Е. Брандис, Вл. Дмитревский
Мир, каким мы хотим его видеть
Облик грядущего! Именно так Герберт Уэллс, травмированный растущей угрозой фашизма и лихорадочной подготовкой к новой мировой войне, назвал свой киносценарий, написанный в 1935 году и поставленный знаменитым английским режиссером Александром Корда.
В этом сценарии Уэллс представил мир, растерзанный многолетними бесчисленными войнами, пораженный смертоносными эпидемиями и чудовищной нищетой, мир, который по своему экономическому потенциалу и уровню культуры оказался отброшенным на столетия назад, мир, раздробленный на крошечные, враждующие между собой государства, управляемые жестокими и тупыми диктаторами.
Но если в негативной части сценарий Уэллса в известной степени оказался пророческим, — ведь уже в 1939 году Гитлер двинул свои армии на завоевание Европы, — то в позитивной писатель проявил себя недальновидным мыслителем, предположив, что строительство новой цивилизации окажется по плечу лишь небольшой группе уцелевших техников, инженеров и авиаторов. Именно потому сконструированный Уэллсом «научный общественный строй» — «Крылья над Миром» выглядит как некая социологическая абстракция, больше всего напоминающая красивые декорации для балетного спектакля.
Великий английский писатель, «моделируя» в своих социально-фантастических романах и полемических статьях мир будущего, пытался создать некий сплав из идей американского экономиста Т. Веблина о господстве технократии и реформистских взглядов фабианского общества, к которому сам Уэллс примыкал на протяжении нескольких лет.
Социалистическая революция в России, наложившая неизгладимый отпечаток на все последующее творчество Уэллса, заставила его серьезно задуматься о проблематической возможности наилучших общественных отношений, при которых не будет никаких социальных антагонизмов и исчезнут противоречия между личностью и обществом. «Кремлевский мечтатель» начертал перед ним грандиозные планы превращения нищей, изголодавшейся России в процветающее социалистическое государство. Картина, нарисованная Лениным, показалась Уэллсу еще более фантастической, чем его собственные фантастические романы. И в то же время, увидев в Москве и Петрограде ни с чем не сравнимый революционный энтузиазм, не подвластный ни голоду, ни холоду, писатель совершенно искренне и без всяких предубеждений попытался понять, что же произошло в России и куда идет эта загадочная страна. Один из первых среди крупнейших писателей Запада он осознал всемирно-историческое значение Октябрьской революции и заговорил о жизнеспособности Советской власти.
Репортаж Уэллса «Россия во мгле», нам кажется, может служить ключом для верного понимания лучшей из его утопий «Люди как боги» (1923) — последней из великих утопий, созданных на Западе, сыгравшей свою роль в утверждении этого жанра в советской фантастической литературе («Следующий мир» Э. Зеликовича, «Страна счастливых» Я. Ларри, «Туманность Андромеды» И. Ефремова, роман С. Снегова, смело озаглавленный «Люди как боги» и др.). Ни в одной другой книге Уэллса контрастность сопоставления реально существующего с желаемым не достигает такой резкости, как в этом романе. Жителям Утопии, создавшим «просвещенное научное государство», решительно противопоставлена группа консервативных, отягощенных предрассудками англичан, попавших каким-то чудом на эту счастливую планету, где давно уже не существует ни классовых противоречий, ни государственных границ. Помимо отдельных, иногда очень тонких, замечаний относительно разных сторон жизни утопийцев, якобы опередивших людей Земли по уровню развития на три тысячелетия, очень интересен и фантастический очерк истории этой планеты, пережившей свои «Темные века», «Век открытий» и «Век разрушений», прежде чем восторжествовала высшая справедливость.
И тут же мы видим очень странное сочетание патриархальной идиллии с отвлеченной наукой, которая не уродует ни физической, ни духовной красоты человека и сохраняет природу в ее первозданном виде. В утопии «Люди как боги» сверхурбанист Уэллс неожиданно возвращается к Вильяму Моррису, к тому самому Моррису, который в романе «Вести ниоткуда» старательно ограждал своих «утопийцев» от индустриальной техники.
Противоречия и резкие повороты, сопровождающиеся отрицанием сказанного год или два года назад, в творчестве Уэллса не редки. Он вечно был в поисках, и развитие его как мыслителя шло зигзагами, хотя главное всегда оставалось: увлечение социализмом.
«Я всегда был социалистом, еще со времен студенчества; но социалистом не по Марксу, а скорее по Родбертусу», — писал он в 1908 году в предисловии к первому русскому собранию своих сочинений.
Уэллс был в разладе с научным коммунизмом, но его вера в силы разума и прогресса помогала ему не только сокрушать и ниспровергать, но и стремиться к идеалу, рисовать облик грядущего таким, каким он хотел бы его видеть.
В середине тридцатых годов, когда в Советской России утвердилась социалистическая система, он сказал советскому послу И. М. Майскому: «Мне хотелось несколько напугать моих современников и таким образом заставить их подумать, как предупредить подобный ход развития… Когда я писал „Машину времени“, развитие человечества к „элоям“ и „морлокам“ казалось мне неизбежным. Сейчас я этого не думаю. Такой неизбежности нет, но есть такая опасность. Ее, однако, можно предупредить, если человечество примет необходимые меры».
На вопрос одного из собеседников, какие следовало бы принять меры, Уэллс ответил: «Я об этом достаточно много писал… Мое лекарство — всемирное государство, плановое хозяйство, социализм. Вот почему последние тридцать лет я трачу так много времени и энергии на пропаганду этих идей»!.
За последние пять-шесть лет советские читатели получили возможность обстоятельно познакомиться с творчеством современных писателей-фантастов США, Англии, Франции и других капиталистических стран. Мы уже неоднократно пытались в прежних статьях проследить некие закономерности в развитии научно-фантастической литературы Запада, сильной в критике противоречий капиталистической действительности и удивительно беспомощной в попытках нарисовать облик грядущего мира.
