1

В один из первых дней после нашего приезда я замечаю ее в сопровождении голопузого малыша у входа в разбитый на территории гостиницы сад. Они проходят через отбрасываемую финиковыми пальмами тень и останавливаются в нескольких метрах от лестницы, ведущей к бассейнам. Она склоняется над мальчиком и указывает на бассейн для взрослых. Он следит взглядом за ее пальцем, кивает.

Мальчика я не знаю. Я его прежде не встречал. Хотя, может быть, видел, но у меня это не отложилось в голове, так иногда смотришь на вещи или людей – смотришь и не видишь их. Ведь в тот момент, когда ты на них смотришь, они не имеют для тебя значения, не являются чем-то важным.

Они подходят к краю мраморной лестницы, она спускается на одну ступеньку и останавливается. Ждет, что он пойдет за ней, сделает шаг вниз, но малыш замер перед лестницей. Она не двигается с места, терпеливо ждет, и в это мгновение – пока она стоит и ждет его – я подмечаю произошедшую в ней перемену. Ее губы. Она теперь улыбается малышу другой улыбкой. Какой-то свет в ее лице, хрупкость, которую я раньше не замечал в ней. Она что-то ему говорит, губы шевелятся. Наверное, говорит малышу, что может отнести его вниз на ручках, если он хочет. Но мальчик не слышит, что она ему говорит, он целиком сосредоточился на ступеньках, уходящих вниз из-под его ног. Ее руки. Она так бережно держит его за руку. Светло-розовый лак ее ногтей.

Он делает первый шаг, правая нога опускается на ступеньку вниз, потом левая. Ступеньки слишком высокие для его ножек, они ему выше колена. Каждая требует от него усилий, но они продолжают спускаться. Ступенька. Еще ступенька. В этот момент для малыша во всем мире не существует ничего иного – только спускаться.

На нижней ступеньке происходит авария. Он теряет равновесие. Я замечаю это по выражению его мордашки. Рот и глаза широко раскрыты от ужаса. Он знает, что сейчас упадет, что его тело, руки, голова через секунду ударятся о твердую мраморную плитку и будет больно. Но малыш не падает. Она держит его за руку, подхватывает, удерживает в воздухе. Потеря равновесия не приводит к падению, боли удается избежать. Ноги обретают опору, и страх исчезает с его личика.

Они спускаются к бассейну, она защищается ладонью от бьющего в зрачки света, пытаясь отыскать взглядом в толпе отдыхающих родителей малыша. Она не знает, кто они, как они выглядят, а потерявшегося мальчика, видимо, никто пока не хватился. Она садится рядом с малышом на корточки, показывает то на одних взрослых, то на других, – может быть, вон те твои родители или вот эти, но малыш всякий раз мотает головой. Он трет глаза ручками, и она кладет свою сумочку фирмы «Гермес» на землю, чтобы обнять его.

Оживление на противоположном конце сада. Один из мужчин вдруг поднимается с лежака. Еще не успел загореть, сразу видно, что приехал на остров несколько дней назад. Он бежит к ним и чуть не растягивается на мокрой плитке. Малыш, заметив папу, тянется к нему, и тот поднимает его на руки, целует в щечки. Мальчик смеется.

Мужчина поворачивается и пожимает ей руку. Что-то ей говорит, они о чем-то с минуту беседуют, потом он поворачивается и идет к своему лежаку. Малыш машет ей через папино плечо.

Когда она наклоняется за сумочкой, длинные волосы падают ей на лицо и скрывают его выражение. В этот час еще только намечающегося раннего вечера ее черные пряди отливают синевой. Она проходит между лежаками, перекинув сумочку через плечо.

Сумочку подарил Адвокат. Ее сшили по специальному заказу в Париже, ждать пришлось два года. Это единственный из его подарков, который она сохранила. Сначала хотела вернуть сумочку вместе с другими подарками. Ей казалось, что будет правильно так поступить, но я настоял, чтобы она оставила ее себе, ведь она сохранит всего лишь одну подаренную вещь из многих. Она покачала головой. «Он поймет это иначе, – сказала она. – Если я не верну сумочку, для него это будет знак». Но я все же настоял на своем. Я знал, как эта вещь была ей дорога, вешать ее через плечо было для нее ежедневной радостью. Я не сомневался в том, что она должна оставить ее себе.

Она замоталась в полотенце. Полотенце узковато, грудь выпирает над краем. Это гостиничное полотенце, с логотипом – выпрыгивающим из воды дельфином, вышитым на белой ткани. Она прекрасно знает, что так делать нельзя. Во всех ванных комнатах висят объявления, повсюду таблички с надписями. Не разрешается брать гостиничные полотенца на пляж и к бассейнам. Но она все равно берет. И делает это с самого первого дня, как мы приехали. Она всегда так делала.

Кое-кто из папаш, играющих со своими чадами в воде, поднимает на нее глаза, когда она проходит мимо. Думаю, она не осознает, что на нее пялятся, хотя, может, и понимает, просто ей все равно. Она находит свободное место, развязывает полотенце и бросает его на лежак.

На ней бикини желтого цвета. Она привезла с собой пять бикини, мне они нравятся все, но желтое выделяется на фоне остальных, оно вульгарное, очень сексапильное и здорово подчеркивает красоту ее фигуры.

Она встает на край бассейна и смотрит на искрящуюся на солнце поверхность воды. О чем она думает? Мне кажется, я знаю, о чем она в эту секунду думает, но все же надеюсь, что ошибаюсь. Надеюсь, что она стоит у самой воды, ни о чем не думая, просто готовится прыгнуть.

Она поднимает подбородок, слегка сгибает колени, поднимает руки и отталкивается. Она прыгает. Секунду парит в невесомости, потом разрезает поверхность воды, рассекает ее выверенным движением, без всплеска. Я вижу ее тело под пошедшей рябью водой, лягушачью траекторию ног, руки, плотно прижатые к телу. Желтизну бикини, контрастирующую с загаром кожи на фоне лазурно-голубого дна бассейна. Она проплывает под водой до другого края бассейна и разламывает там корку воды.

Капли на ее коже блестят в лучах солнца. Она расслабленно кладет руки на край бассейна, потом машет мне наверх, в направлении веранды, где я сижу.

2

Слышно, как вода льется на плитку пола. С того места, где я устроился в тени на веранде, мне видно ее через открытое окно ванной комнаты. Она стоит в душе под широким смесителем, водит головой вперед-назад. Сквозь шум воды доносится ее голос. Она поет очень тихо, вода мешает расслышать слова, но до меня долетают фрагменты песни. Давненько я не слышал, как Майя поет под душем.

Она наклоняет голову, закрывает глаза и неторопливыми массирующими движениями втирает шампунь в волосы, пока они не покрываются белой пеной. Она подставляет лицо струям, которые перестают бить в плитку, превратившись в шампунные потоки, сбегающие по ее плечам и изгибам тела. Она продолжает петь.

Потом выходит на веранду в белом платье. Плотная материя которого отказывается облегать грудь, образуя негнущийся выступ. Кожа ног гладкая, загоревшая. Волосы собраны, они влажные после душа, одинокий локон падает на щеку. Аромат духов. Цитрусовый, еловый, морской. Она знает, что мне нравится этот запах.

Она прихватила бокалы и бутылку белого вина из холодильника. Останавливается за моей спиной, ощущаю ее дыхание на моей шее, прикосновение губ.

– Как душ? – спрашиваю я.

– Чудесно.

– Ты пела.

– А что, было слышно?

– Да.

Она ставит вино на столик передо мной. Бутылка запотела в холодильнике. Она рисует на запотевшем стекле. Два сердца. Раньше она часто так делала. Рисовала на запотевших от холода бутылках. На песке, на салфетках оставляла мне на столе крошечные послания.

– У тебя, кажется, хорошее настроение, – говорю я.

– Да, прекрасное.

– Хорошо, что мы сюда выбрались.

– Говоря твоим языком, вырвались. Ты же у нас сама независимость.

– Перестань, Майя.

– Я ничего не сказала.

Клекот вина, которое я разливаю по бокалам. Оно холодное, и бокалы от этого тоже запотевают. Вино сухое и очень ароматное.

– Тебе нравится? – спрашиваю я.

– Прекрасное.

– Тебе не нравится?

– Почему? Я же сказала, что вино отличное.

– Я думал, что у тебя хорошее настроение.

– Так и есть.

Она поднимает бокал и тянется им ко мне.

– Чокнемся? – спрашивает она.

Мы пьем прохладное вино, а солнце тем временем почти село. Дети все еще играют в бассейне, тогда как взрослые уже разошлись по номерам привести себя в порядок. Я наливаю нам еще вина.

– Сегодня один малыш потерял родителей, – говорит она.

– Да, я вас видел. Его папа чуть не распластался, когда бежал к вам.

– Они англичане, первый раз поехали отдыхать с ребенком.

– И где этот ребенок был, когда ты его нашла?

– Он убежал аж в фойе отеля. Я как раз вернулась из супермаркета, смотрю, взрослых с ним никого, спросила, где его родители. А он начал плакать.

– Бедный малыш.

– Да.

– Хорошо, что ты его нашла.

– Мне кажется, он не понимал, что потерялся, пока я не спросила, где его родители. Он был такой славный. Я взяла его за руку, и он запросто пошел со мной.

– Сколько ему?

– Годика два, мне кажется, или три. Он уже немного говорил.

– Тогда, наверное, три.

