8

Дым поднялся, приветствуя их, за несколько миль до того, как они добрались до Бруклинского парома.

– Что это? – спросила Этта Николаса. – Какая-то битва?

Он казался таким же озадаченным, как и она, проследив за ее взглядом в окно, где в темнеющее небо струились черные завитки.

– Твоя очередь, – сказала Этта Софии. – Было бы здорово, если бы ты уточнила, что там за ужас творится.

София изучала ногти.

– Не расскажешь – поставишь под угрозу всех нас, – напомнил ей Николас. – Я не смогу защитить вас, если не буду знать, что впереди.

Девушка с раздраженной миной опустила руки обратно на колени.

– Хорошо. Это пожар. Горит с самого утра. Великий Нью-Йоркский пожар. И ты бы это знал, если бы уделил хоть немного времени своему образованию.

– Если бы меня учили чему-нибудь еще, кроме того, как не быть убитым, не раскрыть наш секрет и как завязывать Джулиану галстук, я бы тоже что-то помнил, – огрызнулся он в ответ.

Среди оглушительных вспышек, искрящихся между ними, Этта моргнула, пытаясь вспомнить, что сама об этом знает.

– Что загорелось? – спросила она. – Чтобы поднялось столько дыма, это должно быть что-то огромное.

– Вся западная часть города, – ответила София после очередной затянувшейся паузы. – Насколько я помню, пожар вспыхнул этим утром: двадцать первого сентября. К этому времени, вероятно, город выгорел на четверть.

Не в первый раз Этта подумала, как странно, должно быть, Айронвудам жить за пределами нормального течения времени, знать все, что было до них, и почти все, что будет происходить до определенного дня после. Наверное, так гораздо легче вкладывать деньги, покупать дома и подбирать сражения к выгоде всей семьи.

– Из-за чего все началось?

– Смотря кого спросить: англичане думают, один из шпионов Вашингтона. Якобы некий ублюдок устроил поджог, когда армии пришлось покинуть город.

В то время, когда, казалось, все делали из дерева, могло бы хватить одной искры. Этта потерла лоб, глядя на Николаса. Он развязал шейный платок, оставив его висеть на плечах, рубашка разошлась спереди, открывая полоску теплой кожи. Одежда юноши была поношенной и помятой от многодневной работы и путешествий, но его это, казалось, не беспокоило, даже когда София захлопотала над своим платьем, выбивая дорожную пыль из подола. Она вспрыснулась какими-то духами, но Этта сосредоточилась на запахе, исходящем от него, – прохладный бриз, солнечный свет и ром.

Если беспокойство Софии проявлялось в том, что она беспрерывно сцепляла и расцепляла руки на коленях и нетерпеливо подергивала ногами под юбкой, то Николас, казалось, ушел в себя. Тревога, которую она заметила на его лице при высадке на берег, очень отличалась от теперешней; когда Николас предупреждал ее, чувствовалось, что он затаил на Айронвуда злобу, ощетинившуюся раздражением. Теперь он теребил пальцем верхнюю губу; взгляд уперся в проносящийся мимо пейзаж, но казалось, юноша ни на чем не сосредотачивался.

Этте думалось, Николас может сосчитать все, что его нервирует, на пальцах одной руки или даже на одном пальце. Он мог вытерпеть Софию и казался готовым ко встрече с Айронвудом; из-за чего же тогда выражение его лица сквозило таким холодом?

Не желая больше сидеть в невыносимой тишине незнания, она спросила:

– Вы видели Нью-Йорк до пожара?

Идиотский вопрос. Она знала, что он бывал в Нью-Йорке, даже жил здесь некоторое время. Джек выложил ей, когда рассказывал о членах команды. Удивительно, какой ничтожной можно почувствовать себя, когда на тебя даже не смотрят. Секунду Этта была уверена, что он не сбирается отвечать, а просто продолжит смотреть в окно, но потом получила короткое:

– Однажды.

– И как вы его находите? – надавила Этта, сосредоточившись на своем раздражении, чтобы оставить себе возможность не признавать подкрадывающейся обиды.

– Мерзость.

К ее удивлению, София сказала:

– Единственное, в чем мы сходимся. Здесь помои и мусор бросают прямо на улицу, надеясь, что их сожрут скот и паразиты, а то, что останется, смоет в реки дождями. Запах города чувствуется за несколько миль до того, как он попадет в поле зрения. Запах дыма хоть как-то это смягчает.

Вот и правда о прошлом, поняла Этта: в разы тише, темп жизни сродни ползанию, а запах людей и городов просто невероятный. Ее нос еще к нему не привык.

К тому времени, как они докатились до остановки и повозка качнулась под весом кучера, слезавшего с облучка, чтобы открыть дверь, Этта была готова разбить череп о землю, лишь бы унять чудовищную головную боль. София спотыкалась на нетвердых ногах, цепляясь за плечи идущей впереди Этты. Николас замыкал процессию, передав маленький мешочек с чем-то похожим на деньги кучеру, занявшемуся лошадьми.

Дым вытеснял воздух, постоянный бриз гнал его через рябящую воду Ист-Ривера. Этта чувствовала его у себя в горле.

Из-под непреодолимого запаха горелого дерева проступала сладковатая вонь гнили и горячего навоза, но Этта не была уверена, исходила ли она от горящего мусора или от солдат, маршировавших мимо. Впервые увидев ярко-красные пятна, разбросанные по холмистому зеленому пейзажу Лонг-Айленда, она удивилась. Девушка сразу узнала знаменитые красные мундиры – униформу британских солдат, которые все маршировали через города, патрулировали дороги, останавливали их и читали документы, которые кучер подавал им на каждом посту.

Этта разглядела аккуратную бело-золотую отделку на их лацканах, сияющие пуговицы, идущие вдоль кремовых жилетов, надетых под низ. Бриджи и чулки были забрызганы дорожной грязью, а на лице каждого отражалась одна и та же смертельная усталость, с которой они копошились вокруг причала плоскодонного парома, командуя переправой толпы, стремившейся прочь из горящего Нью-Йорка.

– …Готовы сжечь его дотла, лишь бы нам не достался, а?

– …Умышленно, огонь охватил все от Бродвея до Гудзона, распространяясь к северу и западу, все приличные таверны погорели…

Этта повернулась, когда двое солдат прошагали мимо, склонив друг к другу головы.

Увидев ее, они оба вежливо кивнули и продолжили свой путь, не обронив ничего, кроме:

– Добрый вечер, мэм.

Лица под черными шляпами оказались на удивление молодыми – почему она всегда думала, что в прошлом все должны быть старше нее? Во все времена войны ложились на плечи молодых.

После недолгого торга паромщик согласился совершить последнюю поездку через реку, прежде чем настанет ночь и он отправится домой. София рванулась вперед, словно выстрел, пропихиваясь на низкую плоскодонную посудину. Краем глаза Этта заметила руку – Николас предложил ей помочь сойти вниз. После недавней отстраненности Этте не особенно понравилось подтверждение его галантности, и она устремила свой взор на лес плывущих по реке мачт и парусов.

Контуры этого Манхэттена не давали определить, где именно они находились; и у Этты что-то резко сжалось глубоко внутри от того, что она не могла сориентироваться в городе, в котором выросла. Отрезок от самой оконечности острова, который она знала как Бэттери-парк, его вид… Она закрыла глаза, представляя Бруклинский мост, протянувшийся над головой, веер тросов, крепкие каменные своды. Но когда она снова их открыла, вокруг не оказалось сияющих окнами небоскребов, упирающихся в лиловое вечернее небо. Дым окутывал не фасады роскошных высотных апартаментов. Ни одно из зданий, казалось, не превышало нескольких этажей. Двое паромщиков провели их по реке, брызгая и шлепая длинными веслами, – ничего похожего на механический рев моторов современных паромов. Без скоростных трасс и машин было оглушительно тихо. Этта подняла глаза, почти ожидая увидеть над головой самолет.

«Это не Нью-Йорк, – подумала она, – не мой дом, этого не может быть…»

«Не плачь, – приказала она себе. – Не смей…» Это ничего не изменит, кроме как привлечет нежелательное внимание к тому, что она не на своем месте.

Николас стоял рядом, прислонившись к парому в своей обычной позе: руки скрещены на груди, на лице – почти никаких эмоций. Она не понимала, как человек может так яростно оберегать свои мысли и чувства, как он.

– Вы еще со мной говорите? – спросила она.

– Я родился здесь в 1757 году. – Его глаза ненадолго закрылись, но Этта увидела в них какое-то движение. – Это было… не слишком приятно.

Этта ждала, что он продолжит.

Николас с трудом вздохнул.

– У капитана Холла, с которым вы виделись… и его жены был маленький домик недалеко от рыночной площади. Когда он купил мою свободу, я стал жить с ними, тогда все значительно улучшилось.

Купил мою свободу. Боль пронзила ее, горячая и зазубренная, подгоняемая смятением.

– Вы имеете в виду… – начала Этта. – Вы родились у Айронвудов, но они…

Гнев подавил остальные слова, рвущиеся из ее горла. Николас пожал плечами.

Он пожал плечами.

– Я был незаконнорожденным, да и нежеланным. В этом времени ребенок приобретает статус матери. Моя мать была их собственностью, следовательно, я тоже. – Николас взглянул на нее. – Они не знали, что я унаследовал их… дар… только потом, когда я уже прожил некоторое время с Холлом и его женой.

– Вы ведь выросли с Чейзом? – спросила она. И, увидев вспышку удивления, добавила: – Он немного рассказал мне об этом несколько дней назад, когда мы гуляли по палубе, – как миссис Холл сказала капитану, что не позволит взять вас обоих в море, пока не научит читать и писать.

Услышав это, он по-настоящему улыбнулся:

– Она была женщиной редкой доброты и сильного духа. Когда мы потеряли ее, у меня не осталось никаких оснований возвращаться сюда, кроме редких дел.

– Как же Холл вас нашел? – спросила Этта. – И почему Айронвуды… – Она до тошноты не могла заставить себя сказать «продали».

Николас понизил голос:

– Вы понимаете, полагаю, что способность стала проявляться реже по мере развития семьи?

Этта кивнула.

– Холл – очень дальний родственник Айронвудов. По сути, его взяли к Айронвудам, когда Айронвуд прикончил его семью, Хемлоков, и принял выживших в род, – объяснил Николас. – Но он не такой, как вы или я; он из тех, кого мы называем стражами. Они не могут путешествовать и живут в своем естественном времени, но присматривают за подступами к проходам, обеспечивая путешественникам безопасность, и отмечают всех прибывших и отбывших. Они выполняют и другую работу для семьи: следят за материальными интересами и собственностью в различных эпохах, передают сообщения между столетиями.

Глаза Этты расширились:

– Как, ради всего святого, они это делают?

– Если они перед нами, то оставляют послания в различных семейных склепах, которые проверяют другие стражи. Если после, то письма возвращает назначенный путешественник. Сам Холл следил за перевозкой и продажей сахара с одной их плантации на Карибах с 1750 года до недавнего времени.

Это она упустила:

– Вы знали Холла прежде, чем отправились к нему жить?

Юноша покачал головой:

– Айронвуд решил продать старый семейный дом на Квин-стрит вместе с имуществом. Моя мать, купленная вместе с другим домашним рабом, заявила, что я сбежал. Она оставила меня в шкафу, надеясь, что мне удастся уйти и жить свободным. Я бы никогда не согласился, если бы знал, что на самом деле она задумала.

Этта хотела спросить, что стало с его матерью, но он быстро забарабанил:

– Холл нашел меня, когда они зашли осмотреть дом перед приходом покупателей. Я был полумертвый от голода, грязный, как бездомный щенок, – мать велела мне сидеть и молчать, а тогда я гораздо лучше выполнял приказы. – Николас криво ей улыбнулся. – Он вынес меня. Позаботился о том, чтобы моя свобода была узаконена. Прошли годы, прежде чем Айронвуд вернулся в ту эпоху и узнал меня. Некоторое время я обучался и путешествовал от имени и по поручению Айронвуда, но теперь с этим покончено. Больше я не оставлю море и мою настоящую семью.

