В небе над Будинеей стояла полная луна, словно громадный, бледный, серебристо-розовый, сияющий цветок… Княжич Бранко любовался луной, распахнув резные створки окна. Ему казалось — в полнолуние не только существа, но и предметы меняют облик, и дышится как-то по-другому, и мысли текут иначе. И странные чувства переполняли сейчас его сердце: нежность и тоска, томление и тихая радость. По темному небу, по черным ветвям стекал лунный свет в глаза княжичу, а через глаза — в самую душу… И перед ним оживали воспоминания, и вспоминались сказки, те, которые ему когда-то рассказывала его чудесная, обожаемая мамочка, и он снова слышал ее голос, и те песни, которые пела она…

Он помнил: мамочка была высокая и тонкая, как ветла, и такая легкая, что ему казалось — по воде пройдет, как посуху! Ему казалось, она — самая красивая! Теперь он знал: самой красивой она не была, она и вовсе не была красивой, и многие удивлялись выбору князя, многие — но не те, кто знал его!

Она была единственной дочерью одного из князевых воевод. Гордая, независимая, отважная, как мальчишка, она превыше всего ценила свою свободу и вовсе не собиралась выходить замуж… Никогда! Ей были чужды все милые, тихие женские радости, она презирала женскую работу; вышиванию и плетению кружев предпочитала объезжать диких жеребцов, стрелять из лука по мишеням и охотиться на Большом Болоте. Она никогда не смущалась и даже перед князем Браном не опускала глаз. Этим-то она его и пленила. И ему захотелось усмирить ее… Воистину — это было достойной князя задачей! И князь посватался, и отец-воевода был согласен (еще бы — попробуй, поперечь князю Брану!), но дочь ответила решительным отказом, и тогда князь Бран похитил ее, дав отцу-воеводе достойный выкуп за девичью косу… Но и после того, как срезанная коса была отослана отцу, молодая княгиня не смирилась: она еще не раз пыталась бежать, один раз даже почти добралась до Великого Леса, ее приходилось запирать и стеречь, как пленницу, — пока не забилось под сердцем дитя.

Княжич был слабым ребенком, очень слабым, лет до восьми даже ходить не мог… Единственный сын, наследник — и такой больной! Князь Бран даже видеть его не хотел. Презирал. Иногда мальчику казалось, что отец его по-настоящему ненавидит… Он был для князя несбывшейся надеждой. И князь предпочитал пореже вспоминать о нем. Мальчик почти не знал отца, а потому — боялся. Мамочка была всем его миром! Пока она была жива — Бранко смотрел на мир ее глазами. Когда она умерла… Когда она умерла, Бранко был уже совсем взрослым парнем — во всяком случае, по законам будинов он уже имел право привести жену в дом — ему было семнадцать. Но принять горе, как положено взрослому и сильному, он не смог. Он затворился в покоях, он не хотел видеть света, он рыдал целыми днями, перебирая и целуя ее украшения, платья, платки… Горе сокрушило его и, одновременно, ожесточило. Он ненавидел всех вокруг — за то, что они были живы, тогда как мамочка ушла навеки! Он ненавидел этот мир — за то, что мир еще существовал! Без нее… Горе могло бы сблизить их с отцом, но, вместо этого, горе развело их еще дальше. Отец еще сильнее презирал Бранко — за слабость, за то, что сын никак не хотел «становиться мужчиной». А княжич ненавидел отца за то, что Бран никак не выказал своего горя, словно и не заметил того, что жены не стало… Правда, ни при жизни ее, ни после смерти, князь Бран другой жены в дом не привел, хотя — мог бы, хотя его даже толкали на это, намекая, что Будинее нужен наследник более достойный трона и славы отца, нежели слабенький Бранко!