Я делаю глоток. Майя, щурясь, смотрит куда-то вдаль, разглядывает одну из пальм около бассейна.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Ты помнишь, каково это – заблудиться, когда ты совсем маленький?

– Да, что-то такое припоминаю.

– Ощущение, что тебя все бросили.

– Да.

– Я сейчас попыталась вспомнить, как я терялась. Мне кажется, это была самая настоящая физическая боль.

– Да, но ты все-таки особый случай.

– Почему?

– Я имею в виду, после той истории с твоим отцом.

– Может быть. Хотя тебе не кажется, что все дети чувствуют эту боль? Одиночество и страх, помнится, иногда были настолько сильны, что я не знала, куда от этого деться. Тебе не знакомо такое чувство?

– Отчасти. Мне кажется, что самые страшные минуты я пережил, когда потерялся в Британском музее. Я бродил по залам, пытаясь найти родителей, и чем дольше я бродил, тем более потерянным я себя чувствовал.

– Потерянным – подходящее слово, – говорит она.

– Ты выяснила, каким образом он потерялся, этот малыш?

– Просто ушел.

– И что сказал его папа?

– Они с женой вообще не заметили, что малыша нет. Он его хватился, только увидев нас обоих у бассейна.

– Вот как.

– Удивительно, да?

– Они, наверное, думали, что он играет у воды, – говорю я.

– Все равно, уму непостижимо, как можно оставить своего ребенка совсем без присмотра.

– Все, наверное, произошло очень быстро.

– Так вот поэтому-то и надо смотреть в оба, когда они такие крохи.

– Ты права. Но всякое случается.

– Именно поэтому и нельзя упускать их из вида.

– Согласен, но и превращаться в истерических папаш и мамаш, шагу не дающих ступить ребенку, тоже не стоит.

Майя ставит бокал на стол.

– Смотреть за ребенком, по-твоему, значит не давать ему и шагу ступить.

– Разумеется, я не это хотел сказать.

– То есть ты считаешь, что это в порядке вещей – не замечать, как твой ребенок убежал и бродит по территории огромного отеля в непосредственной близости от четырех бассейнов, – спрашивает она.

– Конечно, они должны быть внимательнее, но всякое бывает. А сколько таких случаев, когда родители разыскивают своих детей в больших торговых центрах, объявляя об их пропаже в микрофон. Малыш просто вдруг взял и потерялся, это бывает с детьми, в этом не было злого умысла ни с чьей стороны.

– А ты подумал, что могло произойти, если бы я не обнаружила его и он бы вышел на дорогу?

– Хватит уже об этом, Майя. Ведь ты его нашла, и прекрасно, ты бы не нашла, кто-нибудь другой нашел бы.

Она отворачивается к бассейну. Я жду какое-то время. Потом кладу руку ей на колено.

– Майя.

Она качает головой.

– Майя.

– Налей еще вина, – говорит она.

Бутылка согрелась, и иней превратился в капельки влаги. Этикетка отклеилась. Мы берем бокалы.

– На самом деле он напомнил мне тебя, – говорит Майя.

– Меня?

– Да. Тебя, каким ты был в детстве, как мне кажется.

– Ты же видела мои фотографии.

– Нет, я имею в виду то, как он смотрел на меня снизу вверх. Он напомнил мне тебя маленького.

– Нет, он не мог.

– Откуда тебе знать.

– Мы с ним совсем не похожи.

– Похожи.

Майя улыбается. Ее волосы практически высохли.

3

Солнечные лучи пробиваются сквозь створки ставен и ложатся теплой полоской на мое лицо. Я отодвигаюсь к краю кровати, подальше от этой полоски, лежу с закрытыми глазами и в полудреме внимаю стрекоту цикад в кроне дерева за окном, прислушиваюсь к морю, неохватный рокот которого пробивается сквозь все прочие звуки. Я лежу и постепенно просыпаюсь, в то время как полоска подбирается все ближе.

Осторожно, стараясь не потревожить ее сон, поднимаюсь с постели. Моя одежда висит на деревянном стуле, стоящем у кирпичной стены. Я одеваюсь и тихонько иду к двери. Петли издают скрип, я оборачиваюсь: она лежит по другую сторону от полоски солнечного света. Дышит ровно. Лицо умиротворенное.

На кухне я ставлю кипятиться воду и иду в ванную. Стоя под душем, вспоминаю спящую Майю, ее лицо.

Уже в первую ночь, которую мы провели вместе, было очень трогательно смотреть, как она спит. Это произошло спустя две недели после вечеринки в университете. С тех пор минуло уже, наверное, лет шесть. В ту ночь мы переспали друг с другом. Мы сказали друг другу, что между нами нет и не будет ничего серьезного, такого, о чем пришлось бы потом жалеть. Мы лежали на кровати и болтали о произошедшем, о том, как все это неожиданно. Об Адвокате.

У нее было такое чувство, словно она предает его, лежа со мной в одной кровати. Она не рассказывала ему обо мне. Обычно она рассказывала ему о мужчинах, с которыми встречалась, и о тех, с которыми спала. Но обо мне она умолчала. Это ее и мучило. То, что со мной все получилось не как с другими мужчинами. Она сказала, что мы не должны лежать вот так вместе. Это нарушение договоренности, пакта, вот что ее беспокоило.

Однако потом она поцеловала меня, а когда наступил поздний вечер, сказала, что хочет провести со мной ночь, хочет, чтобы я остался. Я поинтересовался, не нарушит ли это их договор с Адвокатом, и она ответила, что мы просто будем спать в одной постели. Заснем и проснемся вместе. Я сказал «хорошо» и пошел в ванную.

Пока я был в душе, она выключила свет. Ложась рядом с ней, я почти испытывал дежа-вю, и все же это не было дежа-вю: не было ощущения, что все это уже со мной происходило. Скорее это было дежа-вю наоборот, было предчувствие, что это происходит не в последний раз. «Мы будем об этом жалеть», – шептала она и целовала меня, притягивая к себе, и я чувствовал ее тело, которое я вожделел целый семестр, вожделел на расстоянии, на лекциях в университете. Тепло ее кожи, мои руки скользили по ее крепкому телу, груди, животу, ногам, раздвигавшимся под прикосновениями моих пальцев.

Проснувшись той же ночью, я лежал и смотрел на ее лицо, пока она спала.

Выйдя из душа, я делаю себе кофе. Черный, в белой фарфоровой чашке, от него идет пар. Достаю из кухонного шкафчика несколько печений. Раздвижная дверь террасы чуть приоткрыта, я увеличиваю проем, выхожу из номера и сажусь за столик.

На террасе ни ветерка. Будет жаркий день. Здесь жаркие, прекрасные дни, но больше всего я люблю утреннюю прохладу. Небо безоблачное и синее до самого горизонта. Я сижу и долго смотрю на море. Вдали в солнечном луче блестит крыло чайки.

Я пью кофе, купленный нами в супермаркете рядом с гостиницей, он немного горьковат, но сейчас, с утра, я легко с этим мирюсь. Торговое судно стоит на якоре в паре километров от берега. Море колышется, создавая иллюзию движения корабля, но на самом деле он не двигается с места, он неизменен, хотя я знаю, что нет ничего неизменного, даже судно, несущее многотонную ношу, изменчиво, даже море.

Я думаю о людях, работающих на этих судах. О том, чем они занимаются, бороздя моря, – смотрят ли они на берег, сожалеют ли о сделанном когда-то выборе, верят ли в то, что можно повлиять на вещи, которым предстоит свершиться.

Снизу, от бассейна, долетает плеск тела, рассекающего воду. Какая-то девушка плывет кролем к дальнему от меня краю бассейна. Молодая, темноволосая, загорелая, стройная. Что-то в ней есть общее с Майей. Может, это кто-то из местных, наверное, она работает тут, в гостинице. Она одна в огромном бассейне, никого еще нет. Она плывет кролем, рассекая воду уверенными движениями.

Доплыв до противоположного конца бассейна, девушка дает рукам отдохнуть, опершись о край. Теперь мне видно ее лицо, это она, это может быть только она. Она машет мне рукой. Я уже готов помахать ей в ответ и все же колеблюсь. За приоткрытыми губами видно ее белые зубы. Как я вообще мог сомневаться? Ведь я же знал, что это она? Знал все это время.

Я спускаюсь с террасы, обхожу бассейн, поднимаю с лежака полотенце с вышитым дельфином и сажусь на корточки.

– Я не слышал, как ты вышла, – говорю я.

– Не хотела тебе мешать.

– Ты же знаешь, я люблю, когда ты мне мешаешь.

Она выходит из воды, и я вытираю ее полотенцем. Когда я дохожу до груди, она целует меня в лоб.

– Я бы хотела, чтобы ты всегда так стоял с полотенцем и вытирал меня, когда я наплаваюсь, – говорит она.

– С удовольствием.

Она поворачивается, чтобы я мог вытереть ей спину.

– Из тебя получится хороший папа, – говорит она.

Я вытираю ей поясницу, ноги.

– Ты будешь хорошим папой, – повторяет она.

– Почему?

Она смеется.

– Я знаю.

– Откуда?

– Это замечаешь, такие вещи. Я чувствую это по той заботе, с которой ты вытираешь меня полотенцем. Так делают все хорошие папы.

– Подними-ка руки.

– Тебе не нравится, что я говорю про тебя «папа».

– Называй меня, как хочешь, – говорю я.

