Закончив работать с крупными скульптурами, я начал снимать мелкую бронзу и фигурки, запертые в «музее», ключ от которого ревнивый Пикассо всегда хранит у себя. Он не доверяет его никому, даже Сабартесу. И теперь, пока он не откроет витрину, я не могу работать. Вчера, крайне утомленный, он мне сказал:
– У меня даже не было времени вынуть для вас скульптуры… Мне очень жаль… Завтра я это обязательно сделаю, обещаю… А сегодня утром у меня не было ни минуты…
Однако у него нашлась минута, чтобы сказать мне с лукавой улыбкой:
– Кстати, вы читали? Этой ночью в гостинице «Ницца» было совершено убийство. Я очень беспокоюсь… Там живет Ольга, и Превер тоже. Убили женщину! Надеюсь, что это сделал не Превер…
* * *
Сегодня времени у него достаточно. Я нахожу Пикассо в прекрасном настроении в компании какого-то поэта из Сен-Жермен-де-Пре, очень странно одетого: на босых ногах сандалии, через плечо холщовая сумка, по одежде то ли назареянин, то ли бродяга… Но он молод и хорош собой, что прекрасно сочетается с его смешным нарядом.
Пикассо открывает витрину и достает дюжину статуэток… Все утро я работаю в мастерской один. А когда ухожу, появляется Сабартес. Он спускается от Пикассо, неся три небольших полотна, выдержанных в приятных розово-серых тонах…
САБАРТЕС. Это из моей личной коллекции. Вот эта – мой последний портрет, написанный Пикассо… Что скажете? Он сделал его четыре года назад, в Руайяне. Я хотел поставить его в раму, но он предпочел сделать это сам. И, между делом, почти полностью переписал полотно…
Я рассматриваю картину: Сабартес в облачении испанского гранда – с широким гофрированным воротником, какие носили в XVI и XVII веках, и в забавной черной бархатной шляпке, украшенной маленьким голубым пером. И хотя Пикассо все перевернул вверх дном, нарисовав глаз там, где обычно располагается ухо, а ухо – на основании носа, вдобавок налепив на него очки вверх ногами, поражающий своей оригинальностью портрет отличается необыкновенным сходством. История с переодеванием меня удивила, и я спрашиваю об этом Сабартеса.
САБАРТЕС. Это моя идея… Просто такой каприз… Я всегда мечтал о том, чтобы Пикассо нарисовал меня в одеянии дворянина XVI века, эпохи Филиппа II, – именно таком, какое король носил в Эскуриале… Пикассо не остался глух к моим фантазиям… В 1938-м, на улице Боеси, он сначала сделал с меня несколько рисунков с маленьким воротничком – его очень забавляли воланы из накрахмаленного муслина. И собирался писать меня в полный рост, в натуральную величину, в костюме испанского гранда, с крахмальными брыжами… Но время шло, и мне стало казаться, что он все забросил, как вдруг в Руайяне он удивил меня этим портретом… Вы заметили, что он пользовался тонами, которые были очень популярны у испанских художников той эпохи?
Я слушал его и удивлялся; мне бы и в голову не пришло, что в душе этого сурового республиканца живет hidalgo.
БРАССАЙ. Должно быть, ваших портретов, написанных Пикассо, уже набралась целая коллекция. Взять хоть тот, что находится в Москве и называется «Кружка пива» – вы сидите за столом, опершись на него локтями…
САБАРТЕС. Да, «Кружка» входила в коллекцию Щукина. Это самый первый из моих портретов, Пикассо написал его в 1901-м, в самом начале «голубого периода».
БРАССАЙ. Меня удивило, что он изобразил вас без очков… А вы, насколько я знаю, носили их всегда…
САБАРТЕС. Всегда, у меня очень сильная близорукость. А в юности я носил пенсне… Но именно в тот день я оказался без него. Я тогда в первый раз приехал в Париж. Поселился в Латинском квартале, в маленькой гостинице на улице Шамполион. У нас с Пикассо и еще несколькими приятелями была привычка собираться каждый вечер на втором этаже кафе «Лоррен»… И вот однажды вечером он застал меня там, с кружкой пива и без пенсне: я сидел погрузившись в свои мысли, уткнувшись в пустоту ничего не видящим взглядом… Должно быть, его поразил непривычный вид моего лица… Несколько дней спустя он показал мне этот портрет… Он сделал его по памяти, потому что я ему не позировал…
БРАССАЙ. Сколько ваших портретов он написал?