Этта заставила себя оставить мысль о нем, маленьком мальчике, днями прячущемся в темноте.

– Что вы будете делать, когда закончите свои дела с Айронвудом?

Он поерзал, рассеянно потянувшись потереть плечо:

– Мне нужно встретиться с Чейзом и остальными и вступить в права командира призового судна. Капитан Холл вернется в порт до конца месяца, и мы снова выйдем в море.

Конечно, у него были обязательства. Это же его жизнь – просто на несколько дней она наложилась на ее. Почему же она так переживала, что Николас уйдет?

– Путешествовать безопасно? С вами все будет в порядке? – спросила она.

– Не волнуйтесь обо мне, мисс Спенсер, – сказал он, когда они пристали к другой паромной пристани. – Я всегда справляюсь.

– Вы может звать меня Эттой, – улыбнулась она. – Мне так больше нравится.

По невозмутимой маске на мгновение зазмеилась трещина. Эттины глаза прочитали гнев, но интуиция отметила что-то худшее: болезненное потрясение, как если бы она столкнула его с парома в холодную воду.

– Вы… – начал он, возводя глаза к небу, на лице проступила едва заметная страдальческая улыбка.

Этта не могла отвести взгляд ни на Софию, которая звала ее, ни на паруса, прорезавшие распустившуюся темноту. Он тихонько рассмеялся, почти в смятении, плотно прижав руки по швам.

– Временами, мисс Спенсер, вы чрезвычайно меня поражаете.

Прежде чем она успела обдумать его слова, он ушел на нос парома помогать остальным мужчинам швартоваться. И когда пришло время сойти на берег, ее ждала только София.

– Он тебе надоедал? Слава богу, он скорой уйдет, – заявила она достаточно громко, чтобы услышал весь город.

– Нет! – быстро возразила Этта. – Вовсе нет.

София не спускала глаз с Николаса, шагавшего перед ними, решительно минуя группу женщин с яркими глазами и нарумяненными щеками. Их пышные формы почти вываливались из платьев с глубоким декольте.

– Ищешь ночлег, красавчик? – спросила одна, увязавшись за ним. – Надеюсь, огонь не дошел до твоего чудесного дома. А у меня есть местечко потеп…

– Я уже занят, – отрезал он, осторожно убрав ее руку со своего плеча. – Приятной ночи, дамы.

Уже занят? Этта посмотрела на его широкую мускулистую спину.

Испустив сдавленный вздох, без умолку ругающаяся София наступила прямо в кучу свежего лошадиного навоза. Эттин желудок скрутило от переплетения вони с дымом.

– Вот уж не повезло!

К тому времени, как Николас нашел повозку Айронвуда в хаосе беженцев-погорельцев, темень стояла почти непроглядная. По словам Софии, они остановились в «захудалой таверенке» под название «Горлица», находящейся за пределами города – на окраине района, где в Эттино время располагался финансовый квартал. Сайрус Айронвуд не поскупился, уговорив хозяина выделить своей семье комнаты на мансарде на три ночи, пока его семья со слугами спали в погребе.

– Почему просто не купить дом в городе? – поинтересовалась Этта, вспоминая историю Николаса. Очевидно, семья могла себе это позволить.

– Дедушка делает запросы о доступной недвижимости, – напряженным голосом объяснила София. – Он решил перевезти нас в эту эпоху в обозримом будущем, и ему нужно постоянное жилье. Сейчас он хочет, чтобы мы отправились в «Горлицу», туда мы и поедем.

– Ты как, мечтаешь насладиться «неотесанной» жизнью? – выгнув бровь, поинтересовалась Этта.

Их путь пролегал вдоль «старого почтового тракта», как выразился кучер. Этта узнавала названия, когда они окунулись в гущу этого Манхэттена, – Уолл-стрит, Бродвей. Но как только они миновали общинные земли – зеленый парк, переполненный беженцами-погорельцами, их спасенными пожитками, солдатами, пытающимися держать их в узде, – город превратился в сельскую местность.

Пустую.

Холмистую.

Сельскую.

Этта изумленно покачала головой.

– Знаю, – задумчиво пробормотала София. – Большое искушение купить несколько участков и придержать пару столетий.

В городе – в ее городе – привыкаешь перемещаться в тени гигантских зданий, жертвуя видом на звезды в угоду световому загрязнению. Но здесь небо было голым, нетронутым, мерцающим тысячью огней; кроме редких домов, то маленьких, то больших, было не на что посмотреть. Этта услышала блеяние овцы и ржание коня, тихое журчание ручья.

Она скучала по стремительному пульсу жизни дома; по поднимающемуся от асфальта жару, по отблескам солнечного света в бесконечных окнах, по толпам; постоянному гулу движения, сигнализации, поездам.

Это скоро закончится, напомнила она себе.

Надеюсь.

Напряжение, свернувшееся в животе, распространилось по венам, как паутина, слишком липкая, чтобы полностью от нее избавиться. Этта попыталась представить, как будет выглядеть этот «дедушка», что он о ней подумает, но у нее были только описания Софии и Николаса; вместе они рисовали в ее воображении довольно яркий образ старика с окровавленным мечом, сморщенным комком пепла и льда вместо сердца, с клыками и когтями.

«Дыши, – думала она в отчаянии, – размеренно». Что еще она могла сделать? Любые сведения, которые она сможет из него выжать, помогут ей сбежать, выяснить, как вернуться к Элис.

«Горлица» оказалась дальше за городом, чем она ожидала. Большую часть поездки она пыталась, ориентируясь по Ист-Риверу, понять, где именно они находились – к востоку, но все же недалеко от центра – может быть, на Лексингтон-авеню или на Третьей?

– Что это? – спросила она, наклоняясь вперед, чтобы получше разглядеть созвездие маленьких костров впереди.

Николас склонился к ней, вглядываясь в темноту, его теплая рука коснулась ее руки.

– Лагерь Королевской артиллерии, если я ничего не путаю.

Николас не перепутал. Когда они подъехали ближе, в лагере пылали факелы и фонари. За впечатляющим рядом пушек виднелись ряды фургонов, телег, стойл, белых палаток. Все простые постройки, что могла видеть Этта, были обрамлены деревьями, еще не изрубленными на дрова, сложенные неподалеку.

«Горлица» стояла прямо напротив лагеря, прижимаясь к грунтовой дороге. Свечи в окнах освещали простой деревянный фасад, Этте она скорее напомнила большой колониальный дом, чем таверну. Двухэтажный, не считая мансарды, чуть накренившейся вправо. Кто-то пытался прибавить дому шарма, выкрасив ставни красной краской. Деревянная табличка, висевшая над улицей, качнулась, когда мимо прошествовала София. В темноте вырезанные на ней парящие птицы казались скорее воронами, чем горлицами.

– Пошли, – сказала София, когда кучер спустил ее из повозки.

Этта тащилась за нею, раздираемая шипами нетерпения и беспокойства; почему бы ни трепетало ее сердце, она была уязвлена самой силой этого чувства. От волнения при мысли, что ее ведут в центр этой таинственной истории, ее тошнило и скручивало живот гораздо сильнее, чем от страха того, что Айронвуд на самом деле от нее хотел.

Вот оно.

Она может вернуться домой.

Вот оно.

Придумать, как спасти Элис.

Вот оно.

Просто нужно размеренно дышать.

Николас встал рядом с нею, глядя в окна таверны. Было темно, но свет фонарей отражал тепло его кожи. Этта быстро отвернулась: девушка знала, что он мог прочитать ее встревоженное выражение так же легко, как она читала его, и не могла смириться с мыслью, что он снова увидит ее слабой.

– Это единственный выход, – сказал он.

Этта кивнула, расправив плечи.

Шум из таверны выплеснулся на дорогу, словно замысловатый аккорд, когда посетитель, солдат, совладавший только с одним рукавом кителя, вывалился наружу. Пригладив парик, он шатко повернулся, уставившись сначала на Софию, а потом на Этту.

– Привет, дамочки… – тихо начал он.

Этта отступила назад, столкнувшись с твердым теплом. Руки Николаса слегка сомкнулись вокруг ее локтей, и она преодолела этот последний шаг мимо солдата к двери.

– Доброй ночи, сэр, – твердо сказал Николас. Потом открыл дверь, выпуская душный воздух, скопившийся внутри.

– Не смотрите на них, – сказал он. Этта едва расслышала его за ревом разговоров.

Уже перевалило за полночь, но внутри оказалось полно солдат и простолюдинов, сгрудившихся вокруг столов, с хрустом отрывающих себя от стульев, чтобы доковылять до бара. Она глубоко вдохнула; воздух был пропитан воском капающих свечей, кисловатой вонью тел с хмельной каплей эля. Подол ее платья за что-то зацепился, и, выдергивая его, Этта снова наткнулась на Николаса. Девушка наклонилась, чтобы отцепить ткань, и подпрыгнула, когда ее рука коснулась теплой влажной кожи. Николас резко вздохнул и наклонился, откидывая мясистую руку. Солдат, казалось, пропотел каждой влитой в себя каплей спирта; его рубашка пропиталась под мышками и вдоль спины.

– Не останавливайтесь, – пробормотал Николас. Этта попыталась обернуться, чтобы пронзить мужчину взглядом, но Николас направил ее к лестнице в задней части комнаты.

– Я бы справилась, – проворчала Этта.

– Знаю, – ответил он, его дыхание коснулось ее кожи. – Я проявил к нему незаслуженную благосклонность. Но если вы жаждете крови, на обратном пути я награжу его шрамом на память.

Слова пронзили ее. Этта так быстро повернулась на нижней ступеньке, взметнув тяжелым платьем в другую сторону, что ему пришлось придержать ее. Сила и тепло его рук просачивались сквозь платье, корсет, сорочку, но она едва ли заметила. Наконец они стояли лицом к лицу.

В ответ он изогнул бровь.

– Вы уезжаете сегодня? – спросила Этта.

– В Коннектикут? Нет, подожду до утра. Но мне еще нужно найти гостиницу.

– Вы не можете остаться здесь?

Выражение его лица смягчилось, и Этта могла бы поклясться, что на мгновение он сжал ее сильнее.

– Нет, мисс Спенсер. Не могу.

– Давай, Этта, – позвала София. – Он не любит, когда его заставляют ждать.

Этта не шелохнулась. Николас тихо спросил:

– Вы действительно думаете, что я уйду, даже не попрощавшись? По крайней мере, я дал слово, что заберу вас отсюда, если вы попадете в беду.

– Обещаете? – прошептала Этта.

– Навсегда.

Лестница скрипела под их весом и была такой узкой, что Этте хотелось развернуться боком и так и идти. Николасу пришлось согнуться пополам, чтобы не задевать головой низкий потолок.

Этта заглянула на второй этаж, когда они проходили мимо, пытаясь подсмотреть в щели полузакрытых дверей. Должно быть, здесь располагались отдельные номера – людей было меньше, а их мундиры – в лучшем состоянии, чем у солдат внизу.

Наслушавшись Софии, она ожидала, что стены обвалятся, а мебель и ковры будут шевелиться от полчищ ползающих под ними грызунов. Комнаты же, напротив, оказались чистыми, разве что немного тесными и мрачными.

Третий этаж оказался незатейливым – всего три двери на выбор. София пригладила волосы, потом платье и двинулась к дальней левой двери, охраняемой солдатом с винтовкой. Николас окинул его коротким взглядом.

Прежде чем Этта постучала, звонкий голос пригласил:

– Войдите.

