На этот раз она улетела в Ирландию, куда она получила приглашение погостить от Хэнка. Хэнк утверждал, что он преподаёт курс в Тринити-Колледже в Дублине (введение в «Grateful Dead»?). Это, конечно, оказалось, ложью. Он даже жил не в нормальном доме в Дублине, а в насквозь продуваемом старом особняке в захолустье графства Мит.
Кортни не хотела видеть БиоПапу, но, имея немного денег из трастового фонда в своём кармане, она была неспособна сопротивляться возможности уехать из страны и исследовать кельтские корни, которые, как она всегда подозревала, у неё были. Однако вскоре она пожалела, что приехала.
Накануне её отъезда Хэнк взял её в паломничество по нескольким менгирам в сельской местности. «Я спала под ирландской луной, — говорила она впоследствии, — между Кноутом и Доутом, с дикими молодыми лебедями, кричащими в реке Слэйни поблизости, звёздами на камнях и всем таким прочим».
Потом она поехала в Дублин и немедленно приступила к внедрению на музыкальную сцену. Она быстро обнаружила, что английским музыкантам нравится тусоваться в Дублине, потому что у дублинцев считается неприличным делать вид, что они признают кого-то известного. Кортни говорит, что она прослушала полтора семестра занятий в Тринити и стала фотографом ведущей дублинской музыкальной газеты, «Hot Press».
«Hot Press» официально отрицала, что Кортни когда-либо на них работала, но источник, близкий к газете, говорит, что их записи о работе за этот период времени загадочно неполные. Легко себе представить, что модная ирландская газета наняла эту дерзкую молодую американку, которая утверждала, что была гитаристкой; с другой стороны, не слишком трудно представить Кортни, кружащую по городу с камерой, прокладывая себе путь на концерты, говоря, что она работает на «Hot Press».
Работала она в этом журнале или нет, она так или иначе сумела связаться с Джулианом Коупом из «Teardrop Explodes». В её глазах Коуп быстро стал её дверью в кричаще безвкусное волшебство рока, которого она жаждала.
«Teardrop Explodes» был преуспевающим мрачно-поповым ансамблем. Глубокий вокал Джулиана дрожал от тревоги. Он был тощим, длинноволосым и золотоглазым. Кортни была восхищена. Она добилась внимания певца через тур-менеджера. Джулиан, казалось, сразу же был ею очарован. «Ты знаешь Лидию Ланч? — спросил он её.
«Нет, а что?».
«Потому что ты — её грёбаный двойник».
«Я — нет».
Джулиан пригласил её принять с ним кислоту. Кортни отказалась. Он спросил, почему. Она сказала: «Потому что я буду ревновать, потому что ты — знаменитая рок-звезда, а я — нет».
Джулиан смеялся и смеялся. Потом, невероятно, он презентовал ей ключи от своего дома в Ливерпуле. «Я хочу, чтобы ты жила со мной», — сказал он ей.
«Ты шутишь», — сказала Кортни. Но она спрятала ключи в свою сумку прежде, чем он мог передумать.
Вскоре после этого Кортни уехала из Дублина в Лондон. Там она сняла квартиру, занималась на своей гитаре, писала много текстов, накупила много одежды и послала Робин Барбер деньги на билет на самолёт, сказав управляющим своего трастового фонда, что эти деньги — на «обучение». Робин вскоре приехала, и обе провели несколько восхитительных недель в Лондоне до того, как пощекотать нервы, нагрянув в Ливерпуль и посмотрев, настоящим ли было предложение Джулиана пожить у него.
На английской музыкальной сцене приблизительно в 1982 году доминировали поздний панк, ранняя готика и расцветающее движение Новой Романтики. С акцентом на синтезаторах, причудливым макияжем и вычурным стилем среди группы Новой Романтики были «Soft Cell», «Duran Duran», «Human League» и «Culture Club», а также «Teardrop Explodes» со своими приятелями, «Echo and the Bunnymen» (Джулиан Коуп играл с лидером «Echo» Йэном МакКаллоком в ливерпульской панк-группе «Crucial Three», потом выгнал МакКаллока из ранней версии «Teardrop Explodes».)
Они ходили по магазинам одежды, когда у них были деньги. В остальных случаях они прокладывали себе путь в клубы, воровала в магазинах косметику и сигареты, и бродили по улицам Лондона в своих наушниках от плейера, воображая, что они снимаются на видео. Робин впоследствии говорила о Кортни в Лондоне: «Она крала твою хрень, она ожидала, что ты украдёшь её хрень. У неё не было никакого понятия о деньгах. Мы потратили все деньги в первый месяц и купили платье, камеру и бутылку «Гранд Марнье», а потом мы голодали». Во время одного из периодов голодания они, наконец, продали мешочек Хэнка с ЛСД за десять фунтов, чтобы купить еду, потом поехали автостопом в Ливерпуль.