Я заворачиваю ее в полотенце и завязываю его.

– Как хочу.

– Да.

Мы поднимаемся в ресторан. Там сидят несколько парочек и одна семья. К нам подходит официантка. Мы заказываем кофе и омлет с картошкой и беконом.

4

Когда на следующее утро мы спускаемся на пляж, камни уже лежат иначе. Чуть-чуть. Может, на какие-то полметра, но они передвинулись, расположены не так, как вчера. Мы лежали тут на пляже напротив гостиницы большую часть дня. В те минуты, когда я не читал или не шел окунуться, я смотрел на камни и хорошо помню, как они располагались. За ночь море выложило из них новые узоры.

Лежаки на берегу стоят парами, между ними зонтики от солнца и столики. Отдыхающие кладут на лежаки полотенца, кто-то складывает зонт и загорает. Я держу Майю за руку, когда мы проходим сквозь бубнеж голосов – обсуждают жару, еду в ресторанах, выпивку, обходительность местных жителей. Детей поменьше мамы смазывают кремом от загара, тюбики шипят и чмокают, когда из них выдавливают содержимое.

Когда мы выходим с территории отеля, я разуваюсь и подхожу к самой воде, туда, где ноги мягко проваливаются в жидкий песок. Майя пока держится поодаль, на берегу, где песок обжигает подошвы. Она в шортах и легкой рубашке. На голову она повязала красную мужскую косынку, купленную вчера у торговца на пляже. Она покупает чуть ли не все, что они разносят. Бамбуковую салфетку, плетеный браслет и серьги, маленький кожаный мячик. Понятия не имею, зачем ей все эти вещи. Она всегда любила покупать все подряд.

Бандана ей к лицу, ей вообще все идет. Она хотела купить мне такую же. Я отказался, сославшись на то, что буду чувствовать себя в ней по-дурацки, а еще глупее будет выглядеть, если мы оба будем разгуливать в этих платках на голове. Она подняла меня на смех, но платок купила только себе.

Участок в конце пляжа заасфальтирован. Через пару сотен метров начинается городской пляж. Узкие мостки уходят в море, предоставляя возможность сойти на сушу пассажирам многочисленных парусников и яхт, привязанных к швартовочным столбам. Рыболовецкие судна застолбили свои места у причала. Рыбаки прямо с лодок, продают утренний улов поварам из ресторанов, любителям хождения под парусом и туристам, которым посчастливилось снять квартиру с кухней. Они отделяют филе от костей, заворачивают его в газеты, громко перешучиваясь друг с другом и болтая с покупателями. Над пляжем и набережной повис запах дизеля и морской воды, водорослей, рыбы, нагретого солнцем железа. Рыбины блестят в ящиках. Какие-то бьют хвостом, хватают воздух. Между ящиками рыбаки натянули бечевку и подвесили на ней осьминогов.

Майя останавливается и разглядывает их. К ней подходит один из рыбаков постарше. Он снимает осьминога с бечевки – щупальца вяло обвивают его руку – и спрашивает, не хочет ли она подержать его. Она со смехом отказывается.

Я стою немного в стороне. В воде около пирса плавает несколько дохлых рыбин пузом к небу. Рыбак взрезает осьминога, спрашивает, известно ли Майе, что у осьминога три сердца. Он показывает ей, где они расположены, два возле жабер и одно большое посередине. Три сердца в одном теле. Он широко улыбается ей и вешает распоротого осьминога обратно на бечеву. Я вижу, что Майя зачарована.

Мы идем вдоль городского пляжа. Вдоль пришвартованных судов. На палубах за столиками сидят яхтсмены и завтракают. Мы проходим мимо ресторанов и баров. Персонал выставил столы и стулья наружу, они жестами приглашают нас сесть. Я качаю головой и похлопываю себя по животу, демонстрируя, что мы уже сыты. Прижимаю Майю к себе, целую ее в щеку. Ее кожа пахнет солнцем.

Мы отправились в город за скутерами и остановили свой выбор на одном из пунктов проката в конце набережной. Перед заведением выставлены в ряд скутеры и мотоциклы. Все новые. Насколько я могу судить, они в хорошем состоянии, тормоза в порядке. Майя показывает мне парочку «Пиаджо» черного цвета, которые чуть больше по размеру, чем остальные.

– Как насчет этих? – спрашивает она.

– Их мы не можем взять.

– Почему?

– Права нужны.

– У меня права с собой, в сумочке.

– Для них нужна другая категория. С обычными правами ты можешь взять только вот эти маленькие.

– Ну попытайся.

Я захожу внутрь. Мужчина за стойкой берет в руки заламинированный ценник и показывает на фотографию «Пиаджо Беверли», которые мы выбрали.

– У них 250 «кубиков», – говорит он, – нужны права на мотоцикл.

Я протягиваю мужчине свои права.

– А у вашей жены есть права? – спрашивает он.

Он кивает головой в направлении Майи, которая сидит на бетонных ступеньках лестницы.

– Да, есть.

– На мотоцикл.

– Да.

Он постукивает пальцем себя по переносице. Он понимает, что я говорю неправду.

– Если вас остановит полиция, – говорит он, – то я был не в курсе. И вы предупреждены, что нельзя ездить без шлема. Берите.

Я расписываюсь в бумагах и плачу. Мужчина протягивает мне ключи и два шлема. Я выхожу к Майе и качаю головой.

– Ничего не вышло. Он предложил нам вот эти маленькие.

– Врешь.

– Их нам вполне достаточно.

– Но они же разгоняются максимум до 45 километров в час.

– Все равно здесь быстрее пятнадцати километров в час ездить нельзя.

– Но это же совсем ничто, с тем же успехом можно и на велосипеде ездить.

– Да, но таковы правила, владелец проката объяснил мне, что таким образом тут защищают какие-то редкие виды цветов, растущие только на острове: выхлопы больших скутеров для них убийственны.

Она смеется.

– А я уже было поверила.

Мы засовываем шлемы в отсеки под сиденьями и едем в противоположную от набережной сторону, вверх по узким улочкам с односторонним движением. Останавливаемся рядом с супермаркетом купить воды, вина и чего-нибудь перекусить в дороге. Пока мы не выехали за пределы города, я еду впереди, но едва мы выбираемся на шоссе, как Майя газует и обгоняет меня. Я еду за ней, поражаясь тому, сколько мощи в 250 «кубиках». Потом догоняю ее, и мы едем рядом. Шоссе тянется прямой линией до самых гор. Даже при 60 километрах в час воздух обдает кожу теплом.

– Куда едем? – кричит она.

– К горам.

– А потом?

– Не знаю. На другой стороне острова есть пляжи.

– Давай посмотрим, на что они способны.

– Здесь нельзя ездить быстрее восьмидесяти.

Майя поворачивает ручку газа и вырывается вперед. Я не отстаю. На спидометре 90, 100, 110, ветер становится все прохладнее и давит на грудь. Мне удается разогнать мой скутер до 115, но это предел. Майя легче меня, что позволяет ей выжать из своего скутера больше, она с легкостью отрывается все дальше, хотя я даю полный газ. Моя футболка трепещет на ветру, насекомые покалывают незащищенную одеждой кожу ног и рук. Майя разгоняется до максимума. Потом сбрасывает скорость, чтобы я мог догнать ее и ехать рядом.

– Выжала сто тридцать один километр в час!

Мимо нас по сторонам дороги мелькают деревья, дома, местные жители, оборачивающиеся на шум скутеров, сплющенные останки автомобиля на перекрестке. Впереди возвышаются горы. Мы едем рядом, на расстоянии метра друг от друга. Впереди нас на шоссе движутся наши тени.

5

В горах воздух становится разреженным и прозрачным. Мы оставили свитера в номере и начинаем мерзнуть, но стоит нам спуститься по крутому серпантину вниз, как снова становится теплее. Начинается каменистый пейзаж, где повсюду разбросаны домики, через несколько километров нам навстречу, одно за другим, попадаются селения. В одном из них мы останавливаемся на площади под платаном попить кофе. Спрашиваем официанта, далеко ли до побережья, и он объясняет, что если не сворачивать с шоссе, по которому мы сюда приехали, то скоро почувствуется близость моря. Мы расплачиваемся, заводим скутеры, едем дальше через эту голую, высохшую местность и вскоре ощущаем пикантный привкус соли в воздухе.

Еще через полкилометра обочины шоссе начинают подбираться к нам с обеих сторон, от асфальта остается узкая дорожка, которая вскоре тоже исчезает, превратившись в полоску песка между скалами. Чем ближе к морю, тем труднее продвигаться вперед. Мы отталкиваемся ногами, когда колеса скутера вязнут в песке.

Как только мы останавливаемся, на нас тут же наваливается пекло. Горячий воздух колеблется над дюнами, образуя уходящие в небо колонны. Мы закатываем скутеры в тень, отбрасываемую несколькими невысокими деревьями, перелезаем через последний выступ скалы, отделяющий нас от моря, и перед нами открывается берег, окруженный со всех сторон скалами. Пляж находится в бухточке, берег тут пологий, и вода от этого кажется бирюзовой. Мы сбегаем на песок, лежащий широкой белой полосой – без единого следа лежаков или зонтов от солнца. Только в самом дальнем конце пляжа кто-то загорает. Майя ставит сумочку на песок, снимает шорты и стягивает через голову рубашку. Потом развязывает тесемку бикини.

– Ты что, решила купаться нагишом? – спрашиваю я.

