— А может, не стоит рисковать? — Полковник Горемыкин с сомнением покосился на электрическую розетку, стараниями Цимбаларя только что лишённую крышки. — Если вдруг случится какая-либо накладка, я могу оказаться в одиозной ситуации.

— Ничего не случится! — заверил его Кондаков, добровольно принявший на себя роль подопытного кролика. — Мы уже сто раз проверяли. И в Петербурге, и здесь.

Он сунул два пальца в клеммы розетки, а другой рукой взялся за цоколь электролампочки, ради такого дела позаимствованной из люстры.

Лампочка загорелась тусклым пульсирующим светом.

— Заметьте, колебания мощности находятся в точном соответствии с сокращениями сердечной мышцы, — тоном лектора произнёс Цимбаларь. — Этот феномен пока не смог объяснить ни один специалист. Ни со стороны электриков, ни со стороны кардиологов.

— Я ещё и не то могу! — Кондаков напрягся, словно собираясь освободить кишечник от избытка газов, и лампочка, ослепительно вспыхнув, перегорела.

— Весьма впечатляет, — без особого энтузиазма произнёс Горемыкин. — У вас открылись поистине феноменальные способности. После выхода на пенсию сможете подрабатывать в цирке или варьете.

— Почему вы вдруг о пенсии заговорили? — насторожился Кондаков, и телевизор, светившийся в противоположном углу, сразу погас.

— Просто к слову пришлось. — Горемыкин непроизвольно поёжился. — Смею вас уверить, что никакого конкретного значения эта фраза не имеет… Продолжайте, пожалуйста, свой рассказ.

— Да продолжать-то уже и нечего. — Кондаков извлёк пальцы из розетки и подул на электрическую дугу, мерцавшую между ними. — Вот и в небесах я таким же манером сиял… Будто ёлочная гирлянда… Короче, когда пятая или шестая молния угодила в воздушный шар, я потерял сознание. Очнулся уже на плаву, в Ладожском озере. Спасибо, люди добрые выловили… День после этого мне весь мир только в чёрно-белых красках виделся, но потом и зрение наладилось.

— Стало быть, заглянуть в искривлённое пространство-время не сподобились? — Полковник Горемыкин улыбнулся, не то сочувственно, не то иронично.

— На это рассчитывать не приходится. — Кондаков шутку начальника не поддержал. — По крайней мере при жизни нашего поколения.

— Фикция всё это, — добавил Ваня, которому хвалиться в общем-то было нечем. — Условный термин. Вроде "преисподней.

— Да уж, подкинул нам проблем этот Филиппов. Через сто лет аукнулось. — Горемыкин прошелся по кабинету и попытался вновь включить телевизор, от которого сильно попахивало гарью.

— Дело житейское, — сказал Цимбаларь. — Мы ведь тоже не ангелы. Такого успели наворотить, что внукам и правнукам не расхлебать.

— А ведь если вдуматься, этот Филиппов гений, ничем не уступающий, скажем, Эйнштейну. — Горемыкин остановился возле окна, из которого открывался прекрасный вид на Нагатинскую пойму. — Совершил такое открытие практически на пустом месте. Знать, не оскудела русская земля талантами!

— Эти бы таланты ещё и к полезному делу приложить, — буркнул Ваня.

— Относительно личных качеств Филиппова вы, безусловно, правы, — в разговор вступила Людочка, прежде осторожничавшая. — Но его открытие, можно сказать, было подготовлено всем ходом тогдашней научной мысли. Не следует забывать, что Филиппов защитил диссертацию в Гейдельберге, где его преподавателем был великий Гильберт. Он тесно общался и переписывался с Лоренцем, Пуанкаре, Планком, Минковским, то есть с людьми, находившимися на переднем крае науки, чьи идеи впоследствии легли в фундамент квантовой механики и релятивистской физики. Его постоянным консультантом был Бертло, крупнейший специалист-взрывотехник той эпохи… Жаль, что бумаги Филиппова не сохранились. Часть их пропала ещё в девятьсот третьем году, а остальные, по-видимому, уничтожил Шестопалов, понявший наконец, какого джинна он разбудил.

— Кстати, относительно этого Шестопалова… — Горемыкин облокотился на подоконник, что-то высматривая снаружи. — Как он вышел на след открытия Филиппова?

