Charles Brandt

«I Heard You Paint Houses». Frank «The Irishman» Sheeran and Closing the Case on Jimmy Hoffa

© 2016 by Charles Brandt

© Уткин А., Мордашев Е., перевод на русский язык, 2018

© Издание, оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

 

 

Признательность автора

Хочу поблагодарить мою восхитительную, талантливую, замечательную жену Нэнси, которая подвергла перед отправкой издателю все главы и корректуры тщательной, добросовестной и вдумчивой проверке. Пока я работал над книгой в Нью-Йорке и Филадельфии, Нэнси занималась всем, до чего у меня не доходили руки, оказывала мне поддержку, подбадривала и вдохновляла. Во время наших с ней визитов к Фрэнку Ширану тот молодел на глазах. Также я благодарен нашим детям, всегда готовым помочь – Триппу Виру, Мими Вир и Дженни Роуз Брандт.

Благодарю мою замечательную мать, которая в свои 89 лет готовила мне блюда итальянской кухни, терпела мои выходки и вселяла в меня энтузиазм на протяжении недель бдений перед ноутбуком в ее манхэттенской квартире.

Я признателен Уильяму Дж. Томпсону, моему доброму другу и знаковой фигуре в издательском мире (в свое время он первым издал Стивена Кинга и Джона Гришема), который не жалел времени на консультации со мной в ходе реализации этого проекта.

Мне несказанно повезло, когда Фрэнк Уаймэн из «Группы литераторов» дал согласие стать моим агентом. Фрэнк проявил искренний интерес к сюжету, который многие без долгих раздумий положили бы под сукно; именно ему книга обязана своим названием, именно он помог Фрэнку Ширану избрать верное направление в ходе последнего интервью.

Стоило ныне покойному Нейлу Решену предложить моему агенту связаться с издательством «Стирфорт пресс», как книга неожиданно для нас обрела толкового и деятельного издателя, с которым мы подружились. Спасибо тебе, Нэйл, за то, что направил нас к непревзойденному Чипу Флейшеру и его помощнице Хельге Шмидт.

Спасибо и писателям, таким, как Дэн Молдеа, Стивен Брилл, Виктор Ризель и Джонатан Квитны, чьи профессиональные и смелые расследования проливают свет на очень многое из истории Джимми Хоффа, в том числе на эпоху, в которую он жил, и на обстоятельства его исчезновения.

Выражаю благодарность отставному специальному агенту ФБР Роберту Э. Гэррити за его деятельность в ходе расследования обстоятельств исчезновения Хоффа. Если бы не он и его коллеги, я не мог бы и мечтать о написании этой книги.

Спасибо всем агентам, следователям и прокурорам, а также их помощникам, благодаря чьим усилиям создавались новости и репортажи, из которых я черпал информацию.

Спасибо моему изобретательному двоюродному брату Кармине Зоззора за то, что он поддерживал меня в рабочем состоянии, когда мне приходилось туго; в особенности когда я ныл, он повторял: «Просто напиши книжку, остальное само сложится».

Воистину, сам Господь наградил меня такой отзывчивой сестрой Барбарой и ее мужем Гарри – четой Голдсмит и их семейством – Денисом, Лаурой-Роуз, Паскалем, Лукасом и Рози.

Огромнейшее спасибо всем моим чудесным друзьям и всей моей семье за поддержку при написании книги и за новое послесловие к ней. Кроме того, я благодарен всем тем, к кому обращался за советами и поддержкой – в частности, Марти Шафрану, Питеру Бошу, Стиву Симмонсу, Джеффу Вайнеру, Трэйси Бэй, Тео Гунду, Джо Пистоне, Лину ДеВеккьо, Элу Мартино, Лесли Литлу, Роланду Делонгу, Колину Дженсену, Эду Гарднеру, Черил Томас, Кэтлин и Джерри Чамейлс. Также я в неоплатном долгу перед Робом Сатклиффом.

Благодарю Линн Шафран за ее советы и в особенности за то, что познакомила меня и Нэнси с Тэдом Фьюри. Огромное спасибо тебе, Тэд.

Спасибо моему другу Ури Шулевитцу, титулованному иллюстратору, писателю и художнику, который еще два десятка лет тому назад сподвиг меня стать профессиональным писателем.

Подниму бокал с лимонадом за моего покойного дядю из Сассано, профессора Фрэнка Зоззора, пестовавшему меня не только во время учебы в университете Делавера, но и после его окончания.

И в заключение огромная благодарность моему учителю английского языка в 11-м классе в школе «Стайвисент хай скул» (выпуск 1957 года) Эдвину Хербсту.

 

Пролог. «Расс и Фрэнк»

В летнем коттедже у озера, в комнате, заполненной плачущими и встревоженными членами семейства Джимми Хоффа, агенты ФБР обнаружили желтый блокнот. Блокнот этот лежал у телефона. На блокноте рукой Хоффа было написано карандашом: «Расс и Фрэнк».

Упомянутые «Расс и Фрэнк» были закадычными друзьями и верными соратниками Хоффа. Высоченный мускулистый здоровяк Фрэнк проявил себя вернейшим союзником и другом Джимми в пору конфликтов того с законом и с Бобби Кеннеди, и Хоффа считал его членом своей семьи.

В тот день собравшиеся у озера члены семьи в глубине души считали, что вечно опасавшийся врагов и посему недоверчивый и осторожный Джимми мог допустить к себе лишь самых преданных, то есть тех, кто в конечном итоге с ним и расправился. Именно тогда «Расс и Фрэнк», то есть инфорсер Фрэнк Ширан (он же Ирландец) и его крестный отец Рассел Буфалино (он же Макги), открыли список главных подозреваемых в деле самого сенсационного исчезновения в истории Америки.

Нет такой книги или исследования на тему исчезновения Хоффа, где бы не утверждалось, что именно Фрэнк Ширан (Ирландец), всегда и во всем поддерживавший Джимми в профсоюзе «Тимстеров», выступил против своего ментора и друга. Утверждается, что именно Ширан был главным заговорщиком и преступником, на глазах которого и расправились с Хоффа, и что убийство было задумано и осуществлено Расселом Буфалино (Макги). В списке книг на эту тему есть и кропотливые исследования, такие, как «Войны, которые вел Хоффа» Дэна Молдеа, «Тимстеры» Стивена Брилла, основателя телекомпании «Court TV», «Хоффа» профессора Артура Слоуна.

7 сентября 2001 года, то есть спустя 26 с лишним лет после загадочного исчезновения, член семьи Хоффа, находившийся в тот страшный и тяжелый день в коттедже у озера вместе с сестрой и матерью, созвал пресс-конференцию. Это был сын Джимми Хоффа, Джеймс П. Хоффа, президент профсоюза дальнобойщиков «Тимстеры». Он решил проинформировать о новом повороте в деле исчезновения его отца. ФБР объявило о том, что подвергнутый анализу ДНК волос, обнаруженный агентами в автомобиле, который давно считался использовавшимся при преступлении, действительно принадлежал Джимми Хоффа. Корреспондент «Фокс Ньюс» Эрик Шон спросил Джеймса, могли ли главные подозреваемые обманным путем вынудить его отца сесть в этот автомобиль. Просмотрев список подозреваемых, Джеймс Хоффа отрицательно покачал головой: «Нет, отец никого из этих людей не знал». На вопрос Эрика Шона о том, мог ли Фрэнк Ширан заманить его отца в упомянутый автомобиль, Джеймс кивнул в знак согласия: «Вот с ним он сел бы в эту машину».

В заключение пресс-конференции Джеймс высказал пожелание о том, чтобы попытаться поставить точку в расследовании этого дела на основе «признания умирающего». На момент пресс-конференции Фрэнк Ширан оставался единственным живым из всех первоначально проходивших по делу в качестве подозреваемых и в том возрасте, который уже давал основания для «признания умирающего». Пресс-конференция состоялась всего за 4 дня до трагических событий 11 сентября 2001 года, после чего запланированное участие Джеймса П. Хоффа в шоу Ларри Кинга было отменено.

Месяц спустя, когда история Хоффа была потеснена с первых страниц газет, единственная дочь Джимми Хоффа, судья Барбара Крэнсер, позвонила Фрэнку Ширану из своего офиса в Сент-Луисе. Судья Крэнсер вполне в духе своего легендарного отца немедля перешла к делу и попросила Ширана без утайки поведать ее семье обо всем, что ему известно об исчезновении отца. «Решитесь, наконец», – попросила она. Но Ширан, следуя советам своего адвоката, так ни на что не решился, лишь учтиво посоветовав ей обратиться опять же к его адвокату.

Это был уже не первый раз, когда судья как устно, так и письменно взывала к чувствам Ирландца в попытке выудить из него секреты. 6 марта 1995 года Барбара писала Фрэнку: «Я твердо верю в то, что есть люди, и немало, до сих пор считающие себя верными друзьями Джеймса Р. Хоффа, и все они знают, что тогда произошло с ним, как и о том, кто стоял за всем этим и почему с ним так обошлись. И мне больно, что до сих пор никто из них так и не признался нашей семье – пусть даже взяв с нас обещание хранить все в тайне, – как же все-таки все было на самом деле. Полагаю, что и вы относитесь к этим людям».

25 октября 2001 года, неделю спустя после телефонного звонка Барбары, Ширан, которому было уже за 80 и который мог передвигаться лишь на ходунках, услышал стук в дверь квартиры на первом этаже, где он проживал. Пожаловали двое молодых агентов ФБР. Оба держались дружелюбно, непринужденно и весьма уважительно с человеком, находившимся на закате жизни. Они надеялись на то, что прожитые годы смягчили его, а возможно, и заставили раскаяться в содеянном. А пришли они по поводу вышеупомянутого «признания умирающего». Они сказали, что, дескать, слишком молоды, чтобы помнить об этом событии, зато прочли больше тысячи страниц дела. Визитеры не скрывали, что они в курсе его телефонного разговора с Барбарой; более того, заявили, что даже обсуждали это с ней. Но, как это уже повелось с 30 июля 1975 года, Ширан печальным голосом посоветовал им обратиться к его адвокату, бывшему окружному прокурору Филадельфии Эммету Фицпатрику, эсквайру.

Так и не сумев склонить Ширана к «признанию умирающего» и сотрудничеству, ФБР 2 апреля 2002 года заявило о том, что дело, насчитывавшее 16 000 страниц, было передано окружному прокурору Мичигана, а 1300 страниц из него – в СМИ и двум детям Джимми Хоффа. Выдвижение обвинений на федеральном уровне не предполагается. В конце концов, даже ФБР по прошествии без малого 27 лет оставило все попытки докопаться до истины.

3 сентября 2002 года, то есть год спустя после пресс-конференции Джеймса Хоффа, прокуратура округа Мичиган также решила закрыть дело, выразив «самые искренние соболезнования» детям Хоффа.

Заявив об этом решении СМИ, окружной прокурор Мичигана Дэвид Горсика, в частности, сказал: «Увы, но все это очень походит на детективный роман без заключительной главы».

Мне приходилось слышать такое и в адрес моей книги «Я слышал, ты красишь дома», что, мол, и она – «детективный роман». Это детектив, но никак не роман. Это история, рассказанная в форме личных бесед с Фрэнком Шираном, большинство из которых было записано на пленку. Первое такое интервью состоялось в 1991 году на квартире Ширана вскоре после того, как нам с моим коллегой удалось выхлопотать для Ирландца досрочное освобождение из тюрьмы по причине ухудшившегося здоровья. Вскоре после самого первого интервью в 1991 году Ширан, догадавшись, что беседа с ним очень уж походит на допрос, наотрез отказался сотрудничать с нами. И выразил мне явное недовольство. Я попросил Ширана связаться со мной, если он все же изменит свое отношение.

В 1999 году дочери Ширана организовали встречу их престарелого и к тому времени немощного отца с монсеньором Эльдусором из церкви Святой Доротеи в Филадельфии. Встреча эта состоялась, монсеньор даровал Ширану отпущение грехов и, как следствие, возможность захоронения на католическом кладбище. Фрэнк Ширан признался мне: «Верю в то, что смертью все не заканчивается. И если все так, не хотелось бы упустить свой шанс. Так что лучше попытаться».

Вскоре после аудиенции у монсеньора Ширан встретился со мной. По его желанию я пришел в контору его адвоката. На той встрече он заявил о готовности ответить на все мои вопросы. Наши встречи продолжались в течение пяти лет. В ходе этих интервью мне пришлось вспомнить о навыках, приобретенных в бытность мою обвинителем по делам об убийствах, выносившим смертные приговоры, преподавателем, читавшим студентам курс по перекрестным допросам, и автором нескольких статей на тему правила Верховного суда США о непринятии доказательств, полученных незаконным путем, затрагивавшим вопросы признаний.

«Ты – самый въедливый из всех копов, с которыми мне приходилось иметь дело» – так однажды заявил мне Ширан.

Я потратил бессчетное количество часов на общение с этим Ирландцем, на встречи с предполагаемыми гангстерами, побывал в Детройте на месте исчезновения Хоффа, съездил в Балтимор и побывал в двух местах, где Ширан обстряпывал свои тайные делишки, встречался с адвокатом Ширана, его семьей и друзьями – и все ради того, чтобы поближе узнать того, кого я интервьюировал. А сколько я провисел на телефоне, сколько времени ушло на личные встречи, в ходе которых я тщательно отбирал материал для будущей книги!

Зачастую мне приходилось вновь и вновь убеждаться в верности золотого правила любого расследования: преступник стремится к признанию, даже если он все отрицает. Это как нельзя лучше подходило и к Фрэнку Ширану. Второе правило – дай допрашиваемому выговориться. И это никогда не было проблемой в ходе моих интервью с Ирландцем. Пусть говорит, правда рано или поздно выплывет.

Какая-то часть натуры Фрэнка Ширана страстно желала признания во всем, и достаточно давно. В 1978 году возникла ситуация, когда Ширан, будучи в состоянии опьянения, признался во всем Бриллу, автору книги «Тимстеры». Во всяком случае, в ФБР считали именно так и настаивали на выдаче Бриллом магнитофонных записей. Дэн Молдеа, автор книги «Войны, которые вел Хоффа», написал в одной из статей, что однажды во время завтрака в отеле Брилл рассказал ему о том, что, дескать, располагает записью признания Ширана. Однако Брилл, видимо, из опасений угодить в свидетели, нуждающиеся в защите, решил публично опровергнуть это в «Нью-Йорк таймс».

В соответствии с этим в ходе этих изнурительных интервью автор все же предпринял попытку сохранить за Шираном право оспорить сказанное им и не позволить суду истолковать его слова как официальное признание в содеянном.

После того как книга была закончена, Фрэнк Ширан поглавно прочел и одобрил ее. Потом перечитал ее вновь и одобрил всю рукопись в целом.

14 декабря 2003 года Фрэнк Ширан умер. За полтора месяца до смерти на последней стадии болезни он дал мне последнее интервью уже на больничной койке. Он сообщил мне, что исповедовался у пастора и получил от него отпущение грехов. Намеренно избегая обтекаемых юридических терминов, Фрэнк Ширан в этот «момент истины» смотрел прямо в объектив камеры. Держа в руке экземпляр этой книги, он подтвердил все, что в ней написано, и свою роль в произошедшем 30 июля 1975 года с Джимми Хоффа.

На следующий день, может, чуть позже, но до того, как Фрэнк Ширан окончательно впал в беспамятство, он попросил меня вместе с ним обратиться с молитвой к Господу.

Все сказанное Фрэнком Шираном автор отдает на суд общественного мнения читателя, которому в контексте истории минувшего века и предстоит вынести свой вердикт.

Стержень повествования – неповторимая и захватывающая биография Фрэнка Ширана. Этот умный ирландец, воспитанный в строгом католическом духе, был трудным ребенком Великой депрессии, закаленным в боях героем Второй мировой войны, высокопоставленным функционером «Международного братства дальнобойщиков», тем, кого в контексте «Закона об инвестировании полученных от рэкета капиталов» Руди Джулиани назвал «сообщником» главарей «Коза Ностры» (одним из всего двух не итальянцев в списке 26 боссов и андербоссов Боннано, Дженовезе, Коломбо, Луккезе, а также преступных семей Чикаго и Милуоки). Его называли и опасным уголовником, и инфорсером, он был известен и как верный друг и любящий отец четырех дочерей и дед.

Именно потому, что, кроме всего дурного, в жизни Фрэнка Ширана были и светлые моменты, я решил присоединиться к тем, кто нес зеленый ирландский гроб, обернутый американским флагом.

Это финальная часть трагедии Хоффа, преступления, затронувшего всех и каждого, кто был с ним связан, включая и тех, кто совершил его. Преступления, которое сильнее всех ранило его семью, изо всех сил пытавшуюся добиться ясности в вопросе обстоятельств его гибели.

Примечание автора. Отдельные фрагменты интервью в этой книге помечены кавычками – это расшифровка интервью Ширана. Часть текста и некоторые главы книги вышли из-под пера автора и содержат ряд критических замечаний и пояснений.

 

Глава 1. «Они не осмелятся»

«Я спросил у моего босса Рассела Макги (Буфалино): может, мне стоит позвонить Джимми в его дом в Лейк Орионе? Цели мои были самые мирные. Я лишь пытался тогда отвратить Джимми от того, что произошло с ним.

Я дозвонился до Джимми в воскресенье днем 27 июля 1975 года. А исчез Джимми во вторник, 30 июля. Так сказать, отправился в Австралию. Печально все это, потому что мне будет не хватать моего друга до тех пор, пока я не последую за ним.

Звонил я в его домик в Лейк Орион под Детройтом по междугородному телефону из своей квартиры в Филли. Будь я в курсе дела в то воскресенье, я воспользовался бы телефоном-автоматом, а не своим домашним. Я бы не протянул столько лет, если бы обсуждал серьезные вещи по домашнему телефону. А меня не пальцем делали – папаша мой обрюхатил маму, чем и как полагается.

Пока я стоял на кухне у моего дискового настенного аппарата, готовясь набрать номер, который знал наизусть, я раздумывал, с чего начать разговор с Джимми. По опыту переговоров, когда я был в профсоюзе, я знал, что сначала не худо бы прокрутить в голове то, что ты собрался сказать, а уж потом и рот раскрывать. К тому же разговор предстоял нелегкий.

Когда Джимми, выйдя в 1971 году из тюрьмы по президентскому помилованию Никсона, стал оспаривать запрет на свое президентство в профсоюзе, с ним стало сложно разговаривать. Такое иногда случается с теми, кто выходит на волю. Джимми в ту пору удержу на язык не знал – и по радио, и по телевидению, и в газетах. Стоило ему рот раскрыть, как он тут же принимался рассуждать, как он еще покажет мафии и выставит всех этих тварей из профсоюза. Договорился даже до того, что, мол, не позволит мафии запускать руки в пенсионный фонд. Кому понравится, если кто-то там собрался прирезать курицу, которая золотые яйца несет, да еще в твой карман? Сказать, что Джимми слишком уж налегал на критику, значит, ничего не сказать, в особенности принимая во внимание, что это сам Джимми и никто другой протащил этот сброд в профсоюз и, самое главное, допустил до пенсионного фонда. И в профсоюз Джимми пристроил меня через Рассела. И меня здорово расстроило, что Джимми подкапывается под моего друга.

Я давно начал тревожиться, еще за девять месяцев до этого телефонного звонка, сделанного по разрешению Рассела. Джимми тогда вылетел в Филли выступить главным оратором в «Казино Латин» на вечере в честь Фрэнка Ширана. Там было 3000 приглашенных – близкие друзья, родственники, сам мэр, окружной прокурор, ребята, с которыми я вместе воевал, певец Джерри Вэйл, танцовщицы «Голддиггер Дэнсерс» с ногами от ушей, да и полно других гостей, которых ФБР записало бы в «Коза Ностру». Джимми преподнес мне золотые часы, инкрустированные бриллиантами. Потом, обведя взглядом публику с возвышения в зале, заявил: «Вот уж не думал, что ты так силен». Из его уст это прозвучало странновато, ибо Джимми Хоффа был одним из двух величайших людей, с которыми мне довелось встретиться в жизни.

Еще не успели подать стейки, мы еще только фотографировались, как вдруг одно из ничтожеств, с которым Джимми отбывал срок, возьми да попроси у него десять кусков на бизнес. Джимми сунул руку в карман и выдал ему две с половиной штуки. Таков был Джимми – добрая душа.

Разумеется, присутствовал и Рассел Буфалино. Он – второй величайший человек, которого я знал. Джерри Вэйл спел любимую песенку Расса «Spanish Eyes» лично для него. Рассел был боссом семьи Буфалино с севера Пенсильвании, большей части штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси и Флориды. Резиденция у него была не в самом Нью-Йорке, поэтому он не входил в пятерку главных нью-йоркских семейств. Но все равно все эти семейства обращались к нему за советом. Если подворачивалось важное дельце, которое непременно надо было провернуть, его поручали Расселу. Его уважала вся страна. Когда в нью-йоркской парикмахерской застрелили Альберта Анастасиа, семья поручила Расселу присматривать за делами до тех пор, пока они не утрясли все вопросы. Трудно представить себе того, кого уважали бы больше, чем Рассела. Он был очень влиятельным. Широкой общественности он был неизвестен, но все семьи и федералы знали, насколько он влиятелен.

Рассел преподнес мне золотой перстень, изготовленный по его спецзаказу всего для троих – для себя, для своего заместителя и для меня. Сверху на нем была помещена монета в 3 доллара в окружении бриллиантов. Расса очень ценили в кругах скупщиков драгоценностей и домушников. Он был пассивным компаньоном в нескольких ювелирных магазинах Нью-Йорка.

Золотые часы, подаренные мне Джимми, я ношу и сегодня, как и подаренный Расселом перстень. А на другой руке у меня перстень с камнями по месяцам рождения дочерей.

Джимми и Рассел были похожи. Мускулов обоим было не занимать, и оба были низкорослыми даже для тех времен. Росс был ростом 174 см, а Джимми примерно 166 см. В те времена я был где-то 192 см, и мне всегда приходилось наклоняться, когда мы разговаривали. Оба были умницы. Они были сильны как физически, так и умственно. В одном они разнились – и это важно: Расс был тихоней и неразговорчивым, никогда не орал, даже если его взбесить. А Джимми, тот с полоборота заводился, так что ему часто приходилось сдерживаться. И еще он обожал известность.

Вечером до банкета в мою честь мы с Рассом переговорили с Джимми. Мы сидели за столиком в ресторане «Бродвей Эдди», и Рассел Буфалино напрямик заявил Джимми Хоффа, чтобы тот прекратил попытки стать президентом профсоюза. Сказал ему, что, мол, кое-кто ничего не имеет против Фрэнка Фицсиммонса, который замещал Джимми, пока тот сидел. Кто именно, сказано не было, но все поняли, что речь шла о людях, которые были рады без проблем получать большие кредиты из пенсионного фонда дальнобойщиков, поскольку уломать этого Фицсиммонса ничего не стоило. Они получали денежки и при Джимми, когда он был при делах, да и Джимми кое-что имел с этого, но все кредиты предоставлялись на условиях Джимми. А Фитца эти ребята нагнули. Впрочем, Фитца ничего, кроме выпивки и гольфа, не интересовало. Думаю, нет смысла растолковывать, сколько денег можно отжать из миллиардного пенсионного фонда.

Рассел тогда сказал:

– Ради чего ты на это нацелился? Деньги тебе вроде как не нужны.

А Джимми ему ответил:

– Дело не в деньгах. Я не позволю Фитцу подмять проф-союз.

После этих посиделок я уже собрался отвезти Джимми обратно в отель «Уорик», когда Расс отвел меня в сторонку и шепнул:

– Поговори со своим другом. Объясни ему, что это такое.

На нашем языке это означало не что иное, как смертельную угрозу.

Уже в «Уорике» я сказал Джимми, что, если он не передумает возвращаться в профсоюз, в таком случае ему неплохо было бы обзавестись телохранителями.

– Если я пойду на это, они достанут мою семью.

– Хотя бы не ходи по пустынным улицам.

– Хоффа никому не запугать. Я намерен сместить Фитца и выиграть эти выборы.

– Ты же понимаешь, что это значит, – сказал я. – Сам Расс велел мне все тебе растолковать.

– Они не посмеют, – рявкнул в ответ Джимми Хоффа, сверля меня взглядом.

Остаток вечера и за завтраком на следующее утро Джимми говорил и говорил, переворачивая все с ног на голову. Если задним числом вспомнить об этом, нервишки у него сдавали, но я не припомню случая, чтобы Джимми показал, что боится. Хотя то, что он услышал от Рассела за столиком «Бродвей Эдди» в вечер перед банкетом, повергло бы в ужас любого храбреца.

А теперь я застыл у телефона у себя на кухне в Филадельфии. Прошло уже девять месяцев с того самого банкета в мою честь. И я собирался позвонить Джимми Хоффа в его домик в Лейк Орион, в душе надеясь, что он за это время все же передумал возвращаться в профсоюз.

– Мы с моим другом отправляемся на свадьбу, – сказал я.

– Я понял, что вы с другом будете на свадьбе, – ответил Джимми.

Джимми понял, что «мой друг» – Рассел; по телефону имена не в ходу. А под свадьбой имелась в виду свадьба дочери Билла Буфалино в Детройте. Билл и Рассел не были родственниками, но Рассел позволил ему называть себя его двоюродным братом. Это помогло Биллу подняться. Он был адвокатом у Тимстеров в Детройте.

У Билла Буфалино был особняк в Гросс-Пойнте с водопадом и бассейном. А через бассейн был перекинут мостик – на одной стороне бассейна женщины, на другой мужчины. Так что можно было обо всем без проблем поговорить. Да и женщинам было не до чьих-то там разговоров, они во все уши слушали популярную песенку – «I Am Woman, Hear Me Roar» – в исполнении Хелен Редди.

– Тебя, как мне кажется, на свадьбе не будет? – спросил я.

– Джозефин не любит, когда люди начинают пялиться, – ответил он.

Джимми не нужно было объяснять. Речь шла о фэбээровской записи телефонного разговора, каким-то образом ставшей известной. На ней кто-то обсуждал якобы имевшую место давнюю внебрачную связь его жены Джозефин со служившим в Детройте солдатом Тони Чимини.

– Да брось ты! Никто в эту ерунду не верит, Джимми. Думаю, не из-за этого ты не хочешь пойти.

– Черт возьми! Они думают, что запугают Джимми Хоффа.

– Все беспокоятся о том, что, мол, ситуация выходит из-под контроля.

– У меня есть способ защитить себя. Есть кое-какие записи.

– Джимми, даже мой друг и тот обеспокоен.

– Кстати, как там дела у твоего друга? – со смехом поинтересовался Джимми. – Рад, что он решил эту проблемку на прошлой неделе.

Джимми имел в виду выигранный Рассом в Буффало процесс по делу о рэкете.

– Все у моего друга путем, – ответил я. – Это он надоумил меня позвонить тебе.

Оба этих уважаемых человека были моими друзьями, да и сами они дружили. Рассел познакомил меня с Джимми еще в 50-е годы. В то время мне приходилось думать о своих трех дочерях».

«Я лишился места шофера мясного рефрижератора в компании «Фуд Фэйр», когда они меня застукали – я, так сказать, попытался стать партнером в их бизнесе: воровал говядину и курятину, а потом сбывал в их же рестораны. Работа осталась только временная и уже за рамками проф-союза – замещать заболевших водителей. И кроме того, я давал уроки бальных танцев, а вечерами в пятницу и субботу еще подрабатывал вышибалой в черном клубе «Никсон боллрум».

Иногда выполнял заказы для Расса – не за деньги, просто из уважения. Я никогда не был наемным киллером. Просто ковбоем. Выполнял небольшие поручения. Помогал. Ты помогаешь, и тебе в случае нужды помогут.

Посмотрев фильм «В порту», я подумал, что ничем не хуже этого Марлона Брандо. И сказал Рассу, что, мол, неплохо бы мне влезть в профсоюз. Мы тогда еще сидели в баре в Саут-Филли. Он созвонился с Джимми, который был в Детройте и дал мне трубку. Первое, что я услышал от Джимми: «Я слышал, ты красишь дома». Под этим подразумевалось, что ты приканчиваешь, кого попросят, забрызгивая кровью стены и пол. Я ответил: «Я и по плотницкому делу могу». То есть намек на изготовление гробов, на то, что в случае чего я и от трупа избавлюсь.

После этого разговора Джимми пристроил меня в «Международное братство», где мне платили столько, сколько я еще никогда в жизни не получал, даже с подворованным. И доплачивали на покрытие расходов. Я выполнял поручения и для Джимми, и для Рассела».

– -

«– Значит, это он надоумил тебя позвонить. Ты мог бы звонить почаще. – Джимми пытался сделать вид, что ему все равно. Собирался заставить меня сказать, почему Рассел дал мне разрешение ему позвонить. – Раньше ты звонил все время.

– Об этом я и толкую. Позвоню я тебе, а что мне потом говорить старику? Что ты его не слушаешь? Он привык, чтобы к нему прислушивались.

– Старик будет жить вечно.

– Никто не спорит – он еще спляшет на наших похоронах, – сказал я. – Он очень разборчив в еде. Сам готовит. Мне не позволяет даже поджарить ему яичницу с колбасой, потому что однажды я поджарил ее на сливочном, а не на оливковом масле.

– На сливочном? Я бы тоже тебе не позволил.

– И знаешь, Джимми, старик ест очень умеренно. Всегда предлагает разделить трапезу. Говорит, съешь все, и заболит живот.

– Ничего, кроме уважения, я к твоему другу не питаю, – сказал Джимми. – Никогда его и пальцем не тронул бы. Есть вещи, на которые Хоффа способен из мести за то, что его выставили из профсоюза, но Хоффа и пальцем не тронет твоего друга.

– Я знаю, Джимми, и он тоже тебя уважает. За то, что ты начал с нуля и так поднялся. За все то хорошее, что ты сделал для простых ребят, рядовых членов профсоюза. Он всегда готов подсобить тем, кому в жизни не повезло. И ты это знаешь.

– Так поговори с ним насчет меня. Хочу убедиться, что он ничего не забывает. А Макги я от души уважаю.

Лишь считаные люди называли Рассела Макги. Его настоящее имя было Розарио, но все звали его Расселом. Кто знал его поближе, звали его Расс. Ну а те, кто знал его совсем уж близко, называли его Макги.

– Как я уже сказал, Джимми, уважение взаимно.

– Говорят, свадьба будет еще та, – сказал Джимми. – Итальянцы съезжаются со всей страны.

– Точно. Это хорошо для нас. Джимми, я должен обсудить с моим другом то, как уладить эту ситуацию. Время подходящее. Все на свадьбе. Он настроен очень положительно насчет этого вопроса.

– Это сам старик предложил все уладить или ты? – быстро спросил Джимми.

– Я поднял вопрос, но наш друг очень открыт в этом плане.

– Что он сказал по этому поводу?

– Он очень открыт в этом плане. Сказал, давайте после свадьбы сядем с Джимми у озера. И все, как полагается, утрясем.

– Хороший он человек. Такой вот он, Макги. Вырваться к озеру, а? – Джимми произнес это так, как будто сдержанность вот-вот ему изменит, но сдержался.

– Хоффа всегда стремился утрясти всю эту херню с самого начала.

Джимми тогда все чаще и чаще величал себя Хоффа.

– Лучшего момента не будет, чтобы все утрясти, – весь город соберется на эту свадьбу, все заинтересованные лица, – напомнил я. – Так что уладь все.

– Хоффа с самого начала только и думал о том, как все эту херню уладить! – проорал он в трубку, видимо, на тот случай, если кто-то в Лейк Орион еще его не услышал.

– Джимми, я понимаю, что ты понимаешь, что это необходимо уладить, – продолжал я, – нельзя все так оставить. Знаю, что ты пыжишься, пытаешься что-то там разоблачить. Но думаю, ты все это не всерьез затеял. Джимми Хоффа – не крыса и никогда ею не был, однако… все кругом озабочены. Люди ведь не в курсе, они не понимают, почему ты так сильно расшумелся.

– Черта с два Хоффа не всерьез затеял это все. Погодите, вот Хоффа вернется, просмотрит бумажки профсоюзные, и тогда вы поймете, отчего он так расшумелся.

Я все-таки кое-чему научился от моего старика – не первый день возле него крутился. И по голосу могу понять, что человек затевает. И тогда мне показалось, что Джимми вот-вот сорвется и тогда его уже не удержать. Что я уже не смогу его взнуздать. Джимми был прирожденным профсоюзным переговорщиком и в тот момент был убежден, что силен и что ему есть что предъявить из документов.

– Джимми, вспомни о том деле прошлого месяца. О том джентльмене из Чикаго. Нисколько не сомневаюсь, что все кругом считали его неприкасаемым, и он сам тоже так считал. Его проблема состояла в том, что он позволял себе необдуманные высказывания в адрес наших друзей.

Джимми понимал, о каком «джентльмене» идет речь. Я имел в виду его приятеля Сэма Джанкана (Момо), чикагского босса, которого недавно убрали. Иногда я выступал посланником между Джимми и Момо, всегда передавая все только на словах, никаких записок.

До того как его убрали, Джанкана имел огромный вес в определенных кругах и его имя не сходило с заголовков газет. Момо решил перебраться из Чикаго в Даллас. В его братве был и Джек Руби. Момо владел казино и в Гаване, потом вместе с Фрэнком Синатрой они открыли казино на озере Тахо. Он встречался с одной из сестер-певиц Макгуайр. С Джоном Кеннеди у них была одна на двоих любовница – Джудит Кэмпбелл. Это было в период президентства Джона, когда они вместе с его братом Робертом использовали Белый дом как номер мотеля для интимных встреч. Момо помогал Джону Кеннеди во время избирательной кампании. Только потом Кеннеди всадил ему нож в спину. Ну а Момо решил отыграться на Роберте.

То, кем был Джанкана и в чем он был замешан, нагляднее всего свидетельствует статья в журнале «Тайм», опубликованная за неделю до расправы. В ней говорится о том, что Рассел Буфалино вместе с Сэмом Джанканой по заданию ЦРУ в 1961 году участвовал в подготовке вторжения на Кубу в заливе Свиней, а в 1962 году – в подготовке покушения на Кастро. Если и было что-то, способное свести Буфалино с ума, так это увидеть свою фамилию в газете.

Сенат США официально вызвал Джанкану для дачи показаний под присягой о том, нанимал ли он мафиози для совершения покушения на Кастро. За четыре дня до слушаний в сенате Джанкана был убит в собственной кухне выстрелом в затылок. Убийца еще 6 раз выстрелил ниже подбородка – сицилийский обычай, – чтобы всем было понятно, что убрали его за длинный язык. Все выглядело так, будто прикончил его кто-то из своих ближайших друзей – допущенный поджаривать ему колбаски на оливковом масле. Рассел не раз говорил мне: «Если сомневаешься, не сомневайся».

– Наш чикагский приятель мог навредить очень многим людям, даже нам с тобой! – выкрикнул Джимми.

Я вынужден был держать трубку подальше от уха, но все равно было достаточно громко.

– Ему следовало все записывать. Кастро. Даллас. Джентльмен из Чикаго не любил ничего записывать. А эти знают, что Хоффа все записывает. Если со мной что-то случится, записи всплывут.

– Джимми, я не из тех, кто всегда и всем поддакивает. Так что ты уж не говори мне, что, дескать, «они не осмелятся». После того, что произошло с нашим чикагским другом, ты-то уж должен понять, что к чему.

– Знаешь что, ты бы о себе лучше позаботился, мой дорогой ирландец. Ты ведь ближе некуда ко мне, как многие считают. И запомни, что я тебе сказал. Свою задницу прикрой. Себе мордоворотов найми.

– Джимми, ты ведь понимаешь, что пришло время сесть и все обсудить. Старик протягивает руку помощи.

– Вот с этим я согласен.

Джимми, будучи опытным переговорщиком, знал, когда следует отступить на шажок.

– Вот и прекрасно, – вздохнул я с облегчением. – Мы съездим к озеру в субботу около половины первого. И Джозефин не тревожь, пусть женщины спокойно себе обедают.

– Я буду к половине первого, – пообещал Джимми.

Я не сомневался, что он появится именно к половине первого. Что Расс, что Джимми, оба были людьми пунктуальными. И дело было не в минутах и секундах, дело было в уважении. Джимми всегда оставлял за тобой 15 минут. Если ты и после этого не приходил, встреча считалась несостоявшейся. Каким бы крутым ты ни был. Или ни считал себя.

– Тебя будет ждать ирландский банкет, – пообещал он. – Бутылка «Гиннеса» и сэндвич с болонской копченой колбасой.

И Джимми вот еще что сказал:

– Только вы двое, – он не спрашивал, а утверждал, – без малыша.

– По этому пункту нет возражений. Малыша ты не желаешь.

Не желал? Насколько я знал, в последнее время Джимми желал видеть малыша в гробу. Малышом был Тони Про или Тони Провенцано, мафиозо, капо семьи Дженовезе в Бруклине. Некогда Про был человеком Хоффа, но потом возглавил ту фракцию профсоюза, которая была против его возвращения на пост президента.

Нелады у них с Джимми начались в тюрьме – они даже чуть ли не сцепились в столовой. Джимми отказался помочь Про обойти федеральный закон и получить пенсию в миллион двести тысяч долларов, когда тот оказался за решеткой. А Джимми, невзирая на тюрьму, свой миллион семьсот получил.

Несколько лет спустя, когда оба были уже на воле, они встретились на съезде профсоюза в Майами и попытались уладить разборку, договориться. Но в итоге Тони Про погрозил голыми руками выдрать Джимми кишки и прикончить его внучат. Тогда Джимми уже собрался просить разрешения у Рассела, чтобы тот позволил мне позаботиться о малыше. Поскольку Про был мафиозо, и не просто мафиозо, а капо, на это требовалась санкция Рассела. Но тогда мне никто и словом не обмолвился. Ну, я посчитал это просто очередной затеей Джимми, от которой он потом решил отказаться. Будь все всерьез, я бы узнал обо всем в тот же день. Так это обычно делается. Тебе в тот же день сообщают, что ты должен решить вопрос.

Тони Про сидел в профсоюзном отделении в Северном Джерси, там, где место действия сериала «Клан Сопрано». Мне нравились оба его брата, Нанц и Сэмми, хорошие ребята. А Про я никогда не любил. Он ни за что ни про что мог отправить на тот свет. Однажды он так и поступил с одним парнем только за то, что тот набрал больше голосов, чем Тони. Их фамилии были рядом в бюллетене. Про вверху – он рвался в председатели своего отделения, а тот парень стоял ниже, он претендовал на какую-то менее важную должность, уж не помню какую. И когда Тони Про увидел, что тот куда популярнее его, он приказал Салли Багсу и Конигсбергу по прозвищу Нокаут, бывшему боксеру из еврейской братвы, удавить этого парня нейлоновым шнурком. Скверное убийство. Когда федералы пошли на сделку с дьяволом, стремясь по любому обвинению посадить нашу горстку подозреваемых в исчезновении Хоффа, они нашли крысу, давшую показания против Про. За это скверное убийство Про сел пожизненно. И умер в тюряге.

– Видеть не хочу этого малыша, – заявил Джимми. – Имел я его!

– Ну и работку ты мне подкинул, Джимми. Знаешь, я ведь на Нобелевскую премию мира не претендую.

– Помоги Хоффа уладить эту разборку, и я лично вручу тебе премию мира. И помни – только мы втроем. Не забудь.

Я должен был радоваться, что хоть трое из нас соберутся у озера в субботу. Джимми так и пометил в своем желтом блокноте, который всегда держал рядом с телефоном: «Расс и Фрэнк».

На следующий день был понедельник, 28-е. Моя вторая жена, Айрин, мать Конни, самой младшей из четырех моих дочерей, разговаривала по своему номеру с подружкой. Они решали, что Айрин надеть на свадьбу. И тут раздался звонок по моему номеру.

– Это Джимми, – сообщила Айрин.

ФБР записывало все эти междугородние разговоры. Однако Джимми об этом мало задумывался, когда в открытую грозился все рассказать. Подобные угрозы мафии трудно пропускать мимо ушей. Разве что какое-то время. Не говоря даже о них самих, это неправильно истолкуют нижние чины. Сильна ли верхушка, терпящая людей, ведущих разговоры о стукачестве?

– Когда вы с другом будете? – осведомился Джимми.

– Во вторник.

– То есть завтра?

– Именно. Завтра к вечеру.

– Ладно. Позвони, когда приедете.

– Конечно! Как только будем в Детройте, я тут же позвоню тебе из уважения.

– У меня встреча в среду во второй половине дня, – сказал Джимми. И после короткой паузы добавил: – С малышом.

– С каким это малышом?

– С тем самым малышом.

– Ты не против, если я попрошу тебя пояснить, что так резко изменило твои намерения не встречаться с этим типом?

У меня аж голова закружилась.

– А что мне терять? – спросил Джимми. – Макги поймет, если Хоффа сначала сам попытается уладить свою разборку. Я не против предпринять еще одну попытку до того, как вы заявитесь ко мне в субботу.

– Очень советую тебе прихватить маленького братишку.

Он понял, о чем я: я имел в виду пистолет. Миротворца.

– Так, на всякий пожарный.

– Ты за Хоффа не беспокойся. Не понадобится Хоффа братишка. Мы будем в ресторане, на людях. Тони Джек организовал встречу. В «Ред Фокс» на Телеграф, ты знаешь, где это. Пока.

Энтони Джакалоне, или Тони Джек, был из детройтской братвы. Они близко знались с Джимми. Джимми хорошо знал и жену, и детей Энтони. Но Тони близко знался не только с Джимми, а с очень и очень многими. Жена Тони Джека была двоюродной сестрой малыша Тони Про. А для итальянцев это не пустяк.

Я могу понять, отчего Джимми доверился Тони Джеку. Тони Джек был отличным парнем. Умер в тюрьме в феврале 2001 года. Газеты на первой полосе писали: «Известный гангстер унес тайну Хоффа в могилу». А ему было о чем рассказать.

Уже давно поговаривали, что после фиаско в Майами Тони Джек пытался организовать еще одну встречу Джимми с Тони Про, однако Джимми эту затею похерил – «большой палец вниз», как у Сискела с Эбертом. А теперь вдруг он ни с того ни с сего соглашается встретиться с Про, с тем самым Про, который некогда грозился голыми руками выпустить ему кишки.

Задним числом мне кажется, что Джимми собрался тогда организовать Про «путешествие в Австралию». Возможно, Джимми рассчитывал, что Про поведет себя как Про. Тони Джек сидел бы в этом ресторане и убеждался бы, какой, мол, Джимми умница и все такое и какой Про говнюк. Может, на встрече у озера в субботу Джимми хотел убедить Рассела в том, что, дескать, он в отношении Про все перепробовал, но без толку. Потому Про необходимо убирать.

– То, что в ресторане и на людях, это, конечно, хорошо. Может, благодаря этой свадьбе и все вправду договорятся, – сказал я. – Выкурят трубку мира и зароют в землю топор войны. Только мне бы очень хотелось поприсутствовать для поддержки.

– Ладно, Ирландец, – согласился он, будто пытаясь меня успокоить, хотя сам у меня спрашивал, когда я буду в Детройте. Едва он меня спросил, когда я приеду, я сразу сообразил, что ему нужно.

– Может, ты все-таки проедешься и встретишься со мной часика в два? Потому что они прибудут к половине третьего.

– Хорошо, на всякий пожарный. И не сомневайся, своего братишку я прихвачу. Он на самом деле недурной переговорщик.

После этого я тут же позвонил Рассу и поведал ему новость о предстоящей встрече Джимми и Про и что я тоже отправлюсь туда прикрыть Джимми.

С тех пор я много раз прокручивал в голове свой звонок, но не помню, чтобы Расс что-нибудь сказал».

 

Глава 2. Что это такое

«Вечером в тот понедельник мы с моей второй женой Айрин приехали в Кингстон на севере Пенсильвании, что рядом с Уилкс-Барре, отужинать с Рассом, его женой Кэрри и ее овдовевшей старшей сестрой Мэри. Переночевать мы с Айрин думали в отеле «Говард Джонсон», одним из совладельцев которого был Расс. А рано утром во вторник впятером намеревались отправиться в Детройт на моем новеньком «Линкольн Континентале». (Утверждали, что эту машину я приобрел нелегально. Когда нас, восьмерых подозреваемых в исчезновении Хоффа, пытались посадить по любому делу, воспользовались именно этим автомобилем, чтобы в 1981 году упрятать меня за профсоюзный рэкет.)

Поездка должна была занять часов двенадцать – в машине Рассел курить не позволял. Курить Расс бросил на спор с Голубоглазым Джимми, еще когда они вместе с Мейером Лански на катере бежали с Кубы, когда в 1960 году Кастро прикрыл их казино, а их самих отправил куда подальше. Тогда по милости Кастро они потеряли по миллиону баксов. И всей душой возненавидели Кастро, в особенности Рассел и двое его ближайших дружков: Карлос Марчелло, босс Нью-Орлеана, и Санто Траффиканте, босс Флориды. Кастро не побоялся посадить Траффиканте в тюрьму. Я слышал, что Сэм Момо Джанкана посылал Джека Руби на Кубу и тот там с помощью денежек пытался вытащить Траффиканте из тюряги и с Кубы.

Тогда, на катере, Расс был взбешен и коптил одну сигарету за другой, кляня Кастро во все тяжкие. А Голубоглазый Джимми углядел возможность отжать для себя бабки – поспорил с Рассом на 25 кусков на то, что Расс год не притронется к табаку. Расс выбросил недокуренную сигарету за борт и с тех пор больше вообще не курил, даже по прошествии года. Так что Голубоглазому Джимми пришлось отстегнуть ему 25 кусков.

Но дамы в автомобиле предпочитали не заключать друг с другом подобных пари. Нам все время приходилось останавливаться, чтобы дать им возможность для перекуров, что здорово замедлило поездку. Курение – один из грешков, в которых мне не было нужды исповедоваться в детстве. Никогда не начинал курить, даже в войну, даже в Анцио не пристрастился к табаку, где только и оставалось, что резаться в карты четыре месяца кряду да курить.

Еще мы останавливались потому, что Расселу нужно было время от времени давать инструкции по телефону – так было испокон веку, если нам случалось с ним куда-нибудь ехать.

Вечером в понедельник мы с Айрин ужинали с Расселом, Кэрри и ее сестрой Мэри в ресторане «Брутико» в Олд Фордж, Пенсильвания. Расс посещал только те рестораны, которые отвечали его запросам. А так он почти не ел ничего, чего не приготовил бы своими руками.

Если не седина в волосах, никто бы даже не подумал, что Рассу за семьдесят. Такой живчик. Родился он на Сицилии, но прекрасно говорил по-английски. Детей у них с Кэрри не было. Расс, бывало, меня за щеку ущипнет и скажет: «Тебе следовало бы родиться итальянцем». Это он прозвал меня Ирландцем. До этого за мной закрепилось прозвище Чич, то есть Франческо.

Расправившись с главным блюдом – по-моему, нам подали телятину с красным перцем и спагетти маринара, брокколи и салат, – Рассел предложил мне сесть в сторонке и выпить кофе с самбукой.

Тут появился владелец заведения и что-то шепнул на ухо Рассу. Тогда еще переносных телефонов не было, и Расс вынужден был подняться из-за столика и пойти ответить по телефону. Вернулся он с деловым видом. На его круглом, изрытом складками лице застыла улыбка вроде той, когда, прищурясь, пытаешься взглянуть на солнце. У тех, кто видел его впервые, создавалось впечатление, что у него не в порядке один глаз. Так и было – одна из лицевых мышц была повреждена. И вот он уставился на меня сквозь линзы очков здоровым глазом.

Сначала Рассел помолчал, будто обдумывая, что сказать, и продолжая смотреть мне прямо в глаза. Голос у Рассела был довольно скрипучий, и то, что он считал очень важным, он проговаривал тихо-тихо. В тот вечер он чуть ли не шептал – чтобы разобрать, что он говорит, мне приходилось наклонять свою огромную башку чуть ли не вплотную к нему.

– Планы слегка изменились. Завтра мы никуда не едем. Отправимся только в среду утром.

Для меня эта новость была громом среди ясного неба – меня не хотели видеть в том детройтском ресторанчике в среду после обеда. Джимми был им нужен без сопровождающих лиц.

Я так и замер, склонившись к Расселу. Может, еще что-нибудь добавит? Я слушал. Вопросов не задавал. Это продолжалось довольно долго. Может, даже слишком долго, как мне тогда показалось. Наконец Расс заговорил:

– Припоздал твой друг. Теперь уже незачем ни мне, ни тебе встречаться с ним на озере в субботу.

И Рассел Буфалино сверлил меня взором единственного здорового глаза. Я откинулся на спинку кресла. Я не мог ничем выдать своего состояния. Я не мог и слова вымолвить. Не та это была ситуация. Чуть что не так – и тогда стены уже моего дома будут в крови.

Джимми предупредил меня, чтобы я был начеку, тогда, в октябре месяце, в отеле «Уорик» в Филли. Он тогда сказал мне: «Свою задницу побереги… А не то сам станешь легкой добычей…» И вчера по телефону он еще раз меня предостерег, что, мол, «кое-кто считает, что я слишком к нему близок…». Взяв чашку, я поднес ее к носу. Принюхался. Маловато самбуки. Я долил немного.

Рассу не было нужды напоминать мне, чтобы я и не помышлял названивать сейчас Джимми из отеля «Говард Джонсон», куда мы с Айрин отправились переночевать. С этого момента мне следовало считать, что за мной приглядывают. Причем независимо от того, приглядывали за мной или нет. Рассел был одним из совладельцев этого мотеля. Стоило мне оттуда позвонить, и утром нам с Айрин даже выехать не дали бы. Я бы получил положенное в таких случаях, ну а бедняжке Айрин просто не повезло бы – оказалась бы не в то время и не в том месте рядом с непутевым Ирландцем.

Да и у Джимми не было ни малейшей возможности вызвонить меня. Если ты на прослушке у ФБР, ты никогда не скажешь в трубку, где ты и куда собрался. Не было в ту пору сотовых, не было, и все! Я просто не позвоню Джимми в Детройт вечером во вторник, только и всего. И ему уже не узнать, почему я не позвонил. И он в одиночку отправится на эту стрелку в среду. Без меня и моего маленького братишки – некому будет его поддержать.

Я молча сидел; обе наших дамы о чем-то там рассуждали. Как если бы они сейчас уселись на другой стороне бассейна с водопадом у Билла Буфалино.

Я быстро прогнал в мыслях недавние события. Сразу же после моего звонка Расселу сегодня утром, когда я сообщил ему о звонке Джимми, Рассел связался по телефону с кем-то из серьезных людей. И сообщил им, что я, мол, встречаюсь с Джимми в ресторане и собираюсь прихватить своего маленького братца. Так это было или нет, не могу сказать, но тогда я не сомневался, что теперь эти люди вызвонили Расса и порекомендовали ему, что, дескать, лучше будет, если мы на денек где-нибудь задержимся, чтобы они могли застать Джимми одного.

Только вот перед тем, как звонить Расселу, они сами непременно все прогнали в мыслях. Весь день очень серьезные люди в Нью-Йорке, в Чикаго и в Детройте решали, дать мне встретиться Джимми в среду или нет. И один из самых надежных союзников Хоффа отправился бы вместе с Джимми «в Австралию». Какие бы тайны ни доверил Джимми после встречи в ресторане «Бродвей Эдди» в тот же вечер в отеле «Уорик» (и вообще за все эти годы), им было бы суждено вместе со мной уйти в могилу. Однако в конце концов они из уважения к Расселу все же решили вывести меня из игры. И не впервые Рассел вызволял меня из серьезной передряги.

Не важно, каким бы ты ни был крутым или каким бы крутым ни считал себя, если ты перешел им дорожку, нечего и рыпаться – тебя достанут. Придет к тебе, скажем, твой лучший друг заключить пари на выигрыш футбольной команды, и, считай, тебя нет. Как Джанкана, который поджаривал яичницу с колбасками на оливковом масле, повернувшись спиной к лучшему другу.

Не время было сокрушаться насчет Джимми. Но все же я не мог удержаться. Стараясь не показать Расселу, что я собрался выступить в роли спасителя Джимми, я прошептал ему в ухо:

– Федералы взбесятся так, что мало не покажется.

Я старался не заикаться, но не смог преодолеть себя. Расс принял это как должное, в конце концов, я с детства был заикой. Меня не волновало, что он мог заметить, что меня очень уж впечатлила эта ситуация из-за моей близости к Джимми и верности ему и его семье. Наклонившись к Рассу, я, покачивая головой, как китайский болванчик, добавил:

– И это многих заденет. Ты же знаешь, что Джимми подготовил кое-какие бумаги на тот случай, если с ним что-то стрясется.

– Твой друг слегка переборщил с угрозами, – пожал плечами Рассел.

– Просто хочу напомнить, что не поздоровится очень многим, если тело все же найдут.

– Никакого тела не будет.

Рассел провел по столу большим пальцем правой руки. Большой и указательный пальцы левой он потерял в молодости. И вот уцелевшим большим пальцем он провел по белой скатерти так, будто желая что-то впечатать в нее.

– Все произошло из праха, и все возвратится в прах.

Откинувшись на спинку, я отхлебнул самбуку с кофе.

– Так, значит, – заключил я.

И, сделав еще глоток, продолжил:

– Стало быть, в среду вечером все и произойдет.

Старина Расс протянул руку и ущипнул меня за щеку, будто поняв, о чем я думал в тот момент.

– Ирландец ты мой! Мы сделали для него все, что могли. Ему никто не смог бы объяснить, что это такое. Мы едем в Детройт в среду вечером.

Я поставил чашку на блюдце, а Рассел, положив свою большую теплую ладонь мне на шею, прошептал:

– Так что поехали. Остановимся в одном месте высадить женщин. А сами свалим – надо одно дельце провернуть.

Ясно, подумал я и кивнул. У Расса всегда находились дела от Кингстона до Детройта. Высадим наших дам где-нибудь у придорожного заведения и отправимся провернуть дельце, а те пока перекурят и кофейку выпьют.

Рассел склонился ко мне, а я к нему.

– Там будет ждать пилот. Ты быстренько пролетишь над озером и выполнишь маленькое порученьице в Детройте. Потом прилетишь обратно. Заберешь дам. Они и не заметят нашей отлучки. А потом можно не спешить. Спокойненько доберемся до Детройта. Красивые места – куда спешить? Вот что это такое».

 

Глава 3. Найди себе другого мальчика для битья

«Какими же извилистыми путями судьбы я угодил тогда в итальянский ресторанчик в одном шахтерском городке, где выслушал отданные мне шепотом распоряжения? Распоряжения, которые обязан был выполнить в соответствии с отведенной мне в заговоре против Джимми Хоффа ролью.

Я не был прирожденным мафиозо, как все эти итальянцы родом из Бруклина, Детройта и Чикаго. Я появился на свет в семье католиков-ирландцев из Филадельфии и до демобилизации из армии не совершил ни одного по-настоящему дурного поступка, даже не поднял руку ни на кого из своих обидчиков.

Родился я в непростое время, и не только для ирландцев, а для всех. Утверждают, что Великая депрессия началась, когда мне было 9 лет – в 1929 году. Но насколько я помню, в нашей семье не было денег никогда. И в других семьях тоже.

Первыми, кто по мне стрелял, были фермеры из Нью-Джерси. Я тогда был мальчишкой. Филадельфия отделена от Кадмена, штат Нью-Джерси, рекой Делавэр. Оба города родились как океанские порты и соединены мостом Уолта Уитмена. Сегодня, если ехать из Кадмена, не видно ни кусочка незаселенной территории, разве что крошечный парк Виктория, и потому трудно поверить, что в «Бурные двадцатые» тут лежали огороженные участки фермерских земель. Нью-Джерси в сравнении с Филадельфией был просто деревней, тихой деревенькой.

Отец мой, Тони Ширан, брал напрокат старый уродливый автомобиль с подножкой. Он вывозил меня на поля за Кадменом, еще когда я был совсем мал, и высаживал. Сейчас на этом месте располагается аэропорт Кадмена. А тогда я на полях воровал чужой урожай.

Обычно мы выезжали под вечер, пока было еще светло – в это время фермеры возвращались домой к ужину. Я перелезал через ограду и кидал отцу то, что росло на поле – кукурузные початки, или помидоры, или что-нибудь еще созревшее. Набрав достаточное количество этих сельхозпродуктов, мы отвозили их домой.

Фермеры были явно не в восторге от наших рейдов, они не собирались ни с кем делить урожай. Иногда по вечерам они подкарауливали нас с ружьями в руках. Если меня заставали, то приходилось давать деру, перепрыгивать через ограждение. Иногда в заднице застревала дробь.

Одно из детских воспоминаний: моя мать, Мэри Ширан, вытаскивает засевшие в ягодицах мелкие дробинки и причитает: «Ну почему мне постоянно приходится вытаскивать эту дрянь у Фрэнсиса из задницы?». На что мой отец, который называл свою жену Мэйм, всегда отвечал: «Потому что твоему сыну, Мэйм, нужно бегать побыстрее».

Ростом я пошел в нашу шведскую родню по материнской линии. Ее отец был шахтером и железнодорожным рабочим в Швеции. А брат – врачом в Филадельфии, доктор Хансен его звали. Мать моя была ростом метр семьдесят девять при весе в 90 кг. В день она съедала, наверное, литровую банку мороженого. И я каждый вечер бегал к мороженщику. А у него был такой порядок – приходишь со своей посудой, и он накладывает тебе сколько пожелаешь. Я был постоянным покупателем. А вообще, мать очень любила готовить, даже хлеб сама выпекала. До сих пор помню запах поджаренной свинины, тушеной капусты, вареной картошки. Мать была очень спокойная женщина. Мне кажется, приготовить вкусную еду означало для нее выражение любви к нам.

Родители мои поженились очень поздно – матери было 42 года, а отцу 43, когда я родился. Я был первым ребенком в семье. Мы появлялись на свет с интервалом примерно в год: мой брат был на год и месяц младше меня, а сестра – на год и месяц младше его. Нас даже окрестили «близнецами по-ирландски» – в католических ирландских семьях детей, как правило, строгали ежегодно.

Несмотря на то что мать моя была шведкой, отец воспитывал нас в ирландском духе. Его родственники были откуда-то из-под Дублина, я никогда не видел ни бабушки, ни дедушки, причем не только по отцовской, но и по материнской линии. В те времена люди вообще были куда сдержаннее со своими детьми, не то что нынче. Я до сих пор и не знаю толком, как с нежностью относиться к своим внучатам. Не припомню, чтобы мать даже в щеку кого-нибудь из нас чмокнула – ни меня, ни моего братца, ни сестренку Маргарет. У нас в семье любимчиков не было, однако отец все же больше любил Тома, а мать – Пегги. Мне кажется, так было потому, что я был самым старшим. Даже школьные учителя и те видели во мне старшего в семье и мне это внушали.

Мои родители из кожи вон лезли, чтобы мы выглядели не хуже других детей. Каждый раз на Пасху Тому и Пегги покупали новую одежду, а вот на меня у них, видимо, денежек не хватало. Справить детям новый костюм или платье к Пасхе считалось в нашей ирландско-католической общине делом чести. Однажды, когда я стал плакаться отцу, что, мол, мне к Пасхе никогда ничего не достается, он посоветовал мне: «Напяль новую шляпу Тома, а потом высунься в ней в окно, и все подумают, что это твоя».

Не припомню, чтобы у кого-нибудь из нас была своя игрушка. Однажды к Рождеству нам подарили роликовые коньки. Одну пару на всех. Коньки эти можно было подогнать под любую ногу. Так что каким-то образом мы все же приноровились. А если уж нам загорелось заиметь какую-нибудь вещицу, тут уж следовало самому на нее заработать. В семь лет я впервые устроился подрабатывать – помогал одному соседу выгребать золу из подвала. А если отец узнавал, что я у кого-то там подрабатывать взялся, ну, там косить траву или что-то еще делать, он в день оплаты подкарауливал меня, отбирал монеты покрупнее, а мне оставлял в лучшем случае десятицентовик.

Мы жили в разных католических общинах, но, как правило, в границах одного и того же прихода. Месяц-другой мы жили на одном месте, а когда у отца не было денег заплатить за жилье, мы втихомолку сбегали и устраивались на другом месте. И какое-то время спустя все повторялось. Если отец находил работу, то почти всегда он трудился монтажником на строительстве небоскребов, расхаживал на самой верхотуре по железным стропилам и балкам. Это была опасная работа. Нередко люди срывались вниз и гибли. Он работал и на строительстве моста Бенджамина Франклина в Филадельфии, и на небоскребах, которые иногда строили даже во времена Великой депрессии. Отец был сантиметров на пять ниже матери и весил около 65 килограммов. Долгое время отец не мог никуда устроиться, кроме как церковным сторожем в церкви Девы Марии или дворником в школе в Дерби, Пенсильвания.

Католическая вера всегда была неотъемлемой частью нашей жизни. Без нее никуда. Если спросить, какое хобби было у матери, я скажу – религия. Она была очень религиозной. И я много времени проводил в церквях. Мой отец пять лет проучился в семинарии, пока не бросил это дело. Две его родных сестры были монахинями. Я понимал, что исповедь – способ получить отпущение грехов. Если ты, к примеру, внезапно умрешь по пути на исповедь, ты точно загремишь в ад, где вечно будешь поджариваться на огне. А вот если это случится уже после исповеди, когда святой отец отпустил тебе твои грехи после того, как ты ему о них поведал, тебе уготован рай.

Я был алтарным служкой в церкви Скорбящей Божьей Матери, пока меня не выставили за то, что я решил испробовать на вкус церковное вино. Не хочу ни в чем обвинять другого мальчишку – тоже служку, который донес на меня. На самом деле он никаким предателем не был. Просто его запугали. Отец Мэлли был типом святого отца, которых всегда играл Бинг Кросби. Он, заметив, что вино исчезло, сказал тому мальчишке, что, дескать, вору в рай дорога заказана. Вот он и подумал, что если заложит меня, то непременно окажется в раю после смерти. Но самое скверное во всей этой истории – на вкус церковное вино показалось мне отвратительным.

Что до моего отца, он всему предпочитал пиво. И еще обожал спорить на деньги в лавках, незаконно торговавших спиртным, – предметом спора был я. Он спорил с теми, кто плохо знал нас в каком-нибудь квартале Филадельфии, что, мол, его 10-летний сын легко одолеет любого 14-летнего, а то и 15-летнего мальчишку. И кое-кто из отцов мог на такое повестись – спорил с моим отцом на четвертак (25 центов). И если я побеждал, а такое случалось почти всегда, он был в выигрыше. Ну и мне кое-какие деньжонки доставались. Ну а если на обе лопатки клали меня, то меня ждал крепкий подзатыльник.

Какое-то время мы жили в окружении итальянцев, и мне по пути домой из школы каждый день приходилось драться. Еще в детстве я выучил довольно много итальянских слов, и я кое-что понимал по-итальянски, что здорово помогло мне в период кампаний на Сицилии и в Италии во время войны. А после демобилизации я уже вовсю болтал по-итальянски. Язык этот я учил в основном в общении с итальянками. Тогда я не понимал, как их впечатляло мое знание их родного языка. Они считали это проявлением к ним особого уважения с моей стороны. И впоследствии мне это здорово помогло в общении с моими итальянскими друзьями, позволило заручиться их доверием и получить их уважение.

Мой отец Томас Ширан был жестким боксером в полусреднем весе и посещал католический клуб «Шэнахэн». Он был во втором полусреднем весе. Много лет спустя уже после войны я тоже записался в этот клуб, но в качестве футбольного игрока. В мои детские годы церковь занималась и нашим досугом. Это было задолго до появления телевидения. Да и радио было у немногих, а в кино из-за нехватки денег тоже бегали не каждый день. Вот люди и приходили в церковь, присутствовали на всех организованных церковью мероприятиях или же участвовали в них. Отец мой очень много сражался на ринге.

Дома он тоже занимался боксом. Если ему казалось, что я в чем-то виноват, он без слов швырял мне боксерские перчатки, но с одним условием – я не мог отвечать на его удары. Отец был лицом неприкосновенным. Ему же дозволялось все – и хуки, и удары в челюсть, одним словом, все. Мне только и оставалось, что уворачиваться от его ударов, пытаться блокировать их. О том, чтобы нанести ответный удар, и думать было нечего – я тут же оказался бы на полу. Только мне и никому больше из нашей семьи он не кидал в наказание за провинность боксерские перчатки. Наш Томас-младший (его назвали в честь отца) никогда не удостаивался такой чести, что бы ни натворил.

C другой стороны, Том особенно и не проказничал. Как, впрочем, и я. Но у меня всегда были бунтарские замашки. Когда я ходил в школу Девы Марии, я был тогда в седьмом классе, то как-то раз положил на радиатор отопления прихваченный с собой из дому лимбурский сыр. Нагреваясь, сыр таял, распространяя весьма характерный запах. Учителя сообщили об этом моему отцу, работавшему в этой же школе дворником. Он нашел сыр, к тому же меня вновь заложил один из учеников. Ну, мой старик пообещал разобраться со мной дома.

Придя домой, я стал дожидаться отца. Когда он пришел, я уже знал, что он бросит мне боксерские перчатки. Первым его вопросом был: «Ну, как ты предпочтешь? Сначала поешь, а потом выволочка? Или наоборот?» – «Сначала поем», – ответил я, понимая, что после выволочки мне будет уже не до еды. Так и вышло.

Я всегда заикался, да и сейчас заикаюсь, в свои 83 года. Если ты заика, у тебя куда больше конфликтов со сверстниками и, разумеется, драк. Те, кто не знал меня, всегда меня передразнивали, но тут же за это и расплачивались.

Но мы тогда дрались не только по поводу, но и без – просто забавы ради. По пятницам устраивали боксерские поединки. Но били с опаской, не перебарщивая. Собственно, и в настоящем боксе всегда так – хочешь научиться боксировать, рассчитывай и на синяки и шишки. Я подумывал, не податься ли мне в боксеры, но я-то хорошо понимал, что из меня Джо Луиса не получится, а если не суждено стать чемпионом, на кой дьявол вообще связываться с боксом. Теперь дети гоняют в футбол, есть даже детская футбольная лига. А нам тогда приходилось самим развлекать себя, по-видимому, кроме футбола, у нас никаких развлечений и не было. Тем лучше для нас – приходилось рассчитывать только на себя, и когда стране потребовались солдаты, они из нас получились. Психологически мы были закалены.

Я окончил 8 классов школы Девы Марии, той самой, где, как я уже говорил, мой родитель перебивался дворником и где мне поэтому приходилось держать ушки на макушке. После этой школы последовала другая, где жилось куда вольготнее. В школе «Дерби хай скул» я попал в 9-й класс. Но надолго там не задержался. Однажды на утренней линейке мы хором пели «Дорогу на Мандалай», а наш директор подпевал и дирижировал. И надо сказать, выламывался как самый настоящий эстрадный кривляка. Ну, я и решил спародировать его. Поскольку я был самым высоким, это было нетрудно заметить.

По окончании линейки он вызвал меня к себе в кабинет. Войдя, я тут же уселся на стул перед ним. Директор был довольно высоким, хотя и весил явно меньше меня. Зайдя мне за спину, он отвесил мне крепенький подзатыльник. Это вышло у него ничуть не хуже, чем у моего отца. «Ах ты, жирный хер!» – вырвалось у меня. Я вскочил и въехал ему кулаком в челюсть. Разумеется, меня тут же выперли из этой школы.

Что ждет меня дома, я знал и понимал. У меня хватило времени на раздумья по этому поводу, но больше всего меня поразило то, что я, мальчишка, одним ударом сломал челюсть взрослому мужику.

Отец, кипя от возмущения, с размаху швырнул мне боксерские перчатки. Я успел поймать их, но тут же швырнул их ему.

– Знаешь что, – сказал тогда ему я. – Пора это все кончать.

Мне уже шел семнадцатый год.

– Я ведь тебе ответить не могу, – добавил я. – Ты мой отец. Но лучше найди-ка себе другого мальчика для битья».

 

Глава 4. Университет «Маленький Египет»

«А потом я отправился на карнавал. Начало весны в Филадельфии всегда отмечалось прибытием в город карнавальной группы «Риджент». Прибывшие разбивали палатки на 72-й улице ближе к Айлэнд-авеню. В те времена это был пустырь – поля и поля, поросшие травой. С тех пор как индейцы ушли оттуда, ничего не изменилось. А сейчас там вплотную друг к другу здания представительств автомобильных фирм.

Каким бы крупным городом ни считалась Филадельфия, из-за ее близости к Нью-Йорку она терялась. В штате Пенсильвания принят закон о том, чтобы по воскресеньям бары были закрыты. Воскресенье считалось днем, когда люди должны были идти в церковь, а не торчать в барах. И даже позже, если речь заходила о бейсбольных матчах, команды «Филадельфия филлис» и «Филадельфия атлетикс» встречались по воскресеньям в парке Шайб, и играть им позволялось, только пока было светло. Даже свет на стадионах включать не разрешалось. Много игр из-за сумерек отменялось. И в местных газетах ни слова о том, что происходило в Нью-Йорке – ни о сухом законе, ни о перестрелках гангстеров, ничего. Нетрудно понять, чем для жителей нашего города был карнавал.

После того как меня выставили из школы Дерби, я сменил множество работ – засыпал в мешки крупу и всякую всячину в компании «Пенн фрут» или же, в зависимости от погоды, автостопом добирался в Пэксон, где в местном гольфклубе подавал игрокам клюшки. Жил я по-прежнему с родителями. Но чтобы наскрести на квартплату, приходилось вертеться. Наверное, вся эта беготня и определила мой неугомонный характер.

В то время мы были неразлучны с Фрэнсисом Куинном, Янком. Он был на год старше и уже окончил школу. Несколькими годами позже он поступил в колледж, а потом пошел в армию, где получил чин второго лейтенанта. Войну он повидал – участвовал не в одном сражении во время войны в Европе. Но там мы ни разу с ним не встретились. Потом, уже после войны, мы играли в футбольной команде католического клуба «Шэнахэн». Янк был квотербеком.

В один погожий вечерок мы с Янком и долларом на двоих, но без постоянной работы отправились в город поглазеть на ярмарку. Нам повезло – мы нашли работу: организаторы ярмарки взяли нас в турне по Новой Англии. Все молодые годы я мечтал вырваться из Филадельфии и поглядеть на мир, а теперь мне представилась такая возможность, да еще и за деньги.

Работал я зазывалой на шоу девушек. В карнавальной группе было две танцовщицы, они исполняли танцевальные номера вроде тех, которые обычно исполнялись в ночных заведениях в 70-е годы. Только вот одежонки на них было побольше – все-таки карнавал, а не заведение. Так что зрителям оставалась масса возможностей для воображения. Этот танцевальный дуэт носил название «Маленький Египет». Та, которая брюнетка, выглядела так, будто только что возникла из волшебной лампы Аладдина, а вторая, блондинка, изображала вышедшую из вод Нила красавицу и была упакована в синие шелка под цвет воды. Танцевали они по очереди, исполняя экзотические танцы в отведенной для шоу палатке. Зазывале приходилось орать во всю глотку, да вдобавок складно, затаскивая желающих, кроме того, за 50 центов я вручал каждому входной билет.

Карнавальное шоу «Риджент» было чистейшей развлекаловкой, как доброе старое шоу Эда Салливана на телевидении. В нем участвовали и акробаты, и жонглеры, были разные соревнования на меткость, в которых можно было выиграть кукол и другие сувениры. Был и оркестр, и исполнители песенок. Но вот азартных игр не было – у большинства гостей гроша лишнего за душой не имелось. Это был пик Великой депрессии. Кто бы там что ни говорил, а окончательно этот спад закончился только с началом войны. А тогда у работяг не было денег на азартные игры. И взять их было не у кого – большинство пробивались временными и разъездными работами, куда семью за собой не потащишь. Так что жили скромненько, но и не хулиганили.

Мы с Янком помогали ставить палатки и расставлять сиденья для публики, а после выступлений снимать палатки и убирать стулья. Если между зрителями вспыхивала драка, нам согласно местным порядкам полагалось убраться подальше, да поскорее. Если дела шли хорошо, если публика нас принимала, если зрителей было много, то мы оставались на одном месте дней на десять. Если нет, то мы снимались с места довольно скоро и уезжали в другое. Мы выступали во многих городках в близлежащих штатах – в Коннектикуте, Вермонте, Нью-Гэмпшире и под Бостоном.

Для переездов использовались видавшие виды грузовики и фургоны, спать приходилось под открытым небом. Это вам не такой известный цирк, как «Ринглинг бразерс», а просто заурядная карнавальная труппа, каких не один десяток. Без претензий. Надо сказать, что и мои вечные скитальцы родители приучили меня не бояться странствий и связанных с ними неудобств.

Платили нам не так много, зато кормили задаром, к тому же еда была сытной, вкусной и обильной. Жаренной на угольях говядины сколько угодно, да еще на свежем воздухе! Конечно, не так вкусно, как мать готовила, но перещеголять ее никому было не под силу. Если случался дождь, спать приходилось под грузовиками. Именно тогда я впервые попробовал самогон. А вообще-то по части выпивки я никогда особо не перебарщивал. До самой войны я был к ней равнодушен. Впервые я по-настоящему напился только в Катанье, на Сицилии. Именно тогда я впервые выпил красного вина, и оно на всю жизнь осталось моим любимым из всего остального спиртного.

Однажды по дороге в Брэттлборо зарядил дождь, а потом он перешел в ливень. Целый день лило как из ведра. Дороги превратились в грязищу. Зрителей – ни одного. Некому было сбывать пятидесятицентовые билеты. Одна из танцовщиц, брюнетка, заметив, как я стою, мерзну и дышу на ладони, пытаясь их согреть, подошла ко мне и прошептала на ухо. Напрямик спросила, не пожелаю ли я провести ночку в их с партнершей по танцам палатке. Я уже понял, что нравлюсь обеим, и, конечно же, я согласился. Пусть Янк дрыхнет под каким-нибудь грузовиком, зато я отлежусь на сухой постели.

После того как шоу закончилось, я пошел к ним в гримерную, где разило духами. Гримерная помещалась в одной из палаток, она же служила и спальней. «Египтянка» возлежала на кровати на подушках. Едва завидев меня, тут же спросила:

– Может, ты все же разденешься? Ты замерз и промок насквозь.

Мне тогда стукнуло семнадцать. Я продолжал молчать, прикидывая, не прикалывается ли она надо мной. Девушка спросила:

– Ты когда-нибудь был с женщиной?

– Нет, – ответил я, и это было чистейшей правдой.

– Ну вот, сегодня ночью ты с ней побудешь, – ответила брюнетка и рассмеялась.

Поднявшись с кровати, она задрала мне рубашку и сняла ее через голову. Теперь я стоял перед ней голый до пояса.

– Даже с двумя сразу, – добавила ее партнерша-блондинка, присвистнув. Видимо, я покраснел до ушей, потому что обе вновь рассмеялись.

В ту ночь я расстался со своей невинностью. До этого раза ничего подобного со мной не было. Мастурбацию я так и не освоил – и не потому, что церковь запрещала, я и сам ее не одобрял. Мне это занятие всегда казалось дурно пахнувшим.

После первого захода с брюнеткой меня к себе позвала и блондинка. Та пожелала, чтобы я отлизал ей киску.

– Вот это мне точно слабо будет, – ответил я, помолчав.

В те времена, хотите верьте, хотите нет, оральный секс с женщиной считался смертным грехом. Во всяком случае, в Филадельфии.

Когда я вошел в эту «Русалку Нила», она смотрела мне прямо в глаза, ожидая реакции. Заметив, что глаза мои округлились, она пояснила:

– Доберись до конца, если получится. Тогда точно можешь считать себя настоящим мужиком. У меня дырочка что надо. Такую не каждый день встретишь.

Пресвятая Богоматерь, и она ведь не врала! А я-то думал, что мое хозяйство и кобыле не заправишь!

В ту ночь я, перескакивая с одной постели на другую, наверстал упущенное за многие годы, ублажая двух этих весьма искушенных дам. Обе словно взбесились. Но я выдержал – молод был и здоров. На следующее утро я подумал: сколько же я в жизни упустил! Эти две танцовщицы в одну ночь не хуже университета просветили меня по части удовлетворения женщины. В те времена книжек об этом не писали и все половое воспитание ограничивалось обменом мнениями с друзьями, которые знали обо всем этом еще меньше меня.

В этой палатке я провел не одну ночь, большей частью с брюнеткой, засыпая укрытый ее роскошной, благоухавшей духами гривой. Бедняга Янк – тому приходилось спать на холоде и на сырой земле. По-моему, он так и не простил мне этого. (Янк был человеком порядочным и прожил хорошую жизнь. Никогда не совершал дурных поступков. Умер далеко не старым, я тогда еще сидел. Меня, разумеется, не отпустили на его похороны. Как и на похороны брата и сестры. Янк рулил ресторанчиком «Мэлли» на Уэст-Честер Пайк, он писал мне в тюрьму, что, мол, задумал устроить прием в мою честь, когда я выйду. Вот только не дождался он меня – у бедняги Янка случился инфаркт, который и свел его в могилу.)

Когда мы добрались до штата Мэн, лето уже подходило к концу. Наступил сентябрь, а с наступлением холодов карнавал «Риджент» всегда отправлялся на юг, во Флориду, где оставался всю зиму. Мы были в Кадмене, там состоялось последнее в том сезоне представление. Милях в сорока находилось одно лесозаготовительное предприятие, поговаривали, что там нужны работники. И мы вместе с Янком на своих двоих по раскисшей от дождей лесной дороге направились туда. Я понимал, как мне будет не хватать моей «египтяночки», но, как только мы сняли палатки и погрузили их скарб на грузовик, наша работа кончилась.

На работу нас приняло лесозаготовительное предприятие. Янка определили на кухню помощником. Ну а меня по причине моих габаритов тут же направили на распилку деревьев. На валку леса я не годился – слишком молод, – а вот срубать ветки, то есть превращать стволы поваленных деревьев в бревна, это пожалуйста. Потом бревна бульдозером подтаскивали к реке и спускали на воду. По воде они доплывали то того места, где их вытаскивали и грузили на машины. Работа была тяжелой. Ростом я был 185 сантиметров и весил 79 килограммов – после 9 месяцев работы на мне не было уже ни грамма жира.

Спали мы в хибарах, где стояли и железные печурки, мы питались «жарким» или тем, что таковым называлось. Одно жаркое по три раза на дню. Но когда ты вдоволь намахаешься топориком, тут уже не до вкусовых качеств еды.

Тратить деньги там было не на что, и нам с Янком удалось кое-что прикопить. Мы с Янком в карты играть и не садились, а не то нас вмиг обчистили бы.

По воскресеньям здесь играли в совершенно дикую разновидность регби. Вот в этом я участвовал. И никогда не придерживался правил, при условии, если они вообще существовали. Главное – сбить противника с ног.

Почти каждый вечер, если не шел снег, мы боксировали на огороженном канатами импровизированном ринге. Никаких перчаток, разумеется, не было, приходилось обматывать кулаки бинтами. Всем хотелось поглядеть на мальчишку, сражавшегося против 20–30-летних мужиков, и я, уступая многочисленным просьбам, выходил на ринг. Все это очень напоминало воспитательные акции отца. Мне уже казалось, мне на роду написано биться с теми, кто старше меня. Только эти ребятки колотили посильнее моего папаши. Я не раз проигрывал, но и мои удары тоже кое-кому даром не проходили, к тому же я овладел и разными хитрыми приемами.

Думаю, мощный удар – это врожденное. Рокки Марчиано пришел в бокс уже после войны, в 26 лет, но вот у него сила удара была врожденной. Конечно, чем рука длиннее, тем сильней удар, однако главная сила идет из предплечья в кисть. Сила как бы перескакивает из предплечья в кулак, которым ты нокаутируешь соперника. Если этот прием доведен у тебя до совершенства, ты даже слышишь, как эта сила перескакивает в твой кулак – будто щелчок раздается. Взять хотя бы Джо Луиса с его шестидюймовым нокаутирующим ударом. Ему хватало двинуть кулаком всего-то с 6 дюймов, и раз – соперник в нокауте. Вся сила – в резкости удара. Это как заехать кому по заднице полотенцем – сила больше в полотенце, а не в твоей руке.

А если подучиться еще парочке приемчиков, ты, считай, вооружен. Говорят, Джек Демпси нахватался всех этих трюков в 13 лет в шахтерских поселках в Колорадо. Готов в это поверить после своих 9 месяцев в лесах Мэна.

Летом мы на попутках добрались до Филадельфии и внезапно поняли, что у нас появился новый интерес, кроме бокса – девчонки. Я работал на двух или трех работах, искал подработки, где только мог, пока в конце концов не поступил учеником в «Перлстейн глэсс компани» на 5-й улице и Ломбард-стрит. Тогда деловой квартал начинался сразу же за Скотч-стрит, теперь туда бегают за покупками детишки. А я учился на стекольщика. Учился тому, как вставлять стекла в окна всех этих огромных городских зданий. Иногда работал в мастерской по декоративной обработке стекла. Многому я там научился, да и работа эта не шла ни в какое сравнение с лесоповалом. Бывало, день заканчивается, а я как жеребчик – энергии хоть отбавляй, только по девчонкам и бегать наперегонки с Янком.

Моим секретным оружием в борьбе с Янком были танцы. Большинство детин вроде меня – неуклюжие и косолапые. Я был исключением. У меня было хорошее чувство ритма, и я прекрасно владел телом, имел подвижные ловкие руки и отличную координацию. Вся страна помешалась тогда на свинге, все вокруг под него только и отплясывали. Я бегал на танцы шесть раз в неделю (по воскресеньям никогда). И все время в разные места. Вот так и научился танцевать. Чтобы научиться танцевать, надо постоянно бегать по танцулькам. Тогда еще придерживались каких-то движений, не то что сейчас. После войны я даже какое-то время работал учителем танцев.

В 1939 году, когда мне было 19 лет, мы с моей партнершей по танцам Розанной Де Анджелис заняли второе место в «Харвест Мун Болл» – конкурсе танцевальных пар в Мэдисон-сквер-гарден (участвовало около 5000 пар). Розанна была очень грациозной танцовщицей и отличной партнершей. Мы познакомились с ней уже в Мэдисон-сквер-гарден – нас свел случай: ее партнер серьезно повредил ногу во время репетиции. А моя партнерша что-то занемогла: то ли устала, то ли еще что-то. Ну, мы и станцевали с Розанной. Этот фестиваль танцев был крупнейшим в стране. Проводился он ежегодно, а спонсором была газета «Нью-Йорк дейли ньюс». Много лет спустя я научил свою дочь всем танцам – румбе, танго и так далее.

В фирме «Перлстейн глэсс компани» я зарабатывал неплохие деньги – без малого 45 долларов в неделю. Это было намного больше, чем зарабатывал мой отец. Из этих денег я оплачивал пансион, поэтому теперь нам незачем было бегать с места на место. Моя сестра Пегги еще ходила в школу, а после школы подрабатывала в большом магазине «Эй Энд Пи», расставляя товары по полкам. Мой брат Том с нами уже не жил – он бросил школу и вступил в Гражданский корпус охраны окружающей среды.

Ну а остальные денежки за вычетом квартплаты и еды уходили на танцы. Конечно, на девушек всегда требовались деньги, но мы с Янком нашли способ веселиться и без денег. Однажды я пригласил одну симпатичную веснушчатую ирландку искупаться в речке у Дерби Роуд, там, где сейчас располагается больница «Мерси Фитцджеральд Хоспитал». Речка эта лежала метрах в ста от дороги. Янк незаметно подкрался к нам и стащил нашу одежду. А потом, поднявшись на холмик, крикнул моей девушке выйти из воды, одеться и пойти с ним, а не то он убежит вместе с ее одеждой. Ну, она выбралась из воды, оделась и ушла с ним, а Янк дал какому-то мальчишке 25 центов, чтобы тот приглядел за одеждой, пока они не скроются из вида. Они ушли достаточно далеко, мальчишка стремглав унесся прочь, ну а я остался несолоно хлебавши.

Я перед ним в долгу не остался – вот только не помню точно, как именно я его разыграл. То ли стал распускать слухи, что, мол, его девчонка забеременела, а он, дескать, толком и не знал от кого. Может, и так. А может, еще каким-то образом подставил? Вполне допускаю. Но не более того – дальше шуток дело не заходило. Нас теперь уже не интересовали уличные стычки, мы теперь подвизались на новом поприще – кавалеров танцев и бабников. Мне из принципа не хотелось, чтобы полученные мною от циркачек постельные навыки пропали даром.

Я вел беззаботную, полную маленьких радостей жизнь молодого повесы – никакой ответственности, никаких размышлений, куча славных друзей, толпы девчонок: одним словом, полным ходом накапливал впечатления и события для будущих воспоминаний. Вот только на месте мне не сиделось. Я все время стремился сняться с насиженного места. И довольно скоро убедился, что судьба занесла меня далеко-далеко, но к тому времени я уже не мог позволить себе роскошь быть нетерпеливым. Я был вынужден жить по армейским законам, а именно – поторапливайся и жди».

 

Глава 5. 411 дней

«Впервые эту песню – «Tuxedo Junction» – я услышал в 1941 году. Я служил в военной полиции в Колорадо, мы выполняли функции охраны в Лоури Филд в составе воздушного корпуса. Большинство считает, что известностью эта песня обязана Гленну Миллеру, но на самом деле простому руководителю ансамбля Эрскину Хоукинсу. Это он написал эту песню и впервые ее исполнил. И она всю войну не покидала меня. А после войны мое первое свидание с будущей женой Мэри тоже прошло под аккомпанемент ансамбля Эрскина Хоукинса, на концерт которого мы решили пойти в Филадельфии.

Однажды в холодный декабрьский вечер 1941 года я занял первое место в состязании танцоров, исполняя танец именно под «Tuxedo Junction» в танцевальном зале «Денвер дэнс холл». Утром мне предстояла переброска в Калифорнию. Японцы к тому времени уже разбомбили Перл-Харбор. Мне только что стукнул 21 год, ростом я был под 190. Четыре года спустя, когда война кончилась, меня демобилизовали за день до моего 25-летия. За войну я подрос еще сантиметров на пять. Люди забывают, как мы были молоды. Некоторые из нас такими остались навсегда.

Войну я провел пехотинцем в Европе в составе 45-й пехотной дивизии. Считается, что в среднем ветеран войны около 80 дней проводит в боях. Ко дню окончания войны мне сказали, что у меня на счету 411 боевых дней, что позволяло мне получать доплату в размере 20 долларов к ежемесячному солдатскому жалованью. Я был одним из тех, кому повезло. Есть много настоящих героев, для которых вся война ограничилась одним днем – первым и последним. Невзирая ни на рост, ни на количество боев и просто стычек с врагом, я ни разу и царапины не получил. Мне не раз приходилось, сидя в окопах, взывать к Господу, в особенности под Анцио. Что бы там ни говорили о моем детстве, именно в детстве я освоил науку выживания».

Вытащить из Фрэнка Ширана эпизоды его военной биографии оказалось делом нелегким, пожалуй, самым трудным в ходе всего интервью. Потребовалось целых два года, чтобы убедить его в том, что все, что касалось войны, вообще стоит обсуждать. И обсуждение это было очень обременительным и для интервьюируемого, и для автора – первый не желал на эту тему распространяться, а второму требовалось проявлять такт, задавая вопросы.

Ради облегчения моей задачи Ширан раздобыл 202-страничный талмуд – официальный журнал боевых действий 45-й пехотной дивизии за последние месяцы войны. Чем больше я узнавал из этого отчета и из рассказов Фрэнка, тем сильнее убеждался в том, что именно тогда в ходе боев этот ирландец и освоил ремесло хладнокровного убийцы.

В журнале боевых действий сказано: «45-я дивизия заплатила высокую цену за утверждение наших американских идеалов: 21 899 человек убитыми и ранеными». Если считать численность полностью укомплектованной дивизии в 15 000 человек, то ее личный состав полностью обновился. В журнале боевых действий говорится о 511 боевых днях дивизии в целом – то есть 511 дней, проведенных под пулями противника и в ведении огня по противнику. 45-я дивизия героически сражалась с самого первого дня войны в Европе и до последнего.

Не считая дней отдыха, на счету рядового Фрэнка Ширана 411 боевых дней – то есть таких дней у него свыше 80 %. День за днем Ширан убивал неприятельских солдат, задаваясь сакраментальным вопросом: а когда же очередь дойдет и до него? Не всем выпала участь Фрэнка Ширана – другие ветераны войны, с которыми мне приходилось беседовать, буквально лишались дара речи, если я произносил цифру в 411 боевых дней.

«– Врезать бы тебе как следует, – сказал Чарли (Диггси) Майерс. Я был на пару лет старше его и две головы выше. Мы были приятелями еще со школьных лет.

– А что не так, Чарли? За что ты хочешь мне врезать? – с улыбкой спросил я его.

– У тебя была халявная работа в тылу в военной полиции. Ты мог спокойно просидеть всю долбаную войну в Штатах. Ты просто придурок, что оказался здесь. Знаешь, мне всегда казалось, что у тебя не все дома, но до такого додуматься? Ты что же, считал, мы здесь развлекаемся?

– Мне хотелось почувствовать себя в настоящем бою, – попытался объяснить я и тут же почувствовал себя идиотом.

– Ладно, почувствуешь.

Где-то в небе вдруг засвистело, и тут же раздался оглушительный взрыв.

– Что это было?

– Это и есть твой «настоящий бой».

Ткнув мне саперную лопатку, Чарли добавил:

– На, возьми!

– На кой черт мне она?

– Окопы рыть. Давай, приступай. Добро пожаловать на Сицилию!

Когда я покончил с рытьем окопа, Чарли объяснил, что при разрывах осколки летят вверх. Поэтому во время взрыва надо залечь и как можно сильнее прижаться к земле. Тогда тебя не заденет. Не успеешь – значит, тебя просто-напросто перережет пополам. – В детстве я всегда смотрел на Диггси свысока, теперь же роли поменялись.

Как же случилось так, что я в 1943 году оказался на этой Сицилии с саперной лопаткой в руках?

В августе 1941 года я добровольцем пошел в армию. Почти весь мир воевал друг с другом, но Америка еще хранила нейтралитет.

Начальную подготовку я проходил в Билокси (штат Миссисипи). Однажды один сержант родом с Юга, выстроив нас, заявил, что, мол, сделает с нами что захочет, а если кто-то думает по-другому, пусть выйдет из строя. Я шагнул чуть ли не на метр, и сержант отправил меня на пять дней чистить отхожие места. Это у него был такой метод вызвать у нас уважение к себе, к его должности и званию. Нас готовили к войне.

По завершении начальной подготовки меня осмотрели на комиссии и, подивившись моим габаритам, тут же решили, что я буду незаменим для военной полиции. Моего мнения об этом назначении не спросили, и я еще до официального вступления США в войну оказался в рядах военной полиции.

Но после Перл-Харбора мы стали воевать по-настоящему, и все, кто пожелал сменить службу в военной полиции на участие в боевых действиях, могли написать рапорт о переводе в действующую армию. Меня привлекала перспектива, свалившись с небес, прямиком оказаться в бою, и я записался в десантники, после чего меня перевели в Форт Беннинг (штат Джорджия), где мне предстояло пройти обучение. Поскольку я был в прекрасной физической форме, подготовка меня не сильно напрягала. И вообще, я буквально рвался в бой. Дело в том, что, когда ты приземлишься, в первые минуты очень многое зависит только от тебя. Но после первого же прыжка с учебной парашютной вышки, когда я вывихнул плечо, я уже так не думал. Я неправильно приземлился – в результате меня выставили из десантников и загнали в пехотинцы.

И еще: ни наказания, ни необходимость соблюдения воинской дисциплины так и не смогли уберечь меня от всякого рода неприятностей. Я постоянно влипал в них на протяжении всей своей военной карьеры. Я начинал службу в звании рядового, и 4 года и 2 месяца спустя я закончил ее в том же звании. Время от времени меня повышали, но потом командованию приходилось вновь понижать меня за проступки. В общей сложности я 50 суток провел в самоволках – в основном попивая винцо в обществе итальянок, немок или француженок. Но все это в тылу. На передовой я ничего подобного себе не позволял. Просто, если твое подразделение на передовой, а тебе вдруг припрет идти в самоволку, любой офицер вправе пристрелить тебя, а потом сказать, что ты погиб от вражеской пули. Потому что на передовой самоволка приравнивается к дезертирству.

Дожидаться отправки в Европу мне пришлось в лагере Кэмп Патрик Генри в Вирджинии, и там я попытался сбить спесь с одного из этих южан-сержантов, за что меня отправили в кухонный наряд чистить картошку. При первой же возможности я достал слабительного и высыпал его в огромный электрический кофейник. В результате все, включая офицерский состав, страдали поносом. Но – увы – я оказался единственным, кто был избавлен от этого недуга и не явился в санчасть. Короче говоря, моя проделка была раскрыта, и нетрудно представить, что вскоре я снова драил нужники.

14 июля 1943 года нас отправили на север Африки, в Касабланку. Я попал в 45-ю пехотную дивизию рядовым. Дивизию ты не выбирал, зато имел возможность выбрать роту, при условии, если там еще оставались вакансии. Рота насчитывала 120 человек. Наша церковь в Филадельфии опубликовала список местных ребят с указанием места службы. Поэтому я был в курсе, что Диггси тоже попал в 45-ю дивизию. Я обратился с просьбой о зачислении меня в роту, где он служил, и просьба была удовлетворена. Я не рассчитывал, что попаду в тот же взвод, что и Диггси (32 человека), тем более в то же отделение (8 человек), но, вопреки ожиданиям, попал, и мы служили вместе».

Осенью 1942 года, когда наши войска еще только готовились к высадке в Европу, генерал Джордж Паттон выступил перед личным составом 45-й дивизии в Форт Девенсе (штат Массачусетс). Генерал Паттон обратился к мальчишкам, впервые оказавшимся вдали от дома и дожидавшимся отправки за океан сражаться и погибать, и заявил, что этой дивизии отведена особая роль.

Вот что пишет полковник Джордж Мартин, начальник штаба дивизии, командному составу 45-й пехотной дивизии:

« говорил долго, не особо стесняясь в выражениях… Он рассказывал о том, как британские пехотинцы, идя в атаку, не заметили засевших по флангам немцев и в результате получили мощный удар в спину. Потом, когда англичане приступили к зачистке от противника захваченной территории, немцы, вдруг бросив оружие на землю, задрали руки вверх, решив сдаться. Если подобное случится с нами, предупредил генерал Паттон, мы пленных брать не собираемся, а прикончим этих ублюдков всех до единого.

Потом нам было сказано, что нашей дивизии предстоит сражаться больше, чем какой-либо другой из американских дивизий, и что немцы должны запомнить ее как «дивизию убийц».

В следующей речи, 27 июня в Алжире (Северная Африка), как вспоминал один из присутствовавших на ней офицеров, Паттон заявил бойцам своей «дивизии убийц» следующее:

«…убивайте, убивайте и еще раз убивайте – чем больше их вы прикончите сейчас, тем меньше придется их прикончить в будущем… Генерал сказал, что чем больше немцев мы возьмем в плен, тем больше их придется кормить, так что со сдающимися в плен немцами не миндальничать. Еще он сказал, что лучший немец – это мертвый немец».

Другой офицер вспоминает сказанное Паттоном об отношении к гражданскому населению:

«Генерал заявил, что, мол, те, кто окажется в зоне боевых действий, также должны считаться врагами и что с ними надлежит обращаться столь же безжалостно, как и с немецкими военными».

«Когда я отрыл для себя окопчик, Диггси поведал мне две скандальные истории. Обе стороны ненавидят снайперов, и если ты захватишь в плен снайпера, лучше прикончить его сразу. Снайперы действовали в районе аэродрома Бискари и застрелили очень многих американских солдат и офицеров. Когда около 40 человек итальянцев сдались в плен, не стали разбираться, кто из них именно снайпер, а просто выстроили и расстреляли на месте. Второй случай: один сержант привел к нам в тыл три десятка или около того сдавшихся в плен, а потом из автомата расстрелял всех до единого. Рассказ Диггси произвел на меня эффект разорвавшейся бомбы. Я всерьез задумался о том, стоит ли мне сдаваться в плен врагу, если дело дойдет до этого».

В своей последней речи к служащим 45-й дивизии в августе 1943 года, сразу же по завершении успешного сражения на Сицилии, Паттон заявил: «Ваша дивизия – одна из лучших, если не самая лучшая за всю историю Америки». И тем самым подтвердил веру в свою «дивизию убийц». Ее солдаты и офицеры действовали в полном соответствии с его распоряжениями, изложенными ранее.

Правда, в эти же дни двое служащих 45-й дивизии предстали перед военным трибуналом по обвинению в убийстве. Капитан Джон Комптон приказал расстрельной команде казнить около 40 безоружных военнопленных, причем двоих гражданских лиц. Это произошло после боя 14 июля 1943 года, в результате которого был взят аэродром Бискари. На другом участке в тот же день сержант Хорэйс Уэст лично из автомата расстрелял 36 безоружных пленных.

Вот что по этому поводу пишет генерал Паттон в своем дневнике 15 июля 1943 года:

« Брэдли – преданнейший солдат – явился ко мне в 9.00, потрясенный рапортом 18-й полковой боевой группы 45-й дивизии, личный состав которой всерьез воспринял мой приказ убивать всех, кто продолжал стрелять после нашего приближения на 200 ярдов, и хуже того, выстроив в ряд, хладнокровно расстрелял пятьдесят пленных. Я сказал ему, что это, вероятно, преувеличение, но приказал передать офицеру, что он должен подтвердить, что убитые были снайперами или пытались бежать, или что-то в этом роде, поскольку в противном случае разразится скандал в прессе и поднимется сильное недовольство среди гражданских. Так или иначе, они мертвы, поэтому ничего уже поделать нельзя».

Однако генерал Омар Брэдли не внял советам Паттона, инициировав расследование незаконных действий капитана Джона Комптона и сержанта Хорэйса Уэста.

Капитан Комптон заявил на суде, что исполнял приказ Паттона. На соответствующий приказ генерала Паттона сослался в свою защиту и сержант Уэст. Кроме того, один из лейтенантов заявил под присягой, что вечером накануне вторжения на Сицилию подполковник Уильям Шефер обратился по громкоговорящей связи к личному составу, напомнив солдатам о приказе Паттона «пленных не брать».

Но сержанта Уэста все же приговорили к пожизненному тюремному заключению. Однако бурные отклики на этот приговор привели к тому, что упомянутый сержант вскоре был оправдан, возвращен в действующую часть, в которой прослужил рядовым вплоть до окончания войны. Капитан Комптон 4 месяца спустя погиб – его застрелили немецкие солдаты, выбросившие белый флаг, а потом, когда американский офицер стал подходить к ним, открывшие огонь.

Сообщалось и о других случаях расправ с пленными на Сицилии. В своей книге «Генерал Паттон. Жизнь солдата» Стэнли Хиршзон ссылается на одного известного британского журналиста, который однажды был свидетелем того, как Паттон приказал расстрелять 60 человек пленных, но решил не предавать этот инцидент огласке, после того как Паттон дал ему слово чести не допускать впредь актов подобной жестокости. Однако журналист проговорился об этом одному из своих знакомых, а тот, в свою очередь, подготовил памятную записку, в которой описывался этот эпизод. В ней, в частности, говорится: «Кровожадные высказывания и распоряжения Паттона незадолго до высадки на Сицилии слишком буквально были восприняты личным составом, в особенности личным составом американской 45-й пехотной дивизии».

«В тот же день Диггси спросил меня насчет слухов, которые он слышал от одного жившего с ним по соседству парня – дескать, я пошел на войну добровольцем, потому что Янк обрюхатил какую-то там девчонку и обвинил в этом меня. Можете себе вообразить подобное? Слухи настигли меня даже за океаном. Янк тогда учился в колледже и не оставил свои шуточки».

 

Глава 6. Делал то, что должен

«Самым простым и легким периодом войны для меня стала Сицилия. Итальянцы – вояки никудышные. Просто немцы были для них стержнем. Случалось и такое: мы наступаем и натыкаемся на итальянцев, которые стоят по стойке «смирно» с вещмешками наготове. Как раз во время нашей высадки на Сицилии Муссолини решил выйти из войны, и вместо итальянцев воевали немцы. Сицилийцы были настроены очень дружелюбно. Как только мы выгнали немцев, я побывал в Катании, где повсюду на скатертях сушились домашние спагетти. После войны Рассела Буфалино привело в восторг то, что я побывал тогда именно в этом городе.

Моим первым новым приятелем в нашем отделении стал Алекс Сигел – уроженец еврейской части Бруклина. Мы с ним снялись на фото на Сицилии, но вот только он месяц спустя погиб во время обстрела на побережье под Салерно.

Салерно – городок южнее Неаполя на западном побережье Италии. В сентябре 1943 года мы высадились вблизи него на побережье под разрывами немецких снарядов. Салерно была самая тяжелая и опасная десантная операция, в которой мне довелось участвовать. Тем из нас, кто высадился на берег, предстояло миновать около километра простреливаемой противником территории, чтобы закрепиться на побережье. У каждого солдата была лопатка, и мы все стали окапываться. Если ты под обстрелом, тут уж окапываешься из последних сил, лишь бы в землю зарыться поглубже и поскорее.

Наши позиции обстреливали немецкая артиллерия и авиация. Как только заметишь немца, тут же открываешь огонь из винтовки. Мне тоже пришлось пострелять. Вот только не помню, когда и где я впервые выстрелил во врага. Вроде это было под Салерно. Я много раз спрашивал себя: на кой черт я добровольцем ввязался во все это?

Немцы едва не сбросили нас в море. Но я отчетливо помню, что мы стояли насмерть. Все боялись до чертиков, некоторые даже себе не хотели в этом признаться. Но признавай не признавай, а боялись все до единого».

В журнале боевых действий сохранилась запись одного из генералов, командующего другой дивизией:

«45-я пехотная не позволила немцам сбросить десант союзников в море».

«Когда наша береговая артиллерия открыла по немцам огонь, они были вынуждены отступить на участок вне досягаемости снарядов наших орудий. Это дало нам возможность для наступления, и мы вместе с другими дивизиями двинулись в северном направлении.

Пехотинец обязан исполнять приказ. Если он не исполнит приказ, то подлежит расстрелу на месте. Джимми Хоффа в армии не был. Отвертелся от службы с большим трудом. А в бою тебя мигом научат тому, что приказ есть приказ и правила есть правила, которые надлежит беспрекословно выполнять, причем всем без исключения. До участия в боях я не особенно рвался исполнять распоряжения и приказы, а вот в бою научился».

Именно исполняя приказы командиров, Ширан оказался в числе тех, кого в журнале боевых действий характеризовали как «измотанных в ожесточенных боях на суровой местности», кто, «преодолевая упорное сопротивление противника», с боями продвигался от Салерно до Венафро. Затем последовала «зимняя кампания, разыгрывавшаяся в суровых Апеннинах» под пулеметным огнем удерживаемого немцами монастыря Монте-Кассино.

«Мы продвигались на север Италии из Неаполя к Риму и к ноябрю 1943 года были уже у Монте-Кассино. А там мы застряли на целых два месяца. На вершине горы Монте-Кассино возвышался монастырь, который немцы использовали в качестве наблюдательного пункта. Таким образом, они имели возможность контролировать наши передвижения. Монастырь этот возник еще в древности, памятник архитектуры и все такое. В общем, сначала его ни бомбить, ни обстреливать не позволялось. А когда его все же пришлось разбомбить, это ухудшило положение еще сильнее – немцы теперь могли укрываться в древних руинах. В январе 1944 года мы предприняли попытку наступления, но немцы не позволили нам взобраться на эту горку. Иногда по ночам мы отправлялись за «языком». А чаще всего мы ночами думали, как укрыться от постоянных дождей и не получить немецкую пулю в лоб.

