Но Эйдан Фрейзер мог выбирать, и он этим воспользовался.

Когда мы добрались до клуба «Албемарль», наступила полночь. Входная дверь была закрыта, окна, выходящие на улицу, темны, однако Оскар позвонил в звонок. Почти сразу Хаббард открыл дверь и подобострастно отступил, чтобы впустить нас.

— Желаете выпить стаканчик на ночь, мистер Уайльд? — пробормотал он.

— Благодарю вас, — сказал Оскар, вложив монету в руку слуги, — вы и сами заслужили стаканчик. — (Я никогда не видел, чтобы Оскар шарил по карманам в поисках мелочи. Без малейших усилий, словно профессиональный фокусник, он умудрялся вытащить нужную монету именно в тот момент, когда это требовалось.) — Вы уже закрываетесь, я знаю. Мы устроимся в Кеппель-Корнер. Обещаю, мы вас надолго не задержим. Для меня есть какие-нибудь сообщения?

— Четыре телеграммы, сэр, — с удовлетворенным видом сообщил Хаббард. — Я немедленно принесу их вам вместе с шампанским.

В «Албемарль» еще не провели электричество. Мы сидели в Кеппель-Корнер, окруженные могильным сумраком, под единственной газовой люстрой в алькове рядом с центральной лестницей. Альков получил свое имя в честь красивого юноши с веселыми глазами и изящным ртом, чей превосходный портрет кисти сэра Годфри Кнеллера украшал заднюю стену. В возрасте девятнадцати лет Арнольд Йост ван Кеппель приехал из Голландии в Англию в свите короля Вильгельма Третьего. По слухам, он был любовником короля. И, вне всякого сомнения, одним из его фаворитов. В возрасте двадцати шести лет, в 1696 году он получил титул графа Албемарля. Всякий раз, когда Оскар смотрел на портрет, он тихонько вздыхал и шептал: «Когда-то и меня обожали».

Хаббард принес шампанское и телеграммы, и Оскар принялся по очереди изучать конверты.

— Пожалуй, начнем с этого, — сказал он, вскрывая один. — Он и в самом деле от нашего друга, если нам, конечно, следует так его называть.

Оскар передал мне телеграмму. Я с некоторым удивлением прочитал:

«СОЖАЛЕЮ, НЕ МОГУ ВСТРЕТИТЬСЯ С ВАМИ НЕМЕДЛЕННО. КОГДА НАСТУПИТ ПОДХОДЯЩИЙ МОМЕНТ, Я С ВАМИ СВЯЖУСЬ. С УВАЖЕНИЕМ, ФРЕЙЗЕР».

— И как это понимать? — спросил я.

— А как понимать это? — ответил вопросом на вопрос Оскар, который вскрыл второй конверт. — Второе сообщение от инспектора Фрейзера, отправлено ровно через час после первого.

— У него возникли сомнения?

— Да, похоже, он передумал, — сказал Оскар и прочитал телеграмму: — «УВЕРЯЮ, ВЫ ВСЕ ПОЙМЕТЕ, КОГДА Я ОБЪЯСНЮ. ФРЕЙЗЕР».

— Он хочет нас успокоить, — продолжал Оскар. — Но почему?

— Однако все получилось с точностью до наоборот! — воскликнул я. — Эдвард О’Доннел на свободе и может совершить новые преступления.

Оскар поставил бокал на стол и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— О’Доннел не убийца, Роберт. — Он рассмеялся. — Друг мой, почему вы так решили?

— У меня нет в этом ни малейших сомнений, — запротестовал я. — Мы ведь его видели и знаем, что он собой представляет. Мы слышали рассказ миссис Вуд…

— О’Доннел скотина и пьяница.

— Совершенно верно.