Этта, София и Николас последовали за голосом. В комнате оказалось так же пусто, как и в коридоре, только от камина исходило почти удушающее тепло. За исключением кровати с балдахином, приставного столика, сундука и фарфорового ночного горшка единственным другим обитателем было кресло с подлокотниками. В нем, расположившись прямо перед камином, сидел человек.

Когда они вошли, он не встал, просто впитал себя каждого из них взглядом. Этта услышала, как София судорожно сглотнула. Старик выжидающе поднял правую руку, и она чуть не упала, порывисто выходя вперед, чтобы поцеловать золотой перстень.

– Здравствуйте, дедушка. Замечательно выглядите.

– А ты воняешь, как лошадиная задница.

Этта ошарашенно фыркнула, и его пристальный взгляд переметнулся к ней, задушив звук одним наклоном головы.

Его лицо было круглым, как у Софии, черты лица – четкими, несмотря на бремя возраста. Тяжелые веки нависали над ледяными голубыми глазами; уголки рта опускались вниз, придавая лицу выражение усталого безразличия, словно он едва выносил их присутствие. Старик поправил синий шелковый дамасский халат, наброшенный поверх рубашки и бриджей.

Этот единственный взгляд вскрыл Этту быстрее, чем лезвие.

Он повернулся к Софии:

– Ты свободна.

Она подскочила, как если бы он толкнул ее в сторону двери:

– Но…

– Ты меня спрашиваешь? – спокойно поинтересовался он.

София сомкнула губы и оглянулась на Николаса.

– Он останется, – твердо, с нетерпеливыми нотками сказал старик. – Боже мой, дитя, я умру от старости, прежде чем ты доберешься до двери.

Этта видела, как София глубоко вдохнула, расправила плечи и с выверенной грацией устремилась прочь – и кое-что поняла об этой девушке, впервые по-настоящему поняла. София хотела наконец когда-нибудь войти, а ей все приказывали выйти.

– Встань ближе к свету, – переложив книгу с колен на пол, приказал старик, когда дверь закрылась.

Николас стоял, сложив руки за спиной, сжав их в кулаки. Когда она шагнула вперед, шагнул и он, держась немного впереди.

– Я Этта, – сказала она, пытаясь заполнить томительное молчание. Чем дольше не было никакой реакции, тем отчаянней приходилось бороться с тем, что ноги стремились повернуть к двери. Никакой страх сцены, нападавший на нее сокрушительными приступами перед каждым выступлением, не заставлял ее чувствовать себя настолько подавленной чистым ужасом. Вместе с жаром огня за спиной и многочасовым путешествием за плечами она почувствовала, как ей сдавливает легкие.

Почему она просто стоит? Почему не кричит, рассказывая ему, что прямо-таки в толк не возьмет, зачем он заставил ее прийти сюда без каких-либо объяснений? Она могла бы быть дома, но была здесь, потому что он так захотел, и он не делал ни черта, кроме как производил впечатление горгульи. А еще это тот самый человек, который поработил Николаса и его мать, который думал, что можно пожертвовать их свободой во имя роли и объединения.

– Ты опоздал, Сэмюэль.

Возможно, это была лишь игра света, но Этта могла поклясться, что Николас напрягся.

– Теперь меня зовут Николас, как вам известно уже многие годы. И я не понимаю, как вы пришли к этому выводу.

– Я хотел их здесь к двадцать первому. И что мы получаем – десять минут первого двадцать второго. Оплату пересчитают соответствующе.

Эттина кровь взбурлила:

– Это…

– Мой поверенный внизу. Надеюсь, ты его помнишь? Конечно, он узнает тебя под настоящим именем. Николас! Подумать только. Возможно, тебе следовало бы назваться Карлом Великим, когда ты решил себя перекроить. Поди, ворвался сюда, словно император.

Старик что, издевается над Николасом? За то, что тот выбрал имя, которое захотел, а не оставил то, что ему дали? Какой изощренный способ напомнить человеку, кем он когда-то был.

Я могу справиться с этим. Она цеплялась за голос матери, за слова, за следы ее веры. Она, по крайней мере, не дрогнет под суровым взглядом старика. Сделает все, чтобы маме было чем гордиться.

– Объясните, почему я здесь, – холодно проговорила она.

– А как ты думаешь, почему ты здесь? – спросил он, вскинув тонкую серебристую бровь. Лев, взирающий на домашнюю кошку.

– Думаю, вы хотите взять меня в заложницы, – ответила она. – Чтобы добраться до моей мамы.

Сайрус низко усмехнулся:

– Правда? А что бы ты сказала, узнав, что все наоборот?

Эттин взгляд снова метнулся к нему, неверие переплелось с ужасом, когда старик достал небольшую глянцевую фотографию из переднего кармана шелкового халата. Страх оказался настолько парализующим, что она едва смогла поднять руку, чтобы взять ее у него.

На нее смотрело лицо матери, частично скрытое кляпом. Выгляди она испуганной, а не яростной, какая-то часть Этты могла бы поверить, что это кто-то другой, кого они пытаются за нее выдать. Но нет – на Роуз по-прежнему было то платье, в каком она пришла в Метрополитен. В комнате было темно, но Этта узнала их гостиную. На фото попала рука с номером «Нью-Йорк таймс», датированным следующим днем после концерта.

Все, что она видела, так это лицо Элис с закрывающимися в последний раз глазами.

Все, что чувствовала, – кровь Элис, высохшую у нее на руках.

– Из-за нее у тебя перед нашей семьей – нашим родом – долг, – сказал старик. – И ты будешь делать то, что я велю, или она сделает свой последний вдох, а ты никогда-никогда не покинешь это гиблое время.

 

9

Шок прорвался, оставив в животе лишь омут гнева. Этта бросилась к Сайрусу, но Николас схватил ее за талию и оттащил назад, все еще вырывающуюся.

– Ублюдок!..

– Мисс Спенсер… – Руки Николаса сжались, пытаясь ее удержать. – Этта!

Услышав умоляющие нотки в его голосе, она перестала сопротивляться, обвиснув в крепких руках. Сайрус встал и, внимательно изучая ее лицо, закружил вокруг них.

– Признаться, я думал, что ты могла бы оказаться Айронвуд… что Огастес совершил очередную глупость… но теперь вижу, что ошибался. Ничего похожего. Кто твой отец?

– Так я вам и сказала, – снова прорычала она.

Он пренебрежительно отмахнулся, подходя к столу возле кровати.

– Это вряд ли имеет значение, потому что ты явно не Айронвуд, не Жакаранда и не Хемлок.

София говорила, что существует три семьи, включая Линденов, обладающих способностью путешествовать. Но и она, и Николас говорили, что другие семьи, умеющие путешествовать, пропали или были насильно объединены с кланом Айронвуда.

– Твоя мать считалась последней в роду Линденов, пока мы не узнали о тебе.

Сайрус нашел, что искал в глубинах стола, и вытащил наружу. Он протянул это девушке, и только тогда Николас осознал, что держит ее.

Это была небольшая книга в кожаном переплете с вытисненными инициалами «Ар-си-эл» и великолепным золотым деревом. Этта поймала себя на том, что снова и снова вычерчивает его взглядом: легкий изгиб ствола, тянущиеся и переплетающиеся ветви, исчезающие в массивной кроне. Корни золотого дерева тоже переплетались, тонкие линии сплетались и расплетались друг с другом.

– Не узнаешь, а? – спросил Айронвуд, явно позабавленный. – Твоя мать и ее дед, Бенджамин Линден, так гордились своим чертовым наследием. Это твой семейный герб.

– У каждого дома есть дерево-символ, – тихо проговорил Николас, когда она подняла голову за подтверждением. Он кивнул на сундук, чью крышку украшало великолепное сильное дерево: – Толстые ветви нависали так низко, что казались поднимающимися прямо из земли.

Ее дед. Мама говорила, что ее воспитал дед. Значит… не все было ложью? Просто тщательно подретушированной правдой?

– Мы повстречались с Роуз, осматривая Италию эпохи Возрождения, – в тот момент это казалось вполне счастливой случайностью, что ее дед недавно умер и она осталась одна, – продолжил он с укоризной во взгляде. – Я принял необходимые меры, чтобы привлечь ее в нашу семью, выдать замуж за Огастеса и избавить от одинокой жизни, но семнадцать лет назад твоя мать исчезла, и с тех пор мы ее искали.

Девушка сжимала книгу, пока не поддалась соблазну ее открыть. Она откинула обложку, просматривая аккуратные записи – все выполненные почерком матери. Словно бы открыла случайную дверь и обнаружила, что там ее ждут.

Викторианский Лондон. Рим пятого века. Египет – начала двадцатого. В дневнике перечислялась сотня разных мест, все с небольшими записями, вроде «Видела королеву, когда они с принцем проезжали мимо нас, направляясь в Букингемский дворец» и «Верблюд чуть не отъел Гасу волосы, ухватив их с его головы, как траву с клумбы, и, мой бог, увижу ли я еще когда-нибудь пузана, завернутого в тогу!».

– Путешественники ведут журналы, – понизив голос, объяснил Николас, – отмечая время и даты, когда проходят через проход, чтобы избежать случайного столкновения с самим собой.

Этта кивнула, пальцы плотно прижались к коже, а мысли бурлили. Что значит столкновение с самим собой? Почему они должны этого избегать?

– Встань прямо, дитя, а то отрастишь горб, не устав даже стать взрослой, бог ты мой.

Вместо этого Этта начала вышагивать.

Ее мама исчезла? Или сбежала?

Осознание пробрало ее до нутра. Мама сбежала. Сбежала от настырного приемного отца, который пытался контролировать ее жизнь.

Этта повернулась, изучая старика из-под ресниц. Выживших путешественников приняли в клан Айронвудов. Что, если это мама и имела в виду? Если после того, как дедушка умер, ей пришлось стать Айронвуд.

– Я тоже искал ее. – Сайрус повернулся, поднимая с пола кожаную сумку. Порывшись в ней, он, наконец, вытащил кусок пергамента и сунул его Этте. Она взяла его и осторожно развернула. Почерк оказался незнакомым.

2 января, наш год 1099

Гас,

Я собираюсь отчитаться перед отцом и, да, с удовольствием приму наказание, но я борюсь со своей совестью, рассказывать ли тебе кое о чем еще. Ты держал лицо, но я-то знаю, что на протяжении многих лет это было для тебя нешуточным источником боли. Но ведь лучше знать, чем всю оставшуюся жизнь мучиться от нависшей над тобой неопределенности? Над этими вопросами я просидел не один день.

В начале недели я нашел проход рядом с тем местом, где остановился в Нассау, и знаешь, приятель, по правде говоря, я подыхаю с тоски и более чем возмущен, будучи снова призван обратно в 1776-й. Почему я должен выполнять каждое нелепое указание в этом бесконечном поиске, чтобы найти этот чертов предмет его чертовой одержимости? Так вот, я услышал его и прошел – и можешь представить себе мое изумление, когда проход привел меня далеко за 1946 год, по ощущениям, в какой-то музей. Избавлю тебя от описания довольно пошлых действий людей вокруг меня и скажу лишь то, что, проверив газету, понял, что оказался на Манхэттене в 2015 году.

Да. Ты все правильно прочел. Повсюду стояла совершеннейшая человеческая давка, а число зданий, построенных на острове, просто поражало. Думаю, ты скоро сам все увидишь.

Здесь, однако, меня снова одолевают сомнения. Не возненавидишь ли ты меня за это? Не думаю, зная, как один взгляд на нее в Париже мучил тебя долгие годы. Гас, я читал газету, пытаясь понять, что происходит в мире, – лучшее, чем можно умаслить старика, верно? И вот в одной статье вдруг увидел фотографию и чуть не задохнулся, подумав – да что там подумав, уверившись, что это наша Роуз. Однако она оказалась скрипачкой-виртуозом по имени Генриетта Спенсер, выигравшей конкурс в России. Я просмотрел статью до конца и, конечно, нашел упоминание о ее матери – Роуз Спенсер.

