— Дорогие телезрители, несмотря на то, что наступающий год високосный, главное — думать о хорошем и не бояться будущего…

Юлия, протянув руку к пульту, сделала чуть громче звук телевизора.

К утру тридцать первого декабря атмосфера праздника полностью захватила пасмурную Москву. Так происходило каждый год, несмотря на кризисы, цены и ухудшающуюся экологию.

Праздник захватил всех, у нас любят пир во время чумы — и проник даже к Юлии. Просочился за грязные стены панельной девятиэтажки. Поднялся по темным, вонючим лестницам, взвился по трубам мусоропроводов и повис в воздухе, под потолком и в углах предчувствием чуда, особенного, новогоднего, которое тем, видимо, и ценно, что никогда не происходит.

— …пусть в эту предстоящую ночь сбудутся все ваши самые заветные желания, и с каждым произойдет маленькое чудо…

Ей всегда нравилось работать тридцать первого декабря. Это была уже вроде как даже не работа, а начало праздника. Клиентки, приходящие в салон с маленькими милыми подарочками, возбужденные и радостные, заранее всем довольны. И ты сама радуешься, купаясь в атмосфере предчувствия той ночи, когда все ненадолго превращаются в детей.

— С наступающим вас… желаем в новом году обновления и… пусть все проблемы и неурядицы останутся в прошлом…

Юлия допивала кофе, сидя у зеркала, спрятав босые ноги в короткие валенки, и тихо страдала, вернее даже не страдала, а бесилась, глядя на себя в зеркало. Бесило все — бледность, не та благородно-матовая, как у некоторых счастливиц, а другая: перманентная московская бледность, случающаяся не от аристократизма, а от вечного холода, недосыпа и грустных мыслей. От сентябрьского загара не осталось и следа. Он исчез, как сон, вместе с событиями, оставившими в душе болезненный рубец. Но еще больше бесили белые, высветленные концы волос и темные отросшие корни, и сами волосы, болтающиеся у лица тусклыми прядями.

В последнее время Юлия старалась как можно реже глядеться в зеркало, словно боялась увидеть там собственные глаза.

— …но чтобы пришло что-то новое, нужно избавиться от старого!

Поддавшись новогодней атмосфере, Юлия заинтересованно повернулась к телевизору. На экране нарядные ведущие, обвешанные мишурой, как живые елки, уже с утра пили шампанское и радостно вещали бабушкам в российских глубинках о том, как молодцы итальянцы каждый год выбрасывают из окон старые вещи.

Натягивая на термобелье лохматый мохеровый свитер, покрывая вечно сохнущие, обветренные губы жирным бальзамом, пряча растрепанные волосы под смешной берет, Юлия думала о своем. Эта мысль приходила не раз за последние три месяца, но всегда что-то останавливало, словно некое колдовство или злое заклятье мешало осуществить собственную волю.

Но сегодня, в такой день, когда, может быть… А вдруг?! Каждый раз ведь надеешься… Даже какой-нибудь одинокий старичок, сидя на своей холодной кухоньке в этот день мечтает о чуде. Так уж повелось… Так веселее. Надежда и все такое…

Это было больно и трудно. Но каждый год приходилось признать — чудес не бывает.

— Никто тебе не поможет, кроме тебя самой.

Юлия сказала это без выражения. Будто заклинание или заговор — прямо как тот жрец.

— Никто, — повторила она. — Тем более какие-то хреновы шаманы… с дохлыми курами…

Она вернулась уже от открытой двери.

Из прихожей прямо в ботинках прошла в комнату. С минуту, хмурясь и закусив губу, неподвижно смотрела на стену около письменного стола, а потом быстро подошла и сняла со стены стильное черно-белое фото с неоготическим собором. Долго, задумчиво разглядывала подпись под картинкой. «SAGRADA FAMILIA». Провела ладонью по пыльному стеклу, нежно погладив вершины башен, словно сделанных из мокрого песка. И, отвернув изображением к стене, спрятала картину за занавеску.