О каком бы писателе ни шла речь: будь то талантливейший лирик Рэй Бредбери, вглядывающийся в мир с иронической и печальной улыбкой, или Клиффорд Саймак, пытающийся утопить в блистательном юморе острую тревогу и неудовлетворенность существующим порядком вещей, или Айзек Азимов, известный ученый и один из самых здравомыслящих фантастов наших дней, или англичанин Джон Уиндэм, прозванный «современным Уэллсом», — все они в своем видении будущего уступают великому предшественнику, как в масштабности, так и в глубине социальных обобщений. Либо они переносят через века и тысячелетия, а заодно уж и через беспредельные пространства космоса, привычные и, видимо, представляющиеся нерушимыми признаки существующего правопорядка (материальное неравенство, эксплуатация большинства меньшинством, жестокая власть денег, постоянная угроза безработицы и т. п.), либо «моделируют» будущее согласно новомодным социологическим теориям «излечения» капитализма, вроде «мэнеджериальной революции» (Дж. Барнхэм) и так называемой конвергенции капитализма и социализма с их последующим превращением в «единое индустриальное общество».
Даже в лучших фантастических рассказах английских и американских писателей, представленных, к примеру, в десятом выпуске «Библиотеки всемирной фантастики», трудно найти сюжеты, обещающие человечеству какой-то реальный выход из тупика. Вот, скажем, широко распространенная в западной литературе тема «первого контакта». Читатели помнят, как трактует ее Мюррей Лейнстер в своем известном рассказе, который так и называется «Первый контакт»: «Если чужие узнают о существовании людей, возникнет дилемма — торговать или сражаться».
В рассказе Пола Андерсона «Поворотный пункт» американские космонавты, попавшие на планету Джорил, населенную миролюбивыми дикарями, обладающими огромным интеллектуальным потенциалом, ставят под сомнение целесообразность дальнейшего развития контактов. Первое, что приходит им в голову, опасность последующего захвата и порабощения джорильцами Земли. Не лучше ли, пока не поздно, уничтожить обитателей зоны, куда опустился звездолет? Или, может быть, для предотвращения «угрозы» стерилизовать всех джорильцев? В конце концов космонавты принимают более «гуманное» решение — взять с собой на Землю удивительно смышленую девочку Миерну: «Строго говоря, дорогая ты моя малышка, ну и грязную же шутку мы с тобой сыграем! Подумать только — вырвать тебя из этой патриархальной дикости и швырнуть в горнило гигантской бурлящей цивилизации! Ошеломить нетронутый мозг всеми нашими техническими штуками и бредовыми идеями, до которых люди додумались не потому, что умнее, а потому, что занимались этим немного дольше вас. Распылить десять миллионов джорильцев среди наших пятнадцати миллиардов! Конечно, вы клюнете на это. Вам с собой не совладать, да и соблазн велик. А когда вы наконец поймете, что происходит, будет поздно отступать, вы окажетесь на крючке».
Когда буржуазные фантасты переносят в далекое будущее поклонение золотому тельцу («Кимон» Клиффорда Саймака), неотвратимую угрозу безработицы («Пурпурные поля» Роберта Крэйна) или гибель цивилизации после третьей мировой войны («Нулевой потенциал» Уильяма Тэнна), то это не значит, конечно, что они действительно хотели бы увековечить социальную несправедливость и политические противоречия наших дней. Напротив, каждый из этих авторов в прозрачной аллегорической форме обнажает все худшие стороны современной капиталистической действительности. Подобные произведения для того и пишутся, чтобы выразить критическое отношение к существующему порядку вещей. Но вся беда в том, что в этих фантастических аллегориях и сатирических образах почти невозможно уловить каких бы то ни было жизнеутверждающих позитивных идей.
Нам хотелось бы в связи с этим обратить внимание читателей на одно любопытное явление. В своих публицистических высказываниях американские и английские фантасты несравненно более дальновидны и даже «революционны», нежели в произведениях, которые они сами создают.
На страницах «Иностранной литературы», 1967 г., № 1, опубликованы ответы на весьма элементарный вопрос редакции: почему вы избрали в своем творчестве жанр научной фантастики?
А. Азимов отвечает так: «Поскольку фантастика повествует о будущем, о других мирах и, может быть, о других системах мышления, в ней вполне возможны такие движения мысли, которые нам, живущим в этом мире и в эту эпоху, чужды (и подчас даже не столько чужды, сколько непривычны!). А это значит, что научная фантастика свободнее, чем любая другая область литературы».
Фриц Лейбер утверждает: «Научная фантастика учит смелее, глубже, острее видеть и воспринимать предельные развития явлений больших и малых, материальных и бестелесных, устоявшихся и едва пробивающихся, почти бесспорных и почти невозможных… Научная фантастика позволяет созерцать весь мир, больше того, всю Вселенную. Она дает нам возможность освободиться от национальных и идеологических ограничений».
Как это ни парадоксально, но именно «освободиться от национальных и идеологических ограничений» в своем фантастическом видении будущего западные писатели как раз и неспособны, хотя искренне убеждены, что в воображаемых путешествиях по Времени — Пространству достигли той самой философской и духовной свободы, которой лишены те, кто пригвожден к реальной действительности.
«Современный мир похож на летящий вперед экспресс, в котором нет машиниста и все пассажиры сидят против хода поезда! — восклицает Деймон Найт, президент Общества научных фантастов США. — Пожалуй, одни фантасты вот уже без малого век смотрят не назад, а вперед. Мы не пророки и не можем с точностью определить будущее. Но мы, по крайней мере, можем сказать: „Возможности таковы. Выбирайте“.