– Да. Все равно никого нет.

Она снимает бикини и забегает в море. Я тоже раздеваюсь догола и бегу за ней к воде, брызги которой попадают мне на ноги. Песок на дне не крупнее порошка, камней нет, брызги колют кожу холодными иголками. Я бегу к Майе, там глубже, и я бросаюсь в воду, ныряю, чувствую, как вспотевшие волосы свободно колышутся в воде. Я проплываю у самого дна, высматриваю ноги Майи, но не вижу ничего, кроме бирюзовой водной стены. Я ищу на ощупь, и рука внезапно касается ее ступни. Хватаю ее за ногу, пытаясь перевернуть. Она визжит. Мы боремся в воде, она сильная, выскальзывает из моих рук, словно ее намазали маслом. Всякий раз, как мне удается ее ухватить, она выворачивается. Я удерживаю ее из последних сил, но ей все-таки удается лягнуть меня пяткой под колено, так что нога складывается пополам. Я не ослабляю хватку и тащу ее за собой под воду. Борьба продолжается под водой до тех пор, пока у нас не кончается воздух. Тогда мы всплываем, отплевываемся соленой водой, которой мы наглотались, и без удержу хохочем, восторженные, солнце отражается в каплях воды на наших телах.

Потом мы заходим еще глубже, туда, где вода достает мне до плеч. Майя уже не достает до дна и обнимает меня руками за шею. Я пытаюсь приподнять ее, чтобы опять перевернуть на спину, но она крепко вцепилась в меня, подтянувшись повыше и переплетя мои ноги своими. Низ ее живота льнет к моему.

– Тут просто волшебно, – шепчет она.

Я целую ее в губы, оставляющие послевкусие соли и крови. Она не отпускает меня, одной рукой по-прежнему обвивая мою шею, и ее губы все еще касаются моих, солнечный блик, отразившийся от поверхности воды, режет глаза, она отклоняется назад, держась за меня и не отводя взгляда, когда я медленно вхожу в нее.

Вернувшись на берег, мы расстилаем полотенца. Я ложусь на живот. Прижимаю ухо к песку и слышу шум моря, волн, слышу, как прибой глухо побрякивает камешками.

Майя достает из сумки вино и бутерброды, купленные в супермаркете. Бутылка обернута влажным полотенцем, и вино пусть и не холодное, но достаточно прохладное. Она наливает его в два пластиковых стаканчика. Я перекатываюсь на бок и беру свой стаканчик. Мы молча жуем бутерброды и опорожняем бутылку, пока вино не нагрелось.

Я почти парализован солнцем и вином и ложусь на расстеленное полотенце. Я чувствую теплое излучение, исходящее от песка, и представляю себе, как оно проникает в мое тело, неся с собой исцеление, как все молекулы моего организма подвергаются этому просвечиванию, каждая клеточка очищается, обновляется.

Высоко в небе проплывают два облака. Одно движется быстрее другого. Интересно, от чего это зависит: они летят на разной высоте или они просто разного размера, и поэтому ветер гонит их с разной скоростью? Я слежу за их перемещением. Майя кладет голову мне на грудь, она читает роман. Не помню, когда я в последний раз видел, чтобы она читала роман. Было время, когда Майя открывала какой-нибудь роман при первой подвернувшейся возможности. За завтраком. Перед сном. В перерывах между лекциями в университете.

Именно на лекции я увидел ее впервые. В тот год в университете читали курс, идеально подходивший для подготовки к экзаменам, которые мне предстояло сдавать в конце семестра, и лектор как раз перешел к перечню ученых и их трудов, входивших в программу курса, когда дверь в аудиторию открылась. Столы располагались амфитеатром вокруг доски, у которой стоял лектор, и всем пришлось оглянуться, чтобы увидеть, кто вошел. Эту девушку мне не доводилось прежде встречать на факультете. Иначе я бы ее запомнил. Ее красота бросалась в глаза. Судя по всему, она не была датчанкой, во всяком случае, судя по чертам ее лица, полуприкрытым на азиатский манер векам, смуглой коже. У нее могли быть иранские корни или, может, индийские, но в то же время в ее лице, в почти кобальтовых глазах было что-то определенно северное.

Я не мог отвести глаз от этой женщины, проходящей между рядами слушателей. На ней были темного цвета гетры и короткий, открытый спереди жакет-болеро, который она сняла и повесила на спинку свободного стула. Блузка плотно облегает фигуру, губы накрашены, длинные, клинообразно подстриженные волосы ниспадают до самой поясницы. Так одеваются, отправляясь вечером в дорогой ночной клуб, но никак не на лекцию в Копенгагенский университет. По всей видимости, она была знакома с девушкой, к которой подсела, потому что они обменялись поцелуями в щеку. Ее соседку звали Юлия. Я видел ее на других лекциях, но на тот момент еще не был с ней знаком.

Вошедшая девушка села, и лекция продолжилась, но вокруг девушки не прекращалось шевеление. Держа в зубах заколку, она собрала волосы в хвост, открыла сумочку, что-то достала оттуда, пошепталась с Юлией, помахала кому-то из знакомых в аудитории.

Забыв о существовании лектора, я не мог отвести от нее взгляд. Она, видимо, это заметила, потому что в какой-то момент повернулась и посмотрела на меня. Я быстро отвел глаза.

С того дня я не пропустил ни одной лекции, частенько отменяя ради этого встречи с сокурсниками, с которыми я готовил презентацию проекта. И всякий раз история повторялась. Девушка опаздывала. Провоцировала беспорядок и копошение, приковывала к себе внимание всех в аудитории. Однако по какой-то не вполне ясной причине это ее бесстрашие, пренебрежение всеми рамками делали ее еще более притягательной. Я с нетерпением ждал лекций, чтобы увидеть ее снова. Она была совсем не похожа на других девушек на факультете. У нее были особая манера двигаться и идеальная осанка. Во всем, что она делала, чувствовалась уверенность, граничившая с пренебрежением. Большинство студентов не могли себе позволить такую одежду, в ней чувствовались стиль и вкус. Прекрасно сложенная брюнетка с красивым ртом, глаза резко контрастировали с ее смуглостью, небесно-голубые глаза, в которые я пытался, но не отваживался заглянуть, отводя свои, едва она начинала смотреть в мою сторону.

В перерывах я всегда стоял где-нибудь возле нее, делал вид, что читаю что-то в телефоне, хотя на самом деле прислушивался к ее разговорам. Она только что поступила в аспирантуру, занимается экономикой и посещает некоторые лекции на моем факультете – это все, что мне удалось выяснить. Я несколько раз уже почти было присоединился к ее беседе с однокурсниками, но никак не мог придумать фразу, годившуюся в качестве невинного повода вставить реплику. Все, что я мысленно говорил ей, было неуклюжим, неловким и банальным. Я не мог продвинуться ни на шаг. Не мог переступить через невидимый рубеж.

Время от времени она сидела совсем одна в студенческой столовой в перерывах между парами и читала какой-нибудь роман. То, что она читает романы, имело для меня значение. Вот в чем ее слабость, говорил я себе, она не просто красотка, притягивающая к себе все взгляды, но и человек с душевной раной, такие обычно пытаются спрятаться от людей в романах. Никто мне не мешал подойти к ней, пока она сидела за столиком, можно было просто спросить, что за книгу она читает. Это был вполне естественный вопрос, мы, в конце концов, ходили на одни и те же лекции. Но я не мог.

Я просыпаюсь от детского визга. Сажусь, ничего не понимая со сна. Опять раздаются крики, визг, возгласы ликования. Рядом с нами, на плотном песке у самой воды, дети играют в мяч. Пока я спал, появились другие отдыхающие. Прямо за нами расстелила свое покрывало семья немцев с тремя детьми. Они, видимо, только что поели. Их отпрыски спешат присоединиться к остальным. Дети делятся на две команды и начинают играть в футбол. Они верещат, носятся мимо нас взад-вперед, от их ног на полотенца летит песок.

– Угораздило же их выбрать для своих забав именно это место, – говорю я.

– Пусть играют, – говорит Майя. – Так устроены дети. Ты разве сам не носился, как они, и не играл в мяч?

– Нет.

– Конечно, носился.

– Нет, я никогда не бесился. Я чинно сидел и обсуждал с друзьями атомную физику.

– Я уверена, что ты бегал и пинал мяч.

– Ладно, бегал, пинал. Но не терроризировал при этом всех окружающих.

– Они просто увлеклись игрой.

Я оборачиваюсь и смотрю на родителей этих чад. Они немногим старше меня и Майи. И в то же время между нами словно пролегли поколения. Мужчина абсолютно белый, если не считать лица, шеи и рук, обгоревших на солнце до свекольного цвета. У него застенчивый взгляд и небольшие усики, которые он постоянно разглаживает пальцами. Его супруга совсем бледная – своевременно намазалась кремом, поэтому не сгорела. У нее явно лишние килограммы, плечи мелко трясутся при каждом движении. Она носит очки в прямоугольной оправе, вроде тех, что продаются в супермаркетах. Оправа красного цвета, совсем ей не идет, такая никому не идет. Практичная короткая стрижка. Все в ней практично.

Майя садится и смотрит на детей.

– Они милые, – говорит она.

– Ты считаешь?

– Да, погляди на них.

– По мне, так лучше бы эти милашки отошли от нас метров хотя бы на десять.

– Почему ты злишься?

– Я не злюсь.

– Злишься.

