Следующее совещание опергруппы, собравшейся, как всегда, в неполном составе (Ваня Коршун рыскал где-то в поисках загадочных мотоциклистов), оказалось на редкость долгим.

Сначала об итогах своей поездки в Ростов доложил Цимбаларь, от которого несло уже даже не перегаром, а тошнотворной смесью лаврового листа, чеснока и мускатного ореха. Потом Людочка поведала об эпопее, приключившейся в кафе «Ротонда». В заключение Кондаков ознакомил коллег со сведениями, полученными от Черткова, умолчав, правда, о факте собственного рукоприкладства.

Затем начались прения. Людочка, старавшаяся держаться от Цимбаларя подальше, с плохо скрываемой гордостью заявила:

— Считаю, что вояж в Ростов оказался плодотворным, несмотря на ущерб, который причинил своему здоровью командированный туда сотрудник. Не зря мне, значит, этот случай с оторванной рукой показался подозрительным.

— Что-то общее, конечно, есть, — согласился Кондаков. — И везде, главное, какой-то старик фигурирует. Чует моё сердце, что это одно и то же лицо.

— Похоже, — сказал Цимбаларь, каждую фразу запивавший глотком знаменитого кондаковского чая. — Тем более что и напарник его нарисовался. Но каким способом они убирают свои жертвы, а главное, по какому принципу, до сих пор остаётся загадкой.

— Трость, которую имела при себе эта парочка, вызывает у меня сильные подозрения, — сообщил Кондаков. — Возможно, это и есть искомое оружие. Недаром ведь в салоне машины появился вдруг ощутимый запашок пороховой гари. Пистолет или даже винтовка подобного эффекта произвести не могут. Такой стойкий и резкий запах, помнится, бывает вследствие миномётного выстрела.

— Разве вам из миномёта приходилось стрелять? — удивилась Людочка. — Неужели при штурме Берлина?

— Нет, при обороне Порт-Артура, — огрызнулся Кондаков. — Впрочем, миномёт я упомянул лишь для примера. Он не может обеспечить столь поразительную меткость. Тем более что никто из свидетелей не слышал звука выстрела.

— Давайте-ка ещё раз взглянем на фотографию этого Суконко, — предложила Людочка. — Сходство с генералом Селезнем безусловно есть. За исключением разве что его знаменитого чуба, шрама на лице и сурового взгляда… Хорошо бы сравнить их антропометрические данные.

— Данные Суконко я в военкомате взял, — сообщил Цимбаларь. — Он хоть и нестроевым числится, но на учёте состоит. А данные Селезня вы уж как-нибудь сами ищите.

— Что толку сравнивать рост, вес и размер головного убора! Тут стопроцентное совпадение бывает в трёх случаях из десяти. Лучше бы ты, Саша, дактилокарту Суконко сделал. — Кондаков не смог удержаться от упрёка.

— Во-первых, с левой руки дактилокарту не снимают, — набычившись, возразил Цимбаларь. — Во-вторых, я по закону не имел на это права. А в-третьих, нет никакой гарантии, что в природе существует дактилокарта Селезня. Он же танкист, а не разведчик.

— Мне кажется, что внешнее сходство ничего не значит, — заявила Людочка. — Скорее всего, это ложный путь, который может увести нас совершенно в другую сторону. Говорят, например, что я вылитая Ума Турман. Но ведь из-за этого мне голову оторвать не пытались.

— Нашла кого сравнивать! — возмутился Кондаков. — Твоя Турман за деньги сиськами трясет и задом вертит, а генерал Селезень одно время входил в десятку самых влиятельных политиков страны. И мог бы подняться ещё выше, если бы не случайная авиакатастрофа.

— А может, вовсе и не случайная, — добавил Цимбаларь. — Для справки могу сообщить, что так называемых сисек у Турман практически нет, а её зад застрахован на миллион долларов, что примерно в сто тысяч раз превышает рыночную стоимость нашего многоуважаемого Петра Фомича.

— За Турман спасибо, — сказала Людочка. — А вот вдаваться в причины гибели генерала Селезня, по-моему, не стоит. Только этого нам ещё не хватало! Придётся ехать на Алтай, в Ставрополь, Чечню, Афганистан. А между тем задача у нас совсем другая. Простая и очень конкретная. Если кто-то её забыл, могу напомнить.

— Задача простая, — вздохнул Кондаков. — Да решение уж больно сложное… А то, что один из присутствующих здесь оценил меня всего в десять долларов, бросает тень не на меня, а как раз на него.

— Я имел в виду не нынешний курс доллара, подорванный инфляцией, биржевой спекуляцией и безудержной гонкой вооружений, а ту реальную покупную способность, которую он имел на момент твоего рождения, — не моргнув глазом, объяснил Цимбаларь. — В те благословенные времена, отображённые в культовом фильме «Унесённые ветром», негритянский раб, занятый на хлопковых плантациях Джорджии или Миссисипи, стоил от силы пятёрку. Если не веришь, почитай романы Фенимора Купера и Гарриет Бичер-Стоу.

— Можно подумать, что ты их сам, пустомеля, читал, — фыркнул Кондаков. — Скажи лучше, что сочувствуешь американским рабовладельцам.

— Глядя на Майкла Джексона, конечно, сочувствую, — парировал Цимбаларь. — Уж лучше бы он сажал хлопок… Но это, опять же, не по теме. Я хочу задать вопрос гражданке Лопатниковой. Кем, на её взгляд, были люди, устроившие наезд на кафе? Бандитами, сотрудниками спецслужб, байкерами, иностранными агентами, мелкими хулиганами? Или это всего лишь неудачная попытка ухаживания?