Потом, уже не колеблясь, подошла к кровати, решительно сунула руку под подушку — в ладони переплелись запутанным клубком круглый кулон на серебряной цепочке и деревянные четки с треснутым католическим крестом. Торопливо, словно боясь того, что делает, она бросила их в верхний ящик письменного стола.

…Стоило открыть тяжелую дверь подъезда, и лицо схватил колючими промерзшими варежками мороз.

Юлия сощурилась, глядя на голые ветви в обледенелых снежных наростах, на бледное, невыспавшееся небо. Глубоко вдохнула запахи зимы с легким ароматом Нового года. Субтильная тетенька неопределенного возраста, спотыкаясь и поскальзываясь на нечищеном тротуаре, упорно волокла мимо Юлии пушистую елку.

— Ай! Черт…

Поскользнувшись, Юлия чуть не наступила на человеческую руку. И так колдобины сплошные, а тут еще…

— Твою мать!

Она брезгливо обошла выкатившееся прямо на дорогу тело.

— Задолбали… — проворчала она сквозь зубы. Каждый раз, выходя из подъезда, она натыкалась на этого алкаша. Он попадался ей на глаза уже, наверное, с месяц. Юлия запомнила его — уж очень он отличался от других «синяков», облюбовавших ближайший винный магазин. Во-первых, поведением.

Уместных алкашей давно уже был выработан строгий график жизни, почти что режим, как в санатории. Утром — пьют у палатки, днем расползаются по домам и подъездам — отсыпаться. А к вечеру снова стекаются к родному «пятачку» и пьют уже до упаду. Этот же непонятный бомж светился на улице в самое неурочное время, почти всегда в одиночестве, почти всегда в «коматозе». Да еще его красная куртка отличала бедолагу от других «собратьев»: все еще яркая, несмотря на слои как застарелой, так и свежей грязи, с рыжим мехом на капюшоне. Под курткой — вельветовые штаны сочно-болотного цвета: явно хорошие, качественные вещи, хотя и не новые. Лица его никогда не было видно — оно глубоко пряталось в капюшон, и серые, грязно-мокрые патлы свисали почти до подбородка. Все это вместе, да еще что-то, не поддающееся анализу, безошибочно выдавало в нем недавно «павшего».

— Господи, Господи, — причитали старушки у подъезда, — Боже ж ты мой, что с русскими мужиками делается?!!

— Что делают, то и делается. Эх-х…

Видимо, старушкам он тоже примелькался. Проходя мимо лавочки, Юлия услышала обрывок прочувствованного диалога.

— Не дают людям жить — и все тут. Мужик ведь — он что? Он работать должен! — громко рассказывала тетка в меховой ушанке. — Деньги должен в дом приносить, а где ему работать?! Эти, прости господи, мобильники продавать? А? Вот то-то… А без нормального занятия он и семью не может прокормить — и кому он нужен такой? И что ему делать?!

— Что делать… — грустно качала маленькой головкой в шерстяной шапочке ее товарка. — Только пить горькую…

— Ох, жизнь…

— Что дальше-то будет?

— Гибель русского народа, вот что. Это заговор — я тебе говорю! Войной нас не загубили, так миром загубят.

— Ясное дело, ясное дело…

На подходе к метро Юлия привычно дремала, плетясь в медленном потоке сгорбленных спин, в запахе перегара и кислой капусты. Впереди — как всегда прямо на дороге, заставляя толпу застопориваться, стояла черная полированная гранитная плита. На ней ажурным почерком — посмертная надпись под фотографией грустноглазой красивой девушки с длинными прямыми волосами. Юлия всегда смотрела на рекламу ритуальных услуг, гостеприимно приглашающую в смерть.

За плитой чернел зияющим отверстием в бетонной стене душный переход к метро и пригородным электричкам. И толпа покорно шла туда, смирившись с тем, что каждое утро начинается с этого «мементо мори». Казалось, что каждый день они умирали, входя в эту черную пасть… А впрочем, так оно, возможно, и было?