– Просто меня раздражает, что они играют тут, у меня на голове.

– Родители, наверное, не разрешают им убегать далеко, так удобнее за ними присматривать.

– Родители тоже могли бы отодвинуться от меня подальше.

– Ты несправедлив.

– Я очень даже справедлив.

– Просто тебя все раздражает.

– Да.

– Видишь, ты это признаешь.

– Да, я только что проснулся.

– Так сходи окунись.

– Нет, я хочу сидеть здесь и наслаждаться песком, который летит мне в лицо из-под ног этих дивных созданий.

Майя поднимается и протягивает мне руку.

– Пойдем.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

Она берет свое полотенце, отряхивает с него песок и обвязывает его вокруг бедер. Мы огибаем ватагу детей и спускаемся к воде.

6

День клонится к вечеру, накрывая своим светом городские дома, будто оранжевой защитной пленкой. Мы едем по аллее в сторону церкви, а солнце тем временем садится в море. В небе над нами внезапно появляются летучие мыши, огибая в своем зигзагообразном полете верхушки пальм. Мы пересекаем площадь перед церковью и оставляем скутеры на небольшой парковке справа от здания. На ступенях церкви и на скамейках на площади сидят туристы и местная молодежь с бутылками вина и стаканчиками, тут полно влюбленных парочек.

Майя подводит губы, смотрясь в боковое зеркало скутера. Я бросаю взгляд вниз на город и море, и у меня вдруг появляется ощущение, как будто я стою посреди комнаты. Как будто пространство утратило безграничность, и на горизонте со всех сторон вокруг меня выросли стены. Мне уже приходилось испытывать подобное во время поездок на юг. Даже в таких городах, как Мапуто, лежащих на побережье, где взгляд простирается на многие километры, куда ни глянь, все равно появляется это чувство. Это не связано с клаустрофобией, скорее ты чувствуешь, что оказался внутри купола. Ощущаешь границы. Это происходит в южных странах и всегда по вечерам, вскоре после захода солнца. В дневное время, пока видно солнце, никаких границ нет, стены вырастают, когда оно скрывается. Возможно, причиной тому нагретый вакуум, остающийся на месте зашедшего солнца, наверное, он создает иллюзию конечности всего. Потому что на самом деле это, разумеется, иллюзия. Однако ощущение присутствия стен почти физическое. Я спросил Майю, знакомо ли ей это чувство, но она не поняла, что я имею в виду. «Какие еще иллюзии?» – сказала она.

Она просовывает свою руку под мою. Бедро касается моего колена. Она надела черные шелковые брюки. Ради меня. Она знает, как это меня заводит, когда я вижу ее в этих брючках, подчеркивающих изгибы ягодиц и плотно облегающих лобок. От колен вниз они расширяются, напоминая платье танцовщицы фламенко. Мне нравится в них то, что они элегантны и в то же время дерзко выставляют фигуру напоказ.

– Куда пойдем есть? – спрашивает она.

– Куда хочешь.

– Выбор за тобой.

– Как насчет вон того ресторанчика?

Я киваю в направлении старого маяка в конце городского пляжа. В помещении смотрителя находится самый старый и дорогущий рыбный ресторан в этом городке.

– Как раз о нем я думала, – говорит она.

– Почему было не сказать сразу.

– Просто будет лучше, если ты сам выберешь.

– Почему?

– Так.

С площади мы сворачиваем на улочку, ведущую вниз, к пляжу. Спуск крутой, Майя на шпильках, и мы вынуждены спускаться очень осторожно. Она опирается на меня, чтобы не подвернуть ногу на булыжной мостовой. На улице ни одного фонаря, и выбоины не видно, пока в них не наступишь. Несколько раз Майя спотыкается и цепляется за мою руку.

Улочка продувается бризом с моря. Где-то там, в конце, светятся гирлянды ресторана. Ветер доносит с набережной звуки, голоса, шаги по асфальту. Из окна над головой звучит музыка, забойные пассажи на электрогитаре и высокий голос Мэрилина Мэнсона, летящий нам вслед по улице.

And I’ll put down your disco

And take your heart away

I’ll be born again

I’ll be born again

I’ll be born again

I’ll be born again

В ресторанчике на маяке все столики заняты. Мы садимся за длинную стойку бара из красного дерева и ждем. Майя заказывает нам обоим «Кир Рояль». Мы наблюдаем за стремительными движениями бармена. Хлопок пробки, исчезнувшей в его ладони, шампанское, пузырящееся в бокалах. Он придвигает бокалы к Майе. Свитые из пузырьков канаты поднимаются вверх по светло-розовой жидкости.

– Это твой, – говорит Майя.

Она протягивает мне бокал. Коктейль сладкий и в то же время с кислинкой, пузырьки щекочут нос. Пока бармен застыл в ожидании, расставив бутылки перед собой на стойке, мы осушаем бокалы. Чем чаще повторяешь заказ, тем меньше выветрится шампанское в бутылке. Майя кивает бармену, мы быстро опрокидываем в себя еще по коктейлю, и она тут же заказывает еще два, даже не посоветовавшись со мной.

– Нам еще ехать домой, – говорю я.

Майя поворачивается ко мне, кожа вокруг губ напряжена.

– Все, все, молчу, – говорю я.

– Мы же не сейчас возвращаемся в гостиницу.

– Но нам еще ужинать с вином.

– Да.

– Я ничего не имел в виду.

– Спасибо, что объяснил. Так что бери свой бокал.

Я отказываюсь, покачав головой, и наклоняюсь к ней, чтобы поцеловать.

Я порядочно выпил, перед тем как прийти на вечеринку в университете. По вечерам я обычно ужинал с Николо в ресторане, где он работал. В тот вечер была не его смена, и повара приготовили нам специальное меню, так что, прежде чем отправиться в университет, мы распили не одну бутылку вина. Я рассказал Николо о девушке с лекций. И что иду на вечеринку, главным образом надеясь ее там встретить. Николо заверил меня, что она, конечно, придет. Я сомневался. Мне казалось, что она считала себя выше университетских сборищ.

Праздник проходил в одной из столовых в невысоком бетонном корпусе университета на острове Амагер. Едва мы вошли в здание через главный вход, как услышали разносящийся по темным коридорам пульсирующий ритм музыки. По стенам висели объявления и плакаты. Проходя здесь в дневное время, я почти никогда не обращал на них внимания. Теперь же, вечером, когда их было практически не видно в темноте, они напоминали мне музейные витрины с реликвиями вымерших племен.

Николо не был студентом университета. Какое-то время учился в торговом колледже, но бросил. Он не нуждался в учебе, он знал, чего он хочет, понимал, к чему у него есть способности. Ему предстояло взять на себя бразды правления двумя семейными ресторанами. Он работал менеджером в том, что покрупнее, – находившемся на небольшой площади во Фредериксберге. Я и раньше уже брал его с собой на студенческие вечеринки. Николо можно было брать куда угодно. Он нравился женщинам. Поначалу мне казалось, что провал ему обеспечен, ведь он не принадлежал к их академическому кругу. Но несмотря на то, что девушки, изучавшие гуманитарные дисциплины, не уставали заявлять о своем интересе к мужчинам знающим, образованным, мужчинам, которые им во всех отношениях были ровней, в итоге это оказывалось не так уж и важно. Их притягивали мужчины действия, с которыми женщина не чувствует недостатка в вещах и ощущает себя защищенной. Все эти качества у Николо были.

Он даже не пытался прочесть, что там в развешанных по всем стенкам объявлениях, сразу прошествовав по коридору туда, откуда доносился шум вечеринки, уверенным шагом, ни на секунду не задержавшись в темноте.

Она была там. Я сразу ее увидел. Окруженную стайкой студентов. Я ни с кем из них не был знаком. В руке у нее был бокал вина, она держала его за ножку кончиками пальцев, лак на ногтях был цвета бордо. Она отпивала из бокала, не видя меня, и я опять почувствовал, что она не такая, как все здесь. Остальные пили пиво из пластиковых стаканчиков, и только она стояла тут со своим винным бокалом, уместным скорее на приемах в посольстве, экстравагантно одетая, так не похожая на окружающих. Хотя она была здесь и стояла в пяти шагах от меня в толпе студентов, у меня было ощущение, что она очень далеко отсюда.

Я направился к барной стойке, где Николо уже заказал виски нам обоим.

– Ну что, она пришла? – спросил он.

– Я только что ее видел.

– Где?

Я показал. Николо кивнул.

– Очень красивая.

– Да, очень.

– А что это за девушка, с которой она разговаривает?

Он кивнул в сторону подружки, с которой она сидела на всех лекциях.

– Знаю только, что ее зовут Юлия, – сказал я.

– Юлия. Пойду поздороваюсь, – сказал Николо.

– Может, выпьем еще по шоту?

– Давай.

Мы продолжали стоять у бара. Николо несколько раз бросал взгляды на Юлию. Я знал, что они означают.

Весь вечер я слонялся между пришедшими, здороваясь с теми, кого знал, и понемногу выпивая. Возвращаясь в какой-то момент из туалета, я увидел, что та девушка сидит на скамейке в коридоре. Рядом с ней Юлия, болтающая с Николо. Что ж, ничего удивительного. Я не знал большего смельчака, чем Николо. Я подошел к ним, и он тут же поднялся, хлопнув меня по спине.

– Я хочу познакомить тебя с Юлией, – сказал он.

Николо уже поведал ей, что мы закадычные друзья с детства. Я почувствовал на себе пристальный взгляд Майи.