САБАРТЕС. Их всего четыре… Второй был написан в том же 1901 году: у меня там, как у начинающего художника, длинные волосы до плеч… Третий появился несколько лет спустя… И наконец, вот этот, последний по времени… Но кто знает? Может, он еще напишет меня в полный рост, в одеянии испанского гранда?.. И однажды вы прочтете историю этих портретов… Я как раз сейчас ее пишу…
Я провожаю Сабартеса до станции метро «Севр-Бабилон». Он интересуется, много ли осталось скульптур, которые мне нужно сфотографировать.
БРАССАЙ. В мастерской я уже практически закончил. А что касается остального, кто может сказать? Да и сам Пикассо вряд ли помнит все свои скульптуры… У меня, например, нет некоторых его «конструкций» из проволоки… Я видел их на улице Боеси. Надо бы сходить и туда… Пикассо обещал меня сводить как-нибудь…
САБАРТЕС (с кисло-сладкой улыбкой, которая появляется у него на лице всякий раз, когда речь заходит об обещаниях Пикассо). Обещал? Запомните раз и навсегда: обещать и сделать – это разные вещи, которые совпадают у него очень редко. Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было… За его неисполненные обещания обычно расплачиваюсь я… Его обещания… Взять хотя бы второй мой портрет 1901 года – он мне его подарил. Но каждый раз, когда я пытался увезти его в Париж, он говорил: «Я тебе его отдам в Барселоне…» А в Барселоне он отдал его в кабаре, куда мы ходили. Эта картина была продана, переходила из рук в руки до того момента, пока он ее не выкупил. И она вернулась на улицу Боеси. Но мне он ее так и не отдал… Вот вам история моей картины…
БРАССАЙ. То есть вы полагаете, что на улицу Боеси я не попаду никогда?
САБАРТЕС. Даже и не надейтесь! У него нет ни малейшего желания… Это место пробуждает у него тягостные воспоминания: ему тяжело переступать порог дома, где он столько страдал… Всякий раз, как он начинал жизнь с чистого листа, он обрубал все окончательно, бесповоротно… В этом его сила! Ключ к его молодости… Как змея, которая линяет, он отбрасывает старую кожу и начинает все заново… И после очередного разрыва никогда не оглядывается назад… Способность выбрасывать из памяти ненужное у него еще более потрясающая, чем сама память… Однажды, по тем же причинам, он сбежит и с улицы Гранд-Огюстен…
Я спрашиваю у Сабартеса, много ли произведений Пикассо осталось на улице Боеси.
САБАРТЕС. Почти все, что было в мастерской, он перевез сюда. Но в квартире осталось кое-что из сделанного давно…
БРАССАЙ. А что он держит в мастерской рядом с «Каталаном»? Я очень удивился, когда услышал от Пикассо, что там остается не менее полусотни скульптур.
САБАРТЕС. Он может и ошибаться. Там стоят только фигуры из кованого железа, перевезенные из Буажелу, да с дюжину гипсовых…
Я интересуюсь, известно ли ему что-нибудь о Поле Розенберге.
САБАРТЕС. У него забрали все: дом, мебель, серебро, галерею… К счастью, ему удалось вовремя уехать… И в Нью-Йорке он начал все сначала… Да, он был тесно связан с Пикассо, то есть я имею в виду, что он продавал его картины… Но на этом – точка. Поддерживать дружеские отношения с таким высокомерным субъектом, презрительно относившимся к художникам, было невозможно… Правда, Пикассо спуску ему не давал. Здесь роли распределялись по-другому…
Мне хотелось бы пригласить Сабартеса на обед.
САБАРТЕС. Вы мне симпатичны, но у меня очень плохо с глазами, и я боюсь темноты… Когда на улице темнеет, я предпочитаю находиться дома… Особенно теперь, когда может в любую минуту случиться black-out. [35]