Тогда я научился не сближаться со всеми подряд. Только сдружишься, а человек гибнет. Какой-нибудь 19-летний мальчишка прибывает с пополнением, и, глядишь, его уже нет. Это очень действует на психику. Мы с Диггси дружили, и вот он погиб. И что же теперь? Завести еще одного друга, чтобы тут же его потерять?

Потом произошло наихудшее. Кое-кого из нас решили направить на отдых в тыл в Кассерту под Неаполем. Разместили в бывшем королевском дворце. Дней десять все было лучше некуда, а потом нас перебросили под Анцио. Это небольшой городок севернее линии фронта немцев у Монте-Кассино, но южнее Рима. Замысел состоял в том, чтобы ударить немцам во фланг и позволить нашим основным силам совершить прорыв к Монте-Кассино».

Силы 45-й дивизии после многократных безуспешных и кровопролитных попыток взять штурмом монастырь Монте-Кассино были переброшены на другой участок для обеспечения вторжения в Анцио с моря. В ходе марша 45-й дивизии из Монте-Кассино генерал Марк Кларк писал: «Все 72 дня 45-я дивизия постоянно вела бои со значительными силами противника и в тяжелейших условиях». Генерал Кларк вспоминал о «холодах, дождях и постоянных обстрелах неприятельской артиллерии и минометов», которым у Монте-Кассино подверглась 45-я дивизия и, в частности, один из ее бойцов, рядовой Фрэнк Ширан. Чего не мог знать генерал, так это того, что соединению суждено было попасть из ада Монте-Кассино в другой ад – под Анцио.

«Перед боем или высадкой ты весь на нервах. Но стоит только увидеть сигнальную ракету, как мандраж исчезает. Тут уж не до раздумий. Ты просто действуешь, выполняешь положенное. Но осознаешь это лишь по окончании операции.

На побережье под Анцио мы захватили немцев врасплох и взяли несколько сотен пленных. Сутки спустя, когда мы стали продвигаться с побережья, все было вроде бы тихо, но ответственному за операцию генералу в этом спокойствии почудилась ловушка. Он решил дождаться поддержки танков и авиации. Задержка дала возможность немцам подтянуть свои танки и артиллерию и припечатать нас сверху к земле, не позволив нашим танкам и артиллерии подойти на выручку».

Как выразился сэр Уинстон Черчилль, «и случилась катастрофа… Силы обороны берегового плацдарма росли, а возможности для проведения крупной операции уже не было». Гитлер подтянул подкрепление, лишившее союзников маневренности, и приказал уничтожить, как он выразился, этот «гнойник» в Анцио.

«Потом на нас обрушились их тяжелая артиллерия и авиация. Нам пришлось окапываться как следует, окопчики уже не спасали. Вгрызались в землю мы на несколько метров. Из траншей приходилось выбираться на сколоченных деревянных лестницах, а поверх траншей укладывать доски и бревна, чтобы защититься от проливных дождей и шрапнели противника.

Четыре месяца мы терпели эту беспрерывную атаку. Днем выйти из траншей не было никакой возможности – ты тут же схлопотал бы пулю. Да и куда было выходить и зачем? По ночам мы выбирались наружу справить нужду или опорожнить каски, в которые мы облегчались днем. Питались сухим пайком. Ни о какой горячей пище и думать не приходилось. Немцы в упор расстреливали наши суда войскового подвоза. Мы резались в карты и рассуждали о том, чем будем заниматься после войны. А в основном молились. Молились все независимо от убеждений и религиозности. Я со счета сбился, сколько раз воздавал хвалу Деве Марии и Иисусу. Обещал им не грешить, если они вытащат нас из этого пекла живыми. Клялся позабыть о женщинах, о вине, о сквернословии, обо всех мыслимых пороках, лишь бы выбраться оттуда.

Самый жуткий обстрел был ночью, и мы его прозвали «Экспресс на Анцио». Немцы сосредоточили огромное количество артиллерийских орудий и надежно замаскировали их, поэтому наша авиация не различила их днем. С наступлением темноты немцы по железной дороге подогнали орудия, вывели их на огневые позиции и подвергли нас интенсивному обстрелу. Грохот стоял неимоверный, такой, от которого и свихнуться недолго. От многих наших солдатиков в ту ночь даже мокрого места не осталось – нечего было отправлять родным в гробах. И ты понимал, что в любую минуту следующим мог быть ты.

По ночам обычно мы по периметру участка выставляли посты боевого охранения, чтобы ребята могли урвать пару часиков на сон. Но в эти 4 месяца нам было, честно говоря, не до сна. Лично я терпеть не мог лежать в боевом охранении – ночью всегда страшнее, чем днем. Пусть даже не каждую ночь тебя молотит немецкая артиллерия, как при прибытии «экспресса на Анцио», но днем нам тоже доставалось. Арт-подготовка рвет нервы, тебя просто трясет под разрывами, и в конце концов ты превращаешься в отупелого идиота. Немцы дважды пытались сбросить нас в море, но мы выстояли».

В журнале боевых действий сообщается, что 45-я дивизия «наголову разбила немцев», сокрушила все их попытки «уничтожить плацдарм». Период ожесточенных немецких атак под Анцио сменился месяцами «выжидания» и «удерживания позиций». В ходе постоянных бомбардировок и артобстрелов погибло свыше 6000 военнослужащих союзнических сил. В мае основные силы сумели все же прорваться через линию обороны немцев в районе Монте-Кассино. К концу мая 150 000 измотанных в боях, но не потерявших присутствия духа солдат покинули траншеи в Анцио и соединились с силами, наступавшими на Рим с юга. А 6 июня 1944 года силы союзников высадились в Нормандии – второй фронт был открыт.

«В Рим мы вошли маршем, без боев. Рим был объявлен «открытым городом», то есть ни одна из сторон не собиралась открывать огонь, но немцы все же постреливали. Именно в Риме я впервые увидел уличные кафе. Мы присели за столик отдохнуть, поесть и выпить вина. Там же я впервые увидел светловолосую итальянку, проходившую мимо кафе. Разумеется, не обошлось и без приключений. Благо это было нетрудно. Нам выдавали шоколад, сыр и яичный порошок в банках – этого вполне хватало. Итальянцы голодали, кто вправе упрекнуть их в падении нравов? Интимные контакты с местным населением не поощрялись, но что командование могло с нами сделать? Отправить на передовую?

Какое-то время мы сражались с немцами в Италии, затем нас перебросили на соединение с силами, осуществлявшими высадку на южном побережье Франции. Операция носила название «Дракон». Это было 14 августа 1944 года. Высадившись, мы натолкнулись на сопротивление противника. Но огонь они открыли, скорее, для проформы. Что, правда, не уменьшало опасности попасть под пулю. Пары выстрелов и то хватит с лихвой.

Я пробирался перебежками по берегу под Сен-Тропе, и мне вдруг показалось, что меня подстрелили – вся форма была забрызгана кровью. Тут же ко мне подбежал наш санитар, лейтенант Кавота из Пенсильвании:

– Ах ты, сукин сын! Кровь, говоришь? Это не кровь, а вино! Вставай, и вперед! Фляжку твою прострелили!

Хороший он был парень, этот лейтенант.

Оттеснив немцев, мы вошли в Эльзас-Лотарингию – часть области принадлежала немцам, часть французам. Был у меня один приятель из Кентукки по кличке Поуп. Отличный был солдат. Нельзя так сразу говорить о людях – вот этот трус, а этот смельчак. Там, в Эльзас-Лотарингии, этот Поуп однажды выставил свою ногу из-за дерева в надежде схлопотать пулю и отправиться в госпиталь, а потом и домой. И схлопотал. Только не пулю, а здоровенный осколок, которым ногу как ножом срезало. Сам он выжил и домой попал. Только одноногим.

Приходилось видеть и как наши ребята сильно расходились во мнениях, как поступить с пленными. Немцы вокруг только и норовят пристрелить и тебя, и твоих товарищей, а тут представляется возможность отомстить им – когда они решают сдаться в плен. Находились такие, кто мстил. Всегда можно сослаться, что не знаешь немецкого и не понял, что они от тебя хотят. Или можно еще и сочинить байку о том, что, дескать, ты их пленил и стал конвоировать к себе в тыл, а они давай бежать. Ну, ты их при попытке к бегству… сами понимаете. Я не имею в виду массовую резню. Если тебе поручено отконвоировать в тыл большую группу, ты исправно это выполняешь, но если их горстка, то ты делаешь то, что должен делать, и то, что от тебя ожидают другие. Лейтенант приказал мне отконвоировать большую группу пленных, и я сделал то, что должен был.

Во время перестрелки в Эльзасе Диггси ранило в спину. Санитары потащили его вниз по холму. К тому времени я уже изрядно очерствел душой, но, поверьте, видеть, как Диггси на твоих глазах ранило – это на меня подействовало. Я заметил валявшуюся на земле винтовку Диггси. Не любит начальство, если оружие на земле валяется. Ну, я и попросил ребят прикрыть меня, а сам пополз за винтовкой и притащил ее.

– Да ты точно ненормальный! – только и сказал тогда Диггси. – Тебя ведь прикончить могли из-за этой гребаной «М-1».

– Да брось ты – немцы и не догадываются, что их больше, – ответил я.

Тогда Диггси уже второй раз ранили у меня на глазах.

Там, в Эльзас-Лотарингии, мы узнали, что немцы перешли в контрнаступление в Арденнах в Бельгии. Хотели сломать наше продвижение из Нормандии. Это называлось Арденнская операция. Немцы наступали в выступе, и срочно потребовались части для усиления северного участка фронта. Нашу роту оставили прикрывать весь южный участок – 120 человек должны были обеспечить прикрытие полосы целой дивизии (10 000—15 000 человек).

Нам только и оставалось, что отступить. В канун нового, 1945 года мы шли всю ночь. Мы своими глазами видели, как французы срочно снимали американские флаги и вместо них снова вывешивали немецкие. Но вскоре подоспело подкрепление, и мы опять отбили позиции у немцев.

Оттуда мы с боями стали продвигаться к Гарцу. Немцы удерживали позиции высоко в горах. Однажды вечером мы перехватили транспорт, доставлявший немцам горячую еду. Наевшись до отвала, мы вылили похлебку на землю. Немок мы не тронули. Они были, по сути, штатскими – служащими вспомогательных частей. Поварихи. Пальцем их не тронули. Но транспорт сопровождала небольшая группа солдат. Взять их с собой мы не могли – наступали. Поэтому раздали им лопаты, и они стали копать для себя могилы. Вы спросите, а на кой черт кому-то париться из-за собственной могилы. Верно, вроде бы незачем. Но у человека всегда ведь теплится надежда: а может, эти вояки-американцы передумают и смилостивятся, а может, не ровен час, и свои подоспеют, а может, нас и расстреляют, но в награду за нашу ретивость прикончат сразу, без лишних мучений. Мне, во всяком случае, тогда расстреливать их не хотелось.

После Гарца мы повернули строго на юг Германии, овладели Бамбергом, а потом и Нюрнбергом. Наши бомбардировщики практически сровняли этот город с землей. Именно там Гитлер и проводил свои партийные съезды. И теперь уничтожалось все, что хотя бы отдаленно напоминало о нацистских временах.

Целью наступления был Мюнхен в Баварии – город, откуда Гитлер и начинал в своей знаменитой пивной. Но по пути мы освободили концентрационный лагерь Дахау».

В журнале боевых действий сказано, что в лагере было обнаружено «…около 1000 трупов… Рядом расположены газовая камера и крематорий. Одежда и обувь аккуратными стопками складирована тут же, рядом с аккуратно сложенными телами».

«Мы были наслышаны о зверствах, творимых нацистами в концентрационных лагерях, но мы были не готовы столкнуться с их последствиями – горами трупов и страшным смрадом. Подобные картины впечатываются в сознание навечно. Тебе уже никогда не избавиться от них. Молодого белокурого заместителя коменданта немецкого лагеря и нескольких офицеров посадили в джипы и увезли неизвестно куда. Позже издали послышались выстрелы. Без долгих разбирательств остальные охранники лагеря Дахау – а их было около 500 человек – тоже получили свое. Среди бывших узников лагеря нашлись такие, кто с радостью одолжил у нас винтовки. И на лицах вершивших возмездие не было ни следа раскаяния.

Вскоре после этого мы направились на юг и овладели Мюнхеном, а еще две недели спустя война в Европе закончилась – Германия безоговорочно капитулировала.

Долгие годы я периодически вижу во сне былые бои, но в этих снах они всегда перемешиваются с заказами, которые я после войны выполнял для определенных людей.

Демобилизовали меня 24 октября 1945 года, за день до 25-летия, но только по календарю».

 

Глава 7. Пробуждение в Америке

«По стечению обстоятельств я в октябре 1945 года во французском Гавре случайно встретил своего младшего брата Тома. Война кончилась, и нас обоих, правда, на разных кораблях, отправляли в Филадельфию. Том какое-то время участвовал в боях.

– Привет, Том! – сказал я.

– Привет, Фрэнк, – ответил он. – Как ты изменился! Ты уже не тот мой брат, который был до войны.

Я понял, что Том имел в виду. И все дело в этих 411 днях сражений – они отпечатались не только на лице, но засели в глазах.

Слова братца крепко запали мне в душу, и я задал себе вопрос: а не попытался ли он заглянуть в нее? Я и сам понимал, что теперь уже не тот, что прежде. Меня теперь уже многое не трогало. Я прошел почти всю войну – чего и кого мне бояться? В Европе я ушел в себя и после этого уже больше не вышел. К смерти привыкаешь. Как и к тому, что приходится убивать других. Разумеется, не каждый день тебе приходится кого-нибудь убивать – выдаются и веселые денечки, но они мимолетны. Я имею в виду не ранения, этого «счастья» мне, слава богу, не выпало. Однако, не пойди я добровольцем на войну, я бы ничего этого не видел и не совершил бы поступков, которые пришлось совершить. Я бы просто остался в Штатах и продолжал бы отплясывать в свободные от службы в военной полиции часы под «Tuxedo Junction».

Стоит только ступить с корабля на сушу, как ты видишь вокруг американцев, причем не в военной форме, которые лопочут на твоем родном английском, и тебя все это здорово бодрит.

В армии тебе полагалось по 100 долларов в месяц плюс дембельские – еще 300 баксов. Не у всех до армии была пристойная работенка, и все возвращались туда, откуда ушли. Я вернулся к своим родителям в Филадельфию и в фирму «Перлстейн глэсс компани», откуда я уходил на войну учеником. Но не мог я больше находиться на этой работе после той военной вольницы. Все в этой фирме было нормально, ко мне там хорошо относились, но не мог я больше ходить в поднадзорных и пару месяцев спустя решил оттуда отвалить.

Не раз, просыпаясь по утрам, я с удивлением понимал, что я в Америке и сплю на нормальной кровати. Ночами напролет меня мучили кошмары, иногда я даже не мог понять, где я. Привыкал я долго, в особенности к тому, что просыпался в кровати. Какая кровать? Что я здесь делаю? После войны я спал не более 3–4 часов.

В такие периоды ты не склонен рассусоливать на подобные темы. Естественно, что о таких понятиях, как «боевой посттравматический синдром», ты и знать не знал, хотя и понимал, что с тобой что-то не так. Ты отчаянно пытаешься прогнать все воспоминания, но они тебя не отпускают. Говорить нечего, делов ты в этой Европе наделал больше некуда – от хладнокровных убийств и воровства до безудержной пьянки и разврата. Тебя ни на минуту не покидал страх смерти или увечий. Не раз тебе в считаные секунды приходилось выступать в роли и судьи, и исполнителя приговора. А подчиняться ты был обязан всего-то двум правилам – встать вовремя в строй во всей экипировке и быть готовым исполнить любой приказ вышестоящего начальства. Стоит тебе не выполнить хотя бы одно из перечисленных, ты сам преступник и тебя расстреляют на месте. Все то, чему тебя учили в прежней жизни на гражданке, на фронте не срабатывало, поэтому приходилось переучиваться на месте. Ты освоил навыки маскировки, тебе приходилось испытывать страх, как никогда за все прежние годы жизни. Иногда тебе приходилось действовать вопреки твоим принципам, и ты действовал вопреки им, а со временем даже не задумываясь, чисто автоматически.

Тебе пришлось увидеть массу ужасных вещей. Сложенные рядком и в стопку трупы в концлагерях, гибнущих в боях безусых мальчишек, лежащих в грязи погибших товарищей. Каково видеть тела своих товарищей на брезенте, и не одного, а многих?

Оказавшись дома, я все чаще и чаще задумывался о смерти. Все задумываются о ней. А потом вдруг спросил себя: а что ты, собственно, паришься? Ты не в силах повлиять на это. И все мы ходим по земле между двумя датами – предначертанными свыше датами рождения и смерти. И ни на одну из них ты повлиять не в силах. Так какого черта мучить себя? Будь что будет. С некоторых пор эти нехитрые истины и стали для меня девизом. Я войну прошел – что худшего может со мной приключиться? И постепенно перестал задумываться об этом. Будь что будет.

Там, в Европе, я пристрастился к вину. Лакал, как те джипы бензин. А вернувшись домой, и не подумал завязывать. Обе моих жены всегда сетовали на мое пьянство. Я всегда говорю: когда ФБР в 1981 году упрятало меня за решетку, оно, само того не желая, сберегло мне жизнь. Ибо в ту пору я пил восемь дней в неделю.

В тот первый после демобилизации год каких только работ я не перепробовал. Я работал на фирме «Беннет Коул энд айс» – временно, не постоянно. Развозил летом лед – в те послевоенные годы еще не у каждого был в доме холодильник. Зимой я развозил уголь по домам. Парадоксально, но факт – на своей первой в жизни работе, когда я был 7-летним мальчишкой, я выгребал золу. Теперь же я доставлял уголь. С месяц я работал в одной компании, где днями складывал в стопку мешки с цементом. Работал я и на стройке. Хватался за любую работу. Разве что банки не грабил. Работал и вышибалой, а по вторникам, пятницам и субботам натаскивал желающих по части танцев в дансинге у Вагнера. Десять лет я этим занимался.

Много я работ сменил, всего и не упомнишь. Из тех, что помню: как укладывал вышедшую из печи горячую смесь для пирога с черникой на холодный как лед алюминиевый конвейер. Чем больше я разравнивал ягоды, тем холоднее они становились перед тем, как пойти в пирог. Старший настаивал, чтобы я разравнивал усерднее. Он сказал:

– Ты немного ленишься.

Я пытался его игнорировать, а он продолжал:

– Пацан, ты слышал, что я сказал?

Я спросил, с кем он, по его мнению, разговаривает.

Он сказал:

– Пацан, я с тобой разговариваю.

Он сказал, что, если я не буду трудиться усерднее, он воткнет лопатку для разравнивания мне в задницу. Я ответил, что у меня идея получше – я воткну ему лопатку в глотку. Это был большой черный парень, и он пошел на меня. Я срубил его и положил на конвейер в бессознательном состоянии. Напихал ему ягод черники в рот. Этого было достаточно. В результате меня из цеха вывели с полицией.

После этого мать встретилась с сенатором законодательного собрания штата Джимми Джаджем. Один из его братьев имел врачебную практику в Филадельфии. Другой – был важной шишкой в профсоюзе стекольщиков и вдобавок еще свободным землевладельцем и членом городского совета Кадмена. Это он в свое время пропихнул меня в компанию «Перлстейн глэсс компани». В общем, однажды утром мать сказала мне, что сенатор пообещал зачислить меня в полицию штата Пенсильвания. От меня требовалось лишь пройти медосмотр. Полагалось бы поблагодарить сенатора, но вот этого мне как раз хотелось в последнюю очередь. И я не стал к нему заходить, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Годы спустя я рассказал своему адвокату Ф. Эммету Фицпатрику об этом, и он сказал:

– Каким копом ты мог бы стать!

– Да, – ответил я, – богатым копом.

Изнасилование, насилие над детьми – за это я мог бы арестовать. А за все остальное отпускал бы по внесудебному соглашению.

Я пытался вновь стать тем добродушным парнем, которым был до войны, но у меня никак не получалось. Меня ничего не стоило довести до белого каления. В особенности если я был выпивши. Мы постоянно тусовались со старой компанией. Да и футбол помогал. Я играл блокирующим полузащитником за «Шэнахен». Мой старый кореш Янк Куинн был там квотербеком. Тогда играли в кожаных шлемах, но из-за слишком большой головы я не надевал его и играл в вязаной шапочке. Не подумайте, что это был кураж, нет, просто ничего не мог отыскать подходящего для своей репы. Не сомневаюсь, что, появись я на свет в другое время, я бы связал жизнь с американским футболом. Я не был великаном. Я был проворен, ловок и силен, к тому же неплохо соображал в игре. Всех, с кем я играл, кроме одного, уже нет на свете. Как я уже говорил – все мы гости в этом мире, просто не знаем, когда уйдем из него. Как все молодые, я считал, что молодость не закончится никогда.

Однажды наша компашка в полном составе отправилась сдавать кровь (10 баксов за пинту), чтобы таким образом разжиться деньгами на пиво. По пути назад мы увидели рекламную вывеску, сообщавшую о карнавале. И там объявлялось, что, дескать, тому, кто побьет в боксерском поединке (3 раунда) специально дрессированного кенгуру, полагается приз в 100 долларов. Мы решили завернуть на этот карнавал.

На ринг выпустили кенгуру в боксерских перчатках. Ребята уговорили меня сразиться с ним. Передние лапы у кенгуру короткие, и я рассчитывал быстренько отправить его в нокаут. Мне на руки надели перчатки, и я стал наносить ему удары. Чего я не мог знать, так это что у кенгуру челюсть не такая чувствительная, как у людей, и ударом в челюсть этого зверя в нокаут не отправишь. И потом, ну кому охота издеваться над животным, поэтому ограничивался легкими ударами в корпус. Но я не учел того, что у кенгуру хорошо развиты задние лапы – и в результате он заехал мне по шее. Ничуть не хуже моего родителя в детстве. Кроме того, это животное активно пользуется хвостом при обороне. И чем сильнее становились мои удары по корпусу, тем крепче он бил меня хвостом длиной под два метра. Причем кто-то додумался нацепить боксерскую перчатку и на хвост.

Если уж быть до конца честным, я больше пялился на одну симпатичную ирландку, чем следил за поединком. Звали ее Мэри Ледди, и я не раз видел ее неподалеку от нашего дома. Но мы с ней никогда и словом не перекинулись. Вскоре она сменит фамилию на Ширан, но тогда, во время этого горе-поединка, ни она, ни я об этом и подумать не могли. Она сидела в третьем ряду и покатывалась со смеху, глядя на нас.

В перерыве между раундами мои приятели просто умирали со смеху. Но постепенно по мере схватки я стал уставать – сказалось и то, что я сдал кровь, и то, что потом мы пили. У меня кружилась голова. И к тому же я представал в неприглядном виде перед девушкой в третьем ряду. И еще: я регулярно получал удары в голову, хотя пару раз сам довольно солидно заехал моему сопернику.

В перерыве между вторым и третьим раундами я спросил своих друзей:

– Кто это по башке мне бьет все время?

Мне было сказано, что судья. Он, мол, терпеть не может ирландцев. Поднявшись, я подошел к рефери и предупредил его, что, мол, если он еще раз позволит себе такое, я точно вышибу ему мозги.

– Ладно, иди и дерись, салажонок.

Теперь мне на ринге приходилось следить и за кенгуру, и за рефери. Разозлился я тогда не на шутку и сначала заехал как следует кенгуру, за что тот наградил меня ударом хвоста, а потом досталось и судье. У меня дня три голова гудела от удара хвостом. Тут друзья судьи стали выскакивать на ринг, а потом и мои друзья. Полиции пришлось попотеть, прежде чем порядок был восстановлен.

Меня притащили в Моко – так называлась городская тюрьма. В те времена полиция вела себя не столь официально, они вполне могли отдубасить тебя и тут же отпустить на все четыре стороны, в особенности если речь шла не о преступлении, а о заурядном хулиганстве. И полицейские, посчитав, что с меня хватит, отпустили меня.

Я направился прямиком к дому Мэри Ледди и постучал в дверь. В тот день мы договорились о свидании и собрались сходить на концерт джаза Эрскина Хоукинса. Мы отлично провели тогда время. Мэри была воспитана в строгом католическом духе, и я это уважал. Девушка была темноволосой, и ее ирландская мордашка была самой прелестной из всех мною виденных. А как она танцевала! Я в тот же вечер решил, что женюсь на ней. Я твердо решил жениться. Хватит с меня этих метаний – намерения мои были самыми серьезными.

Есть поговорка – мол, хорошие девочки часто влюбляются в непутевых парней. Как известно, противоположности всегда притягиваются. Мэри любила меня, а вот ее семейка терпеть меня не могла. Они считали меня, как они выражались, беспутным ирландцем, а вот себя они считали «порядочными» ирландцами. Вероятно, они видели во мне нечто такое, что, по их мнению, навредило бы их дочери, какую-то мою непредсказуемость.

Каждое воскресенье Мэри отправлялась в церковь, и я вместе с ней. Я терпел изо всех сил. В 1947 году мы обвенчались в церкви Скорбящей Божьей Матери. В той самой, где я когда-то был алтарным служкой и откуда меня выставили за распитие церковного вина. Постоянной работы у меня еще не было, перебивался временной, работая у «Вагнера».

Я обошел несколько банков и взял кредит в четырех общей суммой в 100 долларов. Этого хватило на свадьбу. Потом появились коллекторы, но я убедил их, что искать меня бесполезно. Один из них добился того, что его начальство отрядило человека на поиски меня – Фрэнка Ширана – на фирму «Вагнер», где я работал. Так вышло, что первым ему попался именно я, но в лицо он меня не знал. Я предложил ему следовать за мной, дескать, сейчас я его приведу к мистеру Ширану. Я под каким-то предлогом заманил его в туалет, а там врезал в челюсть и еще куда-то. Избивать я его не стал, моей целью было убедить его, что у мистера Ширана просто нет времени встречаться с ним и с типами вроде него. Он все понял.

У Мэри была приличная работа в фармацевтическом колледже Филадельфии – она служила там секретаршей. На первых порах мы не могли позволить себе снять квартиру, поэтому, как и многие другие молодые пары, вынуждены были жить с родителями – мы поселились в доме родителей Мэри. Никому не советую идти на подобный шаг. Вечером в день свадьбы в доме родителей Мэри собрались гости – знакомые и родственники. Я был в легком подпитии и заявил во всеуслышание, что, дескать, хочу вернуть все свадебные подарки, врученные нам родственниками и знакомыми семьи Мэри. Рассуждал я так: не желаете меня, в таком случае мне не нужны ваши подарки. Так я тоже не советую никому поступать. Я все еще толком не оправился от войны.

Если верить моему досье, впервые я имел дело с судом 4 февраля 1947 года. Двое каких-то амбалов в троллейбусе то ли что-то не так сказали, то ли просто не так посмотрели на меня. В ту пору я заводился с полоборота. В общем, мы слезли, и завязалась драка. Я мигом уложил их обоих, но тут явилась полиция, и нас троих арестовали. Двое этих парней были без ума от радости, что их отпустили. Я же заявил полицейскому, что никуда не пойду, пока с ними не разделаюсь. В результате я дрался аж с тремя копами сразу. На этот раз мне приписали нарушение общественного порядка и сопротивление властям. В кармане у меня обнаружили при обыске перочинный нож. Полиция и его пустила в дело – утаивание холодного оружия. Если уж я и собрался бы обзавестись оружием, то, поверьте, уж точно не перочинным ножиком. Я заплатил штраф и был выпущен по пробации.

Собрав денежки, мы с Мэри вскоре ушли от ее родителей, и я стал всерьез заниматься поисками постоянной работы. Я работал на фирме «Бадд мэньюфекчуринг», где изготавливались детали корпусов автомобилей. Условия там были адскими, воистину мясорубка. На технику безопасности вообще не обращали внимания. Время от времени кому-нибудь отрывало палец, а то и руку. Сегодня успели забыть, сколько сделали профсоюзы для улучшения условий работы на предприятиях. Мне абсолютно не хотелось жертвовать одну из своих конечностей «Бадд мэньюфекчуринг», посему я оттуда убрался. Однако нельзя сказать, что работа там прошла для меня впустую – впоследствии, уже когда я попал в профсоюз, мне было куда легче оценить обстановку на других предприятиях.

В поисках работы я как-то шел по Гард-авеню, где расположено много мясоперерабатывающих предприятий. И увидел, как один чернокожий приволок заднюю часть туши к грузовику фирмы «Свифт мит» и погрузил ее на него. Я поинтересовался у него насчет условий работы, и он направил меня к другому парню. Тот спросил у меня, смогу ли я заниматься погрузкой мясных туш. Я три раза в неделю ходил в спортзал, где избивал огромный боксерский мешок, кроме того, поднимал штангу и играл в гандбол. Не следует забывать, что еще я учил танцам, так что закидывать туши в кузов было для меня пустяком. Так я получил работу.

Этого чернокожего звали Бадди Хоукинс. Мы с ним быстро сошлись. Каждое утро Бадди раздобывал тройную порцию виски «Олд Грэнд Дэд» и двойную порцию яблочного пирога на закуску. Бадди познакомил меня с Дасти Уилкинсоном, чернокожим боксером-тяжеловесом, который в свое время сражался на ринге против чемпиона Джерси Джо Уолкотта. Задавал он тогда перцу этому Уолкотту! Дасти был неплохим парнем, и мы с ним сдружились. И боксером он был тоже хорошим, но терпеть не мог регулярных тренировок. Работал он вышибалой в дансинге для черных «Никсон боллрум» и еще в одном баре – в баре «Ред роадстер», что на углу 10-й улицы и Уоллес-авеню. Иногда я забегал туда поболтать с Дасти и выпить на дармовщинку.

Теперь я имел постоянную работу с еженедельным расчетом, Мэри забеременела и подала заявление об уходе – мы смогли позволить себе нормальное жилье. И сняли домик в Аппер Дерби. Платили мы вполовину меньше за наем этого домика, потому что Мэри весь день присматривала за дочерью хозяйки.

Потом на свет появилась девочка – наша первая дочь, Мэри Энн. Мэри родила ее как раз в день своего рождения. Для меня это стало настоящим счастьем. И я поклялся отдавать в семью все деньги, которые заработаю. Мы с Мэри были католики и решили, что она будет рожать столько, сколько Богу угодно. Мы славно отпраздновали крестины Мэри Энн. Даже Дасти пришел, хотя в 1948 году это было в диковинку в Филадельфии. И вообще, филадельфийцы были последними, кто стал брать чернокожих игроков в футбольные команды лиги.

Какое-то время я грузил мясо на грузовики, но позже получил постоянную работу водителя грузовика в фирме «Фуд Фэйр» и вступил в профсоюз. Десять лет я там проработал. В основном перевозил курятину и мясные туши. Дасти поднатаскал меня по части того, как чуточку облапошить компанию. Цыплят я забирал себе, а вместо них клал лед – вес поддонов таким образом не уменьшался. Потом мы возле бара продавали свежую курятину по доллару за тушку прямо на улице, а прибыль делили пополам.

Чуть больше года спустя родилась вторая дочь – Пегги. Я имел постоянную работу в «Фуд Фэйр» плюс еще прикарманивал там немножко, кроме того, подрабатывал и у «Вагнера», так что перспективы семьи Ширанов были благоприятные. К тому же моя теща помогала Мэри управляться с двумя детьми.

Позже я на пару вечеров ходил в «Никсон боллрум», где мы с Дасти были за вышибал. Чернокожие девчонки так и липли ко мне, чтобы заставить своих парней приревновать ко мне. Мне приходилось улаживать всякие связанные с этим недоразумения. Однажды Дасти подал мне идею. Он рассказал, что, дескать, пошли слухи, что якобы я побаиваюсь связываться с этими парнями. Поэтому и предпочитаю улаживать все мирным путем. И мы с Дасти заключили пари, что, мол, я буду уступать и уступать, а Дасти тем временем заключит как можно больше пари на то, что я любого из них одной левой положу. Как только пари будут заключены, Дасти подаст мне знак и я приступлю к делу. Не знаю, приходилось ли вам вырубать кого-нибудь, но лучшее место куда бить – там, где челюсть переходит в ухо. Если попасть в эту точку, то противник тут же валится вперед. И они всегда хватали меня за рубашку и рвали ее. Поэтому я даже вынужден был договориться с владельцем «Никсона», что они будут снабжать меня новыми рубашками в счет оплаты услуг. Мы с Дасти, разумеется, делили навар поровну. Только вот жаль, что долго это не продлилось – иссякло число желающих со мной сразиться.

Наша третья дочь – Долорес – родилась в 1955 году. Мы с Мэри каждое воскресенье ходили в церковь, и у детей была своя собственная месса. Она ходила и на новены в дни таинств. Мэри была очень заботливой, чудесной матерью. Она была тихой, спокойной женщиной, совсем как моя мать, но всю душу вкладывала в детей. Мне подобное обхождение было в диковинку – ничего подобного я в детстве не испытывал. И проявлять нежность к детям я так и не научился. Только уже к внукам. Наших детей вырастила Мэри. И надо сказать, я со своими дочерями хлопот не имел. Причем не потому, что так уж пестовал их, а потому, что именно Мэри о них заботилась.

Иногда я брал с собой в клуб «Джонни Монка» нашу среднюю дочь, Пегги. Мэри Энн любила оставаться дома с матерью и малышкой Долорес. В клубе Джонни Монка еда всегда была отменной. Мы ходили туда встречать Новый год, хотя Мэри была равнодушна к спиртному. Она обожала организовывать пикники с детьми, и мы часто ходили в парк развлечений «Уиллоу гроу». Я не ходил с ними. Еще когда дети были поменьше, ходил, а потом нет. Пегги была мне ближе остальных, но с тех пор, как исчез Джимми, она со мной не разговаривает.

Все разом изменилось, когда я повадился в центр города. Среди водителей «Фуд Фэйр» было много итальянцев, вот с ними я похаживал в бары и рестораны в центре Филадельфии. У меня появилась другая компания – из представителей другой культуры.

Теперь я во всем этом горько раскаиваюсь. Я никогда не был тираном в семье, но семья для меня была делом второстепенным. А Мэри… Мэри была слишком добра ко мне. И в какой-то момент я понял, что и дома-то не бываю, как и мои новые приятели. Нет, деньги я приносил в семью каждую неделю. Если мне было хорошо, то и Мэри была довольна. Вот каким эгоистичным ублюдком я был. Мне казалось, вот я приношу в семью бабки и этим все должно ограничиваться. Детям я не уделял должного внимания – деньги да, их они получали, а вот внимания моего – нет. И жене я не уделял достаточно внимания. Все изменилось в 60-е годы, когда я женился во второй раз, на Айрин, с которой у нас был ребенок – моя четвертая дочь Конни. Но тогда я уже был с Хоффа и с профсоюзниками, деньги текли рекой, я был старше и поэтому больше бывал дома. Мне было ни к чему вертеться, как вошь на гребешке, я прочно сидел на своем месте.

Когда-то, в 50-е годы, мы с Мэри посмотрели фильм «В порту». Я тогда еще подумал, что ничем не хуже персонажа Марлона Брандо и что когда-нибудь я все же добьюсь своего и буду работать как член профсоюза. Профсоюз водителей мне здорово помог, когда я работал на «Фуд Фэйр». Я чувствовал себя увереннее – меня могли уволить, только если бы шеф узнал о том, что я подворовываю, и все. Ну, разумеется, если бы они точно знали, что я подворовываю, например, поймали бы меня с поличным и заимели бы доказательства».

 

Глава 8. Рассел Буфалино

В 1957 году тайное внезапно стало явным. Все произошло случайно, однако произошло. До 1957 года компетентные органы знали о существовании в Америке организованной сети гангстеров. Годами директор ФБР Эдгар Гувер убеждал Америку, что, дескать, ничего подобного нет, направляя все ресурсы ФБР на выявление коммунистических агентов. Но в конце концов под давлением общественности даже Гувер в 1957 году не мог больше молчать. Организация эта носила название «Коза Ностра» («Наше дело»). И название это было взято не с потолка, а мелькало в записях прослушиваемых телефонных разговоров.

По иронии судьбы, всегда чуравшийся шумихи Рассел Буфалино внес свою лепту в нежелательную огласку факта существования организованной преступности в стране. Рассел Буфалино помогал организовать знаменитую встречу «крестных отцов» со всей Америки в городке Апалачин (штат Нью-Йорк) в 1957 году. Созвать эту встречу вынудила необходимость достигнуть договоренности и урегулировать все проблемы, грозившие еще большими осложнениями после октября 1957 года, когда в парикмахерской отеля «Шератон» с горячим компрессом на лице был застрелен «крестный отец» Альберт Анастасиа.

Однако встреча в Апалачине принесла больше вреда, чем пользы. Полиция города, настороженная внезапной активностью гангстеров, ворвалась в дом, где проходила эта встреча. Это случилось еще до изменения Верховным судом США законов об обысках и арестах. Арестовано было 58 самых могущественных и влиятельных главарей банд в Америке. Примерно пятидесяти остальным удалось скрыться в близлежащих лесах.

В 1957 году американцы, припав к экранам телевизоров, ежедневно получали порцию информации о бандитах, наблюдая за ходом слушаний Комиссии Макклеллана в сенате США. В прямом эфире страна своими глазами, а не через газеты, лицезрела главарей банд с пальцами, унизанными перстнями с бриллиантами, в сопровождении продажных адвокатов, видела, как беспокойно они ерзают в креслах перед сенаторами и главным юридическим консультантом Робертом Кеннеди и в один голос ссылаются на Пятую поправку. Большинство из заданных им вопросов содержали обвинения в убийстве, пытках и других тяжких преступлениях. Стала расхожей фраза: «Сенатор, по совету моего адвоката я уклоняюсь от ответа на данный вопрос по причине того, что в нем содержится обвинение против меня». Разумеется, все до единого считали подобный отказ косвенным признанием вины.

Ни одно решение в «Коза Ностре» не принималось без одобрения Рассела Буфалино. Однако до пресловутого схода в Апалачине никто об этом человеке и слыхом не слыхивал. В отличие от Аль Капоне и ему подобных, которые при любом удобном случае выставляли напоказ свою репутацию, тихого и незаметного Буфалино легко было принять за обычного итальянского иммигранта.

Розарио Буфалино родился на Сицилии в 1903 году. После сходки в Апалачине и слушаний Комиссии Макклеллана Министерство юстиции США едва не добилось депортации Буфалино и его ближайшего подельника Карлоса Марчелло, криминального босса Нового Орлеана. Уже имея на руках билеты на самолет и подготовив деньги к отъезду, Буфалино все же сумел оспорить в суде решение о депортации.

Не желая сражаться с Карлосом Марчелло в суде, ФБР в буквальном смысле похитило его на одной из улиц Нового Орлеана и усадило в самолет, следовавший рейсом в Гватемалу. Свидетельство о рождении Карлоса было выдано в Гватемале, таким образом, как считали в ФБР, он не обладал правами гражданина США. Кипя от негодования, Марчелло прилетел обратно в США и также сумел оспорить решение ФБР в суде.

Невзирая на давление со стороны властей, Буфалино продолжал вести дела и процветать. Отчет Комиссии по организованной преступности Пенсильвании за 1980 год под названием «Десятилетие организованной преступности» признавал: «Не существует больше ни семьи Магаддино… ни семьи Дженовезе – членов перечисленных семей ныне контролирует Рассел Буфалино».

Комиссия по организованной преступности Пенсильвании назвала Буфалино негласным партнером компании «Медико индастриз» – крупнейшего поставщика боеприпасов по правительственным заказам. Рассел Буфалино имел интерес и в казино Лас-Вегаса, в целом он не особо скрывал и свои связи с кубинским диктатором Фульхенсио Батистой, свергнутым Фиделем Кастро в 1959 году. С благословения Батисты Буфалино владел ипподромом и крупнейшим казино под Гаваной. Когда Кастро изгнал гангстеров с острова, Буфалино потерял значительные средства.

В июне 1975 года, за неделю до покушения на Сэма Джанкану (Момо) в Чикаго и за месяц до исчезновения Джимми Хоффа в Детройте, во время сенатских слушаний по вопросу связей ЦРУ с организованной преступностью журнал «Тайм» писал, что ЦРУ не гнушалось услугами Рассела Буфалино при разработке секретного плана по устранению Фиделя Кастро. Комиссия сенатора Фрэнка Черча пришла к заключению, что Буфалино был частью обширного заговора с целью отравления кубинского лидера в апреле 1961 года, незадолго до высадки в заливе Свиней.

В 70-е годы Буфалино трижды освобождался от ответственности по обвинению в причастности к организованной преступности. Последнее освобождение от федерального обвинения в вымогательстве вступило в силу за неделю до исчезновения Джимми Хоффа. 25 июля 1975 года газета «Буффало ивнинг ньюс» писала: «Все произошло, как я и ожидал», – заявил Буфалино, которого обвиняют в причастности к разработанному ЦРУ плану высадки в заливе Свиней». В тот же день рочестерские газеты «Демократ» и «Кроникл» писали: «На вопрос, когда же он собирается уйти на покой, Буфалино ответил: «Я бы не прочь, да вот не получается. Мне теперь нужно расплатиться со своими адвокатами».

Подконтрольная Расселу Буфалино территория включала Пенсильванию, кроме Филадельфии, северную часть штата Нью-Йорк, в том числе Буффало, некоторые объекты в штате Флорида и в Канаде, часть Нью-Йорка и часть Нью-Джерси. Однако самое главное – у Рассела был авторитет и уважение всех до единой преступных семей в США. Кроме того, его жена Шиандра, известная как Кэрри, была родственницей мафиозной семьи Шиандра. И хотя никто из клана Шиандра не поднялся до статуса «крестного отца», члены семьи восходят к истокам возникновения американской мафии.

Считается, что главарь преступного мира Филадельфии Анжело Бруно был ближайшим другом Буфалино. Правоохранительные органы США называют Буфалино «безмолвным доном Розарио», Бруно известен как «дочиле дон» – «мягкий дон», то есть не выставлявший напоказ свою ведущую роль в криминальном мире. Как и семейство Буфалино, семейство Бруно не занималось сбытом наркотиков. Из-за своей подчеркнутой «старомодности» Бруно в 1980 году пал жертвой своих ненасытных прислужников. Падение Бруно привело к затянувшейся анархии в семье, главой которой он был. Его преемник Филип Теста погиб в результате взрыва год спустя после гибели Бруно. Сменивший Тесту Малыш Ники (Никодемо Скарфо) ныне отбывает сразу несколько пожизненных заключений за убийство. Он оказался жертвой обмана своего племянника, заместителя и нового босса Джона Станфа, сегодня тоже отбывающего долгий тюремный срок. Фрэнк Ширан каждый год получал от Джона Станфа поздравительную открытку на Рождество. Преемником Джона Станфа был Ральф Натале – первый босс, ставший правительственным осведомителем и давший под присягой признательные показания против своих сообщников. Фрэнк Ширан именует Филадельфию «крысятником». С другой стороны, Рассел Буфалино прожил долгую жизнь. Скончался он в глубокой старости в 1994 году в доме престарелых в возрасте 90 лет. До последнего дня жизни он контролировал свою семью, и в отличие от филадельфийской семьи Анжело Бруно в его адрес не прозвучало ни одного упрека даже после смерти.

По словам Фрэнка Ширана, из всех криминальных авторитетов, с которыми ему приходилось общаться, лишь Рассел Буфалино больше всего походит на образ, созданный Марлоном Брандо в «Крестном отце».

В своем отчете Комиссия Макклеллана назвала Рассела Буфалино «одним из самых безжалостных и могущественных лидеров мафии в Соединенных Штатах».

Летом 1999 года на федеральной трассе в Пенсильвании я подвез семью – мужчину, его супругу и сына – до ближайшей стоянки и заправки. Их машина остановилась на дороге в результате поломки. Мужчина этот оказался отставным начальником полиции города, где проживал Рассел Буфалино и где до сих пор живет его вдова Кэрри. Я представился бывшим прокурором и поинтересовался, не мог ли он что-нибудь рассказать о Расселе Буфалино. Ушедший на покой начальник полиции улыбнулся и сказал, «что за Расселом Буфалино если и водились делишки, то вне моей юрисдикции. Он был человеком старомодной учтивости, настоящим джентльменом. Скромненький домик, скромненький автомобиль».

 

Глава 9. Сыровяленая ветчина с хлебом и домашнее вино

«День, когда я познакомился с Расселом Буфалино, изменил мою жизнь. И впоследствии, когда определенные люди видели меня в его обществе, это спасало мне жизнь, иногда буквально висевшую на волоске. К лучшему или к худшему, но встреча с Расселом Буфалино обеспечила мне в сообществе центра города место, которое мне никогда бы не занять, действуй я в одиночку. В послевоенные годы знакомство с Расселом было одним из главнейших событий моей жизни наряду с женитьбой и рождением дочерей.

Я возил мясо на фирме «Фуд Фэйр» в грузовике-холодильнике. Это было в середине 50-х годов, наверное, году в 1955-м. Я ехал в Сиракьюз, и по пути, в Эндикотте, штат Нью-Йорк, у меня забарахлил движок. Я заехал на стоянку грузовиков, поднял капот, и тогда подошел этот низкорослый пожилой итальянец. Он спросил:

– Тебе помочь, паренек?

Я ответил, мол, да, конечно, и он стал копаться в двигателе. По-моему, все дело было в карбюраторе. У него были свои инструменты. Я кое-как изъяснялся по-итальянски, попытался с ним говорить, пока он копался в моторе. Короче, машину он мне выправил. Когда двигатель заурчал, я вылез из кабины и пожал ему руку. Рукопожатие, надо сказать, у него было крепкое, и вышло это у него как-то душевно – мы тогда сразу друг другу понравились.

Уже потом, когда мы познакомились поближе, этот итальянец признался мне, что ему очень понравилась моя осанка и вообще манера поведения. Я признался ему, что, мол, и он мне показался человеком заметным – я подумал, что он владелец грузовой автостоянки или чего-нибудь в этом роде, а может, и куска дороги. Но дело было даже не в этом. В Расселе было что-то от победителя, нечто заставлявшее проникнуться к нему невольным уважением. К примеру, если ты регулярно ходишь в церковь на исповедь, ты уже знаешь, чего ждать от патера. Тебе всегда хочется попасть к самому справедливому из них, кто не станет просто мотать тебе душу. Так вот в Расселе было что-то от справедливого патера. Когда мы с ним впервые обменялись рукопожатиями, я думать не мог, что этот человек сыграет такую роль в моей жизни. Но он сыграл.

Как раз тогда я вместе с друзьями-итальянцами стал захаживать в центр, в клуб «Бочче» на пересечении 5-й авеню и Вашингтон-стрит. Ребята эти работали вместе со мной в «Фуд Фэйр» и большей частью жили в южных районах Филадельфии. Они и были моей новой компанией. Оттуда мы шли в ресторанчик «Френдли лаундж», владельцем которого был парень по имени Джон, а кличка у него была Тощая Бритва. Сначала я ничего не знал об этом Джоне, но кто-то из моих товарищей по работе забирал во время рейсов деньги для него. Ну, скажем, какая-нибудь официантка берет взаймы 100 баксов, а потом должна отдавать по 12 баксов в неделю в течение 10 недель. Если она, скажем, не могла в одну из недель отдать 12 баксов, то отдавала 2 бакса. Но за ней за эту неделю так и остаются 12 баксов. И так далее – короче, проценты нарастали. И вот эти 2 бакса считались «наваром» – в этом и состояла суть.

Вот таким манером мои товарищи по работе из «Фуд Фэйр» и отжимали бабки. Однажды меня познакомили с Тощей Бритвой, и я тоже стал этим заниматься. Это были легкие денежки, вкалывать за них не было нужды, просто нужно было только внимательно следить за теми, кто вышел из доверия. Это было задолго до появления кредитных карт, когда людям негде было перехватить денег до зарплаты. Но, строго говоря, такое отжимание бабок было незаконным – это считалось ростовщичеством, то есть деянием уголовно наказуемым.

Для меня ростовщичество было делом вполне естественным – я уже сбывал билеты футбольной лотереи в пунктах быстрого питания «Уайт Тауэр» по пути к одному здоровяку и бывшему боксеру по имени Макгрил, организатору профсоюза дальнобойщиков из моего 107-го отделения. И мои приятели-итальянцы из «Фуд Фэйр» покупали у меня лотерейные билеты. Лотерею финансировал не я, потому что вмиг прогорел бы, сорви кто-нибудь жирный куш. Макгрил этим занимался, а я получал свою долю комиссионных. Билеты я и сам покупал. А скоро начал продавать их людям в баре. Настоящих букмекеров, таких, как Тощая Бритва, не волновало, продаю ли я что-то у них в баре, – они в футбольные лотереи не вмешивались. Да и потом, все это были мелкие делишки. Тем не менее противозаконные в те времена, да и сейчас, думаю, тоже.

Как вы понимаете, Тощая Бритва вполне прибыльно занимался букмекерством и ростовщичеством. Все потому, что он умно выстроил свой бизнес, но еще и потому, что к нему на разговор заходили серьезные люди. Он производил впечатление человека солидного, и большинство держалось с ним очень почтительно. Но никому из моих приятелей-итальянцев и в голову не приходило считать его гангстером, тем более видным. Да кто бы из видных взял бы себе такую кличку?

А история клички такова: Джонни продавал живых кур, и домохозяйки, придя к нему, имели возможность выбрать курочку по вкусу прямо из клетки – клетки стояли рядком прямо в лавчонке. Когда курица была выбрана, Джонни брал опасную бритву и тут же перерезал горло курице. Итальянки забирали ее домой, там ощипывали и готовили из нее ужин.

Тощая Бритва был всеобщим любимцем и человеком с потрясающим чувством юмора. Он ко всем обращался «хрен», но у него это выходило как-то искренне и тактично, не так, как это слово используют сегодня. Он был худым как палка и ростом под 190 – все в центре считали его дылдой. Он сам чем-то походил на раскрытую опасную бритву. И вдобавок был тощим. Для преступника быть тощим – сущее благо. Если попадешься, всегда остается возможность взять на жалость, если, конечно, «дело не слишком серьезное». Если речь шла о какой-то мелочи – простят, хоть и не возлюбят, как единственного сына.

Хоть в это трудно поверить, но в те времена люди и не подозревали о какой-то там организованной преступности. Конечно, мы были наслышаны об отдельных гангстерах, например, об Аль Капоне и его банде, но о мафии в общенациональном масштабе, которая запустила руки повсюду, – об этом если и знали, то очень и очень немногие. Даже я, кто знал достаточно много, и подозревать не мог о таком. Я не знал, что соседский букмекер был повязан с вором-форточником, промышлявшим кражей бижутерии, или с угонщиком автомобилей, или с профсоюзным боссом, или с политиком. Тогда я не знал, что, вливаясь в итальянскую общину, я мало-помалу вхожу в эту грандиозную систему. Совсем как тот строительный рабочий, имеющий дело с асбестом – не подозревая, насколько этот материал опасен, каждый день годами вдыхает его пары, и ничего, но зато потом… Никто не был заинтересован в том, чтобы эти факты становились общеизвестными.

Мои итальянцы из «Фуд Фэйр» и не подозревали, насколько важной шишкой был этот Тощая Бритва.

Беседуя о том о сем за бутылочкой домашнего вина, я хвастал своим друзьям-итальянцам, как мы с Дасти наваривали на курятине. И друзья мои подсказали, как получить денежек побольше. Когда твой грузовик загружен тушами, складской управляющий опломбирует замок на холодильнике, и ты можешь отваливать. По прибытии в магазин с грузом управляющий магазином срывает пломбу, и ты перегружаешь мясо в холодильник. Если пломба сорвана, ее уже не восстановишь – то есть ты по пути в магазин к ней не прикасаешься. Срывать пломбу может только управляющий магазином. Но если день выдался ненастный или складской управляющий большой лентяй, он сам вручает тебе пломбу – мол, сам опломбируешь, ничего тебе не сделается. И ты спокойно доставляешь какому-нибудь парню, с которым договорился, скажем, пять туш. Он развозит их по ресторанам, а вырученные за них деньги вы делите между собой. Когда ты выдал этому парню его пять туш, ты можешь навесить пломбу. Ты приезжаешь в магазин, пломба в целости и сохранности, и ее вскрывает управляющий магазином, и все лучше некуда. И ты разыгрываешь из себя отличного парня, говоришь мяснику, что, мол, сам закинешь мясцо в холодильник. Входишь туда, а там на крюках висят туши в правом ряду. Ты снимаешь пять и перевешиваешь в левый ряд. А потом вместо полагающихся двадцати пяти туш ты к тем пяти, что слева, вешаешь оставшиеся у тебя двадцать. Управляющий пересчитывает – все в порядке, двадцать пять туш. И расписывается в их получении. Разумеется, случись учет, все вылезет наружу, но им никогда не узнать, кто виноват. Складской управляющий никогда не признается, что выдал тебе пломбу из-за того, что ему было, видите ли, лень выходить на холод.

Теоретически все должно было быть именно так, но в действительности в этом были замешаны почти все, и каждый имел свой куш, хоть и небольшой.

В войну я привык брать все, что плохо лежало, что мог утащить. Хоть брать было особо и нечего. И после войны для меня было вполне в порядке вещей урвать что-то для себя. А продать? Что я мог продать? Разве только свою собственную кровь по 10 баксов за пол-литра.

Один раз я просто утратил над собой контроль и сбыл весь груз, который вез в Атлантик-Сити. И навесил пломбу на замок, отдав все туши покупателю. Когда я прибыл в Атлантик-Сити, управляющий, сорвав пломбу, убедился, что никакого мяса там нет. Я разыграл величайшее изумление – мол, а может, ребята впопыхах просто забыли загрузить. Управляющий спросил, неужели я не почувствовал, что еду порожняком. Я ответил, что, мол, у меня такой коняшка, что и не замечаешь, то ли груженым идешь, то ли пустым. После этого инцидента руководство фирмой «Фуд Фэйр» приказало смотреть за мной в оба. Но, как я уже говорил, слишком многие менеджеры были в деле.

Но все это меня не остановило. Руководство фирмы понимало, что во время моих рейсов часть груза исчезает, но доказательств против меня не было. Они знали, что это моих рук дело, но как именно я действую, понять не могли. А уволить меня они не имели права – член профсоюза подлежит увольнению лишь в случае наличия серьезных доказательств. Доказательств не было. Да и работником я считался неплохим.

Но 5 ноября 1956 года они все же решили выступить против меня. Мне было предъявлено обвинение в хищениях груза при перевозках между штатами. Мой адвокат хотел, чтобы я признался и выдал сообщников. Однако я прекрасно знал, что моими сообщниками были все те люди, которых обвинение собиралось выставить свидетелями против меня. Пожелай они посадить в тюрьму меня, им пришлось бы подогнать к суду машину и увезти следом всех своих свидетелей. Засади они меня, им надо было бы сажать всех. И единственное, чего они от меня хотели, чтобы я назвал имена сообщников и меня бы отпустили. Я на это не согласился. Я не хотел выдавать людей. А всем свидетелям обвинения передал, чтобы держали рот на замке. Кроме того, я нашел способ пробраться в офис фирмы и соответствующим образом подчистить бухгалтерскую документацию.

Свидетели обвинения, один за другим, ничего против меня не показали. Я обратился к адвокату, чтобы тот проверил бумаги фирмы. Обвинение было против – они утверждали, что я их подчистил. Я заявил, что это не я, другой парень, который потом сунул мне их в почтовый ящик. Судья закрыл дело и заявил, что, будь у него акции компании «Фуд Фэйр», он бы немедленно их продал. После чего уже фирма через моего адвоката предложила мне написать заявление об уходе, предлагая 25 000 долларов. Я сказал, что не могу пойти на сокращение зарплаты.

Мы решили это событие спрыснуть, и я видел, что и Тощая Бритва, да и остальные очень довольны, что я никого не заложил. Куда важнее было не выиграть дело, а никого не выдать.

Как-то в тот же период, когда я повадился в центр Филадельфии, мы иногда захаживали поужинать в ресторанчик под названием «Вилла ди Рома» на 9-й улице. Однажды я увидел там того самого пожилого незнакомца, который помог мне починить грузовик на автостоянке. Поднявшись, я подошел к нему и засвидетельствовал свое почтение. Он пригласил меня за свой столик – он сидел вместе с его приятелем. Выяснилось, что этого приятеля звали Анжело Бруно, а впоследствии я узнал, что этот Анжело Бруно – босс нашего Тощей Бритвы и вообще босс всей Филадельфии и что он – негласный партнер чуть ли не везде в центре города, включая и ресторан «Вилла ди Рома».

Мы выпили с ними по бокалу вина, и Рассел сказал, что, мол, приехал в Филадельфию за хлебом с ветчиной. Этот хлеб с ветчиной и сыром моцарелла выпекается по особому рецепту. Потом просто нарезаешь его и ешь как сэндвич. Это почти сэндвич, но только «почти». Я тогда всерьез по-думал, что он именно поэтому и приезжает в Филадельфию, и в следующий раз я прихватил для него с десяток батонов этого хлеба. (Еще одно доказательство моей информированности о мафии.) Он был очень мне благодарен.

Я встречал Рассела в самых разных местах даунтауна, он неизменно появлялся в обществе своего друга Анжело Бруно. Куда бы я ни ездил, я всегда захватывал для него колбаски Розелли – он всегда говорил, что наведывался в Филадельфию за ними. И чем чаще я их привозил, тем чаще встречался с Расселом. Он всегда приглашал меня посидеть с ним и выпить красного вина и закусить пшеничным хлебом. Ему очень нравилось то, что я в войну побывал на Сицилии. Я рассказывал ему, что по воскресеньям в Катании макароны сушили на веревках, как белье. Иногда Рассел даже приглашал меня отобедать с ним, и тогда мы с ним даже говорили по-итальянски. Он покупал у меня за два доллара билет футбольной лотереи – просто чисто по-дружески.

Потом мои планы стать постоянным партнером в цепочке «Фуд Фэйр» внезапно рухнули. Они наняли человека из детективного агентства «Глоуб», который следил за рестораном, находившимся у них под подозрением. В конце концов они поймали парня, доставлявшего мясо. На «Фуд Фэйр» он не работал. Он просто был из тех, кто околачивается в центре города в заведении Тощей Бритвы. У него был небольшой пикапчик, груженный мясом из «Фуд Фэйр», которое я ему подогнал. И снова они ничего не смогли доказать – ну, мясо и мясо, а кто его давал и откуда оно – неизвестно. А что касалось моей причастности к этому делу – это всего лишь домыслы. Но они-то не дураки и понимали, что здесь приложил руку я. Явились однажды ко мне и сказали: пиши заявление об уходе, а мы того малого отпустим. Я запросил за увольнение 25 000 долларов, но они в ответ лишь расхохотались. Они знали, что я не захочу, чтобы парень сел, и не ошиблись. Я уволился.

А потом как-то встретились мы с Расселом в «Вилла ди Рома», и тут выяснилось, что он в курсе всего, и он мне тогда сказал, что я поступил правильно. Рассказал мне, что у этого парня жена и дети и что я правильно сделал, что не довел его до тюрьмы. Вообще-то у меня тоже были жена и дети, и я остался без работы.

Я тогда начал выполнять временные работы уже вне профсоюза. Например, кто-то из водил заболевал, а ты его подменяешь. Точь-в-точь как те докеры в фильме «В порту». Несколько дней работаешь, потом несколько дней свободен и вечно в поисках постоянной работы. Но теперь рейсов «Фуд Фэйр» не было, а если ты не на колесах, как возить денежки для Тощей Бритвы или толкать лотерейные билеты для Макгрила?

При такой работе хватало времени торчать в центре города и искать, как подзаработать. Мои приятели-итальянцы из «Фуд Фэйр» вовсю хвастали, что я лежа выжимаю штангу в 180 кг, а стоя толкаю штангу в 124 кг строго по технике, и не один раз за подход. Однажды один тип, Эдди Рис, который промышлял подпольной лотереей, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я подзаработать. Ему нужно было, чтоб я обстряпал для него одно дельце. Короче, дал мне пару баксов, и я должен был съездить в Джерси и последить за одним парнем, который, по словам Риса, встречался с девчонкой, родственницей Риса. Он вручил мне и ствол, чтобы я, мол, припугнул этого парня, но предупредил, чтобы я ни в коем случае не вздумал из него палить. Просто показать, и все. Вот так дела в те дни делались. Приходишь и суешь под нос ствол. Сейчас стволы не суют, а сразу используют по назначению. В те дни все хотели получить денежки здесь и сейчас. Сегодня все кругом хотят получить с тебя денежки вчера. Кое-кто сегодня сидит на игле, оттого они такие нервные. Крыша у них от наркоты едет. У половины это точно. И у их боссов тоже.

Ну, отправился я в Джерси, поговорил с тем парнем. Посоветовал ему не лезть куда не надо, а подыскать себе кого поближе. Объяснил ему, что к чему. Подробно так объяснил, доходчиво. И сразу же понял, что этот Ромео явно не расположен попусту злить меня, поэтому и пушку совать ему под нос не пришлось. Он сразу понял, что к чему.

Короче, это поручение для Эдди Риса прошло лучше некуда, и мне стали поручать подобные миссии. К примеру, сходить кое-куда и напомнить кое-кому, что, дескать, долги надо отдавать вовремя, и заодно забрать долг. Один раз Тощая Бритва поручил мне смотаться в Атлантик-Сити и доставить оттуда одного малого, который задерживал выплату процентов по долгу. Привез я ему этого малого. На этот раз пришлось и пушку вытащить, без этого он никак не хотел сесть в машину. Он чуть не обоссался, когда я подвез его к заведению Тощей Бритвы. А Бритва просто посмотрел на него и сказал привезти денежки. Парень спросил, а как ему добираться до Атлантик-Сити, ну а Бритва посоветовал сесть на автобус.

Каждый видел, что я вполне со всем этим справлялся, и за мной закрепилась репутация человека, которому можно доверять. То, что я ушел из «Фуд Фэйр», чтоб уберечь того бедолагу от тюряги, очень многих убедило, что я не размазня. За мной закрепилось прозвище Чич – сокращенное от Франческо, как меня, Фрэнка, величали итальянцы. Меня стали приглашать в клуб «Мессина» на углу 10-й улицы и Тэскер-стрит, закрытого заведения только для своих, где тебе подавали лучшую в мире колбасу с перцем. И в картишки там можно было перекинуться. Спокойное, тихое местечко, да вдобавок лучшая колбаса с перцем во всей Южной Филадельфии.

Пару раз, если я случайно встречал Рассела в среду, он отправлял меня домой за моей женой. Он приводил свою жену Кэрри, и мы вчетвером засиживались за ужином в «Вилла ди Рома». Среда была днем, когда ты по вечерам выходил в свет со своей женой, для твоих cumare, или любовниц, тот день был табу. Никто не мог себе позволить в среду вечером показаться на люди со своей cumare. Это было неписаным законом. Мы с Мэри провели немало приятных вечеров по средам вместе с Рассом и Кэрри.

Если никакой работы в профсоюзе не было, ноги вели меня в центр города. Там было приятно, мне нравилось. Я всегда мог посидеть со стаканчиком красного вина. Постепенно время моих отлучек из дома затягивалось, случалось, я не возвращался домой до утра. Воскресные вечера я проводил в «Лэтин Казино», очень веселом ночном клубе в Черри-Хилл, штат Нью-Джерси, где собирались все те, с кем я проводил вечера в будние дни. Там выступал и Фрэнк Синатра, и другие знаменитости. Иногда я брал с собой Мэри, но тамошняя публика была не по ней, да и нанять няню посидеть с детьми – подобную роскошь мы тогда еще просто не могли себе позволить. Мэри не раз ставила свечи в церкви, чтобы я получил постоянную работу. А я… после веселых вечеров в «Никсон боллрум» с Дасти стал залеживаться в постели до полудня, а Мэри с детьми отправлялась к мессе без меня.

Иногда и Расс звонил мне с севера штата и просил подбросить его куда-нибудь. Дела у него были повсюду – от Эндикотта до Буффало в штате Нью-Йорк, от Скрантона до Питсбурга в Пенсильвании, и в Нью-Джерси, и в самом Нью-Йорке. Мне иногда казалось, что он знал, где я, и находил меня. Мне с ним всегда нравилось, и я никогда даже десятицентовика у него не попросил. Я-то понимал, что появление в его компании шло мне только на пользу. И даже не понимал насколько, до одного дня в ноябре 1957 года. Тогда он попросил меня отвезти его в какой-то городишко у самой границы северной части штата Нью-Йорк. Городишко этот назывался Апалачин. Расс сказал мне, что, мол, когда покончит с делами в этом Апалачине, ему надо будет ехать в Эри, штат Пенсильвания, а потом в Буффало, а уже оттуда к себе домой в Кингстон. Я довез его до дома в Апалачине. И посчитал это в порядке вещей.

На следующий день в Апалачине и состоялось это грандиозное событие – всеамериканский сход гангстеров-итальянцев. Вышло так, что полиция арестовала человек пятьдесят гангстеров со всех концов США, и одним из них оказался мой приятель Рассел Буфалино. Эта новость много дней не сходила с первых полос газет. Кричало об этом и телевидение. Оказывается, существовала мафия и ее сети опутывали всю страну. Каждый гангстер контролировал свой участок территории. Теперь до меня дошло, почему Рассел просил меня возить его по разным городам и дожидаться его в машине, пока он решал свои дела в каком-нибудь баре, ресторане или доме. Все сделки заключались с глазу на глаз, и расчет велся наличными, ничего по телефону не обсуждалось, банками тоже никто не пользовался. Рассел Буфалино был фигурой, равной Аль Капоне, а может, и покрупнее. У меня все это никак не укладывалось в голове.

Я прочел все газетные статьи. Кое-кто из этих ребят щеголял в шелковых костюмах, другие были одеты просто, как сам Рассел. Но это были люди, наделенные невиданной властью, и с такими досье, что и представить трудно. И в их досье была не мелочовка вроде оказания сопротивления полиции после рукоприкладства в троллейбусе и не кража мяса в каком-нибудь «Фуд Фэйр». Рассел Буфалино и Анжело Бруно и их партнеры занимались всеми видами преступной деятельности – от убийств, проституции и торговли наркотиками до похищения людей. Им вменялось в вину ростовщичество, подпольные казино и профсоюзный рэкет. И Рассел приезжал в Филадельфию вовсе не ради хлеба с ветчиной и не за вкусными колбасками под острым соусом от Розелли. У него были дела с Анжело Бруно, очень специфические дела.

И Рассел Буфалино был одним из главных боссов мафии, а я – его другом. Меня с ним не раз видели. Я распивал с ним вино. Был знаком с его женой. А он был знаком с моей. Он всегда спрашивал у меня, как мои дети. Мы с ним болтали по-итальянски. Я привозил для него хлеб с ветчиной и колбаски. Он галлонами дарил мне домашнее вино. Я был его шофером. И на ту встречу в Апалачине привез его тоже я.

Но после всей этой газетной шумихи я уже его в центре Филадельфии не встречал и никуда не возил. Как я понял, он избегал появляться на людях. Потом я где-то прочитал о том, что его вроде бы собрались депортировать, поскольку, когда он прибыл с Сицилии в Америку, ему было всего 40 дней от роду. Вся эта юридическая тягомотина по вопросу о депортации Расса Буфалино тянулась аж 15 лет, и все эти годы он оставался под колпаком. В конце концов, когда он проиграл последнюю апелляцию, уже купил билеты и упаковал чемоданы, я порекомендовал ему одного адвоката, который вышел на правительство Италии, сунул кому надо лиры, и Италия отказалась Рассела Буфалино принять. Ничего не поделаешь. Разбираться с ним предстояло Америке. Рассел был очень благодарен мне за эту услугу, но когда я впервые прочел об этом в газете, то и глазам не поверил: неужели это я помог Расселу Буфалино избежать депортации?

В центре Филадельфии похаживали слухи и о том, что именно Расселу принадлежала инициатива созыва этого схода в Апалачине, во избежание гангстерских войн после произошедшего месяцем раньше убийства в Нью-Йорке босса Альберта Анастасиа, контролировавшего порт. Рассел Буфалино, тот самый человек, который починил мой забарахливший грузовик на стоянке в Эндикотте, с каждым днем невероятно разрастался в моих глазах. Очень все походило на то, что ты вдруг совершенно неожиданно свел знакомство с кем-то навроде кинозвезды. И как бы Рассел ни ненавидел всю эту шумиху вокруг своего имени, он был самой настоящей знаменитостью, и на всякого, кто появлялся в его обществе, автоматически падал отблеск его славы.

Потом в один прекрасный день к моему столику подсел тот самый Шептун Ди Тульо и угостил стаканчиком вина. Раньше мне приходилось его видеть, но знаком я с ним не был. С Тощей Бритвой он был однофамильцем, а не родственником. Я знал, что он выбивает для Тощей Бритвы бабки, но покрупнее, чем я со своими друзьями-итальянцами. Он работал на большие рестораны и легальный бизнес, не связывался с мелкотой вроде официанток придорожных закусочных. Шептун предложил мне встретиться в «Мелроуз динер». Туда я и отправился. Людей из центра Филадельфии в «Мелроуз динер» не встретишь, это заведение для публики попроще, забегаловка. Тебе подают добрый кусок яблочного пирога с ванильным сиропом. Усевшись, Шептун спросил меня, не нужно ли мне 10 штук. Я сказал – продолжай».

 

Глава 10. Окончательно в центре города

«Шептун был одним из низкорослых итальянцев чуть за тридцать, коими в Южной Филадельфии хоть пруд пруди и которые пускаются во все тяжкие. Не тот Шептун, которого примерно тогда же взорвали в машине. Другой Шептун. Того, которого взорвали, я не знал, просто слышал.

В те времена я еще и слыхом не слыхивал о людях чести. Человеком чести можно стать, только пройдя специальный обряд посвящения, после чего ты переходишь в разряд неприкосновенных. Без разрешения свыше тебя никто не замочит. И все вокруг, где бы ты ни появился, выказывают тебе уважение. Ты – часть почетной организации, ее внутреннего круга. Все это распространяется только на итальянцев. Позже я настолько сблизился с Расселом, что стал выше рядового человека чести. Рассел даже сказал мне об этом. Он сказал тогда: «Никто тебя не тронет, потому что ты со мной». До сих пор помню, как он тогда ущипнул меня за щеку, добавив: «Тебе следовало бы родиться итальянцем».

Знай я в ту пору о существовании людей чести, я бы понял, что Шептун и рядом с ними не стоял. Просто ошивался в центре города как мальчик на побегушках. Он всех знал, и опыта жизни в даунтауне у него было побольше, чем у меня. Вечером по воскресеньям он посиживал с Тощей Бритвой и его женушкой в «Лэтин Казино». Теперь после Апалачина я уже знал, что Тощая Бритва был помощником Анжело. То есть номером вторым в Филадельфии.

Из-за совпадения фамилий Шептуну явно хотелось, чтобы его принимали за родственника другого Ди Тульо – Тощей Бритвы. Из кожи вон лез, чтобы повысить свой статус и сойти за человека чести.

Вот только изо рта у него воняло, как из помойки. Он страдал дурным запахом изо рта, могло показаться, что в желудке у него чесночные грядки. И ничто его от этого не избавляло – ни бессчетное количество пластин мятной жвачки, ничто. Так что ему дозволялось общаться с людьми лишь шепотом – никому не хотелось вдыхать этот смрад. Сам Шептун отлично понимал свой изъян и, сидя за столиком с Тощей Бритвой и его женой, редко раскрывал рот.

Слегка закусив, мы все же ушли из «Мелроуз динер» – сидеть с ним чуть ли не вплотную за маленьким столиком было неприятно. Поэтому мы решили пройтись. Шептун объяснил мне, что вложил приличные деньги в бизнес по поставке скатертей в рестораны и отели. Очень много денег, пояснил он, намного больше, чем он брал взаймы раньше. Он поставил все на одну карту, и теперь это могло обернуться провалом.

Поставка скатертей, в принципе, была надежным бизнесом. Фирмы, этим занимавшиеся, поставляли ресторанам и отелям свежие скатерти. Нечто вроде большой прачечной. Они забирали использованные скатерти и возвращали их выстиранными и выглаженными. Дело надежное, как лицензия на печатание денег.

Однако та фирма, в которую Шептун всадил свои деньги, переживала тогда не лучшие времена – ее конкуренты «Кадиллак лайнен сервис» в штате Делавэр из-под носа уводили почти все заказы. Если дело бы пошло так и дальше, Шептуну до гробовой доски не отбить своих денежек. Единственным более-менее надежным источником было мелкое ростовщичество, но и там прибыль запаздывала. И, вполне естественно, Шептун очень тревожился за свой заемный капитал.

Я не понимал, какое место в этой схеме отводилось мне, но терпеливо слушал. Может, он надумал отправить меня в Делавэр и показать там кое-кому пушку? Да, но за подобные услуги по десять тысяч баксов не отваливают. До Делавэра от Филадельфии всего-то чуть больше тридцати миль на юг. А в те времена десять тысяч было как пятьдесят сегодня, если не больше.

И тут он отваливает мне с ходу две тысячи.

– За что деньги? – осведомился я.

– Хочу, чтобы ты взорвал, сжег дотла, короче, сделал бы все, что тебе в голову придет, но этот «Кадиллак лайнен сервис» должен быть вне игры. Вышиби этих ублюдков из седла. И мои люди снова будут иметь заказы, и я смогу вернуть мои денежки. Я хочу, чтобы этот гребаный «Кадиллак лайнен сервис» заткнулся навеки. А не просто умолк на время. Канул бы в Лету. Чтоб о нем вообще забыли. Пусть себе отхватят свою страховку, если у них она есть, наверняка есть – они ведь евреи. И больше ни о чем таком не помышляют.

– Десять кусков, говоришь?

– Не парься. Ты еще получишь восемь, если сумеешь прикрыть их навсегда. Не хочу я, чтобы они месяца через два-три опомнились и по новой встали мне поперек дороги. Плюс потеря десяти кусков.

– А когда я смогу получить остальные восемь?

– А вот это уже от тебя зависит, Чич. Чем серьезнее им навредишь, так навредишь, чтобы они могли забыть о своем бизнесе. Навеки забыть. И чтобы я это точно знал. Хочу, чтобы ты спалил эту их прачечную. Дотла. Ты ведь был на войне и знаешь, как это делается.

– Все это звучит красиво. И по деньгам у меня нет вопросов. Я должен сперва осмотреть это место. И тогда посмотрю, что можно будет сделать.

– Чич, ты ведь был на войне. И я затащил тебя сюда в это гребаное стойло под названием «Мелроуз динер», чтобы не светиться без нужды. Потому что об этом будут знать только ты и я. И больше никто. Понимаешь, о чем я тебе толкую?

– Еще бы.

– И еще – я не хочу, чтобы ты еще кого-нибудь себе в помощники нанимал. Я слышал, что ты умеешь держать язык за зубами. Слышал, что предпочитаешь действовать в одиночку. Много хорошего о твоих делах слышал. Вот поэтому и плачу тебе серьезные бабки. Поверь, я смог бы обтяпать все за пару кусков. Так что ни слова ни Тощей Бритве, и вообще никому ни слова. До конца жизни. Понял меня? Стоит тебе рот раскрыть, и это очень плохо для тебя кончится. Понял?

– Что-то ты разнервничался, Шептун. Не доверяешь мне, так поищи кого-нибудь еще.

– Нет, нет, Чич. Просто у нас с тобой раньше дел не было. Если понадобится что-то обсудить, то только здесь. А в центре города только «привет» и «пока».

В тот вечер я сразу же отправился домой. И отдал Мэри полторы тысячи на детей. Сказал ей, что выиграл в лотерею. Один к шестистам. Она была страшно довольна и знала, что пятихатку я зажал. Мэри этим было не удивить – она привыкла получать от меня деньги, чаще всего неожиданно.

На следующее утро я поехал на «Кадиллак лайнен сервис» осмотреться. Несколько раз объехал вокруг здания, где они располагались. Потом поставил машину на другой стороне улицы, зашел внутрь и осмотрелся. Проблем с проникновением внутрь, судя по всему, не было. В те времена подобные фирмы не обзаводились сигнализацией, да и об охране тогда никто и слыхом не слыхал. Красть там было особенно нечего, так что опасаться было просто некого. Воры на такие фирмы не клюют. Фирма показалась мне довольно крупной, но и деньги мне светили тоже крупные. А не какая-то жалкая пара сотен за то, чтобы смотаться куда-нибудь поблизости и кого-нибудь припугнуть.

Потом я вернулся туда вечером – взглянуть, как все выглядит в темноте. По пути домой я обдумывал детали, а потом стал разрабатывать план, на следующий день я смотался туда еще разок и несколько раз объехал квартал. Я рассчитывал обстряпать все так, чтобы здание сгорело дотла. В этом случае я гарантированно заберу свои восемь тысяч. И сгореть все должно было очень быстро, до приезда пожарных, так что предстояло не поскупиться на керосин.

На следующий день я заглянул во «Френдли лаундж», и Тощая Бритва сказал мне, что некто желает меня видеть в задней комнате. Мы с Бритвой прошли туда – он шел сзади. Я вошел в комнату, а там ни души. Я уже повернулся, собираясь выйти, но Тощая Бритва преградил мне дорогу. Скрестив руки на груди, уставился на меня:

– Какого черта тебя понесло на этот «Кадиллак»?

– Есть возможность срубить капусты, только и всего.

– За что?

– Провернуть одно дельце для одного парня.

– Что за парень?

– А в чем дело?

– Чич, ты мне нравишься. И Анжело ты тоже нравишься, но должен тебе кое-что объяснить. Заметили синий «Форд» – такой, как у тебя – с пенсильванскими номерами. Заметили и верзилу, который из этого «Форда» вышел. И это был ты. Все очень просто. Вот что я хотел тебе сказать. И ты правильно поступил, что не стал отпираться. Анжело хочет видеть тебя прямо сейчас.

Я шел и размышлял: что, черт возьми, все это означает? И в какое дерьмо затащил меня этот чертов Шептун.

Я вошел в «Вилла ди Рома». Анжело сидел там за своим столиком в углу. И кто, вы думаете, сидел рядом с ним? Рассел! Собственной персоной! Тут я понял, что дело очень серьезное. Во что я ввязался? И как из этого выпутаться? Это же те самые могущественные люди, о которых вопили все газеты после инцидента в Апалачине. И теперь они уже не мои друзья! Я понял, что дело нешуточное, а очень и очень серьезное. Все очень походило на заседание военного трибунала. Но трибунал этот разбирает не пустяковые самоволки ради баб, а дела посерьезнее. О дезертирстве, к примеру.

Когда я только начинал похаживать с моими итальянскими приятелями по «Фуд Фэйр» в центр города, я еще ничего не знал. Но после того, что произошло в Апалачине, и после сенатских слушаний, которые транслировали по телевидению на всю Америку, я хорошо понимал, что этих людей мне никак нельзя разочаровывать.

И тут до меня стало доходить, что в ресторане не было ни души, за исключением бармена в первом зале, и мне послышалось, как бармен стал выходить из-за стойки. Каждый звук воспринимался со странной отчетливостью – так бывает при тайной высадке десанта на пустынный берег. Все чувства обострены до предела. С пронзительной ясностью я слышал эти шаги: вот он вышел из-за стойки, потом направился к входным дверям, запер их и вывесил табличку «ЗАКРЫТО». Щелчок замка раздался эхом.

Анжело велел мне сесть.

Я сел в указанное мне кресло.

– Хорошо, так в чем дело? – начал он.

– Я должен был вывести из строя «Кадиллак».

– Для кого?

– Для Шептуна. Того, другого.

– Для Шептуна. Так он же, мать твою, в курсе всего.

– Я просто решил подзаработать.

Я посмотрел на Рассела, тот сидел с непроницаемым лицом.

– Ты знаешь, кому принадлежит «Кадиллак»?

– Да. Каким-то евреям, специализирующимся по прачечным.

– Знаешь, кому принадлежит часть этого «Кадиллака»?

– Нет.

– А я знаю.

– Знаете кому?

– Знаю. Очень хорошо знаю. Она принадлежит мне.

Меня прошиб пот.

– Я этого не знал, мистер Бруно. Вот этого я точно не знал.

– И не удосужился проверить, прежде чем отправляться на дело?

– Я подумал, что Шептун все проверил.

– Он тебе не говорил, что это за евреи?

– Ни слова. Просто сказал, что евреи. Только и всего. Ну, я подумал, что, дескать, это евреи, которые держат прачечные.

– Что еще он тебе говорил?

– Он сказал, чтобы я никому и ничего об этом не говорил. Чтобы я действовал в одиночку. И все.

– На что угодно могу поспорить, что он тебе так и сказал. Чтобы ты был единственным, когда тебя вычислят в Делавэре. Чтобы никого с тобой больше не было.

– Так мне вернуть ему деньги?

– Не беспокойся – ему они больше не понадобятся.

– Я виноват, что не проверил. Больше такого не будет.

– Ты совершил ошибку. Не соверши ее в будущем. И скажи спасибо своему другу. Потому что, если бы не Расс, я бы тянуть с этим не стал. Выдал бы тебя этим евреям. Думаешь, они полные идиоты? Думаешь, не заметили, как ты вертелся вокруг прачечной? И не проверили?

– Я прошу меня простить. Спасибо тебе, Рассел, больше ничего подобного не повторится.

Тогда я колебался – как мне обратиться к Расселу: то ли «мистер Буфалино», то ли как обычно – «Рассел». Я уже и так назвал Анжело «мистер Бруно». А назови я Рассела «мистер Буфалино» – это уж был бы явный перебор.

Кивнув, Рассел негромко произнес:

– Ни о чем не беспокойся. Этот Шептун все время норовит вылезти вперед. Знаю я таких – сплошные амбиции. Хотят все слопать сами, ни с кем не поделиться. Их коробит, если кто-то хоть чуть-чуть приподнялся. Он видел, что ты сидишь со мной в ресторане, пьешь со мной, ешь со мной. Со мной и моей женой. Ему это не нравилось. До жути не нравилось. Ну а теперь разберись с этим как полагается. И не затягивай. И слушайся Анжело – он знает, что делать в таких случаях.

Тут Рассел встал из-за стола, и я услышал, как бармен открыл ему двери и Рассел вышел из ресторана.

Анжело обратился ко мне:

– Кто еще знает об этом, кроме тебя и Шептуна?

– Ни одна живая душа.

– Отлично. Это отлично. Этот гребаный Шептун подставил тебя хуже некуда, мой юный приятель. И теперь твой долг разобраться с ним как положено.

Я кивнул в ответ:

– Что я должен делать?

Наклонившись ко мне, Анжело прошептал:

– Ты должен разобраться с этим до утра. Это твой шанс. Capish?

– Capish, – еще раз кивнув, ответил я.

– Сделай то, что нужно сделать.

Незачем было бежать и записываться в слушатели Пенсильванского университета, чтобы понять, что он имел в виду. Это как офицер приказывает тебе взять парочку немцев в плен и отвести их в наш тыл, а потом «не мешкать» с ними. И ты поступаешь с ними, как тебе велено.

Я связался с Шептуном и назначил ему вечером встречу якобы для того, чтобы обсудить предстоящее дело.

На следующее утро он стал героем первых полос газет. Его обнаружили лежащим на тротуаре. Он был застрелен в упор из пушки 32-го калибра, которую полиция обычно называет дамским пистолетом – он удобнее в обращении, легче, с меньшей, чем даже у 38-го, убойной силой, но если надо, разит наповал. Крохотная дырочка, но в нужном месте. А самое главное – куда меньше шума, чем, скажем, от 45-го. Иногда шум необходим – к примеру, днем, чтобы распугать прохожих, но бывает, что шум совершенно ни к чему – если дело ночью. К чему тревожить мирный сон горожан?

Как утверждали газеты, он пал жертвой неизвестного убийцы. Свидетелей, разумеется, никаких. И теперь, когда он лежал, растянувшись поперек тротуара, деньги ему точно были уже ни к чему. После этого я никак не мог найти «дамский пистолет», тот самый, что Эдди Райс однажды дал мне припугнуть джерсийского Ромео. Видимо, где-то потерялся.

То утро я так и просидел, уставившись в газету. Наверное, долго сидел, точно больше часа. И все думал: «А ведь это мог быть я».

Если бы не Рассел, на месте Шептуна был бы я. Шептун отлично понимал, на что шел. Я ведь ни о каких гангстерах-евреях, владельцах «Кадиллака», не знал. Я считал их просто евреями. А Шептун хотел меня подставить. Мне было уготовано стать тем самым единственным подозрительным типом, кого гангстеры-евреи засекли и немедленно прикончили, выполни я заказ. В итоге Шептун избавился бы от конкурентов, причем почти бесплатно, а гангстеры-евреи – от меня.

А вообще, выгори это дельце или нет, мне в любом случае была уготована печальная участь. И если бы не Рассел, меня просто давным-давно отправили бы в преисподнюю, и некому было бы сейчас сидеть здесь и обсуждать былое. Этому человеку я был обязан жизнью. И отнюдь не в последний раз.

Правила игры Шептун знал назубок. И нарушил их – только и всего.

Когда я в конце концов оторвал задницу от стула и отправился в «Френдли», то сразу заметил, как уважительно отнеслись ко мне сидевшие с Тощей Бритвой. Тощая Бритва поставил мне выпивку. Я пошел в «Вилла ди Рома» доложить Анжело. Он был доволен. Заказал для меня обед и предупредил, чтобы в следующий раз был осмотрительнее. И еще сказал, что Шептун знал, на что шел, и был ненасытным жадюгой.

К нам подсели еще двое. Анжело представил меня Кэппи Хофману и Вуди Вайсману. Это и были те двое евреев, с которыми Анжело держал «Кадиллак». Они были само дружелюбие, оба очень воспитанные и симпатичные. Когда Анжело ушел вместе с ними, я остался посидеть в баре в первом зале. Тот самый бармен, который вчера запирал за мной дверь, не взял с меня ни цента за выпитое мною вино. Даже официантки поняли, что все здесь меня вдруг зауважали, и стали ко мне клеиться. Всем им я отстегнул вполне приличные чаевые.

Вышло так, что за те сутки, пока я встречался с Анжело и Расселом, потом снова с Анжело, потом с Шептуном, я едва не забыл о том, что у меня есть дом, куда не мешало бы захаживать. Иными словами, теперь меня как-то не тянуло домой, не то что прежде.

Стоило мне переступить черту, шагнуть в новое окружение, как время субботних исповедей кончилось. Как и воскресных богослужений, на которые мы ходили с Мэри. Все вдруг одним махом изменилось. Я все глубже и глубже погружался в жизнь даунтауна – центра Филадельфии. Я плохо поступил, что бросил тогда своих дочерей. Это было самой большой ошибкой в жизни. Но, как говорится, бросать жену и детей всегда некстати.

Я снял комнатку неподалеку от заведения Тощей Бритвы и перевез туда свой скарб. Я ходил на работу в местное отделение профсоюза, по-прежнему давал уроки танцев, но все чаще и чаще стал выполнять заказы итальянцев из центра города. Я был в деле. Я стал частью нового окружения».

 

Глава 11. Джимми

Вне сомнения, кое-кому нынче нелегко оценить и осмыслить взлет и падение Джимми Хоффа, считая от пика его славы и до самой его гибели – эти два десятилетия с середины 50-х по середину 70-х.

Если на пике славы он по праву считался самым выдающимся профсоюзным лидером страны, то как это воспринимается сегодня, когда большинство толком и не знает своих профсоюзных лидеров? Все эти профсоюзные дрязги? Эти бесчестные профсоюзные войны? По части популярности место профсоюзных войн ныне заняли решающие удары мастеров бейсбольного мяча и вопрос о том, сократят ли очередной бейсбольный сезон и кто станет чемпионом США по бейсболу в текущем году. Между тем за два первых послевоенных года, когда Фрэнк Ширан пребывал в поисках постоянной работы и обзавелся семьей, в стране произошло в общей сложности 8000 забастовок, охвативших 48 штатов. То есть в среднем по 160 забастовок в год на один штат США, а кроме того, были и общенациональные забастовки.

Сегодня Джимми Хоффа знают в основном потому, что он стал жертвой дерзкого похищения, самого позорного в истории Америки. И все же за двадцатилетний период не найдется американца, который не знал бы, кто такой Джимми Хоффа, как и того, кто не знал бы, кто такой Тони Сопрано. Подавляющее большинство американцев узнали бы его даже по голосу. С 1955 по 1965 год Джимми Хоффа ничуть не уступал Элвису Пресли по популярности, а с 1965 по 1975 год вполне мог потягаться по этой части с «Битлз».

Скандальную известность Джимми Хоффа обеспечило руководство победной забастовкой «Клубничных мальчиков». Его имя неотделимо от этого акта борьбы за права рабочих. В 1932 году 19-летний Хоффа работал грузчиком – за 32 цента в час разгружал фрукты и овощи на эстакадах фирмы «Крогер фуд компани» в Детройте. По 20 центов из этой суммы разрешалось тратить в кредит в магазинах фирмы «Крогер». Но и эти 32 цента рабочие получали непосредственно за погрузку или разгрузку. Ежедневно к 16.30 они должны были отчитаться о 12-часовой смене, но уходить с эстакады не разрешалось. Если грузовиков под разгрузку или нагрузку не было, грузчикам пребывание на рабочем месте не оплачивалось. Карьера самого известного лидера профсоюзов началась так. В один из нестерпимо жарких дней прибыл груз свежей клубники из Флориды. Хоффа подал сигнал, и его товарищи, которым вскоре дадут прозвище «Клубничные мальчики», отказались перегружать клубнику из Флориды в рефрижераторы. Их требование: признать их профсоюз и выполнить их требования по улучшению условий труда. Требования их включали и гарантированную почасовую оплату четырех часов в день при 12-часовой смене погрузочно-разгрузочных работ на платформе. Из страха потерять груз – день был жаркий – фирма «Крогер» пошла на уступки и приняла требования молодого рабочего Джимми Хоффа по признанию их проф-союза сроком на один год.

Джимми Хоффа, родившийся в День святого Валентина в 1913 году, был на 7 лет старше Фрэнка Ширана. Но детство и молодость обоих пришлись на годы Великой депрессии, то есть период, когда руководство фирм принимало единоличные решения, когда люди в буквальном смысле боролись за выживание, за то, чтобы не умереть с голода. Отец Джимми Хоффа, шахтер по профессии, умер, когда Джимми было 7 лет. Матери пришлось пойти работать на автозавод, чтобы прокормить детей. В возрасте 14 лет Джимми бросил школу и тоже стал работать, чтобы помочь матери.

В тот период (1932 год) победа Джимми Хоффа была событием едва ли не беспрецедентным. В том же 1932 году группа ветеранов Первой мировой войны и их тогдашний статус символизировали бессилие рабочего человека в годы мирового экономического кризиса. В 1932 году тысячи ветеранов войны, уставших от бесконечных обещаний, маршем отправились в Вашингтон и отказались покинуть Эспланаду до тех пор, пока не будут исполнены обещания администрации США и одобренные конгрессом льготы. Президент Эдгар Гувер приказал генералу Дугласу Макартуру разогнать протестовавших, и Макартур, восседая на белом коне, обрушил на ветеранов войны войска, танки и слезоточивый газ, даже не дав им возможность спокойно разойтись. Американские солдаты открыли огонь по бывшим солдатам своей же армии, в результате чего двое ветеранов погибли, а еще несколько получили ранения. И это всего лишь 14 лет спустя после победного завершения кровопролитной «Войны за спасение демократии»!

На следующий год фирма «Крогер» отказалась от переговоров по продлению полномочий профсоюзов. Таким образом, победа Хоффа оказалась краткосрочной. Но благодаря стойкости своих соратников по борьбе – той самой группы грузчиков, прозванных «Клубничными мальчиками», – Хоффа пригласили на работу в детройтское отделение профсоюзов водителей грузовиков. Функции Хоффа заключались в том, чтобы привлекать в профсоюз новых членов, обеспечивая таким образом рост его численности и, соответственно, расширяя возможности влиять на политику хозяев. Детройт был столицей американского автопрома. По мнению же «короля автомобилестроения» Генри Форда, «профсоюзы были наихудшим порождением цивилизации».

Надо сказать, что компании в борьбе с монстром, которым считались профсоюзы, не гнушались ничем. И большой, и малый бизнес нанимал мафию для внесения раскола в ряды профсоюзного движения, финансировал хулиганов и штрейкбрехеров, стремясь сломить волю профсоюзных лидеров.

С момента основания единственным оружием профсоюзов в переговорах с владельцами предприятий стала угроза забастовки. Забастовки же возможны там и тогда, когда достаточно большое число рабочих отказывается выйти на работу. Поскольку в период становления Хоффа как профсоюзного организатора число рабочих мест было невелико, владельцам фирм не составляло труда в любой момент выгнать недовольных за ворота и нанять вместо них куда более покладистых из числа безработных, не состоявших ни в каких профсоюзах. А когда профсоюзы выставляли пикетчиков, стремясь защититься от штрейкбрехеров, владельцы предприятий натравливали на них хулиганье, разгонявшее пикетчиков с помощью грубой силы. Нанятый владельцами сицилийский гангстер Санто Перроне в Детройте поигрывал мускулами. Перроне боролся с забастовщиками с помощью полицейских дубинок – сами же полицейские смотрели на это сквозь пальцы либо в открытую помогали штрейкбрехерам.

Как впоследствии вспоминал Хоффа, «невозможно описать сидячие забастовки, бунты, побоища, происходившие тогда в штате Мичиган, в особенности здесь, в Детройте, если ты, конечно, сам в этом не участвовал». Хоффа признавался, что «в первый год работы в отделении 299 мой череп был постоянной мишенью для ударов – мне минимум шесть раз накладывали швы. Мне в тот год раз десять крепко досталось и от штрейкбрехеров, и от полицейских».

Но, с другой стороны, и сами профсоюзы водителей грузовиков не сидели сложа руки, прибегая, если требовалось, к террористическим методам – взрывам, поджогам, избиениям и даже убийствам. Война шла не только между рабочими и предпринимателями. Нередко она вспыхивала и между соперничавшими профсоюзами, а зачастую даже внутри самого профсоюза. Печально, но преследовались рядовые члены профсоюза, призывавшие к демократизации его структуры.

Альянсы, которые заключал Хоффа с гангстерами по всей стране в годы становления и укрепления его самого и руководимого им профсоюза, ныне представляют собой предмет изучения историков. Однако в 50-е годы его нечистоплотные связи только начинали вылезать наружу.

В мае 1956 года Виктор Ризель, журналист «Нью-Йорк джорнэл американ», специализировавшийся на расследованиях, пригласил на свое радиошоу членов профсоюза «Тимстеры», настроенных против Хоффа. Ризель ополчился против засевших в профсоюзах криминальных элементов. Вскоре после завершения вечерней радиопередачи Ризель вышел из знаменитого манхэттенского ресторана «Линди», расположенного на Бродвее неподалеку от Таймс-сквер. Внезапно к нему приблизился какой-то субъект и плеснул в лицо серной кислотой. В результате журналист ослеп на оба глаза. Вскоре стало очевидным, что за этим нападением стоял один из союзников Джимми Хоффа, рэкетир Джон Диогварди, или Джонни Дио. Дио было предъявлено обвинение в соучастии в тяжком преступлении, но когда непосредственного исполнителя обнаружили убитым, а другие свидетели отказались от сотрудничества с органами следствия, все обвинения с Дио сняли.

Когда ослепший Виктор Ризель появился на телеэкранах и стал призывать к реформированию профсоюзов, страна была настолько возмущена, что сенат потребовал проведения слушаний по вопросу влияния рэкетиров на профсоюзное движение в прямом эфире. Эти слушания вошли в историю как слушания Комиссии Макклеллана, во главе которой стоял сенатор от штата Арканзас Джон Макклеллан. Членами упомянутой Комиссии были будущий кандидат в президенты, сенатор США от штата Аризона Барри Голдуотер и сенатор от штата Массачусетс и будущий президент США Джон Кеннеди. Главным юридическим консультантом Комиссии Макклеллана стал младший брат Джона Кеннеди – Роберт (Бобби). В результате демонстративно непримиримой позиции, которую занял в ходе расследования Роберт Кеннеди, он стал главным врагом Джимми Хоффа.

Джонни Дио воспользовался Пятой поправкой при ответах на все вопросы, включая и вопрос о том, встречался ли он когда-либо с Джимми Хоффа. Работая в профсоюзе, Джимми Хоффа Пятой поправкой воспользоваться не мог, в противном случае ему пришлось бы расстаться с занимаемой должностью. Когда дело дошло до прослушивания записей его телефонных разговоров с Джонни Дио, Хоффа не мог припомнить, чтобы тот оказывал ему какие-то услуги. И вообще он отвечал на все вопросы уклончиво, то ссылаясь на забывчивость, то валяя дурака. Так, на очередной вопрос Бобби Кеннеди о магнитофонных записях он дал такой ответ: «Я мог бы вспомнить то, о чем вы меня спрашиваете, если бы вы помогли мне освежить мои воспоминания, потому что я не жалуюсь на память, однако, к сожалению, именно этого момента припомнить не могу».

Страна была бы возмущена куда больше, услышь она высказывание Джимми Хоффа в узком кругу по поводу нападения на Виктора Ризеля: «Этого сукина сына Ризеля ошпарили кислотой. Жалко, руки ему не ошпарили – нечем было бы строчить на машинке».

Когда Бобби Кеннеди спросил Хоффа, от кого он получил 20 000 долларов наличными для вложения в какое-то предприятие, тот ответил: «От физических лиц». Когда его попросили назвать их, Хоффа заявил: «Я одолжил данную сумму и вот так с ходу не скажу у кого – сейчас не помню, но я затребовал записи моих долгов, они у меня, и все деньги, которые одолжил за этот период времени, пошли на это предприятие».

Вот вам и объяснение.

Бобби Кеннеди назвал Джимми Хоффа «самым могущественным после президента человеком в стране».

Хоффа стал знаменитостью в 50-х годах отчасти благодаря имиджу эдакого «крутого» парня, охотно тиражировавшемуся телевидением. Он был визуальным воплощением антиистеблишмента, причем еще задолго до появления этого понятия. Если мыслить современными категориями, ближе всего к образу Хоффа подбирается лидер группы хеви-металлистов. А вообще ныне просто нет в наличии фигур, способных, бросив вызов и предпринимательской элите, и правительству, с такой гордостью отстаивать права рабочего класса, как Джимми Хоффа.

Когда в октябре 1957 года, то есть за месяц до встречи в Апалачине, Джимми Хоффа стал президентом «Международного братства водителей», телевидение пребывало еще в полудетском возрасте. Тем не менее он был частым гостем на ток-шоу, в частности на «Встрече с прессой». Где бы он ни появлялся, в лицо ему сразу же тыкали десятками микрофонов, ну а если Джимми Хоффа созывал пресс-конференцию, на нее рвались корреспонденты всех ведущих мировых СМИ.

Две основные доктрины определяли его действия, и он постоянно подтверждал их словом и делом. Первой доктриной были «цели», второй – «средства». Его «целями» было его отношение к рабочему классу. Хоффа не раз повторял, что его философия проста: «рабочего человека в Америке постоянно обирают». «Средства», его доктрину номер два, можно выразить в одной реплике, адресованной Бобби Кеннеди на какой-то вечеринке в узком кругу, где оба оказались случайно: «Я поступаю с другими так же, как и они со мной. Только похуже». Если в двух словах, то Джимми Хоффа был убежден, что «средства» для облегчения участи рабочего человека Америки (чем и занимался его профсоюз) могут быть любыми, если они обеспечивают достижение цели или способствуют ей.

Его популярность на посту главы профсоюзов отражала готовность простых рабочих пожинать вполне материальные результаты – увеличение заработной платы, предоставление отпусков, домов отдыха, охрану здоровья. Как Хоффа заявил Джонни Дио в ходе одного из записанных на магнитофон телефонных разговоров, о которых он «не помнил», «…обращайтесь с ними как подобает, и у вас не будет проблем».

Многие разделяли подходы Джимми Хоффа, касавшиеся улучшения жизни американских рабочих и их семей, но отнюдь не все обладали необходимыми на то ресурсами. Хоффа этими ресурсами обладал. Его ярый сторонник Фрэнк Ширан говорил, что «Джимми Хоффа опережал время, если это касалось рабочих». Два момента определяли его жизнь и деятельность: профсоюз и семья. Трудно поверить, но его жена, дочь и сын стояли на первом месте, а профсоюз лишь на втором. По мнению Джимми, профсоюзы должны были помогать не только своим членам, но и их семьям. Сейчас все вокруг рассуждают о семейных ценностях. А Джимми говорил о них уже тогда. Вот из этих двух моментов и складывалась его жизнь».

В приливе энтузиазма Джимми Хоффа однажды заявил Фрэнку Ширану: «Если у тебя что-то появилось, так это потому, что какой-нибудь шоферюга доставил тебе это на своем грузовике. И никогда об этом не забывай. Вот и весь секрет». Под тем, что «появилось», подразумевались еда, одежда, лекарства, стройматериалы, мазут для домашнего обогревателя, короче, все на свете. И любая общенациональная забастовка дальнобойщиков способна была в одночасье парализовать целую страну, обречь ее на голод. Именно поэтому Бобби Кеннеди охарактеризовал возглавляемый Хоффа профсоюз дальнобойщиков «самым мощным и могущественным государственным институтом страны, не считая правительства… и то, как мистер Хоффа руководил им, означало заговор сил зла». Сенатор Джон Макклеллан зашел еще дальше – окрестил «руководимый Хоффа профсоюз дальнобойщиков» «сверхдержавой внутри Америки – властью, не подконтрольной ни народу, ни правительству».

Начиная с 1957 года, когда его предшественник и наставник Дэйв Бек отправился за решетку по обвинению в присвоении 370 000 долларов – профсоюзных средств – в целях финансирования, в том числе строительства дома для своего сына, вся полнота власти перешла к Джимми Хоффа. Вероятно, справедливо утверждение о том, что безграничная власть разлагает. Если так, то Джимми Хоффа не очень-то совестился по поводу криминального прошлого лиц, с помощью которых он добивался поставленных целей.

Во время одного из телеинтервью Хоффа заявил следующее: «Если уж говорить о бандитах и гангстерах, первые, кто их использует, – работодатели. Работодатель не прочь воспользоваться услугами тех, кто не в ладу с законом, кто не погнушается применить силу, если потребуется. А если ты занялся тем, что пытаешься организовать неорганизованных, выстроить профсоюз, ты вынужден быть невосприимчивым ко многому».

«Невосприимчивость» Хоффа состояла в заключении альянсов с самыми могущественными мафиози, имена которых обрели известность лишь незадолго до описываемых событий после знаменательной встречи в Апалачине, теми, кто раскроил Америку на 24 подконтрольных «семьям» территории. Состав семей: боссы (крестные отцы) – эквивалент генералитета; андербоссы и консильери (советники) – высшее командование; капо – капитаны и солдаты, получавшие приказы сверху. Были и так называемые «соучастники» вроде Фрэнка Ширана, хоть и обладавшие определенным мафиозным статусом, но все же не допускавшиеся в семьи.

