Глава первая

Клубок пряжи и самые простые лепёшки

Мэтью отшатнулся влево, а Дэниел резко остановился, попятился назад и едва не упал, когда от ближней ивы что-то отделилось и устремилось прямо на них. Оказалось, это была не собака, хотя первое, что промелькнуло где-то рядом с их душами, ушедшими в пятки, было тенью сторожевого пса. Оказалось, это был шустрый маленький горбун, с круглым лицом и соломенными кудряшками на голове, с бестолковой палкой в руке, позабывшей о том, что она должна служить ему опорой, и хриплым, но крепким голосом, который вполне отражал сердечность его натуры. С появлением этого существа и этого голоса гнетущее волнение вдруг схлынуло с двух друзей, будто его вовсе не было.

– Приветствую вас, путешественники! Ждал, ждал вас. Ждал вчера. Заждался сегодня. По моим нехитрым подсчётам, – он привычно кинул взгляд на свою палку, которая отличалась от палки Семимеса лишь длиною, и вплотную подошёл к ним, – вас должно быть трое… Так оно и есть.

– Добрый вечер… – Дэниел запнулся: он хотел произнести имя хозяина, но не припомнил его.

– Малам моё имя.

– Добрый вечер, Малам, – сказали разом Дэниел и Мэтью и вслед за этим оба как-то вынужденно кивнули головами и даже поклонились ему. Эти неуклюжие движения произошли то ли оттого, что он был невелик ростом, то ли от почтения к его возрасту, про который трудно было забыть: всё-таки тысяча лет (если Семимес чего-нибудь не напутал, потому как на лицо этому старичку было лет шестьдесят с малостью), то ли оттого, что надо что-то делать, к примеру, кивать и кланяться, когда видишь перед собой (а теперь они видели его яснее) человечка, попервоначалу походившего на человека… но человека с весьма странной наружностью: с морковным цветом лица, шеи и рук, с ликом, больше круглым, чем овальным (что, конечно, встречается), и словно торчащим из норы (что встречается гораздо реже), и горбом, который нисколько не ломал и не гнул его правильной стати, а, скорее, сидел на его спине как привычный и полезный рюкзак любителя походов, правда, зачем-то спрятанный под просторную рубаху.

– Отец, это мои друзья. Это – Мэтэм, а это – Дэнэд.

– Надеюсь, сынок, дорога приучила вас немного понимать друг друга. Слышал, – Малам снова взглянул на палку, – как волновалась тропа, по которой вы шли вчера. Тяжёлая поступь тех, кто заставил вас повернуть обратно в горы, – причина тому.

– Это были корявыри, отец. Они преследовали нас почти до ущелья Кердок.

– Корявыри? – переспросил Малам, нахмурившись.

Друзья Семимеса заметили, что в Маламе, в его лице, голосе, приветности и строгости было поровну.

Семимес потупил взгляд.

– Так мы называем ореховых голов, – сказал Мэтью. – Это прозвище придумал Семимес.

– Оно всем понравилось, – добавил Дэниел.

– Всем? – Малам вопросительно обвёл всех глазами.

– Мы попали в пещеру Одинокого. У него и заночевали, – пояснил Семимес.

– Корявыри… точное прозвище для этих нелюдей, сынок… Веди же своих друзей в дом. За столом вволю и покушаем, и поговорим.

Сказав это, Малам первым поднялся на невысокое крыльцо и хотел было открыть дверь, но, что-то вспомнив, передумал.

– Первым делом покажи им комнату воды и мыла и нужную. А я на кухню пойду.

– Хорошо, отец.

Морковный человечек толкнул дверь и перешагнул порог… и тут же снова перешагнул его.

– В гостиной не засиживайтесь, сынок, – проходите в столовую. Я стол уже накрыл, только горячее выставлю и принесу.

– Я помогу? – спросил Семимес.

– Гостям помоги… Свечи в гостиной сразу зажги и оставь так – во всём доме светлее будет, – сказал Малам и поспешил на кухню.

– Да, отец, – ответил Семимес и затем обратился к гостям: – Мэтэм, Дэнэд, заходите в дом.

Войдя внутрь, ребята оказались в просторной, хорошо освещённой передней. На левой стене на крючке висел маленький серый плащ, рядом – походная сумка. Под ними на полу стояла пара кожаных сапог детского размера. На правой стене висела гнейсовая накидка и светло-коричневый пиджак, под которыми боками прижимались друг к другу пара сапог и две пары ботинок. Сразу было понятно, какая стена чья.

Запах жареной рыбы, густо пропитавший воздух в передней, нельзя было не услышать.

– Похоже, наши желания начинают исполняться, – весело сказал Дэниел.

Семимес пошмыгал носом и с довольством проскрипел:

– Жареная. С лучком и помидорчиками.

– С лучком и помидорчиками – это то, что надо, – причмокнув, сказал Мэтью.

Семимес снова пошмыгал носом.

– И варёная, с овощами. Угадал отец.

– Ну, ты даёшь, Семимес! – подначил его Мэтью. – Чисто зверь! А как насчёт картошки?

Семимес со всей серьёзностью подошёл к заданию. Он несколько раз втянул в себя воздух: сначала коротко, потом протяжно.

– Рыба перебивает все запахи, – посетовал он и, закрыв глаза, ещё раз проделал носом то же самое. – Распознал: будет вам картошка… испечённая на углях в камельке.

– Ура! – воскликнул Мэтью. – Печёная даже лучше!

– От печёной и я не откажусь, – сказал Дэниел и затем спросил: – Нам налево или направо? Где у вас тут желания исполняются?

Передняя вела в коридор, который двумя рукавами расходился влево и вправо по кругу, чтобы соединиться на противоположной стороне дома.

Семимес покачал головой и ответил:

– Нам направо. Пропустите-ка меня вперёд – я свечи зажгу в нужной комнате и в комнате воды и мыла.

Внимание Мэтью привлекли подсвечники на стене напротив передней. Каждый из двух подсвечников был исполнен в виде руки, державшей стеклянный шар. Обе свечи, помещённые внутрь шаров, горели, освещая переднюю и часть коридора.

– Семимес, любопытные у вас подсвечники, скорее даже светильники.

– Лесовики подарили отцу. Они часто его проведывают. У нас во всех комнатах такие светильники. Говорят, больше ни у кого во всём Дорлифе таких нет.

– Слёзы Шороша, – неожиданно для Мэтью и Семимеса сказал Дэниел.

Они удивлённо, но как-то по-разному посмотрели на него.

– Что вы на меня уставились, друзья мои, Мэт и Семимес? Шар на ладони – это символ. И я уверен, что это символ Слезы.

Вдруг Семимес приблизился к одному из светильников и, не предупредив друзей, задул свечу, потом шагнул ко второму и как-то зло дунул ещё раз. В полусвете (свет проходил в коридор через пространство между невысокой стеной кухни и куполом крыши) было видно, как он сел на пол и закусил свою руку.

– Семимес, что не так?.. Чем терзаешься? – спросил Дэниел.

Семимес молча встал, чиркнул вспышку и зажёг свечи. Ребята не стали больше приставать к нему с расспросами.

– Пропустите-ка… пропустите всё-таки меня… гости, – выдавил из себя Семимес.

По тому, как тяжело Семимесу давались эти слова, было понятно, что он не мил сам себе в эти мгновения и продолжает кусать себя, свою душу.

В нужной комнате и затем в комнате воды и мыла загорелся свет.

– Вы пока мойте руки, а я зажгу… Слёзы в гостиной. Помоете – ступайте в гостиную. Дверь слева, я оставлю её открытой.

– А ты куда? – спросил Дэниел.

– К Нуруни загляну. Так козу нашу зовут. Надо и ей слово сказать.

…Семимес выскочил из дома и побежал к третьей, дальней от него иве. Около дерева лежал камень. Семимес любил сидеть на нём, прислонившись спиной к стволу. Он подолгу смотрел в сторону озера Верент, предаваясь мечтам. Сейчас он не собирался сидеть на камне и мечтать: его ждали Мэт и Дэн. Он почему-то опустился на колени возле камня… и заговорил, тихо-тихо:

– Как он: «Где у вас тут желания исполняются?» У кого где, Дэн… у кого где… Вот мы и дома. Всё уже подготовлено. Всё уже давно подготовлено и ждёт. Вот так – дома. А теперь мне надо идти… надо идти. До утра.

