Я слышал, как адвокат Фрэнка Эмметт Фицпатрик сказал Фрэнку на одном из празднований дня рождения Фрэнка: «Фрэнк, ты несносен с телефонной трубкой в руке. Тебя не волнует, засадят ли тебя в тюрьму. Пока у тебя в камере будет телефон, ты будешь счастлив. Даже не поймешь, что ты в тюрьме».

За годы работы с Фрэнком Шираном над этой книгой он неоднократно звонил мне почти каждый день, в любое время, и говорил практически обо всем. И почти обо всех, о ком он говорил, он говорил как о «хороших людях». Почти каждый наш разговор он заканчивал словами: «Все отлично». Я всегда мог сказать, когда он на секунду задумывался, прежде чем в чем-то признаться, – напряженность, объем и нервная энергия его социальной активности возрастали. Время от времени он пытался отречься от того, что сказал. Однако в конечном счете нервы у него успокаивались, и он чувствовал себя спокойным, даже довольным, после того как признавался, кому-то что-то рассказав.

Фрэнк особенно нервничал при приближении запланированного нами дня поездки в Детройт на поиски дома, в котором был убит Джимми Хоффа.

В феврале 2002 года я повез Фрэнка в Детройт. В то время он жил один в квартире в пригороде Филадельфии. Он сказал мне, что с недавних пор его мучают кошмары, в которых мешались военные эпизоды и воспоминания о людях из его жизни в мафии. Просыпаясь, он начал «видеть» этих людей и назвал их «химическими людьми», считая, что те грезятся из-за приема лекарств. «На заднем сиденье два химических человека. Я знаю, что они не настоящие, но что они делают в машине?»

Поездка на запад через Пенсильванию и Огайо в Мичиган превратилась для меня в кошмар, когда он проснулся. Если он не говорил о «людях», он критиковал мое вождение. И я сказал ему: «Фрэнк, хорошо только, что ты здесь со мной в машине, а не звонишь мне по телефону». К счастью, он рассмеялся.

Поездка заняла два дня. В мотеле в первую ночь он заставил меня не закрывать дверь между нашими номерами. После выхода из тюрьмы он не хотел оставаться один за запертой дверью. На следующий день в машине он хорошенько поспал и стал получше. Я начал думать, что ему и нужно только хорошенько выспаться, что в квартире ему редко удается.

Когда я увидел очертания Детройта, я его разбудил. Он посмотрел на горизонт и буркнул:

– У тебя есть инструмент?

– Что? – спросил я.

– Инструмент, – настаивал он.

– Что ты называешь инструментом?

– ИН-СТРУ-МЕНТ, инструмент.

Он сложил пальцы, показывая пистолет, словно стреляя в пол.

– И что бы я делал с инструментом?

– У адвокатов есть инструменты. Им легко получить разрешение.

– У меня нет, – закричал я в ответ. – Ты знаешь, я был бы последним человеком, у которого он был бы. Для чего тебе инструмент?

– У Джимми здесь были друзья. Они знают, что я на другой стороне.

– Фрэнк, что ты пытаешься сделать? Испугать меня? Никто не знает, что ты здесь.

Он хмыкнул, а я начал прикидывать возраст бывших детройтских соратников Джимми. Едва я сел за руль, как мне представились «друзья» Джимми, если таковые еще живы, гонящиеся за нами в инвалидных колясках.

Когда мы добрались до нашего мотеля, я с облегчением встретился и познакомился с Джоном Зейттсом, бывшим сокамерником Фрэнка и человеком, который в 1995 году собирался написать книгу с обвинением Никсона в убийстве Хоффа. Он приехал из своего дома в штате Небраска, чтобы встретиться и выказать Фрэнку уважение, и собирался ночевать в комнате Фрэнка. Он менял повязки на пролежнях Фрэнка. В тот вечер за обедом в стейк-хаусе Фрэнк посмотрел на меня и подмигнул. «У тебя есть инструмент?» – сказал он, и оба они засмеялись. Фрэнк сказал мне, что Джон был военнопленным во Вьетнаме. В ту ночь я был заворожен историей побега Джона из Вьетконга. По всему его торсу шли длинные шрамы. Вьетконговцы любили резать кожу заключенных, потому что определенный вид мух откладывал яйца в открытую рану. Джон видел, как личинки насекомых вылезали из его тела многие годы спустя.

