В клетке, величиной с небольшой двухэтажный дом, жили пернатые хищники. Они часами неподвижно дремали на выступах засиженной бетонной скалы и, казалось, не видели ни снующих мимо людей, ни чахлых деревьев с запыленными желтыми листьями, ни бледного, выцветшего неба.

В глубине их тусклых, будто сонных глаз навсегда застыли картины далекого прошлого: угрюмые скалы, глубокие пропасти, искривленные бурей могучие деревья, низкие тучи и небо, бездонное и синее.

Только красные коршуны с взъерошенными перьями вяло бродили по земле и кричали тонко, пронзительно, словно грозили плавающим невдалеке, таким же пленным лебедям, гусям, уткам.

Все пленники давно уже жили в этой клетке, свыклись с неволей, вели себя тихо, и только изредка, словно увидев дурной сон, кто-нибудь срывался с места и, вцепившись когтями в стальную сетку, с размаху исступленно бил по ней крыльями, пока, утомленный, не падал вниз. После этого в клетке сразу же начинались ссоры и драки.

Собранные с разных концов света, с разными характерами и привычками, птицы сначала гордо не замечали друг друга. Но чем дольше они сидели в неволе, тем раздражительней они становились, и часто возникали драки, казалось бы, без всякой причины.

Только две птицы никогда не принимали участия в общих ссорах и потасовках.

Неподвижные и хмурые, сидели они на самой вершине бетонной скалы, полузакрыв большие, затуманенные глаза.

Это были два самца беркута: когда младшего из них еще неоперившимся птенцом вынули из гнезда, старший просидел в этой клетке уже более пятидесяти лет. На темно-бурых плечах его уже тогда появились белые перья – признак наступающей старости. С тех пор прошло десять лет. Светлое оперение младшего орла с возрастом потемнело и стало бурым, а белые перья на спине у старшего слились в одно большое пятно, занявшее оба плеча. Теперь беркуты были разной расцветки, но судьба у них была одна. И одного и другого вынули из гнезда еще неоперившимися птенцами, и с тех пор, как у них отросли крылья, между птицами и небом навсегда повисла стальная сетка.

Ни один из них ни разу не поднимался выше макушки этой загаженной, сооруженной людьми скалы.

Но казалось, они не замечали ржавой сетки. Спокойные и гордые, дремали они на скале, полураспустив крылья, как будто отдыхали после долгого полета. Все, что делалось в клетке, их не интересовало. Даже в минуту всеобщих потасовок они оставались задумчивыми и безучастными.

Только по временам они вздрагивали, тусклый взгляд их оживал и в глазах загоралось холодное голубое пламя.

Беркуты приподнимались, напрягали мышцы, шевелили крыльями и не трогались с места.

А высоко в небе, трубя, курлыкая или гогоча, проносились косяки и цепочки больших перелетных птиц.

Птицы исчезали за городом, а беркуты еще долго стояли, полураскрыв крылья, как будто собирались вот-вот взвиться кверху.

Иногда они видели, как в недоступной для человеческого глаза вышине следом за косяком, не делая ни одного взмаха крыльями, плыла по воздуху темная точка, в которой орлиный глаз без труда узнавал свободного родича.

В часы кормежки птицы дрались постоянно. Первыми к мясу бросались коршуны. Они хватали самые большие куски, но редко успевали их унести.

Пара серых грифов налетала на коршунов и отнимала мясо.

Ближайший родственник грифов – черный, с голой головой и шеей и белым воротником – кондор вступал в драку с грифами за лучший кусок.

Орлан-белохвост врезывался в гущу сражения и наносил удары направо и налево.

Но драка вдруг стихала, когда сверху один за другим падали беркуты. Раздавался пронзительный, короткий орлиный клекот, и остальные хищники, забыв о голоде, ковыляя, торопливо отходили прочь.

Не торопясь, беркуты выбирали самые лучшие куски и, захватив их когтями, поднимались с ними на вершину скалы.

И ни разу не было случая, чтобы они не поделили кусок. Эта дружба началась с тех пор, когда молодой беркут впервые попал в эту клетку и, спасаясь от преследовавших его грифов, взлетал на самую вершину скалы, во владение старого беркута, куда ни одна птица не смела садиться. С тех пор уже десять лет обе птицы держались вместе.

Был конец сентября. На деревьях в саду еще висели желтые листья. С утра на бледном небе появились прозрачные облака, похожие на растрепанные седые космы. Облака эти не закрыли солнца, но оно побелело и стало холодным. Солнечные блики, скользившие по черной осенней земле, походили на лунные.