– Да, позволь тебя представить Майе тоже, я не уверен, что вы знакомы, – сказал он.

Майя протянула мне руку. Сказала, как ее зовут, имя и фамилию. Никому из студентов в голову бы не пришло представиться так формально, тем более на вечеринке вроде этой. Но она сделала это пусть и несколько церемонно, но в то же время очень естественно. Я взял ее ладонь в свою, представился. Она смотрела мне в глаза и улыбалась.

– Кажется, мы ходим на одни и те же лекции, – сказала она.

– Да, верно.

Она опустила взгляд на наши руки, на свою ладонь, которую я по-прежнему держал, и я смущенно выпустил ее.

– Может, посидишь с нами, поболтаем? – спросил Николо.

Он кивнул на место, которое он освободил, между девушек. Подмигнул мне, принес себе стул и поставил его напротив Юлии.

Из зала выходит официант.

– Ну вот, освободился столик, за который вы можете сесть.

Мы берем бокалы и идем за ним. Официант проводит нас к столику с видом на набережную. Прямо напротив пришвартована большая яхта. За соседним столом ужинает молодая пара, а за моей спиной – семья, родители с тремя детьми. «Сколько можно тут торчать, в этом ресторане», – ноет младший. Я узнаю их. Это те самые немцы, с пляжа на другом краю острова, дети еще играли тогда в мяч.

Официантка приносит меню. Мы заказываем рыбу дня, камбалу в глазури из лимонного сока. Белое вино. За моей спиной все громче пищит компьютерная игра. Мы допиваем аперитив.

– Наши соседи по пляжу, они сидят прямо за тобой, – говорит Майя.

– Да, я заметил.

– Посмотри на малыша, он едва достает до края стола, разве это не трогательно?

Официантка возвращается с вином, показывает мне этикетку, дает попробовать. Я киваю. Перед тем как уйти, она ставит бутылку в ведерко со льдом.

Я поднимаю бокал. Майя берет свой. Ее взгляд становится слегка рассеянным. Она захмелела. Да и я тоже. Мои движения и мысли словно покрыты слоем резины. Мы расправляемся с содержимым наших бокалов, и я достаю бутылку из ведерка.

Майя рассказывает о женщине, с которой сегодня разговорилась у бассейна. Я слушаю вполуха. Меня отвлекает пчелиное жужжание компьютерной игры. Оно все сильнее и сильнее раздражает меня, пару раз я оборачиваюсь в надежде, что это заставит родителей угомонить детей, но те молча нависли с невозмутимым видом над своими тарелками. Их отпрыски начинают ссориться из-за игры, выясняют, чья очередь держать планшет в руках. Средний истошно визжит, когда старший пытается его отобрать. Он хочет вернуть себе игру, вскакивает с места, пытаясь вцепиться в гаджет, и врезается своим стулом в спинку моего, да так, что я расплескиваю вино на скатерть. Под моей тарелкой расползается пятно. Я промокаю пролитое вино салфеткой и уже собираюсь обернуться, как вдруг замечаю, что Майя что-то мне говорит.

– Что? – спрашиваю я.

– Не надо.

– Почему?

– Он же не нарочно.

– Вполне допускаю, но у меня-то может быть право попросить его быть поосторожнее.

– Нет, не надо вмешиваться, – говорит она.

Я оборачиваюсь, но ничего не говорю мальчику. Он уже отобрал планшет у брата.

– Он же ребенок, – говорит Майя.

Официантка приносит рыбу. Ставит перед нами тарелки. Мясо у рыбы розовато-белое, покрытое глазурью с кусочками лимона и крупно помолотым перцем. Майя подвигает мне свой бокал. Я наливаю. Мы выпили всю бутылку.

– Давай закажем еще одну, – говорит она.

– Нам больше нельзя пить, если мы хотим вернуться на скутерах в гостиницу.

Майя поднимает пустую бутылку, подавая знак официантке. Та кивает и выходит на кухню.

– Мы оставим скутеры тут и прогуляемся по пляжу до гостиницы, – говорит она.

– На твоих шпильках.

– Я сниму туфли.

– Не проще ограничиться бокалом?

– Почему?

– Я не хочу вставать завтра с утра разбитым.

За моей спиной дети опять начинают хныкать, что им надоело сидеть в ресторане.

– Мы скоро уходим, – говорит мама детям.

Они спрашивают, можно ли им поиграть в бассейне, когда они вернутся в отель.

– Нет, уже поздно, – говорит немка. – Когда вернемся в гостиницу, вам будет пора ложиться в кровать.

Поднимается гвалт. Они не хотят в кровать, они не просили вести их в этот ресторан, они хотели поужинать в гостинице и купаться в бассейне, а теперь вечер испорчен.

Официантка приносит новую бутылку.

– Сегодня у меня настроение выпить с тобой, – говорит Майя.

– Если хочешь.

– Хочу. А ты нет?

– Почему. Очень даже.

– Но…

– Никаких «но».

– Просто перестань на них раздражаться.

Доев рыбу, я встаю из-за стола и иду в туалет. Стены уборной вырублены в скале, на которой построили ресторан. Здесь чисто, унитаз, раковина – все блестит, но высеченные в скале стены придают этому месту суровость, создают атмосферу чего-то древнего, существовавшего задолго до нас. Рядом с раковиной лежит стопка полотенец. Небольшое окошко выходит на море, слышно, как волны бьются о берег. Снаружи так темно, что моря не видно, но я слышу его, чувствую запах морской воды. Я мою руки, разглядывая свое лицо в зеркале. Оно стало коричневым от загара. Глаза остекленевшие. Я наклоняюсь к зеркальной поверхности и обдаю лицо водой.

Семья уже собирается уходить. Самый маленький хочет, чтобы его несли, отец берет его на руки. Двое постарше допрашивают маму, можно ли им будет искупаться, хотя бы минут пятнадцать, когда они придут в гостиницу. Она говорит, что не знает. Вводит пин-код своей карты.

Майя захмелела, она обмякла на своем стуле и изучает немецкую маму.

– Как думаешь, они счастливы? – спрашивает она.

– Не знаю.

– Вокруг них ореол особого покоя.

– Я могу ошибаться, но, судя по их виду, им ужасно скучно.

– Откуда ты можешь знать?

– За весь вечер они не сказали друг другу ни слова.

– Чтобы быть счастливым, не обязательно беспрестанно болтать.

Майя не сводит глаз с мамы семейства.

– Ты не находишь ее красивой? – спрашивает она.

– Нет.

– Ты хотя бы посмотрел на нее?

– Да. И мой ответ прежний – нет.

Та как раз собирает игрушки в потертую спортивную сумку.

– Не понимаю тебя. Мне кажется, она красива.

– Не верю.

– Я правда так думаю.

– У нее унылый вид.

– Ты это серьезно?

– Ну, она производит серое впечатление, – говорю я.

– Жестко судишь.

– Я ее вообще не сужу.

– Как же нет. Судишь.

Я пытаюсь взять Майю за руку. Она отнимает ее.

– Хорошо, скажи, что ты в ней нашел унылого.

– Майя, мне не нравится этот разговор.

– Тебе трудно сказать?

– Нам больше не о чем поговорить?

– Попробуй описать. Я очень хочу послушать.

Я снова смотрю на немку. В ней нет ничего интересного – бесцветные глаза, какой-то рыбий взгляд, мимика, в которой читаются безрадостные, лишенные событий будни, полное отсутствие необычности.

– Ты права, она красивая, – говорю я.

– Перестань валять дурака.

– Я опять что-то не то сказал?

– Объясни мне, почему ты считаешь ее унылой.

– Не знаю, просто у нее безрадостный и унылый вид.

– Может, она просто устала, – говорит Майя.

– Согласен, но посмотри на нее – эти кошмарные красные, суперпрактичные очки. Прическа.

Немка встает из-за столика и проходит мимо нас.

– А что не так с прической? – спрашивает Майя.

– Сама не видишь?

– Нет.

– То есть ты считаешь, что у нее красивая стрижка?

– Особых проблем с ней я не вижу.

– Да раскрой глаза. У нее ужасно мещанская прическа. Уже по волосам видно, что она поставила себе задачу: все в жизни должно быть практично и рационально.

– А практичность теперь – преступление?

– Нет, но…

– Тогда…

– Просто не говори, что я должен смотреть на ее прическу и восторгаться.

Майя кладет ладони на стол.

– Ты меня не слышишь. У нее практичная стрижка из-за маленьких детей. Если она отпустит длинные волосы, они вечно будут за них дергать.

– Волосы можно заколоть. Если у тебя дети, это не причина выглядеть откровенно неженственно.

– Замолчи. Ты уже стал заговариваться.

Я делаю вдох, глубокий. Уже сожалею, что выпил последний бокал.

– Майя, у нас что, нет другой темы для разговора?

– Чем тебя смущает эта? Я просто спросила, считаешь ли ты ее красивой.

– Майя, прекрати. Ты же сама не считаешь ее красивой, просто ты постоянно слышишь, как мамаши твердят о своей красоте только потому, что у них есть дети. Но мир устроен немного иначе. Конечно, матери запросто могут быть красивыми, но эта женщина некрасива, и не станет вдруг красавицей только потому, что у нее дети.

Майя не отвечает, вертит в руках бутылку. Мы оба молчим.

Матросы на яхте за окном одеты в униформу. Мельпомена. Так называется судно, название написано на борту. На палубе сидит немногочисленная компания и ужинает.