Чтобы не обманывать себя и друзей, на обратном пути Семимес заглянул в хлев. Нуруни, как всегда, жевала. Он подошёл к ней и погладил по спине и бокам.

– Я вернулся из похода, Нуруни. Вернулся не один. Ты ещё увидишь этих парней. Тебе не надо бояться их, Нуруни: они не дурные, не то, что дурачок Кипик. Они не будут пугать тебя палкой и швыряться камнями. Ну, я пойду.

Семимес вбежал в дом, повесил сумку на крючок и пошёл умываться.

– А-а, вы ещё здесь?

– Твой отец полотенца нам принёс, – сказал Дэниел. – Звал в столовую.

Мэтью ткнул пальцем в прозрачный потолок (он уже проверил его в отсутствие Семимеса) и сказал:

– Прочный – не проминается. Безмерник?

– Безмерник, – ответил Семимес и, надавив снизу на гвоздок умывальника, пустил воду. – Всё тебя интересует, Мэт. Раз крыша из безмерника, и потолки, известное дело, из безмерника. А то как бы тогда свет проходил? Но они есть только над комнатами по внешнюю сторону коридора. Для чего так, сам смекнёшь.

– Уже смекнул, – похвастался Мэтью.

Когда ребята вышли из комнаты воды и мыла, Семимес предложил:

– Пойдёмте в гостиную, из неё вход в столовую есть.

– Подожди, Семимес.

– Что, Дэн?

– Не спрошу сейчас – буду мучиться этим вопросом, – сказал Дэниел, и в этих словах не было преувеличения: ему сделалось как-то не по себе при виде огромного замка на двери напротив входа в гостиную. Может быть, он вспомнил вечно закрытую дверь в лабораторию Буштунца, с которой начался его путь к другой двери, к той невидимой, тайной двери, в которую они с Мэтью вошли только вчера. И вот опять… запертая дверь. Куда ведёт она?

– Спрашивай теперь.

Вместо слов, Дэниел показал рукой на замок.

– О-о! Это… запертая комната, – почти шёпотом сказал Семимес. Я не знаю, что внутри, и отец не говорит. Я лазил наверх, но ничего не увидел, кроме потолка: он не из безмерника – из досок туфра, как и стены дома. В этой комнате и окна нет. Эта комната… тёмная.

Мэтью и Дэниел переглянулись.

– Интересно, – сказал Мэтью.

– Известное дело, интересно, – согласился Семимес и добавил: – Но туда нам нельзя. Я спрашивал отца про запертую комнату. Он сказал: «Есть места, куда соваться нельзя».

– Что-то мне это напомнило, – сказал Мэтью.

– И мне напомнило, – вторил ему Дэниел.

– «Во тьму, что привлечёт ваши взоры в Нише, не лезьте, как бы ни звала, ежели сгинуть бесследно не хотите», – вот что это вам напомнило, друзья мои.

Ребята вошли в гостиную. Она тоже хранила свои секреты. Хотя они и не были под замком, распознать их было непросто. У камина стояли два кресла, что к секретам отношения не имело, но гостей обрадовало.

– Чур это кресло моё! – сказал Дэниел. – Сразу после ужина усядусь в нём у огня, и тогда попробуйте меня от него оторвать.

– Мэт, второе ты занимай! – весело проскрипел Семимес, желая угодить гостям. – Сегодня вам надо отдохнуть. Очень надо отдохнуть.

Но внимание Мэтью уже привлекло что-то другое. Он поворачивал голову то влево, то вправо. Слева стоял круглый стол и четыре стула подле него. Справа у стены – диван. Но этих обычных предметов, этих мелочей, он даже не заметил.

– Дэн, посмотри… Теперь туда.

Дэниел тоже стал вертеть головой, будто заразился этим тиком от Мэтью. Только Семимес оставался неподвижным: он уставился на гостей и ждал, что они скажут. Левая и правая стены были разные, но одинаково притягательные, даже более притягательные, чем всепроникающие неотвязные ароматы кушаний.

Левая стена была без видимого порядка облеплена маленькими полками, и странно было видеть, что все они усеяны грибами, сделанными, по всей вероятности, из дерева. На глаз их было несколько десятков. Грибы, как и положено грибам, отличались друг от друга размерами и цветом своих ножек и шляпок. Среди них были грибочки высотой не больше мизинца, с пуговичной шляпкой, а были и такие, которые можно обхватить лишь двумя ладонями за ножку, покрытую увесистой шляпкой гигантского боровика. Была в этой странной грибной выставке одна причудливая деталь, которая заставила и Мэтью, и Дэниела почувствовать что-то неуловимое умом и оттого не облачаемое в слова. Деталь эта – маленькие лестницы, приставленные по одной к ножке каждого гриба.

Правая стена безраздельно принадлежала коням, точнее, одному деревянному вороному коню, занимавшему каждую из дюжины полок. Он скакал, этот всплеск воображения, не пойманный, но тронутый чувством и не раз повторённый руками… скакал… скакал. Он куда-то скакал. Это был вечно скачущий конь. Иначе он остановился бы на какой-то из полок. Или встал бы на дыбы на какой-то из полок. Но он всё время скакал… Вороной был отмечен каплей крови, упавшей на его спину с наконечника стрелы. Стрела летела навстречу коню и остановилась на том месте, где должен быть всадник (она была закреплена на развевавшейся гриве скакуна). Но это было не всё. Что-то в этом коне неприятно дразнило и Мэтью, и Дэниела, вызывало в них чувство, противоположное тому, которое возбуждали лестнички подле грибов на левой от двери стене гостиной. И мурашки побежали по коже Мэтью и по коже Дэниела, когда они подошли ближе к коням и увидели, что у них нет глаз… У вороного почему-то не было глаз…

На этот раз (в отличие от передней, где висели плащи и стояли сапоги), трудно было догадаться, какая стена чья. И Дэниел, и Мэтью не удержались бы от вопросов, если бы дверь из столовой в гостиную не открылась и не раздался зазывной голос морковного человечка, прогнавший все другие страсти, кроме одной.

– Семимес, Дэнэд и Мэтэм, кушанья поспели и шепнули мне, что больше ждать не желают. Так что поспешайте к столу.

Через мгновения, пожелав друг другу доброго голода, все оказались во власти рыбных (и не только рыбных) кушаний и застольной беседы, набиравшей живость по мере уравновешивания желаний, плотских и душевных.

* * *

В этот поздний час в дом Надидана, что в селении, из которого все возят муку и вино, постучались. И Надидан, и его жена Тарати вздрогнули: стук этот будто исходил из-под земли и поднимался к их сердцам. Только их семилетнего сына Сордроса, уже спавшего крепким сном, ничто не потревожило. Он не знал, что случилось семь лет назад: тогда он ещё не появился на свет, а позже никто из его родителей не рассказывал ему эту страшную сказку. А если бы знал, то стук этот, пробежавший от ступенек крыльца по полу всего дома, продрался бы и в его сон, потому что и в его душе жил бы страх, который спрятался в душах его отца и матери, и ждал бы стука.

Семь лет назад Надидан стоял на коленях на тропе, что пролегала от озера Солеф до Хоглифа, и просил пощады. Слов тогда было сказано мало, но в немногих этих словах заключена была судьба Надидана, заключена была вся его жизнь наперёд.

– Я, Надидан, сын Нафана, прошу тебя… сын Тьмы: убей меня одного. Прошу тебя: не трогай эту женщину и того, чья жизнь теплится в ней.

Тот, кого селянин назвал сыном Тьмы, знаком показал своим воинам, чтобы они отстранили секиры от пленников, и сказал:

– Я отпущу тебя, Надидан, и оставлю жизнь твоей жене и тому, кого она носит в своей утробе, если ты поклянёшься вернуть мне долг ценою в две жизни, когда я приду за ним.

Надидан обратился взглядом к Тарати, но увидел, что она не в силах ответить ему. От ужаса она потеряла дар речи. Она что-то кричала, вытаращив глаза и коверкая лицо, кричала так, как не умеют кричать звуки, – и звуки не выходили из неё. От ужаса она состарилась на его глазах. От ужаса руки её, обхватившие живот, окаменели. (Она вновь обретёт дар речи, и жизненные соки вновь нальют её тело красотой, и руки её оживут в тот самый миг, когда крик её младенца ворвётся в Мир Яви, потому что в этот миг она забудет всё остальное, забудет про свою немоту.)