В ту ночь, лежа в одиночестве в своем номере в мотеле, я подумал, не слишком ли долго я ждал этой поездки в Детройт. Я знал, что не стоит полагаться на помощь Ширана в поиске дома. На следующее утро я попросил Джона помочь нам, но он не знал, где находится дом. Это не входило в фантастическую версию, над которой он работал с Фрэнком в 1995 году, а у меня с собой были заметки и общие указания, которые Фрэнк дал во время редакционного совещания «Фокс Ньюс». Удивительно, но в 2002 году они были почти столь же четки, как в 1975 году. В моих записях не хватало только указания на последний поворот налево на улицу против упомянутого пешеходного моста. Оказалось, что пешеходный мост был справа от поля для гольфа. Я проехал несколько кварталов, прежде чем вообще увидел мост, заметив его наконец с параллельной дороги, идущей по другой стороне дороги, находящейся сверху и возвышающейся над полем для гольфа. Я поехал обратно к исходной дороге и сразу увидел, в чем проблема.

За эти годы построили сетчатый забор, и из-за забора мост стал менее заметным, чем в зацепках, данных мне ранее Шираном. Мы остановились возле этого пешеходного моста у Т-образного перекрестка, и я вышел из машины, глянул вдоль улицы, идущей слева от меня, и в конце квартала справа увидел заднюю часть дома, двор которого выглядел в точности, как описывал Ширан. Разумеется, я подумал, что пешеходный мост на поле для гольфа был упомянут в качестве приметного знака, когда нужно поворачивать налево. Я повернул и подъехал к тому дому спереди. Стальной напряженный взгляд Ширана сразу сказал мне, что дом был именно тот. Он внимательно посмотрел на него и кивком головы и чуть слышным «да» подтвердил, что это он. Очень тихая улица, идеальный дом на идеальной улице. Единственное, что меня в доме беспокоило, – это кирпич, а Ширан описывал крытый досками дом. Но когда мы вернулись домой и я рассмотрел сделанные фотографии, то понял, что, если смотреть сзади и с пешеходного моста, дом кажется крытым дранкой.

На обратном пути из Детройта на восток было видно, что Ширан успокоился. Не было никаких «химических людей» и жалоб на мое вождение. Мы нашли аэропорт в Порте Клинтон, сделали несколько фотографий и в тот же день поехали домой. Вскоре после этой поездки я помог его дочери устроить его в дом престарелых. Я сопровождал Фрэнка с дочерью Долорес к врачу, который выписал лекарства, чтобы взять под контроль «химических людей», и я больше никогда о них не слышал. Я никогда больше не видел его в таком сумасшедшем и нервном состоянии, как во время поездки в Детройт без «ИН-СТРУ-МЕНТА, инструмента».

Следующую совместную поездку мы предприняли ради отыскания компании в Балтиморе, откуда он взял военное снаряжение для вторжения в заливе Свиней и куда привез винтовки незадолго до убийства Джона Ф. Кеннеди. Перед поездкой в Балтимор он сказал мне, что место называлось «Кэмпбелл Брикъярд». Он представлял, где это, но найти мы не смогли. И в конце концов я въехал на территорию цементного завода Бонсала, чтобы спросить, знает ли кто о кирпичном заводе. Ширану завод показался знакомым. От сотрудницы в конторе я узнал, что на этом цементном заводе когда-то работал ее отец и принадлежал тот цементной компании «Кэмпбелл», но никакого кирпичного завода «Кэмпбелл Брикъярд» она не знала. Мы поездили по территории. На ней возвышалось несколько новых зданий. Ширан указал на более старую постройку и сказал: «Оттуда вышли солдаты и загрузили грузовик». Я сделал фотографию, и мы вернулись в Филадельфию.