Увы, возможности выбора будущего, предложенные человечеству западными фантастами, более чем ограничены: избежать угрозы глобальной термоядерной войны или, на худой конец, попытаться из тлена и радиоактивного пепла воссоздать какую-то новую цивилизацию; вступить в ожесточенное сражение с мыслящими механизмами, поправшими власть человека, этими чудовищами, символизирующими мировой технический прогресс, развивающийся экспоненциально; довериться безупречной логике электронного „сверхмозга“, заменившего собой все правительства и общественные институты Земли; укрыться от электрических вихрей, машинного грохота, все нарастающего напряжения и неведомых опасностей, сопровождающих приход неведомого будущего, за чахлым заборчиком давно уже утерянной буколики. Или, наконец, окончательно потеряв веру в разум и здравый смысл человечества, надеяться, что спасение придет извне, что какие-то высокоразумные и абсолютно справедливые существа из иных звездных систем вторгнутся на Землю и помогут людям навести порядок в их собственном доме.
Существуют еще и другие варианты „моделирования“ как приближенного, так и далекого будущего, которыми располагают западные фантасты, но принципиального отличия от приведенных выше они не имеют.
Облик Грядущего в произведениях современной фантастической литературы Запада тревожит воображение, представляя мир растерянным и непрочным.
Трилогия Алексея Толстого „Хождение по мукам“ кончается описанием того неоспоримо главного, что произошло на Восьмом Всероссийском съезде Советов, где принимался план ГОЭЛРО.
Тогда, может быть впервые, строители новой России — делегаты съезда, а вместе с ними герои трилогии и сам ее автор осознали величие и масштабность предстоящих работ, определенных Коммунистической партией и ее вождем В. И. Лениным.
В пятиярусном зале Большого театра было холодно, как в погребе. Докладчик — Глеб Максимилианович Кржижановский, в шубе, с кием в руке, стоял перед картой Европейской России, свешивавшейся с колосников в глубине сцены.
„Поднимая кий, он указывал на будущие энергетические центры и описывал по карте окружности, в которых располагалась будущая новая цивилизация, и кружки, как звезды, ярко вспыхивали в сумраке огромной сцены. Чтобы так освещать на коротенькие мгновения карту, понадобилось сосредоточить всю энергию московской электростанции, даже в Кремле, в кабинетах народных комиссаров, были вывинчены все лампочки, кроме одной — в шестнадцать свечей.
Люди в зрительном зале, у кого в карманах военных шинелей и простреленных бекеш было по горсти овса, выданного сегодня вместо хлеба, не дыша, слушали о головокружительных, но вещественно осуществимых перспективах революции, вступающей на путь творчества…“
Толстой не только с большой художественной силой воссоздал и донес до наших дней атмосферу вдохновенной убежденности и энтузиазма бойцов революции, впервые ощутивших себя инженерами и прорабами будущего общественного устройства, но и очень точно охарактеризовал перспективы революции как головокружительные, но одновременно и вещественно осуществимые.
Многомиллионный народ на территории, составляющей одну шестую земного шара, приступил к практическому решению грандиозной задачи превращения своей страны — экономически отсталой, почти нищей, обескровленной долголетней войной — в первое в мжре государство социализма. „У нас есть материал, — писал В. И. Ленин, — и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, — чтобы создать действительно могучую и обильную Русь“.
Итак, пятьдесят лет тому назад, в результате самого революционного взрыва в истории человечества, начался великий поход в будущее.
По мере наступления движения приходилось очищать настоящее от прошлого и подчинять это настоящее задачам грядущего дня. Поход в будущее был одновременно и поиском, неустанным, напряженным поиском во всех сферах экономики, социологии, психологии и нравственности. Новый общественный строй создавался, по существу, на гладком месте, так как был беспрецедентен по отношению ко всей истории возникновения и распада различных социальных формаций.
И наступило наконец время, когда даже весьма далекие от марксистско-ленинского учения мыслители были вынуждены признать, что коммунизм — будущее человечества. „Грядущему же он принадлежит, — писал Томас Манн, — поскольку мир, который будет после нас, в котором будут жить наши дети и внуки и который уже начинает вырисовываться, трудно представить себе без коммунистических черт, то есть без принципа общественного владения благами земли, без последовательного стирания классовых различий, без права на труд и обязанности трудиться для всех“.
Возникла существенная необходимость увидеть облик Грядущего не только в чертежах, но и в зрительных образах, соответствующих мечте, которую носит в своей душе каждый из нас.
На первый взгляд это может показаться неправдоподобным, но представления о будущем, о жизни в коммунистическом обществе складываются у миллионов советских людей в значительной степени под воздействием прочитанных научно-фантастических книг.
Это обстоятельство и по сей день недооценивается, а то и попросту игнорируется нашей литературной критикой.
Между тем, на наш взгляд, давно пора отказаться от ставшего консервативным, узкоограниченного взгляда на научную фантастику как на литературу, несущую в себе некую сумму научно-технических идей, нанизанных на приключенческий стержень. Советская фантастика прежде всего литература мировоззренческая, воспитывающая подростков и молодежь в коммунистическом духе.
Каждому мыслящему человеку свойственно задумываться над будущим, близким и далеким, над будущим, уготованным его детям и внукам, его соотечественникам и, наконец, всему человечеству. Человеку трудно жить без надежды на то, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего.
Каждый из нас хочет мысленным взором увидеть дали Грядущего и соотнести субъективные представления фантастов с тем проектом грандиозных архитектурных работ, который разработан Коммунистической партией на основе теоретических положений марксистсколенинского учения и уже пятидесятилетнего практического опыта строительства социализма и коммунизма в нашей стране.