– Клянусь, – ответил Надидан, потупив взор.

И вот через семь лет в дом Надидана и Тарати постучались. Так не стучат соседи. И так не стучат путники. Так стучится судьба. От такого стука обрывается сердце.

Глаза Надидана и Тарати встретились.

– Открой, – обречённо сказала она, – пока Сордрос не проснулся.

Надидан понял, что она подумала не только о покойном сне сына, и сказал в ответ:

– Я помню о Сордросе… и о тебе.

Потом он взял свечу, прошёл в переднюю и открыл дверь… и оторопел.

– Не узнаёшь меня?

Надидан узнал этот голос: другого голоса, который бы так пронимал душу того, к кому был обращён, он не слышал. Но облик этого человека был и тот, что семь лет назад, и какой-то другой. Взор как будто остался прежним, а лицо признать было трудно: нос… рот… во всём – искажённость прежних черт… во всём – какая-то кривизна.

– Не смущайся. Я тот, кого семь лет назад ты встретил близ озера Солеф, тот, кого ты назвал сыном Тьмы, тот, кому ты дал слово. Я пришёл получить долг.

– Мой сын уже спит. Боюсь, мы разбудим его.

– Пока тебе не надо бояться за сына и жену.

– Я помню о нашем уговоре и буду верен слову.

– Загаси свечу, и отойдём в сторону.

Надидан задул свечу и оставил её на крыльце.

Когда они отдалились от дома, он спросил:

– Что прикажешь, сын Тьмы? Я хочу, наконец, избавиться от этой ноши, которая не давала мне свободно дышать все эти годы.

– Я назову тебе три имени. Не сомневаюсь, ты слышал об этих людях. До Нового Света ты встретишься с каждым из них и передашь весточку от меня. С кем-то из них разговор будет короткий, с кем-то подлиннее и посердечнее. Все трое живут в Дорлифе и отмечены любовью дорлифян.

– Но за два дня туда никак не успеть, – обеспокоился Надидан.

– Пусть тебя не заботит это. Добраться к сроку до тех, кто мне нужен, я тебе помогу. А теперь то, от чего будет зависеть, жить ли дальше твоему сыну и твоей жене.

– Ты не тронешь их! Ты обещал! – забыв об осторожности, вскричал Надидан.

– О твоём обещании толкуем мы здесь – не забывайся!

Надидан понурил голову. Гость, который был хозяином положения, достал что-то из-под полы плаща и протянул ему.

– Властна ли твоя рука над этим предметом? – спросил он.

Вслед за своими руками, которые остыли от бессилия и не знали, куда им деваться, а теперь, когда прикоснулись к предмету, вспомнили себя, Надидан оживился.

– Да, ведь я родом из Парлифа. Мой отец – охотник, отменный охотник. Он брал меня на промысел, когда мне не было ещё и десяти. Он умел всё и многому научил меня. Он научил меня брать медведя на рогатину и свежевать его. Да, рука моя в ладах с этой штукой, – сказал он с чувством какой-то значительности, но, заметив за собой, что это чувство на какие-то мгновения выпятилось и заслонило и страх, и стыд, осёкся… – Но зачем она мне для разговора с теми тремя?!

– Успокойся!.. Ты ещё не ведаешь о том, что тебе понадобится для разговора. Но я тебе подскажу.

Вдруг Надидан оторопел: ему показалось, что с ним творится что-то неладное.

– Я не вижу его! Моя рука держит его, и пальцы чувствуют его, но я не вижу его! Я вижу всё, насколько позволяет ночь. Я вижу тебя, сын Тьмы. Я не вижу только его, – с этими словами он разжал руку и был готов избавиться от того, что раздражило его своей обманчивостью.

– Держи! Крепче держи! – приказал гость. – Не то потеряешь.

Надидан снова сомкнул пальцы.

– Почему я не вижу его? Скажи мне!

– Он фантом.

– Почему же мои пальцы слышат его?

– Он притягивает кровь, бегущую в твоих жилах.

– Но я видел его, когда принял из твоих рук.

– Потому что он в моей власти, и я хотел, чтобы ты увидел его. Вот его брат – возьми.

– Ещё один? – растерялся Надидан, но покорно принял и его.

Через несколько мгновений второй предмет, ничем не отличавшийся от первого, тоже стал невидимым.

– У тебя мало времени, Надидан, но твои руки должны обрести власть над ними. Ещё важнее, чтобы твоя душа не противилась им и сердце твоё не трепетало, когда придёт час беседы с теми, о ком я говорил тебе. Ты поможешь братьям-фантомам – они помогут тебе.

– Как? – почему-то шёпотом спросил Надидан.

– Как? Слушай. В канун Нового Света в Дорлифе будет много всякого народа. Среди них будет Надидан из Хоглифа. Ему не надо прятаться и тушеваться. Он придёт туда как гость. Он будет помнить, что дома его ждут сын и жена, живые сын и жена, и он будет радоваться празднику. Незаметно он высмотрит тех, чьи имена я назову ему перед дорогой.

– Но если я не знаю их в лицо?

– Поверь мне, Надидан: к ним будут обращены взоры многих в этот день, и на устах у многих будут их имена, и тебе не понадобится много времени и усилий, чтобы узнать их. Когда найдёшь их, сразу вспомнишь о своих помощниках. На одного человека – один помощник, один из братьев-фантомов. Укажешь помощнику, которого будешь сжимать в руке, но не будешь зреть, человека, как стреле указываешь взором косулю, и, разжав пальцы, оставишь его висеть в воздухе. Его брату укажешь другого человека. С третьим встретишься и поговоришь сам. Ступай, Надидан. Я скоро приду за тобой.

Надидан не удержался от вопроса:

– Ты отпустишь нас, если я…

– Вернёшь долг, и мы с тобой поладим.

Надидан спрятал предметы, которые всё время сжимал в руках, за пояс за спину, как будто кто-то мог увидеть их и уличить его… в связи с Тьмой. На душе у него стало легче, когда он сообразил, что должен сделать только полдела – только указать. Перед тем как открыть дверь своего дома, где его ждала жена, он успел подумать, что «только указать… стоит жизней Сордроса и Тарати».

* * *

– …Когда мы спустились с гор, мы увидели человека в чёрном плаще. Он сидел на камне. Он поджидал нас. Мы поняли это позже, – продолжал Дэниел общее с Мэтью и Семимесом повествование об их приключениях, которое морковный человечек участливо слушал.

После ужина беседа перенеслась в гостиную. Дэниел и Мэтью отдали свои тела креслам, на которые положили глаз, как только увидели их. Малам и Семимес расположились на диване.

– Он поджидал Дэна, отец, – уточнил Семимес. – Ему нужна была Слеза Дэна.

– Но откуда он узнал про Слезу? – заметил Мэтью. – Ведь мы пришли только вчера.

– И только горы успели разглядеть и расслышать нас, – добавил Дэниел.

– Ему нужна была твоя Слеза, – повторил Семимес.

– Это так, я не спорю. Но откуда он узнал про Слезу?! – недоумевал Дэниел.

– Откуда же он узнал про Слезу? – повторил Малам, задавая вопрос себе.

На лице Семимеса нарисовалась сосредоточенность: он силился что-то вспомнить.

– Тот человек сказал, оборотившись к Дэну… оборотившись к тебе, Дэн: «Я знал, что ты придёшь».

– Точно, Семимес, он сказал так, – подтвердил Мэтью.

– «Но Путь, приведший тебя сюда, – продолжал Семимес, напрягая мысль, – Её Путь, но не твой. Мой Путь, но не твой».

– Путь, говоришь? – Малам нахмурился и покачал головой, а потом добавил:

– Странно… Откуда же он взялся?.. Откуда пролегает его Путь?

– Странно, – повторил Семимес за отцом и взглянул на Дэниела и Мэтью так, словно заподозрил их в том, что они замалчивают что-то.

– Каков же он из себя, этот человек? – спросил Малам.