— Вот тут начинается область домыслов, — продолжала Людочка. — Скорее всего, абсолютно случайно, что в нашей жизни бывает не так уж и редко… Сначала Шестопалов восстановил теоретическую базу, наработанную Филипповым, а потом попытался повторить эксперимент, который сам изобретатель считал неудавшимся. Естественно, делалось это без всякого злого умысла… Как известно, первой целью Филиппова, тогда ещё и не думавшего о террористической деятельности, был Стамбул, столица Османской империи, извечного противника России… Можно представить, какие чувства испытал Шестопалов, узнавший, что в день, назначенный Филипповым, только век спустя, на мирный город обрушится страшное бедствие. Он, несомненно, догадывался, чья тут вина. Когда аналогичная катастрофа, хотя и без человеческих жертв, повторилась в Крыму, иллюзий больше не осталось. Шестопалову помимо своей воли удалось сделать то, над чем безуспешно бился Филиппов: вывести энергию взрыва из гипотетического искривлённого пространства в реальный мир. Забросив все дела, Шестопалов занялся лихорадочными поисками средства, способного предотвратить оставшиеся взрывы. Что стало причиной его душевной болезни: чувство вины, проблемы, связанные с братом-преступником, врождённые психические отклонения или нечто иное — остаётся неизвестным.

— Но ведь лаборатория Филиппова находилась в обычном жилом доме. — Горемыкин ткнул пальцем в карту Санкт-Петербурга, разложенную на столе. — Как же он умудрялся проводить там свои рискованные опыты?

— Энергия экспериментальных взрывов имела ничтожное значение. Их, наверное, можно было выполнять даже в фарфоровой ступке или в обычном жестяном ведре. Свою конечную мощь взрыв набирал уже в искривлённом пространстве-времени. Тут допустимо провести аналогию со снежной лавиной… По крайней мере таковы предположения нашего научного консультанта кандидата физико-математических наук Саблина.

— Того самого Саблина, впоследствии обвинившего вас в своём похищении? — Горемыкин строго глянул на Людочку.

За девушку ответил Кондаков, которому на правах героя позволялось сегодня многое:

— Всё это делалось из благих побуждений и принесло желаемый результат.

Ваня выразился более категорично:

— На алтарь победы порой возлагают даже падаль.

— Этот Саблин в курсе открытия Филиппова? — осведомился Горемыкин.

— Вряд ли. Перед расставанием мы заставили его выпить литр коньяка без закуски, — доверительно сообщил Кондаков. — Это намертво отшибает память.

— А ведь неплохо иметь такое оружие, — задумчиво произнёс Горемыкин. — Здесь взрываешь щепотку тротила, а на другом конце света рушится целая гора.

— К сожалению или к счастью, от открытия Филиппова— Шестопалова не сохранилось никаких материальных следов, — глядя в пол, промолвила Людочка.

— Скажите, о террористической деятельности Филиппова следует рассуждать в предположительной форме?

— Нет, в утвердительной. Я считаю, что его выбор был сознательным… Но этот аспект расследуемого дела лучше всего осветит капитан Цимбаларь.

— Майор Цимбаларь, — поправил её Горемыкин. — Теперь уже майор. Приказ подписан сегодня утром.

— Как и вся тогдашняя интеллигенция, Филиппов придерживался либеральных взглядов, относя все беды России на счёт самодержавия, — так начал свой доклад Цимбаларь, у которого от долгожданного известия на лице не дрогнул ни один мускул. — В журнале, издававшемся на его средства, печатались крупнейшие теоретики марксизма: Плеханов, Аксельрод, Дейч. Под псевдонимом Ильин отметился даже Ленин. Сфера научных интересов Филиппова была, конечно же, хорошо известна его друзьям-революционерам. Упустить такую возможность они просто не могли. Сейчас трудно сказать, какими методами действовали враги самодержавия по отношению к Филиппову, но в конце концов он оказался втянутым в охоту на царя, которая перед первой русской революцией шла особенно интенсивно… Следует учитывать, что партии эсеров сочувствовал даже виднейший учёный-топограф того времени Юлий Шмидт, отец знаменитого исследователя Арктики. Возможно, это именно он вычислял координаты, необходимые для каждого очередного покушения… Первой целью был избран Ливадийский дворец, вернее, находившаяся на его территории Крестовоздвиженская церковь, которую царь всегда посещал перед тем, как отправиться из Крыма в Петербург.

