звучало бы как ирония, у максаров оборачивалось злой насмешкой.

— Это уж решать тебе самому, — развел руками Хавр.

— Ты в последнее время не получал дубинкой по голове? вдруг поинтересовался Карглак. — И воспалением мозга не болел? Нет? Тогда почему же ты забыл мои слова о том, что мальчишка жив? Я это чую, понимаешь? А мое чутье перевешивает все собранные тобой лжедоказательства.

— Нет, максар, твоих слов я не забыл. Как можно, — мягко сказал Хавр, уже догадываясь, что разговор подходит к самому интересному моменту. — Но факты говорят о другом. Всем свойственно ошибаться, в том числе и максарам. Хотя я и уверен, что мальчишка мертв, однако поисков не прекращаю. Ни одно необъяснимое происшествие не остается без внимания. В каждом поселке имеются мои осведомители. Я сам встречаюсь со всеми, кто хоть чем-то отличается от сверстников. Плачу содержание старостам, учителям, архивариусам, лека рям. Если мальчишка жив, я давно напал бы на его след.

— Лжешь, мерзкая крыса! — Карглак взревел так, словно сейчас он был не худосочным человечишкой, а прежним крылатым чудовищем. — Я растерзаю тебя! Выпью твою кровь! Изжарю мозги прямо в черепе! Мальчишка жив! И мало того, совсем недавно он посетил Страну максаров!

Сила его ненависти была способна испепелить человеческую душу, а сам он превратился сейчас в демона мщения, чья власть распространяется не только на смертных, но и на богов. Казалось, еще чуть-чуть и от Хавра даже мокрого места не останется.

Однако случилось нечто такое, чего разъяренный максар никак не ожидал. Пространство внутри комнаты как бы исказилось. В одном углу потемнело, как это' бывает во время самой темной из ночей, другой же угол продолжал освещать яркий небесный свет. Да и сама-комната как-то странно перекособочилась, вывернулась едва ли не наизнанку, и уже нельзя было понять, где здесь потолок и пол, агдестены. Свет и тьма сменяли друг друга в умопомрачительном ритме. Сундуки то пропадали, то появлялись вновь, тоже самое происходило и с Хавром — вот он с невозмутимым видом восседает в кресле, вот по-другому одетый стоит в дверях, а вот уже спокойно посапывает под одеялом рядом с Карглаком.

Эти странные метаморфозы все ускорялись, быстро Превращаясь в вихрь абсолютного хаоса, и могучий максар, у которого закружилась голова и подкосились ноги, рухнул на пол, оказавшийся стеной, ловко отвырнувшей его в сторону.

В тот же момент все вернулось на прежние места, словно бы ничего здесь и не случилось. Хавр сидел все в ом же кресле, крышки сундуков были распахнуты, золотые монеты устилали пол. Только максар никак не мог опомниться от пережитого.

— Пусть это будет тебе уроком на будущее, — сказал Хавр. — Я уступаю тебе и в силе, и в неуязвимости, а уж тем более в способности вторгаться в чужое сознание. Но зато я умею кое-что другое. Конечно, я уже не тот, что раньше, и не могу обрушить на твою голову небо, однако забавы с пространством и временем мне еще по цлечу.

— Проклятый колдун, — пробормотал Карглак. — Давно я не ощущал себя так отвратительно… Почему все эти необычайные способности не помогли тебе дайти мальчишку?

— А потому! — Хавр впервые позволил себе резкость. — Я не могу видеть то, что творится за горизонтом, и не обладаю таким чутьем на опасность, как максар. То, что я тебе сейчас продемонстрировал, — совсем другое. Жалкие и почти бесполезные остатки Прежней силы. Видишь, я откровенен с тобой. На мне дежит проклятие, и тут уж ничего не поделаешь.

— Так ты, значит, говоришь, что мальчишка той ночью был в оружейной мастерской, — задумчиво произнес Карглак, всю былую ярость которого как ветром сдуло.

— Без всяких сомнении.

— Теперь я припоминаю… Был такой момент, когда я почувствовал тревогу. Как будто бы что-то мелькнуло во мраке — не то человек, не то дикая коза… Но человек не смог бы вырваться из ярма моей воли, и я успокоился… А это, оказывается, был он… Какое роковое совпадение… Выходит, я сам упустил проклятого мальчишку. Как он выглядит сейчас?

— Высокий, худой. Вроде как ты. сейчас. Светлые глаза, светлые волосы. Чтобы скрыть их цвет, совершенно не свойственный жестянщикам, он бреет голову. Левую руку постоянно держит на отлете. Она у него не действует с детства. Думаю, что на теле у него должны быть многочисленные, но малозаметные шрамы.

— Как ты думаешь, оружейники успели посвятить его в тайну клинка?

— Вряд ли. Обычно на это уходит немало времени. А он пробыл в мастерской недолго и скорее всего занимался самой простой работой. Да и с какой стати признанные мастера станут делиться с мальчишкой, только что взятым прямо с улицы, своими тайнами, обеспечивающими им и безбедное житье, и безопасность.

— Ты успокаиваешь меня или действительно так думаешь? — Карглак уставился на Хавра своим пронзительным взглядом.

— Это версия, построенная на основе достоверных фактов. Скажем так.

— И все же мне хотелось бы знать, чего ради он посещал Страну максаров. — До этого Хавру никогда не Доводилось видеть Карглака в расстроенных чувствах, и надо сказать, что типичный облик жестянщика как нельзя лучше соответствовал такому состоянию духа. — Ты узнал об этом с чужих слов… или почуял сам? — Я ценю твою иронию. Но чутье еще никогда не подводило меня. В то время мой замок находился в осаде и я не мог покинуть его… Мальчишка был где-то совсем рядом, правда, его пребывание в наших краях длилось недолго. Сейчас он, наверное, снова где-то здесь.

— Могу поспорить, что, скитаясь без приюта, он случайно забрел в ваши владения. Я слыхал, неприступная стена, когда-то окружавшая Страну максаров, дала кое-где слабину.

— Мальчишка знает, что его ищут?

— Вполне возможно. Слишком многих случайных людей пришлось вовлечь в это дело. Его приметы разосланы по всей стране, а за голову обещан огромный куш. Вот и нашелся какой-нибудь бескорыстный дурак, предупредивший мальчишку. Главное, чтобы он не, узнал, почему именно его ищут.

— Что ты намерен делать дальше? — Карглак поднял горсть монет и снова уронил их на пол. — Ведь наш договор по-прежнему остается в силе.

— Буду искать. Найму в два раза больше соглядатаев. В пять раз увеличу куш. Придумаю еще что-нибудь.

— Ты не найдешь его, — сказал Карглак с обреченным видом, таким естественным для жестянщика, но совершенно не свойственным максару. — Тот, кто еще младенцем сумел выбраться из могилы, легко обманет всех твоих соглядатаев.

— Хорошо, а что предлагаешь ты? — Хавр заерзал в кресле.

— То же самое, что и раньше.

— Большую войну и повсеместное уничтожение мальчишек?

— Последнее желательно, но вовсе не обязательно. Если начнется война, наш мальчишка обязательно даст о себе знать. Кровь максара не позволит ему отсиживаться в сторонке. Очень скоро среди жестянщиков появится юный вождь. Удачливый и неукротимый. Вполне возможно, что на лице он будет носить маску, объясняя это какими-то вполне убедительными причинами, а чересчур свободные одежды скроют сухую руку. Но ты должен найти способ, чтобы опознать стервеца. Все дальнейшее будет зависеть от твоей решительности и предприимчивости. Максары тоже смертны, тем более что этот мальчишка еще не полноценный максар. Только не посылай больше к нему своих соглядатаев. Все делай сам. Он остро предчувствует опасность и, наверное, уже научился читать в человеческих душах.

— Возможно, ты и прав. — Хавр задумался. — Давно пора встряхнуть эту страну. И чужая армия тут совсем не обязательна. В жестянщиках таится зла ничуть не меньше, чем в максарах. Просто раньше они не имели возможности проявить это зло на деле. Надо им, бедным, помочь. Раб, ставший деспотом, деяниями своими ужаснет небеса. Трус, почуявший безнаказанность, жестокостью превзойдет самого бессердечного героя.

— Как я погляжу, у тебя уже есть какой-то план?

— Да, максар.

— Оставшихся денег тебе хватит?

— Конечно, нет! — Хавр ногой захлопнул крышку ближайшего сундука. — Но сейчас я боюсь просить у тебя что-либо. Твои замки в осаде, а сам ты из охотника превратился в дичь. Даже для того, чтобы явиться сюда, тебе пришлось изменить внешность. Как ты собираешься поддерживать отношения со мной в дальнейшем?

— Мои дела не так уж плохи, как тебе кажется, — ответил Карглак. — Внешность я изменил вовсе не для того, чтобы меня не узнали враги. Сам знаешь, летать я так и не научился, да сейчас это и не нужно. Небо не моя стихия. Гораздо разумнее обратить внимание на то, что до этого мы попирали ногами. Вся толща недр Чернодолья изрыта ходами, оставшимися еще с тех времен, когда расплавленная хлябь первозданного мира превратилась в каменную твердь мира нынешнего. Немало подземелий соорудили наши предки, да и рудокопы постарались. От моего замка до Страны жестянщиков добраться туннелями можно гораздо быстрее и спокойнее, чем по мощеной дороге. Вот я и переменил свой облик, чтобы легко протискиваться в любую щель, Когда будет нужно, я разыщу тебя. — Следовательно, враги не знают, что ты покинул вой замок?

— Этого не знают даже мои приближенные, которым кажется, что я по-прежнему нахожусь среди них. Одной иллюзией больше, одной меньше… Впрочем, осада закончилась неудачей. Хотя те, кто задумал унизить, а быть может, даже уничтожить меня, от своих планов не отказались. Они явно что-то задумали. Какой-то подвох… Но какой именно? Стены замка можно разрушить только клинками, а никакой замены им пока нет… А как бы ты сам поступил на месте этих болванов? — Карглак в упор уставился на собеседника.

— Мне никогда не приходилось враждовать с мак-сарами. Да и в их шкуре я не могу себя представить, — ответил Хавр уклончиво. — С людьми проще. Измена рушит самые неприступные стены и открывает самые крепкие ворота. Вопрос только в цене… Щедро заплати, и верные друзья не погнушаются предательством. Однако тебя это не касается. Ведь максары обходятся без друзей, а слуги изменить им просто не в состоянии.

— Если ты в чем-то и преуспел, так это в умении избегать прямых ответов. Но не забывай, что мои соплеменники всем другим делам и забавам предпочитают искусство коварной интриги. Причем нередко используют самые непредсказуемые ходы. — Лицо Карглака болезненно напряглось, словно он силился разрешить какую-то неразрешимую загадку. — Эх, знать бы, для чего мальчишка пробрался в Чернодолье!

— Полагаешь, кто-то из твоих врагов опознал в этом сосунке будущего Губителя Максаров и сейчас хочет использовать его против тебя? — Получилось так, что уже не максар угадывал мысли человека, а наоборот. — Затея опасная. Это то же самое, что для уничтожения одной-единственной крысы взять в дом ядовитую змею.

— Если один максар по-настоящему возненавидит другого, он не станет стеснять себя в средствах удовлетворения этой ненависти…

Хавр самолично проводил Карглака до окраины поселка. Глядя в спину неторопливо удаляющегося гостя, он сказал сам себе:

«Интересные существа эти максары. Кичатся тем, что умеют проникать взором в дальние дали и природу вещей, а у себя под носом ничего не видят… Ему, понимаете ли, интересно, чего ради мальчишка навестил родину своих предков. Уж, конечно, не для того, чтобы заполучить отцовское или материнское наследство. Для этого у него пока силенок маловато. И не для того, чтобы превратиться в истинного максара. Для этого ему времени не хватило бы. Ведь полностью изменить человеческую сущность, это вам не бородавку свести. Зато внешность изменить можно запросто. Могу побиться об заклад, что моего Окша Сухорукого сейчас уже не отличить от чистокровного жестянщика. Золотой самородок вновь стал похож на обыкновенный камушек. И, чтобы найти его, придется основательно поковы-ряться в пустой породе… Разница лишь в том, что для поисков золота нужна вода, а для поисков максара понадобится кровь. Много крови… Стоит ли мне после всего этого отдавать столь драгоценную находку какому-то Карглаку, который еще недавно махал, как нетопырь, крыльями, а сейчас мышью шныряет в глубоких норах? Над этим надо поразмыслить на досуге».

Окш уже отъехал от места побоища на порядочное расстояние, когда его вдруг осенило, что уцелевшие воины наверняка запомнили его приметы и, дабы оправдаться перед хозяйкой, непременно поведают ей о них, а также о печальной участи своих соплеменников, павших жертвой дьявольских чар совсем еще зеленого парнишки. Мало ему прежних врагов, так добавится еще и Генобра.

Привязав вьючную лошадь к подходящему камню, Окш повернул обратно. К счастью, оба вконец обессилевших воина еще только начали приходить в себя. Дать какое-нибудь разумное объяснение дикому поведению товарищей (да и самих себя тоже) они не могли и с отрешенным видом бормотали слова заупокойных молитв.