Не приходится сомневаться, и тому есть не одно документальное подтверждение, что Хоффа в полной мере осознавал, что подавляющее большинство тех, к кому он был «невосприимчив», действовали явно вразрез с проповедуемыми им идеалами. Джонни Дио, к примеру, владел и управлял магазином рабочей одежды, сотрудники которого не входили ни в один профсоюз. Многие из этих темных фигур расценивали профсоюз как одно из средств, позволявших совершать еще больше преступлений, как инструмент личного обогащения и обретения еще большего могущества.

А Хоффа тем временем неустанно повторял в своих речах перед своими братьями по классу: «Все эти рассуждения о рэкетирах не больше, чем прикрытие стремления вновь отбросить вас в те времена, когда любого можно было вышвырнуть за ненадобностью на свалку, как отслуживший свой век грузовик».

С другой стороны, в своей книге «Внутренний враг» Бобби Кеннеди описывал свои наблюдения того периода, когда он исполнял обязанности главного юридического консультанта Комиссии Макклеллана по расследованию деятельности профсоюзов и организованной преступности. Он писал: «Мы допросили самых известных и могущественных гангстеров и рэкетиров. Но не было группировки, которая лучше бы подходила под прототип Аль Капоне и его преступного синдиката, чем Джимми Хоффа и кое-кто из его высокопоставленных заместителей в профсоюзе и вне его».

Киностудия «XX век Фокс» заказала по книге Бобби Кеннеди сценарий. Бад Шулберг, сценарист известного фильма «В порту», даже написал его, но киностудия отказалась снимать фильм. Потом интерес проявила другая киностудия – «Коламбия пикчерс», – но и она в конце концов на экранизацию не решилась. Бад Шулберг в предисловии к опубликованной в 1972 году книге о Хоффа, написанной Уолтером Шериданом, главным заместителем Бобби Кеннеди, объяснил, почему обе студии ответили отказом: «К новому главе «XX век Фокс» прямо в кабинет ввалился громила от профсоюза и предупредил, что если, мол, фильм будет снят, то ни один водитель не станет развозить ленты по кинотеатрам. А если им все же удастся как-то решить этот вопрос, то зрители все равно разбегутся – кинозалы закидают бомбочками со зловонным газом».

Угроза в адрес «XX век Фокс» была продублирована и предупреждением студии «Коламбия пикчерс», переданном от профсоюза дальнобойщиков адвокатом Биллом Буфалино. Вот что об этом писал Бад Шулберг: «Будничным тоном говорилось, что студия «XX век Фокс» благоразумно отказалась от создания фильма, когда ее предупредили о возможных последствиях, и он не сомневается, что и «Коламбия пикчерс» мудро последует ее примеру».

 

Глава 12. «Я слышал, ты красишь дома»

«Моя беспокойная полоса не кончилась. И, кажется, всю жизнь, пока я еще мог хорошо ходить на своих двоих, во мне не умирала цыганщина.

Работа в помещении профсоюза не требовала ежедневного присутствия и в любой день давала мне свободу быть там, где нужно. В те дни, когда у меня была подработка в центре города, я просто не ехал в профсоюз за грузовиком. Понемногу, по мере того как моя репутация упрочилась, я все чаще выполнял случайные поручения в центре города. Мне хватало на себя, и я заезжал и оставлял деньги Мэри и девочкам, в зависимости от того, сколько у меня было на этой неделе. За все дела в центре я получал наличными – даже в танцевальных залах мне платили наличными.

Однако, если я брал грузовик на день, никаких наличных не было. Невозможно воровать, если грузовик у тебя всего на один день. Нужно больше дня, чтобы создать систему, например, как с «Фуд Фэйр». Таким образом, я отправлялся в центр города и болтался в баре как бы ради подработки.

Я постигал азы у Тощей Бритвы и многих его людей. Вроде как они – ветераны, закаленные в боях на передовой, а я – рекрут, только что получивший форму. В глазах людей я оказался ближе к Анжело и его людям, чем к Расселу. Но предан я был Расселу. Просто видели меня больше с Анжело и его людьми, потому что они были в центре города, а Рассел в основном на севере штата. Анжело говорил, что одалживал меня Расселу, но на самом деле все было наоборот. Это Рассел одалживал меня Анжело. Рассел считал, что мне будет полезно пройти обучение и заслужить репутацию в центре города с людьми Анжело. Как-то раз Рассел назвал меня «своим ирландцем», и все в центре стали звать меня Ирландец, а не Чич.

После дела Шептуна я все время имел при себе ствол. Если я ехал в машине, он всегда лежал в бардачке. Однажды ночью, около двух часов, возвращаясь домой из «Никсон боллрум», я остановился на красный на темном углу Спринг-Гарден-стрит; уличный фонарь там был разбит. Я был один, и стекло у меня было опущено. Подошел молодой чернокожий и сунул мне под нос ствол. Я подумал, что, скорей всего, он и сломал уличный фонарь на углу, разбив лампочку. Это был его угол. И у него явно был сообщник, прятавшийся неподалеку и готовый ему помочь, и без оружия при себе. Тот, со стволом, потребовал у меня кошелек. Я ему сказал: «Конечно, но он в бардачке». Я сказал ему «успокойся» и «не делай ничего опрометчивого, молодой человек». Я потянулся к бардачку и взял свой курносый 38-й, который бандит никак не мог видеть, потому что мои широкие плечи закрывали обзор. И затем, когда я к нему повернулся, он ничего не мог видеть из-за моей большой руки и потому, что я двигался стремительно, как хвост того кенгуру. Он протянул пустую ладонь, как он думал, за кошельком. Я выстрелил ему в коленную чашечку, а поскольку он не отставал, я выстрелил ему в другую коленную чашечку. Когда я оторвался, то увидел в зеркале заднего вида, как он катался по улице, а его приятель бежал прямо по Спринг-Гарден-стрит. Что-то мне подсказывало, что его приятель бежал не за подмогой и не за подкреплением. И что-то мне подсказывало, что тот, катавшийся по земле, не побежит больше никогда. С этого момента каждый раз, делая шаг, он будет ощущать то, что осталось от его коленных чашечек, и вспоминать обо мне.

Но потом я от греха подальше избавился от этого 38-го. Если держать ствол в автомобиле или дома, то лучше совершенно новый, из которого ни разу не стреляли. Так он за собой ничего не потянет. Со старым никогда не известно, не был ли он когда-нибудь в деле, о котором ты даже не подозреваешь. Поэтому я всегда рекомендую покупать совершенно новый ствол, из коробки.

Я потихоньку набирался опыта в ростовщичестве, давая все большие суммы. Люди знали, где меня найти, и приходили сами. Мне больше не требовался грузовик, чтобы объезжать клиентов. Подошли к концу дни десятидолларовых ссуд официанткам из закусочных «Уайт Тауэр».

У меня был один парень, которому я дал денег и который от меня бегал. Я нигде не мог его найти. Не то что навара, вообще ничего. Однажды вечером во «Френдли» один из ребят сказал мне, что парня, которого я искал, видели в баре Гарри «Горбуна» Риккобене. Когда я нашел его в баре Гарри за игрой в карты, он сказал мне, что у него умерла мать и что на похороны ушли все деньги, которые он копил, чтобы отдать мне. Я посочувствовал парню, вернулся во «Френдли» и сказал Тощей Бритве, что нашел парня у Гарри. Тощая Бритва спросил: «Ты получил хоть часть своих денег?» Я сказал: «Пока нет». Тут Тощая Бритва говорит: «Молчи. Дай догадаюсь. У него умерла мать». Я говорю: «Да, бедный парень. Думаю, ты слышал». Тощая Бритва говорит: «За десять лет его чертова мать умирала не меньше десятка раз».

Я почувствовал, что меня надурили из-за того, что я был новичком. Представьте парня, прикрывающегося смертью матери. Поэтому я вернулся к Гарри и сказал этому паразиту встать из-за карточного стола. Он был с меня ростом, но поздоровей меня. Он с готовностью встал и ударил меня, я ответил. Я уложил его, и он опрокинул карточный стол и стулья. Он встал со стулом в руке, я вырвал его и запустил в него, избил в кровавое месиво и оставил лежать на полу в бессознательном состоянии.

Внезапно вошел Гарри, огляделся и взбеленился. Он был горбуном, но помимо этого, крутым мужиком и человеком чести, занимавшим при Анжело высокое положение. Он стал орать, что я разворотил его бар, загадил кровью парня танцпол. Я сказал ему, что заплачу за ущерб. Он сказал, что не в этом дело, а в том, что я посмел выказать ему неуважение, разгромив его бар. Мне следовало вывести парня на улицу и разобраться с ним там. А не в баре. Я не слишком хорошо знал Гарри, но сказал ему, что парень меня надул. Я сказал, что парень взял у меня в долг и не платил даже проценты. Гарри сказал: «У этой задницы не хватило ума выйти на улицу и занять еще денег?» – «Он уже должен всем», – сказал я. «Я этого не знал, когда ему одалживал». После чего Гарри Горбун подошел к лежащему на полу парню, схватил его за волосы и начал бить по лицу уже за себя.

Меж тем, когда я зашел в его бар, Тощая Бритва начал втирать мне, что хватит мне просто ездить на грузовике. Бритва сказал: «Хрен, почему ты ничего не делаешь? Ты должен что-то делать». Он сказал, что они должны найти мне занятие. Я не должен просто ездить. Я должен начать карабкаться вверх. Я должен быть с большими шишками. Он повторил это несколько раз. Однажды я сказал ему, что мне нравится фильм «В порту». Я сказал, что не против начать работу в каком-нибудь профсоюзе. Мне нравились организаторы, такие, как Джоуи Макгрил и переговорщики, работающие с жалобами ради улучшения положения водителей в моем профсоюзе – «Братстве». Тощая Бритва, должно быть, поговорил с Анжело, а Анжело, должно быть, поговорил с Расселом. Вскоре Рассел, когда мы сели и окунули хлеб в вино, тоже стал мне намекать. Рассел начал говорить нечто вроде: «Дорогой мой Ирландец, не вечно же тебе кататься на грузовике».

Потом другой парень получил украденные украшения и не отдал деньги. Идя на такое, знают, что добром не кончится. Но многие из этих людей просто не способны не врать или быть честными и жить достойно. Кидать для них вроде привычки, как жевательная резинка. У кого-то из них проблемы с алкоголем или азартными играми, мутящие им разум. Не знаю, почему он так поступил, не знаю, в чем была его проблема. Знаю только, что проблема у него была.

Мне велели его предупредить. Знаю, что некоторые другие люди тоже пытались ему сказать, что это такое. Но он рассказывал всем другую историю. Центровые попросили меня держаться к нему поближе. И я стал с ним тусить. Однажды вечером мы посидели в «Хаверфорд дайнер» на углу 63-й и Харрисон. В 8.30 я ушел, а он остался ждать другого своего знакомого.

Позже той ночью этого раздолбая застрелили в его собственном подвале из «Магнума». Я жил тогда на Сити Лейн авеню; приехали полицейские, вломились и увезли меня на допрос. В то время они имели на это право, до того как Верховный суд изменил закон. Теперь они берут всех этих ненормальных, которые убили своих жен или подруг, и даже не вправе спросить, как их зовут. Нас они хватали при первом подозрении. Сажали и засыпали вопросами из всех углов допросного кабинета. Устраивали настоящий допрос с пристрастием.

Они нашли у меня в квартире такой же «Магнум», но из него ни разу не стреляли, о чем я им сказал. У них был свидетель из «Хаверфорда», и он показал, что, сидя с тем парнем, которого убили, я несколько раз громко спрашивал официантку, который час. Они сказали, что я спросил ее еще раз незадолго до ухода в 8.30.

По их словам, так я пытался с помощью официантки устроить себе алиби, чтобы никто не сказал, что я был с тем парнем позже, когда его замочили. Они стали говорить мне, что обнаружили отпечатки моих пальцев на перилах лестницы, ведущей в тот подвал. Я сказал им, что накануне заходил к нему взять детскую кроватку, которую он мне одолжил, и мои отпечатки могут быть по всему подвалу, поскольку кроватка стояла в подвале. Хорошо, что я с ним дружил, в противном случае эти отпечатки стали бы уликой против меня. Они спросили меня, не желаю ли я им ничего рассказать, снять камень с души, я сказал им: «На моей душе нет камня, потому что я ничего не делал». Они попросили меня пройти проверку на детекторе лжи, а я напомнил им, что не пальцем деланный, и очень почтительно сказал, что они могут сами пройти проверку на детекторе лжи, которая поможет им вернуть украденные ценности, нередко исчезавшие в те дни прямо в полиции.

Постигнув азы, я понял, почему у боссов и капо немало веских причин подослать тебя замочить твоего хорошего друга. Главное – стрелок сможет к тебе подойти, когда ты один. Кроме того, если обнаружат улики против стрелка, а он твой друг, можно легко объяснить, как они оказались в твоем доме, в машине или на твоем теле.

Взять, к примеру, волосы Джимми Хоффа, которые нашли в машине. Джимми дружил с Тони Джакалоне и его семьей. Волосы Джимми легко могли попасть на одежду одного из Джакалоне. Потом с одежды одного из Джакалоне волосы могли попасть в автомобиль малыша Джакалоне. Или сам Джимми мог сидеть в машине раньше. Или они могли попасть в машину с одежды Чаки О’Брайена. Возможен миллион объяснений помимо того, что Джимми Хоффа куда-то везли в этом автомобиле именно в тот день.

Так или иначе, накануне я был в доме того парня, чтобы забрать кроватку. Копы решили, что я приезжал специально, чтобы, так сказать, заранее осмотреться в том самом подвале, где обнаружили тело, возможно, оставить в том подвале открытыми окно или дверь. Но обвинения они так никому и не предъявили, хотя и страшно хотели повесить это дело на меня.

Если спустить парню обман с украденными ювелирными украшениями, никто не скажет, на что он еще способен. И неизвестно, что он расскажет, если на него надавят. Он уже наполовину крыса. Если вы хотите жить в порядочном обществе, это смахивает на измену. За измену казнит даже государство. Это серьезная ошибка, особенно если у вас, как у того парня, куча возможностей сделать все как надо. Есть определенные правила, которые надо соблюдать, вот что это такое.

К этому времени я стал важной частью нового окружения и как друг Рассела и Анжело пользовался большим уважением. Знаю, это кружило мне голову. Поскольку мы были католиками, мы с Мэри не разводились, но разъехались, и я жил как хотел.

Через улицу от «Никсон боллрум» был ресторан «Голден Лантерн». Работали там 44 официантки, и за лето со Дня поминовения до Дня труда я переспал с 39 из них. «Египтяночка» и «Русалка Нила» были хорошими наставницами, и я пользовался большим успехом у женщин. Должно быть, среди них распространилась слава о моих подвигах, и каждая из них хотела со мной переспать. Женщины находили меня привлекательным, и это чувство мне нравилось. Я был один. Но все почему? Эгоизм, и ничего больше. Любви никакой не было. Просто много выпивки и много эгоизма. И то и другое тебя убьет.

Они дали мне работу в ночном клубе под названием «Данте Инферно». Принадлежал он парню по имени Джек Лопинсон, но Лопинсон был должен за него много денег акуле по имени Джозеф Малито, который там ошивался. Моя работа заключалась в том, чтобы следить за деньгами Лопинсона и Малито (фактически владельца), чтобы убедиться, что деньги шли в кассу, а не в карманы барменов, и приструнивать клиентов, если кто-то из них перейдет грань дозволенного.

Горластый организатор из 107-го отделения «Братства» Джей Фален, один из людей Джоуи Макгрила, приходил и накачивался, и мне пришлось сказать барменам, чтобы не обслуживали его, когда он напьется. В один из вечеров Фален вытащил пистолет и наставил на другого клиента, а я подошел и вырубил его. Подняв с пола, я вышвырнул его на улицу и сказал, чтобы он больше не возвращался. Вход ему был закрыт навсегда, и так продолжалось до тех пор, пока я работал в «Данте Инферно».

Всякий раз при мысли о словах Тощей Бритвы, что они что-то для меня делают, меня все больше и больше тяготили такие люди, как Фален, и такие обязанности, как в «Данте Инферно». Вроде и хорошо, что я избавлен от ежедневной рутины, но все это сильно смахивало на армию, с ее вечной спешкой и ожиданием, томительной скукой между боями. Я все чаще думал о работе в профсоюзе со стабильной зарплатой и продвижением по службе. Там я, несомненно, смог бы каждую неделю давать Мэри больше денег или хотя бы четко определенную сумму, а не то густо, то пусто, не торчал бы все время в барах и пил бы, может, поменьше.

Когда Рассел заговорил, что не вечно же мне водить грузовик, я начал откровенно говорить ему, что хотел бы работать в профсоюзе. Он сказал: «Тогда почему ты туда не устроишься?»

Я сказал: «Я уже справлялся у Джоуи Макгрила, для которого продаю футбольную лотерею. Он – организатор «Братства дальнобойщиков» из 107-го. Макгрил ответил мне, что у них вакансий нет. Я сказал ему, что есть организатор, которого я выгнал из «Данте», – от него можно избавиться, Макгрил сказал мне, что это не имеет значения. У них другие ребята на очереди. Он сказал, ты должен знать кого-то из шишек. Ребе, который бы поддержал и ручался за тебя. Единственный, кого я знал, кроме Макгрила, мой собственный профсоюзный уполномоченный, и у него нет никакого авторитета, чтобы пробить мне дорогу. Он сам еще должен расти. Стать организатором».

Рассел привел какую-то сицилийскую пословицу о буре, которую можно перевести примерно так: «Никто не знает, как все сложится. Погода в руках Господа».

Однажды днем перед работой в «Данте» я зашел во «Френдли». Тощая Бритва сказал мне: «Сегодня вечером придет Рассел, и он хочет, чтобы ты был здесь к 8.00. Ему позвонит парень. Он хочет, чтобы ты кое с кем поговорил». Я не знал, чего хотел Рассел или с кем он хотел, чтобы я поговорил, но я понял подсказку.

Я вернулся в бар к 7.30, и Рассел был на улице, разговаривал с людьми. Он сказал мне заходить и выйти за ним, когда ему позвонят. Ровно в 8.00 в баре зазвонил телефон, и Тощая Бритва поднял трубку. Я встал из-за стола и пошел за Рассом, но Расс уже входил, он услышал звонок с улицы. Я сел за столик у телефона. Тощая Бритва сказал человеку на том конце провода: «Как вы поживаете? Хорошо. А семья? Да, у нас все хорошо. Постучим по дереву. О да, Анжело отлично. На прошлой неделе он ходил к врачу. Он в полном здравии. Снова постучим по дереву. Позвольте, я передам трубку Макги. Вы должны беречь себя, слышите». Бритва передал трубку Рассу.

Расс взял трубку, но ничего не сказал. Он взял телефон и сел за мой стол. Он положил на стол конверт.

– У меня есть друг, о котором я тебе рассказывал. Он сидит рядом со мной. Он хороший член профсоюза. Я хочу, чтобы он встретился с его президентом. Скажи, что ты о нем думаешь. – Рассел повернул голову и сказал мне: – Поздоровайся с Джимми Хоффа.

И Расс протянул мне трубку.

Я взял трубку и подумал: «Представляешь? Сам Джимми Хоффа звонит поговорить со мной».

– Здравствуйте, – сказал я. – Рад с вами познакомиться.

Джимми Хоффа даже не поздоровался. Сразу перешел к делу. И первое, что сказал мне Джимми Хоффа, было:

– Я слышал, ты красишь дома.

– Д-д-да, я и по плотницкому делу могу.

Я смутился из-за своего заикания.

– Это я хотел услышать. Я понимаю, ты – мой брат.

– Верно.

Я старался говорить коротко, предложениями из пары слов.

– Местное отделение 107. С 1947 года.

– Наш друг очень хорошо о тебе отзывался.

– Спасибо.

– А ему непросто угодить.

– Я стараюсь, – сказал я.

– Самое лучшее и самое главное в рабочем движении, без чего оно не сможет обойтись, не сможет вести борьбу и вообще перестанет существовать, – это солидарность. Крупный бизнес атакует и наступает: финансирует раскольнические группы, цель которых – развалить профсоюз. Прямо сейчас, пока мы говорим, большой бизнес стоит за агрессивной тактикой некоторых профсоюзов АФТ-КПП, которые пытаются увести у нас наши местные отделения прямо здесь, у меня дома, в Детройте и в других местах. Большой бизнес сейчас действует заодно с правительством, на каждом шагу чиня нам препятствия, обливая грязью перед народом и нашими членами, чтобы посеять семена инакомыслия в то самое время, когда нам необходима солидарность. Солидарность необходима нам как никогда в истории, и не только в истории нашего профсоюза, но и в истории всей борьбы рабочего человека в Америке. Ты хочешь участвовать в этой борьбе?

– Да, хочу.

– Хочешь быть частью этой истории?

– Да, хочу.

– Сможешь приступить прямо завтра в Детройте?

– Смогу.

– Приезжай в 299-е отделение и доложи Биллу Изабелу и Сэму Портвайну. Они в «Братстве» отвечают за связи с общественностью.

Он повесил трубку, и я подумал: боже, да он оратор. На минуту мне показалось, что я слышал Паттона.

– Расс, – сказал я, – это было неожиданно. Не думал, что так скоро Рождество, и точно знаю, что сегодня не мой день рождения.

– Не беспокойся: ты нужен ему не меньше, чем он тебе. Мне не хочется тебя терять. Надеюсь, он не задержит тебя в Детройте надолго.

– Да, верно. Я сказал ему, что завтра буду в Детройте. Лучше мне выезжать прямо сейчас.

– Не спеши, – сказал Расс и вручил мне конверт, который положил на стол, когда сел. – Давай открывай.

В нем был билет на самолет до Детройта и пачка стодолларовых банкнот.

Внезапно я рассмеялся. Я просто сидел и смеялся.

– Что сказать, – произнес я. – Для меня в жизни никто ничего подобного не делал. Я этого никогда не забуду.

– Ирландец, ты это заслужил. Никто тебе ничего не дает. Ты это заработал. Иди поешь и встреться с Анжело.

– А как с «Данте»? – спросил я. – Сегодня я должен работать.

– Бритва об этом уже позаботился. Тебе найдут подмену, пока ты не вернешься из Детройта. И не вздумай заказывать такси до аэропорта. Утром Анжело пошлет кого-то тебя отвезти. К Джимми Хоффа лучше не опаздывать. Он ненавидит непунктуальность еще больше, чем я.

Я рассмеялся снова. Боюсь, Расс подумал, что я спятил. Но мне было очень смешно. Не знаю почему. Наверное, меня смущало то, насколько старик обо мне заботился».

 

Глава 13. У них не найдется такого большого парашюта

Когда Фрэнк Ширан нанимался на работу по междугороднему телефону, для Джимми Хоффа начался период свершений и дурной славы. В середине и конце 50-х Джимми Хоффа силой и хитростью продрался сквозь слушания в Комитете Макклеллана. Стал президентом «Международного братства». Против него выдвинули несколько уголовных обвинений.

И что еще важнее для будущего Хоффа и рядовых членов профсоюза, в 1955 году Джимми создал пенсионный фонд, в который работодатели регулярно отчисляли пенсионные взносы за своих сотрудников – членов «Братства». До создания Пенсионного фонда Центральных штатов многие дальнобойщики, уходя на пенсию, просто лишались соцобеспечения.

«Джимми умел пользоваться своим темпераментом. В ту пору, когда он учреждал этот пенсионный фонд, меня с ним рядом не было, но Билл Изабел рассказал, как он взрывался на встречах с автотранспортными кампаниями. Он угрожал им всем. Он хотел фонд, он хотел учредить фонд по-своему и хотел контролировать фонд. Он хотел, чтобы после учреждения деньги из фонда могли занимать люди, чьи кандидатуры он бы одобрил. Не поймите неправильно, управляющие фондом, скажем, начисляли по кредитам проценты, и кредиты были вложением денег фонда. Кредиты давались под залог и все такое. Но Джимми делал это так, как хотел он. Мог давать деньги определенным людям. На первых порах фонд все время рос, потому что страхуемые еще не уходили на пенсию, а компании постоянно вносили в фонд деньги за каждый отработанный водителем час. К тому времени, когда я пришел, в фонде было около 200 миллионов долларов. К моменту моего ухода на пенсию – миллиард. Нет нужды говорить, сколько навара дают такие деньги».

Организованный Хоффа пенсионный фонд «Братства» почти сразу же стал источником займов для общенационального преступного синдиката, известного широкой публике как «Коза Ностра». Благодаря собственному частному банку эта преступная монополия росла и процветала.

Финансируемые «Братством» предприятия, в особенности строительство казино в Гаване и Лас-Вегасе, стали воплощением мечты крестных отцов-предпринимателей. Пределов не было, а будущее сулило еще больше. В момент исчезновения Джимми Хоффа в 1975 году азартные игры собирались легализовать в Атлантик-Сити.

«Джимми получал на руки деньги за посредничество в предоставлении займа. Брал из-под полы за одобрение кредита. Джимми помогал некоторым друзьям, таким, как Рассел Буфалино, или босс Нового Орлеана Карлос Марчелло, или босс Флориды Санто Траффиканте, или Сэм Момо Джанкана из Чикаго, или Тони Провенцано из Нью-Джерси, или своему старому другу Джонни Дио из Нью-Йорка. Они приводили клиентов. Боссы брали с клиентов по 10 процентов за кредит и делили этот процент с Джимми. Джимми заключал много сделок с нашими друзьями, но всегда на своих условиях. Этот пенсионный фонд был курицей, несшей золотые яйца. Джимми дружил с Редом Дорфманом из чикагской братвы. В 1939 году Ред возглавил профсоюз чикагских мусорщиков, когда замочили его президента. Говорят, помощником Реда в профсоюзе был Джек Руби. Тот самый Джек Руби, который замочил Ли Харви Освальда. Ред был связан с боссом Руби Сэмом Момо Джанканой и Джоуи Глимко и прочими чикагскими итальянцами. Плюс Ред был большой фигурой на Восточном побережье наряду с такими людьми, как Джонни Дио.

У Реда был пасынок Аллен Дорфман. Джимми назначил Реда и Аллена отвечать за профсоюзные страховые полисы, а потом поставил Аллена следить за кредитами пенсионного фонда. Аллен был героем войны на Тихом океане. Он был крутым евреем, морским пехотинцем. И он был стойким. В ходе тех слушаний в конгрессе Аллен и Ред воспользовались Пятой поправкой в общей сложности 135 раз. Аллен Дорфман сам был очень уважаемым человеком. Аллен собирал и делил с Джимми проценты – небольшие, мизер. Джимми всегда жил не бедно, но скромно. В сравнении с Беком и теми, кто пришел после Джимми, можно сказать, Джимми унес домой разве что печати компании».

Все же у Джимми Хоффа было как минимум два небольших деловых секрета, которые стали для него источником волнений. В обоих этих тайных предприятиях деловым партнером Хоффа был его близкий союзник Оуэн Берт Бреннан. Бреннан был председателем местного детройтского отделения «Братства», а его досье украшали аресты за насильственные преступления, среди которых было четыре случая подрыва грузовиков и зданий компании. Бреннан называл Джимми «своими мозгами».

Хоффа и Бреннан учредили компанию по перевозке автомобилей под названием «Тест Флит». «Мозги» и партнер зарегистрировали компанию на девичьи фамилии своих жен. У предприятия «Тест Флит» был всего один контракт. Заключен он был с перевозчиком автомобилей «Кадиллак», у которого возникли профсоюзные проблемы с независимыми частниками – водителями автовозов, входящими в «Братство». Эта группа дальнобойщиков «Братства» устроила несанкционированную стихийную забастовку. Возмущенный подобным нарушением профсоюзного единства, Джимми Хоффа приказал им вернуться к работе. Затем с благословения Хоффа автоперевозчик «Кадиллаков» разорвал контракт с независимыми членами «Братства», работавшими на частных автовозах, лишив многих из них работы, и передал подряд компании «Тест Флит». Эта афера помогла Джозефин Пошивак, она же – миссис Хоффа, и Элис Джонсон, она же – миссис Бреннан, не проработав в компании «Тест Флит» ни минуты, получить за 10 лет 155 000 долларов дивидендов.

Также Хоффа и Бреннан инвестировали в инженерное обустройство участка во Флориде под названием Сан-Валли и положили 400 000 долларов профсоюзных средств на беспроцентный депозит в качестве залога дальнейших инвестиций. Заключая эту сделку, Джимми Хоффа едва ли мог предполагать, что скоро станет всемирно известен, подвергнется строгой общественной проверке и вынужден будет отвечать за грехи прошлого, сколь бы ничтожными они ему ни казались.

Не без оснований обеспокоенный тем, что комитет Макклеллана вскоре обнаружит многие из его маленьких тайн, в том числе курицу пенсионного фонда, несущую золотые яйца, Джимми Хоффа принялся всеми силами отвлекать внимание комитета от себя.

Когда в начале 1957 года комитет был сформирован, его целью был тогдашний президент «Братства» Дейв Бек. По словам Уолтера Шеридана, правой руки Бобби Кеннеди, Хоффа тайно предоставил Кеннеди информацию о прегрешениях Бека. В своей книге 1972 года «Падение и взлет Джимми Хоффа» Шеридан написал: «Подговорив одного из адвокатов Бека, он устроил передачу Кеннеди информации о Беке».

Это простое предложение – смелый шаг Шеридана. Хотя при выходе книги Хоффа был еще жив и буквально только что вышел из тюрьмы, Бобби Кеннеди был уже четыре года как мертв. Будь Кеннеди жив и подними кто-нибудь вопрос о последствиях этого предложения, абсолютно законным стало бы этическое расследование. По его результатам Кеннеди мог лишиться звания адвоката за позволение адвокату Бека нарушить этический долг перед своим клиентом и тайный донос на Бека по поручению Хоффа.

Шеридан писал, что Хоффа «через того же самого адвоката организовал свою встречу с Кеннеди, где предложил сотрудничать с комитетом».

Могут ли быть какие-либо сомнения в том, что, когда в 1972 году вышла книга Шеридана, друзья Хоффа, крестные отцы, обратили внимание на эти два предложения? Для таких безжалостных и могущественных людей, как Буфалино, Траффиканте, Марчелло, Провенцано и Джакалоне, доносительство – серьезный недостаток характера, а донос на своего союзника – серьезная ошибка. Подобному человеку больше нельзя доверять, и преступление это, мягко говоря, непростительное. Хоффа вышел из тюрьмы и появился на улицах Детройта почти одновременно с началом продажи книги Шеридана в книжных магазинах. В книге Хоффа назван «крысой». Хоффа подтвердил прозвище, когда в погоне за президентством «Братства» принялся публично угрожать разоблачить влияние мафии в пенсионном фонде «Братства» при Фицсиммонсе. Но все это произошло много лет спустя. А в конце 50-х годов макиавеллиевская стратегия Хоффа по отданию своего профсоюзного брата Дейва Бека на съедение волкам принесла ему двойной выигрыш. Сосредоточив основное внимание на Беке, комитет отодвинул хоффовские «Тест Флит» и «Сан-Валли» на второй план и убрал Бека с дороги Хоффа.

«Джимми любил командовать окружающими. Он не пил, поэтому в его присутствии никто не пил. Он не курил, поэтому при нем никто не закуривал. Иногда впадал в ярость. Делался беспокоен, словно ребенок, расчесывающий волдыри ветряной оспы. Ему нельзя было сказать, чтобы он прекратил чесаться. Сказать нельзя было ни слова. Надо было просто слушать».

Джимми Хоффа загорелся и пожелал узнать как можно больше о внутренней работе комитета Макклеллана.

В феврале 1957 года Хоффа связался с нью-йоркским адвокатом по имени Джон Сай Чисти. Чисти отслужил на флоте и в секретной службе. В своей юридической практике специализировался на проведении расследований. Хоффа сказал Чисти, что комитет нанимает следователей. Если Чисти пойдет в комитет и будет сообщать о своей деятельности Хоффа, то сумма вознаграждения Чисти составит 24 000 долларов наличными, которые будут выплачены частями по 2000 долларов в месяц в течение года. Хоффа передал Чисти первый взнос в размере 1000 долларов на расходы по получению работы. Тем не менее в своем нетерпении Хоффа недостаточно проверил Чисти. Это был честный нью-йоркский следователь и патриот. Чисти сразу же сообщил о схеме подкупа.

Бобби Кеннеди предоставил Чисти работу в комитете с годовой зарплатой 5000 долларов. ФБР установило микрофоны и камеры. Чисти уведомил Хоффа, что у него есть конверт с секретными документами комитета и в обмен на конверт он хочет получить еще один платеж. Встреча произошла в районе Дюпон Серкл в Вашингтоне, округ Колумбия. Чисти передал Джимми Хоффа конверт. Хоффа вручил Чисти 2000 долларов наличными. Обмен был сфотографирован. ФБР арестовало Джимми Хоффа на месте с поличным.

Когда репортер спросил Бобби Кеннеди, что тот сделает, если Хоффа будет оправдан, Бобби сказал, что в таком «безупречно ясном деле» он «даже не рассматривает подобную возможность», и добавил: «Я спрыгну с Капитолия».

В июне 1957 года Хоффа предстал перед судом в Вашингтоне, округ Колумбия, по обвинению в даче взятки следователю Комитета Макклеллана за предоставление конфиденциальной информации о деятельности Комитета.

Жюри состояло из восьми чернокожих и четырех белых. Хоффа и его адвокат, легендарный Эдуард Беннетт Уильямс, в процессе отбора отклоняли только белых присяжных. У Хоффа была черная женщина-юрист, прилетевшая из Калифорнии, чтобы заседать за столом защиты. Он организовал в газете «Афро-Американ» рекламную кампанию, восхваляющую Хоффа как вождя «негритянской расы». В кампании фигурировала черно-белая юридическая команда Хоффа. Хоффа распорядился, чтобы газету доставили в дом каждого черного присяжного. Наконец, приятель Хоффа из чикагского преступного мира Ред Дорфман уговорил прилететь из своего дома в Детройте легендарного чемпиона по боксу Джо Луиса. Джимми Хоффа и Джо Луис обнялись перед присяжными, словно старые друзья. Джо Луис остался на пару дней процесса в зале суда.

Когда Сай Чисти начал давать свидетельские показания, Эдуард Беннетт Уильямс спросил его, вел ли тот когда-либо официальное расследование против «Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения», Чисти ответил отрицательно, однако семена сомнения были посеяны.

Хоффа оправдали.

Эдуард Беннетт Уильямс отправил Бобби Кеннеди перевязанную ленточкой коробку с игрушечным парашютом. Чтобы Кеннеди прыгнул с купола Капитолия.

«До процесса Джимми с Джо Луисом никогда не встречались, только жюри этого не знало. Но Джимми был сильный борец за гражданские права. Тут все верно. Вот только выиграв процесс, он думал, что никогда не проиграет. И не сомневаюсь: он страстно ненавидел Бобби. Я слышал, как он в лифте назвал Бобби испорченным мальчишкой и кинулся на него. Я оттащил Джимми. Много раз Джимми говорил мне, что они порешили не того брата. Но он ненавидел и Джека. Джимми сказал, что они молодые миллионеры, которым никогда не приходилось горбатиться за кусок хлеба».

В своей книге «Внутренний враг» Бобби Кеннеди утверждал, что сразу после суда безработный и погрязший в долгах Джо Луис устроился на хорошо оплачиваемую работу в звукозаписывающей компании, получившей ссуду в 2 миллиона долларов из пенсионного фонда «Братства». Вдобавок Джо Луис женился на чернокожей женщине-юристе из Калифорнии, с которой познакомился на суде. Когда правая рука и главный следователь Бобби Кеннеди, будущий писатель Уолтер Шеридан попытался допросить Джо Луиса о работе в звукозаписывающей компании для Комитета Макклеллана, экс-чемпион отказался сотрудничать и велел передать Бобби Кеннеди: «Скажите ему спрыгнуть с Эмпайр-стейт-билдинг».

Тем не менее Бобби Кеннеди ожидал, что к концу 1957 года посмеется последним.

Стремление контролировать окружающих привело к федеральному обвинению Хоффа в найме своего приятеля Джонни Дио для незаконной прослушки сотрудников «Братства», чтобы убедиться, что никто из них не сливал на него компромат Комитету Макклеллана, как он на Бека. Соучастником Хоффа в организации преступной прослушки был Оуэн Берт Бреннан, его партнер по «Тест Флиту» и «Сан-Валли», человек, который из-за двух этих предприятий мог опасаться потенциальных юридических проблем.

В дополнение к обвинению в незаконном прослушивании, ожидающему рассмотрения, Бобби Кеннеди выдвинул в Вашингтоне отдельное обвинение в лжесвидетельстве, поскольку в своих показаниях перед Комитетом Макклеллана Хоффа солгал об инцидентах с прослушкой.

В то время, когда Хоффа ждал процессов по двум этим обвинениям, «Братство» уже много лет входило в крупнейшее в мире профсоюзное объединение АФТ-КПП. В сентябре 1957 года комитет по этике АФТ-КПП заявил, что Дейв Бек и Джимми Хоффа использовали «свои официальные профсоюзные посты для личной наживы». Далее в резолюции АФТ-КПП говорилось, что Хоффа «представлял, спонсировал и продвигал интересы печально известных профсоюзных рэкетиров».

Ответом «Международного братства» стало избрание Джимми Хоффа, ожидающего двух федеральных процессов, своим президентом на первый срок.

В те напряженные дни президент «Международного братства» избирался не рядовыми членами, а специально выбранными делегатами съезда, проходившего раз в пять лет. Тайного голосования, на всякий пожарный, не было. Джимми Хоффа в своей приветственной речи сказал: «Давайте похороним все наши разногласия».

Скольких несогласных Джимми Хоффа и его рэкетиры уже похоронили? Сколько домов еще предстояло покрасить?

Известно, что, став президентом, Джимми Хоффа смог продвинуть своих союзников из мафии. Хотя в 70-е Энтони Провенцано изменился, в 1957 году Тони Про был верен Хоффа и возглавлял 560-е отделение в Юнион-Сити, Нью-Джерси, – одно из крупнейших местных отделений в стране. Хоффа сразу же дал Провенцано вторую зарплату, назначив его председателем 73-го Смешанного комитета Нью-Джерси, объединившего 100 000 членов. В 1959 году для надзора за «Братством» власти учредили Наблюдательный совет. Наблюдательный совет приказал Хоффа вычистить Провенцано из профсоюза. Вместо этого Хоффа в 1961 году добавил своему союзнику третий оклад и огромные полномочия, сделав его вице-президентом «Международного братства». В том же году Провенцано «похоронил свои разногласия» с популярным реформатором из 560-го отделения Энтони «Три пальца» Кастеллито, приказав Нокауту Конигсбергу, Сальваторе Синно и Сальваторе «Салли Багзу» Бригульо задушить его и похоронить на ферме на севере штата Нью-Йорк.

В 1957 году, через десять дней после принесения Хоффа присяги, АФТ-КПП изгнали «Братство» из своих рядов, заявив, что профсоюз сможет вернуться только в том случае, если избавится от «этого коррумпированного руководителя» Джимми Хоффа и его профсоюзных рэкетиров.

15 ноября 1957 года общественность узнала о сходке в Апалачине. Несмотря на отрицание Дж. Эдгаром Гувером, выяснилось наличие общенационального преступного синдиката, как государства в государстве – со столицей в Нью-Йорке.

Десять дней спустя в Нью-Йорке началось заседание федерального жюри в процессе по обвинению Хоффа и Бреннана в подслушивании. Голоса присяжных разделились 11 к 1. Сразу же созвали новое жюри. В ходе второго процесса присяжный заявил о попытке дачи взятки. Его освободили и заменили запасной кандидатурой. Это жюри признало Джимми Хоффа невиновным.

У проигравшего Бобби Кеннеди все еще оставалось обвинение Хоффа в лжесвидетельстве. Но недолго. Обвинение строилось на прослушивании разговоров между Джонни Дио и Джимми Хоффа. Прослушивание производилось в полном соответствии с законами штата Нью-Йорк и принималось как доказательство в судах Нью-Йорка. К несчастью для Бобби, дело совпало с началом усиления контроля «Суда Уоррена» за действиями местной полиции и полиции штатов. Верховный суд США постановил, что подобные санкционированные штатом прослушивания неконституционны, а доказательства, полученные при помощи или в результате такого прослушивания, являются «плодом ядовитого дерева». Доказательства, способные похоронить Джимми Хоффа, признавались незаконными, и обвинение за дачу ложных показаний пришлось снять.

«Я пришел на работу в профсоюз примерно в то время, когда это все происходило, сразу после того, как Джимми стал президентом. После процесса о прослушке все говорили, что у них не найдется такого большого парашюта, чтобы спасти задницу Бобби Кеннеди, когда он прыгнет с Капитолия».

 

Глава 14. У стрелка маски не было

«Я прилетел в Детройт и доложился в 299-м местном отделении на Трамбал-авеню. Это было родное отделение Джимми. На той улице, где стадион «Тайгерс». 299-е местное отделение организовало кампанию по объединению в профсоюз детройтских таксистов. Прямо напротив здания отделения был большой гараж таксомоторов, и, когда мое такси подъезжало к 299-му местному отделению, я увидел на другой стороне улицы пикетчиков «Братства». Там буду и я. Я знал, что там мое место. Я был очень рад стать организатором в 299-м отделении, а если справлюсь, меня вернут в Филадельфию организатором в 107-м отделение, даже если придется создать для меня дополнительную должность. У меня был шанс сделать главного ребе своим ребе.

Когда-то я даже мечтал стать организатором «Международного братства». Это должность на самом верху. Работа в главном офисе. Разъезды повсюду, где ты нужен. Можно оказать много вполне законных услуг и себя не обидеть. Если бы в конце с Джимми не произошло то, что произошло, я стал бы организатором «Международного братства».

В Детройте меня назначили к Биллу Изабелу и Сэму Портвайну. Работали они вместе, занимались связями с общественностью, однако на самом деле Сэм смотрел на Билла как на босса команды. Билл был ростом около 173 см и славился умением наворачивать конфеты, но не те, что едят, а те, что взрывают – динамит. Билл умел делать бомбы и всегда их собирал. Билл родился в Ирландии, но говорил без акцента, как американец. Раньше работал дальнобойщиком. Числился он в Сент-Луисе и считался организатором местного отделения в Сент-Луисе и организатором Смешанного комитета Сент-Луиса, во главе которого стоял действительно хороший профсоюзный деятель Гарольд Гиббонс. Именно Гарольда Гиббонса Джимми должен был назначить вместо Фрэнка Фицсиммонса, когда сам в 1967 году пошел учиться.

Сэм был из Вашингтона, округ Колумбия, и повыше, поплотнее и помладше Билла, скорее, моего возраста. Мне было 37. Насколько я знаю, Сэм пришел на работу в проф-союз прямо из колледжа. Оба были очень близки с Джимми Хоффа.

Для сплочения таксистов в профсоюз выделили около восьми организаторов. Каждое утро мы собирались, а затем отправлялись в пикет и раздавали листовки, которые Билл и Сэм составляли вместе с людьми из связей с общественностью. Иногда мы пикетировали гараж таксомоторов через дорогу от здания профсоюза. В другой раз мы выстраивали линии информационных пикетов у стоянок такси по всему городу, например, у большого зала Кобо-холла или отеля «Уорнер».

Ты отводил таксистов в сторонку, объяснял преимущества работы для членов профсоюза и просил подписать профсоюзную карточку. После получения подписей 30 % работников трудовое законодательство давало право провести голосование, определиться, хотят ли рабочие проф-союза или нет. Но Билл учил меня никогда не проводить голосование, не получив более 50 %, иначе наверняка проиграешь. Билл также объяснил мне, что после получения права на голосование может явиться другой профсоюз и попытаться увести людей к себе. Если у них 10 % карточек, они имеют право участвовать в выборах и могут побить твой профсоюз после того, как ты сделал всю работу. Нас только что вышвырнули из АФТ-КПП, и мы вечно опасались вмешательства в наше голосование одного из их профсоюзов и увода людей к себе или переманивания достаточного количества наших голосов, чтобы не выиграл никто. В то время царил закон джунглей. Ты не знал, кому доверять, но все время беседовал с таксистами и убеждал их подписать карточку. Почему-то тогда в Детройте в такси работало много лесбиянок. Им хотелось, чтобы к ним относились как к мужчинам, и ты должен был это уважать, в противном случае не получил бы подпись.

Подпись на карточке не означала, что потом они проголосуют за профсоюз, потому что работодатель оказывал давление, а голосование было тайным, и таксисты могли поставить подпись, только чтобы ты отстал, а затем проголосовать как угодно, и ты ничего с этим не мог поделать.

Я жил в «Холидей Инн», и профсоюз оплачивал мои гостиничные счета и выдавал деньги на еду и повседневные расходы, а кроме того, я получал зарплату. В те дни у тебя могло быть больше одной должности в профсоюзе, и ты мог получить столько, сколько Джимми или твой ребе тебе платил. У меня была одна должность, но я знаю, что Билл и Сэм получали деньги в нескольких местах.

Это казалось легкими деньгами, и Детройт во многом был похож на Филли. Дел было много, и скучать не приходилось. Мы ходили на бои, футбольные матчи и все, что было интересного в городе. Билл и Сэм хорошо закладывали за воротник, и мы много сидели в барах.

Они научили меня, что слово «профсоюз» что-то значит. Все должны быть едины или ничего не удастся добиться для рабочих. Профсоюз силен настолько, насколько силен самый слабый его член. Как только возникают разногласия, работодатель это чувствует и использует в своих интересах. Допустив разногласия и раскольнические группировки, ты на пути развала профсоюза. Босс может быть только один. У тебя могут быть помощники, но нельзя, чтобы местным отделением управляли девять парней. Если ты это допустишь, работодатель заключит тайные сделки и расколет профсоюз. Работодатель незаконно уволит самых сильных профсоюзных активистов, и ему все сойдет с рук, а профсоюз расколется надвое.

«Раскольнические фракции похожи на нацистских коллаборационистов времен войны, как в Норвегии и во Франции, – говорил мне Билл Изабел. – Джимми Хоффа никогда не потерпит раскольнических группировок. Он слишком много работал, чтобы построить то, что у нас есть. Утром он встает первым, а вечером ложится последним. Посмотри, насколько сегодня у нас лучше. Всего этого добился Джимми: пенсий, оплаты больничных расходов для всех заболевших членов семьи, он сражается за Генеральное соглашение о грузоперевозках, по которому все дальнобойщики по всей стране получат одинаковую зарплату. И все, чего для нас добился Джимми, потом, плетясь в хвосте, добрые дяди из АФТ-КПП получают для своих. И жалуются, что тактика Джимми слишком груба. Ты был на войне и знаешь, что нужно сделать, чтобы добраться из точки А в точку B. Я скажу, что, если по пути прольется несколько литров Гиннеса, такова чертова жизнь, мой мальчик».

Однажды ночью мы втроем были в городе. Билл вез нас в итальянский ресторан. Я работал на новой работе всего несколько недель. Я сидел на заднем сиденье, а Билл смотрел на меня в зеркало заднего вида. Билл сказал мне: «Джимми говорил нам, что ты красишь дома».

Я ничего не ответил. Просто согласно кивнул. «Отлично, старая песня, – подумал я. – Приложить так много усилий, чтобы вырваться из итальянской общины и получить новую работу, и все заново».

– Нам надо кое-что подрихтовать в Чикаго. Там у нас друг по имени Джоуи Глимко. Он возглавляет 777-е отделение таксистов. И еще у него грузовики в порту. Слышал о нем?

Я продолжал молчать. Лишь отрицательно помотал головой. Пару недель спустя Рассел сказал мне, что Джо Глимко был Джузеппе Примаверой. Он был с Аль Капоне и был большой шишкой в чикагской братве. У него было объемное досье, несколько арестов за убийства. Он брал Пятую поправку по всем вопросам на слушаниях в Комитете Макклеллана, в том числе о том, знаком ли он с Джимми Хоффа.

– Там парень нуждается в рихтовке, – сказал Билл. – Мы хотим, чтобы ты завтра утром вылетел в Чикаго, в аэропорту тебя встретят.

И все. Не спрашивайте меня, кто или что, потому что я не знаю. В любом случае распространяться не собираюсь. Это была проблема, которую они мне поручили уладить, и я уладил. Похоже, этим я занимался всю свою жизнь. Учитывая, что отец посылал меня побить других мальчиков, чтобы выиграть ставки на пиво, возможно, так оно и было.

Очевидно, им нужен был кто-то, кого этот парень не знал, потому что всех, кого он знал, он кинул и был осторожен. Парня не насторожил бы какой-то ирландец, идущий с ним по улице. И они хотели, чтобы парень остался лежать прямо на тротуаре, как предупреждение для тех, кто должен знать, что парень поплатился за то, что натворил.

Всякий раз, когда вы читаете в газете про стрелка в маске, будьте уверены, что у стрелка маски не было. Если на улице есть свидетели, они всегда говорят, что у наемного убийцы была маска, поэтому пославшие стрелка знают, что свидетели ничего не видели, а свидетелям не нужно волноваться.

Мне было не привыкать садиться в десантную баржу, а теперь я в мирное время высаживался в Чикаго на самолете. В Чикаго я пробыл, может, час. Они дали мне ствол, и у них был один парень, которому я его после дела отдал, он залез в машину и уехал. Его единственная задача – уничтожить ствол. У них были другие парни, сидевшие в машинах, готовые врезаться в полицейские авто, если за моим автомобилем будет погоня. Машина, в которую сел я, должна была отвезти меня обратно в аэропорт.

Увидев аэропорт, я расслабился. Я знал, что иногда они нанимали «ковбоев», а после дела о тех «заботились». «Ковбои» были одноразовыми. Рассел рассказал мне, как Карлос Марчелло любил брать на Сицилии детей-сирот, у которых не было семей. Их нелегально привозили из Канады, из Уинсора, прямо по воде в Детройт. Сицилийские сироты войны думали, что, сделав дело, они останутся в Америке и, может быть, им дадут пиццерию или что-то в этом роде. Они «красили дом», садились в машину, чтобы скрыться, и их куда-то отвозили и «красили их дом», и никто на Сицилии их не искал. Поскольку они сироты и семей у них не было, никаких популярных на Сицилии вендетт не возникало.

Пока мы ехали, в голове у меня крутился Карлос Марчелло с детьми-сиротами, и я всю дорогу смотрел на водителя. Маленький паренек, и, сними он руку с руля, я открутил бы ему башку. Я вылетел в Детройт, а в аэропорту меня ждали Билл и Сэм. Мы пошли пообедать. Билл протянул мне конверт. Я его вернул. Я сказал ему: «Я оказал другу услугу». Рассел хорошо меня научил: не разменивайся. «Окажешь другу услугу, – сказал Рассел, – когда-нибудь и он тебе поможет».

У Билла и Сэма была возможность оценить мою работу, и они расхвалили меня Джимми Хоффа и просили оставить меня при них. Таким образом, у меня была отличная возможность учиться.

Мы полетели в Чикаго и остановились в отеле «Эджуотер Бич». На восемнадцатом этаже профсоюз держал номер с двумя спальнями и двумя кроватями в каждой спальне. В одной спали Сэм и Билл, в другой – я. На второй вечер в Чикаго я познакомился с Джоуи Глимко. Билл сказал мне, что Джоуи решал важные проблемы всех местных отделений Чикаго, не только своего, и что в будущем меня, вероятно, отправят к нему.

На следующий вечер в Чикаго прибыл Джимми Хоффа, и я встретил его в «Джо Стейн», через дорогу от «Эджуотера». Джимми Хоффа был очень располагающим. Очаровывал тем, что слушал собеседника. Он расспросил меня о дочерях. Рассказал мне, почему профсоюз изгнали из АФТ-КПП: на самом деле вожди АФТ-КПП испугались, что, если пойдут наперекор этому «испорченному мальчишке» Бобби Кеннеди, в конечном счете расследование начнут против них самих, и в итоге у них возникнут те же юридические проблемы, что и у Джимми. При всем давлении, которое на него оказывали, он был очень спокоен. Это был человек, с которым ты хотел бы сидеть в одном окопе.

Когда появился официант, я заказал стакан кьянти, и Билл пнул меня под столом и отрицательно помотал головой. Я настоял на своем и пил вино, но чувствовал, как всякий раз, когда я поднимал бокал, Билл напрягался. Билл и Сэм пили имбирный эль. Потом Билл сказал мне, что перед ужином расхваливал меня Джимми и хотел, чтобы я произвел хорошее впечатление.

Во время обеда Билл сказал Джимми то, что я никогда не забуду. Он сказал: «Я никогда не видел, чтобы кто-то, как Ирландец, шел сквозь толпу людей, не касаясь ни одного человека. Все расступаются. Как Моисей, проходящий сквозь Чермное море».

Джимми посмотрел на меня и сказал: «Думаю, тебе нужно немного пожить в Чикаго».

Город оказался еще тот. Сделаешь деньги в Чикаго – сделаешь деньги везде. Тут трупы оставляют прямо на тротуаре. Если ты гулял с собакой, уложат и собаку.

Меня отправили в Сисеро встретиться с Джоуи Глимко и потолковать о его проблеме, а я заблудился и зашел в бар. Когда-то Сисеро был городом Аль Капоне. Едва я зашел в бар спросить дорогу, как меня окружило два десятка крутых парней, и у каждого был ствол. Что-то мне подсказало, что я попал в правильный район. Я сказал им, что ищу друга, и они сказали мне присесть и подождать, пока позвонят. Джоуи Глимко сам зашел за мной в бар, чтобы отвезти в тот бар, где у нас была назначена встреча.

У Глимко возникла проблема с грузоперевозчиком, который противился профсоюзу и не желал восстанавливать на работе уволенного профсоюзного уполномоченного. Из-за этого Джоуи Глимко терял авторитет у своих людей, и ему хотелось, чтобы я об этом позаботился. Я сказал ему, что ничей дом красить не надо. Я сказал ему, чтобы он дал мне ящик «Кока-Колы», в тех бутылках старого образца. И одного из своих парней, и мы справимся. Я встал на эстакаде против автотранспортной компании. Когда выехал грузовик и поехал под эстакадой, мы с парнем сбросили на грузовик ящик «Кока-Колы». Грохот походил на взрыв, и ничего не понимающий водитель врезался в опору эстакады. В конце концов шоферы отказались выезжать из гаража, и компании пришлось восстановить профсоюзного уполномоченного, только ему не заплатили за вынужденный прогул. Возможно, надо было бросить два ящика «Кока-Колы».

Ночевал я в номере «Эджуотера», нередко деля его с Джимми Хоффа, когда тот приезжал из Детройта. Мы с Сэмом и Биллом прорезали в арбузе дыру и наполняли его ромом, чтобы Джимми не знал, что мы пьем. «Парни, вы, как я вижу, чертовски любите арбузы», – говаривал Джимми. Однажды ночью, когда мы Джимми не ждали, у меня за окошком охлаждался галлон вина. Когда пришел Джимми, я спал, и меня разбудил поднятый им шум. Укладываясь в постель, он сказал:

– А что это там за окном?

– Джимми, я думаю, что это луна.

Сэм и Билл сказали, что тут мне с Джимми, как никому прежде, все удачно сошло с рук.

Каждое утро Джимми вставал первым. Завтрак был ровно в семь, и тебе лучше было встать и быть готовым, иначе завтрака не видать. В «Эджуотер» заходил его сын, молодой Джимми. Он был хорошим мальчиком, уважал отца. Джимми очень гордился тем, что сын собирался поступить (и поступил) в юридическую школу. Сейчас он президент «Братства».

Я встречался со многими важными людьми. В «Эджуотер» приходил Сэм Момо Джанкана. Поначалу я не оставался во время их деловых разговоров. Но приветствовал его, когда он заходил в номер Джимми. В те дни Джанкана часто мелькал в газетах, был большой знаменитостью. Полной противоположностью Расселу в этом смысле.

Позже, когда Джимми сам познакомился с моей работой, я в комнате оставался. Время от времени с Джанканой приходил парень из Далласа по имени Джек Руби. Несколько раз я встречался с Джеком Руби. Знаю, что сын Джимми тоже с ним встречался в «Эджуотере». Руби был и с Джанканой, и с Редом Дорфманом. Однажды мы все вместе пошли пообедать, а с Руби была блондинка, которую он привез из Далласа для Джанканы. Нет никаких сомнений в том, что Джимми Хоффа не просто встретил Джека Руби, он знал Джека Руби, и не только благодаря Джанкане, но и благодаря Реду Дорфману».

В сентябре 1978 года Дэн Э. Молдеа, автор книги «Войны, которые вел Хоффа», записал на пленку разговор с Джеймсом П. Хоффа, сыном Джимми. В постскриптуме своей доказательной и основанной на скрупулезно проведенных расследованиях книги о Джимми Хоффа и его многочисленных войнах Молдеа писал: «Когда я напомнил Хоффа, что он рассказал мне об отношениях своего отца с Джеком Руби, Хоффа подтвердил. Ничего не говоря Хоффа, я для собственной подстраховки тайно записал на магнитофон этот телефонный разговор с Хоффа».

«Одной из тем самых горячих дискуссий Джимми и Сэма Джанкана была предстоящая президентская кампания сенатора Джона Ф. Кеннеди. Они жарко спорили. Старик Кеннеди обещал Джанкане, что сможет сдержать Бобби и в случае победы Джека из-за Бобби никому беспокоиться не придется. Деньги старик Кеннеди заработал вместе с итальянцами, занимаясь бутлегерством во времена сухого закона. Возил из Канады виски и передавал на продажу итальянцам. С итальянцами старик долгие годы поддерживал связи, даже занявшись легальным бизнесом, таким, как промоушн кинозвезд вроде Глории Свенсон.

Сэм Джанкана намеревался помочь Джону Ф. Кеннеди против Никсона, как и приятель Джанканы Фрэнк Синатра и почти весь Голливуд. Джанкана сказал, что собирается подтасовать выборы в Иллинойсе, чтобы Кеннеди выиграл в этом штате. Джимми ушам своим не мог поверить. Джимми пытался его отговорить. Джимми сказал ему, что сдержать Бобби не сможет никто, потому что тот дурак. Джимми сказал, что во время слушаний Комитета Макклеллана люди вышли на старика и тот ничего не смог поделать ни с одним из своих деток-миллионеров.

Джанкана говорил Джимми, что Кеннеди собирается помочь им убрать с Кубы Кастро, чтобы они вернули свои казино. Джимми сказал, что они сумасшедшие, если доверяют молодым Кеннеди после устроенного ими на слушаниях Макклеллана. Джимми уверял, что Никсон все же побьет Кеннеди и на Кубе им поможет Никсон. Джанкана стал говорить, что на Кубе все произошло при Эйзенхауэре и Никсоне и какой тогда от республиканцев прок? Было что послушать. Разговор шел всего через пару лет после Апалачина, когда все узнали о существовании всеамериканской мафии, а тут обсуждали, подтасовывать или не подтасовывать чикагской братве президентские выборы. Все мы знали, что местные выборы подтасовывали. Известно, что в Филадельфии подтасовывали местные выборы, но тут прямо при мне разговор шел о выборах президента страны.

«Братство» оказалось единственным профсоюзом, поддержавшим Никсона на выборах 1960 года. Сегодня на историческом канале телевидения об этом не вспоминают. Кеннеди победил на выборах потому, что Сэм Джанкана подтасовал для него голосование в Иллинойсе, вбросив поддельные бюллетени от лица умерших, чьи имена списали с надгробий.

Я знал, насколько важна Куба для моих друзей на Восточном побережье и их друзей по всей стране. Рассел взял меня с собой на Кубу, когда Кастро начал всех вышвыривать и конфисковывать их казино, ипподромы, дома, банковские счета и все, что им на Кубе принадлежало. Никогда не видел Рассела в такой ярости, как в ту поездку на Кубу, а я ведь не был с ним в последнюю поездку на Кубу, когда он разъярился еще сильнее, потому что коммунисты арестовали и посадили в тюрьму его друга из Флориды Санто Траффиканте. До меня доходили слухи, что Сэм Джанкана якобы отправил на Кубу Джека Руби дать взятку за освобождение Санто.

Примерно в то же время у меня появилось больше работы в профсоюзе. Я мотался между 107-м отделением в Филадельфии и 777-м в Чикаго, где работал с Биллом, Сэмом и Джоуи Глимко. Я уже не просто шагал в линии пикета или агитировал рабочих подписать карточку. Меня назначили отвечать за организацию пикетов. Я был так называемым «бойцом» линии пикета. Наблюдал за тем, чтобы линия пикета была ровной. Если пикетчик не приходил или покидал свое место, ему за пикет не платили. Я лично следил, чтобы он не получил чек за этот день в пикете.

107-е местное отделение в Филадельфии было четвертым по величине отделением в стране, и проблем в нем всегда хватало. В силу размера оно было практически неуправляемым. Сенат США вел в отношении него антикоррупционное расследование, а его председатель Раймонд Коэн вечно сидел как на раскаленной сковороде. В 107-м никогда не стихала фракционная борьба. У Джоуи Макгрила была своя команда крепких парней, и он вечно стремился посеять раздор, чтобы захватить власть. Я Раймонда Коэна терпеть не мог. Править он пытался железной рукой. Людей не уважал. Каждый месяц я вносил предложение то забрать у него машину, то не оплачивать служебные расходы, то еще что-нибудь в том же духе, что могло ему досадить. Прилюдно Коэн был ярым сторонником Джимми Хоффа, потому Коэн жаловался на меня Джимми.

Только Коэн не знал, что подначивали меня Билл и Сэм по приказу Хоффа. Коэн был шишкой в «Международном братстве».

Он был одним из трех членов совета. Коэн поддерживал Джимми исключительно прилюдно, а в кулуарах ставил ему палки в колеса. Например, был против самой большой мечты Джимми о Генеральном соглашении о грузоперевозках. Коэн попал в переплет, и в итоге ему предъявили обвинение в растрате, и в конце концов «Братству» удалось его выпереть.

В Пуэрто-Рико у Джимми был верный сторонник по имени Фрэнк Чавес. Но этот Фрэнк Чавес был настоящий баламут. Безбашенный. Именно он в день убийства Джона Ф. Кеннеди написал и отправил из своего местного отделения в Пуэрто-Рико письмо Бобби Кеннеди. В нем он известил Бобби, что за все зло, которое Бобби Кеннеди причинил Джимми Хоффа, его пуэрториканские дальнобойщики намерены ежедневно возлагать свежие цветы на могилу Ли Харви Освальда. Это даже сегодня звучит кощунственно. Пусть мертвые покоятся с миром. Мертвых следует почитать, а этого человека в особенности. Он был героем войны, спасшим своих людей в том инциденте с торпедным катером. Бобби был сукин сын, но он только что потерял брата и не мог не понимать, что все это связано с ним и более того, что это его вина.

Фрэнк Чавес у себя в Пуэрто-Рико тягался с мощным «Международным профсоюзом моряков» Пола Холла. Пол Холл был в АФТ-КПП, и они хотели представлять шоферов в доках, возивших грузы с судов, потому что те работали в порту. Но поскольку они были водителями, Фрэнк Чавес хотел, чтобы они вошли в «Братство». Хоффа и Холл ненавидели друг друга. Пол Холл был одним из тех, кто изгнал «Братство» из АФТ-КПП, и теперь Джимми Хоффа полагал, что Холл пытался сделать все возможное, чтобы унизить Джимми Хоффа и «Братство». Война была кровавая. У обеих сторон были свои команды киллеров.

Однажды ночью мне в Филадельфию позвонил Джимми и сказал, чтобы на следующее утро я вылетел в Пуэрто-Рико кое-что подчистить, а потом поправил бы дело в Чикаго, а в 20.00 встретился с Джимми в Сан-Франциско в отеле «Фэйрмонт».

Только в фильмах или комиксах говорят, чтобы ты пошел кого-то убил или замочил. В жизни тебе говорят только, что хотят, чтобы ты поправил дело. Говорят, что хотят, чтобы ты сделал все, что надо, чтобы поправить дело. Когда ты туда прибудешь, люди там все устроят, а ты просто сделаешь то, что от тебя требуется, а затем вернешься к тому, кто тебя послал, чтобы доложить, как все прошло, и узнать, не нужно ли чего еще. Это похоже на доклад по возвращении из боя в ночной разведке. После которого можно идти спать.

В один и тот же день я прилетел в Пуэрто-Рико и сделал два дела. Потом полетел в Чикаго и позаботился еще об одном. Затем прилетел в Сан-Франциско и зашел в бар пропустить пару бокалов вина, зная, что в отеле «Фэйрмонт» на отчете перед Джимми выпить не удастся. Ровно в 8.00 вечера я вошел в гостиничный номер Джимми, а он на меня закричал, что я заставил себя ждать.

– Джимми, я пришел вовремя, – сказал я. – Сейчас ровно 8.00.

– Ты мог бы прийти и пораньше, – закричал Джимми».

Несколько месяцев спустя Джон Ф. Кеннеди с небольшим отрывом был избран президентом США. И первым делом назначил министром юстиции США брата. Как министру Бобби подчинялись все федеральные прокуроры, а также ФБР и его директор Дж. Эдгар Гувер. И Бобби Кеннеди сразу же повел наступление против тех, кто помог избранию брата. Впервые в американской истории министр юстиции всю свою работу в должности посвятил искоренению организованной преступности.

С этой целью Бобби Кеннеди сформировал в Министерстве юстиции группу юристов и следователей во главе с Уолтером Шериданом, своим ближайшим помощником в Комитете Макклеллана. Членов группы Бобби Кеннеди выбрал сам. Перед группой он поставил очень узкую задачу и дал весьма изысканное название: «Команда загонщиков Хоффа».

«Именно из-за этого все, то есть я хочу сказать именно все, и произошло».

 

Глава 15. Конверт в знак уважения

«Когда я был дома, работая в 107-м местном отделении, я время от времени заезжал в свой старый район Дерби и к родителям. Только в то время у меня был шанс немного поулыбаться ирландским католикам, потому что Джек Кеннеди собирался принести присягу. В старом районе Дерби, в тусовке моих давних корешей, навроде Янка Куинна, этот новый ирландский президент Джон Ф. Кеннеди был чем-то вроде лакомства. Он был первым ирландским католиком, ставшим президентом. Не говоря уж о том, что он, как и мы, воевал. Когда я был еще ребенком, был еще один ирландский католический политик по имени Эл Смит, пытавшийся стать президентом. Из Нью-Йорка. Тот самый Эл Смит, который вошел в историю изречением: «Я предпочел бы оказаться прав, а не стать президентом». Но в то время многих в стране беспокоило, что, как католик, Эл Смит будет исполнять приказы папы. Говорят, потому его и не выбрали.

Само собой разумеется, что с Джимми Хоффа я о Джеке Кеннеди не распространялся. Даже имени его не произносил, особенно после того, как Джек Кеннеди заявил о намерении назначить Бобби министром юстиции. Впрочем, и без этого заявления Джимми знал, что избрание Кеннеди сулит ему неприятности, но и Джимми, и Рассел, и все остальные рассматривали это заявление как поистине подлый удар старика Джо Кеннеди по давним друзьям. Джимми прекрасно понимал, что предъявление ему все более тяжких обвинений в суде всего лишь вопрос времени.

Джимми говорил так: «Этот олух Бобби прекрасно знает, что министром юстиции он стал исключительно благодаря брату. Без брата он ничто. Бобби злорадствовал, когда им приписывали голоса. Они подлейшие лицемеры. Наши друзья из Чикаго обпились дурмана, пойдя на поводу у голливудской богемы и говнюка Фрэнка Синатры. Я же говорил Джанкана: «Крысиная стая – верное название, они и есть стая поганых крыс».

Сам Рассел невысоко ставил Фрэнка Синатру. Знаю, что Рассел не любил голливудскую богему. Рассел не терпел болтливости и приблатненных манер Синатры. Фрэнк Синатра увивался вокруг Рассела Буфалино. В один из вечеров в «Клубе 500» в Атлантик-Сити я слышал, как Рассел сказал Синатре: «Сядь, или я вырву твой язык и засуну тебе в задницу». Хлебнув, Синатра делался придурком. Напившись, он начинал изображать из себя гориллу. Шел драться с каким-то парнем, зная, что его остановят. В пьяном виде он был несносен. Когда выпью я, мне хочется петь и танцевать. Думаю, он считал, что и без того уже певец и танцор.

Билл Изабел сказал мне, что Джимми изменился после того, как Бобби Кеннеди стал на его пути. Это как старая история о парне, который продолжает гоняться за белым китом. Только Бобби и Джимми, они оба были тем парнем, охотившимся за белым китом. И одновременно оба они были тем самым белым китом, за которым велась охота. Джимми и впрямь очень любил рыбалку в открытом море. В Майами-Бич у Джимми был сорокафутовый рыболовный катер. С капитаном на полную ставку и каютами на шестерых. Как-то Джимми пригласил меня пойти с ним на рыбалку, а я сказал ему: «Я не пойду туда, откуда я не могу вернуться».

В один из вечеров 1961 года, когда я был в Филадельфии, я обедал с Расселом. Я знаю, что это было до Пасхи, потому что каждую Пасху и каждое Рождество ты встречался с боссом на праздничном вечере и дарил ему конверт в знак уважения. В том году Рассел много для меня сделал, и на вечере я подарил ему рождественский конверт, но еще не дарил ему пасхальный конверт. Наверное, это было всего через несколько недель после рождественского вечера. В следующем году Расс перестал принимать у меня конверты. Вместо этого он начал дарить мне подарки – навроде ювелирных украшений.

В тот вечер мы с Расселом обедали в ресторане «Кус» в Маленькой Италии, и Рассел сказал мне, что президент Кеннеди должен что-то делать с Кубой. Я, передавая сообщения – всегда только на словах – между Джимми и Сэмом Джанкана, уже подозревал, что на Кубе что-то затевается.

Рассел сказал мне, что во времена сухого закона старик Кеннеди делал доллар на каждой попавшей в страну бутылке скотча. Он сказал мне, что старик контролирует президента и должен заставить президента помочь им на Кубе и помочь прекратить слушания Макклеллана и заставить правительство оставить всех в покое.

Размышляя задним числом, думаю, что старик сказал президенту Кеннеди заняться Кубой, чтобы расплатиться с Сэмом Джанкана за помощь на выборах. Куба могла продемонстрировать уважение за то, что для них сделали, стать своего рода конвертом с подарком. Кеннеди помог бы людям вернуть свои казино, ипподромы и прочее, что у них там было. А у них было все – и суда для лова креветки, и законные предприятия.

У Рассела была катаракта, и он не любил водить машину. Если ему нужно было ехать на большие расстояния, а я был в восточных штатах, я, как и раньше, его возил, потому что свободного времени у меня хватало. В 107-м отделении в Филадельфии для меня не всегда была работа. И если работа и была, Раймонд Коэн ее мне не доверял. В то время в 107-м я больше напоминал пожарного в ожидании пожара. В Чикаго и Детройте, когда я туда приезжал, казалось, пожар был всегда. Волнения в 107-м начались пару месяцев спустя.

Рассел залез в мой «Линкольн» и задремал. Расс быстро засыпал. Приучил себя. Сон для него был вроде лекарства. Он спал днем. Пытался приучить и меня, но я никогда не мог. После войны я спал не больше трех-четырех часов. На войне я привык мало спать. Там спать было некогда, вечно приходилось вскакивать и бежать. Всякий раз, когда Рассел проводил ночь в моей квартире в Филадельфии, что у ипподрома, мы смотрели бокс, а в 11.00 он шел в свою комнату и сразу засыпал. А я слушал радио, пил вино и читал до двух часов ночи.

Однажды Рассел попросил меня отвезти его в Детройт. Он сел в машину и заснул, прежде чем я выехал с подъездной аллеи. У меня был радиоприемник, работавший в гражданском диапазоне, и я все время слушал, где патрули дорожной полиции. Ночь была тихая, и я всю дорогу проехал со скоростью 140–160 километров в час. Когда Рассел проснулся и открыл глаза, он уже был в Детройте. Посмотрев на часы, он сказал: «В следующий раз полечу самолетом».

Сколько я его знал, Расселу нравилось, когда я возил его на запад, в район Питсбурга, навестить в Нью Кенсингтоне очень близкого друга, Келли Маннарино. Они оба готовили томатный соус, но они называли это подливой, и готовился он весь день, а иногда и всю ночь. За обедом ты должен был съесть то, что приготовил Рассел, и ты должен был съесть то, что приготовил Келли. Невозможно было съесть стряпню одного и не съесть другого. Под конец ты наедался так, что не было сил обмакнуть хлеб в подливу на тарелке. Рассел делал хороший соус прошутто. Келли тоже был мастер. Это напоминало соревнование. Но победителем всегда были домашнее вино и расслабуха. У обоих было потрясающее чувство юмора, и они подшучивали над стряпней друг друга. Рассел относился ко мне как к сыну. У него с Кэрри детей никогда не было. Не знаю, был ли я ему сыном или нет. Знаю только, что он любил, чтобы я был рядом, или я бы сейчас здесь не сидел. Меня давно бы уже не было на свете.

Единственный раз я видел Расса в слезах в 1980 году, как раз перед моим первым процессом в Филадельфии, когда Келли заболел раком. За полгода Келли схудал до 45 кг, и Рассел заплакал при одном взгляде на него.

У Келли была кондитерская фабрика. Там делали огромные шоколадные пасхальные яйца с начинкой из кокосовой или арахисовой нуги. Когда я был на киче, я всегда отправлял эти яйца женам своих адвокатов.

Келли с братом были партнерами Мейера Лански в казино «Сан Суси» в Гаване. Думая о так называемой мафии, люди в первую очередь думают о «Коза Ностре» или об итальянцах, но итальянская мафия – только часть. Есть еврейская мафия и разные другие. Но все они часть одного и того же. Келли и Рассел были очень близки с Мейером Лански, а Лански пользовался большим уважением.

Винсент «Голубоглазый Джимми» Ало, который на катере по пути с Кубы побился с Расселом об заклад, что тот не сможет бросить курить, был с Мейером Лански. Голубоглазый Джимми был итальянцем и лучшим другом Мейера Лански. Они напоминали Келли и Рассела.

Однажды в «Голд Коуст лаундж» Джо Сонкена в Голливуде, штат Флорида, меня с Мейером Лански познакомили. Я шел на встречу с Расселом, а Мейер Лански вставал из-за стола. Я с ним даже не разговаривал, нас только представили, но когда я чалился на киче и мой брат умирал от рака, а доктор не дал ему морфина, Рассел из тюрьмы позвонил Мейеру Лански, и у брата появился врач, который облегчил ему боль. Мейер Лански и Келли с братом, как и Рассел, много потеряли на Кубе.

У Рассела было много дел с Келли. И оба они, как и Анжело, были решительно против наркотиков. Рядом с ними наркотиков не было. У Келли, как и у Рассела, и у Анжело, было доброе сердце. Рассел очень заботился о бедняках в своем районе, они получали обед в День благодарения и на Рождество и всегда, когда им было нужно, и зимой у всех был уголь. И у Келли тоже.

Раньше я нередко ездил с Расселом в Голливуд, штат Флорида, для встреч в «Голд Коуст лаундж» Джо Сонкена. Иногда, если была какая-то чрезвычайная ситуация, мы летали, но чаще всего я вез Рассела на машине. Джо Сонкен был с семьей Рассела. В «Голд Коуст» ходили встречаться все. В «Голд Коуст» собрались разные люди со всей страны. Там были лучшие во Флориде каменные крабы. Рассел по многу раз в год встречался там с Санто Траффиканте из Флориды и Карлосом Марчелло из Нового Орлеана. Там я встретился с адвокатом Траффиканте, Фрэнком Рагано. Фрэнка Рагано они одолжили Джимми помочь ему с делами, возбужденными Бобби и командой загонщиков Хоффа.

Там же я встретил пилота Карлоса Марчелло, парня по имени Дэйв Ферри. Позже мне сказали, что он гей, но ко мне он не клеился. Когда я его встретил, у него еще были волосы. Говорят, потом он слегка тронулся и носил с собой косметичку. Можно сказать, он страстно ненавидел Кастро и был очень близок с антикастровскими кубинцами во Флориде.

Однажды утром, через пару недель после встречи в «Голд Коуст», где я познакомился с Дейвом Ферри, я вернулся в местное отделение в Филли, мне позвонил Джимми Хоффа и сказал, что должен кое-что сообщить. Это означало, что мне надо подойти к условленному таксофону и ждать звонка. Я зашел в телефонную будку и, когда телефон зазвонил, снял трубку и услышал голос Джимми: «Это ты?» Я ответил: «Да».

Он сказал: «Я поговорил с твоим другом, он просил меня сказать, чтобы ты завтра же раздобыл на стороне грузовик и поехал на бетонный завод Гарри К. Кемпбелла на Истерн-авеню в пригороде Балтимора. И возьми кого-нибудь в помощь. И не забудь позвонить своему другу».

Я повесил трубку и из телефона-автомата позвонил Расселу, я рассказал Расселу о полученных указаниях, и Рассел сказал, что все верно, и повесил трубку.

Я поехал в Филадельфию в «Майлстон Хоулинг», повидать Фила Майлстоуна. Он был должен большие деньги, которые не мог отдать, и оказывал вместо этого услуги, например, платил мне зарплату, но я не работал. Он был старым бутлегером. Хороший человек. Он мог легально достать грузовик, и он не был крысой. Потом Фил мотал срок за попытку подкупа сотрудника Налогового управления.

Фил дал мне грузовик и выделил в сопровождающие молодого парня по имени Джек Флинн. (Джек умер молодым от сердечного приступа, сидя на своей машине, когда я в 1995 году вернулся на кичу за нарушение условий досрочного освобождения. Я позвонил его подруге и помог получить профсоюзное пособие на похороны.) Мы поехали на грузовике «Майлстон Хоулинг» в Балтимор и на завод Кэмпбелла. Недавно я там был, пытался его найти, и у него новое название «Бонсал». На территории построили много новых зданий, но старые каменные здания все еще стоят. В 1961 году, когда мы приехали, там была небольшая посадочная полоса. На ней стоял маленький самолет и пилот Карлоса Марчелло, с которым я недавно виделся в «Голд Коуст», – Дэйв Ферри. Он вышел из самолета, подошел к моей тачке и сказал припарковаться рядом с несколькими грузовиками. Мы подъехали, и внезапно из здания вышли солдаты и принялись выгружать военную форму, оружие и боеприпасы из своих армейских грузовиков и загружать в наш грузовик.

Дэйв Ферри сказал мне, что эта военная амуниция из резерва Национальной гвардии штата Мэриленд. Он дал мне документы на груз на случай, если нас остановят. Он сказал мне доставить груз на стадион для собачьих бегов в Оранж-Гроув, Флорида, близ Джэксонвилла. Он сказал, что меня там встретит лопоухий парень по фамилии Хант.

Мы поехали прямо по старому шоссе № 13, по которому я во времена работы в «Фуд Фэйр» возил во Флориду кофе, а назад апельсины. Бывало, я любил брать в «Лумсе» хот-доги с соусом чили. У нас на севере таких не найти. На дорогу туда ушло больше двадцати часов, и мы передали груз Ханту и антикастровским кубинцам. Джек Флинн остался во Флориде, отогнать назад машину, а я полетел в Филадельфию. Потом этот Хант возник на телевидении как парень, ответственный за Уотергейтский взлом под именем Э. Говард Хант, но только он уже был как-то связан с ЦРУ. И еще Ханту сделали, видимо, какую-то операцию на ушах, поскольку, когда я увидел его во второй раз, уши у него прилегали к голове поплотнее.

Я поехал в Кингстон рассказать об этом деле Расселу, и он сказал мне, что на Кубе что-то затевается, поэтому Джимми и звонил мне, чтобы я перегнал тот грузовик во Флориду. Он сказал мне, что у Джимми Хоффа нет предубеждений против Кеннеди. Джимми помог в этом деле из уважения к Сэму Джанкана и из уважения к Расселу и потому еще, что избавление Кубы от коммунистов было бы лучше для всех. Даже если это будет хорошо для Кеннеди.

Затем, в апреле, я услышал по телевизору, что президент Кеннеди завалил антикастровское вторжение в заливе Свиней. В последний момент Кеннеди решил не посылать американское воздушное прикрытие десанта. Я подумал, что как участник войны Джон Кеннеди прекрасно все понимал. Без авиационной поддержки десант был обречен. У вторгшихся антикастровских кубинцев не было даже кораблей в открытом море, чтобы обстрелять высоты над плацдармом. Силы вторжения на том пляже были легкой мишенью. Те, кого не убили сразу, попали в плен к коммунистам, и кто знает, что случилось с этими ребятами.

Я тогда подумал, что эти Кеннеди завалят даже организацию похорон с единственным катафалком.

Я с Расселом полетел на встречу в «Голд Коуст» с Санто Траффиканте и еще кое-какими людьми. Я ни от кого никогда не слышал, в том числе от Рассела, ни о каком заговоре с правительством Кеннеди с целью убить Кастро ядом или пулей, но лет через десять об этом писали в газетах. Принято считать, что так называемая мафия убивает только своих. Может, они подумали, что Кастро очень на них похож. На свой манер он и был боссом. У Кастро была своя бригада и была территория, и он беспредельничал на своей территории, вторгся на их территорию, отнял их собственность и выгнал их. Ни одному боссу такое не должно сходить с рук.

Могу сказать, что самые разные люди в заведении Джо Сонкена считали старика Кеннеди одним из своих. А потому они, без сомнения, рассматривали его сыновей Джека и Бобби как часть его бригады».

Летом 1975 года сенат США провел закрытые слушания о связях мафии с вторжением в заливе Свиней и заговором с целью убийства Фиделя Кастро (в первую очередь при помощи яда). Специальную сенатскую Комиссию возглавил сенатор от штата Айдахо Фрэнк Черч, и она стала называться Комиссией Черча. Комиссия заслушивала свидетельские показания и собирала доказательства подозрительных связей мафии с вторжением в заливе Свиней в апреле 1961 года и заговора ЦРУ и мафии с целью убийства Фиделя Кастро. В начале слушаний в Комиссии Черча в 1975 году ЦРУ шокировало признанием об участии мафии во вторжении в заливе Свиней и существовании заговора ЦРУ и мафии с целью убийства Фиделя Кастро. Эта операция получила кодовое название «Мангуст».

За несколько дней до запланированной дачи показаний перед Комиссией Черча был убит Сэм Момо Джанкана. Показаний он так и не дал. Однако их дал подручный Джанканы. На закрытых слушаниях Джонни Розелли по кличке «Красавчик» все подробно рассказал под присягой. Несколько месяцев спустя Джонни Розелли убили, а труп засунули в бочку с нефтью.

Во время закрытых слушаний Комиссии Черча журнал «Тайм» в номере от 9 июня 1975 года опубликовал статью, в которой утверждалось, что за связь мафии и ЦРУ в операции антикастровского вторжения и заговоре с целью отравить Кастро отвечали преступные авторитеты Рассел Буфалино и Сэм Момо Джанкана.

Основываясь на результатах собственного независимого расследования и признания ЦРУ, Комиссия Черча подготовила законопроект, ограничивающий вмешательство ЦРУ в дела суверенных государств. Законопроект был принят и стал законом. Работа Комиссии Черча, ее выводы и реформы законодательной базы деятельности ЦРУ стали предметом многочисленных дебатов после трагедии 11 сентября, и некоторые эксперты сочли, что в ограничении деятельности ЦРУ Комиссия Черча зашла слишком далеко.

«Куба не Куба, а был еще профсоюз. Где-то в июле 1961 года Джимми назначил меня приставом на съезд, который должен был пройти в отеле «Довиль» в Майами-Бич, Флорида. Съезды проводили каждые пять лет для избрания руководства и решения прочих вопросов. Один из этих прочих вопросов – крупное увеличение оплаты служебных расходов – мне, едва я узнал о его постановке в повестку дня, как-то сразу особенно глянулся и показался лучшим, что этот съезд мог бы решить. Как парню, росшему с дыркой от бублика, мне представлялось, что лучше оплаты служебных расходов ничего не придумать.

Этот съезд 1961 года был первым съездом, на котором я присутствовал. Рэймонд Коэн не хотел, чтобы я ехал, но так пожелал Джимми, и Коэн возражать не мог. Моя задача как пристава состояла в проверке мандатов тех, кто пытался пройти на съезд. АФТ-КПП пробовали заслать шпионов, и, естественно, внутрь пыталось проникнуть ФБР. Однако они не создали мне проблем. Они попробовали, а когда их завернули, пошли по периметру и пытались слушать и смотреть издалека. Задним числом думаю, что и АФТ-КПП, и ФБР уже поставили в конференц-зале «жучки». Демонстративно попробовав войти в парадную дверь, они хотели, чтобы мы подумали, что мы их не впустили.

Большой проблемой для меня были газетные фотографы. Ты их выводил за двери, а они попытались проникнуть обратно со своими вспышками. Один из них меня особенно раздражал.

Я повернулся к полицейскому, которого приставили к двери, и сказал ему:

– Я думаю, мне понадобится хирург. Сможете ли вы вызвать хирурга по рации?

– Хирург? – спросил меня полицейский. – Кому-то нужен врач?

– Не врач, – сказал я, – а хирург, и он мне понадобится, чтобы произвести операцию по извлечению камеры из заднего прохода фотографа, которая там окажется, если его лампочка вспыхнет еще раз.

Даже полицейский засмеялся.

Полагаю, за месяц до съезда 1961 года Джимми потерял своего хорошего друга Оуэна Берта Бреннана, умершего от сердечного приступа. Некоторые считали, что сердечный приступ у Бреннана случился на почве волнений из-за расследований Бобби его дел с Джимми.

Из-за смерти своего приятеля Бреннана Джимми пришлось искать нового вице-президента «Международного братства», и в итоге он отдал предпочтение Фрэнку Фицсиммонсу перед стариной «Клубничным мальчиком» Бобби Холмсом. Выбор Джимми сделал, подбросив монетку. Позже, когда Джимми пошел на кичу, этот жребий помог подняться Фицу. Бобби Холмс был очень предан Хоффа. Он был шахтером из Англии. Участвовал в первой «клубничной» забастовке Джимми на эстакадах фирмы «Крогер». Бобби Холмс ни за что не предал бы Джимми и не сделал бы с Джимми того, что сделал с ним Фиц. Я думаю, что, если бы Джимми послушал свою интуицию, а не подбрасывал монетку, все кончилось бы лучше для всех и я ушел бы на пенсию с поста организатора «Международного братства».

На съезде у Джимми был микрофон с выключателем, и он его выключал, если не хотел, чтобы его слышали. Джимми мог сказать: «Браток, ты не в порядке, заткнись». Это съезд, на котором Джимми произнес знаменитое: «Я могу совершать ошибки, но быть неправым – ни одна из них».

Джимми выдвинул Фица, и Фиц был избран вице-президентом на том съезде 1961 года. Фиц взял микрофон и начал долго говорить о Джимми Хоффа. Фиц практически произнес «Клятву верности» Джимми Хоффа, но мы знаем, чем все кончилось.

На вторую вакансию вице-президента Джимми Хоффа выдвинул, а делегаты избрали «малыша», Энтони «Тони Про» Провенцано с севера Нью-Джерси. И мы знаем, чем все кончилось».

 

Глава 16. Передай им предупрежденьице

«Перед съездом Джимми послал меня в Чикаго, а сразу после съезда Джимми снова послал меня в Чикаго для работы под непосредственным началом Джоуи Глимко. Кучка бунтарей хотела взять под контроль принадлежащее Джоуи Глимко местное отделение профсоюза таксистов и сделать его независимым. Все знали, что за бунтарями стоял профсоюз моряков Пола Холла вместе с АФТ-КПП, и как только местная организация получала независимость, они брали ее себе. Это было местное 777-е отделение профсоюза водителей. Верховодил бунтарями Доминик Абата. Он получил достаточно карточек с подписями раскольников, чтобы довести дело до выборов.

Не сомневаюсь, что у бунтарей имелось достаточно причин желать ухода Джоуи Глимко. Однако Джоуи безоговорочно поддерживали 15 отделений профсоюзов таксистов в Чикаго, не считая всех остальных местных отделений в других профсоюзах водителей и все прочие профсоюзы, которые он контролировал из-за кулис. А потому со всеми этими стоящими на кону местными отделениями Джоуи Глимко был не тем человеком, кто мог позволить себя обойти, дав мятежникам 777-го местного отделения уплыть к морякам. В конце концов, он мог даже их потерять, он обязан был сделать им уход как можно болезненнее. И цена, заплаченная ими за свободу, должна была недвусмысленно отбить у остальных его местных отделений охоту дезертировать.

Ростом Джоуи Глимко был ниже даже Джимми. Он был грузен и очень силен. Поговаривали, в молодости он был 163 сантиметра, но с возрастом люди стаптываются. Я был 192 сантиметра. Сегодня я свой рост мерить ненавижу. У Глимко был ястребиный нос и ястребиные глаза. Некогда за ним числилась парочка обвинений в убийстве. Когда он говорил, казалось, что так говорил Аль Капоне.

Джоуи любил поесть и отлично играл в джин. В джин Джоуи наголову разбил бы Джимми Хоффа. Играя в джин, Джимми мог истрепать шесть колод. Джоуи купил у меня билеты футбольной лотереи, и после этого в нее играть стали все. В Чикаго было много достойных людей, и он был одним из лучших. Его очень уважали. В Чикаго всегда было непросто сказать, кто босс, потому что все они, казалось, отлично ладили и давно друг друга знали. Некоторые старожилы когда-то, еще до появления в Чикаго, начинали в Бруклине.

В Чикаго все они, а не только Джоуи, любили поесть. Парни чикагской братвы любили поесть больше, чем Рассел, и Келли, и Анжело. А это о чем-то да говорит. В Чикаго все они поесть собирались в банях. Им принадлежала одна баня, которая и была излюбленным местом трапез, где никто из посторонних не мешал. Они могли закрыть баню для публики и принести еду, вино и бухло и расставить все это на больших столах в большой комнате отдыха. Это был банкет с основными блюдами из телятины, курицы, лабардана, колбасы, фрикаделек, различные блюда из макарон, овощей, салата, несколько супов, свежие фрукты и сыры и все виды итальянской выпечки, а не только канноли. Они могли сидеть в купальных халатах, как на пляже. Они могли есть, и пить, и курить большие сигары. В перерывах между картами им могли делать массаж. Потом они снова ели. Все это время они шутили о сексе и травили анекдоты, а иногда кто-то из них отходил в сторону поговорить о делах. И потом, вы знаете, они могли уйти и пойти пропотеть в парилку, с потом тела избавлялись от всего съеденного и выпитого. Они возвращались из душа, выглядя на миллион долларов, и снова принимались есть. Это было черт знает что. Точно римские бани в кино.

Скажем прямо, для начала таксистов непросто организовать, не говоря о том, что бунтари уже подписали предостаточно карточек для ухода. В Детройте мы потеряли первый профсоюз, в организации которого я участвовал, и там против нас не было другого профсоюза. В Детройте нас побили лесбийские таксистки. Обычно у таксистов есть приработок. Толкнуть пару девиц или продать то или другое. Подождать клиентов у ночных злачных мест и у определенных ресторанов. Некоторые в те дни даже толкали ювелирные изделия. Они не хотят гнать волну на боссов, поскольку те смотрят сквозь пальцы на их гешефты. Да и многие из них все равно работают временно.

Но Джимми хотел выбить Пола Холла из Чикаго, и мы приступили.

Однажды утром разведчики Глимко донесли, что Доминик Абата с парой своих парней обретается по некоему адресу. Это было еще до того, как им предоставили двадцатичетырехчасовую полицейскую охрану. Джоуи Глимко сказал мне:

– Пойди и передай им предупрежденьице.

То есть ствол брать не надо, потому что ты лишь передашь предупреждение. Это физическая работа. Я взял двух крепких парней из Филли, которых прислал в Чикаго Джимми, и мы двинули туда, где должен был находиться Абата. Мы шли вдоль сетчатой ограды к шлакобетонному зданию, и внезапно из него прямо на нас высыпали пятьдесят ребят. Те двое, что были со мной, развернулись и задали стрекоча. Я не двинулся с места. Меня окружила толпа. Я сказал:

– Я знаю каждого из вас. Если вы по мою душу, лучше вам меня убить. Если вы этого не сделаете, я вернусь и убью вас.

Абата посмотрел мне в глаза и сказал:

– Мы знаем, кто ты такой.

Я сказал:

– Дайте мне двоих ваших лучших парней, и я сражусь с ними прямо сейчас. Можете троих, но я не уверен.

Абата произнес:

– Все нормально. Можешь идти. Ты смел. Однако в другой раз советую лучше выбирать себе товарищей.

Когда я вернулся в «Эджуотер» и встретился с Джимми, то был страшно зол и сказал:

– Лучше посади этих двух ссыкунов в самолет и верни в Филли, пока я сам их не нашел.

Тех двоих я больше никогда не видел.

Когда я рассказал, что произошло в тот вечер, Джимми проговорил:

– Ты чертов ирландский сукин сын. Ты выкрутишься из любого дерьма.

На следующее утро я все рассказал и Глимко. Все как во время войны. Если разведчики уходили на задание, а по возвращении докладывали, что обнаружили взвод немцев, лучше было не терять самообладания, даже наткнувшись потом на целый полк. Я сказал Джоуи:

– Когда в следующий раз пошлешь меня передать предупреждение, лучше бы мне знать, со сколькими мне придется сразиться зараз.

Большим делом того лета был угон такси со знаком бунтарей или со знаком профсоюза моряков. Если таксист бунтарей оставлял машину и шел выпить кофе, по возвращении он обнаруживал, что такси нет. Провода замыкали, или он мог оставить ключ в зажигании. Таксомотор подгоняли к озеру Мичиган прямо мимо стоящей у озера полицейской машины. Ты выходил, а автомобиль въезжал в озеро и погружался в воду, и таксист не мог больше на нем ездить. Так ты урезал доходы бунтарей и заставлял их тратить деньги. Затем на запасной машине ты проезжал мимо полицейского и передавал ему бумажный пакет с деньгами. Пакет был нужен, чтобы никто не увидел пять 20-долларовых бумажек (или набор других банкнот). Ты говорил полицейскому, что у такси отказали тормоза или кончился бензин, тот смеялся, а ты отправлялся на поиски нового такси и топил его в озере.

Разборки были не с предпринимателями. Это была война двух профсоюзов. В конце концов те выборы летом 1961 года в Чикаго выиграли бунтари Абаты.

Это было еще полбеды, но сразу после того, как Абата взял под контроль бунтарей местного такси, они явились на съезд АФТ-КПП, и Пол Холл взял микрофон и назвал Джимми Хоффа «штрейкбрехером». А затем большой Пол Холл принял бунтарей Абаты в профсоюз моряков и сделал их частью АФТ-КПП. Пол Холл был смел. Поглядев на него, вы сказали бы, что он боец. Из тех парней, которых ты, может, и побьешь, но сильно призадумаешься, связываться ли с ними еще раз.

После этого Джимми объявил открытую войну. Точнее, я сказал бы, эту войну объявил не Джимми, а АФТ-КПП. Поскольку, знаете, Пол Холл не осмелился бы на это в Чикаго, не стой за ним весь исполком АФТ-КПП, который Пол Холл, так или иначе, держал в курсе. И знаете, в АФТ-КПП знали, что тактика Пола Холла такая же, как у Джимми. Эти таксисты в Чикаго принялись платить нам той же монетой.

Джимми пару раз отправлял меня делать то, что полагалось. Одно дело было во Флинте, Мичиган. Другое – в Каламазу, Мичиган. И хотя все дела были в Мичигане, меня почему-то не покидало чувство, что оба они связаны с чикагскими таксистами или Полом Холлом. Я знаю, что у моряков тоже имелись команды киллеров.

Сразу после того, как Пол Холл подписал с бунтарями договор, Пол Холл и Доминик Абата отправились отмечать в бар чикагского отеля «Гамильтон». Джоуи Глимко выстроил линию информационных пикетов перед отелем, и пара десятков дальнобойщиков принялась скандировать «несправедливость». Один из них вошел внутрь и начал кричать на Холла и Абату, понося их последними словами. Копы, охранявшие Абату, велели ему убираться, и парень вырубил одного из них. Те арестовали его и вывели вон, а вместе с ними на улицу вышли Абата и Холл. Именно этого Джоуи Глимко и добивался. Выманил их из отеля. Люди Глимко набросились на копов, Холла и Абату, и за несколько минут до появления патрульных машин в тот вечер разверзлась преисподняя.

Во время событий в Чикаго я полетел в Филли на выходные и направился в «Данте Инферно». В баре сидел не кто иной, как Джей Фален, которому я запретил вход за то, что он навел ствол на клиента. Я спросил бармена, что происходит. Он пожал плечами и сказал, что хозяин заведения Джек Лопинсон недавно позволил Фалену вернуться. У владельца, вернувшего того, кому пожизненно запрещен вход за угрозу оружием клиенту, что-то неладно. С одного взгляда на Фалена я понял, что что-то не в порядке. Назовем это инстинктом. Или назовем это тем, что я знал, что Фален был с Макгрилом, для которого я продавал билеты футбольной лотереи, а Макгрил держал Фалена не за умение произносить речи.

Я пожелал спокойной ночи и пошел домой в арендованную комнату, которую держал на выходные. В два часа ночи я услышал по радио, что в «Данте Инферно» произошло двойное убийство, напоминавшее казнь. Неизвестный убийца застрелил жену Джека Лопинсона Джудит и его «бухгалтера» Джо Малито, а самого Лопинсона ранил в руку. Чертыхаясь, я оделся.

«Иисус, Мария, Иосиф, – подумал я. – Догадайся, к кому из троих детей Мэйм Ширан скоро постучат в дверь детективы отдела убийств».

Мне совсем не улыбалось провести ночь под раскаленными лампами в комнате для допросов, поэтому я предусмотрительно переехал на ночь в мотель, а в понедельник утром вернулся в Чикаго. Мой знакомый в прокуратуре округа перезвонил мне оттуда и рассказал, что домохозяйка этажом ниже слышала шум около десяти и предположила, что я пришел, а потом около двух слышала, как кто-то спускался по лестнице. Она сказала людям из отдела убийств, что кто-то съел миску спагетти с фрикадельками, оставленную ею для меня около девяти вечера за дверью. Проснувшись, она обнаружила перед своей дверью пустую миску из-под спагетти. Копов из отдела убийств не слишком смутили слова домохозяйки, поскольку они были уверены, что наконец приперли меня к стенке. Меня предупредили, что вызовут в суд для повторного коронерского дознания, а в отделе убийств на меня продолжали шить дело.

Однако сначала детективы приступили к дознанию и согнали свидетелей, в том числе Джея Фалена и Джека Лопинсона, поместив всех в большую комнату, чтобы разобраться и провести допросы. Они вызвали всех, кого смогли отыскать, из бывших в ту ночь в баре и остававшихся в Филли. Джей Фален сидел и думал, что на него не обращали должного внимания. Некоторое время он слушал, как сыщики всем задавали вопросы обо мне. Наконец он вскочил и сказал:

– Почему вы все время спрашиваете о Фрэнке Ширане? Ведь это сделал я.

Выяснилось, что Джек Лопинсон нанял Фалена убить свою жену Джудит, чтобы тот прикончил блондинку и убил акулу-ростовщика Джона Малито, и можно было бы, не возвращая денег, избавиться от долга. Едва Фален поднялся бы по лестнице, Лопинсон начал бы в него стрелять, а потом заявил бы, что Фален пытался ограбить контору и убил его жену и друга. Но такой же ненормальный (и столь же недалекий) Фален перехитрил Джека Лопинсона. Фален почуял, что Лопинсон ждал его наверху в засаде. Потому, прежде чем подняться по лестнице, Фален выключил в конторе весь свет и в итоге, уходя, ранил Лопинсона в руку.

Джудит Лопинсон была женщиной милой и привлекательной. Лопинсону следовало всего лишь с ней развестись. Я не очень хорошо знал Джона Малито, но он казался человеком достойным. Уверен, он дал бы еще денег, если бы Лопинсон попросил, а не нанимал Фалена его завалить.

Обоих этих говнюков осудили на пожизненное. Отдел убийств никогда больше не вызывал меня из Чикаго для коронерского дознания.

Примерно в то же время я, всякий раз приезжая в Филли, встречался с Айрин, женщиной, которая стала моей второй женой. Она была моложе меня, и мы полюбили друг друга. Она хотела семью. Я пошел к Мэри, все объяснил, и она согласилась на развод. Мы с Айрин сразу же поженились, и на следующий год у нас родилась дочь Конни. С Айрин моя жизнь изменилась. Моя беготня осталась в прошлом. Я бросил продавать футбольную лотерею. Была какая-то прибыль, я платил какие-то штрафы, и я устал работать с людьми навроде приятеля Фалена Джоуи Макгрила. Та часть моей жизни с движухой в центре города была мне больше не нужна. Даже в профсоюзе дальнобойщиков, в котором я недавно стал работать, я сбавил обороты. Перестал шляться с Биллом Изабелом и Сэмом Портвайном из Детройта через мост в канадский Виндзор. Виндзор был городом, где в ту пору шло все то, что в Америке началось в шестидесятые. Виндзор был очень бойким местом, очень оживленным. Однако с новой женитьбой я превратился в зрителя. Возможно, следовал примеру Джимми Хоффа. Во время брака с Айрин я получал хорошие постоянные деньги не только от работы в профсоюзе. Это было до того, как подобную деятельность сочли незаконной. Моих денег вполне хватало на жизнь младшей дочери Конни, однако моим старшим дочерям доставалось не так много.

Мэри была очень хорошей женщиной и очень хорошей католичкой. Я очень переживал из-за развода, но она сказала себе, что у нас бы никогда не сладилось. Мэри из тех женщин, в присутствии которых невозможно непристойно пошутить. Я страшно опечалился, когда сегодня одна из моих дочерей вернулась в слезах, посетив Мэри в государственном доме престарелых, куда ее пришлось поместить из-за болезни Альцгеймера.

В тот же год, когда у нас возникли все эти проблемы в Чикаго с Абатой, начала накаляться обстановка в Филли в местном отделении 107. Сформировалась фракция бунтарей, которая назвалась «Голос», сокращенно от «Голос дальнобойщиков отделения 107». Они попытались проделать то, что удалось Абате в Чикаго, и Джимми подозревал, что за бунтарями «Голоса» тоже стояли Пол Холл и АФТ-КПП.

Пол Холл привез в Филадельфию бригаду крепких парней и разместил их в здании «Международного профсоюза моряков» на Орегон-авеню и 4-й стрит. Джимми снова отправил меня в Филли с несколькими парнями чикагской команды. Я покружил возле их здания, чтобы выяснить, как проникнуть внутрь. Переднюю дверь они держали закрытой на приличный замок. Я присел за живой изгородью на тротуаре, отделявшей участок от улицы, подглядывая, как вуайерист. Стена, выходящая на 4-ю стрит, была стеклянной, и были видны ряды расставленных нар там, где, по-видимому, был зал.

Я ушел и позаимствовал грузовой автофургон из множества машин, принадлежавших 107-му отделению, и усадил в него восемь или девять парней. Я дал каждому по белой шляпе и приказал:

– Не потеряйте шляпы, или я не разберу, на чьей вы стороне.

Я сказал одному из парней, что ему надо будет отогнать грузовик, когда остальные из него вылезут. В 6.30 утра я поехал по 5-й стрит и повернул направо в кусты на тротуаре, огораживающие улицу. Я направил грузовик через бордюр у самой живой изгороди и как раз между двух деревьев, стоящих и по сей день, и разбил машиной стеклянное окно. Полетели осколки. Бойцы, привезенные Холлом, еще спали, и мы накинулись на них, едва вскочивших с кроватей. Били без оружия, только кулаками. Они были застигнуты со спущенными штанами, сонными, и шансов у них не было. Копы слетелись со всей округи. Грузовик был благополучно отогнан, а остальные выбрались и убежали.