— Ну и вопросики ты задаёшь. — Людочка пожала плечами. — Я ведь не рентген, не детектор лжи и не ясновидящая, как некоторые. Если судить по шлемам и курткам, эти двое могут принадлежать к среде байкеров. Но туфли на них были самые обыкновенные. За руль мотоцикла в таких не садятся. Что касается манеры говорить, то я бы назвала её интеллигентной. В интонациях отсутствовал даже намёк на угрозу. Казалось, говоривший даже сочувствует нам. Кроме того, не следует забывать, что в тот момент мы были практически беззащитны. Бандиты или спецслужбы, для которых мы представляли угрозу, легко устранили бы её парой прицельных выстрелов.

— Хладнокровно убить беременную девушку с ребёнком дано не каждому, — возразил Цимбаларь. Людочка при этих словах едва не окатила его остывшим чаем. — Скорее всего эти типы даже не подозревали о вашей принадлежности к правоохранительным органам. Случайно услышали по радио сообщение, подоплёка которого была им ясна, и решили предупредить зарвавшихся дилетантов: дескать, не лезь жаба туда, где коней куют.

— Под жабой ты, конечно, подразумеваешь самого себя? — осведомилась Людочка.

— Нет, нас всех. Жаба — это коллективный автопортрет нашей опергруппы. В меру проворная, глазастая, беспардонная, нахрапистая, умеющая маскироваться и выслеживать добычу. В то же время слегка бестолковая, похотливая, упрямая и обжористая… Но я, кажется, опять заговорился… Вернёмся к ростовскому случаю. За месяц до покушения Суконко тоже предупредили об опасности. Слишком много ангелов-хранителей развелось в нашей истории.

— Полагаешь, что это были те же самые мотоциклисты, — уточнил Кондаков.

— Или они, или кто-то из той же компании.

— Предупредили, а защищать не стали, — поморщился Кондаков. — Тем более кто же предупреждает за месяц до происшествия! Такой срок… Тут свои собственные горячие клятвы забудешь, а не то что чужие неясные слова.

— Действительно, — Людочка обвела своих коллег взором, скорее задумчивым, чем туманным, — почему именно за месяц, а не раньше и не позже, когда Селезень впервые появился в Кремле?

Выяснилось, что никто этого не помнит. Цимбаларь ссылался на свой политический нигилизм. Кондаков — на неприязнь к бравому генералу, якобы причастному к антинародному курсу правительства. Людочке не оставалось ничего другого, как позвонить знакомому сотруднику одной бульварной газетёнки, и спустя пару минут выяснилось, что Селезень вошёл в ближайшее окружение президента (не нынешнего, а предыдущего) примерно за тридцать-сорок дней до покушения на Суконко.

— Всё сходится, — сказала Людочка тоном Клеопатры, с триумфом вступающей в Рим.

— Мне лично так не кажется, — упорствовал Цимбаларь. — Не надо путать случайное совпадение с закономерностью. Несколько лет назад я вдрызг разругался с одной шведкой и по пьянке проклял весь этот гордый народ, в чём сейчас искренне раскаиваюсь. А на следующий день убили тамошнего премьер-министра Улофа Пальме. Если следовать вашей логике, без меня там не обошлось.

— Выспаться тебе надо, — посоветовал Кондаков. — Ты как паровоз после дальнего рейса. Уголь в топке уже выгорел, а пар из котла ещё прёт. Так и до беды недолго. Нельзя тебе без провожатых на юг ездить. Не ровён час, сопьёшься.

— И на север ему нельзя, — добавила Людочка. — Чукчи ещё посильней казаков пьют. Пусть дома сидит, если на спиртное такой падкий. Я его научу крючком вязать, а вы к кефиру приохотите.

— Короче, будем искать тех мотоциклистов из кафе, которые, возможно, как-то пересекаются с доброхотами, в своё время предупредившими Суконко, — сказал Кондаков, вновь взявший бразды правления в свои руки. — Уверен, это будет попроще, чем выслеживать старичка со стреляющей тростью.

— Нет, — тряхнул головой Цимбаларь. — Надо разрабатывать обе линии.

— Это вчетвером-то? — усомнился Кондаков.

— Привлечём на помощь наружку, техническую службу, осведомителей, территориалов.

— У семи нянек дитя без глаза, — возразил Кондаков. — И дело провалят, и вся конспирация пойдёт насмарку. А отвечать нам придётся. За это по головке не погладят.

— В Ростове на почте ничего не выяснилось? — смирив свой гонор, Людочка обратилась к Цимбаларю.

— Какое там! Телефонная станция у них самая допотопная. Входящие междугородные звонки не регистрирует. А если бы и регистрировала, подобная информация четыре года храниться не будет.

— Что пояснил следователь, занимавшийся делом Суконко?

— Следователь сменил фамилию Зудин на Зундель и укатил в землю обетованную. Опер из уголовки, помогавший ему, погиб в Чечне. И вообще, тамошний отдел за четыре года обновился чуть ли не наполовину. Я даже само дело не сумел найти. То ли оно прекращено, то ли приостановлено, то ли вообще списано по каким-то причинам — неизвестно.

— Типичное российское разгильдяйство, — изрёк Кондаков. — В Германии, говорят, в течение считанных минут можно получить информацию о преступлении столетней давности.

— Это потому, что они живут в загнивающем обществе, не имеющем перспектив на искоренение преступности, — охотно пояснил Цимбаларь. — А у нас до самого недавнего времени преступность считалась явлением преходящим. Зачем же заострять на ней внимание?

— Хватит чепуху молоть, — возмутилась Людочка. — Через двадцать дней Горемыкин вернётся из Непала. Что мы ему скажем?

— Как буддист буддисту я скажу ему магическую мантру «Ом мани падме хум», — заявил Цимбаларь. — Что означает: «Шёл бы ты туда, откуда явился».

— Нет, я так больше не могу. — Людочка спрятала лицо в ладонях. — Это дурдом какой-то.

