...Он словно летел куда-то, не касаясь земли ногами, да и сама земля пропала из виду, скрывшись в густом сером тумане.

Впрочем, летел — было не совсем точное слово. Он не чувствовал ни сопротивления встречного воздуха, ни спазма в желудке, ни свиста ветра в ушах — короче, ничего такого, что свойственно полёту или падению. Более того, он уже не был самим собой.

Прежний майор Цимбаларь остался где-то далеко-далеко посреди охваченной паникой деревушки, на чёрном от пепла снегу, а сквозь серый сумрак неслось нечто совсем иное, имевшее к нему весьма отдалённое отношение.

Внезапно туман стремительно истаял, и он узрел чужой угрюмый мир, совершенно не похожий на утонувшую в снегах Чарусу.

Вокруг расстилалась холмистая, рассечённая глубокими лощинами местность, где щебня, песка и камня было куда больше, чем зелени. На горизонте маячили горы, верхушки которых терялись в облаках. Высокое южное солнце подбиралось к зениту.

По дну лощины вереницами бежали бородатые люди в странной одежде — тёмные тюрбаны, рубашки до колен, широкие шаровары. Все они были обвешаны самым современным оружием — автоматами, гранатомётами, карабинами. Некоторые тащили на себе даже крупнокалиберные пулемёты.

Лощины, по которым бежали бородачи, то расширялись, то сужались, но неуклонно спускались вниз. Цимбаларь (или кто-то совсем другой) наблюдал происходящее сбоку и чуть-чуть сверху, но сами бородачи, частенько оглядывавшиеся назад, видеть его не могли. У них были смуглые, непроницаемые, взмокшие от пота лица.

Вскоре лощины измельчали и раздались вширь. Перед бородачами — и перед загадочным наблюдателем тоже — распахнулась обширная речная долина. Вдоль неё тянулась убогая грунтовая дорога, по которой сейчас двигалась длинная колонна приземистых машин, окрашенных в цвет пустыни.

Оказавшись на оперативном просторе, бородачи рассеялись в стороны и немедленно открыли бешеную пальбу. Головная машина вспыхнула почти сразу, а идущая следом врезалась в неё. Все эти кошмарные события происходили в полнейшей тишине — на срезах автоматных стволов беззвучно плясало белое пламя, машины беззвучно переворачивались вверх колёсами, к нему беззвучно вздымались фонтаны взрывов.

Между тем колонна смешалась. Машины съезжали с дороги, останавливались, начинали огрызаться ответным огнём. Вперёд выползло огромное бронированное чудовище (раньше Цимбаларь прекрасно знал его название, но сейчас почему-то забыл) и, шарахнув из пушки, окуталось пылью.

Снаряд разорвался рядом с Цимбаларем, но даже волоска на нём не затронул. Зато с полдюжины бородачей буквально разнесло на куски. Кровь брызнула в его сторону, но пронеслась мимо — как серый туман, как осколки снаряда, как шальные пули, как всё остальное. Невдалеке шлёпнулась на камни человеческая нога без ступни, однако с изрядным куском седалища.

Самое удивительное, что эти жуткие сцены не оказывали на Цимбаларя никакого эмоционального воздействия. Можно было подумать, что на его глазах гибнут не люди, а никчемные мошки. Он с самого начала был лишь сторонним наблюдателем, не имевшим ни души, ни сердца.

Бронированное чудовище, разматывая по земле перебитую гусеницу, медленно отползало назад. О его башню, высекая искры, рикошетили пули.

Бородачи короткими перебежками приближались к колонне. Некоторые машины, подпрыгивая на кочках, пытались уйти по бездорожью, другие, ища брод, въезжали в стремительную, мелководную реку. Повсюду рвались гранаты и вздымались столбы чёрного дыма. Два бородача, отставив в сторону автоматы, отрезали голову ещё живому пленнику, одетому в песочную форму.

Впрочем, довести свою страшную работу до конца они не успели. Со стороны дороги несколько раз бабахнуло какое-то оружие с очень толстым стволом (Цимбаларь, в армейских делах собаку съевший, опять не вспомнил его название) и проделало в бородачах такие дырки, что хоть руку туда засовывай.

Тем не менее положение автоколонны можно было назвать безнадёжным. Враги уже практически взяли её в клещи. И вдруг лица всех — и нападающих, и обороняющихся — обратились к небу.

Со стороны солнца приближались зловещие железные стрекозы, казавшиеся в его ослепительных лучах чёрными. Огненные стрелы тепловых ловушек чертили пространство во всех направлениях. С земли навстречу летающим машинам неслись пулемётные и автоматные трассы.

Опустившись ниже, стрекозы разделились на две группы и зашли на дорогу с разных сторон. Там, где только что находились цепи бородачей, стеной взметнулись взрывы. Смертоносный поток, недавно хлынувший с гор в долину, теперь поспешно отступал обратно, оставляя целые кучи своих и чужих трупом.

Неведомый наблюдатель, с которым Цимбаларь в некотором роде отождествлял себя, стронулся с места и стал подниматься над долиной, уже сплошь затянутой дымами. Железные стрекозы, продолжая расстреливать драпающих бородачей, сновали совсем рядом. Их несущие винты были похожи на призрачные зонтики.