Конечно, их можно было без всяких проблем уничтожить, но Окш, уже осознавший себя максаром, хозяином человеческих душ, приказал воинам сесть в седла и следовать за ним.

Теперь единственным существом, знавшим, что Окш Сухорукий изменил свою внешность, была белобрысая девчонка по имени Рагна. Несчастный конюх и четверо погибших воинов уже никому ничего не расскажут. Этих двоих он будет держать под постоянным мысленным контролем. Конечно, существуют еще отвратительные уродцы из подземелья, но с ними ничего нельзя поделать, да и вряд ли они способны ябедничать, для этого у них слишком мало мозгов.

Остается, значит, одна Рагна… Временный союзник. Сегодня союзник, а завтра неизвестно кто. Ведь максары не признают ни друзей, ни родственников, а за добро платят только злом… Но разоблачение Окша не в ее интересах. По крайней мере сейчас, когда она надеется с его помощью победить мамашу. Так что с этой стороны подвоха можно не опасаться. А уж когда она явится за клинком, там и посмотрим…

Раны на лице, припорошенные пылью, давно перестали кровоточить, а болтающийся кусок кожи он примотал к черепу тряпкой. Пальцы на левой руке уже слегка шевелились, хотя всю ее от плеча до запястья словно огнем жгло. Что ни говори, а максаром он был каким-то неполноценным — даже не мог самостоятельно унять боль. Не помог Окшу и горький настой дурманящих трав, услужливо предложенный воинами, уже окончательно признавшими в нем нового хозяина.

Маршрут, проделанный от рудничного поселка до замка Генобры, Окш помнил в мельчайших деталях и, дабы избежать неожиданных осложнений, придерживался его и на обратном пути. Разница состояла лишь в том, что тогда он пересекал границу Страны максаров в сумерках Синей ночи, а теперь при ярком свете неба. Это позволило Окшу издали лицезреть одну из уцелевших опор некогда неприступной, хотя и невидимой стены — гигантское изваяние мастера-жестянщика, за излишнее корыстолюбие наказанного страшной и позорной смертью.

Избавившись от чересчур нерасторопного попутчика, Рагна погнала своего скакуна во весь опор. Расстояние между ней и преследователями перестало сокращаться, а вскоре она выигрывала по десять шагов на каждую тысячу.

Это окончательно взбесило Генобру.

— Остановись, пока не поздно! — заорала она вслед дочке. — И я обещаю сохранить тебе жизнь! На этот раз ограничимся усечением языка! Ну, может, еще ушей… В противном случае я вырву твои глаза, а потом по капле высосу кровь!

— Если ты голодна, мамаша, то пососи лучше то, что болтается между ног твоего жеребца, — ответила Рагна через плечо.

— Ox, как жестоко ты пожалеешь! Я припомню тебе каждое слово, несчастная! Не надейся сбежать от меня! Я буду гнаться за тобой до самой границы, а если надо, то и дальше. Запомни, у тебя только одна лошадь, а у меня дюжина! Рано или поздно это скажется.

В тот же момент половина ее прислужников на полном скаку покинула седла, а освободившихся лошадей подхватили под уздцы те, кто продолжил погоню. У Ге-нобры сразу появился запас скакунов, пусть и не совсем свежих, но вполне еще годных для долгого преследования.

Рагна поняла, что теперь ей следует делать ставку не на резвость, а на выносливость своей лошади. Да и маршрут пришлось срочно поменять. Если мамаша действительно решила взять ее измором, то сейчас лучше скакать в Страну лугарей, народ которой, ныне целиком истребленный, некогда доставил максарам немало хлопот.

На лесных полянах и пустошах этой страны произрастали мхи, имевшие весьма специфические свойства. В отсутствие дождей они высыхали до такого состояния, что под воздействием ветра превращались в пыль, которая в смеси с толченым древесным углем и селитрой приобретала огромную взрывную силу.

Но даже в своем первоначальном виде эта пыль, воспламененная искрой, могла дать такую вспышку, что у лошадей Генобры должны были обгореть не только гривы, но и хвосты с копытами.

Однако столь замечательному плану не суждено было осуществиться. То ли злой рок подвел Рагну, то ли это наворожила Генобра, знавшая немало колдовских штучек, но в следующий момент ее конь, до этого показавший себя с самой лучшей стороны, внезапно грохнулся оземь. Сама девчонка, сумевшая избежать тяжелых увечий, немедленно вскочила, но все попытки поднять скакуна оказались тщетными. Его правая передняя нога, угодившая в какую-то нору, была переломана чуть повыше бабки.

Дабы прекратить мучения несчастного животного, Рагна прирезала его кинжалом, позаимствованным в сокровищнице мамаши, а затем приготовилась к схватке. Конечно, один-единственный кинжал был малоубедительным доводом против дюжины мечей, топоров и копий, однако сдаваться вот так просто она не собиралась.

Но преследователи, как видно, не желали составить Рагне компанию для путешествия в тот мир, где уже нет ни господ, ни рабов, а все равны перед лицом Высшего Судии. Вместо того, чтобы налететь на нее всем скопом, они устроили нечто вроде бешеного хоровода, сопровождаемого гиканьем и свистом.

Когда в глазах Рагны зарябило от мелькания конских морд и человеческих лиц, раздался издевательский голос Генобры:

— Повеселились и хватит. А теперь пора за работу браться. Пока эту сучку еще освежуешь да поджаришь, немало времени пройдет.

В тот же момент в воздухе засвистели арканы. От большинства Рагне удалось увернуться, но штуки три захлестнулись на ее шее, а один обвил руку, сжимавшую кинжал…

В небольшом поселке на берегу озера, славившегося своим жемчугом и богатой рыбалкой, появился не по годам степенный человек ученого звания, искавший уединения для своих опытов и размышлений. За исключением нескольких глубоких шрамов на лице, в его облике не было ничего примечательного. Ученого сопровождали двое слуг чужеземцев и небольшой караван лошадей.

Странная компания поселилась в заброшенном маяке на острове, открытом всем ветрам и регулярно затапливаемом водой, а потому необитаемом.

Вскоре молодой ученый приобрел где-то большую лодку, которую самолично оборудовал хитроумным двигателем, при работе почти не производившим шума. На этой лодке он стал появляться в самых разных местах озера.

Рыболовством вновь прибывшие себя не утруждали, все необходимое для пропитания закупали на стороне, одевались скромно, вели себя незаметно, и скоро обитатели поселка перестали судачить о них, тем более что нежданно негаданно подвалили новые заботы, да совсем еще не стой стороны, откуда это можно было ожидать.

Говорят, давным-давно, еще до первой войны с максарами, жестянщики имели своих королей, впоследствии сложивших головы в неравной борьбе. Потом страной правили выборные вожди, самый известный из которых поднял народ на вторую, еще более кровопролитную и неудачную войну. Мало кто верил, что жестянщики оправятся после такого сокрушительного поражения, но время лечит любые раны, и вскоре в опустошенных поселках вновь закипела жизнь.

Период смуты, когда узурпаторы, тираны и самозванцы нескончаемой чередой сменяли друг друга, закончился, и жестянщики объединились в Вольное Братство, по сути представлявшее собой торгово-ремесленную республику. Конец этому государству положила третья война, получившая название Великой Бойни, после чего побежденным вообще было запрещено иметь какую-либо централизованную власть.

Ныне жестянщики жили общинами, в каждую из которых входили пять-шесть, а чаще — один-два поселка. И законы, и порядки, и деньги, и ремесленные стандарты, и даже меры веса в каждой общине были свои собственные, не такие, как у соседей, а выработать хоть какие-то общие принципы существования местные старосты не могли или не хотели (да еще неизвестно, как посмотрели бы на такую самодеятельность макса-ры, наводнившие страну явными и тайными соглядатаями).

Так они и жили: сеяли хлеб и коноплю, добывали ореховое масло, разводили мелкий и крупный скот, охотились понемногу, рыбачили, плавили руду, ковали сталь, медь и золото, ткали редкие по красоте и прочности сукна, варили стекло (не только для повседневных нужд, но и для любования прекрасным), составляли взрывчатые смеси и приторговывали всем этим. Особенно ценилось изготовленное жестянщиками оружие — мечи, топоры, алебарды, большие многозарядки для дальнего боя и маленькие, карманные, для защиты от лихих людей и сведения счетов накоротке.

Перед своими богами они особо не благоговели, хотя публичное поношение высших существ считали дурным тоном. Дело тут, очевидно, было в том, что три последовательно сменившиеся религии (первая признавала паритетное существование добра и зла, вторая призывала к борьбе и самопожертвованию, а третья, нынешняя, проповедовала смирение) ничем не помогли народу в годины его бедствий.

Не на богов надеялись жестянщики и даже не на самих себя, а на какой-то высший миропорядок, справедливый и рациональный, который рано или поздно воцарится во Вселенной вне зависимости от воли оскверняющих ее живых существ. В своей же повседневной жизни они больше всего ценили покой, достаток и соблюдение традиций (то есть именно то, чего их хотели лишить всемогущие соседи).

Учитывая сказанное, бурные события, внезапно развернувшиеся в стране, народ которой никогда не отличался ни радикализмом, ни воинственностью (более свойственной жителям горных или лесистых мест, дававших в случае неудачи надежное укрытие от врагов), выглядели особенно необъяснимыми и трагичными.

Сначала повсеместно поползли слухи, да такие, что верь им или не верь, а на душе зарубка останется. Поговаривали, будто живы потомки древних королей, которым известно средство борьбы с максарами, что обнаружены секретные свитки, некогда составленные великими мастерами, умевшими выбрасывать в потусторонний мир любой предмет и любое живое существо (подтверждение тому — стена, построенная вдоль границ чужой страны), что по всем приметам наступает начало новой эры, о чем свидетельствует уже якобы состоявшееся пришествие в этот мир Мстителя, Губителя Максаров, по одним версиям — сына жестянщика Якша и мятежной Ирданы, по другим — потомка Клайнора, бога-скитальца, на которого возложена обязанность в конце времен построить новую Вселенную, где каждый найдет свое достойное место и где люди, сверхъестественные существа и животные будут жить в вечном согласии между собой.

Затем в самой спокойной и процветающей части страны вдруг объявился некто, назвавшийся законным наследником последней королевской династии (он даже предъявил целый ворох древних документов, удостовериться в подлинности которых за давностью времени не представлялось возможным). Благодаря своей щедрости и красноречию он быстро завоевал массу сторонников и провозгласил Королевство Первозданных (именно так именовали себя жестянщики, намекая на какие-то особые права на этот мир).

Ответ последовал незамедлительно. В местностях, непосредственно граничащих со Страной максаров и поэтому подвергшихся разорению больше других, было восстановлено Вольное Братство Первозданных, претендовавшее на власть над всей территорией страны. У Братства нашлось столько денег, что оно сумело нанять на службу почти всех бродячих мрызлов, до чего раньше никто из жестянщиков додуматься не мог.

(По чистой случайности и самозваный король, и верховный стряпчий Братства оказались бывшими клиентами и должниками Хавра, так что содействие ему было гарантировано в любой политической ситуации.)

Оба государства активно вербовали себе сторонников и призывали к национальному согласию, однако так и норовили оттяпать друг у друга кусок пожирнее. Нигде не афишировалась, хотя и подразумевалась главная цель столь резких перемен — избавление от ига максаров. Но пока что и король, и верховный стряпчий продолжали аккуратно платить непомерную дань, иногда составляющую девять десятых того, что поступало в казну.

Большая часть населения страны на случившееся никак не реагировала, разве что королевские подданные завидовали гражданам Братства, переставшим подвергаться набегам бродячих шаек. Но когда на их собственную территорию стали вторгаться не только мрызлы, но и свои же братья-жестянщики, именовавшие себя сейчас вольными братьями, зависть уступила место возмущению.

Государства, до этого не признававшие друг друга, обменялись грамотами, составленными в самых резких выражениях. Королевство требовало от Братства немедленного роспуска наемных дружин, официальных извинений, возмещения убытков и признания вассальной зависимости. Братство категорически отвергло участие своих граждан в пограничных конфликтах, отмежевалось от разбойников-мрызлов и великодушно предлагало соседям свою юрисдикцию (при условии упразднения королевской власти).

Кстати говоря, обе грамоты составлялись при непосредственном участии Хавра и содержали заведомо неприемлемые пункты.

Затишье длилось совсем недолго:. Небольшая, но хорошо вооруженная королевская армия вторглась в пределы Вольного Братства, и сразу выяснилось, что грозные на вид мрызлы хороши только в набегах на беззащитные поселки. Пришлось объявить всеобщую мобилизацию. В стране появилась третья вооруженная сила — дезертиры, или, как их здесь называли, тягуны.

Обыватели, до этого добросовестно пытавшиеся сохранить нейтралитет, оказавшись в зоне боевых действий, вынуждены были с оружием в руках встать на защиту своей жизни и имущества. Пролившаяся кровь не охладила страсти, а, наоборот, ожесточила их. Братоубийственная распря, бывшая раньше прерогативой максаров, стала для жестянщиков будничным делом.

