11

Этта пришла в себя под симфонию бьющегося стекла, услышав звон на долю секунды раньше, чем почувствовала, как осколки рассекают кожу. Боль украла дыхание и обратила мир вокруг в песок. Именно когда она была уверена, что сумела обрести контроль над обстановкой, зрение и осязание снова уплыли в небытие. Она задрожала, борясь с беспамятством. Прилипчивое давление прохода не отпускало, даже когда ее вырвало.

Теперь она знала, почему не могла вспомнить, что произошло во время путешествия с Софией – как она попала на корабль, пройдя через проход.

Нет – она цеплялась за слова, заставляя слезящиеся от боли глаза открыться – не отключайся…

Этта застряла между обугленными балками и чем-то, выглядевшим выбитой оконной рамой, прижатая к ней, как сброшенная сверху кукла. Она осторожно пошевелилась, извиваясь, пока ноги не коснулись земли. Ткань затрещала – правый рукав оторвался от плеча, – и за мгновение перед тем, как колени под ней подогнулись и мир снова погрузился во тьму, странный холодок пробрался под кожу и превратил кровь в лед. Щека ударилась о бетон, а дальше она уже ничего не чувствовала.

Сперва она отметила тепло, нежное давление прикосновения. Очнувшиеся ноги и спину ломило, ободранная правая щека горела болью. В воздухе пахло дымом пожара, но также… Сквозь ресницы она увидела темную голову, склонившуюся над нею, очищая ее правую руку от грязи и крови. Лицо Николаса было осунувшимся, потрясенным, пока он трудился, и горло Этты сжалось, когда он осторожно поднес ее руку к губам, словно для поцелуя, и теплое дыхание защекотало кожу. Вместо этого, покачав головой, он бережно опустил руку ей на живот. Несмотря на засевшую внутри боль, Этта позволила себе почувствовать укол сожаления.

И тут-то вспомнила.

В панике Этта попыталась пошевелить ногами, подтянуть их под себя. Если он здесь, значит… она не сбежала. Айронвуд узнает, что она попыталась выйти из игры. И ее мама…

Он убьет ее.

Не надо было убегать… ей следовало быть более осторожной. К чему все это, если Сайрус убьет ее мать, пока Этта будет за много столетий и материков, не в силах защитить ее?

Мне пришлось пойти на риск… я должна была опередить его, опередить его крайний срок.

Но когда она закрыла глаза, на нее тут же уставились безжизненные глаза матери.

Так было лучше. Мама будет в меньшей опасности, если она сбежит без дозволения, чем прождет и в конечном итоге опоздает. Сам воздух, казалось, тикал обратным отсчетом.

– Мисс Спенсер? – голос Николаса прогремел в ушах. – Вы меня слышите?

Этта всю дорогу пыталась открыть глаза, вбирая его лицо, остатки разломанного потолка и небо над ним. Не зная, что еще сказать, она выдавила:

– Оʼкей?

Облегчение на его лице сменилось раздражением:

– Вы хоть представляете, что могли умереть… или еще хуже? Какого черта вы думаете? Или не думаете вообще?

Этту опалил гнев:

– Занимайтесь своими… делами.

Нужно пошевеливаться… найти астролябию… добраться до мамы.

Но ноги по-прежнему не слушались.

– Вас следовало бы за это придушить, – продолжил он. – Ничего не болит, кроме щеки и руки? Я промыл раны, как только смог…

Она покачала головой. Кроме этого, все было хорошо. В основном.

– Голова кружится.

Он резко втянул воздух:

– Это путевая болезнь. С каждым проходом будет все легче. Пока, боюсь, придется перетерпеть.

– У-ужасно. – Этта попыталась подобрать под себя руки, чтобы оттолкнуться и хотя бы сесть. Если не считать источаемого им гнева на Николаса, казалось, путешествие совершенно никак не подействовало.

Она увернулась от его рук, когда он потянулся ей помочь, и попятилась назад по пыли и обломкам, пока не уперлась спиной в стену. Прохладное выражение скользнуло по его лицу, и ее вдруг захлестнуло чувство вины. Хотя такое казалось невозможным, Этта почувствовала себя еще хуже.

– Вы пытаетесь сбежать, – озвучил он очевидное. – Невероятно глупо. Вы действительно верите, что власть Айронвуда ограничена восемнадцатым веком? Если больше не о чем, позаботьтесь о своей матери! Стоит ему узнать, что вы его ослушались, и он убьет ее.

– Я оставила записку с… с Софией, сообщив, что мне нужно уйти, чтобы успеть в срок… – Этта покачала головой. Она написала ее при свете луны и потом долго ждала, пока не уверилась, что страж за дверью заснул. – Я не могу сбежать от времени. – И не хочу, чтобы Айронвуд пустился за мной. – Вы не понимаете…

Она знала, что рискует, что, быть может, наивно надеется, будто Айронвуд не накажет ее маму за то, что дочь сбежала без его разрешения, чтобы «успеть в срок». Этта чувствовала, что старик может отследить ее передвижения во времени. Ей требуется небольшая фора, чтобы обрести опору и избавиться от преследователей, доносящих о ее передвижениях, какие проходы она использовала. К сожалению, она не учла болезнь путешественника.

И Николаса.

– Объясните мне! – сказал он суровым, мертвенно-тихим голосом. – Объясните мне, почему вы рискнули ее жизнью… почему рискнули своей жизнью… отправившись без запасов или подготовки! Не думал, что вы идиотка!

Она стиснула челюсти, глядя на него. В руку словно бы впились булавки, когда к ней устремилась кровь, но она все же подняла ее, обшаривая землю в поисках сумки с вещами, «позаимствованными» из сундука в комнате Софии.

Похоже, они были в каком-то коридоре, только, возможно, слово «коридор» тут не подходило. Сводчатый каменный потолок с разбитыми световыми люками и длинными свисающими фонарями. Здесь были магазины – она увидела потрепанные стулья, обувь, сдутую с витрины. Окна второго этажа над каждым золотым с черным входом в магазин, казалось, разом распахнуло единым порывом.

– Вот, – указала она на валяющийся неподалеку кожаный мешок. – Я не п-пришла не-неподготовленной.

Что здесь произошло? Словно бомба разорвалась; все было сырым, как будто тут только что потушили огромный пожар. «Где я?» – подумала она; паника грызла дыру в ее сердце. Она услышала далекие голоса с четким британским акцентом, слишком далекие, чтобы разобрать.

Николас перебирал сумку.

– Швейные ножницы, гармошка с выгравированными инициалами Софии, зеркальце, несколько кусочков золота, письмо вашей матери…

Этта усмехнулась.

– …Нижнее белье, яблоко и револьвер, – закончил он, закрывая сумку. У Софии не было по-настоящему современного «нижнего белья», но один комплект, найденный Эттой в сундуке, подбирался настолько близко, что на лучшее грешно было и рассчитывать.

– Что мне еще пригодится? – невинно поинтересовалась она.

– Вода. Карты. Список известных проходов. Соответствующая эре одежда. Патроны к револьверу. Вы хоть знаете, как пользоваться оружием?

Тут он явно загнал ее в угол.

– Если вы попытаетесь меня вернуть, я…

– Что, мисс Спенсер? – присев перед ней на корточки, спросил Николас. – Свирепо на меня посмотрите?

Эттина рука сомкнулась на осколке лежащего поблизости стекла. Выражение лица Николаса изменилось; его глаза помрачнели, глядя сначала на ее импровизированное оружие, потом – ей в лицо. Она не сникла под давлением его взгляда, но уставилась в ответ настолько вызывающе, насколько могла с распухшей вдвое щекой.

Он сдался первым, его лицо смягчилось. Сев на ближний кусок развалин, он вытащил сложенный платок.

– Вы снова порезались, пиратка.

Через мгновение Этта опустила осколок и позволила ему приложить теплую ткань к ее ладони, глядя, как его большая рука обхватывает ее.

В груди что-то сжалось, когда она попыталась подобрать правильные слова.

– Почему вы мне не сказали? – тихо спросил он. – Вы взяли с меня слово не уходить, не объяснившись. А сделать то же самое для меня?

– Простите. – Об этом она не подумала. Кинжал вины, вонзенный в живот рукой страха, провернулся еще раз. – Не хотела тратить ни секунды, когда он может навредить маме, убить ее. Думаю, Айронвуд дважды подумает, прежде чем тронуть ее, пока я не вернусь с астролябией. Ведь, если он причинит ей вред, мне станет нечего терять, верно?

Николас кивнул:

– У него есть и другие способы навредить вам.

– Но не заставить меня. И… – Этта замялась, не зная, стоит ли говорить ему о другом стимуле, горящем внутри нее. – Я рассказывала вам про Элис… Закончу здесь и вернусь к ней.

Николас снова присел перед нею на корточки, глядя на тот клочок неба, что они могли разглядеть. Обычная поза, осознала она, когда он пытается собраться с мыслями. Скрыть выражение лица.

– Этта, вы не можете спасти ее.

– Почему же не могу? – не согласилась она, но сердце забилось при виде чувства вины и сочувствия, отразившихся на его лице. – Я просто должна вернуться…

– И изменить прошлое? – договорил он. – Временную шкалу?

Этта сжала челюсти.

– Меня это не волнует… не волнует! Айронвуд менял прошлое годами, а я не могу спасти одну жизнь?

– Нет, Этта, послушайте меня, – тихо сказал Николас. – То, о чем вы говорите, – не вопрос морали. Это физически невозможно.

Она отступила назад к стене, подальше от него, от его слов.

– София не говорила? Вы не можете пересечься с самой собой – вас не может быть двое в одном и том же месте, в одном и том же времени. Само время этого не позволит; вас выбросит из прохода раньше, чем вы попробуете пройти через него, – понизив голос, объяснил Николас. – Вот почему путешественники ведут журнал, чтобы запомнить даты и годы, в которых уже были.

Этта почувствовала, словно он окатил ее ведром ледяной воды. Грудь сжалась до боли – значит, она не сможет использовать проход, чтобы вернуться в тот день, перед тем как в Элис выстрелили? Да что там в тот день… она не сможет попасть в любой другой месяц или год, чтобы предупредить ее. А все потому, что там уже будет она прошлая.

– Она не объяснила, что проход соединяет годы, а не дни? – с нажимом спросил Николас.

– Что вы имеете в виду? – прошептала Этта.

Выражение его лица смягчилось:

– Понятно. Не объяснила. Даже если вы сможете найти другого путешественника, который использует этот проход, чтобы спасти ее, придется ждать целый год, чтобы это сделать. Проще представить каждый год как крошечные потоки, текущие параллельно друг другу в одном направлении, а мы перепрыгиваем из одного в другой. Мы покинули Манхэттен 22 сентября 1776 года. И прибыли сюда двадцать второго сентября какого-то – неважно какого – года. Вы понимаете?

Этта кивнула, не в силах ничего выговорить несколько долгих мгновений. Должен быть другой способ. Это не могло так закончиться. Элис не могла умереть… не для нее.

Мама придумает, что делать.

– Чистый лист… – медленно проговорила она. – Вот что Айронвуд имел в виду, называя меня так. Не потому, что я ничего не знаю, а потому, что нигде не была. Вероятность столкнуться с самой собой ничтожна. Так?

Он кивнул, коснувшись ее локтя.

– Вы ведь поняли?

Она задрала подбородок:

– Я поняла, но всегда есть другая возможность, другой путь, если как следует поразмыслить.

Он слабо усмехнулся, прикрыв глаза:

– Я так и знал, что вы скажете нечто подобное.

– Постойте-ка… – проговорила Этта, внезапно пораженная другой мыслью. – Боже мой… А Айронвуд не станет преследовать вас за то, что вы путешествуете?

После несчастного случая с его единокровным братом Николасу запретили путешествовать – сослали, как он выразился, – и она не думала, что это останется незамеченным.

– Мой страх за вас превышает мой страх перед ним, – просто сказал он. – Разве я вам не говорил? Если вы уйдете, я пойду следом.

Стоило ли пытаться уйти одной, зная, что я дойду до края земли, чтобы привести вас обратно? Отголоски этих невысказанных слов витали между ними. Сверху слетело облако пепла. Не задумываясь, Этта протянула руку и смахнула крупинки с его волос. Он закрыл глаза, склонив голову, потянувшись ей навстречу ровно настолько, чтобы ее рука задрожала.

– Вы знаете, что в письме… которое написала ваша мать. И не доверяете мне… – начал он. – Вы ведь считаете меня одним из них?

– Нет! – выпалила она. Он согласился работать на Сайруса, привезти ее в Нью-Йорк, но он стоял в стороне от них, разве не так? Они его сильно обидели, верно?

– Считаете, – печально вздохнул он. – После всего, что я вам рассказал?

Этта опустила голову, прижавшись спиной к стене. Он понимал ее с одного взгляда, правда? Но она хотела сказать ему это; она хотела, чтобы он понял, что она не просто безрассудная идиотка. Она хотела, чтобы он встал на ее сторону.

Хотела узнать, что он знал об Айронвудах. О путешествиях. Но как же это было корыстно: уговорить его идти с нею… а потом оставить одного разбираться с последствиями?

– Я могу вам доверять? – спросила Этта. – Вы мне доверитесь?

Николас коротко кивнул.

Она глубоко вдохнула.

– Я знаю, как прочитать это письмо, – призналась она. – И думаю, что старик нам лжет или, по крайней мере, не открывает полной правды.

Его губы приоткрылись – единственная трещина на непроницаемой маске. Она удивила его.

– Почему вы так решили?

– Моя мать – не воровка! – горячо воскликнула Этта. – Меня не волнует, что он говорит. Думаю, эта астролябия принадлежала Линденам. – Ее семье… уменьшившейся до них с мамой. – Они, по крайней мере мама, чувствовали ответственность за ее защиту.

– Возможно, астролябия действительно принадлежала им, – поразмыслив, допустил Николас. – Если я правильно понял Джулиана, у каждой из четырех семей – Айронвудов, Жакаранд, Линденов и Хемлоков – когда-то была астролябия, но три потерялись или были уничтожены не одно столетие назад. Айронвуд считает, что раз он великий магистр всех этих семей, то все они принадлежат ему, независимо от первоначального владельца.

Этта кивнула, гадая, что еще украли у ее семьи – какие реликвии, тайны, какая история была перекачена в клан Айронвудов. Возможно, мама смогла бы ей рассказать.

Возможно, вместе они бы смогли что-то вернуть.

После того как ты перехитришь старика, спасешь маму и Элис и выступишь с дебютом в следующем месяце.

– А это письмо… она, должно быть, знала, что что-то случится, – иначе зачем было его писать? – заметила Этта.

Николас уперся руками в колени.

– Сможете спросить, когда мы вернем Айронвуду астролябию и он ее освободит.

Этта моргнула:

– Вы хотите пойти со мной?

Она заметила промелькнувшую на его лице вспышку сильного чувства, но не смогла его разобрать. Он отвел взгляд. И несколько секунд спустя усмехнулся:

– Да разве ж совесть позволит мне отпустить вас одну… Вижу по вашему лицу, что вы недовольны, но у меня за плечами опыт многих лет путешествий. Вы же только начали. Нуждаться в помощи или защитнике – не слабость.

– Мне не нужен защитник, – возразила Этта. – Мне нужен напарник.

Взгляд Николаса скользил по развалинам вокруг них, по мерцающей стене света – входу в проход, – но когда она заговорила, их глаза встретились. Его губы приоткрылись, словно предложение застало его врасплох.

– На каких… условиях?

«Вы же путешествовали с Джулианом?» – хотелось спросить ей. Но… София говорила о нем не более как о слуге Джулиана, камердинере; и хотя сначала Этта списала это на жестокость и пренебрежение девушки, теперь доказательство было прямо у нее перед глазами. Ее сердце раскалывалось снова и снова – от осознания того, какую роль они ему отводили, и от того, что он думал, с нею будет то же самое.

– Мы держимся друг за друга, – сказала она. – Вы зовете меня Эттой. И у нас нет секретов. – Кроме того, конечно, что она никогда не отдаст астролябию Айронвуду, если это будет в ее власти. – И…

– Мы оба продолжим презирать Айронвуда?

Она улыбнулась, даже когда сомнения начали затуманивать ее разум.

Что, если возвращение – единственный способ уберечь Николаса от возмездия?

Она не могла думать об этом сейчас – сперва надо найти астролябию, если им вообще суждено ее найти. Но, принимая его помощь, она не могла не задумываться о последствиях. Он рисковал навлечь гнев старика.

Словно бы прочитав ее мысли, он тихо сказал:

– Это мой выбор. То, что я делаю, я решаю сам.

– Хорошо. – Невидимая струна, плотно обмотавшаяся вокруг ее сердца, ослабла. – Прежде чем мы поймем, куда направляться, вы хоть представляете, где мы?

Бесстрастно взглянув на нее, он поднялся на колени.