Внезапно наблюдатель повернул к ближайшей стрекозе, прошёл сквозь неё — на мгновение перед Цимбаларем мелькнуло сосредоточенное лицо пилота, — по пути задел винт (естественно, без всякого ущерба для себя), и скоро всё вокруг опять поглотил серый туман, стремительно несущийся навстречу...

Очнувшись, Цимбаларь судорожно глотнул воздуха, словно только что вынырнул из глубокого омута, где и со смертью пришлось поручкаться.

Магазин догорал. Ослабевшее пламя уже не гудело, а потрескивало. Люди стояли вокруг с отрешёнными пустыми лицами, похожие на недавно проснувшихся сомнамбул. Кто-то замер с лопатой в руках, кто-то ещё замахивался на огонь багром. Отец Никита вздымал перед собой сложенные щепотью персты. На истоптанном снегу валялся брандспойт, из которого вытекали последние капли воды.

Потом все разом зашевелились, стали удивлённо озираться, заговорили вполголоса. Одни люди по спешно уходили домой, неся на лицах растерянность, другие нехотя продолжали уже совершенно бессмысленную борьбу с огнём.

К Цимбаларю подскочила Валька Дерунова.

— Ну что, доигрался! Добился своего! Оставил деревню без торговли! С чем, теперь чаёк пить будешь? Морда бесстыжая! Я тебе сейчас зенки выцарапаю!

— А ну-ка попробуй!. — навстречу ей шагнул Борька Ширяев, всё ещё сжимавший в руках пожарный топор.

Валька, ясное дело, и не думала сдаваться, но подобравшийся сзади Ложкин ухватил её за шиворот и поволок прочь.

На том месте, где всего час назад стоял магазин, теперь светилась огромная куча углей, из которых торчали покорёженные куски металла и совершенно целая, хотя и закоптелая печная труба.

Опять ложиться в кровать уже не имело смысла, тем более что нервы Цимбаларя, можно сказать, были на пределе.

Он вызвал по рации Людочку.

— Ты ходила на пожар?

— Ходила, но стояла в стороне.

— Было у тебя видение?

— Было, — чуть помедлив, ответила она. — Но я мало что в нём поняла.

— А как там Кондаков?

— Он явился с опозданием. Но, по-моему, его тоже прихватило.

— Надо бы всё это обсудить по горячим следам.

— Кондаков сейчас занят. Оказывает первую помощь пострадавшим. А нам с тобой встречаться ночью как-то неудобно. Ещё подумают невесть что. Давай отложим до завтра.

— Но ведь утром у тебя занятия, — напомнил Цимбаларь.

— Тоже верно... Ладно, я сейчас схожу к Кондакову и пожалуюсь, что мне искра в глаз попала. А ты приходи попозже, когда очередь уже рассосётся.

— Неужели так много пострадавших? — забеспокоился Цимбаларь.

— Какие там пострадавшие! — фыркнула Людочка. — Просто каждой бабке хочется лишний раз к фельдшеру наведаться. Палец обожгла или щепкой оцарапалась, а туда же... Кстати, северное сияние ещё продолжается?

— Даёт вовсю, — Цимбаларь глянул в окно.

— Но, заметь, никаких подозрительных шумов в рации нет. Значит, они имеют искусственное происхождение и магнитные бури тут ни при чём.

— Честно тебе скажу, мне сейчас не до этого.

На пороге Цимбаларя перехватил Ложкин, за спиной которого маячил Борька Ширяев. Они ещё ничем не выказали своих намерений, а участковый уже сунул руку за пазуху, где возле сердца грелся верный пистолет.

Впрочем, на простодушных деревенских жителей этот угрожающий жест никого впечатления не произвёл.

— Вы не извольте беспокоиться, — Ложкин мял в руках шапку. — Избе, в которой магазин находился, сто лет в четверг будет. Её остаточная стоимость семьсот рублей. Да и товара только малая толика пострадала. Остальной на складе лежит. Мы его утром обсчитаем и со склада торговлю начнём. Как-нибудь выкрутимся. Думаю, что и в райцентр сообщать не стоит.

— Это, конечно, меняет дело, — с облегчением произнёс Цимбаларь. — Но только шила в мешке всё равно не утаишь. Тем более что по всем приметам это поджог. То есть уголовное преступление.

— Конечно, поджог! — с горячностью подтвердил Борька. — Меня, наверное, пасли всё время, как сазана. А когда на пять минут отлучился, сделали чёрное дело. Гляжу, окно разбито, на полу бутыль из-под керосина валяется, а полки уже занялись синим пламенем.

— С чего ты взял, что эта бутыль была именно из-под керосина? — поинтересовался Цимбаларь.

— Да разве я не знаю, как керосин горит! Да и воняло из окошка соответствующим образом.

— Чужих следов не заметил?

— Какие там следы! Давеча весь снег самолично вычистил.

— Мне к фельдшеру надо сходить, — сказал Цимбаларь. — Давайте по пути завернём к пожарищу.

Оставшиеся от магазина угли хоть и подёрнулись сизым налётом, но на них ещё вполне можно было жарить шашлыки. Пять или шесть человек, принадлежащих к низшим слоям здешнего общества, баграми разгребали головешки, тщась найти хоть что-нибудь ценное.