«Работа» у моряков была предупреждением. Мы никого не собирались серьезно ранить. У нас был судья, готовый принять залог, если нас арестуют, но никто тогда не попался. В один из дней нашей схватки с «Голосом» меня арестовывали двадцать шесть раз за двадцать четыре часа. Меня забирали в кутузку, вносился залог, я возвращался в линию пикетов и вступал в новую потасовку с людьми из «Голоса».

В 107-м мы продолжали организовывать профсоюзы на предприятиях, разрешать трудовые конфликты, вести другую рутинную профсоюзную работу. Однажды я попытался организовать профсоюз в ресторанах «Хорн энд Хардарт» в Филли. Мы уже организовали ресторан «Линтон», и они жаловались, что оказались в проигрыше, поскольку их конкуренты «Хорн энд Хардарт» не обязаны платить зарплату по профсоюзным ставкам и предоставлять льготы. И мы постоянно пытались привлечь работников «Хорн энд Хардарт» в профсоюз, но дело не двигалось. Многие из них были домохозяйками из пригорода и попросту настроены против профсоюзов. Однажды я зашел в «Хорн энд Хардарт» с веревкой, завязанной на манжетах обеих штанин. Держа конец веревки в руках, я двинулся по залу ресторана. На середине зала развязал веревки и выпустил из штанин стайку белых мышей. Моя внучка Бриттани, ходившая тогда в среднюю школу, писала так: «Они побежали по спагетти дамы, и та завизжала, и по ноге официантки, и та завизжала и выронила поднос. Он так захохотал, что забыл убежать, и его схватили». Да, я рассказал Бриттани и ее братишке Джейку, что меня схватили, и я сказал людям в «Хорн энд Хардарт», что я очень извиняюсь и никогда больше так не буду.

Джимми Хоффа был более чем обеспокоен ситуацией в Филли. Он постоянно направлял меня туда. Возникли еще две группы бунтарей. Бунтари не могли договориться даже между собой. Джоуи Макгрил сколотил группу бунтарей, но та была незаконной. У нее не имелось даже названия, а если и имелось, я никогда его не слышал. Это было нечто навроде команды крепких ребят, пытавшихся сместить Рэймонда Коэна и повторить то, что делал сам Коэн. Если ты руководишь местным отделением, шантажировать бизнес проще простого. Надо лишь получать от работодателя из-под полы месячное пособие, достаточное для успокоения рабочих. Стоит работодателю не заплатить, и у него неожиданно возникает одна проблема за другой. Несчастный профсоюзный рабочий тут просто игрушка. Макгрил хотел заполучить отделение себе. Когда в 1966 году в Уилмингтоне, штат Делавэр, Джимми Хоффа доверил мне руководить местным отделением, все работодатели меня уважали, потому что я никогда не пытался никого шантажировать. Еще одной бунтарской фракцией был «Комитет улучшения». Группа была не такая радикальная, как «Голос», более интеллигентная, без бригады крепких парней. Дальнобойщики Города братской любви бегали между нами, Полом Холлом с его мошенническими посулами и различными бунтарскими группами Рэймонда Коэна.

«Голос» настоял на выборах в 107-м. Чтобы получить поддержку, мы устроили собрание в большом арендованном зале и привезли Джимми Хоффа выступить перед рядовыми членами и немного сказать о том, что хорошего мы для них делаем. Когда Джимми приехал, копы хотели провести его через черный ход прямо на сцену, а не по проходу в зале, который был набит людьми из «Голоса». Они держали плакаты на деревянных палках, которые могли пустить в ход как дубинки.

Джимми не согласился на такой идиотизм. Он заявил копам:

– Хоффа не ходит через заднюю дверь. И не нуждается в полицейской охране, чтобы пройти по залу на митинге собственного профсоюза. Мне нужен только Ирландец.

Я пошел по тому проходу с Джимми, и по обе стороны прохода не раздалось ни одного выкрика. Да, сзади шикали, но вдоль прохода все было спокойно. Джимми был неслабый оратор. Помимо умения произносить речи, Джимми говорил правду: он и впрямь делал много хорошего, и чтобы добиться целей, ему требовалась солидарность, и лучше было бы всем. Не все с этим соглашались, но многие пришли на собрание настроенными против него, а уходили, проникнувшись к нему уважением. Те выборы мы выиграли – возможно, с перевесом всего в сотню голосов, но выиграли. «Голос» не исчез, но обороты сбавил. После унизительного разгрома, обязанный Джимми своим спасением, Рэймонд Коэн сделался посговорчивей и полюбезней.

Самым впечатляющим в речи Джимми в тот день было то, что ему уже предъявили уголовное обвинение в Нэшвилле, Теннесси, за нарушение «Закона Тафта-Хартли» в связи с компанией по перевозке автомобилей «Тест Флит», учрежденной Джимми и Бертом Бреннаном на имена своих жен. Его с покойным Бертом Бреннаном обвинили в краже «два плюс два» – просторечное название 200 000 долларов. И несмотря на это, выступая на собрании нашего 107-го отделения в Филли, он ничуть не выглядел обеспокоенным. У Джимми Хоффа были стальные нервы и железная выдержка. Но, даже стараясь изо всех сил, он все же не мог делать тысячу важных дел одновременно.

Джимми в то время был навроде смотрящего. Он был вовлечен в разборки с бунтарями по всей стране. В то же самое время он пытался заключить первое Генеральное соглашение о грузоперевозках, заключить которое профсоюз дальнобойщиков пытался 25 лет, и он видел, что компании грузоперевозок использовали преимущества ситуации с бунтарями для срыва Генерального соглашения о грузоперевозках. В то же самое время Бобби Кеннеди собирал жюри присяжных в 13 штатах, пытаясь открыть против него уголовное преследование. Тем не менее, сколько я его знал, каждый вечер, завершив дела, в одиннадцать часов вечера (или в час ночи) он шел спать. И едва голова Джимми Хоффа касалась подушки, он, как подстреленный, тотчас крепко засыпал. В этом он переплюнул Рассела. И в 5 утра без всякого будильника просыпался. С Джимми Хоффа некогда было отсиживаться дома и подолгу зализывать раны».

 

Глава 17. Просто издевательство

Однажды летним вечером 1962 года разъяренный Джимми Хоффа спросил одного дородного сотрудника профсоюза, известно ли тому что-нибудь о пластиде. Разговор шел наедине в кабинете Хоффа в «Мраморном дворце», штаб-квартире профсоюза дальнобойщиков в Вашингтоне, округ Колумбия. Потом Хоффа сказал, что знает, где достать глушитель. По словам собеседника, Хоффа произнес: «С этим сукиным сыном Бобби Кеннеди надо что-то делать. Он должен уйти».

И Хоффа обрисовал, насколько легко убить Бобби Кеннеди, так как тот не принимает мер личной безопасности, никакой охраны у него нет даже дома, и он часто разъезжает один в кабриолете.

Сотрудником, с которым говорил Хоффа, был Эдуард Грейди Партин. Он был председателем местного 5-го отделения дальнобойщиков в Батон-Руж, Луизиана. Его отпустили под залог по делу о похищении в результате семейной ссоры, где его соучастником был дальнобойщик его отделения. Партину также предъявили обвинение в растрате 1659 долларов профсоюзных средств на личные нужды. Партин был здоровяком грозного вида с бурной уголовной молодостью. Хоффа ошибся в нем, решив, что тот «красит дома», раз он здоров, грозен, с криминальным прошлым, выпущен под залог и из Луизианы, родного штата Карлоса Марчелло. Однако Хоффа, прежде чем высказать эту наполовину угрозу и наполовину предложение Партину выполнить заказ, ни у кого справок не наводил. Партин объяснял:

– Хоффа попросту считал, что, раз я из Луизианы, я у Марчелло в кармане.

Партин передал эти слова загонщикам Хоффа во главе с Уолтером Шериданом. «Это была невероятная история», – писал в своей книге Шеридан. Выслушав ее, Шеридан попросил ФБР устроить Партину проверку на детекторе лжи, и Партин ее успешно прошел. Шеридан передал Бобби Кеннеди эти угрозы жизни министра юстиции.

Вскоре после этого на одном частном вашингтонском обеде президент Джон Ф. Кеннеди как бы случайно сказал журналисту Бену Брэдли, что Джимми Хоффа задумал убить его брата Бобби. Президент Кеннеди, наверное, по-думал, что слив этой истории уважаемому и влиятельному Бену Брэдли и ее публикация помешают Хоффа осуществить угрозу. Впоследствии Бен Брэдли прославился как редактор «Вашингтон пост», когда с помощью Глубокой Глотки раскрутил Уотергейтский скандал и убрал Ричарда М. Никсона. В тот вечер в личном дневнике Брэдли записал: «Президент явно был серьезен». В автобиографии Брэдли писал, что, едва он сообщил Бобби Кеннеди об угрозе убийства, тот умолял его ничего не печатать, поскольку это испугает потенциальных свидетелей в процессах против организованной преступности, которые вел Бобби. К тому времени Бобби Кеннеди начал мощнейшее в истории страны наступление на организованную преступность. И Брэдли ничего не опубликовал.

Уголовный процесс против Джимми Хоффа по делу «Тест Флит» за нарушение «Закона Тафта-Хартли» был назначен на 22 октября 1962 года. Позднее загонщики Хоффа отрицали нарушение конституционных прав Хоффа за счет подстрекательства Эдуарда Грейди Партина приехать на процесс и войти в окружение Джимми Хоффа. Каковы бы ни были мотивы Партина, он отправился в Нэшвилл и стоял охранником у двери апартаментов Хоффа. Тем не менее Уолтер Шеридан признал, что они снабдили Партина устройством записи на магнитную ленту всех его телефонных разговоров с Хоффа. Шеридан признал, что поручил Партину, когда тот доберется до Нэшвилла, внимательно следить за попытками подкупа присяжных.

Бобби Кеннеди уже провел против Джимми Хоффа три процесса с привлечением жюри присяжных и непременно должен был добиться его обвинения. В этих процессах возникло подозрение в подкупе присяжных. По делу компании «Тест Флит» Хоффа обвиняли в преступлении небольшой тяжести. Однако в случае выявления в ходе судебного процесса подкупа присяжных ставки поднимались до обвинения в более тяжком преступлении.

Обвинения по делу «Тест Флит» были связаны с учреждением на имена жен Джимми Хоффа и покойного Оуэна Берта Бреннана компании по перевозке автомобилей. Вся ее деятельность прекратилась пятью годами ранее. И вся она была досконально расследована Комитетом Макклеллана и Министерством юстиции США. В своей вступительной речи перед присяжными обвинитель Чарльз Шаффер заявил, что компания «Тест Флит» учреждалась как часть «долговременного плана с целью постоянного получения Хоффа денег от работодателя». Версия обвинения основывалась на том факте, что «Тест Флит» создали после организованной Хоффа забастовки, оказавшейся на руку работодателю, с которым в то время сотрудничала компания «Тест Флит».

Защищали Хоффа юристы, в свое время сказавшие Бреннану, Хоффа и их женам о законности владения компанией женами, а когда Комитет Макклеллана поставил легитимность этого действия под сомнение, жена Хоффа и жена Бреннана вышли из состава учредителей компании «Тест Флит». Юристы Джимми Хоффа были готовы свидетельствовать в его пользу и подтвердить его версию о том, что первоначально именно они в 1948 году дали ему эту правовую консультацию.

Учреждение «Тест Флит» произошло через десять дней после принятия «Закона Тафта-Хартли», и юристы интерпретировали закон, в то время еще не имевший судебных прецедентов, на основе которых возможна юридическая консультация. Более того, Хоффа был готов доказать, что забастовка, которую ему пришлось уладить, была незаконной забастовкой, начатой бунтарями, он же достиг договоренности с работодателем во избежание того, что Хоффа называл «очень серьезным судебным иском» работодателя к профсоюзу Тимстеров.

По мнению Хоффа, все это дело было личной вендеттой Бобби Кеннеди, а устарелость информации доказывала, в каком отчаянии пребывала собранная Кеннеди команда загонщиков Хоффа. Загонщикам Хоффа не удалось добиться его обвинения ни перед одним из 13 больших жюри, созванных по всей стране.

Джимми Хоффа собрал лучшие юридические силы, которые только смог найти. Его ведущим юридическим советником был Томми Осборн, лучший специалист в Нэшвилле, молодой адвокат, успешно выступивший в знаковом и очень сложном деле о распределении мест в Верховном суде США, результатом которого стало правило «один человек – один голос». Среди других нэшвилльских помощников – Билл Буфалино, адвокат профсоюза водителей, и Фрэнк Рагано, адвокат Санто Траффиканте и Карлоса Марчелло.

Судья Уильям Э. Миллер был человеком, уважаемым за честность и явно не расположенным ни к одной из сторон.

Джимми Хоффа обосновался в роскошном отеле «Эндрю Джексон», стоящем на той же улице недалеко от здания суда. У него имелись адвокаты в суде и юристы в отеле, бывшие частью правового мозгового центра. Юристы на подхвате выступали консультантами и следователями. Вдобавок у него было множество союзников в профсоюзе и помогавших в деле друзей как в суде, так и в отеле, в том числе Чаки О’Брайен, известный как «приемный сын» Хоффа, а также бывший морпех Аллен Дорфман, человек Хоффа в пенсионном фонде. Люди из неюридического окружения были из самого Нэшвилла и докладывали разведывательную и инсайдерскую информацию о ходе отбора присяжных. В те дни профессиональных консультантов по отбору присяжных еще не было.

Возможно, точнее было бы сказать, что многочисленная группа поддержки Хоффа в нэшвилльском отеле «Эндрю Джексон» работала не над одним делом, а над многими делами.

На протяжении следующих двух месяцев в зале суда параллельно развернулись две драмы. Первая – процесс как таковой: вызов и перекрестные допросы свидетелей, изложение юристами доводов, возражения, ходатайства, постановления суда, перерывы в заседаниях, прения сторон и приведения к присяге. Однако выяснилось, что процесс был фильмом категории «Б». Фильмом категории «А» стала другая драма. Это был беззастенчивый подкуп присяжных, который вел лазутчик Эдуард Грейди Партин, одновременно сообщая загонщикам Хоффа все детали. Именно этот подкуп присяжных и помог в конце концов засадить Джимми Хоффа.

Зачем, имея достойных защитников, отлично подготовленный штат судебных адвокатов во главе с уважаемым и талантливым Томми Осборном при поддержке Билла Буфалино, Фрэнка Рагано и других юридических талантов, как в суде, так и на подхвате, и при наличии честного судьи Джимми Хоффа прибегнул к обману? Зачем превращать проступок в уголовное преступление?

«Все дело в эго Джимми. Кроме драк и тому подобного, в досье Джимми не было ни одного серьезного обвинения, и ему не хотелось пятнать его даже проступком. Он хотел чистое досье. Он не желал уступать Бобби Кеннеди, пытавшемуся обвинить его в настоящем преступлении.

Понимаете, следует учитывать, что, когда Бобби Кеннеди стал министром юстиции, ФБР еще мало обращало внимание на так называемую организованную преступность. Не забывайте, когда я впервые связался с людьми из центра города перед встречей в Апалачине, я даже не знал масштаба того, во что впутываюсь. Долгие годы после отмены сухого закона единственными, с кем приходилось сталкиваться так называемым бандитам, были местные полицейские, и многие из них брали взятки. Когда я был на подхвате у Тощей Бритвы, мы и не думали о ФБР.

Затем были Апалачин и слушания Макклеллана, и федеральные власти начали наступать людям на хвост. Когда Бобби Кеннеди вступил в должность, дурной сон превратился в настоящий кошмар. Внезапно всем, кто продолжал думать о своем деле, стали предъявлять обвинения. Людей действительно сажали в тюрьму. Людей стали депортировать. Это был напряг.

И в том нэшвилльском суде по делу «Тест Флит» в конце 1962 года Джимми противостоял Бобби в том, что превратилось в большую войну с момента, как Бобби стал министром юстиции.

22 февраля 1961 года, через два дня после принесения присяги в должности министра юстиции, Бобби Кеннеди убедил все двадцать семь агентств федерального правительства, включая Налоговое управление, начать объединять всю свою информацию на гангстеров и организованную преступность страны».

За несколько месяцев до начала процесса по делу «Тест Флит» начальник Налогового управления США писал: «Министр юстиции попросил Управление уделить перво-очередное внимание расследованию налоговых дел крупных рэкетиров». Эти рэкетиры были перечислены, и в отношении них провели «доскональное расследование». Начальник дал понять, что церемонии должны быть отброшены: «Необходимо широкое применение всего имеющегося в наличии электронного оборудования и других технических средств».

Джонни Розалли был одной из первых мишеней Налогового управления. Он жил на широкую ногу в Голливуде и Лас-Вегасе, и при этом у него не было работы или каких бы то ни было видимых источников средств существования. При предыдущих министрах юстиции ему никогда не приходило в голову, что он уязвим перед властями. Розалли говорил брату бывшего мэра Лос-Анджелеса: «Они все время под меня подкапываются – запугивают людей, выискивают врагов и достают друзей». Еще больше Розалли злило, что Бобби Кеннеди, как он полагал, знал о его сотрудничестве с ЦРУ в операции против Кастро. Впоследствии передавали, как Розалли говорил: «Я помогаю правительству, помогаю стране, а этот сучонок бьет меня под дых».

Примерно в то время Налоговое управление вменило Карлосу Марчелло выплату 835 тысяч долларов налоговых недоимок и штрафов. А Марчелло уже сражался против депортации, и ему предъявили обвинение в предоставлении заведомо ложных сведений и подделке свидетельства о рождении. Депортация грозила и Расселу Буфалино.

Перед нэшвилльским процессом Бобби Кеннеди лично объезжал страну, как производящий смотр войск генерал, подстегивая свое министерство сосредоточиться на организованной преступности. Он составил для ФБР и Министерства юстиции список мишеней, на которых должна сконцентрироваться борьба с организованной преступностью. Он постоянно объяснял этот список. Он обратился в конгресс и добился принятия законов, облегчающих ФБР прослушивание этих «мишеней» и использование материалов прослушивания телефонных разговоров в суде. Он провел законы, упрощавшие предоставление защиты согласившимся на сотрудничество свидетелям.

Отбор присяжных по процессу «Тест Флит» начался на второй день Карибского кризиса. Бобби Кеннеди не было в Нэшвилле, ему надо было находиться с братом, когда Джон Кеннеди осаживал советского лидера Никиту Хрущева, требуя, чтобы все наступательное ядерное оружие, перевозимое на советских военных кораблях на Кубу, было возвращено в Советский Союз, или американский военный флот откроет огонь. Мир стоял на грани ядерной войны.

Как писал Уолтер Шеридан: «Я отправился спать рано утром, думая о реальнейшей угрозе ядерной войны и возможности того, что и я, и Джимми Хоффа вместе закончим свои дни в Нэшвилле».

Вместо этого на следующее утро Уолтер Шеридан проснулся и столкнулся с первой попыткой подкупа присяжных. Страховой агент из состава жюри сообщил судье Миллеру о том, что его сосед встретился с ним на выходных и предложил 10 тысяч стодолларовыми купюрами за голосование в пользу оправдательного вердикта. Выбор Хоффа страхового агента понятен, поскольку страховые агенты – работающие в бизнесе, крайне подозрительном к надувательствам и подверженном преступному обману, – как правило, считаются смертью для адвокатов по уголовным делам. Их обычно вышибают прежде, чем они успевают нагреть место. И конечно, обвинение никогда не уберет из жюри попавшего туда страхового агента.

Судья Миллер освободил кандидата в члены жюри, после того как заставил страхового агента назвать имя соседа.

Впоследствии выяснилось, что некто, представлявшийся репортером «Нэшвилл Баннер» по имени Аллен, звонил еще ряду предполагаемых заседателей, пытаясь выяснить их отношение к Джимми Хоффа. В «Нэшвилл Баннер» не было репортера Аллена. Кто-то незаконно совал нос в умонастроения присяжных в поисках заседателей, способных помочь обвинению. Всех этих скомпрометированных кандидатов в присяжные исключили из жюри.

После выбора состава жюри и начала процесса Эдуард Грейди Партин донес Уолтеру Шеридану о попытке председателя нэшвилльского отделения профсоюза водителей подкупить жену патрульного офицера дорожной полиции штата Теннесси. Жена сидела в жюри. Шеридан проверил личные дела присяжных и нашел жену патрульного. Агенты проследили за должностным лицом профсоюза, которого на пустынном шоссе в патрульной машине ждал дорожный полицейский. Агенты видели, как двое мужчин сидели в патрульной машине и разговаривали.

Получив эту информацию, но не раскрывая ее источника, прокурор просил судью убрать жену патрульного из жюри, и судья Миллер провел по прокурорскому запросу расследование дела. Обвинение вызвало агентов, следивших за председателем нэшвилльского профсоюза водителей на его встрече с патрульным. Судья допросил агентов. Затем обвинение вызвало должностное лицо профсоюза, и того ввели в зал из боковой комнаты. По воспоминаниям Уолтера Шеридана, Джимми Хоффа подал знак вошедшему, и тот отказался отвечать на вопросы, воспользовавшись Пятой поправкой. Затем в зал суда ввели патрульного офицера дорожной полиции штата Теннесси. Офицер поначалу все отрицал, но в ходе допроса судьей Миллером признался, что функционер профсоюза водителей пообещал ему содействие в присвоении звания и продвижении по службе в дорожной полиции штата в обмен на оказание неустановленной услуги. Патрульный заявил, что функционер профсоюза никак не пояснил, в чем могла состоять услуга.

Судья Миллер освободил жену патрульного офицера и заменил ее другой кандидатурой. Придя тем вечером домой, заплаканная женщина сказала репортерам, что понятия не имеет, за что ее удалили из жюри.

Выражая мнение Томми Осборна и Фрэнка Рагано и других членов команды, адвокат Билл Буфалино сказал: «Никакого мошенничества не было. А если и было, оно шло прямо из кабинета Бобби Кеннеди».

Молодой адвокат Томми Осборн оказался в деле, не похожем на то, где он выступал о пропорциональном распределении голосов в Верховном суде. То дело сразу позволило ему стать следующим президентом нэшвилльской коллегии адвокатов и помогло получить дело Хоффа. Дело Хоффа, вытащи он Джимми, могло сделаться хорошим началом общенациональной карьеры, и одновременно это дело могло разрушить его карьеру, стань он частью среды, под воздействие которой попал.

Офицер нэшвилльской полиции, вечерами подрабатывавший на Томми Осборна частным детективом, проводя законное исследование пула присяжных, заявил загонщикам Хоффа, что Осборн рассказал ему, что работает над вовлечением одного из присяжных в сделку по застройке земельных участков. Загонщики Хоффа не могли в это поверить, и у них уже и без того было полно забот. Эту информацию они сохранили на будущее.

Третьим камнем преткновения был черный присяжный, сын которого вступил в контакт с черным переговорщиком из родного отделения Джимми Хоффа в Детройте и получил предложение 10-тысячной взятки. Согласно аффидевиту, подготовленному властями на подпись Партину, 5-тысячный аванс в счет взятки был получен, а сделка заключена еще до начала суда и выбора присяжного. В аффидевите Партин пишет, что однажды Джимми Хоффа сказал ему: «Я заполучил себе черного из жюри. Один из моих переговорщиков, Лэрри Кэмпбелл, отправился перед процессом в Нэшвилл и позаботился об этом». Судья Миллер прочел скрепленный печатью аффидевит, отказавшись предоставить его защите, и освободил от обязанностей одного из присяжных, который был заменен. В то время, не зная о ренегатстве Партина, защита была уверена, что власти еще до начала суда вели за ними тайное наблюдение и прослушивали телефонные разговоры.

«Мне позвонил Билл Изабел и сказал, что я нужен им в Нэшвилле, и я поехал. По телефону он сказал, что они ожидают протестов и хотят меня видеть, чтобы я помог, если кто-то из протестующих приблизится к Джимми. Тогда по телефону он только это и сказал, потому что к тому времени все были уверены, что все прослушивается. Там все было как в научной фантастике. Потому они действительно хотели, чтобы я непременно сидел в зале суда и явственно обозначал для жюри свое присутствие, на случай если кому-то из присяжных, с которым они устанавливали контакты, пришли бы в голову непонятные идеи. Никто мне не говорил этого прямо, но я знал об этом, когда мне время от времени велели пристально посмотреть в глаза кому-то из присяжных. Я жил в отеле «Эндрю Джексон», но не был частью всего этого. У них и без того слишком много поваров портили бульон. Помню, жареная курица в молоке в ресторане отеля была бесподобна. Было всегда приятно снова видеть Сэма и Билла. Помню, видел в ресторане Эда Партина, но мне даже в голову ничего не пришло. Он просто сидел с Фрэнком Рагано, и Рагано не подозревал, что сидит с крысой. Представьте, если сегодня власти внедрят крысу в контору ваших адвокатов. Тот гостиничный номер и был их адвокатской конторой, и Партин был там прямо с ними.

Разумеется, никаких протестующих не появилось. В любом случае там было полно ФБР. И тут, чуть ли не в оправдание слов Билла Изабела о моем приезде, в зал суда, пока я стоял в сторонке, толкуя с Биллом и Сэмом, вошел чокнутый. Был перерыв в заседании, и этот молодой парень в дождевике вышел на середину зала суда, подобрался к Джимми сзади и вытащил ствол. Я услышал выстрел и сразу же увидел, как юристы обеих сторон нырнули, толкаясь, под столы, как в лисьи норы. А чокнутый со стволом напал на Джимми Хоффа. Оказалось, у чокнутого пневматика – с виду как настоящее ружье. С таким охотятся на белок и кроликов. Он выстрелил из него и пару раз попал Джимми в спину, но на Джимми был плотный костюм. Джимми бросился на чокнутого и хорошо врезал. Чаки О’Брайен прыгнул на чокнутого и прижал его к полу. Чаки был ражим парнем и действительно хорошо приложил чокнутого. Наконец появились приставы, и один из приставов вырубил чокнутого рукоятью револьвера, но Чаки продолжал метелить парня. И приставам с Джимми пришлось его оттаскивать, иначе он бы убил парня.

Я сказал Биллу Изабелу в следующий раз быть поосторожнее со словами о том, что протестующие могут выйти из-под контроля. Выяснилось, что тот парень заявил, что, мол, это Господь сказал ему пойти и убить Джимми Хоффа. Думаю, босс есть у каждого.

При появлении ковбоя с пневматическим ружьем жюри в зале суда не было, но защита потребовала аннулировать процесс. В апелляции говорилось, что чокнутый в дождевике был примером того, как население Нэшвилла озлоблено против Джимми в результате всей окутывавшей процесс антихоффовской пропаганды, исходящей от Бобби Кеннеди и его пособников. Мне это казалось справедливым, но судья требование отклонил.

Билл Изабел сказал, что Джимми произнес: «Всегда беги от человека с ножом и на человека с ружьем». Я об этой болтовне не знаю. Надо представлять обстоятельства. Он прав, ведь вы можете испугать человека с пистолетом, потому что он не ожидает, что вы на него броситесь. В тех обстоятельствах Джимми все сделал правильно. Но если вы побежите на человека со стволом, а он не дрогнет, то чем вы будете ближе, тем легче ему будет в вас попасть. Нож вы чаще всего не видите, пока вас им не пырнут. Вообще, лучше всего быть певчим.

Джимми сказал, что приставы «всех обыскивали». И это действительно было так. Меня обыскивали. Приставы обыскивали всех входивших в зал суда. Джимми сказал, что тот человек смог подобраться ему прямо за спину не случайно. Идея в том, что власти наняли для расправы с ним чокнутого. Только тот чокнутый был слишком чокнутым, чтобы у него получилось. Джимми знал, что отдельные люди время от времени используют чокнутых в своих целях. В год нэшвилльского процесса во всех кинотеатрах шел «Маньчжурский кандидат», где играл друг Сэма Джанкана Фрэнк Синатра. Это был великий фильм о том, как коммунисты использовали чокнутого для убийства кандидата в президенты.

Однако в реальной жизни, если в Америке или на Сицилии используют чокнутого, от него сразу избавляются, прямо на месте преступления. Так было несколько лет спустя, когда Безумный Джо Галло нанял того черного психа для устранения Джо Коломбо, босса семьи Коломбо в Бруклине. Псих трижды выстрелил в Джо Коломбо на митинге «Лиги за гражданские права американцев итальянского происхождения», проходившем на Коламбус-Серкл близ Центрального парка. Без сомнения, с психом все детально отработали и отрепетировали. Ему наверняка показали, как прорваться к авто и умчаться в безопасное место. Естественно, определенные люди уложили психа прямо на тротуаре, едва тот сделал свое дело и выстрелил в Коломбо.

Рассел так и не простил Безумного Джо Галло за подобное использование чокнутого против Джо Коломбо. Я же считал, что Безумный Джо был слишком борзым. Несчастный Джо Коломбо перед смертью долго пролежал в коме как овощ. В этом и проблема с чокнутыми. Они недостаточно метки. Могут причинить много страданий. Как тот чокнутый, стрелявший в Джорджа Уоллеса и оставивший его парализованным. Или тот чокнутый, стрелявший в Рейгана и его пресс-секретаря Брейди».

Нэшвилльский процесс длился 42 дня. Жюри отправилось в совещательную комнату всего за четыре дня до Рождества. Пока жюри совещалось, Уолтер Шеридан был по-прежнему обеспокоен тем, что власти не отсеяли всех присяжных, которые были подкуплены. Возможно, были подкуплены один или два присяжных, о которых в присутствии Эдуарда Грейди Партина не говорили.

Жюри было изолировано, а на третий день совещаний, после неоднократных докладов о том, что присяжные безнадежно зашли в тупик, распущено судьей Миллером. Тем не менее, прежде чем позволить им встать со скамьи присяжных, он отвернулся от них, сидевших на своих местах, и обратился к залу суда. Среди прочих в протоколе зафиксированы следующие слова судьи Миллера:

«С самого начала, в то время как жюри выбирали из списка вызванных для исполнения обязанностей присяжных, наблюдались признаки того, что устанавливались и были установлены запрещенные контакты с потенциальными членами жюри. Я подписал приказ о созыве еще одного большого жюри сразу после начала следующего года, чтобы целиком и полностью расследовать все связанные с этим судом инциденты, свидетельствующие о незаконных попытках повлиять на присяжных и потенциальных присяжных любым лицом или лицами любой из сторон и вынести обвинительное заключение в том случае, если для этого существуют веские основания. Система суда присяжных… становится просто издевательством, если недобросовестные лица могут подорвать ее неподобающими и незаконными методами. Я не намерен оставлять без внимания настоящего суда позорные акты коррупции нашей системы суда присяжных».

Джимми Хоффа, напротив, в рождественский сочельник заявил телеаудитории, что это «позор… утверждать, что жюри подкуплено».

 

Глава 18. Теперь просто еще один юрист

В 1963 году Джимми Хоффа сказал мне, что преисполнен решимости добиться заключения Генерального соглашения о грузоперевозках к концу года. В 1963 году Джимми чинили множество отвлекающих препятствий, но к концу года ему удалось с ними покончить. В первом контракте мы получили прибавку 45 центов в час. Плюс начали расти наши пенсии. Сегодня парень, уходящий из местного отделения на пенсию, получает 3400 долларов в месяц. Плюс государственная пенсия – и на это можно прожить. Всего этого добился Джимми Хоффа в тот год, несмотря на все чинимые препятствия. Как только Генеральное соглашение о грузоперевозках было подписано, Джимми назначил меня в Национальный комитет по ведению переговоров профсоюза.

Мечта о Генеральном соглашении о грузоперевозках уходила своими корнями во времена Великой депрессии. С соглашением, охватывающим все местные отделения проф-союза водителей в стране, каждый получал одну и ту же почасовую оплату труда, те же не денежные компенсации и ту же пенсию. Однако лучшее было в том, что теперь нам требовалось вести переговоры только об одном контракте. Вместо отдельного договора с каждым грузоперевозчиком по всей стране возникал Комитет предпринимателей по ведению переговоров, который договаривался об одном контракте с профсоюзным Национальным комитетом по ведению переговоров. Если бы нам потребовалась забастовка из-за невозможности прийти к соглашению, это должна была быть общенациональная забастовка, но нам никогда не следовало идти по этому пути. Джимми никогда не устраивал общенациональной забастовки. Тем не менее с учетом страха в головах предпринимателей и властей можете себе представить, как трудно было Джимми. Он должен был заставить договориться все автотранспортные компании и все местные отделения профсоюза. С единым контрактом автотранспортные компании не могли больше разделять и властвовать, а воры наподобие Рэймонда Коэна – получать из-под полы за полюбовные соглашения. Коэн действовал именно так.

Поэтому Джимми заставлял нас так упорно бороться с бунтарями и иногда делать то, что мы должны были делать. Джимми нужен был сплоченный профсоюз. И самым крепким орешком для Джимми была Филадельфия. Во-первых, Коэн отказываться от власти не собирался. Во-вторых, «Голос» и другие бунтарские группы были все еще очень активны и баламутили. Водители грузовиков в Филадельфии воспользовались ситуацией со 107-м местным отделением в своих интересах. Не сотрудничали даже при достижении регионального соглашения. Знали, что Коэн бастовать не будет. Джимми привел их в чувство, угрожая блокировать их забастовкой на конечных грузовых станциях в пригородах Филадельфии».

В феврале 1963 года, пока большое жюри в Нэшвилле собирало доказательства подкупа присяжных, Джимми Хоффа говорил об автотранспортных компаниях в Филадельфии: «Либо они поладят с нами тут, либо будут драться с нами повсюду».

О «Голосе», за которым, по его мнению, стояли вдохновители и подстрекатели из АФТ-КПП и Бобби Кеннеди, Джимми говорил так: «Мы обязаны обратить их в свою веру». А о судебных разбирательствах в Нэшвилле так: «Что-то происходит в этой стране имени Бобби Кеннеди. Один человек поручил элитному отряду из 23 заместителей министра юстиции по своему повелению меня преследовать».

Из людей, входивших в окружение Хоффа в нэшвилльском отеле «Эндрю Джексон», для дачи показаний перед большим жюри в Нэшвилле среди прочих вызвали Эда Партина, и тот, следуя политической линии Хоффа, воспользовался Пятой поправкой. Билл Буфалино написал ему выверенную записку для подачи в комнату присяжных. Власти были намерены сохранить ренегатство Партина в тайне. Тем временем люди навроде патрульного дорожной полиции штата начали признаваться, и дело о подкупе жюри стало представляться прокуратуре перспективным.

Джимми Хоффа прожил в филадельфийском отеле «Уорик» 14 недель, ведя кампанию против «Голоса» перед предстоящими в апреле выборами. На предыдущих выборах, состоявшихся всего несколько месяцев назад, «Голос» проиграл с минимальным отрывом 600 голосов в местном отделении, насчитывавшем 11 000 членов. Те выборы из-за захлестнувшей их волны насилия против «Голоса» принимать в расчет было нельзя. На этот раз Хоффа к насилию не прибегал, повел кампанию энергично и объяснял преимущества планов оплаты труда и пенсионного обеспечения «Братства водителей». На выборах в апреле 1963 года «Международное братство» Хоффа вновь разбило «Голос», вернув себе четвертое по величине местное отделение. Хоффа обещал: «Кто прошлое помянет, тому глаз – вон». Не менее важным, чем разгром «Голоса», для Хоффа стало то, что Коэн стал полностью лоялен Джимми Хоффа в вопросе о Генеральном соглашении.

9 мая 1963 года Джимми Хоффа было предъявлено обвинение в подкупе нэшвилльских присяжных. Подав заявление об отрицании вины, Хоффа собрал пресс-конференцию и заявил, что у Бобби Кеннеди «против меня личная вендетта и он пытается обвинить меня при помощи надуманных историй в прессе… Разумеется, я невиновен. В этом обвинении говорится о десяти людях, а я знаю только трех из них».

4 июня 1963 года Коэна признали виновным в хищении профсоюзных средств. Теперь для осуществления мечты о Генеральном соглашении препятствий не оставалось. Коэн уходил с поста президента 107-го местного отделения и отправлялся в тюрьму. Коэн никак не мог тайно препятствовать переговорам Хоффа с автотранспортными компаниями Филадельфии.

В день признания Коэна виновным большое жюри в Чикаго предъявило Джимми Хоффа обвинение в мошеннической растрате Пенсионного фонда Центральных штатов на личные нужды. Главное обвинение против Хоффа заключалось в беспроцентном залоге суммы в 400 000 долларов профсоюзных средств под личный кредит для инженерной подготовки территории в Сан-Вэлли, Флорида. Утверждалось, что Джеймс Р. Хоффа тайно владел 22-процентной долей прибыли данного предприятия. Хоффа отрицал, что у него имелось подобное тайное участие в получении прибыли.

«Сразу после того, как Коэн пошел на кичу, я с Джимми отправился на переговорную сессию с руководством автотранспортников в мотеле в Арлингтоне, Вирджиния, в пригороде Вашингтона. Я прихватил ребятишек из колледжа и дал каждому по 50 баксов, чтобы они держали занятыми все лифты и общественные туалеты. После чего подсыпал слабительное в один из кофейников. Ребята из профсоюзной команды наливали из другого кофейника. Менеджеры распределились между кофейниками 50 на 50. Половина ребят из менеджмента брали кофе из заряженного кофейника. Вскоре один из парней выбежал из переговорной в туалет и не вернулся. Еще несколько парней рехнулись, бегая вокруг отеля в поисках свободного туалета. Все они выбыли из переговоров из-за необходимости отдохнуть и переодеться. Я проредил стадо. С меньшей группой переговоры вести легче. Несмотря на все напряжение Джимми, я никогда не видел, чтобы он хохотал так, как по возвращении в нашу комнату.

В то лето и осень я не так часто видел Джимми. Джимми много встречался с юристами по поводу новых обвинений. Первый из судебных процессов должен был быть посвящен так называемому подкупу жюри. Его проведение назначили в Нэшвилле на октябрь. Я планировал приехать и попасть на «Гранд ол опри». Слушание чикагского дела пенсионного фонда и Сан-Валли было назначено на весну 1964 года. Я воистину искал любой предлог приехать в Чикаго.

Адвокат Фрэнк Рагано заявляет в книге и на телевидении, что Джимми Хоффа поручил ему передать Санто Траффиканте и Карлосу Марчелло весточку – поцеловать президента Джона Ф. Кеннеди. Он сказал, что это произошло в кабинете Джимми в Вашингтоне, когда они занимались подготовкой к процессу. Лично я никогда не видел, чтобы Джимми передавал подобные весточки через подобных посланников, да еще такими словами».

В 1994 году Фрэнк Рагано написал мемуары с говорящим названием «Адвокат мафии». В мемуарах Рагано заявляет, что слышал разговор Джимми Хоффа, Джоуи Глимко и Билла Буфалино в начале 1963 года, когда большие жюри собрались в Нэшвилле и Чикаго, но до того, как были предъявлены обвинения. Играя в джин с Глимко, Хоффа спросил Буфалино: «Что, по-твоему, произойдет, если что-то случится с Буби?» (Хоффа неизменно звал своего заклятого врага не иначе как «Буби».)

В ходе обсуждения пришли к выводу о том, что, если что-то случится с Бобби, Джек спустит собак. Но случись что с Джеком, президентом стал бы вице-президент Линдон Джонсон, и не секрет, что Линдон ненавидел Бобби. Все согласились, что Линдон непременно избавится от Бобби на посту министра юстиции. По воспоминаниям Фрэнка Рагано, Джимми Хоффа сказал: «Так он, черт возьми, и сделает. Он ненавидит его так же, как и я».

Рагано пишет, что несколько месяцев спустя, во вторник, 23 июля 1963 года, за четыре месяца до убийства президента Кеннеди, он встречался с Хоффа в связи с новыми, выдвинутыми недавно, в мае и июне, обвинениями. Хоффа был вне себя от ярости. По словам Рагано, Джимми Хоффа сказал ему: «Надо что-то делать. Пришло время обратиться к нашему другу и Карлосу и избавиться от них, убить этого сукина сына Джона Кеннеди. Это надо сделать. Не забудь передать им то, что я сказал. Хватит страдать фигней. У нас нет больше времени – надо что-то делать».

«О’кей, я размышляю о Фрэнке Рагано с учетом того, что никто не ведал о Партине. А Джимми был уверен, что среди них во время процесса в Нэшвилле был шпион. Я знаю, что Джимми подозревал всех, кто был тогда в отеле «Эндрю Джексон». С Фрэнком Рагано Джимми познакомился именно тогда. Не то что с Биллом Буфалино, с которым они были знакомы долгие годы, вместе работали, установив рекорд взаимного уважения. В распоряжении Джимми в то время постоянно находился частный самолет. Захоти он передать послание, столь серьезное послание, он мог слетать во Флориду. Джимми держал за собой милое местечко в Майами-Бич. Джимми отлично знал, как пользоваться телефоном, чтобы назначить встречу. Именно так я с Джимми и познакомился – по условному телефонному звонку Тощей Бритвы. Не поймите меня неправильно: говорят, Фрэнк Рагано хороший человек, и Санто Траффиканте и Карлос Марчелло очень доверяли ему как адвокату. Если Фрэнк Рагано заявляет о том, что помнит, что именно так все и было, полагаю, негоже мне оспаривать его воспоминания. Но нельзя не сказать о том, что никто в здравом уме не выразился бы так, как выразился Джимми. Если Джимми сказал бы так Рагано, а Рагано передал этим людям, они решили бы, что Джимми утратил способность ясно мыслить, если сказал то, что передал Фрэнк Рагано. Не говоря уже о положении, в котором оказывается человек, слышащий подобное. Некогда у Карлоса в кабинете висел плакат, на котором были слова, что три человека могут хранить тайну, если двое из них мертвы.

Если вам мало про 1963 год, то по тайным каналам разнесся слух, что ФБР заполучило в стукачи рядового мафиозо Джозефа Валачи. Валачи был первым парнем, давшим показания. Он был всего лишь рядовым гангстером из семьи Дженовезе в Нью-Йорке. Эта была та самая семья, начало которой дал Лаки Лучано, когда Лучано, Мейер Лански и прочие много лет тому назад собрались вместе. Валачи не был особенно близок ни с кем из больших боссов. От Рассела я никогда о нем даже не слышал, тем более он меня с ним не знакомил. Если не ошибаюсь, до всего происшедшего Рассел никогда об этом человеке не слышал. Но этот Валачи знал все старые истории. Он знал, кто кого шлепнул и за что. Он рассказал об убийстве, совершенном Вито Дженовезе, чтобы жениться на вдове убитого. Он знал все семьи и как все работало в организации среди итальянцев.

Валачи был наркоторговцем и прирожденной крысой, и его босс Вито Дженовезе (когда они оба сидели в федеральной тюрьме) собирался его поцеловать, подозревая в том, что он стал тюремным осведомителем и доносчиком. То, что тогда было подозрением, стало очевидным.

Джо Валачи кончил тем, что убил ни в чем не повинного заключенного, который, как он думал, собирался его поцеловать, а после стал всем рассказывать обо всем, что только знал. Он рассказывал, как проходит посвящение и как становятся людьми чести. Он разболтал итальянские тайны, которые даже я не знал. Он разболтал даже мелочи, наподобие того, как Карлос Марчелло не позволял никому из других семей приезжать в Новый Орлеан, даже на Марди Гра, не испросив разрешения. Карлос Марчелло был из боссов, не испытывавших судьбу. Он был человеком, заставлявшим ходить по струнке.

За пару недель до процесса против Джимми о подкупе присяжных Бобби Кеннеди демонстративно показал на телевидении этого Джо Валачи на слушаниях Макклеллана. Это было как пропаганда во время войны, как рекламная кампания по продаже облигаций военного займа. Только Бобом Хоупом был Джо Валачи. После трансляции слушаний Валачи стало понятно, что кампания против так называемой организованной преступности набрала невиданный прежде размах. Множество заинтересованных лиц приклеились к своим телевизорам в саунах и частных итальянских клубах по всей стране».

В сентябре 1963 года, примерно за месяц до начала процесса против Джимми Хоффа о подкупе присяжных, Джозеф Валачи появился на телевидении перед Комитетом Макклеллана и открыл публике все детали того, что Бобби Кеннеди назвал «величайшим информационным прорывом в истории нашей осведомленности об организованной преступности в Америке».

Одиссея по восхождению Джо Валачи от рядового «бандита» и зэка до медийной сенсации и лица кампании Бобби Кеннеди началась годом ранее, летом 1962 года, в федеральной тюрьме Атланты. Валачи отбывал срок наказания по обвинению в торговле наркотиками в то же самое время, когда срок наказания отбывал его босс, Вито Дженовезе. Чтобы скомпрометировать Валачи и создать видимость того, что он с ними сотрудничает, агенты Федерального бюро по борьбе с наркотиками регулярно навещали Валачи. Замысел состоял в том, чтобы Дженовезе начал подозревать Валачи. Это заставило бы Валачи бояться за свою жизнь, и давление принудило бы его дать показания. Тот же трюк ФБР впоследствии безуспешно пыталось использовать в тюрьме Сэндстоун против Фрэнка Ширана, чтобы заставить его рассказать об исчезновении Хоффа. В случае Валачи и Дженовезе это удалось.

Вито Дженовезе подошел к своему рядовому Джо Валачи и, согласно показаниям Валачи, медленно и задумчиво произнес: «Знаешь, иногда я думаю, если у меня бочка яблок и одно из них тронуто порчей… не полностью сгнило, а слегка тронуто порчей… его надо выкинуть, или сгниют все остальные яблоки».

Дженовезе схватил голову своего рядового обеими руками и поцеловал Джо Валачи «поцелуем смерти» в губы.

Когда Валачи ударил свинцовой трубой первого подошедшего к нему заключенного и убил его, трюк сработал. В попытке избежать смертного приговора и получить пожизненное заключение Джозеф Валачи дал Джимми Хоффа и его друзьям еще одно основание ненавидеть Бобби Кеннеди.

Бобби Кеннеди был первым свидетелем, вызванным сенатором Макклелланом перед тем, как Джозеф Валачи начал давать показания на слушаниях в сентябре 1963 года. Бобби Кеннеди заявил Комитету и общенациональной телевизионной аудитории, что «благодаря сведениям, полученным от Джозефа Валачи… нам известно, что мафией управляет Комиссия, а главари мафии в большинстве крупных городов отвечают перед Комиссией… и нам известно, кто сегодня действующие члены Комиссии».

«Сразу после слушаний Валачи адвокаты Джимми добились переноса процесса о подкупе присяжных до января 1964 года. А затем по неким основаниям судья изменил место рассмотрения дела на Чаттанугу, поскольку в Нэшвилле что-то происходило. На Новый год мы все отправились танцевать Чаттануга Чу-Чу».

8 ноября 1963 года тот же офицер полиции Нэшвилла, который докладывал о Томми Осборне во время нэшвилльского процесса «Тест Флит», снова доложил загонщикам Хоффа о попытке Осборна подкупить присяжного нэшвилльского пула присяжных в предстоящем процессе о подкупе жюри, перенесенном на начало 1964 года. На этот раз загонщики Хоффа записали компрометирующий разговор на пленку и доложили судье Миллеру как председательствующему судье.

Судья Миллер вызвал Томми Осборна в свою комнату и предъявил ему заявление полиции Нэшвилла о том, что Осборн подстрекал офицера нэшвилльской полиции найти и подкупить предполагаемого присяжного, предложив 10 тысяч долларов за оправдательный вердикт. Предполагаемый присяжный получал 5 тысяч долларов в случае избрания присяжным в состав жюри и еще 5 тысяч долларов, когда жюри впоследствии объявит, что безнадежно зашло в тупик. Поначалу Осборн обвинение отрицал. Тогда судья Миллер сказал Осборну, что его разговор с офицером полиции, доложившим загонщикам Хоффа о подстрекательстве к преступлению, был тайно записан на пленку, и предъявил запись Осборну. Томми Осборн получил условно-окончательное постановление суда о лишении его права адвокатской практики. Осборн сообщил о происшедшем Биллу Буфалино и Фрэнку Рагано. Осборн вернулся к судье и признал, что это его голос, но идея принадлежала офицеру полиции, а Осборн не намеревался ее воплощать, Осборна просто подставили, грубо говоря. В конце концов Осборн был осужден в ходе отдельного процесса и отбыл небольшой срок тюремного заключения. По выходе из тюрьмы он в 1970 году в приступе отчаяния выстрелил себе в голову. Но в конце 1963 года ведущий адвокат Джимми Хоффа на предстоящем процессе о подкупе жюри ждал, будет ли принято решение о лишении его права адвокатской практики за еще один подкуп жюри.

С учетом того, что город Нэшвилл оказался непоправимо скомпрометирован, судья удовлетворил ходатайство защиты о переносе рассмотрения дела на январь 1964 года в город Чаттанугу.

«Однажды утром за неделю с небольшим до 22 ноября 1963 года мне позвонил Джимми и попросил подойти к телефону-автомату. И когда я подошел, единственное, что Джимми мне сказал, было: «Отправляйся повидать друга».

Я поехал к Расселу, и когда тот открыл дверь, все, что он сказал мне, было: «Отправляйся повидать наших друзей в Бруклин. У них есть для тебя кое-что для доставки в Балтимор». На Рассела это было не похоже. Обычно тон во всем задавал он.

Я развернулся и поехал в ресторан «Монте» в Бруклине. Он был местом встречи людей Дженовезе. Это старейший итальянский ресторан Нью-Йорка. В Южном Бруклине, недалеко от канала Гованус. Отличная еда. Слева от ресторана собственная парковка. Я припарковался, вошел и встал у стойки бара. Тони Про поднялся из-за стола, пошел в подсобку и вернулся с большой брезентовой сумкой. Вручил ее мне и сказал: «Поезжай в «Кэмпбелл Семент» в Балтиморе, куда ты в прошлый раз ездил на грузовике. Там будет ждать пилот нашего друга».

Не надо провести на войне всю жизнь, чтобы понять, что в сумке лежали три винтовки. Я знал, что это были винтовки, но не знал для чего.

Когда я туда приехал, пилот Карлоса Дейв Ферри был еще с одним парнем, которого я знал по «Монте» и который был с Дженовезе. Его уже нет, но у него прекрасная семья. А потому нет смысла упоминать его имя. Он сказал: «Как поживает твой друг?» Я сказал: «Хорошо». Он сказал: «Есть кое-что для нас?» В манере, усвоенной от Рассела, я даже не вышел из машины. Дал ему ключи. Он открыл багажник, взял сумку, мы попрощались, и я поехал домой».

В момент этого обмена у «Монте» Провенцано приехал на заседание суда 13 июня 1963 года, рассматривавшего его апелляционную жалобу по обвинению в профсоюзном рэкете. Обвинение было также предъявлено его адвокату и сообщнику в передаче денег Майклу Коммунале, бывшему прокурору округа Хадсон. В конечном итоге в 1963 году Провенцано отправился по приговору отбывать четыре с половиной года в тюрьме Льюисберга, а поскольку преступление было нарушением профсоюзного законодательства, ему было запрещено заниматься профсоюзной деятельностью в течение 5 лет после отбытия тюремного заключения. Во время процесса журналист «Нью-Йорк пост» Мюррей Кемптон назвал Провенцано «самым высокооплачиваемым профсоюзным боссом Америки». В то время Провенцано на трех должностях в профсоюзе водителей получал больше Джимми Хоффа и больше президента Соединенных Штатов.

Бобби Кеннеди был весьма заметной движущей силой за обвинением Провенцано в профсоюзном рэкете и откровенно приветствовал процесс в прессе. Провенцано, в свою очередь, поносил тактику министра юстиции подсылать следователей с расспросами к его друзьям, соседям и, самое непростительное, к его детям. Газета «Нью-Йорк таймс» писала, что Провенцано честил Кеннеди «столь непристойными выражениями, что снятый телевизионный фильм оказался непригоден к показу, а журналисты не смогли найти прямую цитату, годную для печати».

20 ноября 1963 года в Нэшвилле судья Миллер лишил Томми Осборна права адвокатской практики.

Два дня спустя, 22 ноября 1963 года, президент Джон Ф. Кеннеди был убит в Далласе.

Среди звонков понесшего тяжелую утрату Бобби Кеннеди о подозреваемых в причастности к убийству брата был и звонок Уолтеру Шеридану. Бобби Кеннеди просил его проверить возможную причастность Джимми Хоффа.

«Профсоюзное отделение в Уилмингтоне, штат Делавэр, в то время располагалось у железнодорожной станции. Оно еще было частью 107-го местного отделения в Филли. У меня там были профсоюзные дела, и по пути мне пришлось остановиться у пары грузовых терминалов. Когда я вошел в здание, по радио сообщили, что в Кеннеди стреляли. Когда я впервые услышал новость о Далласе, меня взволновало это так же, как взволновало всех в мире. Он не был моим любимцем, но никакой личной неприязни к этому человеку у меня не было, и у него была милая семья. Еще до того как Руби замочил Освальда, мне пришло в голову, не связано ли это с делом в «Монте». Не стоит вам и говорить, что не было никого, у кого можно было бы спросить о чем-то в этом роде».

Едва в Вашингтоне распространилась новость об убийстве, все флаги приспустили, а всех работавших на правительство (и не на правительство) отпустили домой. Когда Джимми Хоффа узнал, что вице-президент профсоюза Гарольд Гиббонс приспустил флаг над штаб-квартирой «Братства» на Сент-Луис и закрыл здание, Хоффа пришел в ярость.

«Джимми никогда не простил Гарольду Гиббонсу этого приспущенного флага. Я сказал Джимми: «Что ему было делать? Флаги приспустили на всех зданиях». Джимми меня не слушал. Позже, когда Джимми отправился на кичу, я сказал ему оставить во главе Гарольда Гиббонса вместо Фица. Не было профсоюзного деятеля преданнее или лучше Гарольда Гиббонса. Все, что Джимми мне ответил: «На хрен его».

В день похорон президента Кеннеди, когда весь мир скорбел о погибшем молодом лидере США, Джимми Хоффа пришел на нэшвилльское телевидение и обрушился на власти за клевету на Томми Осборна и лишение его права адвокатской практики. Хоффа сказал: «Я воспринимаю это просто как пародию на правосудие. То, что какая-то часть властей, местных чиновников и судей пытается подставить и заманить меня в ловушку и отнять у меня компетентного адвоката, представлявшего меня в моем деле».

Затем, в тон мрачной атмосфере душераздирающих и торжественных похорон, Джимми Хоффа, злорадствуя, заявил телевизионной аудитории Нэшвилла: «Теперь Бобби Кеннеди просто еще один юрист».

 

Глава 19. Подкуп самой души этого народа

Еще 9 декабря 1963 года – всего через 17 дней после убийства брата – Роберт Кеннеди обмолвился Артуру Шлезингеру о возможной причастности мафии. Историк, лауреат Пулитцеровской премии и бывший профессор Гарварда Шлезингер был специальным помощником президента Кеннеди. В своей двухтомной биографии «Роберт Кеннеди и его время» Шлезингер писал, что провел вечер 9 декабря с Робертом Кеннеди и «спросил его, возможно бестактно, об Освальде. Он сказал, что нет никаких серьезных сомнений в виновности Освальда, но остается открытым вопрос, был ли тот одиночкой или участником более крупного заговора, организованного Кастро или мафией».

Два года спустя после опубликования в 1964 году доклада Комиссии Уоррена Бобби Кеннеди сказал бывшему помощнику брата в Белом доме Ричарду Гудвину: «Я никогда не считал, что это кубинцы. Если это кто и сделал, то мафия. Но я ничего не могу с этим поделать. Только не сейчас».

В то время, когда Бобби Кеннеди говорил это бывшему чиновнику Белого дома и своему другу, он знал о внутренних играх в среде организованной преступности больше любого «не принадлежащего к ее кругу» человека в стране. Бобби Кеннеди точно знал, что во избежание мафиозных войн ни один босс никогда не устранит подручного другого босса. Это вызвало бы ответный удар. Для того чтобы добиться желаемого изменения политики, традиционно убивали и продолжают убивать боссов мафии, а не их подручных. В международном масштабе это называется сменой режима. Для итальянских боссов это просто как старая сицилийская поговорка, говорящая, что убить собаку – значит отрезать ей голову, а не хвост.

В тот гнетущий день, когда брат был застрелен в Далласе, Роберт Кеннеди находился в Вашингтоне, проводя двухдневное совещание по борьбе с организованной преступностью с федеральными прокурорами министерства. На это ключевое совещание в Министерстве юстиции съехались федеральные окружные прокуроры со всей страны. Целью совещания была детальная проработка следующей фазы плана наступления на организованную преступность.

И на второй день совещания, во время обеденного перерыва, Роберт Кеннеди услышал страшную новость из Далласа.

Начальником отдела по борьбе с организованной преступностью уголовного подразделения Министерства юстиции был прокурор по имени Уильям Хандли. Хандли выразился так: «В ту минуту, когда пуля пробила голову Джека Кеннеди, все было кончено. Сразу же. Программа по борьбе с организованной преступностью была немедленно свернута».

Разоблачение и избавление Америки от организованной преступности было страстной одержимостью Бобби Кеннеди. Для него эта кампания была глубоко личной, и он превратил ее в очень личную кампанию для своих сотрудников и своих врагов в мире мафии. Бобби Кеннеди придал этой кампании ярость поединка.

Первые три года этой продолжавшейся 6 лет кампании против организованной преступности Бобби был главным юридическим советником Комитета Макклеллана. На протяжении этих трех лет он дотошно допрашивал, подначивал и высмеивал множество самых злобных и мстительных людей Америки. Кеннеди задавал один провокационный вопрос за другим, а в ответ всякий раз слышал одно и то же: «Отказываюсь отвечать, поскольку ответ может меня изобличить». В ходе таких допросов Бобби пристально смотрел в глаза Сэму Момо Джанкане и говорил ему: «Вы главарь банды, наследующей мафии Капоне». Бобби Кеннеди спрашивал приятеля Фрэнка Синатры и компаньона «Казино Кал-Нева», отделывается ли он от своих врагов, набивая их трупами грузовики. Когда Джанкана засмеялся и в очередной раз прибегнул к Пятой поправке, Кеннеди язвительно заметил: «Я думал, господин Джанкана, хихикают только маленькие девочки».

Когда Бобби Кеннеди делал свое замечание, он точно знал, что Сэм Момо Джанкана печально известен садистскими методами убийств. В декабре 1958 года Джанкана приказал жестоко убить мистера Гаса Гринбаума и миссис Гринбаум в их доме в Финиксе, Аризона. После пыток им перерезали горло. Гас Гринбаум был приятелем Мейера Лански. После убийства Сигела его во главе отеля и казино «Фламинго» в Лас-Вегасе сменил Гринбаум. В момент убийства Гринбаум возглавлял казино и отель «Ривьера» Сэма Джанканы в Лас-Вегасе. Джанкана заподозрил Гринбаума в воровстве. Предав пыткам и мучительной смерти Гринбаума и его ни в чем не повинную жену, Джанкана тем самым послал предупреждение всем, кто на него работал, не нарушать правил.

В 1961 году Джанкана повторил предупреждение для своих людей. Уильям «Действенный» Джексон был 140-килограммовым ростовщиком, работавшим на Джанкану. Джексона заподозрили в доносительстве властям. Его привезли на мясокомбинат и, подвесив на 15-сантиметровый стальной крюк для туш, пытали в течение двух дней. Джексона постоянно избивали, резали, жгли, прострелили колени, пытали электрохлыстом, пока он не умер. Его сфотографировали. Всех работавших в обширной преступной империи Джанканы, простиравшейся от Чикаго до Лас-Вегаса, Далласа, Голливуда и Финикса, заставили смотреть эти фотографии.

В конце трехлетней работы в Комитете Макклеллана Бобби Кеннеди добавил к своей бесстрашной кампании бестселлер. В книге Кеннеди в мельчайших подробностях описал организованную преступность с указанием фамилий и совершенных преступлений. Свою книгу о мафии Бобби Кеннеди назвал «Внутренний враг».

Следующие три года своей кампании против организованной преступности Кеннеди был министром юстиции, главой правоохранительных органов страны, человеком, перед которым отчитывался директор ФБР Эдгар Гувер. Бобби Кеннеди составил собственный список гангстеров-мишеней, преследовал их и сажал за решетку. Бобби Кеннеди значительно расширил использование осведомителей и прослушки. Почти ежедневно он учил Америку и федеральные власти, в особенности директора ФБР Гувера, напоминая о наличии организованной преступности, необходимости избавить страну от мафиози, а также о том, как задействовать для этого огромную, доселе дремавшую власть федерального правительства.

В представлении Бобби Кеннеди не было мишени, вызывающей более сильные личные эмоции или представлявшей большую опасность для страны, чем Джимми Хоффа. Но Хоффа пока удавалось из сети ускользать.

Однако после Далласа Бобби Кеннеди лишился поддержки. Потеряв брата-президента, Бобби Кеннеди перестал быть всесильным министром юстиции, способным пресечь все те противозаконные деяния Джимми Хоффа и его сотоварищей, на которые они могли пойти в будущем.

Однако в отношении прошлых грехов Хоффа, грехов, обвинения в которых Хоффа уже были предъявлены, Бобби Кеннеди оставался тем не менее министром юстиции Соединенных Штатов.

Бобби Кеннеди и Линдон Джонсон улаживали свои разногласия достаточно долго для того, чтобы Кеннеди продолжал оставаться министром юстиции вплоть до окончания процесса Хоффа. Подразделение загонщиков Хоффа не тронули, а его руководителю и основному стратегу удалось удержаться у власти. Оба предстоящих суда присяжных над Джимми Хоффа назначили на начало 1964 года. Процесс о подкупе жюри должен был стартовать 20 января в Чаттануге, а суд по делу о пенсионном фонде Сан-Вэлли – 27 апреля 1964 года в Чикаго. Загонщики Хоффа считали, что два следующих подряд судебных разбирательства непременно отправят Джимми Хоффа за решетку.

«Примерно в середине января я был с Джимми в Чикаго на окончательном подписании первого Генерального соглашения о грузоперевозках. Я работал на «Международное братство водителей», и в тот день оно было отлично представлено в Чикаго. В те годы было четыре округа или конференции, и в каждой – вице-президент, и все они присутствовали. Это была веха в формировании профсоюзного движения. И очень хитрая штука. Местные отделения еще должны были утвердить соглашение, но в Чикаго дело уже было в основном сделано. Каждое местное отделение сохраняло автономию в местных вопросах, и их конференции могли договариваться о дополнениях к Генеральному соглашению с учетом собственных нужд или нужд автотранспортных компаний. Местные отделения могли выторговать для себя лучшие условия, но ни одно из них не должно было быть хуже для рабочих, чем в Генеральном соглашении. К сожалению, прежде тут царил обман. Нью-Йорк был печально известен худшими условиями труда рабочих. Условия закреплялись в общенациональном соглашении, но местное руководство не добивалось их выполнения. Тони Про никогда не стремился получить высокую оценку со стороны рядовых членов. Многие из его рядовых членов получали меньше или сидели без работы, а Про получал из-под полы от работодателей.

Через четыре дня после подписания Генерального соглашения о грузоперевозках Джимми вернулся в окопы Чаттануги для выбора присяжных. После начала процесса я приехал в Чаттанугу для участия в качестве зрителя с Биллом Изабелом и Сэмом Портвайном. Теперь лишенного права адвокатской практики Осборна заменил новый местный адвокат. Опять здесь были Билл Буфалино и Фрэнк Рагано. У них были адвокаты для всех других подсудимых. Аллен Дорфман, руководивший пенсионным фондом, был одним из тех, кого судили за помощь Джимми в подкупе жюри. Чаки О’Брайен был рядом с Джимми, без сомнения, следя за новыми психами со стволами в толпе.

А в Чаттануге была жуткая толпа. Зал суда набит битком. После того как я пробыл там пару дней, мне сказали, что в моем присутствии в зале суда нет никакой нужды, и я уехал из Чаттануги и вернулся на работу. Когда я уезжал из Теннесси, все считали, что у властей было несколько дел против нескольких человек, но не было никаких свидетелей, которые могли бы дать показания против Джимми. Казалось, все кончится присылкой Бобби Кеннеди парашюта. О Партине еще не знали. Власти скрывали Партина до последнего. Он был их свидетелем-сюрпризом».

Свидетелей обвинения имели право не представлять заранее. Эдуарда Грэйди Партина прятали в глуши, в хижине на горе Лукаут, Теннесси.

Чаттанугский процесс о подкупе жюри забуксовал, когда прокурор Джеймс Нил начал вызывать свидетелей, чтобы открыть дела против сообщников Хоффа, иными словами, против всех, кто делал грязную работу во время нэшвилльского процесса. Хоффа сердечно улыбался и излучал уверенность в себе.

А в последний день, через три месяца после начала процесса, когда победа Хоффа, казалось, была обеспечена, прокуратура вызвала своего последнего свидетеля. Эдуард Грейди Партин вошел, и зал суда взорвался. Адвокаты защиты немедленно подняли шум. Было подано ходатайство исключить из рассмотрения суда любое свидетельское показание Партина. Прокуратуру обвинили в преднамеренной засылке крота в лагерь защиты и попрании конституционного права Хоффа на представительство адвокатом. Если бы это удалось доказать, свидетельские показания Партина исключили бы из рассмотрения жюри и Джимми Хоффа снова вышел бы из суда победителем.

Власти утверждали, что Эдуард Грейди Партин не был подсажен прокуратурой. Скорее он добровольно вызвался присутствовать на том суде. Партин ничего не докладывал прокурорам процесса. Партин докладывал несудебному юристу и бывшему агенту ФБР Уолтеру Шеридану. Шеридан просто проинструктировал Партина внимательно собирать доказательства совершающегося преступления по подкупу жюри. Партин докладывал о подобных уликах подкупа жюри Уолтеру Шеридану, а Шеридан докладывал прокурорам, которые докладывали судье. Партин никогда не обсуждал с Уолтером Шериданом ничего, что мог слышать в Нэшвилле касательно самого дела «Тест Флит» как такового или любого аспекта защиты Хоффа в деле «Тест Флит».

Слушание ходатайства защиты продолжалось 4 часа. Судья принял версию событий прокуратуры, и Эдуарду Грейди Партину было дозволено дать показания перед жюри, которое вновь вызвали в зал. Джимми Хоффа сидел на своем стуле, уставившись на Партина. Партин не смутился. Партин излагал связь Джимми Хоффа с конкретными случаями подкупа жюри, повторяя присяжным хвастливые слова Хоффа, сказанные Партину об определенных попытках подкупа присяжных либо до того, либо во время того, как они происходили. С каждым предложением становилось все очевиднее и очевиднее, что именно Джимми Хоффа и был кукловодом, дергавшим за ниточки в Нэшвилле.

В следующем перерыве в комнате защиты Джимми Хоффа схватил тяжелое кресло и швырнул через все помещение.

Партин дал показания как свидетель обвинения, а затем защита начала допрос Партина. Перекрестный допрос длился почти пять дней и, вместо того чтобы сокрушить, с каждым днем делал Партина только сильней. Однажды адвокат обвинил Партина в том, что он заучил и отрепетировал свои показания, а Партин ответил: «Если бы у меня все было отрепетировано, вы бы услышали гораздо больше. Кое-что я позабыл».

Однажды ранним вечером, во время дачи Партином показаний, в дом торгового агента и хорошего друга Партина в Батон-Руж выстрелили из ружья.

В перерывах между дачей Партином показаний Джимми Хоффа принялся громогласно поносить Уолтера Шеридана при каждой встрече. Однажды Хоффа сделал странное замечание, что Шеридан, как он слышал, болен раком (что не соответствовало действительности), и поинтересовался: «Как долго тебе осталось?» Другой раз Хоффа сказал Шеридану: «У тебя нет ни капли смелости». Он стал при всех орать на своих адвокатов. Газетчикам, подслушавшим, как он гаркнул на адвокатов, он заявил: «Мне все равно, если вам придется не ложиться спать всю ночь». Подобное обращение со стороны Хоффа вынудило громко выругаться как минимум одного адвоката и нередко заставляло судью процесса требовать уважения к суду. В один из перерывов Джимми Хоффа сказал прокурору Джеймсу Нилу: «Я буду травить тебя всю оставшуюся жизнь, Нил. Ты никогда больше не будешь работать в прокуратуре». После того как Партин закончил давать показания, место на трибуне занял Джимми Хоффа. Однако на этот раз он был сбит с толку. Он не знал, вели ли власти прослушку сказанного им Партину в Нэшвилле. Фактически он был убежден, что у властей записи были. И вследствие этой убежденности он не мог напрямую отрицать многое из того, в чем его обвиняли. Вместо категорического отрицания он уклонялся от прямого ответа и пытался давать комментарии.

К несчастью для Хоффа, это были комментарии касательно подлинных событий подкупа жюри, явно доказанных свидетельскими показаниями присяжных, получивших взятки. Никакие самые пространные объяснения ему помочь не могли. Единственным объяснением, способным удовлетворить жюри, был бы однозначный отказ от комментариев всего сказанного Эдуардом Грейди Партином. Однако страх Хоффа перед прослушкой лишил его этой возможности. Выступление Хоффа с кафедры в Чаттануге не было выдержано в обычной для Джимми Хоффа эффектной наступательной манере.

Остальная защита была еще слабее. И Хоффа, и его адвокаты были явно не готовы к разрыву бомбы свидетеля-сюрприза.

Фрэнк Фицсиммонс подтвердил показания Хоффа о том, что он послал черного переговорщика Лэрри Кэмпбелла в Нэшвилл по делам профсоюза. Это слабое свидетельское показание было призвано подтвердить, что Кэмпбелл был в городе не с целью подкупа присяжных. Неким образом оно служило отрицанием показаний Партина о том, что Хоффа сказал: «Я заполучил себе черного из жюри. Один из моих переговорщиков, Лэрри Кэмпбелл, отправился перед процессом в Нэшвилле и об этом позаботился».

Другой свидетель защиты был вызван, чтобы заявить, что Эдуард Грейди Партин наркоман. Это слабое и необоснованное показание обвинение легко опровергло. Прокуроры вызвали для освидетельствования Партина двух экспертов-наркологов, врачей, лечащих наркоманов, которые пришли в суд и показали, что нет свидетельств того, что Партин в то время или прежде принимал наркотики.

В отчаянии, подозревая всех и вся, защита подала ходатайство об объявлении процесса неправосудным, обвиняя власти в использовании электронных и неэлектронных средств наблюдения против команды защиты. Ходатайство подкреплялось аффидевитами экспертов в области электронного наблюдения и фотографиями предполагаемого наблюдения ФБР. Только на одной из фотографий был запечатлен агент ФБР, да и тот случайно проезжал мимо на машине. На всех остальных снимках были обычные жители Чаттануги, фотографировавшие знаменитых обвиняемых. Во время спора из-за ходатайства один из адвокатов защиты, Жак Шиффер, вызвал прокурора Джеймса Нила на дуэль. Шиффер сказал: «Попробуйте заявить подобное еще раз без доказательств. Я встречусь с вами в укромном месте. И посмотрим, кто первый наложит в штаны». В конце концов судья вынес решение о том, что ходатайство об объявлении суда неправосудным на основании предполагаемого наблюдения ФБР за командой защиты подано «совершенно безосновательно».

В следующем ходатайстве об объявлении процесса неправосудным утверждалось, что присяжные подслушали, как тот же адвокат Жак Шиффер громко обсуждал правовой вопрос и что некоторые из подслушавших присяжных отнеслись к шумной и агрессивной тактике Шиффера критически. В момент предполагаемого инцидента жюри уединилось в комнате присяжных, и ему запрещалось слушать происходящие в зале суда юридические прения. Однако, кроме самого громкого голоса адвоката, присяжные не слышали ничего из сказанного Шиффером. В поддержку своего ходатайства защита утверждала, что адвокат Фрэнк Рагано в разгар громовой речи Шиффера ушел с адвокатского места и подошел к двери комнаты жюри, чтобы проверить, может ли жюри слышать Шиффера. Скептично настроенный судья указал Рагано, что его трюк – нарушение неприкосновенности совещательной комнаты и вместо фабрикации доказательств неправосудности процесса ему следует попросить своего коллегу-адвоката успокоиться, как на протяжении всего разбирательства это делал судья.

В своей заключительной речи государственный обвинитель Джеймс Нил сказал жюри, что произошедшее в Нэшвилле явилось «одним из величайших в истории человечества посягательств на систему суда присяжных». О правдивости своего звездного свидетеля Нил лаконично заявил жюри: «Причина, по которой обвинение утверждает, что Партин говорит правду, заключается в том, что факты проверены, и выяснилось, что все, что он сказал, происходит, и все, что, по его словам, должно было произойти, произошло».

Джеймс Хаггерти, ведущий адвокат Джимми Хоффа, назвал это все «гнилой и грязной фальсификацией». Затем Хаггерти разыграл карту Бобби. Упоминая Бобби Кеннеди и выбирая слова, воскрешающие в памяти рабство, Хаггерти пытался апеллировать к мнимой неприязни южан к Бобби Кеннеди за явную поддержку Министерством юстиции интеграции и содействие преподобному Мартину Лютеру Кингу. Хаггерти обвинил человека, сидящего в комнате за залом суда, человека, который не свидетельствовал на процессе, Уолтера Шеридана, в том, что он «архитектор дьявольского заговора» против Джимми Хоффа и «слуга своего хозяина, Роберта Кеннеди».

Следующая заключительная речь также обрушивалась на Роберта Кеннеди и его «палача Шеридана Уолтера».

Присяжные не дали себя увести от истины. Аллена Дорфмана, морпеха, ветерана войны в Тихом океане, чья роль в подкупе жюри была минимальной, признали невиновным. Джимми Хоффа и еще три человека, передававшие присяжным предложения Хоффа, были признаны виновными. В ходе двух отдельных процессов были признаны виновными еще два человека, действовавшие по поручению Хоффа.

Судебным решением от 12 марта 1964 года адвокат Жак Шиффер был приговорен к шести дням тюрьмы за оскорбление суда. Адвокат Фрэнк Рагано получил общественное порицание за пребывание рядом с дверью совещательной комнаты и подслушивание.

Трое признанных на суде виновными соответчиков Хоффа получили по 3 года каждый. По приговору на одном из отдельных процессов посредник в операциях Хоффа по подкупу присяжных получил 5 лет. По приговору на другом отдельном процессе нэшвилльский адвокат Томми Осборн, перешедший черту ради своего клиента Джимми Хоффа, получил 3,5 года.

Джимми Хоффа, как руководитель подкупа и единственный, кому он мог быть выгоден, был приговорен к 8 годам.

Зачитывая приговор, судья Фрэнк Уилсон произнес:

«По мнению настоящего суда, вы, мистер Хоффа… в данных инцидентах подкупа присяжных, в которых вы признаны виновным… действовали сознательно и противоправно после того, как судья сообщил вам о наличии у него информации о предполагаемой попытке подкупа присяжного… В данных обстоятельствах суду трудно представить более умышленное нарушение закона. Большинство подсудимых, предстающих перед данным судом для вынесения приговора… нарушили либо права собственности других лиц, либо личные права других лиц.

…Вы приговариваетесь за подкуп самой души этого народа».

 

Глава 20. Труппа комедиантов Хоффа

«От мертвого Партина им проку не было. Он им был нужен живой. Он должен был быть в состоянии подписать аффидевит. Им было нужно, чтобы он поклялся, что все сказанное им против Джимми на суде было ложью, что он действовал по сценарию, подготовленному для него людьми из созданной Бобби Кеннеди команды загонщиков Хоффа. Партин должен был сказать, что сделал все это потому, что над его головой висело обвинение в киднеппинге, а не потому, что Джимми угрожал замочить Бобби. Для Джимми это был наилучший выход в том деле по подкупу жюри. Партин знал, что никто не собирается целовать его, пока он водит их за нос. Партин дал Джимми бесполезные адвокатские аффидевиты и даже свидетельские показания. В итоге они так никогда и не заставили его сказать, что он оклеветал Джимми Хоффа. Все, чего им удалось добиться от него о поклепе, сводилось всего лишь к: «Партин, мой мальчик, это Чаттануга Чу-Чу?».

Другая причина того, почему Партин на протяжении многих лет был нужен Хоффа живым, состояла в будущих шансах Хоффа на условно-досрочное освобождение или президентское помилование. В автобиографии Джимми Хоффа писал, что 27 марта 1971 года Партин дал своим адвокатам показание, составлявшее «двадцать девять исповедальных страниц». Из одной только письменной версии Хоффа каждому, кто понимает в таких делах, ясно, что это не «признание» поклепа Партина и властей. Более того, чем бы оно ни было, показание было дано в обмен на привлечение Партина лагерем Хоффа к потенциально выгодной сделке с Оди Мерфи, киноактером и «героем Второй мировой войны, удостоенным наибольшего количества наград за личное мужество» Мерфи, все еще страдая от военных кошмаров, переживал трудные времена. В 1968 году он объявил себя банкротом, а в 1970 году был оправдан по обвинению в нападении с намерением совершить тяжкое убийство. А южанин навроде Партина, солдат-орденоносец из Теннесси, был сияющей звездой. Хоффа нагло писал о некой своей услуге для заключения сделки, обещающей быть выгодной и Оди Мерфи, и Партину. Хоффа писал вскоре после получения показания: «Сенатор Джордж Мерфи лично взял у министра юстиции Джона Митчелла, и Оди Мерфи передал его президенту Никсону».

«Я никогда не встречал Оди Мерфи – ни с Джимми, ни в Европе. Мы были на одном фронте, но в разных дивизиях. Как и я, после войны он сильно пил. Я слышал, у него были дела с Джимми, но я не знал какие. Он погиб, разбившись на небольшом самолете. Джимми некоторое время занимался углем, но не думаю, что Оди Мерфи этим занимался.

Тем временем весной 1964 года в Филадельфии бунтари «Голоса» пригрозили предъявить иск «Международному братству», если на юридические расходы Джимми будет потрачен еще хоть цент. Более миллиона уже ушло на чаттанугский процесс о подкупе жюри. А теперь совсем скоро должен был начаться чикагский процесс по делу Сан-Вэлли. С учетом высоты ставок юридические гонорары и расходы явно обещали быть немногим меньше. Джимми зарезервировал этаж в чикагском отеле «Шерман Хауз» и нанял шеф-повара на полную ставку, который бы на всех готовил. Чикагский процесс предстоял через несколько месяцев. Имелся полувзвод юристов. Все работали не задаром. За все это следовало платить.

Джимми сказал исполкому «Международного братства» не беспокоиться из-за «Голоса». Он сказал, что юрист «Международного братства» Эдуард Беннетт Уильямс говорил Джимми, что оплата адвокатских гонораров – абсолютно легальные профсоюзные расходы. Эдуард Беннетт Уильямс был тем юристом, которого Джимми задействовал в вашингтонском процессе о попытке подкупа дознавателя Комитета Макклеллана, на который они привели в зал суда Джо Луиса и прислали Бобби Кеннеди парашют, когда выиграли. Джимми предоставил Эдуарду Беннетту Уильямсу договор на правовую защиту профсоюза в награду за выигрыш того процесса и полагал, что Уильямс будет держаться своих слов. «Братство» провело у Уильямса ревизию, и он заявил им, что никогда ничего подобного Джимми не говорил, а оплата адвокатских гонораров в процессе, где Джимми осудили, по уставу профсоюза незаконна.

Я знаю, что мои расходы компенсировали, когда я отбивался от обвинений, но мне приходилось оплачивать счета, когда я проигрывал дела. Или лучше сказать, кто-то получал выгоду, а я – счета. Я собирал изрядные суммы частных пожертвований, чтобы оплатить юридические счета и издержки в тех двух делах, которые проиграл. Когда проигрываешь, денег у тебя, в конце концов, не хватает.

Чикагский процесс начался примерно через месяц после того, как Джимми получил восьмилетний срок в Чаттануге. Мне довелось быть в Чикаго в связи с этим процессом, и я остался и ждал перерыва в коридоре. Я пожелал Джимми удачи и увидел большую выходящую толпу, в основном ребят из профсоюза водителей, в ней не было ни предполагаемых мафиози, ни даже Джоуи Глимко. Я болтал с Барни Бейкером. Он был 198 см ростом и весил около 160 кг. Он любил поесть. Трудно поверить, но когда-то он боксировал в среднем весе. Видимо, именно он заполучил Джо Луиса на тот суд в Вашингтоне. Джимми его любил. Он продавал галстуки. У него всегда было много галстуков на продажу. Барни был смел. И готов помочь. Добрый силач. В отношении его вела расследование Комиссия Уоррена, потому что они проследили звонки между ним и Джеком Руби за несколько дней до того дела в Далласе.

Билл Буфалино был на суде зрителем, а Фрэнк Рагано представлял другого обвиняемого. Джимми обычно адвокатов не слушал. Джимми говорил им, что хотел сделать. И у Джимми была хорошая память. Он мог сказать адвокатам, о чем говорил свидетель две недели назад, лучше, чем они могли увидеть по своим записям. Если адвокат говорил Джимми нечто, чего он не хотел слышать, он отвечал: «Ну, вы сделаете это как надо». Но в коридоре, как мне показалось, он прислушивался чуть больше.

Джимми сказал мне встретиться с ним в чикагском кабинете. В чикагском кабинете Джимми сказал мне прямо передать нашим друзьям на Восточном побережье, что с Партином ничего не должно случиться. Джимми сказал мне, что у него хорошая защита в чикагском процессе и они продолжают добиваться аффидевита от Партина по чаттанугскому делу.

Кроме того, у них в Чикаго был конгрессмен по имени Роланд Либонти. Я никогда его не встречал, но слышал о нем. Он был с Сэмом Джанканой. Позже в газетах писали, что Энтони Тиши, зять Джанканы, работал у Либонти платным помощником в конгрессе. Они заставляли Либонти протолкнуть резолюцию о расследовании Палаты представителей в отношении Бобби Кеннеди. Идея была в том, что Бобби Кеннеди нарушил конституционные права Джимми Хоффа незаконным прослушиванием и наблюдением и внедрением Партина в их номера в нэшвилльском отеле «Эндрю Джексон». Джимми жаждал поменяться с Буби ролями и заставить его воспользоваться Пятой поправкой на слушаниях в конгрессе. Джимми заявлял, что у него есть запись того, как Бобби Кеннеди и Мэрилин Монро занимались сексом. Джонни Розелли и Джанкана прослушивали дом Мэрилин Монро. Он никогда не давал мне послушать эти записи, но у меня сложилось впечатление, что он планировал их проиграть, возможно, на слушаниях в конгрессе, если бы те состоялись.

Я покинул Чикаго, вернулся к веселью и играм в Филли и передал сказанное о Партине нашим друзьям. В 107-м мы все еще сражались с бунтарями и с другими профсоюзниками из АФТ-КПП. У нас был бар на Делавэр-авеню, где мы держали рубашки, чтобы переодеться. Копы ищут парня в зеленой рубашке, а я сижу в баре в синей рубашке. Я показываю копу свой счет. Выглядело, будто я сижу тут целый день, только я мог столько выпить за час».

Чикагский процесс над Джимми Хоффа и семью соответчиками начался 27 апреля 1964 года, пять недель спустя после того, как Хоффа получил сокрушительный восьмилетний приговор в Чаттануге. Как и в Чаттануге, личности потенциальных присяжных пула присяжных скрывали от обеих сторон до утра отбора присяжных.

Отбор присяжных шел без происшествий, а власти намеревались отвести на дело о мошенничестве с пенсионным фондом 13 утомительных недель заслушивания свидетельских показаний и приобщение к доказательствам более 15 тысяч документов. Это было дело федеральной юрисдикции во всех смыслах этого слова.

Дело о мошенничестве с пенсионным фондом фокусировалось на подготовке земельного участка во Флориде под строительство жилого комплекса для членов профсоюза водителей, желавших сделать личные инвестиции путем покупки земельных участков либо под дома, где можно было бы жить по выходе на пенсию, либо под загородные летние дома. Участок назывался Сан-Вэлли Вилледж. В то время как отдельные земельные доли продавались членам профсоюза водителей, в том числе Джимми Хоффа, застройщик так никогда и не начал инженерную подготовку, и застройщик уже умер. Предприятие Сан-Вэлли Вилледж разорилось, а участки без коммуникаций обесценились.

К несчастью для Джимми Хоффа, прежде чем в 1958 году Сан-Вэлли разорился, Джимми распорядился депонировать 400 тысяч долларов на беспроцентный счет во флоридском банке в качестве залога для обеспечения займа застройщику Сан-Вэлли на сооружение дорог и подвод к участку инженерных коммуникаций. Джимми Хоффа взял 400 тысяч долларов залога прямо из пенсионного фонда своего детройтского отделения. Когда Сан-Вэлли объявил себя банкротом, банк удержал 400 тысяч долларов залога. Чтобы вернуть 400 тысяч долларов, Хоффа надо было собрать в общей сложности 500 тысяч долларов, которые застройщик успел задолжать банку перед смертью.

По версии следствия, для сбора потребного полумиллиона в 1958–1960 годы Хоффа принялся злоупотреблять выдачей займов из пенсионного фонда. Хоффа и семеро соответчиков начали вкладывать пенсионные деньги направо и налево в рискованные предприятия, содержа заемные конторы и выплачивая комиссионные посредникам, и часть этих денег стекалась Хоффа для выплаты кредита флоридскому банку. К 1960 году задача была решена, и Хоффа не только расплатился с флоридским банком – он выплатил 299-му местному отделению 42 тысячи долларов недополученных процентов на возвращенные им в пенсионный фонд местного отделения 400 тысяч долларов.

Власти утверждали, что мошенничество состояло в том, что, призывая членов профсоюза вкладывать средства в участки Сан-Вэлли Вилледж, Джимми Хоффа стремился получить личную прибыль, и отдавая в залог деньги пенсионного фонда 299-го местного отделения, он стремился получить личную прибыль, и запустив руку в Пенсионный фонд Центральных штатов в стремлении заграбастать достаточно денег для расчета с 299-м местным отделением, он стремился получить личную прибыль. По утверждению властей, мотив получения Хоффа личной прибыли содержался в подписанном им документе. По версии прокуратуры, Джимми Хоффа подписал с застройщиком тайное соглашение о трасте, по которому Хоффа получал 22 % совокупной прибыли застройщика после полного завершения строительства.

Линия защиты Джимми Хоффа была проста: он собирался отрицать свою подпись. Застройщика не было в живых, и он не мог дать свидетельские показания о том, что подпись под соглашением о трасте принадлежит Хоффа. Партнера Джимми Хоффа Оуэна Берта Бреннана не было в живых, и он не мог дать свидетельские показания о том, что подпись под соглашением о трасте принадлежит Хоффа. Возможно, именем Хоффа подписался Берт Бреннан и собирался получить дополнительные 22 % прибыли себе. Возможно, застройщик поставил подпись Хоффа в стремлении заслужить доверие других инвесторов, демонстрируя им, что за проектом стоял Хоффа со всей мощью своего пенсионного фонда.

Власти показали, что в период лихорадочной деятельности 1958–1960 годов ради получения денег для расчета с банком присутствовали 330 тысяч долларов отката за кредит в размере 3,3 миллиона долларов на строительство отеля «Эверглейдс» в Майами. Еще была ссуда 650 тысяч долларов для «Блэк Констракшн Компани». Никакой «Блэк Констракшн Компани» не существовало: Сесил Блэк был низкооплачиваемым поденным рабочим, никогда и не видевшим ни цента этих денег.

Особенно раздражал Джимми Хоффа этот чикагский процесс потому, что вся лихорадочная деятельность, якобы предпринятая им в 1958–1960 годах, была, по его мнению, самообороной. Все эти усилия по возврату денег детройтскому отделению стали прямым результатом травли, устроенной Бобби Кеннеди в ходе слушаний Комитета Макклеллана, и того негативного освещения, в котором Кеннеди представил этот беспроцентный депозит в 400 тысяч, размещенный в качестве залога.

На чикагском процессе главным свидетелем против Джимми Хоффа был графолог ФБР, утверждавший, что подпись «Дж. Р. Хоффа» на соглашении о трасте была подписью, соответствующей известным образцам почерка Джимми Хоффа.

Прокуратура завершила изложение доводов, и Джимми Хоффа предстал перед судом для дачи показаний. Как и ожидали, Хоффа отрицал, что это его подпись на соглашении о трасте. Неожиданно Хоффа пошел дальше и отрицал, что вообще когда-либо подписывал какой-либо юридический документ «Дж. Р. Хоффа». Джимми Хоффа заявил под присягой, что всегда подписывал все юридические документы только «Джеймс Р. Хоффа».

У властей не было свидетеля-сюрприза, и они порылись в собственных горах документов, чтобы найти документ-сюрприз. На перекрестном допросе Джимми Хоффа спросили, лично ли он арендовал пентхаус в «Блэр Хауз» в Майами-Бич. Не сомневаясь, что аренда пентхауса за счет средств профсоюза допустима, Хоффа ответил утвердительно. На следующий вопрос, лично ли он подписывал договор аренды, Хоффа ответил утвердительно. И тут прокурор попросил Хоффа подтвердить подлинность подписи и протянул ему договор аренды. К вящему ужасу Джимми Хоффа, он подписал договор аренды «Дж. Р. Хоффа».

Суть чикагского процесса против Джимми Хоффа красноречиво изложил Уолтер Шеридан: «Хоффа использовал средства, отложенные на пенсии членов профсоюза водителей, чтобы выпутаться из ситуации, в которой он злоупотребил средствами, принадлежащими членам профсоюза водителей». В долларах и центах Джимми Хоффа спер 400 тысяч долларов у собратьев по профсоюзу и вернул их обратно до начала судебных разбирательств, стащив еще 500 тысяч долларов у тех же собратьев по профсоюзу.

26 июля 1964 года присяжные оперативно признали Джимми Хоффа и семерых его соответчиков виновными в мошенничестве с деньгами пенсионного фонда. 17 августа 1964 года Джимми Хоффа приговорили к еще пяти годам тюремного заключения, которые были приплюсованы к восьми годам, полученным в Чаттануге.

Отбывание Джимми Хоффа этих нелегких 13 лет заключения в федеральной тюрьме началось неделю спустя, 25 августа 1964 года, и совпало с новостью об отставке Бобби Кеннеди с поста министра юстиции и его объявлении о намерении баллотироваться в сенат США от штата Нью-Йорк. Уолтер Шеридан ушел из Министерства юстиции, чтобы помогать Бобби Кеннеди в предвыборной кампании.

«Привыкнув к победам Джимми, было трудно представить его раз за разом проигрывающим Бобби. Только надо было знать, что он не смирится.

В любом случае то, что он начал с первого процесса в Теннесси, закончилось для него превращением легкого удара по рукам в серьезный тюремный срок. Он продолжал совать наличные для подкупа жюри, даже когда попался. Как будто дрался с лупящим его по затылку кенгуру, которого не мог поймать, но продолжал преследовать.

Некоторые наши друзья спрашивали о приговоре Джимми, болтая во всеуслышание подобно человеку, которого он едва знал, Эду Партину. В нашем мире надо держать все в себе, если ожидаешь доверия. Если не хочешь, чтобы люди потеряли к тебе уважение.

Позже я слышал от Гарольда Гиббонса, что после Чикаго Джимми старался везде подписываться «Джеймс Р. Хоффа».

К моменту объявления о намерении баллотироваться в сенат США Бобби Кеннеди преследовал Хоффа и профсоюз три с половиной года. Усилия Бобби Кеннеди увенчались предъявлением обвинения 201 сотруднику профсоюза и осуждением 126 из них. Благодаря Бобби Кеннеди бандиты оказались под таким пристальным вниманием общественности, что не могли собраться в общем зале ресторана, не привлекая облаву. 22 сентября 1966 года гангстеры со всей страны, обедавшие за столиком ресторана «Ла Стелла» в Форест Хиллс в Куинсе, Нью-Йорк, были арестованы полицией. В группу задержанных, допрошенных и отпущенных без предъявления обвинения, входили Карлос Марчелло, Санто Траффиканте, Джо Коломбо и Карло Гамбино. Месяц спустя та же группа демонстративно провела новую встречу в «Ла Стелла», только на этот раз прихватив адвоката Фрэнка Рагано.

Кампания Бобби Кеннеди против организованной преступности, и особенно разработанные им методы – сбор агентурной информации, сосредоточение на мишенях, заключение сделок с информаторами, применение изощренной электронной разведки, настойчивое объединение данных разрозненных и часто конкурирующих между собой госучреждений, – подготовили почву для всех действий федеральных властей, предпринятых против организованной преступности с тех самых пор. Сегодня никто не ставит под сомнение существование организованной преступности или целенаправленную политику федеральных властей и ФБР по ее ликвидации. Сегодня благодаря Бобби Кеннеди организованную преступность уже не считают проблемой местной полиции. Хотя голову зверю отрубили, он не умрет никогда. Однако урон, нанесенный Бобби Кеннеди организованной преступности и гангстерам из профсоюза водителей, был невосполним.

«Деньги Джимми Хоффа не заботили. Он их раздавал. Но он очень любил власть. И в тюрьме или не в тюрьме, власть он отдавать не собирался. Во-первых, он собирался сделать все, что в его силах, чтобы в тюрьму не сесть. А сев в тюрьму, собирался руководить из тюрьмы и делать все возможное, чтобы из тюрьмы выйти. По выходе из тюрьмы он собирался вернуть контроль над всем. И я собирался ему помочь.

В 1965 году в Чаттануге было подано ходатайство защиты о новом процессе на основании того, что присяжные того процесса имели секс с проститутками. В ходатайстве утверждалось, что проститутки были наняты и приведены судебными приставами в качестве приманки для присяжных, чтобы они приняли сторону обвинения. К ходатайству прилагались аффидевиты четырех чаттанугских проституток. Одна из них, некая Мэри Мандей, утверждала, что судья в Чаттануге сказал ей, что собирался «засадить Хоффа».

Можно только представить себе смех, вызванный этой юридической «импровизацией» в святилище правосудия Чаттануги. Судья смеясь признал ходатайство не подлежащим судебному рассмотрению. Прокуратура вызвала одну из проституток в суд и предъявила ей обвинение в даче ложных показаний. Засим Мэри Мандей быстро отказалась от своих показаний и аффидевита.

В июле 1966 года на съезде профсоюза водителей в Майами-Бич Джимми Хоффа внес поправку в устав «Международного братства» с целью создания нового поста – поста генерального вице-президента. Занимавший его сотрудник имел все полномочия, необходимые для руководства проф-союзом в случае, если президент сядет в тюрьму. Новым генеральным вице-президентом Хоффа назначил казавшегося ему марионеткой Фрэнка Фицсиммонса. Хоффа повысил себе зарплату с 75 тысяч до 100 тысяч долларов в год – такую же зарплату получал президент Соединенных Штатов. Только в отношении зарплаты Хоффа теперь действовало положение о том, что она будет выплачиваться, даже если президент сядет в тюрьму.

Делегатам разъяснили, что, находясь в тюрьме, Хоффа должен продолжать получать свою зарплату, поскольку тюрьма приравнивается к отпуску для сохранения его здоровья, нечто вроде расходов на отпуск с дайвингом. Хоффа добился одобрения делегатами оплаты всех понесенных в прошлом расходов на оплату юридических услуг, независимо от того, проиграл он дело или нет. Эти расходы по состоянию на дату съезда составили 1 277 680 долларов. Хоффа добился одобрения делегатами оплаты всех своих будущих судебных издержек, какими бы они ни были.

Тем временем чаттанугская апелляция Хоффа дошла до Верховного суда США, который согласился рассмотреть апелляцию, поскольку она представляла правовую новеллу, связанную с конституционным правом Хоффа на помощь адвоката, и поднимала вопрос: не было ли нарушением данного права присутствие Партина в отеле «Эндрю Джексон»? Апелляция слушалась в разгар десятилетия «революции уголовного права», с 1961 по 1971 год, когда уголовные законы создавались там, где их прежде не существовало. Апелляцию Хоффа грамотно вел опытный адвокат по апелляционным делам Джозеф A. Фанелли, новичок в команде Хоффа. Уолтер Шеридан писал, что после прений сторон в Верховном суде команда прокуратуры «вовсе не была уверена, какое решение примут судьи».

Тем не менее исключительно ради перестраховки труппа комедиантов Хоффа решила надавить на либерального судью Верховного суда Уильяма Бреннана. Уолтер Шеридан писал об этом странном акте апелляционной «импровизации»: «Сотрудник профсоюза водителей подошел к брату судьи Верховного суда Уильяма Бреннана. Брату судьи, владельцу пивоварни, было сказано, что, если его брат не проголосует за права Хоффа в этом деле, пивоварня закроется и никогда больше не откроется».

Несмотря на тактику силового давления, Верховный суд вынес решение против существа апелляции Джимми Хоффа. Судья Бреннан стал на сторону большинства, чье мнение было сформулировано судьей Поттером Стюартом. Председатель Верховного суда Эрл Уоррен выразил особое мнение и голосовал за отмену приговора Хоффа. Уоррен назвал тайное использование властями Партина «оскорблением достоинства и чести федеральных правоохранительных органов».

Девять дней спустя после своего решения Поттер Стюарт получил письмо от своего старого приятеля по колледжу, написанное по просьбе Джимми Хоффа. Писал Уильям Лоб, владелец и издатель влиятельной нью-гемпширской газеты «Манчестер Юнион Лидер». Лоб сообщал своему другу судье Стюарту, что неназванный высокопоставленный правительственный чиновник уверял его, будто Бобби Кеннеди в своем стремлении засадить Хоффа использовал незаконное прослушивание. Важный факт, который Лоб в письме не упомянул, заключался в том, что ему обещали огромный кредит из пенсионного фонда профсоюза водителей, и кредит он впоследствии получил. Если бы было доказано, что адвокаты Хоффа подговорили Лоба написать это письмо, им пришлось бы столкнуться с этическим разбирательством, однако дело возбуждено не было.

Адвокаты Хоффа подали ходатайство о пересмотре решения судьи Поттера. Подобные ходатайства в порядке вещей, но редко принимаются даже без учета инициативных писем влиятельных людей.

Пока ходатайство о пересмотре находилось на рассмотрении, труппа Хоффа подала в Верховный суд некую юридическую новеллу, нечто, названное ими «Ходатайство об освобождении вследствие правительственного прослушивания телефонов, электронного подслушивания и других нарушений». Ходатайство подкреплял аффидевит нештатного эксперта по перехвату телефонных разговоров и электронному подслушиванию Бенджамина «Бада» Николса. В своем аффидевите Николс утверждал, что встречался с Уолтером Шериданом в Чаттануге как раз накануне процесса о подкупе жюри. Николс утверждал, что Шеридан заплатил ему за установку «жучков» в телефоны в совещательных комнатах присяжных, и он по указанию Шеридана установил «жучки» в телефоны в совещательных комнатах присяжных. С новым ходатайством Хоффа возникала только одна небольшая проблема – ни в Чаттануге, ни где бы то ни было по всей стране в совещательных комнатах присяжных телефонов не было.

Смех стих в 3.30 пополудни 7 марта 1967 года, когда три года и три дня спустя после признания виновным в подкупе жюри Джимми Хоффа вошел в ворота федеральной тюрьмы Льюисберг в Пенсильвании. 17 марта 1967 года в номере журнала «Лайф» вышел фоторепортаж под названием: «Заключенный 33298-NE: Джеймс Риддли Хоффа – самодовольный человек на долгой холодной прогулке». Одна из фотографий представляла собой валентинку с портретом Джимми Хоффа в сердечке и надписью: «Всегда думаю о тебе». Долгие годы валентинка украшала дверь кабинета Уолтера Шеридана в Министерстве юстиции. День святого Валентина, 14 февраля, день Бойни святого Валентина в Чикаго Аль Капоне, был днем рождения Джимми Хоффа. В репортаже поднимался вопрос: «Конец ли это власти Хоффа в громадном профсоюзе или всего-навсего передышка? Сегодня немногие профсоюзные деятели готовы побиться об заклад, что Хоффа не вернется».

 

Глава 21. Все, что он для меня сделал, – бросил трубку

Было ли заключение Хоффа в тюрьму 7 марта 1967 года, как писал журнал «Лайф», «концом власти Хоффа в громадном профсоюзе или всего-навсего передышкой»? Была ли передача руководства Фицсиммонсу формальностью или существенной переменой, дуновением нового ветра? Стоявший на передовой профсоюзных битв и насилия в Филадельфии 1967 года Фрэнк Ширан был, по-видимому, первым руководителем профсоюза водителей, первым «человеком Хоффа», ощутившим холодное дуновение нового ветра.

«Вечером накануне того, как Джимми отправился на кичу, я поехал из Уилмингтона в Вашингтон повидаться с ним. Джимми дал мне 25 тысяч долларов для адвокатов Джонни Салливана и еще двоих, обвиняемых в убийстве Джона Гори и его подруги Риты в помещении 107-го отделения в 1964 году. Гори входил в «Голос», и ФБР пыталось доказать, что его замочили, поскольку он был бунтарем. Девушка просто оказалась в неудачное время в неудачном месте с неудачным парнем, только и всего – потери среди гражданского населения.

Гори был с «Голосом», все верно, но если бы все было так, замочили бы кого-нибудь поважнее Гори. Первым – Чарли Майерса, никак не Гори. Майерс был главой «Голоса». Гори не был в «Голосе» никем особенным. И какую мафию тут разоблачишь? Нечего разоблачать. О мафии все знали.

Гори был азартный игрок. Опять же, если парень задолжал из-за игры, с ним потолкуют, а не предпримут нечто радикальное. Однако все зависит от обстоятельств. Может, парень повел себя дерзко, не выказал уважения. Или задолжал слишком много, чтобы с ним толковать. Или с парнем толковали, толковали да вышли из себя. Или, возможно, хотели предупредить начинающего заемщика, показав, что долги надо отдавать и что-то в этом роде. Скорей всего, просто решили проучить парня. С этого все началось, а кончилось мочиловом.

Но это дело создавало ненужные проблемы. Гори никого не волновал. Его просто решили немного раздуть. Это была пустышка, и девушка тоже. Скажу одну хорошую вещь о сегодняшнем дне. Если не заплатишь, твои ставки просто не примут. Всем расскажут, и никто не примет ставки, пока не заплатишь.

Знаю, они пытались доказать, что это дело рук Джимми. Точно могу вам сказать, что Джимми Хоффа никогда не сделал бы ничего подобного – замочить парня с подругой прямо в помещении профсоюза. Почему Джимми дал мне деньги для адвокатов стрелков? Знаю только, что он мне сказал: «Я обещал». Этого мне было вполне достаточно. Это не мое дело, почему Джимми дал мне эти 25 тысяч долларов на адвокатов. Такие деньги ничего для Джимми не значили, если он хотел помочь. Видимо, его просили сделать пожертвование, и это было его пожертвованием. Возможно, сейчас я думаю, кто бы ни просил Джимми о взносе, он сказал, что Джимми Гори в любом случае был в «Голосе» баламутом. Не знаю об этом, но Хоффа не приказывал мочить Джимми. Гори был неприметным ирландцем, никому не перешедшим дороги. Уверен, что Джимми Хоффа о его существовании даже не подозревал.

Все, кого я знал в центре города, ходили в штаб-квартиру профсоюза в Вашингтоне за получением пожертвований Джимми на адвокатов Салливана и иже с ним. Когда я вернулся в Филли, Большой Бобби Марино попросил у меня денег. Бобби сказал мне, что отдаст их адвокатам за меня. Я поинтересовался, считает ли он, что я пальцем деланный. Тринадцать лет спустя меня обвинили в том, что я замочил Большого Бобби, но присяжные меня оправдали.