К вечеру подул северный ветер и еще до темноты сорвал все листья с деревьев. Ночью начался шторм. На реке тревожно завыли гудки пароходов. Ветер колотил по железным крышам, и казалось, что где-то непрерывно стреляют из пушек. Звери забились в самые дальние углы и молчали. Только две гиены дико выли в темноте всю ночь, словно передразнивая ветер.

Огромная клетка с птицами шаталась и скрипела.

Почти все пленники оставили в эту ночь свои насиженные места и укрылись за скалами с подветренной стороны.

Только на самой вершине остались сидеть неподвижные, молчаливые беркуты.

Утром, когда загорелась заря, старый беркут открыл глаза, привычно повернул голову навстречу солнцу и замер.

С тех пор как покинул гнездо, впервые он не увидел над своей головой сетки.

Старая, проржавевшая проволока лопнула, не выдержала ударов ветра, и теперь над самой головой беркутов зияла большая дыра.

Оба орла как завороженные смотрели на свободное небо и не трогались с места.

Так прошел час, еще час и еще. Взошло холодное, словно остывшее за ночь, солнце. И только тогда служитель зоосада увидел широкую дыру в куполе и двух беркутов, неподвижно сидящих на вершине скалы, словно охраняющих выход из клетки.

Быстро собрались люди, они принесли с собой пожарную лестницу и большой кусок брезента.

Орлы не сделали ни малейшего движения и, казалось, даже не заметили суетни внизу.

Только когда работник забрался на клетку, старший орел тряхнул головой, словно отогнал сомнение, подпрыгнул и очутился на воле. Следом за ним выскочил младший.

Несколько секунд они сидели в двух шагах от человека, потом разом взмахнули крыльями и, оттолкнувшись от клетки, поднялись в воздух.

Они тяжело, неуверенно и часто махая крыльями, пролетели немного и грузно опустились на вершину первого попавшегося дерева.

Отдохнув, они опять поднялись и закружились над садом. В бассейне утки и гуси, увидев их, с криком бросились в сторону и попрятались под мостки.

Но беркуты не обратили на них внимания, они кружились над садом, как будто не решаясь расстаться с местом, где прошла вся их предыдущая жизнь.

Наконец они поднялись выше и, высмотрев самое высокое в городе здание, с золотым куполом, плавно, один за другим опустились на толстый, блестящий крест.

Несколько раз они поднимались в воздух, кружились над городом, учились летать и снова возвращались на место. Казалось, что, привыкнув к неволе и людям, они не могли улететь от них, даже получив свободу. И заночевали в этом огромном, сверкающем огнями городе.

Ночью птицы не спали. Они следили за движущимися разноцветными огнями, прислушивались к гудкам автомобилей, часто вздрагивали и ерошили на шее перья.

Буря, бушевавшая двое суток, к утру стихла. Перед зданием, на котором заночевали орлы, лежала широкая площадь. Вокруг площади спешили на работу люди, мчались автомобили. Сама площадь была пустынна, только в центре ее неподвижно стоял милиционер да неподалеку от него прыгала и шумела стайка воробьев. Беркуты равнодушно смотрели на площадь, на снующих вдали людей и не трогались с места.

Вдруг беркуты оба разом вздрогнули и слегка подались вперед. На площади появилась большая рыжая кошка.

Увидев воробьев, она припала к земле и медленно начала приближаться к стае. Воробьи суетились, ожесточенно галдели и не замечали опасности. Кошка все ближе и ближе подкрадывалась к ним, каждую минуту готовая к прыжку.

Орлы, не спуская глаз, сверху следили за кошкой. Кошка прокралась у самых ног милиционера, но тот не обратил на нее внимания.

Воробьи заметили опасность, когда расстояние между ними и кошкой сократилось до метра.

Стая шумно порхнула кверху, а за ними, как подброшенная пружиной, вдогонку прыгнула кошка. Прежде чем она снова успела опуститься на землю, что-то, похожее на большой бурый камень, со свистом разрезало воздух, и в самом центре города, на глазах у людей, в двух шагах от милиционера, невиданных размеров птица расправила крылья и, подхватив испуганно орущую кошку, поднялась с нею вверх.

Кошка закричала надрывно и жалобно и забилась в крепко захвативших ее мохнатых лапах. Когти орла глубоко вонзились в тело и рвали внутренности. Старый беркут описал круг, опустился вместе с добычей на крышу.