— Кто же тебя мог пасти? — Цимбаларь оглянулся по сторонам. — Вон церковь на горке, вон клуб, вон изба старосты, вон изба Страшкова... Тут и спрятаться-то негде.

— Да-а-а, — недоумённо протянул Борька. — Научная загадка.

— Вы только на Вальку, не подумайте, — заторопился Ложкин. — Она в это время со всем нашенским семейством у отца Никиты в гостях была. Мы в картишки перебрасывались, а про пожар от посыльного узнали. Батюшка потом на звонницу лазил, чтобы в набат ударить. Так ему положено по плану действий пожарной дружины.

— А я, между прочим, первое подозрение на Вальку имел, — признался Борька. — Кроме неё, думаю, больше некому. Тем более что ваши окошки прямо на магазин выходят.

— Не трепись, — Ложкин был крут со всеми, кто хоть как-то от него зависел. — Ступай лучше склад сторожить. Если и он, не дай бог, сгорит, не сносить тебе головы.

— Считайте, что я уже там, — Борька затопал ногами, изображая быстрый бег. — Буду ваш склад как своё причинное место беречь. И даже к шкалику больше не притронусь.

Когда они остались вдвоём, Ложкин со слезой в голосе произнёс:

— Вот вы здесь без году неделя, а нервы из-за Вальки уже истрепали. Каково тогда мне с ней семь лет тетёшкаться? Отродясь такой скандальной бабёнки не встречал. И что только мой Гришка в ней нашёл... Они ведь даже нерасписанные. В грехе живут.

— Что-то я вашего сына здесь ни разу не видел. — заметил Цимбаларь.

— Он сварщиком в райцентре устроился, — пояснил Ложкин. — Должность завидная. В Чарусе таких денег ни в жисть не заработаешь. А для Вальки там места нет. Разве что сезонницей. Вот и живут раздельно... Но, если честно, достала она его. Кровь так и сосёт.

— Взяли бы да разошлись, — пожал плечами Цимбаларь. — Тем более что штампа в паспорте нет.

— И я то же самое говорю, — закивал головой Ложкин. — Только застращала она Гришку. Дескать, если бросишь меня, я ребёнка удушу, а сама повешусь.

— Так у них и дети есть?

— Девочка. Пять с половиной годиков, — голос Ложкина сразу потеплел. — С ней по большей части моя старуха сидит, а сегодня вечером на квартирантку оставили.

— А квартирантка ваша, значит, на пожар не ходила? — только сейчас Цимбаларь вспомнил о столичной фольклористке.

— Куда же от ребёнка отойдёшь... Она у нас балованная.

— Ну и как вам эта... Изольда Марковна показалась?

— Умственная женщина, — с уважением произнёс Ложкин. — А уж образованная, не нам чета! Мясо только вилкой кушает. Цельный день с нашими бабами компанию водит. Песни, сказки... На магнитный прибор ихние тары-бары записывает. Спать ложится поздно, а перед сном горячительное употребляет.

— Вы-то откуда знаете? — осведомлённость местных жителей просто поражала Цимбаларя.

— Так она пустую бутылку под печку потом суёт. Думает, что мы не углядим. Но старуха моя ушлая. Бутылочки эти достаёт и в сервант прячет. Очень уж они затейливые.

— Хочу вас ещё кое о чём спросить, — Цимбаларь почему-то понизил голос. — Вам во время пожара какие-нибудь видения были?

— Видения, говорите... Помутилось в голове от страха, вот и все видения, — Ложкин, досель велеречивый, как лошадиный барышник, сразу приумолк и засобирался домой. — Дьявол с людьми горазд играть, когда у тех сердце не на месте...

Медицинские мероприятия, вызванные чрезвычайными обстоятельствами, уже заканчивались. Кондаков обрабатывал ихтиоловой мазью ожоги последнего пациента. Действовал он хотя и вдохновенно, но так неловко, что подобное издевательство над собой мог вынести лишь человек, никогда прежде не сталкивавшийся с врачами.

Когда все посторонние, получив вместо болеутоляющего по стопке спирта, покинули больничку, Людочка, критически наблюдавшая за действиями липового эскулапа, поинтересовалась:

— А вы хоть руки-то мыли сегодня? По-моему, они у вас до сих пор сажей перепачканы.

— В экстремальных ситуациях такими условностями можно и пренебречь, — парировал Кондаков, успевший уверовать в свои медицинские способности.

— Это, Пётр Фомич, не условность, а суровая необходимость, прошедшая проверку временем. Основы врачебной гигиены заложил ещё великий Гиппократ.

— Твой Гиппократ был первобытным невежей. Нам он, во всяком случае, не указ. Что для грека смерть, для русского одно удовольствие. Греки вино только в разбавленном виде употребляли, а я, заметь, каждого пациента в целях дезинфекции чистым спиртом угощаю. Вкупе с сорокаградусным морозом это убивает всех болезнетворных бактерий... И вообще, ты лучше своих балбесов в школе учи, а моих дел не касайся. Я боевым товарищам раны ещё тогда бинтовал, когда ты куклам бантики завязывала... Лучше говорите, с чем пришли? С ангиной аль чесоткой?