Между тем Кондаков, вдруг вспомнивший что-то, встряхнул Цимбаларя, уже начавшего клевать носом.

— Саша, ты, кажется, говорил, что неизвестный, предупреждавший Суконко об опасности, интересовался роддомом, в котором тот появился на свет. Было такое?

— Было.

— И при чём здесь роддом?

— Ума не приложу! Наверное, это как-то связано с установлением личности.

— Какой ещё личности! — не отнимая от лица ладоней, простонала Людочка. — Новорождённый, покидающий роддом, даже имени ещё не имеет. Личность надо устанавливать в отделе записи актов гражданского состояния.

— И всё же здесь что-то неладно, — немного подумав, сказал Кондаков. — В такой ситуации бессмысленные вопросы не задают. Голову даю на отсечение, что какая-то ниточка к роддому тянется. Придётся тебе, Людмила Савельевна, эту версию проработать. Не всё же время по кафешкам шастать. Кроме ростовского роддома, надо заняться ещё двумя. Догадываешься какими?

— Один ставропольский, где родился генерал Селезень. А второй?

— А второй тот, где родился президент. Только сначала надо узнать его координаты. Возможно, появление на свет наших фигурантов было сопряжено с какими-то необыкновенными событиями. Но главное — выяснить тайну, связывающую все эти учреждения между собой. Если она, конечно, существует…

— Их связывает тайна криминальных абортов! — ляпнул Цимбаларь.

Не обращая внимания на эти провокационные реплики, Кондаков добавил:

— Жаль только, что четвёртый роддом нам до сих пор не известен.

— Таким образом, в расследовании появляются устойчивые пары, — сказала Людочка, как бы заранее соглашаясь с Кондаковым, — Суконко — Селезень и Голиаф — президент.

Цимбаларь немедленно добавил:

— Людмила Лопаткина — Ума Турман.

Людочка, естественно, в долгу не осталась:

— Сашенька Цимбаларь — Иванушка-дурачок.

— А вот это не надо! — запротестовал тот. — Хватит того, что меня с Фернанделем сравнивают… Уж лучше бы с Чарли Чаплином.

— Ну всё, за дело! — Этим Кондаков как бы поставил точку в чересчур затянувшейся дискуссии. — Ты, Саша, сегодня имеешь право опохмелиться, но чтобы завтра был как огурчик. Займёмся поисками вчерашних мотоциклистов и старичка-боровичка.

— Старичка-бородавочника, — поправил Цимбаларь, хотя и находившийся на грани распада личности, но по-прежнему сохранявший завидную память. — А ты, гражданка Лопаткина, будешь бомбить роддомы. Заодно и местечко себе подходящее подыщешь.

— Прикажете отправиться в длительное турне по городам и весям нашей родины?

Вместо Цимбаларя, уже собиравшегося запустить очередную солёную шуточку, поспешно ответил Кондаков:

— А это уж как тебе заблагорассудится. Но чтобы максимум через пару дней доклад был готов.

— В письменном виде?

— Желательно. Хотя и в самой сжатой форме. Всякие гинекологические тонкости нас не интересуют.

Несмотря на молодые годы и широту взглядов, Людочка по натуре своей была домоседкой. Конечно, она с удовольствием отправилась бы в экскурсионный круиз или отдохнула пару неделек у моря, но странствовать по служебным нуждам не собиралась, тем более что перед глазами был печальный пример Цимбаларя.

Да и какой смысл в очных встречах, если под рукой всегда есть телефон, Интернет и факсимильная связь? Время информационных технологий уже породило новые виды преступности и, как следствие, обязательно породит новую генерацию сыщиков, использующих в своей деятельности исключительно каналы связи.

Людочка не только придерживалась этой точки зрения, но и действовала соответствующим образом. Располагая фальшивым, но безупречно исполненным удостоверением редактора несуществующего телевизионного канала «Красота и здоровье», она заявилась в пресс-центр Министерства здравоохранения, откуда вскорости была переправлена в Главное управление охраны материнства и детства — и опять же в объятия к тамошнему пресс-секретарю.

К людям этой профессии, возникшей сравнительно недавно, Людочка относилась не то чтобы предвзято, но с некоторой осторожностью, как и ко всем прочим существам, живущим по непонятным ей законам.

Началось всё с того, что на телеэкранах страны стали регулярно появляться люди солидной наружности, нередко с большими звёздами на погонах, вынужденные по долгу службы выдавать чёрное за белое, желаемое за действительное, провалы за взлёты, а катастрофы — за временные трудности. При этом они натужно кряхтели, заикались, утирали невесть откуда взявшийся пот и блудливо косились по сторонам, видимо, ловя одобрительный взгляд начальства. Лжецов, как говорится, милостью божьей было немного, и все они сразу уходили на повышение в правительство или в президентскую администрацию.

Непредубеждённые зрители, слушая эту неуклюжую болтологию, негодовали. Одни выключали телевизор, другие плевались, третьи в сердцах возмущались: «Чем нести такую околёсицу, уж лучше молчали бы в тряпочку, как прежде. Гласность, ети её мать!»

Однако со временем все косноязычные мастодонты куда-то исчезли и на смену им повсеместно — даже в силовых структурах — пришли молоденькие девушки с ясными глазами и непорочными губками, вравшие так естественно и убедительно, словно в этом и состояло их основное жизненное предназначение. Милая улыбка и глубокое декольте не позволяли рядовым гражданам критически воспринимать дезинформацию, сутки напролёт сотрясавшую эфир.

Людочке даже казалось иногда, что если эта тенденция получит дальнейшее развитие, то скоро под знамёна различных информационных ведомств призовут профессиональных стриптизёрш, которые будут скрашивать официальную ложь откровенным и незамысловатым языком ничем не прикрытого человеческого тела.

