Возле шалаша я нашел только Авеля. После очередного путешествия он был серым от пыли и усталости. Хотя время обеда миновало (об этом мне лучше всяких часов подсказывал желудок), о еде, судя по всему, еще никто не позаботился.

— Где мать? — спросил я.

— Пошла, вроде, волка лечить.

— А она умеет? — удивился я.

— Умеет. Она всех лечит. И нас, и птиц, и волков. (Почти как в детской сказке «Добрый доктор Айболит…»)

— А отец где?

— Вроде, за едой пошел.

— Давно?

— Вроде, уже и вернуться пора.

— А ты себе ничего подходящего не нашел?

— Нет, — печально ответил Авель. — Поблизости все занято. У водопада живет одна, но… — он задумался, подыскивая подходящее слово.

— Но тебе не нравится? — помог я ему.

— Вроде, не нравится. Злая… А та, что у Круглого озера живет, ничего, но к ней уже ходит один парень.

— Что же будешь делать?

— Надо, вроде, дальше идти. К большой реке или за горы. Только туда пять дней хода в один конец.

— Ничего, скоро люди будут жить все вместе. Большой кучей. Называется — город. Там невесту найти проще простого. У меня в твои годы их было штук пять.

— Когда это еще будет, — вздохнул он.

— Будет, — сказал я веско. — Может даже и скоро.

Наконец притопал Адам. Без ананасов и, кажется, очень злой. Жадно напился воды и буркнул, не глядя в мою сторону:

— Дуб тебя зовет. Пошли.

Пошли так пошли. Я человек сговорчивый. Хотя упорство и последовательность, с которыми Адам продолжал цепляться за свои заблуждения, уже начинали мне надоедать. Надо его как-то переубедить. Сам-то он, бедняга, вряд ли сознает свое жалкое положение.

Предположим, что дело было так. Рос Адам в глуши, вдали от людей. Мать и отец, конечно же, учили его каким-то простейшим правилам поведения. Что можно, что нельзя. Что полезно, а что вредно. И при этом для большей убедительности приговаривали: «Дуб так велел… Не будешь слушаться, дуб тебя забодает». Или что-то в этом роде. Жизнь здесь несложная. В ней свободно можно обойтись десятком элементарных истин. И эти истины — а лучше сказать, заповеди, от постоянной долбежки намертво спаялись в его мозгу с представлением о всесильности Дуба. Даже после того, как родителей не стало, их нравоучения продолжали звучать в сознании Адама как реальные, поступающие со стороны команды.

Поскольку связать их с кем-нибудь, кроме дуба, было нельзя, Адам в конце концов обожествил дерево. Создал, так сказать, себе кумира. Банальный случай самогипноза. Невежество порождает предрассудки, как сказал… Не помню кто именно так сказал, но сказано правильно. Любопытно было бы глянуть, как поведет себя Адам в сложной обстановке, когда и собственным умом пораскинуть надо.

Вскоре мы добрались до дуба и уселись в его тени. Адам, надувшись, как индюк, многозначительно молчал. Общался со своим боженькой. Видно, когда-то папа водил его сюда, чтобы припугнуть. Вроде, как на исповедь. И этот жалкий фарс он хочет сейчас повторить со мной. Нет, такой номер у него не пройдет! Видел я храмы посолидней. И нигде на меня ни божий страх, ни божья благодать не снизошли. А он меня дубом напугать хочет. Смех да и только!

— Дуб спрашивает, чего тебе не хватает? — прервал, наконец, Адам затянувшееся молчание.

— «Жигулей» одиннадцатой модели, телевизора, еды нормальной, квартиры с удобствами… — начал перечислять я.

— Говори только о том, что я понимаю. Чего тебе не хватает?

— Тогда всего хватает, спасибо.

— Зачем же ты все время чего-то ищешь? Сегодня ты был там, куда людям ходить нельзя.

(Кто мог выдать? Никто меня у камней не видел. Кроме птиц. Неужели и они здесь к делу приставлены? Доносчики проклятые!)

— Я не ребенок, — сказал я как можно более твердо. — Куда хочу, туда и иду. Нечего мне указывать. Я человек вольный.

— Что значит — вольный?

— Ни от кого не завишу.

— Так не бывает. Каждый от кого-то зависит. Дуб нас кормит, волки защищают. И им без нас не обойтись. Каждый должен делать то, что ему положено. Только тогда все будет хорошо. (Ну прямо как в детском саду.)

— Послушай, кто все это говорит? Ты или дуб?

— Дуб. Я передаю тебе его слова на понятном тебе языке.