— Нам бы кое-что обсудить, — неопределённым тоном произнёс Цимбаларь.

— Насчёт пожара?

— Нет, насчёт другого.

— Ах вот ты о чём, — Кондаков понимающе кивнул. — Какое-то помутнение на меня нашло. Спорить не буду.

— И что ты видел?

— Вопрос, как говорится, интересный... Прежде мне свой собственный бред пересказывать не доводилось, но попробую. Хотя и не знаю, что из этого получится... Видел я какую-то пустыню. Помню, что вокруг не было ни травинки, один песок да камни. Потом появились башибузуки с оружием. И пошло-поехало. Стрельба, дым, кровь... Так во сне бывает, когда на ночь по телику боевиков насмотришься да ещё лишнего переешь.

— За четверть века ты прошёл почти все горячие точки, — сказал Цимбаларь. — Что конкретно напоминает тебе эта сцена? Афганистан? Чечню? Боснию? Ирак?

— Больше всего Афган... Но и в Ливане похожие дела одно время творились.

— В Ливане нет гор, — возразил Цимбаларь.

— А разве в этом... как бы лучше сказать... разве в этом видении горы были?

— И я никаких гор не видела, — подтвердила Людочка. — Пустыню помню, реку помню, мост помню... Хотя нет, моста там не было.

— Моста там действительно не было, — кивнул Цимбаларь. — А вот насчёт гор даю полную гарантию. Они на горизонте виднелись.

— Ну да бог с ними! — махнул рукой Кондаков. — Не вижу особой разницы между бредом без гор и бредом с горами. Давайте по существу.

Цимбаларь попытался восстановить в памяти картину, недавно привидевшуюся ему возле горящего магазина, и даже ужаснулся, насколько она получилась неясной, обрывочной, смазанной.

— Вот чёрт! — с досадой произнёс он. — Такие вещи выветриваются из головы быстрее, чем таблица логарифмов. Надо быстренько вспомнить основные моменты, пока они не забылись окончательно... Помогайте мне! Началось всё с того, что я словно бы летел куда-то, хотя это был уже и не совсем я.

— Верно, — согласилась Людочка. — Странное чувство утраты личности испытала и я.

— Потом я заметил до зубов вооружённых людей, скорее всего исламистов радикального толка. Спустившись в долину, они напали на автоколонну, сопровождаемую танками. Но вот национальной принадлежности тех, кто двигался в колонне, я не разобрал. Это могли быть и наши, и американцы, и даже израильтяне. На тот момент многие самые элементарные понятия как бы выветрились из моей памяти... Завязался бой, успех в котором явно клонился на сторону исламистов. Колонну спасли внезапно появившиеся боевые вертолёты.

— Тогда это были американцы, — авторитетным тоном заявил Кондаков. — Наши вертолёты хрен куда успеют.

— Вертолёты я тоже помню, — сказала Людочка. — Один из них как бы прошёл сквозь меня.

— Вот и получается, что у нас троих были одинаковые галлюцинации, — Цимбаларь обвёл друзей многозначительным взглядом. — Надо думать, то же самое видели все, кто сбежался на пожар.

— Но говорят они об этом крайне неохотно, — заметил Кондаков. — Пробовал я тут некоторых на откровенность вызвать — бесполезно. Буркнут что-нибудь неопределённое — и точка.

— Возможно, для местных жителей в этом нет ничего из ряда вон выходящего, — сказала Людочка. — Представьте себе колумбийскую деревню, всё население которой занимается выращиванием коки и где её употребление давно вошло в обиход. Крестьяне постоянно живут в лёгком наркотическом бреду воспринимают его как нечто вполне естественное и при встрече с чужеземцами своими глюками, конечно же, хвалиться не будут.

— Права ты или нет, покажет будущее, — сказал Цимбаларь. — Главное, что мы на собственном опыте убедились в справедливости слухов, которые ходят о Чарусе. Психопатические эксцессы, сопровождаемые массовыми галлюцинациями, — это реальность а не плод досужего воображения. Остаётся только выяснить природу данного феномена и установить его связь с трагическими происшествиями, ставшими для Чарусы обычным делом... Ну и, конечно, не оказаться жертвами этих самых происшествий.

— А вдруг это что-то вроде миража? — бухнул Кондаков. — Помните картинку из школьного учебника физики? Далеко за горизонтом по пустыне идёт караван. Но, вследствие внутреннего отражения света в неравномерно нагретых слоях воздуха, его мнимое изображение появляется в небе... Так и здесь. Где-то в Афганистане или Ираке произошло нападение моджахедов на американский конвой. А мы, вместе с жителями Чарусы, стали свидетелями этого явления благодаря каким-то неведомым физическим процессам, возможно имеющим отношение к северному сиянию и магнитным бурям.

— Объяснение крайне неубедительное, — резюмировал Цимбаларь. — Но ты, Людка, на всякий случай посмотри в Интернете последние новости. Авось такая стычка действительно имела место.

— Посмотрю, — пообещала Людочка. — Хотя заранее уверена, что это ерунда на постном масле. Мираж — явление объективное. Его даже можно сфотографировать. Галлюцинация, пусть даже и массовая, — нечто субъективное, родившееся в глубинах человеческого сознания.