Когда они нашли дом Джулиана, самого Джулиана там не было, а его соседи по дому, естественно, с подозрением относились к этим шумным американским красавицам, которые появились со множеством чемоданов и ключом от их дома. «Джулиан сказал, что мы можем остаться здесь», — утверждала Кортни.
«Жаль, что Джулиан мне не сказал», — сказал Пит де Фрейтас, ударник «Echo and the Bunnymen». Но, после долгих поисков Джулиана по телефону и подтверждения истории Кортни, ложь позволила девушкам остаться. Они были ужасно молоды, и им явно некуда больше было пойти, и Джулиан сказал ему, что Кортни «чертовски гениальна».
Жизнь в Ливерпуле была туманом из пинт пива, кислоты и сульфатных таблеток, нарядов и выходов, их наблюдений и наблюдений за ними. «Teardrop Explodes» были на пике своей славы, и члены группы говорили что-то вроде: «Вы, девушки, не знаете, в каком вы находитесь положении. Каждая девушка в городе хотела бы быть здесь».
Хотя их всегда принимали за туристок, они врали и говорили, что мать Робин родом из Ливерпуля. Их загадочным образом ненавидел Пит Бёрнс, впоследствии из «Dead or Alive», который работал в самом модном музыкальном магазине в городе и имел привычку стоять в его дверях в узорчатой телогрейке, отделанной мехом, оскорбляя людей. Он окрестил Кортни и Робин «Эти Отвратительные Американки», а они называли его по-разному: «сэр Задира», «Трусишка», и «Гадкий Щипатель За Задницу».
Однажды девушки пришли на свадебное торжество к подруге, принеся в качестве подарков комнатные растения. Там был Пит, и он начал громко утверждать, что «Этих Отвратительных Американок» на это приём никто не приглашал. Кортни так разозлилась, что бросила свой цветок, который стоил ей много денег, и ударила его кулаком.
В своих записных книжках она составляла длинные, детальные списки — её навязчивая пожизненная привычка. В списке того, что она любила в Ливерпуле, были сериал «Звёздный Путь», А. А. Милн, орегонские пляжи, цветущие вишни, Хэллоуин, Бодлер и «Танец Леденцовых Фей». В списке того, что она ненавидит, были Пит Бёрнс, Джим Моррисон, куаалюд со светлым пивом, Десмонд Моррис, Джоном Донн, Гардифф, кровяная колбаса и метод написания текстов Уильяма С. Берроуза.
Кортни по-прежнему слушала панк, гот и прочую злободневную английскую музыку, но она также постепенно стала уважать американских певцов-авторов песен, таких, как Том Уэйтс, Боб Дилан, Лу Рид и Пэтти Смит, а также канадца Леонарда Коэна. Она любила шум и позицию панка, но она также обожала привлекательность симпатичной поп-песни. Её любимым роллингом был Кит, но её любимым битлом был Пол.
Они с Робин попытались возродить «Sugar Babylon». Кортни наняла басистку, Крисси, и ударника, Пола Эдварда. Робин вспоминает: «Дэйв Бэйлф [клавишник «Teardrop Explodes»], одолжил нам шестнадцатитрековик и, конечно, мы понятия не имели, что с ним делать, поэтому он стоял там, и мы нервничали по поводу того, чтобы что-нибудь на него не пролить. Мы не знали, что делали. Мы никогда не доигрывали до конца».
Даже если бы им это удалось, их усилия потерялись бы в захватывающем водовороте жизни с «Teardrop Explodes». Группа была на пике популярности. Когда Джулиан входил в какой-нибудь клуб, его окружала толпа, и Кортни любила находиться в центре всего этого. Но слава Джулиана только заставляла Кортни ещё больше желать свою собственную. Когда её ежемесячной платы из трастового фонда не хватило, чтобы покрыть расходы, Кортни написала Линде, утверждая, что она планирует поступить в институт в Ливерпуле, и ей нужны ещё деньги. Письмо заканчивалось так: «Группа, в которой я играю, скоро заключит контракт на запись, поэтому, возможно, я буду настолько богата, что тебе не придётся даже беспокоиться — с любовью, Кортни».
Джулиан Коуп имел огромное личное влияние на Кортни. Он был одним из первых людей, которые заставили её почувствовать себя сообразительной, и он убеждал её утверждать своё скрытое самолюбие. «Джулиан велел нам проживать свою жизнь, будто за тобой следит кинокамера, — говорила Робин Брэдбери. — Я помню, что она начала вести себя очень самоуверенно, ходить с поднятой головой, быстро. Она очень уважала Джулиана».
