Пролог

«ЖУРНАЛИСТ» И «УЧЕНЫЙ»

Отыскал я, значит, нужный кабинет, постучал вежливо и вхожу. В приемной никого: седьмой час, секретарша, понятное дело, уже отбыла. В полном соответствии с трудовым законодательством. Тогда я по ковровой дорожке прямиком к следующей двери. Опять стучу, опять вхожу.

— Здравствуйте, — говорю с порога. — Журнал «Эврика». Заведующий отделом горизонтов и проблем науки Авдей Сычев.

На самом деле по паспорту я Саша Анохин. Александр Васильевич, если хотите. Для своих — просто Саня. В редакции я всего вторую неделю. Самое ответственное дело, которое мне там пока доверяют, — это откупорить тюбик с клеем. Даже при галстуке и в очках «Сенатор» вид у меня не очень импозантный. Об этом, кстати, мне и Авдей Кузьмич на инструктаже говорил. А ещё он сказал: «Ты, Санька, главное, не тушуйся. Внешность — дело второстепенное. Самый толковый журналист, которого я знал, больше всего был похож на грузчика из бакалейной базы».

И точно! Хозяин кабинета (судя по табличке на дверях — член-корреспондент, доктор физико-математических наук и профессор), услыхав фамилию автора знаменитой статьи «Мои встречи со снежным человеком», чуть не подпрыгнул в своём кресле.

— Рад, очень рад! — воскликнул он с таким энтузиазмом, словно перед ним предстал, по крайней мере, директор универсама «Центральный». — Давно мечтаю познакомиться!.. Хотя, признаться, я представлял вас себе несколько иным…

Ну вот, начинается! Со слегка обиженным видом я полез во внутренний карман пиджака, где у меня кроме проездного билета на автобус, газовой зажигалки «Ронсон» (взятой, как и очки, для солидности) да всяких бумажек ничего не имелось. Прием, конечно, наивный. На милицию и персонал детских учреждений давно не действует. Но с научной и творческой интеллигенцией иногда проходит.

Так и есть — профессор вскочил, руками замахал:

— Ну что вы, что вы! Садитесь, прошу вас!

Я присел, и хотя волнение, вкупе с чужими линзами, мешало мне сосредоточить взор на чем-либо определенном, все же отметил про себя, что профессор удивительно молод. Ну от силы лет на десять старше меня. А может, и того не будет. Интересно, когда же это он все успел? Ведь говорил же я себе тысячу раз — брось без дела шататься по улицам и в выходные спать до обеда, берись за ум… Тоже мог бы уже профессором стать. Или, в крайнем случае, завотделом горизонтов и проблем… Как Авдей Кузьмич.

— Если не возражаете, приступим к делу, — эту фразу я заранее отрепетировал дома перед зеркалом.

Профессор кивнул и для чего-то приподнял лежащую перед ним папочку. В кресле он сидел как-то странно — боком. То ли ещё не привык к нему, то ли уже успел заработать в нём геморрой.

Я тем временем небрежным жестом раскрыл блокнот. Все вопросы, которые настоящий Авдей Сычев собирался задать профессору, были записаны там в столбик. Под каждым вопросом оставались три чистых строки для ответа. Профессор славился своим лаконизмом не менее, чем любовью к парадоксам. Глядя поверх очков, я прочёл первый вопрос: «Ваша точка зрения на истинное положение человечества во Вселенной?»

Профессор отодвинул папочку ещё дальше, и я увидел, что под ней лежит какая-то бумага. Ученый посмотрел сначала в эту бумагу, потом в потолок, потом снова в бумагу и, наконец, глубокомысленно изрёк:

— Наука — попытка человека внести некий порядок в хаос природы. Поскольку никакого хаоса не существует, а имеется высший, недоступный нам пока порядок — наука является не чем иным, как самообманом.

По мере того как профессор говорил, голос его становился все менее и менее уверенным. Закончив, он выжидательно посмотрел на меня и уже совсем растерянно спросил:

— Ну что — не то?

— Не то… — не менее растерянно пробормотал я. — Про науку у меня вопросы в конце.

Вот так да! Вот так профессор! Попал, как говорится, пальцем в небо.

— Тогда попробуем что-нибудь другое… — он снова уткнулся в свою бумажку. — Может быть это: «В настоящее время человек представляет собой основной дестабилизирующий фактор среды»? «Человека» можно заменить на «человечество», а «среду» — на «Вселенную». Подходит?

— Подходит. Одну минуточку… Записываю… Так, следующий вопрос: «Расскажите коротко о главных направлениях ваших исследований?»

— Сейчас, сейчас… — вся его шпаргалка была покрыта размашистыми неразборчивыми строчками, и профессор, кривясь и морщась, пытался разобраться в них. — Ага! Вот: «Следует уяснить, что с точки зрения многомерного мироздания наша Вселенная не что иное, как сверхтонкий блин, один из бесконечного множества точно таких же или почти таких блинов. Причём каждая мини-Вселенная как бы свернута по отношению к любой другой, что полностью исключает какие бы то ни было взаимные влияния. Цель нашей работы — заглянуть, а если удастся, то и проникнуть за естественную границу нашего мира, проще говоря — в иное пространство».

— Подтверждаются ли ваши идеи практически?

— Безусловно! — профессор оторвался наконец от бумажки. — Установка для исследования сопредельных пространств уже действует.

— Тогда ещё вопрос: «Что означает в философском плане…»

— Подождите, пожалуйста! — взмолился вдруг мой собеседник. — Вот тут все написано. Ответы на любой ваш вопрос. Только очень уж неразборчиво. Можете пользоваться.

— Так значит, вы не профессор? — дошло, наконец, до меня.

— Нет, я здесь лаборантом работаю, — сознался парень, и кончики ушей у него при этом покраснели. — Профессор час назад улетел на симпозиум в Сидней. Уж извините, товарищ Сычев, что так получилось.

Ага, подумал я. С тобой все ясно! Видать, в юные годы тоже по улицам любил шататься, науку игнорировал — так и остался у серьезных людей на побегушках. Нечего теперь расстраиваться, сам виноват.

— Анохин моя фамилия, — сказал я. — А зовут Саней. И я под чужого дядю сегодня работаю. Авдей Кузьмич тоже улетел. Правда, не в Сидней, а поближе. Свидание у него с любимой женщиной. В редакции он никому, кроме меня, не доверяет. Говорит: «Один только ты, Санька, под меня ещё не копаешь».

— Володя, — представился лаборант. — Насчёт Сиднея, я, конечно, пошутил. Профессор дома спит. Сутки напролет работал. Знаете ведь, как у них со временем.

Тут нам обоим сразу полегчало. Я узел на галстуке расслабил и очки снял. А он в кресле развалился и ноги на журнальный столик положил.

— Что же тогда получается? — чуть не хохочу я. — Ты не настоящий! Я не настоящий! Может, и установка ваша не настоящая?

— Ну нет! — успокоил он меня. — Тут все как надо. Испытано, одобрено и защищено патентами. У шефа, считай, уже Нобелевка в кармане. Было бы желание, можно хоть сейчас — ф-ф-р-р — и улететь в сопредельное пространство.

— И был там уже кто-нибудь?

— Ты что! Мы же о нём почти ничего не знаем. Так черт знает куда можно попасть. Ведь там все иное может оказаться: и гравитация, и время, и даже структура материи.

— Может, хоть кота или собаку запускали?

— Исключено! А вдруг в том пространстве люди всего с палец величиной? Представляешь, что наш кот может натворить?

— Выходит, изобрели машинку, а она ни туда ни сюда?

— Почему же? — парень, вроде, даже обиделся. — Эксперименты идут полным ходом. Строго по плану. Из сопредельного пространства уже получена одна молекула газа. Изучается.

— А глянуть на неё можно?

— На молекулу?

— Нет, на вашу установку.

— А мы, считай, прямо в ней и находимся. Тут на каждом этаже её узлы. Но все основное, конечно, под землёй… Ключи от главного зала я могу взять… Да только посторонних туда водить не положено.

— Какой я посторонний? Я же пресса! Нас даже в роддом без халатов пускают.

— Ну если так… Только чур — об этом никому!

— Что за вопрос, коллега!

Лифт оказался прямо в профессорском кабинете. В смежной комнате. Очень удобно. Через пару минут мы были там, где нужно. Гляжу — коридор бетонный, как в бомбоубежище, а в самом его конце одна-единственная дверь. Мой парень прямо к ней подошел и сначала какие-то кнопочки потыкал. В окошечке над дверью шестизначный номер загорелся. Понятно — сенсор. У меня в телевизоре такой есть. Только уже давно не работает.

После этого лаборант ключ достал и в замочную скважину вставил. Я такого ключа отродясь не видал — обыкновенная гладкая пластинка длиной с палец. Ясно сразу — с большим секретом замок. А парень, видно, молодец, раз профессор ему не только свои каракули доверяет, но и ключи тоже.

В общем, заходим мы в этот самый главный зал. Холодно. И пахнет как-то странно — не то горелой изоляцией, не то канифолью. А может, озоном. Я, правда, сам этого газа никогда не нюхал, но моя родная жена как только в лес хотя бы на полметра зайдет, так сразу и вещает: «Ох, чудненько! Оз-зон!»

Верхний свет не горит. Но не очень темно. Глазки зеленые на приборах мигают, всякие экраны от потолка до пола светятся. Когда-то я в этом хозяйстве неплохо разбирался. Как-никак почти три года в кружок радиолюбителей ходил. Любой телевизор мог разобрать. Теперь, правда, подзабыл многое. Хотя резистор от транзистора отличу.

— Ну вот, любуйся! — сказал лаборант и по залу гордо так прошёлся. Вроде как петух по курятнику. Рисуется. Профессором себя воображает. — Это центральный пост управления. Здесь регистрационно-следящий комплекс. А там — контактная площадка. Оси пересечения пространств как раз на ней и находятся.

Смотрю — в дальнем конце зала на толстенных пружинах какая-то платформа установлена. Никелированная вся. Сразу видно, без халтуры сделана. А на ней чего только нет! Какие-то баллоны, аппараты, кабели, штучки всякие непонятные. Глаза разбегаются!

— А поближе посмотреть можно? — спрашиваю я почему-то шепотом. Понимаю, что никуда он от меня, голубок, уже не денется. Как говорится: «Влез по пояс — полезай по грудь».

— Если только посмотреть… — замямлил он.

Ломается. Можно подумать, что он девица, а я хахаль.

— Но только руками ничего не трогать! Обещаешь?

— Что за вопрос! Обещаю!

И вот я уже на площадке. Жаль, фотоаппарата нет. Запечатлел бы кадр для потомства: «Александр Анохин лично осматривает первую модель установки для исследования сопредельных пространств!»

Постоял я немного на площадке, и вдруг такая тоска меня разобрала. Ведь глупости все это. Детство. Как сейчас помню, было тогда мне лет пять или шесть, залезешь, бывало, в кабину машины, руль покрутишь, побибикаешь — удовольствие! А потом придет шофер, сгонит тебя с сидения, заведет мотор и укатит куда-то в светлые дали. А ты останешься — маленький, сопливый, со всеми своими детскими неприятностями на душе. Вот так и здесь! Придет время, и встанет на это место кто-то вышколенный, натренированный, щелкнет вот этим тумблерочком, нажмет вот эту кнопочку, а ещё лучше — эту… такая она красивая, красненькая, отрапортует четко: «К выполнению государственного задания готов!» — и сиганет в другое измерение. А пока он там прохлаждается, ему одних командировочных по триста рублей в день начислять будут. Семье дачу двухэтажную дадут, а каждому родственнику по новой квартире. А если он ещё и живым оттуда вернется, тогда все — будущее обеспечено! Банкеты, ордена, звания, цветы и женщины. А я, если, конечно, выпускающий разрешит, буду лепить его цветные портреты на макет журнальной обложки. И все только потому, что не мне, а ему эту кнопочку нажать доверили… Ну и тугая же она, аж палец занемел!

Вздохнул я горько и полез с платформы. Да не тут-то было! С размаху лбом во что-то твердое ударился, как-будто передо мной вдруг стена стеклянная оказалась. Сунулся я в другую сторону — то же самое. Только уже не лбом, а вытянутыми руками уперся. Вот тебе и на! Попался, как сом в вершу.

— Але! — закричал я лаборанту. — Эй! Брось шутить! Выпусти!

У парня сразу рот раскрылся. Симпатичный парень, ничего не скажешь, только уж очень у него нижняя челюсть здорова — ну прямо галоша. Пол-лица занимает.

— Ты трогал что-нибудь? — спросил он, чуть не плача.

— Ничего я не трогал! Очень нужно… А что это такое красное у тебя за спиной мигает?

Обернулся он, а потом снова на меня уставился. Молчит. Только совсем белым стал. Это даже при свете красной мигалки заметно.

— Ты только, пожалуйста, не шевелись, — жалобно сказал он. — Стой как стоишь. Я сейчас что-нибудь придумаю.

— Да ты хоть объясни, что случилось? — заорал я с платформы. — Что мне тут, до самой пенсии быть?

— Нет, всего пятьдесят секунд осталось. Потом ты в сопредельное пространство переместишься.

Поплелся он к самому большому пульту, но что-то-очень уж неуверенно. Подошел и встал. Смотрит на него, как тюлень на сноповязалку. Руку к какому-то рычагу потянул, потом отдернул. Надписи на пульте стал читать. Ну, это уже полный завал! Наверное, не лаборант он совсем! Вахтер какой-нибудь или, вообще, дежурный сантехник!

Идут, значит, эти последние секундочки, а я, как дурак, на одной ноге стою, руки в стороны раскинув. Ну что твоя балерина! «Танец умирающего козла!» И вдруг все — потухли красные лампы. Темнота наступила. И даже не темнота вовсе, а какие-то желтые сумерки. Как-будто я в бассейне с подсолнечным маслом оказался. Опустил я осторожно ногу, руками вокруг пошарил — вроде бы уже нет стеклянной стены. Может, все же сумел меня этот недотепа выручить?

Постепенно жёлтая муть стала редеть. Прямо над головой у меня висело горячее яркое пятно. Лампа? Нет… Скорее — Солнце. Сквозь золотистый, прозрачный, как платьице из кисеи, туман я уже различал голубое небо и пышную зелень деревьев. А ведь, когда я шел в институт, на улицах горели фонари и валил мокрый снег. Пальто и шапка мои в гардеробе остались. Где теперь этот гардероб? Где улица Академическая, дом два, корпус четыре?..

Я стоял по колено в траве, а вокруг был лес, хоть и густой, но не очень высокий. Только одно-единственное дерево, росшее особняком, казалось, доставало до самого неба. Среди цветов, похожих на тарелки из антикварного сервиза, порхали бабочки, похожие на разноцветные абажуры. Где же это я?.. Непривычно огромное, янтарного цвета солнце почти не слепило глаза. Я без труда различал его зернистую структуру, которая бурлила и перемешивалась, словно закипающая гречневая каша. Так где же я? Это не Земля? Это…

Вот, значит, какое оно — сопредельное пространство!

 

Глава 1

В РАЙ С ЧЕРНОГО ХОДА

Если моя покойная бабушка была права, и где-то все же существует рай, то это именно то место, в котором я очутился.

Относительно рая болтают много всякого. Считается, что являться туда положено голышом и без багажа. За этим, якобы, внимательно следят специально назначенные апостолы, денно и нощно несущие вахту у райских врат. Все наше прошлое, настоящее и будущее у них как на ладони. Им начхать на земные регалии, деньги и блат.

Со мной дело обстояло несколько иначе. Проник я в рай не совсем обычным путем — то ли через черный ход, то ли вообще через дырку в заборе. Поэтому никто не взвешивал мою душу на безмене и не тыкал в моё тело огненным мечом. Ничего хорошего от этого, думаю, не получилось бы.

Да и экипирован я был внушительно. Не в пример другим соискателям райского блаженства. При мне и на мне, кроме уже указанных очков, зажигалки и галстука, имелось ещё: шерстяной костюм, сорочка, зимние полусапожки, некоторые другие предметы туалета, связка ключей, носовой платок и семь рублей денег мелкими купюрами.

Видимый мне участок рая был совершенно безлюден, чего, впрочем, и следовало ожидать. Очевидно, поток праведников, достаточно жидкий уже во времена поэта Данте, в наш просвещенный век иссяк окончательно.

Однако все прочие атрибуты рая, как то: теплый душистый воздух, мягкая изумрудная трава, чистое голубое небо, звенящие хрустальные ручьи — имелись. Кусты росли правильными шарами. На одних и тех же ветках распускались цветы, зеленели завязи и наливались соком крупные красные ягоды. Примерно в сотне метров от меня, за неширокой рекой возвышалось огромное дерево, чем-то отдаленно напоминавшее наш дуб. Его ствол, лишенный дуплистых язв и заскорузлой коры, блестел на солнце, как гранитная колонна. На нижних ветках гроздьями висели плоды, похожие на ананасы.

В общем, все было в точности, как и положено в раю. Уж в этом вопросе я разбираюсь. Спросите — откуда? Конечно же, не от бабушки. Она, бедная, рай чем-то вроде санатория для ветеранов сцены представляла. Дескать, ходят там все в белых халатах и под арфу целый день хором псалмы поют. Ясно, что в такой рай нормального человека не заманишь. Идея райской жизни может иметь успех только в том случае, если в ней будут представлены именно те блага, которых не хватало в земной юдоли. К примеру та же бабушка, коротавшая свои последние годы на восьмом этаже блочного дома, страстно мечтала иметь корову. Следовательно, в раю ей обязаны выдать в безвозмездное пользование буренку-рекордистку, сорок соток сенокоса, сарайчик и все остальное, включая электросепаратор и маслобойку. Список того, чего не хватает в этой жизни мне, значительно обширнее, и я не хотел бы сейчас на этом останавливаться.

Это я к тому рассказываю, чтобы все поняли — райскую обстановку я не понаслышке знаю. Имеется у меня картина, «Сад Эдема» называется. Говорят, голландской школы. Не знаю, на какой свалке её один забулдыга из нашего двора нашёл. С меня он сначала бутылку потребовал, но потом и за так отдал. Лильке, жене своей, я сказал, что это подлинник, в 1812 году французскими мародерами из Кремля украден и до сих пор Интерполом разыскивается. Поверить она мне, может, и не поверила, но за недостачу пятерки с аванса не очень корила. Поскольку на картине мелкие повреждения имелись, да и вообще, моя квартира не музей, мы этот «Сад Эдема» на даче пристроили. Так что в последнее время я райскими пейзажами по три-четыре раза в неделю любуюсь, а в случае скандалов с женой — даже чаще.

И что интересно — почти все на той картине в точности, как здесь. И дерево высокое имеется, и кустики подстриженные, и ручейки, и прочая оранжерейная природа. Но кое в чем и разница есть. На полотне всякая живность изображена, от индюка до тигра. А тут наблюдается почти полное отсутствие фауны. Были бабочки, да и те куда-то улетели. Даже комары не кусают. Хотя они в раю, возможно, и не предусмотрены. Но я достаточно твердо стою на позициях материализма, дарвинизма и эволюции, привитых мне в средней школе, и поэтому понимаю — там, где есть ягодки, будет и тот, кто ими лакомится. А на каждую дюжину вегетарианцев обязательно найдется один любитель мясного. Круговорот веществ в природе. Ягодка — птичка — лисичка — потом жучок-червячок — и снова ягодка.

И не исключено, что какая-нибудь не очень крупная, обделенная силой и проворством тварь уже успела пораскинуть скудными мозгами о своей невеселой доле, встала с горя на задние лапы, в передние взяла палку покрепче и начала подгонять природу под своё понимание жизни.

Короче, не может быть, чтобы в таком приятном местечке не завелись уже люди. Даже на моей картине Адам с Евой изображены. Под деревом. В полном неглиже. Поскольку на полотне в том самом месте дырка имеется, понять, чем конкретно занимаются наши прародители, совершенно невозможно. То ли они ещё пребывают в чистоте и невинности, то ли уже вкусили запретный плод и предаются первородному греху.

Ну в общем, все это, конечно, так, болтовня. Сначала я, если честно сказать, здорово испугался. В чужой стране одному оказаться и то не сладко. А тут — чужое измерение! Это же от родной Земли дальше, чем любая звезда. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Однако немного успокоившись, я понял, что все не так уж и плохо. Людей в беде у нас не положено бросать. За то, что невинного человека в другое измерение упекли, никто по головке не погладит. Придет профессор утром в институт, быстренько во всем разберется, придурковатого лаборанта (а может, сантехника) с работы турнет и направит все научные силы на организацию спасательной экспедиции. Так что, думаю, ждать мне осталось недолго. Денька два-три. Ну, от силы неделю. Воды здесь хватает. А кормиться можно и ягодами. Да и ананасы на дубе выглядят весьма аппетитно.

Я сорвал горсть ягод и осторожно пожевал их. Они оказались очень сочными, но жгучими, как перец. Ничего, сварим. Из крапивы суп делают. Я похлопал по карману, проверяя, на месте ли зажигалка. Жаль, что сигареты в пальто оставил, на профессорские понадеялся.

Повесив пиджак на куст и разувшись, я прилег на траву. Ягодки определенно были какими-то хмельными. Голова приятно кружилась, мысли приходили легкие и радостные. Как тут ни крути, а все же я первый путешественник в сопредельное пространство. Такое не скоро забудется. По крайней мере, не при моей жизни. «Сенсация! Репортаж нашего сотрудника Александра Анохина из потустороннего мира!» Короче, хочешь не хочешь, а придётся меня после возвращения назначить никак не ниже, чем завотделом. А что? Не глупей я того же Авдея Кузьмича. Хоть и четвертый курс заочного никак не могу закончить. Впрочем, начхать мне теперь на журнал. Я лучше докторскую тискану. «Некоторые аспекты вкусового и обонятельного восприятия многомерного мира». Институт или кафедру я, конечно, не потяну. А вот на зама по общим вопросам, пожалуй, соглашусь. Только как с Лилькой быть? Не может она соответствовать моему новому положению. Вульгарна и языкаста. Может, развестись? Нет, неудобно. Скомпрометируюсь. Ладно, так и быть — пусть живёт при мне. Греется, так сказать, в лучах чужой славы. А я себе на каждом континенте, кроме Антарктиды, конечно, по любовнице заведу… Вот в таких сладких мечтаниях я и уснул.