Нам представляется интересной и весьма верной точка зрения Даниила Гранина, высказанная в статье „И все же..“ („Иностранная литература“, 1967, № 1). „Будущее, — пишет он, — испытало на себе всякое — и оптимизм, и безрассудную слепую надежду, и безысходное отчаяние. Ему угрожали кликуши и точные расчеты, его пытались отравить и попросту уничтожить, повернуть вспять, вернуть в пещеры. Оно выжило. Появилась возможность серьезного, вдумчивого изучения его. Сейчас, может быть как никогда еще в истории человечества, будущее зависит от настоящего и требует нового подхода к себе. QHO чревато кризисами, соизмерить которые мы не в состоянии. Кризисы, связанные не только с иным понятием свободы, но и с понятием индивидуальности. Мыслящая материя Земли, она дискретна. Потребность ее единства и своеобразие человеческой личности — это тенденции противоположные. С одной стороны, расцвет личности, с другой — ее ассимиляция. Ее самовыражение и ее существование в процессе сплочения миллиардов. Путешествие в страну Будущего никогда не было бесплодным занятием. Великие утопии помогали человечеству вырабатывать идеалы. А это именно то, в чем сегодня нуждается мир, может, больше, чем прежде“.
Да, утверждение идеалов — вот, пожалуй, самое высокое, самое непосредственное, самое важное назначение литературы о будущем!
Если говорить о современной западной фантастике в ее массовых проявлениях, то это — вопль отчаяния: как непознаваем и ужасен в своей непознаваемости мир. И попытки самоутешения: уж коли мне суждено исчезнуть, пусть исчезнет вместе со мной и все человечество, и чем скорее, тем лучше. И холодный расчет: если электрические и природные ресурсы будут уничтожаться пропорционально росту народонаселения, то к такому-то году люди превратятся в „робинзонов“. И прокламация бессмысленности любого прогресса: рано или поздно все должно якобы кончиться самоуничтожением…
А если и оставляются крохотные островки надежды, то это извечная любовь к женщине, мужская дружба или подвиги одиночек во имя внесоциальных этических принципов…
Уэллс, создавший фантастику „предупреждения“, не отделял ее от антиутопии. Водораздел обозначился позднее. Он проходит по мировоззренческой линии. Антиутопии пишутся с завуалированно реакционных или откровенно антикоммунистических позиций, и отпочковались они от фантастики Уэллса не как прямое ее продолжение, а как боковая ветвь. Задачи, которые ставил перед собой Уэллс даже в первых, пессимистических романах, отделяют его от авторов позднейших антиутопий. Тема „предупреждения“ может преломляться в разных аспектах. Но как только исчезают или теряются из виду гуманные стимулы, „предупреждение“ сливается с антиутопией.
В современной западной фантастике антиутопия стала модным жанром, вытеснившим из литературы утопию, объявленную архаическим пережитком. В противоположность этому утопический жанр, и это вполне закономерно, успешно развивается в социалистической научной фантастике.
В 1957 году вышел в свет научно-фантастический и социально-философский роман И. Ефремова „Туманность Андромеды“. Он переведен на двадцать три европейских и азиатских языка, а тираж его уже исчисляется несколькими миллионами.
Продолжая традицию великих утопических произведений прошлого, утверждавших конечное торжество разума и гуманности, Ефремов в то же время выступил и как подлинный новатор. Он всецело подчинил замысел своего произведения научно-материалистическим философским представлениям о законах природы и общества. Он поставил величайшие завоевания науки и техники будущего в прямую зависимость от социального прогресса. Он, наконец, впервые попытался нарисовать широкую и разностороннюю панораму высокоразвитого коммунистического общества, объединившего все человечество и установившего связь с инопланетными цивилизациями.
Почти одновременно с „Туманностью Андромеды“ вышел в свет и роман польского писателя Станислава Лема „Магелланово облако“, а несколькими годами позже „Возвращение (Полдень. 22-й век)“ Аркадия и Бориса Стругацких, романы Георгия Мартынова „Каллисто“ и „Гость из бездны“, Георгия Гуревича „Мы — из Солнечной системы“, повесть П. Аматуни „Парадокс Глебова“ и некоторые другие научно-фантастические произведения, подчиненные все той же благородной задаче — изобразить грядущий мир таким, каким мы хотели бы его видеть.
Минувшее пятидесятилетие не было прогулкой по широкой, хорошо утрамбованной дороге. Мы прошли сквозь эти годы в беспрерывных тяжких боях, ломая сопротивление старого, яростно оборонявшегося мира. На нашем пути были и армии интервентов, и голодная блокада, и чудовищная разруха и бесчисленные заговоры, организованные империалистами, и невиданное единоборство с фашизмом, и длительная, изнуряющая силы „холодная война“. Наши победы и успехи перемежались с поражениями, неудачами и ошибками, неизбежными в процессе становления новых общественных отношений. Вся наша страна являла собой гигантскую лабораторию, в которой на основании теоретической разработки, сделанной основоположниками научного коммунизма, ставился фантастический по своей грандиозной дерзновенности и новизне социальный эксперимент.
Конечная цель этого эксперимента была много лет назад сформулирована Марксом. „На высшей фазе коммунистического общества, — писал он, — после того, как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством к жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям“.
Так разве же не справедливо, не естественно наше желание представить себе цель, к которой мы стремимся, заглянуть в отдаленное будущее глазами тех, кто владеет даром облекать свои представления в художественные образы, пленяющие наше воображение и волнующие чувства!?
Нас не может не радовать, что советская научно-фантастическая литература в основном своем потоке жизнеутверждающа и оптимистична. Ей чужды страх и неуверенность перед наступающим будущим. Она не декларирует бессилие человека в его извечной борьбе с природой, общественным неустройством и с самим собой. Она не теряет веры в Разум и Добрую волю, которые в конце концов помогут людям навести порядок в их собственном „Вселенском доме“. Источник ее вдохновения не отрицание во имя отрицания, но утверждение или же отрицание во имя утверждения.
В одной из своих ранних работ Маркс писал, что „Коммунизм есть положительное утверждение, как отрицание отрицания, и потому он является действительным, для ближайшего этапа исторического развития необходимым моментом человеческой эмансипации и обратного отвоевания человека. Коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего“.