– Немного отвлекся при виде вас, лежавшей в луже собственной крови.

– Ни в какой не луже! – возмутилась она, потирая отекшую щеку.

– Не кипятитесь, – сказал он, пробегая пальцем по ссадинам. Она не дышала, пока он не отвел руку.

– Теперь вы выглядите настоящей пираткой, – сказало он ей с тихой полуулыбкой. – Но мне нужно раздобыть одежду и припасы. Ничего, если я оставлю вас здесь на пару минут? Я ненадолго, обещаю.

Этта открыла наспех собранную сумку и рылась в ней, пока руки не сомкнулись на бархатном мешочке с золотом. Девушка протянула его Николасу.

– Моя мама не воровка, чего нельзя сказать обо мне.

– Всего лишь компенсация, – одобрил он, взвешивая мешочек на ладони, – учитывая, что они вам сделали.

Этта смотрела, как Николас устремился к разбомбленным витринам магазина, встретилась с ним взглядом, когда он в последний раз обернулся через плечо, и сердито махнула, чтобы поторапливался. Эхо его усмешки поселилось в ней, словно глоток теплого чая.

Она снова огляделась, с трудом поднимаясь на ноги. Стена позади нее стояла достаточно крепко, чтобы опираться на нее, пока она шла по кучам стекла и мокрого обгорелого дерева. Вывески были на английском, а по запаху и обстановке она по крайней мере могла определить, что здесь был пожар.

Этта отступила туда, где была раньше, и спряталась за стеной.

То и дело она слышала голоса или тихий рык двигателя и, вытягивая голову, украдкой поглядывала сквозь длинный коридор на улицу в другом его конце. Мимо прокатился ярко-красный автобус, за ним спешили две молодые женщины в юбочных костюмах и пришпиленных к прическам шляпках. Этта болезненно осознала, что на ней платье восемнадцатого века и сдавливающий ребра корсет.

Англия, полупораженно подумала она. Лондон, если ее догадка верна. И мода… 1950-х? Или…

Нет.

Она вновь взглянула на разрушенные стены, свидетельства пожара, людей в военной форме, проходящих мимо дальнего конца коридора.

Военный Лондон.

Вторая мировая война.

Николас, вернувшийся с зажатой под мышкой одеждой, подтвердил догадку девушки. Он переоделся в свежую рубашку и брюки и сменил башмаки на полуботинки. Она могла только вообразить, как бы он объяснил бриджи, чулки и сюртук, в которых прибыл.

– Я не совсем уверен с размером… – начал он, уставившись в землю, передавая ей васильковое платье и подходящий жакет.

Этта изучила платье – V-образный вырез, средняя длина, короткие рукава – и пробежала пальцами по кружевной отделке, которую только заметила.

– Очень красивое, спасибо, – сказала она. А также весьма просторное в талии; хотя при необходимости можно просто затянуть поясом. – Как там?

Николас уставился на нее, пытающуюся вслепую развязать платье, пока Этта, вспыхнув, наконец, не прочистила горло. Он вздрогнул и резко повернулся на пятках, дав ей немного уединения, когда она расстегнула достаточно пуговиц, чтобы стянуть платье через голову.

– Разбирают обломки от вчерашнего налета… все еще ищут выживших, – рассказал он. – Я слышал, как они говорили, что будут двигаться в этом направлении, так что нам лучше поторапливаться.

Этта тоже так думала, но это не помогало ей разоблачаться быстрее. Расцарапанные от падения руки тряслись, дрожь в пальцах никак не унималась.

– Извиняюсь, – пробормотала она, – но мне нужна помощь…

Николас взглянул на нее и тут же повернулся обратно к стене. Этта почувствовала, как по лицу и груди разливается румянец. Корсет и почти прозрачная сорочка. Могла бы хоть руки на груди скрестить!

Он обернулся со страдальческим вздохом. Пока он трудился, девушка следила за быстрыми уверенными движениями его мозолистых рук, стараясь держать руки по швам, пока он, наконец, не справился со шнуровкой.

Его широкие плечи загородили остальной мир; Николас стоял так близко, что она могла бы наклониться вперед, уткнуться лицом между шеей и плечами – могла бы, и на мгновение почувствовала, что может попасть в ловушку собственных желаний, если этого не сделает. На его шее пульсировала жилка, и она не могла оторвать от нее взгляда.

– Готово, – пробормотал он, хотя его пальцы задержались на развязанной шнуровке на секунду дольше, пальцы проскользили по верхнему краю корсета, паря по ткани сорочки. Этта стояла совершенно неподвижно, слишком напуганная, чтобы наклониться вперед, навстречу прикосновению; слишком напуганная, чтобы двигаться или делать что бы то ни было, что положит этому конец.

Голова снова закружилась. Этта почувствовала, как теплое дуновение его вздоха овеяло ключицу, прежде чем он отстранился. Уставившись вниз, Николас произнес теплым, как мед, голосом:

– Чтобы моряк не справился с узлами?

Только когда он снова отвернулся, чтобы дать ей закончить, Этта пришла в себя и вспомнила, что как раз на такой случай прихватила с собой ножницы.

Платье, которое он выбрал, неплохо подошло, но вот ботинками приходилось обходиться теми, кожаными на шнуровке, которые она взяла у Софии, и не обращать внимания, что они жмут, пока не подвернется лучшего варианта. Этта потянулась коснуться сережек, чтобы убедиться, что они по-прежнему на месте.

– Ладно, – проговорила она, перекидывая волосы через плечо. – Как смотрится?

Когда он посмотрел, она твердо сказала себе, что он уставился на ужасный синяк, затянувший половину ее лица, и только на него.

Через пару секунд он сказал:

– Сойдет, пиратка. А теперь скажите, что в действительности говорится в письме вашей матери.

Пока он складывал платье, скатывая ткань в аккуратный сверток, Этта вытащила письмо и закатившуюся на дно сумки ручку. Приложив лист к стене, она начертила поверх письма контуры звезды, изучая поток слов, попавших внутрь. Николас подошел ближе, читая через ее плечо. Вокруг них набирало темп утро, взрываясь голосами, запахом пожаров и бензина; но они притаились в тихом углу коридора, принадлежавшем только им двоим.

– Встань и войди в логово, где тьма наградит тебя твоими полосами. Скажи тиранам, тебе они служить должны, – читала Этта, водя пальцем внутри звезды. – Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Стань на плечи памяти. Принеси монету вдовствующей королеве. Помни: истина в рассказе и в конце должен быть финал.

– Боже мой! – в его голосе звенела нотка радости. – Как вы догадались это сделать?

Объясняя как можно меньше, она рассказала ему о секретных посланиях, которые мама прятала в футляр для скрипки и чемодан, когда она путешествовала.

– Она хотела, чтобы вы смогли его прочитать. – Николас почти светился от восторга. – Она думала, что однажды вам, возможно, придется искать астролябию. Вы поняли подсказки?

Этта покачала головой, снова и снова изучая слова, гадая, а вдруг она ошиблась и должна была выбрать другую форму? Слова не имели никакого смысла.

– Если предположить, что это список инструкций, указаний, то, думаю, первую можно пропустить, – сказал Николас, беря у нее письмо. – Вторая «Скажи тиранам, тебе они служить должны» указывает на место, где погиб Натан Хейл, проход, через который мы прошли. Тогда сейчас для нас, скорее, важен смысл следующей: Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Она задевает какую-либо струнку вашей памяти?

Беспомощность навалилась на нее, когда она покачала головой, почувствовав, как надежда угасает. Как они разгадают все эти подсказки за семь дней?

Какое отношение «неведомые боги» имеют к Лондону времен Второй мировой войны? Они люди? Определенной веры? Последняя подсказка связывала местоположение прохода со смертью какого-то человека. И использовала песню, которую время от времени распевал ее прадед. Окажется ли следующая подсказка настолько личной, чтобы касаться ее семьи?

Что-то изводило ее, когда она мысленно возвращалась в «Горлицу», лагерь артиллеристов, но она отмахнулась от этого, когда Николас проговорил:

– Поучение… поучение, поучение, поучение…

Он развернулся так быстро, что чуть не сбил ее с ног во второй раз. Глаза юноши пылали, делая черты его лица почти что мальчишескими.

– Возможно, имеется в виду проповедь святого Павла в Ареопаге?

Этта ответила на его нетерпение недоумением.

– Безбожница! – поддразнил Николас. – Деяния, 17:16–34. Апостол Павел произнес проповедь – по сути, поучение, ибо греческий закон запрещал проповедовать о чужих богах – в Афинах, в Ареопаге.

– Поверю вам на слово.

Николас хмыкнул, рассеянно проведя пальцем по ее подбородку. Похоже, он не осознавал, что сделал это, но каждая клеточка Эттиной кожи трепетала от осознания.

– Ареопаг – это каменистый холм под Акрополем. В древности там собирался высший суд города, – объяснил он, и Этта почувствовала и восхищение полнотой его знаний, и собственную ущербность. – Я читал об этом. Капитан Холл сочетает в себе философа и моряка: хотите верьте, хотите нет, он получил образование в Гарварде и держал у себя множество трактатов в надежде, что мы с Чейзом рано или поздно на них наткнемся. А миссис Холл проявляла изрядную строгость в нашем библейском воспитании.

– Хотела бы я сказать то же самое, – пробормотала Этта. Единственная церковная служба, на которой она присутствовала, была похоронами Оскара, мужа Элис. Учитывая роль религии в восемнадцатом столетии, глубина познаний Николаса не должна была ее удивлять. Девушка поймала себя на том, что теплеет к нему, что-то искрилось и грело в центре ее груди, когда она переоценила его в свете этого открытия. Этта впервые почувствовала благодарность, что он последовал за нею.

– Проповедь звучала примерно так: «Афиняне, по всему вижу я, что вы особенно набожны. Ибо, проходя мимо ваших святынь, я узрел алтарь с надписью: “Неведомые боги”» и была построена на огорчении от того, что афиняне поклонялись ложным богам – языческому пантеону.

– А Лондон с Древней Грецией связывает… – начала она, надеясь, что он знает продолжение, которого не знала она.

– Архитектура, законодательство, скульптура, искусство. Я бы предположил, что это место или вещь, с которой вы связаны. Вы раньше бывали в этом городе?

Этта кивнула. Множество раз. Они с мамой и Элис прилетали погостить, проводя лето на съемных квартирах, спасаясь от изнуряющей нью-йоркской жары. Элис выросла в Лондоне и… ей всегда говорили, что и мама тоже, хотя теперь все это казалось спорным. Правда и вымысел в ее историях начали сливаться, разрушая их, словно залитые водой картины.

На каникулах они арендовали множество квартир, но теперь, в воспоминаниях, те едва ли отличались друг от друга. Гуляли по городу, посещали парки, дома, где выросла Элис… ходили в театры и музеи.

– О! – воскликнула она. Казалось, мысль шлепнула ее по лицу. Испытывая головокружение, что она наконец-то может поведать что-то, чего он не знает, девушка повернулась к Николасу:

– Идея безумная, но ведь в Лондоне – в Британском музее – куча предметов древности из Греции? Самые известные были вывезены – или украдены, как говорят некоторые, – из Парфенона британским лордом Элгином, который привез их сюда и продал британскому правительству для музея. В правовом отношении там все запутано.

Этта качнулась назад на пятках, глядя на облака и дым, стелющиеся над головой.

– Я, может, притягиваю за уши, но Акрополь и Парфенон так близки к Ареопагу, что они явно связаны. Я давно не была в том зале музея и сейчас точно не вспомню, что изображают Мраморы Элгина… какую-то битву, полагаю. А еще там статуи мужчин и женщин…

– Продолжайте, – попросил Николас.

– Я пыталась разобраться с «глухими ушами», думая о настоящих живых людях, но что, если это о статуях? Они не могут слышать, видеть или чувствовать.

– Не припомните, слышались ли рядом с ними какие-то странные звуки? – спросил он.

Она покачала головой.

– Судя по тому, как ваша мать использовала в подсказке казнь Натана Хейла, можно предположить, что проход – в музее, рядом с этими статуями. Британский музей моего времени, вероятно, ощутимо отличается от того, каким вы его знаете; я никогда в нем не бывал и не видел полного списка известных проходов… Ума не приложу, что и думать.

Отчаяние, накапливающееся у нее в животе, поднималось с каждой минутой. Николас выжидающе смотрел на нее.

– Не знаю… не усложняем ли мы? Не должно ли быть попроще? Поочевидней?

Он слегка наклонился, чтобы взглянуть ей в глаза:

– Все в порядке. Возможно, поможет, если думать вслух? Все, что угодно, любая мелочь может нам помочь…

Она кивнула. Он мог помочь ей прояснить мысли и, возможно, поймать что-то, чего не замечала она.

– Мама работает в музее, но в Нью-Йорке. Недавно возобновились споры о том, не следует ли вернуть Мраморы Элгина в Грецию… это было во всех газетах. Британский музей – это просто Британский музей, понимаете? Э-э-э… полагаю, не понимаете? Пока. Но… Элис обычно проводила для нас отдельную экскурсию. Ее отец был хранителем. Она рассказала мне от начала и до конца, как статуи попали в коллекцию.

– Элис… ваша наставница? – уточнил он.

Внезапно ей стало трудно говорить. Николас просто снова кивнул, как если бы сложил все кусочки головоломки вместе. Со слабой робкой улыбкой он спросил:

– Тогда пойдемте?

Элис все еще стояла у нее перед глазами, все эмоции натянулись от истощения, и Этта уже не доверяла своему голосу. Она кивнула, принимая его руку. Ей даже не приходило в голову, как холодны ее пальцы, пока она не коснулась его ладони. Вопреки всему, Этта почувствовала нетерпение, пенящееся в венах, покалывающее нервы. Обстановка вокруг них «впиталась» в нее, стала настоящей. Николас понимающе на нее взглянул.

– Невероятно… что мы здесь, – сказала она ему. – Все это…

Это было прекрасно, странно и противоестественно, и она ничего не могла с этим поделать – ей хотелось исследовать все вокруг. Увидеть, каким мир был на самом деле – а не отредактированную версию в фильмах и книгах.

– При других, менее страшных обстоятельствах, – спросил он, – вы были бы рады увидеть все это?

Ответ «да», рвавшийся из ее сердца, показался ей предательством своего гнева в адрес Айронвудов, даже при той аккуратной форме, в которую Николас облек свой вопрос.

– Не знаю. Посмотрим, что у нас получится, и тогда я отвечу.

Посмотрим, смогу ли найти астролябию и маму и вернуть жизнь в прежнее русло.

Николас перекинул кожаный мешок на другое плечо, и тот шлепнул его по бедру, когда они двинулись по лабиринту из обломков. Вдруг он остановился, вытянув шею. Этта проследила за его взглядом к мерцающим над входной аркой золотым буквам. От контраста между ними и развалинами вздыбились волосы на руках.

– Берлингтон-Аркейд, – прочитал он.

Она знала это место – приезжала сюда однажды много лет назад на выступление. Элис прогулялась с нею по длинному торговому центру со сверкающими магазинами – они искали новогодние подарки для Роуз.

– Думаю, я знаю, где мы находимся, – проговорила она. – Грубо.

«Грубо» было подходящим словом для описания того, что они увидели, выйдя через разрушенную арку на улицу. Девушка знала, чего ожидать: видела фотографии, слышала рассказы Элис и Оскара, пропитанные болью, неутихающей десятки лет спустя. Правда, чего Этта не ожидала увидеть, так это столько лондонцев в костюмах, платьях и на каблуках, осторожно пробирающихся через завалы мусора, выброшенного из витрин, ловко обходя воронки, куда рухнули целые секции домов, мест, где мостовая разверзлась, обнажая трубы. Облака набежали на солнце, пятная землю тенями. Они двигались на восток, проходя улицу за улицей. Этта поглядывала на Николаса, а тот смещался влево и вперед, пока ее рука не соскользнула с его рукава. Тошнота и головокружение от путевой болезни прошли, но она снова ощутила растерянность, хотя и иной природы. Николас держался всего в шаге впереди нее, однако она чувствовала, как расстояние между ними растет, пока вдруг ей не стало одиноко.

Время от времени Николас выхватывал взглядом что-то новое: велосипед, витрину, полицейского в форме, светофор – и это занимало все его внимание. Этта видела, что юноше не хотелось просить объяснений – какой-то его части нравилось разбираться во всем самому, – но ему было любопытно.

– Вы бывали здесь раньше? – наконец, спросила она. – Здесь, здесь?

Покачав головой, он тихо ответил:

– Я доходил только до 1925-го, и только в Новом Орлеане.

По сравнению с тихим восемнадцатым веком Лондон двадцатого разве что не ревел. Проносясь мимо них, просигналила машина, и Этта почувствовала руку на запястье. Николас отлетел к ближайшему магазину, Этта – за ним.

Ближайший лавочник, писавший на деревяшке в разбитой витрине «Работаем, как обычно», тревожно поднял голову на резкое движение. Этта успокаивающе улыбнулась мужчине, прежде чем вернуться к мужчине подле себя.