— Роберт, Билли Вуда убил не пьяница. Я обнаружил тело Билли, аккуратно лежащим на полу со сложенными на груди руками, а вокруг были расставлены оплывающие свечи. Вы сами побывали на месте преступления менее чем через двадцать четыре часа и уловили аромат мастики из пчелиного воска. Тело исчезло, в комнате царили порядок и чистота, мы не сумели найти никаких улик, лишь Артур отыскал пятнышки крови на стене. Все это было бы непосильной задачей для такого пьяницы, как Эдвард О’Доннел.

— Однако миссис Вуд сказала, что он во всем виновен…

— Возможно, косвенно. Не исключено, что в тот фатальный для Билли день именно О’Доннел привез его в Лондон. Да, Роберт, О’Доннел может привести нас к виновникам преступления, но я убежден, что он не убийца.

— Миссис Вуд сказала, что именно О’Доннел познакомил Билли с Беллотти, и…

— Да, — перебил меня Оскар, — меня этот факт заинтересовал, ведь Беллотти, как вы, наверное, помните, рассказал нам, что познакомился с Билли два года назад, когда снял номер в «Замке». Вы полагаете, миссис Вуд забыла, что мистер Беллотти останавливался в ее отеле летом?

— Вполне возможно.

Оскар рассмеялся.

— Думаю, нет, Роберт. Присутствие такого человека, как мистер Беллотти, нельзя не заметить и невозможно забыть.

— Вы хотите сказать, что миссис Вуд солгала нам? — скептически спросил я.

— Я утверждаю, Роберт, что, когда речь идет об убийстве, никому нельзя верить. И по мере того как дело начнет усложняться, помните об этом. Обман правит всем. Взгляните на меня! Я снял обручальное кольцо с безжизненного пальца Билли через несколько минут после его убийства — его рука все еще оставалась теплой, а пальцы мягкими и гибкими. Я рассказал что-нибудь о кольце Конану Дойлу? Упомянул ли я о нем Фрейзеру?

— У вас имелись на то веские причины, — сказал я. — Миссис Вуд могла не поверить в смерть Билли, если бы вы не показали ей кольцо.

— Действительно, у меня были на то причины, — не стал возражать Оскар. — У Сюзанны Вуд, несомненно, тоже имелись основания для того, чтобы сказать нам, что именно Эдвард О’Доннел познакомил ее несчастного сына с Жераром Беллотти, а не она сама.

— Мы вернемся к Беллотти и зададим ему новые вопросы? — спросил я.

— Когда наступит подходящий момент, — небрежно ответил мой друг.

— А разве нам не следует самим встретиться с О’Доннелом, раз уж Фрейзер не желает заниматься этим делом?

Оскар улыбнулся, слегка приподнял бокал с шампанским и посмотрел на меня.

— Я не верю в то, что мы с вами, Роберт, какими бы сильными мы ни были, в состоянии допросить такое грубое животное, как Эдвард О’Доннел.

— Тогда, давайте выясним, кто послал третью телеграмму. Быть может, инспектор Фрейзер все-таки решил прийти нам на помощь.

Оскар разорвал третий конверт.

— Нет, — сказал он, прочитав послание, — его автор Стоддард, мой американский издатель. Он хочет, чтобы я написал сто тысяч слов к ноябрю! Какой абсурд. В английском языке не найдется и сотни тысяч красивых слов.

— Вы выполните его пожелание?

— Я должен, — вздохнул Оскар. — Мне необходимы деньги. — Он наклонился ко мне с бутылкой шампанского и наполнил мой бокал. — Работа это проклятие пьющих классов. Мы должны платить за наши удовольствия. Мистер Стоддард предлагает мне аванс в сто фунтов.

Это произвело на меня впечатление, и я даже ему позавидовал. (В то время я писал книгу об Эмиле Золя и рассчитывал, что за мои труды мне заплатят от десяти до пятнадцати фунтов.)

— Я завтра же начну работать над заказом Стоддарда. И еще я намерен навестить мою тетю Джейн. Захвачу с собой книгу для записей и буду сидеть у нее в саду, под сенью падуба.

— Оскар, — с улыбкой заметил я, — у вас нет тети Джейн.