На работе, как и следовало ожидать, сегодня все оказалось немного не так, как обычно. По сути, работа стояла — возились так, по мелочам: кому маску освежающую сделать, кому бровки покрасить, а в основном — чай, кофе и шампанское в тесной уютной подсобке.

— Юлек, шампусика!

— Не, Мань… не хочу.

— Хорошее, — убеждала Маня. — Мне клиент принес. Французское! Всем по глоточку…

— Спасибо…

Юлия смотрела на веселые пузырьки в стакане недоверчиво, даже опасливо. Она не пила с того самого сентября… Да и не хотелось. К тому же целый день нет-нет да и возникала перед глазами эта рука, на которую она сегодня чуть не наступила. Заскорузлая, покрасневшая кожа, вспухшие пальцы, грязные ногти с подозрительным коричневато-ржавым оттенком. Лучше было не думать о предположительном составе этой грязи.

— Не узнаем мы тебя, Малеева, — осуждающе сказала мужской мастер Маня, разливая французское шампанское по разнокалиберным чайным чашкам.

— Да, Юлек. С тех пор как ты в Испании отдохнула — не пьешь, не куришь, не… Печально это как-то, — подозрительно покачала аккуратной головкой мастер маникюра Мариша.

— Ничего не рассказываешь, — печально согласилась администратор Зоечка. — Ладно, это твое дело…

— Но то, что ты все время грустная, будто тебя убили — это уже наше дело!

— Да ладно, девочки… — Юлия поморщилась, предчувствуя дальнейшие расспросы. — Просто, апатия какая-то. Вот и все.

— Это, между прочим, на работе отражается, — Маня была настроена решительно. — Ты так всех клиенток растеряешь. Мы зачем просили все вместе у начальства, чтобы тебя обратно взяли после твоего последнего закидона, а?!

— Да как можно быть в хорошем настроении с таким видом? — авторитетно вступила в разговор молчавшая до этого Ленка Лукашина. — Ты на себя в последний раз когда внимательно в зеркало смотрела?

— Не помню, — улыбнулась Юлия.

— Вот-вот. Ладно. Вставай, пошли, — Ленка решительно поставила на стол пустую чашку. — У меня сегодня больше никого не будет, и вообще — у меня праздник. Давай, поднимайся.

— Куда? — напряглась Юлия.

— Хочу тебе подарок сделать. Могу? Иди-иди, чудо…

— Какой подарок, Лен?

— А тебе не все равно? У тебя ж апатия, так что расслабься.

Приближался конец рабочего дня. Они снова сидели в прокуренной подсобке. Кто-то собирался домой, кто-то допивал шампанское, и все одобрительно разглядывали новую прическу Юлии.

— Ну, что?! — радовалась раскрасневшаяся Маня. — С такой красотой и шампанского не выпить?

— Ну… Ладно!

Юлия осторожно глотнула холодную кисло-сладкую жидкость. И тепло, как ни странно, прошло с пузырьками в горло, а оттуда и в сердце. Юлия опасливо покосилась в большое мутное зеркало над столом. Бледность кожи никуда не делась, но стала теплой, прозрачной. Непривычно блестящие, ярко-медные волосы, завитые Ленкиным волшебством в крупные пышные кудри, бросали на лоб, щеки и шею розовый отсвет. С этим вызывающим цветом волос глаза-хамелеоны стали откровенно зелеными, обольстительными и кокетливыми.

— Смотри, смотри… — удовлетворенно улыбалась Лукашина, любуясь на свою работу. — Прямо Милен Фармер!

— В молодости, — уточнила Маня.

Действительно, какое-то сходство с королевой готических клипов в Юлином новом облике прослеживалось. В старом зеркале, держа чайную чашку в тонких пальцах, неуверенно, с какой-то жалкой, трогательной надеждой ей улыбалась… русалка? Лесная нимфа? Или — сказочная колдунья?