Прежде они никогда не воевали друг с другом, и поначалу казалось, что вспышка немотивированной агрессивности вот-вот угаснет и воины, устыдившиеся самих себя, разбредутся по домам, чтобы до конца дней своих истово замаливать грехи. Однако скоро выяснилось, что солдатам платят куда лучше, чем ремесленникам и землепашцам, а, кроме того, свой брат жестянщик, волею случая оказавшийся в чужом стане, противник куда более выгодный, чем, к примеру, тот же мрызл.

Ну что, спрашивается, можно взять с побежденного мрызла, кроме вонючей шкуры? А в домах бывших земляков и золотишко имеется, и доброе вино, и жирные окорока, и пышные дочки. Попробовал бы кто-нибудь поживиться всем этим раньше! Тогда за такие проделки наказывали изгнанием, а теперь хвалили и награждали.

Даже те, кто не имел непосредственного отношения к военным действиям, почуяли все выгоды новой ситуации. Цены на оружие и провиант, которые раньше еще надо было суметь сбыть, подскочили сразу втрое. Оживилась торговля, расцвели ремесла.

Правда, резко упали цены на недвижимость, но ведь это задевало очень немногих. Зато страна переполнилась деньгами — не каким-то там серебром или медью, а полновесным золотом, неизвестно где отчеканенным, а от этого только выигрывавшем в цене.

Поселок, вблизи которого осел Окш, какое-то время оставался вне сферы интересов враждующих сторон, чье противоборство происходило главным образом в центральных районах и вдоль важнейших дорог.

Конечно, Окш слышал о конфликте, расколовшем народ жестянщиков не только на две части, но и на множество мелких осколков, однако особого значения этому не придавал. В его понимании открытая вражда между представителями единой нации не могла длиться долго, и если дело не кончится миром, то одна из сторон в самое ближайшее время изменит ситуацию в свою пользу. Но, странное дело, его прогнозы не оправдались. Едва только верх начинало брать Королевство, как Вольное Братство находило вдруг скрытые резервы, и ситуация зеркальным образом менялась. Маятник войны качался, раз от раза увеличивая мощь своих раз-махов, а это должно было означать, что существует какая-то посторонняя сила, подпитывающая его энергией, то есть деньгами, превращавшимися затем в оружие и пушечное мясо.

Окш был полностью поглощен работой над клинком. Тайно закупая в разных местах необходимые материалы и инструменты, он вскоре достиг того, на чем был вынужден остановиться в прошлый раз.

Еще даже не приступив к труду, Окш отдавал себе отчет, что перед ним стоит задача, сходная с актом божественного творения. Мало было создать копию, во всех мельчайших подробностях соответствующую образцу, надо было еще и вдохнуть в нее жизнь.

Продолжая аналогию с сотворением живых существ, можно было сказать, что у клинка имелось свое «сердце» — сложнейшее устройство, превращавшее любое вещество, в том числе свет неба, воздух и капли росы, в волшебную силу, способную сокрушать скалы и рубить броню. И если сам по себе клинок со всеми его хитроумными системами управления был создан сравнительно быстро, то на возню с «сердцем» ушло неизмеримо больше времени и сил.

Однако ни первый его вариант, ни все последующие так и не смогли привести клинок в действие. Была, очевидно, какая-то тайна, в которую мастера-оружейники не успели посвятить своего талантливого ученика.

Углубившись в работу, Окш забывал даже об опасности, хотя уже и не угрожавшей ему непосредственно, но продолжавшей существовать как символ того, что враги не изменили своих планов и по-прежнему рыщут повсюду в поисках светловолосого мальчика с нездешними чертами лица и покалеченной рукой.

Рагна никаких вестей о себе не подавала, и Окш даже не представлял себе, каким образом она сможет отыскать его в развалившейся на части, пылающей стране. Все изменилось на исходе очень редкой в этих краях Красной ночи, когда по небу гуляли пурпурные волны, а озеро напоминало ту область ада, куда стекает выпущенная из грешников кровь.

Слуги Окша спали, а сам он, одинаково неприхотливый как к пище, так и ко сну, продолжал упорно трудиться на верхней галерее маяка, превращенной в маленькую, но великолепно оборудованную оружейную мастерскую. Опять с клинком ничего не ладилось, и Окш так расстроился, что пропустил момент, когда к острову причалило несколько рыбачьих лодок, над одной из которых развевался флаг странного вида — треугольное полотнище с изображением кузнечных клещей и наковальни. Как впоследствии выяснилось, это был недавно возвращенный из забвения герб Вольного Братства.

С лодок сошли толпы вооруженных людей и принялись колотить в двери маяка, громко требуя, чтобы их впустили внутрь.

Выйдя из транса, позволявшего сосредоточить на одной-единственной проблеме все резервы мышления, Окш поднялся на узкую террасу, окружавшую крышу маяка. Даже сейчас, в багровых сумерках и в прихотливой игре изменчивого света, отсюда можно было различить каждый дом прибрежного поселка.

Люди, стоявшие внизу, заметили на фоне пламенеющего неба закутанную в черный плащ фигуру и разразились проклятиями. Окшу не составило труда убедиться, что они измучены усталостью, ожесточены страхом смерти и способны на самые отчаянные поступки.

Конечно, он мог бы легко заставить незваных гостей утопиться или перебить друг друга, но на противоположном берегу, на рыбачьей пристани остались их товарищи (такие же непредсказуемые и взвинченные), которые сейчас внимательно следили за всем происходящим на острове. Случись сейчас что-нибудь сверхъестественное, и они, защищенные от воли Окша расстоянием, непременно разнесут по всей стране весть о зловещем колдуне, поселившемся на необитаемом озерном острове.

Вот уж обрадуется тогда загадочный человек по имени Хавр, которого Окш давно представлял себе в образе огромного черного пса, хоть и потерявшего след, но настырно продолжавшего свои поиски. Нет, нужно любой ценой избежать конфликта.

— Что вам надо, любезные? — осведомился он с террасы. — Если вы не разбойники, а честные люди, то перестаньте ломать двери моего жилища и изрыгать хулу.

Ночные гости немедленно ответили Окшу, что им нужна лодка, большая быстроходная лодка, которой владеет хозяин маяка. На этой лодке отряд вольных братьев намеревается спастись от преследователей, которые вот-вот ворвутся в поселок. Если же хозяин, паче чаянья, попытается отсидеться в башне, то они вышибут дверь и заставят его спуститься вниз, но уже не по лестнице, а по воздуху.

Человек, которому принадлежала последняя фраза, жестоко поплатился за свою грубость, насквозь прокусив язык, но никто даже и не подумал обвинить в этой досадной случайности хозяина маяка, тем более что тот самым смиренным тоном пообещал выполнить все условия вольных братьев.

Спускаясь вниз и на всякий случай разбирая за собой ступени винтовой лестницы (никто не должен был знать, как выглядит маяк изнутри), Окш лихорадочно размышлял над создавшейся ситуацией.

Если он поможет сейчас вольным братьям и переправит их на противоположный берег озера, это озлобит преследователей, которые найдут способ добраться до острова и обязательно разорят с таким трудом созданную мастерскую. Опять все начинать сначала? Нет уж, хватит!

А что, если обманным путем сдать вольных братьев их врагам? Вот только смогут ли опьяненные победой королевские солдаты по достоинству оценить такой подарок? Да и грабежи, неизбежные в столь смутное время, могут перекинуться из поселка на остров. А кроме того, как-то неудобно губить тех, кто, пусть и в грубой форме, обратился к тебе за помощью. Максар не знает милости и пощады, но позорить себя мелким предательством не. станет.

Остается, значит, всего один вариант действий, тоже не лишенный недостатков, однако в данных обстоятельствах наиболее приемлемый.

Слуги, вооруженные мечами, ожидали его внизу. Окш приказал им ни при каких условиях не покидать маяк и лучше спалить его, чем отдать на разграбление, после чего самолично распахнул дверь, под градом ударов уже готовую слететь с петель.

Вольные братья, судя по всему, намеревались изрядно взгреть чересчур медлительного хозяина, но, когда тот появился на пороге, их запал почему-то испарился. Брань сразу стихла, а те, кто стоял впереди, невольно отшатнулись.

Окинув взором изможденных, окровавленных людей (и одновременно мельком заглянув в душу каждого), Окш негромко, но повелительно спросил:

— Кто ваш командир?

— У вольных братьев нет командиров, — ответили ему. — А наш старший брат погиб еще на подходе к поселку.

— Почему же вы не удосужились назначить нового? Что вы тогда за вояки?

— Королевские прихвостни гнались за нами по пятам, — плаксиво произнес кто-то. — Нам было не до этого.

Окш пропустил эти жалкие оправдания мимо ушей. Он уже и так успел убедиться, что перед ним не воины, а стадо баранов. Даже не баранов, а овец. Паника на войне приносит больше жертв, чем самое совершенное оружие.

— Ты меньше разговаривай, а скорее веди нас к лодке! — крикнул из задних рядов кто-то, еще не успевший встретиться с Окшем взглядом.

Он стерпел это оскорбление и, продолжая выискивать в толпе вольных братьев хотя бы одного, чей рассудок не помутился от пережитых страданий, сказал:

— Лодка моя действительно довольно велика, но это не плот бога-прародителя, на котором он доставил в этот мир все сущие народы. Не хватало нам еще перевернуться в пути. Сколько вас всего?

— Здесь почти дюжина. Да на пристани осталось раза в три больше. Я имею в виду живых. Но мы бы хотели захватить с собой и убитых, — это был первый толковый ответ, услышанный Окшем от вольных братьев.

— Много ли врагов преследует вас? — продолжал выспрашивать он.

— Не знаем… Много… Целые полчища… — вразнобой загалдели вольные братья, и Окш понял, что они не помышляют ни о чем другом, кроме бегства.

— Бывает так, что карлик кажется великаном, а кучка воинов — огромной ратью, — веско произнес он. — Но это бывает только в двух случаях: когда глаза застилает мрак ночи или когда страх застилает рассудок. Я задал вам не праздный вопрос и жду на него ответа.

Как Окш и предполагал, ответил тот самый вольный брат, который совсем недавно просветил его насчет численности беглецов.

— Две сотни пеших стрелков и несколько десятков всадников, — доложил он. — Были еще самоходы с картечницами, но они остались за рекой. Мост не выдержал бы их.

Преследователей было действительно слишком много. До этого Окшу никогда не приходилось внушать свою волю такому количеству людей сразу, и он даже не был уверен, возможно ли это в принципе. Впрочем, во время побоища в оружейной мастерской Карглак без труда контролировал сознание нескольких сотен человек, да и про своих мрызлов не забывал. Но ведь то Карглак! Он в этом деле поднаторел не меньше, чем жаба в охоте на мух.

— Где сейчас ваши враги? Чего ради они дали вам передышку? — сейчас Окш обращался уже к одному конкретному собеседнику.

— Они обходят поселок слева и справа, чтобы не дать нам возможности уйти берегом, — ответил тот. — Про твою лодку они не догадываются. Мы и сами узнали про нее случайно.

— Как тебя зовут? — Этот вольный стрелок начинал яределенно нравиться Окшу.

— Шед… А почему ты спрашиваешь?

— Прозвище у тебя есть?

— Есть… Пика.

Только теперь Окш разглядел, что человек, с которым он разговаривает, ростом превосходит всех других вольных стрелков, а худобой может соперничать ну разве что с монахом-постником.

— Будешь теперь считаться старшим братом, Шед Пика… А пока вы все не сели в лодку, предъявите мне свое оружие.

Здесь вольным братьям похвалиться было нечем. Многозарядки имелись не у всех, да и пуль осталось, как зубов у старухи. Пришлось Окшу поделиться собственными запасами, благо за время пребывания на острове он успел составить себе приличный арсенал. Вольные братья брали оружие с недоумением — они и от своего собирались избавиться в самое ближайшее время.

Затем он отвел их в укромную бухточку, где под защитой высоких камышей скрывалась его лодка. В водометных двигателях никто не разбирался, и Окшу пришлось самому стать за рычаги управления…

Вольные стрелки, оставшиеся на пристани и уже ощущавшие спиной дыхание смерти, при виде приближающейся лодки стали бросаться в воду.

— Назад! — Уж тут-то Окш взъярился по-настоящему. — Трусы поганые! Плетей давно не пробовали! Назад говорю!

Ошарашенные вольные братья вернулись на берег столь шустро, словно угодили не в прохладную водицу, а в крутой кипяток.

Поручив швартовку Шеду, когда-то служившему матросом на барже, Окш быстро навел порядок среди его слабодушных сослуживцев.

— Об отступлении забыть! — вещал он внезапно прорезавшимся голосом демона-громовержца. — Не сметь позорить гордое имя вольных братьев! Кого вы так испугались? Королевских холуев? Да разве это воины? Суконщики они да мыловары! В крайнем случае — мясники, те раньше хоть какое-то оружие в руках держали! Клянусь, что эта шваль толстопузая разбежится после первых ваших выстрелов!

Сам того не замечая, Окш, как говорится, завелся, и теперь заботы о безопасности собственного жилища отошли на задний план, уступив место лихорадочному азарту предстоящего боя. Как и в любом живом существе, в жилах которого смешалась кровь разных рас, в Окше жили две природы, две стихии, и сейчас неукротимый дух максара брал верх над рассудительностью и осторожностью человека.