Акушеро-гинекологический пресс-секретарь (а вернее, секретарша), принявшая Людочку, похоже, принадлежала именно к этой когорте. Своей броской внешностью она так напоминала южную красавицу Пенелопу Крус, что невольно хотелось взять автограф. Губы её напоминали свежую алую розу, а интеллекта в карих глазищах было не больше, чем у куклы Барби. Ради удобства в общении к высокой груди пресс-секретаря была приколота карточка с анкетными данными.

— Что-то я про ваш канал впервые слышу, — сказала она, внимательно изучая Людочкино удостоверение.

— Наша компания создана сравнительно недавно, путём слияния каналов «Культура» и «Здоровье», — пояснила гостья. — Но прежде я работала на Центральном телевидении. «Гав-гав и мяу-мяу» — это моя программа.

— Какая прелесть! — восхитилась пресс-секретарь. — Как я переживала, когда её закрыли.

— Финансирование закончилось, — сообщила Людочка. — Да и телевизионное начальство было не в восторге. Ведь кошечки не только делают «мяу-мяу», но ещё и гадят. Про собак я уже и не говорю.

— Теперь я вас вспомнила! — пресс-секретарь улыбнулась широко, как арлекин. — И фамилия очень знакомая. Вы не родственница актёра Лопатки на?

— Он мой двоюродный дядя, — ответила Людочка, даже не представлявшая, о ком идёт речь. — Мы росли вместе… Но Лопаткина — моя девичья фамилия. В нынешнем браке я Пивоварова. — Это был единственный телевизионный деятель, фамилия которого всплыла у неё в памяти.

— А разве его не убили? — глазищи пресс-секретаря, и без того огромные, стали по блюдцу.

— Побойтесь бога! Это непроверенные слухи! — воскликнула Людочка и тут же перевела разговор на другую тему. — Кстати, нам нужны дикторы с яркой, запоминающейся внешностью. Дикция особого значения не имеет. Могу составить протекцию.

— Я бы рада, только от добра добра не ищут. — В знак благодарности пресс-секретарь погладила Людочку по колену. — Мой муж — главный консультант этой конторы. Специально пристроил меня сюда, чтобы всё время была на глазах. Боюсь, он не одобрит…

— Как хотите. Моё дело предложить… Но я, собственно говоря, вот по какому делу. Наша компания планирует создать цикл передач об охране материнства и детства. Осветить всё это, так сказать, с положительной точки зрения. Показать достижения, но и, конечно, упомянуть о проблемах. А главное, пусть люди побольше узнают о роддомах, имеющих давние славные традиции.

— Прекрасная тема! — пресс-секретарь, чьё раскованное поведение невольно наводило на мысль о нетрадиционной сексуальной ориентации, чуть в ладоши не захлопала. — Честно признаться, мы уже и сами думали о чём-то подобном. Пора ознакомить широкие массы с героическим и самоотверженным трудом нашего медперсонала. Если понадобится, я готова сама выступить в роли роженицы, — не вставая с кресла, она попыталась принять соответствующую позу.

— Нет-нет! — Людочке пришлось чуть ли не силой вернуть пресс-секретаря в прежнее положение, а заодно одёрнуть её чересчур задравшуюся юбку. — Рожениц мы касаться не будем. В данный момент нас интересуют медицинские работники, как вы верно заметили, демонстрирующие чудеса героизма и самоотверженности. Их труд, быт, личная жизнь, круг интересов и так далее.

— Нет проблем! Мы немедленно свяжемся с нашим головным институтом. Там квалифицированный, заслуженный, прекрасно зарекомендовавший себя коллектив. Одних докторов медицинских наук чуть ли не десять штук.

— Увы, это не подойдёт. Аудитория у нас самая широкая, а провинциалы, сами знаете, недолюбливают столичных жителей. Мы сами наметили несколько периферийных роддомов, имеющих самые благоприятные отзывы от населения. Например, Ставропольский роддом, где в своё время на свет появился генерал Селезень, впоследствии прославившийся как на военном, так и на политическом поприще.

— А разве его можно упоминать в положительном смысле? — пресс-секретарь понизила голос. — Ведь ходят слухи, что с некоторых пор он впал в немилость.

— Теперь можно. И даже нужно. Ничто так не возвышает человека, как своевременная смерть. Кто бы сейчас помнил Джона Кеннеди, если бы не тот трагический случай в Далласе?

— Тогда прошу зайти в наш переговорный пункт.

Не прошло и пяти минут, как Людочка получила возможность пообщаться с заведующей Ставропольского родильного дома, уже проинформированной свыше о цели этого разговора.

— А что вы, позвольте узнать, собираетесь снимать? — осторожно осведомилась главная тамошняя акушерка. — Мы, между прочим, находимся в ожидании планового ремонта. Сами понимаете, что это такое. Тут и не захочешь, а сама родишь.

— Нас в общем-то интересует не столько роддом, сколько знаменитые люди, появившиеся на свет в его стенах. Герои войны, передовики производства, писатели, артисты, учёные.

— Да откуда им взяться в нашем захолустье? — с недоумением произнесла врачиха.

— А как же генерал Селезень?

— Разве его у нас принимали? От вас впервые слышу.

— Я-то надеялась, что об этом факте знают все ваши коллеги.

— Они, может, и знают, только я здесь всего год работаю. Во всё сразу не вникнешь.

— Но ведь в штате роддома должны быть сотрудники, заставшие эту пору.

— Какую примерно?

— Начало пятидесятых годов, — сказала Людочка, внимательно проштудировавшая биографию интересующих её персон.

— Ничего себе! Полвека прошло. Все уж, наверное, давно на пенсии… Ой нет, тут мне подсказывают, что баба Муся ещё работает. То есть Мария Богдановна Зуйко. Она здесь с самого первого дня. Ветеран. Говорят, семерых заведующих пережила.