 

Глава 2

ВОЛК — ОН И В РАЮ ВОЛК

Проснулся я, как после грандиозной попойки, с жуткой головной болью и невыносимой жаждой. Ещё не открыв глаза, я понял, что резкие движения мне сейчас противопоказаны. Мои насквозь отравленные внутренние органы за время сна кое-как приспособились к горизонтальному положению тела, и все попытки шевельнуться, а тем более встать, мгновенно вывели бы их из равновесия. Со стоном я разлепил веки и очень долго тупо рассматривал окружающий пейзаж, пытаясь понять, где я и что со мной случилось.

В конце концов до меня все же дошло, что место, в котором я оказался, не имеет ничего общего ни с моей квартирой, ни с комнатой Таньки (есть у меня одна такая знакомая), ни с палатой вытрезвителя. Может, я подрался с кем-нибудь, получил по мозгам и сейчас брежу в реанимации? А может, я уже умер и пребываю в загробном мире? Нет, это исключено. Для ада здесь чересчур светло, а рай мне давно не грозит… Лет этак с пятнадцати.

Едва я подумал про рай, как кое-какие разорванные цепочки в моей голове стали соединяться. Сначала я вспомнил красные ягодки. Потом — дуб. Потом — жёлтый туман. А немного погодя и все остальное: недоумка-лаборанта, платформу на пружинах, стеклянную стену.

Жгучий привкус перца все ещё драл мне язык и нёбо. Вот тебе и ягодки! У-у, проклятые!.. Ведь всего штучек пять съел, а по башке шибануло, как от бутылки спирта.

С великими трудами и муками я все же дотащился до ручья. Вода была холодной, чистой и вкусной, как газировка. Слегка притушив пылавший в моей утробе пожар, я несколько раз обмакнул голову в ледяную искристую струю. После этого полегчало. В черепке ещё шумело, но мысли стали ясными и какими-то отрешенно-жестокими.

Самому мне отсюда ни за что не выбраться. Это ясно. Легче вон тот дуб голыми руками вырвать. Вопрос — смогут ли меня отсюда вытащить другие? Трудно сказать. Наука, конечно, сильна, но не всесильна. Попробуйте выпущенный из пушки снаряд вернуть обратно в казенник с полдороги. Не получится! Вот так и я — лечу сейчас на манер этого снаряда сквозь миры и пространства, все дальше и дальше от Земли, от своего родного измерения. И с каждой минутой мои шансы на возвращение уменьшаются.

Что же я буду здесь делать — совершенно один, без оружия, без инструментов, без теплой одежды? Ведь я ничего не знаю об этом мире. Бывает ли здесь зима? Водятся ли крупные хищники?

Нет, я не Робинзон Крузо. Уж себя-то я знаю. Долго в одиночку не протяну. Разучусь говорить, сойду с ума, стану животным. Чем так — лучше вниз головой с дуба! А ещё лучше — нажрусь пьяных ягод. Пары горстей, наверное, вполне хватит… Хочу домой! Хочу к Лильке! Не надо мне никакого рая!.. У, гадина лаборант, попался бы ты мне сейчас!..

Чувствуя себя несчастным и раздавленным, я побрел к реке, куда впадал ручей. Даже про пиджак и полусапожки забыл. Трава была мягкой, как пуховое одеяло, теплый воздух благоухал дезодорантом «Фиджи». Но все это я ощущал как бы со стороны. Я был совершенно чужим здесь. И все вокруг было чуждо мне.

Прямо в зените, почти не шевеля крыльями, парило несколько огромных птиц. Яркий солнечный свет мешал рассмотреть их. Мне они казались черными крестами, распластанными в жаркой голубизне неба. Птицы, наверное, уже заметили меня и поняли, что я не жилец на этом свете. Точно так же стервятники в пустыне кружат над отбившимся от стада беспомощным ягненком.

Слева хрустнула ветка. Верхушка одного из деревьев дрогнула, словно кто-то осторожно тряхнул её. Подойдя поближе, я увидел двух красивых миниатюрных козочек. Встав на задние ножки, они щипали с дерева листья. Заметив меня, козочки мгновенно оцепенели, потом дружно пискнули и высокими прыжками помчались прочь.

Шашлык побежал, вяло подумал я. Да только поймай его попробуй. А чего они такие пугливые? Не должны они людей бояться. Как это у классика: «Там на нехоженых дорожках следы непуганых зверей…» А эти, выходит, пуганые? Кем? Надо разобраться…

Кстати, а почему я вдруг решил, что здешний край дик и безлюден? Только потому, что мне сразу не отдавили ногу в толпе? Представляю, какое впечатление сложилось бы о Земле у какого-нибудь инопланетянина (или, скажем, — инопространственника), окажись он в пустыне Сахара. Кусал бы, наверное, в тоске свои щупальца и клял, как и я, свою пропащую жизнь. Мир этот огромен, а я практически ничего здесь не видел. Может быть, по опушке леса проходит десятирядная автострада, а с вершины дуба открывается вид на огромный город? Пусть в нём живут даже не люди, а разумные пауки — как-нибудь столкуемся. Главное — город, центр цивилизации. Там обязательно разберутся, что к чему. Уж где-где, а в городе я не пропаду! Кстати, многие сейчас вовсю клянут городскую жизнь. Дескать, и тесно, и шумно, и воздух не тот. Я этим крикунам ни на грош не верю. По крайней мере, ни один из них город на деревню ещё не поменял. Мотнется на дачу или в турпоход — и обратно в шум и тесноту. Я вот уже скоро тридцать лет живу в неблагоприятных городских условиях — и ничего. Даже в весе регулярно прибавляю. Или с другой стороны к этому вопросу подойти. Помню, послали нас лет пять назад на картошку. Деревня — двадцать дворов. Глушь — дальше некуда. Радио туда подвели, а электричество ещё нет. Раз в неделю подъезжает автолавка. Спички, соль, хлеб. Кино — в среду и субботу от дизельного генератора. Баня — кто как сумеет. Туалет — в любом ближайшем леске. Зато тишина! Воздух! Оз-зон! Нет, я лучше хлором буду дышать, только подавайте заодно и другие достижения цивилизации.

Итак, вперёд! На поиски городов! Вот только обуюсь и пиджачок прихвачу.

Но не успел я сделать и пяти шагов, как какой-то очень крупный зверь вышел из кустов и встал прямо на моём пути. Несомненно, это был волк. Серый матерый волчище, с совершенно седым загривком, весь в клочковатой свалявшейся шерсти. Я узнал его сразу, хотя никогда раньше волков не видел. На воле их не очень-то встретишь, а в зоопарке я сразу бежал к клеткам с более экзотичными зверями. Конечно, он был похож на собаку. Но не более, чем чемпион мира по боксу в полутяжелом весе похож на какого-нибудь замухрышку-бухгалтера.

Не знаю почему, но у меня сложилось впечатление, что волк оказался здесь не случайно. Его бока ходили, как кузнечные мехи, язык свешивался наружу. Волк смотрел на меня безжалостно и мудро. Такие, как я, всегда были его врагами. Он ненавидел меня и всю мою родню уже очень давно, может быть, тысячи лет. Ему не нужно было угрожающе рычать, скалить клыки и рыть лапами землю, то есть готовиться к схватке. Смертельная схватка была его стихией, нормальным образом жизни.

И сейчас он медлил не потому, что боялся. Он просто ждал моих действий, прекрасно зная, что контрприем бывает результативнее любого приема. Поняв, что я не собираюсь нападать первым, он молча и стремительно бросился на меня.

Совершенно инстинктивно я попятился, зацепился за что-то и упал, задрав ноги. Тяжелое, деревянно-твердое тело ударило меня, как таран. Я вдохнул смрадный звериный запах. Где-то возле самого лица щелкнули челюсти. Не знаю, как мне удалось встать, откуда вдруг взялись быстрота и сила. Видимо, в каждом человеке до поры до времени тоже дремлет зверь. Волк прыгнул снова, без всякого труда сбил меня с ног, но вцепился почему-то не в горло, а в штаны, благо они были модные, с большим запасом на бедрах и ягодицах. Я кое-как выкарабкался, вскочил, изо всей силы рванулся и, оставив почти всю нижнюю часть своего туалета в волчьих зубах, полетел с берега в речку.

Первое ощущение было такое, как-будто я с головой окунулся в кипяток. Ледяная вода на мгновение ослепила и оглушила меня, но я тут же ногами нащупал дно. Волк не последовал за мной, и нетрудно было догадаться, почему именно. Холод пронзил мой мозг, проник буквально до селезенок, резанул по кишкам.

Зверюга оскалил желтые влажные клыки и коротко пролаял. Кусты у меня за спиной затрещали. Я оглянулся и увидел ещё одного волка — чуть помельче первого, с черной спиной и надорванным ухом. Ловушка захлопнулась.

Да, теперь мне уже никуда отсюда не деться. Выбор не очень велик — утонуть в речке или попасть на обед к волкам. В качестве главного блюда. Ни то ни другое, меня, конечно, не устраивало. Эх, ружьишко бы сейчас. Или хотя бы самый обыкновенный кол. Доконали вы меня, сволочи! Ну и черт с вами. Грызите меня волки, жрите рыбы, клюйте вороны! Вольемся в круговорот природы. Дадим жизнь цветкам и мошкам. Только бы скорее! Только бы не мучиться!

Со стороны дуба раздался низкий глухой вой. Ага, волкам подходит подмога! Жалко мне вас, серые! На всех меня не хватит. По кусочку только и достанется.

И тут метрах в десяти выше меня по течению из кустов вышел человек. Загорелый, с длинной бородой и ещё более длинными волосами.

Как и положено Адаму, он был совершенно гол.

 

Глава 3

РАЙСКАЯ СЕМЕЙКА

Стоя у самой воды, человек снова завыл. Интересно, что он хочет — напугать волков или, наоборот, приободрить? Появление нового действующего лица вроде бы не произвело на хищников особого впечатления. Молодой, опустив морду к самой земле, продолжал, как маятник, мотаться по берегу. Старый зло и отрывисто рявкнул на волосатика: отцепись, мол, не до тебя сейчас.

Человек отступил в кусты, так что осталась видна только его голова, и выдал целую арию на волчьем языке. Тут были и вой, и визг, и шипение, и фырканье. Мой седой недоброжелатель вскочил, шерсть на его загривке встала дыбом. Яростно рыча, он несколько раз крутнулся на одном месте, словно хотел поймать себя за хвост, а потом быстро, не оглядываясь, пошёл прочь. Второй волк, не мешкая, последовал его примеру.

Человек вылез из кустов и неторопливо приблизился ко мне. С вину это был ничем не примечательный мужичок средних лет. Только очень уж нестриженный. Это придавало ему сходство не то с монахом, не то со знаменитым бас-гитаристом из популярного рок-ансамбля «Керогаз».

Остановившись напротив меня, райский житель задумчиво почесал за ухом, словно решая, стоит ли мараться, спасая меня, а потом заговорил. Речь его была немного сиплой, но внятной и убедительной, слова короткими и звучными. Каждую фразу он сопровождал быстрыми, очень выразительными жестами. Нетрудно было догадаться, что меня приглашают выйти на берег.

Я и рад бы — но уже ни рук, ни ног не чувствую. Впечатление такое, что у меня осталась только одна голова, а в этой голове медленно-медленно ворочаются какие-то неясные, тягучие мыслишки да тупо ноют все зубы одновременно.

Адам голосом и руками изобразил раздражение, буркнул в мой адрес что-то не совсем лестное и, ойкая от холода, полез в воду. Держась одной рукой за куст, он другой ухватил меня за волосы и отбуксировал на мелкое место. До травки я кое-как дополз сам, но уж тут-то мои силы исчерпались полностью и окончательно.

Адам на своём языке продолжал меня о чем-то выспрашивать, не забывая при этом время от времени ворочать моё почти бездыханное тело с боку на бок. Что б я, значит, на солнышке обсох. Со стороны глянуть — смешная картина! Я, цивилизованный человек, валяюсь в унизительной позе перед голым дикарем.

Вскоре Адаму надоело надрывать голосовые связки. Поднатужившись, он взвалил меня на спину и потащил в сторону, противоположную той, куда ушли волки. Тут мне стало совсем худо. Адам был мужик хоть и крепкий, но ростом не очень. Мой подбородок колотился о его лохматую макушку, а ступни волочились по земле. И вообще, неприятное это дело, когда тебя, словно мороженую свиную тушу, волокут куда-то в неизвестном направлении. А тут ещё ноги стали отходить. Ощущение такое, как будто по тебе от пяток до поясницы пьяные ежики катаются!

Неважные мои дела. Если и останусь жив, двухстороннее воспаление легких обеспечено. На местную медицину надежды мало. Судя по внешнему виду Адама, тут не то что пенициллина, даже дегтя ещё не изобрели. Да и спасатель мой особого доверия не внушает. Попробуй разберись, что у него на уме. Может, он собирается меня своим идолам в жертву принести? Или вообще на фарш пустить. Не исключено, что он с волками на паях работает. Те случайных прохожих в ледяную воду загоняют, а тонкий кулинарный труд возложен на представителей местного населения.

— Эй, дядя, — пробормотал я. — Куда ты хоть меня тащишь?

Он только фыркнул и ещё быстрее попер. Не человек, а трактор «Беларусь». Я хоть и нахожусь почти в полной отключке, но по сторонам озираться не забываю — дорогу стараюсь запомнить. С Адама какой спрос — дитя природы! А мне пиджак и полусапожки совсем не лишние.

Скоро дуб из моего поля зрения скрылся, но другие ориентиры стали попадаться: пенек, из которого сразу три тоненьких деревца растут, узкий овражек, огромный замшелый валун.

Наконец Адам меня со спины сбросил. Приехали, значит. Котла с кипящей водой не видно. Идола, человеческой кровью измазанного, тоже. И на том спасибо!

Посреди чистенькой зеленой поляны (этот бы газон да на наше футбольное поле!) стоит домик не домик, а так — шалаш. Из лозы очень аккуратно сплетен. Поблизости ни забора, ни туалета, ни свинарника. Только всякие живописные коряги — вроде тех, что на выставке «Природа и фантазия» демонстрируют. И птиц кругом видимо-невидимо. Маленькие, как наши шмели. Красные, фиолетовые, белые — в глазах рябит. И все чирикают, чтоб им неладно было. Не видят разве, что человек кончается?

Тут занавески на дверях шалаша раздвинулись. Вышла оттуда женщина цветущего вида с волосами до пояса, а за ней безусый паренек допризывного возраста. Само собой, оба голые. Только шею женщины украшает ожерелье из сушеных ягод. Ева, значит. Кстати, я её так себе и представлял. А вот паренек кто? Каин или Авель? Лучше, конечно, если Авель.

Стал Адам им что-то рассказывать. Про меня, как видно. Мальчишка явно перетрусил и обратно в шалаш залез. А Ева стоит в непринужденной позе, руки в крутые бедра уперла, локон покусывает, на меня то ли с жалостью, то ли с отвращением поглядывает. Конечно, зрелище я представляю малопривлекательное. Валяюсь перед дамой весь мокрый, в разорванной сорочке и почти без штанов.

Наконец она какое-то решение приняла, волосы за спину забросила, супругу сказала что-то и тут же свои слова жестом продублировала. Не то шкуру с меня содрать велела, не то на прежнее место отнести и там утопить. Уж очень у неё решительный жест получился.

Но здесь Адам свой характер показал. Голос повысил и бородой затряс. Рукой куда-то назад показывает, вроде как на чей-то авторитет ссылается. Они бы ещё долго так спорили, но тут я чихать начал. Не сильно, но, наверное, очень жалобно. Ева ко мне наклонилась, лоб пощупала, вздохнула. Сказала что-то, но уже совсем другим тоном. Адам головой согласно закивал, схватил меня за микитки и прислонил к стенке шалаша. И давай они с меня последнюю одежду срывать. Минуты не прошло, как я остался в чем мать родила. Стою, шатаясь, бледный, волосатый, с вдавленной грудью и синим шрамом от вырезанного аппендикса на брюхе. Словом, совсем не Аполлон, а скорее полудохлая обезьяна из передвижного зоопарка.

Но хозяева мои очень довольны остались. Заулыбались даже, словно богатого родственника встретили. Адам меня по плечу похлопал, а Ева вытащила из кучи мокрого тряпья галстук и повязала мне на шею бантиком. Как собачонке.

И тут я вдруг такое облегчение почувствовал, как-будто всю жизнь о том только и мечтал, чтобы голышом по чужому измерению прогуляться.

 

Глава 4

НЕКТАР И АМБРОЗИЯ НА УЖИН

Вскоре на меня навалился новый приступ чиханья. Из носа потекло. Ева вынесла из шалаша горшок с каким-то пойлом и подала мне. Теплое и почти безвкусное, оно вязало рот, как сок хурмы. Затем она стала растирать мои грудь и спину пучками жестких буроватых листьев. Через пару минут все моё тело горело, словно меня намазали скипидаром. Но постепенно зуд прошел, и я задремал на солнышке.

Проснулся уже на закате, совершенно здоровым. О купании напоминало только першение в горле. В мою честь на свежем воздухе был устроен скромный ужин. Состоял он из одного-единственного блюда — тех самых ананасов, которые я видел на дубе. Кроме того, перед каждым участником трапезы стоял небольшой горшок с питьем. Ни ложек, ни вилок, естественно, не было. Бедно живут мои хозяева. Где-то на уровне каменного века. Хотя на дикарей совсем не похожи. Особенно Ева. Её хоть сейчас в кино снимай. Графиня или иностранная шпионка из неё, может, и не получится — личико простовато, зато на роль передового агронома, своей любовью перевоспитывающего отсталого председателя, лучшей фактуры не найти. Уж я-то в этих делах разбираюсь! Год на киностудии пожарником по совместительству работал. Да, что тут ни говори — лакомый кусочек достался Адаму.

О принятом здесь застольном этикете я не имел ни малейшего представления, поэтому наваливаться на ананасы не спешил. Дьявол знает, как их тут едят. Подожду Адама. Уж он-то не промахнется. Сразу видно — не дурак пожрать.

Однако начали почему-то не с еды, а с питья. Все у них не как у людей! Но зато напиточек — первый класс! Куда там нашему пиву или пепси-коле. Из чего они его, интересно, делают? Жаль только — посуда маловата.

Тут только я рассмотрел, что горшок вовсе не горшок, а просто-напросто плетеная корзина, обмазанная глиной. Сделано все, конечно, красиво, я бы сказал — по-авангардистски. Такой горшок и в музей не стыдно поставить. Но ведь супа в нём не сваришь! Ну неужели они, бедняги, даже огня не знают?

А тем временем Адам принялся за ананас. Выбрал самый крупный, очень ловко очистил и стал уплетать за обе щеки. Я, следуя его примеру, с помощью ногтей и зубов кое-как ободрал кожуру со своего плода, но первая же попытка отведать кусочек нежной светло-розовой мякоти закончилась плачевно. Брызги густого сока залепили мне все лицо. И не мне одному. Однако хозяева отнеслись к моей неловкости с милым равнодушием хорошо воспитанных людей. Адам тут же принялся обучать меня приемам обращения с ананасами. Правда, при этом он умял добрую половину моей порции, но ведь за всякую науку положено платить.

Сидим мы себе кружком и хрумкаем экзотические плоды. Адам бородой утирается, Ева пучком травы, я — пятернёй. Конечно, с ананасом этот плод ничего общего не имеет. Он даже и не сладкий. Но вкуснее я ещё ничего в жизни не пробовал. Ощущение такое, как-будто одновременно ешь копченого угря, шашлык по-карски, пирог с грибами и спелый персик. Говорите, не бывает такого? Я тоже так думал, пока сам не попробовал.

Вот кому жизнь, подумал я. Никаких проблем. Тепло, светло и мухи не кусают. Свободного времени уйма. Никто над душой не стоит. Еды навалом. Под каждым дубом буфет. И главное — какая еда! Сказка! Нектар и амброзия! А в наших краях какой нектар? Разве что — «Нектар Полесья», рубль девяносто пять бутылка. Чуть получше политуры, чуть похуже одеколона. А про амброзию я и не слыхал. Её, наверное, ещё древние греки умяли. А что осталось, только космонавтам дают. От удовольствия я даже икнул. Потом погладил живот и говорю Адаму (шутя, конечно):

— Ну спасибочки. Накормил.

— Спасибочки, — кивнул головой Адам.

У меня аж глаза на лоб полезли. Полиглот! Сразу усек, что к чему. Да как чисто произнёс, чертяка! Молодец, говорю, и большой палец показываю. Он довольно так осклабился и снова на ананас налег. На этом обмен мнениями завершился.

После ужина Ева принялась прямо с рук кормить своих пташек, а мы с Адамом залезли в шалаш. Все его стены изнутри были завешаны пучками сухой травы, какими-то стручками и гроздьями подвяленных ягод. На длинной полке стояли горшки с разными настойками. Настоящая аптека.

Уже перед сном, когда стемнело, я из шалаша наружу вылез. Кое-какие свои делишки обделать да заодно на ночное небо глянуть. Сориентироваться, так сказать, по небосводу. Теплилась во мне ещё слабая надежда, что я не очень далеко залетел. Может, это всего лишь Гавайские острова или какое-нибудь Таити.