Мэтью и Дэниел посмотрели друг на друга в некотором замешательстве. Они не знали, как сказать о самом приметном в его внешности. Дэниел всё-таки решился.

– Он маленького роста и…

– Отец, он, как и ты, горбат, – выручил его Семимес. – Издали я принял его за тебя. Но его чёрный плащ отстранил меня от этой мысли.

Малам невольно встрепенулся: какая-то догадка заставила его немного приподняться и заёрзать.

– И ещё он… – хотел было добавить Дэниел, но морковный человечек опередил его.

– Оранжев, как и я? – вырвалось у него.

– Да, отец.

Малам поднялся с дивана.

– Это… Зусуз, – сказал он с крайней серьёзностью в лице и голосе и принялся ходить по комнате, останавливаясь и вспоминая что-то.

– А волос у него как у меня: жёлтыми кудряшками? – Малам повертел рукой над своей головой, чуть касаясь волос.

– Нет, – ответили Мэтью и Дэниел разом.

– Волосы у него чёрные и вовсе не кудрявые, – сказал Дэниел. – И длинные, до плеч.

– Это не Зусуз, – поменяв своё предположение на противоположное, Малам снова сел на диван.

– Отец, у него палка, как у тебя.

– Как у меня? – переспросил Малам. – Ты не ошибся, сынок?

– В точности как у тебя. Я хорошо её разглядел.

– И не только разглядел. Да, Семимес? – сказал Мэтью, чтобы добавить веса словам того, кто защитил его и Дэниела от страшной палки.

– Да, – вполголоса проскрипел Семимес и, бросив осторожный взгляд на отца, пояснил: – Она такая же сильная, как твоя: мы с ним схлестнулись.

– Зусуз, – решил Малам. – Таких палок по эту сторону – две, с его – три.

– По эту сторону? – спросил Мэтью, опередив Дэниела, у которого этот же вопрос подкатил к языку.

– Я сказал: по эту сторону? – морковный человечек сморщился… – Да-а, я сказал: по эту сторону. Я почему-то сказал: по эту сторону.

– Потому что он против нас, – поспешил на выручку отцу Семимес, несмотря на то, что сам задался тем же вопросом, что и его друзья.

– Нос у него длиннющий и горбатый, – сказал Мэтью, возвращая всех на эту сторону с какой-то другой.

Малам взглянул на него с удивлением.

– Будто пришитый и замазанный глиной, да так, чтобы детей пугать, – добавил несколько мазков к длиннющему горбатому носу Дэниел.

– Не Зусуз, – снова перерешил морковный человечек. – Кто же тогда?.. Похож на Зусуза… Не похож на Зусуза… Кто же тогда?

– Отец, нам преградил путь тот, кого ты называешь Зусузом, – Семимес потупил взор и с неохотой дрожащим скрипом произнёс слова, которые запали ему в душу и не давали покоя: – Он сказал, что он твой старинный приятель и просил передать, что ты… был достоин лучшей участи, но выбрал не тот девиз и пошёл не по тому пути. Отец?

– Это Зусуз, сынок. Теперь у меня нет сомнений. Это правда: нас ведут по жизни разные девизы, и пути наши давным-давно разошлись. Но, видно, приближается то время, когда они пересекутся.

Семимес не стал ни о чём допытываться у отца – он довольствовался той решимостью, которую увидел в его глазах и услышал в его голосе.

– Малам? – вдруг взволнованным, нотой выше обычного, голосом сказал Дэниел и тут же остановился.

– Что, Дэнэд? Что смутило твой слух: наша беседа или слова, которые ты услышал в себе? – спросил его Малам.

Дэниела поразило чутьё морковного человечка, а его слова помогли ему говорить.

– После того как мы повстречали горбуна… Прости, Малам…

– Как есть, так и говори. Повстречали горбуна, так и говори: горбуна.

– После этой встречи, – продолжил Дэниел, – я пытался… собрать всё воедино, но как-то не получалось, что-то всё время ускользало, и было много чего другого. А сейчас… мне кажется, я собрал…

– Что же ты остановился? Позволь слову вобрать мысль и передать её нам, – сказал Малам.

– Давай, Дэн, скажи, – как мог, помогал другу Мэтью.

– Давай, Дэн, – присоединился Семимес.

– В словах того человека я узнал мысли и слова… я боюсь ошибиться, – сказал Дэниел и снова запнулся.

– Сказанные слова, пусть даже ошибочные, приближают истину, несказанные – отдаляют её, – сказал Малам и попросил его: – Будь добр, говори, Дэнэд.

– «Ты взял на себя это бремя из страсти, которую я называю: увидеть изнутри»… Увидеть изнутри – это страсть одного художника. Его имя – Торнтон. Он повинен в смерти моего деда. Он, как и горбун, хотел завладеть его Слезой, которая привела нас с Мэтом сюда. Только он знал о Слезе… Не так давно от одного человека я слышал другие слова. «Избранник может быть только один», – в своё время изрёк Торнтон.

– Но, Дэн, это сказал сегодня… – начал Мэтью.

– Зусуз, – нечаянно вырвалось из уст Семимеса, не пропустившего ни единого звука (не то что слова), произнесённого Дэниелом.

– Зусуз, – повторил Мэтью.

– Вижу, Дэнэд, на душе у тебя стало легче. Вижу, ты хочешь сказать ещё что-то.

Малам был прав. За эти короткие мгновения Дэниел освободился от груза, который накапливал весь день. Он продолжил:

– Семимес, ты рассказывал нам о ферлингах…

– Да, Дэн.

– Тогда я вспомнил о монете, с которой Торнтон вернулся из одного похода. Это было давно, лет тридцать тому назад. Трудно в это поверить, но тогда он побывал здесь, в ваших краях… может быть, в Дорлифе. Нет, он, точно, был в Дорлифе: на одной из его картин изображён Дорлиф.

– Да, Дэн, я помню, как ты смутился. Теперь я понимаю, что тебя смутило.

– Теперь он снова здесь! Я уверен в этом! И слова горбуна – это его слова! И жажда горбуна заполучить Слезу – это его жажда! – выпалил Дэниел и, умолкнув, опустил голову и обхватил её руками, как будто сказал или сделал что-то не то.

Семимес подскочил с дивана.

– Я сейчас, отец.

Через столовую и коридор он прошёл в свою комнату. Со стола у окна взял кожаный кошель, что-то вынул из него и, бросив кошель обратно, быстро зашагал тем же путём к гостиной.

Малам подошёл к Дэниелу и потеребил его волосы.

– Вот мы и приблизились к истине, и истина эта огорчает меня, – сказал он и снова покачал головой. – Добрался-таки Зусуз до пещеры Руш.

Мэтью с Дэниелом встрепенулись, а вернувшийся Семимес замер в дверях (он тоже слышал последние слова отца): что же скажет сейчас Малам? Но морковный человечек, ничего не сказав, направился к грибной стене. Он остановился в полушаге от одной из полочек и, глядя на деревянные грибы, предался мыслям.

Семимес подошёл к друзьям.

– Вот, – он протянул серебристую монету. – Взгляните.

Дэниел взял монету и вместе с Мэтью стал рассматривать её. На одной стороне был изображён ферлинг на фоне гор. И ферлинг, и горы выступали, и рельеф отчётливо ощущался пальцами. На другой стороне над полем, словно усеянном точечными песчинками, выдавалась цифра пять.

– Похоже, мы с Крис видели изображение такой же монеты, – сказал Дэниел. – Только вместо пятёрки на той была цифра пятьдесят.

– У меня сейчас нет монеты в пятьдесят ферлингов. У отца есть – я могу попросить, – предложил Семимес, но по нему было видно, что он не очень-то хочет тревожить уединившегося Малама.

– Не стоит, Семимес, – сказал Дэниел. – И так всё понятно: Торнтон был здесь.

– А какие ещё бывают? – спросил Мэтью, кивнув на монету.

– Десять, пятьдесят и сто, – ответил Семимес и добавил: – И, известное дело, один ферлинг, как же без него.

Дэниел отдал ему монету. Семимес снова вышел из гостиной, а когда вернулся, молча подошёл к друзьям и молча вручил им по монете в пять ферлингов.

– Спасибо, друг, – сказал Мэтью, и в глазах его появилась весёлость. – Будет с чем в «Парящий Ферлинг» заглянуть.