Николас тяжело дышал, ноздри раздувались, когда машина шумно притормозила.

Через пару секунд он объяснил:

– Они… громче, чем я помню. Быстрее.

Она кивнула:

– Наверное, да.

– И, – глядя на нее, пробормотал Николас, понижая голос, – они ведь есть в вашем времени?

– Да, даже получше. Быстрее, тише… потребляют меньше энергии, у некоторых – встроенные навигационные системы… – Ладно, слишком много деталей.

Глаза Николаса расширились на словах «меньше энергии», и она поняла, что потеряла его.

– Все меняется со временем.

Он подвигал челюстью взад и вперед:

– Все?

Возможно, дело было в том, как он изучал ее губы или как его руки, казалось, легко скользили по складкам ее платья, без ведома хозяина, но неловкая загадка внезапно прорвалась шершавым, болезненным пониманием.

«Ох, – подумала она, чувствуя, как перехватывает горло. – Ох…»

– Хотите, расскажу? – поинтересовалась она. – Вы действительно хотите узнать, каково мое время?

Если он в самом деле собирается вернуться домой и больше никогда не путешествовать, он никогда не пожнет плоды прогресса – никогда его не увидит. Знать то, что находилось за пределами досягаемости естественного времени жизни, любого бы свело с ума.

Наконец, Николас покачал головой:

– Я бы предпочел открыть это сам.

По крайней мере, она может защитить его сейчас.

– Вы прикрыли меня на корабле. Меньшее, что я могу, так это вернуть вам должок наилучшим образом.

Его улыбка стал печальной:

– «Напарничество» – новое для меня понятие… но я это ценю.

Этта хотела спросить его о Джулиане, но побоялась низвергнуть в пучину страшных воспоминаний. Она отступила на остатки тротуара, поднеся руку к глазам, чтобы защититься от солнца.

– Понятия не имею, где мы.

У него отвисла челюсть.

– Разве я не говорил, что понадобится карта?

Она не желала отдавать ему победу в этом споре.

– Оставайтесь на линии… я мигом.

– Оставаться… на чем? – крикнул он вслед уходящей Этте.

Лавочник, которого она видела мгновение назад, нырнул обратно в магазин и теперь выметал пыль и пепел, нанесенные с улицы ветром.

Девушка заглянула в дверной проем.

– Здравствуйте, – сказала она. – Извините, что беспокою, но не могли бы вы мне помочь?

Мужчина оперся на ручку метлы, суровые черты лица разгладились улыбкой. За его спиной виднелся длинный деревянный прилавок и полки, заставленные темными бутылками с бумажными этикетками. Аптека.

– Американка? – отважился спросить он. – Боюсь, не лучшее время для визита. Разве что вы первая из новой волны обороны? Янки наконец-таки подключились?

Наверное, он шутил, но в его голосе послышалась дрожь, беззащитность, проглядывающая через напускное «работаем, как обычно».

– Пока нет, – как можно бодрее ответила она. – Думаю, через некоторое время…

И только после того, как на нас нападут. Но она не могла сказать ему этого.

В то мгновение Этта впервые почувствовала хрупкость прошлого.

Находиться в этом магазине с тысячами плотно стоящих склянок оказалось жутковато, зная, что один неверный шаг может низвергнуть их на пол. Девушка не знала, что говорить лавочнику о вступлении Америки в войну, и изменится ли что-либо во временной шкале, если выдать это за догадку. И Этта не была уверена, что даже одно маленькое изменение не уничтожит будущее, каким она его знала.

Мужчина встал на колени, чтобы замести мусор в ведро.

– Так я и думал – играют в выжидание. Чем я могу вам помочь?

Уголком глаза Этта заметила, что Николас смотрит через продуваемую ветром раму.

– Не могли бы вы подсказать мне, как пройти в Британский музей?

Седые брови взметнулись вверх:

– Просто продолжайте идти на восток по этой дороге. Поверните налево на Дин-стрит и направо на Оксфорд-стрит, которая повернет на Грейт-Рассел-стрит. Смотрите достопримечательности?

– Да… просто не была уверена, что выбрала верную дорогу. Огромное спасибо за помощь.

Она уже повернулась к двери, когда мужчина слабо усмехнулся:

– Мисс… вернитесь, мисс… я должен был сразу вам сказать. Не могу удержаться от маленького озорства, особенно в такое время.

Ой-ей. Малюсенькая радость тут же испарилась.

– Вы можете пойти в музей, но, боюсь, там не на что смотреть, – сказал он. – Все ценности вывезли еще прошлым летом, и с тех пор он закрыт.

Британский музей был закрыт.

Ей бы следовало поверить лавочнику, но казалось невозможным, что они проделали весь этот путь, только чтобы столкнуться с запертыми высокими черными воротами. Мрачное каменное здание с колоннами и рельефами, вдохновленными древними временами, казалось, тем больше угасало, чем дольше они перед ним стояли. Оно словно бы насмехалось над ними.

Чтобы уж вбить последний гвоздь в гроб надежды, Этта вытащила губную гармошку из сумки на боку Николаса – гармошка, украденная из сундука Софии, казалась такой же, какую Сайрус использовал, чтобы найти проход в Нью-Йорке, – и быстро, с силой, дунула в нее. Она напрягла уши, пытаясь протиснуться через решетку ворот, словно это помогло бы расслышать звук, которого не было.

– Ничего, – сказал Николас.

– Ничего, – согласилась она, убирая инструмент обратно в сумку и закрывая ее резче, чем требовалось. – Даже если сами статуи вывезли, я надеялась, проход остался на месте.

– Возможно, мы недооценили вашу маму, – предположил он. – Сомневаюсь, чтобы его с легкостью мог найти каждый.

– Мировая война – недостаточное препятствие? – спросила Этта, проводя рукой по лицу. – Ладно… ладно… надо просто это обдумать.

– У меня есть идея, но, боюсь, она ужасна, – сообщил Николас, изучая замок на воротах и еще раз с усилием их дергая.

– Плохая идея лучше никакой, – заметила Этта.

– Я рад, что вы так думаете, потому что она потрясающе плоха. – Он повернулся к ней. – Мы можем обойти музей сзади, и я подсажу вас через ворота. Затем вы проскользнете в здание и возьмете сторожей или смотрителей в заложники, пока те не выдадут информацию о местонахождении статуй.

– Взять в заложники? – переспросила Этта.

– А вы не знали? Так настоящие пираты, вроде Черной бороды, сколотили свои состояния. Он брал выкуп за целые города, – сказал Николас. – Я даже обещаю научить вас стрелять из револьвера.

Вопреки всему, Этта улыбнулась:

– Ценю вашу веру в мои криминальные способности. Но даже если я кого-нибудь там найду, думаю, они просто позвонят в полицию и меня арестуют. Люди, обладающие такими сведениями, сделают все, чтобы защитить их.

Он прислонился к черной решетке.

– Они действительно вывезли все ценности?

Девушка указала на улицы вокруг них – руины, выгоревшие остовы зданий.

– Да, если они поняли, что экспонаты могут быть уничтожены или разграблены. Помню, вы говорили, что не хотите этого знать, но Германия вторглась во Францию и удерживала Париж большую часть войны. Франция точно так же поступила с картинами и скульптурами в Лувре – смотрители и добровольцы вывезли их за город и в итоге сохранили до конца войны.

– Когда я впервые узнал об этой войне, то подумал, Джулиан меня разыгрывает, – признался Николас.

Она кивнула.

– Хорошо, что музей подумал наперед. Одна бомба – и тысяча лет искусства и культуры могли быть потеряны.

Жужжание над головой приковало их взоры. Два самолета – судя по всему, истребители, – накрыв их длинными тенями, пролетали мимо. Николас застыл рядом с ней и, не успела она спросить, что случилось, уже ринулся за ними по тротуару, его глаза устремились к ним с удивлением, от которого у Этты защемило в груди. Она следовала за ним по пятам, впитывая его широко распахнутые глаза, легкую улыбку, пока, наконец, самолеты не исчезли на горизонте.

– Полет, – недоверчиво пробормотал Николас. – Меня не должно удивлять, что люди продолжают придумывать новые потрясающие способы убивать друг дуга с большей точностью, но… – Он покачал головой. – Если мы принимаем, что статуй здесь нет, стоит ли их искать? Или еще раз взглянуть на подсказку и придумать другую отгадку?

– Мне нравится и эта, – упрямо ответила девушка. – Думаю, мы на верном пути. Всего лишь небольшая заминка. Мы разберемся.

Николас фыркнул:

– Небольшая?

Этта отвернулась, изучая ступеньки, ведущие ко входу в музей. Жутковато было видеть их такими безлюдными. Тучи голубей и других птиц расхаживали по двору, словно желая друг другу хорошего дня. Что ты пытаешься сказать мне, мама? Что я должна здесь увидеть?

– Эй, этот корабль еще не затонул, – сказала она, оторвав взгляд от музея. – Может, у нас и один парус, но мы по-прежнему на плаву.

Еще один смешок.

– Я ценю метафору, которую вы для меня подобрали. Не знаю, как в вас уживается… эта чувствительность. Полагаю, когда вы встревожитесь, я пойму, что мы по-настоящему в опасности…

Этта увидела, как молодая элегантная пара пробирается по тротуару в их сторону, пальто женщины казалось ярко-красной кляксой на фоне выгоревших домов. Лицо мужчины скрывали полы шляпы, но он поднял его, приблизившись. Николас отошел ближе к воротам, чтобы дать им пройти. Проходя мимо, мужчина окинул его холодным взглядом, прежде чем пробормотать что-то идущей рядом женщине.

– Мы можем отсюда уйти, прошу вас? – стиснув зубы, пробормотал Николас. – Если здесь ничего нет, думаю, надо уходить.

Но… он же только что собирался перемахивать через забор.

– Что случилось?

– Ничего, – отрезал он. – Пожалуйста, пойдемте.

Девушка посмотрела по сторонам, пытаясь найти источник его беспокойства, но кроме нескольких мужчин и женщин, стоявших на другой стороне улицы, не увидела ничего, что могло бы вызвать подобную реакцию, – помимо очевидного дискомфорта, вызванного тем, что они оказались в чужом месте в чужое время.

– Хорошо, – согласилась она, положив руку ему на спину. Он вздрогнул, отшатнулся, и каждый дюйм Эттиной кожи вспыхнул смущением.

Николас пошел туда, откуда они пришли, Этта тащилась за ним. Она понимала, что юноша не держит в уме никакой цели; он едва ли поднимал взгляд – только чтобы посмотреть на дорогу. Николас остановился и обернулся, лишь когда она застряла на противоположной стороне тротуара, ожидая, пока проедут машины.

Его облегчение, пока он поджидал ее, было столь же осязаемо мягким, сколь гнев – резким, режущим. Этта поспешила на его сторону, но он по-прежнему не двигался; его горло сжалось, когда он сглотнул.

– Вам не нужно ничего объяснять, – сказала она. – Все очень тяжело.

– Дело не в этом – сказал он, напряженно оглядывая улицу. – Просто… обычно смиряешься с определенной «невидимостью», когда… когда выглядишь так, как я. Если честно, на этот раз я не ожидал ничего другого и обнаружил, что мне не нравится внимание. Взгляды.

«Идиотка», – сказала себе Этта. Какой же привилегией было никогда не испытывать необходимости оценивать окружение, оценивать реакцию людей на цвет твоей кожи. Разумеется, он чувствовал себя неуютно. Разумеется. И если он никогда не был в этом времени, то не мог предположить реакцию людей.

– Я не хотел… раздражаться, – пробормотал Николас. Когда он снова взглянул на нее, его глаза уже не были такими дикими, как прежде. – Но я не могу быть тем, кем не являюсь.

– Я бы не хотела, чтобы вы были не таким, какой есть. Хорошо, что вы мне рассказали, – сказала Этта. – Я хочу понимать, как вы себя чувствуете.

Что-то в том, что она сказала, заставило его снова отступить. Едва он открыл рот, Этта поняла, что произойдет, как он попытается увеличить дистанцию между ними.

– Мисс…

– Не смейте называть меня «мисс Спенсер», – предупредила она. – Меня убивает, когда вы ведете себя так, словно мы даже не друзья.

– Мы не друзья, – сказал Николас, и она вздрогнула. Один из них явно не понимал, что между ними происходит. Видимо, она.

Этта ринулась от него по тротуару. Он догнал девушку в три шага и взял ее руку в свою, принуждая остановиться. Она не могла заставить себя поднять взгляд; только ждала, когда Николас заговорит.

– С вами я забываюсь, – резко сказал он. – Я забываю правила. Забываю обо всех остальных живых душах в этом мире. Вы понимаете?

Мы не друзья.

Потому что для него они…

Ее сердце стукнулось о грудную клетку так сильно, что мгновение она не могла дышать.

– Меня не волнуют правила или кто-то еще. Люди ужасны… они – идиоты… и если они попробуют причинить вам вред, мне не потребуется револьвер. Я забочусь о вас, а вы взамен постарайтесь вести себя так, чтобы я не чувствовала себя идиоткой. Вы должны… – Она сжала руки в кулаки, чтобы не вцепиться ему в плечи. – Вы мой напарник.

Этта осмелилась поднять глаза и встретилась с его взглядом. Краска, ползущая по ее горлу, залила щеки. Ее ладони зависли над теплой гладкой кожей его сильных предплечий, и на долю секунды она задумалась, какого это, прикоснуться к нему, немного смягчить эти жесткие линии.

«Прекрати». Она знала себя достаточно хорошо, чтобы понимать, что, если она продолжит смотреть, наклонится вперед, как хотела, поднявшись на цыпочки, а он снова отстранится… все это «напарничество» очень быстро усложнится. Сейчас Этта не могла об этом думать. Не могла думать о его подбородке, шрамах и щербинках на коже, о том, как приоткрываются его губы и что она почувствует, зажав в пальцах ткань его рубашки.

«О доме!» – напомнила себе девушка, а ее кожа ожила, покалываемая прохладным осенним воздухом.

– Хорошо, – сказала она, скрестив руки на груди, глядя назад, в направлении музея. – Рада, что все уложено. Вернемся к делу.

Николас приподнял бровь:

– Едва ли, но я принимаю вашу точку зрения.

Время неумолимо ползло вперед, а они дорожили каждым часом. Этте даже думать не хотелось, где бы им пришлось устраиваться на ночлег, застрянь они тут еще на день, и как легко было бы выяснить местоположение статуй, забив запрос в поисковик. Или просто спросить Элис, которая всегда составляла конкуренцию Интернету, обладая обширными знаниями и отличной реакцией.

Мысли об Элис накрыли ее, пригвоздили к месту своим весом, который никак не удавалось стряхнуть. Думай, думай, думай… Она должна это знать. Должна – она почувствовала что-то, глядя через ворота на мрачный музей, трепет понимания. Но когда Этта закрыла глаза, пытаясь представить пустой двор, она видела не опустевшие ступеньки или устрашающего вида замки. Вместо этого она лежала на диване дома в гостиной, разглядывая висящие на стене мамины картины. На третьей снизу была точно такая же – прямо «в яблочко» – сцена: россыпь птиц, через которую шла молодая Элис.

Ответ, казалось, валился с неба, словно одинокое перышко, приземлившееся прямо на макушку.

«Нет, – подумала она, – нет…»

Не может быть так просто. Подсказка, скорее всего, касалась Мраморов Элгина, как они и думали. Но чтобы найти их, чтобы найти проход, ей нужно было сделать то, что они с мамой обычно делали, когда им требовалось объяснение: спросить Элис.

Элис, выросшую в военном Лондоне.

Элис, чей отец был куратором в Британском музее.

Элис, как минимум три раза показавшую им дом, в котором выросла.

Она повернулась к Николасу, собираясь с духом, чтобы сказать ему, не расклеившись, но он не отрывал взгляда от улицы, где, прислонившись к поблескивающему почтовому ящику, стоял мужчина в пальто и шляпе. В руках он держал свернутую газету, но явно не читал ее.

– Что случилось? – прошептала она, видя, как напряглись плечи Николаса.

– Идемте, – низким голосом ответил он. – Надо двигаться.

– Я знаю, куда нам надо идти, – сообщила она ему. – Просто следуйте за мной.

Девушка не была уверена, когда заметила это, когда подозрение закрутилось вокруг шеи, словно шальная прядь волос, настолько туго, чтобы заставить оглянуться через плечо. Человек в пальто шел в их темпе. Женщина в роскошном коричневом костюме то пропадала, то снова появлялась в поле зрения, не отставая.

Николас кивнул, подтверждая окончательно. Их преследовали.

Этта осмотрела улицу, прикидывая, где бы они могли поговорить, когда ее взгляд выхватил знакомую красную вспышку. Не тратя времени на объяснения, она подняла руку и помахала автобусу остановиться.