Сначала подавленные, а затем вдохновленные силой его страсти, вольные братья забыли и о своем прежнем страхе, и о своих ранах, и о нехватке оружия, и о мертвых товарищах, рядком лежавших на гнилых досках пристани.

Все они теперь, как один, горели желанием отомстить за позор поражения, за тяготы отступления, за стыд слабодушия. Эти люди, с молоком матери впитавшие покорность, предпочитавшие бегство драке и никогда не считавшие зазорным мольбу о пощаде, теперь походили на легендарных древних воинов, перед схваткой вспарывавших свою плоть и приходивших в неистовство от зрелища собственной крови. Теперь это была уже не толпа, а сплоченный, боеспособный отряд. Недаром, значит, говорят, что стадо овец, предводительствуемое львом, заведомо сильнее стаи львов, возглавляемой овцой.

Как всегда, в минуты непосредственной опасности у Окша открылось двойное зрение. Воодушевляя свою крохотную рать, он видел все происходящее вокруг поселка так же ясно, как если бы находился сейчас на вершине маяка.

Королевские стрелки окружали поселок широкой дугой, фланги которой, усиленные кавалерией, достигали берега озера. Из присущей. всем жестянщикам осторожности они не лезли на рожон, дожидаясь, когда оказавшиеся в ловушке вольные братья или сами бросятся на прорыв, или сдадутся.

План предстоящего боя созрел в голове Окша мгновенно, как будто бы он был не мальчишкой, едва вступившим в пору зрелости, а умудренным жизнью полководцем. Ввязываться в уличное побоище, конечно же, не стоило. Это привело бы к распылению сил, боеспособных только под его непосредственным контролем. Надо было прорываться на простор, а лучше всего для этого подходила береговая полоса, справа упиравшаяся в отвесную скалу, зато слева переходившая в узкое дефиле, с одной стороны ограниченное озерными глубинами, а с другой — крутым обрывом, поросшим сверху перечными деревьями. Идти по этой зыбкой песчаной полоске можно было только гуськом. Десяток добрых бойцов смог бы сдержать здесь целую армию (при условии господства над гребнем обрыва, естественно).

Первым делом Окш разделил вольных братьев на два одинаковых по численности отряда. Один, составленный из наиболее надежных бойцов (тут уж приходилось выбирать между барахлом и хламом) и снабженный лучшим оружием, должен был двигаться вдоль берега навстречу засаде. Возглавлял этот отряд Шед Пика, которому Окш предварительно хорошенько прочистил мозги.

Другой отряд грузился на лодку. Он должен был ударить по королевским стрелкам с тыла. Правда, для этого сначала нужно было совершить по озеру порядочный крюк, дабы преждевременно не попасть в поле зрения врагов. Багровая полумгла хоть и считалась по местным понятиям ночью, однако для зоркого глаза особых помех не представляла.

Теперь все зависело только от времени, вернее, от его дефицита. Боевого духа оставшихся на суше вольных братьев должно было вполне хватить на первую стычку, но дальше начиналось то, что ученые люди называют областью прогнозов. Устоят ли королевские стрелки или сразу побегут?… Догадаются ли они встретить атакующих хорошим залпом или понадеются взять их голыми руками?… Долго ли будет оставаться в живых Шед Пика, главная надежда Окша?… Успеет ли десант на помощь своим гибнущим братьям?…

Потери в принципе не интересовали Окша. Любая победа (а он ставил только на нее) требует жертв. Но, как любой прирожденный игрок, он считал для себя честью закончить матч с как можно меньшим количеством потерянных фигур…

Похоже, нынче судьба ворожила ему.

Лодочный мотор мог в любой момент отказать, что прежде уже неоднократно случалось. Подводная скала или топляк, которых в здешних водах было больше, чем клецек в праздничной похлебке, угрожали хрупкому корпусу лодки роковой встречей. Внезапно налетевший со стороны Чернодолья шквал был способен поднять такие волны, что спутникам Окша пришлось бы сражаться не с королевскими стрелками, а с рыбами. Однако ничего подобного не произошло, и вольные братья благополучно высадились на берег за спинами ничего не подозревавших врагов, до которых отсюда было примерно две-три тысячи шагов.

— Бегом! — негромко скомандовал Окш. — Быстрее! Еще быстрее! И чтоб ни одного лишнего звука!

То, что издали выглядело как песок, на самом деле оказалось илом, в котором ноги вязли по щиколотку. Только вольным братьям и это было нипочем. Сейчас в их телах высвобождались запредельные силы, обычно остающиеся невостребованными, но в ситуациях экстремальных способные наделить обыкновенного человека мощью медведя и выносливостью лошади. (Другое дело, что будет с этим человеком потом, когда нужда в сверхусилиях минует и о себе дадут знать растянутые мышцы, вывихнутые суставы и лопнувшие сосуды.)

Слева от них возвышались сложенные из ракушечника крутые скалы, а справа накатывались невысокие волны, своим плеском заглушавшие топот бегущих. Когда впереди дробно застучали многозарядки и раздался нестройный клич идущих в атаку вольных братьев, отряду Окша предстояло преодолеть еще не менее тысячи шагов. Исход боя, целиком и полностью зависевший от его успешного начала, повис на волоске.

Каменный массив, отделявший Окша от места схватки, не позволял ему немедленно проявить свои необыкновенные способности, и, чтобы не бежать в обход, он принялся карабкаться на кручу. Теперь-то и ему пришлось призвать на помощь все свои силы. Когда Окш, потеряв обувь и в кровь расцарапав руки, взобрался-таки на гребень далеко выдающегося в озеро мыса и смог наконец узреть картину боя, его людям, оставшимся внизу, предстояло еще бежать и бежать.

Береговую полосу, в том месте еще довольно широкую, прикрывали не менее полусотни пеших стрелков и около дюжины всадников (клячи которых, правда, отличались от горячих скакунов максаров примерно так же, как коршун отличается от курицы).

Численное превосходство сторонников короля над вольными братьями, высыпавшими прямо на них из зарослей камыша, было так велико, что невольно возникало сомнение в психическом здоровье последних. Загнанный заяц иногда бросается на охотничьих собак, но от этого его шансы на спасение вряд ли увеличиваются.

Королевские воины, до которых очень скоро дошло, что недобитые враги вовсе не собираются сдаваться, а скорее наоборот, рассредоточились за естественными укрытиями и принялись хладнокровно расстреливать вольных братьев, оказавшихся на открытом пространстве. Особой меткости они при этом не проявляли, да и нельзя было требовать ее от бывших торговцев и ремесленников, однако плотность огня была так велика, что пули сами находили себе жертвы.

Вольным братьям не осталось ничего иного, как припасть к земле (и многим уже навечно). Всадники, после первых выстрелов спешившиеся, вновь взобрались в седла и вытащили из чехлов боевые секиры, весьма напоминавшие мясницкие топоры. Прекрасная в своем отчаянии атака вот-вот должна была обернуться мерзкой бойней.

И тогда в дело вмешался Окш.

У него просто не было времени (да и умения, скажем прямо, тоже), чтобы подчинить своей воле сразу всех этих многочисленных людишек, по нелепому стечению обстоятельств ставших вдруг его врагами. Вместо того, чтобы дергать каждого из них за невидимые ниточки страха, вожделения, стыда, жажды самоуничтожения или взаимной ненависти, Окш одним махом разрубил хитро сплетенную сеть вековых предрассудков, сплачивающих отдельные особи в единое целое и предопределяющих почти все стороны их поведения.

Короче говоря, королевские стрелки раз и навсегда лишились общественных инстинктов и ощутили себя чуть ли не космическими личностями, для которых уже не существует таких понятий, как долг, закон, авторитет, мораль, взаимопомощь и чужое мнение. Силу эмоционального потрясения, пережитого ими при этом, можно было сравнить разве что с нравственным падением праведника или с прозрением грешника (что в принципе одно и то же).

Более того, окружающая действительность-утратила для этих новоявленных солипсистов всякое реальное значение, превратившись в иллюзию, существующую. исключительно в их собственном сознании.

Само собой понятно, что люди со столь экзотическим мироощущением уже не могли ни нападать, ни защищаться. Ведь все вокруг — и уже начавшие потихоньку приближаться враги, и свистящие в воздухе пули, и сам этот воздух, сырой и пряный, и скалы, окрашенные светом неба в цвета киновари, и уходящие в бесконечную даль багровые волны — было лишь частичкой привидевшегося им сна, а кто же будет бороться со своим сном? (

Когда сильно отставшие от Окша вольные братья вырвались на оперативный простор, подавляющее большинство королевских стрелков пребывало в глубокой прострации, иногда принимавшей весьма причудливые формы (одни, например, шарили вокруг себя в поисках несуществующих явств и напитков, другие использовали себе подобных вместо кресел или иных предметов мебели, третьи активно занимались самоудовлетворением).

Простым, малообразованным жестянщикам, по собственной воле или по принуждению принявшим сторону Вольного Братства, много страдавшим за последнее время и наконец-то получившим возможность отомстить, не было никакого дела до прихотливой и изящной философии крайнего эгоцентризма. Они принялись дружно расстреливать, а потом и рубить своих недавних противников, которые никакого сопротивления им, естественно, не оказывали и в ответ на удар ножом под сердце лишь блаженно улыбались.

Окш мог легко прекратить резню, но это не входило в его планы. Бой еще только начинался, а сделать в нем неоправданную паузу было то же самое, что сбиться с такта в виртуозной музыкальной пьесе.

Как Окш и предполагал, главные силы королевских стрелков, узнав о бесславной гибели товарищей, всей своей массой бросились в погоню за уходящими вдоль берега вольными братьями.

А те особо и не спешили, тем более что с собой приходилось тащить мертвецов, как своих, так и чужих. В том самом месте, где произошла высадка десанта и где на прибойной волне плясала пустая лодка, из трупов соорудили баррикаду (другого строительного материала, к сожалению, найти здесь было невозможно), оборонять которую поручили Шеду Пике и нескольким его соратникам, заранее согласным драться до последней капли крови.

Остальные вольные братья вновь разделились на две части, только теперь одни вскарабкались на гребень обрыва, а другие спрятались за бортами лодки, которую Окш отогнал подальше от берега.

Вскоре показалось королевское войско, чей строй сужался по мере того, как отдельные отряды втягивались в проход между скалами и озером. Отправляясь в погоню, исход которой теперь был весьма проблематичен (одна только печальная судьба целиком погибшего флангового отряда чего стоила!), эти дураки прихватили с собой все свои знамена и даже военный оркестр, сплошь состоявший из барабанов, литавр и тамбуринов. В поселке оставили лишь лошадей, все время норовивших соскользнуть в глубокую воду.

Когда авангард экспедиции уже достиг импровизированной баррикады, ее арьергард еще только ступил на узкую полоску берега, разбитого многими сотнями ног в кисель.

Едва Шед произвел первый выстрел, в упор сразивший вражеского знаменосца (королевские воины уже вынуждены были двигаться гуськом), как лодка поравнялась с хвостом колонны и засыпала его градом пуль. Почти одновременно со скал полетели увесистые камни… Все дальнейшее происходило в точном соответствии с планом Окша, помешать которому не могли даже неизбежные для любого сражения досадные случайности. Спасти королевских стрелков мог разве что божий промысел.

Шед, практически неуязвимый для редких вражеских пуль, легко срезал любого, кто рисковал приблизиться к нему ближе чем на десять шагов, и вскоре напротив его баррикады выросла другая, мало отличающаяся от первой. Воины, лишенные свободы маневра, или гибли под градом камней, или вынуждены были, расставшись с оружием, бросаться в воду, где их тоже не ожидало ничего хорошего. Все попытки отступления пресекались дружными залпами с лодки.

Окш, пустивший дело на самотек и занятый только рулем да мотором, поинтересовался у своих пассажиров, как те относятся к проблеме военнопленных.

Оказалось, что такой проблемы для них не существует. Пленный — это мрызл, на котором даже пахать можно. Или какой-нибудь выходец из далеких краев. За тех и выкуп иногда дают. Если не золотом, то лошадями или райскими птицами. А какой пленный из твоего бывшего соседа? Одни только пустые хлопоты. Работать не хочет, выкуп платить отказывается да еще местью угрожает. Обойдемся нынче и без пленных. К рыбам пусть идут, к рыбам.

Теперь, когда война достигла апогея и герои (а в равной степени и мученики) стали появляться пачками, Хавр взял себе за правило как можно чаще наведываться в расположение обеих враждующих сторон. И везде его встречали как своего, охотно знакомили с самыми секретными донесениями, делились планами и пересказывали то, что по разным причинам в донесения попасть не могло.

Ничего удивительного в этом не было — и король, и верховный стряпчий могли усидеть на своих местах только до тех пор, пока их поддерживал Хавр.

После каждого из таких визитов начиналась настоящая работа — вылазки в районы военных действий, посещения только что освобожденных или, наоборот, только что захваченных поселков, кропотливый опрос свидетелей, а затем и предварительные контакты с новоявленными героями.

Для отвода глаз Хавр даже придумал себе соответствующую должность. В Королевстве она называлась «глава геральдической палаты», а в Вольном Братстве — «стряпчий наградной комиссии».