– Да, теперь мы богаты, – сказал Дэниел.

– Не очень-то богаты, – усмехнулся Семимес, – но покушать можно. Очень можно.

– Как бы ни был зорок глаз искателя и остро его чутьё, как бы ни был усерден он в своём поиске и отрешён от прочего, не сыскать ему лазейки в стенах Рафрута, ибо нет её, и не поколебать, и не вдохнуть ему замершего воздуха пещеры Руш, – не поворачиваясь к гостям, отстранённым голосом произнёс Малам обрекающие на тщету слова так, будто когда-то заучил их наизусть, дабы однажды вдруг они напомнили о том, что заключали в себе.

Повернись он в эти мгновения к ребятам, терзаемым вопросами, они тотчас бы распознали на его оранжевом лице боль мрачных дум и предчувствий.

– Однако ж добрался Зусуз до скрытого обиталища злой силы и, обманув раскалённый камень, выпустил на волю Чёрную Молнию, – продолжал Малам.

Дэниел и Мэтью, затаив дыхание, внимали завладевшему ими голосу, и им казалось почему-то, что голос этот исходил из царства грибов, и уже было непонятно, принадлежал ли он морковному человечку или одному из этих оживших грибов. Изумление тронуло и душу Семимеса. Никогда прежде он не слышал, чтобы его отец говорил, когда взор его был притянут грибной стеной. В такие моменты она словно поглощала его всего, не желая ни с кем делить. Никогда прежде Семимес не видел, чтобы его отец, разговаривая с сельчанином, или лесовиком, или путником, не отдавал ему выражения своих глаз… Значит, сейчас он говорит сам с собой или с кем-то из тех, кто невидимо поднимается и спускается по этим лестничкам, приставленным к грибам.

Малам будто услышал смятение сына и двух его друзей и повернулся к ним.

– Вы повстречали сегодня не Зусуза и не художника с непривычным моему уху именем Торнтон, – голос морковного человечка снова стал голосом морковного человечка. – Два огня Чёрной Молнии нашли друг друга и, вернувшись в пещеру Руш, слились в единый огонь. И на пути вашем встал тот, кто вобрал чёрную силу двоих: Зусуза и Торнтона.

– Как такое может быть?! – воскликнул Мэтью, не удержав в себе того, что не в силах был принять его разум.

Малам пристально посмотрел в его глаза, затем в глаза Дэниела и сказал:

– Дэнэд тебе ответит.

Мэтью удивлённо взглянул на своего друга – тот спокойно сказал ему:

– Ты прав, Мэт: такого не может быть. Но не могло быть и всего того, что с нами случилось. Не может быть того, что мы с тобой здесь.

– Но мы здесь, да, Дэн? – спросил Мэтью, больше обращая этот вопрос самому себе, и сам себе ответил: – Да, мы здесь.

– Да, вы здесь, Мэтэм и Дэнэд. И он здесь. И не летучая крыса горхун пугает по ночам нэтлифян и их соседей из Крадлифа и Хоглифа своим смехом, а тот, кто сидит на ней и правит ею, тот, кем стал Зусуз, – Повелитель Тёмных Сил, заполонивших Выпитое Озеро.

– Повелитель корявырей, отец, – добавил Семимес.

– Верно, сынок.

– Он и сегодня был на горхуне, – сказал Мэтью. – Горхун подлетел к нам так близко, что мы разглядели его страшную морду.

– Лучше бы мне не видеть её… этих зловещих глаз, – прошептал Дэниел и быстро закрыл лицо ладонями, чтобы отгородиться от них, от картинки, которую они снова показывали ему.

– Что? – спросил Мэтью, не расслышав его слов.

– Нет. Ничего, – ответил ему Дэниел.

Малам подошёл к Дэниелу и сказал:

– Дэнэд, покажи-ка мне теперь то, что давеча, за ужином, показать обещал.

Дэниел достал из кармана дневник Буштунца, открыл его на одной из восьми страниц со стихом и протянул морковному человечку. Тот тихим голосом размеренно прочитал стих и имя под ним:

– Скорбь Шороша вобравший словокруг

Навек себя испепеляет вдруг.

Нэтэн

Он вернул дневник Дэниелу и сказал:

– Немногое покидает таинственный Мир Грёз, к чему прикоснуться можем мы в Мире Яви. Это Слово – одно из такого немногого. Вижу: сбывается пророчество дорлифянина по имени Фэдэф. Почти тысячу лет назад узрел он приход магического Слова. Вижу: это то самое Слово, которое вынес человек из Мира Грёз, которое не сгинуло в Нет-Мире и не растворилось в Мире Духов. Оно дано нам в подмогу, чтобы мы смогли одолеть беду. Но Слово поможет нам, если мы поможем ему. Мы должны беречь его, подобно Хранителям, оберегающим Слёзы Шороша. Ты, Дэнэд, должен беречь его… ибо ты продолжение того, кому Повелитель Мира Грёз вверил Слово. И ты, Мэтэм, как верный друг Дэнэда, ибо Мир Духов счёл тебя таковым, позволив пройти через Путь вместе с ним… И ты, Семимес, как сын Дорлифа, которого судьба первым свела… с Хранителями Слова и испытала, предоставив выбор. Ты стал на их защиту, хотя мог заразиться от камней холодом стороннего созерцателя.

– Отец? – не удержался Семимес, услышав слова, тронувшие его больше прочих слов, но тут же запнулся.

– Что, сынок?

– Отец… значит, Дэн, Мэт и Семимес – Хранители Слова?

– Да, сынок. Ты, однако, должен был сказать «я», а не «Семимес», чтобы не перекладывать бремя с того, кто ты есть на самом деле, на того, кто ты в своих мечтах.

– Да, отец. Я… Хранитель Слова.

Дэниела пронимала мелкая дрожь, несмотря на то, что камин щедро делился с ним, как и с Мэтью, своим теплом.

– Малам, мы должны просто беречь Слово? – спросил он, преодолев в себе откуда-то взявшуюся нерешительность.

– Просто беречь, – ответил морковный человечек, одарив Дэниела мягким взглядом. – Следовать за ним и беречь.

– Следовать? – переспросил Мэтью.

– Да, Мэтэм. Мы не знаем пока дальнейшего пути Слова. Мы можем до чего-то догадываться, но нам не дано знать наверняка его тайный смысл.

– А кто знает? Как мы сможем что-то понять, если мы выучили Слово наизусть, но ничего не понимаем? – с волнением спросил Мэтью.

– Да, отец, мы выучили Слово наизусть, – подтвердил Семимес.

– Прояви терпение, Мэтэм, – сказал Малам… и отправился в путь по гостиной, который пролегал от стены с вороным конём до грибной и обратно.

– Вы призваны охранять Слово, – продолжил он, остановившись подле ребят. – Но найдутся те, кому тайное Слово скажет больше, чем нам, кому тайное Слово укажет путь.

Малам закрыл глаза. Губы его зашевелились, и по тому, как они шевелились, и по отдельным звукам, сходившим с них, было видно, что он читает про себя стих. Затем, помолчав, он сказал:

– Война будет. И расстояние до неё слишком мало, чтобы медлить.

– Отец, куда ты? – спросил Семимес, увидев, что он в решимости направился к двери, ведущей в коридор, а не в столовую.

– К Фэлэфи, сынок, – ответил морковный человечек (в лице его была тревога). – Возьми в передней свою палку и всё время держи при себе. И чаще слушай её. Повелитель Тьмы видел вас сегодня. Теперь он в раздумье, как и мы.

Семимес проводил отца до выхода и, взяв палку, вернулся к друзьям. Подойдя к стене с вороным, он, стоя к гостям спиной, позволил себе то, без чего уже соскучился:

– Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что судьба – это клубок пряжи.

– Семимес, а что за судьба у этого коня? Всё время скакать с полки на полку? – воспользовавшись моментом, спросил Дэниел. – Это, конечно, не человек, но всё-таки.

Семимес почему-то не поворачивался к друзьям и ничего не говорил. Он лишь поглаживал вороного по гриве кончиками пальцев.

– Это реальный скакун? Похоже, на всех полках один и тот же скакун. Это же не случайно? – Дэниел продолжал теребить Семимеса вопросами.