— Она очень старая, — заявил Оскар, глядя в свой бокал. — Если хорошенько подумать, выяснится, что она мертва. Тетя Джейн умерла от пренебрежения. Такие особы, как вы, никогда в нее не верили. Молодые люди бессердечны. Раз уж я не могу навестить тетю Джейн, тогда поеду-ка я в Оксфорд.

Я уже знал, что Оксфорд стал для Оскара особенным местом. В периоды напряженной работы, когда он искал убежище, поддержку или утешение, когда ему хотелось отвлечься или требовался источник вдохновения, он отправлялся в Оксфорд. Именно там, в семидесятых годах, когда Оскар был блестящим студентом последних курсов, он впервые услышал медные трубы славословий и познал сладость и горечь национального признания. Оксфорд стал источником мифа об Оскаре Уайльде. Оскар это прекрасно знал и всегда помнил.

А я никогда не забывал, что Оскар, всегда остававшийся джентльменом, был не англичанином, а ирландцем. Он прекрасно понимал английские обычаи (как никто другой!) и говорил по-английски, как способен говорить только ирландец. Однако Оскар не получил образования в английской частной средней школе; не чувствовал Диккенса, как англичанин; не играл в регби (да и могло ли быть иначе!), не интересовался крикетом; не охотился с собаками, не увлекался стрельбой и не ловил рыбу. И не носил старый школьный галстук. В целом он был в Англии чужаком. Однако в Оксфорде — удивительное дело! — всегда чувствовал себя превосходно; там был его дом.

Он любил повторять: «Оксфорд — это столица Романтизма, по-своему, столь же запоминающаяся, как Афины».

Я часто его дразнил и говорил, что он так трепетно относится к Оксфорду только потому, что именно там, в возрасте двадцати лет отдал дань увлечениям молодости. Оскар упрекал меня с шутливым возмущением: «Роберт, все наоборот, это молодость взяла с меня дань».

Оскар утверждал, что преклоняется перед Оксфордом из-за его архитектуры и кипения интеллектуальной жизни, но на самом деле его влекла туда надежда на возвращение юности. Он приезжал в Оксфорд, чтобы проводить время со студентами и молодыми университетскими преподавателями, его развлекали беседы с ними, очаровывала их красота, он наслаждался их восхищением. Оскар признался мне в этом в ту ночь в клубе «Албемарль».

— Я вижу ту часть своего отражения в их глазах, которую мне хочется видеть, — сказал он. — Я смотрю в их лица, как в зеркало, и на несколько мгновений вновь ощущаю себя молодым. Молодость! Молодость, Роберт! В мире есть молодость, и ничего больше!

Я рассмеялся.

— Оскар, сорок восемь часов назад в мире существовало только правосудие! А позавчера, насколько я помню, воспламенившись превосходными винами мистера Симпсона, вы были готовы полностью посвятить себя тем, кто лишен друзей. Вы поклялись не знать покоя до тех пор, пока не свершится правосудие, и убийца Билли Вуда не будет наказан. Теперь же получается, что самое главное это молодость, а правосудие может немного отдохнуть, пока вы будете плыть в Оксфорд.

Мой друг прищурился и бросил на меня суровый взгляд.

— Я не собираюсь плыть в Оксфорд, Роберт. Я поеду на поезде. И, находясь там, не забуду о правосудии. Наше расследование будет продвигаться вперед — даже без нас. У меня свои методы, Роберт. — Он постучал себя по переносице. — У меня имеются собственные шпионы. Ш-ш-ш.

Хаббард кружил около нас, поэтому мы допили наше шампанское и встали. Слегка покачиваясь, мы покинули Кеппель-Корнер, прошли по коридору и оказались на улице. Немного постояли на ступеньках, окруженные ночью, прислушиваясь, как Хаббард стучит ключами и засовами, закрывая за нами двери.

Перед нами расстилалась темная и враждебная улица. В те дни на Мэйфере было совсем немного уличных фонарей. Воздух наполнился ночной прохладой; тяжелые тучи скрывали луну. Оскар взял меня за руку.

