В прошлую пятницу я отдал Сабартесу его портрет. Пикассо воскликнул:

– Старик, у меня никогда не было таких портретов…

А Сабартес заметил:

– Мое лицо мне не нравится. Я не люблю смотреть на себя в зеркало… И терпеть не могу собственных фотографий… Я не фотогеничен… Но на этом фото я себе нравлюсь…

И он горделиво показывает его присутствующим:

– Глядите, Брассай снял меня на «троне»…

А Пикассо добавляет:

– Не хватает только скипетра и короны… Мы с Сабартесом это еще обсудим.

САБАРТЕС. Портрет имел большой успех… Моя жена сказала: «Наконец-то появилась фотография, на которой я тебя узнаю!» И еще у меня есть хорошая новость: нам привезли уголь, и со вчерашнего дня в большой мастерской тепло… Теперь вы не будете стучать зубами от холода!

Хотя центральное отопление было установлено во всех комнатах еще в 1939 году, из-за нехватки угля топили только в прихожей. Сегодня впервые я наконец-то могу работать без шапки, без шарфа, без пальто… Великолепный день в тепле. Даже тусклое зимнее солнце вышло, чтобы тоже поучаствовать в празднике…

Сегодня я фотографирую небольшие панно из прессованного песка – Пикассо сделал их пять или шесть в 1933-м в Каннах: в качестве фона – пальмовые листья, сверху припудренные песком. На одном из них – длинная перчатка Ольги, которую он набил опилками. Маленькие коробочки из кусочков нарезанного картона, сшитые вместе и искусно и терпеливо раскрашенные «маленькой ручкой». И, наконец, голова, надетая вместо шеи на простой рулон картона…

Эта книга скульптур ставит передо мной проблему материального характера. Оплачивается она неважно, поскольку Пикассо сохранил за собой все права: помимо снимков, которые я должен передать издателю, мне придется отдать еще несколько дюжин Пикассо… Мое положение становится очень шатким… Я обсуждаю это с Сабартесом. Он считает, что Пикассо мог бы заплатить мне за свои снимки и предлагает это «утрясти»…

Он выходит к мэтру, который находится в соседней комнате. До меня долетают обрывки их разговора, который идет на каталонском диалекте… Они переходят на него, когда обсуждают какие-то сугубо личные дела и не хотят, чтобы их понимали другие. Видимо, речь идет о моих фотографиях. Спорят они долго… Временами Пикассо повышает голос… Наконец его друг выходит ко мне.

САБАРТЕС. Нет, мне не удалось ничего сделать… Хотя я старался вас защитить. Пикассо решительно не желает платить за снимки. Я его знаю. Он может быть щедрым, но к нему нельзя обращаться с просьбой о деньгах напрямую. Он начинает артачиться. Это у него как инстинкт. Возможно, сказываются годы, которые он прожил в нищете… Банковские билеты, наличные деньги сохраняют для него свое обаяние… Он всегда предпочитал расплачиваться не деньгами, а картинами или рисунками. Причем даже в тех случаях, когда стоимость его произведений была выше, чем сумма долга… Уверен, что он возместит вам эти убытки, причем тогда, когда вы, возможно, уже об этом забудете… И советую вам подарить ему эти фотографии…

Я ответил, что всегда дарил свои снимки Пикассо, не ожидая ничего взамен, и поступил бы так же и сейчас, если бы не стесненность в средствах. Позже ко мне в мастерскую зашел Пикассо.

ПИКАССО. Надеюсь, вы поймете мою позицию… Зервос, который фотографирует и публикует все мои картины и рисунки, всегда оставляет мне снимки. Другие издатели поступают так же, даже если это не оговорено контрактом. Это не ваше дело дарить мне фотографии, это дело издателя. Я позволил ему опубликовать эту книгу, на чем он заработает много денег, поэтому совершенно естественно, что он передает мне снимки моих скульптур безвозмездно. И урегулировать вопрос денег вам следовало бы с ним… [36]