Еще одним парнем, подкатившим ко мне «помочь» передать деньги адвокатам, был Гарри Горбун Риккобене. Я сказал: «Ни за что. Эти деньги получат только адвокаты». Парням навроде Гарри Горбуна и Большого Бобби было плевать, что ребята идут под суд. Они хотели получить деньги себе. Среди определенных людей в центре города всегда было много предателей.

Когда меня арестовали из-за убийства ДеДжорджа в 1967 году, вскоре после того как Джимми отправился на кичу, Большой Бобби Марино поехал в Вашингтон просить у Фрэнка Фицсиммонса денег на мое освобождение под залог. Фицсиммонс его турнул. Марино ехал в Вашингтон на встречу с Фицем не ради меня. У нас не было общих дел. Мы не общались. Большой Бобби старался для себя. Они пытались набить свой карман на твоих страданиях, вот такие они были. Я просидел в филадельфийской тюрьме четыре месяца, пока судья не выпустил меня под мое честное слово. Когда я вышел, то накинулся на Большого Бобби. Ростом он был под 2 метра и весом килограммов 160. Но он не хотел со мной связываться.

Выйдя из тюрьмы, я попросил у Фица денег на оплату расходов, а он меня турнул. Джимми без колебаний бы все уладил. Я позвонил Расселу, и Рассел сделал звонок и получил для меня деньги с Фица. Я получил от Фица тридцать пять кусков в Вашингтоне. Их оставили мне в «Маркет Инн». Это был схрон.

Схрон – это место, где прячут деньги. Это как явка, где можно отсидеться и о которой никто не знает. Но только, чтобы прятать деньги. Явка это как обыкновенная цивильная квартира, на обычной улице, ни с кем не связанная. Схрон может быть временным, пока не забрали деньги. «Маркет Инн» как раз и был таким местом. Это был схрон, и это был тайник. Вы могли оставить пакет с деньгами метрдотелю, пока его не заберет тот, кто надо. Метрдотель не должен был знать, что в пакете. Все хранилось, пока кто-то не приходил забрать. Я уверен, что «Маркет Инн» до сих пор на И-стрит в Вашингтоне, но не знаю, используют ли его еще для этого.

Сенаторы, и конгрессмены, и другие люди заходили и забирали небольшие пакеты, оставленные для них. Ничего серьезного не оставляли. Никаких миллионов или тому подобного – только суммы до 50 кусков. В прежние времена «Маркет Инн» был тихим местом. Мне пришлось поехать туда за тридцатью пятью и мне пришлось поехать в Нью-Йорк за пятнадцатью, чтобы собрать пятьдесят. Пакет с пятнадцатью я получил в кабинете адвоката Жака Шиффера.

Инцидент с ДеДжордже можно было максимум отнести к неумышленному убийству, но Арлен Спектер, прежде чем стать сенатором США, был прокурором федерального судебного округа в Филли и пытался сделать себе имя. Спектер был юристом Комиссии Уоррена и получил широкую известность изобретением теории одной пули для объяснения всех пулевых ранений президента Кеннеди и губернатора Конналли в Далласе.

Когда приключилось дело ДеДжордже, я был руководителем местного отделения в Делавэре. Примерно за год до того, как отправиться на кичу, Джимми разделил 107-е на три отделения, думая таким образом уменьшить насилие. Он доверил мне новое местное отделение в Уилмингтоне, Делавэр, отделение 326. Я стал исполняющим обязанности председателя 326-го до проведения выборов, и рядовые члены могли меня выбрать и зарегистрировать отделение. Первое, что хотел от меня Джимми, – это чтобы я поехал в Филли и уволил этих пятерых подрывных организаторов, которых председатель 107-го Майк Хешин боялся уволить. Я подъехал по шоссе I-95 и уволил Джонни Салливана, который был с Макгрилом и который отсутствовал, находясь на апелляции по делу Гори. Я уволил Стиви Бураса, который получил работу только потому, что пальнул в потолок и напугал Хешина. Я уволил еще одного парня, не помню только, как его звали. В те дни так много всего происходило, что всего не упомнишь, но я точно помню, зачем меня туда послал Джимми. Я уволил Большого Бобби Марино и Бенни Бедакио. У них были друзья. Я был там не слишком популярен, но никто не пытался при мне палить в потолок.

Уволив их всех, я на некоторое время остался в Филли, чтобы убедиться, что нет волнений. Потом я вернулся в Делавэр, который находится примерно в тридцати милях к югу. Я изучал свою новую работу. Я хотел оправдать доверие Джимми. Я две недели водил автовоз на автомобильном заводе «Крайслер» в Ньюарке, штат Делавэр, для «Анкер Моторс». Автовозы не такие, как грузовые тягачи. Раньше я водил только грузовики и не хотел, чтобы жаловались, что я не вожу автовозы. Я научился водить автомобили на прицепах, так что я знал, что делать в случае подачи жалоб.

В 326-м я каждое утро объезжал все свое хозяйство (автопредприятия). Я выезжал. Не сидел сиднем. Мне нравилось быть с людьми. Я связывался с людьми, чтобы узнать, как шли дела. Уважение надо заслужить. Уважение не купишь. Его заслуживают. Я проверял, делают ли компании перечисления в пенсионный фонд и соблюдают ли свои обязательства до конца. Если компании не делали перечисления в фонд, а вы не проверяли, вам могли вчинить иск.

Это не означало, что вы не могли себя побаловать. Организовав новую компанию, вы могли дать ей освобождение от внесения акций в пенсионный фонд до года. Так вы могли вести дела. Чтобы можно было поднять ставки для своих клиентов или тому подобное, и у них было бы время подготовиться к дополнительным расходам на пенсионные взносы. Скажем, компания должна платить взнос 1 доллар в час за каждого работника. При сорокачасовой неделе это 40 долларов. Если у него сотня работников, это 4 тысячи долларов в неделю. Если вы даете ему шестимесячное освобождение, он экономит 100 тысяч. Только начнем с того, что это больше 1 доллара в час. Он кладет сэкономленные средства на стол, и вы делите втихаря на двоих, и все довольны. И люди вообще никак не страдают. Поскольку все пенсионные начисления профсоюза водителей имеют обратную силу со дня начала работы с компанией, даже если компания не платит в пенсионный фонд. Все получают ту же пенсию, независимо от того, давали ли вы освобождение от вносов или нет.

После всех увольнений в Филадельфии напряженность нарастала. Джоуи Макгрил и его боевики решили, что они хотят отвоевать 107-е раз и навсегда и заполучить себе все места в профсоюзе, чтобы трясти автотранспортные компании и набивать карманы. Потому в один из сентябрьских вечеров 1967 года они устроили массовый митинг перед зданием 107-го отделения на Спринг-Гарден-стрит. Там было около 3000 человек из всех мыслимых фракций, и все на взводе. Люди кричали, ходили взад-вперед перед зданием, произошло несколько кулачных потасовок. У Джоуи Макгрила были боевики из центра города – не итальянцы Анжело, а боевики. Роберт «Лонни» ДеДжордже и Чарльз Аморозо были боевиками Макгрила. Они хотели захватить здание. Они пытались запугать всех организаторов и переговорщиков и сотрудников местного отделения, заставив их уйти. У конных полицейских в тот вечер было полно работы.

Меня там не было. Поздно вечером мне домой позвонил Фиц, чтобы я приехал туда на следующее утро, поскольку после подобных митингов всегда ждешь, что на следующий день будет еще хуже. Они вернутся в поисках медведя. Фиц сказал мне: «Возьми все под контроль». Я бы знал, что это значит, скажи мне такое Джимми. Я позвонил Анжело Бруно и одолжил крепких итальянских парней. У меня был Джозеф «Чики» Чьянкалини и Рокко Турра и еще несколько ребят. У нас были хорошие бойцы. Я приказал парням быть в здании и глядеть в окна, других парней поставил на улице. В тылу у меня было здание профсоюза. Две группы шли навстречу друг другу с противоположных концов Спринг-Гарден-стрит, с одной стороны шли люди Макгрила, с другой – лояльные местному отделению.

Внезапно началась стрельба. Первый выстрел прогремел у меня из-за спины, и пуля со свистом пронеслась над головой. Говорили, я дал сигнал стрелять. Говорили, я указал пальцем на ДеДжордже и кто-то с нашей стороны его подстрелил. Началась такая пальба, что никто не мог бы сказать, ни кто в кого стрелял, ни кто первым открыл огонь. Прошлым вечером тут были конные полицейские, но утром они не появились. В то утро произошло побоище. Чики словил две пули в живот. Я подхватил Чики, сунул в машину и повез к брату матери, который был врачом. Доктор Джон Хансен сказал мне немедленно доставить Чики в больницу, потому как был уверен, что с такими ранами он умрет. Я бросился в больницу Святой Агнессы, что прямо через улицу против дядиного кабинета. Положил Чики на мостовую и давай греметь мусорными баками, пока кто-то не вышел и не забрал его.

Я поехал в Ньюпорт, Делавэр, отсидеться в квартире над баром, пока все не уляжется. Позвонил Фицу и сказал: «Один убит. Двое ранены», и Фиц струхнул и бросил трубку. Так я впервые узнал, насколько все изменилось при Фице. Тем не менее в тот момент я и представить не мог, что этот человек докатится до того, что откажет в моей просьбе оплатить расходы, когда меня арестуют по этому делу, которое он просил меня уладить. Я и представить не мог, что мне в конце концов придется обращаться к Расселу, чтобы решить вопрос. «Один убит. Двое ранены», и он бросил трубку.

Прокуратура федерального судебного округа выдала ордер на мой арест. Они арестовали Чики, черного парня по имени Джонни Вест, и Блэка Пата, белого парня. Я посидел в Делавэре, но мне не хотелось, чтобы меня объявили в розыск. И я пошел к Билли Элиоту, который был большой шишкой в полицейском управлении Уилмингтона, и попросил отвезти меня в Филли. Я надел овечью шкуру и предстал перед репортером «Филадельфия Бюллетень» Филом Галиозо, который отвел меня к комиссару полиции, Фрэнку Риццо. (Об этом смешно думать, но когда Риццо был в 1974 году мэром, он пришел на вечер чествования Фрэнка Ширана.)

Чики выжил. У него был стальной организм. Они пытались заставить черного парня Джонни Веста сдать всех нас троих. Они говорили ему, что я его сдал. Он сказал им: «Если бы сказали про другого, я бы поверил, но не про него. Так что буду держать рот на замке». Они устроили шестинедельный процесс над тремя из них, а присяжные признали всех их невиновными. А я тем временем сидел в тюрьме. Мой адвокат Чарли Перуто был в отпуске в Италии, пока я четыре месяца гнил в камере, а Фиц и пальцем не пошевелил. Вероятно, был слишком занят игрой в гольф и выпивкой. Это стоило мне выборов в 326-м местном отделении в Уилмингтоне. Я не мог вести кампанию, поскольку сидел в тюрьме. И тем не менее проиграл с разницей всего в несколько голосов. Наконец судья отпустил меня под мое собственное поручительство, и я вышел.

Примерно в то время здание 107-го отделения сгорело дотла. Мы думали, что это «Голос» или фракция Макгрила, но так никогда и не узнали. Сразу после этого Майк Хешин ушел с председательства. Хешин был из тех парней, что будут биться за тебя в уличной схватке, но думаю, новая ноша стала ему слишком тяжела.

Тем временем Арлен Спектер пытался заставить своего лучшего прокурора, Дика Спрага, предъявить мне обвинение в умышленном убийстве ДеДжордже. Спраг сказал, что не видит даже непредумышленного и пусть тот сам попробует со своими лузерами. Спектер пытался въехать в политику на горбу профсоюза водителей.

Там было 3000 человек и много стрельбы. Как сказать, кто кого убил? Никто не нашел пистолетов. Эти обвинения против меня висели в системе с 1967 по 1972 год. В конце концов они привлекли меня к суду, отобрали присяжных и начали процесс. У меня были свидетели защиты, дающие показания о личности обвиняемого. Все они разные рабочие парни, парень из металлургов, мой кореш Джон Маккалоу из профсоюза кровельщиков, которого замочили прямо перед моим процессом в 1980 году, и некоторые другие. Перед отбором жюри судья вызвал меня на трибуну и спросил, сколько раз штат ходатайствовал о переносе процесса, и я сказал ему: «Шестьдесят восемь раз». Тогда он спросил меня, сколько раз я просил о переносе слушания дела, я ответил: «ни разу», и он назвал это безобразием и сказал, что подобное ходатайство было бы обоснованным.

Мой новый адвокат Джим Моран убедил судью отбросить это в связи с первым в Пенсильвании ходатайством о скором рассмотрении дела и скором суде. Несмотря на то что ходатайство уже готовилось, штат пытался навязать мне прекращение дела по формуле «не обвиняю», но я сказал им, чтобы они этим не занимались, потому что после прекращения дела в связи со снятием обвинений тебе всегда могут снова предъявить обвинения. Мой совет: если возможно, получайте постановление судьи о прекращении дела, а не о снятии обвинений прокуратурой. Так я во всех юридических тонкостях разобрался.

Проиграв выборы 1968 года из-за того, что четыре месяца просидел в тюрьме, я, будучи на поруках, пошел работать переговорщиком. Это хорошая работа. Ты служишь людям. Проверяешь, соблюдает ли компания контракт. У тебя, образно говоря, есть амбар, который нужно заполнить сеном. Ты работаешь с жалобами. Ты защищаешь людей, которых компания хочет уволить. Если профсоюз работает правильно, у тебя не так много дел об увольнениях. Кражи или несчастные случаи по халатности – вина твоя. У компании тоже есть права.

Помню, защищал поляка, у которого были проблемы с азартными играми. Компания поймала его на краже голландской ветчины. На слушаниях я приказал ему молчать и предоставить говорить мне. Менеджер компании вышел на трибуну и показал, что видел, как поляк взял десять коробок ветчины со склада и погрузил в личный грузовик. Поляк смотрит на меня и говорит во весь голос: «Фрэнк, да он брешет, мать его! Их было всего семь». Я быстро подаю ходатайство об отзыве жалобы, отвожу представителя руководства в сторону, и мы сочиняем заявление об увольнении с формулировкой, что поляк увольняется из компании по личным причинам.

Если подумать, то еще до произошедшего с Джимми именно я первым ощутил, каково работать под властью Фица. Я был первым, кто почувствовал то, что должен был почувствовать Джимми, когда Фиц его впоследствии предал. Это была мелочь по сравнению с тем, что он сделал с Джимми, но я до сих пор не могу это простить. Я проиграл свои выборы, и я потерял свое местное отделение из-за того, что сидел в тюрьме. И четыре месяца в тюрьме я сидел из-за Фица. По выходе из тюрьмы я оказался без места в профсоюзе. Я не получил абсолютно никакого уважения от того самого человека, который мне все это и поручил. Ради него я старался, рисковал жизнью в перестрелке, получил обвинение, а все, что он для меня сделал, – бросил трубку».

 

Глава 22. Хождение по клетке

Из брошюры «Вопросы и ответы о Федеральных исправительных заведениях»:

«ВОПРОС 41. Как я могу заниматься своим бизнесом, отбывая наказание в местах лишения свободы?»

«ОТВЕТ: Вы должны назначить кого-то вести ваш бизнес, пока вы отбываете наказание в местах лишения свободы».

Джимми Хоффа жил по своим правилам и вскоре выработал собственный ответ на Вопрос 41.

Федеральное исправительное заведение в Льюисберге, Пенсильвания, куда Джимми Хоффа вошел 7 марта 1967 года, весело изображено в фильме «Славные парни» как место, где итальянским мафиози удалось организовать себе удобную жизнь с собственной кухней и нескончаемыми запасами хорошей еды, хорошего вина и отличных сигар. Их боевым кличем было: «Давайте поедим». Конечно, в подобном месте Джимми Хоффа было нетрудно разобраться, что к чему, и найти наилучший способ тянуть за ниточки, протянувшиеся с холмистых районов фермерских хозяйств Центральной Пенсильвании до его марионетки – генерального вице-президента, Фрэнка Фицсиммонса, а также за ниточки, ведущие в обход Фицсиммонса к некогда тщательно подобранному Хоффа штату сотрудников в «мраморном дворце» (штаб-квартире профсоюза водителей в Вашингтоне, округ Колумбия).

Тюремные правила дозволяли всего три часа свиданий в месяц с людьми не из списка адвокатов. Список посетителей ограничивался членами семьи. В те времена у заключенных не было привилегий на телефонные звонки. Письма разрешалось писать только семи человекам из списка родственников и адвокатов. Все входящие и исходящие письма перлюстрировались. Никому из сотрудников профсоюза не разрешалось навещать или писать Джимми Хоффа. Ограничений на посещения адвокатами, ведущими текущие дела, не было.

Сын Хоффа был юристом профсоюза и не попадал в список родственников – он мог встречаться с отцом раз в неделю.

Хотя апелляция по делу о подкупе жюри провалилась, апелляции по чикагскому делу все еще находились в стадии рассмотрения, когда Джимми Хоффа впервые вступил под своды Льюисберга для дезинсекции, фотографирования, снятия отпечатков пальцев и переодевания в голубой деним. Вдобавок через два с половиной года – в ноябре 1969 года – Хоффа получил право на слушания по условно-досрочному освобождению. Вся эта юридическая деятельность означала, что Хоффа мог навещать ряд адвокатов. Фрэнк Рагано был в числе тех адвокатов, которые навещали Хоффа, консультировали по правовым вопросам и передавали послания и профсоюзу, и мафиози. Адвокат Моррис Шенкер представлял Хоффа в тяжбах по стратегии условно-досрочного освобождения и еще в одном деле: деликатных маневрах по получению президентского помилования, из тех, которые впоследствии всплывут как коррупция администрации президента Ричарда М. Никсона. В роли адвоката и консультанта Хоффа регулярно посещал Билл Буфалино.

Жесткие ограничения на посещения ломали заключенных без финансовых ресурсов, дивизиона юристов или власти Джимми Хоффа. У многих молодых заключенных не было родственников, которые могли себе позволить поехать в Пенсильванию. Они не использовали свои три часа, отведенные на свидания. Для них Джимми Хоффа организовал «собеседования при приеме на работу» с Фрэнком Шираном. Молодые люди встречались с Фрэнком Шираном в столовой, служившей комнатой свиданий. Они сидели за столом рядом с Джимми Хоффа, который проводил консультации с одним из его многочисленных юристов.

«Я одергивал рубашку, и пацан знал, что это ему сигнал выйти, а мне надо потолковать с Джимми о делах. Охранники смотрели в другую сторону. Им все отлично организовали на Рождество. Думаю, в ту пору для некоторых из них каждый день был Рождеством. Потом их пообтесали – я сам увидел это, когда сам отправился на кичу в восьмидесятые и девяностые. Думаю, из-за гласности и нового типа заключенных, в первую очередь наркоторговцев навроде ямайцев и тех кубинцев, которых вытурил Кастро.

Был один пацан по имени Гари, которому Джимми просил меня помочь подыскать работу на стройке. Если на воле ждала работа, были хорошие шансы на условно-досрочное освобождение. Гари выходить боялся. После выхода кто-то собирался его шлепнуть. Он был другом Томми Баркера, того самого, который позднее на моем суде в 1980 году утверждал, что я сказал ему замочить парня по имени Фрэд Гавронски за то, что он пролил на меня бутылку вина в баре в Делавэре. Некоторое время уже под конец с Джимми там сидел Джоуи Макгрил. Джоуи сильно остепенился и был хорошим товарищем. Джимми там уже ждал Тони Про. Они все еще были очень близки, когда Джимми пришел в Льюисберг. Чарли Аллен, крыса, сидел там за ограбление банка. На самом деле его звали Чарли Палермо, но он стал Чарли Алленом. Он был племянником Блинки Палермо. Блинки прежде контролировал бокс в Америке.

Чарли Аллен был одним из стукачей ФБР, и в конце семидесятых его использовали, чтобы подловить меня, когда они пытались засадить всех из своего короткого списка, чтобы выжать из нас информацию об исчезновении Джимми. Они заключили сделку с Алленом, чтобы меня засадить, даже зная, что он педофил и с пяти лет насиловал падчерицу, а от меня и моего адвоката эту информацию скрыли. Чарли Аллен сидит в тюрьме в Луизиане именно за это. Можете представить, как им хотелось меня засадить, если они использовали таких людей?

На моем суде 1980 года, на моем суде 1981 года и на моем суде 1982 года Чарли Аллен утверждал, что в тюрьме был телохранителем Джимми и получил порез на щеке, защищая Джимми от изнасилования. Услышь такое, Джимми расхохотался бы на небесах. Аллен получил порез, когда его поймали на краже конфет из тайника одного черного парня. Относительно того, кто о ком заботился, все было наоборот. Джимми пекся о Чарли Аллене. Он был одним из тех, кого Джимми пожалел и попросил меня подыскать ему работу, чтобы он мог получить условно-досрочное освобождение. Я даже нашел ему работу. Я позволял ему увиваться вокруг. Позволял ему себя подвозить. А впоследствии взял в штат 326-го отделения организатором. Он был у меня цепной собакой, но именно ко мне он обратился, когда они взяли его еще раз за изготовление метамфетамина. От этого они его отмазали, но он не ушел от изнасилования ребенка, потому что дело было не федерального уровня.

За 2 доллара вы могли пообедать вместе с заключенными. В среду на обед были спагетти с фрикадельками. Джимми любил спагетти и фрикадельки. Я угощал Джимми своими фрикадельками. И Джимми любил мороженое. Иногда случался просто дружеский визит. Мы даже не говорили о делах. Однажды он напомнил мне обо всех арбузах, съеденных мною и Биллом Изабелом в люксе в «Эджуотере» в Чикаго. Джимми не знал, что предварительно мы заправляли арбуз двумя квартами рома и заделывали отверстия. Об этом трюке он узнал в Льюисберге от людей Тони Про из Бруклина, которые так делали.

На воле много чего происходило по апелляциям, и обо всем Джимми должен был со мной потолковать. К министру юстиции Джону Митчеллу я заглядывал и после выхода Джимми, но пока он сидел в Льюисберге, деньги текли Митчеллу за условно-досрочное освобождение или помилование Джимми. Люди пеклись о денежных поступлениях (сливки Вегаса или собственные деньги Джимми). Рассел был очень большой величиной в Вегасе, останавливался в «Цезаре» и «Дезерт Инн». Когда Джимми сел, все старались помочь ему выйти – Расс, Фиц, Карлос, Санто, все. Джимми жаловался, что, может, только Фиц тормозит, но поначалу не подозревал Фица в предательстве, а лишь в том, что тот недостаточно боевит, сидит на пятой точке и слишком увлечен работой.

Сразу после того, как Джимми сел, кто-то послал предупреждение Аллену Дорфману. Он отъезжал от дома, выскочили какие-то люди и дали несколько выстрелов из дробовиков по его «Кадиллаку». Так никого не целуют, это чистой воды предупреждение.

Дорфман был смел. Он отвечал за пенсионный фонд. Никто не собирался его пугать. Скорее, как считали Джимми и я, это было предупреждение от определенных людей Фицу.

Все знали, что Фиц трус. Если бы прострелили автомобиль Фица, он мог бы струхнуть и побежать в лапы федералов. Поэтому Фица предупредили именно так, через Дорфмана. Нередко, когда парня целуют, это предупреждение кому-то еще.

После этого Фиц глаз не спускал с пенсионного фонда и не разрешал никому крупных ссуд. Займы не имели должного обеспечения. При Фице по большинству из них никто даже не трудился платить. А зачем Дорфману было напрягаться, если Фиц не собирался его поддерживать.

Позднее, когда я сидел в тюрьме в начале семидесятых, я узнал скверные новости об Аллене Дорфмане. Джеки Прессер был главой профсоюза и сдал Дорфмана. Прессер был тихим стукачом ФБР, стукачом, которого они прикрывали. Он не устраивал прослушку и не давал показаний, но сливал федералам все, что слышал, и давал ход всему, что федералы ему говорили. Он пустил слух, что Дорфман – крыса: якобы, спасаясь от тюрьмы, Дорфман начал сотрудничать с федералами. Дорфмана расстреляли средь бела дня на открытой гостиничной парковке в Чикаго. Не понимаю, как могли в Чикаго попасться на то, что Дорфман был крысой. Могу сказать, что за двадцать лет до этого в Чикаго все знали, что крысой был Прессер. Думаю, это как раз тот случай: «если сомневаешься, не сомневайся». И это было подлое убийство. Я не говорю, что чикагская братва виновна в этом убийстве, но убийство в Чикаго невозможно без одобрения местной братвы. Аллен Дорфман жил так, как он жил, и он не был крысой. Он был очень предан Джимми».

Говорят, адвокат Аллена Дорфмана сказал о бывшем морском пехотинце и ветеране войны: «Мысль о том, что он мог капитулировать или выбросить полотенце на ринг, – это нонсенс, это невозможно». Федеральный прокурор, который вел дело против Дорфмана, признал, что «Дорфман не сотрудничал ни с кем из нас».

«На киче Джимми много говорил о Партине. Фрэнк Рагано должен был получить аффидевит от Партина о том, что власти подставили Джимми. Партина арестовал прокурор федерального судебного округа в Новом Орлеане, и им надо было получить у этого прокурора освобождение Партина в обмен на аффидевит. Тот же прокурор арестовал Уолтера Шеридана за взяточничество, и это должно было помочь Джимми выставить Шеридана в худшем виде в газетах. Вся эта помощь шла от хорошего друга Рассела и Джимми Карлоса Марчелло, босса Нового Орлеана, державшего этого прокурора у себя в заднем кармане.

Это был тот же прокурор федерального судебного округа, который арестовывал всех по делу об убийстве Джона Ф. Кеннеди. Иногда дружески расположенный прокурор федерального судебного округа действовал как охотничья собака, выгонявшая крыс из зарослей. Когда всплывало, что крыса сотрудничает с этим прокурором, люди знали, что делать. Я не знаю об этом прокуроре. Я никогда ни с кем о нем не говорил. Но в то время он арестовал Партина и Шеридана.

Примерно через год после того, как Джимми сел, Бобби Кеннеди объявил, что собирается баллотироваться на пост президента. Насколько я мог сказать, это никак не повлияло на Джимми, поскольку Джимми уже поддерживал Никсона из тюрьмы, наладив поставку наличных Митчеллу и для кампании Никсона. Джимми был рад уже тому, что Бобби больше не министр юстиции.

Министр юстиции Линдона Джонсона Рэмси Кларк устраивал всех. Он был противоположностью Бобби Кеннеди. Он никого не доставал. Он был тем, кого прозвали Пэмси Кларк. Он был против прослушки.

Пару месяцев спустя Бобби Кеннеди погиб от руки террориста. Мне известно, что Джимми не потерял из-за этого сон, но Джимми едва об этом упомянул. Думаю, все, что заботило Джимми в то время, – это как выйти. Он был в курсе событий, постоянно читая все газеты, но не тратил сил ни на что из происходящего на воле, что не касалось его освобождения. Полагаю, тюрьму Джимми ненавидел сильнее, чем Бобби.

Со временем, проводя каждую ночь в маленькой изолированной камере, где нечем заняться, кроме как думать, Джимми нутром почуял, что Фиц его обманывает. И Джимми начал ненавидеть Фица. Но он ничего не мог поделать с Фицем, поскольку ему все еще нужна была его помощь, чтобы выйти.

Крупнейшей проблемой Джимми в тюрьме стал Тони Про. Про сидел за вымогательство. Слышал что-то про владельца автотранспортной компании, у которого были проблемы с его людьми, которые ленились на работе. Парень платил Про, и водители снова ездили на полной скорости. Подобного рода вещи, как известно, время от времени случаются. Только тут что-то пошло не так, и Про сел за это в тюрьму.

Однажды Джимми и Про сидели в столовой, и Про хотел что-то узнать у Джимми о своей пенсии, а Джимми не мог ему сказать. Это было как-то связано с разными статьями, по которым каждый из них сидел. По пенсионному законодательству у вас возникают какие-то дополнительные проблемы, если вы сидите за рэкет, а не за то, за что сидел Джимми. Про не мог понять, почему Джимми продолжал получать свою пенсию, а он не мог получить свою. Про не мог понять, почему Джимми не мог сделать так, чтобы эта пенсионная штука сработала и у него. Слово за слово, Джимми сказал что-то вроде «ты, мафиозо», вроде как он лучше Про. А Про сказал, что «выпустит Джимми кишки». Слышал, охранникам пришлось вмешаться. С того дня и до самой смерти обоих Джимми ненавидел Про, а Про еще сильней ненавидел Джимми.

Мне Про никогда не нравился. Его братья Сэм и Нанц были хорошими людьми. Всякий раз, когда Про не мог занимать должность из-за какого-то обвинения или еще почему-то, он назначал одного из своих братьев. Тем не менее Про всегда был сильным и верным сторонником Джимми Хоффа. Перед процессом Джимми о подкупе жюри Про помог Джимми собрать много зелени для оплаты расходов. Джимми всегда, когда надо, получал голос Про в исполкоме. Про неизменно выступал с речами, прославлявшими Джимми.

Про был из семьи Дженовезе, и время от времени Рассел замещал босса семьи, а Про был куда ниже Рассела – даже близко не приближался. Потому я думаю, Джимми считал, что, пока Рассел с ним и они так близки, из-за Про ему волноваться не стоит. Расселу действительно и от души нравился Джимми. Это не была показуха. Это было искренне. Рассел уважал человека, который был суров, но справедлив, как он сам. Оба, и Джимми, и Рассел, держали слово. Если они что-то говорили, можно было на это полагаться. В беде и радости, без всяких сомнений, можно было на это полагаться.

Меня не было при этой шумной стычке с Про, но я был, когда от Джимми уходил Билл Буфалино. Билл регулярно приезжал из Детройта в Льюисберг просто так, и Джимми умел его допечь. Однажды за обедом они постоянно говорили о Партине, и Буфалино это надоело. Я слышал, как он сказал: «Нет, я не уволен. Я ухожу». И сразу же вышел. Насколько я знаю, он ни разу больше не вернулся в тюрьму проведать Джимми. В любом случае, помимо всего, Билл был еще и юристом профсоюза у Фица, но теперь он был не с Джимми, он был с Фицем. Билл знал, что прекрасно мог обойтись без Джимми. У Билла были местные музыкальные автоматы, и он был президентом еще многих других предприятий. Билл был очень обеспеченным. Крестным отцом дочери Билла был Рассел.

Со временем Джимми стал походить на одного из тех тигров, которых можно увидеть в Филадельфийском зоопарке, которые постоянно ходят по клетке взад-вперед, весь день напролет, глядя на людей».

Первое ходатайство Джимми Хоффа об условно-досрочном освобождении было отклонено в ноябре 1969 года. Победив в 1968 году Хьюберта Хамфри, Ричард М. Никсон в то время завершал первый год президентства, а Джон Митчелл завершал первый год на посту министра юстиции. В момент подачи в 1969 году второго ходатайства об условно-досрочном освобождении апелляция Хоффа на приговор чикагского суда все еще находилась в процессе рассмотрения. В результате над головой Хоффа по-прежнему висел чикагский пятилетний приговор, и совет по условно-досрочному освобождению отклонил ходатайство Хоффа. В любом случае маловероятно, что Хоффа ожидал условно-досрочного освобождения после первого ходатайства, независимо от влияния, которое он, по его мнению, имел в новом правительстве.

Датой наступления права на условно-досрочное освобождение Хоффа был март 1971 года. Если бы Хоффа удалось добиться условно-досрочного освобождения на тех слушаниях 1971 года, он вышел бы из-за решетки к моменту июльского 1971 года съезда профсоюза в Майами-Бич, где он наверняка был бы переизбран президентом «Международного братства». Ему не надо было бы больше тянуть за ниточки издалека. Более того, он оказался бы у власти при благоприятных обстоятельствах, подобных которым у него никогда прежде не было. В 1971 году Хоффа без труда добился бы переизбрания на пятилетний срок, а в 1972 году Никсон без труда добился бы переизбрания еще на четыре года, и Джимми Хоффа контролировал бы самый мощный профсоюз в стране, имея союзника в Белом доме и союзника в лице министра юстиции, который не травил бы его, а брал бы у него наличные. Союзника, с которым он мог бы вести дела и много сделать для своего профсоюза и своих товарищей.

В самом начале 1971 года Фрэнк Фицсиммонс заявил, что будет баллотироваться на пост президента, если Джимми Хоффа не получит условно-досрочного освобождения в марте. Это был прямой вызов Джимми Хоффа, поскольку Хоффа имел все права участвовать в выборах на пост президента из тюремного заключения. Преступления, в совершении которых его признали виновным, не входили в список «Закона Ландрума-Гриффита», запрещавший осужденным занимать должности в профсоюзе в течение пяти лет. Поскольку на дату выборов Хоффа занимал определенные должности в профсоюзе, он мог участвовать в выборах на пост президента. Сидя в тюрьме, Хоффа все еще занимал определенные должности в профсоюзе, в том числе и должность президента «Международного братства» как таковую. После объявления о своем намерении баллотироваться Фицсиммонс запросил у исполкома заявление об условной поддержке на январском 1971 года собрании в Палм-Спрингс, штат Калифорния. Фицсиммонс хотел, чтобы исполком проголосовал за его кандидатуру на пост президента, если Хоффа не получит условно-досрочного освобождения. Исполком отказался поддержать Фицсиммонса даже условно.

На мартовских слушаниях 1971 года Комиссии по условно-досрочному освобождению Хоффа представлял его сын, адвокат Джеймс П. Хоффа, и адвокат Моррис Шенкер. У Хоффа было письменное показание Партина, переданное адвокатами последнего. Оно было буквально с пылу с жару, поскольку Партин передал его только что. Это была та самая «двадцатидевятистраничная исповедь», о которой Хоффа писал в автобиографии. Однако юридическая команда Хоффа убедила Джимми не использовать ее. Скорее всего, его адвокаты сочли, что Комиссии по условно-досрочному освобождению с неодобрением смотрят на заключенного, заявляющего о своей невиновности. Комиссии полагают, что вопрос виновности уже решен судом присяжных, а заключенный, продолжающий заявлять о своей невиновности, не прошел исправления тюремным опытом и не выказывает раскаяние в своих преступлениях. Обратившегося с таким с ходатайством об условно-досрочном освобождении не считают исправившимся. Возможно, у сына Хоффа было больше шансов заставить его прислушаться к здравому юридическому совету, чем у других юристов.

В любом случае Комиссия по условно-досрочному освобождению отклонила ходатайство Хоффа и указала, что он не вправе подавать новое ходатайство до июня 1972 года. Хоффа не попадал на июльский 1971 года съезд профсоюза. Пожелай он баллотироваться на пост президента, в выборах ему пришлось бы участвовать из тюрьмы.

Во время слушаний по условно-досрочному освобождению, видимо, негативно восприняли тот факт, что Хоффа все еще оставался президентом профсоюза водителей. По правилам ходатайство о повторном рассмотрении на базе новых обстоятельств можно подать в течение 90 дней. Это оставляло Хоффа слабый проблеск надежды, что у него еще хватит времени получить условно-досрочное освобождение до июльского съезда. Но как Хоффа придумать новые обстоятельства? Или ему в итоге придется участвовать в выборах из тюрьмы? Или дожидаться съезда «Международного братства» в 1976 году?

7 апреля Хоффа отпустили в бесконвойный четырехдневный отпуск – провести Пасху с женой Джозефин, проходившей реабилитацию в медицинском центре Калифорнийского университета в Сан-Франциско после внезапного сердечного приступа. В Сан-Франциско Хоффа остановился в «Хилтоне» и в нарушение правил четырехдневного отпуска провел важные встречи с Фрэнком Фицсиммонсом и другими должностными лицами и советниками профсоюза водителей, в том числе с крепышом из 299-го отделения и бывшим «Клубничным мальчиком» Бобби Холмсом. Все предпринятое Хоффа в последующие месяцы стало результатом этих встреч в Сан-Франциско.

 

Глава 23. Ничто не дается задешево

«В мае мне позвонил Джон Фрэнсис, сказав, что у него полностью упакованный подарок для передачи кое-кому. Джон стал шофером Рассела. Он был очень хорошим парнем. Мы с Джоном очень сблизились. Джон возил меня по делам Рассела. Джон был очень надежен. Очень пунктуален. Иногда ты мог выйти на углу и пойти в бар, и Джон объезжал разок вокруг квартала. Идешь в туалет, а по дороге поцеловать кое-кого в баре, возвращаешься, а Джон ждет.

Кличка у Джона была Рыжий. Он был из Ирландии. Там он шалил с ИРА. Джон жил в пригороде Нью-Йорка. Рыжий знал многих с Вестсайда. Они были бандой ирландских ковбоев из Адской кухни с запада Нью-Йорка. Они занимались наркотой. И ненужным насилием. Это неразрывно связано. Джон иногда толкал наркоту ради заработка, но втайне от Рассела, иначе никогда бы не был шофером Рассела.

Не знаю, кто первым рекомендовал Джона Расселу. Должно быть, кто-то из Нью-Йорка. У Рассела было много дел в Нью-Йорке. На протяжении двадцати пяти лет он держал апартаменты с тремя спальнями в отеле «Консьюлит», и могу сказать, Рассел приезжал в Нью-Йорк три раза в неделю. Он готовил для нас в своих апартаментах. Как сейчас слышу, как он мне говорил: «Ты, несчастный ирландец, что ты знаешь о готовке?» Много раз он приезжал в Нью-Йорк по ювелирному бизнесу с ворами-домушниками. Рассел обычно носил с собой ювелирную линзу, надевая на свой здоровый глаз. Но в Нью-Йорке у Рассела было множество других предприятий. У него был бизнес по пошиву одежды, изготовлению деталей платьев и самих платьев, грузоперевозкам, профсоюзные дела, рестораны и так далее, и так далее. Его главным пристанищем был ресторан «Везувиус» на Сорок восьмой улице в театральном районе. Расс был его тайным совладельцем, как и части ресторана Джонни через улицу.

Когда мне в мае позвонил Джон Фрэнсис, сказав, что у него подарок кое для кого, я подъехал к ресторану «Брэндинг Айрон» по адресу Рузвельт-бульвар, 7600. Джон вручил мне черный чемодан, весом не меньше 45 кг. Возможно, я взял полмиллиона для Джимми, полученных от Аллена Дорфмана из пенсионного фонда. Это могли бы быть проценты по кредитам пенсионного фонда, которые Дорфман собрал и отложил для Джимми, пока тот был на учёбе. А может, то были деньги Расса, Карлоса или сливки Вегаса. Это не мое дело.

Я положил сумку на заднее сиденье своего большого «Линкольна». Я уже поставил в багажнике бак на 280 литров, и, увяжись за мной федералы, им пришлось бы остановиться на заправке, а я мог просто нажать кнопку, перейти на дополнительный бак и ехать на крейсерской скорости.

Я помчался в «Вашингтон Хилтон». Из Филли до Вашингтона кратчайшим путем через Делавэр и Мэриленд по шоссе I-95 около 150 миль. У меня всегда была радиостанция диапазона гражданской связи для предупреждения о копах с радаром. Впрочем, при такой куче денег о превышении скорости я не волновался.

Я приехал, припарковался и сам занес сумку в вестибюль. Для этого мне не нужен был коридорный. Я сидел в мягком кресле у них в холле. Через некоторое время через переднюю дверь вошел Джон Митчелл. Он огляделся, увидел, что я сижу, и сел в соседнее кресло. Он сказал пару слов о погоде и спросил меня, как я доехал. Все это было болтовней, чтобы дело так не бросалось в глаза. Он спросил меня, работаю ли я в профсоюзе, и я сказал ему, что я председатель 326-го местного отделения в Уилмингтоне. (К тому времени я выиграл выборы 1970 года и вернул себе свое местное отделение. Обладая временем на проведение кампании и будучи на свободе, я выиграл с разницей три к одному.) Он спросил меня, где это находится в Уилмингтоне, и я сказал ему, что наша контора у железнодорожной станции. Он пожелал мне удачного возвращения в родное отделение профсоюза. И произнес: «Ничто не дается задешево».

Он встал, держа чемодан. Я сказал ему: «Вы не хотите пойти куда-нибудь и пересчитать?» Он сказал: «Они именно вас и послали, чтобы мне не пришлось пересчитывать». Этот человек свое дело знал.

Слышал, Митчелл оказывал давление и на Партина. Министерство юстиции давило из Партина масло. Однако думаю, деньги были за условно-досрочное освобождение или помилование, а не за Партина. В принципе, пол-лимона пошло на переизбрание Никсона.

Чего в то время Джимми не знал (и что всплыло позднее), так это того, что Салли Багс по поручению Фица принес пол-лимона от Тони Про. Об этом не знал даже Расс. Деньги тоже должны были пойти на освобождение Джимми, но только по помилованию с ограничением, не позволявшим Джимми баллотироваться на должности в профсоюзе до полного истечения его тюремного срока в марте 1980 года.

Дожидайся Джимми выборов 1980 года, он не участвовал бы в руководстве профсоюза 13 лет. За это время старые сторонники Джимми ушли бы со своих постов, да и ему самому было бы уже 78 лет. В те выборы рядовые члены не голосовали за президента «Международного братства» или других должностных лиц. Голосовали делегаты съезда открытым голосованием. По возвращении домой в свои местные отделения делегаты слушали своих рядовых членов, но в основном они слушали Джимми или того, кто назначил их на посты. К 1980 году Фиц убрал бы большинство делегатов Джимми; впрочем, большинство из них в любом случае уже ушло бы на покой, а Фиц посадил бы собственных сторонников, как своего сына Ричарда Фицсиммонса, все еще возглавляющего 299-е отделение в Детройте. Сегодня рядовые члены выбирают руководство прямым тайным голосованием.

Так, Митчелл и Никсон кормились у обеих сторон».

28 мая 1971 года Оди Мерфи погиб в авиакатастрофе на подлете к месту заключения сделки, в которую его вовлекли силы Хоффа. Какой бы помощи от Оди Мерфи в борьбе с Эдом Партином ни ожидал Джимми Хоффа, она сорвалась вместе с самолетом Мерфи. Через шесть дней после гибели Мерфи в авиакатастрофе и пару недель спустя после того, как Митчелл сказал Фрэнку Ширану, что «ничто не дается задешево», Фрэнк Фицсиммонс вместе с молодым Джеймсом П. Хоффа провел пресс-конференцию в отеле «Плейбой Плаза» в Майами-Бич. Фицсиммонс объявил, что получил от Джимми Хоффа письмо, в котором сказано, что Джимми не будет выставлять свою кандидатуру на переизбрание и что Джимми поддерживает кандидатуру своего старого друга из 299-го отделения в Детройте, генерального вице-президента, Фрэнка Фицсиммонса, на должность президента «Международного братства».

Две недели спустя, 21 июня 1971 года, Фицсиммонс выступил на ежеквартальном собрании исполкома в Майами. Журналистам не разрешили войти в зал, но, как ни странно, Фицсиммонс пустил газетных фотографов. Он объявил исполкому, что Джимми Хоффа подал в отставку с поста президента и назначил его исполняющим обязанности президента до предстоящего съезда. В этот момент в зал вошел президент Ричард М. Никсон и сел в кресло рядом с Фицсиммонсом. Фотографы принялись снимать.

Два дня спустя, 23 июня 1971 года, следуя новому плану игры по достижению договоренности с Комиссией по условно-досрочному освобождению, Джеймс П. Хоффа написал письмо исполкому о том, что его клиент подал в отставку с поста президента «Международного братства водителей», председателя 299-го отделения в Детройте, председателя 43-го смешанного комитета, президента Мичиганской конференции профсоюза водителей и президента Конференции профсоюза водителей Центральных штатов. На основании этих новых обстоятельств Джеймс П. Хоффа ходатайствовал перед Комиссией по условно-досрочному освобождению о повторном слушании дела. В своем письме Джеймс П. Хоффа указал, что по выходе в отставку его отец собирается жить на пенсию, заниматься чтением лекций и преподаванием.

Предварительное слушание дела Комиссией по условно-досрочному освобождению состоялось 7 июля 1971 года. На основании содержавшихся в письме и представленных на предварительном слушании «новых обстоятельств» повторное слушание дела Комиссией по условно-досрочному освобождению было назначено на 20 августа 1971 года.

«Когда в июле 1971 года я приехал на съезд в Майами-Бич, то увидел хороший большой портрет Джимми на наружной стене конференц-центра. Зайдя внутрь, я нигде не нашел ни одного портрета Джимми. Просто как в России. Берут парня и стирают его напрочь. Я прихватил пару ребят, снова вышел на улицу, снял фотографию Джимми и повесил внутри. Повесил на видном месте рядом с портретом Фица. Мне хотелось снять портрет Фица и повесить его снаружи, а портрет Джимми на место портрета Фица, но делать этого было нельзя. Боевые действия носили скрытый характер. Они еще не сделались достоянием общественности, и без разрешения Джимми я бы ничего не предпринял.

Жена Джимми, Джо, выступала на том съезде в июле 1971 года. Она передала всем наилучшие пожелания от Джимми, и зал взорвался. Ей аплодировали стоя. Это была огромная толпа Хоффа. Фиц был счастлив, что его не освистали.

Федералы попытались пробраться на съезд под видом технического персонала, но я их заметил и выгнал. Ты понимаешь, что был прав, когда они не возвращаются со своим начальником, чтобы доказать, что они и в самом деле технический персонал.

Не знаю, о чем я думал тогда, но до сих пор не знал, что Джимми все еще был президентом, когда ушел в тень в 1967 году. Должно быть, я недопонял происходящее. Я думал, Джимми покинул пост и поставил Фица исполняющим обязанности президента, пока не выйдет. Я думал, у Фица две должности – вице-президента и президента. Фактически всякий раз, когда у меня с ним были какие-то дела, Фиц неизменно вел себя как президент. Я думал, он и был президентом, когда посылал меня в ту перестрелку на Спиринг Гарден-стрит. Когда вокруг столько маневров, немудрено что-то упустить».

19 августа 1971 года, за день до повторных слушаний дела Джимми Хоффа Комиссией по условно-досрочному освобождению, Фрэнк Фицсиммонс устроил пресс-конференцию и расхваливал комплекс экономических мер президента Никсона как оптимальный и для страны, и для профсоюзов. Все другие профсоюзные лидеры в стране, высказавшие свою позицию, в особенности президент АФТ-КПП Джордж Мини, выступили категорически против экономических планов Никсона.

На следующий день, 20 августа 1971 года, Джеймс П. Хоффа и его клиент встретили в Комиссии по условно-досрочному освобождению не тот прием, который ожидали. Отставку Джимми Хоффа с профсоюзных постов приняли с постными лицами. Джеймсу П. Хоффа задали вопрос о его работе в «Международном братстве водителей», словно его работа имела какое-то отношение к планам Джимми Хоффа после возможного условно-досрочного освобождения. Затем Джеймса П. Хоффа принялись расспрашивать о работе его матери в комитете политических действий «Международного братства водителей» ДРАЙВ (Образование избирателей демократической, республиканской и независимых партий). Когда только что вышедший на пенсию Джимми Хоффа урегулировал свои будущие ежемесячные пенсионные выплаты в текущих ценах, он получил единовременную выплату в сумме 1,7 миллиона долларов. Так же как эта цифра наверняка выводила из себя босса Салли Багса Тони Про после его тюремного обращения к Хоффа за помощью в получении пенсии, размер единовременной выплаты Джимми подействовал раздражающе на членов Комиссии по условно-досрочному освобождению. Эту тему Комиссия обсуждала во враждебном тоне и выражениях. И наконец, в мельчайших подробностях были изучены связи Джимми Хоффа с организованной преступностью – словно это неприятно поразило, просто шокировало Комиссию. Несмотря на июльское голосование за повторные слушания на базе «новых обстоятельств» отставки Джимми Хоффа со всех профсоюзных постов и «новые обстоятельства» его планов чтения лекций и преподавания, Комиссия по условно-досрочному освобождению единогласно проголосовала отклонить его ходатайство об условно-досрочном освобождении. Хоффа сказали, что он может повторно обратиться с ходатайством в следующем году, в июне 1972 года, в месяц и год, совпавшие со взломом в отеле «Уотергейт», заставившем уйти в отставку Ричарда Никсона и отправившего в тюрьму министра юстиции Джона Митчелла и еще нескольких сотрудников Белого дома.

Что за мрачные сценарии, с которыми «команду спасателей Хоффа» вынудили столкнуться и иметь дело? Не инспирировал и не разработал ли Фрэнк Фицсиммонс обманную для Джимми Хоффа схему по отставке со всех многочисленных должностей в отделениях профсоюза, лишавшую Джимми Хоффа права баллотироваться на пост президента «Международного братства водителей» из тюрьмы в июле 1971 года? Не убедили ли Джимми Хоффа, что после отказа от идеи баллотироваться из тюрьмы в июле 1971 года он выйдет на свободу в августе этого года? Не убедили ли Хоффа, что уходом со всех профсоюзных постов он предоставит Комиссии по условно-досрочному освобождению и администрации Никсона спасающее их престиж оправдание его условно-досрочного освобождения? Неужели человек, известный своей бескомпромиссностью, попался в эту ловушку из желания вернуться к страдающей от болезни сердца жене и семье, которой он был предан? Неужели он попался в эту ловушку, веря и будучи уверен, что на свободе быстро и без труда вернет позиции в профсоюзе и вновь станет президентом на съезде 1976 года или раньше, буквально вытурив с поста слабого и трусливого Фицсиммонса? Не перехитрили ли Джимми Хоффа по всем статьям такие, как Фрэнк Фицсиммонс? Казалось, все – Никсон, Фицсиммонс и Митчелл – играли заодно, и казалось, у них на руках были все козыри.

Что Джимми Хоффа мог получить за свои деньги и поддержку президента Никсона теперь, когда никсоновская Комиссия по условно-досрочному освобождению резко, прямо перед его носом, захлопнула дверь?

На митинге в День труда в Детройте президент Фрэнк Фицсиммонс публично призвал своего нового друга, президента Ричарда М. Никсона, помиловать Джимми Хоффа.

16 декабря 1971 года без шумихи и в обход всех обычных каналов адвокат Моррис Шенкер подал в Белый дом прошение о помиловании. Прошение не проходило Министерство юстиции для получения заключения, для предоставления дополнительной информации не привлекали прокуратуру и ФБР, вопреки многолетней устоявшейся процедуре, не запрашивали мнения выносивших приговоры судей, вместо всего этого министр юстиции Джон Митчелл просто поставил на прошении резолюцию «Одобряю».

«Я поехал в Льюисберг повидать Джимми как раз под Рождество. Морри Шенкер был там с документами на помилование, поданными на подпись Никсону. Я сидел с пацаном за другим столом. Охранник отвернулся, и они любезно передали мне бумаги, и я их прочел. Там было сказано, что с зачетом времени «хорошего поведения» и тому подобного Джимми имел право выйти в ноябре 1975 года, но Никсон отпускал его сейчас. Ни слова не говорилось о том, что Джимми не вправе баллотироваться на профсоюзные должности до 1980 года. Уверяю вас, я сразу заметил бы. Джимми уже планировал баллотироваться в 1976 году. Может, я не слишком образован, но за всю свою жизнь я много лет читал профсоюзные контракты и юридические документы. Я прочитал сотни документов куда сложнее этого прощения. Все, о чем там говорилось, что Джимми в конце концов выпускали. Мы были счастливыми людьми в этой столовой, и после многих надувательств со стороны Партина и Фицсиммонса, Никсона и Митчелла Джимми получил наконец то, за что заплатил. Он выходил на Рождество. Мы лишь уговаривали Джимми взять отпуск и на несколько месяцев махнуть во Флориду, отдохнуть перед возвращением в строй. В тот день в Льюисберге не было никаких конфликтов.

Конфликты начались, когда Джимми вышел, поехал в Детройт и ему вручили окончательные бумаги, подписанные Никсоном, и мы все получили хороший урок, увидев своими глазами, в чем состоял окончательный обман. Джимми не имел права баллотироваться до 1980 года. Он вынужден был пропустить выборы 1976 года. Останься он в тюрьме до конца и отсиди весь срок целиком, он вышел бы в 1975 году, задолго до выборов на съезде 1976 года. Это было до Уотергейта, поэтому никто еще не знал мошенников, с которыми мы связались».

Акт помилования осужденного исполнительной властью, сокращавший срок наказания Хоффа с 13 лет до 6,5 года, Ричард Никсон подписал в рекордно короткий срок, 23 декабря 1971 года. С зачетом времени заключения за хорошее поведение, сокращение срока наказания до 6,5 года предоставляло Хоффа немедленное освобождение. В тот же день Хоффа вышел из исправительного заведения в Льюисберге, Пенсильвания, и полетел в Сет-Луис в дом своей замужней дочери Барбары, отпраздновать Рождество в кругу семьи. Оттуда он вернулся домой в Детройт, встать на учет в федеральную службу по надзору за условно осужденными, поскольку «по бумагам» все еще оставался, так сказать, условно-досрочно освобожденным вплоть до полного истечения в марте 1973 года шести с половиной лет. Из Детройта Хоффа собирался лететь во Флориду в трехмесячный отпуск. В Детройте Хоффа и его сторонники, в том числе Фрэнк Ширан, прочли следующую формулировку в подписанном Ричардом Никсоном помиловании:

«…вышесказанный Джеймс Р. Хоффа не участвует прямо или косвенно в выборах любого профессионального союза до 6 марта 1980 года, а если вышеизложенное условие не будет соблюдено, настоящее смягчение наказания аннулируется и считается недействительным в полном объеме…»

5 января 1972 года Джимми Хоффа полетел во Флориду, в свои апартаменты в «Блэр Хауз» в Майами-Бич. В аэропорту его приветствовал Фрэнк Рагано, выражая уважение от Санто Траффиканте и Карлоса Марчелло, которые по многим причинам появиться не могли. Пожалуй, важнейшая причина состояла в том, что условно-досрочно освобожденным под надзором федеральной службы по надзору запрещено находиться в обществе фигурантов организованных преступных группировок или осужденных преступников. В программе Эй-би-си «Вопросы и ответы» 12 февраля 1972 года Джимми Хоффа сказал, что он лично поддержит Ричарда Никсона в 1972 году. До окончания периода своего условно-досрочного освобождения в марте 1973 года он собирался сидеть тихо, чтобы выжить. Теперь у Джимми Хоффа было достаточно опыта, чтобы поверить, что администрация Ричарда Никсона сыграет в нечестную игру с его условно-досрочным освобождением, если он их спровоцирует, нападая на Фицсиммонса. Джимми Хоффа провоцировать их не собирался.

17 июля 1972 года, через месяц после Уотергейтского взлома, исполком Фрэнка Фицсиммонса официально поддержал кандидатуру президента Ричарда М. Никсона на переизбрание в ноябре, проголосовав 19 против одного голоса. Один голос принадлежал Гарольду Гиббонсу, вице-президенту, разгневавшему Хоффа тем, что он приспустил флаг в честь погибшего президента Джона Ф. Кеннеди. Жену Фрэнка, миссис Патрицию Фицсиммонс, Никсон назначил на службу в Комитет по делам искусств Центра исполнительских искусств им. Джона Ф. Кеннеди.

Когда Джимми Хоффа будет готов, план его наступления будет в основном заключаться на нарушении конституции условием его помилования. Его адвокаты по гражданским правам собирались утверждать, что президент превысил свои полномочия, дополнив помилование условием. По конституции у президента есть полномочия помиловать или не помиловать, но у него нет полномочий, явных или подразумеваемых, помиловать так, что его помилование может быть впоследствии аннулировано, а помилованный возвращен в тюрьму. Условное помилование дает президенту больше власти, чем предусматривали отцы-основатели.

Более того, это особое ограничение добавляло наказание в виде запрета работать в профсоюзе. Хоффа не подвергался подобному ограничению, даже находясь в тюрьме. Хотя тюремные правила затрудняли данную деятельность, она не была запрещена. Это новое наказание не было назначено Хоффа ни в одном из приговоров, и президент не имеет права увеличить наказание, назначенное по приговору судьи.

Кроме того, данное условие нарушает право Хоффа, данное Первой поправкой на свободу слова и собраний, запрещая доступ в правомочный и легитимный форум для реализации этих свобод.

Тем не менее, ненавидя тюрьму и опасаясь, что, подай он подобный иск, администрация Никсона будет придираться к его условно-досрочному освобождению, Хоффа прикидывался непонимающим до истечения в марте 1973 года срока условно-досрочного освобождения и снятия с учета в федеральной службе по надзору за условно осужденными. Пока Фицсиммонс мог расслабиться.

Из Белого дома Никсона раздалось множество необоснованных обвинений и попыток перекладывания вины насчет того, как в помиловании появилось ограничительное условие. Джон Дин, юридический консультант Белого дома и уотергейтский свидетель против своих сообщников, показал, что вставка ограничительной формулировки в последнюю минуту была его идеей. Он заявил в показаниях, что просто был хорошим юристом, поскольку, когда Митчелл попросил его подготовить документы, то случайно упомянул, что Хоффа устно согласился не заниматься профсоюзной деятельностью до 1980 года.

Еще одним подозреваемым соучастником авантюры с ограничительной формулировкой был другой консультант Белого дома и будущий заключенный по уотергейтскому делу адвокат Чарльз Колсон, специальный советник президента и человек, ответственный за печально известный список врагов Никсона. Джон Дин показал, что Колсон попросил его начать финансовую проверку Гарольда Гиббонса, единственного члена исполкома «Международного братства водителей», голосовавшего против переизбрания Никсона на второй срок. В служебной записке Колсона Дину с просьбой о ревизии Гиббонс назван «заклятым врагом». В письменных показаниях Джимми Хоффа свидетельствовал: «Я обвиняю одного человека… Чарльза Колсона». Отвечая на этот вопрос в ходе слушаний по уотергейтскому делу, Колсон прибегнул к защите Пятой поправки, но признал, что, прежде чем ходатайство о помиловании было удовлетворено, обсуждал помилование с Фицсиммонсом. Трудно представить, что эти двое не обсуждали нечто столь важное, как ограничение.

Явилось ли ограничение результатом того, что Дин хороший юрист? Приказали ли Колсон и Митчелл Дину внести в формулировку ограничения так, что он посчитал ее добавление своей идеей? Если начальник правильно попросит, любой благоразумный молодой юрист добавит формулировку сам. Джон Митчелл работал юристом на Уолл-стрит и свою мысль донести умел.

Вскоре после отставки из Белого дома и прежде, чем сесть в тюрьму, Колсон вернулся к частной практике. Фрэнк Фицсиммонс забрал у Эдуарда Беннетта Уильямса прибыльный договор об оказании юридических услуг «Международному братству водителей» и передал его Чарльзу Колсону, обеспечив тому годовой гонорар минимум в 100 тысяч долларов.

С тех бурных дней Чарльз Колсон изменил свою жизнь и основал христианскую организацию, помогающую заключенным и поощряющую их идти по духовному пути к искуплению. Придя в крупнейшую тюрьму штата Делавэр, чтобы поговорить с Фрэнком Шираном или другим клиентом, я увидел раскаявшегося и величавого Чарльза Колсона с Библией в руках, выходившего из тюрьмы после посещения заключенных.

Джимми Хоффа тем временем ждал своего часа. Он не собирался ничего предпринимать, чтобы его вновь не засадили в тюрьму. В автобиографии Хоффа написал так: «Я провел пятьдесят восемь месяцев в Льюисберге и могу поклясться вам на стопке Библий: тюрьмы – это устарелые, жестокие, неисправимые, переполненные адские бездны, где с заключенными обращаются как с животными, где нет и проблеска гуманной мысли о том, как этим людям жить после выхода на свободу. В тюрьме ты словно зверь в клетке, и обращаются с тобой соответственно».

 

Глава 24. Он попросил об одолжении, и все тут

«На протяжении того первого года на свободе Джимми требовалось получать разрешение на выезд в любое место. Ему не разрешили бы поехать на профсоюзные конференции, но разрешили поехать в Калифорнию или в любое другое место по другим поводам. Он мог остановиться в том же отеле, что и остальные ребята, и встречаться с ними в вестибюле. Думаю, можно сказать, что Джимми имел возможность читать лекции и преподавать.

Джимми нелегально вел много кампаний, не тех, что дозволены. Он решал многое по телефону. Все это больше походило на удержание всех от дезертирства и доведение до всеобщего сведения того, что он возвращается, чтобы ни у кого не возникало соблазна переметнуться к Фицу.

Я на пару дней полетел во Флориду, повидать Джимми в его кондоминиуме. Я позвонил ему из аэропорта, пока ждал взятую напрокат машину. Он сказал, что Джо нет дома и я мог бы по дороге прихватить в «Ламс» несколько сосисок с соусом чили, чтобы мы могли поесть.

Покончив с сосисками, мы поговорили об уходе Джона Митчелла с поста министра юстиции ради руководства штабом кампании по переизбранию Никсона. С благоприятным шансом в виде Комитета за переизбрание президента эти пацаны собирались получить лицензию на печатание денег.

Джимми сказал мне, что собирается рассчитаться с Фицем и Тони Про за это ограничение. Он сказал, что непременно вернется. Он уже готовил иск против ограничения, и я сказал Джимми, что хочу быть истцом в процессе. Я сказал ему, что Джон Маккалоу с профсоюзом кровельщиков и некоторые другие люди в Филли сбрасываются на товарищеский обед в мою честь. Я спросил, согласится ли он стать основным выступающим. Джимми попросил меня передать всем просьбу перенести ради него товарищеский обед до времени, когда он выйдет из-под надзора, и для него будет честью выступить.

В то время Джимми считал, что с предполагаемыми мафиози у него все отлично. У него Расс, Карлос, Санто, Джанкана, Чикаго и Детройт. В Льюисберге он сошелся с Кармине «Сигарой» Галанте из Куинса, боссом преступной семьи Бонанно. Галанте был очень суров. Он не брал пленных.

Джимми думал, что единственная его проблема в их среде – это Тони Про из-за их терок на киче. Он считал, что Про поддержит Фица, а Фиц поможет Про решить вопрос всей суммы с пенсионным фондом и он получит свой лям. Говоря в основном о Про и Фице, Джимми сказал: «Они заплатят за все». Джимми сказал мне, что собирается предупредить Фица и заказать Про. Он не уточнил, но полагаю, что заказ Про должен был стать предупреждением Фицу.

– С Про надо что-то делать, – сказал он.

– Ты дашь отмашку, и я приберу у него дома, – сказал я. – У меня есть хороший знакомый, который сможет меня подвезти. Рыжий.

– Водителем буду я, – сказал Джимми. – Хочу, чтобы он знал, что это был я.

Когда он сказал, что хотел бы быть водителем, я понял, что это несерьезно. После того как он это сказал, я подумал, что он блефует, просто выпускает пар. Водителя, известного не меньше Милтона Берла, не используют.

Рыжий уже успел показать себя надежным водителем. Незадолго до того, как я сидел с Джимми во Флориде той весной 1972 года и ел сосиски с чили, Рыжий подвозил меня на одно дело.

Однажды поздним вечером мне позвонил Расс, чтобы я взял моего братишку и навестил Рыжего. «Братишка» – это пистолет. Для таких дел у меня было два «братишки». Один – в поясной кобуре и запасной – в кобуре на лодыжке. Лучше пользоваться чем-то вроде револьвера 32-го и 38-го калибров, потому что нужна большая убойная сила, чем у 22-го. Если, конечно, не требуется глушитель, который в основном идет только с 22-м. Нужен небольшой шум, чтобы заставить свидетелей уткнуться носом в землю. Но не такой шум, как от 45-го, слышный в патрульной машине за несколько кварталов. Потому не пользуйтесь парой 45-х, хотя у 45-го первоклассная убойная сила. Кроме того, на расстоянии свыше семи с половиной метров 45-й неточен.

Когда я повесил трубку и сел в машину, я не знал, кого имел в виду Расс, но он попросил об одолжении, и все тут. Заранее тебе слишком много не говорят. У них есть люди, которые следят за парнем. У них есть люди, которые позвонят за небольшую мзду. У них есть люди, которые подслушают его телефон, и они сообразят, когда он, вероятнее всего, будет на улице и уязвим. Им не надо много тел вокруг парня и на улице.

За пару дней до июльского съезда 1971 года, на котором я повесил портрет Джимми в конференц-центре, Безумный Джо Галло нанял психа из Гарлема поцеловать Джо Коломбо, босса семьи Коломбо. Это произошло во время митинга «Лиги за гражданские права американцев итальянского происхождения» на Коламбус-Серкл, и бедняга Джо Коломбо пролежал в коме несколько лет. Помимо всего прочего, в Джо Коломбо стреляли на глазах у его семьи и родственников. А делать такое не по правилам. Несомненно, Галло получил одобрение поцеловать босса вроде Коломбо, но не так, не на глазах у его семьи. Думаю, поэтому его и прозвали Безумный Джо.

Как я понимаю, устранение Коломбо санкционировали потому, что Джо Коломбо привлекал слишком много внимания всеми этими митингами и шумихой к предполагаемой мафии и не слушал никого, кто говорил ему прекратить. Поэтому он должен был уйти. Если Рассел был на собрании, я больше чем уверен, что он голосовал против. У Рассела было свое отделение в организованной Коломбо «Лиге за гражданские права американцев итальянского происхождения» на севере Пенсильвании. Меня там наградили званием человека года. У меня в комнате висела табличка.

И вот человек, паршиво убравший Коломбо, тусуется в Нью-Йорке со всеми шишками шоу-бизнеса. Все время мелькает в газетах. То он с кинозвездой, то с писателем, то с нью-йоркской богемой на премьере пьесы, а у фотографов – праздник урожая. Безумный Джо много внимания уделял шумихе. Потому он был не нужен. Шумиху вокруг себя он устроил похлеще, чем когда-либо удавалось Джо Коломбо. Коломбо любил внимание, а Галло любил внимание еще сильней Коломбо. Задним числом я слышал, он крышевал ресторан в Маленькой Италии, а потому мог позволить себе стиль жизни богатых и знаменитых, с которыми тусовался, будто Эррол Флинн. С Маленькой Италией лучше не связываться.

У Джона Фрэнсиса, Рыжего, была кипа фотографий Безумного Джо Галло из нью-йоркских газет. Я его никогда не видел, но теперь знал, как он выглядит. У Джона был план ресторана «Умберто Клэм Хаус», в том числе двери на углу, двери на Малберри-стрит и мужского туалета. Место принадлежало очень известному боссу, и дело вел его брат. С тех пор ресторан переехал, но он по-прежнему в Маленькой Италии.

Галло праздновал свой день рождения не в городе, и кого-то, кто хотел это сделать, посетила хорошая идея, что он будет догуливать в «Умберто», и они хорошо представляли себе, где он будет сидеть – сразу налево, если входить через дверь на Малберри-стрит. Может быть, некие люди пригласили его закончить вечер там. В любом случае это было единственное место, открытое в столь ранний утренний час.

Спланировано все было хорошо, но требовался меткий стрелок. Безумный Джо Галло должен был быть со своим телохранителем и несколькими родственницами, в том числе со своей новой женой и ее сестрой. Одно дело – стрелять в Галло. Другое дело – стрелять в женщин. Поэтому надо быть очень метким, поскольку подойти ближе 5 или 6 метров не удастся, а попасть ни в одну из женщин на вечеринке нельзя.

Ближе чем на 5 метров к нему было не подойти – или телохранитель выхватит инструмент. Галло был подозрителен к тому, кто его высматривал. Он знал, что насолил многим людям, и знал, с какими людьми имел дело. Галло приходилось быть начеку. Но сам он инструмент не носил. Он сидел и никогда не стал бы рисковать. В Нью-Йорке был суровый закон об оружии – закон Салливана. В сумочках у женщин пистолеты были навряд ли, потому что женщины шли не на свидание. Они были родственницами. Не будет ни одного случайного человека, равнодушно сидящего за другим столиком и следящего за ним, или Джону Фрэнсису сообщили бы, что еще один человек в ту ночь едет на вечеринку. Значит, единственный, у кого, скорей всего, есть инструмент – его телохранитель. Сначала надо вырубить его. Смертельно ранить его незачем, целить надо в спину или в задницу, чтобы не попасть в артерии шеи или сердца. Его надо было только вырубить. Надо быть действительно метким стрелком с навыком в этом деле. И идти одному, или будет пальба, как на Диком Западе. А идя в одиночку, не приходится ни на кого рассчитывать.

Я не выглядел угрожающе и не напоминал никого из знакомых. Я походил на водителя, у которого только что сломался грузовик, и он зашел в ближайший туалет, недалеко от двери. У меня очень светлая кожа. Я не похож на стрелка мафии.

Еще важно, что нельзя убивать человека на глазах у его семьи. Но все дело в том, что именно так Галло поступил с Коломбо. Прямо на глазах у семьи превратил человека в овощ. Так собирались поступить и с Безумным Джо. Он был слишком борзым.

Это было до мобильных телефонов, а потому, когда мы выехали на дело, все могло измениться, когда мы туда доберемся. Там могла оказаться толпа народа, или он мог уйти. Но он отправился праздновать свой день рождения, выпить и расслабиться. Выпивая, бойцы несколько теряют хватку. И из этого я делаю вывод, что Галло был парень сердечный. Он не мог отказаться. Несомненно, люди покупали ему выпивку, чтобы его задержать. А когда люди посчитали, что скоро туда явимся мы, они начали расходиться по домам и исчезать. А перед ним стояли в ряд шампанское, и выпивка, и всевозможная еда.

В Маленькой Италии Безумный Джо Галло должен был чувствовать себя сравнительно безопасно и спокойно. В ресторанах в Маленькой Италии не должно было происходить убийств, поскольку многие люди были негласно теневыми партнерами в ресторанах. Этот особый итальянский рыбный ресторан напрямую принадлежал очень важным людям и только что открылся. А для туристического бизнеса в Маленькой Италии скверно, если начнут думать, что ходить сюда небезопасно. Плюс туристы могли оказаться не в курсе, как быть хорошими свидетелями, и им могло не хватить разумения сказать полицейским, что это были восемь карликов ростом сантиметров по 90 и все в масках.

В любом случае у людей есть правила, но они всегда должны немного опережать свои правила. Допустим, должно быть право отказаться от своих правил. Если надо, они могли решиться на убийство в ресторане в Маленькой Италии. И в любом случае это было бы уже глубокой ночью, почти перед закрытием. По закону большинство баров в Нью-Йорке закрывалось в четыре утра, а это было уже после закрытия или около того, так что волноваться о множестве туристов из Айдахо не приходилось. Галло был не простой человек, к которому можно подобраться в любое другое время суток, потому что везде, где он обычно появлялся, рядом сновали газетные фотографы, охотясь за хорошим снимком. Может быть, потому он и шел на все ради известности и рекламы. Это обеспечивало ему безопасность. Фотографы были лучше телохранителей.

Джон Фрэнсис подвез меня к «Умберто Клэм Хаус» на угол Малберри-стрит и Хестер-стрит в Маленькой Италии. Все выходило так, что Джон меня только подвозит. Пока я шел в туалет, Рыжий поехал бы вокруг квартала, и я как раз должен был выйти, когда он вернется. Если бы я не вышел, он подождал бы несколько минут, но, если бы я и дальше не вышел, это была бы моя проблема. Если бы со мной что-нибудь случилось, единственное, что Джон мог бы сказать, что он меня подбросил, а я пошел в туалет. Рыжий не должен был бы видеть, что случилось внутри. Он был в курсе только до определенного момента.

Иногда на самом деле надо сначала зайти в туалет, чтобы не проходить мимо человека, чтобы войти. Это дает возможность убедиться, что следом нет хвоста. Дает возможность осмотреться. Убедиться, что в туалете нет никого подозрительного. Также это дает возможность сходить в туалет. Не хочется намочить штаны, пытаясь уйти от пары полицейских машин.

Но в деле вроде этого, со свидетелями прямо за столом, может повезти, и в туалете никого не будет. Хочется рассчитывать на то, что свидетели за столом ничего не увидят, если все проделать достаточно быстро, без лишних проволочек. Вы можете просто направиться к туалету и, если все выглядит нормально, просто взяться за работу. Бармен и официантки и в таких местах уже достаточно насмотрелись, чтобы ничего не замечать, или они не работали бы на этих хозяев. В этот час все туристы из Айдахо должны быть в постели.

В любом случае единственное, что Джон мог бы сказать, что я пошел в туалет. Если ты работаешь снаружи, на улице, твой водитель должен припарковаться прямо там и ждать тебя, и он сможет все видеть. Иногда он нужен тебе стоящий прямо на тротуаре, чтобы принять у тебя пистолет или напугать свидетеля, но внутри, когда прибираешь дом, хочется работать одному. Так ты в худшем случае всегда сможешь заявить о самообороне. За все время с этими людьми я никогда никому не доверял настолько, чтобы работать еще с кем-то в комнате. Водитель знает столько, сколько знает, и это хорошо для всех, включая самого водителя. Парня перед лицом электрического стула легко сломать и сделать податливым. Если ты делаешь это сам, никто, кроме тебя, на тебя не настучит.

На углу слонялось несколько предполагаемых мафиози, чья задача была приветствовать Безумного Джо и его гостей, когда они приехали. Это делало Джо менее подозрительным, если кто-то входил в дверь. Когда они увидели свет наших фар, то разошлись. Свою задачу они выполнили. Ни один из этих людей Маленькой Италии или Безумный Джо и его люди никогда раньше меня не видели. Когда мы приехали в Нью-Йорк, мы с Расселом обретались на окраинах города, или в «Везувиусе», или в «Монте» в Бруклине с людьми Дженовезе.

Я вошел в дверь на Малберри-стрит и направился прямо к бару, спиной к выходящей на Малберри-стрит стороне комнаты, где был Галло. Я повернулся и оказался лицом к столу, за которым сидели люди. Я немного струхнул, увидев с людьми маленькую девочку, но иногда на войне в Европе такое бывало. Через мгновение после того, как я повернулся лицом к столу, водитель Безумного Джо Галло получил пулю в зад. Женщины и маленькая девочка нырнули под стол. Безумный Джо развернулся со стулом и кинулся по направлению к угловой двери справа от стрелка. Возможно, он пытался отвести огонь от стола или, может, просто пытался спастись, но, скорее всего, пытался сделать и то и другое. Его было легко прикончить, пройдя прямо из бара к двери и устремившись за ним. Он вышел на улицу через угловую дверь «Умберто». Безумный Джо получил не меньше трех пуль рядом с рестораном недалеко от угловой двери. Возможно, у него был пистолет в машине, и он бежал к машине. Шансов у него не было. В свой день рождения Безумный Джо Галло отправился в Австралию на окровавленном городском тротуаре.

Рассказывают о трех стрелках, но только не я. Может быть, телохранитель добавил двух стрелков, чтобы лучше выглядеть. Может быть, там было много случайных выстрелов из двух пистолетов, и показалось, что было больше одного стрелка. Я никого к делу не привлекал, кроме меня, никого не было.

Важно, что Джон Фрэнсис был тут как тут и не запаниковал. У него был опыт с ирландской бандой в Лондоне. У Джона Фрэнсиса не было работы или тому подобного. Он жил своим разумением. И оно у него имелось.

Джон поехал назад в Йонкерс самой длинной дорогой, сперва убедившись, что за нами нет хвоста, и меняя машины. Вполне естественно, следующее, что он сделал, – это выбросил инструмент в реку в одном знакомом ему месте. Там, как и в реке Скулкилл в Филли, есть такое место. Если туда когда-нибудь отправят водолазов, они смогут вооружить небольшую страну.

Впоследствии я слышал, как один итальянец приписывал себе то, что они замочили Галло. Меня это более чем устраивало. Может, парень хотел славы. А может, был крысой или вроде того. Крысы всегда о себе так говорят, и власти относятся к ним с большим уважением. Власти любят крысу, дающую им шанс раскрыть большое дело, даже если крыса всего лишь мелкий наркоторговец, знающий о большом деле понаслышке.

И прежде чем Рыжий умер от рака, хороший источник рассказал мне, как он говорил, что был моим водителем на 14 убийствах, в том числе убийстве Безумного Джо Галло. Это были восьмидесятые, когда он умирал, а я в то время сидел в тюрьме. Я не знаю точно, было ли это. Но если Джон говорил это в бреду, я не возражаю. Джон умирал от рака, ему было очень больно, он был накачан лекарствами, и он не хотел умирать в тюрьме. Рыжий был не в том состоянии рассудка, чтобы давать против кого бы то ни было официальные показания. Джон был хороший человек. Я не виню человека, который хочет уйти с миром.

Рассел доверял и Джону, и мне важные задания, как с этим борзым Галло. Другие боссы никогда не хотели, чтобы подобные убийства связывали с их семьями. Так и начинаются гангстерские войны. Нью-йоркские семьи были крайне привержены итальянским традициям. Комиссия знала, что Рассел свободно общается с неитальянцами. Два проверенных ирландских парня с большим боевым опытом были козырем Рассела, позволявшим проворачивать такие важные дела, как с Галло. Комиссия всегда поручала Расселу нечто действительно крупное. Кроме того, Рассел был близок к Коломбо и поддерживал «Лигу за гражданские права американцев итальянского происхождения».

Это было в то время, когда Джимми делал политику в кулуарах. Он вносил большой вклад в реформу пенитенциарной системы. Он делал это искренне, но одновременно это давало ему большие возможности в проведении своей кампании. Однажды Джимми задействовал Чарли Аллена в ходе сбора пожертвований на реформу пенитенциарной системы. Это был промах. Чарли Аллен вышел из Льюисберга после Джимми, и Джимми попросил меня приглядеть за ним. Я уже знал, что Аллен немного связан с людьми из центра города. Первый раз я его встретил, когда остался без работы в профсоюзе после дела ДеДжордже. Я водил грузовик для «Краун Целлербах». Аллен совершил вооруженное ограбление, и ему надо было уматывать из Филадельфии. Я подвез его до Скрантона в своем грузовике и высадил у Дэйва Остикко. Дэйв много лет был с Рассом. Дэйв спрятал Аллена в надежном доме, пока все не уляжется, а потом Аллен решил вернуться в Филли и сдаться властям. Если не ошибаюсь, за это вооруженное ограбление он и сидел в Льюисберге. После того как Джимми попросил меня помочь ему, Аллен стал моим шофером. Теперь мое положение было таково, что у меня был шофер, и люди хотели мне услужить и выказывали мне уважение.

Единственное, что Чарли Аллен действительно сделал, так это дал свидетельские показания на моих процессах, что носил от Джимми Хоффа деньги Джону Митчеллу для Комитета за переизбрание президента. Джимми все еще держал открытыми для Никсона все линии связи. Джимми собирал средства на тюремную реформу в Вашингтоне. Его инспектор по надзору разрешил Джимми ездить в Вашингтон по подобным делам. Джимми приглашал людей, с которыми хотел делать это дело. Он также приглашал людей, с которыми был на киче и с которыми мог поговорить о тюремной жизни. Джимми проследил, чтобы я прихватил Чарли Аллена и его товарища Фрэнка Дель Пиано на это особое дело в Вашингтон. Джимми привез туда Алана Коэна, политического активиста из Филадельфии, и вместе с Аланом дал Чарли Аллену 40 000 долларов наличными для передачи Митчеллу для предвыборной кампании Никсона. Потом выяснилось, что из этого взноса наличными в Комитет за переизбрание президента Митчелл передал всего 17 000 долларов. Митчелл прикарманил 23 000 долларов. Как я и говорил, этот парень знал свое дело.

Три или четыре года спустя федералы взяли Чарли Аллена потолковать. На одном из первых допросов он рассказал ФБР правду об этом инциденте. Тот разговор в ФБР состоялся примерно за год до того, как он согласился носить «жучок», чтобы подловить меня. Поначалу он, может, и не понимал, как далеко они хотят зайти против меня в деле исчезновения Хоффа. По меньшей мере, поначалу он стоял за меня горой по делу Хоффа. Да и в любом случае он, как нижестоящий, мало знал о моих делах. Я все же неплохо заботился о Чарли Аллене со времени его выхода из тюрьмы и до того самого дня в 1979 году, когда я усек, что он носит «жучок».

Выдержка из официального протокола ФБР, известного как 302-й, предъявленного прокуратурой на судебном процессе Фрэнка Ширана, слушавшемся по регламенту федерального суда. (Ошибка Аллена при указании года, когда он предположительно возил деньги Митчеллу, исправлена и прояснена в повторном 302-м протоколе от 4 ноября 1977 года.)

Выдержка из протокола допроса из фэбээровского досье по делу Хоффа:

«22 сентября 1977 года, PH 5125-OC сообщил специальному агенту ГЕНРИ О. ХЭНДИ, МЛ. и специальному агенту ТОМАСУ Л. ВАН ДЕРСЛИСУ следующее:

«Когда я спросил, когда он в последний раз видел АЛА КОЭНА, источник ответил: «Когда он дал мне дипломат с деньгами для передачи ДЖОНУ МИТЧЕЛЛУ». Источник вспоминает о присутствии на банкете по подписке в Вашингтоне, округ Колумбия, «в очень большом красивом отеле» в самом Вашингтоне, округ Колумбия. Целью банкета был сбор средств на реформу пенитенциарной системы, в которой был очень заинтересован ДЖИММИ ХОФФА. ХОФФА на этом банкете присутствовал… В ходе этого банкета ФРЭНК ДЕЛЬ ПИАНО, известный как ТОНТО, и источник подошли к ХОФФА и АЛУ КОЭНУ. ХОФФА сказал источнику «передать эти деньги Джону Митчеллу». В этот момент Коэн вручил источнику чемодан, который последний описал как черный чемоданчик приблизительно 70 см длиной и 35 см шириной. Источник не заглядывал внутрь, потому что «это делалось для Джимми». Он вспоминает, однако, что чемоданчик был очень тяжелым. После получения этого чемоданчика источник и ДЕЛЬ ПИАНО вышли из отеля и сели в поджидавший лимузин, не зная, куда их повезут. Из машины они вышли у «большого красивого дома» за городской чертой Вашингтона, и в дверях источника встретил Джон Митчелл. Источник поздоровался с МИТЧЕЛЛОМ и сказал: «Меня послал ДЖИММИ». МИТЧЕЛЛ взял чемоданчик, произнес «благодарю вас» и закрыл дверь. Источник снова сел в лимузин и вернулся в отель».

«Оглядываясь назад, могу сказать, что из всех самых разных должностей, которые я занимал, и из всего того, чем я занимался, любимой была работа председателя 326-го местного отделения. Когда меня посадили в тюрьму, в местном отделении меня избрали почетным пожизненным председателем. Они не обязаны были меня любить, но они уважали меня и уважали то, что я для них сделал. Через Джимми я добился для них самостоятельности. До этого ими руководили из Филадельфии. В 1979 году я добился для них нового здания, которое и по сей день остается их штаб-квартирой. Я изо дня в день пекся о разрешении их конфликтов и исполнении их контрактов. Когда я сел в тюрьму, у нас было более 3000 членов. Сегодня что-то около 1000.

Наше старое здание до 1979 года располагалось по адресу Ист Фронт-стрит, 109, в убогом районе неподалеку от железнодорожной станции. Сегодня весь район благоустроен. В конце 1972 года я принимал в этом старом здании очень известного знакомого юриста, очень большого человека в Демократической партии. Он хотел поговорить со мной о предстоящей в 1972 году выборной кампании в сенат Соединенных Штатов.

Ранее в том году действующий сенатор Соединенных Штатов Калеб Боггс заглянул к нам и попросил меня разрешить ему поговорить с рядовыми членами. Я сказал Боггсу, что он ярый противник профсоюзов. Он отрицал, что он противник профсоюзов. Он был республиканцем и сказал, что, поскольку профсоюз водителей поддерживает переизбрание Никсона, у него должен быть шанс поговорить с рядовыми членами. Прежде чем стать сенатором, Боггс был губернатором и конгрессменом. Думаю, он не проиграл ни одних выборов. Его все любили. Он был очень представительный мужчина с хорошей репутацией, но, насколько могу судить, работал для корпораций в Делавэре. Я вынес вопрос на исполком, и мы решили его не приглашать.

Когда его соперник, Джо Байден, спросил меня, можно ли ему выступить перед рядовыми членами, я поставил вопрос на исполкоме и выслушал их мнения. Никто не выступил против, и я дал согласие. Байден был в окружном совете, он был демократом, и в окружном совете были люди, много делавшие для профсоюзов. Джо Байден был юнцом по сравнению с Боггсом. Он пришел и начал говорить, и выяснилось, что он очень хороший рассказчик. На том общем собрании он произнес перед рядовыми членами действительно хорошую речь о важности профсоюзов. Он отвечал на вопросы из зала и вел себя как взрослый, зрелый человек. Он сказал, что для профсоюза водителей его двери всегда открыты.

И когда тот знаменитый юрист, с которым я был знаком, незадолго до дня голосования зашел ко мне в кабинет, я уже был на стороне Байдена. С тем юристом был еще парень, работавший в «Морнинг Ньюс» и «Ивнинг Джорнал». Это были две газеты, издававшиеся одной компанией. По существу, одинаковые и единственные ежедневные газеты в Уилмингтоне.

Уилмингтон находится в самой северной части штата и был либеральнее, чем юг штата. В Делавэре, очень маленьком штате, тогда проживало около 600 тысяч человек. Более половины из них – в северном округе, а остальные – в двух южных округах. Линия Мэйсона – Диксона проходит прямо через Делавэр. Долгие годы в двух южных округах были сегрегированные школы. На севере тоже были моменты махровой сегрегации, но в основном уклад жизни на севере больше напоминал северные города вроде Филадельфии. В то время, а возможно, и сегодня почти каждый покупатель газет в штате читает уилмингтонскую газету.

Юрист объяснил мне, что сенатор Боггс заказал рекламу, которая должна была ежедневно идти в рекламной вкладке в газете всю последнюю неделю перед выборами. Боггс заявлял, что Джо Байден одурачил электорат Боггса и реклама покажет, что Байден сказал о Боггсе и о подлинном количестве сторонников Боггса и вообще. Юрист не хотел, чтобы эти газеты доставлялись читателям. Он был очень хороший человек. Очень умный. Он был опытен и знал, что обе стороны на выборах играют в свою игру. Корпорации долгие годы вели игры, говоря своим сотрудникам, за кого голосовать, дергая за ниточки из-за кулис.

Парень, работавший в газете, сказал, что хочет организовать информационный пикет, но у него нет достаточно хороших людей в газете, которым можно доверить выйти на пикет. Я думал, что у них уже есть профсоюз, но этот пикет должен был быть организован другим профсоюзом. Я сказал ему, что могу нанять людей и дать ему для пикета. Таких людей, с которыми никто не будет связываться.

Идея информационного пикета в том, что ты пытаешься организовать компанию или утверждаешь, что компания нечестна и не садится вести переговоры с профсоюзом или что компания оказывает давление на рабочих не подписывать профсоюзные карточки. Возможно, ты пытаешься заставить провести выборы, чтобы заменить существующий профсоюз, как Пол Холл и моряки против Джимми Хоффа. Каждый раз, когда вы видите над пикетом слова «Справедливости для рабочих», знайте, что это информационное пикеты. Нельзя написать на плакатах, что вы бастуете, потому что профсоюз еще не признан и это нарушение правил Национального совета по вопросам трудовых отношений.

Я сказал своему другу-юристу и пришедшему с ним парню, что в этом деле они могут на меня рассчитывать. Я всегда очень уважал этого юриста и подумал, что Байден в любом случае будет лучше для профсоюза. Я сказал, что, когда мы выстроим кордон пикетов, я прослежу, чтобы ни один водитель грузовика не пересек линию кордона. Профсоюз водителей будет уважать кордон информационного пикета другого профсоюза, как бы он ни назывался.

Пикет выстроили и газеты напечатали, но они остались лежать на складе, и их так и не развезли. Из газетной компании мне звонили и хотели, чтобы мои люди вернулись на работу. Я сказал им, что мы будем уважать кордон пикета. Он спросил меня, не имел ли я отношения к взрыву железнодорожного вагона с типографскими материалами – бумагой, или типографской краской, или другими материалами, не знаю. Но при взрыве никто не пострадал. Я сказал ему, что мы будем уважать кордон пикета, а если он хочет нанять охранников присмотреть за своими вагонами, ему надо справиться на желтых страницах.

На следующий день после выборов кордон информационного пикета сняли, газета вернулась к нормальной работе, а Делавэр получил нового сенатора США. Трудно поверить, что это было более тридцати лет назад.

Об этом инциденте писали и всегда упоминали меня. Говорилось, что благодаря этому маневру сенатора Джо Байдена и избрали. В особенности республиканцы утверждали, что, если бы газеты с рекламными вкладками Боггса доставили, Джо Байден выглядел бы очень скверно. Прибудь реклама Боггса за неделю до выборов, Байден не успел бы исправить нанесенный ущерб. Я не в курсе, знал ли Джо Байден, что специально ради него выставляли пикеты. Если и знал, никогда не показывал мне вида.

Но я точно знаю, что, став американским сенатором, он остался верен своему слову, данному рядовым членам профсоюза. К нему всегда можно прийти, и он выслушает».

 

Глава 25. Не в характере Джимми

Время пребывания Джимми Хоффа в коконе закончилось в марте 1973 года, когда истек срок действия режима условно-досрочного освобождения. Ему больше не требовалось отмечаться. Теперь он выпорхнул, как бабочка, и мог направляться куда хочет и говорить все, что у него на уме.

В апреле 1973 года на банкете в Вашингтоне Джимми Хоффа поднялся на трибуну и заявил, что собирается обжаловать в суде ограничение в своем помиловании президентом Никсоном. Никто не удивился тому, что в своем заявлении Джимми Хоффа также объявил о намерении побороться с Фрэнком Фицсиммонсом за пост президента профсоюза водителей на съезде 1976 года.

Выбор Джимми Хоффа момента для заявления был верен как минимум в одном отношении. Фицсиммонс лишился дружбы и поддержки сильного президента Ричарда Никсона. Тот месяц, когда Хоффа объявил о своих планах, был для Никсона особенно трудным, поскольку уотергейтский скандал разворачивался со скоростью снежной лавины. В результате у Никсона хватало головной боли кроме Джимми Хоффа. Ближайшее окружение Никсона лихорадочно пыталось замять уотергейтский взлом. В конце того самого месяца, когда Хоффа объявил о намерении подать иск на ограничение в его помиловании, руководитель аппарата Никсона в Белом доме Г. Р. (Боб) Холдеман подал в отставку. Впоследствии Холдеман сел в тюрьму. Месяцем раньше из Белого дома ради частной практики ушел специальный советник Никсона Чарльз Колсон, процветая за счет договора об оказании юридических услуг профсоюзу водителей, прежде чем сесть в тюрьму. Вскоре арабы схватили страну за горло нефтяным эмбарго, прибавив Никсону новых забот.

Вслед за объявлением Хоффа о подаче иска и планах баллотироваться в 1976 году Фрэнк Ширан дал другу и наставнику красочную клятву верности: «Я буду человеком Хоффа до того дня, пока мне на лицо не насыплют лопату земли и не сопрут мои запонки».

«Джимми никак не проиграл бы предстоящие выборы в 1976 году. Дело не только в том, что делегаты были за Джимми – еще больше за Джимми были рядовые члены. Если этого недостаточно, мало кто в профсоюзе мог сказать доброе слово о Фице. Он был слаб, и потому Джимми положил бы его на лопатки. Чего Джимми не учел, так это того, что для многих людей из числа предполагаемых мафиози эта слабость может быть весьма привлекательной чертой характера.

В феврале 1973 года сторонники Джимми устроили банкет в честь шестидесятилетия Джимми. Он проходил в «Лэтин Казино» в Черри-Хилл, Нью-Джерси, в том же самом месте, где и мой через год или около того. Я там был в первых рядах, и там было столпотворение, несмотря на то что Фицсиммонс не хотел, чтобы кто-то приходил. Гарольд Гиббонс был единственным членом исполкома, который пришел. Как и на моем банкете, там был профессиональный фотограф. Джимми велел мне позировать на ряде фотографий с собой, в том числе на той, где мы пожимаем друг другу руки, – я ею и по сей день дорожу.

Я навестил Джимми в Лейк Орион сразу после того, как у него возникли проблемы в Майами на неофициальной встрече с Тони Про. На встрече в Майами Джимми хотел заручиться поддержкой Про в 1976 году. Вместо этого Про пригрозил похитить внучку Джимми и голыми руками выпустить Джимми кишки. В Майами после встречи Джимми сказал мне, не попросить ли ему Рассела разрешить мне позаботиться о Тони Про. На этот раз он ни слова не сказал, что будет моим шофером. Теперь Джимми был серьезен. Джимми и Про ненавидели друг друга, и они оба были способны сделать друг с другом то, чем грозились на словах. Вопрос был лишь в том, кто начнет первым.

Я приехал в Лейк Орион довести до конца дело, начавшееся в Майами. Джимми опять упомянул, что с Про надо что-то делать, но не приказывал мне поговорить с Расселом или что-то предпринимать. Затем Джимми сказал, что Фиц не авторитет и ему не надо ни у кого просить разрешения позаботиться о Фице. Джимми сказал, что у него уже есть ковбой сделать то, что надо с Фицем, если до этого дойдет.

Зная о недавних подвязках Джимми с Чарли Алленом, я спросил:

– Не Аллена ли, часом, ты думаешь нанять?

Джимми сказал:

– Черта с два! Он брехло. Одни разговоры.

Я сказал:

– Знаю. Рад, что тебе это известно.

(Никто из нас не упомянул тогда Ллойда Хикса, но я определенно подумал о нем. Ллойд Хикс работал в местном отделении в Майами. Хикс входил во фракцию Ролланда Макмастера, а Макмастер был одним из тех, кто перебежал от Джимми к Фицу. Макмастер был из тех людей, которых Джимми ненавидел за дезертирство. Когда Джимми и Про встретились в Майами, Ллойд Хикс установил для Макмастера «жучки» в комнате, где проходила встреча. Хикс вышел в бар, выпил и начал хвастать, что собирается записать встречу между Джимми и Про. И это заинтересует Фица. Видимо, это не на шутку взбесило Джимми.

Той же ночью Хикса нашли нафаршированного, не помню, сколькими точно пулями, но определенно не из одного инструмента. Похоже, у него в доме прибрали минимум два стрелка. Если у Хикса и была пленка, у него ее уже не было. Как раз в это время мне с Рыжим случилось оказаться в Майами, поддержать Джимми в трудную минуту.)

В Лейк Орион Джимми сказал мне, что работает над иском, чтобы избавиться от ограничения, и собирается подать его, как только накопит побольше резервов. Я сказал, что хочу быть истцом от той части актива профсоюза водителей, которая желает возвращения Джимми в профсоюз. Джимми сказал мне, что собирается пару месяцев передавать деньги через меня Митчеллу, пока не уладит некоторые дела. Он сказал мне напомнить ему, когда назначено мое чествование, поскольку он непременно собирался прийти. Я сказал Джимми, что отложил чествование до момента, когда ему будет удобнее всего прийти. Джимми выразил мне признательность за неизменную поддержку. Он знал, что я баллотировался на переизбрание в 326-м местном отделении, и предложил помощь, но я сказал, что у меня с местным отделением проблем не будет.

Позднее в том же году, в октябре, Джимми позвонил мне и велел поехать и встретиться с Рыжим. Я поехал в «Брэндинг Айрон», и он передал мне еще один чемодан. Он был не такой тяжелый, как в прошлый раз, но весил прилично. В нем было 270 тысяч. Я поехал в «Маркет Инн». Даже не заказал стаканчик. Едва я вошел, ко мне подошел незнакомый парень и сказал, что отвезет меня куда надо. Мы сели в его машину и подъехали к внушительному дому. Я вышел и позвонил в дверь, и Митчелл открыл. Я передал ему сумку, а он вручил мне конверт, в котором лежал аффидевит. На сей раз никакой болтовни. Я вернулся в Филли и в ресторане встретился с Расселом, который прочел аффидевит, переданный мне в конверте Митчеллом, и позаботился об этом».

Я, ДЖОН У. МИТЧЕЛЛ, будучи должным образом приведен к присяге, свидетельствую и заявляю:

1. Что ни я, как министр юстиции Соединенных Штатов, ни, насколько мне известно, никто из чиновников Министерства юстиции в период моего пребывания в должности министра юстиции не инициировал или не предлагал внесения ограничений в президентское смягчение наказания Джеймса Р. Хоффа.

2. Что президент Ричард М. Никсон не инициировал со мной или не предлагал мне инициировать или, насколько мне известно, не предлагал никому из сотрудников Министерства юстиции в период моего пребывания в должности министра юстиции сделать подобные ограничения на деятельность мистера Хоффа в профсоюзном движении частью президентского смягчения наказания мистера Джеймса Р. Хоффа.

Джон У. Митчелл (подпись)

Подписано под присягой в моем присутствии 15 октября 1973 года, Роуз Л. Шифф

Нотариус штата Нью-Йорк.

Чуть больше года спустя, пока этот аффидевит, свидетельствуя в пользу своего покупателя, продолжал странствовать извилистыми путями судебной системы, человека, давшего клятву в своей правдивости, Джона У. Митчелла, осудили за дачу ложных показаний и препятствование правосудию вследствие его откровенной лжи под присягой ради сокрытия Уотергейта.

С этим аффидевитом в руках, аффидевитом, еще не скомпрометированным осуждением автора за дачу заведомо ложных показаний, Джимми Хоффа запустил свою кампанию на предельных оборотах.

16 февраля 1974 года Хоффа обвинил Фицсиммонса «в поездках по всей стране ради участия в каждом чертовом турнире по гольфу, в то время как работа президента проф-союза водителей – это 18-часовой рабочий день».

В телевизионном интервью Хоффа заявил, что «Фицсиммонс ненормальный. Он дважды в неделю ходит к мозгоправу и при этом руководит профсоюзом Братства водителей, объединяющим более двух миллионов человек».

Хоффа принялся регулярно обзывать Фицсиммонса «ненормальным» и «лжецом».

В отместку Фицсиммонс уволил из профсоюза жену Хоффа Джозефин, и она потеряла 48 тысяч годового дохода. Одновременно Фицсиммонс лишил Джеймса П. Хоффа 30 тысяч в год за оказание юридических услуг. Чаки О’Брайен, выросший в доме Хоффа как приемный сын и называвший Хоффа «папой», работу в профсоюзе водителей сохранил. О’Брайен все больше сближался с Фицем и отдалялся от Хоффа. Джимми Хоффа, преданный семьянин, был откровенно разочарован разводом О’Брайена и весьма не одобрял пристрастие О’Брайена к азартным играм и мотовству. Отказ Джимми Хоффа поддержать О`Брайена на пост председателя 299-го местного отделения в Детройте усугубил раскол.

13 марта 1974 года Хоффа подал свой давно ожидавшийся иск. На этот раз вместо обычной своры адвокатов-подпевал он нанял известного адвоката по гражданским правам Леонарда Будена. В своем иске Хоффа утверждал, что, выходя из тюрьмы 21 декабря 1973 года, ничего не знал об ограничениях, в противном случае никогда бы не дал на них согласия. Более того, даже дай он на них согласие, внесением подобного рода ограничения в помилование ему или любому другому лицу президент превысил свои конституционные полномочия.

Есть старая максима, которой учат молодых юристов: «Не можете побить их с помощью закона, побейте их фактами». Процесс, затеянный Буденом в интересах клиента, и он, и многие другие специалисты по конституционному праву считали выигрышным. Это не оставляло властям ничего иного, кроме как обратиться к фактам и личности Джимми Хоффа, который своими действиями, сам того не желая, дал в руки властям подобные аргументы.

Хоффа и его особые друзья предоставили Будену факты для внесения в иск в качестве дополнительного правового обоснования. Соответственно, в иске утверждалось, что ограничение проистекало не от истинного источника, такого, как министр юстиции, «происходило и проистекло не из общепринятой процедуры помилования, но дополнение в указанное помилование, следуя договоренности и тайному сговору, внес специальный советник президента Чарльз Колсон».

В телевизионном интервью после подачи иска Хоффа объяснил эту часть иска: «Я абсолютно уверен, что он приложил к ней руку, и я абсолютно уверен, что он был архитектором формулировки… Он сделал это, чтобы снискать расположение Фицсиммонса. И в результате получил работу адвоката профсоюза. А Фиц сделал это с помощью Колсона, чтобы удержаться на посту президента «Международного братства».

На что Фицсиммонс ответил: «Я ничего не знал об ограничениях».

К чему Колсон добавил: «Это просто небылицы… Я говорил мистеру Фицсиммонсу, полагаю, за день до того, как Хоффа освободили, что он должен быть освобожден на условиях, которые бы наилучшим образом отвечали интересам профсоюзного движения и страны в то время. Я никогда не говорил ему об этих ограничениях».

И если верить Колсону, у Фицсиммонса даже не проснулось любопытство, и он так никогда и не спросил: «Ограничения? Какие ограничения?» Но это все то, что адвокаты называют «он сказал, она сказала», и власти получили возможность утверждать, что все это не относится к существу дела. 19 июля 1974 года судья федерального окружного суда в Вашингтоне, округ Колумбия, Джон Х. Пратт дал ответ на представленные Хоффа фактические обвинения и вынес решение против него. Судья Пратт указал, что даже если бы сговор Колсона – Фицсиммонса был доказан, президентская подпись под ограничением неоспорима «по тем же причинам нельзя оспорить действительность принятого конгрессом закона на том основании, что поддержавшие его конгрессмены голосовали, руководствуясь ненадлежащими мотивами».

Проигрыш не оставлял Хоффа иного выбора, кроме апелляции на следующем уровне судебной системы, где тяжба фокусируется на законе и поднятых Буденом конституционных проблемах. Хоффа и Буден с оптимизмом смотрели на то, что их юридические доводы восторжествуют на уровне апелляции. Однако апелляция – это еще год или более. Решение могло быть принято не раньше конца 1975 года.

9 августа 1974 года, не более чем месяц спустя после проигрыша Хоффа первого раунда юридической схватки в зале суда судьи Пратта, Никсон выбросил белый флаг. Он подал в отставку с поста президента, и в должность вступил вице-президент Джеральд Р. Форд, лично подобранный и назначенный Никсоном несколькими месяцами ранее вместо подавшего в отставку Спиро Т. Агню. Агню пришлось уйти, когда выяснилось, что, даже будучи вице-президентом, он продолжал получать деньги от нечестных подрядчиков, ведущих строительство общественных сооружений в Мэриленде, где он ранее был губернатором. На следующий день после ухода новый лично подобранный Никсоном президент Джеральд Р. Форд, бывший некогда одним из семи членов Комиссии Уоррена, помиловал Никсона за все преступления, которые могли вменяться ему в вину. В помилование Никсона никаких ограничений Форд не внес.

Теперь Джимми Хоффа не оставалось ничего другого, кроме как уповать на апелляцию.

«Несомненно, Джимми ждал победы в этом судебном процессе, и все ждали, что он победит вовремя и вернется в профсоюз практически в день празднования двухсотлетия США. Джимми мог ничего не делать пару лет, предоставив своим адвокатам вести апелляцию, и плыть по течению к должности. Но это было не в характере Джимми. В характере Джимми было драться, даже если драться ему было не с кем».

 

Глава 26. Разверзнется ад

Стивен Брилл в книге «Тимстеры» отмечает, что к 1974 году из Пенсионного фонда Центральных штатов профсоюза водителей ссудили предприятиям коммерческой недвижимости, включая казино, более одного миллиарда долларов. Это всего на 20 % меньше объема кредитов такого финансового гиганта, как Чейз Манхэттен Банк. «Другими словами, – пишет Брилл, – мафия контролировала одно из значительнейших финансовых учреждений страны и один из крупнейших частных источников капиталовложений в недвижимость в мире».