Однако надежда моя очень быстро рассеялась. Звезд на небе было — кот наплакал. Да и те все крупные, как пятаки. Луна отсутствовала. Так же, как и Млечный Путь. В общем, не наше я увидел небо. Чужое.

И опять мне немного взгрустнулось. Эх, куда занесло! Не подбил бы меня Авдей вместо себя в институт сходить, не нарвался бы я на лжепрофессора, не полез бы сдуру на контактную площадку — сидел бы сейчас с Лилькой возле телевизора и попивал чаек со сдобой. Вот ведь какая судьба! А теперь ничего не попишешь. Надо жить. Найду себе какую-нибудь Еву. Построю шалаш. Буду ананасы есть да волкам хвосты крутить.

Пока я отсутствовал, Ева уже приготовила постель — навалила на пол свежей душистой травы. И получилась не постель, а чудо! Даже сравнить не с чем. Таких постелей даже у генеральских дочек нет.

Адам как залег, так сразу и начал выводить носом всякие трели. То как унитаз забулькает, то как пожарная сирена заверещит. Можно подумать, храпит не один человек, а целый взвод. Ева тоже заснула быстро, но спала тихо. Только все время ворочалась и закидывала на меня горячую мягкую руку. Авель ночевать почему-то не пришёл, и о нём вроде бы никто не беспокоился.

В траве за стеной шалаша что-то шуршало. Вдалеке заунывно провыл волк. Только сейчас я ощутил усталость этого так бурно прожитого дня. Очень скоро и мой храп присоединился к могучим руладам Адама.

 

Глава 5

ПРОГУЛКА ПРИ ЗВЕЗДАХ

Проснулся я оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво дергал меня за ногу. Как благодарен был бы я судьбе, если бы это вдруг оказалась Ева! Но она по-прежнему тихо посапывала у стенки. Зато совсем не было слышно молодцеватых всхрапываний Адама. Выходило, что разбудил меня именно он. Надо вставать, ничего не поделаешь. Хозяев положено слушаться. Может, здесь обычай такой — будить гостей среди ночи.

На четвереньках я выполз из шалаша. Ночной пейзаж был глух и неясен. Света звезд хватало только на то, чтобы не спутать яму с бугром.

Адам, бесшумно ступая, удалялся в сторону леса. Смутные ночные тени придавали его фигуре фантастические очертания. Глаза, в те моменты, когда он оборачивался ко мне, вспыхивали зеленым фосфоресцирующим светом, а лицо казалось отчужденным и загадочным. Через его плечо было перекинуто что-то похожее на большое свернутое одеяло. Пахло почему-то тиной и рыбьей чешуей.

Мы миновали валун, который я заприметил накануне, затем спустились в низину, воздух в которой был заметно холоднее, чем наверху. Я понял, что мы идем к реке.

Мой проводник, как бестелесный призрак, скользил во мраке. Когда мы оказывались на открытом месте, бесчисленные капельки росы, покрывавшие его волосы и бороду, начинали тускло светиться. От всего происходящего веяло какой-то древней языческой тайной. Реалии дня оборачивались жуткой и величавой мистерией ночи.

И тут только до меня дошло, что люди, волки, деревья, которые я видел здесь, на самом деле вовсе не люди, не волки, и не деревья, а нечто совсем-совсем другое, более чуждое мне, чем свет далеких звезд, росчерк метеорита в небе, сполохи северного сияния. В мире, где на дубах растут ананасы, где солнце петляет по небосклону, словно путающий свои следы заяц, где время тянется невыносимо медленно, все должно быть совершенно другим, не таким, как на Земле. И то, что это другое имеет привычные, знакомые мне формы, вовсе не значит, что в них заключена привычная сущность. По крайней мере, я ничуть не удивлюсь, если Адам превратится вдруг в ночного зверя, а деревья заговорят со мной человеческим голосом.

Кто знает, пойму ли я когда-нибудь этот мир, научусь ли жить по его законам, примут ли меня люди, поверят ли мне волки.

Река шумела где-то уже совсем рядом, и через несколько десятков шагов я увидел звезды у себя под ногами. Как желтые и красные фонарики, они дрожали, отражаясь в воде.

Сверток, который нес Адам, оказался обыкновенной рыболовной сетью. Даже странно, что я не догадался об этом раньше. Адам аккуратно расправлял сеть, встряхивая её так, что грузила звякали, ударяясь друг о друга. Закончив эту работу, он похлопал себя ладонью по лбу. Учись, дескать, пока я жив! В ответ я кивнул головой — дело знакомое. Не в первый раз.

Адам привязал один конец сети к кусту, а второй вручил мне, красноречиво указав при этом на противоположный берег. Хорош гусь! Сам в воду лезть не хочет, так батрака нашёл. Но спорить я не стал. Не время ещё. Сцепил зубы и полез в воду. То ли снадобья Евы помогли, то ли солнечное тепло, которого я за день впитал более чем достаточно, а может, какая другая причина подействовала, но на этот раз я перенес купание значительно легче. Не прошло и пяти минут, как речка была перегорожена сетью. Течение сразу натянуло её, выгнув дугой белую цепочку поплавков.

Адам жестом поманил меня за собой, и мы пошли вверх по течению — он по своему берегу, я по своему. Невдалеке от того места, где я сражался с волками, Адам остановился и выломал из кустов две довольно длинные гибкие ветки, одну из которых оставил себе, а другую, на манер копья, перебросил мне.

По-прежнему все было тихо вокруг, только едва слышно шумела река, да шелестели листья. Адам слегка помахал своей веткой, словно примериваясь к ней, потом резко размахнулся и стеганул по воде. Удар получился таким звучным и неожиданным, что я подскочил на месте. Отражения звезд задрожали и рассыпались. Где-то рядом плесканула большая рыба.

Замысел Адама сразу стал ясен. Мы неторопливо пошли по бережку, время от времени шлепая прутьями по воде, а впереди нас, ничего не ведая о поджидавшем её сюрпризе, быстро скатывалась вниз по течению осторожная рыба.

Когда мы подошли к тому месту, где стояла сеть, я сразу заметил, что её поплавки притоплены. Неплохо! Значит, поедим утром ушицы. Выходит, тут не одними ананасами питаются. Мною овладел азарт, знакомый только рыбакам, охотникам и донжуанам. Я мигом развязал узел. Мои пальцы при этом ощутили резкие, беспорядочные рывки застрявшей в ячеях рыбы. Адам ловко выбирал сеть, и скоро в звездном свете блеснула серебристая, судорожно дергающаяся плаха. Килограмма два, не меньше, определил я на глаз. Плоские и широкие, чем-то похожие на наших лещей, рыбины густо сидели в сети. Некоторые были неподвижны, другие отчаянно бились, запутываясь от этого ещё больше. Я вновь форсировал реку и принялся вместе с Адамом выпутывать из сети рыбу, мелких чёрных рачков и длинные пряди водорослей. Рыбешек, размер которых не превышал ладони, Адам сразу же выбрасывал обратно в реку. Зря, подумал я. Посолить, высушить, лучшей закуски к пиву не найти. Хотя какое к черту пиво! Тут соли, наверное, не раздобудешь, не то что пива! Пора забывать старые привычки.

Вскоре на траве валялась с дюжина рыбин, размером от сковороды и больше. Интересно, а как мы их потащим? Ведь никакого мешка нет. Нанизать на ветку? Так никакая ветка не выдержит. Здесь же больше двадцати килограммов.

Вдоволь налюбовавшись добычей, Адам выбрал три самые крупные рыбины и тоже отправил в реку. На племя, значит. Хозяин! О будущем заботится. Ну ничего, нам и того, что осталось, хватит.

Поблизости от нас завыл волк. Сначала послышалось глухое утробное клокотание, которое, быстро забирая силу, перешло в вопль, резко оборвавшийся на высокой и яростной ноте. Адам вздрогнул и принялся быстро швырять рыбу куда-то в темноту, за кусты. Меня даже оторопь взяла. Я уже и рот раскрыл, чтобы запротестовать, но вовремя сдержался. Что я ему скажу и на каком языке? Наверное, они все здесь чокнутые. Больно было слышать, как наша законная добыча плюхается в траву и колотит там хвостом. Вот и поели ушицы!

Адам тем временем собрал сеть и знаком показал мне — неси! Тащить на себе холодную мокрую сеть занятие не из самых приятных. Вода лила по мне ручьями. Приспособленные под грузила камни при каждом шаге больно хлестали по ляжкам. Я шагал вслед за Адамом и все ощупывал сеть, пытаясь определить, из чего она сделана.

Не знаю, из какого материала плели свои неводы, вентери и ставки дикари на Земле, но эта рыболовная снасть сработана была явно из нейлона. Заявляю вполне компетентно. У меня самого такая когда-то имелась. Шурин из загранки привез.

 

Глава 6

К ДУБУ НА ПОКЛОН

С речки мы вернулись уже со светом. Ева убирала внутри шалаша. Авель сидел в углу и клевал носом. Вид у него был усталый и удрученный.

Завтрак ничем не отличался от ужина. Вновь были поданы три неизменных ананаса. Адам и Авель преспокойно слопали свои порции и улеглись на солнышке переваривать пищу. Я с независимым видом отошел в сторонку. Дескать, не надо мне ничего, я и так по горло сыт. А сам слюнки глотаю. Как говорила одна моя знакомая буфетчица: «Хорош квас, да не про вас!» Однако Ева меня обратно поманила и пальцем вокруг оставшегося ананаса круг описала. Можешь съесть, значит, половину. Все же и женщины способны на благородные поступки. Или это только здесь, в сопредельном пространстве?

Ночная рыбалка отняла у меня порядочно энергии, и половинка ананаса, конечно же, не смогла возместить её. Облизываясь, я оглянулся по сторонам, но ничего в достаточной мере съедобного не обнаружил. Да, мисочка ухи сейчас не помешала бы. С картошечкой, лавровым листом и перцем! Впрочем — что уха! Дали бы сырого ерша, и то, кажется, сожрал бы за милую душу.

Адам, пребывавший после завтрака в хорошем расположении духа, жестами объяснил мне, что дуб выдаёт ананасы строго по количеству едоков, каковым для него я — увы — пока ещё не являюсь. Выглядело это объяснение примерно так: руки Адама очень точно изображают контуры дуба, при этом пальцы трепещут наподобие листьев, затем щелчок по своей энергично жующей челюсти, три поднятых вверх пальца и, наконец, тычок в мою грудь и недоуменно разведенные в стороны руки.

Выходит, на довольствие я ещё не поставлен. Обидно. А вообще-то логика у Адама странная. Я бы сказал — иждивенческая. Что же, он всю жизнь подачками дуба собирается питаться? Даст — не даст? У нас, к примеру, что делают, если яблоня плодов не дает? Под топор её! А на это место сажают новую, молодую. Может быть, просто обленился Адам? Зажрался? Лень ему лишний раз по солнцепеку к дубу прогуляться? Попробую к нему в помощники напроситься.

— Дерево! — сказал я, указывая в ту сторону, где рос дуб. — Сходим?

— Сходим! — охотно согласился Адам.

Ничего не скажу, мужик он одаренный. Все на лету схватывает и почти ничего не забывает. Любой звук может в точности повторить. Почти как Владимир Винокур. И вообще с ним легко. Человек он хоть и себе на уме, лишнего на пуп не возьмет, зато весьма общителен. Ева все время чем-то занята. То воду таскает, то плетёт что-то, то в шалаше подметает, то своих пичуг кормит и обхаживает. Авель с открытыми глазами спит. Довольно угрюмый подросток.

Ближе к полудню, если судить по длине тени от шалаша, мы отправились к дубу. По пути я узнавал те места, где вчера сражался с волками, а ночью под чутким руководством Адама ловил рыбку. С любопытством осмотрел куст, под которым остался наш улов. Ничего! Ни плавничка, ни хвостика. Как подмели.

Ещё издали я стал приглядываться к дубу. Спорить не буду — зрелище величественное. Ничего похожего я даже в сочинском дендрарии не видел. Если бы не голод, буквально выворачивавший мне требуху, я, возможно, даже залюбовался бы им. Стоял дуб посреди огромной поляны, отдельно от остальных деревьев. Ананасы висели на его ветках сотнями, но о том, чтобы подобраться к ним, не могло быть и речи. Тут только пожарная лестница могла помочь или, в крайнем случае, бита, которой шабашники в Сибири кедры околачивают. Земля под дубом была тщательно очищена от всякой растительности и, кажется, даже разрыхлена. Не иначе — работа Евы. Три ананаса, каждый величиной с мою голову, валялись между корней дерева.

Адам первым делом тщательно осмотрел ствол, обобрал с него каких-то червячков, отнес подальше и выпустил в траву. Я даже сплюнул от отвращения. Человека голодом морят, а тле всякой — такое уважение. Закончив свои агротехнические мероприятия, Адам в просительной позе застыл под дубом. Губы его беззвучно шевелились, но руки, как всегда, мотались наподобие мельничных крыльев. Несколько раз он делал мелодраматические жесты в мою сторону, чертил в воздухе какие-то контуры — легко было узнать символы человека, волка и шалаша — колотил себя в грудь, хватался за голову, тряс бородой. В общем, изо всех сил валял ваньку. Артист, ничего не скажешь!

Закончив «беседу» с деревом, Адам сел на землю и устало вытер лоб. При этом он имел такой вид, как будто только что сделал большое и важное дело.

— Ну как? — спросил я с сарказмом. — Уговорил?

— Подождем, — флегматично ответил Адам, внимательно рассматривая свою собственную пятку.

Следующие минут тридцать — сорок прошли почти в полном молчании. Скоро мне стало как-то не по себе. Прямые лучи солнца не могли пробить плотную завесу ветвей, и под дубом царил зеленый полумрак. Мало того — или это был только мираж — освещение плавно менялось, словно вокруг скользили, не перемешиваясь друг с другом, какие-то бесплотные эфирные создания, насквозь пронизанные еле заметной паутиной сумеречного света. Монотонный шум листвы завораживал. Мне уже казалось, что это не ветер шелестит в кроне дерева, а рокочет невидимый орган. Что-то вечное, умиротворяющее было в глухом шепоте дуба. Он навевал покой и сладкую грусть, смирял злые мысли и рассеивал суетные желания. Даже чувство голода почему-то исчезло.

Ещё никогда в жизни у меня не было таких странных ощущений. Зеленая сень над головой вдруг стала небом моего родного мира. Мошка, ползущая куда-то по своим делам, была размером чуть ли не с меня самого. Я чувствовал, как корни трав и деревьев упорно расталкивают частички почвы, слышал, как в этих корнях пульсирует сок, как бьется дикая пчела, запутавшаяся в паутине, как радуются теплу, свету и пище птенцы, живущие в ветвях дуба. Я понял, как громаден даже этот крохотный мирок, какие сложные взаимоотношения существуют между грибами и деревьями, кустами и мошками, бабочками и птицами.

Да, этот мир был гармоничен, но в нём присутствовал и страх, вернее, полузабытые воспоминания о страхе, древние отзвуки неотвратимых бед и разрушительных катаклизмов…

…Вдруг вверху что-то хлопнуло, словно откупорили бутылку с шампанским. Ветка над моей головой дрогнула, зашуршала листва. Здоровенный ананас, просвистев в воздухе, как авиационная бомба, шлепнулся на землю. И наваждение, овладевшее мной, сразу рассеялось. Привидится же такая чепуха!

Мы подобрали ананасы и, не торопясь, пошли обратно к шалашу. Адам ничем не выражал своих эмоций. Я — тем более. Можно подумать, если бы не его обезьяньи ужимки, плоды так и остались бы висеть на дубе. Ничего подобного! Закон природы: созрел — падай!

По дороге Адам с серьезным видом стал объяснять мне, что дуб согласился некоторое время кормить меня, но окончательно этот вопрос пока не решен. Я для дуба пока загадка. Но во всяком случае я не… (тут он изобразил нечто лезущее из-под земли — не то растение, не то живое существо).

Спорить я, конечно не стал. Не скажу, что мои хозяева люди совершенно глупые. Но есть в них какая-то дремучесть. Сплошные пережитки и суеверия. Извращенный анимализм, как говорил наш редактор про тех, кто собак и кошек больше себя самого любит.

Что ж, было такое дело — и наши предки когда-то деревьям поклонялись. И деревьям, и зверью, и ветру, и даже яме. Греки по птичьим потрохам судьбы народов предсказывали (впрочем, кажется, не греки, а римляне). Но всему свой срок. Подождите, будет и на нашей улице праздник. Скоро и здесь людишки разберутся, что к чему. Придет время — волки только с тоски выть будут! И дуб на что-нибудь полезное сгодится. Ведь как ни крути, а прогресс неизбежен. Разум нам не для мелочных дел дан, а для полного преобразования мира. Только дождусь ли я этого светлого времечка? Как бы все это дело ускорить? Я ведь жизнь не понаслышке знаю. Топор каменный или колесо запросто изобрету. И огоньком поделюсь. Помогу человеку занять подобающее ему в природе место. А то очень уж тут со всякими жучками-червячками носятся.

Сам я, конечно, природе не враг. Я даже её любитель и за экологию двумя руками. Что ни говори, а приятно зайти в лесок, где до тебя ещё никто не топтался и костров не жег. А то сейчас под деревом скорее пустую бутылку найдешь, чем гриб. Ведь без природы какой отдых? В городе так не расслабишься. Да только и у природы много всяких излишеств. Ну, грибы, ягоды, соловьи нужны. Никто не спорит. Даже против лосей и кабанов я ничего лично не имею. Пусть себе живут. Волкам, слава богу, их место указали. Но вот всякие комары, мошка, крапива, колючки — это уже совсем ни к чему. Все кругом должно быть для пользы человека. И если каждому дубу в пояс кланяться, ничего путного из этого не выйдет. Пусть они сами нам кланяются. Как это уже имеет место во всех цивилизованных странах на моей планете.

Вторую половину дня мы с Адамом провёли в лингвистических упражнениях. Все он запоминал шутя, без видимого напряжения. Особенно ему нравились слова, в которых было много шипящих. Но если вдруг что-то у него начинало не ладиться, например, не вытанцовывалось произношение, он сразу терял к учебе всякий интерес. К вечеру Адам знал уже около полусотни слов и вполне правильно их употреблял. То есть так же, как и я. Полсотни слов, я считаю, для общения багаж вполне приличный. Существует масса людей, с которыми я уже не первый год всего парой фраз обхожусь. Взять, к примеру, соседа моего Петьку. Я его чуть ли не от рождения знаю. Когда-то лучшими друзьями считались. А теперь весь наш разговор: «Привет! — Привет!», «Что куришь? — Астру». «Опять наши в гостях дунули! — Игрочишки! Я за них больше не болею!», «Не знаешь, где пиво свежее есть? — Только возле рынка», «Ну пока! — Пока!» И так, практически каждый день. Про свою Лильку я вообще не говорю. Она три слова в разных вариациях может целую неделю повторять.

Вот таким образом прошли первые сутки моего пребывания в ином измерении. Да вот ещё, чуть не забыл. Пиджачок мой так и висит на кустике, там, где я его оставил. Никто на него не позарился. Ну и пусть себе висит. Мне он пока не нужен. Так же, как очки и деньги. А вот зажигалочка — совсем другой разговор! Уж если мне суждено стать в этом мире кем-то вроде Прометея, то без зажигалочки никак не обойтись.

Интересно, а каковы на вкус печеные ананасы?

 

Глава 7

ПЛАН ДЕЙСТВИЙ НА БЛИЖАЙШУЮ ИСТОРИЧЕСКУЮ ЭПОХУ

Ночью я снова проснулся. Примерно в то же время, что и накануне. В шалаше было тихо, но за стенкой шалаша слышался негромкий разговор. Я осторожно подполз к выходу и на фоне звездного неба увидел силуэты всего райского семейства. На плече Адама висела сеть. Значит, опять на рыбалку собрался. Но на этот раз без меня. Единственное, что я понял в их разговоре, было слово «тсуги». Так Адам называл тех загадочных существ, за одно из которых меня чуть не принял дуб. Как я догадывался, они имеют какое-то отношение к подземному миру. Может быть, местные черти.

Потом отец и сын тихо-тихо, словно фронтовые разведчики, растворились во мраке. Ева постояла немного, зевнула и подалась куда-то в сторону. Досыпать, наверное. Значит, доверять мне доверяют, но не очень. И правильно делают, подумал я уже со злостью.

Лежу, значит, я на постели из душистой травки. Не спится. Перебили сон. Кишки от вегетарианской пищи марш играют. Вкусная, конечно, штука ананас, но очень уж легкая. Для манекенщиц только и годится. Неужели мне этими божьими дарами весь остаток жизни придётся питаться?

Ночью мне всегда думается лучше, чем днём. Я бы, конечно, и днём думал, если бы не мешали. Парень я совсем не глупый. Во дворе «профессором» зовут. Ни один кроссворд без меня не решается. И если спор какой, опять же приглашают. Это все от моей общей начитанности. Книжки я ещё в школе любил. И в армии время зря не терял. Там чтение особо поощрялось. Каждую среду нас сержант в библиотеку водил. Взял книжку — через неделю обязан доложить об исполнении. Кто свою не успел прочитать, следующий раз получает сразу две. Так я до конца службы почти весь библиотечный фонд осилил. Последняя моя книга там, как сейчас помню, называлась: «Людвиг Фейербах. Избранные философские произведения. Том L». Хорошая книга. Автор, безусловно, мужик умный, хоть и сильно разбрасывается.

Но уж когда я в редакции стал работать, золотое времечко настало. Там и в столах, и в шкафах, и в мусорных корзинах любого чтива море. И даже такого, что ни в одной библиотеке не достанешь. Если нет детективов, фантастику читаю, нет фантастики — про войну или о жизни что-нибудь. А если ничего художественного не найду, все подряд штудирую: домоводство, медицину, астрономию… Могу со средины читать, могу задом наперед. Все равно в голове что-то да останется. Память у меня цепкая. Когда требуется, нужный факт обязательно всплывает.