Технологии в этом времени просто замечательные, у меня не хватит места, чтобы рассказать тебе о них. Библиотекарь в городской публичной библиотеке помог мне найти больше информации в чем-то, что, возможно, называется ИнтерВеб? Нет, ИнтерНет. В любом случае продолжить поиски самостоятельно оказалось довольно легко, и я почувствовал, что ради тебя обязан залезть в эту кроличью нору. Самая ранняя запись о них, которую мне удалось найти, оказалась полицейским отчетом от 5 октября 1998 года, сообщающим, что молодая женщина, Роуз Спенсер, вместе с трехмесячной дочерью была поймана на краже в каком-то универмаге. В отчете Роуз говорила, что недавно в этом городе и рассчитывает связаться с подругой.

Надеюсь, я не расстроил тебя, брат. Знаю, ты выстроил свою жизнь и можешь утешаться тем, что у тебя есть Амалия и Джулиан. Но также надеюсь, что это поможет тебе оставить все в прошлом и успокоить терзающийся рассудок. У Роуз и ее дочери, кажется, все хорошо, и, несмотря на боль, которую она причинила нашей семье, я почувствовал удовлетворение, увидев, что они устроились.

Вергилий.

– Вергилий был еще одним моим сыном, которого не стало вскоре после того, как он отправил это письмо, – объяснил Сайрус, вырывая его из онемевших Эттиных пальцев. – Огастес – спустя год, когда его корабль затонул в семнадцатом веке.

Взгляд Николаса метнулся к старику, голос стал резким:

– Достаточно. Скажите ей прямо, что вам от нее нужно.

Наградив его долгим взглядом, Сайрус откинулся назад.

– Я не смог воспользоваться Роуз, так что мое задание ложится на плечи мисс Линден…

– Спенсер, – резко поправила она.

– Линден, – практически прорычал он, – и будь ты за это проклята. Мне нужно, чтобы ты выкрала обратно то, что украла у меня твоя мать.

После такого обжигающие слова, которые она собиралась в него бросить, остыли.

– Что, простите?

– Не прикидывайся глухой, у меня не хватит на это терпения. Я имел в виду именно то, что сказал. Будешь и дальше отнекиваться – продолжу поиски сам, а ты останешься здесь. Уверен, ты видела женщин, когда сходила с парома, тех, что ошиваются в доках?

Николас прорычал:

– Вы смеете подра…

– Я ничего не подразумеваю. Я всегда имею в виду именно то, что говорю. Это будет твоим единственным средством выживания. Чем еще – без навыков, умений или покровителя – ты займешься в этом времени?

Значит, выбор стоял между тем, чтобы продавать себя другим или служить ему?

– Я знаю, где проход. Примерно. Все, что мне нужно, так это добраться до Нассау.

– Я закопаю проход, прежде чем позволю тебе пройти через него, дитя, так что подумай дважды, прежде чем досаждать мне. Давай сыграем в игру. Закрой глаза и попробуй представить, как бы ты сумела оказаться на острове прежде моих людей. Какими средствами ты бы воспользовалась? Какие друзья у тебя тут есть, чтобы помочь? – поинтересовался Сайрус таким тоном, словно разговаривал с ребенком. – И что помешает нам снова тебя найти?

Мне поможет Николас. Этта рискнула кинуть на него взгляд, чувствуя, как воздух вокруг них обоих вибрирует от невысказанной ярости.

– Что помешает нам убить твою мать?

Она отшатнулась на пятках, поражение прокатилось по ней волной тошноты. Когда девушка заговорила, ее слова были такими острыми, что побудили Николаса шагнуть к ней. Этта подумала, что он, вероятно, беспокоился, не придется ли снова хватать ее, чтобы не дать расцарапать лицо старику.

– На вашей совести уже одна жизнь. Вы действительно настолько жестоки, чтобы убить еще одну женщину?

– Еще одну? – переспросил он, поднимая брови. – Мои агенты не сообщали о погибших, хотя они уполномочены… скажем так, использовать силу и здравый смысл.

Ее охватила ярость:

– Она была невиновна. Она была беззащитной пожилой женщиной!

Сайрус повел плечом:

– Значит, уже доживала свой век. Не трать слез на эту женщину. Большинство не может и мечтать о такой долгой жизни. Мой сын, например. И внук. Я гораздо сильнее озабочен кровью на руках твоей матери. По нашим старинным законам путешественников я имею полное право убить тебя, чтобы покончить с этой вендеттой. Будь благодарна, что я играю благородно.

Этта была так ошеломлена, так захвачена недоверием, что слова, которые она заготовила, начисто вылетели из ее головы. Ясно видя это, Сайрус продолжил, как будто она вообще ничего не говорила:

– После того как обнаружился проход, я отправил многочисленных агентов в твой грязный перенаселенный город для проведения расследования. Когда стало ясно, что Роуз родила ребенка, возможно одаренного, были приняты меры, чтобы подтолкнуть тебя к путешествию, – продолжил Айронвуд, сцепив пальцы на груди. – Мои агенты перечислили от моего имени весьма внушительные пожертвования в музей, нанявший твою мать. Они подстроили, чтобы музей пригласил тебя на выступление – нет ничего невозможного, когда деньги передаются из-под полы.

Девушка почувствовала, как ее губы кривятся в оскал, но заставила себя промолчать, боясь преступить грань между сотрудничеством и несговорчивостью.

– Мне подумалось, что, возможно, твоя мать не знала о проходе, не слышала его. Или, возможно, ты не унаследовала способность. Поэтому София отправилась проверить, услышишь ли ты проход, и, если услышишь, провести тебя через него.

Слышала. Она знала, что что-то услышала. Однако Этта ходила в музей бесчисленное множество раз, но в тот вечер услышала гудение впервые.

– Со стороны Роуз было ужасно легкомысленно ничего не объяснить. – Казалось, Сайрус читал ее мысли, прежде чем они приходили ей в голову. – У наших предков, что создавали проходы тысячи лет назад, кровь была чище, чем у нас. Пришлось… смешать… наши родословные с простолюдинами, чтобы выжить. Умение слышать и видеть проходы естественным путем ослабело. Мы полагаемся на резонанс.

Сайрус вытянул губную гармошку из бархатного мешочка, лежащего в его сумке. Приложив губы к мундштуку, он выдул мощную струю воздуха, одновременно издав три ноты. Прежде чем он отложил гармошку, Этта услышала дрожащий далекий крик. Она инстинктивно отступила назад, потянувшись схватиться за что-нибудь, что угодно, пока ее руки не нашли каминную полку. Шум всколыхнулся у нее в голове, словно второе сердцебиение.

– Проходы откликаются на аккорд соль мажор, – сказал Сайрус.

Этта потерла лоб, пытаясь вытеснить узелок боли, затянувшийся под виском, где оказался заперт пылающий пожар звуков. В ларго из сонаты номер три… выбранном для нее… звучали три эти ноты: соль, си и ре… всего несколько секунд за всю пьесу.

Она позвала проход скрипкой, и тот ответил.

– Как любопытно… – начал Сайрус. К правому подлокотнику кресла прислонялась трость, он взял ее, поднимаясь на ноги, и за три удара подошел к ней. – Как любопытно, что мать скрывала это от тебя.

– Как любопытно, что она сбежала от вас, – саркастически заметила Этта. – Не представляю почему.

Его рука сорвалась, хватая девушку за подбородок, обездвиживая. Стальной захват старика, собственное потрясение – и вот уже руки Этты беспомощно повисли. Он был выше и сколочен с крепкой мясистостью бульдога – и его безмолвная жестокость отлилась в совсем другую форму, когда он навис над нею. На полсекунды спину обдало огнем, и она подумала, что он толкнет ее в камин.

– Прекратите, – проговорил Николас, резко просунув между ними руку. Не бог весть какой отпор, но он подействовал. Голубое пламя глаз старика сместилось с Этты на Николаса, и девушка почувствовала, как его руки расслабились, скользнув по ее шее, прежде чем повиснуть на ней ошейником… удавкой.

– Твоя мать снискала расположение моей семьи, когда мы искали сокровище, некогда принадлежавшее моим предкам. Хорошо сыграла несчастную сиротку, вытянув из нас сведения, какие хотела, и стянув его прямо у нас из-под носа. Десятилетия поисков впустую.

Я никогда в жизни ничего не украла, – бросила ее мать, когда Этта пошутила насчет кражи сережек. Она казалась почти раздавленной обвинением, которое и обвинением-то не было.

Неважно, насколько все было плохо или как сильно мне чего-либо хотелось.

Николас выпрямился, выражение его лица заострилось, словно он собрал части головоломки.

– Вы говорите об «астролябии» – подразумевая, что Роуз Линден – та путешественница, которая его украла.

– Я ничего не подразумеваю. Я констатирую факт, не имеющий к тебе никакого отношения. – Сайрус резко фыркнул: – До меня доходили всевозможные сообщения об эрах и местах, где она ее спрятала, но это не приводило ни к чему, кроме как к новым потерям. – Он снова повернулся к девушке: – Поиски этого предмета стоили мне двух сыновей и внука, троих моих прямых наследников.

– Тогда, может, – выдала Этта, – вам бы перестать ее искать, пока вы по-прежнему на коне, и прекратить меня в это впутывать!

Он убрал от девушки руку и отвел назад, словно собирался ударить. Николас шагнул между ними, его плечи загородили от нее старика.

– Хватит. Не притворяйтесь, будто на самом деле носили по ним траур. Помнится, вы отзывались о Джулиане как о гнусе. Не проронили ни слезинки, когда он умер.

У Этты в голове что-то щелкнуло. Если Огастес и Вергилий были его сыновьями, а Джулиан внуком, как в их родословную вписался Николас?

– А София не обыскала их пожитки, пока была в том времени? – спросил Николас. – Откуда вы знаете, что этой вещи там нет?

– Роуз не такая дура, чтобы таскать ее с собой. Она всегда была злобной тварью, даже после всего, что я для нее сделал, – продолжил Сайрус. – Утверждала, что астролябия принадлежит семейству Линден, но ничто не может быть дальше от истины.

Однажды кое-кто пытался меня обчистить, никогда не забуду, каково это. Я чуть не потеряла кое-что, принадлежавшее твоему прадедушке.

Этта заставила себя стоять как можно спокойнее, боясь выболтать и эти мысли.

– Один из моих агентов тщательно обыскал их жилище несколько месяцев назад, – сказал Сайрус. – Если это место можно так назвать. По описанию – просто чулан.

– Ваш агент… – Этта почувствовала, как кровь отхлынула от лица, медленно оттекая от сердца, пока оно, кажется, почти перестало биться. – Ваш агент вломился к нам в дом и перерыл вещи?

– И несколько сейфовых ячеек, которые отследил по всему Манхэттену. Он вернулся со странным письмом, очень меня заинтересовавшим, и я отправил его и остальных обратно продолжать изучать вас.

Странное письмо? Эттины брови поползли вверх. Что это значит?

Старик продолжил:

– При необходимости они должны были помочь Софии подтолкнуть тебя к путешествию и удержать твою мать. – Он коснулся кармана, куда сунул фотографии ее мамы. – Они ждут моей команды, как поступить с нею. Ты понимаешь?

Этта заставила себя коротко кивнуть.

– Что такого особенного в этой астролябии, что вы просто не можете найти себе другую?

Этта знала, что такое астролябия, благодаря многочисленным поездкам от Метрополитена с Элис и Роуз. Больше компаса, эти инструменты использовались в древности и средневековье для астрономических, астрологических, топографических вычислений – даже для определения времени. Нижняя тарелка, охватывающая меньшие круглые пластины, двигающиеся на общей оси, делилась на часы, дни, градусы и дуги. На пластинах были выгравированы широты, высоты, даже части небесной сферы.

Но, видимо, эта астролябия имела и другое назначение.