Но при этом наши писатели, исходя из современного понимания непрерывности исторического развития, представляют себе коммунизм как общественную формацию, пребывающую в постоянном поступательном движении, как смену фаз в дальнейшем совершенствовании человеческого общества и человеческой личности.
В то же время все это вовсе не означает, что мир будущего, создаваемый воображением наших фантастов, являет собой некий застывший образец совершенства — „рай. на Земле“, лишенный каких бы то ни было недостатков, бесконфликтный, втиснутый в узкие рамки заранее заданной схемы.
Ведь даже генеральные закономерности, открытые как в сфере естественных наук, так и в области социологии, в некоторых своих конкретных проявлениях дают непредвиденные всплески и зигзаги.
Совершенно очевидно, что и в дальнейшем неожиданное будет подстерегать нас, ибо естественно, что будущее в своих деталях непредсказуемо.
Футурология, как нам представляется, должна включать в ряды исследователей не только философов, социологов и экономистов, но и писателей-фантастов — вдохновенных разведчиков грядущего.
И перед ними возникает двоякая задача: изображать желаемый облик Грядущего и всесторонне исследовать те пути, которые к нему ведут.
Именно задаче исследования непредвиденного посвящены произведения научной фантастики, которые мы относим к жанру „предупреждения“.
Путь человечества к лучшему будущему тернист и неровен. Мы должны предвидеть, какими опасностями нам угрожают нынешние политические противоречия — расистская идеология, возрождающийся фашизм, мещанская рутина, — все химеры старого мира, которые не уйдут в прошлое без длительного и упорного сопротивления.
В таком плане мы воспринимаем, к примеру, те из фантастических повестей-предупреждений братьев Стругацких, в которых отчетливо расставленные социальные акценты не могут и не должны давать повода ни для каких двусмысленных толкований („Попытка к бегству“, „Далекая радуга“, „Трудно быть богом“).
Поэтому мы должны еще раз провести водораздел между темой предупреждения в фантастике советской и западной.
Принципиальное различие заключается в том, что, предупреждая о сакраментальных трудностях, угрозах и катастрофах, которыми может быть чревато будущее, западные писатели не видят выхода из тупика, который рисуется их воображению.
Советские писатели не только видят цель и сознают трудности, стоящие на пути ее достижения, но и верят, что цель эта будет достигнута.
„…Не может быть ни тени сомнения, — писал Ленин, — в том, каково будет окончательное решение мировой борьбы. В этом смысле окончательная победа социализма вполне и безусловно обеспечена“. Но в то же время он никогда не переставал предупреждать о величайших трудностях и опасностях, возникающих перед строителями нового мира.
Естественно, что мыслящий о грядущем человек будет пытаться предугадать препятствия и преграды, подстерегающие нас на дорогах борьбы за» желаемое завтра. Но видеть в теме «предупреждения» чуть ли не единственное назначение научной фантастики — значит превращать средство в самоцель и, следовательно, стрелять мимо цели.
Нельзя не согласиться с точкой зрения, высказанной недавно нашим крупнейшим писателем-фантастом И. А. Ефремовым. «Главенствующую роль в мировой литературе, — утверждает он, — должна занять советская научная фантастика с ее позитивным взглядом в будущее, уверенностью в торжестве доброго начала в человеке и в конструктивном значении социальных преобразований. Мне хотелось бы, чтобы в нашей фантастике меньше места уделялось обрисовке мрачного будущего, как „предупреждения“, чтобы наши молодые, писатели меньше увлекались кафкианством и фрейдизмом, а больше разрабатывали бы свое, марксистское видение будущего. Литература предостережения ценна лишь тогда, когда в ней наряду с опасностями социальных и научных ошибок рассматривались бы пути победы над ними, поворотные точки от трудностей прошлого к светлым далям будущего. Иначе можно потерять цель и смысл движения вперед».
Тревога автора «Туманности Андромеды» вполне своевременна.
Кое-кто из советских фантастов склонен объявить социальные утопии бесполезным, устаревшим жанром, пригодным разве что для детей и подростков, а заодно, утвердить и антиутопию. Но отнюдь не как средство разоблачения уродств и зловещих несообразностей настоящего и будущего капиталистического общества! Нет, эти «теоретики» готовы перечеркнуть черной краской вообще все будущее. Как тут не вспомнить поучений автора злобнейшей антиутопии «Мы» Е. Замятина! В одной из своих статей («О литературе, революции, энтропии и прочем») он утверждал: «Вредная литература полезнее полезной, потому что она — антиэнтропийна…»
Конечно, проказа ужасная болезнь. Но принесет ли пользу человечеству тщательное, пусть даже высокохудожественное, описание физических страданий и сознания обреченности больных, медленно погибающих от проказы?!
Совершенно очевидно, что предупреждение не должно повисать в воздухе, как невесть откуда возникший и тут же оборвавшийся сигнал «SOS». Это не «викторина», заставляющая поломать голову над заковыристой задачей. Предупреждение может тогда действительно ограждать от опасностей, если подобно свету маяка или лучу радара, будет указывать путь избежания этой опасности.
«Я не вижу границ возможностям науки, искусства и гуманности, — пишет академик А. Несмеянов. — Человечество должно больше и больше осуществлять эти возможности. Но для этого оно должно уцелеть! И в ближнем будущем — от глобальных войн, и в далеком — от истощения ресурсов, в еще более далеком — от истощения энергии Солнца. Задачи для науки не слишком легкие, но надо их успевать выполнять, надо расти качественно, надо завязать сношения с другими культурными мирами Вселенной».
Как мы видим, ученый вовсе не склонен смазать или преуменьшить поистине огромные трудности, громоздящиеся на пути человечества в будущее, но в то же время он убежден, что гуманность, наука и искусство в своем благородном сплаве станут именно тем оружием, которое принесет окончательную победу.
Полстолетия в развитии научно-фантастической литературы срок, конечно, не малый. Но развитие не было прямолинейным и не шло по непрерывно восходящей линии. Если представить этот процесс в виде графика, он был бы зигзагообразным.