— Можно позвать её к телефону?

— Сейчас поищем… — пообещала врачиха и после короткой паузы, ушедшей на шушуканье, добавила: — Только глуховата она. И на язык невоздержанна. Вы уж нас заранее извините.

— Ничего страшного. Я буду погромче говорить. — Людочка деликатно отстранила руку пресс-секретаря, перебиравшую её русалочьи локоны.

Некоторое время трубка хранила тишину, наполненную загадочными шорохами пространства, безжалостно пронзённого тысячекилометровой электрической стрелой, а потом в ней раздалось вопросительное:

— Ась?

— Доброго здоровья, Мария Богдановна, — Людочка придала своему голосу умильные интонации, так располагающие к себе пожилых людей. — Говорят, вы живая история роддома, в котором продолжаете работать до сих пор.

— Говорят, что кур доят, — охотно ответила баба Муся. — А чего ты орёшь, как оглашенная?

— Чтобы вы лучше слышали, — от такой бесцеремонности Людочка немного опешила (а тут ещё смуглолицая пресс-секретарь липла как банный лист).

— Я, чай, не глухая. Только пёрни — сразу услышу, — на том конце провода возникла заминка, видимо, начальство пыталось отобрать у бабы Муси телефонную трубку.

Исход тщательно спланированной операции оказался под большим вопросом, и Людочка заторопилась:

— Алло! Мария Богдановна, а вы не помните рождение генерала Селезня?

— Помню, как же. Сама ему пуповину перерезала. Только в ту пору он был не генералом, а рядовым засранцем.

— Роды прошли успешно?

— Вестимо. Мамаша у него ядрёная была, как кобылица. Родила, будто выстрелила.

— Вы не припоминаете каких-либо необыкновенных событий, связанных с его рождением?

— Похолодало сильно. Морозы такие ударили, что у меня даже куры околели.

— И всё?

— Всё. Кабанчика и тёлку я в дом взяла. Слава богу, отогрелись.

— Я про людей спрашиваю, а не про животных. Может, кто-то интересовался ребёнком или в роддом наведывался?

— Наведывались, — подтвердила баба Муся. — Краснопогонники наведывались. Как раз в оную пору заведующего нашего Вахтанга Мирзояна забрали.

— Куда забрали? — не поняла Людочка.

— В Сибирь, у медведей роды принимать. Так и не вернулся, бедолага.

— Почему его забрали?

— Мне почём знать? Время такое было, всех брали. Но бабы на базаре баяли, что он хотел водопровод холерой отравить. На пару с главврачом.

— Постарайтесь вспомнить ещё что-нибудь особенное. Очень вас прошу!

— Поссорилась я тогда с Дуськой Селезень.

— По какой причине?

— Много о себе понимать стала, валенок деревенский. Её тогда почему-то долго не выписывали. В палате отдельной лежала, как барыня. Врачи важные к ней зачастили. Всё ребенка измеряли да фотографировали. Вот она и загордилась. А уж потом, ближе к лету, ей паёк офицерский дали. Муку белую, консервы американские, яичный порошок, комбижир. За какие это, интересно, заслуги? Правда, недолго она им пользовалась. В пятьдесят третьем, после смерти Сталина, все льготы отменили.

— Других похожих случаев в вашем роддоме не было?

— При мне не случалось. Одна только Дуська паёк заработала. А всё потому, что не от супруга благоверного понесла, а от заезжего полковника.

— Какого ещё полковника?

— Я с ним хлеб-соль не водила. Знаю только, что он частенько наведывался в нашу гинекологию. Баб пользовал. Он ведь не по танкам и не по орудиям был полковник, а по срамному делу.

После этого трубку у бабы Муси всё же отобрали. Дрожащим от возмущения голосом заведующая доложила:

— Мария Богдановна имеет в виду профессора Плотникова, который в послевоенные годы неоднократно посещал нашу гинекологию и проводил профилактические осмотры. Этот факт отражён как в специальной, так и в научно-популярной литературе. В ту пору он действительно состоял в звании полковника медицинской службы. В моём кабинете даже портрет его висит.

— Сколько ему на этом портрете лет? — поинтересовалась Людочка.

— Да уж за семьдесят, наверное. Он умер в пятьдесят третьем.

— Спасибо за разъяснения, но я хотела бы вновь услышать Марию Богдановну.

— Ушла она. Ругнулась по матушке и ушла. У нас все ветераны нервные. А уволить нельзя. Младшего медперсонала не хватает.

— Вы не знаете, откуда у неё такая подробная информация?

— Минутку… Вот тут знающие люди подсказывают, что они дворами соседствовали… Матвей Селезень, отец будущего генерала, сильно свою жену ревновал. Даже рукоприкладство допускал. А всё потому, что сынок на него был похож, как черный цуцик на пегого козла.

— Родители генерала живы?

— Сейчас спрошу… Отец под поезд ещё при Хрущёве угодил, а мать недавно скончалась, когда сына в гробу увидела. Рядом похоронили.

К этому времени пресс-секретарь уже крепко обнимала Людочку сзади и даже покусывала иногда за мочку уха.

Не пытаясь освободиться, Людочка через плечо сказала:

— Попрошу вас срочно собрать все материалы о полковнике медицинской службы профессоре Плотникове. По-моему, он был каким-то светилом гинекологической науки.

— А потом? — игривым шёпотом поинтересовалась пресс-секретарь.

— Потом суп с котом! — ответила Людочка, успевшая поднабраться от бабы Муси плохих манер. — Я ведь на работе и в студию должна вернуться с готовыми материалами. Если поможете мне их собрать, проблему проведения свободного времени мы решим сообща.