Два года после смерти мамочки княжич прожил словно в полусне — в воспоминаниях о ней! — без цели, без желаний, без мечты… А потом — это было год назад — Будинею захлестнула волна лютых бесчинств, творимых стаей обезумевших волколюдов. Такого не случалось прежде никогда, чтобы они не поодиночке, а во множестве, стаей покинули Лес, чтобы нападали — не таясь. Известия о происходящем проникли даже за ту завесу горя, которой окружил себя Бранко, и даже пробудили какой-то интерес… Ведь это, действительно, было событие! Реальное событие, а не те мечты о будущих завоеваниях, которыми бредили все при дворе Брана! Бранко заинтересовался… И, когда пришло известие о том, что стая разгромлена и перебита, а предводительница (девка! — волколюдица, оборотень, нежить — как только не говорили о ней!) — предводительница ранена и взята в плен, и скоро прибудет в Гелон (в клетке и в цепях, конечно же!), и для нее готовы уже подвал и ошейник, и заготавливают смолу и дрова, чтобы сжечь эту ведьму — когда все эти известия дошли до княжича, он просто не мог оставаться дальше в полумраке покоев, он вышел в мир… Чтобы спуститься в подвал и взглянуть на нее!

Он никогда не забудет, как впервые увидел Фрерону. Дверь распахнулась со скрипом, и вперед него в камеру вошли два стражника с факелами, словно боялись, что ведьма сумела как-то освободиться и может броситься на княжича из темноты… Потом он использует этот суеверный страх, чтобы помочь Фрероне! А в тот момент… Она стояла в дальнем углу, высокая и тонкая, как ветла. Грязные волосы какого-то серого волчьего цвета рассыпались по плечам, наполовину закрывали лицо, и из-под этих волос, из ледяной тьмы подвала сверкнули на него раскосые, золотистые волчьи глаза! Жутко светящиеся глаза на истомленном, прозрачном лице, и вдруг показалось княжичу, что это не волколюдица-ведьма, а та, единственная, обожаемая, навеки ушедшая смотрит на него из темноты, закованная в цепи, с шипастым ошейником на нежной шее! Он не верил глазам своим, но сходство было столь велико, что сердце всколыхнулось радостью — она вернулась! — а потом его вновь придавило горе, и он, задыхаясь от боли, поспешил уйти… Он ненавидел сейчас эту женщину в подвале! За то, что она, эта нелюдь, осмелилась принять милый, любимый, святой для него образ мамочки!

А после, ночью, Бранко все не мог заснуть, разметавшись на жаркой кровати, вспоминая мертвящий холод и беспросветную тьму подвала, где осталась она… И — не выдержал! — вытащил из сундука меховое одеяло, пошел вниз, к ней. Стражники пропустили его молча, не осмеливались спрашивать ни о чем. Бранко завернул озябшую девушку в одеяло — она уже так исстрадалась, что не осмеливалась протестовать — и потом, когда он обнаружил кровь на своих пальцах и обломок стрелы, засевший в ее плече… Он снова поднялся наверх, взял баночку с целебным бальзамом, приготовленным еще мамочкой, спустился, вытащил стрелу из ее плеча, и снова она не противилась, только вздрагивала и постанывала, когда он втирал в рану бальзам. По его приказу Изок принес пленнице горячего вина с пряностями. Князю никто не донес… Не осмелились! И по сей день молчат! Боятся… Княжичу-то ничего не будет, а с них головы запросто снимут.

Была ли уже тогда любовь? Нет, вряд ли… Просто — необоримое желание снова и снова видеть ее, вглядываться в черты лица, вспоминая те, другие, бесконечно любимые черты, навеки сокрытые землей. Потом пришло восхищение — такая храбрая, такая гордая! И — нежность — она так слаба и беззащитна!

Изок помог княжичу выкрасть пленницу — практически накануне казни! Они увезли ее к Великому Лесу… И там, на кромке, прощаясь, княжич вдруг ощутил невыносимую тоску от мысли, что и ее потеряет навеки. И тогда он сказал: «Я люблю тебя!» А она ответила: «Я старше тебя. Я некрасива. Я выше тебя ростом. И я много лет люблю другого… А он не хочет меня замечать!» Но княжич снова сказал: «Я люблю тебя! А остальное все не имеет значения… Только приди сюда в следующее полнолуние! Дай мне хоть раз еще на тебя наглядеться!». И тогда она улыбнулась. Впервые видел Бранко ее улыбку! И обещала прийти…

Он не знал тогда, что она — княжна, что равна ему по рождению. Он даже имени ее не знал! Все это пришло позже… И настоящая любовь — тоже… Они встречались дважды в месяц, в самую светлую и в самую темную ночи. Они говорили… И Фрерона показала княжичу Лес и рассказала о жизни лесных людей, и тогда Бранко понял, что не в войне, а в мире с ними — благо для Будинеи!