– Она может исследовать проход и сообщить владельцу место и период времени на другой стороне, считывая вибрации, – сказал Сайрус. – И останется ли проход достаточно стабильным, чтобы войти без обрушения.

Этта повернулась к Николасу, ища подтверждения. Объясняя, он не отводил взгляда от потрескивающего подрагивающего огня.

– Когда путешественник умирает, высвобождается… всплеск… энергии. Ближайший проход оказывается нестабилен и может закрыться. Но если он обрушится в тот момент, пока вы по нему путешествуете, вас может выбросить в случайное время или вы застрянете в проходе навсегда.

Этта почувствовала, как по телу пробежали мурашки.

– Существуют сотни проходов, которыми мы пользуемся, но осталось и много неизведанных. Число путешественников тает, – продолжил Сайрус. – Каждый раз, отправляя путешественника, я рискую тем, что он или она никогда не вернется – попадет на поле боя, окажется застигнутым врасплох дикой природой или властями. Может ли твой крошечный мозг уразуметь важность поиска астролябии, дабы обезопасить их от подобной участи? Скажу откровенно: наши ряды все редеют. Подумай обо всех путешественниках… заброшенных… в будущее, которые не знают, что им делать и кому служить. Их семьям нужна помощь, и, связанные узами крови или правом завоевания, они присягнули мне в верности.

Этта почувствовала покалывание в основании позвоночника, поднимающееся к затылку. Так вот что произошло на самом деле! Мама взяла астролябию, чтобы спасти будущих путешественников от того, чтобы оказаться у него в кулаке.

Если я найду ее… и если передам.

Роуз хотела защитить путешественников, но, если Этта знала маму, ее план был чем-то большим – родство можно скрыть, имена изменить, людей переселить, пока они не затеряются.

– Не изменит ли то, что я вам его достану, мое будущее? – Этта озвучила внезапно пришедшую на ум мысль. – Или полностью его сотрет?

Он поднял брови, словно удивился, что она додумалась спросить:

– Твое будущее сохранится. От него зависят инвестиции, которые я делал на протяжении веков. Я просто хочу защитить и найти мою семью.

– Тогда почему бы не убедить Роуз все рассказать и не оставить мисс Спенсер в покое? – спросил Николас. – Обменять дочь на указание места?

– Не глупи, мальчишка, – огрызнулся Сайрус. – Женщина скорее умрет, чем выдаст местоположение астролябии, а попутно наврет, отослав членов семьи в каждый опасный ад на этой земле якобы за нею. Мы не можем понести такие потери. Так что мисс Спенсер – идеальная кандидатура для поисков: она – чистый лист. И если она исчезнет, то, по крайней мере, расшифрует для нас вот это.

Из того же кармана халата появился сложенный лист из блокнота, и он протянул его Этте с выражением живейшего интереса.

– Мой агент обнаружил это у тебя дома. Полагаю, способ чтения… свойствен… вашей семье, и сама подсказка касается Линденов. Мне удалось распутать всего одну ниточку.

Само письмо, начинающееся с «Дорогая Этта, моя маленькая звездочка», было… абракадаброй. Каждая фраза в отдельности имела смысл, вроде «Деревья сегодня прекрасны». Но за нею следовало «Спроси себя, существуют ли неведомые боги». В этих словах не было никакого смысла, и смысла искать его тоже не было.

С тошнотворным толчком Этта поняла, что перед нею, – она точно знала, как прочитать это письмо, потому что мама многие годы зашифровывала ей письма и записки. Второго листа, чтобы наложить сверху, не было – иногда у мамы не хватало времени, чтобы вырезать форму, в таком случае в качестве ключа использовались первые несколько строк…

Дорогая Этта, моя маленькая звездочка.

Хотя это было чудесно, ее мама никогда в жизни не обращалась к ней так сентиментально. Это означало, что обнаружить истинное сообщение можно было, начертив звезду поверх букв.

Она написала его мне.

Только ей.

Этта может справиться с этим.

Этта не отводила глаз от страницы, пока не уверилась, что не выдаст себя. Сайрусу удалось выудить одну фразу из мешанины слов, в остальном письмо было для него потеряно. Он не знал, где прятался ключ, чтобы объединить чепуху, связать в сообщение, которое за ней скрывалось. Наложение звезды на письмо дало бы ей остаток фразы, которая была ей нужна. То, что он смог вытянуть какую-то строчку и догадаться о ее связи с Линденами, лишь несчастливая – для них с мамой – случайность.

Она хочет, чтобы я нашла астролябию.

Она не хочет, чтобы ее нашел кто-нибудь другой.

Так вот что она имела в виду, говоря, что настало Эттино время?

Роуз не просто знала, что однажды она отправится в прошлое, она знала, что однажды она вернется ради этого и, если Этта правильно поняла, потому что так возжелает Айронвуд.

– Как видишь, это написано тебе. Четвертая строчка снизу, – сказал он. Там красовалась единственная подчеркнутая фраза, слова шли по одной линии, где, если Этта правильно поняла, находилась самая широкая часть звезды. – Скажи тиранам, тебе они служить должны – это единственное, что меня интересует.

– А что это? – невинно поинтересовалась она.

– Это известная в этом времени песня о казни американского шпиона Натана Хейла, – объяснил Сайрус. – Спустя некоторое время я наконец-то вспомнил, где слышал эту строчку.

Натан Хейл… «Я только сожалею, что имею всего одну жизнь, чтоб отдать ее ради моей страны». Этот Натан Хейл? Он был американским шпионом, пойманным в тылу врага во время революции и повешенным за это.

– Я советую вам не раскрывать… – начал Николас.

– Мило, что ты считаешь, будто мне есть дело до твоих советов, – отрезал Сайрус. – На самом деле я узнал строчку, потому что Бенджамин Линден до тошноты обожал ее горланить, когда лез на дно бутылки. Конечно, это не может быть совпадением, учитывая связь с ее семьей. Но представь мое удивление, когда я открыл, что история умалчивает о точном месте его казни.

Мне пришлось прибыть сюда, чтобы самостоятельно все выяснить, и – ба! – здесь обнаружился неизвестный ранее проход – прямо через дорогу. Я убежден, что в этом письме есть подсказки, которые приведут от одного прохода к другому, соединяющихся в тропу, заканчивающуюся в нужном месте и эре, где и найдется астролябия.

Другими словами, каждая подсказка указывает местоположение проходов, которые нужно проходить друг за другом, чтобы ее найти. Вроде как… стыковочные рейсы, чтобы прибыть в нужный пункт назначения. Только ей нужно найти правильные самолеты.

Этта заставила себя сглотнуть, чтобы удержать безучастное выражение лица, пробегая пальцами по дневнику матери. Уловив движение, Айронвуд выдернул у нее дневник, снова засовывая его под мышку.

– Завтра казнь Хейла, – сказал Сайрус. – Нам пришлось прождать несколько месяцев и самим прибыть в Манхэттен 1776 года, чтобы найти точное место, так как история по-прежнему умалчивает о точном месте этого события. Как ты, надеюсь, убедилась, казнь состоится через дорогу, в лагере Королевской артиллерии.

Проход по-прежнему стонал и кричал, но ветер, казалось, уносил звуки прочь, оставляя лишь слабую барабанную дробь.

– Вы ничего не собираетесь предпринимать? – спросила Этта. – Попытаться его спасти?

Сайрус расхохотался:

– Помешать? Изменить временную шкалу? Думаю, нет. Дурак сам дал себя поймать без формы в тылу врага. Сам накликал смерть.

Отвратительная позиция.

– Ты расшифруешь это письмо, прежде чем отправишься на охоту за астролябией. Возможно, мы даже поможем тебе подобрать правильную одежду и манеры, прежде чем начать.

Николас выпрямился:

– Несколько часов обучения ей никак не помогут.

Замечание кольнуло Эттино самолюбие. Неужели, учитывая все случившееся, она с этим не справится? И не пытаясь состязаться, но он же освоил все тонкости путешествий, значит, и она сможет.

Должно быть, он увидел огонь в ее глазах, потому что глаза Николаса слегка расширились.

– Я только имел в виду…

– Справится, – перебил Сайрус. – Я достаточно долго ждал. Вот мои условия, мисс Линден. Расшифруй письмо и содержащиеся в нем подсказки, где искать нужные проходы, пройди через них и принеси мне астролябию. Тогда твою мать освободят, а вы вернетесь домой.

Этта выдержала его взгляд так долго, как только могла. Ее затопило изнеможение, и вес мыслей стал просто невыносимым. Она заставила себя быстро пробежаться по основным пунктам.

Сайрус не раскроет местоположение прохода, ведущего обратно в Метрополитен, и ее время, если она не сделает, как он велит. И даже тогда вряд ли. Что ставило под вопрос спасение жизни Элис.

Николас был не обязан доставлять ее обратно, потому что формально ей ничто не угрожало.

Мама всю жизнь лгала ей, перекраивая истину, выбрасывая огромные куски, вставляя в свою жизнь маленькие загадки и подсказки, чтобы Этта, возможно, однажды собрала их вместе, пытаясь защитить себя. Замечательный родительский подход. И все, чтобы… чтобы сохранить астролябию в семье? Дать ей еще одного защитника, который найдет ее и перепрячет, если какие-нибудь путешественники на нее наткнутся? Тогда почему не научить ее, не подготовить… чтобы это не было… не было так непреодолимо… так невозможно.

Неудивительно, что Элис утверждала, что она не готова, – она и вправду не готова. Но мама верила в нее, и она не хотела подвести никого из них. Этта закрыла глаза, глубоко дыша через нос, пока ее сердце не успокоилось до флегматичных раскатов грома в ушах.

Дом.

Элис.

Мама.

И, довольно скоро, ее дебют. Все это ждет ее.

Возможно ли переписать судьбу Элис? Убедиться, что мама в безопасности… не отдать старику, что он хочет, и при этом сохранить ей жизнь?

– Неужели вы всерьез раздумываете… – недоверчиво сказал Николас. – Подумайте, мисс Спенсер. Он просит вас не о простом одолжении.

– Не припомню, чтобы просил тебя высказывать свое мнение, – прогрохотал Сайрус.

– Что тут раздумывать? – холодно спросила Этта, глядя прямо на старика. – Ты убьешь ее, если я не верну астролябию?

Он ухмыльнулся:

– С удовольствием. Запомни: ты должна вернуться до тридцатого сентября. Не успеешь – сделка расторгнута.

Тридцатого? Через… девять дней? Нет… восемь.

– Так быстро?! – воскликнул Николас. – Мы с Джулианом потратили на поиски годы. Какая разница, если они займут у нее восемнадцать дней вместо восьми? Что такое несколько дней, когда у вас в руках все время?

– У меня личные причины, – сказал Сайрус. – Или она вернется к тридцатому, или потеряет все.

Этта сложила руки перед собой, перекрывая приток крови к пальцам. Работать на человека, пытавшего ее мать, вторгшегося в их жизнь и укравшего жизнь Элис… Этту затошнило.

Что мне делать?

Ответ пришел к ней, безжалостный и простой, словно лезвие, срезавшее сомнения: найти астролябию, использовать, чтобы найти проход в Нассау, и найти маму, не допуская, чтобы Сайрус Айронвуд поймал ее на том, что она задумала. Они с Роуз могут вернуться, спасти Элис и исчезнуть…

И что это будет за жизнь? Без сцены, профессиональной игры на скрипке; все, чем она занималась, придется принести в жертву, залечь на дно. Но если Элис с мамой будут в безопасности, оно того стоит.

– Я все сделаю, – отринув беспокойство, сказала Этта. Потом, отчаянно надеясь, что Сайрус не почует ложь, добавила: – Потребуется некоторое время, чтобы расшифровать письмо. Одного вечера не хватит.

И двух минут много, но ведь ему об этом знать не обязательно? Николас покачал головой, бормоча что-то себе под нос, отшатнувшись от нее, взявшись рукой за каминную полку.