– Этта…

Водитель махнул в ответ в знак подтверждения, когда она бросилась к его окну. Позади раздавались поспешные шаги Николаса.

– Что за безумие? – скрипнул он зубами.

Окно с дребезжанием открылось:

– Вход с зад… – начал водитель.

– Ваш автобус едет через Кенсингтон? – спросила Этта.

Водитель оказался пожилым джентльменом с таким большим животом, что тот мог бы достать до колес. Но у него было открытое лицо и доброжелательная улыбка.

– Едет, милочка. Однако без официальной остановки. Кондуктор скажет, сколько вы должны. А вы просто улыбнитесь и махните мне, и я вас высажу.

Дверь распахнулась в правой задней части автобуса. Уцепившись за поручень, Этта полезла вверх, Николас, проводив ее тревожным взглядом, последовал за ней. Надо было бы пихнуть его на ближайшее сиденье и сесть самой, но она попыталась протолкнуться вперед, где водитель видел бы ее, а она видела бы дорогу. Когда автобус тронулся, юноша качнулся, как пьяный, чуть не сшибив маленького мальчика и пожилую женщину с пакетом из магазина.

– Простите нас, – пробормотала она, хватая его за руку и возвращая в вертикальное положение. Она кивнула на ремни, свисающие с потолка:

– Держитесь за них… и не нервничайте.

Протиснуться в переднюю часть раскачивающегося автобуса оказалось непросто даже тому, кто привык к вздымающейся палубе. Наконец, Николас рухнул на сиденье, по его лицу струился пот. Одна рука сжала спинку сиденья, другая – ее колено.

– Боже, – прокричал он сквозь рев мотора, – чем это пахнет?

Человек в форме, очевидно тот самый кондуктор, спустился по лесенке со второго этажа с лотком маленьких ярких билетиков на шее, удерживаемых небольшими пружинками.

– Так это ж бензин, паренек.

Николас взглянул на Этту, словно на предательницу.

– А мы не задохнемся, пока доедем?

Кондуктор, посмеиваясь, покачал головой. Этта заставила себя тоже рассмеяться, бросив на Николаса предостерегающий взгляд.

Он явно осознал свою ошибку – прижал руку ко лбу и вздохнул над собственной оплошностью.

– Куда едете?

– В Кенсингтон, – сказала Этта.

– Два пенса с каждого.

К ее удивлению, Николас порылся в сумке и достал оттуда что-то похожее на настоящие медные монетки, а не золото, как она боялась. Мужчина добросовестно вручил им два билетика и направился к другим пассажирам.

– Обменял золото и часть моего вознаграждения, – объяснил он. – Должно хватить.

– Но это же ваше вознаграждение за то, что привезли нас с Софией в Нью-Йорк, – виновато проговорила она.

Он лишь махнул рукой:

– Сосредоточьтесь на стражах, которые уже нас выследили.

– Человек с газетой точно был стражем? – с нажимом спросила она, откуда-то уже зная ответ. – Вы уверены?

– Я никогда не бывал в этом году, – понизив голос, признался он. – И не встречал стражей Айронвуда, живущих здесь, но какие еще мотивы могли быть у него и той женщины в коричневом костюме. Вы ее заметили? Зачем еще им за нами следить?

Казалось таким несправедливым, что стражи Айронвуда уже нашли их. Этта вздохнула, уткнувшись лбом в переднее сиденье. Вот тебе и «оторвалась», вот тебе и «сбежала тайком».

Николас наклонился вперед, чтобы упереться локтями в колени, и провел руками по коротким волосам.

– Его стражи следят за всеми известными проходами. Вероятно, они следили за нами даже дольше, чем мы думаем. Это явно Айронвудовы.

Ее мозг был настолько заторможен потрясением и затуманен путевой болезнью, что она даже не подумала о реакции Сайруса, когда тот обнаружит, что они пропали.

– У нас большие неприятности? – тихо спросила Этта.

– К несчастью, если Айронвуд хочет, чтобы нас лишили возможности действовать без его позволения, то большие. Нас посадят под замок в одном из владений Айронвуда в этом времени, где мы будем ожидать старика и наказание, которое он решит отмерить, – чем-чем, а всепрощением он не славится. – Грубоватая улыбка пробилась через напряжение на его лице. – К счастью, однако, он еще не знает, что нас, пиратов, чертовски нелегко захватить.

Последний раз Этта видела этот дом пять лет назад, более чем через семьдесят лет в будущем.

Было промозгло; в такой день дождь может в любую секунду превратиться в мокрый снег, а вода, кажется, льется на тебя со всех сторон. В последний раз она видела этот трехэтажный бежевый кирпичный дом с плоской крышей – зеленую дверь с позолоченным дверным молотком в форме льва – через окно арендованного автомобиля. Этта, усталая, рассерженная и замерзшая, притворялась спящей, чтобы экскурсия закончилась немножечко быстрее. Теперь она была готова поколотить себя двенадцатилетнюю, потому что, чем дольше они стояли перед воротами, тем больше она сомневалась, тот ли это дом. Во всяком случае, она определенно была не уверена, хочет ли позвонить в звонок.

– Вы сказали, что бывали здесь раньше, – напомнил ей Николас. – Если ваше чутье привело вас сюда, я ему верю.

Если мама с Элис трижды привозили ее сюда, значит, они хотели, чтобы она запомнила это место. И как его найти.

Но Элис…

– С вами все будет в порядке? – тихо спросил он. – Я могу поговорить с нею, если вам невыносимо.

Дом выходил на Кенсингтон-сквер, в нескольких минутах ходьбы на юг от дворца и садов. Район был тих и красив – почти не тронут войной. Полуденное солнце скрылось за серыми облаками, но деревья в парке напротив пылали золотым и багряным. Неподалеку трудились мужчины, выдергивая секции заборов, собирая их в кучи, чтобы потом увезти. Тут и там были небольшие садики – в том числе и перед зеленой дверью.

Этта покачала головой. Она была благодарна за предложение, но если он прав и она действительно не может спасти Элис, то… Это мой последний шанс ее увидеть. Мысль со всей силой сломала в ней что-то.

Николас открыл ворота и жестом пригласил ее войти. Этта расправила плечи, желудок перевернулся от волнения и страха. Затем она подняла молоток и трижды резко постучала.

Ужасное мгновение Этта думала, что никого нет дома. Она наклонилась вперед, прижав ухо к дереву, и услышала девичий крик «Минуточку!» и топот ног по лестнице. Этта шагнула назад. Что-то царапнуло металл – возможно, заслонка глазка? Она взглянула на Николаса, стоящего у основания ступенек, держа одну руку на сумке. Когда дверь отворилась, послышался вздох, вскрик:

– Рози? Но что ты делаешь…

Этта выпила ее образ одним долгим глотком.

Длинные темно-рыжие волосы девушки струились по плечам, лицо затеняла зеленая фетровая шляпа. Воротник серовато-зеленого платья был расстегнут до белой нашивки на кармане у нее на груди, на которой красными буквами значилось: «ЖДС гражданской обороны».

Она была такой молодой. Невероятно молодой. Нос и скулы Элис украшала россыпь веснушек. Этта видела фотографии… но… но с лица этой Элис еще не сошел детский жирок. Этта мгновенно узнала ее глаза – бледно-серые, которые она так хорошо знала. Этта, казалось, потеряла контроль над телом, голос охрип, и ей пришлось скрестить руки на груди, чтобы не броситься Элис на шею.

– Ты не Роуз, – медленно произнесла Элис, вцепившись в дверь, будто собираясь ее захлопнуть.

– Нет, – сказала Этта, удерживая дверь. – Не Роуз.

 

12

– Не могу предложить вам ни чая, ни кофе, впрочем, ни молока, ни сахара тоже нет. Нормирование и все такое. Очень извиняюсь.

Элис провела их в переднюю гостиную, кивком предложив Этте и Николасу сесть на чопорную мягкую викторианскую софу. Затем ненадолго вышла, но Этта не позволила девушке выпасть из поля зрения: выглянула в холл, чтобы следить за ее перемещением. Элис вернулась с водой и несколькими сухариками.

– Все хорошо? – спросила она.

Этта заставила себя оторвать от нее взгляд и посмотреть на висящую над камином картину – импрессионистское поле красных маков, – и ее губ коснулась улыбка. Девушка будто бы увидела старого друга. Картина, дополненная витиеватой золотой рамой, переплывет Атлантику и обоснуется в квартире Элис и Оскара в Верхнем Ист-Сайде. Но не раньше чем через десять лет.

Ноты аккуратно лежали на закрытом пианино, а под его блестящим деревянным телом прятался небольшой пюпитр и футляр для скрипки, на которой Этта десятилетия спустя будет играть по нескольку часов каждый день. Она забыла, что из-за войны Элис прервала занятия и начала играть профессионально, только когда ей исполнилось двадцать, когда покинула Лондон.

– Вам придется извинить меня за грубость, – сказала Элис, садясь на кожаное кресло напротив Этты. – Но я должна быть на смене через несколько минут.

– Все в порядке, – ответила Этта, чувствуя, как к горлу подступают слезы. Те же слова, что она сказала ей в Метрополитене перед концертом…

Некоторые вещи никогда не меняются; например, то, как лицо Элис смягчается от сочувствия.

– У меня всего несколько вопросов, – продолжила Этта. – Можно?

– О Рози? – поинтересовалась она, изучая Этту, как Этта изучала ее. – Боюсь, вам не повезло. Я не видела ее много лет.

Этта неловко заерзала от жесткого тона Элис. До сих пор Этта была уверена, что невозмутимость девушки – просто настороженная вежливость. Теперь она поняла, что это: откровенное подозрение. Эттина внешность, столь близкая к материнской, должно быть, застала Элис врасплох, когда та открыла дверь.

Она нам ничего не расскажет. Да и знает ли что-нибудь сейчас?

– Вы были… вы с ней близкие подруги? – спросила Этта.

– Едва ли, – ответила Элис, и Этта поняла, что это ложь, просто вспомнив, как та открыла дверь. – Мы вместе ходили в школу, пока профессор – ее дедушка – не умер. Она исчезала время от времени, убегая с какой-нибудь компанией, но иногда оставалась с нами. Как я уже сказала, я не видела ее много лет.

Этта заерзала, привлекая обеспокоенный взгляд Николаса, весь разговор изучающего свою воду, словно не мог до конца поверить, что в ней не плавало грязи.

– Не хочу показаться грубой, – повторила Элис, но на этот раз в ее голосе слышалось больше стали, – но кто вы и зачем пришли?

Была не была – все лучше, чем впустую терять время.

– Меня зовут Этта. Я ее дочь.

Николас выплюнул только что проглоченную воду и, задыхаясь, заколотил себя по груди, в недоумении поворачиваясь к ней.

– Дочь? – изменившимся голосом переспросила Элис. Она почти кричала. – Чудесно! Боже мой! Вы так поразительно похожи. Я должна была догадаться. Этта – это какое-то сокращение? В каком веке вы родились? Когда все идет не по порядку, это ужасно сбивает с толку, сами знаете.

Поток запутанных противоречивых эмоций: гнева, волнения, надежды, расстройства – прокатился по Этте, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться и переварить все это.

– Генриетта, – сказала Этта. – А это Николас Картер.

– К вашим услугам, мэм, – с поклоном произнес Николас, положив твердую руку Этте на плечо, надежно удерживая ее на месте. Этта благодарно кивнула – ей казалось, что она вот-вот выпрыгнет из кожи.

– Но кто ваш отец, дорогая? – спросила Элис. – Генриетта… Возможно, Генри?

Этта почувствовала, как мир перевернулся вверх тормашками второй раз менее чем за минуту.

– Генри? – прошептала она.

– Этта не знает отца, – объяснил Николас. – Боюсь, ситуация весьма непростая.

Он, как мог, объяснил, что привело их к ее порогу, – намного лучше, чем смогла бы объяснить Этта с тысячью роящихся в голове мыслей. Она наблюдала, как выражение лица Элис снова изменилось, с ужаса через изумление и до чего-то похожего на неподдельный страх.

– Значит, вы – одна из нас? – поинтересовалась Этта. – Даже не знаю, с чего начинать задавать вопросы.

– Увы! – слабо усмехнулась Элис, выглядевшая такой же истощенной, какой казалась. – Профессор Линден – твой прадед – был двоюродным братом моего отца, хорошим другом и наставником. Ни ему, ни мне не передались способности линденской ветки нашего семейного древа.

– Значит, вы страж? – уточнил Николас.

Ошарашенная Этта откинулась назад. В глубине души Элис всегда заменяла ей недостающую бабушку. Любви хватало, чтобы поддерживать это чувство вопреки знанию, что у них не было ни капли общей крови. Однако их действительно связывало родство, путь и дальнее!

Элис взрослела, как все люди. И когда Эттина мама сбежала от Айронвуда, отправилась искать ее. Этта почувствовала, как слезы снова щиплют глаза, заливая уже знакомым чувством вины, что слишком поздно узнала правду.

Элис защищала нас. Она была стражем во всех смыслах этого слова.

– Совместных дел у них было немного, – продолжила Элис. – Профессор «случайно наткнулся» на реликвию и использовал моего отца, чтобы передать ее в музей. Конечно, все было засекречено. – Она вытянула цепочку из-под своей простой формы и показала им висящую на ней монету. – Роуз привезла с каникул в Греции. Дохристианской.

– Как она связалась с Айронвудами? – спросил Николас.

– Профессор очень старался оградить ее от других семей, особенно от этой, – объяснила Элис. – Уверена, вы и так знаете: они воевали друг с другом за право писать законы путешественников, а потом погрязли в мести за переписанное естественное время и убитых любимых. Профессор всегда говорил, что семьи путешественников оказались на грани самоуничтожения. Как двое последних Линденов, они просто спрятались, не принимая ничьей стороны. Когда Айронвуд установил контроль над путешествиями, а профессор скончался… Роуз провела некоторое время с группой, объединившейся, чтобы путешествовать. Они называли себя беженцами…

Николас грохнул пустым стаканом о журнальный столик.

– Беженцами, говорите?

Элис кивнула.

– Я слышал о такой группе, – объяснил Николас, покосившись на Этту. – Беженцы, по-нашему, это те, кто после изменения шкалы времени оказывается без дома, куда можно было бы вернуться. Если мне не давали покинуть свое время – заперли в нем, – то они потеряли свое естественное время. Годы, в которые они были рождены, выросли и процветали, оказались утрачены.

– София говорила об этом, – сказала Этта. – Что, когда временная шкала меняется и естественное время путешественника претерпевает слишком большой сдвиг, они не перестают существовать, но все и всё, что они знали, пропадает.

– Верно. Во время войны семей это происходило постоянно. Временная шкала стала такой неустойчивой, такой непредсказуемой, и многие всерьез опасались, что же случится, если это продолжится. Остатки семей Жакаранда и Хемлок в конце концов пришли к Айронвуду и пообещали служить верой и правдой. Но была группа, преследовавшая его многие годы, пытаясь уничтожить его деловые активы и отомстить за погибших близких… Терны. Как называет их Айронвуд. Они постоянно пытаются создавать зацепки во временной шкале, которые восстановят их будущее. С этой рисковой группой связалась твоя мама.

– Старик преподнес все так, словно она умышленно проникла в семью и манипулировала ими… – Этта замолчала, глядя на него. – Возможно ли, что они тоже пытались найти астролябию и знали, что он хочет ее и взял ее след?

– Логичное предположение. – Николас потер подбородок. – Возможно, они тоже знают, где она спрятана? Только… похоже, она из тех вещиц, которыми бы они хотели воспользоваться.

Мысли осели между ними троими, тяжелые, словно грозовая туча. Этта приготовилась к грому, молнии и смертоносным стрелам.

– Было очень приятно познакомиться с вами, но… – Элис вдруг встала, собирая стаканы. – Сожалею, но мне правда пора идти.

Этта внимательно поглядела на девушку, поняв, что она от чего-то уворачивается.

– Что вы знаете об астролябии?

– Ничего, – ответила Элис, держась к ним спиной. – Мне очень жаль. Но я ничего о ней не знаю.

«Нет, нет, пожалуйста, нет. – Этту охватила практически отчаянная паника. – Вы не можете уйти!»

– Я просто пытаюсь вернуться к Рози, – попыталась она. – Думаю, это единственный способ. Если найду астролябию, то найду и ее. Пожалуйста… все, что вы знаете, самые крохи, может нам помочь.

– Может, ты и ее дочь, но это похоже на… на предательство, – слабо пробормотала Элис. – Она не хотела, чтобы кто-либо ее нашел, особенно Айронвуды.

– Почему? – спросила Этта. Николас скрещивал и распрямлял ноги, словно никак не мог удобно устроиться. – Хотя бы это мне объясните.