— Но ведь, кроме координат, надо знать и точное время планируемого покушения, — заметил Горемыкин. — А радиосвязи, насколько мне известно, тогда ещё не существовало.

— Чаще всего время появления царя на публике было известно заранее. Ведь любой глава государства связан строгим протоколом, регламентирующим все его действия на несколько дней, а то и недель вперёд. Не исключено, что в ближайшем окружении царя находился информатор террористов, посылавший телеграфные сообщения в Петербург.

— Допустим… Продолжайте.

— Поскольку первое покушение не увенчалось успехом, назначено было другое — в Харькове. Затем третье, вблизи Пскова, на перегоне Пыталово— Остров. Все они не дали видимых результатов, что было отнесено за счёт чрезмерно дальнего расстояния. Следующая серия покушений произошла уже в окрестностях столицы. Сначала попытались взорвать царскую яхту, направлявшуюся в Ораниенбаум…

— Но ведь яхта не поезд. — Горемыкин вновь прервал Цимбаларя. — Как вычислить её точное местонахождение в каждый отдельный момент?

— Яхта шла фарватером, который не допускает отклонений от курса больше чем на несколько метров. А вся акватория Невской губы прекрасно просматривается с береговых сооружений. Это уже была даже не охота, а снайперская стрельба… В связи с тем, что яхта не пострадала, следующий удар был нанесён по пристани, на которую высадилась царская свита. Спустя несколько дней, когда царь покидал Ораниенбаум, атака повторилась — и с тем же результатом. Аналогично закончилось и покушение в Царском Селе. Царь собирался покинуть столицу, и тогда Филиппов перенёс взрывы непосредственно в Петербург, чего раньше, во избежание невинных жертв, старался не делать. Взрыв на Литейном мосту окончился трагически, но следующий нам удалось предотвратить, за что нужно благодарить Петра Фомича. — Незаметно для других Цимбаларь дал Кондакову леща под бок.

— Тем не менее одиннадцатый взрыв состоялся, — заметил Горемыкин.

— Благодаря камер-фурьерскому журналу мы заранее знали его место — бывшая Николаевская железная дорога, такой-то километр. Однако рельсы на этом участке были давно перенесены в сторону, поэтому пострадать заведомо никто не мог.

— И вот сегодня мы ожидаем два последних взрыва, которые должны состояться в Москве. — Горемыкин вернулся к окну. — Вы, кажется, говорили, что особые надежды Филиппов возлагал на тринадцатый, завершающий опыт?

— Так точно. Известны и наиболее вероятные цели — храм Христа Спасителя и территория Кремля… Пора бы уже и погоде измениться. — Цимбаларь через плечо Горемыкина глянул в окно, за которым обычный летний день приближался к своему экватору.

— Можете не волноваться, — торжественно произнёс Горемыкин. — Московский мэр при желании может вызвать не только грозу над Центральным округом, но и цунами в Химкинском водохранилище.

Словно в подтверждение этих слов, вдали глухо зарокотало, а снаружи зашуршали капли дождя…

— От чего же погиб сам Филиппов? — спохватился вдруг Горемыкин.

— Тут нам остаётся только гадать, — ответила Людочка. — Отказало сердце… Отомстили разочарованные соратники… Охранное отделение подослало убийцу… Думаю, принципиального значения это уже не имеет. Когда затеваешь такую рискованную игру, трудно рассчитывать на счастливый конец.

Вспышка близкой молнии озарила кабинет, и телевизор сам собой включился…

Когда они спустились к себе и Цимбаларь послал помощника дежурного за шампанским, Кондаков, испытующе глядя на Людочку, спросил:

— Почему ты не сказала, что шестопаловские бумаги находятся у нас?

— Потому что их у нас уже нет, — улыбнулась Людочка. — Даже пепла не осталось. Верно, Ваня?

— Истинная правда, — подтвердил тот. — Пепел я спустил в канализацию. Подтирки своей судьбы не избежали, пусть и со второго захода… Зачем лишний раз искушать судьбу?