Двадцатые годы характерны для всей советской литературы выдвижением совершенно новых тем, порожденных революционной действительностью, и поисками доселе не изведанных средств выражения. Научная фантастика в этом смысле не составляла исключения. Появлялись книги очень разные по жанровым признакам и художественной манере. Наряду с традиционной приключенческо-познавательной, географической фантастикой В. А. Обручева — космические пророчества К. Э. Циолковского в форме популярных очерков и несложных по сюжету рассказов. Рядом с первыми в советской литературе коммунистическими утопиями В. Итина и Я. Окунева — памфлетно-фантастические или откровенно пародийные авантюрные романы М. Шагинян, В. Катаева, Вс. Иванова и В. Шкловского. После блистательных дебютов в научной фантастике А. Толстого — первые книги «русского Жюля Верна» А. Беляева, гротескно-сатирические пьесы и поэма «Летающий пролетарий» В. Маяковского, фантастические повести Александра Грина.
И независимо от того, что в ту пору выходило немало второсортной фантастической беллетристики и порою наблюдались досадные идейные срывы, двадцатые годы можно считать первым взлетом в истории советской научной фантастики — периодом вдохновенного поиска.
Важно отметить, что в эти годы наша фантастическая литература, несмотря на свою молодость, по многообразию творческих направлений и художественных форм почти не уступала зарубежной, имеющей за собой давно уже сложившиеся традиции и многолетний опыт.
К сожалению, с начала тридцатых годов наступает период резкого спада. Руководство РАППа, а позже вульгарно-социологическая критика объявили научную фантастику «вредным жанром». Примитивное понимание требований «социального заказа» привело к плачевным результатам. В 1931 году вышли только четыре новые книги советских авторов, в 1933–1934 годах — по одной новой книге и только в 1935 году научная фантастика была «реабилитирована», да и то лишь как познавательное чтение для детей и юношества. Александр Беляев и его последователи (С. Беляев, Г. Адамов, Г. Гребнев, В. Владко) при всем различии своих творческих индивидуальностей создавали в общем однотипные произведения.
Не отличалась разнообразием и советская фантастика сороковых-пятидесятых годов. Господствующее положение занимали «производственно-индустриальные» фантастические романы, в которых технические преобразования, переделка природы и климата на обширных пространствах нашей страны осуществлялись в жесточайшей борьбе безупречно положительных героев с плакатно обрисованными агентами международного империализма. На этом однотонном фоне только изредка появлялись по-настоящему яркие произведения, вроде социально-фантастических памфлетов Л. Лагина.
Сейчас не приходится доказывать, какой вред причинила советской научно-фантастической литературе, к счастью, давно уже канувшая в Лету «теория ближнего прицела», одним из адептов которой был, как известно, В. Немцов.
Отдавая должное наиболее значительным произведениям тех лет, в том числе и романам А. Казанцева, мы никак не можем признать их каким-то вневременным эталоном, на который должны равняться писатели-фантасты наших дней.
Мир, в котором мы живем, оказался куда более сложным, нежели это представлялось пятнадцать-двадцать лет назад и политическим деятелям, и ученым, и писателям. «Миллиарды граней будущего», по образному выражению И. Ефремова, раскрываются постепенно и в изучении природы, и в социологических исследованиях, и в литературе, которая делается более сложной, обогащаясь новыми проблемами и художественными открытиями, что само по себе отражает усложнившееся мировосприятие человека второй половины XX века.
Поэтому нам кажутся странными и даже консервативными попытки некоторых литераторов старшего поколения и выражающих их взгляды критиков повернуть литературное движение вспять в русло фантастики сороковых-пятидесятых годов, объявить несостоятельными и ошибочными творческие достижения талантливых молодых писателей, зачеркнуть все лучшее, что появилось в нашей фантастике за последнее десятилетие. Дело доходит до того, что термины «интеллектуальный роман», «интеллектуальная литература» употребляются в пылу полемики почти как бранные выражения. И под там предлогом, что произведения «молодых» якобы не доходят до массового читателя, эти критики готовы приклеить ярлык формализма к любому творческому эксперименту и опорочить любую нестандартную книгу. А между тем ни для кого не секрет, что именно произведения «молодых» получили за последние годы широкое признание.
Разумеется, мы не должны делать никаких скидок ни на возраст, ни на литературный стаж, ни на «специфику жанра». Тем более мы не можем оправдывать идейной путаницы, модернистских увлечений, подражания далеко не лучшим англо-американским «образцам», ведущего порой к откровенному эпигонству. Но это относится скорее лишь к отдельным произведениям, требующим внимательного и объективного критического разбора.
В целом же интеллектуальное направление в советской научной фантастике, основоположником которого является И. Ефремов, свидетельствует о ее несомненном росте и стремлении ответить на актуальные вопросы современности.
И если до недавнего времени в нашей фантастической литературе преобладало три-четыре сюжетных и жанровых стереотипа, то в наши дни ее диапазон бесконечно расширился. Писатели-фантасты, стремящиеся раскрыть свои представления о будущем мира и человечества, опираются на последние достижения точных и естественных наук, используют и методы социологического моделирования, и приемы психологического анализа, и футурологические исследования, и новейшие философские концепции, развивающие марксистски-ленинское учение в новых исторических условиях.
Все это неизмеримо усложнило творческие задачи писателей и вывело научную фантастику на новые рубежи.
Чтобы пояснить эту мысль, остановимся на нескольких произведениях, отвечающих теме нашей статьи.
Прежде всего — о философско-фантастических повестях и рассказах Геннадия Гора, направленных против бездумной веры в «бесспорные» истины.
Чем глубже постигаешь мир, тем больше возникает сложностей. Писатель утверждает веру в бессмертие творческого разума, способного соединить мгновение с вечностью, преодолеть бездны времени и расстояний. В произведениях Гора причудливо совмещаются события прошлого, настоящего и будущего, ибо его героям доступны разные, способы преодоления временных преград.