– Отлично, – сказал Сайрус, хлопая в ладоши. – Можешь взять оригинал для расшифровки и продолжить утром. Вы с Софией делите комнату возле моей.

Этта не удержалась от гримасы. После наэлектризованной шипящей ярости, которую она увидела на лице девушки, когда ее отослали, было бы безопаснее отправиться спать на крышу в грозу. Поняв, что ее отпустили, она повернулась к двери.

– Мисс Линден! – окликнул девушку Сайрус, когда ее рука сжала дверную ручку. – Знай, что у меня есть копия письма, на тот случай, если ты попытаешься его уничтожить. Так же знай, что испытывать меня неразумно.

– Понятно, – ответила Этта.

Но я тебя не боюсь.

Шум из таверны подплыл к ней на облаке табачного дыма, кожи, мокрой псины; за мгновение перед тем, как закрыть дверь, девушка в последний раз взглянула на профиль подавленного Николаса, уставившегося в огонь.

Этого должно быть достаточно. Как только таверна опустеет и ее обитатели отправятся спать, она пойдет на томительный грохот прохода ко входу, как в Метрополитене. Впервые за несколько дней она вновь ощутила себя хозяйкой собственной жизни, а не просто невольным пассажиром по чужой милости.

В плечо вцепилась рука, поворачивая ее. Часовой лишь поднял черную бровь, когда София протащила ее последние несколько шагов к следующей двери по коридору. Оказавшись внутри, она аккуратно притворила ее и встала возле стены, отделяющей их комнату от комнаты старика.

Сайрус Айронвуд осушил последнюю каплю Эттиного терпения, голова пульсировала от изнеможения, когда она оглядела тесную комнату. Снова? Может, это и было настоящим наказанием старика за сделанное Роуз: держать ее дочь взаперти со свирепой Софией, вынуждая безропотно слушать все ее разглагольствования. Разочарование, душившее ее, оказалось таким настоящим, что она поймала себя на том, что вцепилась в спинку хлипкого стула, всерьез подумывая о том, как бы разбить его о ближайшую стену.

– Что ты?.. – спросила она, но София лишь вскинула руку, прижимая ухо к стене.

– Я их не слышу, – прошептала она. – Так что, надеюсь, и они не слышат нас. – Она опустилась на кровать в бурлящих волнах юбки. – Нет, но какая наглость! Выставляют меня какой-то дурочкой… затыкают. А ведь это я тебя нашла! Как они смеют отсылать меня!

– Тебя? – многозначительно переспросила Этта.

– Да, меня, – буркнула София, вырывая шпильки из волос. В комнате стоял сундук, до краев набитый тканью, стеклянными бутылками и серебряными расческами. Схватив одну, София кинулась яростно драть свои распущенные волосы, резко дергая рукой.

Старик оказался столь же приятен, как разъяренная кошка; будь Этта на месте Софии, она бы цеплялась за любую возможность находиться с ним рядом как можно меньше. Он заставлял Софию служить ему, буквально запрещал отправиться в любой год, могущий подарить женщине хоть какие-то права. Этта задумалась, насколько лучше могла бы стать жизнь Софии, если бы та вырвалась из кулака дражайшего дедушки.

– А что ты так туда рвалась? – спросила Этта. – Если тебя так беспокоит, что он не сказал тебе, зачем ему я, почему не настояла, чтобы остаться?

София усмехнулась:

– Никто не спорит с дедушкой. Спроси остальные семьи. Они на собственном опыте расскажут, что бывает, если игнорировать его желания.

Этта обдумывала ситуацию, медленно подходя и садясь рядом с Софией. Девушка кипела от злости, шумно и тяжело дыша, но Этта не могла определить, от злости или от унижения.

– Расскажи мне, что они сказали, – потребовала София.

Этта рассказала. По большей части. Зашифрованное письмо матери она держала прижатым к тяжелой юбке платья, вне поля зрения разъяренной фурии.

– Астролябия? – недоверчиво переспросила София. – Он по-прежнему ищет ее после всего, что случилось?

– Ты знаешь о ней что-нибудь еще? – осторожно поинтересовалась Этта.

София безрадостно ухмыльнулась:

– Конечно нет. С чего бы им обсуждать это со мной? Спроси своего друга, мистера Картера. Они с Джулианом отправились искать ее четыре года назад.

Снова этот таинственный Джулиан.

– Внук Сайруса, верно? – с нажимом спросила Этта.

– Он… – начала София. – Он умер. Он был наследником после того, как его отец утонул, а дядя застрелился на охоте.

Она провела рукой по густым темным волосам – кукольное лицо стало мрачным и пустым.

– Он был моим суженым.

Суженым? Как в…

– Вы были помолвлены?

Несмотря ни на что, Этта почувствовала прилив сострадания. И тут же стала судорожно снова искать способ вернуть отчуждение, которое некогда испытывала к девушке.

– С самого детства, – сказала София. – Идеальная партия. Знаешь, как редко у путешественников появляется возможность пожениться друг с другом? И все потому, что я родилась у дальних родственников. Это был мой…

– Твой что? – спросила Этта. То, как София начала говорить, едва оборвав себя на полуслове, заставило ее вообразить, что, возможно, девушка хотела об этом поговорить… поскольку не могла обсудить это больше ни с кем.

– Мой отец был никем в этой семье, – сказала София, пропуская руку через кончики волос. – Дальний родственник дедушки, набросившийся на ничего не подозревающую блудницу, через секунду обнаруживший женщину мертвой, а меня – совсем одну. Несколько лет спустя он допился до смерти, и лишь дедушка захотел вырастить меня. Говорил, что не может дать пропасть истинным путешественникам. Большинство людей имеют одну тень, но мне кажется, что у меня их две. Прошлое преследует меня каждый день, каждую секунду, и я не могу от него избавиться. Брак с Джулианом мог, наконец, оборвать перешептывания других путешественников. Возможно, наконец-то дал бы мне уважение.

Брак был единственным способом для многих женщин в истории сбежать от своего прошлого и положения, в котором они были рождены. Они не могли, как мужчины, своим трудом строить свою жизнь, жить на собственные средства. Это было ужасно несправедливо по отношению к ним… и особенно несправедливо, что София, которая должна была иметь будущее, доступ к возможностям, оказалась заперта в этой клетке, накинутой на нее семьей.

Этта, наконец, отбросила последние остатки гнева и прижала руку ко лбу, пытаясь постигнуть услышанное. София поднялась на ноги и принялась дергать шнурки корсета и платья.

Спустя мгновение Этта встала помочь ей:

– Если ты родственница старику и путешественников осталось так мало, почему не ты наследница Сайруса?

София закатила глаза:

– Потому что несколько месяцев назад родился ребенок, настолько дальний родственник дедушки, что, дай бог, капля крови наберется, но он мальчик, а значит, прав у него больше. Наследничек у нас – малыш Маркус Айронвуд. Пока. Придется подождать, пока он не подрастет, чтобы определить, путешественник он или страж. Если последнее… Что ж, возможно, дедушка пойдет на отчаянный шаг и пересмотрит правила.

– Это смешно, – сказала Этта. Мысль, что София возглавит семью и подчинит ее своей воле, была, мягко говоря, ужасна, хотя едва ли ей удастся стать хуже старика. Она была амбициозна, и Этта по-прежнему не могла понять, действительно ли она непричастна к смерти Элис, но, конечно, Софию не должны отвергать только потому, что она девушка. Как и любую другую женщину.

– Это… – София изумленно запнулась. – Ты согласна? Так все делается и всегда делалось, но старшие родственники отказались от своих прав, женившись против дедушкиной воли. Я единственная из моего поколения, достаточно тесно связанная с его родом, чтобы всерьез претендовать на роль главы семьи, и я, безусловно, единственный оставшийся в живых путешественник, лично им воспитанный.

– Может, тогда действительно настало время для перемен, – предположила Этта. – Ты можешь изложить свои доводы?

– Как? Женщинам запрещено присутствовать на семейных советах. Как мне заставить дедушку увидеть то, что было перед его глазами все это время? – София покачала головой. – Как побороть гору? Как сдвинуть ее, если нет даже лопаты?

– Может, тебе не надо ее двигать, – проговорила Этта, складывая платье на крышку сундука. – Может, ты должна на нее взобраться.

София уставилась на Этту, ее лицо все еще пылало от жара собственных слов.

– Я не знаю, подвернется ли лучший выбор, чем Джулиан. Он был… он был идеальным.

– Никто не идеален. Даже ты.

София фыркнула, забираясь в постель и перекатываясь к стене, освобождая место для Этты. После минутного колебания Этта последовала ее примеру, примостившись на самом краю, только что не падая. Матрас оказался каким-то странным, словно бы набитым соломой, во всяком случае, пах соответствующе. Скрипнул каркас, но был и еще какой-то звук, производимый веревками, поддерживавшими матрас. Они терлись друг об друга, звуча, как канаты на корабле, когда матросы регулировали паруса. Ее мысли вернулись к Николасу – интересно, где он спит. София наклонилась над ней, задувая свечу на прикроватном столике. Дым потянулся в темноте серебряной цепочкой.

– Огастес был отцом Николаса? – прошептала Этта.

– Да. – София перевернулась, раскачивая всю кровать. Тишина растянулась на несколько ударов сердца, перемежавшихся только ее дыханием. – По правде говоря, я об этом немногое знаю… только слухи. Но Огастес был безумно, безумно влюблен в Роуз. Твою маму. Все это знали, как и то, что он был сам не свой, когда она пропала. Он был… сломлен.

Как говорилось в письме? Но также надеюсь, что это поможет тебе оставить все в прошлом и успокоить свой терзающийся рассудок.

– Он искал ее многие годы, даже когда дедушка велел прекратить. В конце концов, он должен был исполнить свой долг и обеспечить наследника, так что он женился и на свет появился Джулиан. Но Огастес не был… приятным. Ни верным, ни любящим. Просто зверем. Брал, что хотел, от кого хотел. Ты понимаешь?

Этта понимала.

Мать Николаса была рабыней, и Огастес напал на нее, надругался и, в довершение ко всему, так и не освободил ее. В Этте снова вскипела ярость, и она снова заскрежетала зубами. На мгновение она была готова разнести стены таверны голыми руками.

– Джулиан был не таким, – тихо продолжила София. – Совсем. Он был добрым.

– Ты любила его? – спросила Этта. Голос Софии покрывался бережной броней, когда она говорила о нем; либо горе было все еще слишком свежо и сильно, чтобы его касаться, либо между ними не было большой пылкой любви.

– Мне было… хорошо, – ответила София. – Это он заслуживал того, чтобы жить, а не бастард. В том, что Джулиан умер, виноват Николас, и он с готовностью это признает… словно это каким-то образом снимает с него часть вины. Им не следовало соваться на ту тропинку в Гималаях – не в сезон дождей. Он был там, чтобы заботиться о Джулиане, удовлетворять его потребности, оберегать от беды и при необходимости пожертвовать жизнью. Лучше бы он заставил их повернуть и выбрать другой маршрут.

Этта повернулась к ней лицом, слишком напуганная, чтобы спросить. Николас прекратил путешествовать не просто так. Он намекнул, что заперт в этой эпохе, и она подозревала, что находилась на грани того, чтобы выяснить почему.

– Что произошло?

– Они шли в монастырь Такцанг-лакханг, дедушка хотел там что-то найти…

Астролябию? – предположила Этта. Николас не удивился, услышав о ней.

– Монастырь находится высоко в горах – на скале с отвесными склонами. Если верить россказням крысеныша, началась буря и Джулиан поскользнулся и упал. Как получилось, что они стояли так близко друг к другу, а Николас не смог его поймать?

– Боже мой… – прошептала Этта.

София повернулась лицом к стене, выпрямившись.

– Один брат выжил, второй – умер. И если хочешь знать мое мнение, он сделал это нарочно.