Когда пресс-секретарь, зазывно покачивая бёдрами, удалилась, Людочка с облегчением вздохнула и вполголоса произнесла:

— Скорее я дедушку Кондакова приласкаю, чем тебя, стерва.

Затем она позвонила в Ростов и примерно в той же манере битый час беседовала со старой гвардией тамошнего роддома, а напоследок, уже вновь пребывая в объятиях похотливого пресс-секретаря, связалась с Сестрорецком, который, как оказалось, почти полвека назад подарил миру президента Митина.

Сестрорецкие акушерки, в отличие от своих южных коллег, вели себя куда более сдержанно (что ни говори, а статус обязывал), но кое-какими сведениями всё же поделились.

Пришлось Людочке вновь обратиться за помощью к пресс-секретарю, обе рученьки которой уже прочно обосновались под чужой блузкой. В такой ситуации волей-неволей перейдёшь на «ты».

— По той же схеме сделай мне справку о профессоре Шульмане. А заодно подбери материалы, касающиеся поездок выдающихся специалистов-гинекологов по регионам страны. Ограничимся периодом с сорок восьмого по пятьдесят третий год.

— На этом, надеюсь, всё? — пресс-секретарь уже без всякого стеснения присосалась к губам Людочки.

— В плане работы — да. — Людочка мягко, но решительно отстранилась. — Иди… Я подожду тебя здесь. Только один вопрос. Почему ты не любишь мужчин?

— С чего ты это взяла? — пресс-секретарь резким движением откинула назад растрепавшиеся чёрные волосы. — Я люблю всех. Мужчин, женщин, стариков, детей, животных. Но для этого они должны чем-то увлечь меня. Если хочешь, пригласи какого-нибудь страстного и неутомимого самца. Он нам совсем не помешает. Я брюнетка, ты блондинка. Для контраста подошёл бы рыженький… Обожаю тебя! — она вновь чмокнула Людочку в губы.

Вернувшись, пресс-секретарь застала Людочку в обществе лысоватого, рыхлого мужчины, согласно веяниям современной моды слегка небритого, что делало его похожим на старого хряка, уже начавшего постепенно дичать и вследствие этого обросшего жёсткой щетиной неопределённого цвета.

При виде этого нового персонажа пресс-секретарь так опешила, что без всякого сопротивления позволила Людочке завладеть всеми собранными материалами. Впрочем, замешательство длилось недолго. Хрякообразный мужчина дружески потрепал пресс-секретаря по ляжке, а Людочка с лучезарной улыбочкой сказала:

— Я просто не могла уйти отсюда, не познакомившись с вашим мужем. Мы очень мило побеседовали о проблемах ранней диагностики внематочной беременности. Он даже любезно предложил мне пройти профилактический медосмотр, но я, за неимением свободного времени, отказалась. Следующая серия нашего проекта будет обязательно посвящена мужчинам-гинекологам, самоотверженно исследующим то, о чём их менее удачливые собратья могут только мечтать. А назовём мы эту серию так: «Дело — труба». Вы, конечно, понимаете, что имеются в виду маточные трубы… А теперь не смею вас больше задерживать. Всего хорошего.

Проходя мимо ошалевшего пресс-секретаря, Людочка небрежно обронила:

— Ты для контраста хотела рыженького, но я сумела раздобыть только лысенького. Пользуйся на здоровье.

На обратном пути она посетила экспертно-криминалистический центр, в штате которого продолжала состоять, и, выслушав массу комплиментов по поводу своего якобы округлившегося брюшка, засела за первый попавшийся свободный компьютер.

Скоро выяснилось, что профессор Шульман прямых потомков на территории России и ближнего зарубежья не оставил, зато светлую память о его коллеге и постоянном научном оппоненте профессоре Плотникове хранили двое сыновей, четверо взрослых внуков и даже вдова Даздраперма Осиповна, благополучно дожившая до весьма преклонного возраста.

Именно её-то и полагалось посетить в первую очередь, но пока что Людочка ломала голову над странным именем, дававшим, по-видимому, ключ к пониманию характера и мировоззрения чересчур зажившейся старушки. В конце концов выяснилось, что Даздраперма означает всего лишь «Да здравствует Первое мая». Как говорится, простенько, но со вкусом. С таким имечком хоть сейчас на баррикады.

И всё же это был ещё не приговор. Как известно, основатель шведской королевской династии Бернадот носил на груди татуировку «Смерть тиранам», а знаменитый богоборец Демьян Бедный на самом деле имел фамилию Придворов и в юности едва не посвятил себя служению церкви.

Убеждения человека меняются с ходом времени, из цепких лап которого не смог вырваться ещё ни один смертный, и вдова Плотникова могла сейчас придерживаться каких угодно взглядов, включая и полное отсутствие оных, что является самым отчётливым признаком высшей мудрости.

При всём при том соваться к старушке в образе телевизионной дивы не стоило. Людям всегда было свойственно критическое отношение к вещам и явлениям, с которыми они впервые столкнулись уже в зрелом возрасте. Как говорится, старый кобель на новой цепи удавится.

Поэтому после некоторых размышлений Людочка захватила с собой два журналистских удостоверения. Одно — газеты «Патриотический набат», а другое — журнала «Демократическая мысль». В её понимании между двумя этими полюсами располагался весь спектр политических пристрастий рядовых россиян. Оставалось лишь главное — в нужный момент не перепутать удостоверения.

По неизвестной причине вдова профессора Плотникова одна занимала огромную академическую квартиру, хотя, как было известно Людочке, оба её сына, не говоря уже о внуках, имели жилищные проблемы. Значит, наличествовала в старушке какая-то червоточина, заставлявшая самых близких людей держаться от неё подальше.