– Его вырезал ты или твой отец? – спросил Мэтью, не дождавшись ответов на них.

Молчание, вдруг родившееся у стены с вороным, казалось, ширилось и вот-вот заполнит всё пространство гостиной. Дэниел и Мэтью посмотрели друг на друга, как бы подстрекая один другого вновь потревожить это молчание.

– Почему у него нет глаз? Семимес? – спросил Мэтью, увидев свой вопрос на тех же полках, на каждой из них.

– …Я нахожу его в моих снах, – наконец… тихим, грустным, царапавшим душу скрипом заговорил Семимес (от этого скрипа у Мэтью и Дэниела даже перехватило дыхание). – Я карабкаюсь по скале. И забываю про всё. И вдруг…

Мэтью и Дэниел ждали, когда прервавший свой рассказ Семимес возобновит его. Ждали, на этот раз не тормоша своими словами его переживаний. Семимес сел на диван и, уставив взгляд в пол, продолжил:

– Я сам не знаю, как оказываюсь рядом с ним. Я карабкаюсь, вижу перед собой стену, по которой карабкаюсь, и вдруг оказываюсь рядом с ним. Я не знаю, нахожу его я, или он находит меня. Не видно ничего вокруг. И сам он чёрен, как ночь. Но я вижу его… и глажу его, и обнимаю за шею.

Семимес поднял глаза – друзья увидели в них изумление.

– А он скачет. Он всегда скачет. Он никогда-никогда не останавливается.

– Как же ты подбираешься к нему? – спросил Мэтью. – Ты догоняешь его, как сегодня догнал нас, когда мы бежали наперегонки?

– Нет. Я не бегу за ним. Я же сказал: я карабкаюсь по скале, а потом сразу оказываюсь подле него. Он скачет, но не убегает. И мне вовсе не мешает, что он на скаку.

– А глаза? – спросил на этот раз Дэниел.

– Думаю, у него нет глаз, потому что он не знает, куда надо скакать, – ответил Семимес.

Ответ показался Мэтью путаным, и он попытался поправить Семимеса:

– Может, наоборот: он не знает, куда скачет, потому что у него нет глаз?

– Нет, Мэт. У него нет глаз, потому что он не знает, куда надо скакать, – твёрдо повторил Семимес.

– Тебе виднее, – не стал спорить с хозяином сна Мэтью.

Семимес продолжил:

– Он скачет на одном месте. Скачет и скачет без устали… У него нет глаз, но он чует меня.

– Как?

– Мэт… – Семимес зажмурил глаза, чтобы найти ответ на «как?». – Он трепещет, когда я приближаюсь к нему. Он прижимается мордой к моей щеке… Я знаю: он хочет, чтобы я вскочил на него и правил им.

– А ты? – снова спросил Мэтью.

– Я пытался… В каждом сне я пытаюсь вскочить на него. И всегда просыпаюсь на этом месте.

– Вот это сон! Да, Дэн?

– Это не сон. Это – судьба, – ответил Дэниел.

– Я тоже так думаю, Дэн, – оживился Семимес.

– Это твоя судьба, – повторил Дэниел. – К сожалению, мне не дано разгадывать сны. Но этот вороной намотает не один круг в твоём клубке пряжи.

Лицо Семимеса просияло от счастья.

– Почему, к сожалению, Дэн? – спросил Мэтью. – Ты хочешь знать всё наперёд? Честно говоря, это не по мне: неинтересно жить, когда знаешь всё наперёд.

– Нет! Не хочу! – отрывисто сказал (почти выкрикнул) Дэниел. – Это страшно! И не надо больше об этом!

– Что с тобой? – удивился Мэтью неожиданной реакции друга.

– Вы устали, друзья мои, Мэт и Дэн. Но нам нужно дождаться отца. Хотите чаю с лепёшками? Таких вы ещё не ели: отец не подавал их. Вы пробовали черничные и сметанные из пекарни Дарада и Плилпа, из лавки при пекарне. А эти – другие.

– Какие другие? – спросил Мэтью с усмешкой, заметив, что Семимес мнётся.

– Прости, Мэт, – сказал Дэниел. – Тут нам лепёшки предлагают, а я ору… сам не знаю почему.

– Я уже забыл, Дэн.

– Ну… другие. Они безо всего. Самые простые лепёшки. Чуть солёные на вкус. Отец как-то раз забыл в лавку сходить и сам испёк. Хотя до этого он никогда сам не пёк, лепёшки получились, очень получились. С тех пор с чаем я больше всего люблю эти лепёшки. Я сейчас сюда принесу. Не вставайте – сидите грейтесь у камина в своих креслах, – сказал Семимес и, припомнив недавнее, добавил: – …боровички.

Скоро он вернулся с плетёной хлебницей в руках, наполненной неказистыми с виду лепёшками.

– Держи корзинку, Мэт. Я за чаем схожу.

Семимес принёс чайник (он выпускал через носик ароматный паратовый жар) и три чашки. Поставил всё на стол. Затем взял стул и перенёс его к камину. Затем разлил чай по чашкам и две подал друзьям. Взяв третью, подошёл и сел на стул рядом с ними.

– Тоже чаю попью. Хочу домашних лепёшек отведать, хоть и не проголодался ещё.

– Я таких… правильных лепёшек никогда в жизни не ел, – сказал Мэтью, умяв в два мгновения целую Маламову лепёшку. – Возьму-ка ещё одну.

– Ты таких не ел, потому что они самые простые, безо всего. Оттого они и правильные, – объяснил Дэниел словами Семимеса. – Особенно, если этому соблазну перед сном предаваться.

– Особенно после целой сковородки жареной рыбы, – весело подметил Мэтью.

– И после черничных и сметанных собратьев из пекарни… – Дэниел не смог припомнить хозяев пекарни… – этих ребят, как их там?

– Даада и Пьипа, – сказал Семимес, коверкая «Дарада и Плилпа», оттого что правильная лепёшка, заняв много места в его рту, помешала языку правильно начертать звуки, пробиравшиеся наружу.

Друзья развеселились…

После того как Семимес отнёс дважды опорожнённые чашки и втрое убавленную корзинку на кухню, он нашёл Мэтью и Дэниела у полок с грибами.

– Грибочки рассматриваете? Надоело сидеть?

– Себе место на поляне подыскиваем, мы же боровички, – ответил Дэниел.

– Да-да, боровички.

– Кто их вырезал, Семимес? – поинтересовался Мэтью.

– Отец. Из липы вырезает. Липа податливая, мягкая, хорошо поддаётся ножу. А вот этот сработан из туфра. Кто-то называет туфр оранжевым туфром. Это, потому что под бурой корой древесина оранжевая. Стены всех домов в Дорлифе из досок туфра. И в других селениях тоже.

– А я, когда на Дорлиф с холма смотрел, думал, дома кирпичные, – сказал Мэтью.

– Оранжевый цвет тебя с толку сбил. Ты рукой проверь, потрогай стену.

Мэтью потрогал стену… и постучал по ней.

– Точно – оранжевый туфр.

Семимес улыбнулся и сказал, покачав головой:

– Умник.

– Грибная выдумка тоже хороша, – сказал Дэниел.

– Мой вороной не выдумка… а сон, – с обидой в голосе проскрипел Семимес.

– Нет-нет, Семимес. Я имел в виду, что затея с грибной поляной удалась. Тоже удалась, как и с твоим вороным. Здорово вы с отцом придумали – гостиную оживить.

– Точно, – поддержал Дэниела Мэтью, не давая обиде перетянуть Семимеса на свою сторону.

– Поначалу грибы у него в комнате на столе стояли, – смягчился хозяин. – Я попросил его перенести их в гостиную: мне нравится так. Я вообразил, как будет, полочки в уме на стене разместил – мне понравилось. А вышло даже лучше, чем я вообразил. А отец, в свой черёд, уговорил меня полки с вороным над диваном разбросать.

– Семимес, для какой живности эти маленькие лестницы? – спросил Дэниел.

Семимес помотал головой.

– Ох, не знаю, Дэн. Сам ломал голову над этой штуковиной. Однажды не утерпел – спросил отца. Он сказал: «Коли не видно жильцов, значит, не желают видимыми быть». Он, когда стоит подле своих грибочков, молчит… Я думаю: коли молчит, значит, не желает слышимым быть.

