Был теплый солнечный полдень. Только что кончился обед, и я с новыми силами возился у ящика с известкой и гравием. Работа трудная: это ведь не шутка — перегонять тяжелый раствор с одного конца ящика на другой. Солнце жарило обнаженную голову, пот заливал глаза. Ящик широкий, до середины не дотянуться. Я пробовал и так и сяк — руки коротковаты да и силенок еще не накопил. Наконец придумал. Встал, с трудом держа равновесие, на острый край ящика. Хоть и резало подошву, зато теперь я мог свободно перемешивать раствор в самой середине ящика.

Раствор уже почти готов, не липнет больше к лопате. На радостях я стал насвистывать в такт движению рук.

И вдруг за спиной голос:

— Смотри, как приловчился! Молодец, малыш, молодец! Повернулся — а это наш мастер. Не тот, усатый, — новый, помоложе. Мы теперь у него в подчинении. Я спрыгнул с ящика, взял лопату «на караул», как солдат винтовку. Приятно, когда хвалят!

А он сдвинул свою шапчонку подальше на затылок и продолжал:

— В четверг виделся я в церковном трактире с твоим отцом. Он со мной согласен: нужно тебе и работать, и хорошему ремеслу учиться.

Мастер потрогал щетинистый подбородок, поправил на плечах лямки фартука. А я не понимал. С чем согласен отец? Разве я не работаю? Разве я не учусь ремеслу?

— Видишь ли, какое дело, мы здесь заканчиваем, потом перейдем работать в замок алшвикского барона. А печник уже там, перекладывает печи в комнатах. Ему нужен подручный. Вот ты ближе к вечеру бери свои вещички и шагай туда с богом.

От волнения у меня во рту пересохло:

— Как? Мне одному?

— А кто у тебя еще — жена, дети? — И, видя, что я вот-вот расплачусь, добавил: — Ну-ну, распустил нюни, такой большой парень! Подумаешь, каких-нибудь несколько дней. А потом и другие туда подойдут.

Я сдержал слезы, проглотил горький комок.

— Видишь ли, какое дело… — Похоже, мастер чувствовал себя не совсем ловко; обычно он говорил мало, а тут повторялся, покашливал, щупал подбородок. — Тебя приметил сам печник Креслинь еще там, в местечке. А глаз у него верный, так что ты не дрыгайся. Обучишься ремеслу, будешь не снаружи работать в дождь и мороз, как мы, а внутри, в доме, в тепле, словно барин. Знаешь как печники живут? Ого-го! Катаются как сыр в масле! Вот уж у кого в кармане всегда рубли позвякивают.

Я тут же отметил мысленно: не рубль даже, а рубли! А рубль, только один, — это же целых четыре перочинных ножа!

— Проработаешь лет десять — пятнадцать, а потом сунешь руки в брюки и сам будешь другими командовать. Шутка сказать — мастер-печник!

Настроение у меня резко изменилось:

— А когда идти? Сейчас еще нельзя?

— Вот отнесешь три-четыре ящика раствора, потом давай. Обратно но большаку до Силакрога, затем налево и айда до самого поместья.

— А где там жить?

— Видишь ли, какое дело… Все уже обговорено и ясно как божий день. Поселишься в доме у госпожи садовницы. Спать будешь в кровати ее сына; его недавно забрали в солдаты.

Это мне не понравилось. Я уже отвык спать в комнате. Как хорошо на сеновале: хочешь — спи, хочешь — кувыркайся в сене!

Мастер снова стал щупать подбородок.

— Видишь ли, какое дело… У госпожи садовницы всегда свежее молоко, хлеб пышный, пахучий, ешь — не хочу! Все тебе понятно? — спросил он.

— Понятно! — ответил я не очень уверенно.

— Ну так пошевеливайся же, пошевеливайся!..

Все это произошло так внезапно, так неожиданно. Я не знал, что подумать. То вдруг охватывала радость, то опять хоть плачь. Конечно, мне льстило, что печник из всех ребят местечка выбрал именно меня. Но… друзья, даже брат, остаются здесь, а я уйду один, буду работать в замке какого-то там неизвестного мне даже по фамилии барона.

Может, лучше убежать? А куда? Домой? Но ведь мастер сказал, что отец согласен.

Сипол, узнав, вероятно, от мастера о моей новой ссылке, подошел:

— Только носа не вешай! День, два, три, и мы тоже — гоп, ребята! — прибудем в oo поместье.

Я ничего не смог ответить. Сперло дыхание, все вдруг расплылось, закачалось. Чтобы скрыть слезы, я резко отвернулся. Сипол схватил меня, обнял и начал крутить. Я вырвался, побежал на сеновал, вытирая по дороге глаза рукавом. Собрал в узел все свои вещички…

Вскоре я уже шагал по большаку. Обернулся — друзья забрались на леса и машут оттуда руками. Август залез выше всех. Я видел его еще долго, пока поместье не скрылось за бугром.

Дорога на Силакрог была мне знакома: прошлым летом мы ходили в те места за орехами. Я вспомнил кривую рябину на краю большака, многочисленные рощицы, холмы, долины… Погружая босые ноги в теплый сыпучий песок, шагал и шагал вперед. На перекрестке, как и говорил мастер, свернул налево. Навстречу попался длинный обоз с навозом. Работники в домотканых льняных рубахах и штанах шли рядом с лошадьми и покручивали вожжами. Постолы у них громко скрипели, и, словно отзываясь, каркали вороны — слетелись со всех сторон па резкий запах.

Чем ближе к имению, тем ровнее дорога. Песок исчез, все рытвины усыпаны гравием. Но идти хуже — острые камешки режут босые ноги.

Потянулась бесконечная каменная ограда. Вот наконец и ворота. По утоптанной скотом аллее я направился к хлеву. Недалеко от него людская. Старуха у колодца брала па плечи коромысло, из переполненных ведер на землю плескалась вода.

— Скажите, пожалуйста, где живет садовник? — спросил я вежливо.

У старухи зажглись любопытством выцветшие серые глаза.

— Да, да, люди тут, в поместье, болтали, будто мадам берет приемного сынка. — Беззубый рот у нее растягивался, как резиновый. — Уж не ты ли им будешь?

— Нет, меня послали работать у печника, — ответил я, смутившись.

— Вот как! — Она не сводила с меня внимательного, недоверчивого взгляда.

— Тогда иди вон в тот дом на берегу пруда. Видишь, с навесом? Там они и живут.

Не нравилось мне это поместье. Хозяйственный двор грязный, захламленный, замусоренный, весь изрыт свиньями. По вытоптанной зелени бродят целые стаи кур и индюков.

Непорядок!