Он лично опрашивал всех особо отличившихся схватках воинов, а потом решал, заслуживает ли очередной кандидат награды (обычно представлявшей собой некую денежную сумму) или ему нужно погеройствовать еще немного. Особое внимание Хавр обращал на молодежь — этих он даже по головке гладил и по плечу похлопывал, только почему-то всегда по левому.

В очередной раз посетив ставку главнокомандующего королевских войск, не так давно начавших успешное наступление на наиболее богатые зерном, мясом и рыбой районы Вольного Братства, Хавр, минуя роскошные шатры новоиспеченных маршалов, заглянул в скромную палатку, где усердные писари снимали копии с приказов, регистрировали донесения с театра военных действий, учитывали трофеи и вели счет потерям.

Старшим над писарями был давний агент Хавра, им же самим сюда и назначенный. В настоящий момент он занимался составлением памятной записки (по существу, шпаргалки) для главнокомандующего, который в военном деле понимал туго, поскольку его основная профессия — банщик — развитию стратегического мышления не способствовала.(Благосклонность короля он заслужил тем, что умел горячими компрессами лечить прострел.),.

Писарь, смутно догадывавшийся об истинном месте Хавра в иерархии королевства, но и себе цену знавший, сдержанно кивнул гостю и без лишних разговоров развернул перед ним оперативную карту.

— Ты мне лучше все своими словами расскажи. Я в ваших значках ничего не понимаю, — расслабленно махнул рукой Хавр, тем не менее успевший в точности запомнить всю изображенную на карте диспозицию. — Мне это ни к чему. Меня геройские поступки интересуют. Имелись таковые с прошлого раза?

— Имелись, — кивнул писарь с усмешечкой. — Только не геройские, а ротозейские. Вблизи вот этого озера недавно была разгромлена крупная банда врага. Застали их сонными, частично истребили, а частично обратили в бегство. Отступать-то им вроде некуда. Кругом леса, болота. Позади озеро. Превосходство в силах на нашей стороне. Примерно пятикратное. Главаря ихнего пристрелили. И тем не менее окончательную победу одержал противник. Причем сокрушительную. Из наших уцелел лишь один человек. Сумел с помощью подручных средств перебраться через озеро.

— Действительно ротозейство. — Хавр изобразил на лице досаду. — И как только такое могло случиться?

— Доподлинно неизвестно, — продолжал писарь, огорченный поражением ничуть не больше, чем Хавр (у него уже и надежные бумаги на чужое имя были составлены, и по дешевке куплен домик в захолустье), — вроде заманили они наших воинов к каким-то скалам и чуть ли не камнями перебили. А потом топить стали. Это просто чудо какое-то! Ведь по нашим сведениям у этих оборванцев уже и пуль не оставалось. Как они такую силу одолели? Просто в голове не укладывается!

— Так ты говоришь, что их главарь погиб? — как бы между делом уточнил Хавр.

— Ага, — писарь зевнул. — Взят в плен и казнен на месте. Наш знаменосец, опознал в нем своего заимодавца. Вот и расплатился…

— Жаль… Кто же тогда командовал бандитами в столь успешном для них бою? Тут без твердой руки и ясного ума дело не обошлось.

— Нашелся один, — скривился писарь, заглядывая в свои бумаги. — Не то Пика, не то Шило. Из бывших матросов… — Матросы люди достойные, — кивнул Хавр. — Хотя бой-то происходил как раз на суше… Действительно, странно. Чудо, как ты говоришь.

— Это еще не все! — Писарь многозначительно поднял палец к потолку. — Дальше и не такие чудеса пошли. Этот проклятый Пика-Шило собрал под свое крыло все разрозненные банды, лживыми посулами склонил на свою сторону местное население, вооружил их чем попало и уже совсем в другом месте рассеял наши основные силы. Представляете, экипажи побросали самоходы, конница обратилась в бегство и растоптала свою же пехоту, обоз с боеприпасами заблудился в чистом поле, а кто не погиб и не попал в плен, тот дезертировал. Конечно, это еще не катастрофа, но о продолжении наступления и речи быть не может.

— Страх, значит, их всех обуял… — произнес Хавр задумчиво. — Беспричинный страх…

— Причинный или беспричинный — я не знаю, — осклабился писарь, видевший врагов лишь на виселице. — Но некоторые заиками стали. В том числе и наш главнокомандующий.

— Кстати, а что он сам думает по этому поводу?

— Что ему думать… Пьет с горя. После того, как от смерти чудом спасся, из походной бани не вылазит. Ванны из горячего вина принимает. Если король про наши подвиги узнает, так утопит его в этой ванне.

— А король, значит, истинного положения вещей не-знает?

— Как можно! — Писарь даже глаза закатил. — Донесения составляются в крайне неопределенной форме. Дескать, ведем затяжные бои в условиях непроходимой местности. Уничтожили не поддающееся подсчету количество врагов, но и сами несем потери.

— Значит, так! — Хавр, до того пребывавший чуть ли не в истоме, вдруг резко подобрался. — Иди сейчас же к этой пьяной свинье и от моего имени прикажи ему немедленно собирать новое войско. Деньги для жалованья новобранцам и закупку оружия сюда доставят безотлагательно. Потом спрошу с него за каждую монетку. Если в стране не осталось жестянщиков, способных воевать, пусть нанимает мрызлов, волков, медведей, демонов, кого угодно! Это его единственный шанс избежать королевского гнева. Все ясно?

— Яснее не бывает.

— А это вот тебе… На мелкие расходы… Купи себе новые перья на шляпу. — Хавр высыпал поверх карт горсть золотых монет, за каждую из которых можно было приобрести целую дюжину новых шляп.

— Премного благодарен! — Согласно нововведенному порядку писарь неловко припал перед благодетелем на колено.

— Ладно, ладно. — Хавр осторожно оттолкнул его. — Ты мне лучше того спасшегося приведи… Который озеро переплыл. Это ведь тоже своего рода подвиг.

Спустя не так уж много времени изрядно поколесивший по стране Хавр сидел уже совсем в другой палатке и разговаривал с другим писарем, носившим на шляпе не перья, а круглую матерчатую кокарду с эмблемой Вольного Братства. Предыдущему агенту он и в подметки не годился, а уж гордого звания войскового писаря вообще не заслуживал. Не писарем он был, а писаришкой, но, к сожалению, кроме этого недотепы, обращаться здесь было больше не к кому.

— У вас тут, как я слыхал, что не стычка, то успех, — говорил Хавр, брезгливо Отстраняясь от лохматого пса, делившего палатку на равных правах с писаришкой. — Враг повсеместно обращен в бегство. Огромные трофеи. Для пленных не хватает ни веревок, ни столбов. Кого надо благодарить за это? Кто заслужил награду за доблесть?

— Разве не верховный стряпчий является вдохновителем всех наших побед? — заюлил писаришка.

Хавр покосился по сторонам, а затем рывком притянул писаришку к себе. Слова его были просты, доходчивы и негромки:

— Еще раз брякнешь что-нибудь подобное, пойдешь рядовым воином в штурмовой отряд. Есть там такие, которые в бою на себе взрывное зелье таскают. И на вражеских укреплениях вместе с ним подрываются. Если я тебя, шельма, о чем-нибудь спрашиваю, отвечай точно и коротко.

— Многие отличились, — промямлил перепуганный писаришка. — Я это так сказал… Сдуру… Пошутить хотел… Проявите великодушие… Простите…

— Прощу, если впредь верно служить будешь, — пообещал Хавр. — Ты про бой у озера что-нибудь знаешь? Про самую первую победу, когда наши храбрецы королевских гадов камнями побили?

— Ой, тут про это столько слухов ходит, что сразу и не разберешься!

— Но ведь там многие себя героями проявили. Особенно этот… как его… Шило.

— Пика! Шед Пика! — радостно закивал писарь.

— Кто он хоть такой?

— Раньше простым воином был. Даже многозарядку ему не доверяли. С копьем ходил. А теперь уже старший брат второй степени. Под его началом тысячные отряды ходят.

— Ты сам-то хоть знаешь его?

— Видеть-то видел, — замялся писаришка. — А разговаривать не приходилось.

— Что так?

— Кто теперь он, а кто я? К нему сейчас так легко не подступишься.

— Как я посмотрю, порядки у вас еще почище, чем при королевском дворе. А еще вольными братьями называетесь.

— Сами знаете, что теперь и братья на категории делятся. Раньше было три, а теперь двенадцать. Вот вам и вся воля.

— Ну это не твоего ума дело… Ты лучше скажи, какой этот Шед из себя? Может, я его и знал раньше. Высокий, светлоглазый, с бритой головой. И рука сухая, в локте не сгибается. Он?

— Нет! — категорически возразил писаришка. — Шед Пика рост имеет действительно не маленький, но в остальном вполне обычный человек. Глаза темные. Волосы, как шерсть у нестриженого барана. Обе руки нормальные. Правой пьет, левой наливает. Спутали вы что-то…

— Может, и спутал… Ну ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. А сейчас я хотел бы побеседовать с кем-нибудь из его соратников. Ведь и среди них должны, быть герои. Для лихих воинов нам наград не жалко.

— Каких соратников? — сразу насторожился писаришка. — Которые вместе с Шедом у озера сражались?

— Именно!

— Нет их уже в живых, — писаришка скорбно потупился. — В следующем же бою и погибли. Шли в первых рядах и приняли на себя главный удар врага. Полегли, как трава под косой. Даже в могиле вместе лежат. Могу показать.

— Вот так номер! — искренне удивился Хавр. — Неужели ни один не уцелел?

— Подождите-ка… — На лице писаришки появилось растерянное выражение. — Один, кажется, остался… Или нет… Нет, все погибли, точно! Я списки самолично переписывал.

В то же самое время на другом конце лагеря Окш бесцеремонно разбудил Шеда Пику, крепко спавшего после вылазки во вражеский стан.

Бывший матрос, благодаря необыкновенному стечению обстоятельств занимавший сейчас одну из самых высоких ступеней в иерархической лестнице вольных братьев, жил в состоянии перманентного ужаса перед этим загадочным человеком, официально состоявшим при нем в должности не то советника, не то душеприказчика.

Даже в разведке, даже в рукопашном бою Шед Пика не отдыхал душою от чужого пристального внимания, способного и к месту приковать, и языка лишить, и заставить говорить что-то такое, от чего у него самого волосы дыбом вставали. Его жизнь была жизнью куклы-марионетки, которую смеха ради наделили сознанием, но лишили возможности самостоятельно управлять своими словами и поступками.

Шед корчился от страха, а ноги сами несли его вперед, навстречу пулям. Он готов был плакать над каждым погибшим братом и в то же время хладнокровно мостил болота гатями из человеческих тел. До этого никого не обидевший всерьез, он нынче пачками выносил смертные приговоры слабодушным, вороватым и нерасторопным.

Постоянно находясь в состоянии тяжелейшего душевного расстройства, Шед пытался лечить его то посредством баклажки крепкого вина, то с помощью карманной многозарядки, однако так и не сумел ни одурманить свою бедную голову, ни расколоть ее пулей.

Вот и сейчас он всеми своими силами цеплялся за остатки сна, дававшего хотя бы краткое забвение, но нависшая над ним ненавистная, постылая тень тянула жилы и выматывала душу.

— Вставай! — требовал Окш. — Не притворяйся. Я ведь знаю, что ты не спишь. Вставай или почувствуешь сейчас то же самое, что и тот ездовой, которого ты приказал бросить в котел с кипятком.

— Это не я приказал, а ты! — огрызнулся Шед (когда они оставались наедине, Окш иногда позволял ему такое). — Ты управлял моим языком! А сам я в это время рыдал в душе!

— Он продал врагам целый воз многозарядок. Сто штук. Сто твоих братьев завтра пойдут в бой безоружными. А королевские стрелки выпустят по ним на сто пуль больше. И это только за один залп. Ты размазня, а не воин.

— Разве я спорю! Да, я размазня! Да, я трус! Отпусти меня! Сделай опять простым копьеносцем! А еще лучше — убей! Я больше не могу так, понимаешь?

— Когда будет нужно, ты умрешь, но умрешь героем, — холодно ответил Окш. — И твоя смерть вдохновит других. Однако время для этого еще не пришло. Поэтому успокойся. Лучше будет, если ты успокоишься сам, без моей помощи… Вот так-то! А теперь отвечай, что ты видел, когда ходил в разведку? Где королевские войска?

— Мы дошли до самой реки… Не помню, как она называется. И видели только потухшие костры, обглоданные кости, брошенные повозки да свежие могилы. Мост сожжен, а на другом берегу слышен шум обозов, сигналы труб и лязг железа. Похоже, враги отступают.

— Или меняют позицию. — Окш был необычайно хмур. — Ты же знаешь, что опасность я чую нутром. Пока идет война и враг рядом, эта опасность просто роится вокруг, как мошкара над здешними болотами.

Я уже стал привыкать к этому чувству. Но сейчас оно стало просто нестерпимым. Как чесоточный зуд. Вот я и думаю, с чего бы это? А что, если эта королевская сволочь хочет обмануть нас?