– Она думала… да простит меня Бог, она думала, что они станут использовать астролябию в своих целях. Бесповоротно разрушат мир ради собственной наживы, – сказала Элис. – Это семейная реликвия. Она принадлежит нам, чего бы это ни стоило. Мы многие годы решали, что с ней делать – оставить там, где ее спрятал отец профессора, или перепрятать. Она должна была оставаться потерянной, но потом к ней начал подбираться Айронвуд. Роуз не доставала астролябию из первоначального укрытия, пока он почти не обнаружил его. Им бы с профессором просто ее уничтожить, но они не смогли заставить себя сделать это. История для них слишком важна. – Элис поставила небольшую фарфоровую фигурку тигра, которую поглаживала, обратно на каминную полку, продолжая: – Айронвуд думал, что она настолько глупа, что он сможет обмануть и использовать ее; а теперь, полагаю, пытается провернуть это с тобой.

Этта покачала головой:

– Я не дам ему астролябию. Я просто пытаюсь вернуться домой, обратно к ней… и к вам.

Девушка медленно повернулась:

– Ко мне?

– Да, – кивнула Этта, вставая и пересекая комнату. – Она отправилась в будущее, а вы помогаете там ей и мне. Вы живете в Нью-Йорке. В вашем будущем появится весьма привлекательный польский скрипач…

Элис подняла руку, останавливая ее:

– Не рассказывай мне больше. Серьезно. Я вижу по твоему лицу, что ты хочешь мне что-то рассказать, но ты не можешь – я, может, и не способна изменять шкалу времени, но ты можешь – просто рассказав мне. А я начинаю понимать, что эта история вполне удачна.

Этта снова оглядела комнату, пытаясь найти какие-нибудь доказательства, что она знает Элис… будущую Элис. Ее взгляд упал на картину.

– Я знаю, что вы купили эту картину, идя по берегу Сены. Вы купили ее, потому что кто-то написал на обороте красивое стихотворение на французском. И я знаю, что ваш отец ненавидит ее, и вы прикрутили ее болтами к стене, чтобы он ее не снял.

Элис потянулась, прижимая пальцы к нижней части рамы. Картина не сдвинулась с места. Она повернулась к ним, качая головой:

– Я хочу помочь вам, но… она так долго меня защищала, что я чувствую – настала моя очередь сделать то же самое для нее.

В этом была вся Элис. Женщина охраняла их многие годы, словно львица, защищающая своих детенышей. Этте еще сильнее захотелось ее обнять, даже когда Николас напрягся, а по его лицу разлилось разочарование.

– Я не собираюсь изменять будущее – ее будущее, – сказала Этта. – Прежде всего, это бы полностью изменило мою жизнь. Но и давать Айронвуду доступ в мое время тоже не хочу.

Софа заскрипела, когда Николас встал и направился к окну. Скрестив руки, он поглядел на людей, проходящих под окнами.

– Хорошо, – сдалась Элис, докрасна заламывая руки. – Я не знаю, где находится астролябия. Мне жаль, но… полагаю… полагаю, ничего страшного не произойдет, если рассказать вам, что она последняя из четырех. Давным-давно в каждой семье было по одной. Три были потеряны или уничтожены конкурирующими семьями.

Как раз то, о чем Николас – и Джулиан – думал.

– Она последняя в своем роде, – сказала Элис, – и слава богу, учитывая, на что она способна.

– Вы имеете в виду считывание проходов? – уточнила Этта.

Элис моргнула:

– Нет. Создание проходов.

– Создание? – переспросила Этта, оборачиваясь на Николаса как раз в тот миг, когда и он стрельнул в нее взглядом. Ее удивление отразилось и на его лице. Не может быть…

– Да, – кивнула Элис, ее глаза расширились, когда она поняла, что ни один из них этого не знал. – Насколько я понимаю, многие проходы становятся непрочными или рушатся из-за гибели путешественника и… ну, старости. Как объяснила Роуз, Айронвуд и его противники – Терны, как ты их называешь, – хотят получить доступ к закрытым для них годам и влиять на происходящие там события. Тот, кто контролирует астролябию, потенциально может контролировать все время.

Боже мой, подумала Этта. Неудивительно, что ради нее Айронвуд пожертвовал сыном и внуком. Это же главный приз. Козырь путешественников. Если его власть не была полной, то стала бы таковой, попади астролябия ему в руки. Планы Айронвуда могли затронуть всех людей, во все времена.

Значит ли это, что проходы – не природное явление, обнаруженное путешественниками несколько столетий назад? Их для личного пользования создали предки семей? Неудивительно, что были годы без проходов и так много неизвестных путей; они, должно быть, появились до того, как путешественники начали вести записи или о них просто забыли.

Или некоторые проходы были секретными, созданными для использования одной конкретной семьей.

– Как во все это вписываются Терны? – спросил Николас.

Ноты симфонии жизней, желаний и мести внезапно слились в хор поколений, взорвавшийся у Этты в голове. Она уже знала ответ на его вопрос.

– Их объединило стремление создать проходы в прошлое, чтобы вернуться к тому, что все они считают подлинной шкалой времени, чтобы воскресить столетия и годы, потерянные ими, когда Айронвуд начал искажать временную шкалу «под себя».

И это будущее уже не будет тем, в котором она выросла: дни в парке, уроки с Элис, чай с мамой… Мгновение Этта сомневалась, что страшнее: вторжение Айронвуда в будущее или вмешательство Тернов в прошлое.

– И тех, кого они потеряли, – добавила Элис. – Чтобы спасти их.

«Как я хочу спасти вас, – Этта прижала пальцы ко рту, пытаясь запечатать хлынувший на нее вихрь внезапной неуверенности. – Чем то, что хочу сделать я, отличается от того, что хотят они? Почему жизнь Элис дороже жизни их близких?»

Нет… она не может об этом думать. Элис заслуживает того, чтобы жить. Она не заслужила смерти, во всяком случае не такой.

– Они не посмеют, – сказал Николас. Девушка могла поклясться, что он избегал смотреть на нее, даже когда добавил: – Мы не можем спасти мертвых. Мы даже не можем их предупредить, если нам доведется пересечься с ними.

– Только если следовать правилам, – подчеркнула Элис. – Правилам, которые установил Айронвуд, придя к власти. Он уничтожил все, включая наш образ жизни.

Еще больше секретов. Еще больше мучений. Еще больше причин как можно скорее найти астролябию. Этта потерла точку между глазами, начавшую пульсировать в такт с сердцем. Просто иди, не останавливаясь. Стоит начать задумываться – и задержишься в круге сомнений, а теперь было не до сокрушений. Она должна принять все таким, как есть. План оставался тем же: найти астролябию. Спасти маму. Спасти Элис. Сбежать от Айронвуда, если придется.

– Хотела бы я, чтобы все стало, как было, когда семьи процветали и уравновешивали власть друг друга, – сказала Элис. – Профессор и мой отец всегда говорили об этом с такой тоской. Каждая семья играла свою роль, через каждые несколько десятилетий они менялись, чтобы убедиться, что ни одна семья не подсиживает другую и не нарушает шкалу времени.

– Какие роли? – с любопытством спросила Этта.

– Хранители записей, финансисты, сдвигатели – последние исправляли изменения во временной шкале и проверяли прочность проходов, – объяснила Элис. – И, конечно, одна семья вершила суд и наказывала за нарушение правил – стражи порядка.

– Это было много веков назад, – снисходительно заметил Николас. – Моральное разложение быстро выявило нежизнеспособность этой системы. Как я понимаю, она проработала всего несколько сотен лет, когда семьи были лишь союзами и кланами.

– Союзами? – переспросила Этта. – Что вы имеете в виду?

– Мама никогда не рассказывала тебе нашу историю? – спросила Элис.

Она покачала головой, пытаясь прогнать отчаяние.

– Это… сложно.

– Что ж, – проговорила Элис. – Не беспокойся. Хотя считается, что все мы произошли от общего предка, обладавшего способностью, сегодняшние семьи изначально возникли как союзы множества отдельных семей, объединившихся под знаменами – деревьями, которые мы используем сейчас в качестве фамилий, – против соперников и врагов. То были времена еще одной большой войны; каждый стремился владычествовать над веками и территориями. В основном конфликт разрешился заключением договоров и созданием системы ролей и законов. Сегодня ты можешь видеть свидетельства былой численности этих родов в разнообразии оставшихся членов семей.

Николас снова обратил свой взор на улицу. Он снова изменил положение, и теперь Этта могла видеть только длинный изгиб его спины, надежную ширину плеч и пальцы левой руки, барабанящие по мышцам правой.

– Хватит историй, вряд ли сейчас это имеет значение. Задайте вопрос, который привел нас сюда, – сказал он с ноткой нетерпения в голосе.

Этта повернулась к Элис с извиняющимся взглядом, но та не казалась обеспокоенной.

– Мама оставила мне несколько подсказок, чтобы найти астролябию, – сказала она. – В зашифрованном письме.

– Которое можно прочитать, только нарисовав поверх него ключ – символ, указывающий, какие слова читать? – с улыбкой поинтересовалась Элис. – Мы все обменивались такими сообщениями.

Этта почувствовала, как вздыбились волосы на руках. Это была связь, хоть и тонкая, с большой семьей, которой она никогда не знала.

– Мы считаем, следующая загадка – подсказка – направляет нас к проходу возле Мраморов Элгина, но не знаем, где их искать в этом году. Я думаю, вы знаете, ведь ваш отец работает в музее?

– Скажешь мне сначала одну вещь? – спросила Элис. – Откуда вы узнали, что нужно идти в этот дом? Искали адрес? Расспрашивали?

– Мне незачем, – ответила Этта. – Вы с мамой несколько раз меня сюда привозили. Сказали, что это особенное место… и мне важно увидеть, где вы выросли.

Элис почти с облегчением вздохнула:

– Значит, мы обе хотели, чтобы ты меня нашла. Это хорошо. Они… то есть мы, должно быть, знали, что может случиться нечто подобное.

Теперь все встало на свои места. Не было никаких совпадений. Элис, ее Элис из будущего, познакомилась с Эттой в прошлом. Она узнала ее почти взрослой, прежде чем встретилась с девчушкой, сжимающей детскую скрипочку. Вот почему они с Роуз спорили – Элис знала, что Этта придет сюда, потому что однажды уже это переживала. Мысль о неизбежном присутствии в жизни друг друга пробралась глубоко в сердце, сквозь защитную оболочку, которую оно возвела, чтобы держать себя в руках.

– Музей и правительство отправили Мраморы под землю, – сказала Элис. – Их спрятали в метро, в тоннеле между Ковент-Гарден и Холборн. Неблизко от того места, где я работаю, но, по крайней мере, я могу указать вам направление.

– Мы сможем войти в туннель? – уточнила Этта.

– Обе станции используются в качестве укрытий во время воздушных налетов, – объяснила Элис. – Нужно выждать, когда полиция отвернется, спуститься с платформы и пройти через туннель. Статуи в ящиках, но их издалека узнаешь по размеру.

Этта кивнула, переваривая услышанное.

– У вашего дома есть черный ход? – вдруг спросил Николас, задергивая занавеску.

– Да, – кивнула Элис, медленно поднимаясь. – А что?

– Два джентльмена на улице наблюдают за домом, – ответил он. – Если они не собрались его покрасить, справедливо предположить, что нас обнаружили.

Через заднюю дверь, через задний сад, через ворота, ведущие на улицу. У Этты была одна секунда, чтобы порадоваться успешному побегу, когда человек, которого они видели раньше – в фетровой шляпе и с газетой, – появился на другом конце переулка.

– Я его знаю, – прошептала Элис, схватив ее за запястье.

– Один из Айронвудов? – предположила Этта.

Она покачала головой:

– Нет… не думаю. Рози оставила мне фотографии, чтобы распознавать их. Однако этот определенно искал ее раньше.

– Не страж Айронвуда… Кто же он тогда?

Девушка с трудом поспевала за размашисто шагающим Николасом. Одну руку он держал в сумке – если Этта правильно понимала, внутри лежал револьвер. Оставалось только догадываться, действительно ли он раздобыл патроны, но что-то подсказывало Этте, что…

Она во что-то врезалась и почувствовала, что Элис ее больше не держит. Одна нога зацепилась за другую, и девушка тяжело упала на копчик, исцарапанные руки обожгло болью. Когда пятна перед глазами отплясали, Этта увидела женщину в коричневом костюме, шатающуюся, зажимающую нос руками. Прямо за ее плечом резко развернулся Николас, бледный от страха.

Пара рук подхватила Этту под локти и потащила назад, прежде чем она почувствовала под собой ноги. Запах одеколона и пота хлынул ей в нос, и она откинула голову назад, пытаясь стукнуть по чему-нибудь мягкому.

– Роуз, – задохнулся мужчина, – Роуз, будь ты проклята.

Роуз?

Бледный кулак пролетел мимо ее лица, впечатываясь в челюсть маминого «приятеля». Элис, покрасневшая от ярости, трясла ушибленной рукой, но именно Николас пронесся мимо нее и повалил мужчину на землю. Этта наконец посмотрела на него: очки в роговой оправе, измятый твидовый костюм. Не тот, с газетой. Моложе.

– Я не… – выдохнул он, когда Николас с рычанием подтянул его вверх и ударил кулаком в лицо. – Не…

Не что? Этта посмотрела на Элис, ожидая ответа, но девушка только пожала плечами и оттолкнула в сторону женщину в коричневом, все еще стонущую от боли.

– Пошли, Картер! – крикнула Элис. – Пошевеливайся!

Он не двинулся, только снова занес кулак.

– Николас! – позвала Этта. – Уходим!

Наконец, он разжал тиски ярости, бросив избитого на тротуар, и пустился их догонять.

– Вы в порядке? – Он попытался до нее дотянуться, но Этта только припустила быстрее к толпам, собравшимся перед ними, и машинам, гудящим, требуя освободить дорогу.

Нет времени. Просто беги. Беги.

Воздух обжигал легкие, когда они проталкивались через оживленный город, минуя улицу за улицей, дома и магазины, пока, спустя почти двадцать минут, не достигли своей цели. Над головами разливалась радуга светящихся реклам: «Лемон-харт», «Бритиш-петролеум», «Швепс» – и, стоя в центре кругового перекрестка, статуя Эроса наблюдала за медленным скольжением двухэтажных автобусов и полицейских машин. Этта узнала площадь даже без современных рекламных щитов. Они пробежали всю дорогу до Пиккадилли, и стертые в кровь дрожащие от усталости ноги были тому доказательством.

Элис огляделась вокруг, ее лицо порозовело и блестело от пота, несмотря на холодный воздух.

– Я не могу отвести вас туда, извините… не могу пропустить смену. От меня зависят люди. Мне жаль, но…

Проглотив мелкий себялюбивый приступ отчаянного желания удержать Элис рядом с собой, Этта сказала:

– Все нормально. Спасибо, что отвели нас так далеко. До метро еще далеко?

– Минут двадцать пешком, – ответила Элис. – Я могу дать вам денег на такси…

– Лучше дойдем сами, – перебил Николас. – Спасибо вам. В какую сторону идти?

На обороте маминого письма Этта быстро записала инструкции Элис. На восток, свернув с площади Пикадилли на Суисс-Корт, Кранборн-стрит, Гаррик-стрит, по Кинг-стрит мимо Святого Павла, перейти на Рассел-стрит, свернуть направо на Кэтрин-стрит после Королевского оперного театра… Внезапно Этта затосковала по телефону, спутниковой связи и роскоши никогда не чувствовать себя заблудившейся.

– Берегите себя, – прошептала Элис, обни-мая ее.

Слабое беспокойство, покалывающее Эттину кожу, переросло в парализующий ужас. Нет времени. На это нет времени, но…

– Надо идти… – услышала она тихий предупреждающий голос Николаса.

Девушка неохотно отпрянула, желудок отозвался болью. То, о чем вы говорите, – не вопрос морали. Это физически невозможно. Что изменилось бы… что изменится, если она предупредит Элис прямо сейчас? Мысли терзали ее; всего лишь небольшая рябь, разве не так? Небольшое изменение в безбрежном море событий. Если она не могла отправиться обратно в свое время и спасти Элис, не пересекаясь с самой собой, она, по крайней мере, могла ее предупредить. Она могла переписать это мгновение, побледневшее от ужаса лицо наставницы, кровь…

– Элис…

– Нет, нет, не надо, – перебила ее Элис. – Никаких слез, никаких секретов. Я хочу жить, как мне предначертано, Этта. Чего уж проще. Отец всегда говорит, что путь к настоящей жизни в том, чтобы идти по нему без ожиданий и страхов, влияющих на выбор… а это чертовски тяжело, когда путешественники приходят и уходят. Я хочу однажды узнать тебя, как ты знаешь меня. Хочу играть на скрипке, совершать свои ошибки, влюбляться, жить во стольких городах, во скольких только смогу… И ты хочешь отнять это у меня?

