Сабартес, в своей фуражке с подбородником, в компании Марселя и молодого человека, Робера Мариона, родственника Кристиана Зервоса. Перед ними – громадная куча папок с завязанными тесемками, битком набитых рисунками и гуашами. На каждой – надпись и дата. На одной из них читаю: Буажелу, 1936. В другой нахожу самые ранние из парижских рисунков Пикассо, собранных в тетради по несколько набросков: каждая страница пронумерована, аннотирована, проштемпелевана словно в музейном хранилище.

Я интересуюсь у Сабартеса, много ли у Пикассо таких папок.

САБАРТЕС. Думаю, около шестидесяти… Но многие заперты в шкафах и ящиках. Как узнаешь, сколько их всего? Некоторые отсортированы, и в них только его произведения. В остальных, помимо его собственных, собраны вперемешку буклеты, старинные гравюры, выставочные каталоги, рисунки и литографии других художников. Навести тут порядок – дело непростое!

Трое мужчин заняты инвентаризацией этих богатств: составляют каталог для нового выпуска журнала «Кайе д’Ар» – потрясающее издание, которое предполагает объять – а это беспрецедентная вещь для живущего художника – все творчество Пикассо. Скорее всего, собрать абсолютно все им не удастся… Даже через столетие будут всплывать какие-то его рисунки, гуаши, скульптуры, не вошедшие в полный список, укрывшиеся от глаз исследователей.

Меня удивляет, что процессом командует вооружившийся линейкой Марсель, шофер, который не сидел за рулем уже четыре года. Именно он составляет списки, определяет каждый лист в ту или иную категорию, безапелляционно объявляет: «№ 2735, графит, 30 на 36, Буажелу, 16 марта 1936 года», придавая тем самым гражданский статус каждому творению Пикассо. К моему изумлению, этот «человек из народа» прекрасно осведомлен о различных этапах творчества Пикассо и весьма грамотно оперирует специальной терминологией. Я делюсь своими впечатлениями с Сабартесом.

САБАРТЕС. Пример Марселя показывает, насколько быстро самые новаторские порывы Пикассо становятся классикой… Ни одно из его произведений, сколь бы загадочным и дерзким оно ни было, не раздражает простого зрителя, не вызывает его неодобрения или насмешки… Марсель не видит в нем ничего разрушительного или вызывающего… Полагаю, что вначале эта живопись слегка сбила его с толку. Однако за двадцать лет каждодневного и тесного общения с творчеством Пикассо он научился понимать его язык, остающийся недоступным для многих. Эта эволюция человека простой профессии доказывает, что Пикассо, обращаясь к еще не существующей публике, создает ее и сообщает ей критерии, по которым надо судить его творчество. И то, что Марсель оказался таким сведущим, обозначает лишь, что благодаря близости к живописи Пикассо период ученичества оказался для него не слишком долгим.

Глядя на проходящие перед глазами рисунки, я с удивлением заметил среди них портреты настолько кропотливо исполненные, что можно было сосчитать ресницы и трещинки на губах. Эти почти «натуралистические», классические до банальности рисунки встречаются во все периоды творчества Пикассо и, как кажется, совершенно не зависят от принятого им в данный момент стиля… Я беру один из них, на котором изображена спящая Дора Маар…

САБАРТЕС. Господи, что вы делаете! Вы берете рисунок одной рукой? Если бы это увидел Пикассо, он бы вас убил… Ни к чему он не относится с такой щепетильностью, как к грунтовке своих рисунков. Она должна быть безупречной, абсолютно гладкой, без единой морщинки. В этом он чрезвычайно неуступчив и не прощает небрежности даже друзьям. Недавно выставил за дверь одного издателя, неосторожно взявшего рисунок одной рукой и за середину, а не обеими и за края…