— Ну, вот, — подытожила Зоечка. — Была ты у нас ангелочком, а теперь будешь…

— Ведьмой! — гаркнул Пашка-Рубаха, ввалившийся в подсобку на правах «своего» человека.

— Ведьмой!! — с готовностью подхватили все. — Во, точно! Юлька — ведьма! Ха-ха-ха!

Рубаха уселся на узкий продавленный диванчик, еле вместившись между Ленкой и Юлией. И принялся открывать очередную темно-зеленую бутылку, восхищенно разглядывая Юлию.

— О! — сказал он. — Я же говорил — поможет! Вон как тебя сразу разукрасило…

Подвыпившие девчонки захохотали, а потом разошлись еще пуще, когда Пашка, задрав до колена правую штанину, продемонстрировал свежую татуировку.

— Красиво?!

На волосатой голени чернела тщательно сделанная картинка, окруженная болезненной краснотой поврежденной кожи. Картинка изображала крутого байкера в темных очках, хищно пригнувшегося к переднему колесу огромного мотоцикла.

— Очень… — проникновенно кивнула Юлия.

— Ну? — спросил Пашка-Рубаха. — И как тебе на празднике?

— Да ничего вроде… Спасибо.

— Пожалуйста!

— Слушай… — Юлия на мгновение замялась. — А кто такая Мара?

Пашка перестал рассматривать свою татушку и внимательно посмотрел на Юлию.

— А тебе зачем?

— Да так… Просто интересно.

Он открыл сумку. Порывшись в ней, достал книжку в черном переплете с золотым тиснением. Название было написано крупно, витиеватым псевдославянским шрифтом: «Темная Мара».

— Долго рассказывать, — сказал Пашка. — Да и не сумею, не по этим делам… На вот, почитай. Дарю.

— Ладно… — Юлия взяла в руки неожиданно тяжелое издание. — Почитаю…

Она открыла книжку наугад, где-то посередине. Толстый том оказалось приятно держать в руках — давно уже такого не случалось. Книга была напечатана не на серой газетной бумаге, переработанной из отходов — белые вощеные листы с четким красивым шрифтом радовали глаз.

— Прямо как старинная, — Юлия уважительно взглянула на Пашку-Рубаху.

Видно было, что его контора — в смысле, община новых язычников, не жалеет денег и серьезно относится к своему образу жизни.

«…Едет Мара-Морена — Владычица Зимняя на быстрых Конях в Ледяных Санях. Едет — мчится по полям пустым да по елям густым, по белой Земле да по зеленой хвое. И блещет зловеще Серебряный Серп в руке Грозноокой Богини, и искрятся снежинки на пути Ее, словно звезды в Вещей Нощи…»

— Юлек, а может, все-таки с нами поедешь? А? Мы к Зоечке на дачу! — надевая остро-модные лаковые сапоги, предложила Маня.

— Правда, Юлька! Ну, что ты — и вправду одна будешь Новый год встречать?! Такая красотка! А мы тебе и мальчика симпатичного найдем… Правда, девочки?

— Нет-нет! — Юлия решительно встала, захлопнув книгу. — Так уж решила в этот раз… Одна встречу. Подумаю…

— Сильно не думай, — посоветовала Лукашина, докрашивая ресницы объемной тушью, — Думать вредно.

— А одной быть — тем более! — припечатала Мариша.

А она и вправду была одна.

Родители звонили за последние дни уже два раза. Пришлось наврать, что у нее гости, дабы они не примчались веселить любимую дочку. Такое было с ней впервые. Никогда раньше Юлия не думала, что станет в одиночестве встречать Новый год. Хотя она и многого другого раньше не могла предположить.

Зато теперь она четко знала: одиночество — это когда некому рассказать о том, что тревожит каждую секунду, и не потому, что вокруг никого нет, а просто — никто не поймет.

По дороге домой темные таинственные проемы подворотен, огни больших улиц, музыка из палаток и возбужденные нервные люди с рвущимися от покупок пакетами в руках изменили ее настроение.