Этта не могла дышать; руки непроизвольно сгибались и разгибались, сдерживать рыдания стоило больших усилий. Она взглянула на Николаса, тот отвернулся, обозревая толпу и вежливо притворяясь, что не слушает. Наконец, она покачала головой:

– Нас называют стражами, потому что мы должны заботиться о вас, как вы заботитесь о нашем мире. И, Этта, не забывай: самое замечательное в твоей жизни то, что ты не обязана жить по прямой, как большинство из нас. Ты можешь в любое время прийти повидать меня. Как в песне: «Я буду видеть вас во всех старых знакомых местах».

Этта отпрянула, оглушенная, снова услышав эти слова. Она смотрела, как Элис махнула и шагнула в толпу, и вот уже даже вспышка ее ярко-рыжих волос померкла, а потом и вовсе исчезла.

– …Этта? Вы в порядке? – Она не понимала, что Николас говорил с ней, пока он не протянул руку, проведя большим пальцем по ее неповрежденной щеке.

– Она говорила это и раньше… в последний раз, когда я ее видела, прямо перед… – Перед тем, как она умерла. Она должна была это сказать. Должна была принять это, потому что теперь ей стало ясно, так мучительно ясно, что Элис помнила эту встречу. Она знала, что Этта попытается рассказать о том, что с ней случится, и в своей неповторимой манере дала ей понять: то, что она сказала в прошлом, – правда. Она не хотела знать. Не хотела менять жизнь, которой жила с Эттой до этого мгновения.

Но Элис так сильно любила ее, что все равно хотела удержать от путешествий или, по крайней мере, путешествий без знания всей правды. Может, потому-то мама так не хотела рассказывать Этте; она могла быть несентиментальной, а Элис с Эттой не могли.

– Она не хочет, чтобы я ее спасала. – Этта вытерла глаза, удивившись мокрым дорожкам слез, стекающих по подбородку. – Извините… я просто немного… подавлена. И устала.

Все, чего я хотела, так это спасти вас. И куда же ей теперь возвращаться? Какой теперь смысл выступать с дебютом, выстраивать карьеру, если Элис этого не увидит?

Она знала, что Элис вступила в то, что Роуз называла «сумеречными годами» жизни – она долго пожила, и, даже начиная заниматься, Этта понимала, что наставница не будет жить вечно. Но не могла примириться с этим. Не могла понять, как это все может быть справедливым.

«Я снова ее увижу, – подумала она. – Не в мое время, может, даже и не скоро, но однажды…»

– Вам не за что извиняться. Мы отдохнем, как только это станет безопасным, но сейчас надо двигаться.

Этта кивнула и последовала за ним.

Контуры его тела были жесткими, готовыми к драке. Острые режущие темные глаза оценивали каждого проходящего мимо человека.

Время от времени он тер содранную кожу на разбитых костяшках, и Этта знала: пока она переживала об Элис, он думал о том, что произошло за домом. Девушка потянулась провести пальцами по тыльной стороне ладони Николаса, пытаясь вырвать его мысли из порочного круга.

Они уже потеряли целый день, чтобы разгадать эту подсказку, но не могли терять ни секунды дольше на сожаления.

Этта пошла быстрее, почти перейдя на бег, но его размашистые шаги с легкостью поспевали за нею. Охватив взглядом улицу, она попыталась определить источник беспокойства, струящегося вниз по затылку.

– Как вы думаете, человек, схвативший меня, собирался сказать, что он не кто? – спросила она. – Не враг? Не Айронвуд?

– Если мисс… Элис… права и он не из Айронвудов, значит, из Тернов, – медленно проговорил Николас. – Что не менее опасно, учитывая, что они так же жаждут астролябию.

Роуз. Мужчина назвал ее Роуз.

– Он произнес имя моей матери, – сказала Этта. – Явно видел ее раньше, если принял меня за нее.

Николас коротко кивнул:

– Элис предположила, что в свое время ваша мать связалась с Тернами.

Этта нахмурилась. Что-то во всем этом ее задевало, скребло, словно наждачка, вопреки попыткам разгадать загадку. Мама хотела, чтобы она путешествовала, знала, что это неизбежно. Этта уже начала думать, что «последствия», упомянутые Роуз в споре с Элис, были связаны с попытками изменить временную шкалу, удерживая ее от путешествий. Но зачем Роуз было присоединяться к группе, которая хотела использовать астролябию в своих целях, и зачем мешать Этте ее получить? Или она провернула с Тернами такую же аферу, как с Айронвудами?

Роуз могла быть равнодушной, сдержанной, но до сих пор Этта не имела понятия, что ее мать может быть такой безжалостной. Это давало надежду, что если мама действительно верила, что она справится, то лишь потому, что тоже считала Этту бойцом.

Им предстоит долгий разговор, когда Этта ее найдет. Начиная с того, почему она перво-наперво просто не уничтожила астролябию, уберегая всех от бед.

Солнце садилось, и настроение города менялось на что-то, что заставило ее живот сжаться. За окнами опустились тяжелые шторы, в витринах появились картонки. Фонари не горели.

Людские толпы начали рассасываться, распадаясь на группки, держащие курс на переулки, запрыгивая в проходящие мимо автобусы и такси. Словно город в последний раз втянул воздух и затаил дыхание. Этте показалось, что она идет по краю грозящей обрушиться расселины.

– Я думал, у них есть… элек… электричество, – тихо сказал Николас.

Кожаная сумка у него на боку прыгала между ними, но время от времени тыльная сторона его ладони задевала ее, сбивая пульс с ритма.

– У них есть, – прошептала Этта, глядя на молочно-розовый закат. «Нормирование», которое упомянула Элис, или отключение электричества?

Они прошли Лестер-сквер; пары, одетые в меха и шляпы, прохаживались возле театров, делясь сигаретами, словно в любой другой день в любом другом году.

Почти пришли, почти пришли…

– Можно вас спросить? – сказал Николас в сгущающуюся между ними темноту. В воздух полился темно-синий проблеск последнего света перед наступлением ночи. Темнота обострила остальные чувства. Пахло бензином и дымом. От тротуара отдавался звук их шагов. Во рту пересохло, когда она попыталась сглотнуть.

– Спрашивайте о чем угодно, – ответила она.

– Что вы будете делать, когда найдете астролябию? – сдержанно и осторожно спросил он, зная, на что она действительно способна.

Этта не хотела лгать:

– Все, чтобы спасти маму. И мое будущее.

– Существуют ли обстоятельства, при которых вы отдали бы ее старику? – продолжил он.

Странный вопрос… Какая-то проверка?

Она подняла бровь:

– А вы бы отдали?

Его губы приоткрылись, но он быстро отвел взгляд к заливаемому ночью небу.

– Страшно представить, что он сделает, получив возможность забраться еще дальше в будущее, – заметила Этта. – То, как страстно он ее хочет и как далеко моей матери пришлось зайти, чтобы ее защитить, пугает. Это определенно заставляет меня передумать и не отдавать ему ничего. С ним не из-за чего играть честно.

– Но разве не самое простое решение – отдать ему астролябию и вернуться к нормальной жизни? Матери? Выступлениям на концертах? – напряженно спросил он.

– Вы хотите сказать: к тому, что на сегодня осталось от моей жизни. К той ее части, которую он еще не торпедировал. – Этте не хотелось продолжать этот разговор, пока ее мысли оставались удручающе запутанными. Ее мама была в безопасности и будет, если она найдет астролябию до истечения срока Айронвуда.

Он бросил на нее беспомощный взгляд:

– Торпедировал?

– Подводной ракетой, которая… Знаете что? – сказала она с легкой усмешкой. – Я объясню позже. Не уверена, так ли плоха идея торпедировать дурацкую астролябию и покончить со всем этим.

– Не слишком разумно. Вернуться домой было бы значительно легче, создавая проходы, а не плывя в Нассау, – заметил Николас. – Надеюсь, вы почтете это за комплимент, но, думаю, Айронвуд захочет увидеть вас с матерью как можно быстрее. Он даже может создать вам проход.

– Мы говорим о Сайрусе Айронвуде, верно? – театрально приподняв брови, уточнила Этта. – О том, кто грозился оставить меня в столь бедственном положении, что проституция покажется единственным выходом?

Николас застонал:

– Тогда мы создадим проход для вас с матерью.

– Если разберемся, как пользоваться астролябией, – уточнила она. Стоило только об этом подумать, как снова всем весом наваливалась усталость. По правде говоря, в ту секунду ей хотелось всего две вещи: маму и горячий душ. И зубную пасту – три. Последнее наверняка было нетрудно найти и, возможно, нашлось бы, не будь все магазины, которые они проходили, закрытыми.

– А мне можно вас спросить? – поинтересовалась она, скользя взглядом по его профилю. Николас склонил голову, разрешая, но девушка заметила, как он сжал кулаки:

– Полагаю, это справедливо.

– Что вы сбираетесь делать с деньгами, полученными от Айронвуда? – спросила она. – Которые вы получили, привезя нас с Софией в Нью-Йорк?

Николас вздохнул, его плечи поникли:

– Мне бы очень хотелось услышать ваше предположение.

– Вы собираетесь купить корабль, – тут же ответила она.

– Да… это вам тоже Чейз рассказал?

Николас окинул взглядом собор Святого Павла, чей нарядный купол проглядывал между окружающих его затененных зданий.

– Нет, – возразила она. – Просто это кажется правильным. Я вижу вас именно на палубе.

Нещадно палило солнце, ветер, дразнясь, тянул его рубашку и сюртук, вода простиралась перед ними – перед ним, исправилась она, простиралась перед ним – словно сверкающий ковер.

Николас остановился, его рука снова задела ее, когда он встал перед ней, опустив глаза, как ей показалось, с неподдельным изумлением.

– Вы так просто читаете мои мысли?

Она улыбнулась, игриво толкая его в грудь, чтобы не сделать чего-нибудь еще, чтобы смутило ее и, вероятно, напугало бы его.

– Вы были так хороши на корабле и так любили это дело. Я видела по вашему лицу… Что с вами?

Его взгляд был таким тяжелым, казалось, он опустил руки на ее плечи и держался изо всех сил.

– Этта… – хрипло начал он. – Ты…

Прямо за ним что-то шевельнулось, коричневое, черное, белое и серое – по улице шли трое. Люди из прошлого – Терны – один, в твидовом костюме, вытащил что-то из кармана, – наведя прямо на них… маленькое, серебристое.

Пистолет.

Этта толкнула Николаса к кирпичной стене рядом с ними.

Он изумленно обернулся, когда пули, завизжав, вспороли воздух между ними.

– Бежим! – закричала Этта, хватая его за запястье. – Бежим!

Он попытался обернуться, но девушка тащила его вперед, чувствуя скачущий пульс под пальцами.

– Сверни здесь! – скомандовал он. – Мы…

Звук был словно вписан в генетическую память; она не помнила, что слышала его раньше, но сразу узнала по тому, как он взрезал ее до самого костного мозга. Нарастающий вой прорвал тишину, становясь все громче и громче, словно здания подхватывали вопли сирен и повторно обрушивали их на улицы.

– Какого черта? – озираясь, спросил Николас, пытаясь найти источник звука.

– Воздушная тревога, – объяснила Этта, оглядываясь через плечо. Предупреждение о надвигающейся атаке замедлило преследователей, словно те раздумывали, стоит ли продолжать погоню. Нет – Этта едва ли могла дышать, – чтобы прицелиться.

Мужчина выстрелил; пуля прошла мимо, ударив в кирпичную стену позади них. Брызги пыли и осколков хлынули ей на волосы, царапая шею.

– Стойте, черт вас подери! – крикнул один из них. – Не заставляйте нас стрелять в вас!

– Ад и проклятие, – сквозь зубы выругался Николас. Этта слишком на себя сердилась, чтобы говорить. Почему она об этом даже не подумала? Надо было заставить себя покинуть Элис раньше; взять такси; как угодно добраться до Олдуича и как можно скорее скрыться внутри. Это же Блиц, ради всего святого. Элис тысячу раз рассказывала ей, что налеты случались почти каждую ночь.

– Что нам делать? – прокричал он.

Далекий резкий гул заглушил слова, заставив ее искать в облаках самолеты.

– Прятаться под землей! – крикнула она в ответ.

Здешняя Элис сказала, что станции метро используются как убежища – если бы они успели добраться до Олдуича, если бы опередили налет, то могли бы найти проход уже сегодня… Но если бы бомбежка в этом районе города началась раньше, они бы умерли, прежде чем поняли, что по ним ударило.

Терны, казалось, спорили о том же. Девушка уловила обрывки их разговора: «Вернуться!», «Преследовать…», «…не сдохнуть…».

Пробегая мимо убежища на Лестер-сквер, они видели неподалеку станцию метро, но Этта не хотела возвращаться, если оставался шанс сегодня же покинуть Лондон. Терны, судя по всему, надеялись, что они сдадутся, укроются в убежище, а Этту не оставляло чувство, что ее взяли на «слабо», заставив играть в «кто первый струсит». Оказаться в одном и том же убежище с преследователями для них с Николасом означало вновь попасться в сети Айронвуда. Надо было и в укрытие спрятаться, и убраться подальше от Лондона.

Шла война – настоящая, – и они погибнут, если она сейчас же не примет решение.

– Давай вернемся, – предложил Николас. – На площади есть укрытие…

– Нет, – возразила Этта, – укроемся на Олдуиче!

– Нет… другие станции ближе! – Он попытался перекричать сирены. – Если нужно, можно срезать путь через них!

Я вытащу нас отсюда.

Я вытащу нас отсюда.

Я вернусь домой.

Девушка крепко схватила Николаса за руку и потащила вперед. Он попытался развернуть ее, но Этта не поддавалась.

– Мы сделаем это! Если не выведем их к проходу, Айронвуд не узнает, каким мы воспользовались. Надо сбросить их с хвоста.

Мы. Они должны сделать это или вместе, или никак.

– Черт тебя дери… – выругался Николас, но, когда девушка побежала, побежал тоже.

Звук напоминал летнюю грозу – громыхающую окнами их с мамой квартирки, гул, расколовшийся над городом и отдающийся эхом от зданий из стекла и стали.

Из-за свиста казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут; пронзительный визг стихал перед каждым чудовищным оглушительным раскатом. Кожу покалывало, словно она сейчас отслоится.

Ни теперь, ни когда-либо еще Этта не стала бы жаловаться на звук прохода. Только не после того, что услышала.

Николас вытянул шею, чтобы посмотреть на разрывающие ночное небо тени. Оно выглядело так, словно из каждого самолета изверглись тысячи черных жуков и хлынули на город. От жадного любопытства, которое она раньше замечала на его лице, не осталось и следа.

Этта обернулась – улица позади них оказалась пуста.

– Они ушли!

Девушка поднажала, пока лодыжка не подвернулась на куске щебня. Но Этта не остановилась, не остановился и Николас. Он перекинул ее руку себе через шею и понес девушку вперед, когда они свернули на Кэтрин-стрит.

– Это конец… дороги… – выдохнула она.

– Я вижу других, они идут туда же… – сказал он. Слова клокотали у него у груди, вторя реву самолетов. – Мы почти на месте.

Семьи, пары, полицейские – все столпились перед зданием из красного кирпича. Наверху, над аркой окон, растянулся белый стяг: сначала «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ЛИНИЯ ПИКАДДИЛЛИ», потом, помельче: «СТАНЦИЯ ОЛДУИЧ».

Она издала резкое «Да!» одновременно с дрожащим восклицанием Николаса «Слава богу!».

Стоящий возле входа полицейский в темной форме махал всем заходить. Они увильнули от брошенных в панике одежды, постельного белья, игрушек и чемоданов и влились в поток тел. Прежде чем их поглотила толпа, Николас передвинул руку девушки себе на талию. Его вторая рука легла ей на плечи, привлекая ее ближе, вжимая их между десятков людей, смиренно пытающихся пробиться вниз, к бесконечной череде ступенек.

– Мы глубоко? – поинтересовался Николас, глядя на тусклый свет, льющийся с потолка.

– Очень глубоко, – ответила Этта, надеясь, что слова окажутся утешительнее, чем казались. Гром не прекратился, просто стал глуше. Мир вокруг замерцал – электричество не выдерживало бомбежки. Пот лился по спине, и она никак не могла унять дрожь, даже когда они отделились от остальных и направились к восточному пути, как подсказала Элис.

Какая-то часть Этты надеялась, что они смогут просто дойти до конца платформы, спрыгнуть на рельсы и скрыться в туннеле. Никаких хлопот, никакой суеты, никаких вопросов.

Но когда они преодолели последние ступеньки и повернули за угол, она поняла, что у них проблемы – там уже собралась не одна сотня людей. Лондонцы рассеялись по всей платформе, некоторые даже сидели на рельсах. Скученность тел наполняла воздух влажным липким теплом. Многие мужчины и женщины снимали пальто и пиджаки и вешали их вдоль стен. Кто-то даже натянул веревку у входа в туннель.

Они не могли здесь ночевать – не могли терять столько времени, когда срок, установленный стариком, приближался с каждой секундой.