— Откуда им взять силы? — возразил Шед. — Их армия уменьшилась чуть ли не вдвое.

— За хорошие деньги можно собрать новую армию или даже перекупить половину нашей… Примером может служить тот возчик… Нет, что-то здесь не так. Пока сам не разберусь — не успокоюсь. И ты тоже хорош. Ведь обещал же привести языка.

— Впереди все пусто до самой реки. Мы даже собак не видели.

— Кто-то идет сюда! — насторожился Окш. — Кажется, вестовой.

Снаружи лязгнули скрестившиеся копья, и стражник гаркнул:

— Куда прешь, ублюдок! Старший брат отдыхает! И велел себя не беспокоить!

— Мне-то что! — презрительно фыркнул невидимый вестовой. — Пусть спит. А когда проснется, передайте, что к нему какой-то важный чин прибыл. Чуть ли не от верховного стряпчего. Награды раздавать будет.

— Всем? — живо поинтересовались стражники.

— Нет, только особо отличившимся.

Повинуясь безмолвному приказу Окша, Шед отдернул полог шатра и нарочито бесстрастным голосом промолвил:

— Пусть зайдет. Я приму его. Но много времени уделить не могу.

Когда торопливые шаги вестового затихли вдали, Окш сказал:

— С приближенными верховного стряпчего отношения портить не стоит. У тебя свои дела, у него свои. Прими его с почетом, но отшей побыстрее. Говорить старайся сдержанно и с достоинством. Однако не сболтни чего-нибудь лишнего. Не забывай, я буду неподалеку.

Напоминать об этом не стоило. Это и так сидело в голове Шеда как гвоздь.

После того, как подобающие случаю приветствия закончились, гость, скромно назвавшийся представителем наградной комиссии, передал Шеду устную благодарность верховного стряпчего, а от себя лично вручил мешочек с деньгами.

Шед равнодушно отодвинул подарок в сторону (ну зачем, спрашивается, деньги тому, кто мечтает о самоубийстве) и, запинаясь, поблагодарил тех, кто так высоко оценил его скромные заслуги. Среди вольных братьев особо витиеватый слог был не в чести, впрочем, бывшему матросу даже просторечье давалось с трудом. Обычно он изъяснялся словами, исходившими от Окша, но тот сейчас почему-то самоустранился.

Гость, в свою очередь, попросил Шеда поведать во всех подробностях об эпохальном сражении у озера, ознаменовавшем собою перелом в ходе военных действий.

Шед, чтобы хоть немного отдалить возвращение своего мучителя, затянул сбивчивый, косноязычный, лишенный внутренней логики и в общем-то лживый рассказ об истории, начавшейся позором и окончившейся триумфом. Так, например, в нем и словом не упоминался остров с маяком, его всесильный хозяин и десант в тыл королевских стрелков, а сама победа объяснялась только личным мужеством горстки вольных братьев и чрезмерной самоуверенностью врагов.

Хавр слушал вполуха, а сам тайком изучал собеседника, который вполне мог оказаться таинственным Окшем Сухоруким, на чьи поиски было истрачено столько времени, сил и денег.

Надо сказать, впечатление у Хавра сложилось самое удручающее. Конечно, он и не ожидал, что Окш Сухорукий будет по-прежнему соответствовать всем своим приметам. Но допустить, чтобы юноша, только еще входящий в пору расцвета, позволил — пусть даже из чувства самосохранения — так состарить себя, было просто невозможно.

У человека по имени Шед в начавших редеть волосах проглядывала седина, его нос и щеки покрывали склеротические прожилки, в уголках тусклых глаз копился гной, а из щербатого рта несло помойкой. Большинство очевидцев отзывались о нем как о храбром и стойком воине, остром на язык и быстром на решения, а Хавр видел перед собой опустившегося, сломленного жизнью, глубоко несчастного бродяжку, у которого не было сил даже на напускное фанфаронство.

Такой человек не мог совершить даже сотую долю того, что ему приписывали. Уж если Окш Сухорукий и был притворщиком, то притворщиком гениальным.

Рассказ уже близился к завершению, когда Хавр, Немало времени проведший в беседах с единственным уцелевшим после побоища королевским стрелком, вдруг спросил:

— А кто был в лодке?

— Какой лодке? — натужно удивился Шед, которому строго-настрого было запрещено упоминать об этом эпизоде боя.

— В той, с которой ваши люди расстреливали арьергард вражеской колонны. Ведь если бы не лодка, они могли бы преспокойно отступить и не понести столь сокрушительных потерь.

— Никакой лодки не было. — Шед непроизвольно отодвинулся подальше от гостя и вдруг сорвался на матросский жаргончик, куда более привычный ему, чем речь недоучившихся законников и самодовольных купчишек. — Ты, прежде чем пердеть с наветренной стороны, сначала мозгами пошевели! Да тут на всем озере ни одной лодки нет, чтобы больше пяти морд вмещала!

Кто из нее стрелять станет, если один на руле сидит, а другой на веслах? Три баклана? Да наплевала бы шваль королевская на такую силу! Ловишь на ухо? Нет? В наградную комиссию, наверное, специально таких остолопов, как ты, подбирают!

Дальнейший обмен мнениями не обещал быть продуктивным, и Хавр покинул шатер ни с того ни с сего разбушевавшегося героя. Резюме, высказанное им себе самому под нос, было предельно кратким: «Врет. И врет упорно».

Пребывая в состоянии крайней задумчивости, он едва не столкнулся с направлявшимся к шатру совсем еще молодым воином, лицо которого было обезображено глубокими, словно по ниточке проведенными шрамами. Но Хавра удивили не эти странные шрамы и даже не граничащее с подобострастием почтение, высказываемое юноше стражниками, а его проницательный быстрый взгляд.

На обратном пути Хавр не поленился сделать крюк, чтобы самолично осмотреть место боя, важнейшие детали которого со временем не только не прояснялись, а, наоборот, становились все более и более загадочными.

Ничего примечательного, кроме нескольких свежих братских могил, ему обнаружить не удалось. Ветер с озера крепчал, и волны, перекатываясь через узенькую полоску берега, еще недавно служившую ареной кровавого побоища, разбивались о скалы. Низкие тучи почти цеплялись за верхушку старого маяка, одиноко торчавшего посреди низкого, заросшего тростником островка.

Выгоревший до последнего дома поселок был безлюден, и только на причале Хавр обнаружил старика, время от времени тыкавшего острогой в мутную неспокойную воду. Сначала он не хотел разговаривать с чужаком, но золотая монета быстро развязала ему язык.

Старик поведал, что с детства жил в этом поселке, а в тот страшный день, когда победители, заподозрившие местных жителей в симпатиях к королевской власти, устроили резню, отлучился на ближайшую солеварню за солью. Терпеливо выслушав длинный перечень всех погибших родных и друзей старика, Хавр поинтересовался, нельзя ли поблизости найти лодку, чтобы переправиться на противоположный берег.

— Сожгли все лодки, — охотно пояснил старик. — Вместе с домами сожгли. Даже рыбачить теперь с берега приходится. Но если вам очень приспичило, могу плот сколотить. Как-нибудь и доберемся, если не потонем.

— Боюсь, не выдержит твой плот, — сказал Хавр с сомнением. — Ведь я же не один, а с попутчиками. Да и лошадей бросать не хочется.

— Так лошадей бы и лодка не взяла. В обход скачите. По берегу. Время, конечно, потеряете, зато надежней. — Старик уже в который раз нанес удар по невидимой рыбине и снова промахнулся.

— А говорят, здесь недавно видели большую лодку, — собственно говоря, это был главный вопрос, из-за которого и приехал сюда Хавр. — Такую, что и двадцать человек в ней свободно поместятся.

— Вот вы про что! Так бы сразу и сказали! Только это не у нас. Это у них. — Старик махнул рукой в сторону маяка. — Лодка и в самом деле славная. Большая, а главное, быстрая. Без весел и паруса ходит. Только я что-то давно ее не видел. Пропала, наверное, вместе с хозяином.

— Что же это интересно, за хозяин у такой замечательной лодки? — Хавру не нужно было предпринимать никаких усилий, чтобы скрыть свои истинные чувства: привычка к лицемерству уже давно стала его второй натурой.

— Пришлый человек, — охотно ответил старик. — По слухам — ученая шишка, а по виду — совсем еще сопляк.

— Один он жил?

— Двое слуг при нем состояли. Чужеземцы. Нашего языка почти не понимают и с мечами не расстаются. Это я для них рыбу ловлю. Платят хорошо, — он с гордостью продемонстрировал золотой, в точности похожий на те, от которых когда-то отказался Хавр, золотой из сокровищницы какого-то максара.

— Так ты говоришь, что хозяин исчез, а слуги остались, — задумчиво промолвил Хавр.

— Остались. Дом стерегут. А его с тех пор, как я вернулся, не видно.

— Надо же… Сопляк, а уже ученый и богатый… С чего бы это, как ты думаешь?

— Кто его знает! Может, он только с виду сопляк. В чужую душу ведь не заглянешь. Дед мой рассказывал, что раньше на земле жили колдуны, которые умели возвращать себе молодость. Что, если и он такой?

— Вряд ли, — покачал головой Хавр. — А ты случайно не заметил, руки у него нормально действуют?

— Еше как! Машут, что твои мельничные крылья. Вот только с лицом у него не все в порядке. Кто-то его крепко разукрасил.

— Вот так, так и так? — Хавр, никогда и ничего не упускавший из памяти, пальцем провел несколько линий по своему лбу и щекам.

— В точности! — подтвердил старик. — Так ты, наверное, знаешь его?

— Знаю не знаю, а кое-что слыхал. Овец он раньше воровал, вот его пастухи и разделали. Чтоб, значит, другим неповадно было.

— Ай-яй-яй! — опечалился старик. — А мы-то и не догадывались. Как в человеке ошибиться можно!

— Ты мне лучше вот что скажи. — Хавр перехватил древко остроги, которую старик в очередной раз занес над водой. — Как ты рыбу на остров доставляешь? Ведь говорил же, что сгорели все лодки…

— Зачем мне лодка? — удивился старик. — Встал на любое бревнышко да плыви себе, шестом отталкивайся. Здесь же мелко. При желании и пешком дойти можно. Если, конечно, портки замочить не боишься. Вон, видишь сбоку, где трава из воды торчит? Там в самом глубоком месте и по пояс не будет. Пора такая. Ветер воду от берега отгоняет. Потому и рыбы мало.

— Тогда веди меня на остров. — Хавр ласково улыбнулся старику и привычным движением сбросил с плеча многозарядку. — Тот человек, про которого мы здесь говорили, и в самом деле колдун. А слуги его вовсе не слуги, а овцы заколдованные. Мои, между прочим. Если я их сейчас не заберу, то хотя бы прикончу, чтобы чужаку не достались. А если ты, старик, помешать мне захочешь или хоть одно слово поперек скажешь, я заодно и тебя к праотцам отправлю. Так что шагай вперед!

Побоище у озера, говоря банально, подняло в душе у Окша настоящую бурю. Так резвящийся волчонок, настигнув какую-нибудь несчастную лягушку и отведав ее холодной крови, превращается в заправского хищника, твердо знающего о своем истинном предназначении.

Все, что было прежде: страсть к ремеслам, тяга к познанию тайн природы, увлечение древними книгами, кропотливая и тяжкая работа над клинком, — разом утратило для Окша интерес. Он понял, что рожден для побед, для кровавых утех войны и что отныне люди для него такой же материал, каким раньше было железо. (И это живое железо тоже нужно добывать, сплавлять в разных пропорциях, ковать, закалять, шлифовать и постоянно держать в готовности.)

Однако первые удачи не вскружили Окшу голову, и он никогда не забывал об осторожности. Дабы свести число свидетелей, знавших о нем хоть какую-то мелочь, к минимуму, он сначала приказал казнить всех пленных, потом позволил вольным братьям уничтожить рыбацкую деревню, а напоследок не пощадил и их самих, бросив в безнадежную контратаку на тяжелую кавалерию и самоходы врага.

Единственным, кто хотя бы приблизительно знал об истинной сущности Окша, был Шед Пика, человек заведомо обреченный, но пока необходимый, если не как щит, то хотя бы как мишень для излишней хвалы и напрасной хулы. На него списывали и жестокость, неизбежную в период превращения разношерстых банд в спаянную железной дисциплиной армию, и всяческие огрехи, проистекавшие от неопытности самого Окша. В перспективе участь Шеда была незавидной. Сыграв до конца свою роль, содержание которой знал только его юный повелитель, он должен был сойти со сцены, но обязательно со всеми надлежащими для такого случая эффектами.

При всем этом Окш не ставил перед собой никаких корыстных целей вроде достижения вершин власти или сказочного обогащения. Его увлекала сама стихия войны, непредсказуемая, коварная, одинаково способная и погубить, и прославить, сотканная из самых низменных страстей и самых высоких порывов души. Это была единственная область приложения сил, где Окш имел достойных противников — не жалких людишек, вся подноготная которых и так была у него на виду, — а Ее Величество Судьбу и столь неравнодушный к нему рок.