А князь Бран радовался, что сын его становится мужчиной, что Бранко полюбил мужские забавы — ходит на охоту на Большое Болото, и каждый раз стремится оторваться от свиты, и в сопровождении одного лишь приближенного, сотника Изока, ходит на кромку Леса, стреляет пушного зверя! Князь Бран и помыслить не мог о том, чем были на самом деле эти прогулки! Ведь княжич лук-то в руках держать не умел, а уж такого, чтобы ловкую зверушку подстрелить… Но князь Бран верил в то, во что верить хотелось. Он только поощрял походы на Большое Болото!

…Княжич Бранко стоял у открытого окна и любовался на полную луну. Впрочем, совершенно полной она была вчера, а сегодня — легкая, почти незаметная глазу тень туманила край луны… Еще совсем нескоро та самая темная ночь, но уже через день-два он устроит охоту. Ему необходимо видеть Фрерону… Рассказать ей, что покушение не удалось! И поведать ей свой новый план.

Конан несказанно удивился известию о том, что хлипкий княжич Бранко — оказывается, заядлый охотник! Да еще уходит в самые опасные места трясины в сопровождении одного лишь приближенного… В отличие от князя Брана, Конан сразу же заподозрил княжича во всех смертных грехах, а прежде всего — в сговоре с волколюдами. И эти прогулки на болото…

Когда была объявлена охота, Конан решил поехать в свите. Объяснил это тем, что надо места разведать… Посмотреть вблизи на Великий Лес. С собою взял четверых из отряда, в том числе — Брикция.

Выследить княжича, когда тот в сопровождении Изока оторвался от свиты, Конан смог. Хотя проделано все было ловко, в тот момент, когда собаки в другой стороне зверя подняли и все устремились туда. Конан умел ходить беззвучно, даже по Лесу. Ни княжич, ни Изок его не заметили. Потом Изок, ведший в поводу двух лошадей, остался на одной из полянок, а княжич пошел дальше, по узкой тропинке среди обманных коварных топей… Человек, с местностью незнакомый, легко мог бы оступиться и стал бы добычей болота, но княжич явно знал тропу, и Конан шел за ним след в след, тихо радуясь тому, что болото не ровная трясина, где все, как на ладони, видно, но, наоборот, заросло высокими камышами, и то тут, то там, виднеется наполовину поглощенное водой, заросшее лишайниками, полусгнившее дерево.

Княжич шел, не оборачиваясь, не замечая слежки. А вот Конану все время казалось, что за ним самим следят… Врожденное чутье воина и дикаря: он чувствовал на себе чужой внимательный взгляд — и не один взгляд, а несколько! — а иногда казалось, что начинал чувствовать кожей острия направленных на него стрел!

В Лесу, среди мохнатых темных елок, княжича дожидалась девушка — у нее были такие же раскосые глаза и острые уши, как у жены Некраса, да только вот красотой она никак не могла сравниться с Бреггой… Худущая, угловатая, как мальчишка, с острыми чертами лица. Княжич обнял было ее… Но она его деликатно отстранила, улыбнулась:

— Мы не одни!

Она смотрела прямо на Конана. И Конан выхватил меч… И тут же услышал скрип натягиваемых луков. Не меньше дюжины невидимых лучников нацелили стрелы ему в спину.

— Приветствую тебя в Великом Лесу, Конан из Киммерии! — звонко сказала девушка и рассмеялась.

— Ведьма! — угрюмо буркнул Конан, опуская меч.

Княжич испуганно смотрел на него.

— Надо же… У меня был план, как от него избавиться… Но чтобы прямо сюда заманить! Мне и в голову такое не приходило, — растерянно пролепетал он, и девушка снова рассмеялась, тряхнув пышными темно-пепельными волосами, распущенными по плечам.