Сквозь филёнчатую дверь, сохранившуюся ещё, наверное, со времён развитого социализма и первых полётов в космос, слышался стук пишущей машинки (звук по нынешним компьютеризированным временам довольно редкий) и многоголосое кошачье мяуканье. Кнопка звонка имела вид не менее древний, чем пупок Аполлона Бельведерского.

Дверь открыла соседка, помогавшая Даздраперме Осиповне по хозяйству, а в полутёмной прихожей Людочку встретило недружелюбное шипение пяти или шести разномастных кошек. Ваня Коршун, надо полагать, сюда и заходить бы не стал, словно в лепрозорий или чумной барак.

Людочка изложила цель своего визита, как всегда, высосанную из пальца, и не преминула осведомиться о здоровье хозяйки.

— Ничего себе, — ответила соседка. — Только что откушала, а сейчас пишет.

— Пишет? — удивилась Людочка. — Не иначе, как мемуары.

— Нет, жалобу в конституционный суд.

— Кто же её обидел?

— А все, кто ни попадя! — соседка махнула рукой. — Начиная от Думы и кончая дворником… Верила бы в бога, так имела бы на старости лет успокоение. И не воевала бы со всем белым светом… Вы случайно не из демократов будете?

— Я придерживаюсь политики нейтралитета и неприсоединения, — ответила Людочка. — Как Швейцарская конфедерация.

— И правильно делаете, — похвалила хозяйка, вряд ли понимавшая разницу между Швейцарией и Швецией. — А то она демократов на дух не принимает. Недавно на самого Патриарха жалобу накатала.

— Разве Патриарх демократ?

— Для неё если не за Сталина, так сразу демократ.

— Понятно, — кивнула Людочка. — Кто предупреждён, тот вооружён.

— Как вы сказали? — соседка приложила руку к уху. — Кто заражён?

— Я сказала, можно ли мне пройти к Даздраперме Осиповне?

— Иди, дочушка, иди. Она свежих людей привечает… Если те не демократы, конешно.

Распугивая кошек, Людочка двинулась на стук пишущей машинки, доносившийся из глубины квартиры.

Даздраперма Осиповна как никто другой соответствовала определению «божий одуванчик». Несмотря на почтенный возраст, она была мала и тщедушна, словно кикимора, а головку её окружал венчик фиолетовых волос, тонких, как пух. На птичьем носике старушки сидели огромные очки, а ещё одни — с синими стёклами — висели на груди вместо медальона.

Тем не менее взгляд, который профессорская вдова немедленно навела на гостью, был проницателен и сух, как у великого инквизитора.

Людочка расшаркалась и предъявила удостоверение «Патриотического набата», на ледериновой обложке которого были изображены серп и молот, но не скрещенные, а расположенные порознь (оставалось только догадываться, что их ожидает в ближайшем будущем — смычка или схватка).

Из вороха печатной продукции, покрывавшей не только стол, но и диван, старушка извлекла газету соответствующего наименования и стала изучать её последнюю страницу, используя, словно придирчивый эксперт, то одни, то другие очки.

— Почему ваша фамилия не указана в списке сотрудников редакции? — голос у Даздрапермы Осиповны был чётким и резким, словно звук клавишей её допотопного «Ундервуда».

— Я в «Набате» работаю совсем недавно, — не промедлила с ответом Людочка. — Ещё не прошла испытательный срок.

— Почему же ко мне присылают сотрудников, ничем не зарекомендовавших себя? — казалось, возмущению старушки не будет конца. — Скажите ещё, что вы не член партии!

— Я кандидат. Но дело в том, что вследствие коварных происков демократов ведущие сотрудники нашей газеты попали под арест, — скорбным голосом сообщила Людочка. — А ведь очередной номер готовить надо. Подписчики, сами понимаете, ждать не будут.

— Это вопрос принципиальный, — старушка кивнула. — Скажите, вы навещаете своих боевых товарищей?

— Конечно! Прямо от вас направляюсь в «Матросскую тишину».

— Купите им от меня гостинцев, — старушка вручила Людочке десятку, на которую, при удачном стечении обстоятельств, можно было взять разве что буханку хлеба. — Пусть держатся. Ни шагу назад. Никаких компромиссов с прислужниками мирового капитала. На вашей стороне вся прогрессивная общественность страны.

— А главное, правда, — многозначительно добавила Людочка. — Мы живём и пишем только ради таких истинных патриотов, как вы, Даздраперма Осиповна! Надеюсь, что ваше интервью украсит следующий номер нашей газеты.

— Давно пора! А то кубинская и китайская пресса пишут обо мне чаще, чем родной «Набат», — в подтверждение этих слов она продемонстрировала другую газету, сплошь набранную иероглифами.

— Тогда я, с вашего позволения, начну. — Людочка выставила на стол заранее включённый диктофон. — Как мне кажется, самым счастливым и плодотворным периодом вашей жизни были сороковые-пятидесятые годы. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Совершенно верно! Это было прекрасное, незабываемое время, — с подъёмом начала старушка. — Страна успешно восстанавливала разрушенное войной народное хозяйство, лагерь социализма укреплял свои позиции на всех континентах, был жив отец и великий учитель народов товарищ Сталин, а я сотрудничала с замечательным учёным, ведущим биологом современности Ольгой Борисовной Лепешинской. — Ни о рождении сыновей, ни о смерти мужа, пришедшихся как раз на эту пору, Даздраперма Осиповна даже не заикнулась.

— Простите за деликатный вопрос. Не омрачила ли эти годы безвременная кончина вашего мужа, известного теоретика и практика гинекологии профессора Плотникова?

— Как любящую жену и мать его детей — безусловно. Но как убеждённого и последовательного большевика — ни в коем разе! Мой муж, учёный старой дореволюционной формации, и в жизни, и в науке занимал невнятную, соглашательскую позицию. Более того, в последние годы жизни он частенько скатывался на оппортунистическую платформу, чему в немалой степени способствовало тлетворное влияние матёрого космополита и замаскировавшегося троцкиста профессора Шульмана, впоследствии обезвреженного советскими карающими органами.