Как только кошка почувствовала под ногами опору, она, преодолевая боль, изогнулась, как змея, и впилась зубами в ногу беркута.

Это был большой, жилистый бродячий кот, привыкший к схваткам и умевший за себя постоять. Почувствовав смертельную опасность, он бешено защищал свою жизнь.

Беркуту, шестьдесят лет просидевшему в неволе, не удалось сразу с ним справиться.

Окровавленный кот вырвался из когтей и бросился удирать вдоль водосточного желоба. Еще секунда – и он скрылся бы в слуховом окне.

Но сверху на него снова ударил враг. Это был уже второй беркут. Он вцепился лапой в спину кошки, а другой ударил по голове и сразу оглушил и ослепил жертву.

Кошка закричала тонко и умолкла.

Потом две большие темно-бурые птицы набросились друг на друга, оспаривая добычу.

Наевшись, беркуты долго сидели на краю крыши, полураспустив крылья, и блестящими глазами, без тени страха смотрели вниз на людей.

Затем младший взъерошил на затылке перья, громко крикнул и оттолкнулся от крыши. В этом крике впервые прозвучала сила, гордость и радость обретенной свободы.

Беркут закружился над площадью, легко и плавно уносясь ввысь.

За одни сутки орел, выросший в неволе, научился летать. Медленно и мощно взмахивал он крыльями, потом широко расправлял их и парил бесконечно долго, не делая больше ни одного движения. Чуть-чуть колеблясь и ловя крыльями ветер, он поднимался все выше и выше.

Старый орел замер и, не мигая, наблюдал за полетом товарища, потом молча расправил крылья и поднялся в воздух.

Но он недолго кружился над площадью и быстро опустился на крышу, где лежали остатки первой в его жизни добычи.

А младший вычерчивал широкие круги, делался все меньше и меньше, потом превратился в едва заметную точку и скоро совсем исчез из глаз.

Тогда уже медленно, не торопясь белоплечий беркут поднялся. Но, словно испугавшись холода в верхних слоях воздуха, он низко кружился над городом, то опускаясь на крыши, то снова поднимаясь кверху.

Перед заходом солнца он взлетел еще раз и, сделав широкий круг над городом, по спирали поднялся к облакам и замер там, как будто высматривал добычу. И вдруг, сложив крылья, камнем полетел вниз и мягко опустился на купол своей клетки.

Он сидел на верху клетки, бурый, неподвижный, и, как прежде, не обращал внимания на своих бывших сожителей. Только когда орлан-белохвост занял его место на скале, он расставил крылья, закричал и старался просунуть голову в сетку, чтобы согнать захватчика.

Ночью его пытались поймать. Но беркут грузно снялся с места и улетел в темноту, шумно махая крыльями. Весь следующий день он кружился над городом и уничтожил на крышах нескольких кошек.

И каждый раз, расправившись с жертвой, он ерошил на затылке перья, поднимал голову и пристально всматривался в небо, как будто ждал, что там вот-вот появится его долголетний товарищ.

Ночевать он прилетал на клетку, но поймать его удалось только через неделю. Очутившись в клетке, в которой просидел шестьдесят лет, он вел себя так, как будто впервые попал в неволю.

Беркут забыл, что у него здесь есть привычное, насиженное место, и жалобно кричал и бился о стальную сетку, пока не повредил себе крыло.

Старый служитель, всю жизнь проживший с пленными птицами и сам чем-то похожий на птицу, долго наблюдал за ним и сказал, с сожалением покачав головой:

– Такую птицу испортили! Раз она волю узнала, никуда она теперь не годна. Все равно пропадет. А ей бы еще жить и жить.

Беркут вскоре пришел в себя, прыгая по уступам, забрался на обычное место и замер, насупившись.

Казалось, что служитель ошибся и беркут смирился с потерей недолгой свободы. Хмурый, грузный, он сидел на вершине своей скалы и блестящим, напряженным взглядом смотрел не то на небо, не то на место в куполе клетки, где недавно была дыра. И каждый раз вздрагивал, когда мимо пролетала птица.

А еще через неделю его нашли мертвым. Он лежал на спине, широко раскрыв крылья, и, повернув набок голову с толстым изогнутым клювом, застывшим мутным глазом смотрел на солнце.

Старый служитель вошел в клетку, долго смотрел на распростертую птицу, потом вздохнул, поднял беркута и ушел с ним из клетки.