— Зря ты признался! Я ведь думала, что это и есть твой хитроумный план, — лукаво подмигнула она княжичу, и вдруг стала серьезна. — Стражи с Болот донесли, что за тобой следит человек огромного роста, по одежде — не будин. И я сразу подумала, что это — он. Они вели вас от самой кромки. И сейчас готовы расстрелять нашего гостя по первому же моему знаку… Но я, конечно же, этого не допущу! Конан из Киммерии — великий герой, слава о его подвигах дошла даже до нас, укрытых здесь от всего мира! И я рада буду приветствовать его, как гостя, в Великом Лесу! Я — Фрерона, княжна, дочь владыки Великого Леса! Входи с миром в душе, чужеземец, и мы будем рады тебе!

Конану не оставалось ничего другого, как вложить меч в ножны и изобразить на лице приветливую улыбку.

Когда юноша из отряда наемников, сопровождавший Конана на охоте, вернулся в лагерь и сообщил, что Конан ушел вслед за княжичем в Великий Лес, отряд взволновался, но — как и всегда, быстро и четко исполнил приказ командира: снять лагерь, расположенный на время охоты у кромки Леса, и возвращаться в Гелон. И — ждать! На время отсутствия Конана командование, как и обычно, взял на себя Мапута. Лагерь был снят… И отряд ушел в город.

А Брикций — остался. Аквилонский аристократ так и не научился послушно исполнять приказы! И он не мог, просто не мог бросить в беде человека, спасшего когда-то ему жизнь… А в том, что Конан в беде, в большой беде, которую он, вполне возможно, и сам-то не осознает — в этом Брикций был уверен! Конан всегда брал на себя слишком много… И нередко его еле живым вытаскивали из всяческих переделок… И в этот раз тоже… Должен же быть хоть кто-то, кто будет его вытаскивать из этой переделки! Все они в отряде слишком привыкли к тому, что Конан непобедим, неуязвим — они чтят его, как полубога, они разучились за него тревожиться… Но Брикций носил достаточно рубцов на своем собственном теле, чтобы верить в чью-то неуязвимость!

И он пошел за Конаном в Лес. И прошел он совсем немного — почти сразу же, как исчез за спиною просвет между деревьями, а вокруг сгустилась тень — почти сразу же Брикций набрел на волколюда! «Мне всегда не везло», — успел подумать Брикций, выхватывая меч. Волколюд был страшен… И сделался еще страшней, когда прямо на глазах у Брикция начал превращаться! Челюсти вытянулись вперед, приподнявшаяся губа обнажила звериные острые зубы, руки начали менять свою форму, и кожу начала покрывать густая темно-серая шерсть, и только человеческого и оставалось, что одежда, потертая замшевая куртка, рубаха, штаны… Обуви не было, и ноги тоже стремительно менялись… Еще человеческое — длинные, темные с проседью кудри, обрамлявшие волчью морду! Не бывает у волков таких кудрей…

Брикций был так заворожен происходящим, что даже меч поднять не мог, не попытался ударить жуткую тварь, словно ждал, чем же закончится превращение.

А потом он увидел мальчишку. Совсем маленького… Босого… Темнокудрого… В зеленой шапочке… Ребенок — как он попал в Лес?! Ребенок — и эта тварь перед ним!

— Беги! Спасайся! — крикнул Брикций мальчишке и, закрыв его собою, спиной, бросился вперед, хотел полоснуть оборотня мечом…

Кто-то прыгнул ему на спину, легкий и цепкий, и рванул зубами за шею, слева, подбираясь к артерии. Брикций дернулся, попытался стряхнуть с себя этого вурдалака… И ему показалось — оборотень перед ним засмеялся, скаля волчьи зубы! Брикций еще раз взмахнул мечом…

Кровь хлынула на белую тунику, на голубой плащ, и Брикций упал, и кроны деревьев закружились перед его мутнеющим взором, и он увидел в последний миг, как волк-оборотень и маленький волчонок с темными кудрями вокруг бархатистой щенячьей мордочки склоняются к нему и ставят лапы ему на грудь.