Пикассо хочет показать мне витрину или, как Сабартес ее называет, «музей». Закрытый на ключ большой металлический застекленный шкаф, стоящий в маленькой комнате рядом с мастерской. Чтобы его открыть, Пикассо достает большую связку ключей. Внутри – штук пятьдесят бронзовых статуэток, резные изделия из дерева, камни с гравировкой и другие любопытные или редкие предметы, вроде этого слитка из стеклянных рюмок – перекрученных, деформированных, прижатых друг к другу. Рассматриваю его с большим интересом! Пикассо проделывает надо мной свои любимые «опыты»? Видя, что необычный предмет возбудил мое любопытство, он осторожно достает его из шкафа…

ПИКАССО. Я вижу… Эти бокалы вас заинтриговали… Потрясающе, правда? Так вот, это бокалы для бордо! Они с Мартиники. Вы слишком молоды и вряд ли помните ту жуткую катастрофу, которая разрушила город Сен-Пьер: извержение вулкана на горе Пеле, в 1902-м, по-моему. Вулкан уничтожил город за одну ночь. Оборвал множество человеческих жизней, но все же кое-что и создал: на руинах были найдены странные предметы вроде этого… Как и вас, его красота меня потрясла и очаровала… И, чтобы доставить мне удовольствие, мне его подарили. Жар земли переплавил это стекло, и получилось прекрасно – настоящее произведение искусства, не правда ли?

Затем я замечаю в шкафу «Стакан абсента», произведение довольно дерзкое для своей эпохи. Впервые такой незатейливый объект стал скульптурой! Смелым оказался и авторский прием: чтобы создать впечатление прозрачности, Пикассо разрезал стекло.

ПИКАССО. Я вылепил его из воска… Есть еще шесть таких же из бронзы. И все я раскрасил по-разному…

В шкафу оказался также слепок Венеры Леспюгской… Даже в двух экземплярах: один – выщербленный, потертый временем – полностью соответствующий оригиналу, другой – гладкий, отреставрированный. Пикассо ее обожает – первая богиня плодородия, квинтэссенция женских форм, чья плоть, словно возбуждаемая мужским желанием, кажется, набухает и разрастается вокруг ядра… А вот белый скелет летучей мыши в виде распятия, укрепленный на черной подставке…

ПИКАССО. Я люблю летучих мышей! А женщины их боятся… Они думают, что мышь может вцепиться им в волосы… А ведь это, может быть, самое красивое животное на свете, самое изящное… Вам случалось видеть их маленькие, блестящие, искрящиеся умом глазки, их кожу, шелковистую, как бархат? А взгляните на эти тоненькие, такие хрупкие косточки…

БРАССАЙ. Я был уверен, что вам нравятся скелеты! Я тоже их изучал; мне было интересно разбирать их на части, а потом собирать снова… Чтобы оценить гений создателя, нет ничего лучше, чем воссоздать какой-нибудь скелет…

ПИКАССО. К костям у меня настоящая страсть… В Буажелу у меня их много: скелеты птиц, головы собак, баранов… Есть даже череп носорога… Возможно, вы их видели там, в амбаре? Вы заметили, что кости всегда как бы вылеплены, но не вырезаны: кажется, что сперва их залили в глиняную изложницу, а потом достали оттуда? Какую бы кость вы ни рассматривали, вы всегда найдете следы пальцев… Иногда пальцев очень крупных, иногда лилипутских, вроде тех, что изваяли крошечные и хрупкие косточки этой мыши… Всегда, на любой кости. я вижу следы пальцев создателя, который развлекался, вылепливая ее… А вы обратили внимание, что кости, с их вогнутыми и выпуклыми формами, прекрасно вставляются одна в другую? Какое же нужно искусство, чтобы так «подогнать» друг к другу косточки позвоночника?