Этта почувствовала, что челюсть свело судорогой, а руки вжимаются в живот.

– Зачем ему это делать? Джулиан был его единокровным братом… и, кроме того, Николас благородный…

– Какой прок в благородстве, когда жадность разъедает до основания? – перебила София. – Хотя ты права: все сводится к крови, которую они делили. Джулиан вышел из игры, и он стал следующим претендентом. Он же прямой потомок дедушки.

– Нет, – прошептала Этта, прогоняя картину перед глазами. Не он. Мысль разъела его образ, стоявший перед глазами, смыла его, словно волна. Он был ее якорем здесь, единственным надежным человеком, на честность и порядочность которого она могла рассчитывать. Она не могла позволить Софии отнять это у нее; во всяком случае, пока она не услышит версию Николаса. – Исключено…

– И знаешь, что действительно печально, Этта? – прошептала София. – Если бы он спросил, если бы предложил себя, дедушка подумал бы об этом. Я-то знаю. В этой семье предпочтительнее родиться ублюдком, чем девочкой.

– Уходи, София, – посоветовала Этта. – Беги, если нужно… если с этой семьей действительно каши не сваришь, сделай, как сделала моя мама, и начни все сначала!

Ответа пришлось ждать очень долго.

– Если я не Айронвуд, то я никто, – проговорила София слабым голосом. – И ничего не имею.

– Это неправда, – возразила Этта, потрясенная смирением в голосе девушки.

Но ответил только проход: раскатистым бормотанием, хриплым шепотом лжи… он пел о свободе, открытии, возвращении потерянного, но давал лишь клетку, полную вранья и разочарования.

 

10

Николас смотрел на огонь, наблюдая танец света. Даже чувствуя на себе тяжесть взгляда Этты, он молчал, пока дверь за нею не закрылась и он не услышал влажный хрип дыхания Сайруса, направившегося к тумбочке зажечь свечу. Николас наблюдал за спокойными движениями пальцев старика, пробежавших по золотой рамке небольшого овального портрета, не раз виденного им.

Его первая жена, Минерва. Не вторая, мрачная сварливая женщина, подарившая ему двоих сыновей и умершая, рожая еще одного. Не Огастес, не Вергилий, которых он явно не имел ни малейшего желания почитать, даже в памяти… ни даже Джулиан, выполнявший все, что старик просил, великолепно и без лишних вопросов. Брак по любви, как ни посмотри, да еще и с другим путешественником.

Для Сайруса существовала только Минерва с золотыми волосами, зелеными глазами и редкой красотой – настоящая Елена Троянская. Когда они поженились, Сайрус оказался в центре схватки за власть над судьбами путешественников.

Он спрятал ее, но в конце концов не смог уберечь. И когда соперник Сайруса, Роман Жакаранда, убил женщину, четыре семьи погрязли в изнурительной войне, отринув последние капли человечности. Джулиан рассказывал Николасу о неистовой мстительности старика, душераздирающие истории о том, как он перехитрил всех своих врагов, пока не стал Великим Магистром, владычествующим надо всеми их потомками.

Но это не оживило Минерву. Его соперники оказались искусными стратегами, выбрав редкий год, к которому не вело никакого прохода, так что Сайрус не мог вернуться в свое укрытие и вмешаться. Не мог он и отправиться в годы, предшествующие тому, и подождать там какое-то время, не встретившись с самим собой; не мог никого предупредить, даже себя, за достаточный срок, не задевая своей будущей власти над другими семьями.

Вот и все, подумал Николас, что нужно знать об этом человеке. Он не хотел ставить под сомнение святость введенных им правил, не мог поступиться своим положением или богатством – даже ради той, воспоминания о которой продолжали терзать его. Сердце Сайруса Айронвуда закалилось в кремень, из которого высекалась только жгучая ярость. Это позволяло ему интриговать без пощады: украсть молодую женщину из дома, толкнуть на многолетний поиск, в конце которого ее не ждало почти ничего, кроме безумия.

– Вы не можете всерьез этого просить, – с трудом выговорил Николас. И, борясь с желанием сжать челюсти, добавил: – Она может лишиться жизни. Вы просите ее об огромном риске, а гарантом ее возвращения домой служит лишь ваше слово.

Этта из двадцать первого века. Этта из далекого необозримого будущего. Этта с сердцем пиратки. Эта астролябия уже забрала три жизни, и теперь он требовал, чтобы она пожертвовала и своей.

Сайрус уставился на него:

– Разве она проявила себя непригодной для выполнения этой задачи? У нее есть побуждение и возможности пройти этим путем, и она не рискует пересечься сама с собой, в отличие от большинства остальных путешественников. Я едва ли требую больше, кроме благоразумия по отношению к нашей семье, ну, да за этим легко проследить, уведомив стражей во времени присмотреть за ее появлениями, отмечать ее прибытия и отправления через проходы.

Этта бы считала, что действует самостоятельно, не додумавшись, что у старика, как мифического Аргоса, глаза разбросаны по всему телу времени. Будет ли лучше или хуже для Роуз, задумался он, использовать другие неизведанные и неизвестные проходы, кроме того, что располагается через дорогу в лагере Королевской артиллерии? Она сможет путешествовать без вмешательства стражей, присматривающих за проходом, но если что-нибудь случится – она поранится или еще хуже, – кто ей поможет?

– Это задача вашей семьи…

– Нашей семьи, – поправил Сайрус.

Этот человек столько раз бил его по лицу, когда он был ребенком, что Николас научился различать его голос и уходить с дороги. Конечно, бесхребетник никогда не поднимал руку на Огастеса, своего отпрыска-чудовища, даже когда тот терроризировал всех вокруг.

– Джулиан – все, что у вас было в жизни, и все-таки вы послали его на верную смерть…

Сайрус стукнул кулаком по столу, заставив Николаса подпрыгнуть от удара.

– Я доверил его защиту тебе… и каждый день живу с последствиями твоего провала.

Едва ли. Обида Николаса обратилась вовнутрь, пока не охладила сердце. Он часто видел это во сне: последний проблеск надежды на лице Джулиана, прежде чем перчатка соскользнула с руки и он упал сквозь завесу дождя на скалы; всплески света, отраженные в белом мареве; трескучий грохот ближнего прохода, когда тот поглотил волну энергии, ознаменовавшую конец жизни путешественника. Он видел сны, омытые паникой и льдом, а Сайрус, как он считал, – лишь огнем и кровью.

В последний раз он стоял перед этим человеком, слабый от голода и истощения, отягощенный виной. Пришлось простоять несколько часов, рассказывая, что произошло. Смерть Джулиана обрушила проход, через который они прошли в Бутане, заставив Николаса разбирать бессвязный журнал путешествий брата, чтобы найти еще один проход в том году, и подобрать еще один, а потом еще, пока, наконец, он не нашел дорогу в год, где жил старик. На это ушло несколько месяцев, и, даже если бы у него остались силы, Николасу не хватило духу, чтобы остановить слова и кулаки, обрушившиеся на него, пока он не отключился, задыхаясь извинениями.

Теперь он не будет молчать.

– Мисс Спенсер – мой пассажир. Я обязан обеспечивать ее безопасность.

– Ты обязан мне, – напомнил Сайрус, – и только мне.

– Я не подчиняюсь никому, кроме самого себя, – резко возразил Николас.

Этот человек не получит его снова. Змея может сбросить кожу, но никогда не меняет окраску.

Старик изучал его, упершись руками в колени.

– Когда до меня дошли слухи, что ты обладаешь нашей способностью, – когда я выследил тебя и Холла все эти годы назад, – знаешь ли ты, о чем я подумал, впервые тебя увидев?

Николас напрягся.

– Я подумал: у тебя выправка Айронвуда, хотя ты и был колченогой дылдой. Меня впечатлило, как быстро ты согласился обучиться и работать с Джулианом.

Это был величайший позор в жизни Николаса, на который он согласился, удивившись тому, что Айронвуд предложил. Приключения за пределами летоисчисления. Статус за гранью воображения. И…

– Вы обещали мне вознаграждение и сведения, кто купил мою мать, – решительно ответил он. – А в итоге не дали ни того, ни другого.

Четыре года жизни – коту под хвост. И когда Николаса сослали сюда – в его настоящее время – за то, что подвел Сайруса и не уберег Джулиана от смерти, его пронзил второй удар. К тому времени, как он самостоятельно выяснил, что с ней стало, его мать умерла от лихорадки – одна, среди чужаков, – пока они с Джулианом беззаботно напивались в Новом Орлеане 1921 года, бесплодно ища астролябию.

Томительный зов прохода заполнял тишину между ними низким бормотанием на фоне потрескивающего огня.

– Предупреждаю, – сказал Николас, – если вы снова попытаетесь проделать со мной то же самое – лишите того, что я заработал, доставив сюда дам, – я убью вас на месте, и пусть меня повесят.

Сайрус окинул его одобряющим взглядом, от которого скрутило внутренности.

– Твоя работа еще не закончена, Сэмюэль, – заметил он.

– Меня зовут Николас. – Это имя он выбрал себе в детстве, когда Холл подарил ему возможность изменить жизнь своими руками. И это имя старик отказался использовать, даже приняв Николаса обратно в семью несколько лет спустя, чтобы служить Джулиану.

Николас – святой покровитель путешественников, арестантов и сирот – всех, кем он был или мог быть. С этим именем он чувствовал себя более защищенным. Чувствовал, что сам мог защищать.

Естественно, Айронвуды увидели в этом еще один признак, что он неудачник.

Сайрус наклонил голову:

– Пока ты меня радуешь. Я бы хотел поднять ставки, если не возражаешь.

Что-то в этих словах зацепило его, на мгновение удержало на месте, прежде чем он снова смог свободно встряхнуться.

– Наши дела окончены, – твердо заявил Николас. – Я встречусь с вашим поверенным внизу.

И подумаю, как выпутать из этого Этту.

– Суммы вряд ли хватит, чтобы купить собственный корабль, – заметил Сайрус. – О да, я прекрасно знаю, почему ты за это взялся. К чему изображать удивление? Мне нравится твой замысел. Твоя смекалка. Ты напоминаешь мне самого себя.

Николас почувствовал себя так, словно опрокинул на голову ведро кипящей смолы.

– Уверяю вас… мы ничуть не похожи.

Сайрус снова махнул рукой:

– Ты совершенно прав. Я не могу отправить девочку одну. Мало того, что она, скорее всего, выдаст себя и будет убита, она – дочь своей матери. Коварная и хитрая… Я посмотрел ей в глаза и увидел Роуз Линден. Не хочу снова остаться в дураках.

Николас задумался: неужели и он тоже заметил проблеск понимания в Эттиных глазах, когда она взглянула на письмо. Он чувствовал, как в девушке нарастает бунт, даже когда она согласилась.

– Вдобавок к первоначальному соглашению я полностью уступлю тебе все свои плантации в этой эпохе, – делай с ними, что пожелаешь, – сказал Сайрус. – Освобождай рабов, продавай землю или оставляй все как есть. Хватит не то что на корабль – на целый флот.

Тело Николаса напряглось, но он не мог определить источник этого ощущения. Надежда или ужас?

– Зачем вам это? София сказала, вы решили остаться в этой эпохе, купить собственность, – сказал он. Айронвуды зарабатывали в нескольких столетиях, делали инвестиции, владели акциями прибыльных компаний. Он знал, что это лишь капля в море их богатства, но предложение все равно показалось слишком щедрым. Кандалы, должно быть, прилагались.

– София не посвящена в мои мысли. У меня нет ни малейшего желания оставаться в этой гнилой эпохе – я только жду, когда мне вернут астролябию, – сказал Сайрус, удивив Николаса искренним объяснением.

Николас мгновение помедлил, прежде чем кивнуть, чтобы старик продолжал.