Так вот, нередко попадались мне книжки про то, как люди, оказавшиеся на необитаемом острове, на полюсе или в другом глухом месте, мигом разворачивали бурную деятельность по оборудованию комфортабельной жизни — из стеклышек очков зажигательную линзу делали, из золы и песка — порох, из всякой другой подручной дряни — электростанцию. Книжкам этим я не верить не могу. Но у меня ситуация куда сложнее. Не то что часов — штанов даже нет. Один дурацкий галстук на шее болтается. Камней подходящих и то найти не могу. Только и есть, что трава, кусты да дуб этот проклятый. Что ещё остаётся? Зубы, ногти. Зажигалка на три четверти заправленная. Все, кажется? Ну нет! Ещё голова на плечах имеется. Раньше я ею особо не пользовался, случая не было, зато теперь голова — моё основное оружие.

Не может такого быть, чтобы на всей планете дела обстояли в точности, как здесь. Где-то ведь и другие страны имеются, другие народы. Где, например, Адам свою сеть раздобыл? Не свалилась же она сюда вместе со мной?.. Не соответствует сеть… как это называется… ага, вспомнил — общему развитию производительных сил. Не все в этом раю так просто, как кажется на первый взгляд. Есть тут какие-то скрытые пружины и колесики.

В общем, надо срочно готовить коренные перемены. Двигать лучшие силы человечества на покорение зарвавшейся природы. Начну я, пожалуй, с пропаганды. Любой борец за идею прежде всего единомышленников подыскивает. Сначала проверю Адама. Хоть он себя и умником считает. А по-моему, он просто слабовольный лентяй и обжора. К тому же немного плут. Придётся играть на его отрицательных качествах. На жадности, например.

Ева — совсем другой человек. Чувствую, положительная личность. Её к моему делу только через большое и светлое чувство можно привлечь. Вопрос, способен ли я такое чувство в ней возбудить? По крайней мере, смотрюсь я сейчас ничуть не хуже Адама. Даже кудрявую бородку отпустил.

Но, конечно, главная надежда — Авель. Ведь во всех заварухах молодежь впереди шла. Им со старыми привычками легче рвать. Не закостенели они ещё в предрассудках.

Значит, решено — Авель. Тем более что парень явно на распутье. Не вытанцовывается у него что-то. Своё место в жизни найти не может. Придётся помочь. Место его — на троне царя природы! И чтоб никаких возражений!

Как всегда, приняв определенное решение, я успокоился. И сразу задремал. Снился мне Авель в короне из рыбьих хвостов. Адам с двуручной пилой вокруг пояса. И Ева, скачущая верхом на волке.

Под утро вернулись мокрые и усталые рыбаки. С собой они ничего, кроме пустой сети, конечно же, не принесли. Чуть позже пришла Ева и принялась «накрывать на стол».

Ничего, накормлю я вас скоро настоящей человеческой пищей. Пальчики оближете. Дайте срок. Сначала двинем к прогрессу одну семью, а уж потом и все общество.

 

Глава 8

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЙ ЭТАП

В течение нескольких следующих дней ничего примечательного не случилось. Я жевал ананасы, вволю спал, в те ночи, когда Авель не являлся домой, ходил с Адамом на его странные рыбалки, а все остальное время бродил по окрестностям да грелся на солнышке. Оно меня почему-то не брало, и я оставался таким же белым, как и до прибытия сюда. С Адамом мы объяснялись уже почти свободно. Ева и Авель в разговорах почти не участвовали, но, как вскоре выяснилось, ни одно из произнесенных мною слов не миновало их ушей. Способностью к языкам они обладали ничуть не в меньшей степени, чем глава семьи. Это заставило меня призадуматься (теперь я часто думал и днём, все равно никакой другой работы не было). Без причины в природе ничего не бывает. Почему у волка быстрые ноги, понятно всем. Для чего растениям красивые цветочки, тоже понятно. А зачем людям такая ненормальная способность к языкам? Выходит, кому-то это надо. Выходит, понадобились природе люди-полиглоты, чтобы заткнуть ими какую-то дыру. Вопрос только в том — какую именно?

А может, все это просто моя фантазия? Борода Адама, например, не имеет никакой практической пользы, тем не менее, он её таскает.

Выбрав удобное время, я приступил к выполнению своих планов. Наедине переговорил с каждым из членов приютившего меня семейства. Прощупал, так сказать, почву. А кое-где и семена сомнения в эту почву посеял.

Первый разговор состоялся с Адамом. Обстановка, значит, такая: жаркий полдень, все только что откушали. Адам лежит в тенечке, поглаживая живот. Как всегда после обеда, он пребывает в добром расположении духа. Я тут как тут — змей-искуситель.

Я: Эх, ещё бы по кусочку, — говорю. Поскольку Адам никак не реагирует на эти мои слова, продолжаю: — Попросил бы ты у дуба добавки.

Он: Зачем? Ты что, с голода помираешь?

Я: Нет, но попросить ведь нетрудно. Что он, интересно, скажет?

Он: Скажет, что нельзя.

Я: Так ведь у него рта нет. Как он может сказать?

Он: Видишь небо? Что оно говорит?

Я (несколько озадаченно): Ничего оно не говорит.

Он: Плохо смотришь. Оно говорит, что к вечеру может пойти дождь. Что ночью надо ждать тумана. Так и Дуб. Кто умеет его слушать, тот все поймет. Если бы не Дуб, тебя разорвали бы волки. Дуб все видел и сказал мне.

Я: Что именно он сказал?

Он: Сказал, что пришёл чужой человек. Странный. Похожий на подземника (оказывается, именно так переводится слово «тсуг»). Но вроде не подземник. Пусть волки его пока не трогают.

Я: Кто такие подземники?

Он: Не знаю. (Врет!) Я их не видел.

Я: А дуб их видел?

Он: Дуб стоял тут ещё при моём отце. Он все видел.

Я: Твой отец, наверное, тоже дуба слушался?

Он: Почему слушался? Советовался. Дуб плохого не скажет. Я ведь отсюда и уйти могу. Волки — тем более. А Дуб на месте стоит. Ему ошибаться никак нельзя.

Я: А с волками дуб разговаривает?

Он: Как же он с ними может разговаривать? Волк есть волк. Ты вот человек, и то понять ничего не можешь. Если Дубу что-то от волков или от других зверей понадобится, он скажет сначала нам. А мы уже передадим куда надо. (Хоть и звучит как сказочка, но все концы здесь сходятся. Это может объяснить способность людей к языкам и звукоподражанию. Тогда, если верить Адаму, люди здесь не что иное, как средство связи между различными существами.)

Я: Скучно так жить. Там, откуда я пришёл, все не так.

Он: А как?

Я: Ну, к примеру, просить милостыню у какого-то дуба мы не стали бы. Отрясли бы в два счета и взяли столько ананасов, сколько нам надо.

Он: Волки не позволят.

Я: Будем мы у волков спрашивать! Кишки вон, и все разговоры. (Адам в растерянности пожимает плечами. Молчит. Хочет возразить, но не может подобрать слова. Я тем временем перехожу в наступление.) А зачем ты рыбу по ночам ловишь?

Он: Так надо.

Я: А самому её есть нельзя?

Он: Нельзя.

Я: Кто это тебе сказал?

Он: Никто. Я знаю. (Раздраженно.) Раз нельзя — значит, нельзя!

Я: А сеть где ты взял?

Он: От отца досталась. (Встает и уходит с несвойственной ему торопливостью.)

Беседа с Евой состоялась несколькими днями позже, под вечер, когда она отправилась за водой к источнику. Я вызвался помочь. Несу горшки. На мои вопросы Ева вначале отвечает неохотно, скованно. Чувствуется, что она растеряна. Ей такое галантное отношение незнакомо. Начинаю издалека.

Я: Хороший у тебя муж.

Она (кивает головой): Хороший.

Я: Любишь его, наверное?

Она: Он мой муж. Как же его не любить?

Я: А как вы познакомились?

Она: Никак. Отец с матерью ушли куда-то и больше не вернулись. Тогда Дуб, возле которого мы жили (опять этот дуб!), послал меня сюда. Муж — правда, тогда ещё он мне не был мужем — тоже один остался. С тех пор мы и живём вместе. (Интересно — дуб в роли свахи! Такого в фольклоре землян, кажется, нет.)

Я: Ну, и нравится тебе такая жизнь?

Она: Нравится.

Я: Тут же тоска зеленая!

Она: Тебе тоска. А мне нет. Вот если бы я попала туда, где раньше жил ты, мне была бы тоска. Зеленая.

Я: Ты так говоришь только потому, что ничего о нас не знаешь. А была бы моей женой, все бы имела. Холодильник, телевизор, стиральную машину, дубленку.

Она: Я не знаю, о чем ты говоришь. Но если я сейчас без всего этого обхожусь, значит, оно мне совсем не нужно.

Я: Но ведь так жить нельзя, как вы живете. Развиваться надо, учиться! Вы же про самих себя ничего не знаете!

Она: А ты про нас знаешь ещё меньше. Ко всему подходишь только со своей меркой. Откуда ты взял, что мы не учимся? Ведь я говорю на твоём языке.

Я: Дело не в этом…

Она: В этом! Мы учимся. Если считаем это нужным. Твоему языку я научилась. А учиться у тебя жить не хочу.

Я: Интересно, почему?

Она: Для тебя главное в жизни — собственные желания. Разве не так?

Я: Можно подумать, у вас по-другому.

Она: По-другому.

Я: Что-то не заметил.

Она: Ты многого не замечаешь. Иногда ты похож на глупого ребёнка. Но ребёнок хоть любопытен. А ты нет.

Я: Давай не будем переходить на личности. Причём здесь я? Разговор был о вас. О том, как скучно и убого вы живете. И ничего не хотите делать, чтобы эту жизнь изменить. Не развиваетесь. Не пытаетесь узнать что-то новое.

Она: Пока нам вполне хватает того, что мы знаем. Узнаешь что-то новое и обязательно попробуешь этим воспользоваться. А конец может оказаться печальным. Если и не сейчас, то через много лет. Разве, начиная какое-нибудь дело, знаешь, как оно обернется? Чем угодно, но только не тем, чего ты ожидал. (Да она прямо мыслитель! Философ от горшков и веников!)

Я: Если так думать, ничего вообще не добьешься. Так и останешься навсегда голым и босым. А мы добились всего, чего хотели.

Она: Всего-всего?

Я: Ну, почти всего.

Она: Значит, вы стали счастливыми?

Я: Ну, так вопрос ставить нельзя.

Она: Можно. Так вы стали счастливыми или нет?

Я: В двух словах не скажешь.

Она: Да или нет?

Я: Ну хорошо — нет.

Она: Так чего же ты от нас хочешь? А я счастлива. Мне здесь хорошо. У меня есть муж и сын. И другого счастья мне не надо. Ведь ты же не знаешь, как бывает плохо, когда ты совсем один.

Я: А если тебя ещё кто-нибудь полюбит?

Она: Кто меня может полюбить?

Я: Ну я, к примеру.

Она: Ты? (Очень спокойно и, кажется, даже без удивления.) Зачем?

Я: Откуда я знаю — зачем! (Страстным шепотом.) Полюблю и все!

Она: Хорошо. Ты полюбишь меня, я тебя. А как же муж?

Я: Ну… Я не знаю, как это у вас делается. Дашь ему развод. Пусть уходит куда-нибудь.

Она: Куда? Он все время жил здесь. У нас с ним все общее. Даже сын. Зачем ему уходить? А ты чужой. Как пришёл, так и уйдешь.

Её ноги заскользили по крутой песчаной осыпи. Я поддержал Еву под локоток. Наши глаза встретились. Родился я не вчера, и кое-что в этих делах смыслю. Любое другое выражение её глаз: любопытство, сочувствие, жалость, даже страх могли дать мне надежду на успех. Любое другое, но только не это снисходительное равнодушие.

— Я пошутил, — пробормотал я. — Извини, если что не так. Больше не буду.

— Будь, — ответила она. — Мне то что!

Дольше всего я искал контактов с Авелем. Он все время куда-то исчезал. А когда появлялся, к разговорам был явно не расположен. На его предварительную обработку ушло больше недели. Беседа наша продлилась недолго, но, говоря официальным языком, оказалась весьма плодотворной.

Я: Какие трудности, дорогой?

Он: Никаких, вроде.

Я: А что ты такой хмурый?

Он: Не хмурый я, вроде.

Я: А где гуляешь по ночам?

Он: Ищу, где бы пристроиться. Я уже взрослый. Здесь мне больше жить нельзя.

Я: А почему нельзя?

Он: Отец с матерью ещё одного ребёнка хотят завести. (Неужели Каина?)

Я: Ну и пусть заводят на здоровье. Ты то чем мешаешь?

Он: Есть нечего будет.

Я: Неужто дуб всех не прокормит?

Он: Нет, вроде.

Я: Просто смешно! Ну ладно, родится у тебя брат, но ты отсюда не ушёл. Что будет?

Он: Волки, вроде, должны прогнать.

Я: А ты все равно не уходишь. Что они могут тебе сделать?

Он: Разорвут, вроде. Или меня, или брата. А может, отца.

Я: А говорили, что волки людей не трогают.

Он: Так то людей. Люди ничего такого, за что волки разорвать могут, никогда не делают.

Я: А если сделают?

Он: Значит, они не люди. (Ну и логика!)

Я: Ничего себе делишки! Разве вы на волков управу найти не можете?

Он: Где же её найдешь?

Я: А рук у вас нет? Волки не заколдованные. Что их — перебить нельзя?

Он (испуганно): Как перебить? Совсем убить?

Я: Можно и совсем. Пускай не лезут!

Он: Про такое я, вроде, даже не слышал. Чтобы убить кого-нибудь. Разве можно? Мы же не подземники. Людям нельзя никого убивать.

Я: Волки — хищники. Их жалеть нельзя. Обвели вас всех вокруг пальца. Запугали. Где это видано, чтобы волки людей разрывали! Правильно я говорю?

Он (задумчиво): Правильно, вроде… Но, вроде, и неправильно. Если бы не волки, мать хоть каждый год по ребенку рожать могла бы. Так мы все на свете съедим.

Я: Не съедите. На дубе ананасов много. Потом новые дубы посадите. Огород разведете. Каких-нибудь животных приручите. Охотой займетесь, рыбалкой. Хватит еды.

Он: Выходит, мы животных есть будем? И рыб? (Смотрит на меня так, словно я, по меньшей мере, предлагаю ему стать людоедом.)

Я: Конечно! Зубки-то у тебя вон какие! Острые. Как у волка. Выходит, дед твой не одни только ананасы ел. Их можно и без зубов есть.

Он (трогает свои зубы): Острые. Но у волка вроде острее.

Я: Ты же с волками не зубами будешь драться. Возьми палку подлиннее, привяжи к ней что-нибудь острое, камень или кость — копье получится. Очень красиво им колоть. Р-раз — и волку каюк! Понял меня?

Он: Понял, вроде. (Авель явно в растерянности. Мои слова переворачивают все его представления о жизни. Слава богу, они у него ещё не очень прочные.)

Я: Ну признайся, ведь не хочется тебе отсюда уходить?

Он: Нет, вроде…

Я: Ну и не уходи. А я против волков что-нибудь придумаю.

Он: А отец с матерью что скажут?

Я: Ты им пока ничего не говори. Тяни время. Не торопись. А потом я все на себя возьму. Договорились?

Он (тихо): Вроде…

Встаю. Пойду прогуляюсь. А он пусть посидит, подумает. Переварит мои слова. Для его травоядного мозга пища, конечно, непривычная. Отхожу, потом возвращаюсь. Есть ещё один вопрос.

— Слушай, а кто такие подземники?

— Подземники? Ну… просто подземники и все.

— Кто они — люди, звери?

— Не знаю.

— Как они хоть выглядят?

— Ну… как все подземники. Вроде, как из земли сделаны. И пахнут землёй.

— Ты их сам видел?

— Если бы видел, меня бы здесь уже не было. Они такие — чуть что, сразу каюк! (Молодец, запомнил моё словечко.)

 

Глава 9

КРОВАВЫЙ СЛЕД

Вот так проходила моя жизнь, тягучая и скучная, как научные обзоры Авдея Кузьмича. Никто особо не ограничивал мою свободу, и я несколько раз предпринимал дальние походы. Двигаясь в сторону восхода солнца, я дошел до топких, непроходимых болот, в которых жутко орали какие-то похожие на крокодилов твари. Двигаясь в противоположном направлении, я вышел к огромной реке, такой же чистой и холодной, как все реки и речушки в этих краях. В пути мне нередко встречались разные животные — большие и маленькие. Мохнатые полукошки-полуобезьяны взбирались мне на плечи, пестрые цапли приветственно махали крыльями, козочки, так испугавшиеся меня в первый раз, теперь доверчиво брали листья прямо из моих рук. И все это только потому, что я был голым. В природе здесь действовала своеобразная система «свой — чужой». Голый — свой. Одетый — чужой. Ещё один способ унизить человека!

Только волки испытывали ко мне стойкую неприязнь. Умные и недоверчивые звери, видимо, печенками чувствовали мои далеко идущие планы.

Скоро я узнал, что в какую сторону ни пойдёшь, везде рано или поздно натыкаешься на дуб, возле которого живёт человеческая семья из двух-трех человек, а по соседству бродит волчья стая. Можно было подумать, что вся планета разделена на какие-то удельные княжества.

Возвращаясь к шалашу, я подкреплялся опостылевшими ананасами, потом ложился в тенек и, делая вид, что сплю, сквозь полуприкрытые веки издали любовался Евой. В отвлеченные разговоры с ней я больше не вступал, да и она, кажется, начала сторониться меня. Однако всякий раз, когда я заводил беседу с кем-нибудь из мужчин, её тревожный и растерянный взгляд неотступно следил за нами. Отдаю должное её интуиции. И вообще, мне кажется, они с мужем совершенно разные люди. Ева устроена гораздо тоньше, сложнее. Даже я по сравнению с ней иногда чувствую себя глупым. И к дубу у неё совсем другое отношение. Ходит она к нему редко. А если и придет, то просто стоит, задумчиво поглаживая ствол, и не мечется, как Адам. Чувствуется, она себя с дубом ровней считает. А все звери и птицы так к ней и льнут. Как к родной мамочке.

В общении с Адамом я ограничивался негативной информацией типа: «Разве это еда? Вот у нас… Разве это горшок? Вот у нас… Разве этого погода? Вот у нас…» И так далее. Не знаю, действовало ли это на него. По-видимому, действовало. Человека, который никогда не ел редьку, при желании можно убедить, что она слаще меда.

Зато уж с Авелем я отводил душу. Очень скоро диковатый парнишка привязался ко мне. Идея человека-бога, человека-царя, человека-судьи не на шутку увлекла его. Он слушал меня, открыв рот.

Бесспорно, Ева догадывалась, о чем мы шушукаемся наедине. И ответные меры принимала. Сужу об этом потому, что не однажды уличал Адама в отступничестве. Однако я не отчаивался и терпеливо продолжал свою работу.

А время шло. Однажды Еве понадобилось для чего-то несколько новых горшков. Супруг, хоть и с большой неохотой, но все же согласился сделать их. По известным только ему одному признакам Адам долго подбирал ивовые прутья, бесконечное число раз сортировал их по разным кучкам и, если бы не постоянные понукания жены, наверное, так никогда и не приступил бы к работе. Делать горшки одинаковой формы было ему, видимо, неинтересно. Одна заготовка формой напоминала греческую амфору, вторая — таз, третья, из которой в разные стороны торчали сразу три горлышка, — выглядела вообще чем-то невообразимым. С этими каркасами он на следующее утро отправился в лес. Я, конечно, увязался следом.

Мы вышли к круглой яме, на дне которой бил родничок. Вода размыла склоны, и на солнце влажно блестели пласты жирной глины. Хорошенько перемешав её ногами, Адам принялся обмазывать плетёные каркасы горшков. Делал все это он не спеша, с расстановкой.

Я тоже зачерпнул полную ладонь жидкой глины, отжал воду и слепил шар, величиной, примерно, с кулак. Потом ещё один. Сначала я занялся этим делом от скуки, но потом работа увлекла меня.

— Что это такое? — покосился на меня Адам.

— Да так, — отозвался я. — Ничего особенного. Игрушки-безделушки.

Скоро на солнцепеке уже лежало не менее полусотни глиняных шаров. Для прочности я напихал в них веточек. Вместо арматуры. Адам, не доведя своей работы и до половины, уже сладко похрапывал в траве.

Я оттащил его в тенек и пошёл назад. В вышине, словно самолеты-разведчики, плавали большие черные птицы. Они были неотделимы от неба, так же как облака и солнце. Я видел их всякий раз, когда задирал голову вверх.

Стороной обойдя шалаш, я вышел к реке. Слева от меня возвышался дуб. (Все же сила убеждения — великая вещь: каждый раз, когда я прихожу сюда, мне кажется, что за мной кто-то наблюдает.) Справа, за рекой, как пугало, маячил мой пиджак, распятый на кусте. Невдалеке от него, на ярко-зеленом газоне, резко выделялось большое круглое пятно жухлой травы. Не вызывало сомнения, что это след моего появления здесь. Примерно такой же размер имела контактная площадка, на которую я так опрометчиво залез в своё время. Уже несколько раз я становился в центр этого круга, но — увы — без всяких результатов.

Солнце грело, но не слепило и не обжигало. Все кусты вокруг были усыпаны «пьяными» ягодами. Некоторые сочились густым розовым соком, который сосульками застывал на ветках и листьях. Ни одна мошка, ни одна бабочка не вились над ними.