Конечно, Окш не забывал ни о Карглаке, постоянно преследовавшем его с какой-то не до конца еще ясной, но явно недоброй целью, ни о Генобре, искалечившей и заживо похоронившей несмышленого, хотя и далеко не безобидного ребенка. Он не собирался прощать их, своих главных врагов, но это была перспектива не завтрашнего и даже не послезавтрашнего дня.

Сначала надо забрать все возможные призы в той игре, в которую он уже вмешался. И чем более хитроумным и стойким окажется противник, чем запутанней получится сюжет игры — тем большее удовлетворение ожидает его в финале.

У Окша было немало качеств, необходимых для великого полководца. Случись завтра генеральное сражение, он, без всяких сомнений, выиграл бы его. А в условиях затяжной братоубийственной войны, подлинные причины и движущие факторы которой оставались тайной за семью печатями, рано или поздно должна была сказаться его житейская и политическая неопытность. Ведь до сих пор Окш побеждал только в отдельных, пусть и кровопролитных стычках, где он держал под контролем если не всех, то хотя бы основных бойцов, да еще успевал оказывать угнетающее воздействие на противника. В массовом, длительном, обширном по площади сражении такое было вряд ли возможно. Однако Окш о своем единственном, а тем более быстро проходящем недостатке даже и не догадывался, как здоровый человек не догадывается о тех муках, что может принести тяжелая болезнь.

Сейчас он рвался в бой, злился на чересчур осторожных врагов и любыми средствами пытался отрезать им путь отступления в центральные районы страны. Единственное, что по-настоящему смущало его, было чувство постоянной опасности, не менее докучливое, чем зубная боль. Свыкнуться с этим оказалось невозможно.

Визиту чиновника из наградной комиссии Окш сначала не придал особого значения — погреться в лучах фальшивой славы Шеда и не такие птички прилетали. Он даже не счел нужным поинтересоваться темой их беседы (Шед был так запуган, что при всем своем желании вряд ли сумел бы сообщить что-либо компрометирующее).

Лишь возвращаясь после обеда в шатер, Окш невольно обратил внимание на этого невзрачного, слегка прихрамывающего человека с постным лицом канцелярской крысы и скрытным, ускользающим взором. Когда они разминулись на узкой тропинке, Окш, привыкший регистрировать для себя все мало-мальски любопытные факты, долго не мог понять, чем же таким удивил его незнакомец.

Уже потом, проведя аналогию с толпой, любой человек в которой чем-то пахнет, кто навозом, а кто благовониями, он сообразил, что в каком-то смысле заезжий чиновник был стерильно чист — ореол мыслей, сопровождающий каждого бодрствующего человека, у него напрочь отсутствовал.

До этого подобный феномен Окш встречал только у максаров (вернее, у одного-единственного максара по имени Рагна), но загадочный визитер, уже успевший скрыться с его глаз, никакого отношения к этой расе, безусловно, не имел. Оставалось лишь одно разумное объяснение — одурманенный вином, он сейчас двигался, как сомнамбула.

Ясность в ситуацию не смог внести и Шед. Воспользовавшись долгим отсутствием Окша, он наконец-то дорвался до спиртного. Теперь покой на ближайшие сутки был ему обеспечен.

Первого из двух обитателей заброшенного маяка Хавр сразил из многозарядки в упор, когда тот вышел на стук старика наружу. Зато второй сопротивлялся долго и упорно — швырял в Хавра всем, что попадалось под руку, пробовал поразить его длинным и неудобным для рубки в помещении кавалерийским мечом и в конце концов, уже умирая (не меньше пяти пуль сидело в нем), умудрился поджечь сухой тростник, которым были предусмотрительно набиты верхние этажи маяка.

Начался такой ад, что Хавр еле успел выскочить на свежий воздух. Потом ему пришлось долго дожидаться, пока пламя, сожрав все подходящее для себя, не угомонится само собой.

От маяка остался лишь закопченный каменный остов. Перекрытия этажей и все содержимое башни рухнуло вниз и тлело странными разноцветными огнями.

Когда пожарище немного остыло, Хавр принялся за его разборку. Все, представлявшее, на его взгляд, ценность, он выносил наружу и складывал на свой видавший виды плащ. Постепенно собралась коллекция, очень похожая на ту, что осталась в рудничном поселке после поспешного бегства Окша Сухорукого: покрытые окалиной слесарные инструменты, разрозненные детали приборов, металл в слитках и проволоке, обугленные корешки книг, осколки оптических стекол и фарфоровые склянки, в которых обычно хранятся едкие химикаты.

В тайнике, оборудованном под лестницей нижнего этажа, обнаружились две вместительные сумки с золотыми монетами и богатая походная одежда, в прошлом, очевидно, принадлежавшая слугам. Толстые стеганые куртки на спине и груди были расшиты гербами, как это принято у максаров.

Сама по себе эта находка еще ничего не говорила (лишившиеся хозяев выходцы из Чернодолья служили сейчас и у короля, и у вольных братьев), но в сочетании с многими другими косвенными уликами являлась неоспоримым доказательством пребывания здесь того, кого так долго разыскивал Хавр. Однако теперь это был не наивный мальчишка по имени Окш Сухорукий, а загадочное существо, способное подчинять своей воле толпы людей, стирать в порошок вражеские армии и запросто общаться с максарами.

Покидая остров, Хавр перекинул через плечо сумки с золотом (не велико добро, но не пропадать же ему зря) и сказал, как бы подводя итог своим находкам:

— Птичку видно по полету. Осталось только силок для нее соорудить…

Королевские войска тем временем продолжали отступать, разрушая за собой мосты, уводя паромы и лодки, угоняя скот и сжигая все, что нельзя было прихватить. Их намерения, казалось, были достаточно ясны — изматывая преследователей, заманить их в глубь собственной территории, где можно получить и свежие резервы, и вдосталь оружия.

Однако дозорные вскоре донесли, что противник, сделав крутой поворот, возвращается в опустошенный войной озерный край, из которого недавно с таким трудом вырвался. Шед, предоставленный самому себе (Окш при этом известии немедленно погрузился в раздумье), высказался в том смысле, что никогда не мешал дуракам лезть в петлю, и вновь впал в прострацию, которая теперь была единственной формой его борьбы с засильем чужой воли.

Окш между тем старался разгадать причину столь странного маневра…

Сразу напрашивался самый простой и, не исключено, наиболее близкий к истине ответ: сломленные чередой поражений и тяготами отступления королевские маршалы просто заблудились в малознакомой местности.

Впрочем, существовали и другие предположения, парочка из которых заслуживала внимания. Первое — враги сознательно предпочли смерть в болотах позору бегства, тем более что в родных краях ничего хорошего их не ожидало. Второе — вольных братьев заманивали в хитроумную ловушку. Это предположение выглядело наименее реальным, поскольку для его осуществления требовались немалые свободные силы, коими королевская власть в настоящее время не располагала. Все ее боеспособные армии были вынуждены сдерживать атаки противника на других направлениях.

Короче, упускать столь удобный момент было нельзя. Вследствие своего неудачного маневра королевские войска находились сейчас гораздо ближе, чем раньше, и возникала реальная возможность оттеснить их в такие места, где голод, лихорадка и болотные топи довершат то, что не удастся сделать мечам и пулям.

Жестянщики были неважными воинами, но толковыми строителями, и вскоре по приказу Окша, как всегда, озвученному Шедом Пикой, через реку был наведен мост, для сооружения которого пришлось разобрать дома во всех окрестных поселках.

Бросив захваченные в предыдущих боях трофеи, армия переправилась на противоположный берег. Преследование возобновилось, но уже не вслепую, а по горячим следам. В отдельные моменты из авангарда вольных братьев можно было видеть обозы отступающих королевских войск.

Погоне сильно мешали топкая местность и заградительные отряды противника, проявлявшие весьма несвойственную жестянщикам стойкость. Вдобавок ко всему на землю пала непроглядная Черная ночь, которую пришлось пережидать в сырых шатрах и палатках.

На рассвете стало ясно, что преследование закончилось. Королевские войска, зажатые на узком перешейке между двух заболоченных озер (по крайней мере так это выглядело на карте), каким-то чудом сумели возвести за ночь укрепления, состоявшие из земляного рва и бревенчатого частокола, густо опутанного проволокой — кошкодралкой.

Штурмовать эту стену в лоб означало зазря угробить половину армии, а подойти к ней поближе, чтобы свести защитников с ума, Окш не мог — перешеек, голый и гладкий, как задница блудницы, простреливался насквозь.

Оставалось одно — строить плоты для обходного маневра через гниющие озера, но поскольку лес здесь был сплошь корявый и низкорослый, эта работа затягивалась.

Единственной хорошей новостью было прибытие обоза, который уже и ждать давно перестали. Воинам раздали пули, хлеб, копченое мясо, вино.

Несколько раз в толпе вновь прибывших мелькнул тот самый чиновник из наградной комиссии, недавно навещавший Шеда, но Окшу просто некогда было всерьез заняться им — все силы и все время уходили на подготовку к штурму.

Когда все предварительные работы закончились и время первой атаки назначено, Окш позволил себе немного отдохнуть — выпил полбаклажки вина и завалился спать. Это была единственная возможность хоть как-то избавиться от замучившего его предчувствия опасности.

Как ни странно, ему приснилась Рагна, которую он уже успел основательно подзабыть. Девчонка сидела на складном походном стуле и молча разглядывала Окша своими пронзительными и в то же время равнодушными глазами максара.

Он спросил ее о чем-то, но Рагна даже ухом не повела. Окш решил, что она обижается, и принялся объяснять, почему не сумел выполнить свое обещание. Не дослушав его до конца, девчонка все с тем же невозмутимым выражением лица вдруг выбросила вперед правую руку. Не трудно было догадаться, что она указывает на сапоги Окша, оставленные на просушку возле жаровни.

Что могло ее заинтересовать? Грязь на подошвах? Сбитые каблуки? Щегольские шпоры? Окш не поленился подтащить сапоги к себе поближе и с недоумением убедился, что внутри их хлюпает кровь, а оба голенища навылет пробиты пулями.

Заранее холодея от страшной догадки, он откинул плащ, которым накрывался во время сна. В то, что Окш увидел, поверить было невозможно. Постель под ним насквозь набрякла кровью, продолжавшей изливаться из простреленных голеней.

Он проснулся и рывком сел. Одеяло от резкого движения сползло на пол, и можно было легко убедиться, что все привидевшееся ему было лишь кошмаром. Однако от этого на душе почему-то легче не стало.

Сон пропал, но тревога осталась. В палатке сильно пахло дымом, а где-то невдалеке потрескивал большой костер. Окш быстро оделся и, мельком глянув на спавшего вниз лицом Шеда, вышел наружу. Стражников возле костра почему-то не оказалось, а на берегу озера, там, где штабелями лежали готовые к десанту плоты, бушевало высокое жаркое пламя.

Окш, обычно уяснявший любую ситуацию с первого взгляда, на этот раз соображал чрезвычайно туго. Что-то вроде холодной омерзительной жабы сидело у него внутри, высасывая соки и туманя сознание. Голова закружилась, Окш упал на четвереньки, и его вырвало, скорее даже вывернуло наизнанку.

Сразу стало легче. Муть в голове исчезла, и своим вторым зрением он увидел лагерь, объятый тяжким предательским сном, и несметные вражеские рати, бесшумно подбирающиеся к нему с тыла. Откуда они только могли взяться здесь? Кто набрал и вооружил их? Кто в глубокой тайне провел через всю страну? Королевские маршалы, еще недавно занимавшиеся ростовщичеством и производством колбас? Вряд ли. Тут чувство-. валась рука опытного и предусмотрительного вояки.

Спотыкаясь, Окш бросился к центру лагеря, где под сенью стягов был укреплен сигнальный колокол. Однако ни стягов, ни колокола, ни стражи там уже не было и в помине. Измена своим зловонным языком слизала их всех.

Тогда Окш закричал, закричал даже не голосом, а всеми клетками своего тела, всеми силами души. Этот крик мог поднять на ноги даже мертвых. Из палаток начали вылезать пригубившие отравленного вина и вкусившие отравленного хлеба воины — бледные, распухшие, полуживые. Избежали этой участи лишь немногие — те, кто во время раздачи свежих припасов отсутствовал или просто отложил трапезу на. более позднее время.

Один из таких боеспособных воинов подскочил к Окшу, которого все знали как ближайшего сподвижника Шеда, и со злобным воплем сунул ему свою многоза-рядку.

Окш нажал на спуск — бесполезно, подергал за рычаг помпы — тот был затянут до отказа. Тогда он переломил ствол и сразу понял причину отказа — нестандартная пуля намертво зачеканила канал. Вот, значит, какие подарки прислали им добрые тыловые дядюшки!

С той стороны, откуда наступали основные силы врага, уже застучали частые выстрелы. Теперь о победе и думать было нечего, теперь надо было спасать собственную шкуру. Однако Окш не был бы максаром, если бы позволил себе позорное бегство. Конечно, его воины обречены, но подставить шею под топор палача они всегда успеют. Уж лучше пусть продают свою жизнь втридорога, как и положено настоящим мужчинам.