— Тут я готов с тобой поспорить, — возразил Цимбаларь. — Если одну и ту же галлюцинацию видят одновременно десятки и сотни людей, её причина лежит за пределами человеческой психики... Но вот только где?

— Давайте поставим расследование на научную основу, — предложил Кондаков. — Так сказать, повторим эксперимент. Подожжём клуб или церковь, а сами с разных точек будем наблюдать за происходящим. Даст бог, что-то и прояснится.

— За сожжённую церковь тебе бог так даст, что мало не покажется, — съязвил Цимбаларь.

— Пожар здесь совершенно ни при чём, — сказала Людочка. — Они в Чарусе большая редкость. Последний раз пять лет тому назад горела баня. А галлюцинации случаются по несколько раз в году — и летом, и зимой, и осенью.

— Тогда, возможно, значение имеет эмоциональный настрой толпы, — предложил Цимбаларь. — А точнее, вспышки сильных чувств. Горя, радости, страха.

— Ага, — саркастически усмехнулась Людочка. — Все вместе погорюют или порадуются, а потом кто-то из этой толпы утопится в проруби, повесится в хлеву или станет жертвой неизвестных преступников, которых в подобной глуши и быть-то не должно... Мне кажется, что мы столкнулись здесь с сочетанием целого ряда факторов, в комплексе дающих кумулятивный эффект. Сюда не милицию надо было посылать, а серьёзную научную экспедицию.

— Экспедиция денег стоит, а мы и за командировочные корпеть согласны, — желчно произнёс Кондаков. — Посмотрите, даже эта институтская вертихвостка грант от англичан получила! Да хоть бы на что-то путное, а то на бабушкины сказки. Голову даю на отсечение — на разгадку тайны Чарусы нашему министерству тоже немалую сумму отвалили. Но нам из неё и цента не досталось!

— Ну и правильно! Ведь мы один хрен ничего не разгадаем, — рассмеялся Цимбаларь. — Я в этом более чем уверен.

На опорный пункт Цимбаларь вернулся уже под утро, о чём свидетельствовали наручные часы, но отнюдь не окружающая действительность — глухой мрак, как и прежде, царил повсюду. Угасло даже северное сияние.

Остановившись возле калитки, он критическим взглядом окинул своё временное обиталище. Дверь держалась на честном слове — заходи кому не лень, хоть с топором, хоть с вилами. А в ничем не занавешенное окно так и хотелось что-нибудь бросить — если и не бутылку с зажигательной смесью, то как минимум булыжник. Надежда оставалась только на персонального ангела-хранителя, но они, по слухам, дальше шестидесятой широты на север не залетали.

В том, что поджог был направлен именно против участкового, сомневаться не приходилось. Все остальные, включая и Вальку Дерунову, выглядели в данной ситуации жертвами. Но если этот удар затрагивал лишь авторитет Цимбаларя, то следующий мог угодить и в голову.

Перед тем как повалиться в кровать, он прикрыл окно своей комнаты перевёрнутым столом, а дверь загородил платяным шкафом. Это были совсем не те меры, которые могли защитить от злых сил, незримо витающих над Чарусой, но ничего другого он просто не придумал.

Когда Цимбаларь разлепил глаза, шкаф и стол стояли на прежних местах, а Парамоновна подметала на служебной половине.

— Да ты никак чертей ночью гонял, — посочувствовала она. — Всю мебель поворочал и в сапогах заснул. Если пьёшь, закусывать надо. Лучше всего строганинкой запасись. Под водочку — первое дело. Особенно у нас на севере.

— Да не пил я вчера, Парамоновна, — стал оправдываться Цимбаларь. — Просто устал очень. Намаялся с этим пожаром. А что вы сами про него думаете?

— Мою думалку муженёк ещё тридцать лет назад поленом отшиб, — сообщила старуха. — А про пожар люди бают, что ты сам его учинил.

— Интересное дело! Мне-то от этого какая выгода?

— Того простым людям не понять. Но тебя впредь остерегаться будут. Не ровён час — красного петуха подпустишь.

— Наверное, кому-то выгодно распускать обо мне такие сплетни.

— Да уж не без этого, — согласилась старуха.

— Что вы по поводу вчерашнего видения скажете? — как бы между прочим осведомился Цимбаларь.

— Какого ещё видения? — Шорох веника затих.

— Которое вам во время пожара пригрезилось. Только не отпирайтесь.

— Да я и не отпираюсь. С чего ты взял? — Веник снова загулял по половицам. — Но сначала одну историю послушай... После войны, помню, нас вши донимали. Кто-то с фронта привёз, а мыла тогда и в помине не было. Делаешь какую-нибудь работу, а по тебе вши так и шастают. Сначала невмоготу было, а потом ничего, привыкли... Это я к тому, что вши могут и в мозгах шастать. От такой беды ни один челочек не ограждён. Ну да и пусть себе! Я внимания на них не обращаю, а своё дело дальше делаю... А вот спрашивать про вшей неприлично, где бы они ни водились — хоть на теле, хоть в мозгах.

Не сказав больше ни слова, старуха удалилась, скорее всего разобиженная.

