У Ивара вытащили дробь из бедра, он выздоровел. Но все же отец подал в суд на лесничего. Нам, ребятам, пришли повестки явиться в суд в качестве свидетелей.

Случилось и другое, так или иначе связанное с выстрелом в камышах. Лесничий велел приделать ко всем окнам своего дома ставни, чтобы ветер больше не выбивал стекол. Сын селедочника Вейстера собрал вокруг себя мальчишек немецких колонистов. Они ходили большими группами, задирали нас, дрались.

— Мы их не трогаем, они сами лезут. Ну и получат, что заработали, — грозил Сипол.

— Правильно! — поддержал Август. — Наши деды здесь жили и прадеды, а теперь эти колонисты гоняют нас, словно лесную дичь. Не выйдет!

Чем ближе к суду, тем больше разговоров в местечке о предстоящем разбирательстве. Август поучал нас:

— Главное, не бояться господина в мундире с золотыми пуговицами. Хоть он и мировой судья, а все равно ничего нам сделать не может. Мы ведь скажем чистую правду.

— Господа, наверное, уже его обработали, — сказал Сипол. — Недавно его везли в замок в баронской карете, я сам видел.

— Ну и пусть! — Август твердо стоял на своем. — У них сила, а у нас правда. А правда суда не боится.

Мы слушали и диву давались: откуда такие умные речи?

— Опять, наверное, дедушка? — спросил брат. И все-таки было не по себе. Подумать только: суд! От одной только мысли, что придется отвечать на вопросы высокомерного и такого сердитого мирового, тряслись поджилки. Этот царский чиновник ни с кем не знался, кроме барона, управляющего имением, ну и еще богатого владельца мельницы, с которым он, как говорили, дулся ночи напролет в карты. Жители местечка ненавидели судью, а при встрече кланялись: кто знает, может, сведет когда-нибудь судьба. От сумы да от тюрьмы не открещивайся…

Мало было таких, которые в суде находили справедливость. Вот и теперь все кругом вздыхали:

— С сильным не борись, а с богатым не судись!.. С самого утра возле здания, где должно было происходить разбирательство, собралось много народу. В толпе шныряли колонистские ребята и что-то кричали на немецком языке.

К нам, молчаливым, растерянным, подошел Сипол и обидно рассмеялся:

— Что молчите? Говорилки свои, что ли, проглотили? Мы разозлились: смеяться над нами! Зашумели, заспорили с ним. Страх исчез, а Сипол, хитрый, видно, этого и добивался.

Открылись двери в зал. Мы робко заглянули внутрь. В помещении все выглядело торжественно. Ряды скамеек для публики. Впереди скамьи, огражденные барьером. На стене, над большим, покрытым красной скатертью столом, в роскошных золотых рамах портреты царя и царицы.

В первом ряду сел урядник, окинул суровым взглядом зал. Вскоре вошел секретарь суда, разложил на столе толстые книги, поставил бронзовый треугольник с изображением хищного двуглавого орла с распростертыми крыльями.

Приведя в порядок стол, секретарь уселся с одного его конца, у другого устроился переводчик.

Через весь зал важно прошагал лесничий в блестящих лакированных сапогах, в брюках для верховой езды. Его сопровождал управляющий имением. Оба уселись возле урядника. Увидев этих господ, он вскочил, поприветствовал да так и остался стоять.

— Смотрите, смотрите, как тянется перед немцами этот дядя с бараньей ляжкой на боку! — прошептал Август.

Баранья ляжка — надо же придумать такое! И ведь в самом деле очень похоже. Но в то же время я хорошо знал, что эта «ляжка» не так уж безобидна и плюется огнем.

Зал набился битком. Вот пришел пострадавший Ивар со своим отцом. Они тоже уселись впереди, но только по другую сторону прохода. По залу пронесся шепот, лесничий повернул голову и зло посмотрел на жалобщиков.

Открылась боковая дверь. Длинный, прямой, словно аршин проглотил, вошел судья в мундире с блестящими пуговицами. Все поднялись; он мотнул головой и сел. У него было узкое желтое лицо с короткими усами, закрученными вверх, и козлиной бородкой. В глазах неопределенного цвета — скука и безразличие.

Я смотрел на него и никак не мог понять: почему у этого человека такая власть? Почему царь прислал сюда именно его? Почему вместо него не сидит в этом кресле кто-нибудь из местечка, ну, например, дедушка Августа. Он ведь очень умный, соседи всегда советуются с ним. А мировой и языка-то нашего не понимает. Правда, у него есть переводчик, но кто знает, правильно ли он переводит? Я скажу «да», он переведет «нет». Я скажу «нет», он — «да»… Чем больше я смотрел на судью, тем сильнее убеждался, что правды у него не добьешься. Почему он, глядя на лесничего, так благосклонно улыбается? А на Ивара, которому лесничий прострелил ногу, бросил недоброжелательный взгляд: мол, заварил ты, малый, кашу…

Секретарь начал вызывать свидетелей. Ребята вставали один за другим. Судебный служитель повел нас в комнату рядом с залом. Мы робко присели на скамью, даже наш смельчак Сипол струсил.