Она посмотрелась в витрину «Перекрестка». Блестящие кудри задорно и кокетливо выбивались из-под берета. Остроугольные снежинки ложились на них, как мерцающие блестки декоративного лака для волос.

В ларьке у магазина она купила цыпленка-гриль — просто, чтобы не париться с готовкой. И еще потому, что так завлекательно пахло из маленького окошка, где белозубо улыбался вспотевший узбек. Она даже не стала обращать внимания на недавние слова Зоечки, что, мол, «Они, когда в туалет по-маленькому за своей палаткой ходят — ты думаешь, после этого каждый раз руки моют?!».

В магазине набросала в тележку какой-то закуски. И, подумав, все-таки добавила к шампанскому бутылку армянского коньяка. Впереди были каникулы, придуманные, вероятно, специально для того, чтобы печень отвалилась у всех тех, у кого она еще чудом осталась после прошлых новогодних праздников.

Любуясь на безумное разнообразие дешевых китайских гирлянд и дорогущих елочных игрушек ручной работы, она не удержалась и теперь держала в руках небольшую картонную коробку. Там, под прозрачной крышкой, каждый в своем гнезде, лежали пять огромных стеклянных шаров. Темно-синие, блестящие, присыпанные толченой стеклянной крошкой, с нарисованными яркими красками сценками из русских сказок: Баба-Яга в ступе над заснеженным лесом, Машенька с тремя медведями, Иван-царевич верхом на Сером Волке… Согревшись под горящими радостью взглядами детей в отделе игрушек, Юлия снова спустилась в продуктовый и купила нарядный кремово-бисквитный торт.

Выйдя из маршрутки, увидела пустой, уже закрывающийся елочный базар. Маленький мужик в телогрейке так тоскливо смотрел на гору нераспроданных елок, что у Юлии не осталось сомнений — роскошными сказочными шарами она все-таки украсит сегодня одну из них.

Почти в одиннадцать Юлия подходила к дому, в точности как та сегодняшняя тетенька, волоча за собой елку, а еще два тяжелых пакета с продуктами и торт. Снежинки щекотали лицо и нос. Намокшая челка прилипла ко лбу рыжими прядями, и вода, стекая с них, капала на обветренные губы.

В начале длинного дома горел один-единственный тусклый фонарь, освещавший сине-мертвенным светом утоптанный снег на скользком тротуаре. Небо над типовым двором-колодцем ярко загоралось беспрерывными вспышками петард. Как всегда, не дождавшись заветного часа, местные подростки разминались под окнами готовящихся к празднику обывателей. Искры — красные, зеленые, синие, золотые — взмывали в темную вышину и распускались, как цветы. Создавалось ощущение, что там, наверху, над городом кто-то без устали открывает огромные бутылки шампанского. Визг, смех и грохот слились в одну оглушительную какофонию. Фон, который теперь еще долго будет сопровождать наигранно-радостное бухтение телевизоров.

На детской площадке у Юлиного подъезда как-то странно суетилась кучка подростков. Лишь подойдя ближе, девушка поняла, что застала одну из очередных потасовок, которые случались последнее время все чаще. В средствах массовой информации уже давно обещали, что мелкий криминал в связи с кризисом возрастет. И теперь это стало заметно.

Юлия на всякий случай обошла площадку, сделав еще несколько лишних трудных шагов. С площадки слышались не совсем праздничные выкрики.

— А! Падла!

— Урод, убью!!

Открыть дверь в подъезд оказалось не таким уж простым делом. Юлия прислонила елку к стене и свободной от тяжелых пакетов рукой стала доставать из кармана магнитный ключ. Электронный замок жалобно запищал. Уперев плечо в стену, Юлия с трудом приоткрыла дверь. Просунув ногу в узкую щель, она совершила попытку втиснуться в нее вместе с сумками, тортом и елкой. И тогда увидела… что к ней бежит тот самый «начинающий бомж».