В каждой из повестей Гора — «Докучливый собеседник», «Странник и время», «Кумби», «Скиталец Ларвеф» — действие происходит на Земле, в наши дни, в XVIII веке или в эпоху палеолита, но постоянно присутствует и второй план — далекие миры, где существует гармонический мир красоты и целесообразности, где люди находятся в таких идеальных условиях, что могут раскрыть до конца и проявить в действии все свои лучшие задатки.
Гор — сторонник антропоцентрических представлений. Он сознательно не допускает возможности существования иных биологических форм высокоразумной жизни лишь по той причине, что эта точка зрения близка ему как художнику. Ведь прекрасная планета Анеидау, где «труд превратился в творчество, в соревнование деятельных и смелых душ», и воображаемая Дильнея, откуда явился скиталец Ларвеф, — псевдонимы Земли и людей, перенесенные в далекое будущее, в эпоху всепланетного коммунизма.
«Мир бесконечен, но он един, — говорит герой „Докучливого собеседника“. — И единство связывает всех, кому природа и история дали разум. Единство связывает их, где бы они ни были — здесь или за много парсеков отсюда, сейчас ли они живут, или будут жить через миллионы лет после нас». И Путешественник, оказавшийся на Земле накануне ледникового периода, совсем одинокий в прекрасном, но еще девственно молодом мире, среди физически сильных людей с цепкой конкретной памятью и душою младенца, убежден, что им, землянам, предстоит пройти за сотни тысяч лет громадный путь, отделяющий первобытное человечество Земли от сияющих вершин Разума, которые достигнуты на его родной планете Анеидау.
Свойственная Г. Гору метафоричность художественного видения раскрывается в иных аспектах в его новых повестях и рассказах («Имя», «Сад», «Минотавр» и др.), где писатель, отвлекаясь от научных и технических гипотез, модифицирует приемы романтической литературной сказки. Но и здесь «второй», философский, план подчинен поэтическому утверждению тех же идей о единстве конечного и бесконечного, взаимосвязанности времени и пространства, взаимообусловленности даже самых парадоксальных явлений окружающего нас материального мира и самого человека, постигающего тайны бытия.
Фантастика Геннадия Гора проникнута философским и социальным оптимизмом. В его творчестве ярко представлено то самое интеллектуальное направление, которое получило развитие в литературе последнего десятилетия и проявляется по-разному в книгах писателей-фантастов «призыва 1957 года» — Аркадия и Бориса Стругацких, Анатолия Днепрова, Генриха Альтова, Севера Гансовского, Ариадны Громовой и других.
В недавно опубликованной повести Александра и Сергея Абрамовых «Хождение за три мира», имеющей в своих научно-фантастических предпосылках нечто схожее с известным романом Азимова «Конец вечности», журналист Громов, став объектом сложнейшего эксперимента, обретает возможность заглянуть и на несколько лет, и на двадцатилетие, и, наконец, на целое столетие вперед. Не только «заглянуть», но и стать активно действующим лицом в каждом из этих временных отрезков.
Во всех трех случаях место действия остается одним и тем же. Это — Москва. Но всякий раз она меняется. Сперва чуть-чуть, потом значительно и в дальнейшем — неузнаваемо. И эти изменения не ограничиваются внешними признаками: архитектурой зданий, модернизацией всех видов транспорта и т. п. Претерпевают изменения и человеческие отношения, меняются характер и масштабы задач, которые берется разрешить общество, иными становятся конфликты, психика и эмоциональный тонус человека.
И когда наступает миг расставания Громова с прекрасным, отважным и умным миром будущего, достигшего «вершин коммунистического общества», Эрик, человек из этого «завтра», справедливо возражает: «Коммунизм не стабильная, а развивающаяся формация. До вершин нам еще далеко. Мы делаем сейчас гигантский скачок в будущее… Ваш мир тоже его сделает, когда вы сумеете воспроизвести запечатленные в памяти формулы нашего века. Пусть пока еще встречаются только мысли, а не люди, но эти встречи миров обогащают, движут вперед мечту человечества».
Более многогранным и всеобъемлющим предстает перед нами облик Грядущего в большом романе Сергея Снегова «Люди как боги». (Мы уже довольно подробно говорили о первой части этого произведения в предисловии к сборнику «Эллинский секрет».)
Этот «космический» роман, поражающий неистощимостью фантазии, может быть отнесен одновременно и к утопическому жанру, и к жанру «предупреждения».
В нем рисуются многообразные, впечатляющие картины далекого будущего Земли. Нет надобности подробно останавливаться на внешних признаках этого гармоничного мира. В конце концов в любом научнофантастическом произведении, моделирующем желаемое будущее, мы найдем однозначные признаки: все более глубокое проникновение в тайны природы и обуздание ее стихийных сил, великолепный расцвет науки и искусства, высочайший технический потенциал, поразительные достижения в области биологии, медицины и т. п.
Пожалуй, стоит лишь упомянуть один интересный допуск, сделанный Снеговым. Благодаря «эффекту Танева» человечество получает возможность пробиться в глубины космоса, и звездные корабли землян, превращающие пространство в вещество, достигают скорости в сотни раз превосходящей световую. Устанавливается прочный постоянный контакт с цивилизациями Веги, Сириуса и т. д.
Но не только смелые допуски и сюжетные хитросплетения приковывают внимание к роману. Нас прежде всего интересует его идейное наполнение.
В бесконечном океане Вселенной, раскрывшемся за пределами Солнечной системы, существуют три противоборствующие цивилизации — земная, персейская (разрушителей) и галактов.
Доброе начало воплощено в человечестве, преодолевшем на своем гигантском историческом пути кровопролитные войны, ожесточенные классовые битвы, социальные катастрофы, упорное сопротивление защитников старого, несправедливого мира. Новое общество, построенное во всепланетном масштабе, несет на своем знамени и на деле осуществляет выдвинутое Марксом положение: коммунизм равен гуманизму.