В это время в школе уже начинались занятия. Большинство учеников припозднились — ходили смотреть на пожарище. Один нашёл в золе целый ком спёкшейся мелочи, второй — пучок гитарных струн, третий — чудом уцелевший будильник.

При учительнице дети помалкивали, но Вани, считавшегося дурачком, не стеснялись. Пока Людочка ещё не вошла в класс, они оживлённо шушукались между собой.

— Борьку Однорукого ночью лесная ведьма околдовала, — сообщил пацан, занимавшийся по программе третьего класса. — Глаза ему запорошила, а сама огненной птицей обернулась и в магазин через трубу влетела.

— А откуда эта ведьма взялась? — поинтересовалась девочка-первоклашка.

— Оттуда! Они в лесу за каждым дуплистым деревом стоят и за людьми наблюдают. Покой в мире стерегут. И если кто-нибудь себя неправильно поведёт, они его в болото заманят или на суку повесят.

— А магазин ведьмам чем помешал? — спросила другая девочка, постарше.

— Папаня говорил, что это как бы сигнал такой, — продолжал третьеклассник. — Значит, в нашей Чарусе неладно. Дурные люди в ней завелись. Скоро ведьмы будут деревню чистить, как в прошлом году, когда Митьку-участкового на вилы взяли, а Жанна Петровна таблеток наглоталась.

— Страх-то какой... А как хоть эта ведьма выглядит?

— С коломенскую версту ростом и вся в белом.

— Ты её сам видел?

— Если бы видел, то здесь бы уже не сидел.

В этот момент в класс вошла Людочка — высокая, как ни одна женщина в деревне, да ещё с ног до головы одетая в белое. Дети испуганно притихли.

После беспокойной ночи Кондаков решил позволить себе отдых. Но деревенские жители думали иначе. В кои-то веки заполучив такой подарок судьбы, как фельдшер, они старались использовать его на всю катушку.

Кроме того, многие пожилые люди, не видевшие разницы между фельдшером и ветеринаром, тащили в больничку хворых коз и увечных псов. От одного деда даже поступило предложение охолостить молодого жеребчика.

Дабы отделаться от назойливого просителя, Кондаков ответил:

— Могу и охолостить, но с одним условием. Я потом этот жеребячий инструмент тебе самому пришью. Согласен?

Дед сказал, что ему надо посоветоваться с роднёй, и больше уже не появлялся.

Некоторые женщины, побывавшие на приёме — и не только старушки, но ещё вполне товарные молодухи, — весьма прозрачно намекали на свои вдовьи обстоятельства, а наиболее бедовые прямо предлагали Кондакову сменить жёсткую холостяцкую постель на пышное семейное ложе.

Пациенты мужского рода, пусть пока и довольно редкие, в качестве подарков приносили с собой четвертные бутылки первача и кисеты с махоркой. Народ, охладевший к чересчур суровому участковому, потянулся душой к добросердечному и отзывчивому лекарю.

Хотя большинство аборигенов и аборигенок продолжали упорно отрицать свою склонность к каким-либо галлюцинациям, находились белые вороны — преимущественно женского пола, — охотно делившиеся своими впечатлениями о минувшей ночи.

Одна далеко не юная особа примерно девяти пудов весом, жаловавшаяся на хронические запоры, не обошлась без кликушеских интонаций:

— Мне вчера на пожаре Страшный суд померещился. Всё в точности по Апостолу, который нам батюшка на Успение читал. И солнце стало мрачно, как власяница. И небо скрылось, свившись как свиток! И горы сдвинулись с мест своих! И ангелы с трубами летали! И железная саранча жгла людей огнём! И бледный всадник скакал, а за ним следовал ад!.. Близится день гнева, и не устоять никому!

Кондаков, мотавший её слова на ус, заметил:

— Если близится день гнева, зачем вам беспокоиться о запорах? Бог всех примет — и с запорами, и с поносом.

— Так ведь до того, как предстать перед божьим ликом, следует очиститься, — с самым серьёзным видом возразила толстуха. — И духовно, и телесно. Не приведи господи, если из меня в судный день дерьмо попрёт! Стыда перед ангельским сонмом не оберёшься.

— Так и быть, помогу вам, — пообещал Кондаков. — Вот касторка, пейте по столовой ложке три раза в день. К завтрашнему утру пронесёт. А ещё лучше — сделайте клизму. Если несподручно, идите за ширму, я сам всё устрою.

— Нетушки! — застеснялась толстуха. — Обойдусь и касторкой. А это вам в благодарность за лечение. Яички свеженькие, прямо из-под несушки, — она поставила на письменный стол лукошко, накрытое белой холстиной.

Кондаков, у которого в кладовке скопилось уже несколько сотен яиц, отказываться не стал — знал, что бесполезно.

Наиболее тяжёлой пациенткой оказалась молодая доярка, поздней ночью спешившая с фермы домой и заставшая самое начало пожара. Раскалённый уголёк непонятным образом попал ей за шиворот, прожёг верхнюю одежду и оставил на спине здоровенный волдырь, который уже успел лопнуть и сейчас сочился сукровицей.