– В обмен на то, что я предложил, ты будешь сопровождать девушку во время ее поисков. В ней слишком много от матери. В какой-то момент она попытается скрыться с астролябией. Ты должен проследить, чтобы она не выдала себя как путешественницу, не вмешалась во временную шкалу, и гарантировать, что астролябия вернется ко мне, не раскрывая моих условий самой девушке. Если она узнает о нашем соглашении, оно будет расторгнуто, и гарантирую: ты больше никогда не ступишь на причал. Ни в Америке, ни в Европе, ни в Индии.

Николас почувствовал, как вдоль позвоночника собирается холодный пот, и попытался приглушить всплеск отчаянного желания. Он ясно представлял, каково это – получить власть освободить всех рабов семьи, наконец-то забрать компенсацию. Предложение Айронвуда открыло бы дверь почти ко всему, чего он желал. Деньги – сила; он может требовать уважение назло тем, кто не выказывал его добровольно.

Но он не мог не видеть лицо Джулиана. Не мог изгнать жгучую боль той минуты, которая снова и снова разворачивалась у него перед глазами. В очередной раз ему уготовили роль слуги, поставили в проигрышную позицию. В очередной раз он был должен кому-то, кто…

Лицо Джулиана померкло, уступая Эттиному, бледному от ужаса. Видение опалило сердце.

Только не снова. Он этого не переживет.

– Я понимаю, конечно, что ты не чистая доска, – продолжил старик. – Придется расположить ее к себе, заслужить доверие, чтобы она открыла тебе местоположение астролябии, когда сама установит его. Если отделишься от нее, немедленно возвращайся ко мне, и мы будем действовать соответствующим образом.

И бросить ее одну, чтобы она заблудилась, поранилась или попала в плен, оставшись без него? Мысль кольнула его гордость, разжигая страх.

Николас обещал ей защиту, поклялся увести от Айронвудов, если возникнет необходимость; теперь не было никаких сомнений, что ее жизнь оказалась в опасности. Но… возможно, он мог примирить свои надежды с этим обещанием.

Беречь Этту означало не только защищать ее от неприятностей, но и удерживать от встреч с Айронвудом. Когда они найдут эту проклятую штуку, он должен проследить, чтобы старик выполнил свое обещание. Николас мог доставить ее к проходу в Нассау, где бы тот ни находился.

А что еще было делать? Отказаться от будущего, маячащего на расстоянии вытянутой руки, ради человека, от которого со временем останется одно воспоминание? Почти всю свою жизнь он жил для других – не пора ли пожить для себя, обеспечить свое будущее?

Он в долгу перед самим собой. Более того… он в долгу перед Джулианом и должен закончить то, что они начали, чтобы его смерть не оказалась напрасной.

Я единственный, кто действительно им должен – не она.

Он забрал Джулиана. Он может дать старику, что тот хочет, и больше никогда не видеть его отвратительной рожи.

Сайрус внимательно за ним наблюдал.

– Вижу нерешительность на твоем лице, – констатировал он. – Если это сделает предложение более приемлемым, я сниму запрет на твои путешествия. Твое заточение здесь, в твоем естественном времени, закончится. Ты будешь волен отправиться куда и когда пожелаешь.

Николас инстинктивно отшатнулся, но тут же спохватился:

– Мое заточение – расплата за смерть Джулиана. Я не хочу возвращаться к путешествиям.

Это была правда, и ему стало неловко, что старик вообще такое предложил. Айронвуд бушевал, когда он вернулся, слабый, израненный и без Джулиана, и Николас понимал его злость, чувствовал, даже сейчас, что заслужил ее. Не из-за того, что лишил человека последнего прямого наследника, но из-за того, что оставил мир без единственного достойного человека в этой семье.

И теперь все будет прощено, будто ничего не случилось? Будто Джулиан был ничем?

Николас только что бокалов не поднимал в честь новости, что мужчина, породивший его, утонул, прежде чем Сайрус его нашел; но он томился многие годы после смерти Джулиана, бичуя себя на каждом шагу. Изводил себя одним и тем же вопросом: зачем путешествовать, если ничего нельзя изменить? Зачем путешествовать, если он не может спасти Джулиана, не может предостеречь себя от того, чтобы пойти по этой тропинке… Держаться подальше от Айронвуда? Бесперспективность опустошала, и так будет всегда.

Николас упорно старался вернуть доверие Чейза и Холла, после того как променял их на ложные обещания и пустые откровения. Холл сделал все возможное, чтобы отговорить Николаса уйти к Айронвуду, но тот отмахнулся ото всех его опасений, как дурак.

– Почему тридцатого? – снова спросил он. – Что такого важного в этой дате?

– Просто крайний срок, – ответил Сайрус, – чтобы девчонка не расслаблялась.

Старик никогда ничего не делал без причины. Здесь было что-то важное, что он утаивал, но секреты были его излюбленной валютой. Николас не был уверен, что готов торговаться, принимая ее к оплате.

– Скажи «да», Николас, – уговаривал Сайрус, протягивая руку.

Разве это так важно? Николас видел будущее, которое строил все эти годы, почивавшее на мозолистой ладони старика. Осталось только согласиться. Несколько слов, чтобы скрепить свою судьбу…

Возможно, они были похожи больше, чем ему хотелось признавать.

Николас услышал свой голос как будто со стороны:

– Мне нужно документальное подтверждение – настоящий договор.

Глаза старика засветились:

– Я уже позаботился об этом. Вот твоя копия.

Договор ждал его в сундуке вместе с пером для подписания. Николас так давно ими не пользовался – тяжесть показалась рукам незнакомой, когда он поднес металлический кончик к пергаментной бумаге. Читая условия, он почувствовал боль в животе. Старик знал, что он настолько слаб, что уступит… Так смириться или сражаться? Так ли хороши предложенные условия?

– Молодец, – проговорил Сайрус, взял один экземпляр, аккуратно его сложил и протянул руку. Николас ответил кратким и твердым рукопожатием и почувствовал жар, словно прикоснулся к руке дьявола, все еще горячей от адского огня. Сайрус продолжил:

– Завтра уйдешь вместе с девчонкой, как только она расшифрует следующую подсказку.

Николас кивнул, в горле словно застрял камень.

«Прости меня, мама, – подумал он, поспешно прощаясь. – Я сделаю, что должен».

Он делал это не ради того, чтобы взять имя Айронвуда, чтобы остаться в семье, в которой его никогда не принимали. Не ради того, чтобы вернуться к жизни путешественника или чтобы заглянуть за горизонты своего естественного времени. Не ради девушки, которая никогда не будет принадлежать ему. Он делал это ради своего будущего. Ради памяти о Джулиане.

Он хозяин своих чувств.

Он видит это соглашение насквозь.

И закроет эту главу своей жизни раз и навсегда.

Николас шел.

Миля за милей, никуда не стремясь, казалось, не один час, пытаясь вновь приучить ноги к твердой земле. В карман сюртука он положил только свою вольную и деньги, которые поверенный Айронвуда заплатил за то, что он привез Софию с Эттой в Нью-Йорк, – он был не настолько глуп, чтобы оставить что-либо из этого в таверне. Николас коротал время под необычно безоблачным небом, пока ночь не превратилась в раннее утро и мир вокруг него не начал медленно светлеть. И когда эти мысли перетекли в долгие опасные сравнения цвета Эттиных глаз с бледно-голубым небосклоном, он вернулся к еще одной неприятной задаче: сочинению письма Чейзу. «Дорогой друг, ты был прав. Я сильно задержусь», – звучало слишком коротко и доставило бы его другу слишком много радости; но «Я согласился на путешествие во времени с королевой пиратов» было бы встречено с замешательством и опасениями насчет его рассудка.

«У меня еще есть дела здесь, в Нью-Йорке. Буду в Новом Лондоне в конце ноября». Так-то лучше.

При мысли, что остальные поплывут без него, он почувствовал укол совести. «Скоро ты будешь плавать на собственном корабле», – подумал он. Что бы Холл о нем подумал, узнай он, что Николас снова связался с Айронвудом? Николас не мог представить лучших компаньонов, чем Чейз и Холл, – возможно, они придут, чтобы посмотреть, в чем дело, когда увидят список плантаций?

Дорога поднималась и опускалась у него под ногами, изрешеченная лужицами затхлой гнилой воды и подрумяненными солнцем кучами навоза, когда он проходил поля и загородные дома. Она оставалась пустой, когда он повернул обратно к «Горлице» и Королевскому артиллерийскому парку. Он знал, что через несколько часов начнется повешение. Шпиона поймали в тылу за линией фронта; на что еще он мог рассчитывать? Свидетельством того, как Айронвуд его напугал, было вползающее в сердце давнее глупое чувство вины. Человека приговорили к смерти, и никто из них не сделал ничего, чтобы спасти его. Насколько Николас знал их, Сайрус и София пойдут на казнь в качестве зрителей и добавят ее к своему списку заслуживающих внимания событий, свидетелями которых они стали.

Не оторви Николас взгляд от грязи, возможно, он бы и не заметил отдаленную темную черточку, пересекающую дорогу к лагерю Королевской артиллерии. Водоворот сапфировой ткани, длинный золотистый канат заплетенных волос, спускающихся вдоль спины…

Ругаясь, он бросился бежать. Свернув с большака, побежал по следам телег, ведущим к ближайшим зарослям деревьев, за которыми должны были находиться офицерские квартиры. Воздух пах конским потом, порохом, мужчинами – все свидетельствовало, что лагерь неподалеку.

– Мисс Спенсер! – прошипел он в тишину. Перед ним встала река, мерцающая синяя линия, жаждущая искупаться в солнечном свете. Куда она пропала? Ему померещилось?

Нет… он снова нашел дорожку следов. Все-таки Айронвуд был прав: Этта пытается обмануть его, уйти под покровом ночи без его ведома. Без сомнения, разгадав истинный смысл письма матери.

Пока он проталкивался вперед, трещащее электричество покусывало кожу.

Он знал это ощущение. Проход уже не пел в его ушах, но из-под тихого щебета птиц проступал мощный гул: слабое обжигающее шипение, напоминающее мгновение после вспышки молнии над морем, когда на мачтах и парусах танцуют редкие бело-голубые огни.

Арка прохода брезжила впереди на берегу, где земля встречалась с рекой. Он рябил, как будто кто-то только что через него прошел.

– Чертов дурак, – выдохнул он, потирая руки над головой, чтобы сбить страх. Мгновение он раздумывал, как поступить. Времени вернуться в таверну и забрать вещи не было. Она может пропасть с концами или, что еще хуже, пораниться или умереть, пока он вернется в «Горлицу» и расскажет Айронвуду, что стряслось.

Николас покачал головой. Старик дал ему четкие инструкции завоевать доверие девушки и любыми средствами вернуться с астролябией, что казалось невозможным, если ему придется приволочь ее обратно. Она засомневается в его мотивах, тогда как ему необходимо полное доверие. И он не мог предугадать, какое наказание Айронвуд наложит за это на нее, ее мать или их обеих.

Он подписал договор с Айронвудом, и они оба знали наказание за провал; Николас понимал, что старик догадается, что случилось, проснувшись через несколько часов и обнаружив, что они пропали. С другой стороны, в конце концов, для старика главное – чтобы они вернули ему астролябию. Что всегда говорил Джулиан? «Лучше просить прощение, чем разрешение».

Брат по-прежнему был у него на уме, когда Николас глубоко вздохнул и решительно двинулся к проходу, подавляя настороженность. Сколько времени он не испытывал этого ощущения, когда проход окутывает кожу, кости, выдавливает воздух из легких? Более года. Достаточно долго, чтобы заставить его глубоко вдохнуть.

«Давай, Ник, – раздался у него за спиной принесенный ветром голос Джулиана. – Нас снова ждет путешествие».

И, последний раз вдохнув воздух своего времени, он шагнул вперед, отдавшись давлению опустошающей тьмы, и время закрутилось вокруг него.