— Проводите меня до стоянки кэбов, мой добрый друг.

— Конечно, — ответил я.

Мы спустились по ступенькам, свернули налево по Албемарль-стрит и рука об руку зашагали по направлению к Пикадилли. Было уже почти два часа ночи, и темнота стала такой непроглядной, что мы видели лишь асфальт перед собой. На пустынной улице царила кладбищенская тишина. Мы слышали только звук собственных шагов, ничего больше. А потом, неожиданно, когда мы проходили мимо отеля «Албемарль», расположенного в шести домах от клуба, я скорее почувствовал, чем увидел, присутствие какого-то человека, затаившегося во мраке.

— Роберт, давайте, поспешим, — выдохнул Оскар.

Мы пошли быстрее, и почти сразу я услышал за спиной шаги. Тогда я резко остановился; шаги тут же стихли. Оскар потянул меня вперед.

— Идемте же! — прошипел он.

Сердце сильнее забилось у меня в груди, во рту пересохло. Мы продолжили наш путь, только теперь почти бежали, но наш преследователь не отставал. Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть назад через плечо, но Оскар пробормотал:

— Не надо! — И потащил меня дальше.

Однако краем глаза я успел увидеть мужчину среднего роста и крепкого телосложения в плаще. Но больше ничего разглядеть не сумел. Мне хотелось еще раз на него посмотреть, но Оскар меня остановил.

— О’Доннел? — прошептал я.

— Там никого нет.

Мы уже почти добрались до Пикадилли, впереди появился свет, и Оскар замедлил шаг.

— А мне кажется, это был О’Доннел, — настаивал я.

Оскар резко остановился.

— Там никого нет, Роберт, — повторил он. — Посмотрите сами.

Мы повернулись и принялись вглядываться в темную улицу у нас за спиной, но никого не увидели. Мужчина исчез. Улица оставалась совершенно пустой, а потом, неожиданно послышался топот.

— Что такое? — вскричал я.

— Ничего, — ответил Оскар. — Какой-то мальчишка.

Он убегал от нас по дороге и вскоре исчез в темноте — маленькая фигурка с большой головой.

— Карлик Беллотти, — сказал я.

— Думаю, нет, — рассмеялся Оскар. — Пойдем, отыщем кэб.

На углу Пикадилли и Албемарль-стрит стоял молодой полисмен. Когда мы подошли, он прикоснулся пальцами к шлему, приветствуя нас.

— Доброй ночи, офицер, — сказал ему Оскар.

— Доброй ночи, джентльмены, — ответил молодой констебль. — Холодная погода для этого времени года.

Мы пересекли Пикадилли и направились к стоянке работающих всю ночь кэбов, занимавшей территорию, на которой теперь расположен отель «Риц». Пока мы ждали появления кэба, Оскар вытащил из кармана стопку телеграмм и принялся аккуратно складывать их в бумажник.

— Завтра из Оксфорда я пошлю записку Фрейзеру, в которой расскажу, что нам удалось узнать от миссис Вуд, — сказал он. — А также про Эдварда О’Доннела. Постараюсь не упустить ни одной детали.

— Рад слышать, — ответил я.

— Как только я получу от Фрейзера ответ, я сразу дам вам знать.

Я заметил, что Оскар так и не вскрыл последнюю телеграмму.

— Вы не прочитали последнюю телеграмму, Оскар, — напомнил я. — Быть может, в ней еще одно сообщение от Фрейзера?

— Нет, — ответил он, держа в руке нераспечатанный конверт. — Она из Йоркшира, от Констанции.

— Но вы ее не открыли.

— В этом нет нужды. Я могу читать ее мысли.

Я с улыбкой отобрал у него конверт.

— И что там написано? — спросил я.

— Если вам так хочется узнать, Роберт, там написано: «Я люблю тебя. Всегда».

— Могу я проверить? — осведомился я.