Контроль над президентом «Братства водителей» обеспечивал контроль над пенсионным фондом и благоприятные условия в соглашениях с профсоюзом. Многие годы после исчезновения Хоффа и ухода с поста Фицсиммонса мафия продолжала контролировать должность президента «Братства водителей», контролируя голосовавших на выборах делегатов. Уже в 1986 году члену Комиссии и боссу семьи Дженовезе Энтони «Толстому Тони» Салерно предъявили обвинение в фальсификации выборов президента «Братства» Роя Уильямса. ФБР установило подслушивающую аппаратуру в «Парма Бойс Сошиэл Клаб» в Нью-Йорке, и Толстому Тони предъявили в качестве обвинения его собственные слова. Будучи в заключении в конце 80-х годов, Фрэнк Ширан и Толстый Тони вместе лежали в больнице для федеральных заключенных в Спрингфилде, штат Миссури, где Толстый Тони умирал от рака.

Также в тюрьме с Шираном и Толстым Тони сидел татуированный качок, байкер-преступник по прозвищу Моряк. Как и Толстый Тони, Моряк умирал от рака, и поскольку жить ему оставалось несколько месяцев, его освободили по медицинским основаниям. По словам Ширана, Толстый Тони организовал ему на воле 25 тысяч. В обмен Моряк поехал на Лонг-Айленд и убил гражданского свидетеля, давшего показания против Толстого Тони. В то время как Рассел Буфалино в тюремной больнице Спрингфилда сделался религиозен, готовясь к загробной жизни, на Салерно подобного прозрения не снизошло.

В 1975 году, в момент исчезновения Джимми Хоффа, боссом преступной семьи Дженовезе, к которой принадлежал Тони Про, был Толстый Тони.

«Банкет в честь Фрэнка Ширана состоялся 18 октября 1974 года. Примерно за шесть месяцев до моего банкета поползли слухи, что, возможно, в будущем Джимми уже не так подойдет для кредитов из пенсионного фонда. Эти разговоры шли в основном из окружения Тони Про, поскольку он вел кампанию против Джимми. Я сказал Расселу о том, что я слышал там и тут, и Рассел сказал, что в любом случае так много денег могло ссужать только «Братство водителей» и совсем скоро этот источник пересохнет вне зависимости от того, кто во главе. С Джимми всегда было приятно работать. Рассел сказал, что есть проблемы с Тони Про и еще кое с кем из Канзас-Сити, но у Джимми мощная поддержка старых друзей. Рассел был за Джимми, и он сказал, что после своего процесса устроит мне встречу с Толстым Тони Салерно, боссом Тони Про. Тони Про контролировал два или три местных отделения на севере Джерси, но у Толстого Тони было намного больше – у него были влиятельные депутаты.

Тем временем Расселу надо было выиграть собственный судебный процесс в штате Нью-Йорк. У пары людей Рассела там были автоматы по продаже сигарет. И мощная конкуренция с другой компанией в Бингемтоне, штат Нью-Йорк. Люди Рассела пытались договориться с двумя владельцами компании в Бингемтоне о разделе прибылей. Владельцам той компании идея сделать людей Рассела негласными партнерами пришлась не по душе. Затем двух владельцев той компании однажды ночью якобы побили. После чего Рассела и около дюжины человек из его семьи арестовали за вымогательство. Кого-то выпустили за отсутствием доказательств, но против Рассела и полудюжины других возбудили уголовное дело. Я приехал в суд и сел в первом ряду. Процесс длился три недели, и я каждый день приходил поддержать Рассела. Жюри могло видеть, что у Рассела в зале суда есть друзья. 24 апреля 1974 года Рассела и остальных признали невиновными. Это было той же весной, когда Джимми подал иск. Весна 1974 года была пленительна для друзей этого ирландца.

После победы Рассел повез меня в Нью-Йорк, и мы встретились с Толстым Тони Салерно в ресторане «Везувиус». Мы с Расселом рассказали ему, что у Тони Про и Джимми были личные терки из-за пенсии Тони Про, но мы были бы признательны за любую помощь, которую Тони окажет Джимми в будущем на съезде 1976 года. Толстый Тони всегда был с сигарой во рту. Он сказал, что не станет Джимми поперек дороги. Он не будет пытаться говорить Про, как ему поступать, но в этом деле он не на стороне Про. В прошлом Джимми сделал много хорошего.

В мае или июне 1974 года в моем кабинете в 326-м отделении у железнодорожной станции появился нежданный гость. Прихода Джона Митчелла можно было ожидать меньше всего. Я не спросил, как он меня нашел и как он вообще узнал, кто я. Он сказал, что на минутку и хочет просто меня поприветствовать и передать, что «спрашивал Джимми». Он продолжил: «Скажи ему, чтобы он просто наслаждался пенсией, играл с внуками и забыл о выборах». Я сказал: «Спасибо, что заглянули. Как только его увижу, передам ваши слова».

Тем временем накалялась обстановка в 299-м отделении в Детройте. Его председателем все еще был старый приятель Джимми Дэйв Джонсон. План состоял в том, что Дэйв не уйдет в отставку, пока Джимми не будет готов идти на выборы в «Братстве». Однако Фиц давил на Дэйва уйти раньше. Фиц хотел назначить председателем местного отделения своего сына Ричарда. Джимми нужен был свой человек в 299-м, пока он не добьется снятия ограничения. Предполагалось, что после снятия ограничения Дэйв Джонсон возьмет Джимми в 299-е переговорщиком. Так Джимми мог бы стать делегатом на съезде 1976 года, что позволило бы ему по уставу выставить свою кандидатуру против Фица на пост президента «Международного братства».

Дэйв Джонсон стал получать звонки на домашний телефон: люди смеялись и вешали трубку. Кто-то выстрелил из дробовика по окнам его кабинета в здании местного отделения. Примерно за неделю до того, как Джимми проиграл первый раунд в суде по иску о снятии ограничения, кто-то взорвал прогулочный катер Дэйва. Все это были предупреждения от Фица и его людей.

Сын Фица Ричард объявил, что собирается выставить свою кандидатуру на пост председателя 299-го против Дэйва. Ричард заявил, что Джимми сам ответственен за взрыв на своем катере. Только подобные вещи делали такого человека, как Дэйв Джонсон, сильнее. Дэйв был хороший человек. Он остался председателем; они договорились, и он сделал Ричарда вице-председателем. Позже кто-то взорвал машину Ричарда, но Джимми никогда бы не взорвал автомобиль сына Фица. Джимми ни за что не захотел бы поставить своего сына на передний край и подставлять ребенка под ответный удар.

Джимми сказал всем, что собирается баллотироваться вне зависимости от решения суда. Если он проиграет апелляцию, он просто наплюет на ограничение. Если они захотят вернуть его в тюрьму, выборы будут в суде. Несмотря ни на что, Джимми пойдет на выборы в 1976 году. Люди сплотились в организацию HOFFA – «How Old Friends Feel Active» – «Как старые друзья чувствуют себя активными».

Джимми не был крысой. Но он умел блефовать. Джимми начал говорить нечто вроде того, что он собирается востребовать все просроченные ссуды, выданные «толстым стариканом» Фицем. Большинство этих ссуд ушло на строительство казино предполагаемыми мафиози, только при Фице они не утруждались по ним платить. При Джимми они всегда платили по кредитам. Как бы дико ни звучало, но Джимми постоянно говорил на публике, что собирается раскрыть все связи Фица с предполагаемыми мафиози. Джимми говорил, что раскроет все, как только вернется к власти и получит в руки все бумаги. Можно было понять так, что Джимми вроде Кастро собирался конфисковать казино, построенные на эти кредиты.

Я все время говорил Расселу, что это просто у Джимми такая манера, что он всего лишь блефует. Рассел просил меня передать Джимми, чтобы он расслабился и перестал привлекать внимание к его друзьям. Однажды Рассел упомянул, что уже ходили разговоры о том, что Джимми настучал Комитету Макклеллана, чтобы предъявили обвинение Дэйву Беку – убрать Бека и взять власть себе. Дэйв Бек был президентом «Международного братства» незадолго до моего прихода. Не знаю, стоит ли верить этим разговорам о Джимми или нет, но я сомневаюсь. Тем не менее у Джимми возникли бы проблемы, если бы своей болтовней он не перестал подвергать опасности друзей».

В ходе избирательной кампании Джимми Хоффа зачастую жалил, как рой пчел. В новостях цитировали Хоффа, обвинявшего Фицсиммонса в том, что он «продался гангстерам и свел «Братство» с рэкетирами». Он выдвигал смелые обвинения против Фицсиммонса и организованной преступности, повторявшие формулировки из автобиографии Хоффа, запланированной к выпуску в свет за полгода до выборов 1976 года: «Я обвиняю его в допуске верхушки преступного мира к системе профсоюзного страхования. События будут развиваться по нарастающей… как только придет время и я доберусь до дополнительных сведений».

Чтобы не давать повода для придирок и не позволить всплыть собственным конфликтам интересов, Джимми Хоффа продал угледобывающий бизнес в Северо-Восточной Пенсильвании. Если бы он был одновременно у власти в профсоюзе водителей, возивших уголь, и главой угледобывающей компании, Хоффа не выглядел бы белоснежным, что требовалось, чтобы продолжать обливать грязью Фицсиммонса и «преступный мир».

«Чтобы провести товарищеский обед Фрэнка Ширана, «Лэтин Казино» закрыли. Я хаживал в «Лэтин» в былые дни с Тощей Бритвой и толпой центровых воскресными вечерами. Там регулярно выступал Фрэнк Синатра. Много лет подряд там были все звезды: Эл Мартино, Дин Мартин, Либераче. Те же звезды, что выступали в Лас-Вегасе, выступали и в «Лэтин». Это был единственный ночной клуб в округе.

На банкет скинулись ребята из профсоюза кровельщиков Джона Маккалоу. 3000 человек ели бифштексы или омаров и сидели в баре. Был вечер пятницы, и многие католики ели только рыбу по пятницам, и они могли взять омара, но бифштексы были великолепны. Среди гостей были люди из различных местных отделений профсоюза водителей, и мои старые фронтовые товарищи, и кое-кто из руководства – разные люди. Председатель 676-го отделения Джон Грили вручил мне табличку «Человека года» профсоюза водителей. Джон Маккалоу объявил, что здесь, в зале, все начальство, и упомянул обо всех агентах ФБР, прячущихся с биноклями среди деревьев на улице. Желающему пройти в тот вечер в зал надо было, чтобы его кто-то знал. Мы отбирали билет и возвращали деньги, если ты никого не знал.

Джимми Хоффа был главным оратором, и он преподнес мне часы из чистого золота с бриллиантами. Джимми произнес великолепную речь: поведал всем, как я хорошо работаю и как много я сделал для трудящихся мужчин и женщин в Пенсильвании и Делавэре. Джимми окинул зал с возвышения и произнес: «Вот уж не думал, что ты так силен». На возвышении были также мэр Фрэнк Риццо, Сесил Б. Мур, глава филадельфийского отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, бывший окружной прокурор Эмметт Фицпатрик, а еще полно видных политических и профсоюзных деятелей.

Моя жена Айрин и все четыре мои дочери сидели за столом в первом ряду. Младшенькой, Конни, в то время было всего 11. Долорес – 19. Пегги – 26. Мэри Энн – 28. В тот вечер они гордились отцом. Джимми пригласил Айрин подняться на сцену и вручил ей дюжину роз. Она стеснялась подниматься, и он уговаривал ее, пока она не сдалась.

Справа от стола в первом ряду, где сидели Айрин и мои дочери, был стол Рассела. Его жена Кэрри была единственной женщиной за столом. За ним сидели шишки из семьи Рассела Дэйв Остикко и Гаф Гварнери. За столом Рассела сидели Анжело Бруно и пара его людей. Все из центра города были за другим столом.

Рассел побился со мной о заклад, что я испоганю свою речь. Я закончил свою речь словами: «Благодарю вас всех от чистого сердца. Знаю, что не заслужил сегодняшнего вечера, но у меня артрит, и его я тоже не заслужил. Смотри, Расс, я не скомкал свою речь». Рассел отмахнулся от меня, и все засмеялись.

Для развлечения Джон Маккалоу пригласил итальянского певца Джерри Вейла. Он пел все старые итальянские песни, исполнением которых прославился, такие, как «Сорренто» и «Воларе». Потом он спел несколько ирландских песен, с которыми его познакомил Маккалоу. Специально для меня и Рассела он спел мою любимую в ту пору песню «Spanish Eyes». Не видя, кто поет, можно было подумать, что это Эл Мартино.

Частью представления были танцовщицы «Голддиггер Дэнсерс» с ногами от ушей. Это были красивые девушки. Все принялись надо мной подшучивать, предлагая подняться на сцену и станцевать с ними. В «Лэтин» яблоку негде было упасть, и танцпола не было, а то я потанцевал бы с самыми прекрасными женщинами в зале – моими дочерями.

В тот вечер мы все позировали для нашего фотографа, а когда получили свои фотографии, Джимми сказал мне: «Друг мой, вот уж воистину не думал, что ты так силен. Я действительно ценю всю ту поддержку, которую ты оказывал мне все эти годы. Я рад, что ты на моей стороне. Фрэнк, когда я вернусь, ты будешь моим ближайшим помощником. Ты мне нужен рядом. Если ты возьмешься за эту работу, я собираюсь сделать тебя секретарем «Международного братства» с неограниченным счетом служебных расходов».

– Знаю, что ты так и сделаешь, Джимми, – сказал я. – Для меня будет честью в один прекрасный день стать секретарем «Международного братства».

Это была моя мечта.

Джон Маккалоу нанял лимузины отвезти мою семью домой, а я повез Джимми в отель «Уорик». Я никогда не позволил бы, чтобы Джимми возвращался в отель в лимузине один. Ни о чем важном мы не говорили. Все важные разговоры были накануне вечером.

Накануне вечером у нас была закрытая вечеринка в «Бродвей Эдди». «Бродвей Эдди» – это небольшой бар на несколько столиков на углу Десятой и Кристиансен. Там по-прежнему находится бар, но уже под другим названием. В тот вечер бар закрыли для публики, и для входа требовалось специальное приглашение. Мои хорошие друзья из центра города и городских районов штата пришли выразить признательность Фрэнку Ширану. На этом частном мероприятии, естественно, был и Джимми. Если кто-то установил бы за местом слежку, все выглядело бы как мое чествование. Но на самом деле это была встреча Рассела и Анжело, желавших потолковать с Джимми. Рассел спросил у меня, придет ли Джимми на встречу с моими особыми друзьями. Джимми поинтересовался: «Для тебя это важно?» Я ответил: «Да». Так и устроилась вечеринка в «Бродвей Эдди».

В тот день Джимми прибыл из Детройта в Филли. Я думал, он прилетит, но у него больше не было частного самолета. Тот перешел Фицу. Я заехал за Джимми в отель «Уорик», чтобы отвезти его на свою встречу с Расселом и Толстым Тони Салерно. Джимми был рад той вечеринке. Мы сели в мой большой «Линкольн», и я повез Джимми в Джерси, в 676-е отделение, на встречу с Джоном Грили. Грили был человеком Хоффа, и Джимми хотел с ним о чем-то перетереть. Пока Джимми встречался с Грили, я ждал снаружи. Потом мы поехали в «Бродвей Эдди».

В тот вечер в «Бродвей Эдди» было около шестидесяти человек. Единственные, кто сидел за столиком и ел, были Анжело, Рассел, Джимми и я. Остальные были в баре. Подносы из кухни подавали людям в бар. Джимми ел спагетти с фрикадельками, я ел равиоли. Мы четверо сидели в ряд. Когда надо было поговорить, приходилось немного наклоняться вперед. Анжело сидел рядом с Расселом, а Джимми между Расселом и мной.

За все это время Анжело ничего не сказал, и я ничего не сказал. Они знали, что я был за Хоффа. В моем «Линкольне» повсюду были стикеры Хоффа. Долгих разговоров о том, для чего они собрались, не было. Могу догадываться, что Джимми знал, зачем они просили его прийти, но не уверен.

– Почему ты хочешь баллотироваться? – спросил Рассел.

– Это мой профсоюз, – сказал Джимми.

– Ты можешь подождать всего четыре года. Баллотироваться в восьмидесятом. Это было бы разумно.

– Я могу баллотироваться сейчас. За мной люди.

Джимми был не дерзок, но тверд. Рассел не говорил о том, как Джимми вел кампанию, и о том, что Джимми собирался рассказать о предполагаемой мафии. Но Джимми должен был понимать, что подобные разговоры на публике не могли не беспокоить Рассела. Джимми знал о Джо Коломбо и устроенной им шумихе и Безумном Джо Галло. Он знал, что все проблемы Рассела начались из-за шумихи в Апалачине. Как минимум Джимми следовало задаться вопросом, что заставило Рассела, поддержавшего его и и устроившего ему встречу с Толстым Тони, дабы помочь Джимми в выборах 1976 года, заговорить о подобных вещах.

– Зачем тебе баллотироваться? – спросил Рассел. – Деньги тебе не нужны.

– Дело не в деньгах, – сказал Джимми. – Я не позволю Фицу подмять профсоюз.

Рассел на минуту замолчал. Просто молча ел. Расселу никто не отвечал отказом, и ему почти никогда не приходилось просить дважды.

Джимми сказал:

– Я собираюсь позаботиться о людях, которые меня поимели.

Рассел повернулся к Джимми и поглядел и на него, и на меня.

– Есть люди выше меня, которым кажется, что ты не умеешь быть благодарным. – И так тихо, что мне пришлось читать по губам, произнес: – За Даллас.

На это Джимми не ответил ничего.

Рассел отвернулся и завел светский разговор с Анжело, и это означало, что встреча завершена. Мы закончили есть. Я сидел и думал, что все кончено. Люди переговорили, и теперь Рассел выступал от их имени, и они были против того, чтобы Джимми баллотировался, и Рассел тоже. Тони Про выиграл битву за их сердца и умы. У меня было ощущение, что Джимми лишился поддержки друзей не за то, что вел предвыборную кампанию, а за то, как он эту предвыборную кампанию вел.

Я не знал, насколько все это в отношении Джимми серьезно, пока мы с Джимми не собрались уходить. Рассел отвел меня в сторону и произнес:

– У некоторых людей с твоим другом серьезная проблема. Поговори со своим другом. Объясни ему это.

– Я постараюсь. Сам знаешь, Расс, его непросто переубедить.

– У него нет выбора.

– Джимми тоже крут, – сказал я.

– Не мечтай, приятель. Они достали президента, достанут и президента «Братства».

Джимми любил отель «Уорик». Это на Семнадцатой и Уолнат, в нескольких минутах езды от «Бродвей Эдди» в моем «Линкольне» со стикерами Хоффа. Я вместе с Джимми поднялся в номер, чтобы с ним поговорить, но он начал разговор первым:

– Все хотят, чтобы Хоффа отступился. Все они боятся того, что я знаю. У меня тут посылочка, и я хочу, чтобы ты отвез ее в «Маркет Инн».

Джимми передал мне небольшой чемодан, не слишком тяжелый. Имени на нем не было. Тот, для кого он предназначался, знал достаточно, чтобы прийти за ним.

– Джимми, это мне кое-что напоминает, – сказал я. – Я хотел сказать тебе об этом раньше. Прошлой весной Митчелл заехал ко мне в отделение и сказал мне передать тебе, чтобы ты не баллотировался. Наслаждался пенсией и внуками, по его выражению.

– Это меня не удивляет. Этот чертов Митчелл уже говорил мне, чтобы я даже не думал рассказывать то, что знаю.

– Джимми, я не знал, что сегодня вечером Рассел так заговорит, – сказал я. – Но, Джимми, я знаю, что они имеют в виду. Перед уходом Рассел сказал мне, чтобы я тебя предупредил.

– Если с Хоффа что-то случится, то могу тебя заверить: разверзнется ад. У меня заготовлено записей и бумаг для СМИ больше, чем ты можешь себе вообразить. В моей жизни было слишком много ублюдков, которым, как я думал, я мог доверять. Мне нужно было побольше таких людей, как ты. И сейчас они у меня есть. Я знаю, кто мои друзья.

– Джимми, ты слишком блефуешь, и людей это тревожит.

– Это только верхушка айсберга, верхушка айсберга. Дай-ка я тебе расскажу кое-что. «Даллас» – ты слышал это слово сегодня вечером? Помнишь сумку, что ты отвез в Балтимор? Я не знал этого, но, оказывается, там были винтовки под усиленный патрон, из которых застрелили Кеннеди в Далласе. Тупые ублюдки потеряли свои винтовки в багажнике попавшего в аварию «Тандерберда», после того как их водитель напился. Пилот Карлоса участвовал в доставке замены, которую ты привез. Эти подонки задействовали в этом деле нас обоих. Мы были пешками. Что ты об этом думаешь? У них в этом деле участвовали подставные и настоящие копы.

Об Освальде должны были позаботиться копы Джека Руби, но Руби напортачил. Поэтому ему пришлось пойти и самому покончить с Освальдом. Не позаботься он об Освальде, что, как ты думаешь, они бы с ним сделали: подвесили бы Руби на мясной крюк. Не заблуждайся. Санто, и Карлос, и Джанкана, и их подручные, все они в деле Кеннеди. Все действующие лица абсолютно те же, что и в заливе Свиней. У них даже был заговор с Момо и Розелли убить Кастро. У меня достаточно материала, чтобы повесить любого. И все это до мельчайших подробностей всплывет на поверхность, если со мной что-то случится. Они все заплатят. Заплатят все, кто меня поимел.

Я сидел с чемоданчиком на коленях. Иногда, когда на Джимми находило, его было не остановить. Оставалось только слушать. Но в таком состоянии я его никогда раньше не видел. И никого в таком состоянии раньше не видел. На этот раз это было как во сне. Мне расхотелось говорить, даже если я и собирался что-то сказать. Если комната прослушивалась, мне не хотелось, чтобы был слышен мой голос. Подвезти винтовки – боже, о боже.

– Ты и половины не знаешь. Сильнее тупости Фица только его высокомерие. Они думают, Хоффа будет сидеть тише воды ниже травы. Ни одному из них не достало смелости со мной встретиться. Мой ирландский друг, есть вещи, которые я не могу тебе рассказать, потому что, узнай ты их, это будет стоить тебе жизни. Те тайны, которые я узнал, раскачают устои этой страны.

Джимми продолжал излагать мне обвинения в адрес наших друзей, но это не для этого рассказа. Не для публикации. Не скажу, что знал обо всем, но о большинстве так или иначе знал, а о чем-то другом догадывался. Все это было не мое и не его дело. Пришло время мне оттуда убираться. На случай, если номер прослушивался, я сказал:

– Джимми, все, что я здесь услышал, было неправдой.

– Об этом не беспокойся. У меня есть записи, они в руках нужных людей, и ублюдки знают, что я сохранил записи на всех. И у меня все это в безопасных местах.

– Джимми, сделай мне одолжение, не ходи по пустынным улицам.

– Из-за телохранителей теряешь осторожность.

– Я не говорю о телохранителях. Просто езди с людьми. Сейчас ты приехал в Филли один.

– Я на это не пойду, или они доберутся до моей семьи.

– Хотя бы не ходи по пустынным улицам.

– Хоффа никому не запугать. Я пойду на Фица и выиграю эти выборы.

– Джимми, ты знаешь, что это значит, – проговорил я спокойно. – Сам Макги просил мне это тебе передать.

– Они не посмеют, – громко произнес Джимми Хоффа. Провожая меня до дверей, Он сказал мне:

– Свою задницу побереги.

 

Глава 27. 30 июля 1975 года

«Я сообщил Расселу, что Джимми, несмотря ни на что, будет баллотироваться в 1976 году. Я доложил ему о том, что Джимми сказал о записях и списках, которые будут опубликованы, если с ним что-нибудь случится. Я не вдавался во все подробности, не упомянул все те дикие вещи, которые наговорил Джимми. Этого не следовало знать никому. Рассел заметил, что мышление Джимми «расстроено».

– Я этого не понимаю, – сказал Рассел. – Я не понимаю, почему он просто не уйдет.

Я заехал по поручению Джимми в «Маркет Инн» и позвонил ему об этом сказать. На самом деле не могу сказать, были ли в посылке деньги. Внутрь я не заглядывал. После того я боялся вести с Джимми слишком много разговоров, потому что мне пришлось бы докладывать о них Расселу. У меня было чувство, что за всем, что делал Джимми, стояло самолюбие и жажда мести. Полагаю, ему казалось – подожди он с участием в выборах до 1980 года, Фиц уйдет в отставку и Джимми не будет возможности унизить Фица на съезде, ткнуть его лицом в грязь. Полагаю, Джимми не слишком обрадовало то, как на это смотрели наши друзья. После встречи в «Бродвей Эдди» и слов Рассела о том, что Джимми не следует баллотироваться, Джимми не мог не подумать, что Тони Про добился успеха в этой части кампании.

После всего произошедшего я никогда не мог понять их желания ранить Джо и детей исчезновением Джимми.

Что бы они ни делали и что бы им ни приходилось делать, люди вроде Рассела и Анжело никогда не стремились навредить близким родственникам. Заставить их страдать от неведения, лишить достойных похорон и долгие годы заставить ждать возможности по закону объявить Джимми умершим, чтобы получить его деньги. Помимо Тони Про произнести последнее слово и дать окончательное согласие должен был Толстый Тони.

Этого мы наверняка не узнаем никогда. Про уже угрожал убить внучку Джимми. Кто так говорит о внуках?»

В апреле 1975 года на съезде «Братства» поползли слухи, что Джимми Хоффа сотрудничал с ФБР. 20 декабря 1992 года в «Детройт фри пресс» была опубликована статья, где источником этих слухов называли Чаки О’Брайена, якобы бывшего за рулем машины Джимми Хоффа в момент его исчезновения. В 302-м протоколе из фэбээровского досье на исчезновение Джимми Хоффа подтверждается существование этих слухов и приводится вероятная причина того, почему они, возможно, достоверны: «Из разных источников ходили слухи о том, что Хоффа, пытаясь получить контроль над «Братством», мог предоставлять информацию властям в обмен на принятие благоприятного решения по снятию ограничений на свое участие в профсоюзной деятельности».

• 15 мая 1975 года Джимми Хоффа давал свидетельские показания на расследовании дела (с привлечением большого жюри) о наличии рабочих мест с зарплатой без выхода на работу в его бывшем 299-м местном отделении в Детройте. Хоффа прибег к Пятой поправке. После чего на вопрос репортера Хоффа ответил, что «чертовски этим гордится». В тот же день в адвокатской конторе сына Джимми Хоффа встретился с сыном и детройтским мафиози Энтони «Тони Джеком» Джакалоне. Джакалоне попытался выступить посредником в организации встречи Хоффа и Тони Про, а Хоффа отказался пойти на нее. Затем Джакалоне попросил Хоффа помочь получить бумаги, которые власти собирались использовать для предъявления Джакалоне обвинения в предполагаемом мошенничестве со страховыми полисами. Просьбу Джакалоне Хоффа отклонил.

• В конце мая Фрэнк Фицсиммонс пригрозил учредить над 326-м местным отделением, бывшим местным отделением и опорой Хоффа в проведении кампании, опеку и поставить во главе управляющего, подотчетного штаб-квартире «Братства» в Вашингтоне.

• 19 июня 1975 года, за пять дней до запланированной дачи показаний перед Комиссией Черча о роли мафии и заговоре ЦРУ с целью убийства Фиделя Кастро, в своем доме в Чикаго был убит Сэм Джанкана, союзник и хороший друг Джимми Хоффа.

• 25 июня 1975 года на сторонника Фрэнка Фицсиммонса в 299-м местном отделении Ральфа Проктора напали сзади, когда он шел из ресторана после ланча. Проктор нападавших не видел. Проктора избили среди бела дня, и он потерял сознание. Начальник Проктора из лагеря Фицсиммонса Ролланд Макмастер сказал: «У нас приключилась эта дрянь. Я назначил расследование, но оно ничего не выявило».

• Днем 10 июля 1975 года Ричард Фицсиммонс, сын Фрэнка Фицсиммонса, расслаблялся в баре «Немо» в Детройте. Ричард был вице-председателем 299-го местного отделения, и в таковом качестве ему в 1975 году для выполнения служебных обязанностей в профсоюзе был предоставлен белый «Линкольн Континенталь». Ричард выпил последний стаканчик в «Немо», вышел из бара и направился к припаркованному «Линкольну», когда автомобиль взорвался. Ричарду удалось избежать травм, но его белый «Линкольн» разорвало на куски.

• Днем 30 июля 1975 года Джимми Хоффа исчез.

«Все строилось вокруг свадьбы. 1 августа 1975 года, в пятницу, выходила замуж дочь Билла Буфалино. Это было два дня спустя после исчезновения Джимми. Должны были съехаться люди из всех семей со всей страны. Более 500 гостей. Мы с Расселом, своими женами и свояченицей Рассела поехали напрямую через Пенсильванию, потом большую часть пути через Огайо, а затем свернули направо, на север, к Детройту, штат Мичиган.

Из-за свадьбы Джимми был бы склонен считать, что Тони Про и Рассел Буфалино будут в Детройте, и, таким образом, они могли бы с ним встретиться в тот день, когда он исчез. Приманкой для Тони Про была его пенсия в миллион долларов. Однако Про не так уж пекся о своей пенсии. Он просто использовал это в качестве лакомой приманки, чтобы заставить Джимми выйти.

30 июля 1975 года в 2.30 в ресторане «Мачус Ред Фох» на Телеграф-авеню в пригороде Детройта у Джимми должна была состояться встреча, устроенная Тони Джакалоне. Тони Про должен был приехать туда в 2.30 с Тони Джеком. Вся идея состояла в том, что Тони Джек помирит Тони Про и Джимми. Джимми на эту встречу поехал, и Джимми видели на парковке, но Джимми так и не вернулся с этой встречи домой.

К моменту свадьбы все говорили об исчезновении Джимми. Я разговаривал с давним приятелем Джимми и председателем 299-го местного отделения Дэйвом Джонсоном, у которого взорвали катер, и Бобби Холмсом, старым «Клубничным мальчиком», бывшим когда-то шахтером в Англии. Они оба спросили меня, практически одновременно, считаю ли я, что это сделал Тони Про».

 

Глава 28. Покрасить дом

Пилот сидел в самолете. Я вошел. Пилот отвернулся, хотя я его знал. Он достаточно потерся с нашими друзьями, чтобы знать, что в лицо мне смотреть не следует. Я поглядел в иллюминатор на травяную взлетно-посадочную полосу в Порт Клинтоне, штат Огайо, и увидел свой черный «Линкольн», на пассажирском сиденье которого сидел Рассел. Рассел уже начал клевать носом.

Порт Клинтон расположен на северном берегу озера Эри. Это рыбацкая деревушка прямо на восток от Толидо, немногим более 160 километров от Детройта по шоссе. Тогда поездка вокруг озера до мотеля «Джорджиана» в Детройте могла занять почти три часа, если ее чуть растянуть и ехать немного в обход. На полет над озером и приземление близ Детройта потребовался бы, возможно, час.

Если вы хотите узнать, что я чувствовал, сидя в самолете, с сожалением вынужден признаться, что я ничего не чувствовал. Не так, как когда шел в бой. Было принято решение покрасить дом, и все тут. Думая об этом теперь, я точно не чувствую ничего хорошего. В свои восемьдесят. Тогда, начни ты много чувствовать, не важно, насколько у тебя крепкие нервы, нервное напряжение будет нарастать, и ты придешь в замешательство. Может, даже выкинешь глупость. Война научила меня контролировать эмоции, если надо.

Печальная сторона этого в том, что все это дело Джимми мог остановить в любой момент, как только бы захотел, но он продолжал держать курс навстречу шторму. Продолжая плыть в том же направлении, он мог бы утащить с собой на дно многих людей, сидевших с ним в одной лодке. Мы все ему об этом говорили. Он считал себя неприкасаемым. Есть такие люди. Мой отец тоже считал себя неприкасаемым, когда бросал мне боксерские перчатки.

Но истекают кровью все.

Тревожился ли я за свое здоровье и здоровье Айрин, как прошлым вечером в «Брутико», когда Рассел сказал мне, что должно произойти сегодня? Нисколько. У них было только два варианта. Убить меня или нанять. Нанимая меня, они получали возможность убедиться, что мне можно доверять. Приняв участие в деле, я никогда бы не смог ничего сделать за их спиной. Я доказал бы так, как только можно доказать, что никогда не собирался пойти и поцеловать Тони Про или Фица для Джимми. Рассел знал толк в подобных вещах. Он раз за разом сохранял мне жизнь. За эти годы меня заказывали семь раз, и Рассел смог их все отменить.

Хотя Рассел был боссом, ему самому приходилось делать то, что надо. О боссах они тоже могли позаботиться. Всю ту ночь в номере гостиницы «Говард Джонсон» я не спал, обмозговывая все это, но неизменно приходил к одному и тому же ответу. Если бы они не решили задействовать в деле против Джимми меня, я тоже должен был умереть, и позже они мне так и сказали.

После этого быстрого полета я вышел из самолета так же, как вошел, один, а пилот глядел в другую сторону.

Моя жена Айрин, жена Рассела Кэрри и старшая сестра жены Рассела сидели в ресторане в Порте Клинтон, пили кофе и курили сигареты, думая, что мы с Расселом отъехали по делам Рассела. В пути мы уже решили некоторые вопросы и останавливались, чтобы решить еще больше по возвращении домой. Среди прочего они знали, что Рассел всегда возил с собой лупу для оценки бриллиантов в ювелирных украшениях. Когда часа через три мы вместе вернулись, никто из них не мог подумать, что я за три часа смог обернуться в Детройт и обратно, если поездка до нашего мотеля в Детройте на машине занимала три часа в один конец.

Тогда это мне в голову не приходило, но у меня не было никаких сомнений в том, что после выполнения задания я снова сяду в тот же самолет в целости и сохранности. В Детройте со мной бы ничего не случилось, поскольку они никогда не поставили бы в центр расследования женщин. Я обязан был вместе с Расселом вернуться на своем черном «Линкольне» в Огайо и забрать женщин. Можете проанализировать, что женщины, находившиеся в Порте Клинтон, служили страховкой и создавали мне психологическую зону комфорта, но такого рода мысли никогда не приходили мне в голову.

Кроме того, за ремнем у меня был инструмент. Даже сегодня в мои годы и в доме престарелых с моим указательным пальцем по-прежнему все в порядке.

Я приземлился на небольшом летном поле в Понтиаке, прямо на север от того места, где все должно было произойти. Сейчас его нет – там, если не ошибаюсь, жилой район. В то время не требовался полетный лист и записей не вели.

На парковке стояли две или три машины. Среди них был «Форд» с ключами под ковриком салона, точно как сказал Рассел. Он был простой, серый и немного запыленный. В подобной ситуации не нужен яркий автомобиль, привлекающий внимание. Он был взят напрокат. Машины можно взять со стоянки, и владельцы об этом никогда не узнают. Подходят отели. Подходят долговременные парковки в аэропортах. Свой человек мог неплохо заработать, изредка предоставляя машины в аренду клиентам за наличные.

У меня был адрес и указания Рассела. Я неплохо знал Детройт по работе на Джимми, но указания были действительно просты. Я выехал на Телеграф Роуд – продолжение автострады 24, основной артерии, ведущей в Детройт. Был солнечный день, достаточно жаркий, чтобы включить кондиционер. Справа я проехал мимо ресторана «Мачус Ред Фокс», расположенного на Телеграф Роуд. Я свернул налево с Телеграф Роуд на Севен Майл Роуд. С полмили проехал по Севен Майл, пересек автомобильный мост над небольшим потоком. Свернул направо и поехал по той дороге. Там был еще один автомобильный мост, а рядом пешеходный мост; затем я повернул налево, и там стоял дом, крытый коричневой дранкой, с высоким забором на заднем дворе и отдельным гаражом сзади. Дома в этом районе стояли недалеко друг от друга, но не вплотную. Я проверил адрес. Проехал я всего несколько миль.

Как я сказал, по пути к этому дому, проезжая на юг по Телеграф Роуд, я миновал ресторан «Мачус Ред Фокс», где Джимми напрасно ждал моего появления на назначенной в 2.00 встрече.

Ресторан располагался за парковкой, немного в глубине. Проезжая мимо, я не опасался, что Джимми меня заметит. Из-за моего тогдашнего роста и осанки (пока меня не скрутил артрит) я сидел так, что голова была почти под самой крышей автомобиля, и люди могли видеть мое лицо только с близкого расстояния. Никто никогда не мог меня опознать.

Предполагалось, что я буду сидеть в ресторане, когда два Тони явятся на свою встречу с Джимми в 2.30. Только Тони Джек получал сеанс массажа в своем спортивно-оздоровительном клубе в Детройте. Тони Про тем временем даже не было в Мичигане. Он был в Нью-Джерси, играя в рамми в здании профсоюза, под несомненным наблюдением агентов ФБР, засевших напротив и не спускавших с него глаз.

Дом располагался всего в нескольких милях от места, где схоронили останки Джимми. Все должно было находиться совсем рядом, в непосредственной близости. Явно невозможно было проехать большое расстояние и много раз поворачивать с телом Джимми в машине.

Писатели, утверждающие, что я повез груз в 200-литровой бочке на свалку в Нью-Джерси или в зачетную зону стадиона «Джайнтс», никогда не держали в руках мертвого тела. Кто в здравом уме повезет такой бросающийся в глаза контейнер хоть на квартал дальше необходимого, а тем более по стране? А эта гипотеза, что кто-то убил Джимми в машине сына Тони Джека, – это просто-напросто еще одна сумасбродная идея. Убейте кого-то в машине, и вы никогда не избавитесь от запаха в салоне. Она станет катафалком. Все телесные выделения высвобождаются в малом пространстве. В машине остается запах смерти. В этом смысле машина не похожа на дом. Дом не сохраняет запах смерти.

Дом с коричневой дранкой был тоже арендован. Возможно, там жила одинокая старая леди, так никогда и не узнавшая, что домом воспользовались на часок. Такие люди, как мануальные терапевты, могли знать, когда людей нет в городе, так что грабители могли обчистить их дома. Может быть даже, что у кого-то из детройтской братвы был мануальный терапевт, который пользовал старушку, жившую в одиночестве. Было известно, что ее не будет дома, а глаза у нее настолько слабы, что по возвращении она никогда не заметит того, что кто-то побывал внутри, а еще сомнительней, что почувствует запах. Дом все еще там.

Подъезжая к дому, я увидел в конце проезда с односторонним движением коричневый «Бьюик». Я притормозил и припарковал свой «Форд» позади «Бьюика».

Я пошел к передней двери и поднялся по ступенькам. Входная дверь была не заперта, и я вошел. Салли Багс уже стоял в маленькой прихожей у передней двери и поглядел на меня сквозь толстые стекла очков. У него были густые вьющиеся черные волосы. Я закрыл за собой дверь. Мы пожали друг другу руки.

Во всех книгах пишут об участии братьев из Нью-Джерси Стива и Тома Андретта. Слышал, один из них уже умер, а другой до сих пор жив. Двое молодых красивых итальянских парней были на кухне, в задней части дома. Они оба помахали мне и отвернулись. Одним из пацанов в прихожей был брат Андретта, которого уже нет. Нет необходимости упоминать имя другого пацана. В любом случае у обоих было хорошее алиби.

Насколько я помню, слева в холле была лестница на второй этаж. Справа была гостиная и столовая, где на полу лежали ковры, но не от стены до стены. В холле, или длинном коридоре, ведущем из холла на кухню, никаких ковров не было. Скорее всего, ковры они убирали, если те и были. Был только кусок линолеума при входе. Как он там оказался, не знаю.

Я знал этих людей, как людей Про, но до того дня никогда с ними не встречался. Они не были моими друзьями. Разговаривать смысла не было. Впоследствии, в ходе различных судебных разбирательств с привлечением присяжных по делу Хоффа, мы виделись мельком. Я прошел по коридору в кухню. Посмотрел через заднюю дверь только лишь для того, чтобы получить представление о заднем дворе. Благодаря высокому забору и гаражу задний двор выглядел достаточно изолированным. Я прошел по коридору в гостиную к Салли Багсу. Он поглядывал сквозь занавески. «Чаки опаздывает», – произнес он с североджерсийским акцентом.

Приемный сын Джимми Хоффа Чаки О’Брайен и я должны были послужить приманкой, чтобы заманить Джимми в машину к Салли Багсу, правой руке Тони Про. Салли Багс был толстый коротышка. Даже со стволом в руке Салли Багс был мне не чета. Без всяких разговоров я знал, что у Салли Багса не было других причин сидеть в машине Чаки, кроме как следить за мной. Дабы убедиться, что я не предупрежу Джимми не садиться в машину. Со мной Джимми должен был чувствовать себя в машине Чаки в безопасности, чтобы потом войти в этот дом с коричневой дранкой, прямо в переднюю дверь вместе со мной, его прикрытием.

– Машина едет. Это Чаки?

У Чаки О’Брайена были длинные бакенбарды, рубашка с пейслийским узором и широким воротником и много золотых цепей на шее. Выглядел он как персонаж из «Лихорадки субботнего вечера». Чаки был несведущий свидетель. Узнай Чаки нечто, способное кому-то повредить, и он на следующий день отправился бы в Австралию. Его бы они ни за что ни во что не посвятили. Чаки славился бахвальством и фанфаронством. У него была манера корчить из себя больше, чем он есть, но ему приходилось смотреть себе между ног, чтобы найти яйца. Ничего стоящего ему не доверяли. Заподозри он что-нибудь, начал бы слишком нервничать, когда мы подобрали Джимми, и Джимми бы это почувствовал. Единственное, что он знал, что подхватит нас, чтобы вместе забрать Джимми – человека, который помогал его растить, человека, которого он называл «папой», – и отвезти всех нас на важную встречу с важными людьми. Он будет просто непринужденным с Джимми, будет вести себя нормально. Во всем этом деле я всегда больше всего жалел и до сих пор продолжаю жалеть Чаки О’Брайена. Если кто-то и заслуживает прощения, так это Чаки.

Мое присутствие должно было укрепить уверенность Чаки, чтобы он нормально вел себя с Джимми. Чаки сидел за рулем темно-бордового «Меркьюри» сына Тони Джека, машины, не вызывавшей опасений. Эта знакомая машина должна была успокоить и Джимми, и Чаки.

Важно, чтобы все были непринужденными, потому что Джимми был умен, а после долгих лет кровавых профсоюзных войн чуял опасность за версту и знал людей, с которыми имел дело. Он назначил встречу с Тони Джеком и Тони Про в людном ресторане с людной парковкой. Немногим удалось переназначить встречу с Джимми Хоффа с общественного места на частный дом – даже если в машине сидел я. Даже если за рулем был его «сын» Чаки.

Я сказал:

– Это он.

Чаки припарковался на улице у парадной двери. Двое симпатичных парней остались в глубине дома, в коридоре и на кухне. Салли Багс сел на заднее сиденье четырехдверного темно-бордового «Меркьюри» прямо за Чаки, представился и пожал Чаки руку. Я сел на переднее пассажирское сиденье. Джимми должен был сидеть позади меня. Салли Багс мог видеть нас обоих.

Что собирались сделать с Чаки, когда все будет кончено? Ничего. Из страха и неловкости он держал бы рот на замке о том немногом, что знал. Чаки был известен тем, что никогда не высовывался. Из всей семьи Хоффа он единственный сохранил работу при Фице.

– Что за хрень? – спросил Салли Багс. И указал на пол сзади: – Лужа тут сзади.

– У меня тут лежала замороженная рыба, – сказал Чаки. – Мне надо было завезти рыбу Бобби Холмсу.

– Рыба, как вам это нравится? – сказал Салли Багс. – Всё заднее сиденье, на хрен, мокрое. – Салли Багс вытащил носовой платок и вытер руки.

Туда мы добрались меньше чем за пятнадцать минут.

Парковка опустела. Большинство обедавших уже поели и убрались восвояси. Заезжая, мы увидели слева зеленый «Понтиак» Джимми. Вдоль Телеграф Роуд в те времена росли деревья, затруднявшие обзор.

– Должно быть, он в ресторане, – сказал Чаки. – Я за ним зайду.

– Не суетись. Тут есть хорошее местечко, – сказал Салли Багс, – с того края парковки.

Чаки подъехал туда, куда указал Салли Багс. Оттуда мы смогли бы увидеть и перехватить Джимми прежде, чем он добрался бы до своей машины. Поговаривали, что он стал возить инструмент в бардачке.

– Пусть закончит свои дела, – сказал Салли Багс. – Не глуши мотор. Когда он пойдет к своей машине, мы подъедем и подхватим его.

Мы посидели и подождали минуту. Джимми вышел из магазина хозяйственных товаров за рестораном и пошел к своей машине. Он был одет в пуловер, спортивную рубашку с коротким рукавом и темные брюки. По дороге он нетерпеливо оглядывался, высматривая меня или двух Тони. Инструмента при нем явно не было. Не в такой одежде.

Чаки медленно подъехал к Джимми. Джимми остановился. В его глазах была такая ярость, что этот взгляд любого заставил бы его уважать.

Чаки сказал:

– Прости, я опоздал.

Джимми начал орать:

– Какого черта ты вообще тут делаешь? Кто, черт возьми, тебя приглашал? – указал он пальцем на Чаки.

Потом Джимми перевел взгляд на сидевшего за Чаки Салли Багса.

– А это кто, черт возьми?

– Я с Тони Про, – сказал Салли Багс.

– Какого черта тут происходит? Твой чертов босс должен был быть здесь в 2.30. – Теперь Джимми указывал на Салли Багса.

Несколько человек, шедших к своим припаркованным на стоянке машинам, уставились на нас.

– Джимми, на нас люди смотрят, – сказал Салли Багс и указал на меня: – Посмотри, кто тут.

Джимми опустил голову и заглянул в машину с другой стороны. Я опустил голову, чтобы он мог меня увидеть, и помахал ему.

Салли Багс сказал:

– Его друг захотел участвовать в деле. Они ждут в доме.

Джимми опустил руки и прищурился. Глядя на меня, Джимми вмиг должен был поверить, что Рассел Буфалино уже сидит в детройтском доме за кухонным столом и ждет. Желание моего друга Рассела участвовать было призвано объяснить Джимми внезапное изменение плана. Рассел Буфалино был не из тех, кто назначал встречи в малознакомых общественных местах вроде «Ред Фокс». Рассел Буфалино был человеком старой школы. Очень осмотрительный. Встречался только в таком месте, которое знал и которому доверял.

Рассел Буфалино был последней приманкой, призванной залучить Джимми в машину. Если бы планировалось насилие, что-то в этом духе, Рассела бы не было.

Джимми должен был поверить, что все безопасно, и сесть в машину. Разгневанный, он мог бы без смущения отвергнуть идею сесть в наш «Меркьюри». Без тени смущения настоять на поездке в своем «Понтиаке» с инструментом в бардачке. Психологически все было разыграно точно, как по нотам. Они знали, как зацепить за живое. Джимми Хоффа заставили целых полчаса, с 2.00 до 2.30, ждать меня единственно ради встречи в 2.30. И после этого он еще свои обычные пятнадцать минут прождал обоих Тони. Сорокапятиминутным ожиданием предполагалось довести Джимми до белого каления, после чего он, заглаживая вспышку гнева, должен был бы сделаться сговорчивее.

Стоит ли упоминать, что Джимми был нетерпелив, каким мог быть только он. Джимми обошел машину и сел на заднее сиденье позади меня. Слышал, что волосы Джимми, анализ ДНК которых проводило ФБР, обнаружили в багажнике. Ни живой, ни мертвый в багажнике Джимми никогда не был.

Никаких примет инструмента у Джимми, когда он садился в машину, не было. В конце концов, в машине со мной, которого он считал своим прикрытием, и собираясь ехать с нами на встречу с Расселом Буфалино, со стороны Джимми было бы крайним неуважением идти к своей машине и брать инструмент, если он там был. И к тому времени Джимми уже отсидел, потому без крайней необходимости ему незачем было носить при себе пистолет.

– Думаю, тебе следовало мне позвонить накануне вечером, – сказал мне Джимми. – Я ждал тебя перед рестораном в 2 часа. Ты должен был сидеть в моей машине, когда они появятся. Я собирался заставить их договориться.

– Я только освободился, – сказал я. – Произошла непредвиденная задержка.

Я не врал Джимми.

– Макги пришлось все поменять, поэтому мы не успели на встречу вовремя. Мы не сидели в машине.

– Кем себя этот чертов Про возомнил? – закричал Джимми на Салли Багса, снова накручивая себя. – Прислал сраного мальчика на побегушках?

– До места 2 минуты езды, – сказал Чаки, стараясь выступить миротворцем. Даже в детстве Чаки был не боец. Не умел дрался просто так, потому что кулаки у него никогда не чесались.

– Я звонил Джо, – сказал мне Джимми. – Ты мог бы оставить сообщение.

– Ты же знаешь, как Макги относится к телефону, если это касается его планов, – сказал я.

– Кто-то мог бы просто сказать мне, что встреча в 2.30, – сказал Джимми. – Как минимум. При всем уважении к Макги.

– Мы почти на месте, – сказал Чаки. – Мне надо было отъехать по поручению. Это моя вина.

Мы проехали пешеходный мост и остановились перед домом, и все выглядело как перед обычной встречей. Стояли те же две машины, коричневый «Бьюик» и серый «Форд», демонстрируя, что люди, с которыми собирался встретиться Джимми, уже ждут. Увидев, что обе машины на месте, я был разочарован, потому что, если бы одной из машин не было, это означало бы, что задачу отменили.

Ни дом, ни окрестности не внушали ни малейших опасений. Место было из тех, в котором хочется, чтобы росли твои дети. Гараж на заднем дворе стоял отдельно, и это было приятно. Никто не просил Джимми проходить в дом тайно через гараж-пристройку. Джимми и я ехали при свете дня прямо к парадной двери с двумя машинами, припаркованными на самой подъездной аллее.

Главным было время. Все надо было сделать по расписанию. Требовалось учитывать алиби. Времени было ровно столько, сколько Тони Джек мог потратить на стрижку и массаж. Кроме того, я должен был успеть вернуться к Расселу и женщинам в Огайо.

Чаки поехал по подъездной аллее и остановился у кирпичных ступеней парадного крыльца.

Джимми Хоффа вышел из задней двери темно-бордового «Меркьюри». Одновременно я вышел из передней двери. Салли Багс не был столь важной персоной, чтобы участвовать во встречах вроде этой. Поэтому Салли Багс вышел из задней двери и, обойдя «Меркьюри», открыл переднюю дверь и сел на переднее пассажирское сиденье. Мы с Джимми направились к крыльцу, а «Меркьюри» стал отъезжать задним ходом, той же дорогой, что приехал. Чаки уезжал с Салли Багсом, сидящим на переднем пассажирском сиденье. И это единственное, о чем Салли Багс мог говорить. Он знал только до этого момента. Все остальное, что он насочинял, он знал понаслышке.

Рассел рассказал мне, что Чаки подбросил Салли Багса к конторе Пита Витале. Грубиян Пит Витале был ветераном детройтской банды «Перпл Гэнг» и владельцем мясокомбината, где тело можно изрубить и сжечь в промышленном крематории.

Джимми Хоффа всегда шел впереди, далеко впереди людей, с которыми шел. Шел он короткими шагами, но быстро. Я догнал его и пошел за ним, как идут, конвоируя заключенного, и когда он открыл входную дверь, я был прямо у него за спиной на парадном крыльце и в небольшой прихожей, закрывая за нами дверь.

В доме никого не было, кроме одного из братьев Андретта и того, кто с ним был, и они были в глубине коридора и в кухне. Из прихожей их не было видно. Как чистильщики, они привезли линолеум, который расстелили в прихожей, чтобы прибрать все, что нужно, снять все ювелирные украшения и сунуть тело Джимми в мешок, чтобы кремировать.

Когда Джимми увидел, что дом пуст, что никто не вышел из комнат его поприветствовать, он сразу все понял. Если бы Джимми взял свой ствол с собой, он бы его выхватил. Джимми был боец. Он быстро повернулся, все еще думая, что мы были заодно и я его прикрываю. Джимми с размаху врезался в меня. Когда он увидел ствол у меня в руке, то подумал, что я достал его для защиты. Он быстро отступил, чтобы обойти меня и добраться до двери. Джимми Хоффа потянул за ручку и с приличного расстояния – не слишком близкого, чтобы не долетели брызги, – получил две пули в затылок за правым ухом. Мой друг не страдал.

Я быстро оглядел холл и прислушался, чтобы убедиться, что никто не собирается выйти и позаботиться обо мне. Затем бросил инструмент на линолеум, вышел, опустив голову, из парадной двери, сел в свою арендованную машину и поехал назад, в аэропорт Понтиака, где меня ждал пилот Рассела.

Разработчики рассчитали, что вся операция в Детройте от начала и до конца должна была занять час.

Рассел сказал мне, что потом два парня, прибиравшие в доме, положили Джимми в солдатский похоронный мешок. Под прикрытием забора и гаража вынесли через заднюю дверь и положили в багажник «Бьюика». Затем повезли кремировать. Рассел сказал мне, что на мясокомбинате Пита Витале двое чистильщиков прихватили Салли Багса и поехали в какой-то другой аэропорт, я не знаю какой, откуда все трое вернулись в Джерси, чтобы доложить Тони Про.

И снова пилот на меня не посмотрел. Полет был быстрый – взлет и посадка.

Рассел спал в моем большом черном «Линкольне» на маленьком аэродроме в Порте Клинтон. Мы заехали за дамами и въехали в Детройт незадолго до семи часов. Полицейский хвост увязался за нами только в границах города. Из-за свадьбы искали людей вроде нас в больших «Линкольнах» и «Кадиллаках» с номерами других штатов.

В тот вечер единственный наш разговор о деле с Расселом состоялся на взлетно-посадочной полосе в Порте Клинтон, штат Огайо, когда я сел за руль и завел свой «Линкольн».

Рассел проснулся и, подмигнув мне здоровым глазом, тихо, с хрипотцой произнес:

– Мой ирландский друг, надеюсь, хоть полет был приятный.

– Надеюсь, ты хорошо выспался, – сказал я».

 

Глава 29. Кровью истекают все

4 августа 1975 года, пять дней спустя после исчезновения Джимми Хоффа, ФБР зафиксировало встречу в ресторане «Везувиус» по адресу: дом 163, Западная 48-я стрит в Нью-Йорке. На встрече присутствовали Энтони «Толстый Тони» Салерно, Рассел Буфалино, Фрэнк Ширан, Энтони «Тони Про» Провенцано и Сальваторе «Салли Багс» Бригульо.

«Нью-Йорк от этого отвернулся. Не давал «добро», но и не противился. Типа, «делайте, если вам так хочется». Это не могло быть сделано без разрешения Детройта, потому что это его территория. А также Чикаго, потому что это поблизости и между Чикаго и Детройтом много подвязок. Цель той встречи в «Везувиусе» пять дней спустя после исчезновения Джимми состояла в том, чтобы доложить Толстому Тони Салерно, как прошло все дело. Толстый Тони был очень доволен. Будь Нью-Йорк замешан, Толстый Тони уже знал бы, как все прошло, и нам не надо было бы находиться там и докладывать ему. Кроме того, хотелось дать ему знать, имелись ли упущения. Много говорить не требовалось. Ровно столько, чтобы, если нужно еще что-то сделать, Толстый Тони, бывший главным, мог бы отдать приказ. Там повсюду были агенты отдела убийств. Они старались казаться праздными, но ничего не выходило, они были соглядатаями. Чарли Аллен подвез меня, ждал за столиком в общем зале и пил кофе. Там же, за другим столиком, сидел Салли Багс.

Та первая встреча в «Везувиусе» прошла хорошо, и тогда Тони Про попросил об еще одной встрече, которая должна была бы состояться сразу после первой встречи. Она посвящалась мне. На этой второй встрече Тони Про предъявил, что я все время знал, что Джимми хотел его замочить. Тони Про заявил, что слышал, как Джимми просил меня поцеловать его и Фица.

Тони Про посмотрел на меня и сказал:

– Была б моя воля, ты бы тоже сгинул.

– Это палка о двух концах, – сказал я. – Кровью истекают все.

Тони Про также пожаловался, что я на свадьбе говорил людям, что он мог убить Хоффа. Потом Тони Про и я вышли из-за стола. Я ждал за столиком Чарли Аллена, а Тони Про сидел с Салли Багсом, пока Рассел рассказывал обо всем деле Толстому Тони. Рассел вышел из кабинета и пригласил меня, а Тони Про ждал. На обратном пути к Толстому Тони Рассел сказал мне: «Все отрицай». Я вернулся, и Толстый Тони Салерно начал говорить, что не поверил, что я мог подумать поцеловать авторитета для Джимми Хоффа, и на этом все. Рассел Буфалино снова позаботился о своем Ирландце. Потом они вызвали Тони Про и сказали ему, что все ерунда.

Потом Тони Про начал им жаловаться, что в какой-то момент я выставил его дураком. За несколько месяцев до исчезновения Джимми в Атлантик-Сити проходил банкет съезда смешанного комитета. Это было смешанный комитет Про. Планировалось, что на банкете выступит Фиц, но Фиц отменил свой приезд. Он не приехал в Атлантик-Сити, потому что боялся меня. Про страстно убеждал в этом Рассела и Толстого Тони. Он ни на секунду не сводил с меня глаз. Про сказал: «Ты выставил меня дураком. Ко мне не приехал президент. Президент выступал на всех банкетах съездов смешанных комитетов в каждом городе страны, кроме моего. Фиц сказал мне, что слышал, что, если он покажется в Атлантик-Сити, ты поцелуешь его за своего друга Хоффа». Я сказал Про: «Соберись я поцеловать Фица за кого бы то ни было, его давно на свете не было бы. Я не твой мальчик на побегушках. Я не могу разруливать твои дела. При чем тут я, если Фиц – ссыкло и не уверен, что ты со всей своей бригадой сможешь защитить его в Атлантик-Сити». Рассел сказал нам немедленно пожать друг другу руки. Это было непросто. Но если бы я отказал Расселу, меня сейчас не было бы. Мы пожали руки, но я ненавидел Про за все это дело, от начала до конца.

Потом, когда я выдержал огонь со всех сторон, мы с Расселом вышли из «Везувиуса», пошли по Сорок пятой к «Джонни» и наткнулись на Пита Витале. Он выходил от «Джонни», направляясь на встречу с Толстым Тони в «Везувиус». Пит Витале знал, что мне было плевать на него, и всегда думал, что я высмеивал его, разговаривая, потому что я тоже заикаюсь, как и он.

Пит Витале смерил меня грозным взглядом. Он остановился и помолчал, словно борясь с заиканием, и произнес: «Будь моя воля, в следующий раз я с удовольствием посмотрел бы, как ты и твой друг полетите в детройтской пурге».

Я знал, что он имел в виду. В прежние времена, когда топили углем, под колеса бросали пепел, чтобы было сцепление на льду. Я невольно рассмеялся, снова услышав эти жесткие выпады. И проговорил быстро и заикаясь:

«К-к-как я только что сказал твоему малогабаритному другу. Это палка о двух концах. Кровью истекают все».

Рассел приказал нам прекратить.

Мы отошли, и я сказал Расселу, думая о промышленном крематории Пита Витале в Детройте:

– Как ты сказал: «Все вышли из праха, и все возвратится в прах».

Тогда Рассел шепнул мне, что понимает, что я имел в виду, но крематорий Пита Витале слишком очевиден. Он сказал, что это было бы первое место, в которое бы они заглянули, и так и было. Он сказал, что Джимми кремировали в похоронном бюро в Детройте, которое ближе ребятам Детройта. Во время следствия я читал, что ФБР проверяло похоронное бюро Энтони Баньяско в Гросс Пуэнт Шорс, потому что им пользовалась братва Детройта. Не знаю, почему Рассел сказал мне, что это было похоронное бюро, может, он сказал об этом, поскольку хотел, чтобы я отстал от Пита Витале. Не хотел улаживать еще одну разборку, как с Тони Про. Не хотел, чтобы я разболтал друзьям Джимми о крематории Пита Витале. Или, может, Джимми отвезли в похоронное бюро. Не знаю, может, у них был свой человек в похоронном бюро, который позаботился о Джимми и сунул его в крематорий, скорее всего, сунул его в один гроб с кем-то еще и кремировал. Но я знаю, эти детали – не мое дело, и любой, кто говорит, что знает больше – за исключением того чистильщика, который еще жив, – просто скверно шутит.

За день до встречи в «Везувиусе» с Тони Про у меня была куда худшая встреча. Я заехал к бывшей жене Мэри в Филадельфию, чтобы дать ей немного наличных. Когда я зашел, на кухне была моя дочь, Пегги, которая пришла в гости. Пегги было двадцать шесть. Это было двадцать восемь лет назад.

Мы с Пегги всегда были очень близки. Когда она была маленькой, ей нравилось ходить со мной обедать в клуб. Потом ей нравилось ходить обедать со мной, Расселом и Кэрри. Однажды в Бристоле, штат Пенсильвания, газетный фотограф снял Рассела, идущего в ресторан с Пегги, но им пришлось вырезать Пегги со снимка, потому что она была несовершеннолетняя.

Пегги могла читать меня как книгу. Мэри и Пегги смотрели все телевизионные новости об исчезновении Хоффа. Пегги посмотрела на меня, когда я вошел, и увидела что-то, что ей не понравилось. Может, я был суровым, а не обеспокоенным. Может, она считала, что я должен был остаться в Детройте и заниматься поисками Джимми. Пегги попросила меня покинуть дом и сказала мне: «Не хочу иметь ничего общего с таким человеком, как ты». Это было двадцать восемь лет назад, и она не хочет иметь со мной ничего общего. Я не видел Пегги и не разговаривал с ней с того дня, 3 августа 1975 года. У нее хорошая жизнь и работа не в Филадельфии. В тот день из моей жизни исчезла моя дочь Пегги».

 

Глава 30. «Виновные не ушли безнаказанными»

При расследовании исчезновения Хоффа ФБР задействовало 200 агентов и потратило несчетные миллионы долларов. В конечном итоге было собрано семьдесят томов дела, содержащих более 16 тысяч страниц, которые получили известность как досье Хоффа.

С самого начала ФБР сосредоточило внимание на небольшой группе людей. На третьей странице служебной записки в досье Хоффа указаны следующие семь человек: Энтони «Тони Про» Провенцано, возраст 58 лет, Стивен Андретта, возраст 42 года, Томас Андретта, возраст 38 лет, Сальваторе «Сал» Бригульо, возраст 45 лет, Габриэль «Габ» Бригульо, возраст 36 лет, Фрэнсис Джозеф «Фрэнк» Ширан, возраст 43 года, и Рассел Буфалино.

Если добавить в список Тони Джакалоне и Чаки О’Брайена, всего у ФБР было девять подозреваемых.

Словно располагая абсолютно надежной конфиденциальной информацией, в ФБР были непоколебимо уверены, что именно эта горстка установленных подозреваемых, перечисленных на третьей странице служебной записки в досье Хоффа, похитила и убила Джимми Хоффа. Уэйн Дэвис, бывший глава управления ФБР в Детройте, говорил: «Думаю, нам известно, кто виноват и что произошло». Кеннет Уолтон, еще один бывший начальник управления ФБР в Детройте, сказал: «Я спокоен, я знаю, кто это сделал».

Большое жюри федерального суда собрали в Детройте через шесть недель после исчезновения Джимми Хоффа. Перед ним предстали все девять человек, и всех защищал Билл Буфалино. Все они воспользовались Пятой поправкой. Фрэнк Ширан пользовался Пятой поправкой при ответе на все вопросы, которые ему задавали, в том числе желтая ли ручка в руках у прокурора. Прибегнувший к Пятой поправке Стивен Андретта получил ограниченный иммунитет и вынужден был давать показания. Он отказался отвечать на вопросы и отсидел 63 дня в тюрьме за неуважение к суду, прежде чем согласился наконец отвечать на вопросы прокурора. Стивен Андретта установил рекорд Детройта, более тысячи раз выйдя из зала большого жюри проконсультироваться со своим адвокатом, Биллом Буфалино. Воспользовался Пятой поправкой и вызванный для дачи показаний Чаки О’Брайен, которого тоже защищал Билл Буфалино. Когда того спросили, как он может представить этих отказывающихся сотрудничать и подозреваемых в убийстве его бывшего клиента людей, Билл Буфалино сказал, что Джимми Хоффа «этого хотел бы».

Сегодня в ФБР вполне удовлетворены тем, что к настоящему моменту виновные понесли наказание. Заместитель директора ФБР по уголовным расследованиям Оливер Ренделл сказал: «Даже если дело никогда не будет раскрыто, могу вас заверить, виновные не ушли безнаказанными». Нынешний глава управления ФБР в Детройте специальный агент Джон Белл сказал о подозреваемых по делу Хоффа: «Не забывайте – властям не удалось предъявить Аль Капоне обвинений в бутлегерстве. Его признали виновным в уклонении от уплаты налогов».

• В 1976 году, через год после исчезновения Джимми Хоффа, Тони Провенцано и Сал Бригульо были признаны виновными в совершенном в 1961 году убийстве казначея 560-го местного отделения Энтони «Три Пальца» Кастеллито, человека, который рос с Тони Провенцано в нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде. Убийство заказал Провенцано, а совершили Сал Бригульо, молодой бандит Сальваторе Синно и бывший боксер Нокаут Конигсберг. На следующий день после убийства в свадебной часовне во Флориде Тони Провенцано женился на второй жене.

• Важность дела Хоффа для ФБР не осталась незамеченной заключенными американских тюрем. Все, кому было что-то известно о ком-то из короткого списка, состоявшего из 9 подозреваемых и напечатанного в газетах, точно знали, что могут рассчитывать на сделку и снисхождение властей в обмен на информацию. Прямым результатом расследования дела Хоффа стали показания Сальваторе Синно, признавшего свою роль в убийстве пятнадцатилетней давности и выдавшего своих сообщников. Синно показал, что Сал Бригульо в награду за убийство Кастеллито получил должность убитого в профсоюзе, а Конигсбергу заплатили 15 тысяч долларов. В 1978 году Тони Провенцано был признан виновным в убийстве Кастеллито и отправился отбывать срок в Аттику. «Нью-Йорк таймс» процитировала источник в ФБР: «Все это – прямой результат нашего расследования дела Хоффа». Затем газета процитировала слова O. Франклина Лоуи, начальника управления ФБР в Детройте: «Меня не волнует, сколько на это потребуется времени. Мы не отступим. Если прижать достаточно людей, кто-то что-то расскажет. Это лишь вопрос умения воспользоваться благоприятными обстоятельствами». Тони Провенцано ничего не рассказал, хотя его прижали на всю жизнь, и десять лет спустя умер в Аттике в возрасте 72 лет.

• В 1976 году Тони Джакалоне был признан виновным в мошенничестве с подоходным налогом и приговорен к десяти годам тюремного заключения. Через два месяца после этого обвинения власти опубликовали в средствах массовой информации компрометирующую запись прослушки 1961–1964 годов, из которой явствовало, что в то время как Джимми Хоффа помогал Тони Джакалоне дать судье десятитысячную взятку, Тони Джек сговорился со своим братом Вито «Билли Джеком» Джакалоне и матерью Чаки О’Брайена Салли Пэрис напоить Джозефин Хоффа в отсутствие мужа в городе и обокрасть полный наличности сейф Хоффа во флоридском кондоминиуме. План провалился, когда Хоффа неожиданно вернулся домой и обнаружил там заговорщиков и жену в отключке. Они заявили, что ухаживали за ней. В 1996 году Тони Джакалоне предъявили обвинения в профсоюзном рэкете, но его слабое здоровье привело к множеству судебных отсрочек. В 2001 году Джакалоне умер в возрасте 82 лет в ходе судебного процесса по обвинениям в рэкете. Агентство «Рейтер» опубликовало некролог Джакалоне под заголовком: «Известный американский гангстер унес тайну Хоффа в могилу».

• В 1977 году Расселу Буфалино было предъявлено обвинение в вымогательстве. Ловкач Джек Наполи получил у нью-йоркского ювелира, связанного с Расселом Буфалино, ювелирных изделий на 25 тысяч в кредит. Ради получения ювелирных изделий Наполи назвался другом Буфалино, хотя Буфалино слыхом о нем не слыхивал. Буфалино назначил встречу с Наполи в «Везувиусе». На встрече семидесятитрехлетний Буфалино пригрозил голыми руками задушить Наполи, если он не вернет украденные 25 тысяч. Но следователи по делу Хоффа снабдили Наполи «жучком».

• Буфалино отправился в тюрьму на четыре года. Когда он вышел в 1981 году, то встретился с двумя людьми и они втроем сговорились убить Наполи. Прежде чем убийство произошло, один из заговорщиков Джимми, «Хорек» Фратианно, заключил с ФБР сделку и выдал Буфалино. Фратианно показал, что на посвященной Наполи встрече в Калифорнии Буфалино сказал: «Нам надо его пришить». И теперь уже семидесятидевятилетний Рассел Буфалино получил пятнадцатилетний срок. В тюрьме у него произошел тяжелый инсульт, и его перевели в больницу для федеральных заключенных в Спрингфилде, где он обратился к религии. Умер он в возрасте 90 лет в доме престарелых под неусыпным надзором ФБР.

• Самые серьезные обвинения, которые ФБР удалось предъявить Чаки О’Брайену, заключались в получении им автомобиля от транспортной компании, с которой у его местного отделения был заключен договор, и подделке заявления на банковский кредит. Он отсидел десятимесячный срок в 1978 году.

• Томас Андретта и Стивен Андретта в 1979 году получили двадцатилетние сроки за профсоюзный рэкет. Долгие годы они вымогали наличные у крупнейших в стране автотранспортных компаний в обмен на отсутствие забастовок. Вместе с ними признали виновным Тони Провенцано, но для человека его возраста он уже получил достаточно длительный срок тюремного заключения. Занимательная реплика в сторону: защита вызвала в суд Стивена Брилла, автора книги «Тимстеры», в попытке выяснить, какие показания Бриллу дал против них «свидетель-оборотень», однако именно у этого свидетеля Брил никогда интервью не брал.

• Габриель Бригульо получил семь лет за профсоюзный рэкет и вымогательство.

• По двум делам, возбужденным Министерством труда и ФБР, Фрэнк Ширан получил в общей сложности 22 года тюремного заключения в 1982 году.

Говорят, в какой-то момент этих попыток прижать подозреваемых Джеймс П. Хоффа сказал: «Кажется, только сейчас это расследование принесло плоды, и обвинение принесло отраду. Это показывает старание ФБР. Однако я надеюсь, ФБР возобновит усилия по выяснению обстоятельств исчезновения моего отца, и я не считаю, что благодаря тому, что подозреваемые посажены в тюрьму по другим обвинениям, восторжествовала справедливость».

– -

Почему ФБР так нерушимо верило в этот список из девяти «установленных подозреваемых», что «посадило их в тюрьму по другим обвинениям»? Почему со всеми своими ресурсами и полномочиями вести расследование в любой точке страны все агенты ФБР и все ресурсы Министерства юстиции на протяжении столь долгого времени были сосредоточены на такой небольшой группе «установленных подозреваемых»? Почему все усилия федерального правительства, куда входит Министерство труда со всеми его следователями и бухгалтерами, сконцентрировались на этой небольшой группе? Как бывший прокурор я могу задать только один очевидный вопрос: кто доносил в ФБР?

«Они следят за зданиями ФБР. Если они увидят, как ты идешь в ФБР и никому об этом не сообщаешь, у тебя будет проблема. Иногда я думаю, что в ФБР у них есть люди навроде секретарш, но мне никогда никто не рассказывал, как именно это устроено. Единственное, что мне сказал Рассел, что, если я когда-нибудь пойду в ФБР, даже по повестке, мне лучше как можно скорее доложить об этом кому-то из семьи. Туда не чай пить ходят.

Каким-то образом они прослышали, что Салли Багс ходил в ФБР и имел контакты с ФБР и никому не сказал. Он был благоразумен. Они обвинили его, и он признался, что встречался с фэбээровцами, но отрицал, что говорил им что-то. Такие обвинения могли заставить ФБР немного охолонуть. Если он носил «жучок», они его сняли. Если они следили за ним, то убрали хвост.

Слышал, что Салли Багс мог немного нервничать из-за обвинения в убийстве Кастеллито в разгар следствия по делу Хоффа. У Салли были проблемы с печенью, может, потому лицо его казалось желтоватым. Слышал, он боялся, что у него рак, что заставило некоторых людей опасаться за его психическое здоровье. Может, Тони Про был в скверном настроении, потому что его судили за получение откатов при предоставлении займов».

Провенцано судили за получение 300 тысяч долларов отката за предоставление кредита в 2,3 миллиона на строительство отеля «Вудсток» в нью-йоркском театральном районе. Кредитные средства поступили из кассового резерва местного отделения. Журналист «Нью-Йорк пост» Мюррей Кемптон писал: «Местное отделение 560 – это кассовый аппарат». Когда Провенцано вынесли обвинительное заключение, Виктор Ризель, отважный профсоюзный журналист, которого двадцатью годами ранее Джонни Диогварди ослепил кислотой, писал в своей выходившей во многих газетах колонке, что Провенцано собирался после ухода Фицсиммонса в отставку в 1981 году баллотироваться на пост президента «Братства», а потому устранил популярного Джимми Хоффа. Именно захват и удержание власти были причиной, по которой в 1961 году он устранил популярного Энтони «Три Пальца» Кастеллито. И в обоих случаях нанимал Сала Бригульо.

«Много они мне не говорили. Просто сказали Джону Фрэнсису и мне, где надо быть. Из-за фактора шума у обоих были 38-е за поясом сзади. К тому моменту я доверял Рыжему работать со мной в любом месте и в любое время. 21 марта 1978 года Салли Багс шел из клуба «Андреа Дориа», находившегося в квартале от «Умберто Клэм Хауза» в Маленькой Италии. Он был один. Как они узнали, что он выйдет один из заведения, о котором я тогда и не слышал? Но у них были свои каналы. Салли Багс носил очки с толстыми стеклами, за что его и прозвали Салли Багс, потому что в очках он выглядел пучеглазым. Знал я его не слишком хорошо, но невозможно было не узнать парня в очках ростом примерно 170 см. Я подошел к нему и сказал:

– Привет, Сал.

Он сказал:

– Привет, Ирландец.

Салли Багс перевел взгляд на Джона, потому что Рыжего он не знал. И пока он глядел на Джона в ожидании знакомства, голову Салли Багса продырявили две пули. Он упал замертво, а Джон Фрэнсис выстрелил в него еще раза три для пущего шумового эффекта и создания впечатления перестрелки, дабы отпугнуть любого, кто вздумал бы выглянуть в окно после двух первых выстрелов.

В хорошо спланированном деле вроде этого надо учитывать, что поблизости могут быть агенты, и надо иметь людей, сидящих в машине, чтобы увезти тебя и избавиться от ствола. Главное – это время, и уматывать тебе надо практически еще до того, как человек упал на землю. Было много прикрытия на месте. Прикрытие очень важно. Нужны люди в машинах для столкновений, которые смогут отъехать от тротуара на середину дороги, чтобы врезаться в машины ФБР.

В газете писали, что двое мужчин в капюшонах сначала сбили Салли Багса с ног, а потом застрелили. Как двое мужчин в капюшонах подошли к Салли Багсу настолько близко, чтобы его застрелить, в газете не написали. Салли Багс был не слепой. В очках он видел хорошо. Зачем двум мужчинам в капюшонах тратить время на то, чтобы сбивать его с ног, в газете не написали. Может, стрелки надеялись, что, падая, Салли Багс вытащит свой ствол и застрелит их? Скорей всего, свидетель потому решил, что Салли Багса сбили с ног, что, когда ты делаешь все правильно, он падает очень быстро и не мучается. И уж точно свидетель понимал достаточно, чтобы надеть на стрелков капюшоны, именно поэтому к нему ни у кого никаких вопросов не возникло.

Так или иначе, Салли Багс был еще одной иллюстрацией выражения – если сомневаешься, не сомневайся.

И возможно, теперь Тони Про сообразил, что я оказал ему услугу, и мы утрясли все претензии, которые он мне предъявлял. Этого я не знаю».

Из собственного опыта пребывания по обе стороны этого дела мне известно, что, когда подозреваемый просит о сделке, прокурор просит его представить доказательства, контуры того, что подозреваемый собирается предложить. То, что подозреваемый способен рассказать властям, он должен выложить на стол заранее, чтобы власти смогли понять, стоит ли информация заключения сделки. С самого начала расследования дела Хоффа Сальваторе Бригульо производил впечатление человека, желавшего в чем-то чистосердечно признаться.

В 1976 году, во время ожидания между заседаниями большого жюри в Детройте, детектив полиции штата Мичиган Кениг следил за братьями Андретта и братьями Бригульо. Его внимание привлек Сал Бригульо. Кениг сказал: «Видно было, что его разум в смятении и он с этим не может совладать. Мы все пришли к выводу, что внимание следует сосредоточить именно на нем».

В 1977 году потребность Сала Бригульо облегчить душу проявилась в разговорах со Стивеном Бриллом, автором книги «Тимстеры». В примечании Брилл пишет: «Я беседовал с Сальваторе Бригульо в 1977 году на условии не раскрывать содержание наших бесед. 21 марта 1978 года он был убит. Наши разговоры велись в частном порядке, были хаотичны и убийства затрагивали лишь изредка. И даже в этих случаях он не произносил ни слова, а только кивал головой в знак согласия, подтверждая отдельные довольно незначительные аспекты преступлений, о которых я его спрашивал. Он никогда не пускался в подробности и не раскрывал достаточно, чтобы кого-либо обвинить, кроме, возможно, самого себя».

В 1978 году, всего за несколько дней до того, как Сала Бригульо убили, его потребность выговориться привела к записи интервью с Дэном Молдеа, автором книги «Войны Хоффа». Молдеа писал, что Бригульо производил впечатление «усталого и измотанного напряжением из-за колоссального давления, которое оказывали на него федералы». Молдеа приводит высказывание Бригульо: «Я ни о чем не жалею, за исключением того, что впутался в эту грязь с властями. Если ты им нужен, ты – их. Я больше ничего не хочу, в этом союзе я зашел так далеко, как только мог. Ничего не осталось».

Рассказал ли Сал Бригульо ФБР все, что мог знать об убийстве? Отправило ли после этого ФБР Сала Бригульо с «жучком» на улицу получить записанное на пленку признание подозреваемого убийцы?

Почему источники в правоохранительных органах тотчас отвлекли внимание газетных журналистов от Провенцано как подозреваемого и предательства как мотива? Так, например, на следующий день Карл Дж. Пеллек писал в «Нью-Йорк пост»: «Следователи говорят о том, что, возможно, мафия заказала убийство, чтобы получить контроль над местным отделением 560 под руководством Провенцано – одним из крупнейших в стране – и его богатейшим пенсионным фондом и фондом социального обеспечения, которые они могли бы выгодно использовать для инвестиций в легализованные азартные игры в Атлантик-Сити». Почему правоохранительные органы выдвинули на первый план еще одного подозреваемого, который сидел в тюрьме? Пеллек писал: «Также не исключена возможность того, что за убийством Бригульо может стоять босс мафии Кармине Галанте».

Почему ФБР не сделало свое досье достоянием общественности, которой оно служит и которая его содержит? Ему помешали?

В 2002 году под мощным давлением СМИ и детей Хоффа, безуспешно подававших иск о доступе к фэбээровскому досье Хоффа во все инстанции вплоть до Верховного суда США, ФБР обнародовало краткое изложение дела Хоффа на 349 страницах. 27 сентября 2002 года газета «Детройт фри пресс» писала: «Наша газета в результате десятилетней судебной тяжбы получила новую информацию по делу Хоффа. Это собственное резюме досье ФБР – первое публичное раскрытие информации по данному делу. Тем не менее отчет подвергся сильной цензуре. Имена удалены. Отдельные места в протоколах допросов потенциальных свидетелей вымараны. Из отчета исчезли целые страницы».

В марте 2002 года ФБР, не раскрыв 16 тысяч страниц своего досье, опубликовало 1400 страниц в газете «Детройт фри пресс». В последнем предложении статьи, посвященной этим страницам, было сказано: «Документы свидетельствуют о том, что наиболее значимых информаторов ФБР лишилось в 1978 году».

Это был год, когда заставили замолчать Сала Бригульо.

 

Глава 31. Хранить молчание под обетом

«Не связываю свое пьянство с исчезновением Хоффа. Мне, чтобы пить, повод не нужен, но я знаю, что тогда я сильно пил».

18 февраля 1979 года, за семь месяцев до предъявления филадельфийских обвинений по «Закону о борьбе с рэкетом и коррупцией», газета «Филадельфия булэтин» поместила о Фрэнке Ширане статью. Заголовок гласил: «Бандит в большой беде». Под фотографией Ширана стояла подпись: «История насилия». В статье говорилось, что Ширан «так умело пускает в ход кулаки, что ему нет нужды носить пистолет… он настолько силен, что как-то раз полиции не удалось сковать ему руки за спиной». Вторым и единственным кроме этого было фото Джимми Хоффа с подписью: «Тесные связи с Шираном». В статье подчеркивалось, что «ФБР считает Ширана подозреваемым в исчезновении Хоффа в 1975 году». Журналисты приводили слова влиятельного филадельфийского юриста, заметившего, что Ширана никогда не беспокоило высокое качество вина: «Лишь бы из винограда. Никогда не видел, чтобы такой большой человек мог так ловко влезть в любую бутылку. Он пьет постоянно».

27 октября 1979 года, через месяц после предъявления обвинений и за несколько месяцев до начала его судебного процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов», газета «Нью-Йорк таймс» также посвятила статью Ширану и поместила его фотографию сидящим в баре с бутылкой виски. В статье приводились слова Ширана: «Всем, что у меня есть, я обязан ему. Если бы не Хоффа, я не был бы там, где я теперь».

В 302-м отчете ФБР приводились слова Чарли Аллена о годах сразу после исчезновения Джимми Хоффа: «Ширан беспробудный пьяница и пьет почти каждый день». В докладе также приведено мнение Чарли Аллена о личности того, кто мог убить Джимми Хоффа: «Это обязательно некто, кто его знал, чтобы его заманить; понимаете, некто, кого он очень хорошо знал, чтобы сесть в машину. Джимми был силен, к нему нельзя было подойти и просто так скрутить, понимаете, и усадить в машину, чтобы сделать все, что они сделали, это должен был быть действительно его хороший знакомый».

«В 1977 году они поставили меня перед другим большим жюри. Этот было в Сиракьюзе. Фэбээровцы сказали мне, что пришло время мне стать крысой. Федеральный судья предоставил мне ограниченный иммунитет, поэтому мне необходимо было отвечать на вопросы перед большим жюри. Там у них также были братья Андретта, и меня спросили, знал ли я их. Я сказал, что встретил их перед большим жюри. Прокурор спросил меня, приказывал ли мне когда-нибудь Расс кого-нибудь убивать. Потом на той же неделе они спросили Расса, имел ли Фрэнк Ширан что-то общее с чьим-либо убийством, и Рассел сказал: «Мне ничего об этом не известно. Насколько я знаю, Ирландец – просто милашка».

Мне задавали вопросы о блокноте Джимми в Лейк Орион с написанными в нем словами «Расс и Фрэнк». Меня спрашивали про «Пэд», частный клуб в Эндикотте, штат Нью-Йорк, о семье Расса. Я сказал им, что ходил в «Пэд» играть в итальянскую игру на пальцах «Аморе», чтобы посмотреть, кому выпадет быть боссом и андербоссом, и решить, кто будет пить вино. Меня спросили о делах, которые я сделал с парнем по имени Лу Корди. У них была информация. После большого жюри Расс сказал мне, что, желая уйти с миром, Лу Корди перед смертью исповедался. Как и Джона Фрэнсиса, никто не обвинял Лу Корди за разговоры перед смертью и под воздействием обезболивающих.

В Сиракьюзе меня допрашивали 9 часов. Они услышали много уроков дачи свидетельских показаний, которые я усвоил от Джимми: «Если бы вам удалось освежить мои воспоминания по этому делу, я смог бы вспомнить то, что вы хотите, однако именно сейчас подробности этого конкретного дела я не помню».

Примерно год спустя я стоял в «Черри Хилл Инн» в Джерси и, выпив, собирался уходить, когда мой водитель, Чарли Аллен, наклонился ко мне и спросил:

– Ты убил Джимми Хоффа?

Я сказал:

– Ты крыса, мать твою!

Тут изо всех щелей полезли фэбээровцы, чтобы окружить Аллена и защитить его. Ресторан кишел агентами, слушавшими «жучок» Аллена. Они решили, что я прикончу его на месте.

Всякий раз, когда кто-нибудь спрашивает: «Это ты сделал то-то и то-то?» – самое время сматывать удочки. Чарли Аллен задал этот конкретный вопрос в тот конкретный момент только потому, что агенты ФБР решили, что пришло время его задать.

У меня был 38-й, поэтому, пока они окружали Аллена, я вскочил в свой «Линкольн» и поехал к съезду на шоссе 72, не глядя на движение. Я заехал в «Брэндинг Айрон» и отдал инструмент одной приятельнице. Она положила его в сумочку. Они вошли, и она вышла сразу после них.

Они сказали мне выйти и сесть в их машину. Я так и сделал, и один агент сказал мне, что у них на меня достаточно для двух пожизненных и 120 лет. Я спросил: «Когда я смогу выйти за хорошее поведение?»

Агент сказал, что если соглашусь надеть «жучок» против Расса и Анжело, то смогу выйти через десять лет. Я сказал ему: «Должно быть, вы опять меня не за того приняли».

Агент сказал, что они надолго упрячут меня за 2 убийства, 4 покушения на убийство и длинный список других преступлений, и если я не буду сотрудничать и не позволю им себя защитить, меня либо убьют мафиози, либо я умру в тюрьме. Я сказал: «Пусть будет то, что будет».

Удалось им меня достать в первую очередь потому, что они поймали Чарли Аллена на производстве метамфетамина в лаборатории в Нью-Джерси. Естественно, Аллен не хотел, чтобы Рассел или Анжело узнали, что он толкал мет. Естественно, Аллен не хотел получить пожизненное за лабораторию мета, и, естественно, Аллен знал, что федералы пойдут навстречу, чтобы получить что-нибудь против меня по делу Хоффа. В конечном итоге федералы дали Аллену два года тюрьмы. Однако потом штат Луизиана дал ему пожизненное за изнасилование падчерицы.

Против меня выдвинули обвинение по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» и привлекли к суду еще около двадцати соответчиков, в том числе Рассела и Анжело. К тому времени дело было передано в суд. Анжело уже замочили, но там было много других важных людей, которые не хотели, чтобы меня уличили в преступлениях, которые я якобы совершал вместе с ними или вообще их в связи с ними упоминали. В феврале 1980 года, в первый же день моего федерального суда по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов», фэбээровцы пришли к моему адвокату Ф. Эмметту Фицпатрику и предупредили, что из своих источников им стало известно, что мои не привлеченные к суду сообщники испугались, как бы я не заговорил после осуждения, и меня заказали. Я сказал Эмметту, чтобы он спросил их, кто взял контракт, чтобы, увидев подходящего ко мне парня, я мог бы сразу смотаться.

Одним из убийств, которое на меня вешали, было убийство Фреда Гавронски, которого застрелил Томми Баркер, предварительно избив, и это была самооборона. Чарли Аллен заявил, что убийство заказал я, потому что Гавронски пролил на меня вино. На перекрестном допросе Эмметт не оставил от Чарли Аллена камня на камне.

В перерыве я увидел, как агент Куинн Джон Тамм разговаривает с моей малолетней дочерью Конни. Я спросил прокурора: «Эй, Кортни, сколько у тебя на меня убийств?» Он ответил: «Два. А что?» Я сказал: «Если Тамм еще хоть раз заговорит с моей дочерью, у тебя будет три». Позже кто-то выпрыгнул из-за кустов и набросил на Тамма одеяло. Набросить на парня одеяло, – значит показать ему, насколько он уязвим. Это пугает парня, и когда тот сбрасывает одеяло, набросившего его и след простыл. Тамм пришел в суд и назвал меня «ублюдком». Я лишь улыбнулся.

После того как Эмметт вызвал своего последнего свидетеля защиты, я сказал:

– У тебя есть еще один свидетель.

– Кто? – спросил Эмметт.

– Фрэнсис, – сказал я.

– Какой Фрэнсис? – сказал Эмметт.

– Фрэнсис – я сам, – сказал я.

Я всегда верю в дачу свидетельских показаний, глядя присяжным прямо в глаза, особенно если прокуратура представляет из тебя парня, хлопнувшего человека за то, что он пролил на тебя вино. Можете вы себе представить, что они должны думать, когда ты смотришь им в глаза?

«Присяжные оправдали Ширана по всем пунктам обвинения», – гласил заголовок в «Филадельфия булэтин».

Моей большой проблемой была пара мелких правонарушений. У них был записан мой голос с «жучка» Чарли Аллена, когда тот работал в 326-м местном отделении.

У меня была проблема с компанией подъемных кранов. Менеджер уволил двоих моих профсоюзных активистов и не хотел вступать со мной в переговоры. Слушание жалобы приближалось, а я не хотел, чтобы менеджер компании появился на слушаниях. Они заявляли, что я сказал Чарли Аллену устроить парню взбучку. Аллен записал на пленку мои слова: «Сломай ему обе ноги. Я хочу его уложить. Я хочу, чтобы он отправился в больницу». После этой тайной записи фэбээровцы наложили на ногу парня фальшивый гипс и велели ему явиться на слушания на костылях. Федералы достали меня тогда на том суде в штате Делавэр.

ФБР также достало меня в этом штате за кражу динамита с «Медико Индастриз», пенсильванского производителя боеприпасов, тесно связанного с властями. Рассел был пассивным компаньоном в «Медико». Динамит предназначался для взрыва офиса компании, в которой работал парень с якобы сломанной ногой. Я получил в общей сложности четырнадцать лет.

Другой моей большой проблемой было то, что ФБР засекло регистрационный номер моего черного «Линкольна», который у меня был в Детройте, когда исчез Джимми. Федералы выяснили, что я купил машину у Юджина Боффы, руководившего фирмой, предоставлявшей транспортным компаниям водителей грузовиков и платившей им зарплату ниже установленной. Я заплатил за автомобиль ниже рыночной цены и не предоставил всех квитанций за свои ежемесячные наличные поступления. Они заявили, что я получил черный «Линкольн» как взятку, чтобы Боффа мог недоплачивать водителям и уволить некоторых людей. Они заявили, что годом раньше я получил от Боффы белый «Линкольн» по 200 долларов в неделю. У них была запись Чарли Аллена, где я говорил, что делил 200 долларов с Расселом и «к черту профсоюз». К тому времени с уходом Джимми все изменилось.

После этого осуждения я 15 ноября 1981 года сказал «Филадельфия инкуайрер», что «я единственный человек, который распят безукоризненно».

Агент Куинн Джон Тамм посмеялся последним, сказав репортеру, что у меня «до недавних пор было больше жизней, чем у кошки».

Мне было шестьдесят два года, и я получил восемнадцать и еще четырнадцать, всего тридцать два. У меня был тяжелый артрит, и казалось, я умру в тюрьме.

Сначала я отбывал федеральный срок. Правление Рейгана я провел гостем президента. Меня отправили в федеральную тюрьму в Сэндстоуне, штат Миннесота. Это у канадской границы, и там суровые ветра. Зимой, с учетом фактора охлаждающего действия ветра, до 20 градусов ниже нуля.

Часто посреди ночи меня вызывали в ФБР. Стукачей вызывают в это время, потому что думают, что все остальные спят. ФБР ждет тебя в отдельном здании, вдали от заключенных в тюрьме. Чтобы добраться из блока туда, где ждет ФБР, надо пройти четверть мили. Для тебя у них есть желтая веревка, чтобы держаться – чтобы ветер тебя не сбил. Ветер пронизывает холодом насквозь и здорового человека. Если у тебя артрит и ты идешь очень медленно, это испытание.

Мой старый армейский товарищ Диггси Мейерс клянется, что заработал артрит, потому что спал в окопах на Монте-Кассино, а я украл его одеяло. В тех окопах было полно дождевой воды, которая замерзала, и тебе приходилось пробивать верхний слой льда, чтобы попасть в траншею, чтобы укрыться от шрапнели. Думаю, там мы оба артрит и заработали. В тюрьме я продолжал все больше и больше горбиться, по мере того как артрит укоренялся в нижней части спины и спинном мозге. Я сел в тюрьму ростом 193 см, а вышел – 182 см. Говорить с ФБР, когда тебя вызывают, ты не обязан, но прийти обязан. Они сказали мне, что, если я начну сотрудничать, меня переведут поближе к дочерям, так что им будет не так трудно меня навещать. Я ношу кольцо на правой руке, со знаками зодиака каждой из моих четырех дочерей. Они говорили мне, что, если я буду сотрудничать, ключи от тюрьмы у меня в кармане, но я отворачивался и шел обратно к моему блоку по желтой веревке. На следующий день я звонил своему адвокату, чтобы официально заявить, что меня навещали федералы, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений.

Я встретил хороших людей, пошедших на кичу в Сэндстоуне. Например, старик из Бостона по делу Бринкса 1950 года. В свое время это было самое крупное ограбление. Они положили в карман миллионы. Прошло около семи лет, но их поймали. У них сразу же был список подозреваемых, как и с нами. В течение семи лет они продолжали вызывать их на допросы, пока наконец один из них не сломался и не сдал всех.

В Сэндстоуне был брат Салли Багса, Габ. Он был примерно 157 см. Габ не имел ничего общего с тем, что случилось с Джимми. Его там даже не было, но ФБР внесло его в список, потому что они говорили с Салли Багсом и решили, что тот не сказал про своего брата. Так они внесли имя его брата.

Когда дела с моим артритом совсем ухудшились, надзиратели в Сэндстоуне отправили меня в Спрингфилд в Миссури. Это тюремная больница. Толстый Тони Салерно умирал там от рака. Он не контролировал мочеиспускание. В инвалидной коляске после инсульта там был Рассел. Встретившись с Расселом, я вновь был со своим учителем, и у меня был лучший учитель. Старик играл в бочче из инвалидного кресла. Он был старше, чем я сейчас, и для своего возраста все еще умел бросать. Всякий раз он давал мне бросить, когда я выигрывал у него в джин. Макги любил мороженое, и я заботился, чтобы он получал его каждый день, потому что ларек можно было посещать раз в неделю. Я платил тому, у кого ларек был в тот день, чтобы получить мороженое для Расса. Когда я был в Спрингфилде, моя дочь Конни родила первенца, и Рассел уехал с площадки для бочче и сообщил мне хорошую новость. Расс узнал об этом от своей жены Кэрри.

Пару раз, оставаясь наедине, мы говорили с Расселом о Джимми. Я больше узнал о деле, еще некоторые детали. Ни один из нас не хотел, чтобы все зашло так далеко, как сделали они. Мы оба чувствовали, что Джимми этого не заслужил. Джимми был хороший человек с хорошей семьей.

Однажды в воскресенье я пришел на площадку для бочче и увидел Рассела, которого кто-то из обслуживающего персонала вез к часовне. Я сказал:

– Куда ты, Макги?

– В церковь, – сказал Рассел.

– В церковь? – засмеялся я.

– Не смейся, мой друг. Когда ты доживешь до моего возраста, ты поймешь, что помимо этого есть нечто большее.

Я помнил эти слова все эти годы.

К 1991 году мне потребовалась операция, или меня бы парализовало, так что меня выпустили условно-досрочно по медицинским показаниям. Мне было 71. Я все еще отмечался, и ФБР продолжало пытаться поймать меня на нарушении условно-досрочного освобождения. Они подослали парня с «жучком», толкавшего билеты на спортивные мероприятия. От него ушла жена, а все деньги были у нее. Она собиралась с ним развестись, а он хотел ее замочить до окончательного развода, чтобы в конечном итоге получить все. Он предложил мне 25 тысяч вперед и 25 тысяч после того, как ее замочат, и тогда он действительно позаботится обо мне, когда уладит все дела с ее имуществом. Я сказал: «Советую найти хорошего консультанта по брачно-семейным отношениям».

Наконец они подловили меня на нарушении условий досрочного освобождения за распитие самбуки с предполагаемым боссом Филли Джоном Станфа. В самбуку опускают три кофейных зерна: за вчера, сегодня и завтра. У меня осталось немного будущего, но ФБР все-таки старалось его испортить. На слушании они прокрутили ленты, записанные парнем, заявив, что я должен был бы донести на него за желание замочить жену. Мне было 75, и они снова отправили меня в тюрьму на десять месяцев. На следующий день после нарушения я провел пресс-конференцию, чтобы весь мир и отдельные люди в центре города и на севере штата знали, что я не крыса. Я не собирался сдаваться и становиться крысой только потому, что они отправляли меня в тюрьму в моем возрасте и в моем состоянии. Я хотел, чтобы все люди, для которых я что-то делал эти годы, знали, что я в старости не ослаб, как перед смертью Джон Фрэнсис и Лу Корди. И я хотел, чтобы ФБР от меня отвязалось в тюрьме, прекратило свои ночные визиты. Я сказал журналистам, что собираюсь написать книгу, чтобы показать, что в произошедшем с Джимми виноват Ричард М. Никсон.

Находясь в тюрьме, я получил письмо от дочери Джимми Барбары с просьбой рассказать, что случилось с Джимми, «под клятвой хранить молчание».

Я вышел 10 октября 1995 года, а моя жена Айрин умерла от рака легких 17 декабря. Сгорбленному и с ортопедическим аппаратом на правой ноге ходить мне становилось все труднее и труднее, пока я не понял, что далеко не уйду со своими двумя тростями. Мне пришлось повсюду ходить с ходунками. Три мои дочери, которые еще поддерживают со мной отношения, были обеспокоены тем, что, когда я умру, меня могли не похоронить на католическом кладбище.

Я вспомнил, как Рассел собирался в часовню в Спрингфилде и сказал мне, что «помимо этого есть нечто большее». Мои дочери устроили мне частную аудиенцию с монсеньором Эльдусором из церкви Святой Доротеи в Спрингфилде, штат Пенсильвания. Я встречался с ним, и мы говорили о моей жизни, и он простил мне мои грехи. Я купил зеленый гроб, а девочки купили мне склеп на католическом кладбище. Старшие девочки счастливы, что их мать Мэри будет похоронена в склепе со мной, когда скончается из-за болезни Альцгеймера.

У меня есть небольшая комната в доме престарелых. Я держу дверь открытой. Я не выношу, когда дверь закрыта».

 

Послесловие

Я слышал, как адвокат Фрэнка Эмметт Фицпатрик сказал Фрэнку на одном из празднований дня рождения Фрэнка: «Фрэнк, ты несносен с телефонной трубкой в руке. Тебя не волнует, засадят ли тебя в тюрьму. Пока у тебя в камере будет телефон, ты будешь счастлив. Даже не поймешь, что ты в тюрьме».

За годы работы с Фрэнком Шираном над этой книгой он неоднократно звонил мне почти каждый день, в любое время, и говорил практически обо всем. И почти обо всех, о ком он говорил, он говорил как о «хороших людях». Почти каждый наш разговор он заканчивал словами: «Все отлично». Я всегда мог сказать, когда он на секунду задумывался, прежде чем в чем-то признаться, – напряженность, объем и нервная энергия его социальной активности возрастали. Время от времени он пытался отречься от того, что сказал. Однако в конечном счете нервы у него успокаивались, и он чувствовал себя спокойным, даже довольным, после того как признавался, кому-то что-то рассказав.

Фрэнк особенно нервничал при приближении запланированного нами дня поездки в Детройт на поиски дома, в котором был убит Джимми Хоффа.

В феврале 2002 года я повез Фрэнка в Детройт. В то время он жил один в квартире в пригороде Филадельфии. Он сказал мне, что с недавних пор его мучают кошмары, в которых мешались военные эпизоды и воспоминания о людях из его жизни в мафии. Просыпаясь, он начал «видеть» этих людей и назвал их «химическими людьми», считая, что те грезятся из-за приема лекарств. «На заднем сиденье два химических человека. Я знаю, что они не настоящие, но что они делают в машине?»

Поездка на запад через Пенсильванию и Огайо в Мичиган превратилась для меня в кошмар, когда он проснулся. Если он не говорил о «людях», он критиковал мое вождение. И я сказал ему: «Фрэнк, хорошо только, что ты здесь со мной в машине, а не звонишь мне по телефону». К счастью, он рассмеялся.

Поездка заняла два дня. В мотеле в первую ночь он заставил меня не закрывать дверь между нашими номерами. После выхода из тюрьмы он не хотел оставаться один за запертой дверью. На следующий день в машине он хорошенько поспал и стал получше. Я начал думать, что ему и нужно только хорошенько выспаться, что в квартире ему редко удается.

Когда я увидел очертания Детройта, я его разбудил. Он посмотрел на горизонт и буркнул:

– У тебя есть инструмент?

– Что? – спросил я.

– Инструмент, – настаивал он.

– Что ты называешь инструментом?

– ИН-СТРУ-МЕНТ, инструмент.

Он сложил пальцы, показывая пистолет, словно стреляя в пол.

– И что бы я делал с инструментом?

– У адвокатов есть инструменты. Им легко получить разрешение.

– У меня нет, – закричал я в ответ. – Ты знаешь, я был бы последним человеком, у которого он был бы. Для чего тебе инструмент?

– У Джимми здесь были друзья. Они знают, что я на другой стороне.

– Фрэнк, что ты пытаешься сделать? Испугать меня? Никто не знает, что ты здесь.

Он хмыкнул, а я начал прикидывать возраст бывших детройтских соратников Джимми. Едва я сел за руль, как мне представились «друзья» Джимми, если таковые еще живы, гонящиеся за нами в инвалидных колясках.

Когда мы добрались до нашего мотеля, я с облегчением встретился и познакомился с Джоном Зейттсом, бывшим сокамерником Фрэнка и человеком, который в 1995 году собирался написать книгу с обвинением Никсона в убийстве Хоффа. Он приехал из своего дома в штате Небраска, чтобы встретиться и выказать Фрэнку уважение, и собирался ночевать в комнате Фрэнка. Он менял повязки на пролежнях Фрэнка. В тот вечер за обедом в стейк-хаусе Фрэнк посмотрел на меня и подмигнул. «У тебя есть инструмент?» – сказал он, и оба они засмеялись. Фрэнк сказал мне, что Джон был военнопленным во Вьетнаме. В ту ночь я был заворожен историей побега Джона из Вьетконга. По всему его торсу шли длинные шрамы. Вьетконговцы любили резать кожу заключенных, потому что определенный вид мух откладывал яйца в открытую рану. Джон видел, как личинки насекомых вылезали из его тела многие годы спустя.

В ту ночь, лежа в одиночестве в своем номере в мотеле, я подумал, не слишком ли долго я ждал этой поездки в Детройт. Я знал, что не стоит полагаться на помощь Ширана в поиске дома. На следующее утро я попросил Джона помочь нам, но он не знал, где находится дом. Это не входило в фантастическую версию, над которой он работал с Фрэнком в 1995 году, а у меня с собой были заметки и общие указания, которые Фрэнк дал во время редакционного совещания «Фокс Ньюс». Удивительно, но в 2002 году они были почти столь же четки, как в 1975 году. В моих записях не хватало только указания на последний поворот налево на улицу против упомянутого пешеходного моста. Оказалось, что пешеходный мост был справа от поля для гольфа. Я проехал несколько кварталов, прежде чем вообще увидел мост, заметив его наконец с параллельной дороги, идущей по другой стороне дороги, находящейся сверху и возвышающейся над полем для гольфа. Я поехал обратно к исходной дороге и сразу увидел, в чем проблема.