Не все шло так гладко, как поездка в Балтимор.

Я столкнулся со взрослым человеком, с детства бывшим совестливым и желавшим снять камень с души и исповедаться, но двигавшимся неровно, с остановками и отступлениями, намеками и проблесками правды. Часто человек дает намек и хочет, чтобы спрашивающий его понял. Хороший пример – известное дело Сьюзен Смит, утопившей в озере в своем автомобиле двоих сыновей и обвинившей «черного угонщика машины». Девять дней шериф Говард Уэллс терпеливо и с мастерством прекрасного следователя, знающего, как избежать ошибок, поддерживал контакт и следовал подсказкам, пока не пришло время момента истины.

Фрэнк Ширан говорил мне, и я знал, что есть то, что будет мешать ему облегчить душу. Ему не хотелось, чтобы три дочери, оставшиеся с ним, думали о нем хуже, чем могли бы. Его покойная жена Айрин заверяла младшую дочь, что Фрэнк не мог убить Хоффа, поскольку Айрин была убеждена, что в это время он был «с ней». Фрэнк не хотел, чтобы Барбара Крэнсер думала, что он какой-то людоед, потому что через два дня после исчезновения ее отца он позвонил ее матери, чтобы выразить свою обеспокоенность. Фрэнк не хотел обидеть вдову Рассела Буфалино Кэрри или кого-то еще, кто еще жив. Он не хотел, чтобы люди, с которыми он был долгие годы связан, подумали, что он в конце концов дал слабину, как Джон Фрэнсис и Лу Корди. Он сказал: «Я прожил ту жизнь, какую прожил. Не хочу, чтобы люди думали, что я изменил себе». В другой раз он сказал: «Хотя он мертв, расскажи я о Рассе, с которым мы были близки, здесь другие люди, которые знают, что я знаю о них». В беседах я все внимание сосредотачивал на деле Хоффа.

Примерно после двух лет бесед Ширан признался мне, что был стрелком в деле Хоффа, однако примерно за год до поездки в Детройт с целью поиска дома мой агент назначил встречу в офисе Эммета Фицпатрика с хорошо осведомленным в делах мафии корреспондентом «Фокс Ньюс» Эриком Шоном и продюсером компании Кендаллом Хаганом. Мы хотели, чтобы Фрэнк чувствовал себя комфортно в присутствии корреспондента, которому мог доверять. На встрече, уверенный в защите своих прав, Ширан впервые намеревался кому-то кроме меня сказать слова: «Я убил Джимми Хоффа».

За два дня до встречи я приехал в квартиру Ширана, чтобы ночевать в его комнате для гостей. Без каких-либо комментариев Ширан передал мне машинописное письмо, якобы подписанное Джимми Хоффа в 1974 году, на следующий день после вечера чествования Фрэнка Ширана. В большей части письма содержалось то, что Ширан рассказал мне начиная с 1991 года, когда он отказывался давать интервью. В остальном оно поддерживало фантастическую версию событий, которую он продвигал вместе со своим другом Джоном Зейттсом. Я уверен, что в какой-то момент Фрэнк хотел, чтобы я проверил подлинность этого письма.

Встреча прошла хорошо. Когда Шон спросил, сможет ли он найти дом, Ширан дал нам зацепки и упомянул «пешеходный мост». Зацепки он мне дал в первый раз. Его голос стал жестким, а манера поведения пугающей, когда он впервые публично, еще кому-то кроме меня признался, что дважды выстрелил Джимми Хоффа в затылок. Всем в комнате это показалось весьма похожим на правду. «Фокс Ньюс» провела предварительное независимое исследование и подтвердила историческую ценность рассказа Фрэнка Ширана о последней поездке Джимми Хоффа.

