Прошло несколько лет. Костя Жмуркин, уже давно признанный вменяемым, тем не менее частенько посещал клинику Ермолая Сероштанова, где проходил так называемые «сеансы профилактической психотерапии».
Вот и сейчас, закрыв глаза и расслабившись, Костя лежал на специальном столе в процедурном кабинете, а главный врач, он же владелец клиники, священнодействовал над ним, словно ацтекский жрец, готовящий жертву к закланию.
В последнее время для Кости не было ничего более приятного, чем лежать вот так бездумным и бесчувственным бревном. Сознание меркло, но не угасало, плавно уплывая в мир покоя и грез, где не было ни горя, ни тоски, ни боли, ни тяжких дум, ни угрызений совести.
— Ну все, оживай, брат. — Ермолай осторожно тронул его за плечо. — Закончено!
— Что закончено? — Костя открыл глаза, из запредельных просторов, населенных светоносными серафимами, сразу вернувшись на грешную землю.
— Все закончено. Друзьями мы можем оставаться и дальше, но это наша последняя встреча как врача и пациента. Будем считать, что ты здоров. Ты понимаешь, о чем я?
— Серьезно?
— Куда уж серьезнее. Скажи честно, ты любишь сейчас кого-нибудь?
— Не знаю… Разве что внучку. Хотя и стараюсь подавить это чувство самовнушением. Как ты учил.
— У нее по жизни все нормально?
— Да.
— А как насчет родины? Или бабы какой-нибудь? Про себя самого я уже и не спрашиваю.
— Затрудняюсь ответить. — Костя напряг память. — Как-то не задумывался.
— Ну а ненависть твоя знаменитая? Как она?
— А кого мне ненавидеть? Вроде все нормально… И вообще отстань. У меня сегодня голова что-то плохо варит.
— При чем здесь голова! Ненавидеть, как и любить, нужно всеми фибрами души и тела. До дрожи! До обморока! Как ненавидел протопоп Аввакум! Как любил Ромео! А если ты, брат, затрудняешься с ответом, то какая тут может быть любовь и ненависть…
— Устал я. И любить устал, и ненавидеть.
— То-то и оно. Я давно в тебе это подметил. А сегодня убедился окончательно. Все, опустел ты. Страх остался. Тоска. Но больше ничего. В этом смысле ты полный импотент.
Известие это оставило Костю совершенно равнодушным. Он почесался под рубашкой и стал обуваться. Потом спросил:
— Считаешь, твое шарлатанство помогло?
— Не знаю. И оно, конечно, тоже. Но и годы сказываются. К пятидесяти уже сила чувств не та. Только тебе какая разница? Главное, брат, ты никому не опасен. Проклятье снято. Радоваться надо, а ты нос повесил. Я ведь раньше, честно сказать, побаивался тебя. Всякий раз при встрече блок в своем сознании ставил. Щит от любви и дружбы.
— Нужен ты мне, костоправ несчастный.
— И на том спасибо… Ну давай отметим это дело. Закатимся в ресторанчик.
— Мне внучку надо из садика забрать.
— Нет проблем! Захватим ее с собой. Люблю женское общество.
— Не рано ли ей еще по ресторанам?
— Думаю, что от порции мороженого она по кривой дорожке не пойдет.
— Тогда пошли. Туда на автобусе час езды с двумя пересадками.
— Брат, я достаточно зарабатываю, чтобы взять такси…
Очкастая девочка, прищуром глаз похожая на деда, а изысканными чертами лица — неизвестно на кого, стояла за забором детского сада, вцепившись в его железные прутья, как в тюремную решетку. Даже не принимая во внимание очки, сразу было понятно, какая это умная девочка.
— Здравствуй, — сказал Ермолай, присаживаясь на корточки по эту сторону забора.
— Богаты, так здравствуйте, а убоги, так прощайте, — с достоинством ответила девочка.
— Читает все подряд, — сообщил Костя. — Вот до Даля на днях добралась.
— А как тебя зовут?
— Аурика.
—Странное имя.
— Ничего не странное! Это значит — золотая.
— Знал бы ты, сколько я сил положил, чтобы это имя отстоять, — добавил Костя.
— Хочешь конфетку? — Ермолай протянул ей карамельку, каким-то чудом завалявшуюся в его кармане.
— Не люблю сладкого. От него кариес бывает.
— Не любишь? — Ермолай подмигнул Косте. — А что ты любишь?
— Женщин об этом спрашивать неприлично. — Костина внучка поджала губы.
— Ну хоть деда своего ты любишь? — настаивал Ермолай.
— Я согласна его любить. При условии искоренения имеющихся недостатков. С перечнем он ознакомлен.
Ермолай в комической растерянности оглянулся на Костю, а тот только печально кивнул головой.
— А вот, допустим, ты полюбишь кого-нибудь, — зашел с другой стороны. — Ему от этого хорошо будет или плохо?
— Естественно, хорошо. Примеры имеются.
— Ей собака соседская приглянулась. Честно говоря, так себе шавка. С сомнительной родословной. И тем не менее медаль на последней выставке отхватила, — пояснил Костя.
— Дай-ка, маленькая, я тебя за ручку подержу, — озабоченно сказал Ермолай. — Хорошая ручка, хорошая… Ну ладно, иди к нам. Мы тебя ждем.
Девочка в обход забора двинулась к калитке, а Ермолай многозначительно глянул на Костю.
— Догадываешься, дедушка?
— Догадываюсь, — вздохнул Костя.
— Ты не вздыхай, тут все совсем по-другому, чем у тебя. Между любовью разрушающей и любовью созидающей разница как-никак имеется.
— А если она подлеца полюбит?
— А если тебе сейчас самолет на голову упадет? Если, если… Любовь и подлеца способна исправить. Но только ей об этом еще рано думать. Она же ребенок. Пусть сначала тебя, бедолагу, полюбит, страну свою несчастную, людей добрых, садик этот зачуханный.
— Вот еще. — Девочка подошла очень тихо и почему-то совсем не с той стороны, откуда ее ожидали. — Любовь не резиновая, на всех не хватит. Если уж я кого-нибудь полюблю по-настоящему, так это только себя. Ну, может быть, еще деньги, власть, жевательную резинку и хороших кукол…