За эти годы построили сетчатый забор, и из-за забора мост стал менее заметным, чем в зацепках, данных мне ранее Шираном. Мы остановились возле этого пешеходного моста у Т-образного перекрестка, и я вышел из машины, глянул вдоль улицы, идущей слева от меня, и в конце квартала справа увидел заднюю часть дома, двор которого выглядел в точности, как описывал Ширан. Разумеется, я подумал, что пешеходный мост на поле для гольфа был упомянут в качестве приметного знака, когда нужно поворачивать налево. Я повернул и подъехал к тому дому спереди. Стальной напряженный взгляд Ширана сразу сказал мне, что дом был именно тот. Он внимательно посмотрел на него и кивком головы и чуть слышным «да» подтвердил, что это он. Очень тихая улица, идеальный дом на идеальной улице. Единственное, что меня в доме беспокоило, – это кирпич, а Ширан описывал крытый досками дом. Но когда мы вернулись домой и я рассмотрел сделанные фотографии, то понял, что, если смотреть сзади и с пешеходного моста, дом кажется крытым дранкой.

На обратном пути из Детройта на восток было видно, что Ширан успокоился. Не было никаких «химических людей» и жалоб на мое вождение. Мы нашли аэропорт в Порте Клинтон, сделали несколько фотографий и в тот же день поехали домой. Вскоре после этой поездки я помог его дочери устроить его в дом престарелых. Я сопровождал Фрэнка с дочерью Долорес к врачу, который выписал лекарства, чтобы взять под контроль «химических людей», и я больше никогда о них не слышал. Я никогда больше не видел его в таком сумасшедшем и нервном состоянии, как во время поездки в Детройт без «ИН-СТРУ-МЕНТА, инструмента».

Следующую совместную поездку мы предприняли ради отыскания компании в Балтиморе, откуда он взял военное снаряжение для вторжения в заливе Свиней и куда привез винтовки незадолго до убийства Джона Ф. Кеннеди. Перед поездкой в Балтимор он сказал мне, что место называлось «Кэмпбелл Брикъярд». Он представлял, где это, но найти мы не смогли. И в конце концов я въехал на территорию цементного завода Бонсала, чтобы спросить, знает ли кто о кирпичном заводе. Ширану завод показался знакомым. От сотрудницы в конторе я узнал, что на этом цементном заводе когда-то работал ее отец и принадлежал тот цементной компании «Кэмпбелл», но никакого кирпичного завода «Кэмпбелл Брикъярд» она не знала. Мы поездили по территории. На ней возвышалось несколько новых зданий. Ширан указал на более старую постройку и сказал: «Оттуда вышли солдаты и загрузили грузовик». Я сделал фотографию, и мы вернулись в Филадельфию.

Не все шло так гладко, как поездка в Балтимор.

Я столкнулся со взрослым человеком, с детства бывшим совестливым и желавшим снять камень с души и исповедаться, но двигавшимся неровно, с остановками и отступлениями, намеками и проблесками правды. Часто человек дает намек и хочет, чтобы спрашивающий его понял. Хороший пример – известное дело Сьюзен Смит, утопившей в озере в своем автомобиле двоих сыновей и обвинившей «черного угонщика машины». Девять дней шериф Говард Уэллс терпеливо и с мастерством прекрасного следователя, знающего, как избежать ошибок, поддерживал контакт и следовал подсказкам, пока не пришло время момента истины.

Фрэнк Ширан говорил мне, и я знал, что есть то, что будет мешать ему облегчить душу. Ему не хотелось, чтобы три дочери, оставшиеся с ним, думали о нем хуже, чем могли бы. Его покойная жена Айрин заверяла младшую дочь, что Фрэнк не мог убить Хоффа, поскольку Айрин была убеждена, что в это время он был «с ней». Фрэнк не хотел, чтобы Барбара Крэнсер думала, что он какой-то людоед, потому что через два дня после исчезновения ее отца он позвонил ее матери, чтобы выразить свою обеспокоенность. Фрэнк не хотел обидеть вдову Рассела Буфалино Кэрри или кого-то еще, кто еще жив. Он не хотел, чтобы люди, с которыми он был долгие годы связан, подумали, что он в конце концов дал слабину, как Джон Фрэнсис и Лу Корди. Он сказал: «Я прожил ту жизнь, какую прожил. Не хочу, чтобы люди думали, что я изменил себе». В другой раз он сказал: «Хотя он мертв, расскажи я о Рассе, с которым мы были близки, здесь другие люди, которые знают, что я знаю о них». В беседах я все внимание сосредотачивал на деле Хоффа.

Примерно после двух лет бесед Ширан признался мне, что был стрелком в деле Хоффа, однако примерно за год до поездки в Детройт с целью поиска дома мой агент назначил встречу в офисе Эммета Фицпатрика с хорошо осведомленным в делах мафии корреспондентом «Фокс Ньюс» Эриком Шоном и продюсером компании Кендаллом Хаганом. Мы хотели, чтобы Фрэнк чувствовал себя комфортно в присутствии корреспондента, которому мог доверять. На встрече, уверенный в защите своих прав, Ширан впервые намеревался кому-то кроме меня сказать слова: «Я убил Джимми Хоффа».

За два дня до встречи я приехал в квартиру Ширана, чтобы ночевать в его комнате для гостей. Без каких-либо комментариев Ширан передал мне машинописное письмо, якобы подписанное Джимми Хоффа в 1974 году, на следующий день после вечера чествования Фрэнка Ширана. В большей части письма содержалось то, что Ширан рассказал мне начиная с 1991 года, когда он отказывался давать интервью. В остальном оно поддерживало фантастическую версию событий, которую он продвигал вместе со своим другом Джоном Зейттсом. Я уверен, что в какой-то момент Фрэнк хотел, чтобы я проверил подлинность этого письма.

Встреча прошла хорошо. Когда Шон спросил, сможет ли он найти дом, Ширан дал нам зацепки и упомянул «пешеходный мост». Зацепки он мне дал в первый раз. Его голос стал жестким, а манера поведения пугающей, когда он впервые публично, еще кому-то кроме меня признался, что дважды выстрелил Джимми Хоффа в затылок. Всем в комнате это показалось весьма похожим на правду. «Фокс Ньюс» провела предварительное независимое исследование и подтвердила историческую ценность рассказа Фрэнка Ширана о последней поездке Джимми Хоффа.

Вскоре после этого я связался с известной судебно-медицинской лабораторией доктора Генри Ли. Там меня заверили, что смогут определить подлинность подписи Хоффа и обнаружить скрытые отпечатки Хоффа на письме. Однако, чтобы получить для них отпечатки пальцев и образцы почерка Хоффа, мне необходимо было обратиться в ФБР. В то время у нас не было издателя, да и книга еще не была написана. Мне не хотелось настораживать ФБР и разглашать историю до появления книги на прилавках магазинов. И я решил этот вопрос отложить. Позже, когда у нас появился издатель и я все это рассказал, издатель сказал мне, что по случайному совпадению они публиковали книгу Генри Ли. Я дал им адрес своей электронной почты, переписку с лабораторией Ли и выразил надежду, что, благодаря отношениям с издателем, лаборатория сама сделает необходимые запросы ФБР. Издатель связался с лабораторией и переслал им письмо. В отпечатках пальцев и образцах почерка не было никакой необходимости: помещенное под специальный свет письмо оказалось смехотворной подделкой. Бумага, на которой его напечатали, была изготовлена не в 1974-м, а в 1994 году. Подпись переведена с ксерокопии подлинной подписи Хоффа. И хотя письмо занимало в книге отнюдь не центральное место и его можно было без труда изъять, а редактор книги не сомневался, что Хоффа убил Ширан, издатель решил не печатать книгу. Фрэнк меня расстроил, пока мой теперь уже бывший редактор не сказал, что я еще легко отделался, учитывая то, что Ширан сделал с одним из лучших друзей в своей жизни. Он сказал: «Если не доверять человеку, убившему одного из своих лучших друзей, кому можно доверять?» Он попросил меня ни в коем случае не давать Ширану его номер телефона.

Когда осела пыль и я предъявил Ширану претензии, тот признал, что письмо давало ему страховку, выход из положения, если он ему когда-нибудь бы потребовался. Оно для него было как торчащая нить, которую он мог в любое время распутать, если бы обстановка для него слишком накалилась. Если бы собрали большое жюри, он мог бы предъявить письмо и отменить все написанное в книге.

Мой агент Фрэнк Вейманн сказал Ширану по телефону, что, если тот хочет найти другого издателя, он должен полностью признаться и поддерживать книгу. Вейманн прислал Ширану машинописный текст своего электронного письма бывшему издателю, где, среди прочего, говорилось: «Я готов рискнуть своей репутацией ради этой книги по многим причинам, не в последнюю очередь потому, что «Я слышал, ты красишь дома» имеет историческое значение. Джимми Хоффа убил Фрэнк Ширан».

После расторжения договора на публикацию книги щедрая и восхитительная подруга и постоянная спутница Фрэнка Элси, к сожалению, скончалась после операции. Ее комната в доме престарелых, где они и встретились, была через зал от комнаты Фрэнка. Иногда я приглашал пару пообедать, и это всегда было очень весело. Фрэнк поддразнивал ее за то, что она любила поесть. Он утверждал, что у него на руке оставались следы от вилки, после того как он случайно потянулся к понравившемуся ей блюду. Хотя ни его дочери, ни я никогда не говорили Фрэнку об уходе Элси, он каким-то образом об этом узнал. Примерно в то же время его здоровье серьезно ухудшилось, и его неоднократно госпитализировали. Его мучили сильные боли, и он оказался прикован к постели.

В больнице он почувствовал, что умирает, и сказал мне, что больше не хочет жить так, как жил. В нашем разговоре о том, чтобы снять видео, которое поддерживало бы книгу, как предложил Вейманн, он сказал: «Все, что я хочу теперь просить , Чарльз, это удерживать боль в минимальных пределах, не мочиться, и пусть Он наверху делает то, что хочет. Я больше не могу так жить».

После разговора по телефону с Эмметтом Фицпатриком Фрэнк Ширан решил согласиться на видеозапись и поддержку книги, в том числе и в том, что произошло с Джимми Хоффа 30 июля 1975 года.

Хотя я согласился упростить ему это все насколько возможно, теперь он должен был публично подтвердить правдивость этого материала. Я сказал ему: «Все, что тебе нужно сделать, – это подтвердить то, о чем говорится в книге. Вот и все. Ты считаешь, что готов это сделать?» Он ответил: «Думаю, да». Когда я уходил от него в тот вечер, он сказал, имея в виду причастие, полученное от приходившего священника: «Я спокоен». Я сказал: «Да благословит тебя Бог. Ты будешь спокоен, поддержав книгу».

На следующий день он сказал, что ФБР будет «трудно мне допросить, потому что они не смогут заставить меня никуда поехать». Из-за состояния его здоровья и медицинских показаний он не ожидал, что кто-то из прокуроров озаботится предъявлением ему обвинения.

Когда я включил видеокамеру, он засомневался и ушел в себя. Я сказал ему: «Ты в нерешительности, верно, я не хочу этого делать, если ты в нерешительности». Он сказал: «Нет, я не сомневаюсь». Я сказал: «Если у тебя душа к этому не лежит, забудь об этом». Он ответил: «Это надо в себе перебороть, и я это сделаю». Он попросил свое зеркало, чтобы посмотреть, как он выглядит.

Мы обсудили, что накануне признания он причастился. Он сказал: «И на прошлой неделе тоже».

Я сказал, что сейчас он переживает свой «момент истины». Я подал ему копию гранок, чтобы он держал их перед камерой. А потом, без всякого обычного нашего адвокатского языка, я наклонился к нему и сказал: «Хорошо, сейчас я собираюсь это узнать. Ты читал эту книгу и то, что там сказано о Джимми, и то, что ты рассказал мне о том, что с ним случилось, это правда?» Фрэнк Ширан сказал: «Это правда». Я сказал: «И ты это подтверждаешь?» Он сказал: «Я подтверждаю все, что тут написано».

Я сразу же задал ему вопрос о том, каким был Джимми Хоффа, и это заставило его сказать, что Джимми «не… что я могу сказать… Он не… Приходится углубляться в вопросы, а один вопрос ведет за собой другой… Пусть книга скажет сама за себя». Я знал, что он не хотел углубляться в детали, особенно о Джимми Хоффа, однако о некоторых деталях не говорить было трудно.

К сожалению, аккумулятор камеры сел, я не сразу это понял и включил камеру в сеть. Кроме того, по его просьбе я устраивал его поудобнее или время от времени останавливал видеозапись и включал магнитофон. Тем не менее материал был записан обширный. При просмотре и прослушивании аудио- и видеозаписи ряд моментов раскрывают и самого человека, и некоторые его поступки, и процесс разговора.

Однажды он попросил меня обязательно указать в книге, что всякий раз, когда он был близок не с женой, а с другой женщиной, он жил один. Он сказал, все равно «книга не высокая литература… и не претендует на получение Пулитцеровской премии… Обязательно укажи, что я жил один».

Поглядев на обложку книги, он сказал:

– Думаю, название – отстой.

Я возразил:

– Но это первые слова, которые тебе сказал Джимми, не так ли?

– Да, – признал он и оставил эту тему.

Когда он разглядывал фотографию Сала Бригульо, я упомянул, что наш план состоит в том, чтобы подтолкнуть ФБР опубликовать досье, и что бы им ни сказал Салли Багс, это подтвердит книгу. Я сказал, что эта фотография была сделана «до того, как ты о нем позаботился. Понимаешь, что я имею в виду?»

– Да, – сказал он.

– Это фотография Салли Багса что-то в тебе зацепила? – спросил я.

– Нет, ничего, – сказал он. – Было, да быльем поросло.

Я сказал ему, что, если он достаточно хорошо себя чувствует, Эрик Шон хотел отвезти нас на обед в ресторан «Монте» в Бруклине, где он взял «сумку».

– Да, – сказал он, – да, сумку… для… для Далласа.

Позже мы вернулись к теме обеда в «Монте», и я сказал, что, когда приедем, «мы посмотрим, где ты подобрал эти винтовки».

Он сказал:

– Ты прав, и съедим немного спагетти с маслом и чесноком.

Я сказал ему, что я хотел бы видеть, как он макает итальянский хлеб в красное вино.

– Ты увидишь, – сказал он.

Я упомянул место, где он оставлял пакеты «для политиков».

Я спросил:

– Как называлось это место?

Он быстро ответил:

– «Маркет Инн». – И добавил: – Видишь, Чарльз, я не забыл.

Самый важный для меня момент настал, когда он показал что-то совершенно новое. Это началось, когда мы смотрели на фотографии дома в Детройте, и он сказал:

– Должно быть, там уже живут не те люди, что тогда. Но они никогда не давали показаний…

После этой скороговорки он сказал:

– Они были непричастны.

Всякий раз, когда он был очень осторожен с высказываниями и говорил еле слышно, я знал, что это тема, к которой я, скорее всего, вернусь. Когда я упомянул в форме вопроса о том, что дом был позаимствован на время, как и автомобиль, он дважды проигнорировал вопрос, а затем сказал:

– Ну, мне не придется беспокоиться из-за предъявления обвинений.

Основываясь на моем опыте общения с ним, мне казалось, что его ответ мог быть свидетельством того, что он обдумывал, не сказать ли мне что-то еще.

Чуть позже я показал фотографию дома в Детройте, где «умер… убили Джимми». Он сказал нечто вроде того, что в доме находился, принимал участие еще один «парень», о котором я не знал. Это был еле слышный комментарий, произнесенный скороговоркой, который, казалось, обрывался на середине предложения. Позже эксперт проанализировал аудиозапись: было похоже на «…это дом, в котором парень сделал свои письма». Проблема с аудиозаписью усугублялась тем фактом, что вследствие катастрофической потери Фрэнком веса его пятидесятилетней давности полносъемные зубные протезы обеих челюстей ему уже не подходили. Сразу после своего комментария Ширан сказал:

– Ограничусь только тем, что ты уже написал в книге…

И пренебрежительно добавил, как обычно, когда говорил мне что-то, о чем не всегда хотел. Мол, хотя он знает, что «парня» уже нет в живых, ему не хочется его называть.

В то время мне показалось, что «парень» дом им «одолжил», однако сегодня, слушая компакт-диск, сделанный для меня экспертом по аудиозаписям, я не слышу этого.

Во всяком случае, после того как он недолго поболтал с другом Джоном, позвонившим узнать, как он поживает, и краткого звонка по сотовому от моего пасынка, я продолжил.

– Хорошо. Но этот дом был сдан в аренду? – сказал я.

– Да. Люди, которые владели им… – Он сделал паузу.

– Они ничего не знали об этом, – сказал я, повторяя то, что он сказал мне несколько лет назад и что уже было в книге.

– Да, – сказал он. – Да, у людей, которые им владели, был агент по недвижимости.

Это совершенно новое откровение о существовании какого-то агента по продаже недвижимости или риелтора сопровождалось длительной паузой, которую я не прерывал. Затем он проговорил:

– Они не жили там в то время.

– Угу, – сказал я.

– И их никогда не… допрашивали.

– И они ничего не знали об этом, не так ли? – сказал я.

– Нет, конечно нет, – сказал он с преувеличенным нажимом, что заставило меня подумать о том, что «агент по продаже недвижимости» что-то знал. Но было не время нажимать и допрашивать. У нас была договоренность, и он ее соблюдал.

– Хорошо, – сказал я.

– Я сказал только то, что ты написал в этой книге.

После этого комментария я знал, что он и так уже сказал слишком много и мне будет трудно заставить его высказаться до конца.

– Понимаю, – сказал я. – Я больше не допрашиваю. Мне просто стало любопытно. Когда ты сказал об агенте по продаже недвижимости.

– Угу, – сосредоточенно отозвался он.

– Агент по продаже недвижимости. Ты не говорил мне о нем. – Я рассмеялся. – Все в порядке. Никаких проблем…

– Да. – Он снял очки.

– Хорошо, – сказал я, а Ширан повернулся, сурово поглядел в камеру и принялся приглаживать волосы. Я знал, что мне пора выключить камеру, и я ее выключил. Дальше шла только аудиозапись.

Вскоре мое любопытство пересилило. Я не мог устоять. Я в последний раз со всем уважением попытался узнать про «агента по продаже недвижимости».

– Ну, – сказал я. – Ты заинтересовал меня тем риелтором, о котором упомянул.

– Каким? – спросил он.

– Риелтором, которого ты упомянул в связи с домом в Детройте. Ты никогда мне раньше о нем не рассказывал.

– Что именно?

Я понял, что проблема была со словом «риелтор». Мне следовало придерживаться его выражений. Я знал, что так будет лучше.

Я сказал:

– Агент… Парень… агент по продаже дома в Детройте. Ты сказал, что там замешан парень, агент по продаже недвижимости. Ты не хочешь об этом говорить?

Он начал бормотать, проглотил несколько слов, которые я попытался расслышать, но не смог. Потом решился и ясно произнес:

– Ну, нет, Чарльз, ты узнал вполне достаточно.

– Я узнал вполне достаточно, – сказал я.

– Будь доволен, Чарльз.

– Я доволен.

– Ты узнал достаточно. Не дави.

В самом деле, более чем достаточно. Но отнюдь не всю правду. Если бы я мог знать, что через несколько дней состояние здоровья Фрэнка Ширана так резко ухудшится, я бы дожал его. Сейчас все потеряно, если только об этом не упомянуто в досье ФБР, и ФБР опубликует свое досье.

Мне представляется, что в 1975 году, вследствие преклонного возраста владелицы, женщины, купившей его в 1925 году, дом сдавался в аренду. Возможно, риелтор был ее агентом по сдаче дома в аренду и у него был ключ. Возможно, риелтор был просто другом пожилой женщины и у него был ключ. Возможно, перед домом стоял знак с табличкой «Продается». В любом случае наличие риелтора может объяснить не только происхождение ключа. Оно может также объяснить, почему те, кто планировал дело, спокойно давали людям указание парковаться на подъездной аллее. Сдавайся дом в аренду или будь выставлен на продажу, никого не удивило бы, что незнакомцы паркуются на подъездной аллее и входят в дом.

Фрэнк Ширан умер шесть недель спустя после этого разговора. За это время мы с женой, тратя по три часа на дорогу из дома, навещали его минимум раз в неделю, а еще пару раз в неделю я приезжал один. Он с трудом поднимал голову, но, услышав наши голоса, широко улыбался. Он позволял мне немного покормить его итальянским льдом и потягивал воду через соломинку, которую держала моя жена, но в основном был в отключке. От еды он отказывался. В последний раз я видел его 6 декабря 2003 года, когда приехал к нему с моим пасынком Триппом и сказал, что собираюсь в Айдахо и хотел бы приехать к нему после Нового года. Его последними словами, сказанными мне еле слышным голосом, были:

– Я никуда не поеду.

14 декабря 2003 года мне позвонила его дочь Долорес и сообщила, что ночью он умер. В тот день солдаты взяли в плен Саддама Хусейна. Услышав о захвате Саддама, я сразу подумал: «Интересно, что об этом сказал бы Фрэнк?» Он всегда был в курсе всех новостей. Когда произошло массовое убийство в школе Колумбайн и полицейские ждали на улице, пока убийцы в здании продолжали стрелять, Фрэнк сказал мне: «Чего ждут эти копы? Нам сказали бы взять танк, и мы пошли бы и взяли танк». Это были слова солдата. Когда влиятельного адвоката из Делавэра Тома Кэпано приговорили к смертной казни за убийство подруги, попытавшейся от него уйти, Ширан сказал: «За это не убивают. Того, кто тебе нравится, но кому ты больше не нужен. Надо просто расстаться». Это были слова эксперта. Когда в конце девяностых взорвали наши посольства в Африке и подозреваемым в организации взрывов назвали человека по имени Усама бен Ладен, я сказал: «Им следует убрать этого парня. Уверен, это сделал он». Но легендарный мафиозо произнес: «Если он этого не делал, он думал это сделать». И это было неплохо сказано.

В обоих некрологах, как в «Филадельфия инкуайрер», так и в «Филадельфия дейли ньюс», упоминалось о том, что Фрэнк Ширан уже давно подозревался в исчезновении Хоффа.

Я полетел домой на похороны и встретил там человека, который, склонившись над гробом, поцеловал Фрэнка в лоб, а потом подошел ко мне. Он сказал, что знает, что я пишу книгу о Фрэнке. Его дочь была домохозяйкой Фрэнка и часто видела, как мы работаем вместе, сидя на солнце в патио Фрэнка. Он сказал, что он был сокамерником Фрэнка в Сэндстоуне. «Представляете, как мало места в тесной камере мне оставалось с этим большим парнем?»

– Ему было трудно в Сэндстоуне, – сказал я, имея в виду влияние холодов на его артрит.

– Он нарывался. Не терпел неуважения ни от кого. Никогда не мог держать язык за зубами. Однажды он сказал мне, что какой-то парень, работавший в прачечной, не по-дает ему руки. Он сказал мне задержать парня у стены, сам отпустил свои трости, оперся о стену, ударил и нокаутировал его. Я сказал ему: «Эй, дал бы мне ударить его вместо тебя». В конечном итоге я пять месяцев не вылезал из дерьма за этот удар. Прежде всего я вообще не должен был оказаться в тюрьме. Даже Фрэнк так говорил. Они хотели достать помощника Анжело, его помощника в Нью-Джерси, и они составили заговор и вовлекли в него меня. Это не значит, что я ничего не делал. Я связал парня и отделал его, но он это заслужил. Но пятнадцать лет за это не дают.

– Они состряпали дело и на Фрэнка, – сказал я, – потому что пытались посадить его по делу Хоффа.

– Да. Вышла книга под названием «Тимстеры». Я лежал на верхней койке и читал ее, а Фрэнк был внизу. Я сказал что-то вроде: «Зачем везти тело в Нью-Джерси, если от него можно избавиться в Детройте?» Это его задело: «Что ты там говоришь?»

Итак, в тюрьме Фрэнк Ширан остался, возможно, более закаленным и смертельно опасным, но, по сути, все тем же бунтующим школяром, подкладывавшим на радиатор лимбургский сыр и одним нокаутирующим ударом сломавшим челюсть директора школы. Как он неоднократно говорил и повторял на последней видеозаписи: «83 года я задавал жару и отрывался – вот что я делал».

В этой последней видеозаписи я напомнил ему, что он в моем присутствии ответил журналисту, спросившему его, считает ли он свою жизнь интересной или неинтересной, что она была «суровой». Он раскаялся за отдельные поступки в жизни и сказал, что после каждого неизменно спрашивал себя, «правильно он поступил или неправильно». И хотя на видео этого нет, тот разговор с журналистом он закончил словами: «Если бы я совершил все, что мне приписывают, и если бы мне надо было совершить это снова, я бы этого делать не стал».

Напомнив ему об этом разговоре, я сказал:

– Ну, сейчас, Фрэнк, ты спокоен, и это главное.

В постели он рассматривал фотографию с вечера чествования Фрэнка Ширана, на которой был запечатлен с Джимми Хоффа.

– Целую жизнь тому назад, правда? – сказал он.

– Правда, – сказал я.

– Кто бы мог… кто бы мог предвидеть… Кто на этой фотографии мог бы предвидеть, что сегодня мы будем с тобой разговаривать?

 

Эпилог. К первому изданию в мягкой обложке 2005 года

«Агент по продаже недвижимости…» От этих четырех коротких слов у меня по спине побежали мурашки, когда я в последний раз снимал на камеру большого ирландца. Запись была формальностью, подтверждением, наподобие постановки подписи под признанием, уже существовавшим на аудиокассете. Я не предполагал, что съемка выльется в новое признание. Но мой роман основан на проведенных мною допросах в ходе расследования особо тяжких преступлений, и, как говорит Сара, персонаж «Права не отвечать на вопросы»: «Признание – такая же жизненная необходимость, как пища и крыша над головой. Оно помогает выкинуть из головы психологический мусор».

Когда я попытался узнать у Ширана подробности об «агенте по продаже недвижимости», он меня оборвал: «Не дави». Скрытность Ширана обусловливалась глубоко укоренившимися убеждениями. Он признавался, чтобы снять с себя тяжесть вины и спасти свою душу, но не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь назвал его крысой. Даже в бытовом разговоре Ширан произносил слово «крыса» с таким презрением, что мы с партнером Бартом Дальтоном ввели его в обиход в своей юридической практике.

Хотя Ширан ненавидел крыс и сам не был крысой, он не держал зла на «Рыжего» Джона Фрэнсиса, который, умирая от рака и не желая умереть в тюрьме, признался в участии Ширана и своем соучастии в убийстве Сальваторе «Салли Багса» Бригульо и Джозефа «Безумного Джо» Галло. Только потому, что Фрэнсис уже признался в своем участии, Ширан лишь подтвердил причастность Фрэнсиса. Однако потребовалось бы много мастерства и упорного труда, чтобы заставить Ширана дать обвинительные показания даже против мертвого, если тот не был хотя бы подозреваемым. Ширан часто говорил о чьих-то семьях, в том числе о собственных дочерях, которым нужна его защита от дурной славы. Ширан сказал мне: «Чарльз, ты получил достаточно… Чарльз, будь доволен тем, что есть. Чарльз, ты получил достаточно. Не дави…»

На следующий день мы помолились вместе, а потом он перестал есть. Человек, который «красил дома» и установил продолжительность жизни более двух десятков других людей – не считая тех, кого он убил в бою, – определил ее и для себя. А потому «агент по продаже недвижимости…» остался не более чем интригующей обмолвкой.

Вплоть до моего телефонного разговора в один из осенних дней 2004 года с отставным детективом Полицейского управления города Нью-Йорка Джо Коффи, человеком, который наряду с множеством других громких дел раскрыл преступления Дэвида Берковица и преступления, связанные с Ватиканом, а также написал в соавторстве книгу «Досье Коффи». Познакомил нас общий друг, автор детективных романов и отставной детектив полиции Нью-Йорка Эд Ди. Хорошо осведомленный о делах мафии, Коффи никогда не слышал о Джоне Фрэнсисе. Он сказал, что спросит о нем у осведомителя, оставшегося у него в бывшей семье Буфалино. Рассказать Коффи о Джоне Фрэнсисе многим больше, чем в книге «Я слышал, ты красишь дома», я не мог, поэтому послал ему экземпляр.

Когда в феврале 2005 года я позвонил Джо, книгу он еще не прочел.

– Однако, – сказал Джо, – я расспросил про парня-риелтора. Как вы мне и говорили, он был очень близок к Расселу Буфалино.

– Какой парень-риелтор?

– Его шофер, как там его звали? Он был не просто шофером. Он и сам был шишкой. У него была лицензия риелтора коммерческой недвижимости. Он был богат сам по себе. Очень близок к Буфалино и Ширану. Мог подвозить Буфалино, но не был шофером как таковым.

– Джон Фрэнсис? Рыжий?

– Джон Фрэнсис. Именно. Большая шишка в недвижимости. Разбогател.

Я затрепетал. Затрепетал как молодой прокурор, узнающий один факт за другим и открывающий большую истину, собравшуюся из отдельных снежинок, словно лавина.

В 1972 году Фрэнсис по приказу Буфалино был шофером, когда Ширан убил Галло. В 1978 году, когда вновь по приказу Буфалино Ширан убивал Бригульо, Фрэнсис также стрелял. А возможно ли, что участник этого весьма сплоченного трио – Буфалино, Ширан, Фрэнсис – сыграл определенную роль в убийстве Хоффа в 1975 году? Полагаю, возможно. Теперь тем не менее мы точно знаем одно, а именно – Джон Фрэнсис был отнюдь не однодневкой, а «агентом по продаже недвижимости», независимым и богатым «риелтором коммерческой недвижимости», человеком, который не мог не располагать обширными и далеко идущими связями.

В 2004 году, после выхода в свет первого издания «Я слышал, ты красишь дома», журналист детройтской газеты нашел сына хозяйки того дома, в котором Ширан застрелил Хоффа. Дом принадлежал ныне уже покойной женщине, купившей его в 1925 году и продавшей в 1978 году, три года спустя после исчезновения Хоффа. Ее сын сказал журналисту, что его мать выехала из дома за несколько месяцев до убийства и позволила одному мужчине, которого соседи назвали «таинственным», снимать в ее доме комнату. Есть ли что-то, связывающее «агента по продаже недвижимости» Джона Фрэнсиса, ни о чем не подозревавшего «агента по продаже недвижимости» в Мичигане и этого «таинственного» квартиранта?

Помочь разобраться в этом могло бы ознакомление с фэбээровским досье, если в том вообще что-то говорилось о возможной роли Джона Фрэнсиса в исчезновении Хоффа. В 2005 году в соответствии с «Законом о свободном доступе к информации» я подал запрос на получение досье Фрэнсиса и других: в том числе Ширана, братьев Андретта, Бригульо и Чаки О’Брайена. Также мне хотелось по возможности подтвердить роль Бригульо как тайного осведомителя ФБР. Впрочем, большого успеха от своего запроса не ожидаю, поскольку семья Хоффа и детройтские газеты уже подавали аналогичные ходатайства. При наличии отдельных высококлассных агентов, в целом ФБР порой ведет себя как осажденная крепость, а не государственная служба. ФБР слишком стыдно признать, что Бригульо был его информатором и что оно не смогло его защитить. Кеннет Уолтон, бывший с 1985 по 1988 год начальником детройтского управления ФБР, выразился о деле Хоффа так: «Я спокоен, потому что знаю, кто это сделал, но привлечения к ответственности не будет, потому что… Мы не вправе раскрывать конфиденциальные источники своих информаторов».

Если мне в итоге и удалось бы получить хоть одно из запрошенных досье, на что могли бы уйти годы, то, скорее всего, черные чернила цензора прикрыли бы неспособность ФБР защитить своего информатора, сведя на нет всю ценность досье.

Однако, предоставь ФБР соответствующие фрагменты своего досье окружному прокурору округа Окленд Дэвиду Горсике, вымаранных слов в нем не должно было быть. Дэвид – брат сотрудника правоохранительных органов, к которому они обратились по делу Хоффа 29 марта 2002 года, когда были вынуждены капитулировать. Вымаранные ФБР страницы были бы оскорблением.

К сожалению, несмотря на то что с начала июня 2004 года Горсика отправил как минимум три запроса на предоставление соответствующих разделов досье, касающихся Ширана, Бригульо и братьев Андретта, ни один из запрошенных разделов семидесятитомного, в 16 тысяч страниц, досье ФБР окружному прокурору предоставлен не был. Горсика написал мне: «Совершенно очевидно, что кто-то на местном уровне серьезно не желает сотрудничать». Он упоминал о «старых фэбээровских стереотипах» и о том, что «разгневан». Но он может только сделать запрос. Поскольку в округе Окленд нет постоянного большого жюри, Горсика также попросил федералов созвать большое жюри, чтобы вызывать в качестве свидетелей последних живых участников, названных Шираном: Томми Андретта и Чаки О`Брайена. Этот запрос был отклонен.

Незадолго до выхода первого издания «Говорят, ты красишь дома» телекомпания «Фокс Ньюс» провела расследование изложенных в книге фактов. Они получили разрешение нынешних владельцев дома, в котором, по признанию Ширана, он застрелил Хоффа, на обработку судмедэкспертами половиц люминолом, химическим веществом, выявляющим следы крови. Пробы дали положительный результат, выявив восемь крошечных пятен крови, расположенных в точном соответствии с признанием Ширана. Кровь тянулась из вестибюля по коридору, ведущему в кухню.

Два выстрела в затылок оставляют не так много крови. Хотя я знал, что в нанятой «Фокс Ньюс» судебно-медицинской лаборатории считали, что для анализа ДНК крови недостаточно, прошло почти 29 лет и видный судебный патологоанатом, доктор Майкл Баден полагал, что необходимые для анализа ДНК биологические компоненты крови Хоффа разложились под воздействием природных факторов, тем более поработали чистильщики, стершие следы крови, положившие на пол в вестибюле линолеум, дабы не осталось брызг «краски», а труп засунувшие в мешок, меня переполняли надежды и волнение. Мне хотелось проведения анализа ДНК, чтобы доказать, что кровь принадлежит Хоффа. Может, когда чистильщики выносили линолеум, с него упали капли.

В полицейском управлении Блумфилд Тауншип прочли «Я слышал, ты красишь дома», вырезали половицы и отправили их в лабораторию ФБР, чтобы проверить, возможно ли точно определить происхождение крови. 15 февраля 2005 года руководитель Джеффри Вернер сообщил, что в лаборатории ФБР обнаружили на половицах человеческую кровь, принадлежащую мужчине, но ДНК не соответствует ДНК Хоффа. На пресс-конференции Горсика дал понять, что хотя признание Ширана не подтверждено, но и не опровергнуто.

Доктор Баден, бывший главный патологоанатом города Нью-Йорка, прокомментировал, что «признание Ширана в совершении убийства Хоффа описанным в книге способом подтверждается данными судебно-медицинской экспертизы и вполне заслуживает доверия, являясь разгадкой тайны Хоффа. В последних находках ничто не опровергает признания и поразительную совокупность доказательств».

Обнаружение в доме спустя 29 лет еще чьей-то крови могло означать все, что угодно: от детского носового кровотечения до совершения в нем мафией других убийств, как в доме смерти семьи Гамбино, описанном в прекрасной книге Джина Мастейна и Джерри Капечи «Машина Убийств».

Восемь месяцев назад, в середине июня 2004 года, я получил написанное по собственной инициативе письмо профессора Артура Слоуна, автора биографии Хоффа, из которой я черпал информацию о Хоффа и профсоюзе. Хотя в этой книге 1991 года изложена другая теория исчезновения Хоффа, после прочтения исповеди Ширана Слоун писал мне: «Теперь я абсолютно убежден, что это сделал именно Ширан. И книга также произвела на меня впечатление ясностью изложения и фактической точностью во всем том, о чем я могу судить». Когда я позвонил выразить свою благодарность, мне было сказано: «Вы раскрыли загадку Хоффа».

Когда в 2002 году мы с Шираном нашли дом, я и не попытался войти внутрь. Как опытный следователь по расследованию убийств и прокурор я даже не мечтал обнаружить судебные доказательства спустя почти три десятилетия после убийства. Будучи признанным экспертом в области допросов, я был уверен, что нашел дом – дом, навсегда врезавшийся в память Фрэнка Ширана, – и не хотел, чтобы кто-то мог оспорить зафиксированное в этой книге признание на том основании, что мы видели интерьер и подпали под его влияние. Друзья говорили, что я обладаю необъяснимой способностью ведения допроса, и я был готов это проверить. Пусть снежинки падают где хотят.

Впервые в дом я вошел благодаря договоренности, достигнутой «Фокс Ньюс», уже после того, как книга «Я слышал, ты красишь дома» поступила в магазины. Присутствовали нынешний владелец дома Рик Уилсон, его жена и один из их сыновей. (Во время нашего визита Уилсон и его сын узнали меня как человека, который подходил к их дому в 2002 году и сделал его фотографию, которая представлена в этой книге.)

Я открыл входную дверь и вошел в маленькую прихожую. Едва войдя, я почувствовал давно знакомый трепет, который ощущал, работая следователем по расследованию убийств, когда осматривал место преступления, и этот осмотр улучшал мое понимание преступления.

Ширан говорил о «маленькой» прихожей, и я написал слово «маленькая», в действительности эта прихожая оказалась очень маленькой, и я почувствовал себя в ней как в коробке. Сразу стало ясно, что убить Джимми Хоффа мог только тот, кто его сюда привел, а в этот незнакомый дом Хоффа вошел бы только со своим другом, преданным «человеком Хоффа», Фрэнком Шираном. Из этой прихожей для Джимми Хоффа выхода не было.

С левой стороны прихожей я сразу увидел лестницу, ведущую на второй этаж. Лестница начиналась так близко, что прихожая казалась тесной, и лестничный марш закрывал вид на кухню и большую часть коридора. Скрывал чистильщиков. Эффективно отрезал заднюю дверь в качестве возможного пути отхода. В цейтноте Джимми Хоффа оставалось только попытаться выйти так же, как вошел.

Справа от лестницы шел длинный коридор, ведущий на кухню. Справа по коридору располагались две комнаты: гостиная и столовая. В конце коридора была кухня, откуда через заднюю дверь тело Джимми Хоффа вынесли в армейском похоронном мешке, положили в багажник машины и повезли кремировать в то место, которое Ширан назвал «крематорием».

Интерьер точно соответствовал рассказу Ширана и тому, что я писал в книге, за исключением одной важной детали. В кухне не было задней двери. У меня замерло сердце.

– Ширан говорил мне, что тело Хоффа вынесли через заднюю дверь, – сказал я корреспонденту «Фокс Ньюс» Эрику Шону.

– Посмотрите, тут боковая дверь с левой стороны на верхней площадке лестницы, ведущей в подвал, – сказал он.

– И последний след крови найден в коридоре как раз перед лестницей в подвал. Должно быть, он имел в виду эту дверь.

– Нет. Он сказал именно «задняя дверь». Та, которая вела бы из кухни в конце коридора на задний двор. Задняя дверь. Эта дверь выходит на подъездную аллею, идущую вдоль дома. Это боковая дверь.

Я пошел в гостиную и спросил Рика Уилсона, была ли когда-нибудь в доме задняя дверь, выходящая из кухни на задний двор. Он сказал: «Я убрал эту заднюю дверь в 1989 году, когда ремонтировал дом. Думаю, эта задняя дверь все еще у меня в гараже». Снова трепет – снежинка к снежинке.

В одних странах для вынесения приговора достаточно признания. В других его необходимо подкрепить доказательствами. В 1999 году Ширан признался мне, что заманил Хоффа на заднее пассажирское сиденье темно-бордового «Меркьюри», хотя Хоффа всегда садился на пассажирское сиденье рядом с водителем. Шофер автомобиля, приемный сын Хоффа Чаки О’Брайен, отрицал, что Хоффа был в этой машине, и прошел проверку на детекторе лжи.

7 сентября 2001 года ФБР объявило о том, что обнаруженный на подголовнике заднего пассажирского сиденья и все эти годы хранившийся как улика волос недавно подвергли анализу ДНК, показавшему, что он принадлежал Хоффа. Признания Ширана и его существенного подтверждения судебно-медицинской экспертизой с лихвой хватило бы для осуждения Ширана. Я отправил в камеру смертников четырех человек, располагая меньшим количеством доказательств, чем у меня собралось против Ширана в результате его признаний.

Интересно, что к тому времени ФБР уже не оставило камня на камне от алиби O’Брайена. На мой взгляд, это тоже подтверждает признание Ширана. Ширан сказал мне, что O’Брайен был ни о чем не подозревающей жертвой обмана и искренне верил, что везет Хоффа на встречу мафии. И скорее всего, именно поэтому О’Брайен не побеспокоился обеспечить себе и хорошо продумать алиби.

Адвокат Ширана, бывший окружной прокурор Филадельфии Ф. Эмметт Фитцпатрик, при мне предупредил Ширана, что его осудят. Они обсуждали, что по состоянию здоровья возбуждение судебного дела против Ширана, вероятнее всего, будет отложено.

Автором одного из любезных писем, полученных мною после выхода в свет первого издания «Я слышал, ты красишь дома», был Стэн Хантертон, адвокат из Лас-Вегаса. В 1975 году, будучи молодым помощником федерального прокурора в Детройте, он подготовил ордер на обыск темно-бордового «Меркьюри» и успешно выступил в суде с возражениями против ходатайства адвоката мафии о возвращении волос и прочих улик, изъятых в автомобиле, его владельцу. (Спасибо Стэну за сохранение волос до появления анализа ДНК, позволившего их идентифицировать.) В своем письме Стэн поздравил меня с получением «первого признательного показания по делу об убийстве» Джимми Хоффа.

В феврале 2002 года, пять месяцев спустя после объявления ФБР об обнаружении ДНК Хоффа в волосе, мы с Шираном отправились на поиски и нашли дом смерти. Эта находка стала дополнительным подтверждением признания Ширана. Расположение и наружный вид дома совпали с описанием Ширана.

А теперь, когда книга уже была на прилавках магазинов, с описанием Ширана не менее точно совпал интерьер дома. Кроме того, теперь мы знаем, что в момент убийства домовладелица жила в другом месте. План куда проще выстроить вокруг одинокого жильца, а не многочисленной семьи, члены которой постоянно уезжают и приезжают. Снежинки падали все гуще.

Впереди не только меня ждал еще более лихорадочный трепет. Лавина готова была вот-вот сорваться.

Ширан признался, что в 1972 году по приказу Буфалино в одиночку вошел в «Умберто Клэм Хауз» в нью-йоркской Маленькой Италии и двумя пистолетными выстрелами убил «борзого» Безумного Джо Галло. Я интенсивно допрашивал Ширана по этому «делу». Доминирующая версия, изложенная информатором Джо Лупарелли, состояла в том, что три итальянца, связанных с преступной семьей Коломбо, к которой принадлежала мятежная группа Галло – Кармине «Сонни Пинто» Дибиаси и двое братьев, известных только как Сиско и Бенни, – сидели в китайском ресторане на той же улице. Лупарелли видел, как Галло приехал в «Умберто». Потом Лупарелли пошел в китайский ресторан и столкнулся с тремя итальянцами. Он сказал им, что Галло в «Умберто». Сонни Пинто импульсивно заявил, что он собирается убить Галло, поскольку у него «открытый» контракт на Галло. Он сказал Бенни и Сиско взять оружие, и когда те вернулись с оружием, трое итальянцев со стволами ворвались в дверь «Умберто» со стороны Малберри-стрит, как бандиты Дикого Запада из классических вестернов. Трое предполагаемых итальянских мафиози ранили в ягодицу телохранителя Галло Пита Диапоулоса и убили убегавшего Галло.

Измучив Ширана всеми известными приемами перекрестного допроса, я убедился, что, хотя признание Ширана противоречило всему написанному в книгах, снятому в кино и всем ссылкам в Интернете, он рассказал мне правду об убийстве Безумного Джо, как и обо всем остальном, в чем он мне признался и о чем повествуется в книге. Мне представляется, что Лупарелли дезинформировал ФБР и общественность. Возможно, у него был мотив личного характера или он продал эту историю властям из корыстных побуждений, задолжав крупную сумму, без отдачи которой боялся выйти на улицу. Однако, скорее всего, Лупарелли сделал это по приказу, отводя вину от заказавших и санкционировавших убийство боссов мафии, на случай вендетты мятежной группы Галло семье Дженовезе, а не только собственной семье Коломбо, с которой она уже враждовала.

Ширан давно мне рассказал, что ни один бандит, связанный с одним боссом, не красит дом на территории другого босса без разрешения этого другого босса. Хоффа, например, не могли убить на территории Детройта без одобрения как босса Детройта, так и босса Чикаго, поскольку территория Чикаго частично перекрывает Детройт. На юге Карлос Марчелло так стерег свою территорию, что без его согласия гангстер из другой семьи не мог просто приехать в Новый Орлеан, тем более красить там дом.

«Умберто Клэм Хауз» принадлежал шишке семьи Дженовезе Мэтти «Коню» Айаниелло, сидевшему в ресторане в момент убийства. Айаниелло в числе 26 крупнейших фигур мафии был соответчиком Ширана по гражданскому делу на основании «Закона об инвестировании полученных от рэкета капиталов», возбужденному Руди Джулиани несколько лет спустя. Очевидно, что как минимум семья Дженовезе, если не Айаниелло лично, должна была санкционировать убийство в ресторане Айаниелло. Отвести подозрения группы Галло, которую теперь возглавлял его брат Альберт, от семьи Дженовезе можно было, только представив это несанкционированной импульсивной сумасшедшей выходкой. Было прекрасно известно, что семья Буфалино тесно сотрудничала с семьей Дженовезе, в которую входил Тони Про. Поэтому Лупарелли донес властям и написал в книге, что это была «спонтанная выходка».

В любом случае по доносу Лупарелли за убийство Галло не арестовали ни одного из трех итальянцев, поскольку он не подтвердился ни в одной детали. Фактически не установили даже личности «Бенни» и «Сиско».

После выхода в свет «Я слышал, ты красишь дома» версию убийства Безумного Джо Галло не тремя, а одним бандитом подтвердила статья, опубликованная на www.ganglandnews.com журналистом Джерри Капечи, проверившим первоначальные новостные сообщения об убийстве Галло. Капечи рассказывал, что в то время он был молодым репортером «Нью-Йорк пост» и «ранним утром 7 апреля 1972 года провел несколько часов у ресторана «Умберто Клэм Хауз» на Малберри-стрит в Нижнем Манхэттене». Капечи писал, что Элберт Сидман, легендарный начальник оперативного отдела полицейского управления города Нью-Йорка, вышел из «Умберто» и сказал журналистам, что бойня – дело рук одного стрелка.

В опубликованном в 2005 году втором издании своей книги «Мафия для чайников» Капечи писал: «Заставь меня принимать решение , я бы сказал, это дело рук Фрэнка Ширана». Про Хоффа он написал: «Рассказ Ширана звучит правдоподобно».

И тут удача повернулась ко мне лицом. Позвонил Эрик Шон из «Фокс Ньюс». Из старых новостей на «Фокс» он узнал о свидетельнице убийства Галло. Это уважаемая журналистка «Нью-Йорк таймс», и она пожелала остаться неизвестной. Он позвонил ей, и она призналась, что находилась в ресторане и была свидетельницей стрельбы. Он сказал: «Понимаю, вошли трое итальянских гангстеров и открыли пальбу». Она сказала: «Нет, это был бандит-одиночка». Он обратил ее внимание на веб-сайт Капечи и фотографию Ширана размером с почтовую марку, снятую в начале семидесятых, во времена убийства Галло, ту же фотографию, которая опубликована в этой книге. Она сказала: «Боже мой, я видела этого человека. Мне нужна эта книга». Шон немедленно вышел из «Фокс Ньюс» на 47-й, вошел в здание «Нью-Йорк таймс» на 43-й и принес экземпляр.

Я рассказал эту историю своему другу и бывшему руководителю Си-би-эс Теду Фейри. Тед сказал: «Я ее знаю. Она была моей лучшей аспиранткой за все время преподавания в Колумбийском университете. Потрясающая девушка, превосходная, очень яркая журналистка и на редкость честная. Я ей позвоню».

Мы втроем пообедали в нью-йоркском ресторане «Элейн». Она сказала нам, что, хотя многие коллеги знают о ее причастности к «делу» в качестве свидетельницы, ей хотелось бы сохранить анонимность. Свидетельница нарисовала нам схему места преступления, в том числе то, как располагался ее столик по отношению к компании Галло, и сказала: «В ту ночь гремело много выстрелов, и я слышала эти выстрелы еще долго после этого». Она подтвердила, что это действительно было делом рук «бандита-одиночки, и точно не итальянца». Внешностью по ее описанию он походил на ирландца, а ростом, комплекцией и чертами лица напоминал Фрэнка Ширана в его тогдашнем возрасте. Она пролистала принесенный мной фотоальбом, в том числе с фотографиями других гангстеров, а увидев увеличенное черно-белое фото Ширана, снятое примерно в период убийства Галло, сказала: «Как я уже говорила Эрику Шону по телефону, это было давно, но я уверена, что это он. Я видела этого человека раньше». В ответ на мой вопрос она сказала: «Нет, не на фотографии в газете. Я видела его раньше вживую». Я показал ей черно-белые фотографии более молодого Ширана, и она сказала: «Нет, слишком молодой». Ширана постарше: «Нет, слишком старый». Потом она снова посмотрела на фотографию Ширана, снятую примерно в период убийства Галло, и с нескрываемым испугом проговорила: «От этого фото у меня мурашки по телу».

Встреча в «Элейн» была скорее светской, нежели деловой. Тед и свидетельница были завсегдатаями.

Элейн Кауфман присела за наш столик и рассказала нам, что Галло часто заходил в ее ресторан с актером Джерри Орбахом, сыгравшим Галло в фильме «Банда, не умевшая стрелять», и тогдашней женой Орбаха Мартой. Марта заключила договор на написание биографии Галло. Элейн сказала, что Галло всегда пристально смотрел ей в глаза. И она продемонстрировала это. Она сказала, что он смотрел ей прямо в глаза, когда говорил с ней о том, как тяжело владеть рестораном, и было трудно уклониться от него или от его взгляда.

Как во всех ресторанах, свет в «Элейн» был приглушенным. Мне хотелось официально допросить свидетельницу наедине и под видеозапись показать ей все фотографии при лучшем освещении и продемонстрировать ей Ширана на цветном видео – «вживую». Я хотел обсудить с ней все прочитанное мной, все, что противоречило исповеди Ширана. Из-за нестыковок в наших плотных рабочих графиках прошло девять месяцев, прежде чем я встретился у нее дома в пригороде Нью-Йорка. Я принес свою подборку фото и видеосъемок Ширана, сделанную 13 сентября 2000 года, когда ему было 79. Хотя он был на 27 лет старше, чем в «Умберто», они были цветные, и это был Ширан «вживую».

– В то время мне было 18, – рассказывала свидетельница, – я училась на первом курсе колледжа в Чикаго. Видимо, были весенние каникулы. Я была с лучшей подругой. Мы были в гостях у одного из ее братьев и его жены. Они жили рядом с особняком Грейси. Мы пошли в театр. Думаю, мы смотрели «Эквус», а потом, вероятно, проехали на экскурсию в центр. Никто из нас не пил. Мы были несовершеннолетними, а брат моей подруги с женой не пили в нашем присутствии. Мы зашли в «Умберто» минут за двадцать до стрельбы.

Помимо компании Галло там было явно больше семи человек, хотя в некоторых книгах так пишут. Для столь позднего часа было достаточно многолюдно: четыре или пять столов полностью заняты и, возможно, еще несколько человек сидело в баре. Может быть, люди ушли после нашего прихода и до того, как все произошло, я не знаю; мы зашли в переднюю дверь, на углу Хестер и Малберри. Слева, со стороны Хестер-стрит, столов не было. Все они были перед вами, когда вы входили между баром слева и стеной, выходящей на Малберри-стрит, справа. Мы сидели у задней стены, я – лицом на Хестер-стрит. Моя лучшая подруга сидела справа от меня, а ее брат с женой – напротив нас. Они сидели лицом к задней стене и боковой двери с Малберри. Я помню, что компания Галло была слева от нас, из-за маленькой девочки, и потому что я подумала, что мать девочки была красива. Помимо маленькой девочки были две или три женщины и два или три мужчины. Лица мужчин я не помню.

Нам только что принесли наши морепродукты, когда я заметила высокого мужчину, вошедшего в дверь с Малберри-стрит. Дверь я могла видеть без труда. Она была недалеко от моего левого плеча. Он пошел по диагонали к бару, пройдя прямо передо мной – весь путь прямо перед моими глазами. Я помню, что, когда он проходил мимо меня, я обратила на него внимание, подумав, что он выделяется – очень высокий и красивый мужчина, – остановился он у барной стойки совсем рядом от нашего стола. Я смотрела в тарелку с едой, когда услышала первый выстрел. Я подняла голову, и тот же мужчина стоял лицом к столу Галло и спиной к бару. Не могу сказать, что помню пистолет у него в руке, но стрелял точно он один. Точно потому, что только он спокойно стоял, когда все остальные бросились на пол.

– Компания Галло не знала, кто в них стрелял.

– Это был Ширан. Тот самый мужчина, что на этой фотографии. Даже на видео он очень похож на то, как он выглядел в ту ночь – хотя на видео он намного старше. О, я уверена, это он. На новостных фотографиях , которые вы мне показали, он выглядит обрюзгшим и толстым, но не на видео. На этой фотографии он выглядит как клоун .

Я сказал ей, что Ширан стал много пить и обрюзг после того, как в 1975 году был вынужден убить Хоффа, и она сказала: «В тот год я приехала в Нью-Йорк поступать в аспирантуру по журналистике в Колумбийский университет».

Затем она продолжила свой рассказ:

– Брат моей подруги крикнул нам ложиться. Другие люди тоже кричали: «Ложись!». Помимо выстрелов я хорошо запомнила, что, когда я бросилась на каменный пол, раздался хруст стекла. Мы лежали на полу до тех пор, пока стрельба не прекратилась. Когда стрельба кончилась, брат подруги крикнул: «Бежим отсюда», и мы встали и выбежали через дверь на Малберри-стрит. Другие тоже кричали «Бежим отсюда» и бежали, как и мы.

Мы выбежали на Малберри. На Малберри никто не стрелял из авто, отъезжающего с места преступления, как утверждал телохранитель. Наша машина была припаркована возле полицейского участка. По дороге домой мы размышляли о том, произошло ли на наших глазах ограбление или мафиозное убийство. Не хотелось верить в стереотипы о Маленькой Италии, но мы решили, что это связано с мафией. Не помню, чтобы мы услышали об этом в новостях по радио по дороге домой, но то, что мы увидели в газетах на следующий день, было очень страшно. Я думаю, будь мы там с подругой одни, мы могли бы вернуться на следующий день, но ее брат и его жена очень нас оберегали и не хотели, чтобы мы каким-то образом оказались замешаны.

Эта свидетельница убийства Галло с глазом и памятью журналиста к деталям сказала мне, что не читала ни одну из состряпанных за долгие годы историй. Ей не хотелось об этом ни думать, ни говорить. Она никогда раньше не слышала о «троих итальянцах» до тех пор, пока Эрик Шон не сказал о них. Она сказала: «Это смешно. Трое итальянцев никак не могли ворваться в эту боковую дверь на Малберри-стрит и начать стрелять. Я видела всех входящих. Будь там трое мужчин, мы были бы слишком напуганы, чтобы встать и бежать. Если бы мы встали, мы бы не смогли выбежать в ту боковую дверь».

Закончил я разговор, еще раз спросив ее, уверена ли она, что в ту ночь видела именно Ширана. Она сказала: «Уверена. Именно его я в ту ночь и видела».

Это было однозначное опознание свидетелем, и будь я прокурором по этому делу, мне оставалось бы только услышать, как захлопывается дверь камеры. Хотя опознание было произведено через много лет после случившегося, свидетельница была начинающей журналисткой и смогла увидеть убийцу и записать его образ в памяти, прежде чем он стал угрозой с пистолетом в руке. Свидетели, видящие пистолет, часто запоминают только пистолет.

После проведенного опознания я решил купить все книги о Галло, которые удастся найти. Это заняло немало времени – многие были редкими, больше не издавались. Версии той ночи в «Умберто» в этих книгах часто граничат с идиотизмом. Но книга 1976 года, написанная телохранителем Галло Питом «Греком» Диапоулосом, была содержательнее.

В «Шести семьях» Диапоулос пишет, что празднование дня рождения Галло началось в тот вечер в знаменитом нью-йоркском ночном клубе «Копакабана». Ведущим шоу-программы в тот вечер был Дон Риклс, и он отдал дань уважения Галло. В «Копакабане» Галло столкнулся с «ветераном Рассом Буфалино, итальянцем-завсегдатаем». На лацкане Буфалино Галло заметил значок Лиги за гражданские права американцев итальянского происхождения. В соответствии с любовью Буфалино к ювелирным украшениям этот значок был украшен бриллиантом. Джо Коломбо, друг и коллега-босс Буфалино, человек, которого Галло приказал убить, десять месяцев пролежал в коме. Галло сказал Буфалино: «Эй, зачем ты это делаешь? Действительно веришь в эту дурацкую лигу?»

Диапоулос писал:

«Стало видно, как заходили желваки Буфалино, спина выпрямилась, и он от нас отвернулся. Фрэнк с очень встревоженным видом взял Джо под руку:

– Джо, не о чем тут говорить. Пойдем выпьем.

– Да, выпьем.

– Джо, он босс.

– Он босс. Так и я босс. Что делает его лучше меня? Мы равны. Мы все должны быть братьями.

«Братья» смотрели друг на друга отнюдь не по-братски.

– Джо, – сказал я, – пойдем к столу. Давай не устраивать разборку.

Сопровождающего Буфалино, который «с очень встревоженным видом» взял Галло под руку, Диапоулос называет Фрэнком. И далее Диапоулос описал, как началась «разборка»: «Передавались бутылки шампанского. Некоторые передал гангстер по имени Фрэнк. Он был с ветераном, Рассом Буфалино, итальянцем-завсегдатаем, боссом в Эри, штат Пенсильвания».

А Фрэнк Ширан, постоянно ездивший с Расселом Буфалино в Нью-Йорк, всегда называл Галло «борзым». Фрэнк знал, о чем говорил. Поскольку этот эпизод в «Копакабане» задевал Буфалино, эту подробность Ширан в своей исповеди мне опустил.

Джозеф Д. Пистоне, известный как Донни Браско, сказал мне, что, когда он под прикрытием работал на ФБР, часто ходил в «Везувиус». Там он встречал Буфалино и Ширана. Они приходили каждый четверг. «Везувиус» располагался от «Копакабаны» на расстоянии длительной прогулки пешком или в нескольких минутах езды. Празднование дня рождения Галло в «Копакабане» началось в 11 часов вечера в четверг. К 5.20 утра в пятницу Джо Галло был мертв.

Рассел и Фрэнк были в Нью-Йорке на вечере в «Копакабане», где встретили Безумного Джо Галло, который «надерзил» не тем людям, и его дом покрасили. Как и с домом Джимми Хоффа, и всеми остальными домами, которые, по признанию Фрэнка Ширана, он покрасил, тайна Галло разгадана.

– — —

Одна из дочерей Фрэнка Ширана, Долорес, сказала мне после выхода «Я слышал, ты красишь дома»: «Джимми Хоффа был одним из двух людей, о ком отец в какой-то мере заботился. Вторым был Рассел Буфалино. Убийство Джимми Хоффа терзало отца всю оставшуюся жизнь. После исчезновения отец страшно страдал и его мучило чувство вины. Он пил и пил. Иногда его приносили. Мне никогда не хватало духу посмотреть правде в глаза и сказать себе, что это сделал он. Он никогда не признавался, пока не встретил вас. ФБР потратило почти 30 лет, донимая отца и тщательно следя за каждым его шагом, чтобы заставить его признаться».

«Быть дочерью такого отца было настоящим кошмаром. Мы не могли рассказать ему о своих проблемах из страха за то, как он примется их решать. Он думал, что так он нас защищает, но все было ровно наоборот. Мы не чувствовали его защиты, потому что слишком боялись за ней к нему обратиться. Сосед-извращенец оголялся передо мной, а я не могла сказать отцу. Старшая сестра никогда не ездила с нами, когда нас вез отец, потому что боялась, что он не сможет привезти нас домой. Подрастая, мы ненавидели газетные заголовки. Все мы, его дочери, страдаем от этого до сего дня. Мы с сестрой умоляли его не писать эту книгу, но в конце концов сдались. По крайней мере я. Ему надо было облегчить душу. Мы пережили много заголовков об убийствах и насилии, но я сказала ему, чтобы он рассказал вам правду. Если бы мой отец не рассказал вам правду, никто никогда не узнал бы, как все было на самом деле».

«Мне кажется, мы жили под гнетом этой черной тучи всегда. Я хочу, чтобы это кончилось. Мой отец наконец обрел мир. Мне хотелось бы, чтобы то же самое произошло и с семьей Джимми. Мой отец убил своего друга и жалел об этом до последнего дня жизни. В душе у меня всегда жили подозрения, и мне не хотелось, чтобы они подтвердились. Теперь, когда я была вынуждена узнать жизнь, которой жил отец, мне необходимо совладать со всеми противоречивыми чувствами, вызванными этой правдой».

И в эту книгу вошла только правда.

Март 2005 года.

 

Заключение. Истории, которые нельзя было рассказать раньше «Зип-а-ди-ду-да»

В сказочный летний день в Сан-Валли, Айдахо, на моем телефоне зазвонил рингтон песни «Зип-а-ди-ду-да» из диснеевского фильма «Песня Юга». Я смотрел его восстановленную версию вместе с «Бэмби» на первом свидании с будущей женой Нэнси и ее шестилетним сыном Триппом и четырехлетней дочерью Мими, моими будущими пасынком и падчерицей.

Молодая женщина, чей телефонный номер начинался с 212, спросила:

– Чарльз Брандт?

– Да.

– Пожалуйста, подождите, сейчас с вами будет говорить Боб Де Ниро.

Воистину «Зип-а-ди-ду-да».

Восемь месяцев назад, в 2008 году, журнал «Вэрайети» возвестил на первой странице, что Мартин Скорсезе и Роберт Де Ниро заключили сделку с «Парамаунт» на съемку художественного фильма «Я слышал, ты красишь дома». Однако время шло. В последующие месяцы из Голливуда не было никаких новостей, вплоть до этого звонка.

Как продюсер фильма и будущий исполнитель роли Фрэнка Ширана, Де Ниро спросил, есть ли у меня материал, не включенный в книгу.

– Много, – заверил я его.

– Не могли бы вы привести пример?

– Фрэнк сказал мне, что аресты кое-каких людей и смерть некоторых других позволят обнародовать отдельные факты. Несколько историй я опустил.

И «Парамаунт» пригласил меня на Манхэттен на встречу со Скорсезе, Де Ниро и сценаристом Стивеном Заилляном, обладателем «Оскара» за «Список Шиндлера».

Я сидел перед ними спиной к стеклянной стене в номере на 37-м этаже отеля «Ле Паркер Меридиен» на 57-й стрит. Чуть дальше по той же улице расположен Карнеги-холл, а через широкую улицу – «Сикелия продакшнс» Скорсезе. Мы были в квартале от киностудии Де Ниро «Трайбека продакшнс» и моей средней школы на Восточной 15-й улице. Мой выпуск 1959 года средней школы Стайвисент, куда ходили Джеймс Кэгни и Телониус Монк, состоялся в Карнеги-холл. Хотя Скорсезе, Де Ниро и я ходили в разные школы, я чувствовал себя как дома. Все мы выросли в итальянском Нью-Йорке, на заре эпохи рок-н-ролла, известной сегодня как «ду-уоп». «О…о…о, Флоренция…»

Скорсезе сидел слева от меня на диване, стоявшем перпендикулярно моему, с Заилляном, который левой рукой делал пометки в черновике невидимого для меня сценария. Напротив, отделенный от меня массивным деревянным журнальным столиком, в кресле с подголовником сидел Де Ниро. Он мог дотянуться от Заилляна и изредка похлопывал его по плечу, спрашивая: «Ты понял?» Было 5.30 вечера. На столе свежие фрукты и печенье. В номере аромат кофе и атмосфера обеда в забегаловке на углу. А мы были парнями, которые тут болтались.

– Я следователь, – сказал я, – и теперь сам здесь под допросом.

«Парамаунт» отвел нам час, но вопросы, задаваемые этими творческими личностями, были настолько дотошными, а у меня так много материала, что мы просидели четыре часа, до 9.30 вечера. Без перерыва на обед.

В какой-то момент во время их допроса я объяснил, что один странный фильм, который я в 1961 году смотрел в парке «Стил Пир» в Атлантик-Сити, заставил меня в 1991 году задать Фрэнку, казалось бы, невинный вопрос, на который он дал пугающий ответ исторической важности.

– Какой странный фильм? – спросил Скорсезе.

– Поверьте мне, вам он неизвестен. Этот фильм никто, кроме меня, не видел, и было это почти пятьдесят лет назад.

– Что за фильм? – настаивал он.

– «Взрыв тишины».

Он засмеялся:

– Недавно французы попросили меня о нем написать. Я пришлю вам DVD.

Какие-то материалы, которые я им предоставил, были новыми, связанными с событиями, произошедшими за время после написания эпилога 2005 года. Однако по большей части это были старые материалы еще 1991 года, которые я как бронежилет держал поближе к груди. Ниже главное из того, что я рассказал им о старом и новом.

Проверка на прочность

Как раз во время выхода в свет эпилога к первому изданию 2005 года в мягкой обложке отставной детектив отдела по борьбе с организованной преступностью расследований убийств полицейского управления города Нью-Йорка Джо Коффи сказал мне, что Джон «Рыжий» Фрэнсис был богатым риелтором коммерческой недвижимости, и я написал об этом в эпилоге. Через месяц после этой публикации Коффи написал письмо редактору «Плейбоя». В письме он выражал поддержку моей статье, написанной на основе признания Фрэнка в убийстве «борзого» Безумного Джо Галло в ресторане «Умберто Клэм Хауз» в Маленькой Италии.

Коффи вел дело об убийстве Галло и считал, что благодаря признанию Фрэнка оно раскрыто. Однако один инцидент оставлял у него неприятный осадок еще много лет. Коффи написал в «Плейбой», что среди помогавших Галло в праздновании дня рождения в «Умберто» был актер сериала «Закон и порядок» Джерри Орбах, отказавшийся сотрудничать с Коффи в расследовании убийства.

Чтобы поблагодарить Джо Коффи за его письмо в «Плейбой» в поддержку признания Фрэнка Ширана в убийстве Галло, я позвонил ему домой в Нью-Йорк из своего дома в Сан-Валли.

– Этот скользкий тип явился с адвокатом, – сказал Коффи, имея в виду Джерри Орбаха. – Тот не позволил мне задать ему ни одного вопроса.

– Орбах, – рассказал я то, что узнал при подписании книги, – ходил в среднюю школу на территории Буфалино. Любой, кто когда-либо жил в северо-восточной части Пенсильвании, знает достаточно, чтобы держать язык за зубами.

Кони хмыкнул.

– Что ж, дело Галло раскрыто, – сказал он. – Но его можно было бы раскрыть тогда, если бы Орбах сотрудничал.

Коффи открыл мне одну из причин своей убежденности в том, что Ширан говорил правду об убийстве Галло. Дело не только в свидетельском опознании редактором газеты «Нью-Йорк таймс». Коффи объяснил, что руководствовался целями поддержания правопорядка, когда распустил историю о троице итальянских стрелков. Дезинформация потребовалась Коффи для проверки на вшивость. Она отсекла ложных доносчиков. Коффи уцепился за информатора, который хотел продать «информацию» о трех итальянцах, поскольку знал, что стрелок был один, высокого роста и не итальянец.

– Это был Ширан, – сказал Коффи.

Я спросил:

– Вы прочли мою книгу?

Он замялся.

– Экземпляр, который я послал вам после того, как вы сказали мне, что Рыжий был риелтором коммерческой недвижимости?

– О, вы имеете в виду Джонни Фрэнсиса.

– Это очень помогло мне. Я процитировал вас в издании в мягкой обложке. Вы прочли?

– Нет.

Он засмеялся:

– Но я послал книгу своему информатору в семье Буфалино. И он ее прочитал. Ее прочитали все ребята Буфалино. Этот ветеран семьи Буфалино сказал мне, что был шокирован. Он не мог поверить, что Ширан вам в этом признался. Все это правда. Там все шокированы.

– Ширан очень раскаивался, – сказал я. – Это зрело долгие годы.

– Несомненно.

Будь Фрэнк жив, я, поговорив с детективом Коффи, позвонил бы ему поделиться новостями. Дело Галло закрыто. Семья Буфалино подтверждает твои слова. Все правда.

Я достал из папки фотографию, на которой мы с Фрэнком сидим во главе стола на торжестве по случаю проводов на пенсию одного из товарищей в профсоюзе. Кто-то щелкнул нас обоих в тот момент, когда Фрэнк признался в убийстве Безумного Джо.

– Почему Расс так сильно тебе доверял? – задал я тогда первый вопрос.

– Чтобы ты понял, – произнес он с улыбкой лепрекона, – мне придется тебе кое-что рассказать.

– Давай, Фрэнк. Не оставляй меня в неведении. Сейчас самое время высказать все.

Он понизил голос. Его губы едва шевелились.

– Слышал когда-нибудь о Джо Галло?

– Конечно, – сказал я, – Безумный Джо.

– Борзый, – сказал он.

– Не понимаю. Почему Расс так сильно тебе доверял?

– Это дело – моя работа. Рыжий был моим шофером. Он высадил меня и проехал вокруг квартала. Если бы я не вышел на улицу к его возвращению, он бы уехал. Я бы остался один. Вот так это делается.

На снимке я прильнул к нему с магнитофоном в руке, чтобы расслышать его тихий голос в шуме вечеринки. На фото взгляд Фрэнка устремлен вдаль, как нередко бывало после новых признаний.

Решив вставить в книгу признание Фрэнка в убийстве «дерзкого», я и подумать не мог, что включение в книгу рассказа о Галло будет сплошной головной болью. Я понимал, что предстоит борьба с общепринятой версией о троице итальянских боевиков, ворвавшейся в «Умберто», ранившей в задницу греческого телохранителя Галло и убившей Галло, когда тот выбежал на Хестер-стрит. Это было испытанием авторитета Ирландца, ведь Фрэнк, как Форрест Гамп, участвовал во многих делах на очень высоком уровне.

Мое решение сохранить в книге признание в убийстве Галло оказалось для меня и Фрэнка возможностью пройти проверку на прочность от детектива Коффи.

Однако в момент публикации первого издания я этого не знал. Я узнал только, что там была редактор «Нью-Йорк таймс», которая вылезла из-под стола в «Умберто» и могла сказать, что видела троих итальянских киллеров, убивающих Галло. Что, если бы она опознала по фотографии какого-нибудь итальянца? Фиаско потерпела бы не только книга, но и дело Хоффа.

На карту было поставлено очень многое – прежде всего моя репутация, заслуженная годами. В моей юридической практике способность привлекать клиентов по рекомендации других юристов, судей и общественности зависела исключительно от моей репутации. Люди знали меня как бывшего президента Адвокатской коллегии штата Делавэр, бывшего первого заместителя главного прокурора штата, писателя, журналиста, лектора и автора трудов по искусству допроса и перекрестного допроса. Моя репутация была такова, что, хотя я и не принадлежу ни к одной из партий, председатель демократической партии попросил меня баллотироваться на пост губернатора, а 20 лет спустя об этом же просил председатель республиканской партии. Выставив себя сосунком, наивно верящим в рассказы известного лжеца, я мог бы сокрушить все, что построил.

Я мог бы оставить Галло лежать на Хестер-стрит. Но я тринадцать лет проработал членом комитета Верховного суда, расследующего нарушения адвокатской этики. Я помогал расследованию и оправданию в то время сенатора Джо Байдена по делу о сокрытии инцидента с плагиатом в юридической школе после его обращения в Адвокатскую коллегию штата Делавэр. Когда я занимался редактурой перед публикацией, мой опыт в юридической этике громко и ясно говорил мне, что, если Фрэнк обманул меня с Галло, общественность вправе это знать и не верить всему остальному, что сказал мне Фрэнк.

Однако я без колебаний верил Фрэнку. Как видно на той фотографии, которая была сделана, когда он признался мне в этом, я был от него в нескольких дюймах. Я видел его глаза. Я слышал, как он говорил. В конце концов, я не просто пригласил его на свидетельскую трибуну сегодня утром. На протяжении многих лет я испытывал Фрэнка на прочность высеченной в камне, описанной в книгах и снятой в кино историей о троих «итальянцах», «обстряпавших дело». Но Фрэнк крепко держал оба свои пистолета. А я знал свой предмет.

Мне и в голову не могло прийти, что за убийство Галло в окончательном варианте Фрэнк удостоится четырехкратной проверки.

Во-первых, это, разумеется, чудесная свидетельница, уважаемый редактор «Нью-Йорк таймс», однозначно опознавшая Фрэнка как единственного стрелка. Эта уважаемая журналистка любезно согласилась дать интервью на камеру «Пи-би-эс», хотя и не показывая лица и анонимно. Она опознала Ширана по предъявленной фотографии и заявила, что это «несомненно» тот человек, который убил Галло.

Во-вторых, главный следователь детектив Коффи, который заявил, что дело закрыто после прочтения моей статьи в журнале «Плейбой».

В-третьих, в книге греческого телохранителя Галло рассказано о ссоре ранее тем же вечером в «Копакабане» между Расселом, Фрэнком и Безумным Джо, который вел себя «дерзко».

В-четвертых, свой вердикт вынесла семья Буфалино: «Все это правда».

Основываясь на подтверждении рассказа Фрэнка о деле Галло в противовес популярной истории, резко противоречащей словам Ирландца, я предполагал написать короткое добавление в книге, присовокупив фразу Коффи о закрытии дела Галло и абсолютном одобрении со стороны посвященных из семьи Буфалино – самых надежных экспертов во всех подобных вопросах. Однако мне предстояло услышать гораздо больше от семьи Буфалино и о семье Буфалино, и короткое дополнение растянулось на все последующие страницы.

Книга «Я слышал, ты красишь дома» должна была шокировать людей Буфалино, приверженцев «Коза Ностры» и ее «Омерты», кодекса молчания, нарушение которого карается смертью. «Когда сомневаешься, не сомневайся». Все это время я знал, что Фрэнк рассказывал парням Буфалино и парням из Филадельфии, с которыми мы встречались в клубах, а также своему другу, крестному отцу Чикаго Джоуи «Клоуну» Ломбардо – часто звонившему ему в моем присутствии, – о нашей работе над оправдательной книгой, которую Фрэнк назвал «моей стороной этого дела». Мы убедили их, что хотим защититься против всех книг, связывавших Фрэнка с убийством Хоффа. Рассел Буфалино позволил Фрэнку сказать всем, что дал Фрэнку разрешение на написание книги в соавторстве со мной. Как выразился Фрэнк, «до тех пор, пока это никому не мешает». Но мы с Фрэнком знали, что пишем на самом деле. Иногда в компании этих мафиози и их боссов я чувствовал себя агентом под прикрытием.

Глядя на мою фотографию с Фрэнком, признающимся в убийстве «борзого», я был рад, что эти ребята из семьи Буфалино не обвинили меня в том, что нашей оправдательной книгой я обвел Фрэнка вокруг пальца, сломал его ради получения признания, воспользовался преклонным возрастом, взывая к совести. Ведь в зависимости от применявшейся мною тактики допроса он называл меня то «господином прокурором», то «святошей». И сказал, что я «самый жесткий прокурор», с которым он когда-либо сталкивался.

Новости детектива Коффи волновали кровь. В Северо-Восточной Пенсильвании пошел густой снег. Вот-вот должен был начаться снежный буран.

Третье кольцо

31 мая 2006 года, ровно через два года после выхода первого издания моей книги в твердой обложке, федералы обвинили в отмывании денег от наркоторговли андербосса Большого Билли Д’Элиа, который 12 лет назад после смерти Рассела стал крестным отцом семьи Буфалино. Большой Билли был племянником Рассела и его неизменным компаньоном. В 1972 году Рассел заказал себе, Фрэнку и третьему лицу, о котором я не писал, три кольца с золотыми трехдолларовыми монетами, инкрустированными бриллиантами. Кольца символизировали внутренний круг из троих участников. Третье кольцо предназначалось Большому Билли Д’Элиа.

Билли, прошедший хорошую школу дяди Расса, знал, как все уладить с этим раздражающим федеральным обвинением. Билли тотчас приказал убить обоих инвестиционных банкиров-свидетелей, которые должны были дать против него показания. К счастью для жертв, на киллере, которому отдал приказ Билли, был «жучок» ФБР. Билли попался точно так же, как и его дядя Расс, приказав человеку «с жучком» сделать то, что Брут в шекспировском «Юлии Цезаре» и мафия называют «работой».

И Билли признали виновным по двум куда более серьезных обвинениям – в заговоре с целью убийства федеральных свидетелей. Билли пятьдесят, и, учитывая, что все записано на пленку, он умрет в тюрьме.

В 1991 году, за 15 лет до этих обвинительных заключений, Фрэнк познакомил меня с Большим Билли Д’Элиа на встрече мафии в ресторане «Мона Лиза» на 6-й стрит в Южной Филадельфии. Фрэнк только что вышел из тюрьмы. А Билли был наиболее вероятным преемником Рассела. Билли был высок, добродушен, очень обаятелен. Мне его не любить было не за что, однако последующие годы показали, что я ему совершенно не нравился.

Например, после вечеринки, посвященной дню рождения Фрэнка, проходившей в итальянском ресторане близ аэропорта Филадельфии, Фрэнк позвонил мне домой: «Знаешь, что сказал мне Билли после твоего ухода?» Он спросил, доверяю ли я «этому парню». Я ответил, что доверяю этому парню, и если бы не этот парень, мне бы сидеть в тюрьме еще 9 лет. Доверяю ли я этому парню?

– Подожди, Фрэнк, – остановил его я. – Пожалуйста, подожди. А что сказал обо мне крестный отец семьи Буфалино? Это все, что меня волнует.

Фрэнк научил меня тому, как мыслят его друзья: «Когда сомневаешься, не сомневайся». И вот Большой Билли во мне засомневался. Все сидевшие за тем столом со мной, Фрэнком и Билли и все авторитеты Филли и ребята Буфалино знали, что я пишу книгу о Фрэнке.

– О-о, он просто пытается меня разозлить, – сказал Фрэнк. – Тебе не о чем волноваться, этот ублюдок мне никогда не нравился, и он никогда меня не любил.

– Эти слова должны меня успокоить?

– Нет, нет, нет, – сказал Фрэнк. – Мне этот ублюдок никогда не нравился, и он никогда меня не любил».

В годы общения с Фрэнком я время от времени бывал в компании Билли, но тот редко со мной разговаривал, словно у меня мог быть «жучок». Едва вышло первое издание книги в твердой обложке, моя жена Нэнси получила электронное письмо от моей бывшей ассистентки Дианы, встречавшейся с другом Билли. Диана переслала Нэнси копию электронного письма, только что полученного ею от друга Билли. Оно заканчивалось следующим предупреждением: «P.S. Билли недоволен Чарли».

Я попытался успокоить Нэнси: «Билли еще не читал книги, она еще не поступила в продажу; я уверен, Билли воображает, что она его изобличает».

– Я чувствовала себя спокойнее, – сказала Нэнси, – когда Фрэнк был жив.

Нэнси знала, что я шел за Фрэнком как за партнером в бальном танце, обходя некоторые щекотливые вопросы. Фрэнк не раз говорил: «Ты не можешь написать этого о Расселе, потому что в этом деле он был связан с другими людьми. Они задумаются: если я сказал такое о близком друге Расселе, наверняка сказал и о них. Они тоже далеко не душки». В других случаях он говорил, что я не могу вставить какой-то сравнительно небольшой отрывок о Расселе, пока жива его жена, Кэрри. Теперь Кэрри уже нет.

Фрэнк настаивал, чтобы в книге не упоминалось имя Билли, и я послушался. Даже сейчас я не выдам мафиозную кличку Билли. В книге я даже не упоминал, что именно Билли рассказал о том, как «Рыжий» Джон Фрэнсис, умирая от рака, проговорился властям о многих делах с Фрэнком. Я не упоминал, что помимо Фрэнка и Рассела третьим человеком, носившим золотое кольцо с монетой, был Билли.

Нэнси видела, как Фрэнк меня защищал. После наших встреч в своей квартире в пригороде Филли он обязательно говорил: «Позвони мне, когда вернешься домой. Я хочу быть уверен, что ты вернулся домой».

– Когда Билли прочтет книгу, – сказал я Нэнси, – он будет, как не раз повторял Фрэнк, «вполне удовлетворен».

Нэнси знала, что я опустил не только некоторые щекотливые детали о некоторых мафиози. Опустил я и свои слова. Мне не хотелось приписывать себе результаты методов допроса, которые я применял.

Я рос в почти стопроцентно итальянской семье. И хотя мы были итальянцами в духе Перри Комо, меня притягивали газетные заголовки криминальной хроники. Никогда не забуду молодого продавца Арнольда Шустера, который заметил на улице Бруклина объявленного в розыск грабителя банков Вилли Саттона и побежал в полицию, потребовав вознаграждение. Босс мафии Альберт «Безумный Шляпник» Анастасиа, известный тем, что в 1957 году его убили в кресле гостиничной парикмахерской, был крестным отцом организации, которую можно было бы назвать «Семья Гамбино». Вилли Саттон никак с мафией связан не был. Но Анастасиа был «недоволен» Арнольдом за то, что тот выставлял свои заслуги на телевидении. И в назидание нью-йоркской молодежи (в том числе мне) Арнольда застрелили прямо перед домом.

За три года до выхода этой книги в свет я получил урок от одного из соучастников Фрэнка, Чаки О’Брайена.

После обнародования 7 сентября 2001 года результатов анализа ДНК, подтвердившего, что в 1975 году в бордовом «Меркьюри» нашли волосы именно Хоффа, Чаки не сидел сложа руки. Давно признали, что этой машиной в день исчезновения Хоффа управлял исключительно Чаки.

Едва услышав новости о ДНК, О’Брайен позвонил Фрэнку из своего дома во Флориде. Он попросил Фрэнка встретиться с ним в баре аэропорта Филадельфии. О’Брайена не волновало ФБР и анализ ДНК. Боялся он только, как бы некоторые мафиози не решили, что «недовольны» Чаки.

В баре аэропорта Чаки убеждал Фрэнка, что находка его не пугает. Он не расколется. Волосы Хоффа могли попасть в машину как угодно.

– Волосы, – объяснил мне Фрэнк после встречи в аэропорту, – могут передаваться от человека к человеку. В конце концов, «Меркьюри» принадлежал сыну Джакалоне – они были близкими друзьями с Джимми и всегда обнимали друг друга. Нашлась бы сотня свидетелей того, как они обнимались на публике. Чаки не о чем беспокоиться.

О’Брайен полетел домой, развеяв сомнения, довольный тем, что не станет жертвой поговорки «когда сомневаешься, не сомневайся». Через два дня случилось 11 сентября, и интерес к волосам Хоффа угас.

Одна из важных причин, по которой я упустил некоторые разговоры с Фрэнком, состояла в том, что в роли исповедника мне иногда приходилось проявлять к Фрэнку меньше уважения, чем одобрили бы его друзья. В их обиходе недостаток уважения – самый страшный грех, караемый мгновенной смертью. Столь же непростительна настойчивость. Я никогда не был слишком настойчив. А если и был, то в основном пытаясь разговорить Фрэнка о войне.

Фрэнк никогда не злился на меня, когда я настойчиво расспрашивал о 411 днях на передовой.

– Я не сказал этого даже ради спасения задницы от тюрьмы перед жюри процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов». Того же от меня хотел Эмметт. И мне говорить об этом с тобой ради продажи твоей книги?

Моя работа заключалась в постоянном напоминании ему о преимуществе высказывания правды. И мне помогло то, что я католик. В конечном счете, Фрэнк позволял мне быть настойчивым, потому что каждый раз, когда он рассказывал мне что-то новое, ему становилось лучше, он испытывал прямо физическое облегчение.

В итоге я изъял из книги подробности своей роли, поскольку не хотел, чтобы кто-то, в особенности Билли, оказался бы слишком «недоволен Чарли».

Девиз нашей семьи: «Сомневаешься – не говори».

1991 год

Помимо умолчания о своей роли и тактике следователя на протяжении почти пятилетнего периода, с 1 марта 1999 года по 14 декабря 2003 года, я также не упомянул подробности своего более раннего общения с Фрэнком в 1991 году. Тому году я посвятил только эти четыре предложения:

«Первое такое интервью состоялось в 1991 году на квартире Ширана вскоре после того, как нам с коллегой удалось выхлопотать для Ирландца досрочное освобождение из тюрьмы по причине ухудшившегося здоровья. Вскоре после самого первого интервью в 1991 году Ширан, догадавшись, что наша беседа уж очень походит на допрос, наотрез отказался сотрудничать с нами. И выразил мне явное недовольство. Я попросил его связаться со мной, если он все же изменит к этому свое отношение».

Все это правда, но очень сжато.

С Фрэнком Шираном было непросто с самого начала в 1991 году. Мы с партнером Бартом Дальтоном ездили к нему на свидания в тюрьму, чтобы Фрэнк подписал медицинские справки, необходимые нам для ходатайства о его условно-досрочном освобождении по медицинским показаниям. Оба раза Барт проезжал до тюрьмы по 80 километров. И в обоих случаях Фрэнк отказывался что-либо подписывать. Фрэнк потребовал от Барта, чтобы вместо ходатайства об условно-досрочном освобождении по медицинским показаниям мы подали гражданские иски против ФБР, прокуроров на уровне штата и федеральном уровне, судей первой инстанции на уровне штата и федеральном уровне, тюремного надзирателя и целого списка других официальных лиц за «жестокое и беспрецедентное наказание», попирающее Шестую поправку к Конституции. Приезжая, мы вдвоем опекали нашего клиента-бунтаря.

Одним из моих ощутимых преимуществ было мое жесткое поведение с Шираном десятью годами ранее, в 1981 году. Сразу после того, как Фрэнк выиграл свой процесс по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» в Филадельфии, он привлек меня, чтобы представлять его в федеральном процессе в Уилмингтоне по обвинениям в профсоюзном рэкете. Я защищал его от обвинений. Мы заявили о невиновности. На скамье подсудимых сидело полдюжины соответчиков из мафии во главе с Юджином Боффа, капо семьи Дженовезе и человеком Тони Провенцано, а из филадельфийской семьи был некий Бобби Риспо. Каждого представлял богатый адвокат из мегаполиса с бриллиантовыми запонками и монограммами, вышитыми на накрахмаленных белых рубашках.

После предъявления обвинения Фрэнк отвел меня в коридоре в сторону и сказал:

– Мне импонирует то, как вы держитесь, и все такое. С оплатой у меня проблем нет. И н-н-не поймите неправильно, но это аванс за составление ходатайства и все такое прочее. Всю эту бумажную работу вам делать нет нужды, другие адвокаты все напишут, а вы просто подпишите, вот и все.

– Фрэнк, – сказал я, – вам придется нанять себе другого адвоката. В своем кабинете я обговорил с вами гонорар, и вы на него согласились. Если возникла проблема с гонораром, я ухожу. Я не буду вас представлять или вести с вами переговоры. Уверен, вам удастся найти другого адвоката, который сделает так, как вы хотите, но для меня ваше предложение неприемлемо. Когда я готовлю для клиента ходатайство, я знаю, на чьей я стороне. На чьей стороне эти люди, я не знаю.

И прежде чем он успел ответить, я развернулся и ушел.

И словно в подтверждение моих слов месяц спустя федеральный прокурор обнародовал, что парень из Филли Бобби Риспо несколько месяцев назад стал информатором властей. На Риспо был «жучок», и все то время, пока группа этих адвокатов встречалась со всеми своими клиентами, обсуждая стратегию защиты, власти их прослушивали. Мне это вторжение во взаимоотношения адвокат – клиент представлялось неконституционным, но оно было поддержано резолюцией в деле «США против Боффа и др.».

В конечном счете Фрэнка осудили, и он получил 18 из своих 32 лет тюрьмы по этим обвинениям. Я был уверен, что Фрэнк помнил об этом, когда решил нанять меня, чтобы я вытащил его по условно-досрочному освобождению по медицинским показаниям.

Дверь в зал для собраний тюрьмы открылась, и в нос ударил сильный запах дезинфицирующего средства, без сомнения, идущий из коридора, который мыли заключенные. Я удивился, увидев, как Фрэнк въехал в зал для собраний тюрьмы в инвалидной коляске, которую толкал бывший президент делавэрского отделения «Пэйган Мотосайкл Клаб».

Несколькими годами ранее, когда я еще выступал защитником в делах по убийствам, прежде чем ограничить свою практику ходатайствами по условно-досрочному освобождению по медицинским показаниям, я пересек реку Делавэр и успешно представлял этого «язычника» в деле о двойном убийстве свидетелей в Нью-Джерси. Один «язычник» и его «старуха» остались в солончаках Пайн-Барренс в Южном Джерси – их головы были прострелены «язычниками», но не моим клиентом, а другими. Мой клиент представлял собой печальный случай: чемпион по борьбе в тяжелом весе в школьные времена, который проиграл наркотической эпидемии 1960-х годов и попал в тюрьму за наркотики. Он был рад меня увидеть и обнял своими ручищами. Я подумал, что Фрэнку полезно наблюдать поддержку со стороны довольного клиента.

Как когда-то, когда я преподавал английский в средних классах в Куинсе, я терпеливо объяснил Фрэнку, что слушание по ходатайству об условно-досрочном освобождении по медицинским показаниям – это тихая внутренняя процедура, которая пройдет в этом самом зале для собраний. Никакого прокурора, прессы и фанфар. Никого из его агентов ФБР, прокуроров или судей не уведомят о том, что мы подали на его освобождение.

Пока я говорил, самое крупное лицо на самой большой голове, которую я когда-либо видел, было серым и жестким, холодные и сухие голубые глаза неотрывно смотрели на меня. Мы не виделись десять лет. Его жесткая кожа была серой, как гранит здания суда штата Делавэр, где его осудили, и, по мере того как я говорил, становилась все серее. Уверен, что он дышал, но было незаметно.

– Фрэнк, – сказал я, – вы в инвалидном кресле, мы с Бартом – адвокаты по делам о медицинской халатности, и это все, что мы сейчас делаем, и мы знаем, как представить медицинские заключения. Вам необходима хирургическая операция позвоночника по поводу вашего тяжелого стеноза. У вас будет лучший нейрохирург Филадельфии Фред Симеоне, готовый сделать в Пенсильванском университете операцию, после которой вам потребуется интенсивный послеоперационный уход, физиотерапия и реабилитация. Начальник этой тюрьмы не хочет предоставлять вам необходимый послеоперационный уход. Удовольствуйтесь тем, что выйдете отсюда условно-досрочно по медицинским показаниям. Совет по условно-досрочному освобождению из трех человек будет на нашей стороне. Фактически другой стороны, кроме нашей, у нас не будет. Однако, если мы подадим любой из тех исков, которые вы хотите, все ваши любимые правоохранительные органы объединятся против вас за кулисами, чтобы гарантировать вам отсидку до последней секунды срока.

Словно не слыша меня, холодным как лед взглядом и таким же голосом он монотонно, сквозь стиснутые зубы произнес монолог, явно написанный для него тюремным адвокатом. Каждое его предложение начиналось словами: «Я хочу, чтобы вы подали иск в суд…» Как полицейский, которого известили по рации о драке за углом, не спешит, давая ребятам возможность хорошенько измотать друг друга, я позволил ему пробубнить обо всех исках, которые мы должны подать в суд.

Когда он закончил, я спросил:

– Фрэнк, вы закончили?

– Да, – проворчал он. – Я выдохся.

– Жаль, вы сами не слышали того, что говорили. В противном случае вы поняли бы, что это лишено всякого смысла.

Он внимательно на меня посмотрел.

– Мы подаем на условно-досрочное освобождение по медицинским показаниям, – продолжал я нарочито медленно и размеренно. – И это все, что мы делаем. Если мы потерпим неудачу, а вы отыщете достаточно глупого адвоката для подачи своих легкомысленных исков, тогда – вперед! Барт вернется через неделю, чтобы забрать эти бумаги, и если вы хотите, чтобы мы вас представляли, вам надо их подписать. Охрана, мы уходим!

На следующей неделе двухметровый здоровяк Барт Дальтон поехал в тюрьму один. По возвращении он был серьезно обеспокоен моей безопасностью.

– Он хотел разговаривать только о тебе, – сказал Барт, – я действительно тревожусь за тебя. Еще никто и никогда с ним так не разговаривал. И так не уходил. Он повторял это снова и снова. Я пытался сказать ему, что ты делаешь это для его же блага, но он не хотел слушать. Мне казалось, что я там занимался не юридическими вопросами, а улаживал мафиозную разборку. Я очень волнуюсь. Он не переставал говорить о тебе. Помни, он убил Фреда Гавронски за то, что тот опоздал на встречу и пролил на него вино.

– Не говоря уже о том, – сказал я, – что он – главный подозреваемый ФБР по делу Хоффа. Он подписал бумаги?

– Да.

– Отлично, ведь только это и важно, не правда ли? Давай его вытащим!

Разумеется, мы так и сделали.

В благодарность Фрэнк пригласил нас с помощниками на обед с суровыми дальнобойщиками, восемью парнями по имени Рокко, которые выглядели так, будто только что вернулись из информационного пикета. С тех пор как Фрэнк вышел из холодной и мрачной тюрьмы, состояние его здоровья улучшилось, и он мог ходить с тростью. Мы расположились в задней комнате его прежнего убежища – ресторана «Винсенте» в квартале Маленькая Италия в Уилмингтоне, называемого мафиози на фэбээровских записях «винным магазином». Именно отсюда гангстер однажды прислал бутылку «Дом Периньон» моей дочери Дженни Роуз на семейный обед по поводу ее шестнадцатилетия.

В какой-то момент Фрэнк сказал нам, что у дочери был кот, который любил прыгать ему на колени, когда он смотрел футбол. Поэтому он купил водный пистолет и показал, как стрелял в кошку брызгами воды, и от этого жеста меня пробрал озноб. Снова я почувствовал озноб в Детройте в 2002 году, когда Фрэнк изобразил, как целит в пол моего «Кадиллака» «ИНСТРУМЕНТОМ».

Словно нас там и не было, Фрэнк с приятелями много вспоминали, поражаясь, что все еще живы, и ставя под сомнение мужественность отдельных судей и агентов ФБР. По-настоящему презирали они одного агента, Джона Тамма, с прической волосок к волоску, того, которого Фрэнк «накрыл одеялом» во время процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов». Толстогубый мужчина в черном костюме, черной рубашке, ярко-красном галстуке и с красным карманным носовым платком заметил:

– Я знаю, в чем проблема Тамма. И я скажу вам, в чем проблема Тамма: всю свою жизнь он борется со своими гейскими наклонностями.

Другой приятель Фрэнка, Фрэнни, который передал мне гонорар от Фрэнка, сидел, погрузившись в задумчивость, и все больше помалкивал. Я узнал, что Фрэнк и Фрэнни дружат с детского сада. Неожиданно Фрэнни поднял бокал и произнес со слезой в голосе:

– Фрэнк, пусть федералы оставят тебя в покое.

– Точно! Точно! – последовали единодушные возгласы.

– Точно! Точно! – вторили мы с Бартом.

После обеда Фрэнк отвел меня подальше от своих гостей.

– Я устал, что меня обвиняют в убийстве Джимми. В каждой статье. Вышло уже шесть книг, и все впутали меня в это дело.

Фрэнк добавил, что в тюрьме прочел мой детективный роман «Право не отвечать на вопросы», опубликованный издательством «Сент-Мартин пресс» в 1988 году и купленный, но не экранизированный кинокомпанией «Тристар пикчерс». Его герой детектив Лу Рацци – мастер допроса. Сюжет основан на расследованиях особо тяжких преступлений, таких, как «Штат Делавэр против Фуллмана», в ходе которых я помогал вести допросы. Это полицейский детектив, главный герой которого называет признание «такой же жизненной необходимостью, как пища и крыша над головой. Оно помогает выкинуть из головы психологический мусор». После выхода в свет этого романа, основанного на реальных событиях, в «Делавэр ньюс» написали, что я получил письмо от президента Рональда Рейгана, похвалившего «Право не отвечать на вопросы» за «решительную борьбу за улучшение правовой защиты законопослушных граждан». Фрэнк видел эту статью о хвалебном отзыве на мою книгу, данном американским президентом ирландского происхождения.

– Мне ваша книга тоже понравилась, – сказал Фрэнк Ирландец. – Я хочу написать книгу и хочу, чтобы для меня ее написали вы. Я хочу обо всем этом рассказать.

Мои навыки и инстинкты сразу подсказали мне, что как минимум подсознательно Фрэнк тайно желал признаться.

Об этом я уже догадался и по нашим предыдущим встречам. Фрэнка не отпугнула ни моя суровость незадолго до того, как выяснилось, что Бобби Риспо работает на ФБР, ни еще большая суровость на тюремном свидании в связи с условно-досрочным освобождением по медицинским показаниям, а уж после его откровений о Лу Рацци, главном герое моего полицейского детектива и мастере допроса, у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что он всячески хотел меня заполучить, чтобы поведать свою «историю этого дела». В тюрьме он сидел с отдельными прототипами персонажей романа, настоящими преступниками, которых я отправил в камеру.

Скрытое желание признаться облеченному властью человеку было идеей, которую я с первых шагов работы в правоохранительных органах усвоил у опытнейшего детектива отдела полиции Уилмингтона, покойного Чарли Берка.

– Как вам удается добиться такого множества признаний? – спросил я у Берка.

– Они сами хотят рассказать, Чолл, – ответил Берки.

Я подумал, что он шутит.

Это было после того, как грабитель Рэндольф Дикерсон признался ему в убийстве. Той же отверткой, которой Рэндольф открыл окно, он зарезал одинокую старуху-соседку, жившую на пенсию и продажу Библий. Книгоноша вернулась домой и с удивлением обнаружила в своей квартире соседа Дикерсона, рывшегося в платяном шкафу.

– Рэндольфу надо было снять с души груз убийства, Чолл. Человеку нужно снять с души груз убийства, – любил повторять Берки. – Это все проклятый героин. Поверь мне, он неплохой парень, но ты недвусмысленно должен показать им, кто главный. Они должны знать, что ты главный, Чолл.

Берки не слишком полагался на техники из учебников, хотя некоторые книги просто потрясающи. У Берки была вера. Я поверил в желание признаться облеченному властью человеку. Это стало явлением, на которое я опирался и бесчисленное множество раз наблюдал его подтверждение еще до этого торжества в «винном магазине» и желания Фрэнка, чтобы я написал для него книгу и рассказал его «историю этого дела», «историю Джимми Хоффа».

Работая по обе стороны уголовного права, я пришел к пониманию того, что тысячелетиями признаваемая совесть, исповедуемая религиями, программами двенадцати шагов и психиатрами и описанная такими художниками, как Шекспир, присуща человеческой природе. Алкоголь и наркотики могут заглушать ее голос, но он таится в глубине, ожидая, пока его умело выведут на поверхность.

Тем не менее, даже в том случае, когда у убийцы появляется желание признаться, признаться хотят его сердце и душа. А каждая клетка тела этого не хочет. Потому что тело окажется в тюрьме или привязанным к каталке. Часто в отягощенном чувством вины сознании эти противоборствующие устремления действуют одновременно.

На последнем курсе Бруклинской школы права я вдохновился подвигами журналиста Майка Уоллеса из нового тогда телешоу «60 минут», и допрос и перекрестный допрос сделались моей страстью. В своей юридической деятельности я постепенно перешел от перекрестного допроса наркоманов-взломщиков к перекрестному допросу выступающих в суде экспертных свидетелей-нейрохирургов. Однако удалось ли бы мне заполучить Фрэнка, добиться его признания, проникнуть в глубины его «истории этого дела», зависело от того, насколько глубоко раскаялся этот католик.

«Мона Лиза»

Мы договорились о встрече в квартире Фрэнка с выходом в сад, в Спрингфилде близ Филадельфии. Это был октябрь 1991 года, задолго до его операции. Я подумал, что в худшем случае у меня будет материал для моего следующего романа о Лу Рацци.

Фрэнк открыл дверь, опираясь на трость. Одет он был в свою обычную «униформу», состоявшую из темно-синих хлопчатобумажных тренировочных брюк, футболки в цвет и серой твидовой кепки, символизировавшей его сердечную привязанность к водителям грузовиков. В духе дальнобойщиков по радио негромко играла музыка кантри. За спиной Фрэнка стоял невысокий рыжий краснолицый мужчина примерно его лет в коричневом костюме, накрахмаленной желтой рубашке и с красно-золотым клубным галстуком. Мое сердце замерло.

Первое правило – с клиентом хотелось бы оставаться один на один.

Фрэнк впустил меня в свою чисто прибранную квартиру с двумя спальнями, слегка пахнувшую лекарствами, и сказал:

– Это мой адвокат Чарли Брандт. А это еще один мой адвокат – Джимми Линч, Католик.

Джимми Линч, Католик, протянул руку и сказал:

– Как делишки, Чолли?

Услышав его прозвище, я почувствовал, что надежды вновь ко мне вернулись. Для католика исповедь священна.

Я пошел в туалет и услышал телефонный звонок. Выйдя, я увидел, как Фрэнк Ширан очень уважительно поддакивает кому-то в трубку. Как потом выяснилось, говорил он с Большим Билли Д’Элиа, андербоссом Рассела Буфалино.

Повесив трубку, Фрэнк сказал:

– То дело мы должны сделать сейчас.

– Сейчас? – запротестовал Джимми.

– Ты делаешь это, когда они хотят, чтобы ты это делал, а не тогда, когда ты хочешь это сделать. И они под тебя не подстраиваются.

– Что мы будем делать с Чолли?

– Ребята, – быстро сказал я, – я прихватил с собой работу. Я займусь ею прямо здесь, в столовой, пока вы не вернетесь.

– Нет, – сказал Фрэнк. – Мы возьмем его с собой, и это будет правильно.

Фрэнк снял кепку и футболку и надел накрахмаленную белоснежную рубашку с монограммой «FJS» на манжетах. Потом черный жилет. Тренировочные брюки он не переодел.

Католик сел за руль. Фрэнк сидел на переднем, я – на заднем сиденье. Позже я узнал, что в своей последней поездке доверчивый Джимми Хоффа тоже сидел на заднем сиденье. Массивная седая голова Фрэнка закрывала мне обзор. Не было сказано ни единого слова, и я понятия не имел, куда мы едем. Я знал, что, если Фрэнк едет убивать, мы с Католиком будем там тоже. Наконец мы добрались до Саус-стрит, и вскоре я узнал свой любимый магазин в Филадельфии «Тауэр Рекорд» на углу 6-й стрит. У «Тауэр» мы повернули направо и остановились через улицу от ресторана «Мона Лиза». Я вздрогнул от ворвавшегося в окно машины рэпа. Италоамериканец указал нам место, где нам не выпишут штраф за нарушение правил парковки.