– Может, все-таки сменим тему? – спрашиваю я.

– Как ты меня бесишь, – говорит Майя.

– Прости. Я не хотел тебя бесить. Просто мне кажется, что сейчас не время для такого разговора.

– Какого «такого»?

– Ты прекрасно знаешь.

– Скажи.

– Майя, перестань.

– Нет, скажи.

– Мы слишком много выпили, чтобы начинать эту дискуссию.

Она резко поднимается, опрокинув стул.

– Так ты не хочешь об этом говорить, – кричит она.

Неприятно сознавать, что все посетители ресторана вдруг притихли.

– Может, сядешь за стол? – спрашиваю я.

Она открывает рот, словно вот-вот что-то скажет, но вместо этого поднимает с пола свою сумочку и идет к выходу между столиками, мимо посетителей и официантов, проходит через бар и выходит на улицу.

7

Снаружи, за стеклянной дверью ресторана, тяжелый и влажный мрак. Майи тут нет. Я прохожу между припаркованными машинами. У меня была надежда, что она просто вышла на улицу и ждет, пока я расплачусь. Я надеялся, что она уже успокоилась, я выйду к ней и извинюсь. И что мы еще будем смеяться над этим случаем, над посетителями ресторана, которые, остолбенев, уставились на нее, когда она шла к выходу. Этот эпизод останется позади, и все будет как раньше.

Вдоль задней стены ресторана идет тропинка, ведущая наверх к маяку. Майя вполне могла подняться туда. Однако, когда я забираюсь на маяк, там пусто. Я карабкаюсь еще дальше, на ближайший выступ скалы, оттуда лучше видно, что происходит внизу. Камни холодные. Мои кожаные подошвы скользят по их гладкой поверхности, так что я вынужден хвататься за все руками. С самого верха видно весь пляж. Он безлюден. Никого до самых отелей в его конце, он тускло светится в темноте на фоне моря.

Невдалеке маяк огибает рыболовецкое судно. На палубе стоят двое мужчин в вязаных безрукавках, они только что закончили вешать фонари на каюту. Мотор гулко стучит. Смотанные сети закреплены на шестах, в свете фонарей они похожи на паутину. Куда они плывут? Что можно ловить в такой час?

Слезать вниз труднее, чем карабкаться наверх. Один мой ботинок проскальзывает, я падаю и обдираю руку о выступ. Ладонь пронизывает сильная боль, я подношу руку к глазам. Глубокий порез на запястье. Рана кровоточит, и я прижимаю запястье к губам. Во рту растекается вкус крови.

В барах и дискотеках на набережной начинается ночная жизнь. Майя должна быть где-то здесь, больше ей некуда пойти, однако в толпе отдыхающих ее не видно. Я захожу в ближайший бар, расположенный на первом этаже бывшего портового пакгауза. Потные тела людей притиснуты друг к другу. Музыка орет так, что люди не слышат, как я прошу их подвинуться в сторону, поэтому мне приходится расталкивать всех локтями, протискиваясь вперед. Почти вся публика уже порядком набралась и просто не замечает меня. Светловолосые скандинавки, англичанки с подведенными веками и в коротких, облегающих платьях. Юноши, по возрасту старшеклассники, с идеальным загаром.

В глубине бара танцпол. Он наполовину заполнен ритмично двигающимися людьми. В это время танцуют только молодые девушки, их движения осознанны, хорошо отработаны и в то же время раскованны. Они танцуют перед мужчинами, которые стоят вокруг площадки за высокими столиками. Мужчины пялятся на танцующих девушек, на их сверкающие коленки и декольте – обнаженные участки тел выхватывают из темноты лазерные пушки. Они комментируют каждую деталь, громко чокаются бокалами с пивом, что-то кричат друг другу, некоторые уже настолько пьяны, что с трудом понимают, где находятся. Рядом с танцполом музыка просто оглушает. Низкие синтетические басы барабанов отдаются эхом в моем порезе. Манжет рукава в крови.

Какое-то время я брожу между столами. Здесь много длинноволосых брюнеток, но Майи среди них нет. Я заглядываю в женский туалет. Перед зеркалами красят губы несколько девушек, они смеются, заметив меня.

Выйдя на улицу, я сразу же замечаю Майю. Она идет по набережной. Босиком, слегка раскачиваясь, неуверенно наступает на булыжники мостовой. В одной руке бутылка «Бакарди Бризер», в другой туфли. Я окликаю ее, но мне удается докричаться только со второго раза. Она вглядывается в темноту, пытаясь понять, откуда раздается мой голос. Туристы в шляпах и очках с мигающими светодиодами толпятся прямо передо мной. Я протискиваюсь сквозь них на набережную и поднимаю руку, чтобы помахать ей. Тут она замечает меня, но не машет мне в ответ. Она бросает бутылку и бросается бежать.

– Майя, Майя!

Я бегу за ней, выкрикивая ее имя. На следующем перекрестке она сворачивает на узенькую улочку и исчезает за поворотом. Какой-то парень в зеленом парике шляется по пляжу и бьет всех встречных пластиковым молотком гротескных размеров. Он оказывается у меня на пути как раз в ту секунду, когда я срываюсь с места. Я сбиваю этого шутника с ног и вынужден остановиться, чтобы помочь ему подняться. Добравшись наконец до угла, я успеваю заметить Майю в конце улицы в пятне фонарного света.

– Майя!

Я пробегаю улочку и выскакиваю на площадь перед церковью. Теперь там сидит на скамейках много местной молодежи. Добежав до церкви, я слышу, как завелся мотор скутера. Через секунду она на высокой скорости выезжает на площадь.

Впереди мерцают «габариты» скутера. Майя не сбрасывает скорость, несмотря на плотное движение на узких улочках. Сам я не рискую ехать быстрее: в центре города слишком много людей, машин и мотоциклов. Никто не смотрит по сторонам, все едут на красный. Да и потом, я слишком много выпил, реакция замедлена. Я сосредотачиваюсь на дороге, не даю ей раздваиваться в глазах.

Когда мы выезжаем из центра, машин становится меньше, и только тут я решаюсь увеличить скорость. Майя уже здорово оторвалась, но очертания ее скутера еще виднеются вдалеке. Вскоре мы выезжаем за город, катим по шоссе в сторону гор. Расстояние между нами уменьшается. Двести метров, потом сто, двадцать. Когда я уже почти поравнялся с Майей, она замечает в зеркало свет моей фары. Оборачивается. Видимо, только теперь до нее доходит, что я ее преследую, потому что она вздрагивает, и скутер резко бросает влево. Поначалу все выглядит так, словно она вот-вот перевернется, но Майя справляется с управлением и выравнивает скутер. Она порядком пьяна и не замечает, что едет по встречке. Она не собирается возвращаться на свою полосу – напротив, еще больше разгоняется по встречной. Я выворачиваю ручку газа и снова пытаюсь приблизиться к ней.

– Ты едешь по встречной, Майя! Вернись вправо, ты на встречной полосе, – ору я.

Она меня не слышит или не хочет делать, что я говорю. Потом начинает увеличивать отрыв. Я лечу на максимальной скорости, но расстояние между нами продолжает расти. Стрелка спидометра добирается до 115, и скутер просто не может ехать быстрее. Я пригибаюсь, пытаясь уменьшить сопротивление ветра, но все равно 115 – это предел. Майя продолжает отдаляться.

Мы за городом, и через несколько километров фонари по обе стороны шоссе заканчиваются. Мы едем в темноте. Попадись на дороге камень или ветка, мы не успеем их заметить. За спиной остается закрытая бензозаправка. По склонам гор разбросаны белые домики, в окнах горит свет, на кухне видно женщину, она разделась и наклонилась над раковиной.

Вдалеке появляются мерцающие огни двух встречных машин. Они возвращаются в город, быстро спускаются по серпантину со скоростью, характерной для людей, знакомых с трассой. По всей видимости, это жители какого-то горного поселка едут в город повеселиться. Уже вечер, и все, конечно же, подшофе. Свет фар стремительно скользит вниз по склону горы. Учитывая нашу встречную скорость, пройдет совсем немного времени, прежде чем мы встретимся у подножия. Я кричу, ору не переставая, жму на гудок, но Майя не слышит, продолжает ехать по встречной полосе метрах в ста впереди меня.

Когда обе машины проезжают последнюю петлю серпантина, их фары бьют прямо в лицо. Я пытаюсь просигналить ближним светом, но у скутера нет переключателя аварийного мигания, и мне приходится включать и выключать фару. Я надеюсь, что они заметят мои действия, что Майя увидит в зеркале, как я мигаю, что машины успеют съехать на обочину раньше, чем расстояние между ними и Майей станет роковым. Хотя если они слишком пьяны, то могут и не заметить скутер на своей полосе.

До них остается около километра. Хоть бы они ее увидели, хоть бы увидели! Я отчаянно включаю и выключаю фару, машины все ближе к нам, ближе, ближе. Палец у меня уже свело, но я продолжаю мигать фарой и орать, и наконец они замечают. Машины тоже начинают мигать ближним светом, они заметили Майю на встречке, и она тоже видит подаваемые знаки. Сбрасывает скорость и резким рывком возвращается на свою полосу.

Через несколько мгновений они проносятся мимо. Из окон гремит рок. Это молодые люди, парень на заднем сиденье высовывает голову в окно и кричит что-то нам вслед. Они едут на большой скорости, я ощущаю удар ветра, и орущая музыка удаляется.