Вскоре после этого я связался с известной судебно-медицинской лабораторией доктора Генри Ли. Там меня заверили, что смогут определить подлинность подписи Хоффа и обнаружить скрытые отпечатки Хоффа на письме. Однако, чтобы получить для них отпечатки пальцев и образцы почерка Хоффа, мне необходимо было обратиться в ФБР. В то время у нас не было издателя, да и книга еще не была написана. Мне не хотелось настораживать ФБР и разглашать историю до появления книги на прилавках магазинов. И я решил этот вопрос отложить. Позже, когда у нас появился издатель и я все это рассказал, издатель сказал мне, что по случайному совпадению они публиковали книгу Генри Ли. Я дал им адрес своей электронной почты, переписку с лабораторией Ли и выразил надежду, что, благодаря отношениям с издателем, лаборатория сама сделает необходимые запросы ФБР. Издатель связался с лабораторией и переслал им письмо. В отпечатках пальцев и образцах почерка не было никакой необходимости: помещенное под специальный свет письмо оказалось смехотворной подделкой. Бумага, на которой его напечатали, была изготовлена не в 1974-м, а в 1994 году. Подпись переведена с ксерокопии подлинной подписи Хоффа. И хотя письмо занимало в книге отнюдь не центральное место и его можно было без труда изъять, а редактор книги не сомневался, что Хоффа убил Ширан, издатель решил не печатать книгу. Фрэнк меня расстроил, пока мой теперь уже бывший редактор не сказал, что я еще легко отделался, учитывая то, что Ширан сделал с одним из лучших друзей в своей жизни. Он сказал: «Если не доверять человеку, убившему одного из своих лучших друзей, кому можно доверять?» Он попросил меня ни в коем случае не давать Ширану его номер телефона.

Когда осела пыль и я предъявил Ширану претензии, тот признал, что письмо давало ему страховку, выход из положения, если он ему когда-нибудь бы потребовался. Оно для него было как торчащая нить, которую он мог в любое время распутать, если бы обстановка для него слишком накалилась. Если бы собрали большое жюри, он мог бы предъявить письмо и отменить все написанное в книге.

Мой агент Фрэнк Вейманн сказал Ширану по телефону, что, если тот хочет найти другого издателя, он должен полностью признаться и поддерживать книгу. Вейманн прислал Ширану машинописный текст своего электронного письма бывшему издателю, где, среди прочего, говорилось: «Я готов рискнуть своей репутацией ради этой книги по многим причинам, не в последнюю очередь потому, что «Я слышал, ты красишь дома» имеет историческое значение. Джимми Хоффа убил Фрэнк Ширан».

После расторжения договора на публикацию книги щедрая и восхитительная подруга и постоянная спутница Фрэнка Элси, к сожалению, скончалась после операции. Ее комната в доме престарелых, где они и встретились, была через зал от комнаты Фрэнка. Иногда я приглашал пару пообедать, и это всегда было очень весело. Фрэнк поддразнивал ее за то, что она любила поесть. Он утверждал, что у него на руке оставались следы от вилки, после того как он случайно потянулся к понравившемуся ей блюду. Хотя ни его дочери, ни я никогда не говорили Фрэнку об уходе Элси, он каким-то образом об этом узнал. Примерно в то же время его здоровье серьезно ухудшилось, и его неоднократно госпитализировали. Его мучили сильные боли, и он оказался прикован к постели.

В больнице он почувствовал, что умирает, и сказал мне, что больше не хочет жить так, как жил. В нашем разговоре о том, чтобы снять видео, которое поддерживало бы книгу, как предложил Вейманн, он сказал: «Все, что я хочу теперь просить , Чарльз, это удерживать боль в минимальных пределах, не мочиться, и пусть Он наверху делает то, что хочет. Я больше не могу так жить».

После разговора по телефону с Эмметтом Фицпатриком Фрэнк Ширан решил согласиться на видеозапись и поддержку книги, в том числе и в том, что произошло с Джимми Хоффа 30 июля 1975 года.