Обкладывая ожог стерильными салфетками, Кондаков отеческим тоном упрекал доярку:

— Что же ты сразу не пришла? Любые раны следует обрабатывать сразу после их возникновения. А сейчас существует вероятность нагноения.

— Я испугалась, — давясь слезами, пробормотала голая по пояс доярка (боль заставила забыть о стыде).

— И кого же ты, глупая, испугалась? Врача?

— Не-а... — доярка зарыдала ещё сильнее, и Кондаков почуял, что она скрывает что-то очень важное.

— Расскажи, маленькая, не бойся. — Он погладил её по обнажённому плечу и внезапно ощутил давно забытое влечение к противоположному полу.

— Я поджигательницу видела, — через силу выдавила из себя доярка. — Она мне даже пальцем погрозила.

— Ты её узнала?

— Да-а-а...

— Кто это был? — Сейчас Кондаков, одетый в белый халат, был похож на Деда Мороза, склоняющего к сожительству Снегурочку.

— Учительница, которая с вами приехала, а-а-а... — Конец фразы утонул в рыданиях.

— Ты уверена? — опешил Кондаков.

— Конечно. Я её ещё издали узнала. Длинная, как жирафа, и тулуп до пят... Только вы, пожалуйста, никому не говорите!

— Не буду, не буду, — пообещал Кондаков. — Я тебе сейчас освобождение от работы выпишу. Лежи на животе, пей тёплый чай, принимай антибиотики. Я потом зайду сменить повязку... кто-нибудь ещё знает об этом?

— Никто. Вам первому сказала. — Она уже упрятала одну грудь в чашечку лифчика, но вторая упорно сопротивлялась, желая, наверное, подольше побыть на виду.

— Правильно сделала. — Кондаков лично помог расчувствовавшейся доярке обуздать непослушную грудь, — я сам во всём разберусь.

Если пожар повлиял на престиж Цимбаларя в негативном смысле, то сопровождавшие его видения, наоборот, только благоприятствовали расследованию. Теперь уже никто не мог оспаривать существование этого феномена. Настало время прямых вопросов и столь же прямых ответов.

Пораскинув умом, Цимбаларь пришёл к выводу, что людей, обладающих достаточно широким кругозором и непредвзятым мышлением, в Чарусе не так уж и много. На память первым делом приходили имена сыродела Страшкова, клубного работника Зинки Почечуевой, священника отца Никиты.

Но Страшков казался человеком не от мира сего, свихнувшимся на своих замечательных сырах, а с Зинки ещё не были сняты подозрения в причастности к убийству Черенкова. Для откровенного разговора подходил только священник. Поскольку со звонницы недавно доносился благовест, можно было надеяться, что церковь открыта для посещения.

Отца Никиту Цимбаларь застал в алтаре, где тот, вывалив на престол деньги, как полученные в виде пожертвований, так и заработанные продажей свечей, считал их, словно обыкновенный ларёчник, закончивший смену.

Рядом маячил Борька Ширяев, кроме всего прочего исполнявший обязанности церковного казначея. Завидев участкового, священник сказал Борьке: «Ступай себе» — и сгрёб деньги в подол рясы.

— Как видите, приходится заниматься и мирскими делами, — сказал он. — В денежных вопросах чрезмерное доверие недопустимо. Демон алчности Мамона сильнее всех других исчадий ада. Существует апокрифическое сказание, согласно которому Иуда предал Христа не из-за каких-либо нравственных соображений, а исключительно потому, что промотал казну общины и боялся разоблачения... Да вы проходите, не стойте.

— А разве мне туда можно? — Цимбаларь, обычно бесцеремонный, на сей раз застеснялся.

— Если вы не женщина и не упорствующий в своих заблуждениях язычник, то можно.

— Чем же, интересно, заслужили такую немилость женщины? — пройдя под царскими вратами, спросил Цимбаларь.

— Такова традиция, закреплённая Священным Писанием, — сказал отец Никита. — Считается, что именно женщина виновата в первородном грехе. Кроме того, нашей праматери приписывается много других неблаговидных поступков, включая сожительство с дьяволом, от которого она родила Каина. Недаром имя Ева частенько возводят к арамейскому слову «змея».

— И тем не менее православная церковь держится на женщинах, — заметил Цимбаларь. — Чтобы убедиться в этом, достаточно во время богослужения посетить любой храм.

— Считается, что они замаливают свою извечную вину. — Священник достал из-под алтаря литровую бутылку без этикетки. — Не желаете согреться? Церковное вино здесь замерзает. Пришлось перейти на коньяк.

— Отказаться от сталь заманчивого предложения, к тому же сделанного в таком необычном месте, просто невозможно, — сказал Цимбаларь. — Мне доводилось выпивать даже в гробнице фараона Сенустера и в оркестровой яме Большого театра, но в церковном алтаре ещё ни разу.

— Ну тогда с почином вас!

Они чокнулись старинными серебряными стопками и залпом выпили что-то нестерпимо холодное, а потому безвкусное. Дождавшись, когда Цимбаларь переведёт дух, священник спросил:

— Чем обязан вашему посещению?