Рука Николаса снова сжалась вокруг нее, когда идущие позади них люди начали осторожно проталкивать их вперед.

– Черт, – негромко выругался он. – Куда нам надо идти?

Она указала на другой конец пути, где ряды и ряды людей свернулись калачиками на одеялах или расселись кружками. Кто-то еле слышно беседовал или пытался отвлечь детей игрушками или книжками, но большинство хранило стоическое молчание.

Этта не могла отрицать их мужества: они хранили спокойствие. Казалось, лондонцы смирились с положением дел, словно речь шла просто о досадном неудобстве, а не о возможной ужасной гибели.

– Хорошо, подождем. Можем и потерпеть. – Если Николас и знал о глазах, следящих за ними, то не подавал виду. Они шли через толпу, пока не нашли свободное место недалеко от конца платформы, под рекламным плакатом, сообщающим, что в театре Парамаунт идет кино «Я была авантюристкой» с некой Зориной в главной роли.

Николас снял сумку и сюртук, Этта уселась на клочок бетона, прислонившись к изогнутой стене. Подтянув ноги к груди, она обхватила их, да так сильно, что хрустнули колени.

«Успокойся, – подумала она. – Успокойся».

Но бомбежка все не прекращалась, и Этта размышляла, что, если одна из бомб упадет прямо на них, игре придет конец. Не только для нее и Николаса, но и для сотен людей, набившихся как сельди в бочке.

Порывшись в сумке, Николас вытащил одинокое яблоко. Есть Этта не хотела, хотя у нее не было даже крошки во рту с самого Нью-Йорка. Ее живот окаменел, лишь временами вздрагивали еще болящие после бега мышцы.

Николас взглянул на нее, уголки его губ опустились от беспокойства.

– Я должен был найти нам воды. Прости, Этта.

– Все будет хорошо, – прошептала она. Они что-нибудь найдут, как только пройдут через следующий проход.

– Должен сказать, – пробормотал он, откидываясь, – что питаю весьма недобрые чувства к этой твоей маменьке.

Этта в ту минуту тоже была от матери не в восторге, даже страшась за нее. Перед глазами все вставала та фотография: мама связанная, какие-то люди держат ее.

– Что ж, – слабо пролепетала Этта, – мама всегда говорила мне, что трудности закаляют характер.

– Этого нас ждет хоть отбавляй, – сухо заметил он.

На платформе было так тесно, что они сидели плечо к плечу, бедро к бедру, нога к ноге. Этта радовалась, что он рядом и на него можно положиться, когда нервы в любой момент могли низвергнуть ее в приступ паники. Девушка скрестила ноги, позволяя холодному бетону прижаться к голой коже. Никакие дыхательные трюки Оскара не помогали, когда наверху бушевал ад. Женщина справа от нее тихо молилась.

Сколько часов они просидят здесь, надеясь? Сейчас двадцать второе сентября. У них оставалось всего восемь дней, чтобы найти и вернуть астролябию, а они по-прежнему не имели понятия, как расшифровать остальные подсказки.

Дыхание сбилось, девушку начала охватывать паника. Почему Николас так спокоен… словно он уже проходил через это?

Может, и проходил, в некотором смысле. Бомбежка не сильно отличалась от гула корабельной канонады. Она хотела спросить его, но не могла говорить, боясь, что признание чего-либо откроет ее внутренние шлюзы. Все держатся. И она тоже выдержит.

Хотела бы я поиграть.

Этте хотелось отвлечься, сосредоточиться на игре. Если она не могла ощутить вес инструмента в руках, то уж вообразить ее никто не запретит; девушка закрыла глаза и призвала музыку. Фантомное ощущение струн под пальцами заполнило ее, впервые со времени гибели Элис, знакомым восторгом – не отвращением и унижением, которое она чувствовала, вспоминая свое «выступление», и не бросающими в дрожь гневом и печалью при мыслях о том, что случилось с телом Элис – успеют ли они с мамой на похороны.

За неимением ничего лучшего, девушка взяла левую руку в правую и закрыла глаза. Притворилась, всего на несколько секунд, что ее запястье – гриф, а вены – струны. Вообразила, что смычок скользит по коже, сосредоточившись на его движении.

Бах. Бах требовал сосредоточения. Бах унесет ее отсюда.

– Что ты делаешь? – спросил Николас.

– Играю, – ответила она, не заботясь о том, как нелепо, должно быть, выглядела и звучала. – Пытаюсь отвлечься.

Мужчина, растянувшийся перед ними на животе, поднял взгляд от книги и с интересом на них посмотрел.

По странному совпадению в этот самый момент высокая чистая нота разбила воцарившуюся на станции тишину. В центр платформы пробился старик со скрипкой и заиграл медленную мягкую мелодию. Этта ее узнала – не классика, но что-то со старого патефона Оскара.

Звук зацвел вокруг них, словно распускающиеся – лепесток за лепестком – цветы, пронесшись по стенам из белых плиток с узором из черных крестиков. Проходивший мимо полицейский снял перед мужчиной шляпу. Этта сидела, пытаясь разглядеть его поверх голов расположившихся между ними людей.

Однако рассмотреть молодую пару, танцующую на нескольких футах свободного пространства, не составляло труда. Мужчина обнимал женщину за талию, сжимая ее руку в своей. Женщина рассмеялась, нервно оглядываясь, но потом, повинуясь медленным плавным движениям своего спутника, положила голову ему на плечо.

Николас смотрел на них, завороженный. Этта была уверена, что он сейчас скажет, как неприлично танцевать так близко друг к другу.

– Это прекрасно, – проговорила Этта.

Он повернулся к ней:

– Хочешь, я принесу тебе эту скрипку? Я охотно схвачусь с любой разъяренной толпой, если это заставит тебя улыбнуться.

Ее сердце чуть не разорвало от этих слов.

Будь храброй.

– Я стала бы играть только ради тебя.

Он медленно повернулся, словно для того, чтобы подготовить выражение лица или ответ, требовалось время. Она боялась ошибиться, боялась, что он ее отвергнет или неправильно поймет. Если она обманулась и он не хотел между ними ничего большего, она отступит. Но сейчас… сейчас она просто хотела быть храброй. Ее рука легла на его, и, несмотря на всю его неприступность, щит, который он вскинул, чтобы защитить тайну своего разума, она почувствовала, как его пальцы скользнули по ее.

Свет снова мигнул, привлекая Эттино внимание, и ее сердце подскочило в груди. Удар был громким, словно прямо над ними кто-то хлопнул в ладоши. Заплакал мальчик, за ним подхватили остальные дети. Танцоры остановились, но пожилой джентльмен не перестал играть, пока свет не погас окончательно, оставив их в кромешной тьме.

Этта не могла унять дрожь, даже закусив губу до крови. Темнота, сгустившаяся вокруг них, казалось, трепетала и тряслась, и как бы она ни сдерживала страх, он вырвался на свободу.

Я не хочу здесь умереть.

Я не хочу исчезнуть.

Я должна вернуться домой.

Мама.

Мама умрет, и это моя вина.

Горячие слезы катились по ее щекам, и она икнула, когда попыталась глотнуть воздуха.

– Этта, – прошептал Николас ей в ухо. Он подвинулся, привлекая девушку ближе. Она уткнулась лицом в ложбинку между его шеей и плечом и почувствовала руку, убирающую волосы, прилипшие к мокрым щекам.

– Тс-с-с, Этта, мы в безопасности, – сказал он. – Бой наш, пиратка. Они ударят по своим цветам, и мы прорвемся.

Она вдохнула морскую соль, которая, казалось, всегда держалась на его коже, как бы далеко ни плескался океан. Ее разум погрузился в туман, лицо намокло от слез, когда его ладонь скользнула с ее лица и провела по руке. С щемящей нежностью он переплел свои пальцы с ее и перенес их во вторую руку, покоящуюся у него на коленях.

Он закатал рукав, и она испытала шок от горячей кожи под кончиками пальцев, когда он прижал к себе ее руку.

– Сыграй мне что-нибудь.

– Что? – прошептала она.

– Что-нибудь, что вознесет нас отсюда.

Его пальцы отцепились от ее, пройдясь вверх по ее руке, а потом – снова вниз. Прикосновение было таким отвлекающим, таким приятным, таким сладким. Этта не стала выбирать пьесу из своего репертуара, просто отдалась нотам, заструившимся по ее сознанию, зарождаясь где-то глубоко внутри.

Быстрая и легкая, мелодия ее сердца не имела названия.

Она накатывала волнами: ниспадала, когда он выдыхал, и восходила, когда вдыхал. Она была дождем, стекающим по стеклу; туманом, стелющимся по воде. Скрипом огромного тела корабля. Тайнами, что шепчет ветер, незримой жизнью, спускающейся вниз.

Пламенем последней свечи.

Рука Николаса оказалась душераздирающей прекрасной картой твердых мышц и тонких сухожилий. Она задумалась, слышит ли он, как она напевает пьесу о его коже, сквозь гудение над головой. Возможно. Его свободная рука скользила по ее коже, оставляя за собой искрящийся возбуждением след.

Мир вокруг них померк, и она смогла подметить все остальные чувства, навсегда запечатлев это мгновение в теплой темноте. Он убрал распущенные волосы с ее лба, его дыхание прервалось, когда она подняла лицо. Мягкие губы нашли ее щеку, уголки губ, подбородок, и она поняла, что он чувствует то же самое: они еще никогда в жизни не чувствовали другого так остро.

Этта выпустила руку Николаса, и он обнял ее, увлекая их обоих вниз: головы опустились на сумку, его сюртук потянулся за ними. Здесь, во мраке, они обнаружили место за пределами правил; место, зависшее между прошлым и будущим, единственный миг открывшейся возможности.

Грохот бомбежки наверху померк, когда, прижав свой лоб ко лбу девушки, Николас осторожно провел большим пальцем по синяку на ее щеке. Она различила его лицо – прямой нос, высокие гордые скулы, полный изгиб губ. Его рука поймала ее, и он с силой прижался к ней в отчаянном поцелуе.

Но когда она приподняла лицо, почти обезумев от желания и неистового напора крови, Николас отстранился; и хотя Этта чувствовала его рядом, его бешено колотящееся сердце и прерывистое дыхание, он словно бы исчез в оглушительной темноте.

 

13

Сражение разверзлось вокруг него с такой силой, что он чуть не задохнулся.

Николас следил за горизонтом на западе, где клубились стальные тучи, словно сам Господь Бог подливал масла в огонь. Небеса окрасились во все оттенки тьмы, и его внутренности свернулись в предвкушении. Он повернулся отдать команду готовить корабль к шторму, и…

Экипаж пропал.

Все до единого.

Бросившись к носу корабля, он звал Чейза, завывающий ветер глотал звук его шагов. Паруса щелкнули и предупреждающе затрепетали. Юноша уловил какое-то движение – все-таки на его корабле кто-то был.

Он стоял спиной, но ошибки быть не могло: безжалостный ветер трепал темные кудри, руки переплелись за спиной.

– Джулиан? – окликнул он. Но… ей-богу, как же он выжил? Уцелел после падения? Они должны вернуться в порт, обратно в Нью-Йорк…

Другой корабль появился, словно призрак, скользя по туманной темной воде. Он успел лишь пораженно вздохнуть, как они дали бортовой залп.

Николас почувствовал, как корабль под ним разрывается на части, словно его собственная кожа, его кости разлетались на тысячи зазубренных осколков.

– Джулиан! – закричал он, когда вокруг взорвались огонь и обломки, окружая его стеной удушающего пламени, роем щепок. А канонада не утихала, не прекращалась. Жар опалил волосы на его лице, оставив лишь обожженные белки за веками.

Он испустил хриплый крик, когда его сбило с ног; корабль резко просел вправо – ужасный крен мог означать только одно: он набирал воду и тонул.

Слепой, обожженный, одинокий.

Потом пришла тишина.

Так внезапно, что Николас, наконец, вырвался из тяжелого сна, словно кто-то вцепился ему в загривок и вытянул в реальность. Изнеможение, отметая логику, присосалось к разуму морским желудем. Чистая бескомпромиссная паника захлестнула его, словно волна, заставляя откатиться от мягкого тепла, которое он обвивал. Белые плитки… сотни коричневых, синих, красных, черных вспученных одеял – люди…

Николас сел, прижавшись спиной к стене. Потер кулаками глаза, пытаясь унять сердце, бешено колотящееся в груди.

Ты знаешь, где ты.

Он знал.

Лондон. Двадцатый век. Война.

Это был… железнодорожный туннель. Для… «поезда». Подземка.

Николас выдохнул, вычищая корочки из глаз. Лампы над головой мерцали, словно пламя свечи, танцующее на ветру. Он склонил голову, слушая странный звук, исходящий от них: что-то среднее между гулом и яростным щелканьем цикад в южных колониях.

Электричество. Давно уж он не пользовался этим благом, да и когда пользовался, такого изобилия не видел. Джулиан познакомил его с ним, посмеиваясь, когда Николас изучал свою первую лампочку. Долгие годы Николасу удавалось отодвигать воспоминания о единокровном брате на самый край сознания, где раскаяние не могло отравить его надежду на будущее. Но путешествие и Джулиан были неразрывно связаны между собой. Не будь Джулиана, он бы вообще не попал к проходам. Сперва он думал, что его задача – убедиться, что оставшиеся соперники Айронвуда не тронут брата, что он защитник, ролью которого можно безгранично гордиться. В действительности же он подбирал брату одежду, стирал и штопал, словно лакей. Заботился о его меркуриальных нуждах и утолял дикие изменчивые капризы. Даже в мире путешественников он был слугой. Рабом воли Айронвуда.

«Мне не нужен защитник, – сказала девушка. – Мне нужен напарник».

Последние несколько часов доказали, что на самом деле ей нужен именно защитник; но… напарник. На это он никогда не смел надеться.

Собравшись с духом, Николас обернулся к спящей рядом девушке.

Воздух в легких и носу по-прежнему отдавал розами, словно он не один час провел, уткнувшись в копну ее непослушных светлых волос. Прежде чем подумать, почему это было неумно, поразмышлять о том, каким подлецом надо быть, чтобы воспользоваться девушкой в темноте, Николас протянул руку и нежно смахнул волосы с ее лица.

В некотором смысле, каждый раз глядя на Этту, он словно бы впервые видел ее на палубе «Ретивого». Симптомы сего недуга были очевидны: сердце, сведенное острой судорогой, пропускало удар, в груди становилось тесно, пальцы невольно сгибались, словно воображая, каково будет вплестись в ее волосы. Он знал похоть – не раз сгорал в ее всепоглощающем огне, – но знал и как ее унять, как избежать пут привязанности, как уйти удовлетворенным, успокоенным и готовым вернуться на корабль.

Обнимая ее прошлой ночью, он искренне верил, что результат будет тот же. Прикосновение к ней должно было ответить на его давнишнее сомнение: действительно ли ее кожа так мягка, как он воображал. Сдача звенящей в голове потребности утешить ее – всего разок! – казалась приемлемой, раз все равно никто не увидит и не осудит…

Взамен он каждую секунду дышал ее дыханием, водил руками по ее лицу, борясь с искушением ее губ… только разжигая огонь в груди. Ему хотелось верить, что он сделал это, потому что она нуждалась в утешении или, по крайней мере, отвлечении. Ему хотелось верить, что это произошло потому, что он был чужеземцем в этом времени и от этого чувствовал себя не в своей тарелке. Хотел верить, что их жизни могли оборваться в любое мгновение и у них оставалась только эта последняя возможность.

Правда же заключалась в том, что Николас обнимал ее, потому что хотел. Он не думал о ее репутации или о том, о чем мог бы подумать кто-либо другой. Он взял, что хотел, и к черту всех остальных.

Николас почувствовал, как печальная улыбка тронула его губы. Будь он проклят, потому что теперь он знал ее. Она пустила его в свой разум, открыла сердце, и теперь он знал вкус ее слез.

И потерпел крушение.

Он цеплялся за свою силу воли, как утопающий цепляется за обломки; как же нелегко оставаться на плаву, напоминая себе о каких-то важных делах, когда она была такой мягкой, теплой и живой в его руках.

Мог ли он целовать ее, зная, что собирался предать ее, вернув астролябию Айронвуду?

Мог ли он целовать ее, зная, что она вернется в свое время, а он останется в своем? С каким поношением им бы пришлось столкнуться, вернись она с ним в его время, к жестоким колониальным законам…

Мог ли он целовать ее, зная, что она, возможно, не сгорает, как он?

С тех пор как его заперли в одном времени, Николас использовал мечту о собственном корабле как балласт, чтобы устоять среди бури вины, гнева и опустошения. Он снова научился проглатывать общественные ограничения своей эпохи, даже не соглашаясь с ними. Путешествие с Эттой всколыхнуло в нем мысли, которых он старался не касаться, подбросило опасные идеи. Что будет, если он не вернется в свое время? Если, вместо того чтобы вернуть астролябию Айронвуду, они станут паломниками, скитаясь по землям и векам, пока не найдут тот, где окажутся в безопасности, тот, который им подойдет? Когда двое больше не принадлежат своей эпохе, должны ли они следовать чьим-либо ожиданиям, кроме собственных?