Хотя я согласился упростить ему это все насколько возможно, теперь он должен был публично подтвердить правдивость этого материала. Я сказал ему: «Все, что тебе нужно сделать, – это подтвердить то, о чем говорится в книге. Вот и все. Ты считаешь, что готов это сделать?» Он ответил: «Думаю, да». Когда я уходил от него в тот вечер, он сказал, имея в виду причастие, полученное от приходившего священника: «Я спокоен». Я сказал: «Да благословит тебя Бог. Ты будешь спокоен, поддержав книгу».

На следующий день он сказал, что ФБР будет «трудно мне допросить, потому что они не смогут заставить меня никуда поехать». Из-за состояния его здоровья и медицинских показаний он не ожидал, что кто-то из прокуроров озаботится предъявлением ему обвинения.

Когда я включил видеокамеру, он засомневался и ушел в себя. Я сказал ему: «Ты в нерешительности, верно, я не хочу этого делать, если ты в нерешительности». Он сказал: «Нет, я не сомневаюсь». Я сказал: «Если у тебя душа к этому не лежит, забудь об этом». Он ответил: «Это надо в себе перебороть, и я это сделаю». Он попросил свое зеркало, чтобы посмотреть, как он выглядит.

Мы обсудили, что накануне признания он причастился. Он сказал: «И на прошлой неделе тоже».

Я сказал, что сейчас он переживает свой «момент истины». Я подал ему копию гранок, чтобы он держал их перед камерой. А потом, без всякого обычного нашего адвокатского языка, я наклонился к нему и сказал: «Хорошо, сейчас я собираюсь это узнать. Ты читал эту книгу и то, что там сказано о Джимми, и то, что ты рассказал мне о том, что с ним случилось, это правда?» Фрэнк Ширан сказал: «Это правда». Я сказал: «И ты это подтверждаешь?» Он сказал: «Я подтверждаю все, что тут написано».

Я сразу же задал ему вопрос о том, каким был Джимми Хоффа, и это заставило его сказать, что Джимми «не… что я могу сказать… Он не… Приходится углубляться в вопросы, а один вопрос ведет за собой другой… Пусть книга скажет сама за себя». Я знал, что он не хотел углубляться в детали, особенно о Джимми Хоффа, однако о некоторых деталях не говорить было трудно.

К сожалению, аккумулятор камеры сел, я не сразу это понял и включил камеру в сеть. Кроме того, по его просьбе я устраивал его поудобнее или время от времени останавливал видеозапись и включал магнитофон. Тем не менее материал был записан обширный. При просмотре и прослушивании аудио- и видеозаписи ряд моментов раскрывают и самого человека, и некоторые его поступки, и процесс разговора.

Однажды он попросил меня обязательно указать в книге, что всякий раз, когда он был близок не с женой, а с другой женщиной, он жил один. Он сказал, все равно «книга не высокая литература… и не претендует на получение Пулитцеровской премии… Обязательно укажи, что я жил один».

Поглядев на обложку книги, он сказал:

– Думаю, название – отстой.

Я возразил:

– Но это первые слова, которые тебе сказал Джимми, не так ли?

– Да, – признал он и оставил эту тему.

Когда он разглядывал фотографию Сала Бригульо, я упомянул, что наш план состоит в том, чтобы подтолкнуть ФБР опубликовать досье, и что бы им ни сказал Салли Багс, это подтвердит книгу. Я сказал, что эта фотография была сделана «до того, как ты о нем позаботился. Понимаешь, что я имею в виду?»

– Да, – сказал он.

– Это фотография Салли Багса что-то в тебе зацепила? – спросил я.

– Нет, ничего, – сказал он. – Было, да быльем поросло.

Я сказал ему, что, если он достаточно хорошо себя чувствует, Эрик Шон хотел отвезти нас на обед в ресторан «Монте» в Бруклине, где он взял «сумку».

– Да, – сказал он, – да, сумку… для… для Далласа.