Он улыбнулся и кивнул. Я разорвал конверт. Как и предсказывал Оскар, там было написано: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. ВСЕГДА».

— «Всегда»! — вскричал Оскар. — Какое ужасное слово, Роберт! Его особенно любят женщины. Они портят всякий роман, желая, чтобы он длился вечно.

Появился двухколесный экипаж. Оскар спрятал бумажник в карман и уселся в кэб.

— Спокойной ночи, Роберт, — сказал он. — Наш день был полон событий — до самого конца. Отметьте это в своем дневнике. И помните, теперь вы мой доктор Ватсон.

— Спокойной ночи, Оскар. Берегите себя, — сказал я на прощание.

Пока я смотрел ему вслед, подъехал еще один кэб, и я под влиянием момента испугался за друга и решил последовать за ним, чтобы удостовериться, что он благополучно доберется до дома. Усевшись в экипаж, я сказал кэбмену:

— Следуйте за этим кэбом, только не приближайтесь к нему.

— Как скажете, сэр, — равнодушно ответил кэбмен, словно разъезжать ночью по Уэст-Энду и следить за другими кэбами для него самое обычное дело.

Возможно, так и было — во всяком случае, действовал он весьма умело. Наш хэнсомовский кэб следовал на расстоянии около сотни ярдов за экипажем Оскара, который неожиданно для меня направился не на юг, в сторону Челси, а на север, к Сохо. Мы проехали по Пикадилли, пересекли площадь и оказались на одной из новых оживленных лондонских улиц: Шафтсбери-авеню. Сейчас проезжая часть и тротуары были пустыми: я заметил лишь несколько неудачливых «ночных бабочек», — как правило, они ходили парами, их работа еще не закончилась. Попадались и мужчины — из тех, кто заявляется домой только утром, — они искали, где бы еще выпить. Одинокие клубные завсегдатаи, возвращавшиеся с Пэл-Мэл, взвешивали имеющиеся у них возможности. Расстояние между экипажами немного уменьшилось, когда мы проезжали мимо нового театра «Лирик», где дебютировала молодая Мари Темпест, затем резко свернули на Фрит-стрит. Я уже начал понимать, куда мы направляемся, и, когда кэб Оскара выкатил на площадь Сохо, сказал своему кэбмену:

— Тпру! Стоп!

Кэб Оскара остановился прямо на площади.

Я наблюдал за моим другом, который выбрался на тротуар и остановился, глядя на высокое узкое здание, расположенное в восточной части площади. Его почти полностью скрывал полог ночного мрака, если не считать небольшого круга света, выделявшегося на темном фоне, точно бледная гвоздика в петлице. В окне третьего этажа со свечой в руке стояла девушка с изуродованным лицом. Оскар неотрывно на нее смотрел. Как только девушка его увидела, она вздрогнула и подняла руку, приветствуя моего друга. Оскар помахал ей в ответ, она наклонилась и задула свечу. Окно погрузилось в темноту. Оскар тут же вновь сел в экипаж и поехал дальше.

— Следуйте за ним, — сказал я своему кэбмену.

И мы покатили на север от площади Сохо, потом на запад по Оксфорд-стрит, на юг по Бонд-стрит к входу в отель «Албемарль», в шести домах от клуба «Албемарль», который мы с Оскаром покинули сорок минут назад. Иногда Оскар останавливался в отеле. Мне это было известно, но я не ожидал, что он направляется именно сюда, поэтому, как только его кэб остановился, мой оказался совсем рядом.

Оскар подошел к двери отеля и позвонил. Почти сразу дверь распахнулась, и ночной портье впустил его внутрь. Переступив порог, Оскар оглянулся, посмотрел в мою сторону и сказал:

— Спокойной ночи, Роберт. Как видите, мне ничего не угрожает.

На следующее утро Оскар отправился в Оксфорд и начал писать роман, который впоследствии получил название «Портрет Дориана Грея». И я не имел известий от моего друга в течение шести недель.