Вот только она отчаянно пытается найти мать и вернуться домой.

Да и он отчаянно желал добиться своих целей. Не более чем шальная мысль, выбившаяся из-под контроля. Николас хотел свой корабль, причем не один, чтобы жить без ограничений и навсегда избавиться от этой семьи и ее интриг.

И потом, как ни крути, Этта не будет в безопасности, если он не принесет астролябию Айронвуду? Не в полной мере. Возможно, однажды она поймет это и примирится с его обманом.

Легко, конечно, предаваться диким беспочвенным теориям. Старик просто хотел расширить свою паству. Найти больше слуг. И хотя их бегство через проход было внезапным и неожиданным, он не сомневался, что все будет прощено, – коль скоро он даст Айронвуду то, что тот хочет.

Но был миг, пока Элис с Эттой обсуждали возможные намерения Айронвуда, когда признание чуть не слетело с его языка.

Ты можешь удержать ее. Слова скользнули в его разум, принося множество образов, наполнивших его сердце дикой радостью. С каких это пор он стал отказываться от своего вознаграждения? Отдавать по праву выигранное сокровище?

Мы созданы друг для друга.

Стоило только мысли зародиться, как она прилипла к нему, словно вторая кожа, – не отскрести. Потому что, разумеется, они не были созданы друг для друга.

Они, как два корабля, плывущие в противоположных направлениях, ненадолго встретившиеся в середине путешествия, и он мог «удержать ее» с тем же успехом, что и поймать ветер. Он не оскорбит ее попытками, не говоря уже о том, чтобы думать, будто это возможно. Когда настанет время, все вернется на круги своя. Она будет с семьей, в безопасности; он обзаведется кораблем и станет полноправным господином своей судьбы – единственное, чего он когда-либо хотел.

А Этта… Легкое разочарование на фоне удачно сложившейся жизни.

Он не скатится до того, чтобы полюбить ее.

Со временем боль пройдет.

Но… он будет сожалеть об утрате. Легкости. Никому из них не было нужды «завоевывать» внимание другого, и никто не заставлял другого чувствовать себя обязанным. Николасу показалось очень странным, учитывая его несколько ограниченное представление о следующих веках, что эта девушка так ему подходила, что они так хорошо друг друга понимали. Жизнь научила его, что есть всего два способа чего-либо добиться: воспользоваться добротой и жалостью окружающих или положиться на неукротимую силу воли. Почему теперь все стало настолько иначе?

Он снова посмотрел вокруг, на спящие семьи, мужей и жен, друзей… каким все казалось незамысловатым. Пара, танцевавшая несколько часов назад… как свободно они обнимались и прикасались друг к другу, живя мгновением.

«Хватит, – приказал он себе. – Это работа. Она – мой напарник». Ставки слишком высоки, чтобы отвлекаться на чувства.

Николас поискал человека в форме, которого видел идущим по краю приподнятой платформы прошлой ночью, и обнаружил его спящим на ступеньках, по которым они спустились. Тут и там между спящими лондонцами зияли промежутки – кто-то, должно быть, после налета решил вернуться к тому, что осталось от его дома.

Он сел на корточки, стараясь не думать о разрушениях города. Нечеловеческие звуки летающих машин и обстрела не были и вполовину так ужасны, как мысль о том, что могло бы произойти, не беги они так быстро, как бежали, обрушься огненная буря им на головы.

Они должны покинуть эту эпоху. Быстро. Стражи этого времени, должно быть, уже на ногах и ищут их прямо сейчас.

Юноша протянул руку и на секунду замешкался, прежде чем погладить Этту по щеке, чтобы разбудить. Она пошевелилась, вытянув ноги, с тихим вдохом натягивая на себя его сюртук. От взгляда Этты, разморенной и взъерошенной после сна, он чуть не забыл, зачем разбудил ее.

– Что ты?.. – пробормотала она.

Он прижал палец к губам, вставая и перекидывая кожаную сумку через плечо. Этта схватилась за предложенную им руку и, пошатываясь, поднялась. Крепко удерживая ее, Николас накинул своей сюртук ей на плечи. И только когда они начали пробираться вдоль колеи, огибая спящих лондонцев, понял, что все еще держит ее за руку. Николас махнул в сторону дальнего конца приподнятой платформы, и Этта кивнула – значит, он выбрал правильный путь. Хорошо. Не видя неба, он не мог отличить север от юга, а запад от востока. Находиться под землей оказалось так же приятно, как быть разорванным на куски, словно корабль в его сне. В невозможности почувствовать утром солнечный свет на коже было что-то противоестественное.

Платформа закончилась, и ему пришлось отпустить Эттину руку и спрыгнуть вниз, на выпирающие металлические балки, стелющиеся по земле. Этта села на край странного холодного, серого каменного выступа и соскользнула во тьму вместе с ним, осторожно, чтобы не задеть семьи, устроившиеся между рельсами. Решительность и сосредоточение заострили черты Эттиного лица в свете ламп. Она повернулась к темному туннелю и шагнула вперед.

В воздухе смутно пахло пожаром; Николас нахмурился еще сильнее, в нем шевельнулось новое беспокойство. Он держался поближе к Этте, заставив ее сбавить темп. Обернувшись, он увидел свесившегося с платформы человека, всматривающегося в туннель. Сперва Николасу показалась, что кожа мужчины темнее его собственной, но правда вылилась на юношу, словно ушат холодной воды: преследователь просто вымазал лицо сажей, но черты остались узнаваемыми. Это он стрелял в них вечером. Как, черт возьми, он успел их найти?

– Один из Тернов, – сообщил он. – Нам нужно поторапливаться.

– Я кое-что вижу, – сказала она. Впереди виднелся свет, разрыв в туннеле. – Должно быть, следующая станция. Мы уже близко.

Не сбавляя шаг, Николас полез в сумку, достал гармошку, приложил к губам и тихонько подул. Нота была не более чем слабым вздохом звука. В ответ их накрыло таким громовым хлопаньем и чудовищными воплями, что Этта невольно прижалась к нему от испуга. Должно быть, до предполагаемых Мраморов Элгина оставалось совсем недалеко. Действительно, он увидел верхушки белых точеных голов над деревянными укрытиями, безжизненные глаза следили за ними сквозь густую тьму.

– Стоять! – закричал мужчина.

Никогда.

– Здесь! Прямо здесь, – она указала в сторону стены, где воздух пульсировал в темноте. Громогласный рев стал просто болезненным, заставляя кровь биться у него в голове, когда он – с Эттой за спиной – первым устремился к ним. Импульс вытолкнул его через ворота на другом конце прохода. Он почувствовал, как перехватило дыхание, как колотилось сердце. Мир растворился в чистейшей темноте, давление воздуха стиснуло кости негнущейся спины. И так же быстро, как впрыгнул в него, Николас вывалился с другой стороны прохода.

Птицы и насекомые сорвались со своих насестов в сочных зеленых деревьях и кустах, раскинувшихся вокруг. Прежде чем привыкнуть к яркому свету, он всегда на мгновение слеп. Николас припал лицом к мокрой земле, пытаясь рассеять туман в голове. Не успел он подняться на ноги, как что-то обрушилось ему на спину, и он снова распластался в грязи.

– Извини! – ахнула Этта, скатываясь с него. – Ох…

Он сел, обратив взгляд обратно ко входу в туннель. Когда стало ясно, что тот мужчина не собирается следовать за ними до конца, – что если он и был Терном, то стражем, а не путешественником, – Николас осмотрелся. Джунгли – необъятная густая завеса зеленого и коричневого.

Воздух был тяжелым от несовместимых запахов гнили и цветов, свет – зеленым от завесы блестящих листьев и переплетенных над головой тонких ветвей.

– Ты в порядке? – спросил он, слова царапнули по пересохшему горлу. – Этта?

Она лежала на земле, небесно-голубое платье забрызгалось грязью.

Прежде чем смог заставить себя остановиться, он принялся выдергивать из ее волос длинные зеленые листочки, стряхивая их подальше, а девушка стонала, сотрясаясь в лихорадке.

– Ты в порядке, – сказал он ей. – Посмотри на меня, на мгновение… лишь на мгновение, пиратка.

Он пережил, по меньшей мере, пять скачков через проходы во время обучения, прежде чем изгнал путевую болезнь из своего организма. Юноша слишком хорошо знал, как Этта себя чувствует: слабость, каждый звук раскалывает череп, кровь в жилах превращается в лед. Этта открыла глаза, но взгляд ее был рассеянным. С губ слетел тихий вздох, и веки, затрепетав, закрылись.

– В… порядке, – прошептала она. – Одну… секундочку…

У них не было ни секундочки и не будет, пока он не поймет, куда вывел их проход и были ли поблизости стражи. Тот тип в Лондоне сообщит, что видел, любому ближайшему путешественнику, и его или ее отправят за ними. Им нужно немедленно найти следующий проход и уйти прежде, чем их снова отследили.

Николас принесет Айронвуду его чертову астролябию, но он хотел сделать это на своих собственных условиях и вырвать Этту из Айронвудовой хватки. Нужно лишь не дать ей почувствовать, что путешествие закончится совсем не так, как она себе представляла.

Он взглянул на ее сморщившееся лицо и проглотил обжигающую желчь.

Еще раз оглядевшись вокруг и убедившись, что поблизости никого нет и что в эту минуту им угрожают лишь голод и обезвоживание, Николас взял ее на руки и пошел.

Вокруг не было никаких следов, никаких признаков человеческого присутствия. Николас напряг слух, пытаясь расслышать что-нибудь, кроме стрекотания и жужжания насекомых, среди которого различил, как он надеялся, звук падающей воды.

Ноша не тянула рук; вот только держать ее в своих объятиях, с некоторым беспокойством подумал Николас, становилось слишком привычным. Он перешагнул мощную лапу корня, торчащую из мягкой земли, и подставил лицо и плечи хлещущим ветвям, делая все возможное, чтобы загородить Этту.

– Где?.. – спросила она, приходя в себя. Николас смотрел на нее с улыбкой: в следующий раз ей будет легче.

– Не уверен, по правде говоря, – признался он.

– Отпусти меня, – попросила она. – Я могу идти, честно.

Его руки сжались вокруг ее талии, коленей. В теплом влажном воздухе он, должно быть, пахнул хуже, чем любая безбожно разлагающаяся вонь, изрыгаемая джунглями, но, даже, поставив ее на ноги, он с трудом преодолевал отчаянное стремление сопротивляться.

Она может позаботиться о себе. Этта знала себя достаточно хорошо, чтобы понять, справится она или нет.

Но это, конечно, не исключало его желания заботиться о ней.

Девушка осмотрелась вокруг, свыкаясь с хитросплетением зеленой листвы, сенью крон, защищавшей их от ослепительного солнца.

– Что ж… здесь по-другому.

Он фыркнул:

– Давай посмотрим, что можно взять в дорогу из еды и воды.

Слух не подвел: поблизости оказался ручей и, на взгляд Николаса, тек достаточно быстро, чтобы рискнуть из него попить. Всякий раз, когда им с Джулианом приходилось выживать в дикой природе, они тащили тюки, набитые всякой всячиной. Горшки для кипячения воды и приготовления пищи. Одеяла на случай холодных ночей. Спички, чтобы разжигать костры, крючки и лески для рыбалки. А вот Холл научил его выживать без всего этого.

Маленького ножа, прихваченного из Нью-Йорка, было достаточно.

– Подожди здесь минуточку, – попросил он, указывая на камень на берегу ручья. – Я быстро вернусь. Кричи, если что-нибудь услышишь или увидишь.

Девушка кивнула, отвлекаясь на что-то вдалеке. Николас отправился назад дорогой, которой они пришли, и отклонился вправо, приметив краешком глаза бледно-зеленую башню. Бананы – незрелые, но все равно еда. Он вознес благодарственную молитву тому, кто мог услышать, принимаясь срывать их со стебля и укладывать в сумку. Сейчас важнее всего было найти какой-нибудь сосуд для кипячения воды и сухие деревья и кусты, чтобы разжечь костер.

Он провел рукой по стволу упавшего дерева, прикидывая. Ножом срезал кусок, очистил его от грязи и насекомых. Ствол оказался полым внутри – если вырезать правильно, его было легко превратить в небольшую миску.

Николас сорвал с себя загубленную рубашку, с удивлением обнаружив, что она уже намокла от пота, пока укладывал ее в сумку. Воздух здесь напоминал воздух болот на юге колоний, готовый разродиться неистовым штормом. Возможно, им вообще не придется кипятить воду, только собрать дождевую.

Его нож стругал и срезал дерево, и Николас растворился в приятном чувстве удовлетворения, остановившись только, чтобы облегчиться под прикрытием листвы и съесть половинку банана. Юноша почувствовал себя гораздо лучше и знал, то и Этте станет лучше, когда он даст ей что-нибудь, чтобы наполнить желудок.

Но когда он вернулся к ручью, Этты там не было.

Исчезла.

Николас закрыл глаза, что оказалось ошибкой. Он видел лишь лицо Джулиана, поглощенное туманом и расстоянием.

– Этта? – позвал он надломившимся голосом. – Этта!

Пропала. Поскользнулась? Упала? Утонула? Голова кружилась от вспыхнувшей раскаленной добела паники. Он рыскал по поляне, напрягая слух в поисках намека на ее шаги, любой ее след.

Он чувствовал, что Этта не раскрывала своих истинных намерений насчет астролябии – как именно собиралась противостоять Айронвуду, – но она ведь не могла просто уйти? Пойти вперед?

«Она уже поступила так, – шепнул жестокий внутренний голос, – в Нью-Йорке…»

Ветки у него за спиной зашелестели, и показалась Этта с широко раскрытыми глазами.

– Что такое? Что случилось?

На мгновение остаточного страха оказалось достаточно, чтобы он задохнулся, а сердце отчаянно заколотилось в груди. Ее волосы спутались, через щеку пролегла полоска грязи, дополняющая синяк и царапину на другой. Девушка поправила подол платья, и он догадался, куда она исчезала.

– Я… – выдавил он. – Я сказал тебе оставаться на месте!

Видя, как он сердится, девушка нахмурила брови, словно не могла взять в толк, чем уж так опасно заблудиться в джунглях.

– Ты согласилась! – сказал он, чувствуя себя нелепо, не в силах потушить пожар, вспыхнувший у него в груди.

– Да, – медленно проговорила она. – Прости…

– Простить? – Николас знал, что должен переступить через это, заняться разведением огня, но все не мог заставить себя изгнать остатки страха. – А если бы что-нибудь случилось? Как бы я тебя нашел? Когда я прошу тебя что-то сделать, пожалуйста, постарайся меня услышать!

Она поднялась в полный рост, и только сейчас он заметил, что девушка сняла его жакет и что-то в нем кутает… отрубленную голову…

Статуи. Сердце Николаса вернулось на свое законное место, когда он разглядел безмятежную улыбку на мраморном лике, разительно отличающемся от Эттиного гневного лица.

– Я собиралась сказать: думаю, что знаю, где мы, но раз уж ты такой все знающий, пожалуйста – выясняй сам.

Этта прошествовала вдоль ручья; Николас ждал, что через секунду она вернется, рассмеется, тогда тиски на груди ослабнут, и он сможет снова дышать. Если, конечно, вернется. Она споткнулась, но ловко удержалась перед… каменной стеной?

Да. Кроме того, там были ступени и другие статуи, сваленные или поглощенные толстыми телами деревьев. У большинства каменных фигур было такое же лицо, как у найденной Эттой, у некоторых лиц не было вовсе – стерли время и джунгли.

Она подскочила от потрясшего джунгли грома, зажав уши руками. Насекомые с птицами чуть ли не взбесились, взметнувшись с деревьев при первых каплях дождя.

– Боже мой! – выдохнула Этта, поворачиваясь к нему и вытягивая руку в сторону чего-то оранжево-белого, наполовину скрытого листвой.

Но глаза Николаса застыли на том, что поднималось у ног девушки: на голове, сверкавшей гладкой чешуей, и расправляющемся капюшоне. Этта, должно быть, поставила ногу прямо рядом со змеей, ничего не замечая.

– Не. Двигайся. – Страх, быстрый и отчаянный, завибрировал внутри него в такт очередному раскату грома над головами. Этта попятилась назад, оглядываясь на него, а змея покачивалась в воздухе, готовая нанести удар. – Не двигайся!

Сейчас он не доверял ножу: малейший промах или порыв ветра – и тот воткнется Этте в ногу, а не в змею. Не успев осознать, что происходит, Николас выхватил револьвер; змея метнулась вперед, и он выстрелил.