Позже мы вернулись к теме обеда в «Монте», и я сказал, что, когда приедем, «мы посмотрим, где ты подобрал эти винтовки».

Он сказал:

– Ты прав, и съедим немного спагетти с маслом и чесноком.

Я сказал ему, что я хотел бы видеть, как он макает итальянский хлеб в красное вино.

– Ты увидишь, – сказал он.

Я упомянул место, где он оставлял пакеты «для политиков».

Я спросил:

– Как называлось это место?

Он быстро ответил:

– «Маркет Инн». – И добавил: – Видишь, Чарльз, я не забыл.

Самый важный для меня момент настал, когда он показал что-то совершенно новое. Это началось, когда мы смотрели на фотографии дома в Детройте, и он сказал:

– Должно быть, там уже живут не те люди, что тогда. Но они никогда не давали показаний…

После этой скороговорки он сказал:

– Они были непричастны.

Всякий раз, когда он был очень осторожен с высказываниями и говорил еле слышно, я знал, что это тема, к которой я, скорее всего, вернусь. Когда я упомянул в форме вопроса о том, что дом был позаимствован на время, как и автомобиль, он дважды проигнорировал вопрос, а затем сказал:

– Ну, мне не придется беспокоиться из-за предъявления обвинений.

Основываясь на моем опыте общения с ним, мне казалось, что его ответ мог быть свидетельством того, что он обдумывал, не сказать ли мне что-то еще.

Чуть позже я показал фотографию дома в Детройте, где «умер… убили Джимми». Он сказал нечто вроде того, что в доме находился, принимал участие еще один «парень», о котором я не знал. Это был еле слышный комментарий, произнесенный скороговоркой, который, казалось, обрывался на середине предложения. Позже эксперт проанализировал аудиозапись: было похоже на «…это дом, в котором парень сделал свои письма». Проблема с аудиозаписью усугублялась тем фактом, что вследствие катастрофической потери Фрэнком веса его пятидесятилетней давности полносъемные зубные протезы обеих челюстей ему уже не подходили. Сразу после своего комментария Ширан сказал:

– Ограничусь только тем, что ты уже написал в книге…

И пренебрежительно добавил, как обычно, когда говорил мне что-то, о чем не всегда хотел. Мол, хотя он знает, что «парня» уже нет в живых, ему не хочется его называть.

В то время мне показалось, что «парень» дом им «одолжил», однако сегодня, слушая компакт-диск, сделанный для меня экспертом по аудиозаписям, я не слышу этого.

Во всяком случае, после того как он недолго поболтал с другом Джоном, позвонившим узнать, как он поживает, и краткого звонка по сотовому от моего пасынка, я продолжил.

– Хорошо. Но этот дом был сдан в аренду? – сказал я.

– Да. Люди, которые владели им… – Он сделал паузу.

– Они ничего не знали об этом, – сказал я, повторяя то, что он сказал мне несколько лет назад и что уже было в книге.

– Да, – сказал он. – Да, у людей, которые им владели, был агент по недвижимости.

Это совершенно новое откровение о существовании какого-то агента по продаже недвижимости или риелтора сопровождалось длительной паузой, которую я не прерывал. Затем он проговорил:

– Они не жили там в то время.

– Угу, – сказал я.

– И их никогда не… допрашивали.

– И они ничего не знали об этом, не так ли? – сказал я.

– Нет, конечно нет, – сказал он с преувеличенным нажимом, что заставило меня подумать о том, что «агент по продаже недвижимости» что-то знал. Но было не время нажимать и допрашивать. У нас была договоренность, и он ее соблюдал.

– Хорошо, – сказал я.

– Я сказал только то, что ты написал в этой книге.

После этого комментария я знал, что он и так уже сказал слишком много и мне будет трудно заставить его высказаться до конца.

– Понимаю, – сказал я. – Я больше не допрашиваю. Мне просто стало любопытно. Когда ты сказал об агенте по продаже недвижимости.