Во время моих выступлений люди меня спрашивают, было ли мне когда-нибудь страшно с Фрэнком. «Один раз, – отвечаю я, – когда мы вошли в ресторан «Мона Лиза», и за нами с лязгом щелкнул дверной замок». Звук этого громкого щелчка пронзил меня до глубины души. Позже Фрэнк признался, как испугался, услышав за спиной щелчок ресторанной двери, когда вошел в «Вилла ди Рома», чтобы держать ответ перед Анжело Бруно за заговор по поджогу прачечной по заказу Шептуна.

Нас с Католиком пригласили посидеть в баре. Сразу за баром стоял большой круглый стол. За ним в одиночестве сидел Джон Станфа, недавно коронованный крестный отец филадельфийской семьи, королевский потомок Филиппа «Куровода» Теста, свергнутого при помощи начиненной кровельными гвоздями бомбы, заложенной под крыльцом его дома, а также Анжело Бруно, свергнутого выстрелом из дробовика в голову, когда он сидел в машине, припаркованной перед своим домом. Миссис Бруно выбежала и закричала: звоните Симеоне, хирургу, который должен был оперировать Фрэнка, но было слишком поздно. В ту ночь водителем Анжело Бруно был Джон Станфа, и, чтобы его нейтрализовать, как Фрэнк нейтрализовал телохранителя Галло, его ранили из пистолета в плечо.

Позже Фрэнк сказал мне, что, когда красили дом «Анджа», чуть не убили его самого. В тот вечер Фрэнк обедал в ресторане «Кус» в Маленькой Италии. Анжело подошел к столику Фрэнка и попросил его отвезти домой, если не появится Джон Станфа. Однако Станфа пришел, и Фрэнк остался.

– Почему ты уверен, что тебя бы убили? – спросил я.

– Они знали, что от меня не отделаешься, просто прострелив плечо; пришлось бы стрелять на поражение.

После этой конфузии Джон Станфа пошел вверх и вскоре сменил в качестве босса семьи Маленького Ники Скарфо. Маленький Ники отправился отбывать несколько пожизненных сроков за ряд заказных убийств. «Моной Лизой» владел родившийся и выросший на Сицилии Джон Станфа. 17 лет назад, в 1974 году, все вышеупомянутые боссы Филли были среди трех тысяч гостей в «Лэтин Казино», свидетельствуя почтение Фрэнку Ширану в вечер его чествования.

Станфа показал Фрэнку, где присесть, после чего остальные соскользнули со своих табуретов и присоединились к столу.

Я достаточно знал, чтобы не задавать вопросов, но мне стало сразу ясно, что мы на суде, и судьей был Джон Станфа. Станфа был очень сдержан и суров.

Фрэнк, истец, утверждал, что двое из семьи Филли собирали для него деньги с акул, пока он был на киче, а теперь «не определились с зеленью». Эти двое, в свою очередь, утверждали, что по мере того, как собирали «навар», они давали деньги на Фрэнка, по полторы тысячи долларов в неделю, предыдущему крестному отцу Филли Маленькому Ники Скарфо. Из тюрьмы Маленький Ник засвидетельствовал, что эти двое денег Фрэнка ему не давали. Большой Билли Д’Элиа, в то время фактически управлявший семьей в качестве андербосса крестного отца Рассела Буфалино, представлял Фрэнка.

Бар был свободен, и за отдельным столом для нас накрыли еду. Меня поразило, что это хлеб и итальянские колбаски для бутербродов, а не горячие ароматные блюда с красным соусом, которые выставили бы моя бабушка Роза и дедушка Луиджи Димарко на своей семейной ферме на острове Статен-Айленде, устраивавшие душевные пиршества. Но, опять же, это был зал суда.

Поездка в «Мону Лизу» на судебный процесс и последующие братские ритуалы затянулись на пять часов. Мне показалось, что в конце Станфа улыбнулся. Выйдя на улицу после суда, я впервые пожал руку Билли Д’Элиа. Большой Билли – очень представительный человек в костюме от «Братьев Брукс» – походил скорее на бизнесмена и американца, а не на итальянца. Я задался вопросом: заснят ли я видеонаблюдением?

Мы сели в машину Католика. Фрэнк был горд и воодушевлен, и от него разило кьянти: «Я выиграл дело. Посмотрите на уважение, которое мне оказывают. Они поступают так только с итальянцами. Это уважение, которое мне оказывают. Они держат меня в своем кругу. Из этого дела будет зелень, Джимми. Эти двое должны платить мне по полторы тысячи долларов в неделю, пока я не скажу им прекратить.

С заднего сиденья я поразился уникальной форме правосудия и подумал: а мне треть не причитается?

После паузы Фрэнк продолжил:

– Но проблемы у Фрэнни, Джимми. Из-за Фрэнни приключилось кое-что, из-за того, что натворил Фрэнни.

– Что ты имеешь в виду, Фрэнк? Фрэнни хороший человек. Я не хочу, чтобы с Фрэнни что-то случилось.

Сидя на заднем сиденье, я тоже не хотел, чтобы с Фрэнни что-то случилось. Это был тот самый Фрэнни, который принес мне гонорар, когда Фрэнк сидел в тюрьме, и который за обедом после освобождения Фрэнка со слезами в голосе произнес тост за своего друга из детского сада.

На обратном пути Джимми продолжал упрашивать Фрэнка за Фрэнни. Фрэнк держал Джимми в страхе, повторяя, что «не контролировал ситуацию».

Восемь лет спустя, когда 1 марта 1999 года мы с Фрэнком возобновили наши встречи, я узнал, что с Фрэнни ничего не случилось. Фрэнк намекнул, что защитил Фрэнни. Он объяснил: «У Фрэнни хорошая жена и хорошая дочь». Я воспользовался случаем, чтобы напомнить Фрэнку, что и у меня хорошая жена и две прекрасные дочери. И хороший сын.

Мы в течение пяти минут не могли вернуться в квартиру Фрэнка, поскольку, верный своей кличке, Католик заявил, что слишком расстроен делом Фрэнни и отправляется домой спать. Я видел хороший знак в том, что среди друзей Фрэнка был подобный совестливый человек. Католик взял свое пальто из верблюжьей шерсти и направился к двери, и Фрэнк Ширан, подозреваемый ФБР в убийстве Джимми Хоффа, остался со мной наедине.

Мы были готовы. Мы уже заключили сделку о разделе «прибыли» от этой весьма убыточной книги, которая поведает «его историю этого дела», книги, призванной его оправдать. Фрэнк заверил меня, что Рассел дал ему разрешение писать книгу «до тех пор, пока она никому не повредит».

Я с самого начала считал, что для Фрэнка книга была лишь предлогом облегчить душу. И я был полностью открыт его признанию. Идею оправдательной книги я вышвырнул за дверь, открытую уходящим Джимми Линчем. Я собирался стать проводником, катализатором всей той правды, которую Фрэнк хотел снять с души. Конечно, это было опасно, но я был готов рискнуть.

За ту долгую ночь тет-а-тет с Фрэнком были взлеты и падения, но в конце концов Фрэнк произнес первые слова, которые сводились к признанию вины в деле Джимми Хоффа: «Люди думают, что ФБР не знает, какого хрена они делают. ФБР знает, какого хрена они делают».

Это сложное предложение было как широко распахнутые ворота для появления подробностей. Фрэнк сформулировал нашу задачу. Теперь ему следовало объяснить, почему «ФБР знает, какого хрена они делают».

Я тогда не знал, что Ширан имел в виду и подтверждал служебную записку из досье ФБР по делу Хоффа. Я никогда о ней не слышал. Прочитал о ней я позже в посвященных исчезновению Хоффа книгах Стивена Брилла и Дана Молдеа. И до публикации этой книги я ее не видел.

Эту служебную записку через насколько недель после исчезновения Хоффа написал Боб Гэррити, агент ФБР, находившийся в самом центре расследования дела Хоффа.

Мне выпала честь встретиться с Бобом Гэррити в 2005 году, через четырнадцать лет после суда Фрэнка в «Моне Лизе», когда Боб на автограф-сессии купил мою книгу в мягкой обложке. И попросил меня подписать «Бобу Гэррити».

– Откуда мне знакомо это имя? – поднял я глаза.

– Я был агентом по делу Хоффа. И дважды прочел вашу книгу в твердой обложке.

В служебной записке из досье по делу Хоффа, на которой основывались другие книги, посвященные убийству Хоффа, Гэррити составил точный список подозреваемых, включая Ширана и Буфалино.

– Пожалуйста, присядьте рядом со мной, – попросил я.

На Бобе как консультанте по безопасности «Национальной футбольной лиги» была рубашка «Питсбург Стилерз». Фотография, снятая моей женой, на которой мы сидим вместе, висит у меня на стене.

– Мы всегда любили Ширана за это, – сказал Боб. – Семья Хоффа считала, что без Фрэнка Ширана солнце не встает и не садится.

Фрэнк тоже знал, что семья Хоффа его боготворила, и это знание усугубляло чувство вины и подталкивало к признанию.

Однако ничего не менялось, пока в нужное время не появился я, обладающий нужными умениями.

Все до единого, каждый подозреваемый из составленного Гэррити списка в досье Хоффа нажали на то, что я называю кнопкой молчания «Миранды» на пульте дистанционного управления. Никто из них не отвечал ни на какие вопросы ФБР. Боб Гэррити и ФБР, благодаря информаторам, знали, «кто это сделал», но не могли пробить каменную стену молчания, чтобы узнать, что именно сделал каждый. И поэтому Бюро беспощадно преследовало внесенных в список за любое преступление, даже без связи друг с другом, и посадило всех.

Упорная работа Боба и других над делом помогла мне в квартире Фрэнка в ту ночь. Страх быть пойманным помог развитию чувства вины. Непрестанное давление ФБР усугубляло тяжесть мук совести Фрэнка, и я извлек пользу из работы ФБР.

В ту знаменательную ночь 1991 года уставший Фрэнк опустился на серое вельветовое кресло «Лэ-Зи-Бой». И устроился в нем, а я сидел рядом с ним, совсем рядом. Поскольку я не видел записки Боба Гэррити и не читал ни одной книги о деле Хоффа, у меня в голове не было теории, которая могла бы мной руководить, ни единого сценария, который я мог бы пересмотреть.

Мне помогло кьянти, выпитое Фрэнком в «Моне Лизе». «In vino veritas» – истина в вине. Вероятно, кьянти сделало его разговорчивее, а радость от законной победы – более экспансивным. Помогли и мольбы Джимми Линча Католика за Фрэнни – задали нравственный тон. Наша встреча продлилась еще целых пять часов после пяти часов, проведенных на его мафиозном суде. Уезжая домой, я знал немало из того, что случилось с Джимми Хоффа. Как минимум у меня было представление о том, что сделал каждый из списка Боба Гэррити.

Восемь лет спустя, в 1999 году, Фрэнк сказал мне, что только один из девяти подозреваемых в списке из досье ФБР по делу Хоффа был невиновен. Это был Габ, брат Салли, «Салли Багса» Бригульо. Фрэнку пришлось сказать мне, что он был на киче с Габом и Габ заверил его, что его брат Салли не «превратился в крысу». Фрэнк заметил о своем убийстве Сала Бригульо: «Оно было скверным».

В ту ночь 1991 года, в привычной ему домашней обстановке, без магнитофона и стенографии, я помог Фрэнку открыться и рассказать, как в «съемном» доме в Детройте произошло убийство Хоффа, признаться, что орудием послужил пистолет, в момент убийства он был в том доме в Детройте и находился там по приказу Рассела, прилетев туда на частном самолете, а тело кремировали братья Андретта, нанятые в качестве чистильщиков. Фрэнк признался в участии в заговоре с целью убийства. Это делало его виновным в убийстве, как если бы он нажал на спусковой крючок. Однако он не признался в том, что действительно нажал на крючок, и тогда я не настаивал.

Я знал, как он себя чувствовал, как насторожен, как искренне мучился угрызениями совести. Запись я отложил до следующего раза.

Кроме того, до поры я не задавал каверзных вопросов-предположений, на которые непросто ответить, не проболтавшись: «Нет, нет, что вы, это не про вас. Я просто спрашиваю ваше мнение о том, как это могло произойти. Каждый вправе иметь свое мнение».

Я подумал, что при нашей следующей встрече мне удастся прояснить оставшиеся недоговоренности, и даже представить себе не мог, что произойдет она почти десять лет спустя.

В ту осеннюю ночь Фрэнк не отрицал, что знал, кто нажал на курок, раз он утверждал, что это могли быть два осиротевших во время войны сицилийца, которых привезли из канадского Виндзора. Однако мои последующие вопросы заставили от этого отказаться. Кроме того, я заставил его отказаться от версии, что он «присматривал за делом для Рассела».

То, что орудием убийства был пистолет, выяснилось далеко не сразу. Сначала он утверждал, что это могла быть проволочная вешалка для одежды, и хорошенько меня толкнул, уперев ножищу мне в поясницу, чтобы продемонстрировать, как можно задушить согнутой вешалкой.

Когда он наконец признался, что это был пистолет, я почувствовал, что он хочет сказать мне, что он нажал на спусковой крючок этого пистолета, и я был уверен, что в конце концов он мне признается. Однако мне следовало быть осторожным и не спешить. В конце концов, он был опасным человеком, а мы были практически незнакомы.

Поведение Фрэнка, в особенности его печальный взгляд, свидетельствовало о том, что его истерзало чувство вины, и чем чаще упоминался Джимми Хоффа, тем оно становилось острее. Этот взгляд резко контрастировал с его холодным взглядом в тюрьме. Восемь лет спустя, когда мы возобновили нашу работу, я узнал, что отец Фрэнка учился в семинарии, а мать каждое утро ходила к мессе. Меня это не удивило.

Долорес, третья дочь Фрэнка, выступавшая вместе со своими сестрами даже против написания оправдывающей книги, но ставшая моим лучшим другом после ее публикации, поведала мне, что на похоронах матери старшая сестра Пегги сказала ей, что в действительности никогда не думала, что отдалившийся отец убил Джимми Хоффа. Именно чувство вины, терзавшее его через четыре дня после убийства, заставило его так думать, когда Пегги сказала ему на кухне материнской квартиры: «Не хочу иметь ничего общего с таким человеком, как ты». Сильнейшее чувство вины заставило его думать, что Пегги его разоблачила. До самой смерти он считал, что она заглянула ему прямо в душу.

«Взрыв тишины»

Иногда преднамеренное молчание играет в допросе определенную роль. Я успешно воспользовался долгой поездкой к полицейскому участку в тишине и темноте автомобиля, полного детективов отдела убийств, которых заранее предупредил не произносить ни слова, сохраняя абсолютное молчание в присутствии сидящего рядом со мной молодого человека в наручниках, чтобы тот, вытирая слезы о колени, потомился. Это молчание должно было напугать и вырвать признание у этого только что задержанного нами на квартире подруги сообщника стрелка, тяжело ранившего в голову патрульного из винтовки 22-го калибра в ходе вооруженного ограбления. Когда мы приехали и остановились на заднем дворе полицейского участка, я нарушил молчание и сказал: «Подожди». С легким сочувствием посмотрел на него сверху вниз и сказал детективу отдела убийств: «О, черт с ним, пусть он расскажет, как все было». И тот выпалил: «У меня даже не было пистолета, а Пинки в него выстрелил».

Однако в подавляющем большинстве случаев я предпочитал вести диалог. Поддерживая его, говорите о чем угодно. Не давайте допрашиваемому времени подумать о том, что он говорит. Не давайте ему закрывать рот и надейтесь на то, что правда всплывет.

А сами тем временем, как игрок в покер, соображайте, куда и как он смотрит или что делает, когда блефует, или говорит правду, или что-то вспоминает. Слушайте звук его голоса, наблюдайте язык тела и просто соображайте. Словно учитель музыки, который может сказать, кто из детишек в хоре сфальшивил, вы должны быть великим слушателем. Как я обычно говорю, выступая с лекциями перед полицейскими: имеет значение «КЧС» – «Каждое Чертово Слово». Слушайте.

Заставить допрашиваемого говорить особенно важно, когда он уже устал, как Фрэнк после долгого дня в «Моне Лизе».

Посмотрев на него в тот вечер в 1991 году, я решил, что нужно задать еще один вопрос, просто чтобы его расшевелить. Прервать временное затишье, возникшее будто в заключительной сцене мрачного фильма «Взрыв тишины», который за несколько десятилетий до того я смотрел в «Стил Пир» в Атлантик-Сити. Следовало буквально взорвать тишину, просто чтобы с наступлением вечера заставить его говорить. В завершение я совершенно «невинно» спросил Фрэнка, почему участвовало так много людей: «…Тони Провенцано, ты, Рассел, Томми Андретта, Стив Андретта, Сал Бригульо, Чаки О’Брайен, Тони Джакалоне».

– Потому, – сказал Фрэнк, – что, идя на такое дело, ты знаешь только, что сделал ты. Ты не можешь никого заложить.

– Это замечательно, – сказал я.

– Главное – предосторожность, – сказал Фрэнк.

– Кроме того, – сказал я, – думаю, если ты справишься с громким убийством сам, тебя в конце, скорее всего, устранят.

– О да. Нет дураков делать такое в одиночку.

– Это как в фильме, который я видел однажды в Атлантик-Сити, где киллер приезжает из Кливленда для совершения громкого убийства в Нью-Йорк, получает после убийства деньги и пулю.

– О да, безумно делать такое в одиночку. Массовой бойни они не устроят, а одинокого ковбоя спокойно уберут.

– Как одинокого ковбоя Ли Харви Освальда, – сказал я смеясь.

И я словно щелкнул выключателем и увидел, как Фрэнк Ширан отвел взгляд и посерел будто гранит, как в тюрьме, когда я объяснял ему план условно-досрочного освобождения по медицинским показаниям.

Что я такого сказал, чтобы он так среагировал? Я откинулся на спинку стула.

– Никогда не читал книг об убийстве Джона Кеннеди, – продолжал я небрежно.

Он замер, грусть в его глазах сменил ужас.

– Но мне всегда казалось, с того самого момента, как я увидел по телевизору, как Руби убивает Освальда, что это была работа Джека Руби…

При этих словах он стал еще серее и напряженнее.

– …избавиться от Освальда. Когда все это сумасшествие выплеснулось на улицу, Руби пришлось доделать эту работу. Ему пришлось бы куда хуже, чем перед судьей за убийство.

Мощные мышцы его рук напряглись на подлокотниках серого «Ла-Зи-Боя».

– Если бы Руби не стрелял в Освальда, – я заговорил громче и агрессивнее, – его бы замучили до смерти, и его семью тоже. Замучили до смерти.

Он был тверд и молчалив, как могильный камень. Затем он еле заметно пошевелил правой рукой, словно пытаясь меня ударить. Это единственная часть тела, которой он пошевелил.

Я продолжал еще быстрее и с большим напором, чтобы он не остановил меня:

– Когда я работал в Восточном Гарлеме, я нередко видел полицейских в форме, сидящих с мафиози за чашкой эспрессо. У Руби были свои полицейские…

При этих словах он отмахнулся от меня правой рукой.

Сухим ледяным голосом он произнес:

– Я никогда не заговорю о Далласе.

Мне навсегда врезалось в память то, как он произнес эти слова. С отчетливым страхом в голосе. Это признание, неожиданно спровоцированное незначительным вопросом о том, почему в убийстве Хоффа участвовало восемь человек, а не один киллер, было сюрреалистическим. Я не мог его предвидеть. Я не был уверен, что оно мне нужно. В тот момент, видя, как он напрягся, я решил не продолжать про «Даллас».

– Итак, другими словами, – ловя его смущенный взгляд, поскольку его испугала собственная вспышка, медленно произнес я, – похоже на сборочный конвейер, где у каждого своя работа и никто не может дать показания на другого. Правильно? Фрэнк? Сборочный конвейер. Так? Фрэнк?

– Да, так.

– Логично.

Мы с этим покончили. Уже в Делавэре после того поразительного октябрьского дня в Филадельфии в 1991 году я почувствовал себя исследователем, снова вернувшимся домой после долгого путешествия в незнакомую чужую страну. Я сказал Нэнси и Барту, что для описания совести Фрэнка Ширана нам необходимо придумать слово посильнее «раскаяния», слово, в котором угрызения совести сочетались бы с пыткой. Я сказал им, что Ширан поведал мне многое из того, что случилось с его дорогим другом и наставником Джимми Хоффа, и поверят они или нет, но Ширан испытывал чувство вины за преступную осведомленность в убийстве Джона Ф. Кеннеди. Я рассказал им, что он мне ответил на безобидное упоминание «Далласа» и то, как пугающе прозвучали его слова. Нэнси и Барт забеспокоились за меня, уговаривая не слишком углубляться. Они хотели видеть меня живым.

То, что скрывается за его словами, их странным контекстом и его эмоциональным состоянием, когда он их произносил, понял бы каждый. У Фрэнка Ширана было в чем признаться в отношении «Далласа».

Примерно десять лет спустя, когда все главные крестные отцы той эпохи были мертвы или в тюрьме, я действительно захотел узнать то, что знал о «Далласе» Фрэнк, и я узнал и написал об этом в книге: мафия участвовала в убийстве, а Фрэнк сыграл невольную роль.

В 2012 году в интервью Чарли Роузу Роберт Ф. Кеннеди-младший сказал, что его отец, Роберт Ф. Кеннеди-старший, считал, что Джона в Далласе убила мафия и что он тоже в это верит. Роберт Ф. Кеннеди-младший сказал, что Роберт Ф. Кеннеди-старший оценил доклад Комиссии Уоррена как «низкопробную ремесленную поделку… Хотя публично доклад Комиссии Уоррена он поддержал, но в частном порядке высказывался пренебрежительно». Роберт Ф. Кеннеди-младший: «Он был очень дотошным юристом, сам составлял доклады, был экспертом в изучении запутанных дел и поиске истины».

Чарли Роуз спросил, ощущал ли Роберт Ф. Кеннеди-старший «определенное чувство вины, поскольку считал, что возможна связь между его очень агрессивной кампанией против организованной преступности» и убийством Джона Ф. Кеннеди. Роберт Ф. Кеннеди-младший ответил: «Я думаю, это правда. Он об этом говорил». Роберт Ф. Кеннеди-младший далее сказал, что телефонная книга Джека Руби «напоминала инвентарный перечень» всех авторитетных фигур организованной преступности.

Когда впоследствии я провел небольшое расследование, мое внимание привлекло одно имя. Ирвин Вайнер. Руби звонил Вайнеру 26 октября 1963 года, за двадцать семь дней до «Далласа». Это мог быть невинный звонок. Руби и Вайнер были друзьями. Вайнер был другом и Фрэнка Ширана, и Джимми Хоффа. Время от времени Фрэнк называл человека большого роста на периферии мафии «крупным связующим звеном». И Вайнер был очень «крупным связующим звеном». Вайнер прогуливался с управляющим пенсионного фонда «Братства» Алленом Дорфманом на парковке в Чикаго, когда двое убийц застрелили Дорфмана. Вайнера, свидетеля, пощадили.

Джек Руби был лично знаком с таким количеством гангстеров, что в 1959 году ФБР безуспешно пыталось привлечь его в качестве платного конфиденциального осведомителя.

Знание того, что и как Фрэнк сказал мне о «Далласе» из своего серого «Ла-Зи-Боя» два десятилетия назад, сделало это заявление представителя семьи Кеннеди столь же отрадным, как падение каждой новой снежинки, с тех пор как моя книга была опубликована.

«Они не посмеют»

В 1991 году, напечатав синопсис показаний Фрэнка, я предусмотрительно опустил комментарий относительно «Далласа». Я понятия не имел, с кем или с чем имею дело. Я действительно никогда не читал книг об убийстве президента. Когда оно произошло, я работал учителем английского языка и просто полагался на память, здравый смысл и впечатления своей жизни, когда случайно упомянул Освальда как «одинокого ковбоя» на одно дело.

На нашей следующей встрече в квартире Фрэнка мы были наедине, и я передал Фрэнку свой синопсис. Он уселся в свой «Лэ-Зи-Бой». По мере чтения он снова посерел как гранит, искренне потрясенный прочитанным, словно в ту нашу ночь был в состоянии потери памяти, вызванной алкогольным опьянением.

Очевидно, что я воспользовался нашей совместной работой над книгой, чтобы подобраться к тому, что знает и хочет рассказать Фрэнк. Но с добровольного согласия Фрэнка на всех этапах. В противном случае он не вернулся бы к работе со мной в 1999 году.

Закончив чтение, Фрэнк сказал: «Вы не можете публиковать этот материал. Эти люди здесь, все они еще живы. Расс еще жив, и я оставлю это себе».

И в тот момент, когда он взял у меня записи, я знал, что я поступил мудро, опустив «Даллас». Мне особенно не хотелось, чтобы Рассел знал, что он мне об этом сказал.

Конечно, у меня сохранилась копия варианта 1991 года под названием «Они не посмеют». Название – ответ Джимми Хоффа на переданное ему Фрэнком предупреждение Рассела. Фрэнк считал, что в этом контексте именно фраза «они не посмеют» повинна в убийстве Джимми. Эти слова стали названием первой главы книги.

«Фрэнк, если вы передумаете или эти люди умрут, – сказал я, – вы знаете, где меня найти».

Восемь лет спустя, 1 марта 1999 года, после получения Фрэнком «отпущения» у монсеньора Эльдусора, у меня раздался телефонный звонок, положивший начало запротоколированным встречам, которые легли в основу большой биографии Ирландца, его авантюрной и опасной жизни, которую он называл «суровой», а еще попытки духовного искупления и окончательного спасения признанием, рассказ правдивой «истории этого дела», проверенной и протестированной моими вопросами и его ответами на протяжении последующих пяти лет.

За пять лет совместной работы я успешно использовал как средство ведения допроса слова Хоффа «они не посмеют» и другие его неосторожные слова и поступки последнего года, чтобы походя переложить на Хоффа вину в его собственной смерти. Хоффа знал правила и последствия их нарушения, но не остановился. «Я бы сам его убил», – неоднократно говорил я.

Я посеял семя.

Я живо помню тот момент, когда это средство ведения допроса дало результат и Фрэнк признался, что нажал на спусковой крючок. Он позвонил по мобильному телефону, когда я вышел после обеда из ресторана «Кристина» в Кетчуме, штат Айдахо, в октябре 2000 года, почти через два года после начала новой серии интервью.

– То дело, о котором мы говорили… – сказал Фрэнк.

– Да.

– То дело – ты можешь сказать, что это сделал я.

– Фрэнк, сказать, если это правда, я могу все, что угодно. Ты говоришь, что это сделал ты?

– Да.

– Ты хочешь мне сказать, что застрелил Хоффа?

– Верно.

– Молодчина, Фрэнк, ты знал, что я знаю, но лучше всего – облегчить душу. Господь тебя благословит, ты молодчина, Фрэнк.

Дом, сдающийся в аренду

С Бобом Гэррити, агентом, расследовавшим дело Хоффа, мы встретились в Детройте осенью 2005 года, почти через полтора года после публикации моей книги, чтобы отыскать жильца, жившего в доме, где убили Хоффа. Мы начали с семьи покойной владелицы дома, одинокой Марты Селлерс. Хотя в новостной статье упоминается ее «сын», и я повторил это в эпилоге 2005 года, сына у нее не было. Со средствами массовой информации говорил внучатый племянник. С внучатым племянником, его сестрой и матерью мы встретились за чашкой кофе и пирожными, поданными на тонком фарфоре на серебряном подносе в просторном доме, в котором все они жили.

Семья объяснила, что дом тети Марты находится в черте города. Марте, работавшей учительницей в Детройте, приходилось пользоваться им как официальным местом жительства в Детройте, в то время как на самом деле жила она в загородном доме. Семья рассказала нам, что одним из учеников Марты Селлерс был несравненный супертяжеловес Джо Луис, тот же «Коричневый бомбардировщик», благодаря помощи которого Бобби Кеннеди проиграл прыжок с парашютом со здания Капитолия.

Семья не смогла пролить свет на фигуру «агента по продаже недвижимости», однако к тому времени я уже знал, что «агентом по продаже недвижимости», предоставившим дом для убийства, был «Рыжий» Джон Фрэнсис. Я выяснил, что через пять дней после исчезновения Хоффа наблюдение зафиксировало Рыжего как одного из соучастников заговора против Хоффа, которых видели в «Везувии» поочередно докладывавшими курившему сигару Толстому Тони Салерно, боссу семьи Дженовезе и члену мафиозной Комиссии.

Из «отчета о наблюдении» офицера полицейского департамента города Нью-Йорка:

«Примерно в 12.55 офицер заметил, что в помещение входит ФРЭНК ШИРАН… На нем была голубая рубашка с коротким рукавом и темные брюки… ФРЭНК спрашивал, «здесь ли РАСС»… ответил, «РАСС в обеденном зале»… На левой руке ФРЭНКА ШИРАНА было кольцо желтого металла с монетой (монета по краю инкрустирована мелкими бриллиантами) и часы желтого металла. Циферблат часов квадратный и обрамлен мелкими бриллиантами… Через несколько минут после того, как ДЖОННИ ФРЭНСИС вошел в обеденный зал, он вернулся в бар и подсел к ФРЭНКУ ШИРАНУ… В какой-то момент из разговора удалось услышать имя ДЖИММИ, произнесенное ФРЭНКОМ. Было слышно, как он сказал мистеру ФРЭНСИСУ, что к расследованию подключилось ФБР… Несколько раз их разговор переходил на шепот, и офицер ничего не мог услышать…»

Доклад Рыжего боссам в обеденном зале свидетельствует о его прямом участии.

Семья Марты Селлерс помнила жильца, пожилого человека с тростью, который время от времени жил в доме, но они не знали, как его звали, и не знали, жил ли он в доме в 1975 году.

Эти любезные люди направили нас к юристу и другу семьи, который в 1970-х годах подумывал о покупке дома. Я поговорил с ним по телефону. Юрист вспомнил, что в одном из окон дома на протяжении многих лет, в том числе в 1975 году, была жестяная табличка «Сдается в аренду». Так что в 1975 году дом действительно сдавался в аренду, что облегчало приезд незнакомых людей и делало их незаметными для соседей. Адвокат знал, что это было именно в 1975 году, потому что как раз в тот год он вернулся в Детройт и всерьез подумывал о покупке дома.

– Я помню старого жильца с тростью, – сказал юрист. – Он был словно привидение и исчезал всякий раз, когда кто-то входил в дом. Но к 1975 году его уже не было.

Внучатый племянник Марты Селлерс заинтересовал нас, рассказав за пирожными и кофе, что в подвале дома стояла мусоросжигательная печь с очень мощными ревущими газовыми горелками. Отверстие в ней было достаточно большое, чтобы засунуть человеческое тело. В детстве он сжигал в ней мусор для своей тети. В 1975 году ею продолжали пользоваться, но через несколько лет эти домашние мусоросжигательные печи запретили как источники загрязнения воздуха. Мы с Бобом проверили подвал и обнаружили дымовую трубу мусоросжигательной печи, но сама мусоросжигательная печь была демонтирована.

Чтобы проверить все до конца, Боб привел нас в местное почтовое отделение, чтобы узнать, можем ли мы найти работавшую тогда почтальоншу, которая могла бы вспомнить фамилию этого жильца, но, к сожалению, выяснилось, что она скончалась.

Затем Боб пригласил меня на обед в бар «Немо» и показал мне парковочное место перед окнами, где за две недели до исчезновения Хоффа был взорван «Линкольн» сына Фрэнка Фицсиммонса. Боб рассказал мне, что на ужине в День благодарения в последний год жизни Хоффа влепил Чаки пощечину. Хоффа рассердился на Чаки за то, что тот бросил жену ради любовницы.

Боб сказал мне, что он разочарован тем, что я не опубликовал книгу раньше, пока Фрэнк был еще жив. Все, что я мог сказать, это то, что его понимаю. Однако предполагалось, что, когда выйдет книга, Фрэнк будет жив.

Фрэнк выбрал самоубийство, отказавшись от еды, – нередкий в доме престарелых случай.

Разрешение на транспортировку

Затем из Тейлора, штат Мичиган, мне неожиданно позвонил прочитавший мою книгу полицейский Джефф Хансен. Хансен рассказал мне о крематории менее чем в двух минутах езды от дома. Он стоял на кладбище, где вскоре после исчезновения сына была похоронена мать Хоффа, в могиле без опознавательных знаков, чтобы не привлекать туристов.

Однако Джефф сказал про другой крематорий, в двадцати минутах езды, поскольку, по его мнению, именно им могла воспользоваться мафия, чтобы распорядиться телом. Известно, что он был близко связан с похоронным бюро «Баньяско», в котором проводилось много мафиозных похорон. Несколько лет назад одного из семьи Баньяско расстреляли в мафиозном стиле прямо перед их похоронным бюро.

Я полетел в Детройт и встретился с Джеффом и другими знающими людьми, с которыми он консультировался. Мне рассказали, как легко было в Мичигане в 1975 году законно кремировать тело без какого-то документального следа. Требовалось только так называемое «разрешение на транспортировку», а на практике даже в нем не было необходимости. Это были листы бумаги размером с долларовую банкноту. Дубликатов не было, только оригинал. Он вручался водителю директором похоронного бюро, который обычно держал стопку таких в ящике стола. Их никому не передавали. Их не отдавали в крематорий. Это было просто разрешение директора похоронного бюро, выдаваемое любому шоферу, после чего тот мог перевозить тело. Эта фраза напомнила мне «транзитные письма» из классического фильма Майкла Кертиса «Касабланка».

Шофер останавливался и вручал смотрителю девяносто пять долларов, часто наличными. Тело было в мешке для перевозки трупа или в дешевом сосновом гробу для кремации. Мешок или гроб никогда не открывали. Шофер и его помощник или подсобный рабочий крематория (если шофер приезжал один) брали тело и клали в печь. Один из них включал обычный выключатель. Через час все, включая мешок для перевозки тела или хлипкий сосновый гроб, превращалось в пепел. Через час возвращался смотритель и скребком через окошко собирал пепел в маленькую пластмассовую урну кремового цвета, которую забирал шофер. Пепел идентифицировать невозможно. Очень часто урны не забирали, а оставляли и просто складывали в шкафу для будущего захоронения. На кладбищах, которые мы проверили во время этой поездки в Детройт, я видел целые полки оставленных урн с прахом. Все это было легко провернуть, например, при содействии Баньяско, у которого были разрешения на транспортировку.

В сговоре с крематорием сделать подобное было еще проще, без посторонней помощи, и всего за час. Смотрители отправляются по своим делам в другую часть огромного кладбища, а шофер с помощником все делают сами. Я щелкнул выключателем в одном из тех детройтских крематориев, которые, казалось, вечно стоят без присмотра, и услышал, как в печи мгновенно вспыхнуло пламя.

Боб Гэррити сказал мне, что его команда ФБР подозревала Баньяско в сокрытии тела. Фактически, как описано в длинной служебной записке ФБР, полученной мною из других источников, очень надежный информатор, близкий к семье Баньяско, указал на бюро «Баньяско» как на место, куда немедленно доставили тело Джимми Хоффа. «Баньяско» проверили, но нельзя было ничего найти. В компетентных кругах Баньяско за явные связи с мафией называли «Баньяско – два в одном». В 2009 году Джефф Хансен написал книгу о своих находках «В поисках правды», которую опубликовало издательство «Спектр Паблишинг».

Фрэнк никогда не интересовался судьбой тела Хоффа. Он всякий раз издевался, когда я начинал поиски. Фрэнк не раз говорил: «Если бы было тело, которое можно обнаружить, его давно бы обнаружили».

Фрэнк согласился, что из живущих только Томми Андретта единственный, кто действительно знает детали. От тела избавлялся он и его покойный брат Стив. Томми Андретта из нью-джерсийского отделения покойного капо Дженовезе Тони Провенцано сейчас живет в Лас-Вегасе. Но Андретта не отвечает ни на какие вопросы. Его кнопка отключения звука «Миранда» постоянно нажата.

Когда в 2004 году вышла книга «Я слышал, ты красишь дома» в твердом переплете, Эд Барнс, продюсер «Фокс Ньюс» и бывший следователь отдела по борьбе с организованной преступностью штата Нью-Йорк, человек, который более двадцати лет, со времен своей работы в ударном отряде полиции хранил две папки, на одной из которых стояло имя «Фрэнк Ширан», а на другой – «Рассел Буфалино», и который дал мне мою первую копию служебной записки из дела Хоффа, прилетел в Лас-Вегас. Эд Барнс весь день прождал на пустыре под солнцем перед белым пригородным домом Томми Андретты, крытым рыжей черепицей. Когда двухметровый Андретта приехал домой, Барнс попытался передать ему книгу и задать ему вопросы, но Андретта, глядя прямо перед собой, отстранил Барнса и вошел в дом. Однако Барнс продолжал стоять перед парадной дверью. Рядом с ним поднялись ворота гаража, и миссис Андретта протянула руку, а Барнс передал ей книгу и принялся задавать вопросы, пока ворота гаража опускались.

Адвокат Большого Билли, назначенный судом

Вскоре после моей последней поездки в Детройт в 2006 году Большого Билли Д’Элиа обвинили в заговоре с целью убийства инвестиционных банкиров, которые должны были давать против него свидетельские показания. После выдвижения этого обвинения в газетах появились сообщения о том, что Билли отказался от услуг известного адвоката по уголовным делам, предпочтя защитника, назначенного судом. Мне стало ясно, что Билли, который, несомненно, мог позволить себе первоклассного адвоката, начал предпринимать шаги к сотрудничеству. Высокопрофессиональные юристы не пошли бы на сотрудничество с ФБР. Это отпугнуло бы других клиентов. Могло их даже погубить.

Через несколько недель моя догадка подтвердилась. Стало известно, что Билли сотрудничает и заключил с федеральным прокурором сделку о признании вины в обмен на смягчение наказания за сотрудничество. Я почувствовал облегчение, которого не чувствовал с тех пор, как Фрэнк заставил меня призадуматься, в 1991 году конфисковав мой синопсис и кто знает кому показав. Когда Билли привалило столько забот, что обо мне и подумать некогда, я наконец-то почувствовал свободу и смог больше раскрыть свою роль «в этом деле».

«Донни Браско: неоконченное дело»

Благодаря книге «Я слышал, ты красишь дома» я получил возможность стать соавтором продолжения шедевра документально-детективного жанра «Донни Браско: моя тайная жизнь в мафии» (Даттон, 1988) и моего давнего кумира, агента ФБР в отставке Джо Пистоне, работавшего под прикрытием как Джонни Браско. Книгу «Донни Браско» Джо писал в соавторстве с Ричардом Вудли. В 1997 году «Донни Браско» экранизировал Майк Ньюэлл. Джонни Депп сыграл Джо, а Аль Пачино – Бенджамина «Левшу» Руджеро, покровителя Джо, которого тот засадил в тюрьму. Они были очень близки. На свадьбе Левши Джо был шафером.

Опасность получить пулю в голову грозила Джо в любой момент все шесть долгих лет его работы под прикрытием в роли вора драгоценностей в преступной семье Бонанно. После вала арестов боссы пообещали полмиллиона за голову Джо Пистоне, который продолжает скрываться. В последующих судебных процессах Джо был шаровым тараном, сокрушившим в конечном счете семью Бонанно.

Наш книжный сиквел, опубликованный в 2007 году издательством «Раннинг пресс», называется «Донни Браско: неоконченное дело» и содержит героический материал, который Джо не мог использовать в первой книге, поскольку еще выступал свидетелем в неоконченных судебных процессах. Отсюда и наш подзаголовок: «Неоконченное дело».

Джо, выросший в Паттерсоне, Нью-Джерси, – самый храбрый человек, о котором я когда-либо слышал. Мы стали братьями на всю жизнь и регулярно общаемся. Джо учит полицейских и сотрудников других спецслужб работе под прикрытием по всему миру, иногда в странах, о которых я никогда не слышал. Кроме того, он продюсирует фильмы, пьесы и телешоу.

Джо сказал мне, что в роли вора драгоценностей и сподвижника Бонанны он ходил в «Везувиус» по четвергам. Именно в этот день в город приезжали Фрэнк Ширан и Рассел Буфалино, работавший с ворами драгоценностей.

Из их уст Джо никогда не слышал чего-нибудь для него полезного. Появление Джо в «Везувиусе» совпало с началом страшных угрызений совести Ширана в 1975 году. «Вечерами в четверг, – рассказывал Джо, – я сидел в баре, цедя свою выпивку, пока Ширан напивался и пьянел».

Джо познакомил меня со своим другом, певцом и актером Элом Мартино, сыгравшим певца Джонни Фонтейна во всех трех частях «Крестного отца». Я с детства восхищался пением Эла и сразу подружился с Элом Мартино и его женой Джуди. Незадолго до своей трагической и внезапной смерти от сердечного приступа в октябре 2009 года Эл сказал мне, что персонаж Джонни Фонтэйн создавался на материале его жизни, а не Фрэнка Синатры, как считают многие.

Эл сказал, что Альберт Анастасиа пытался выбить у него 75 000 долларов после великого хита Эла 1952 года «Here in My Heart». Анастасиа был Безумным Шляпником, заказавшим убийство Арнольда Шустера, который прославился выдачей Вилли Саттона. Однако Эл Мартино был крутым парнем, воевавшим во Второй мировой и получившим ранение в Битве за Иводзиму. До начала певческой карьеры он работал каменщиком в районе Филадельфии. Вместо того чтобы уступить Анастасиа, которого он назвал Ани, Эл переехал в Англию. Когда в 1957 году Анастасиа был убит в кресле парикмахерской отеля, Эл попросил разрешения у босса Филадельфии Анжело Бруно вернуться в Америку. Анжело свел Эла с Расселом Буфалино, и Эл сразу смог убедиться, что в американской мафии Рассел был реальной силой. Как выразился Эл: «Кто бы тебе что ни говорил, помни, что Рассел был самым уважаемым боссом».

Рассел дал Элу Мартино разрешение остаться в Америке и, вместо того чтобы что-либо от Эла требовать, помог ему вернуться на большую сцену. Эл сказал мне, что Рассел был негласным совладельцем легендарного нью-йоркского ночного клуба «Копакабана», где Безумный Джо Галло вел себя «борзо».

Под крылом Рассела Эл расцвел, и у него были большие хиты, в том числе любимая песня Расса и Фрэнка «Spanish Eyes», которую на чествовании Фрэнка исполнил американский тенор из Бронкса Джерри Вейл. Мартин Скорсезе сказал мне, что голос покойного Джерри Вейла звучит в девяти его фильмах.

Эл рассказывал мне, что ждал предложения исполнить роль Джонни Фонтэйна в «Крестном отце», но не дождался, и ему сказали, что режиссер Фрэнсис Форд Коппола хотел снимать опытного актера. После чего отвергнутый Эл позвонил Расселу. Буквально через день или два ему позвонил директор «Парамаунт» Роберт Эванс. Эванс сказал Элу, что, если тот хочет, он сыграет свою роль, но Коппола собирался снимать так, чтобы не слишком показывать лицо Эла. Эл сказал, что ему все равно, он хотел играть эту роль. Поэтому его лицо не снимали крупным планом. На съемочной площадке некоторые актеры отнеслись к Элу прохладно. Однако Эла под свое крыло взял Марлон Брандо, репетировал с ним, летал с ним на своем частном самолете, опекал как крестный отец и на экране, и в жизни.

Об этом я упомянул, выступая в 2011 году на писательской конференции в Сан-Вэлли. В зале присутствовала Ванда Рудди, жена продюсера «Крестного отца» Эла Рудди. Ванда представилась и сказала мне: «Окончательный вариант сценария «Крестного отца» одобрял Рассел Буфалино».

Казалось, едва я раскрывал рот, как у кого-то уже наготове был рассказ о Расселе Буфалино, в особенности в его вотчине на северо-востоке штата Пенсильвания.

У Берни Фолья великолепный итальянский ресторан домашней кухни «Вилла Фолья» в Эксетере, штат Пенсильвания. Я выступал в библиотеке по соседству. После лекции некоторые из нас пошли к Берни хорошо поесть и послушать хорошие истории. Берни рассказал мне, что когда был помоложе и владел пиццерией, ему назначили операцию на открытом сердце. Рассел узнал об этом и приехал. Рассел сказал Берни, что тот слишком молод. Он настоял, чтобы Берни получил еще одно заключение уже от своего кардиолога, и договорился об этом. Рассел попросил Джо Сонкена, владельца ресторана морепродуктов и постоянного места встреч мафии во Флориде, сопроводить Берни к врачу. Джо Сонкена Берни никогда не видел, однако вскоре привык к тому, что его называют Бойни.

В регистратуре медсестра спросила двоих мужчин, говорит ли кто-нибудь из них по-итальянски. Она пыталась записать на прием пожилого итальянца с весьма скудным английским и не могла объяснить ему, что ей нужен номер его социального страхования. Она хотела, чтобы кто-то объяснил, что ей от него нужно. Берни вызвался помочь. Он узнал у старика, что тот не может назвать номер социального страхования, потому что у него нет карточки социального обеспечения. Работать в Америке он начинал бутлегером на Аль Капоне и научился уклоняться от налогов. Слабое место Капоне.

Внезапно Джо Сонкен, тоже начинавший с работы на Капоне, снял очки и приблизил к старику лицо: «Я Джо Сонкен, помнишь меня?»

Берни сказал мне: «Ясное дело, два старых бутлегера начали обниматься и шутить. После этого я был в Атлантик-Сити и, выходя из ресторана, увидел Джо Сонкена, сидящего в частной кабинке с красивой блондинкой. Чтобы его не беспокоить, я пошел к двери, и тут блондинка меня окликнула: «Бойни». Я повернулся – Джо Сонкен сидел с Оливией Ньютон-Джон. Перед рестораном стоял «Роллс-Ройс» с надписью «Оливия» на номерном знаке».

«А еще как-то раз мы с приятелем попытались попасть в нью-йоркский клуб «Рейнбоу рум» на ужин и шоу, но нас завернули, потому что мы явились без предварительного заказа. Мы уже собрались уходить, но тут я решил рискнуть и говорю: «Мы от Рассела Буфалино». Метрдотель вмиг опустил канат и усадил нас за лучший стол. До сих пор я не знаю, был ли Рассел как-то связан с «Рейнбоу рум», но его там хорошо знали».

Когда я задавал вопросы, Бойни был очень осторожен, чтобы не проговориться о Билли Д’Элия. Позже его очаровательная сестра присутствовала на моем выступлении в казино «Мандалай-Бэй» в Лас-Вегасе.

В другой раз в округе Буфалино ко мне подошел мужчина и рассказал: «В детстве я был озорником. Рассел пришел в мебельный магазин моего отца и сказал: «Все любят покупать в вашем магазине, но ваш сын озорничает. Если вы его не приструните, никто больше не захочет здесь покупать». Мой отец не отходил от меня всю школу, глаз с меня не спускал, пока я не повзрослел, и теперь у меня собственное дело».

– Что за дело? – спросил я.

– У меня свое похоронное бюро.

«Мы выиграем это дело»

Вслед за тем Джо Пистоне познакомил меня с Лином ДеВеккьо, специальным агентом отдела по борьбе с организованной преступностью в отставке, еще одним американским героем и другом на всю жизнь. Он был гроссмейстером программы ФБР по работе с информаторами, платными осведомителями и, наконец, источником жизненной силы отдела по борьбе с организованной преступностью. Вместе мы написали книгу о том, как Лин и его коллеги обезглавили мафию. Я назвал Лина и его соратников «Новыми Неприкасаемыми» по образцу первых «Неприкасаемых», федеральных агентов, сражавшихся с Аль Капоне и заслуживших свое прозвище честностью и неподкупностью. В фильме 1987 года Брайана де Пальмы «Неприкасаемые» Роберт Де Ниро сыграл Аль Капоне, а Кевин Костнер – Элиота Несса, честного и неподкупного главу «Неприкасаемых». В конце концов желающий славы окружной прокурор Бруклина с подачи мафии, мстящей за нанесенный Лином невосполнимый ущерб, предъявил «Новому Неприкасаемому», честному и неподкупному Лину ДеВеккьо, обвинение в пособничестве в четырех мафиозных убийствах. Наша книга называется «Мы выиграем это дело» (Беркли, 2011).

Лин был руководителем подготовки легендарного дела против Комиссии мафии и эпохального процесса 1986 года. Джо Пистоне выступил на процессе свидетелем, показания которого стали шаровым тараном. Платный осведомитель Лина в «семье Коломбо» Грег «Мрачный жнец» Скарпа был источником достаточного основания, необходимого для получения разрешения на тайное наблюдение и прослушивание. Колоссальный процесс был, образно говоря, как Ватерлоо для мафии. Он окончательно ликвидировал руководящий орган мафии – Комиссию. Руководители Комиссии были признаны виновными по всему 151 пункту обвинения на основании их собственных слов, записанных на пленку, и получили по сто лет каждый.

Глава семьи Дженовезе Толстый Тони Салерно, председательствовавший на собрании в «Везувиусе» через пять дней после убийства Хоффа, был одним из осужденных боссов Комиссии.

В то время, поскольку еще была жива Кэрри Буфалино, я не мог привести слова Фрэнка, однако он рассказывал мне, что, хотя убийство Хоффа, на которое отвели час от посадки в машину до кремации тела, спланировал Рассел, руководил убийством Толстый Тони Салерно. И если на словах Салерно заявлял о нейтралитете между Хоффа и Тони Провенцано, именно Салерно был заинтересован в ликвидации Хоффа. Семья Дженовезе, крестным отцом которой был Тони Салерно, превалировала в убийстве, представленная четырьмя соучастниками заговора: Провенцано, Салом Бригульо и двумя братьями Андретта.

Лин рассказал мне, что один из пунктов обвинения по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» против Толстого Тони Салерно на процессе Комиссии возник благодаря «жучку», установленному в клубе Толстого Тони «Палма Бойз» в Восточном Гарлеме, и когда в подвале ставили «жучок», одного из агентов укусила крыса. «Палма Бойз» был в нескольких минутах ходьбы от здания центра соцобеспечения, где я в 1960-е годы работал следователем, ресторана «Джо» и коллегии адвокатов Восточного Гарлема, в чьей софтбольной команде я играл. Восточный Гарлем был районом, подконтрольным предателю семьи Дженовезе Джо Валачи. В то время я сошелся с троицей из клуба «Сан-Антонио»: уличным авторитетом Джо, его младшим братом Сонни и зятем Мо, женатым на их очаровательной сестре Фло, заправлявшей в кондитерской Сонни. Как-то раз Мо сказал мне: «Я провел в тюрьме дольше, чем ты живешь на свете». Однажды Мо заговорил со мной о полицейских привилегиях для «четырехсот», которых мы лишены. «Если коп захочет допросить тебя, он до тебя доберется и поджарит. Миссис Вудворд из Вудворд Стэблс застрелила мужа. Заявила, что приняла его за взломщика. Ее допрашивали с пристрастием? Разумеется, нет. Потому что она из четырехсот».

Я ничего о четырехстах не знал и так и сказал.

Мо объяснил: «Они потомки первых поселенцев, тех, что приплыли в Плимут». Тогда я и не подозревал, что мои встречи с Сонни станут генеральной репетицией будущего общения с Фрэнком.

В 1980-е годы я повез подросших Триппа и Мими в свой старый район. Я хотел, чтобы наши дети увидели другую жизнь. Мо уже не было, но Фло все еще работала в кондитерской. Она меня помнила и тепло приветствовала. Пока мы вспоминали прошлое, вошел чернокожий старик, напоминавший бомжующего Дюка Эллингтона, с карликовым пуделем. Он взял «Нью-Йорк дейли ньюс», бросил на прилавок двадцать центов и крикнул:

– Буду должен пять центов, Фло.

– Хорошо, дорогой, – сказала она.

На записи с «жучка» в клубе «Палма Бойз» было слышно, как Толстый Тони навязывал «Братству водителей» своего человека в новые президенты. Это был позже севший в тюрьму Рой Ли Уильямс из Канзас-Сити. Подобного господства мафии в своем профсоюзе и опасался Хоффа, в случае если ему не удалось бы вернуть себе президентство на выборах 1976 года. Поэтому семья Дженовезе и не желала возвращения Хоффа. При Фрэнке Фицсиммонсе они пришли в «Братстве» к власти и намеревались задержаться надолго. Виктор Ризель, мужественный журналист, ослепленный Джонни Дио за «клевету» на Хоффа, писал, что Тони Провенцано из семьи Дженовезе собирался стать президентом в 1981 году. Этому плану помешал приговор в 1978 году за политическое убийство популярного в профсоюзе Тони Кастеллито, совершенное Салом Бригульо и Нокаутом Конигсбергом. Убийство, раскрытое в результате расследования дела об исчезновении Хоффа.

Руководимая Лином ДеВеккьо облава ФБР на боссов Комиссии и их столетние приговоры уничтожили Комиссию навсегда. Теперь, когда «крестный отец» признан ответственным перед законом, ни один человек, кем бы он ни был, не хочет носить на себе мишень ФБР, поставляемую в комплекте со статусом босса (а тем более босса Комиссии). Сначала на вершину поднялись такие мелкие сошки, как Джон Готти, но вскоре вершины не стало. В отсутствие тайной власти, выносящей смертные приговоры, чтобы заставить исполнять свои законы, мафия начала погружаться в анархию и распад.

Задолго до встречи с Лином ДеВеккьо или Джо Пистоне я, общаясь и разъезжая с Фрэнком, сам наблюдал урон, нанесенный мафии процессом против Комиссии.

Мы с Фрэнком часто бывали у капо Филли, криминального авторитета, которого я назову Кармине, в его частном клубе с входом только для членов или по предъявлении ордера на обыск. Единственной очевидной незаконной деятельностью в клубе была азартная игра. Это было «карточное казино»: постоянно шли три-четыре партии в покер, игорный дом ставил банкомета и имел долю в каждом банке, а люди Кармине следили, чтобы казино получало свои деньги до цента.

В первый раз, когда мы с Фрэнком сидели в баре клуба Кармине, здоровый как шкаф андербосс Кармине, мужик около сорока, подошел и встал слева от меня, чтобы поговорить с Фрэнком, сидевшим на барном стуле справа от меня. Все время, пока андербосс и Фрэнк беседовали над моей головой, андербосс ни разу не взглянул на Фрэнка. Вместо этого он стоял вплотную ко мне, пристально на меня уставившись, будто я покерный стол, за которым он приставлен следить, и разглядывал меня так, чтобы я понял, что он меня никогда не забудет. Я мило улыбался, как настоящая Мона Лиза. Кармине был в числе многих, кому было сказано, что я пишу оправдывающую Фрэнка книгу. Андербосс никогда бы так себя не вел, если бы ему не приказали.

Спустя пару лет Фрэнк предложил нам заехать к «нашему другу», поскольку предыдущий босс Филли Ральф Натале арестован и начал сотрудничать с ФБР. Такое сотрудничество босса с органами свидетельствует о глубоком распаде, вызванном «Новыми Неприкасаемыми». Фрэнк сказал мне, что другие капо Филадельфии просили Кармине стать новым крестным отцом Филадельфии, большим боссом всей семьи Филли, которой некогда правил Андж. Кармине спрашивал Фрэнка, но Фрэнк не сказал мне, какой он дал совет. Я сел на свое обычное место, слева от Фрэнка. Кармине, спортивный и красивый брюнет лет пятидесяти, подошел и уже привычно положил свою большую руку на спинку моего барного стула.

– Как поживает наш друг? – спросил Кармине, имея в виду бывшего крестного отца Филли Джона Станфа, которого арестовали. Того самого крестного отца, с которым я познакомился десятью годами ранее, когда он председательствовал на суде в своем ресторане «Мона Лиза». Сегодня он отбывает в Ливенворте пять пожизненных сроков за убийство.

Действительно, наш друг, Джованни Станфа, напоролся на «Новых Неприкасаемых» и был осужден в ноябре 1995 года, через четыре года после того, как в 1991 году, незадолго до моего с ним знакомства, стал боссом. Большую часть времени на этом посту он вел войну с Тощим Джоуи Мерлино за контроль над семьей Филли, войну, которой не случилось бы, будь в Нью-Йорке Комиссия. Среди раненых был сын Станфа Джоуи, получивший пулю в щеку, когда Мерлино открыли огонь по «Кадиллаку» Джона Станфа. Люди Станфа ответили, ранив Мерлино в ягодицу и убив Майки Чанга, чей отец Джо «Чики» Чанкальини был союзником Ширана, раненным в живот во время перестрелки с бунтовщиками перед местным отделением в 1967 году. Другой сын Чики, Джоуи Чанг, решил остаться лояльным Станфа. Брат против брата. Фрэнк очень гордился тем, что Чики из тюрьмы передавал своему сыну Джоуи, что Фрэнк единственный, кому он должен доверять и пойти за советом. Люди Мерлино открыли огонь по Джоуи Чангу перед его закусочной, из-за чего его частично парализовало. Его отец Чики отбывал сорок пять лет, когда Кармине спросил Фрэнка о Станфа: «Как наш друг?»

Фрэнк сказал мне, что во время войны Мерлино – Станфа три парня Мерлино подъехали к его квартире в саду, когда он сидел во дворе. Они попросили его сохранять нейтралитет в конфликте.

– Вышли из машины и подошли все трое? – спросил я.

– Если бы из машины вышло больше одного, мы бы сейчас разговаривали в тюрьме. С пальцами на руках у меня еще все в порядке. Трое выйдут – трое лягут.

Было это в 1993 году, когда Фрэнку уже исполнилось 73 года и он ходил с палкой. Тем не менее Мерлино все еще боялся его активного участия в боевых действиях на стороне Станфа.

Примерно во время визита парней Мерлино я получил представление об авторитете Фрэнка, когда тот вел дела за столом в ресторане «Ла Веранда», что на реке Делавэр в Филадельфии. Я сидел поодаль, и он меня не видел. Это было в те восемь лет, когда мы не общались. Суровые мужчины ждали своей очереди, чтобы почтительно присесть за его стол и получить совет. Если бы стол прослушивался, любая из этих встреч была бы как минимум нарушением режима досрочного освобождения. Процессия продолжалась, когда я незаметно вышел.

В обвинении Станфа в убийстве в 1995 году имена Фрэнка и бывшего сенатора штата Генри Сианфрани, отбывавшего срок за рэкет, фигурировали в качестве сообщников Станфа, не привлекаемых к суду. Фрэнк и Сианфрани попали на запись «жучка» в «Моне Лизе» во время сговора со Станфа, однако обвинения им предъявлены не были. И если в 1995 году Фрэнк только что вышел, отсидев год за нарушение режима условно-досрочного освобождения, после того как без разрешения покинул Филадельфию, Станфа просто уходил навсегда. Фрэнк сказал мне, что, уезжая из Филадельфии без разрешения офицера по надзору, он всего лишь съездил в Атлантик-Сити убедиться, что получал «сполна» с каждого мусоровоза, в которых имел долю.

На записи из ресторана «Мона Лиза» можно разобрать, как Джон Станфа говорит: «Вы знаете, что я сделаю. Я возьму нож… отрежу ему язык, и мы пошлем его жене. И все… Положим в конверт… Поставим штемпель… Богом клянусь».

– Джон поживает хорошо, – ответил Кармине Фрэнк. – Они все еще держат его в Ливенворте – я получил от него рождественскую открытку. У нашего друга все в порядке.

– Передай ему мои наилучшие пожелания. – Кармине поднял голову, посмотрел в потолок и сказал очень медленно, словно размышляя вслух: – Знаешь, должен признать, что дети росли без меня; пока я делал карьеру, меня вечно не было дома. Но должен сказать, я и вправду очень привязан к внукам, действительно близок с ними, и мне не хотелось бы впутаться в нечто плохое, после чего я не увидел бы их до конца жизни.

Меня поразило, что, говоря о том, чем они занимались, он произнес слово «плохое». Я посмотрел на Фрэнка. На его лице появилась улыбка. Любой, кто видел Фрэнка, возящегося со своим маленьким внуком Джейком, или слышал, как Фрэнк с гордостью говорит о том, что его взрослый внук Крис Кэхилл играет за американскую команду в регбийной лиге в России, догадался бы, какой именно совет, приведший к такому решению, дал «нашему другу» Фрэнк.

Сидя на своем барном стуле, я подумал: «Тебе приходится быть судьей и приказывать убивать ради поддержания дисциплины. Это твоя работа. И в наши дни ты можешь получить обвинения по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» и срок, как Станфа». Я знал, что стал свидетелем заключительной главы истории филадельфийской мафии. Пост босса был в мафии вершиной. Чтобы получить его, люди убивали друг друга или калечили сыновей своих врагов. Теперь его не хотели принимать.

Благодаря принятию «Закона об инвестировании полученных от рэкета капиталов» и других направленных против мафии законодательных актов, а также работе «Новых Неприкасаемых», применявших эти законы, никаких чествований ни у кого больше не будет.

Разумеется, Кармине пост не принял. А у меня как сувенир хранится рождественская открытка Джона Станфа с почтовой маркой Ливенворта.

Моя здравомыслящая жена Нэнси не разрешила мне поместить рассказ о Кармине в эпилоге книги в мягкой обложке 2005 года, чтобы не дразнить гусей, но как-то раз я проезжал мимо того клуба, и он был закрыт, и на нем красовалась табличка риелтора «Продается». Кто-то, видимо, играет с внуками.

Благодаря Лину ДеВеккьо я познакомился с легендой ФБР Джимом Косслером, архитектором стратегии расследования преступлений целых мафиозных семей, опираясь на «Закон об инвестировании полученных от рэкета капиталов» и другие новые законы, принятые конгрессом. Джим сказал мне, что в начале расследования дела Хоффа он остановил машину подозреваемого Томми Андретта, чтобы попытаться его допросить. Двухметровый Андретта, даже отказавшись отвечать, сломался под влиянием эмоций момента и заплакал, как младенец.

В разговоре с Лином я узнал, что Джон Наполи, надевший «жучок» для записи угрозы Рассела Буфалино убить Наполи «голыми руками» в споре о бриллианте, был одним из его платных осведомителей. Рассел был осужден за вымогательство, что, в свою очередь, породило цепь событий, завершившуюся тем, что, выйдя на свободу, Буфалино из мести приказал мафиозо Джимми «Хорьку» Фратианно убить Наполи. Буфалино не знал, что Фратианно уже начал сотрудничать с ФБР и носил «жучок».

Эти нежданные подарки продолжали меня радовать. Теперь, после написания книги с Джо Пистоне, обретавшимся в «Везувиусе» под видом Донни Браско и присматривавшим за Рассом и Фрэнком, я писал книгу с Лином ДеВеккьо, человеком, засадившим Рассела Буфалино. Все новые и новые снежинки продолжали падать из ниоткуда.

Была у Лина аппаратура и в номере Рассела в нью-йоркском отеле «Консьюлит», прослушивавшая Расса и Фрэнка. Однако Расс и Фрэнк, как представители старой школы, никогда не обсуждали в номере дела. «Жучок» был одним из очень немногих, не давших результата.

Однако записи «жучка» показали, что эти двое близки как братья. Фрэнк рассказал мне два анекдота, иллюстрирующие их отношения, которые сейчас я могу поведать. В первом фигурировал 140-килограммовый взломщик Большой Бобби Марино. В 1980 году после оправдания Фрэнка за убийство на процессе по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» Рассел заказал Фрэнку убить Марино, не зная, что последний взял ссуду у Анжело Бруно. После убийства выяснилось, что Марино раздал 80 тысяч долларов Анжело на улице. Проблема заключалась в том, что только Марино знал, кому дал деньги. 80 тысяч ушли в канализацию, а виноватым оказался Фрэнк. Анж вызвал Фрэнка для объяснений. Фрэнк взял вину на себя и словом не обмолвился, что убийство заказал Рассел.

– Не хотел подставлять Рассела, – сказал мне Фрэнк, – за нестыковку с людьми. Расс пытался отменить дело, но было слишком поздно. Я уже выехал.

Другой анекдот касался мафиозо, которого Фрэнк терпеть не мог и который терпеть не мог его, – Раймонда «Длинного Джона» Марторано. Фрэнк узнал, что Длинный Джон его заказал. В воскресенье, около трех часов ночи, Фрэнк припарковался перед домом Длинного Джона и нажал на клаксон. Когда Длинный Джон выглянул в окно, Фрэнк сложил руки, изображая, как стреляет в Длинного Джона из пистолета. На следующий день Рассел вызвал Фрэнка и Длинного Джона и заставил Длинного Джона снять заказ на Фрэнка, а Фрэнка – оставить Длинного Джона в покое.

Десять лет спустя, когда я ездил с Фрэнком, Длинный Джон, отсидев долгий срок, вышел. Ему, как и Фрэнку, было под 80. Пробыв лишь неделю на свободе, Длинный Джон завернул за угол на машине, и из-за двух припаркованных автомобилей выскочил стрелок и расстрелял его. На следующий день мы с Фрэнком отправились в клуб «Мессина» за перцами и колбасой. Там коротышка-итальянец, тоже лет восьмидесяти, потянулся обниматься к рослому Фрэнку и, насмешливо поглядев на него, сказал:

– Рад тебя видеть. Думал, тебя вызовут на допрос из-за Длинного Джона.

– Думал сослаться на тебя как на алиби, если мне предъявят обвинения, – сказал Фрэнк.

– Слышал, он еще жив, – сказал тот.

– Именно в этом мое алиби. Стреляй я, Длинного Джона давно не было бы.

Когда в 2014 году умер Эмметт Фитцпатрик, его некролог соединил двух врагов: «Мистер Фицпатрик стал знаменитым адвокатом, представлявшим известных бандитов, в том числе Реймонда «Длинного Джона» Марторано… и босса профсоюза дальнобойщиков Фрэнка Ширана».

Во время автограф-сессии близ Балтимора человек, знающий тот район, сказал мне, что взлетно-посадочная полоса, которую мне с Фрэнком не удалось найти, располагалась дальше по шоссе, где сейчас торговый центр с магазином «Гэп» и автосалоном. На эту взлетно-посадочную полосу Фрэнк незадолго до «Далласа» доставил человеку Дженовезе вещмешок с тремя винтовками под усиленный патрон. Было приятно удостовериться, что через 40 лет после доставки Фрэнка в 1963 году мы были рядом.

Джим Косслер сказал мне: «Семьи работают сообща, согласуя свою преступную деятельность. Гамбино может контролировать ассоциацию работодателей, а Дженовезе – профсоюз, работающий на нее».

Признания, которыми Фрэнк со мной поделился, установили важную, но ранее не найденную связь семьи Дженовезе с «Далласом». Фрэнк поехал в вотчину Дженовезе – ресторан «Монте» – и познакомился там с капо Дженовезе Тони Провенцано, который дал ему вещмешок с тремя винтовками и указания: «Езжай на цементный завод Кэмпбелла в Балтиморе, куда ты прежде ездил на грузовике. Там будет пилот нашего друга, он будет ждать посылку». Фрэнк доставил винтовки на взлетно-посадочную полосу в Балтиморе, но не Дейву Ферри, пилоту «нашего друга» Карлоса Марчелло, а еще одному человеку Дженовезе, «другому парню, которого я знал по «Монте»», ныне уже покойному, имя которого Фрэнк мне назвать отказался из уважения к «милой семье» этого человека Дженовезе. Как описал Фрэнк в своей книге, тот человек Дженовезе молча взял у Фрэнка ключ, достал из багажника винтовки и попрощался, «а я уехал». Фрэнк даже не выходил из своего «Линкольна».

Двенадцать лет спустя в отеле «Уорик» Джимми Хоффа сказал Фрэнку, что пилот Карлоса Марчелло доставил винтовки в Даллас, не уточнив, применялись ли они, а если применялись, то как. Фрэнк полагал, что в отношении Карлоса Марчелло, Дэйва Ферри, «Далласа» и винтовок Джимми был прав.

Но Фрэнк был фактическим свидетелем роли Дженовезе, когда получил винтовки от капо Дженовезе Тони Про в ресторане Дженовезе «Монте» и доставил их человеку Дженовезе в Балтиморе.

У нас есть важные составляющие заговора с целью убийства президента. Заговора, руководимого на самом высоком уровне семьи Дженовезе, семьи, входящей в Комиссию и возглавляемой Толстым Тони Салерно. Активное участие семьи Дженовезе в таком масштабном деле, как «Даллас», не могло происходить без разрешения и согласия Комиссии мафии, которая два десятилетия спустя прекратила свое существование благодаря усилиям «Новых Неприкасаемых» и процессу против Комиссии мафии.

«Я никогда не заговорю о Далласе»

После того как Роберт Ф. Кеннеди-младший дал интервью Чарли Роузу, я посмотрел документальный фильм. «Джона Ф. Кеннеди убила мафия?». Его главным гостем был профессор права университета Нотр-Дам Дж. Роберт Блэки, человек, с которым я не знаком, но который занимал видное место в моих книгах, написанных в соавторстве с Джо Пистоне и Лином ДеВеккьо. Профессор Блэки был борцом с мафией при Роберте Ф. Кеннеди и продолжал борьбу после того, как Роберт Ф. Кеннеди был убит.

Именно Блэки подготовил для конгресса и на подпись президентам Джонсону и Никсону законы, которые я назвал антимафиозными, предоставившие таким агентам, как Джо Пистоне, Лин ДеВеккьо, Джиму Косслер, и их союзникам в ФБР и других правоохранительных органах полномочия преследовать и сажать в тюрьму могущественных и высокомерных мафиозных боссов навроде Толстого Тони Салерно, а также боссов других географически разрозненных территорий.

Блэки разработал, а конгресс принял три оружия массового поражения мафии в общенациональном масштабе: (1) разрешение прослушивания телефонных разговоров и подслушивания и принятие записей в качестве доказательств в суде, (2) расширение программы защиты свидетелей для поощрения сотрудничающих свидетелей и, самое главное, (3) «Закон об инвестировании полученных от рэкета капиталов», который постулировал новый вид заговора, сделавший принадлежность к мафии противозаконной.

Когда огласили вердикты крестным отцам по руководимому Лином делу против Комиссии мафии, признав их виновными по всему 151 пункту, Джим Кесслер немедленно позвонил, чтобы поздравить профессора Блэки и отпраздновать это с ним.

Ранее Блэки отличился как главный советник Специального комитета палаты представителей по политическим убийствам 1976–1978 годов. Этот комитет вновь открыл расследование по докладу Комиссии Уоррена 1964 года и в 1978 году пришел к заключению, противоречившему выводу доклада Комиссии Уоррена о том, что Освальд действовал в одиночку. Не указав заговорщиков, кроме, разумеется, Освальда, комитет пришел к выводу, что Джон Ф. Кеннеди, вероятнее всего, был «убит в результате заговора». Вместе с тем комитет палаты представителей опирался на ныне скомпрометированное свидетельство тех, кто кроме трех выстрелов Освальда слышал четвертый выстрел с другой стороны, а именно с травянистого холмика в непосредственной близости от места гибели президента.

В документальном фильме профессор Блэки привел другие аргументы в пользу заговора. Он заявил, что за одиннадцать месяцев до «Далласа» босс Филли Анжело Бруно, как известно, бывший ближе всех к Расселу Буфалино, сказал по телефону (и это было незаконно записано): «Нам нужно убить большого», что в контексте разговора означало «нам надо убить Джона Ф. Кеннеди» и «нам нужно убить малого», имея в виду Роберта Ф. Кеннеди. Во время рассказа Блэки в кадре было фото человека, которого Фрэнк называл Анж: человека, приказавшего Фрэнку поцеловать Шептуна, человека, возложившего на Фрэнка ответственность за убийство Большого Бобби Марино, и человека, порекомендовавшего Рассела Элу Мартино после обращения к нему за разрешением на возвращение в Америку.

В заключение документального фильма Блэки высказал позицию, которой он лично придерживался еще со времени работы почти сорок лет тому назад главным советником Специального комитета палаты представителей по политическим убийствам: «Я считаю, что президент был убит в результате заговора организованной преступности (судя по форме)… думаю, что мафия убила Кеннеди и вышла сухой из воды».

Тем не менее в своей книге «Роковой час: убийство мафией президента Кеннеди» (Беркли, 1981), написанной в соавторстве с еще одним советником комитета Ричардом П. Биллингсом, Блэки констатирует, что не обнаружил следов причастности к «Далласу» руководящего органа мафии – Комиссии.

Два десятилетия спустя Фрэнк Ширан представил недостающие доказательства причастности Комиссии, указав на отпечатки пальцев Дженовезе в заговоре.

– Я никогда не заговорю о Далласе, – сказал мне Фрэнк еще в 1991 году. Когда после восьми лет молчания он в 1999 году возобновил со мной общение, мне пришлось применить все свои навыки, чтобы заставить его «заговорить о Далласе».

Хотя Фрэнк мне заявлял, что роль Джека Руби еще в 1963 году натолкнула его на подозрения, до рассказа о вечере 1974 года в «Бродвей Эдди» Фрэнк не говорил мне о мафиозном заговоре с целью убийства президента Джона Ф. Кеннеди. У Фрэнка был такой безупречный источник, как Рассел Буфалино, серьезный человек, серьезно говоривший о серьезнейших вещах, когда он предупреждал при Фрэнке Джимми Хоффа:

– Есть люди выше меня, которым кажется, что ты не умеешь быть благодарным. – И добавил, понизив голос: – За Даллас.

Рассел Буфалино был вдвойне серьезен, когда позже в тот же вечер заверил Фрэнка, что Джимми не застрахован от того, что его дом покрасят:

– Не мечтай, приятель. Они достали президента, достанут и президента «Братства».

Поэтому стоит ли удивляться тому, что в ту ночь 1991 года, когда я, упомянув Освальда и Руби, задел за живое, Фрэнк застыл в своем «Лэ-Зи-Бое» и заявил, что «никогда не заговорит о Далласе», в особенности с учетом того, что Рассел был еще жив?

До самого дня смерти от своей же руки Фрэнк носил золотое кольцо Рассела с долларом и золотые часы Джимми. И то и другое он носил как напоминание о своих приверженностях. Эти ювелирные украшения символизировали его внутренние эмоциональные и моральные конфликты, и среди этих конфликтов был и «Даллас».

Ширан тут оказался в отличной компании с Блэки и Робертом Ф. Кеннеди, а тот и другой уже много лет были хорошо осведомлены о преступной деятельности мафии той эпохи, когда у мафии было собственное тайное правительство со своими законами и своей судебной системой, своим языком и мышлением и своей экономикой, не облагаемой налогом.

Приведенные в этой книге свидетельства Фрэнка о «Далласе» я подверг интенсивной проверке в ходе допросов. На последней видеозаписи, перед тем как исполнить свой план по отказу от еды, чтобы встретиться с Создателем, Фрэнк вновь заговорил о том, что забрал вещмешок с винтовками «для Далласа» у Тони Провенцано в бруклинском ресторане Дженовезе «Монте».

Посмотрев по телевизору фильм профессора Блэки, я решил прочесть его книгу, за тридцать три года не утратившую актуальности, и она вывела меня на великолепную работу Дэвида Кайзера «Дорога в Даллас» (Издательство Гарвардского университета, 2008), о которой Блэки писал: «Наконец историк, опираясь на опубликованный в 1992 году архив документов об убийстве Джона Ф. Кеннеди… без предубеждений взглянул на многие тома некогда секретных материалов».

Как историк Кайзер прочел огромное количество недавно опубликованных секретных документов. Среди них были отчеты ФБР с 1989 по 1990 год. В этих официальных отчетах рассказывается о произошедшем в 1989 году трехдневном инциденте в тюрьме, раскрывающем роль в «Далласе» босса Луизианы Карлоса Марчелло. Трехдневный инцидент был настолько важен, что заставил ФБР на той же неделе вновь почти на год открыть давно закрытое расследование дела об убийстве Джона Ф. Кеннеди.

У ФБР уже была уличающая Марчелло запись 1981 года из расследования дела по мошенничеству со страховыми полисами, отправившего Марчелло в тюрьму до конца жизни. На той записи с «жучка» в кабинете Марчелло «доверенный партнер» что-то сказал Марчелло об убийстве Джона Ф. Кеннеди. В 1981 году Марчелло его оборвал, как в 1991 году меня оборвал Фрэнк:

– Здесь мы о подобном не говорим, – сказал Марчелло.

Он вывел своего «доверенного помощника» на улицу, чтобы продолжить беседу наедине.

Напомним, что Карлос Марчелло был одним из двух боссов, которому адвокат мафии и адвокат Хоффа Фрэнк Рагано передал слова Джимми Хоффа «убить этого сукиного сына Джона Кеннеди».

Каждый выступающий в поддержку выводов доклада Комиссии Уоррена сталкивается с Фрэнком Рагано, человеком, который наверняка знал, о чем говорил, и должен найти способ его дискредитировать. Винсент Буглиози, представлявший обвинение в громком процессе семьи Чарльза Мэнсона и автор книги «Хелтер Скелтер» (Нортон, 1971), написал о «Далласе» книгу объемом более полутора тысяч страниц с поддержкой выводов доклада Комиссии Уоррена и утверждением об отсутствии следов мафиозного или иного заговора. Она называется «Восстановленная история: Убийство президента Джона Ф. Кеннеди» (Нортон, 2007). Эта книга была опубликована за год до книги Кайзера. На странице 1181 Буглиози отмечает, что детали истории адвоката Фрэнка Рагано «похожи на правду». Однако далее Рагано, как утверждает Буглиози, противоречит себе. Рагано, пишет Буглиози, рассказывает свою историю не как непосредственный участник встречи с Хоффа.

Согласно Буглиози, сначала Рагано заявляет, что его разговор с Хоффа состоялся «в директорском зале ресторана отеля «Мраморный дворец» в Вашингтоне, округ Колумбия».

Буглиози продолжает ловить Рагано на противоречиях: «В ноябре 1992 года Рагано поведал, по сути, ту же историю общенациональной телеаудитории в программе «На передовой», однако утверждал, что разговор происходил не в отеле «Мраморный дворец», а в кабинете Хоффа в штаб-квартире «Братства» в Вашингтоне, округ Колумбия. Отель «Мраморный дворец»? Кабинет Джимми? Давай, Фрэнки, решай».

Будь Рагано жив, он посоветовал бы Буглиози набрать номер 411 (по совпадению это количество боевых дней Фрэнка Ширана), и оператор справочной службы ответил бы: «Телефонных номеров отеля «Мраморный дворец» в Вашингтоне, округ Колумбия, не зарегистрировано». Рагано добавил бы, что здание штаб-квартиры «Братства» носит название «Мраморный дворец».

Свидетельство очевидца Фрэнка Ширана в его рассказе о «Бродвей Эдди» и об отеле «Уорик» о преступной осведомленности Хоффа и Буфалино в убийстве Кеннеди подтверждает слова Рагано и подтверждается словами Рагано.

Несложно заглянуть в ход мысли мафии и увидеть замысел и целый ряд мотивов людей наподобие Карлоса Марчелло для совершения убийства Джона Ф. Кеннеди. Все началось с неуважения к боссам, продемонстрированного Робертом Ф. Кеннеди на слушаниях Комитета Макклеллана за годы до того, как Джон Ф. Кеннеди был избран президентом. В 1960 году, когда Роберт Ф. Кеннеди стал министром юстиции, было осуждено 35 мафиози. В 1963 году их число равнялось уже 288 и быстро росло. Среди этих 288 осужденных в 1963 году был и «самый высокооплачиваемый в США профсоюзный босс» и одновременно капо семьи Дженовезе Тони Провенцано, севший за профсоюзный рэкет. Провенцано это осуждение стоило пенсии и привело к смертельному конфликту с Хоффа. Благодаря Роберту Ф. Кеннеди все боссы стали мишенью ФБР, налогового и миграционного управлений, Министерства труда, полиции штатов и местной полиции. Роберт Ф. Кеннеди разоблачил мафию в своей книге «Внутренний враг» (Харпер, 1960). Были приняты новые законы. В 1963 году, за пару месяцев до «Далласа», перед телекамерами гордо выступил солдат Дженовезе Джо Валачи с единственной целью – вытащить тайны мафии на свет дня. С точки зрения боссов, на карту было поставлено их выживание. Им ничего не оставалось, кроме как убить Джона Ф. Кеннеди.

К этим мотивам следует добавить тот факт, что, когда 4 апреля 1961 года в миграционное ведомство явился Карлос Марчелло для рутинной проверки в соответствии с требованиями закона, на тучного, ростом 157 см, пожилого гражданина надели наручники и распоряжением Роберта Ф. Кеннеди выслали из страны. Самолетом погранохраны без багажа и только с карманными деньгами его доставили в Гватемалу. Там он оказался брошенным на произвол судьбы и запросился назад в Америку. Роберт Ф. Кеннеди оправдывал свой грязный трюк тем, что, стремясь избежать депортации в Италию, Карлос Марчелло раздобыл у гватемальских властей поддельное свидетельство о рождении. Роберт Ф. Кеннеди подловил на этом Марчелло и выслал в Гватемалу.

А по возвращении Марчелло из Гватемалы Роберт Ф. Кеннеди добавил к высылке оскорбление, предъявив ему обвинение в обмане властей США за счет использования липового гватемальского свидетельства о рождении, чтобы саботировать депортацию в Италию. В день убийства Джона Ф. Кеннеди Освальдом новоорлеанское жюри быстро вынесло вердикт «невиновен». Прежде чем присяжные вошли в совещательную комнату, чтобы принять решение, судья сообщил им, что президент убит.

Историк Кайзер в 2008 году изучает только что рассекреченные ФБР материалы об отбывании уже старым Карлосом Марчелло длительного срока заключения за мошенничество со страховыми полисами и подкуп государственных служащих в 1989 году в тюрьме Тексаркана. В феврале 1989 года состояние здоровья Марчелло резко ухудшилось, и он три дня был в полубреду. Так же как в 2002 году во время нашей поездки в Детройт в поисках дома из-за приема замедляющих обмен веществ лекарств в полубреду был Фрэнк Ширан, в чьем сознании смешались эпизоды мафиозных и военных воспоминаний. Пока я вел машину, Фрэнк говорил об этих «химических людях» из прошлого.

А на странице 411 (вновь число боевых дней Фрэнка) Кайзер пишет:

«В 1989 году в тюрьме Тексаркана, где отбывал наказание Марчелло, произошел удивительный инцидент, заставивший ФБР возобновить расследование убийства Джона Кеннеди. 27 февраля Марчелло был госпитализирован в тюремную больницу с симптомами головокружения, сердечной аритмии и дезориентации. В течение следующих трех дней он бредил, думая, что вернулся домой, в Новый Орлеан, и начал говорить с санитарами, как с доверенными партнерами. Он обсуждал встречу, которую только что провел с «Провенцано» в «Нью-Йорке», предложил своим мафиози пойти в ночной клуб, говорил о предстоящем праздновании. И трижды в течение двух дней Марчелло замечал: «Этот Кеннеди, этот улыбающийся ублюдок – мы зададим ему в Далласе… мы достанем этого Кеннеди в Далласе».

Понимаешь, они сами хотят все рассказать, Чолл.

Ко времени допроса фэбээровцами Марчелло пришел в себя и все отрицал. Однако во время трехдневного инцидента он говорил именно о «ночном клубе» и «праздновании», соединил «Даллас» с Нью-Йорком и назвал имена Провенцано и Кеннеди. И не просто какого-то старого «Провенцано», а именно того, с кем он встречался в Нью-Йорке, родном городе бруклинского «Монте». А кто, как мы знаем, владел «ночным клубом» на территории Марчелло, территории, куда входил Даллас, штат Техас? Если другие вроде Сэма Джанкана, с которым был связан Джек Руби, имели в Далласе интересы, сама территория принадлежала Марчелло. Джек Руби владел двумя ночными клубами в Далласе. А никто не мог бы владеть ночным клубом в Далласе без разрешения босса Далласа Джозефа Сивелло, который докладывал своему крестному отцу Карлосу Марчелло.

Эти два босса мафии были настолько близки, что в ноябре 1957 года крестный отец Карлос Марчелло послал босса Далласа Джозефа Сивелло представлять себя на устроенной Расселом Буфалино конференции в Апалачине. Это была, как известно, встреча примерно шестидесяти крестных отцов со всей страны, состоявшаяся в частном поместье в маленьком городке в северной части штата Нью-Йорк. Полиция штата Нью-Йорк ее накрыла; аресты и последовавшее за ними освещение в прессе стали первым публичным разоблачением общенациональной организованной мафии.

Единственный «поразительный» абзац Кайзера с этими откровениями из отчетов ФБР девятнадцатилетней давности был опубликован в 2008 году, через четыре года после выхода в свет в 2004 году признания Фрэнка Ширана о наставлениях капо Дженовезе Тони Провенцано, данных в вотчине Дженовезе, бруклинском «Монте» в Нью-Йорке, а также об активном участии в заговоре по убийству Кеннеди еще одного неназванного человека Дженовезе.

Хотя Кайзер не ссылался ни на Ширана, ни на данную книгу, ссылка на эти недавно рассекреченные отчеты ФБР, где процитированы (пусть даже сказанные в полубреду) слова Марчелло о «встрече, которую он только что провел с Провенцано в Нью-Йорке», в контексте того, что Марчелло назвал «мы» – «мы зададим ему в Далласе… мы достанем этого Кеннеди в Далласе», – указывает на заговор, а уже подтвержденная правдивость показаний Фрэнка Ширана подкрепляется этими в ту пору засекреченными отчетами ФБР. Провенцано там, Провенцано здесь. Фрэнк Ширан первым публично установил прямую связь между правящей Комиссией мафии и «Далласом» – с активным участием семьи Дженовезе.

Кроме того, признание Фрэнка подтверждает «поразительные» слова Марчелло. Равно как и список подозреваемых в служебной записке в деле Хоффа, Фрэнк подтверждает эти отчеты ФБР и решение Бюро серьезно заняться этим делом.

Исходя из того, чему Фрэнк Ширан и многие другие учили меня в их мафиозной аспирантуре, семья Дженовезе как постоянный член Комиссии не могла быть вовлечена в нечто столь крупное, как «Даллас», без одобрения остальной части Комиссии. Примером может служить небольшой перевес голосов Комиссии против убийства тогдашнего федерального прокурора Руди Джулиани в середине 80-х годов.

И участие любого мафиозо в убийстве в Далласе, штат Техас, было невозможно без одобрения Марчелло. Как показал Джо Валачи, ни один мафиозо, независимо от причин, не смог приехать на его территорию без предварительного разрешения Карлоса.

Некоторые могут возразить, что Марчелло был в полубреду. Однако из тысячи или более мафиози, которых знал Марчелло, его подсознание выбрало имя Провенцано, высокопоставленного мафиозного деятеля «Братства» из Джерси-Сити, очень влиятельного члена нью-йоркской семьи Дженовезе, приехавшего в бруклинский «Монте», чтобы участвовать в «Далласе», а Фрэнк, знавший сотни мафиози, тоже связал «Провенцано» и «Даллас». И Марчелло проговорился о «ночном клубе» и ожидаемом «праздновании». Что еще важнее, эти откровения высказывались не единожды и не вскользь. Они повторялись, словно Марчелло говорил со своими новоорлеанскими сообщниками. Указывающее на заговор слово «мы» за два дня произносилось трижды. Сказанного оказалось достаточным для того, чтобы в 1989 году ФБР вновь открыло давно закрытое дело о «Далласе». Кроме того, у ФБР уже была запись 1981 года, на которой Марчелло оборвал в своем кабинете некий разговор об убийстве Джона Ф. Кеннеди.

После рассказа Фрэнка Ширана, а теперь и Карлоса Марчелло об активном участии семьи Дженовезе в заговоре должно считаться установленным, что Комиссия участвовала в «Далласе». Марчелло встречался с Провенцано в «Нью-Йорке» – резиденции Комиссии. То, что Марчелло отправился на встречу в Нью-Йорк, означает, что те, с кем он встречался, были выше его рангом.

Активное участие семьи Дженовезе тоже объяснимо. У нее был острый личный мотив. Почти оперное желание оправдаться. Именно человек Дженовезе из Восточного Гарлема – Джозеф Валачи – выдал самые глубокие тайны мафии и только что унизил Дженовезе на телевизионных слушаниях.

Роберт Ф. Кеннеди сказал: «благодаря Джозефу Валачи… мы знаем, что… управляет Комиссия… и главари в большинстве крупных городов отвечают перед Комиссией… и мы знаем, кто на сегодняшний день активные члены Комиссии». «Благодаря Джозефу Валачи…»

В глазах других семей в семье Дженовезе было полное отсутствие дисциплины, раз случилось такое предательство, недопустимое для «солдата». Дженовезе следовало исправиться. Отнюдь не случайно слово «вендетта» – итальянское.

Конечно, я верю. Потому что я слышал, как Фрэнк сухим ледяным голосом произнес: «Я никогда не заговорю о Далласе». И мгновенно и навсегда я поверил, что за убийством Джона Ф. Кеннеди стояла мафия. Поверил бы любой, кто услышал, как он произносит эти слова. Как любой, кто поверит мне в том, как он их произнес.

«Гляди выше, Чарльз»

Мощнейший снегопад обрушился внезапно, как в песне, исполняемой Линой Хорн с оркестром Тедди Уилсона – «…из ниоткуда».

Я проводил отпуск дома, на лыжном курорте Сан-Вэлли, штат Айдахо. Смотрел матч футбольной команды университета Айдахо, когда зазвонил домашний телефон, номер которого еще не был внесен в телефонный справочник. Молодой, судя по голосу, человек представился Фрэнком Павлико. Фамилия показалась мне смутно знакомой.

– Мне было предъявлено обвинение с Билли Д’Элиа, – сказал он. – За отмывание денег. Я знаю, что вы знакомы с Билли.

– Знаком, – сказал я.

– Я – инвестиционный банкир. Лицензии меня не лишили. Это было частью сделки.

Этот быстро выпаливавший слова молодой человек говорил, будто суетливый биржевой маклер, наудачу пытающийся подцепить клиента.

– Продолжайте, – сказал я.

– Я дал показания против Билли. Я был одним из тех, кого Билли собирался убить. Но теперь Билли относится ко мне хорошо.

– Это хорошо.

– Поверьте мне, мы с Билли по-настоящему близки. Мы всегда были семьей. Мой отец и Рассел были лучшими друзьями. Билли качал меня в колыбели. Я звал его дядя Билли. Я до сих пор иногда называю его дядя Билли.

– Отлично.

– Понимаете, два газетных репортера – один из Филадельфии и один отсюда, с северо-востока Пенсильвании, – хотят писать мою книгу, но я хочу, чтобы ее написали вы. С Билли все улажено. Из-за Билли беспокоиться не стоит. Он будет сотрудничать. Он поможет. Мы с ним об этом говорили. Он поможет нам. Вам не о чем волноваться.

Я ответил Фрэнку Павлико из своего ниоткуда:

– Я бы сказал, что эти два репортера – Мэтт Биркбек с северо-востока Пенсильвании и Джордж Анастасиа – в Филадельфии. Оба они отличные писатели, а у меня нет интереса.

Повисла долгая пауза. Я сполна наслаждался этим неловким молчанием «племянника» Билли.

– Откуда вы знаете, что это будут они? – робко спросил он.

– Оба пишут про мафию и оба в этом преуспели. А я пошел дальше. У меня другие планы.

Понимая, что, назвав двух писателей, я серьезно вывел его из равновесия, я решил сделать попытку выведать, что именно молодой Фрэнк Павлико пытался мне продать на самом деле. Памятуя о подтверждении исповеди Фрэнка Ширана, полученной от источника детектива Джо Коффи в семье Буфалино, и о том, что все в семье Буфалино прочитали книгу, а также зная, что Билли сотрудничает с ФБР, я, доверительно понизив голос, произнес:

– Кроме того, мне известно, что Билли уже подтвердил исповедь Фрэнка Ширана. Ваше подтверждение мне не требуется.

И вновь повисло глубокое молчание, затянувшееся еще дольше. Опомнившись, Павлико с нескрываемым разочарованием произнес:

– Тогда для вас это хорошо, так?

– Да, для меня это хорошо, – сказал я.

Теперь, когда его план сообщить мне о подтверждении Билли не сработал, Павлико продолжил уже сам, без моих вопросов:

– Придя за Билли, агенты ФБР первым делом спросили его, что случилось с Хоффа, и он сказал им прочитать книгу.

– Фрэнк сказал мне правду, – произнес я. – Я не вызывал его в суд, где он бы в течение дня давал мне показания со свидетельской кафедры; он был со мной на протяжении почти пяти лет.

– Когда вышла ваша книга, – сказал он, – Билли мне ее подарил, сделав надпись: «Иногда можно верить всему, что читаешь».

Какой-то части меня (итальянскому католику во мне) нравится думать, что на сотрудничество Билли с ФБР до некоторой степени повлияло духовное откровение последних лет Фрэнка Ширана, описанное в книге «Я слышал, ты красишь дома», а Фрэнк испытал духовный толчок, увидев, как Рассел направляется в часовню в Спрингфилдской тюрьме, а моя ежедневная работа с Фрэнком сподвигла меня ставить за него свечи в соборе Святого Патрика в каждый приезд к матери на Манхэттен.

Билли был крестным отцом всей семьи Буфалино. Его решение начать сотрудничество наглядно демонстрирует успех борьбы Лина ДеВеккьо с Комиссией мафии.

Примерно год спустя, 13 декабря 2012 года, Фрэнк Павлико, ожидая суда в Южной Каролине по отдельному процессу о мошенничестве, свел счеты с жизнью, повесившись.

Тем временем Билли Д’Элиа выдал двух судей по делам несовершеннолетних на территории Буфалино с чудовищным конфликтом личных и профессиональных интересов. Им принадлежала доля в частном исправительном учреждении для малолетних, и за каждого заключенного под его крышей они получали деньги. Поэтому за мелкие преступления, наподобие кражи в магазине, они приговаривали несовершеннолетних правонарушителей к тюремному заключению. Это было в программе «60 минут». Судьи, скорее всего, умрут в тюрьме.

Большого Билли Д’Элиа условно-досрочно освободили в 2013 году, через пару месяцев после самоубийства Павлико. Но он никогда не будет давать свидетельских показаний против двух еще живых пособников в деле Хоффа, поскольку не был прямым соучастником в отведенных им ролях: Чаки О’Брайен подвез Хоффа до дома, а Томми Андретта спрятал тело. Как выразился Фрэнк в 1991 году: «…Если идешь на такое, ты знаешь только то, что сделал ты. Ты не можешь донести на других, а другие – на тебя».

И Фрэнк никогда не говорил мне, сыграл ли Билли какую-либо роль в деле Хоффа или в «Далласе». Однако в силу положения Билли как андербосса он был посвящен во все, что знал Рассел.

Фрэнк всегда был убежден, что Большой Билли – тайный осведомитель или «тихий стукач», как выразился бы Фрэнк (или «источник» в терминах профессора агентурной работы Лина ДеВеккьо).

Фрэнк был очень близок к боссу чикагской братвы Джоуи «Клоуну» Ломбардо. Оба были соответчиками в гражданском процессе по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» против Комиссии мафии (не путать с уголовным процессом Лина против Комиссии по тому же закону). Список обвиняемых соучастников в сговоре по гражданскому делу можно, позаимствовав выражение Роберта Ф. Кеннеди-младшего, смело назвать «инвентарным перечнем» фигур организованной преступности. Потому что так и есть. Как уже упоминалось, Фрэнк в списке был одним из двух неитальянцев.

Нередко Фрэнк звонил Джоуи Клоуну при мне, и я слышал слова Фрэнка. Это был общенациональный заговор в моем присутствии. Однажды, когда я шел на Парк-авеню на встречу в издательство, Фрэнк позвонил мне на мобильник.

– Мне звонил друг из Чикаго, – произнес Фрэнк. – Он сказал мне, что все в Чикаго говорят о том, что этот человек – стукач. Будь осторожен с Билли, он – дрянь.

– Брось, Фрэнк, – сказал я. – Я вижу его, только когда я с тобой. Что я могу сказать при Билли?

– Не важно, смотри, что говоришь при Билли.

В том, что впоследствии Билли перешел на сторону ФБР и сделался сотрудничающим свидетелем, прежде составив заговор с целью убийства других сотрудничающих свидетелей, мне видится личная ирония.

Для меня Билли всегда стоял во главе списка людей, которые, как мне представлялось, способны рассуждать наподобие Безумного Шляпника и прийти к выводу, что я обвел Фрэнка вокруг пальца и воспользовался муками совести Фрэнка для превращения его оправдательной книги в исповедальную. И кто после этого посмеет обвинить меня в том, что я не написал о Большом Билли раньше?

Так или иначе, это была книга о Фрэнке, давнем желании его покаяться и пути его искупления. Кающемуся необходим исповедник. И мне повезло оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы этот сын семинариста все мне рассказал.

Через некоторое время после моего короткого, но волшебного разговора с бывшей мишенью киллера Фрэнком Павлико мне позвонила взволнованная дочь Фрэнка Ширана Долорес. В ту ночь в Пенсильвании детройтские фэбээровцы обыскали дома всех трех дочерей, с которыми Фрэнк поддерживал отношения. Агенты ФБР искали аффидевит, письмо, записку или кассету, видеозапись, фильм или нечто написанное на бумаге или заснятое на пленку, возможно, оставленное Фрэнком дочерям на хранение.

Я рассказал Долорес о своем разговоре с Павлико. Я объяснил ей, что агенты искали то, что отец на случай ареста мог оставить дочерям на хранение и где он отрицал бы правдивость рассказанного или говорил о ложности своих признаний.

– Им необходимо удостовериться, – сказал я, – что ничто не дискредитирует рассказанного их звездным свидетелем Билли.

– Перед нами папа никогда не пытался отрицать того, что он вам рассказал.

– Я знаю, но им надо бдеть. К этому их обязывает средняя буква в их названии.

Долорес, к тому времени успевшая стать моим другом на всю жизнь, рассмеялась и сказала:

– Знаете, отношение нас троих к ФБР определялось возрастной разницей. Мэри Энн практически выросла до того, как папа связался с Расселом. Мэри Энн едва ли не сделала ФБР добрыми духами дома. Я чувствовала, через что папа прошел с ФБР, и сотрудничала, но очень формально. Конни родилась, когда папа был целиком и полностью с Расселом. Конни не пускала их в свой дом и заставляла их разговаривать с ней с крыльца, кричала им, что у нее нет папы, и им ничего не остается, как позвонить вам и оставить ее в покое. Она все равно не прочтет книгу. Единственное, что она мне сказала: «Просто скажи, что папа не убивал Фрэнка Синдона. Фрэнка Синдона я всегда любила». Я ответила: «Нет, Конни, папа не убивал Фрэнка Синдона».

Фрэнк «Барракуда» Синдон был одним из четырех мафиози, убитых по приказу Комиссии мафии в 1980 году в отместку за несанкционированное убийство Анжело Бруно. Поскольку мотивом убийства Бруно считалась жадность, Синдона оставили лежать в переулке с набитым деньгами ртом. Убийство четырех мафиози, сговорившихся убить босса Филли Анжело Бруно, возможно, было последним актом Комиссии по наведению порядка, прежде чем ощутимо запахло жареным в результате расследования Лина ДеВеккьо по делу Комиссии мафии. Руководящему органу необходима коммуникация, а дело Лина положило ей конец.

На следующий день после звонка Долорес мне позвонил специальный агент Энди Слюсс из детройтского управления ФБР. Ему были нужны мои записи Ширана. Запрос меня взволновал. У нас состоялся отличный разговор. Я рассказал ему, что Долорес говорила о своих сестрах и о его визите, и мы засмеялись. Он спросил меня, нужна ли мне повестка на мои записи. Я сказал, что не нужна, но не отказался бы от нее как от сувенира. Почти сразу, на следующий день или через день, я получил повестку, а позже, когда мои магнитофонные записи были скопированы и возвращены мне, на них стоял идентификатор и номер дела ФБР.

Это было одновременно приятно и унизительно. Как всегда говорила моя мама, Каролина ДиМарко Брандт, когда я рассказывал об удачах в своей жизни: «Гляди выше, Чарльз». Что я и делал.

Во время разговора с агентом Энди Слюссом мой опыт работы в правоохранительных органах подсказывал мне, что это не случай детектива Джо Коффи, расследовавшего убийство Галло, где все серьезные подозреваемые были мертвы, и поскольку Томми Андретта жив и живет в Лас-Вегасе, а Чаки О’Брайен жив и живет во Флориде, дело не закрыто, и ни один агент не мог публично его комментировать. Так же как Джо Пистоне не мог комментировать некоторые еще открытые дела в своей первой книге «Донни Браско» и сделал это только в книге «Донни Браско: неоконченное дело», вышедшей двадцать лет спустя. Я очень осмотрительно пытался не перейти черту. Ни разу не упомянул Большого Билли Д’Элиа, Фрэнка Павлико или детектива Джо Коффи. Но прежде чем повесить трубку, не сдержался.

– Я не собираюсь вас спрашивать, почему мои записи заинтересовали вас именно сейчас, – сказал я. – Но мне просто хочется, чтобы вы знали, что мне никогда не нравился этот ублюдок и он никогда меня не любил.

Мы расхохотались, как два человека, которые в итоге были «по одну сторону этого дела».

Вскоре после этого прекрасного момента состоялась встреча в отеле «Ле Паркер Меридиен» с Мартином Скорсезе, Робертом Де Ниро и Стивом Заилляном, и был еще один прекрасный момент, когда Скорсезе спросил у меня название странного фильма, заставившего меня окрестить Ли Харви Освальда «одиноким ковбоем». Вернувшись в Сан-Вэлли, я узнал, что название фильма связано с убийством Освальда Джеком Руби. Выстрел из пистолета 38-го калибра стал взрывом тишины, заставившим замолчать Освальда.

Приехав в Сан-Вэлли с кинофорума на Манхэттене, я обнаружил на пороге дома оставленную с вечера посылку «Федэкс». В ней лежал присланный Мартином Скорсезе DVD-диск – тот самый фильм «Взрыв тишины» 1961 года режиссера Аллена Барона. Какое сокровище. И какой захватывающий фильм-нуар с Нью-Йорком моей юности.

На сегодняшний день все главные признания Фрэнка Ширана подтверждены: убийство Галло – свидетельницей из «Нью-Йорк таймс» и детективом Джо Коффи, убийство Хоффа – Фрэнком Павлико, Билли Д’Элиа и фэбээровской повесткой по поводу моих записей, и, наконец, «Даллас» как заговор Комиссии мафии – словами Карлоса Марчелло в Тексаркане и участием Тони Провенцано от семьи Дженовезе.

Следуя совету матери глядеть выше, я мысленно выбираю фотографию улыбающегося сверху Фрэнка Ширана. И вновь, в который раз, благодарю его. На ней Ирландец вечно молодой и в форме. Это моя любимая фотография, сделанная на Сицилии Алексом Сигелом, погибшим во время высадки в Салерно.

Родившийся и выросший в Нью-Йорке, Чарльз Брандт работает учителем английского языка в неполной средней школе, следователем отдела пособий по социальному обеспечению в Восточном Гарлеме, прокурором по расследованию убийств и заместителем генерального прокурора штата Делавэр. Занимаясь частной адвокатской практикой с 1976 года, Брандт был председателем Коллегии судебных адвокатов Делавэра и Делавэрского отделения американской коллегии судебных адвокатов. Считался коллегами одним из «лучших адвокатов в Америке» и «лучших адвокатов в Делавэре». Часто выступает с лекциями по техникам допроса и перекрестного допроса не сотрудничающих свидетелей. Брандт – автор романа «Право не отвечать на вопросы», основанного на материалах особо важных дел, которые он раскрыл, проводя допросы. Также в соавторстве с Джо Пистоне он написал книгу «Донни Браско: неоконченное дело», а с Лином ДеВеккьо – «Мы выиграем это дело: шокирующий сфабрикованный процесс против борца с мафией».

Чтобы получить более подробную информацию о Чарльзе Брандте и его работах, пожалуйста, посетите его веб-сайт: .