Именно этот реальный гуманизм заставляет человечество прийти на помощь слабейшим — тем цивилизациям, над которыми нависает угроза уничтожения со стороны негуманоидной расы разрушителей, обитающих в «звездных теснинах» Персея. Моральный принцип нашего времени: человек человеку друг, товарищ и брат — получает новое расширенное толкование: человек всему разумному и доброму во Вселенной — друг.
Это органическое чувство ответственности за все происходящее в галактическом мире заставляет человечество, которое уже пятьсот лет не знало, что такое война, вступить в битву с теми, кто поставил своей задачей уничтожение разумной жизни. Человечество борется не за себя. За других! За конечное торжество созидания над разрушением.
Правда, существует и иная возможность. Отгородиться от событий, бурлящих в большом космосе. Воздвигнуть могучее оборонительное кольцо — систему крепостей-спутников вокруг Солнечной системы и до поры до времени благоденствовать на уютном, обжитом пятачке Вселенной. Именно так, собственно, и поступили галакты — могущественная гуманоидная раса, населяющая несколько «нейтральных» планет в том же Персее. Достигнув высочайшего уровня развития, поборов биологическую старость, прекрасные и бессмертные, как олимпийцы, галакты живут только для себя, «добру и злу внимая равнодушно».. «Великолепное мгновение» они пытаются превратить в «великолепную вечность», или, иными словами, «консервируют однажды достигнутое счастье». И потому их бытие, запрятанное в скорлупу эгоцентризма и имеющее своей конечной целью оберечь бессмертие каждого индивида, становится медленным умиранием общества. Сняв с себя ответственность за происходящее вне их планет, галакты тем самым теряют стимул для дальнейшего движения вперед.
Обращаясь к ним с призывом принять участие в борьбе с разрушителями, представитель землян адмирал Эли говорит: «Посмотрите на мир — насколько он шире и многообразнее вашей схемы. Он весь — противоречия и многообъемность, а вы его выстраиваете в линию. Он разнонаправлен, он раздирается внутренне и, как при взрыве, летит во все стороны, а вы замечаете лишь тот крохотный его осколок, что ударился в вашу грудь».
Судьбу галактов, этих «гонимых богов», отступивших под напором ими же когда-то созданной биомеханической цивилизации разрушителей, следует рассматривать как предупреждение. Вот путь, на который не может, не должно стать человечество! Но именно потому, что Снегов противопоставил ограниченным и застывшим идеалам галактов идеалы людей, главная сила которых не в технической мощи и не в высочайшем уровне материального благосостояния, а в том, что «они даже к нечеловекам относятся по-человечески» и завоевывают не чужие планеты, а чужие сердца, — предупреждение становится и утверждением.
Мы меньше всего склонны рассматривать роман Сергея Снегова как некий эталон социально-фантастических произведений о грядущем. Но, по нашему убеждению, автор нашел новые грани в изображении мира будущего и дополняет новыми интересными подробностями ту картину, которая создается у нас после прочтения «Туманности Андромеды» и других уже упоминавшихся романов.
Мир будущего, изображенный Снеговым, остается ареной драматических столкновений, тяжелой борьбы, поражений и побед, но все дело в том, что трагизм личности не перерастает здесь в трагизм общества, доброе начало не отступает перед злом, и облик Грядущего предстает перед нами не прозрачно-голубым и не беспросветно-черным, а многокрасочным, противоречивым и все же великолепным, ибо в нем торжествует гуманный Разум.
Недавно мы перечли небольшую книжку, изданную в Канске, в 1922 году. Напечатана она газетным шрифтом на желтоватой, ломкой бумаге и давно уже стала библиографической редкостью. Это — «Страна Гонгури» Вивиана Итина, талантливого сибирского писателя-большевика, сражавшегося в рядах Красной Армии против Колчака. Его книга — едва ли не первая социальная утопия послеоктябрьской эпохи.
Герой повести — молодой боец Гелий, приговоренный колчаковской разведкой к расстрелу, в ночь перед казнью видит удивительный сон. В облике гениального ученого Риэля он живет, работает и любит в непостижимо прекрасной стране Гонгури, где давно уже восторжествовали светлые идеалы коммунизма.
Повести Итина предпослано короткое предисловие. «В наше время столкновения двух миров, — говорится в нем, — отчаянной войны за коммунизм против капиталистического произвола, когда все внимание поглощается этой гигантской битвой, особенное внимание мы должны отдать тому роману, где автор сквозь дым повседневности различает видения грядущего строя. „Откуда же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров“, — говорит тов. Ленин, учитывая роль страстной мечты о „Стране Грез“ в борьбе передового авангарда пролетариата с могущественной буржуазией всего мира. Чтобы бестрепетно умирать во имя светозарного идеала, надо не только ненавидеть прошлое, но и представлять себе ясно конечную цель. Такое представление может дать только искусство».
Пусть язык предисловия немного наивен, неуклюж и старомоден. Но оно словно озаряет нас чистым и грозным пламенем первых лет битвы за коммунизм.
«Страна Гонгури» была опубликована всего лишь пять лет спустя после Октябрьской революции. Но и тогда уже Вивиан Итин, отвечая стремлению миллионов людей в простреленных окровавленных шинелях, кожанках и рабочих блузах «представить ясно конечную цель», попытался нарисовать облик Прекрасного Грядущего.
В наши дни, когда за плечами уже целое пятидесятилетие борьбы и труда, социально-фантастические произведения, помогающие зримо и образно представить воплощенную мечту, увидеть мир таким, каким мы хотели бы его видеть в будущем, приобретают еще большее значение. А это значит, что советская научно-фантастическая литература берет на себя немалую ответственность перед миллионами пытливых умов и сердец, ибо она одна ведет разведку во Времени.