В прозрачной воде, недалеко от берега, стояли головой против течения несколько огромных рыбин. Хвосты их лениво подрагивали, гоняя мусор по песчаному дну. Ловят их ловят, а им хоть бы что, не переводятся!

На дальнем конце поляны, окружавшей дуб, еле заметно дрогнули кусты, потом ещё и ещё, уже ближе. Кто-то двигался там наискосок от меня. Я отступил поглубже в заросли и присел на корточки.

На поляну один за другим вышло шестеро волков. Впереди, высоко подняв узкую, продолговатую морду, шагал красивый поджарый зверь очень светлой масти, очевидно, волчица. Процессию замыкал мой косматый знакомец. Звери шли очень медленно. Волчица то и дело оглядывалась назад, и очень скоро я понял причину этого. Один из волков ковылял на трех лапах. Из глубокой рубленой раны на его левом плече сочилась кровь, и он на ходу слизывал её. Дойдя примерно до центра поляны, раненый зверь зашатался. Лапы его подгибались, голова бессильно моталась. Два волка тут же подскочили к нему и, зажав с обеих сторон своими телами, заставили двинуться дальше. Скоро вся серая компания скрылась в кустах. Лишь седой ветеран задержался на секунду и повернул морду в мою сторону. Он видел меня или, по крайней мере, чувствовал. Его отношение ко мне ничуть не изменилось со времени нашей первой встречи. Он ненавидел меня всей своей звериной душой, но какая-то высшая сила до поры до времени оттягивала неминуемую расправу. Наконец, тихо и злобно прорычав, он канул в сумрачные дебри леса. Я успел заметить, что вся его морда и грудь были облеплены высохшей рыбьей чешуей.

Просидев в своём укрытии время, вполне достаточное для того, чтобы волки удалились на приличное расстояние, я выполз на поляну. Дуб тихо шелестел над моей головой. Толстые и длинные нижние ветки торчали во все стороны, словно бушприты сказочных парусников, распустивших на ветру зеленые кливера и стаксели. Из каждой такой ветки вышло бы, наверное, кубометров десять деловой древесины. Эх, некому за это дело взяться! И все же надо признать, в дубе определенно что-то было. Он казался непоколебимым и древним, как земля и небо. Его величавое, отстраненное спокойствие утоляло боль, просветляло душу. Ну как тут не понять бедного Адама, который считает это дерево чуть ли не живым существом. То же самое, наверное, ощущали и мои далекие предки, пораженные красотой и мощью баньянов, секвой, эвкалиптов.

Кровь на траве уже успела засохнуть. Я без труда проследил пересекавшую поляну цепочку бурых пятен. Неплохо было бы пойти по следам волков и узнать, где находится их логово. Сходить, что ли? Однако, вспомнив ощеренную пасть вожака, я сразу отбросил эту мысль. Двигаться вперёд мне не позволяла осторожность. (Страх, скажете вы? Пускай. Ведь страх не что иное, как гипертрофированная осторожность.) Зато никто не мешал мне прогуляться по следу в обратном направлении и узнать, если повезет, кто же нанес волку такую рану — соперник из враждующей стаи, какое-нибудь крупное копытное, вроде лося, или Его Величество Человек Разумный.

В лесных зарослях мне сразу пришлось сбавить ход. Отыскивать засохшие капли крови в зеленом сумраке среди пятен света и трепещущих теней оказалось не таким уж и простым делом, тем более что волки придерживались какого-то странного, нелогичного маршрута. След их все время петлял и много раз пересекался. Недаром говорят: для собаки десять километров — не крюк. А для волка — тем более. Хорошо хоть, что здесь совсем не бывает колючек, иначе мне пришлось бы туго. Проплутав таким образом несколько часов, я неожиданно оказался у одного из своих ориентиров — круглого камня, похожего на поросший мхом великанский череп. Возле него волк, очевидно, лежал: на землю натекла порядочная лужа крови. Я пошёл по следу дальше. Лес становился все более сырым и тёмным. В этих местах мне ни разу не приходилось бывать. Вскоре я увидел ещё один огромный валун, а потом и целое нагромождение, напоминавшее какие-то древние руины. Серо-зеленый плотный мох целиком скрывал поверхность камня. Кое-где из трещин росли молодые деревья. Вскоре я оказался в довольно узком, затемненном растительностью проходе между двумя почти отвесными стенами. Земля здесь была истоптана и обильно полита кровью. Куски дерна, выбитые из почвы, валялись вперемешку с обломанными ветками и ошметками мха. Казалось, тут побывали не волки, а бешеные кентавры.

Все говорило за то, что схватка произошла именно в этом месте. И отсюда волки вернулись к реке. А куда ушёл тот, кто сражался с ними? Я двинулся по каменному ущелью дальше и буквально через несколько десятков шагов увидел под одним из утесов узкий, полускрытый кустами лаз. Из него тянуло холодом и затхлостью, как из подвала с проросшей картошкой. Сердце моё колотилось часто-часто, когда я, пересилив страх, сунул голову в эту крысиную нору. Однако никто не огрел меня дубиной по лбу и не укусил за нос. Прошло не менее минуты, прежде чем мои глаза привыкли к скудному свету подземелья. Косые солнечные лучи проникали только в самое начало пещеры, дальше простирался абсолютный мрак. Прямо подо мной была глубокая яма, на дне которой что-то смутно белело. Справа вдоль стены шел узкий каменный карниз, пробраться по которому могли разве что горный козел да альпинист-разрядник. Однако сейчас меня интересовало совсем не это, а то, что находилось в глубине вертикального колодца.

Это были совсем не сталагмиты, как я подумал вначале, и не бледные побеги какого-то растения. Нет, это были заостренные деревянные колья, слегка наклоненные в сторону входа. На одном из них висел скелет крупного зверя — скорее всего волка. Сомкнувшиеся полукружья ребер напоминали кольца от серсо. Череп отсутствовал начисто.

Я полежал на краю лаза ещё некоторое время, потом набрался смелости и начал кричать: «Эй! Люди! Ау! Выходите! Я ваш друг!» Глухое неразборчивое эхо было мне единственным ответом.

Выбравшись снова на солнечный свет, я почувствовал огромное облегчение. Хотя в этой пещере, возможно, и скрывались мои собратья по разуму — будущие союзники и друзья, оставаться в ней долго не хотелось. Очень уж там было жутко. Адская щель, да и только. Не хватает лишь лязганья цепей, шипения сковород да отсветов горящей серы.

У того места, где произошла схватка, я задержался. Долгое и тщательное изучение следов ничего не дало. Единственной моей находкой оказалась раздавленная красная ягода. Оставалось загадкой, как она попала сюда — нигде поблизости «пьяных» кустов не было видно.

Я уже собрался уходить, когда почти случайно заметил длинную палку, косо торчащую из мха примерно на высоте моего роста.

Это была стрела, неоперенная, грубо выструганная стрела. Наконечником ей служила отточенная винтовочная пуля.

 

Глава 10

СУД НАД ЧЕЛОВЕКОМ

Возле шалаша я нашёл только Авеля. После очередного путешествия он был серым от пыли и усталости. Хотя время обеда миновало (об этом мне лучше всяких часов подсказывал желудок), о еде, судя по всему, ещё никто не позаботился.

— Где мать? — спросил я.

— Пошла, вроде, волка лечить.

— А она умеет? — удивился я.

— Умеет. Она всех лечит. И нас, и птиц, и волков. (Почти как в детской сказке «Добрый доктор Айболит…»)

— А отец где?

— Вроде, за едой пошёл.

— Давно?

— Вроде, уже и вернуться пора.

— А ты себе ничего подходящего не нашёл?

— Нет, — печально ответил Авель. — Поблизости все занято. У водопада живёт одна, но… — он задумался, подыскивая подходящее слово.

— Но тебе не нравится? — помог я ему.

— Вроде, не нравится. Злая… А та, что у Круглого озера живёт, ничего, но к ней уже ходит один парень.

— Что же будешь делать?

— Надо, вроде, дальше идти. К большой реке или за горы. Только туда пять дней хода в один конец.

— Ничего, скоро люди будут жить все вместе. Большой кучей. Называется — город. Там невесту найти проще простого. У меня в твои годы их было штук пять.

— Когда это ещё будет, — вздохнул он.

— Будет, — сказал я веско. — Может даже, и скоро.

Наконец притопал Адам. Без ананасов и, кажется, очень злой. Жадно напился воды и буркнул, не глядя в мою сторону:

— Дуб тебя зовет. Пошли.

Пошли так пошли. Я человек сговорчивый. Хотя упорство и последовательность, с которыми Адам продолжал цепляться за свои заблуждения, уже начинали мне надоедать. Надо его как-то переубедить. Сам-то он, бедняга, вряд ли сознает своё жалкое положение.

Предположим, что дело было так. Рос Адам в глуши, вдали от людей. Мать и отец, конечно же, учили его каким-то простейшим правилам поведения. Что можно, что нельзя. Что полезно, а что вредно. И при этом для большей убедительности приговаривали: «Дуб так велел… Не будешь слушаться, дуб тебя забодает». Или что-то в этом роде. Жизнь здесь несложная. В ней свободно можно обойтись десятком элементарных истин. И эти истины — а лучше сказать, заповеди, от постоянной долбежки намертво спаялись в его мозгу с представлением о всесильности Дуба. Даже после того, как родителей не стало, их нравоучения продолжали звучать в сознании Адама как реальные, поступающие со стороны команды.

Поскольку связать их с кем-нибудь, кроме дуба, было нельзя, Адам в конце концов обожествил дерево. Создал, так сказать, себе кумира. Банальный случай самогипноза. Невежество порождает предрассудки, как сказал… Не помню, кто именно так сказал, но сказано правильно. Любопытно было бы глянуть, как поведёт себя Адам в сложной обстановке, когда и собственным умом пораскинуть надо.

Вскоре мы добрались до дуба и уселись в его тени. Адам, надувшись, как индюк, многозначительно молчал. Общался со своим боженькой. Видно, когда-то папа водил его сюда, чтобы припугнуть. Вроде, как на исповедь. И этот жалкий фарс он хочет сейчас повторить со мной. Нет, такой номер у него не пройдет! Видел я храмы посолидней. И нигде на меня ни божий страх, ни божья благодать не снизошли. А он меня дубом напугать хочет. Смех да и только!

— Дуб спрашивает, чего тебе не хватает? — прервал наконец Адам затянувшееся молчание.

— «Жигулей» одиннадцатой модели, телевизора, еды нормальной, квартиры с удобствами… — начал перечислять я.

— Говори только о том, что я понимаю. Чего тебе не хватает?

— Тогда всего хватает, спасибо.

— Зачем же ты все время чего-то ищешь? Сегодня ты был там, куда людям ходить нельзя.

(Кто мог выдать? Никто меня у камней не видел. Кроме птиц. Неужели и они здесь к делу приставлены? Доносчики проклятые!)

— Я не ребёнок, — сказал я как можно более твердо. — Куда хочу, туда и иду. Нечего мне указывать. Я человек вольный.

— Что значит — вольный?

— Ни от кого не завишу.

— Так не бывает. Каждый от кого-то зависит. Дуб нас кормит, волки защищают. И им без нас не обойтись. Каждый должен делать то, что ему положено. Только тогда все будет хорошо. (Ну прямо как в детском саду.)

— Послушай, кто все это говорит? Ты или дуб?

— Дуб. Я передаю тебе его слова на понятном тебе языке.

— Тогда спроси, что будет, если я не стану слушаться его советов.

— Тебе придётся уйти.

— Куда? К другому дубу?

— Нет. Если какой-нибудь Дуб отказал человеку в гостеприимстве, скоро об этом узнают и другие Дубы.

— Сурово. Мошек не трогаете, а человека на голодную смерть обрекаете.

— Дубы никогда никому не делали вреда. Они могут принять любого. Даже чужака, как ты. Даже подземника. Только во всем надо следовать их советам.

— Лучше голодному под кустом, чем сытому в клетке! (Утверждение, конечно, весьма спорное.)

— Говори понятней.

— Скажи, что я подумаю.

— Думай. Но еды пока не получишь.

— Перебьюсь.

Следующие полчаса прошли в молчании. Я ждал, пока уйдет Адам. А он ждал подаяния от дуба. Вот резкий порыв ветра качнул крону, и три ананаса почти одновременно шлепнулись на землю. Адам быстро подобрал их и, не оборачиваясь, ушёл. Да-а, с его удачей только по грибы ходить! Упало бы четыре, либо два, утер бы я тогда ему нос! А так, похоже, остался я не только без еды, но и без пристанища.

Вот ведь как все нескладно получается. Что бы ни случилось, все против меня оборачивается. Одним невезением это не объяснишь. Покорить меня хотят, объездить! Кто? Может, действительно есть в этом мире какой-то высший разум? Да и вообще, что это за штука такая — разум? Разумен ли я сам? Разумны ли люди вообще? Некоторые да, спорить не буду. Хотя бы тот же профессор, что установку эту — будь она неладна — придумал. Или наш Авдей Кузьмич. Не голова, а энциклопедия. Ему бы настырности немного — далеко бы пошёл… А другие людишки своим разумом пользуются только для того, чтобы себе брюхо набить. Хуже волков живут. Хотя при чем здесь волки? Привыкли мы все на них валить. Дескать, человек человеку — волк. Волк никогда над своим глумиться не станет. Мне один лесник совершенно серьезно объяснил, что волки не из озорства стадо целиком вырезают, а потому, что о стариках своих и щенятах заботятся, которые охотиться не могут и потому падалью питаются. Даже шакалы своего раненого товарища не бросят, будут ему прямо в глотку мясо совать. Нет такого чувства, вплоть до любви, жалости и сострадания, которое звери не могли бы испытать. Правильно, чувства ещё не разум. Но и разум без чувств — не разум. Опасное устройство.

Тут я даже сплюнул от досады. Ну и мысли мне в голову лезут. Гнать их надо. Не самокопанием сейчас нужно заниматься, а делом. Ведь так всю жизнь в сладких грезах под дубом пролежать можно. Что ни говори, а непростые они существа — растения. Если, конечно, в целом взять. Везде живут. И в пустыне, и на вечной мерзлоте, и возле химических комбинатов, где даже мухи не водятся. Умеют растения приспосабливаться ко всяким неблагоприятным условиям. А что значит — приспособиться? Выработать в себе новые, полезные свойства? Уйти под землю или наоборот — вытянуться к солнцу, заменить листья на колючки, стать бродягой, как перекати-поле?

А если предположить, что на этой планете растениям, пытавшимся уцелеть в новых и, скорее всего, неважных условиях, не оставалось ничего другого, как обзавестись разумом? Ну, конечно, совсем не таким, как у нас. Темным, загадочным. Непостижимым. Ведь даже представить трудно, о чем может думать такой вот столетний дуб.

Постепенно деревья захватили контроль не только над всей остальной природой, но и над людьми. Сговорчивых и слабовольных превратили в рабов, остальных загнали под землю, лишили пищи, травят волками. Непонятно только, как люди так легко сдались. Ведь, если судить по моим находкам, в те времена уже существовало огнестрельное оружие. А значит — была промышленность, была армия. И все же обдурили как-то людей бесчувственные деревяшки! Полная власть над природой обернулась полным бесправием. Борьба, ясное дело, ещё не закончена. Но пока она складывается явно не в пользу людей. Изменит ли что-нибудь моё вмешательство? Говорят, что личность в истории ничего не решает. Но это мы ещё посмотрим! Все равно другого выхода у меня нет. Либо в стремя ногой, либо в пень головой! Значит, заметано: сегодня начинаю. Зла я никому не хочу, даже волкам. С тезисом дуба (или Адама?) о том, что каждый должен делать своё дело, я полностью согласен. Но вот какое это дело и как его следует исполнять, решать будем только мы — люди!

 

Глава 11

ЗАВАРУХА В РАЮ

Как я и предполагал, возле ямы с глиной в этот час никого не оказалось. Шарики мои, уже почти высохшие, лежали в траве кучкой, как пасхальные яйца. Рядом дозревали небрежно сляпанные горшки.

Я думаю, дуб совершил крупную ошибку, разрешив людям делать горшки. Одежду носить нельзя, металл и камень обрабатывать нельзя, гуртом жить нельзя — все верно, так и положено поступать с побежденными. В этом аспекте и горшки полагалось бы запретить. Пусть бы лакали воду из лужи. В любом деле важна система. А горшки в существующую систему не укладываются. Значит, слабинка получается, трещинка. А ведь самая маленькая трещинка в системе может оказаться для неё роковой. Конечно, уж если империи дубов и волков суждено погибнуть, то не от горшков. Но им тоже отводится не последнее место. Не горшкам, само собой, а тому, из чего они сделаны — глине. Ведь совсем не игрушки я здесь лепил утром, а снаряды для пращи. Чтобы каменный топор или лук там соорудить — и материал соответствующий нужен, и сноровка, и терпение, и время. А у меня как раз ничего этого нет. Зато пращу могу запросто сделать. В детстве мы такими игрушками часто баловались. Для чего, спрашивается, у меня на шее галстук болтается? Это же готовая праща! Тем более что галстук широкий, как лопата.

Взвесил я глиняный шар на ладони. Годится. Не завидую тому, в чью черепушку он угодит. Набив шарами первый попавшийся горшок, я отправился к дубу.

Будто предчувствуя недоброе, дуб шумел как-то тоскливо, я бы сказал, по-осеннему. Небо и солнце по-прежнему сияли, как на театральной декорации к последнему акту оперы «Снегурочка».

«Главное не расслабляться, — подумал я. — Иначе скрутит меня дуб. Человек я по природе впечатлительный».

Не теряя времени попусту, я быстро вложил глиняный шар в петлю галстука, раскрутил его над головой и швырнул в крону дуба. Промахнуться было невозможно, ананасы сидели на ветках густо, как яблоки сорта «китайка». Однако праща, это оружие слабых телом, но сильных умом и духом, почему-то отказалась повиноваться мне. Шар полетел не вверх, а куда-то за спину. Второй разбился о ствол дуба. Третий засыпал меня сбитыми листьями. Четвертый, вырвавшись из пращи уже на первом обороте, едва не раскроил мою собственную голову. После десяти или пятнадцати бросков я собрал уцелевшие шары и присел перевести дух.

В кроне дуба тревожно галдели птицы. Из кустов выскочила козочка и недоуменно поглядела в мою сторону. На душе у меня вдруг стало гадко, словно я сгоряча обидел старика или ребёнка. Эх, заварил я кашу! Ну, обтрясу я этот дуб, а что дальше? На планете их, наверное, сотни тысяч. И вообще — к чему все это? Дикарь я. Варвар, заехавший верхом в прекрасный храм.

Хорошо, хоть никто меня не видит. От стыда можно сгореть. С отвращением я отбросил подальше моё импровизированное оружие. Напиться бы с горя!.. А что — это идея. Взглядом я отыскал ближайший куст с красными ягодами. Много не буду. Лизну только и все. С лечебной целью.

Пальцами я раздавил одну ягоду и, морщась, облизал ладонь. Прошло несколько минут, но никакого дурмана я не ощущал. Наоборот, в голове прояснилось. И чего это я так расклеился? Из-за дуба? Ах, он, колдун проклятый! Чуть-чуть не околпачил! Ну, я его сейчас…

Первый же бросок в новой серии оказался удачным. Глиняный снаряд расколол один из ананасов. Меня, как из ведра, окатило тёплым соком. Сверху посыпались аппетитные ломти. Я подбирал их с земли и тут же лопал. Пища придала мне новые силы. Глиняные снаряды один за другим улетали вверх. При каждом удачном броске я орал и прыгал, как обезьяна. Со стороны меня, наверное, можно было принять за сумасшедшего. Вокруг, истекая соком, грудами лежали ананасы — и совершенно целые, и треснувшие, и превратившиеся в кашу.

Так я и появился перед шалашом — весь перемазанный соком, с галстуком-пращой, небрежно завязанным на шее, и двумя плодами под мышками.

— Привет вам дуб передавал, — сказал я. — Ешьте на здоровье, трусы несчастные!

Первый ананас я сунул Авелю. Тот растерянно отступил, но я почти силой стал запихивать мякоть ему в рот. И он начал есть. Сначала осторожно, будто опасаясь какого-то подвоха, потом торопливо и жадно, с хлюпаньем и чавканьем. Затем настала очередь Адама.

— Лопай! — повелительно сказал я, вручая ему ананас.

— Дуб дал их тебе? — спросил он, держа плод на вытянутых руках, как мину.

— Ну да! Буду я у вашего дуба что-то просить. Взял сколько надо и все. Ешь! Там их много валяется.

Адам стоял в полном оцепенении. На его глазах рушились идеалы, осквернялись кумиры, рассыпался в прах символ веры. Очевидно он ждал, что подо мной вот-вот разверзнется земля, или с неба на мою непутевую голову обрушится молния.

— Так будешь ты есть или нет? — спросил я, вплотную подходя к нему.

В ответ Адам промычал что-то нечленораздельное и отрицательно покачал головой. Ананас вывалился из его рук.

И тут я совершил крайне неэтичный, но совершенно необходимый в данной ситуации поступок. Развернулся и правой (правда не сильно) врезал Адаму по роже. Ева, внимательно наблюдавшая за нами с противоположной стороны поляны, вскрикнула. Авель перестал чавкать. Один Адам ничего не понял. Бегемот толстокожий! Я снова размахнулся и (прости, дорогой!) — залепил ему вторую оплеуху. Он инстинктивно закрыл лицо руками и сквозь растопыренные пальцы со страхом и изумлением вылупился на меня. Нельзя было терять ни секунды. Если он опомнится и даст мне сдачи, я, скорее всего, даже костей не соберу.

— Ну-ка, бегом к дубу! — заорал я, занося над его головой кулак. — Чтоб здесь мигом ананасы были. Иначе я из тебя компот сделаю!