Сделав несколько неуклюжих шагов длинными ногами, он споткнулся и рухнул прямо на дорожку, идущую вдоль подъездов. Он не успел встать — или не смог? — как его тут же догнали подростки. Обступили лежащее тело и принялись злобно пинать по спине и животу ногами в тяжелых «гриндерсах».

— Ишь ты, падла…

— Бомжара вонючий, чего захотел!

— На водку ему… бля.

— Может, тебе еще ключ от квартиры?!

— Суки, расплодились…

Юлия застыла, оцепенев в отвращении и ужасе. Настолько это все не вязалось с нарядными шарами и тортом, и радостными глазами детей в отделе игрушек.

Бомж скрючился на грязном снегу, закрыв руками голову в капюшоне, и почти не шевелился…

— Это что такое?!! В милиции захотели Новый год встретить?! Я сейчас устрою!

Она не очень боялась. Как минимум трое из этих отморозков жили в этом же доме. И ее родители иногда здоровались с их родителями.

— А чего он? — загундел один из пацанов так обиженно, будто она была воспитательницей в детском.

— Еще на водку просит, козел! — пожаловался другой, — Алкаш чертов…

— Да ты сам таким через два года будешь, красавчик.

Она сказала это так спокойно и уверенно, что парень опешил и теперь смотрел на нее, открыв рот, не зная, как реагировать. А Юлия вдруг четко осознала, что, к сожалению, скорее всего — так оно и будет.

— Что? Скажешь — не так?

Говоря это, она подходила все ближе к кучке ребят и телу, медленно ползущему в ее направлении.

— Вы чего, теть? — изумился щуплый прыщавый подросток.

— Если б я была твоей тетей, повесилась бы.

— Да он же не человек! Ну, вообще… Ты че, самая умная, что ли?!

— Домой иди, — брезгливо скривилась Юлия. — А то Деда Мороза пропустишь.

— Ну-ну, — угрожающе процедил один из них. — Посмотрим, коза деловая…

Фыркая и плюясь, пятеро ребят исчезли в глубине взрывающегося петардами двора.

Бомж тем временем дополз до тротуара. Пытался встать, держась руками за ломкие ветки кустов и низкий заборчик вокруг заснеженного газона.

Он хрипло стонал и что-то говорил, шатаясь и чуть не падая снова. Не пылая желанием вникать в эти подробности, Юлия быстро прошла мимо, стараясь не смотреть в его сторону. С досадой думая, что, может быть, надо вызвать «скорую» или милицию. И понимая, что — какая, к лешему, «скорая» для бомжа за полчаса до Нового года?

Она снова открыла дверь в подъезд. И боролась с сумками и елкой, безуспешно пытаясь со всем этим войти внутрь… Все случилось мгновенно.

Сначала она услышала топот. Потом, вскинув голову, увидела, как из взрывающейся темноты двора к дому несется уже человек десять парней. В это самое время бомж в красной куртке двумя какими-то жуткими, неловкими прыжками преодолел расстояние от заборчика до нее и, буквально упав на Юлию, вдавил ее внутрь подъезда вместе с сумками и сильно помятой елкой. За дверью слышались удары кулаков и ботинок и разгневанный мат.

Юлия покрылась холодным потом и, пока исступленно жала на кнопку лифта, боялась уже не на шутку.

В кабине она с отвращением подняла глаза. Из-под грязно-красного капюшона с окантовкой из слипшегося, когда-то рыжего меха на нее смотрело завешанное грязными прядями лицо. Совсем плохо сделалось, когда лицо вдруг улыбнулось окровавленными губами.

— С наступающим… девушка…

Отпирая замерзшими пальцами дверь квартиры, Юлия слышала приближающийся по лестнице топот нескольких пар ног и отрывистые глухие ругательства. Оставалось одно. С тоской и ужасом оглянувшись через плечо на шатающуюся у лифта фигуру, Юлия коротко взвизгнула:

— Быстро!!

Дверь захлопнулась за секунду до того, как площадка перед ней наполнилась будущими бомжами. До Нового года оставалось пятнадцать минут.