Один привлекательный фанат «Teardrop», который жил через улицу, Майкл Муни, был стройным блондином, Рыбами по гороскопу, который, как утверждает Кортни, привил ей пожизненную склонность к этому знаку. Они оба были влюблены в Джулиана, но они согласились на связь друг с другом, пока на заднем фоне играла «Isolation» «Joy Division». «После того, как мы сделали это, — впоследствии рассказывала Кортни «Melody Maker», — я пошла через дорогу за сигаретами, и у меня по ногам бежала вся эта кровь и жидкость». Майкл Муни отрицал, что эта связь когда-либо имело место.
Пит де Фрейтас, наконец, выселил приживалок из дома, оставив им записку. Кортни намечала пути, чтобы избежать своей ситуации. Она могла вернуться в Японию, чтобы танцевать стриптиз. Уход с ливерпульской сцены показал бы всем, как им её не хватает. Она сэкономила достаточно денег, чтобы купить музыкальную аппаратуру, которая была ей нужна. И она тосковала бы по дому, и когда она вернулась бы, всё уже не казалось бы таким банальным и безнадёжным. Наступило лето, и она пыталась убедить себя, что скучает по Токио: сверхскоростные пассажирские экспрессы, макаронные магазины, переход от жарких, влажных и душных улиц в оснащённые кондиционерами коммерческие дворцы.
Пока Кортни планировала свой побег, Робин вышла и нашла дешёвую жилую комнату, которая убедила Кортни остаться в Ливерпуле чуть подольше. «Владелец сдавал её «Beatles», — вспоминает Робин, — поэтому мы были впечатлены и, конечно, это была дыра».
Спустя несколько недель после переезда Кортни написала:
Я не вдаюсь в описание Квартиры, потому что это было бы мучительно. Пластмассовые стулья с картинками, вид на мусор, сломанный холодильник/лампы/дверной звонок, тюремная дверь, разбитое окно и ковёр низшего класса с фальшивой обивкой с узорами из густой грязи земляного цвета, изящно гармонирующий с матрацем без простыни (на котором я провела жуткое время), текстурированные желтовато-коричнево-бежево-зелёные, коричнево-серебристые и белые стариковские обои. Неприятно раскрашенная кухня (будто входишь в лёгкое курильщика). И неизменный жар «Формайки». Роскошный.
Это ливерпульское приключение продлилось всего ненамного дольше.
У Кортни была необузданно романтичная мечта о Берни Олбрехте, гитаристе «New Order», несмотря на тот факт, что она никогда с ним не встречалась или даже не видела на фото. Она написала ему письмо об этой мечте, пригласив его на празднование своего семнадцатилетия, и закончила строчкой: «Я высокомерна и ужасна, но если ты скажешь мне, кто ты, я растаю». Как и многие послания Кортни, оно так и не было отправлено.
Она включила его в свой список желаний вместе с серым платьем «Хайди», черными шнурованными шлёпанцами, каким-то дешёвым любовным романом, временем на репетиции, альбомом для фотографий, новым дневником и (заранее иронически) «морской бушлат, фланелевую рубашку, синюю рабочую рубашку и штаны с заплатами».
21 июля, сразу после дня рождения Кортни, её виза истекла. Она удивилась, поняв, что ей всё равно. Её «дом» был более угнетающим, чем любое исправительное учреждение, в котором она когда-либо жила. Они с Робин устали друг от друга после того, как шесть месяцев прожили в абсолютной близости (во время недавней ссоры Кортни бросила в Робин ручку и почти попала ей в глаз, что испугало их обеих). Её группа в своём нынешнем воплощении была посмешищем. Она заказала билет на самолёт обратно в Портленд, оставив Робин добираться домой самостоятельно.
Мать Робин заложила своё обручальное кольцо, чтобы заплатить за билет на самолёт. Робин фактически приехала домой раньше Кортни, невредимая, но истощённая. Она завалилась в свою кровать и спала почти сутки, потом проснулась, оделась в свою новую английскую одежду и пошла в центр города, чтобы повидать Урсулу. Когда Робин вернулась домой, мать встретила её в дверях и сказала: «Я не хочу тебя расстраивать, но здесь Кортни. Ей больше некуда было ехать из аэропорта».
Робин обнаружила Кортни в своей постели. Повсюду были недоеденные бублики, журналы и сигаретные окурки. Кто-то другой, возможно, раскаялся бы, но Кортни только смахнула клок высветленных волос со своих глаз, посмотрела на Робин и проворчала: «Не смотри на меня так, Барбер. Я надеру тебе задницу».