– Угу, – сосредоточенно отозвался он.

– Агент по продаже недвижимости. Ты не говорил мне о нем. – Я рассмеялся. – Все в порядке. Никаких проблем…

– Да. – Он снял очки.

– Хорошо, – сказал я, а Ширан повернулся, сурово поглядел в камеру и принялся приглаживать волосы. Я знал, что мне пора выключить камеру, и я ее выключил. Дальше шла только аудиозапись.

Вскоре мое любопытство пересилило. Я не мог устоять. Я в последний раз со всем уважением попытался узнать про «агента по продаже недвижимости».

– Ну, – сказал я. – Ты заинтересовал меня тем риелтором, о котором упомянул.

– Каким? – спросил он.

– Риелтором, которого ты упомянул в связи с домом в Детройте. Ты никогда мне раньше о нем не рассказывал.

– Что именно?

Я понял, что проблема была со словом «риелтор». Мне следовало придерживаться его выражений. Я знал, что так будет лучше.

Я сказал:

– Агент… Парень… агент по продаже дома в Детройте. Ты сказал, что там замешан парень, агент по продаже недвижимости. Ты не хочешь об этом говорить?

Он начал бормотать, проглотил несколько слов, которые я попытался расслышать, но не смог. Потом решился и ясно произнес:

– Ну, нет, Чарльз, ты узнал вполне достаточно.

– Я узнал вполне достаточно, – сказал я.

– Будь доволен, Чарльз.

– Я доволен.

– Ты узнал достаточно. Не дави.

В самом деле, более чем достаточно. Но отнюдь не всю правду. Если бы я мог знать, что через несколько дней состояние здоровья Фрэнка Ширана так резко ухудшится, я бы дожал его. Сейчас все потеряно, если только об этом не упомянуто в досье ФБР, и ФБР опубликует свое досье.

Мне представляется, что в 1975 году, вследствие преклонного возраста владелицы, женщины, купившей его в 1925 году, дом сдавался в аренду. Возможно, риелтор был ее агентом по сдаче дома в аренду и у него был ключ. Возможно, риелтор был просто другом пожилой женщины и у него был ключ. Возможно, перед домом стоял знак с табличкой «Продается». В любом случае наличие риелтора может объяснить не только происхождение ключа. Оно может также объяснить, почему те, кто планировал дело, спокойно давали людям указание парковаться на подъездной аллее. Сдавайся дом в аренду или будь выставлен на продажу, никого не удивило бы, что незнакомцы паркуются на подъездной аллее и входят в дом.

Фрэнк Ширан умер шесть недель спустя после этого разговора. За это время мы с женой, тратя по три часа на дорогу из дома, навещали его минимум раз в неделю, а еще пару раз в неделю я приезжал один. Он с трудом поднимал голову, но, услышав наши голоса, широко улыбался. Он позволял мне немного покормить его итальянским льдом и потягивал воду через соломинку, которую держала моя жена, но в основном был в отключке. От еды он отказывался. В последний раз я видел его 6 декабря 2003 года, когда приехал к нему с моим пасынком Триппом и сказал, что собираюсь в Айдахо и хотел бы приехать к нему после Нового года. Его последними словами, сказанными мне еле слышным голосом, были:

– Я никуда не поеду.

14 декабря 2003 года мне позвонила его дочь Долорес и сообщила, что ночью он умер. В тот день солдаты взяли в плен Саддама Хусейна. Услышав о захвате Саддама, я сразу подумал: «Интересно, что об этом сказал бы Фрэнк?» Он всегда был в курсе всех новостей. Когда произошло массовое убийство в школе Колумбайн и полицейские ждали на улице, пока убийцы в здании продолжали стрелять, Фрэнк сказал мне: «Чего ждут эти копы? Нам сказали бы взять танк, и мы пошли бы и взяли танк». Это были слова солдата. Когда влиятельного адвоката из Делавэра Тома Кэпано приговорили к смертной казни за убийство подруги, попытавшейся от него уйти, Ширан сказал: «За это не убивают. Того, кто тебе нравится, но кому ты больше не нужен. Надо просто расстаться». Это были слова эксперта. Когда в конце девяностых взорвали наши посольства в Африке и подозреваемым в организации взрывов назвали человека по имени Усама бен Ладен, я сказал: «Им следует убрать этого парня. Уверен, это сделал он». Но легендарный мафиозо произнес: «Если он этого не делал, он думал это сделать». И это было неплохо сказано.