— Тянет меня сюда как магнитом, — сиплым голосом ответил гость. — Всегда приятно поговорить со сведущим человеком. Заодно хочу получить разъяснение по некоторым текущим вопросам бытия... Будучи вчера ночью на пожаре, я оказался во власти некоего загадочного видения, кстати сказать, посетившего всех, кто там находился. Нельзя ли услышать ваше резюме по данному вопросу?

— Резюме, как правило, составляют отцы церкви, а я лишь смиренный священнослужитель, следующий раз и навсегда заведённым канонам... Но высказаться по поводу каких-либо значимых событий не возбраняется и мне, хотя это будет мнение частного лица, а не рукоположенного духовного пастыря... То, что все мы вчера созерцали, есть наваждение, злой морок, искушение, посланное нам силами тьмы.

— Сказано сильно, но бездоказательно, — Цимбаларь надеялся, что его слова подольют масла в огонь.

— Поймите, доказательства здесь невозможны, — продолжал отец Никита. — Мы ведём речь о чисто идеалистических понятиях... Окружающий нас мир устроен не совсем так, как об этом провозглашают с амвонов. Небеса находятся гораздо дальше, чем принято считать. Дух наш стремится к престолу Господнему, а плоть пребывает во власти дьявола, и с этим печальным фактом нельзя не считаться. Недаром ведь владыку ада называют ещё и Князем мира сего. Вдумайтесь! Князь... мира... сего... Бог властвует в горней обители. До грешной земли ему как бы и дела нет. А дьявол повсюду, и, главное, в нас самих.

— Вы, отец Никита, случайно не богохульствуете? — осторожно осведомился Цимбаларь.

— Отнюдь. Врага нельзя недооценивать. Ведь именно церковь, служителем которой я являюсь, не даёт дьяволу одержать окончательную победу. Наша первостепенная цель — помочь человеку одолеть зло в себе самом. Этому способствуют посты, молитвы, смирение, укрощение плоти, неукоснительное следование божьим заповедям. Путь сей труден, и далеко не всем дано пройти его до конца... Бывали годы и даже века, когда силы тьмы воцарялись по всей земле, но каждый раз находились проповедники, сохранявшие истинную веру... Есть несомненные свидетельства того, что эти страшные времена возвращаются. Дьявол вновь начинает поход против рода человеческого, и главное его оружие — искушение, которое щедрой рукой посылается нам.

— Почему же тогда пассивничает бог? — перебил его Цимбаларь. — Ведь он всемогущ, и даже сам дьявол является его созданием.

— Промысел божий в том и состоит, чтобы позволить дьяволу творить безнаказанное зло. Это испытание, ниспосланное людям их творцом. Вспомните историю о праведнике Иове, мучимом дьяволом с согласия бога. Лишь пройдя через все страдания, унижения, потери и болезни, но не утратив при этом веру, тот сумел возродиться к новой счастливой жизни. Такая же судьба уготована и всему человечеству в целом. Бог руками дьявола испытывает людей — достойны ли они его царствия? Заслуживают ли вечного блаженства? Способны ли подняться до уровня высших созданий? Страшный суд неотвратим, и каждый из нас ещё при жизни должен выбрать сторону, на которую он станет, — сторону добра или сторону зла... Вот и всё, что я могу сказать вам по поводу вчерашних событий.

— Но почему искусительные видения посещают только обитателей Чарусы? — спросил Цимбаларь. — Ничего похожего не наблюдается ни в Москве, ни в Питере, ни в Архангельске.

— В больших городах соблазн подстерегает жителей на каждом шагу. Чтобы впасть в грех, достаточно только глянуть по сторонам или протянуть руку. Вам будет рад услужить демон прелюбодеяния Асмодей, демон зависти Левиафан, демон гордыни Люцифер, демон чревоугодия Вельзевул, демон лености Бельфегор, уже упоминавшийся мной демон алчности Мамона и сам Сатана — демон гнева... А у здешних жителей возможностей согрешить гораздо меньше. Вот почему их души смущают прельстительные видения, одно из которых вам довелось увидеть вчера. Я по собственному опыту знаю, сколь тлетворное действие оказывают они на людей. В самое ближайшее время нам следует ожидать бед, порождённых тёмной стороной человеческой натуры...

Покинув церковь, Цимбаларь задержался на её высоком крыльце, откуда просматривалась почти вся Чаруса.

Свежий снежок уже запорошил остывшее пожарище, и казалось, что никакой постройки на этом месте вообще не существовало. Деревня выглядела безлюдной, а оживление наблюдалось лишь во дворе сыроварни, куда подвезли партию свежего молока, да возле приземистого амбара, ныне выполнявшего функции магазина.

Цимбаларь взглядом отыскал самый короткий путь к опорному пункту и с удивлением убедился, что тот проходит через территорию коровника. Человек, привыкший экономить время, скорее всего, выбрал бы именно его. А ведь в ту злосчастную ночь участковый Черенков очень спешил куда-то...

Приоткрыв тяжёлую дверь, украшенную резными символами всех четырёх евангелистов, Цимбаларь спросил у священника, клавшего перед образами земные поклоны:

— Скажите, святой отец, а нет ли среди церковной атрибутики чего-то такого, что хотя бы отдалённо напоминало вилы?

— Нет, — не оборачиваясь, ответил священник. — Вилы есть принадлежность дьявола. Им не место в божьем храме.