С тыла на них двигалось свежее до зубов вооруженное войско, глубина построения которого достигала десяти рядов. С фронта дорогу к спасению тоже преграждал враг, но враг совсем другой — голодный, измученный, неоднократно битый. Единственным его преимуществом был земляной вал, увенчанный бревенчатым частоколом.

Выбирать не приходилось. Позади была полная безнадежность, впереди — какой-то шанс, пусть и ничтожный.

То, что в распоряжении Окша осталось не так уж и много воинов, имело и свою положительную сторону — он мог без труда накрыть их, словно невидимой сетью, своей волей. Сейчас все они действовали как единый организм — многоликий, многорукий, многоногий, — но подчиненный одной-единственной общей воле.

Приказав воинам бросить бесполезные многозарядки и вооружиться мечами, Окш погнал их прямо на вражеские укрепления. Пока путь атакующих пролегал по ложбине, почти не просматривавшейся с вала, королевские стрелки выжидали, экономя пули. Зато когда вольные братья гурьбой высыпали на перешеек, тщательно очищенный не только от деревьев, но даже от пней, прямо в лицо им стеганул густой залп.

Окш бежал одним из последних, стараясь держаться так, чтобы между ним и плюющимся пулями частоколом постоянно находился кто-нибудь из воинов. Это была не трусость, а обычная предосторожность, тем более что живые люди значили для Окша ничуть не больше, чем другие атрибуты военного ремесла: много-зарядки, мечи, доспехи и так далее.

Прежде чем воля Окша, способная в равной мере и защищать, и губить, достигла сознания тех, кто скрывался за частоколом, перед ним одного за другим убили четверых вольных братьев.

Как всегда в таких случаях, он на краткий миг ощутил весь хаос чувств, обуревавших его будущих жертв страх разной степени интенсивности, вплоть до животного, ненависть, жалкие надежды, горькое разочарование, мольбы о спасении, мысли о близких. Затем все было кончено — хрупкие человеческие души не могли вынести всесокрушающий напор воли максара.

Стрельба сразу прекратилась, и уцелевшие вольные братья перебрались через частокол, где в мгновение ока изрубили его беспомощных защитников и вооружились их многозарядками. Первая часть задуманного Окшем плана удалась.

Между тем основные силы королевских войск приближались, на ходу перестраиваясь в штурмовые колонны. Взять это довольно-таки примитивное укрепление, к тому же защищаемое недостаточным количеством бойцов, они, конечно, возьмут, если не с первой попытки, то со второй или третьей, но гора трупов при этом сравняется по высоте с гребнем земляного вала.

А Окшу здесь больше делать нечего. Пусть вольные братья дерутся на указанной им позиции, обеспечивая отход своего вождя, а ему самому надо искоренять измену, из каких бы высоких сфер она ни исходила, собирать новые армии и мстить, мстить, мстить — мстить до тех пор, покуда дышит хотя бы один из тех, кто оказался виновником его нынешнего позора.

Местность вокруг была совершенно незнакомой, и Окш пожалел, что не захватил с собой карту. Хотя кто мог предположить заранее, что ему, еще недавно повелевавшему целой армией, придется в одиночку бежать по чахлому, отравленному болотными миазмами лесу,

Перешеек постепенно сужался. Темная вода, заросшая у берегов буровато-зеленой, похожей на жидкое коровье дерьмо ряской, поблескивала уже с двух сторон. Вот будет номер, если это не перешеек, а всего лишь далеко вдающийся в озеро мыс!

Беспокоило Окша еще и то, что по мере удаления от места схватки чувство опасности не уменьшалось, а, наоборот, возрастало. Не исключено, что где-то впереди его поджидает засада или… или погоня скрытно следует позади.

Едва он успел об этом подумать, как длинный раскаленный гвоздь (по крайней мере так ему показалось) прошил правую ногу пониже колена. Окш с разбега упал, вскочил впопыхах, снова упал и откатился под защиту плоского, как могильная плита, замшелого камня.

Стреляли скорее всего с близкой дистанции, но, как Окш ни напрягался, противника заметить не мог. Не помогали ни его способность проникать в чужие души, ни второе зрение. А что, если это сработал самострел, установленный на какую-нибудь крупную дичь, вроде лесного оленя, или пулю выпустил случайно оказавшийся здесь королевский воин, сразу после выстрела смывшийся от греха подальше?

Как бы то ни было, отлеживаться за камнем не имело никакого смысла. Окш уже успел убедиться, что впереди, на дистанции, недоступной для обычного человеческого взора, перешеек расширяется, теряет свой дикий вид и превращается в хорошо обжитое пространство с домами, огородами, дорогами, а главное, с людьми, которые сделают для него все, что он пожелает.

Окш сдвинул гармошкой мягкое голенище сапога и кое-как перевязал рану. Пуля пробила и кость, и надкостницу, и мякоть икры. Сон начинал сбываться. Но только при чем здесь Рагна?

Он ужом прополз не меньше пяти сотен шагов и лишь тогда решился встать на здоровую ногу. Вместо костыля Окш опирался на трофейную многозарядку. Опасность по-прежнему витала над ним, как стая стервятников, хотя ни единая тень не проскользнула в зарослях, ни единый шорох не донесся до его ушей, ни единая чужая мыслишка не оскверняла первозданного покоя древних болот.

Окшу удалось доковылять только до ближайшего хилого деревца, ствол которого был похож на штопор, а ветки на ерши, которыми трубочисты прочищают камины. Боль снова пронзила ногу, на этот раз левую. Стало ясно, что его хотят взять живым, поэтому и бьют по ногам. И все же интересно, что это за призовой стрелок охотится за ним? На человека не похож, человек уже давно выдал бы себя, но и не максар — те многозарядок в руки не берут, считая их оружием рабов.

— Лежи спокойно, — раздался из-за кустов сиплый голос уже немолодого и, как видно, очень хладнокровного человека. — А то, что в руках держишь, брось… Так, правильно… Больше ничего нет?

Окш промолчал, решив пока от разговоров с преследователем воздержаться. Ведь бывает так, что одно неосторожно сказанное слово потом обернется против тебя самого.

Кусты, за которыми скрывался стрелок, как-то странно затрепетали, словно это были и не кусты вовсе, а лишь их отражение в остекленевшем воздухе, а затем перед Окшем, как чертик из шкатулки, предстал тот самый кособокий и хромоногий чинуша, сначала навещавший Шеда Пику, вечный тому покой, а потом угощавший вольных братьев отравленными припасами. Вот ведь паук ядовитый! И как только Окш проглядел его раньше!

Хромота и общая телесная несуразность вовсе не мешали этому предателю двигаться легко и бесшумно, как лесной дух. Приставив ствол многозарядки к виску Окша, он сказал:

— Заведи руки за спину, я их свяжу… И мне так спокойнее, и тебе лишнего искушения не будет… А в мозгах моих можешь не ковыряться. На мне и не такие, как ты, зубы ломали.

Но Окш уже и сам успел убедиться, что душа этого человека прикрыта таким надежным панцирем, что его не прошибут даже все вместе взятые максары. Не душа, а кремень. И ведь рождаются где-то на свет вот такие монстры — с виду от одного плевка развалится, а его, Окша, запросто одолел. Не иначе это тот самый загадочный чужеземец, который по наущению Карглака за ним охотится.

— Тебя Хавром звать? — Сейчас это было единственное, чем Окш мог удивить своего соперника.

— Хавром, Хавром, — закивал головой тот. — Это кто же тебе мог сболтнуть? Наверное, тот самый соглядатай, который выследил тебя в доме пекаря. Кстати, весь поселок до сих пор вспоминает твои булочки. Говорят, такого объедения отродясь не знали.

Окш дипломатично промолчал, а Хавр продолжал мягким, даже слегка заискивающим тоном:

— А за раны эти ты на меня обиду не держи. Иначе как бы я тебя остановил? Скоро все как на собаке заживет… Я вот и бинты захватил, и корпию, и мазь лечебную… Как будто наперед знал… Ай-яй-яй, видно, ты еще не настоящий максар, если простой пули боишься.

— Ты меня, приятель, с кем-то путаешь, — холодно ответил Окш. — А то, что тебя Хавром кличут, каждой вороне известно.

— Все может быть, — кивнул Хавр, будто разговаривал с душевнобольным, которому нельзя перечить.

Он действительно перевязал раны по всем правилам лекарского искусства, однако перед этим напялил на запястья Окша громоздкие стальные кандалы, видимо, специально предназначенные для максаров.

— Ну вот и все пока. — Хавр заботливо уложил пленника на свой плащ. — Полежи здесь, а я пойду поищу какую-нибудь телегу. Если королевские стрелки начнут тут все подряд прочесывать, ты с ними не связывайся. Помочь они тебе ничем не помогут, а только хуже сделают, можешь не сомневаться… Просто пропусти их мимо. Пташкой притворись или мышкой. Не мне в общем-то тебя учить.

В душе Окша все кипело, и самые невинные эпитеты, которыми он хотел наградить этого мозгляка, звучали примерно так: «Дерьмохлеб! Репей собачий! Пожива воронья! Козел смердячий!» Однако то, что в устах того же Шеда Пики звучало бы вполне естественно, не подобало максару, никогда не унижающего себя площадной бранью (так по крайней мере считал Окш).

Единственное, что он высказал вслед уходящему Хавру, было даже не угрозой, а скорее констатацией факта:

— Зря ты это затеял. Не знаю, как долго тебе осталось жить, но эту встречу ты будешь проклинать до конца своих дней. — Вполне возможно, — без тени обиды согласйлсм Хавр. — Ну что уж теперь поделаешь…

Кем бы ни был тот, кто пленил Окша: человеком, злым духом или колдуном, отказать в предусмотрительности ему нельзя. Все было просчитано на много ходов вперед, обеспечено необходимыми ресурсами, заранее отрепетировано и защищено от случайностей. (Можно было побиться об заклад, что искомая телега ждет где-нибудь неподалеку.)

Безо всяких сомнений, Окш имел дело с достойным противником, но их схватка лишь начиналась. Еще неизвестно, какие козыри имеются в запасе у прожженного шулера Хавра, однако и Окш прожил свою короткую жизнь не зря — кое-чему научился, и не только выпечке булочек.

Упершись лбом и коленями в землю, он принялся извиваться всем телом, стараясь провести скованные руки над тазом. Тело его было гибким, руки длинными, таз поджарым, и то, что никогда бы не удалось кряжистому жестянщику, вполне удалось потомку максаров.

Гораздо труднее было высвободить из кольца рук плохо гнущиеся и уже начавшие опухать ноги, но, скинув сапоги, он справился и с этой задачей.

Теперь, когда кандалы наконец оказались в поле его зрения, Окш мог применить навыки, полученные им в оружейной мастерской. Зажав между колен задник сапога, он вставил острый кончик шпоры в замочную скважину кандалов и стал методично нащупывать пружину, удерживающую язычок замка. На это ему понадобилось примерно столько же времени, сколько и для утреннего бритья.

Затем надо было подготовить Хавру достойную встречу. Окш вновь натянул сапоги, сунул руки в незапертые кандалы и принял прежнюю позу. Разница состояла лишь в том, что сейчас он сжимал в кулаке обломок шпоры, не очень длинный, но достаточный для того, чтобы достать до сердца.

Для пущей достоверности Окш даже глаза закрыл — пусть этот гад думает, что от потери крови он впал в беспамятство.

Время, до этого летевшее со стремительностью горного потока, теперь превратилось в стоячее озеро. Если бы не жажда мщения и не надежда завладеть телегой, так необходимой сейчас Окшу, он давно уполз бы отсюда. Ну куда, спрашивается, подевался этот Хавр? Запрягает лошадь? Ремонтирует хомут?

Наконец вдали раздались скрип плохо смазанных колес, неторопливое пофыркивание коня и понукания возницы, время от времени подкрепляемые щелчком бича. Телега остановилась на порядочном расстоянии от Окша (видно, бурелом и валуны не позволяли ей двигаться дальше), и конь принялся щипать траву.

Затем послышались приближающиеся шаги. Окш вытер потные ладони об одежду, поудобнее перехватил шпору и приготовился к схватке, которая должна была продлиться долю мгновения и состоять всего из одного удара.

Однако шаги миновали его стороной и вскоре затихли где-то вдали. Что такое? Неужели Хавр запамятовал то место, где остался лежать Окш? Ладно, пусть побродит. Не подзывать же его свистом.

Теперь шаги слышались то слева, то справа — можно было подумать, что тот, кому они принадлежат, собирает грибы, а не разыскивает истекающего кровью пленника.

Но вот где-то поблизости хрустнула сухая ветка, вот задетый неосторожным движением куст уронил со своих листьев росу, вот уже слышно прерывистое дыхание притомившегося от долгой ходьбы человека, вот уже Окш чувствует на себе чей-то взгляд… Ближе.;, Ближе…

…Еще ближе… Пора бить шпорой между этих глаз… Но почему они такие зеленые? Почему вокруг них сияет серебряный ореол? Почему с алых губ срывается не сиплый говорок, который Окш уже успел возненавидеть, а звонкий издевательский смешок:

— Ну что разлегся, как баба на сносях? Ножки разболелись?

Рагна! Откуда она здесь взялась? А где тогда Хавр, чтоб ему пусто было!