БРАССАЙ. Да, позвоночник – это настоящее чудо! Мир высших позвоночных весь держится на этой блестящей идее, чтобы не сказать «находке»… Меня удивляет и восхищает то, с каким искусством природа, отталкиваясь от этой выдумки, умудрилась создать все тело, приспосабливая позвоночник к конкретным условиям… Вся черепная коробка состоит из позвоночных костей, подогнанных друг к другу как в детском конструкторе, но эти позвонки до такой степени видоизменились, что только глаз поэта смог их распознать…

ПИКАССО. И кто же этот поэт?

БРАССАЙ. Гёте. Он первый узнал и описал черепные позвонки… На эту мысль его натолкнул бараний череп, подобранный им где-то на кладбище…

Тема настолько увлекла Пикассо, что я рисую ему схему строения тела позвоночного животного: длинный стержень с двумя полыми цилиндрами: один – для костного и головного мозга, второй – для внутренних органов, нуждающихся в защите… На стержне укреплены три парных органа, чтобы тело могло двигаться…

ПИКАССО. Я понимаю – руки и ноги, но откуда вы взяли третью пару?

БРАССАЙ. Это мандибула, нижняя челюсть… Частью стержня она не является, она укреплена поверх него… И сочленяется с ним шарнирами точно так же, как руки и ноги, но только неподвижно; при этом обе челюсти жестко соединены между собой, как сцепленные пальцы… Впрочем, у птиц нижняя челюсть складывается вокруг их «локтей»; а у змей, у которых челюсти тоже складные, есть еще одна особенность: их концы не спаяны крепко между собой, а соединяются с помощью эластичной ткани. Именно поэтому змеи могут целиком заглатывать свою жертву, даже очень крупную…

Мы еще долго разговариваем о скелетных костях… Услышав, что у всех млекопитающих семь шейных позвонков, Пикассо удивляется.

БРАССАЙ. Впечатление такое, что природа нарочно связала себе руки, чтобы заставить себя впредь исходить из того факта, что шейных позвонков – семь. И ни одним больше… Она осложнила задачу самой себе. Чтобы сделать жирафу такую шею, творцу пришлось чудовищно вытянуть позвонки – шея получилась жесткая, негнущаяся. Или, наоборот, как в случае с дельфином, у которого вовсе нет шеи, сплюснуть их до состояния тонких, едва видных пластинок… Из пяти пальцев природа делает то человеческую руку, то лошадиное копыто, то собачью лапу, а то длинные, как у зонтика, спицы, из которых составлена арматура крыла летучей мыши… Вам, Пикассо, часто ставят в укор ваши дерзкие выходки и намеренные уродства, но если бы люди видели, что позволяет себе природа, причем на одну и ту же тему! Чтобы лучше понять ваше творчество, им следовало бы ходить не в музеи, а глубже вникнуть в естественную историю…

Я остаюсь наедине с шестью бронзовыми статуэтками Пикассо, которые он достал для меня из шкафа-«музея». Не найдя в этой загроможденной вещами мастерской ни малейшего свободного пространства на стенах, которое могло бы служить фоном, я решаюсь воспользоваться для этого картоном. Но мне нужно несколько кнопок. Я обращаюсь к Марселю. Однако – странная вещь – в этом храме искусства, где полотна вносятся и выносятся дюжинами, а кисти и краски – сотнями, если не тысячами, нет ни одной кнопки… С великим трудом Марсель отыскивает для меня несколько штук и выковыривает их из стены с помощью тупого перочинного ножика… Когда чуть позже появляется Пикассо, на глаза ему тут же попадаются эти несчастные шесть кнопок…

ПИКАССО. Но это же мои кнопки…

БРАССАЙ. Да, это ваши кнопки…

ПИКАССО. Тогда я их забираю…

БРАССАЙ. Оставьте их! Они мне нужны, чтобы укрепить фон…

ПИКАССО. Ладно, пусть останутся… Я оставляю их вам… Но вы должны мне их вернуть… Это мои кнопки…