— Скажите, пожалуйста, а в чём конкретно выражался оппортунизм профессора Плотникова? — поинтересовалась Людочка. — Ведь предмет, которым занимается гинекология, далёк от каких-либо классовых противоречий. Насколько я понимаю, он одинаково притягателен и для буржуазии, и для пролетариата.

— Это в корне неверная, авантюристическая установка, противоречащая всему опыту борьбы рабочего класса за свои права! Поскольку пролетариат стремится отрешить угнетателей от материальных ценностей и средств производства, проблема того, что вы назвали предметом гинекологии, выходит на первый план. Лишите буржуев возможности размножаться — и спустя всего одно поколение от них не останется даже воспоминаний.

— То есть к лозунгу «заводы — рабочим, землю — крестьянам» надо добавить ещё и «доступ к женским гениталиям — угнетённым»?

— А почему бы и нет? По крайней мере, здесь просматривается ясная и бескомпромиссная классовая позиция. К сожалению, профессор Плотников не всегда разделял её. Можете себе представить, он допускал нетактичные высказывания в адрес моего научного руководителя Ольги Борисовны Лепешинской, чьё прогрессивное учение о живом веществе было с восторгом встречено всеми учёными, придерживавшимися мичуринских воззрений, а также одобрено партией и правительством, порукой чему являлась Сталинская премия, вручённая нашему коллективу в пятидесятом году. — Старушка указала на взятую в рамку тусклую фотографию, где около дюжины молодых парней и девушек окружали толстую круглолицую старуху с лауреатским значком на груди.

— Но ведь впоследствии учение о живом веществе было, кажется, опровергнуто, — осторожно заметила Людочка. — Как и вся так называемая мичуринская биология.

— Вот это и было началом конца! — воскликнула старуха. — Сначала ревизии подверглась мичуринская биология, потом переписали историю, превратив гениального Сталина в какой-то всеобщий жупел. Дальше — больше! Кое у кого возникло сомнение в справедливости самого марксистского учения. Это до какой же степени морального уродства нужно докатиться, чтобы отрицать величие коммунистической идеи, за торжество которой сложили головы миллионы и миллионы людей! — она так взмахнула руками, что Людочка едва успела подхватить улетевший со стола диктофон.

— Но тем не менее рядовые акушеры и гинекологи сохранили самые тёплые воспоминания о вашем муже, а равно и о профессоре Шульмане, которые в конце сороковых — начале пятидесятых годов консультировали их, разъезжая по необъятным просторам нашей родины, — заранее предвидя ответную реакцию, заявила Людочка.

— О чём вы говорите! — возмутилась Даздраперма Осиповна. — Профессор Шульман был арестован в сорок восьмом году и находился под арестом вплоть до своей кончины в январе пятьдесят третьего. По этому поводу на кафедре цитологии было общее собрание, осуждающее его вредительскую деятельность. Моего мужа забрали чуть позже, кажется, в начале сорок девятого. Помню, я постоянно носила ему передачи на Лубянку. У меня имеются на сей счёт достоверные документы.

— Вот как? — Эта новость весьма озадачила Людочку, — Скажите, а вашего мужа судили вместе с Шульманом?

— До суда они не дожили. Мой муж умер в тюрьме от сердечной недостаточности, а Шульман от пневмонии. Но они действительно сидели в одной камере.

— Вы посещали его в заключении?

— Нет, свидания подследственным не полагались, но я регулярно получала от него письма.

— Нельзя ли на них взглянуть?

— Одну минуточку… Настасья! — старуха дернула за витой шёлковый шнур и где-то в районе прихожей задребезжал звонок. — Настасья, принеси из кладовой чемодан с моим архивом! Что вас, девушка, ещё интересует? — этот вопрос, естественно, относился уже к Людочке.

— До ареста ваш муж часто покидал Москву?

— Только когда выезжал в прифронтовую полосу. Он ведь был не только гинеколог, но и общий хирург. А потом, у него просто не было времени на длительные командировки. Всё отнимала кафедра, научная работа, написание учебников, постоянные консультации. Он даже на дачу по выходным не выезжал.

Явилась соседка Настасья с пыльным чемоданом в руке и недовольной гримасой на лице.

— Жаль, что нынче пионеры по домам за макулатурой не ходят, а то отдала бы им весь этот хлам, — проворчала она. — Открывать али как?

В ответ на этот выпад старушка процедила сквозь зубы: «Ликвидаторша!» — а Людочка поспешно овладела чемоданом.

— Спасибо, я потом сама открою, — сказала она. — У меня к Даздраперме Осиповне есть ещё ряд вопросов.

Вопросов, честно говоря, уже не было, но ради поддержания реноме известной оппозиционной газеты Людочка ещё долго беседовала с хозяйкой об уклонистах, космополитах, ликвидаторах, оппортунистах, соглашателях и ревизионистах разных мастей, коими в представлении желчной старушки являлись все продолжатели дела Ленина — Сталина, начиная от Булганина и Хрущёва.

Имелись, конечно, и отдельные положительные примеры, как то: освоение целины, борьба с диссидентами, гонения на сионистов, интернациональная помощь народам Чехословакии и Афганистана, но всё это уже не могло переломить общую негативную тенденцию, начавшуюся сразу после того, как перестало биться горячее сердце учителя и вождя народов.

Затем пришла очередь документов. В битком набитом бумагами чемодане о профессоре Плотникове напоминала только тоненькая пачка его писем да две официальные справки — одна о смерти, а другая о реабилитации, хотя и полной, но, увы, запоздалой…