Я съезжаю на обочину и останавливаюсь. Где-то впереди мелькает уменьшающийся скутер Майи. Я не двигаюсь с места. Ехать за ней слишком рискованно. Если я продолжу преследование, она умчится в ночь.

Через минуту я разворачиваюсь и еду обратно в гостиницу.

8

Из морозилки веет холодом, когда я открываю дверцу. В одном из отделений нахожу пластиковую форму с кубиками льда. Переламываю ее, доставая лед, и бросаю четыре кубика в стакан. Какое-то время ищу по всем шкафчикам бутылку «Гленморанджи», потом вспоминаю, что вчера мы прихватили ее в спальню. Осталось еще полбутылки. Откручиваю крышку и наливаю виски поверх льда. Кубики трескаются. Ставлю бутылку на кухонный стол рядом с холодильником, но потом меняю решение и беру ее с собой на террасу.

Я сажусь за столик, не включая свет. В голове шумит. Тело никак не может успокоиться после гонки. Я не знаю, поехала ли она в горы, и пытаюсь убедить себя, что ей не могло прийти такое в голову. Хоть она и пьяна, но знает, как это опасно. К тому же сейчас холодно. Она замерзнет и вернется в гостиницу.

Я цежу виски маленькими глотками, сижу и жду в беззвучном полумраке. Гостиница всегда затихает после полуночи, когда семьи с детьми ложатся спать. Только аппарат очистки воды жужжит в бассейне. Цикады пронзительно трещат в траве и кустах вокруг. В остальном полная тишина. Только аппарат, цикады и шипящее бормотание камешков, перекатываемых прибоем.

Пульсирующие толчки в запястье. Я промыл рану с мылом и заклеил порез пластырем. Рана глубокая, кровь все еще идет. Может, стоит зашить. Сейчас мне все равно. У меня нет желания что-то предпринимать. Я делаю еще несколько глотков виски. От добавления льда «Гленморанджи» стал прохладным и приятным, я беру кубик в рот и перекатываю, пока не перестаю чувствовать язык.

На вечеринке мы сидели рядом. Большую часть времени говорила она. Я смотрел на ее лицо и слушал. Она рассказывала о Париже, из которого только что вернулась. Она прожила там полгода на рю Ламарк, в мансарде с видом на 18-й округ. Последние два семестра она отучилась в университете имени Дени Дидро. Этот год в Париже стал самым насыщенным в ее жизни, и, когда стипендия закончилась, ей не хотелось возвращаться в Данию. Она подумывала остаться, жить подработками и продолжать исследования по своей теме. Это было вполне реально. Она жила в съемной квартире, не платя ни копейки. И в то же время понимала, что не может остаться. Париж был всего лишь временной остановкой в пути. Надо было возвращаться домой, заканчивать учебу. Оставались еще два экзамена, и можно было выходить на защиту проекта. Учеба не оставляла ни одной свободной минуты. К тому же Майе пора было проходить практику, и она начала рассылать резюме в крупные международные компании. Самое главное – попасть в крупную компанию, сказала она.

Она рассказала о маме. Как та всегда подталкивала ее в этом направлении. Мама выросла в Нью-Дели. У ее родителей была небольшая фирма, они не особенно нуждались, но денег на то, чтобы послать дочерей в престижную школу, не говоря уже об университете, не было. Тем самым дорога в лучшее будущее была для них закрыта.

Однажды мама Майи встретила молодого датчанина, путешествовавшего по Азии c рюкзаком за плечами. Он влюбился в нее и, вернувшись в Данию, выслал деньги на билет до Копенгагена. Полгода спустя она переехала к нему. Он не был сыном состоятельных родителей, недавно пошел учиться на полицейского, и ему едва хватало средств на то, чтобы содержать их обоих. Они поженились, чтобы маме Майи дали вид на жительство и она могла получить университетское образование. В итоге она сделала карьеру, став менеджером по работе с персоналом в крупной консалтинговой компании. Каждый месяц она отсылала деньги семье в Индию, купила родителям дом и оплатила образование двух сестер. Все детство мать требовала от Майи, чтобы та росла старательной. Важно не стоять на месте, продолжать двигаться вперед. Каждое поколение обязано подняться на ступеньку выше, обеспечить себе надежное существование, обзавестись семьей, домом, имуществом. Ничего нет важнее этого. Человек должен владеть чем-то, обеспечивающим ему безбедную жизнь.

Я сбегал за выпивкой. Юлия и Николо сидели молча. Я поставил стаканчики под их скамейку. Они этого даже не заметили. Мы решили оставить их в покое и пока что выпить. Я спросил, не принести ли мне еще, но она покачала головой.

– Я и так пьяна, – сказала Майя.

Потом поднялась и взяла меня за руку.

– Потанцуешь со мной?

Она повела меня на танцпол. Я шел за ней. Я бы пошел за ней куда угодно. И дело было не том, что я был пьян, не в ее лице и фигуре, завораживавших меня, и не в историях, которые она рассказывала. Я переживал нечто большее, чем простая влюбленность. Это был священный трепет. Я никогда прежде не встречал человека, похожего на нее. При этом я понимал, что она – та девушка, которую я всегда надеялся встретить.

Я уже почти прикончил вторую порцию «Гленморанджи», когда с дороги долетает шум скутера. Я закрываю глаза, жду. Жду, когда раздадутся ее шаги по лестнице, но шаги не раздаются. Она не приходит. Может быть, мне послышалось или это был не ее скутер.

Спускаясь по лестнице, я держусь за перила, чтобы не упасть.

На дороге стоит такси и кого-то ждет. Шофер читает газету, поднимает на меня глаза. Убедившись, что я не его клиент, возвращается к чтению газеты. Я иду на площадку, где отдыхающие должны парковать свои скутеры. Майин стоит там, она оставила его рядом с моим. Мотор еще не затих окончательно.

Я возвращаюсь в гостиницу. Часы за стойкой администратора показывают полтретьего. Я пересекаю сад с бассейном, прохожу мимо бунгало и спускаюсь по тропинке на пляж.

Майя сидит у самой воды. Не доходя до нее нескольких шагов, я откашливаюсь, чтобы не напугать ее. Она никак не реагирует на мое появление. Я сажусь на песок рядом с ней. Проходит минута. Мы молчим. Она сидит, как будто рядом с ней никого, смотрит на воду, чернильную в ночи.

– Не хочешь подняться в номер? – спрашиваю я.

Она не отвечает. Я повторяю вопрос.

– Иди, я хочу еще посидеть.

– Куда ты ездила?

– Какая разница.

– Я беспокоился.

– Да.

– Могло что-то случиться.

– Ничего не случилось.

– К счастью.

– Да. К счастью.

Она набирает горсть песка и сыплет его на ногу. Спустя какое-то время произносит мое имя.

– Да, – говорю я.

– Перед тем как ехать сюда, я решила, что скажу тебе об этом здесь, в поездке.

– О чем?

Тонкая струйка песка течет из руки. Песчинки падают на кожу, падают, падают.

– Ты знаешь, какие чувства я к тебе испытываю.

– Да.

– И все-таки я не могу больше так продолжать. Я не могу больше тебя ждать.

– Я понимаю.

– Я слишком долго ждала.

– Да.

– Я так злюсь на тебя, потому что ты заставил меня ждать.

Я беру камешек и бросаю его в воду, он падает без всплеска.

– Тогда что заставляет тебя ждать?

– Я хочу, чтобы у нас это было.

Я молчу.

– Я не хочу от тебя уходить, совсем не хочу. Но я не смогу остаться, если ты опять скажешь «нет».

Я бросаю еще камешек. Всплеска нет. Они, наверное, падают на отмель где-то там.

– Ты же знаешь, у меня нет к этому такой внутренней тяги, как у тебя. Мне кажется, что время еще не пришло.

Она упирается лбом в колени.

– Пришло. Сейчас самое время.

– Я еще не созрел.

– Ты уже родился, когда твоему отцу было столько, сколько тебе сейчас.

– Ты мне уже это говорила. Ты не можешь сравнивать меня с отцом, – говорю я, – он совсем другой человек, и время тогда было другое. У моего отца были другие цели в жизни.

Она не шевелится, сидит, уткнувшись лбом в колени.

– Да, мы говорили об этом, и, пожалуй, ты прав, хватит. Не хочешь, значит, так тому и быть.

– Не понимаю, почему ты не можешь подождать, пока я почувствую, что готов. Тебе всего двадцать семь.

Она поднимает голову.

– Я два года ждала, пока ты созреешь. И ты все время просил подождать еще, потом еще и еще. Больше я не могу. Думаю, ты не в состоянии понять, насколько сильно я этого хочу. Я ничего не хочу так сильно, как этого. Все прочее, все, что происходило со мной до сих пор, не имеет смысла, пока это не случится. Я так чувствую. Каждый день. И не могу больше так жить.

– Понимаю, – говорю я.

Голос вдруг куда-то пропал. Не знаю, слышит ли меня Майя в шуме прибоя. Она касается моей руки, ощущение тепла на коже.

– Не важно, что я к тебе чувствую. Если ты не скажешь «да», я уйду от тебя, как только мы вернемся домой.

Я смотрю на полоску берега, окаймленную камнями. В свете одного из гостиничных фонарей замечаю какое-то быстрое передвижение по песку. Маленькие крабики с асимметричными клешнями.