– Точно, Семимес, – поддержал его Мэтью. – Не всегда надо в душу лезть.

– Никогда не надо никуда лезть, когда не просят, – сказал Дэниел.

– И в запертую комнату? – усмехнулся Мэтью.

Все трое переглянулись.

– Не знаю, – сказал Дэниел вопреки своему утверждению.

– И я не знаю, – проскрипел Семимес.

…Гости развернули кресла так, чтобы сидеть лицом к огню. Семимес вернул стул на своё место, а сам пристроился рядом с ними прямо на полу.

– У камина люблю сидеть по-простому, как у костра, – сказал он и подбросил в топку пару полешек.

Мэтью взял прислонённую к стене кочерёжку и переворошил угли, помогая задохшемуся пламени ожить.

Безмолвное, отдавшееся языку жеста колдовское действо, которое заставило изменить себе даже холодный камень, заворожило ребят, отняло их друг у друга… и поманило каждого из них туда, где огонь, становясь невидимым, обращается в абсолютную страсть… где мысли, обретая хрупкость, раскалываются на мелкие стекляшки… где образы, рождённые отрешённостью, не связаны предметами и смыслом… где всё спутывается и откуда по возвращении не выносишь воспоминаний, а если выносишь, то живёшь ими и только ими до конца дней своих, не узнавая явь. Колдовское действо, что разыгралось в утробе камина, поманило каждого из троих туда, где Мир Яви ближе всего к Миру Грёз, где между Миром Яви и Миром Грёз всего лишь шаг, где уже нет Мира Яви и ещё нет Мира Грёз…

 

Глава вторая

Свеча, пёрышко и карандаш из эйриля

– Дэн! Мэт! Очнитесь! Очнитесь же! Отец на пороге!

Ребята вышли из забытья, встрепенулись и встали.

– Я чуть не заснул, – сказал Дэниел сонным голосом.

– Я… тоже, – протянул, зевая, Мэтью.

– И я, – признался Семимес. – Палка услышала людей и дала мне знать. Отец не один: шагов больше, чем делал бы один отец. Слышите?.. неужели с ним Фэлэфи?!

Ребята прислушались: шаги приближались… Дверь открылась вдруг, быстрее, чем они ждали. В гостиную вошла женщина, за ней – Малам. Дэниел остолбенел, не веря тому, что увидел. В сознании его, как оправдание неверию, промчалась мысль, не сон ли это… Эти глаза!.. Эти глаза нельзя было спутать ни с какими другими. В этих глазах нельзя было не признать два озера, в которых будто запечатлелось ясное светло-сиреневое небо, два озера, которыми смотрели глаза Буштунца. Женщину тоже охватило волнение: она встретила глаза… которых не встречала наяву с того дня, когда на Дорлиф обрушился Шорош.

– Здравствуй, Фэлэфи! – радушие переполняло голос Семимеса больше, чем скрип в нём.

– Здравствуй, мой дорогой Семимес. Как твоя нога, не болит?

– Я забыл, что она у меня была, – от избытка чувств Семимес сказал не совсем то, что хотел сказать (чем сделал, хотя и не погасил вовсе, волнение гостиной более лёгким и улыбчивым).

– Фэлэфи, дорогая, это наши гости, о которых я тебе рассказал. Это – Мэтэм, а это – Дэнэд.

Ребята поклонились ей. Мэтью, в отличие от Дэниела, казалось, не растерялся и нашёл нужные слова.

– Рады познакомиться с тобой, Хранительница Фэлэфи. Человек, у которого мы вчера останавливались на ночлег, его имя Одинокий, сказал, что Дэн должен передать Слово, которое принёс с собой, тебе, – выговорил он и легко подтолкнул Дэниела локтем, видя, что его стоит подтолкнуть.

Но тот не реагировал ни на слова, ни на локоть.

Фэлэфи приблизилась к Дэниелу и взяла его руки в свои. На глазах её выступили слёзы… и покатились по щекам. Его глаза увидели эти капельки, хранившие прошлое, и чуть было не заразились от них.

– Дэнэд, не печалься. Это не те слёзы, которые провожают родного человека в дальний неведомый путь, но те – которые встречают его после бесконечно долгой разлуки. В этих слезах счастье, – сказала Фэлэфи. – Ты вернулся вместо Нэтэна, твоего дедушки и моего младшего брата… Я знала, что вновь увижу глаза, в которых небо Дорлифа, его и твои глаза.

– И твои, Фэлэфи, – прошептал Дэниел. – Я сразу узнал их.

Ему показалось немного странным, что старшая сестра его деда выглядит всего на пятьдесят лет. Но это было лишь мимолётным удивлением. В эти мгновения его захлестнули разные чувства, и в их сплетении родилось одно – он дорлифянин. Дэниел испугался этого нового чувства. Ему бы сейчас спрятаться от него… или лучше с ним – ото всех… Ему бы сейчас в ту комнату, на двери которой большой замок… Его спас дневник Буштунца.

– Я принёс дневник Нэтэна. Тебе будет отрадно прикоснуться к нему. Возьми.

Фэлэфи раскрыла тетрадь. Стала бережно перелистывать её.

– А вот и стих… Узнаю почерк братика, – сказала она, перенесясь на мгновение мысленно в детство… – Заветное Слово…

– От которого будут зависеть судьбы многих, – тихо, но отчётливо проскрипел Семимес, выказывая дорогой гостье свою причастность к Слову.

– Оно повторяется на восьми страницах, – сказал Дэниел.

– Фэлэфи, дорогая, Мэтэм, Дэнэд, садитесь за стол: этот разговор не должен переминаться с ноги на ногу. А я паратового принесу, – сказал морковный человечек и побежал к двери в столовую.

– Малам, дорогой, но только чаю. Признаюсь, паратовый давно не пила – с удовольствием чашечку выпью. А больше ничего не надо.

– Ну, хоть ребята лепёшек отведают.

– Отец, я угощал Мэта и Дэна домашними лепёшками.

– Да, отменные были лепёшки, – сказал Дэниел.

– Точно, были, – усмехнулся Мэтью.

– Ну, пустого чаю, так пустого чаю, – согласился Малам.

Фэлэфи, Дэниел и Мэтью сели вокруг стола. Семимес встал у спинки четвёртого стула, но не решался занять его, хотя в эти мгновения для него не было ничего более значительного, чем сидеть за этим столом.

– А ты что стоишь, сынок? Занимай своё место, – сказал вернувшийся с чаем Малам.

– А ты? – Семимес покосился на отца.

– Мою мысль всегда ноги подгоняют, и на этот раз без них не обойдусь.

Фэлэфи несколько раз прочитала стих вполголоса. Затем нашла другие семь страниц с ним и сверила каждый стих с первым. Затем подняла руки над стихом ладонями вниз и принялась медленно водить ими, как делала всегда, когда кого-то лечила. Веки её медленно опустились.

– Слова ложатся на ладони одно за другим… по кругу. Скорбь Шороша вобравший словокруг навек себя испепеляет вдруг. Одно за другим по кругу… Это означает одно: сам стих и есть тот словокруг, о котором говорится в нём, – Фэлэфи говорила негромким, ровным голосом, чтобы не потревожить связь своих рук со Словом.

Все неотрывно следили за каждым её движением и словами, а Семимес даже шевелил губами, вторя ей про себя.

– Как обжигает ладони! – воскликнула Фэлэфи и открыла глаза. – Словно прикоснулась ими к раскалённым углям. Семимес, дорогой, подай мне свечу.

Семимес сбегал за свечой на кухню.

– Фэлэфи, её зажечь? – спросил он.

– Не торопись. Я не понимаю этого огня в ладонях.

– Можно мне попробовать? – спросил Дэниел.

– Да, Дэнэд. А я пока чаю попью… Замечательный у тебя чай, Малам.

Руки Дэниела застыли над страницей в ожидании какого-нибудь чуда.

– Ничего не чувствую, – сказал он с досадливой усмешкой.

– Одно дело – нести Слово в кармане, совсем другое – чувствовать его, – сказал Семимес.

– Согласен.

– Нам всем надо быть посерьёзнее. Очень посерьёзнее. Да, Сесмимес? – сказал Мэтью, вызвав улыбку в глазах Фэлэфи, узнавшей в его словах слог Семимеса.