— Тогда спроси, что будет, если я не стану слушаться его советов.

— Тебе придется уйти.

— Куда? К другому дубу?

— Нет. Если какой-нибудь Дуб отказал человеку в гостеприимстве, скоро об этом узнают и другие Дубы.

— Сурово. Мошек не трогаете, а человека на голодную смерть обрекаете.

— Дубы никогда никому не делали вреда. Они могут принять любого. Даже чужака, как ты. Даже подземника. Только во всем надо следовать их советам.

— Лучше голодному под кустом, чем сытому в клетке! (Утверждение, конечно, весьма спорное.)

— Говори понятней.

— Скажи, что я подумаю.

— Думай. Но еды пока не получишь.

— Перебьюсь.

Следующие полчаса прошли в молчании. Я ждал, пока уйдет Адам. А он ждал подаяния от дуба. Вот резкий порыв ветра качнул крону, и три ананаса почти одновременно шлепнулись на землю. Адам быстро подобрал их и, не оборачиваясь, ушел. Да-а, с его удачей только по грибы ходить! Упало бы четыре, либо два, утер бы я тогда ему нос! А так, похоже, остался я не только без еды, но и без пристанища.

Вот ведь как все нескладно получается. Что бы ни случилось, все против меня оборачивается. Одним невезеньем это не объяснишь. Покорить меня хотят, объездить! Кто? Может, действительно есть в этом мире какой-то высший разум? Да и вообще, что это за штука такая — разум? Разумен ли я сам? Разумны ли люди вообще? Некоторые да, спорить не буду. Хотя бы тот же профессор, что установку эту — будь она неладна — придумал. Или наш Авдей Кузьмич. Не голова, а энциклопедия. Ему бы настырности немного — далеко бы пошел… А другие людишки своим разумом пользуются только для того, чтобы себе брюхо набить. Хуже волков живут. Хотя при чем здесь волки? Привыкли мы все на них валить. Дескать, человек человеку — волк. Волк никогда над своим глумиться не станет. Мне один лесник совершенно серьезно объяснил, что волки не из озорства стадо целиком вырезают, а потому, что о стариках своих и щенятах заботятся, которые охотиться не могут и потому падалью питаются. Даже шакалы своего раненого товарища не бросят, будут ему прямо в глотку мясо совать. Нет такого чувства, вплоть до любви, жалости и сострадания, которое звери не могли бы испытать. Правильно, чувства еще не разум. Но и разум без чувств — не разум. Опасное устройство.

Тут я даже сплюнул от досады. Ну и мысли мне в голову лезут. Гнать их надо. Не самокопанием сейчас нужно заниматься, а делом. Ведь так всю жизнь в сладких грезах под дубом пролежать можно. Что ни говори, а непростые они существа — растения. Если, конечно, в целом взять. Везде живут. И в пустыне, и на вечной мерзлоте и возле химических комбинатов, где даже мухи не водятся. Умеют растения приспосабливаться ко всяким неблагоприятным условиям. А что значит — приспособиться? Выработать в себе новые, полезные свойства? Уйти под землю или наоборот — вытянуться к солнцу, заменить листья на колючки, стать бродягой, как перекати-поле?

А если предположить, что на этой планете растениям, пытавшимся уцелеть в новых и, скорее всего, неважных условиях, не оставалось ничего другого, как обзавестись разумом? Ну, конечно, совсем не таким, как у нас. Темным, загадочным. Непостижимым. Ведь даже представить трудно, о чем может думать такой вот столетний дуб.

Постепенно деревья захватили контроль не только над всей остальной природой, но и над людьми. Сговорчивых и слабовольных превратили в рабов, остальных загнали под землю, лишили пищи, травят волками. Непонятно только, как люди так легко сдались. Ведь, если судить по моим находкам, в те времена уже существовало огнестрельное оружие. А значит — была промышленность, была армия. И все же обдурили как-то людей бесчувственные деревяшки! Полная власть над природой обернулась полным бесправием. Борьба, ясное дело, еще не закончена. Но пока она складывается явно не в пользу людей. Изменит ли что-нибудь мое вмешательство? Говорят, что личность в истории ничего не решает. Но это мы еще посмотрим! Все равно другого выхода у меня нет. Либо в стремя ногой, либо в пень головой! Значит, заметано: сегодня начинаю. Зла я никому не хочу, даже волкам. С тезисом дуба (или Адама?) о том, что каждый должен делать свое дело, я полностью согласен. Но вот какое это дело и как его следует исполнять, решать будем только мы — люди!