Что такое компот Адам, конечно, не знал. Однако он стал каким-то пепельно-серым, втянул голову в плечи, быстро-быстро закивал головой и убежал на полусогнутых ногах. Не бойся, дурень! Ведь это для твоего собственного блага делается!

И все же зря я его одного к дубу отпустил. Слабое он существо, хоть и весит под центнер. Обдурит его дерево. Как младенца обдурит.

Догнать Адама не составило труда. Его бег больше всего напоминал прыжки на месте. Даже со спины было заметно, как отчаянно он трусит.

— Чего трясешься? — спросил я, поравнявшись с ним. — Страшно?

Он только скосил на меня глаза и что-то слабо вякнул. Отпускать его таким к дубу, конечно же, нельзя. Не вернется. А если вернется, то с волками. Нужно было срочно прибавить Адаму смелости.

— Стой! — сказал я, сорвав с куста, возле которого мы как раз пробегали, горсть спелых красных ягод. — Ну-ка, прими!

Сунь я Адаму в лицо горящую головешку, и тогда, наверное, его реакция не была бы столь бурной.

— Брось! — закричал он. — Нельзя!

— Почему нельзя? — спросил я, спокойно надкусывая ягоду. — Отравлюсь?

— Нет, перестанешь быть человеком.

— Иногда это совсем неплохо.

Адам хотел ещё что-то сказать, но я, изловчившись, залепил его рот горьким красным месивом. Оставив плюющегося и сморкающегося Адама одного на тропе, я с чувством выполненного долга пошёл обратно.

— Доволен? — спросила Ева, когда я вернулся к шалашу. — Думаешь, твоя взяла? Дуб обидеть нетрудно. Вот только про волков ты забыл.

— А это видали! — я изо всей силы раскрутил пращу. Глиняный шар просвистел над поляной и пробил крышу шалаша. — Пусть только сунутся! Никто нам теперь не страшен! Есть будем сколько захотим и когда захотим! А завтра (это я обратился уже к Авелю) сходим к водопаду и доставим девчонку, которая тебе приглянулась, сюда.

— Не к водопаду, а к озеру, — поправил Авель. Он был восхищен и испуган одновременно. Не мог оторвать глаз от пращи.

— Правильно, к озеру. Поставим здесь дом, да не такой, а в два этажа, из бревен. Все вместе будем жить. Э-э… назло надменному соседу здесь будет город заложен… Назовем его в честь вашего папочки Адамоградом. А ты, Ева, будешь королевой, — я церемонно поклонился ей. — Королева, если у вас есть какие-либо желания, приказывайте. Будет исполнено в сей же миг.

— У меня только одно желание. Вернуть тот день, когда ты пришёл. Пусть бы тебя лучше разорвали волки. Пусть бы ты утонул. Я знаю, так говорить нельзя, но иначе не могу. Пока ты здесь, нам не будет счастья. Уйди куда-нибудь! Я тебя об этом очень прошу.

— Увы, моя королева, — дурашливо ответил я. — Как председатель правящего кабинета, военный министр и начальник контрразведки я не могу оставить вас в сей грозный час.

Слова мои, конечно же, до неё не дошли. Не скоро ещё на этой планете появится кабинет министров, армия и контрразведка. Чтобы как-то заполнить тяжёлую паузу, я с разбойничьим свистом начал крутить над головой пращу. Ева смотрела на меня с жалостью и брезгливостью, словно на буйнопомешанного. Глиняный шар пролетел через всю поляну и задел одну из птичек. Только перья от неё полетели.

— Зачем ты это сделал? — спросила Ева таким тоном, словно заранее была уверена, что я ничего не пойму. — Разве она тебе мешала?

— Прости, пожалуйста. Я не хотел. Случайно получилось.

Я действительно был расстроен случившимся.

— Случайно? Разве можно убить случайно? Не брал бы в руку эту штуку — не было бы никакой случайности!

— Да перестань ты, мать, — довольно неуверенно вступил в разговор Авель. — Ну что тут такого! Вон их сколько.

— Замолчи! Разве я не учила тебя с самого детства, что любая жизнь неприкосновенна? Быстро же ты все забыл! Он (Ева указала на меня пальцем) — чужой человек. Ему ничего здесь не дорого. Ты тоже хочешь стать бродягой без семьи и дома?

— Уж лучше стать бродягой, чем заживо гнить тут, — поспешил я на помощь Авелю. — Сами прожили всю жизнь, как звери, и ребёнка губите. Я ему только добра хочу. Да и вам обоим тоже. Все ваше останется вам. А вдобавок будет теплая одежда, горячая пища, крепкие просторные дома. Ни один волк косо глянуть на вас не посмеет.

— Сначала крепкие просторные дома, потом дома ещё крепче и просторней, а потом дома до неба. А те, кому таких домов не хватит, будут приходить к тебе и молить о крове. За это ты заставишь их делать грязную и унизительную работу. У нас будут горы теплой одежды, сто горшков горячей пищи. А у других не будет ничего. Но мы, конечно, не станем с ними делиться. Разве ты не знаешь, чем все это потом кончается?

— А откуда ты об этом знаешь? — удивился я.

— Знаю. Не такие мы глупцы, как тебе кажется.

— Ничего мне не кажется. Только ты чепуху говоришь. Плохо вы живете и скучно. Вот хоть у Авеля спроси, нравится ли ему такое существование? Ну, скажи, Авель.

— Не нравится, вроде, — пробубнил он. (Молодец, не подвел.)

— Почему? — спросила Ева страдальческим тоном.

— Ага! Вам хорошо. Отец никуда не ходил. Ты сама к нему пришла. А я уже все ноги отбил. Почему я должен за горы идти? Не буду я Дуба слушаться! — голос Авеля приобрел истерические интонации.

— Это злые слова. Ты сказал их не подумав, — Ева чуть не плакала. — Давай, пока не поздно, уйдем отсюда.

— Нет, — ответил Авель и отвел глаза.

— Ну как, убедилась? — торжествующе сказал я. — На чьей стороне массы?

Ева молчала, глядя куда-то поверх наших голов. Крупные, как горошины, слезы катились по её щекам. Я обнял Авеля за плечи и отвел в сторону. Там я вручил ему пращу и указал на одиноко лежащий горшок. Неуверенно улыбаясь Авель взмахнул моим оружием, но сразу выронил шар. Я ободряюще подмигнул ему и повертел рукой над головой, имитируя бросок. Все время оглядываясь на меня, Авель с грехом пополам раскрутил пращу. Пущенный им снаряд лег примерно в десяти метрах слева от горшка. Второй — примерно на столько же справа. Неплохо! Классическая вилка. После шестого броска горшок отлетел в сторону и завертелся волчком. Таких успехов от Авеля я, признаться, не ожидал. Силы, правда, было у него маловато, зато ловкости хватало с избытком. Способный паренек. Я повесил горшок на ветку, и учебная стрельба возобновилась. Вскоре мы оба вошли в азарт. Вырывали друг у друга пращу. Торжествующе орали при каждом попадании, приходили в отчаяние при промахах, бегали наперегонки, подбирая шары.

Наконец вернулся Адам. Хоть он и был порядочно пьян, но все же умудрился притащить штук восемь ананасов. Как это у него получилось, не пойму. Я даже под страхом смерти больше четырех зараз не унесу. Вся морда Адама была перемазана соком. Уже успел нажраться, кот шкодливый.

— Все принёс? — спросил я строго.

— Нет. Ещё осталось. (Сомневаюсь я в этом. Вон как у него брюхо раздулось.)

— А что тебе на это дуб сказал?

— Ничего. Молчал. (Ага, подействовала, значит, взбучка. Мигом все фантазии из головы выскочили.)

— Ладно. Ананасы от нас никуда не убегут. Пусть полежат до завтра. Сегодня другая работа намечается.

До поздней ночи мы лепили новые снаряды. Потом Адам показал место, где он спрятал мою одежду. Сорочка и остатки штанов уже ни на что не годились, зато брючный ремень был в отличном состоянии. Праща из него была даже лучшая, чем из галстука. Количество наших артиллерийских стволов таким образом сразу удвоилось.

На обратном пути мы встретили Еву. Она шла куда-то, прижимая к груди мертвую птицу. Нам она не сказала ни слова. Мы ей тоже.

 

Глава 12

НОЧНАЯ ДИВЕРСИЯ

Ужинать пришлось уже в полной темноте. Потом мы с Авелем обсудили некоторые вопросы тактического характера. Адам за последние несколько часов как-то слинял, затих и отошел на задний план. Хотя на его аппетите это совсем не отразилось. Без видимых усилий он съел ещё два ананаса, а оставшиеся притопил в холодном родничке. Похвальная предусмотрительность. Со временем, возможно, назначу его старшим по тылу.

Спал я плохо, опасаясь двух вещей: внезапного нападения волков и дезертирства Адама. За Еву я не опасался. Не способна она на коварные поступки. Или я ничего не понимаю в людях. Бродит, наверное, по лесу, убивается с горя. Жалко её, но что поделаешь. Со временем она меня поймет. Я ведь ей только добра желаю.

На ночную рыбалку мы отправились все втроем. Адам пошёл по привычке. Я пошёл с секретной целью. Авель пошёл потому, что пошёл я. Родитель больше не был для него авторитетом.

От Адама я решил по возможности не отходить ни на шаг. Ведь он, как-никак, единственное здесь коммуникационное средство. Радио, почта и телеграф в одном лице. Буду следить за ним до тех пор, пока не удостоверюсь в его полной лояльности. Или пока не заставлю сделать что-то такое, после чего обратной дороги для него уже не будет.

Пока отец с сыном загоняли рыбу в сеть, я занялся поисками пиджака. Прямо скажу, работенка не из приятных. Искать серый пиджак в ночном лесу то же самое, что чёрную кошку в темной комнате. Раз пять я терял направление и трижды падал в яму (по-моему — в одну и ту же!). Когда я все же наткнулся на него, то перепугался чуть ли не до смерти. Ветер, или какая другая сила, забросил пиджак на самую верхушку куста, где на фоне звезд он смотрелся форменным висельником.

Зажигалка, к счастью, оказалась в полном порядке.

Ориентируясь на хлопки по воде, я вернулся к реке. Адам, кряхтя, уже вытаскивал сеть. Улов был хоть и не рекордный, но вполне приличный. На сей раз за дележку взялся я. Шесть средней величины рыб как всегда полетели за кусты. (Теперь я уже знал для кого они предназначаются.) Мелочь и крупная — обратно в реку. Двух примерно полуторакилограммовых лещиков я велел отнести к шалашу, чем снова поверг Адама в великое смятение. Чтобы предотвратить возможную попытку мятежа и придать убедительности своим действиям, я, словно бы случайно, щелкнул зажигалкой перед самым его носом. Как ни странно, бледно-голубой язычок пламени ничуть не испугал Адама и, кажется, даже не заинтриговал.

— Идите, — сказал я немного погодя. — Я вас догоню. — Авелю я ещё шепнул на ухо: — Следи, чтобы не удрал.

Дождавшись, когда шаги отца и сына затихли, я залез в кусты и ощупью отыскал рыбу. Когда я приподнял первую, её чешуйки заиграли в звездном свете, как осколки зеркала. Обдирая пальцы о мелкие острые зубы, я засунул руку в пасть рыбы, рывком вырвал пищевод, а затем и внутренности вместе с плавательным пузырем. Потом стал плотно набивать опустевшее чрево рыбы «пьяными» ягодами. Скоро я с головы до ног был измазан рыбьей кровью и слизью. Ядовитый сок щипал кожу на пальцах. Я успел обработать подобным образом уже четыре рыбины, когда поблизости раздалось приглушенное рычание. Кто-то из серых солистов уже пробовал свои голосовые связки. Постепенно усиливаясь, звук поднимался все выше и выше, превращаясь в тоскливый, леденящий душу вой. И тут же издалека откликнулись ещё два волка.

Всего через минуту я был уже далеко от речки. Зажигалку прихватил с собой.

Своих спутников я нагнал возле большого камня. Полная тишина стояла в этот предрассветный час. Перекличка волков стихла, ночные птицы вернулись в свои гнезда, а дневные ещё не просыпались. Весь остаток пути я проделал буквально на нервах. Случайный шорох бросал меня в пот, я шарахался от каждого куста.

Мы уже выбрались из лощины, когда позади раздался жуткий пронзительный визг. Визг боли, страха, ненависти. Так визжат сбитые машиной собаки. Ага, подумал я. Взяло кота поперёк живота! Не по вкусу вам моя начинка!

У реки творился уже сущий ад — там выли, лаяли, клацали зубами, рычали. Можно было подумать, что сторож загробного мира, трехголовый Цербер, вновь сорвался со своей цепи.

Оставшийся до шалаша путь мы проделали бегом. Звуки у реки постепенно стихали. Там больше не выли и не рычали, а только жалобно скулили.

 

Глава 13

ВОТ ВЕДЬ КАКОЙ НЕВАЖНЫЙ СУП ПОЛУЧИЛСЯ!

С самого утра навалилась куча забот. Каждую минуту можно было ожидать атаки волков. Я вовсе не был уверен, что все они передохли, попробовав «фаршированной рыбки». Да это, впрочем, и не входило в мои планы. Я просто хотел предупредить волков, что шутить не собираюсь. Первым делом возле шалаша был разведен большой костер. Всю поляну мы окружили кольцевым валом из веток, которые можно было поджечь в любую минуту. Для этого пришлось обломать все ближайшие кусты. Для растопки предназначалась сухая трава от подстилки.

Сырое ломьё горело неважно, нещадно дымило и стреляло искрами. Я приказал таскать от ямы ещё не просохшие шары и небольшими партиями кидать в костер. Спустя полчаса они приобретали в огне кирпичный цвет и каменную твёрдость. Рядом стоял самый большой из евиных горшков, в котором плавала предназначенная для ухи рыба. Как только Авель выкатывал из костра очередной раскаленный шар, я деревянной рогулькой подхватывал его и отправлял в горшок. Вода закипела, хотя и не очень скоро.

Готовая уха представляла собой довольно непривлекательное зрелище. В мутной коричневой жиже болтались кверху брюхом распухшие белоглазые рыбины. Адам нехотя принял предложенный ему кусок, с отвращением пожевал и тут же выплюнул. Авель ел старательно, через силу глотал и даже заставлял себя при этом не морщиться. В конце концов он подавился костью и долго натужно перхал. Я объяснил ему, что уху нужно есть осторожно. Что же они думают — в их речке филе плавает? Без костей рыбки не бывает.

Всё, что осталось в горшке, пришлось доесть мне самому. Сказать честно, недоваренная рыба, да ещё без соли и приправ, не самое лучшее из того, что я едал в своей жизни. Ананасы, к примеру, значительно вкуснее.

Неожиданно затрещали ветки. Кто-то лез через наше заграждение. Я вскочил, держа в одной руке пращу, а в другой горящую головешку. Однако это была всего лишь Ева.

Она молча прошла в шалаш, отобрала там несколько пучков целебной травы и так же молча пошла обратно. Лицо её очень осунулось за ночь, но от этого стало ещё привлекательнее.

— Куда ты? — не очень уверенно спросил её Адам.

Дойдя до баррикады, она остановилась и, ни на кого не глядя, сказала:

— Одноухий издох. Малыш до полусмерти искусал Звездочку и сам утонул в болоте. Кто-то из вас отравил их. Но Старик и Красавка невредимы. Скоро они будут здесь. Кто не хочет изведать их клыков, пусть идёт со мной.

Чувствуя, что Адам весь напрягся при этих словах, я ласково обнял его за шею и прошептал: «Тихо! Стоять!» Он слабо рванулся, но мои пальцы впились в его плечо, как когти.

— А ты не хочешь остаться с нами? — спросил я Еву. — Разве волки тебе дороже людей?

— Вы не люди. Люди так не поступают. Даже подземники до такого никогда бы не додумались. Тот мир, из которого ты пришёл, — страшный. Иначе ты не умел бы делать все эти подлые штуки.

Тут моё терпение лопнуло.

— Глупая баба! Ты никогда ничего не поймешь! Иди к своим волкам! Скажи, пусть поторопятся. У нас найдется чем их встретить!

— Хорошо, — сказала она. — Я ухожу. Сын, ты идешь со мной?

— Нет, — буркнул Авель и принялся складывать пирамиду из глиняных шаров.

Ева легко вскочила на кучу веток и исчезла. И почти в тот же момент я услышал близкое глухое рычание. Седой волчище единым махом взлетел на наше укрепление. Где-то рядом раздался звонкий голос волчицы. Я сунул головешку в сухую траву, и огонь, гудя, начал кольцом расползаться вокруг поляны. В лицо дохнуло жаром. Адам, прикрывая голову от роящихся в воздухе искр, бестолково метался возле шалаша. Эх, вояка! Ему бы только с тараканами на печи сражаться! Авель без остановки швырял куда-то в дым глиняные снаряды.

Неожиданно из пламени прямо передо мной возникла белая волчица. Её прыжок был грациозен и точен. Я метнул ядро, конечно же промахнулся и, понимая, что уже не успею перезарядить пращу, схватил первый попавшийся под руки предмет — палку, которой мы шевелили в костре угли. Падая на колени, я успел выставить её вперёд на манер рогатины. Твердый и острый конец палки вошел волчице точно в то место, где углом сходятся грудные кости.

Видели вы в кино, как умирают люди или животные? Выстрел, удар ножа, молниеносный выпад шпагой — и жертва бездыханно падает ниц. Ну, разве что ногой дрыгнет. В жизни все почему-то выглядело иначе. Как бы ни распорядилась судьба в дальнейшем, и сколько бы лет я ещё не прожил на свете (на том или на этом — безразлично), мне уже никогда не забыть долгих и мучительных конвульсий волчицы, густой яркой крови, хлынувшей из её пасти вместе с обильной розовой пеной, её до жути разумного, молящего о жизни взгляда. Я понимал, что возле моих ног умирает враг, но не чувствовал ни торжества, ни удовлетворения.

Резкий могучий удар опрокинул меня, как кеглю. Жесткая щетина наждаком рванула кожу на ладонях. Что-то тяжелое, темное, судорожно хрипящее, навалилось сверху, закрыло небо. Блеснули клыки, готовые вонзиться мне в горло.

— Помогите! — заверещал я не своим голосом.

И мне помогли. Меня не бросили.

Слева подскочил Адам и ткнул горящей головешкой прямо в ощеренную волчью пасть. Справа хлопнула праща Авеля, посылая в волка смертоносный снаряд.

Запахло паленым, и тяжесть, прижимавшая меня к земле, сразу исчезла. Одновременно раздался негромкий чмокающий звук — это закаленный в огне глиняный шар тюкнул Адама в висок. Приседая и заваливаясь на бок, глава райского семейства сделал несколько нетвердых шагов в сторону и повалился, задрав бороду.

«Дурачится! — почему-то подумал я. — Напугать меня, наверное, хочет. Ведь ничего же не случилось!»

Я склонился над Адамом и, всем нутром ощущая падение в какую-то холодную пропасть, понял — нет, не дурачится.

Один глаз Адама бессмысленно глядел в небо, второй был прикрыт слабо дергающимся веком. Из уха вытекла тоненькая струйка крови.

Тихо на цыпочках подошел Авель, посмотрел из-за моего плеча на отца и стал медленно пятиться прямо в костер. Если бы я не подхватил его под руку, он наверняка упал бы в огонь.

Бой угас как-то сам собой. Вокруг полыхало пламя. Дым ел глаза. Беззвучно рыдал Авель. Седой волк, облизав морду своей мертвой подруги, исчез в дыму.

 

Глава 14

ПОДЗЕМНИКИ

Как здесь принято поступать с покойниками, я не знал. Да и спросить было не у кого. Ева ушла. Авель, не выпуская из рук злополучную пращу, оцепенело сидел в сторонке. Пришлось мне исполнять похоронный обряд в одиночестве.

С помощью острой палки я кое-как снял дерн и принялся руками разгребать теплую, слегка влажную землю. Мне очень мешали тонкие, но прочные, как рыболовная леска, корни. Некоторые даже пришлось перегрызть зубами. Несколько раз я в отчаянии бросал работу, но вскоре опять возобновлял её. От груды углей, в которую превратился костер, тянуло нестерпимым жаром. В воздухе хлопьями носился пепел. Вокруг тлела трава, кое-где кусты начали заниматься огнем. Работа моя продвигалась медленно. Я ковырял землю палкой, а потом ладонями выбирал разрыхленный грунт. На глубине примерно метра цвет и структура почвы резко изменились. Пошла темно-серая, почти чёрная труха, которую легко подхватывал и уносил ветер. Без сомнения, это была самая обыкновенная зола. Я продолжал расширять и углублять яму и вскоре мне начали попадаться головешки, раздробленные кости, полуистлевшее тряпье, насквозь проржавевшие куски металла. Затем моя палка наткнулась на что-то твердое. С великим трудом, чуть не срывая ногти, я извлек на белый свет несколько кирпичных обломков, полуобгоревшую человеческую челюсть с запломбированным зубом и дюжину небольших, размером с косточку вишни, шариков, судя по всему — свинцовых. На такие шарики я вдоволь насмотрелся ещё в детстве, когда вместе с окрестной пацанвой выплавлял на заброшенном стрельбище свинец из пистолетных и автоматных пуль, которыми в изобилии была напичкана там земля.

Да, судя по всему, нешуточные дела творились здесь несколько веков тому назад. Все это в корне меняло уже сложившееся у меня представление об истории планеты и о причинах деградации людей. Конечно, огонь сопутствует любым катастрофам, но он бессилен против кирпичных зданий. Здесь поработало что-то другое: порох, динамит, а может, и плутоний. Волки, а тем более дубы, к этому пожару скорее всего были непричастны. Так добросовестно умеет уничтожить себе подобных один только человек.