— Так у кого же все-таки говорилка пропала? — съехидничал Август, когда мы остались одни.

— А что ты думаешь! Холодно, и дрожь берет, — честно признался Сипол.

— И все равно надо говорить, как было. — Август строго посмотрел на меня, потом на брата. — Никто не может запретить нам говорить правду. Дедушка сказал, что, если мы все дружно покажем против прусского господинчика, судье волей-неволей придется его наказать.

Я согласно кивал, а у самого во рту пересохло. Вдруг на допросе я не смогу выдавить из себя ни слова? Вот позор! Ребята будут смеяться, скажут, что я потерял «говорилку».

А вдруг у меня вообще пропал голос? Говорят, такое иногда случается от страха… Я отвернулся к стене и произнес тихо, чтобы другие не услышали: «Будь храбрым, будь смелым!»

Открылась дверь. Первым в зал позвали Августа. Мы все на цыпочках подобрались к двери, приоткрыли ее. Что-то у него спрашивали. Август говорил так тихо, что мы различали лишь отдельные слова. Только отвечая на последний вопрос, Август сказал громко и твердо:

— Нет, он стрелял прямо в нас!..

Снова отворилась дверь, мы едва успели отскочить. На сей раз вызвали Сипола. Опять встали возле двери. Зная, что мы слушаем, Сипол говорил громко, хотя и не совсем гладко: экал, заикался, по нескольку раз повторял одни и те же слова. Однако и он не позволил сбить себя с толку разными коварными вопросами, изложил все точно, как было.

Следующий был брат. Я остался в комнате один. Снова навалился страх. Я даже не слушал, что происходило в зале.

Вот и меня позвали к мировому. Я крепко сжал кулаки, так, что ногти впились в ладонь, и пошел Какой-то незнакомый господин — позже я узнал, чтo это адвокат лесничего, — спросил меня на неправильном латышском языке:

— Утка был, когда ты внутри камыш сидел с удочками и лесничий подходил с ружьем?

Я вопроса не понял и потому растерялся.

— Утка был, да? — напирал он.

— Нет, уток я не видел ни одной. Да и не было их там в то утро, — ответил я наконец.

— Ты иметь право ловить рыба? — опять спросил незнакомый господин.

— Не знаю.

— Кому озеро принадлежать?

Снова я растерялся. Но тут же вспомнил слова дедушки Августа:

— Тем, кто все время возле него жил и сейчас живет. Поднялся шум. Я покосился на друзей — они сияли. Урядник встал, повернулся к залу, топнул ногой. Шум постепенно утих.

Адвокат опять принялся за меня:

— Но это озеро — озеро барон. Ты, сорванец, не знаешь? Я промолчал.

Теперь настала очередь судьи. Он что-то сказал, и переводчик повторил его слова по-латышски.

— Господин лесничий стрелял в вас или в воздух?

— Да какое там в воздух! Пруссак стрелял прямо в нас! В зале опять зашумели, засмеялись. Судья зазвонил в колокольчик и, сердито сведя брови, что-то сказал переводчику. Тот тоже насупил брови, точь-в-точь как судья, и строго спросил меня:

— Почему ругаешься?

— Я не ругаюсь, — удивленно ответил я.

— А кто назвал только что господина лесничего пруссаком?

— Да ведь его все так зовут!

В зале уже не смеялись — хохотали, а я никак не мог понять почему.

Больше ни о чем меня спрашивать не стали. Судья махнул рукой: садись! Потом взял лист бумаги, задумался на короткое время, что-то быстро написал и отдал переводчику.

Все встали, переводчик зачитал приговор:

— Так как дети без разрешения рыбачили в озере, принадлежащем господину барону, и у лесничего было полное право их оттуда прогнать, суд находит, что в происшедшем повинны сами дети. Что же касается выстрела, то, во-первых, все обстоятельства дела подтверждают слова лесничего, что стрелял он вовсе не в детей, а в уток, которые в это время дня обычно летают над камышом. Во-вторых, он не знал, что в камышах прячутся дети. В-третьих, как показывают свидетели, лесничий несколько раз предлагал на случай, если кто-нибудь все-таки окажется в камышах, выйти оттуда на берег, однако никто не только не вышел, но даже не отозвался. Таким образом, суд постановляет: господина лесничего оправдать и все обвинения с него снять…

В зале раздался громкий свист, и урядник тотчас же бросился в толпу. Его не пропускали, он расталкивал людей, поднялся переполох.

Воспользовавшись этим, мы первыми выскочили на улицу и на всякий случай припустили к лесу.

Кто знает, зачем урядник кинулся в зал и кого он хотел схватить?