В обоих некрологах, как в «Филадельфия инкуайрер», так и в «Филадельфия дейли ньюс», упоминалось о том, что Фрэнк Ширан уже давно подозревался в исчезновении Хоффа.

Я полетел домой на похороны и встретил там человека, который, склонившись над гробом, поцеловал Фрэнка в лоб, а потом подошел ко мне. Он сказал, что знает, что я пишу книгу о Фрэнке. Его дочь была домохозяйкой Фрэнка и часто видела, как мы работаем вместе, сидя на солнце в патио Фрэнка. Он сказал, что он был сокамерником Фрэнка в Сэндстоуне. «Представляете, как мало места в тесной камере мне оставалось с этим большим парнем?»

– Ему было трудно в Сэндстоуне, – сказал я, имея в виду влияние холодов на его артрит.

– Он нарывался. Не терпел неуважения ни от кого. Никогда не мог держать язык за зубами. Однажды он сказал мне, что какой-то парень, работавший в прачечной, не по-дает ему руки. Он сказал мне задержать парня у стены, сам отпустил свои трости, оперся о стену, ударил и нокаутировал его. Я сказал ему: «Эй, дал бы мне ударить его вместо тебя». В конечном итоге я пять месяцев не вылезал из дерьма за этот удар. Прежде всего я вообще не должен был оказаться в тюрьме. Даже Фрэнк так говорил. Они хотели достать помощника Анжело, его помощника в Нью-Джерси, и они составили заговор и вовлекли в него меня. Это не значит, что я ничего не делал. Я связал парня и отделал его, но он это заслужил. Но пятнадцать лет за это не дают.

– Они состряпали дело и на Фрэнка, – сказал я, – потому что пытались посадить его по делу Хоффа.

– Да. Вышла книга под названием «Тимстеры». Я лежал на верхней койке и читал ее, а Фрэнк был внизу. Я сказал что-то вроде: «Зачем везти тело в Нью-Джерси, если от него можно избавиться в Детройте?» Это его задело: «Что ты там говоришь?»

Итак, в тюрьме Фрэнк Ширан остался, возможно, более закаленным и смертельно опасным, но, по сути, все тем же бунтующим школяром, подкладывавшим на радиатор лимбургский сыр и одним нокаутирующим ударом сломавшим челюсть директора школы. Как он неоднократно говорил и повторял на последней видеозаписи: «83 года я задавал жару и отрывался – вот что я делал».

В этой последней видеозаписи я напомнил ему, что он в моем присутствии ответил журналисту, спросившему его, считает ли он свою жизнь интересной или неинтересной, что она была «суровой». Он раскаялся за отдельные поступки в жизни и сказал, что после каждого неизменно спрашивал себя, «правильно он поступил или неправильно». И хотя на видео этого нет, тот разговор с журналистом он закончил словами: «Если бы я совершил все, что мне приписывают, и если бы мне надо было совершить это снова, я бы этого делать не стал».

Напомнив ему об этом разговоре, я сказал:

– Ну, сейчас, Фрэнк, ты спокоен, и это главное.

В постели он рассматривал фотографию с вечера чествования Фрэнка Ширана, на которой был запечатлен с Джимми Хоффа.

– Целую жизнь тому назад, правда? – сказал он.

– Правда, – сказал я.

– Кто бы мог… кто бы мог предвидеть… Кто на этой фотографии мог бы предвидеть, что сегодня мы будем с тобой разговаривать?