Значит, здесь когда-то уже был город, здесь уже жили люди, познавшие чудеса прогресса: искусные оружейники, хитроумные изобретатели взрывчаток, гениальные исследователи внутриядерного распада. Голый и нестриженый Адам был их прямым потомком.

Спустя полчаса похороны были завершены. Поскольку никакого другого обелиска под рукой не оказалось, я водрузил в изголовье горшок, в котором до этого варил уху. Думаю, впоследствии в него можно будет ставить букеты цветов.

Над покойником полагалось сказать несколько прощальных слов, но у меня на такое просто язык не поворачивался. Да и что я мог сказать об Адаме, безвредном малом, лентяе и любителе покушать, моём невольном спасителе и моей нечаянной жертве. Да-да, если говорить откровенно, не Авель был виновен в его смерти, а один только я. Это я внёс смятение в их простые души, я разрушил странный, но по своему гармоничный союз деревьев, людей и животных. Впрочем, дороги назад все равно уже нет. События вышли из-под моего контроля, точно так же, как и полыхавший вокруг лесной пожар.

— Поднимайся, — сказал я Авелю. — Ты же мужчина. Слезами горю не поможешь.

Авель встал и, шатаясь, как пьяный, подошел к холмику свежей земли. Постояв немного, он направился к шалашу, для чего-то поднял и расставил по своим местам разбросанную утварь, потом все тем же вихляющим шагом двинулся обратно к могиле и тут наткнулся на труп волчицы.

И парня прорвало! С хриплым воем набросился он на тело, стал топтать его ногами, хлестать пращой. Я едва-едва сумел оттащить его в сторону.

— Прекрати! — кричал я, тряся за плечи худое легкое тело. — Прекрати немедленно!

Безразличие овладело Авелем так же внезапно, как и ярость. Он обмяк и застыл, уставясь в одну точку. Я попробовал ветками сбить огонь с травы и кустов, но мне это не удалось. Нужна была помощь и как можно скорее. А где её искать — у дуба, у мифических подземников, у Евы?

— Пойдём, — сказал я Авелю. — Попробуем найти твою мать.

Лес был полон дыма. До вечера оставалось ещё порядочно времени, но казалось, уже наступили сумерки. Через каждую сотню шагов я останавливался и, сложив руки рупором, звал Еву. Авель плелся где-то позади. Я не понукал его, понимая, что сегодня с него будет мало толку.

Мы миновали три сросшихся дерева, стороной обошли лощину, и уже подходили к большому камню, когда за очередным поворотом я увидел длинную, немного сутулую человеческую фигуру.

Незнакомец стоял спиной ко мне, склонив набок маленькую голову, покрытую чем-то вроде капюшона. Он напоминал хищную птицу, дремлющую на своём суку.

Первым моим чувством было скорее удивление, чем страх. Ведь я впервые увидел здесь одетого человека. Я уже открыл рот, чтобы окликнуть его, но тут он сам медленно и плавно стал поворачиваться в мою сторону.

Несомненно, это был подземник. «Вроде как из земли сделаны и землёй пахнут», — вспомнил я слова Авеля. Мутные воспаленные глаза в упор уставились на меня. Щербатый рот растянулся в жуткой идиотской ухмылке. Розовый сок «пьяных» ягод стекал по его давно небритому подбородку. Широкий плащ распахнулся, и я увидел в руках подземника натянутый лук. Не спеша, в каком-то замедленном гипнотическом ритме, он поднял лук, прижав тетиву к лицу так, что она расплющила ему нос и прицелился в меня.

Сзади пронзительно вскрикнул Авель. Крик оборвался на полуслове, словно кто-то накрепко зажал ему рот. Я зайцем метнулся в кусты и зигзагами помчался по склону холма. Хриплый хохот раздался сзади. На бегу я оглянулся. Подземник стоял на прежнем месте, продолжая целиться мне в спину. Двое других вязали Авеля, на голову которого было накинуто что-то вроде мешка.

«Почему он не сопротивляется?» — подумал я. Ведь у него есть праща.

Меня никто не преследовал, и я уже почти достиг поросшего редким леском гребня холма, когда кусты впереди шевельнулись и на моём пути возникла ещё одна закутанная в саван фигура. Шагнув мне навстречу, подземник нагнулся и вытащил из-за голенища длинный, сильно сточенный нож. Лука у него, очевидно, не было, или он не хотел тратить стрелу на такую жалкую цель, как я. Деваться было некуда, и я, изобразив на лице покорность, поднял вверх руки. Черт с вами, сдаюсь. Берите в плен, а там посмотрим.

Снисходительно и даже ласково улыбаясь, подземник отрицательно помотал головой. Чувствовалось, что все происходящее доставляло ему массу положительных эмоций, но главное удовольствие было ещё впереди. Он не просто убьет меня, а будет с садистским восторгом долго ковырять ножом.

Нас разделяло уже не больше пяти шагов. Пятясь, я вжался спиной в куст. Мои руки шарили в поисках хоть какого-нибудь оружия, но находили одни только мягкие, податливые ягоды. Их сок обжигал мне ладони. Тонкий, как шило, кончик ножа опустился вниз и немного отклонился назад. Подземник метил мне в пах.

И в этот момент я, не размахиваясь, плеснул ему прямо в глаза горсть едкого розового сиропа. Он зарычал, схватившись левой рукой за лицо, пригнулся и вслепую нанес резкий колющий удар. Но я двумя прыжками уже достиг гребня холма и кувырком покатился вниз.

 

Глава 15

ЕВА

Ночь я провёл под кустом, свернувшись калачиком, как бездомная собака. Да и куда мне было теперь идти? Вернуться к шалашу? Но там, наверное, уже вовсю хозяйничает огонь. Бежать к дубу? Вряд ли он примет меня после всего, что случилось вчера. Прямо скажем — невеселые делишки. Как там говорила Ева: «Ведь ты же не знаешь, как это плохо, когда ты совсем-совсем один…» Теперь я знаю…

На рассвете я направился к реке. С собой у меня ничего не было. Ни галстука, ни зажигалки. Единственное, что ещё могло напомнить мне о родном мире, было желтое пятно увядшей травы.

Небо было мутным от дыма. Запах гари за ночь усилился. Обгоняя меня, промчалось стадо козочек. Быстро проползла зеленая, толстая, как пожарный рукав, змея. Похожая на индюка птица гнала перед собой суетливый, громко пищащий выводок.

Я напился из реки, кое-как вымыл лицо и остался сидеть на берегу, тупо глядя на рыб, которые, копнув носом ил, ловили что-то в быстро исчезающих облачках мути.

Расслабляющая, дремотная апатия овладела мной. Не хотелось ни шевелиться, ни дышать, ни думать. Как прекрасно было бы вечно сидеть вот так, без забот и желаний, грезить наяву, отрешенно созерцать ленивое движение рыб, мерное покачивание камыша, тени облаков на воде. Только бы забыться, только бы не вспоминать ни о чем: ни о приближающемся пожаре, ни о холмике сырой земли возле разрушенного шалаша, ни о коротком, захлебывающемся вскрике Авеля, ни о жутких ухмылках подземников.

Я понимал, что потерпел поражение, и сейчас у меня не было ни сил, ни желания продолжать борьбу. Кто я теперь? Полководец без армии? Король без подданных? Пророк без учеников? Голый, безоружный, слабосильный человечишко, со всех сторон окруженный врагами. Интересно, кто первый доберется до меня — огонь, волки или подземники?

Внезапно колеблющееся отражение милого измученного лица легло на поверхность реки рядом с плоским закопченным блином моей физиономии. Длинные пряди светлых волос коснулись воды. Несколько долгих минут длилось молчание, потом я забормотал что-то о нелепой случайности, о своих добрых намерениях, о непредвиденном стечении обстоятельств. Я просил прощения и тут же принимался доказывать, что прощать меня нельзя.

— Не надо, — сказала Ева. — Лучше молчи. Я уже все знаю.

— А-а-а, — глупо протянул я и потом добавил. — Наверное, ты хочешь меня убить?

— Нет. Разве этого можно хотеть?

— Уж лучше ты, чем кто-то другой.

— Как бы я ни хотела стать птицей, я все равно никогда не смогу летать. И убить тебя я тоже не могу. Даже если бы и хотела. Ведь я человек.

— Человек — не человек… Какая разница? Подземники ведь тоже люди.

— Нет, они не люди. Для того чтобы стать человеком, мало иметь две руки и две ноги. Нужно ещё жить по-человечески. Без убийств. Без зависти, злобы, недоверия.

— Вот и объясните это подземникам. Договоритесь как-нибудь.

— Нельзя. Человеком можно стать только по своей собственной воле. Каждый подземник знает, что можно прийти к Дубу и начать новую жизнь. Но не все хотят этого… Моя прабабушка и отец мужа тоже когда-то были подземниками. Раньше я думала, что и ты подземник…

— Нет. Я здесь совсем-совсем чужой.

— Я поняла это. Ты не похож ни на кого из тех, кого я знаю. Подземники творят только зло. Мы же стараемся избегать всякого зла. А в тебе все перемешано — и добро, и зло. Может быть, поэтому и Дуб не смог помочь тебе.

— Я не совсем такой, как вы… Но об этом долго рассказывать.

— Не надо рассказывать. Все и так понятно. Ты любишь только самого себя. Считаешь, что все зависит от собственной воли. Не только другие люди, звери и растения, но и вся природа. Но ведь природа совершенно безразлична к тебе. Она глуха и слепа ко всем твоим замыслам. Попытки изменить её бесполезны. Куда проще изменить себя самого.

— И тем не менее, в мире есть такие места, где люди изменяют природу. И довольно успешно.

— Это вам только кажется. Борьба с природой бессмысленна. Вы ничего не приобретете от этого. Зато многое потеряете. Душевное равновесие. Дух терпимости и согласия… Ведь нам дан разум. А как ты его используешь? Для познания самого себя? Для совершенствования души? Ответь…

— Не будем говорить об этом сейчас. Я виноват перед тобой… и перед всеми. Если тебе нужна помощь, скажи. Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Мне помощь не нужна. И мужу ты уже ничем не поможешь. Надо спасать лес, зверей. Надо искать сына.

— Тогда пойдём.

— Сначала спросим совет у Дуба.

Всю дорогу до поляны, окружавшей дуб, я ощущал себя нашкодившим школьником, которого за ухо ведут на место преступления. Следы моей деятельности были заметны уже издали: кучи гниющих ананасов, засохшие ветки, глубокие царапины на коре дерева.

Ева села на землю, боком к дубу, и замерла, прикрыв глаза. Каждая черточка её лица, взятая отдельно, была безупречна: и бледная бархатистая кожа, и немного курносый, с удивительным вырезом ноздрей нос, и припухлые, всегда чуть-чуть приоткрытые губы. Но красота эта была трагична. Тень горькой и злой судьбы лежала на ней. Печать вечного неискупленного наказания за грехи давным-давно исчезнувших поколений.

Она стремилась жить в согласии не только с самою собой и своими собственными принципами, но и со всем тем, что окружало её. Вряд ли эта жизнь была так уж легка и безоблачна, как казалось мне со стороны. Я не знаю цену, которую она заплатила за благополучие, царившее в её маленьком мирке, но, думаю, в любом случае цена эта была немалой. Недаром в глубине её прекрасных глаз всегда таилась печаль и предчувствие беды. И вот, когда самое тяжелое, казалось, уже было позади, выяснилось вдруг, что милый её сердцу мир слишком уязвим и хрупок. Он рухнул всего за одну ночь, и вместе с ним рухнуло и её счастье. Сейчас, возможно, она находилась ещё в худшем положении, чем я.

Что мог сказать ей дуб — пусть даже и разумный? Знает ли он что-нибудь о любви, печали, одиночестве, смерти? Способен ли понять материнское горе? Слишком долго стоял он на этом месте, слишком много видел на своём веку, слишком привычен был ко всяким проявлениям добра и зла, чтобы понять страдания хрупкой человеческой души.

В чем же тогда предназначение этого загадочного дерева? В чем его власть над людьми? Почему дети и внуки убийц, выросшие в темных пещерах среди зла и насилия, с молоком матери впитавшие пренебрежение к чужой жизни, стали потом людьми? Что сделал с ними дуб? Вылечил, загипнотизировал, уговорил? Почему же тогда он не разговаривает со мной? Только потому, что я родился на другой планете, в другом измерении?

Много раз я приходил к дубу, и никогда ещё в моих мыслях не появлялось ничего такого, о чем я мог бы сказать — да, это не моё, такое могло прийти на ум только сверхмудрому и сверхсовершенному существу. Ведь все, что я передумал, стоя или сидя под дубом, давно таилось во мне самом. Просто раньше я гнал это от себя, считал малодушием, слюнтяйством. Давным-давно прошли детские годы, когда я плакал ночами, пораженный человеческой жестокостью, ложью, бездушием. Очень скоро я понял, что подлым и злым живется на свете куда как легче. Нельзя сказать, что я силой гнал от себя все доброе. Нет, оно вытекало само, понемногу, по капельке. А если что-то и осталось, то на самом донышке. Окончательной сволочью я не стал, но и сволочей особо не осуждал. Считал нахальство и хитрость такими же счастливыми качествами, как здоровье. Ну разве виноват человек, что он таким уродился?

Но вот что странно! Пожалел бы я, спрашивается, Еву, окажись мы в такой ситуации раньше? Если только для виду. Или с подленькой мыслишкой — я пожалел тебя, ты пожалей меня… А вот теперь, прикажи она мне утопиться — пойду и утоплюсь. Даже слова не скажу. Значит, все же влияет на меня дуб? А может быть, это я стал другим?

И тут меня вдруг осенило. Конечно же, дуб и не станет разговаривать со мной. Я просто не могу его понять. Слишком груба и глуха ещё моя душа. Чтобы понимать дуб, нужно, наверное, прожить рядом с ним всю жизнь. Как Адам, как Ева. Дуб не умеет разговаривать с чужаками. Зато он умеет другое — пробуждать в них совесть. А если и не совесть, то хотя бы стыд человеческий. У кого, конечно, его хоть немного осталось. Вот, оказывается, чем он берет подземников. Вот почему они потом остаются жить возле него, постепенно превращаясь из зверя в человека.

Лишь самые подлые, самые жестокие, самые закореневшие в зле не захотели покинуть свои норы. Вот уж кто, наверное, никогда не слыхал о жалости, добре и сострадании! Но и они боятся дуба. Недаром, едва поднявшись на поверхность, начинают обжираться «пьяными» ягодами. Нет лучшего средства от упреков совести, чем всякий дурман, будь то водка, наркотики или что-нибудь ещё. Это я по себе знаю… С этими-то маньяками и обязаны были сражаться волки. Вряд ли к этому их понуждал только скудный рыбный паек. Может, и здесь не обошлось без влияния дуба? Или даже звери могут отличать людей совести от двуногих хищников?

Ева встрепенулась и медленно, словно пробуждаясь от тяжелого забытья, открыла глаза.

— Дуб не может одолеть огонь, — сказала она. — Но он сделает все, что только возможно. Скоро ему должны помочь другие Дубы. Нам нужно спасать животных.

По поляне в беспорядке металось множество зверей. Шерсть на некоторых уже была основательно подпалена. На моих глазах здоровенный клыкастый боров сбил с ног теленка антилопы и умчался куда-то влево, но тут же вернулся, весь дымясь и жалобно хрюкая. Из кустов галопом вынеслось несколько низкорослых пегих лошадок. Ева крикнула им что-то, и они, заржав, повернули к реке, но стадо горбатых вилорогих быков, мчавшихся в противоположном направлении, погнало лошадей обратно в лес.

Через наши головы летели уже не искры, а целые головешки. Пожар подступал с трех сторон. Единственным путем к спасению была река. Но обезумевшие от страха животные, не слушая Еву, продолжали носиться по поляне, давя и калеча друг друга.

Тогда Ева приложила ко рту обе руки и издала призывный волчий вой. И почти сразу же издалека донёсся ответ — хриплый и могучий вой. Несмотря на жару я почувствовал между лопаток неприятный холодок.

Не прошло, наверное, и пяти минут, как седой вожак, отряхивая с себя воду, уже выбрался на наш берег. Его намерения в отношении меня были весьма красноречивы, но в последний момент Ева успела стать между нами. Наклонившись, она сказала что-то волку в самое ухо.

Тот, как видно, сразу понял её, прыгнул в сторону, цапнул зубами истошно визжащую свинью, ударил плечом бестолково прыгающего козла, разогнал двух сцепившихся рогами быков, завернул назад несколько антилоп и погнал их всех прямо в речку.

Очень скоро вода в ней буквально кипела от множества переправлявшихся животных. А волк продолжал молнией носиться по поляне, направляя к спасению все новые и новые стада.

Тут только я обратил внимание на то, что пожар, обложивший нас почти правильным полукругом, за все время почти не продвинулся вперёд. Не знаю, дуб ли был тому причиной или что-то другое, но волны бушующего огня никак не могли пересечь какую-то невидимую для меня, но строго обозначенную в пространстве границу.

Из-за реки потянуло вдруг свежим ветром. Тотчас взметнулись огромные столбы искр, но могучий вихрь легко отбросил их куда-то назад, за стену дыма. Я оглянулся. Прямо на нас по небу неслись черные густые тучи. Как кавалерийская лава, накатывались они на горящий лес.

 

Глава 16

КРУГ ЖУХЛОЙ ТРАВЫ

А на другом берегу, между тем, произошла заминка. Многие животные, уже сумевшие благополучно преодолеть реку, бросались обратно в воду. С диким ржанием взвился на дыбы пегий жеребец. В шее его торчала стрела. Ещё несколько стрел вонзилось в прибрежный песок. Из кустов, растянувшись редкой цепью, один за другим выходили люди в длинных балахонах. Почти каждая выпущенная стрела находила себе жертву. Подземники ножами добивали бьющихся в судорогах животных, выдергивали свои окровавленные стрелы и шли дальше, все теснее сжимая круг и отрезая нам единственный путь спасения.

Среди них я сразу узнал Авеля. Лохмотья, в которые он был одет, волочились по земле. Руки его сжимали все ту же злополучную, сделанную из моего брючного ремня пращу. На боку висел короткий меч без ножен. Авель жевал что-то на ходу и бессмысленно улыбался. Скорее всего он был пьян до бесчувствия. Ева, узнав его, слабо вскрикнула.

Подземники тоже заметили нас. Кто-то, возможно их предводитель, пальцем указал на Еву. В цепи визгливо захохотали. Весь правый фланг отряда — три или четыре человека — бегом бросились в нашу сторону.

Навстречу им метнулся волк. Ловко увернувшись от пущенных стрел, налетел на переднего подземника, каким-то чудом миновал подставленный нож, клацнул челюстями и отскочил обратно, оставив на лице подземника глубокие следы клыков. Остальные подземники тут же встали в круг и натянули луки. А волк тем временем продолжал свой отчаянный танец. Влево, вправо, вперёд, назад, опять назад, вперёд. Клацанье челюстей, вопль, звон тетивы. Уже три стрелы торчали в его теле. Очередной подземник взвыл, тряся прокушенной рукой, но это был последний успех старого бойца. Сразу два топора с разных сторон опустились на его череп.

И тут Ева повела себя очень странно. Она отошла к дубу и прижалась к нему спиной, постояла так немного, словно прислушиваясь к чему-то, а затем стала шагами мерить длинный толстый корень, торчащий из земли, словно хребет какого-то доисторического зверя. Уж не сошла ли она с ума от пережитого?

— Копать здесь! — сказала она и пяткой сделала углубление в земле, почти рядом с корнем.

— Зачем? — спросил я, не спуская глаз с подземников. Нас теперь разделяла только река.

— Не знаю. Так Дуб велел.

Она опустилась на колени и стала руками разгребать грунт. Я, все ещё недоумевая, стал помогать ей. К счастью, копать глубоко не пришлось. Не прошло и минуты, как мы извлекли из земли увесистый продолговатый сверток.

— Эту вещь спрятал отец мужа, когда пришёл сюда в первый раз, — сказала Ева, разворачивая черный, скользкий на ощупь пластик.

Тяжелая, аккуратно сработанная из хорошего металла штуковина имела довольно странный вид, и если бы не торчащая из неё короткая трубка с высокой, зловещего вида мушкой, я, пожалуй бы, и не догадался об истинном предназначении нашей находки. Смазка, покрывавшая металл, уже стала твердой, как лак. Приклад и рукоятка были отполированы чьими-то пальцами. Запасные магазины по виду напоминали банки с сардинами.

— Ты знаешь, что это? — спросила Ева.

— Оружие, — ответил я. — Машинка для убийства.

— Дуб сказал, что теперь она твоя.

— А больше он ничего не сказал?

— Он сказал, что все остальное ты знаешь сам.

— Но ведь я тоже человек. Я не хочу быть убийцей.

— Разве кто-нибудь заставляет тебя убивать? Ты должен принять решение сам.

Я вставил магазин, передернул затвор и, никуда специально не целясь, нажал на спуск. Автомат рявкнул и добрая половина магазина ушла в небо. Подземники сразу сыпанули обратно на берег и там залегли. Хоть сами они огнестрельным оружием и не пользовались (видно, давно все патроны расстреляли), но представление о нём имели. Поэтому и не паниковали. Понимали, что численное превосходство за ними, а я никуда не денусь — огонь вот-вот заставит меня сигануть с берега в речку.

— А что будет со мной потом… после всего этого?.. Если мы останемся целы?

— Тебе придётся уйти. Ни один Дуб, ни одна человеческая семья не примет убийцу. Но изгнание все же лучше смерти. Люди жалеют таких, как ты, а волки не трогают.

— Круто!

Тучи клубились уже прямо у нас над головой. Все небо было мутно-желтым, тревожным, и эта муть во всем своём огромном объеме шевелилась, опалесцировала, тускло вспыхивала. В ней ощущалась дикая, почти космическая сила.

Уцелевшие животные давно разбежались. Подземники схоронились по ямам и за кустами. Один только Авель, как потерявший управление робот, бесцельно бродил по берегу.

Сзади меня треснуло так, будто рухнул небосвод. Пламя прорвало невидимую плотину и с трех сторон обрушилось на дуб. Вверх взлетел ревущий гейзер огня. Так, наверное, горят нефтяные вышки. Мне опалило спину. Волосы на затылке затрещали. Я схватил Еву за руку и потащил к воде. Подземники тоже вскочили, вскидывая навстречу нам луки, но я одной короткой очередью снова прижал их к земле.

— Плыви! — закричал я Еве. — А потом прячься и жди меня.

Она хотела что-то возразить, но я столкнул её в воду и принялся поливать свинцом укрытия, в которых засели подземники. Пули рубили ветки, вздымали фонтанчики земли, впивались в тела мёртвых животных. Я позволил Еве добежать до ближайших кустов и ещё с минуту после этого не давал подземникам поднять голову. Я мог бы продержаться ещё дольше, но от гибнущего дуба прямо на меня катился огненный вал.

Подняв над головой автомат с последним магазином, я ступил в воду, багровую от отблесков пожара. Пришлось плыть на боку, подгребая одной рукой. Автомат тянул на дно, и я, прежде чем добраться до берега, порядочно наглотался воды. Со всех сторон ко мне, пригибаясь, бежали подземники. Я вылил воду из ствола и нажал на спуск. Боек клацнул, но выстрела не последовало. Лапка затвора торчала в крайнем положении и не поддавалась моим усилиям. Это был конец.

И тут прямо в глаза мне блеснула молния. Почти одновременно с неба обрушился ледяной ливень. По земле запрыгали градины. Стало темно, как ночью. Дождь залеплял рот, глаза, стегал по лицу. Я совершенно потерял ориентировку, сделал несколько шагов по грудь в воде, и с головой провалился в какую-то яму. Выронив бесполезный уже автомат, я всплыл, судорожно хватая ртом воздух, и тут чьи-то руки ухватили меня поперёк груди. Мокрые мягкие волосы коснулись моего лица. Помогая друг другу, мы с Евой выбрались на берег и побрели куда-то сквозь завесу дождя. Верхушки деревьев клонились к самой земле. Сыпались на траву «пьяные» ягоды. Казалось, лес превратился в дно реки, и мы как рыбы плывем сквозь её тугие, холодные струи.

Что-то похожее на рваный черный флаг пребольно хлестануло меня по лицу. Я не сразу понял, что это мой собственный пиджак, болтающийся на сломанной ветке. Невольно я отыскал глазами круг жухлой травы — единственный, невзрачный памятник моего появления здесь. И странное дело — хотя дождевая вода доходила мне почти до щиколоток, все пространство внутри круга было совершенно сухим. Он был словно прикрыт колпаком, о который разбивались низвергавшиеся с неба потоки. Я сунулся было под этот невидимый зонтик, но сразу налетел грудью на холодную гладкую преграду.

Почти наощупь я отыскал в дожде Еву.

— Вот место, через которое я попал в ваш мир. Потрогай! Ты думаешь — это стена? Нет, это дверь. Хотя и закрытая. Ещё вчера её здесь не было. Она должна открыться. Если хочешь, пойдём со мной. Наша жизнь, конечно, не рай, но я думаю, ты сможешь понять и полюбить её.

— Нет, — она покачала головой. — Это твоя жизнь. Иди один. А моя жизнь здесь. Я остаюсь. Не забывай, что у меня есть сын. Я должна спасти его. И ещё я должна вырастить дерево. Взамен того, что сгорело. Это совсем непростое дело. Мне его хватит до конца дней.

— Пойми, это тупик! Деревья в конце концов погубят вас! Вы вырождаетесь! У вас уже исчезли желания. Скоро исчезнет и воля. Вы превратитесь в скот. Добрый, тихий, безобидный домашний скот!

— Тупик? — спокойно сказала она. — Нет… Я знаю, что такое тупик… Когда-то давным-давно на этом месте был огромный город. В нём жило много людей. Каждый владел массой вещей, но каждому хотелось ещё больше. Из-за этого они постоянно враждовали друг с другом. И не только отдельные люди, но и целые народы. Как и ты, они старались переделать природу. То есть просто хапали все без разбора. А когда хапать стало нечего, вот тогда и получился тупик.

— Война, что ли?

— Может быть, — она пожала плечами. — Про те времена рассказывают много страшного. Сначала все горело. Даже то, что гореть не должно. Много дней за дымом не было видно неба. Потом стало холодно и пошёл черный снег. Все реки и озера покрылись чёрным льдом. Целый год стояла ночь. Мало кто выжил после этого. А тот, кто выжил, стал хуже бешеного зверя. Людей убивали за кусок еды, за клочок шкуры. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не большие деревья. Вернее, если бы не тот человек, который вырастил первое такое дерево. Наверное, он был великим мудрецом. Сейчас уже никто не помнит его имени. Он сидел под своим деревом, голый, безоружный и пытался заговорить с каждым, кто проходил мимо. Много раз его пытались убить, но всякий раз что-то мешало этому. Никто не подозревал тогда, что причиной всему дерево. Каждый желающий мог получить семечко, чтобы вырастить такое же дерево для себя и своих детей. Ведь у него были такие вкусные плоды. Когда этот человек умер, по всей округе уже росли Дубы, возле которых жили бывшие подземники — голые, безоружные, но сильные своей верой в добро. Они научились понимать язык зверей и деревьев. Волки и птицы были им как братья. Постепенно деревья очистили воздух и воду от ядов и сажи. Пожарища заросли травой. Дубы защищают нас не только от врагов, но и от самих себя. Оберегают от черной тоски, злобы, чрезмерных желаний, себялюбия. Когда-нибудь Дубы будут расти везде-везде, от моря на закате, до гор на восходе. И тогда все живущие под ними люди объединятся. Но так, наверное, будет ещё не скоро.

— Люди очень разные, — сказал я. — Одним нравится то, другим это… Кое-кого такая жизнь может и не устроить.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Муж был сыном подземника. Душа его ещё не успела очиститься. Чтобы стать человеком, нужно прожить под деревом два-три поколения. Он не был твёрд в мыслях и поступках. Потому и погиб. А сын… сын сейчас в таком возрасте, когда трудно отличить добро от зла. Тем более если это зло умеет ловко притворяться. Ты одурманил его лукавыми словами, и за это тебе никогда не будет прощения…

Сквозь мрак полыхнула длинная и прямая, словно по отвесу проведенная молния.

— Иди! — сказала Ева и слегка подтолкнула меня к краю желтого круга.

Тело моё на этот раз не встретило никакой преграды, и я, чтобы не упасть, был вынужден сделать несколько шагов назад.

Первое, что я ощутил, оказавшись в центре круга, — были запахи. Полузабытые запахи канифоли, горелой изоляции и почему-то свежего кофе. Ярко-жёлтая пленка стала понемногу расползаться в моих глазах.

— Ева! — закричал я. — Ева! Подожди! Я с тобой!

Стены моей прозрачной клетки были прочны и упруги. В отчаянии я снова и снова бросался на их штурм, а Ева, не спуская с меня взгляда, медленно-медленно отступала назад — во мглу, в холод, в бесконечность…

 

Эпилог

ИНТЕРВЬЮ С БЕЗДОМНЫМ ПСОМ

— Ваша история не лишена интереса, — сказал профессор. — Жаль только, что эмоций в ней больше, чем фактов.

— Какие ещё факты вам нужны? — спросил я устало.

Уже шесть часов я находился в своём родном мире, но никакой радости от этого почему-то не испытывал. Мне было очень неуютно в тесной комнате, залитой резким неживым светом и заполненной громоздкой, совершенно бесполезной мебелью. Рядом со мной находилась батарея центрального отопления. Поднимающийся от неё горячий, пахнущий пылью воздух иссушал мои легкие. Ноги затекли — я никак не мог найти в кресле удобную позу.

— Какие факты? — переспросил профессор. — Гравитационная постоянная, скорость распространения электромагнитных волн, постоянная Планка. Остальные мировые константы смежного пространства. И ещё многое-многое другое.

— Как-нибудь в следующий раз, — буркнул я, прекрасно понимая, что никакого следующего раза не будет.

— Вам по-прежнему не хочется одеться?

— Нет.

— И тем не менее — придётся. Скоро сюда может зайти уборщица. Возьмите хотя бы это, — он бросил мне через стол белый халат. — Ничего другого, к сожалению, нет. Я не предполагал, что вы явитесь оттуда налегке.

Халат был примерно пятьдесят шестого размера, женский, с выточками на груди и пуговицами на левой стороне. Надев его, я ощутил огромное неудобство, словно халат был сшит не из сатина, а, по крайней мере, из кровельного железа. Ткань мешала свободно дышать, стесняла движения, от неё приторно пахло духами и чужим потом. Почти с ужасом я подумал, что мне придётся ещё и обуться.

Профессор стряхнул пепел с лацканов своего пиджака и склонился над аппаратом, в недрах которого уже добрые десять минут булькало примерно четверть стакана моей собственной крови.

— Чужеродных микроорганизмов у вас, кажется, не обнаружено, — сказал он как-будто с сожалением.

— Ничего удивительного. В каких только ядах вы не полоскали меня. До сих пор вся шкура зудит.

— Это как раз тот случай, когда излишняя предосторожность не помешает. Для полной гарантии вас не помешало бы обработать перегретым паром, а потом сутки-другие подержать в растворе сулемы.

— Может, лучше сначала сулемой, а паром уже напоследок?

Профессор покосился на меня, но ничего не сказал. На его лысине, почти как в зеркале, отражались зеленые и красные блики индикаторных ламп. Внешность у профессора, надо сказать, была самая заурядная. Сотни таких кряжистых, багроволицых, закаленных в жизненных передрягах пенсионеров я ежедневно встречал на улице, в пивной, в приемной нашей редакции. Неопределенного цвета костюм за сто двадцать рублей, блекло-голубая рубашка, из тех, что обычно носят отставники, и войлочные ботинки «прощай молодость» неплохо дополняли общую картину. Так мог одеваться только человек, совершенно равнодушный к жизненным благам. Не обремененное условностями аскетичное житье в смежном пространстве, наверное, вполне устроило бы его. Мудрому дубу нашёлся бы, наконец, достойный собеседник.

За окнами кабинета была чёрная ночь. В открытую форточку залетали снежинки. Значит — ещё зима. А может — уже зима. Новая.

— Скажите, сколько времени я провёл там?

— Чуть больше суток. В десять вечера гардеробщик сообщил вахтеру, что кто-то из посетителей не забрал свою шапку и пальто. В двенадцать об этом уже знал я. В половине первого на моём столе был обнаружен ваш блокнот. Примерно в час вся картина стала мне ясна. Сразу включили установку. Вы лежали на контактной площадке голый и бездыханный, как только что родившийся ребёнок.

— Сутки… А я думал полгода, не меньше. У меня вон какая борода выросла.

— Время в разных пространствах течет по-разному. Их миг может быть для нас целым веком и наоборот… А бороду придётся убрать. В туалетной комнате найдется все, что для этого нужно.

— Бороду убрать нетрудно… А как же все остальное?

— Все остальное — забыть! — твердо сказал профессор.

— Забыть… — машинально повторил я. — Забыть…

— Да, забыть. А вы как думали? Оркестров не будет. Откуда я знаю, может, вы залезли на контактную площадку голым и там уснули. А рассказ ваш — сон или ещё хуже того — вымысел. Я знал людей, которые с пеной у рта доказывали, что на летающих тарелочках посещали далекие планеты. Послушали б вы, как красочно и убедительно они говорили. Однако никто не поставил их в один ряд с Гагариным и Армстронгом. Для науки фактом является лишь то, что можно повторить в строгом эксперименте. А это — совершенно нереально. Человек, без скафандра покинувший космический корабль где-нибудь за орбитой Плутона, имел бы больше шансов благополучно вернуться на Землю, чем вы. Вероятность того, что ваш подвиг повторит ещё кто-то, невероятно мала. Если говорить честно, я включил установку совсем не для того, чтобы спасти вас. Я просто хотел убедиться в её исправности.

И на том спасибо.

— Нет никакого смысла поднимать ненужный шум. Нездоровая сенсация может только повредить делу. За одежду и обувь вам заплатят.

— Разумно, — сказал я. — Не было ничего и все тут. Соврем ещё раз, не впервой.

— Умалчивание не есть ложь. Кроме того, я и молчать вас не заставляю. Можете рассказать обо всем друзьям, знакомым. В конце концов, напишите фантастический рассказ. Я даже помогу его опубликовать. Хотя бы в вашем журнале… Запамятовал его название…

— «Эврика».

— Вот-вот!

— Сколько ещё времени я пробуду здесь?

— Около часа. Я вызвал своего шофера. Он отвезет вас домой. Заодно и штаны одолжит.

— Можно пару вопросов напоследок?

— Это нужно журналу или лично вам?

— Лично мне.

— Хорошо. Но учтите, я не энциклопедия, а тем более не оракул.

Я взял со стола свой блокнот и, немного полистав страницы, отыскал нужный вопрос.

— «Что вы могли бы сказать о взаимоотношениях человека и природы?»

— Природа существовала задолго до нашего появления и будет существовать ещё много-много времени после того, как воспоминания о землях сотрутся из памяти Вселенной. Она обойдется без нас, а мы — нет. Сохранение природы не самоцель. Это способ, и кстати, единственный — выжить нам всем.

— Мы же договорились, ответы нужны лично мне… А я не совсем понял вас. Это все общие рассуждения.

— Считается, что человек выделил себя из мира природы после того, как обрел сознание. Но ещё очень долгое время он почти целиком зависел от неё. И поэтому любое её проявление считал полным смысла и целесообразности. Мир раскололся после того, как наука оформилась в её современном виде. То есть около двухсот лет назад.

— Значит, во всем виновата наука?

— Нет. Люди, которые используют её в корыстных целях.

— По-вашему, двести лет назад все было по-другому? Лучше?

— Я не сказал так. Основной массе людей жилось несравненно труднее, чем сейчас. У них были свои проблемы. Но вопрос о гибели человечества — не какой-то его части, а всего человечества в целом — тогда ещё не стоял.

— Выходит — назад?

— Нет. Только вперёд. Но по-другому.

— Например?

— Рецептов существует масса. Могу поделиться, — он достал из письменного стола записную книжку и полистал её. — Слушайте, цитирую: «Двигаться в будущее нужно бесконечно осторожно, обдумывая и взвешивая каждый шаг». Это сказал один ученый, благодаря трудам которого многие наши болота превратились в пустыни, а степи — в солончаки. А вот ещё одно откровение: «Необходимо, наконец, научиться благоговеть перед всем живым». Думаете, кто это сказал? Альберт Швейцер? Нет, один мой знакомый. Бывший министр, кстати. Любимое его занятие — охотиться с вертолета на оленей. Всякой другой живностью он тоже не брезговал. А это уже переводы. С заграничного, так сказать: «Построение нового справедливого общества доступно лишь единому человечеству, избавленному от религиозных, расовых и социальных предрассудков». Так в конце своей карьеры высказался человек, почти десятилетие направлявший внешнюю политику своей страны. За этот период не было такого религиозного, расового или социального конфликта, в который он не попытался бы вмешаться. Как видите, недостатка в советах нет. Вот только на практике они осуществляются туго.

— Ну, а как вам понравился мир, в котором я побывал?

— Конечно, было бы заблуждением считать нашу земную цивилизацию единственно возможным вариантом существования людей. Я имею в виду цивилизацию машин, науки, технологии. Цивилизацию вещей. Цивилизацию, воздействующую главным образом на внешний мир. А ведь переустройство внешнего мира ничто по сравнению с переустройством человека. Мы часто забываем об этом. Нас преследуют материальные заботы. Духовные искания, духовное совершенствование все ещё остаётся уделом одиночек. Но рано или поздно человеку придётся заглянуть в самого себя, в свою душу. Уверен, он сможет найти там больше ценностей, чем во всей Галактике. Поэтому я могу представить себе цивилизацию, в которой науку заменяет искусство, где чувства и интуиция важнее знания, где вместо прогресса вещей существует прогресс человеческой личности.

— Такое возможно на Земле?

— Трудно сказать. Но в одном я уверен — ни боги, ни дубы, ни космические пришельцы не могут помочь нам. Спасти человечество можем только мы сами.

— Мы — очень широкое понятие. А что сделали для спасения человечества лично вы?

— Я? — он задумался. — Вчера утром по дороге сюда я подвязал сломанное деревце. А ещё раньше я участвовал в создании оружия. Страшного оружия. В то время оно уже существовало, но у нас его не было. Кто знает, возможно, если бы мы не успели тогда, мир давно бы уже лежал в развалинах.

— И последний вопрос — что с вашим лаборантом? Я не хотел бы, чтобы все случившееся как-то отразилось на нём. Виноват я один.

— Вопрос очень непростой… — профессор встал, подошел к книжной полке, взял какой-то объемистый том, полистал его и небрежно сунул обратно. — Очень непростой… Дело в том, что лаборант исчез. Сначала я думал, что он ушёл в смежное пространство вместе с вами. Оказывается — нет. Куда же, спрашивается, он мог деться?

— Может, просто сбежал?

— Исключено. Выйти из института незамеченным нельзя… Только что мне на ум пришла одна странная мысль… Во второй половине прошлого века, в одном из местечек под Могилевом, жил интересный и загадочный человек — школьный учитель Якутович. Систематического образования он по каким-то причинам не получил, экзамен на должность сдал экстерном. Ему приписывается авторство многих весьма интересных, но невыполнимых по тем временам проектов. Он изобретал летательные аппараты, самодвижущиеся повозки, подводные лодки. Пытался, правда, без особого успеха, предсказывать будущее. К несчастью, ни одна из бумаг, написанная его рукой, не сохранилась. Косвенным путем можно предполагать, что Якутович самостоятельно пришёл к выводам, сходным с теми, что изложены в общей теории относительности. Кроме того, он неоднократно высказывался о многомерности Вселенной.

— Ну и что из этого?

— А то, что фамилия исчезнувшего лаборанта тоже была Якутович. И инициалы сходятся. Я проверил по справочнику. Почему бы не предположить, что это одно и то же лицо. Бросившись спасать вас, Якутович попал в энергетическое поле, образовавшееся на месте стыка смежных пространств. Процессы, происходящие в этот момент, изучены ещё не до конца. Известно, что время там может превращаться в пространство, а пространство — во время. Якутович, таким образом, оказался отброшенным в прошлое. Хотя это всего лишь мои предположения.

— Как вы считаете, он был счастлив в той жизни?

— Не думаю. На чужбине всегда не сладко. Будь то чужбина в пространстве или чужбина во времени. По крайней мере, в личном плане он был очень одинок.

— Ясно. Больше вопросов не имею. Скажите, чтобы меня отсюда выпустили. Пойду домой. Мне нужно побыть одному.

— А штаны?

— Наплевать. Все равно придётся объясняться с женой. Скажу, что был у любовницы. Выйдет очень убедительно.

…Какая-то усатая рожа проводила меня до дверей вестибюля, накинула на плечи пальто, сунула в руки шапку и осклабилась на прощание. Возможно, меня приняли за знаменитого йога или наследного принца неведомой державы.

За ночь слегка подморозило. Тонкий ледок тихо похрустывал под ногами и приятно щекотал пятки. Где-то впереди над проспектом полыхало желтое зарево, брызгали искрами дуги первых троллейбусов.

Я совершенно разучился ориентироваться в мире голых бетонных вертикалей и скоро заблудился. Долго бродил по каким-то глухим переулкам, заходил в слабо освещенные дворы, натыкался на детские песочницы, пока не попал в узкий грязный тупик, забитый огромными жестяными ящиками. От них пахло кислятиной. Кто-то зашуршал бумагой и метнулся в сторону. Это был облезлый коротконогий пес. Поджав хвост, он забился в щель между мусорными контейнерами.

— Ну, здравствуй, — сказал я.

Пес заскулил и съежился, ожидая удара.

— Не бойся, — я подошел поближе. — Не трону. Сегодня странная ночь. Ночь вопросов и ответов. Хочешь, я возьму у тебя интервью?

Пес заскреб лапами по мерзлой земле и жалобно тявкнул.

— Я сочувствую тебе, псина. Ты тоже угодил в чужой мир. Тебе бы сейчас в поле за зайцами гоняться, а ты чужие объедки подбираешь. Как это вы докатились до жизни такой?

Пес молчал. Он не верил мне. Мой ласковый голос ничуть не успокоил его.

— Не хочешь отвечать? А может, просто не знаешь? Конечно, откуда тебе знать. Ведь ты и родился, наверное, на помойке… А ведь в своё время вы нам крепко подсобили. Выручили. Помогли выйти в цари природы. Туго бы людям пришлось без ваших когтей и без вашего нюха. Без вашей преданности. Никому вы спуску не давали — ни лосю, ни мамонту, ни родному брату волку. А теперь вот не нужны стали. Подыхаете под забором. Были друзьями, стали обузой… Хотя нет, шапки из вас неплохие получаются. Что рычишь? Не нравится?

Пес напрягся, выбирая момент, чтобы рвануть мимо меня в ближайший закоулок.

— Ладно, беги, — разрешил я. — Взял бы тебя с собой, да сам не знаю, где мой дом. И угостить тебя нечем. Так что извини.

Я повернулся и пошёл назад. В слепых глазницах окон уже зажигались огни. Хлопали двери подъездов. Ранние прохожие провожали меня удивленными взглядами.

Но ничего этого я не замечал. Не выбирая дороги, брел куда-то, стараясь не потерять, не вспугнуть смутный, неясный образ, вдруг проступивший передо мной сквозь тусклое и сырое декабрьское утро — светлые растрепанные волосы, тёмные печальные глаза…