– Это ничего, Семимес, что мы с вами отвлеклись, – сказала она. – Мои руки немного отдохнули. Дорогой мой, теперь отойди на два-три шага и зажги свечу. Потом поставь её на стол. Посмотрим, что скажет нам огонь.

Семимес отошёл к камину и от пламени в нём поджёг свечу.

– Сынок, приближайся к нам не спеша, – почему-то сказал Малам (никто не заметил, что он приставил конец своей палки к ножке стола).

В голосе отца Семимес уловил предостережение и ступал медленно, пристально смотря на огонь. Дэниел и Мэтью тоже устремили свои взгляды на свечу. Как только она оказалась над краем стола и невидимая волна от её огня тронула дневник Буштунца, страницы его всколыхнулись, и затрепетали шелестя, и неистово потянулись к пламени, словно повинуясь зову его. Дэниел отшатнулся от стола и едва не опрокинулся вместе со стулом, на котором сидел. Мэтью вскочил на ноги. Семимес вскричал:

– Фэлэфи! Задуть её?!

– Держи, как держишь, – спокойно ответила Фэлэфи. – Мы должны распознать загадку.

– Держи, как держишь, сынок, – твёрдо повторил за ней Малам.

Из дневника, который будто птица порывался взлететь, взмахивая своими тонкими бумажными крыльями, вырвалась едва заметная тень одной из восьми таинственных страниц и взметнулась к пламени свечи… и, в мгновение достигнув его, вспыхнула. За ней – вторая…

– Видите?! – вскрикнул шёпотом Семимес.

– Да! – таким же взволнованным шёпотом ответил Дэниел.

– Мои глаза видят, и руки слышат: не огонь повелевает Словом, но Слово тянется к нему и взывает его о помощи, – сказала Фэлэфи.

– О какой помощи, Фэлэфи? – не удержался Мэтью.

– Зрите пламя – в нём Слово, след его. Слово открывается огню. Передаёт ему свою тайную силу. Огонь заключит её в себе, чтобы помочь Слову. В чём?.. Не вижу… не вижу, Мэтэм.

Когда тени всех восьми страниц одна за другой сгорели над свечой, дневник успокоился, а пламя вернулось к прежнему ровному горению. Фэлэфи затушила свечу. Семимес, выдохнув напряжение, вспомнил о своём стуле и сел на него.

– Думаю, Слово и огонь заключили союз меж собою, – сказал Малам.

– Увы, дорогой Малам, ведомый лишь им, – продолжила Фэлэфи. – Слово не открыло нам всех своих тайн. Но мы видели: каждая страница с начертанным на ней Словом заставила огонь возмутиться и гореть по-иному.

– Что это значит? – спросил Мэтью.

– Это значит, что не только само Слово ценно для нас, но и каждая из восьми страниц, ибо, только сгорая, Слово оставляет свой след огню. Огонь же угомонился лишь тогда, когда сгорели все восемь страниц, – растолковала Фэлэфи.

– Но страницы целы, – возразил Мэтью.

– Перед нами сгорели лишь тени страниц. Чтобы свершилось то, что заключено в Слове, сгореть должны страницы, хранящие Слово. Но не любые страницы, а те, что отмечены рукой того, кого избрал Повелитель Мира Грёз, того, кому во сне явилось Слово.

– Рукой Нэтэна, – проскрипел Семимес.

– Да, Семимес. И это значит, что не только Слово, но и каждую из восьми страниц следует беречь и охранять. Это значит, что нести Слово в кармане, – Фэлэфи улыбнулась ему, – опаснее, чем чувствовать его.

Семимес понурил взор… но через несколько мгновений просиял от сладкой мысли, которую поспешил высказать.

– Охранять Слово, охранять каждую из восьми страниц будем мы, Хранители Слова: Дэн, Мэт, и Се… – Семимес запнулся и глянул на отца… – и я.

– Да, мой дорогой, вы будете оберегать Слово до тех пор, пока оно не выполнит своего предназначения, – сказала Фэлэфи. – Вы, потому что вас выбрала судьба. Но, думаю, ещё и те, кого выберет Управляющий Совет.

– Нам не нужны помощники, – недовольно проскрипел Семимес. – Мы справимся сами.

– Да, мы справимся сами, – поддержал его Дэниел и добавил: – Лишние глаза и уши могут только повредить делу.

– Недаром же Одинокий сказал, что мы можем довериться только тебе и Маламу, – ещё один довод в пользу троих Хранителей Слова привёл Мэтью.

– Одинокий, – задумчиво и грустно произнесла Фэлэфи… и обратилась к Дэниелу: – Он узнал в тебе Нэтэна… да?

Дэниел смутился.

– Да, – ответил вместо него Мэтью. – Он даже назвал его Нэтэном.

– Фэлэфи?

– Я понимаю, о чём ты хочешь спросить, мальчик мой.

Семимес и Мэтью переглянулись, услышав то, что уже слышали в пещере Одинокого, – «Мальчик мой». Это прозвучало так похоже, что невозможно было не переглянуться.

– Одинокий знал Нэтэна, – продолжала Фэлэфи. – Знал, как никто другой. Но его тайна – это его тайна.

Некоторое время все молчали… наверное, потому, что потревожили тайну, которую не стоило тревожить… Потом Фэлэфи сказала:

– Вы правы, дорогие мои Семимес, Дэнэд и Мэтэм: не должны о Слове знать многие, и не должно быть много Хранителей Слова. Но из пророчества Фэдэфа мы знаем: Слово это способно одолеть беду, которая обрушится на Дорлиф и с которой людям не справиться терпением, трудом и добротой. А это значит, что опасный путь уготован Слову и Хранителям Слова… Вас трое – много это или мало? Лишь один из вас может защитить Слово от врагов как воин, с оружием в руках, – много это или мало? Лишь один из вас знает горы и леса, окружающие Дорлиф, их тропы, их секреты – много это или мало?

– Известное дело, мало, – ответил Семимес. – Только я могу быть проводником. Даже Мэт пока не может. А вдруг меня…

– Семимес! – оборвал скорбную мысль сына морковный человечек.

– Мало, – ответил Фэлэфи Дэниел. – Только Семимес с помощью своей палки может защитить Слезу от тех, у кого мечи, секиры и стрелы.

– Мало, – сказал Мэтью с улыбкой в глазах. – Один Семимес знает, когда надо идти навстречу опасности, чтобы избежать встречи с ней.

– Запомнил, – проскрипел Семимес с довольством.

– Мало, – сказала Фэлэфи. – Управляющий Совет решит, кто, кроме вас, будет охранять Слово. Я попрошу всех собраться после празднования Нового Света. Вы должны будете прийти и предстать перед Советом.

– Фэлэфи, а что если Слово показать тому человеку, который предсказал его приход? – спросил Мэтью.

– Фэдэфу, – подсказал Семимес.

– Да, Фэдэфу. Может быть, он укажет путь, который уготован Слову и его Хранителям?

– Он жив? – спросил Дэниел, ухватившись за эту мысль.

– Почти тысячу лет назад Фэдэф избрал путь отшельника. Никто не видел его с тех самых пор. Людская молва гласит, что он сгинул в Тёмных Водах Дикого Леса, – ответила Фэлэфи.

– Жаль.

– Не горюй, Дэн, – проскрипел Семимес, но в скрипе его тоже слышалась горечь. – Что-нибудь придумается. Потерпи. Нам всем надо потерпеть, очень потерпеть.

– Не хочу терпеть! – завёлся Мэтью. – Если грядёт беда, мы должны что-то делать, а не ждать и терпеть собственное ожидание.

– Если для дела надо ждать, будешь ждать, Хранитель Слова! – твёрдо возразил Семимес: ему не хотелось, чтобы кто-то раздражал Фэлэфи. – Ожидание зряче – спешка теряет даже собственный след.

– Сам придумал, или Семимес подсказал? – не без подковырки спросил Семимеса Мэтью.

Семимес одобрил шутку взглядом и скрипучим смехом, но без ответа не оставил:

– Один умник так спешил, что обронил да не заметил.

Малам показал жестом, чтобы Семимес остановился, и сказал спокойным, умеряющим пыл голосом:

– Слышал я, друзья мои, не так давно, не так близко слышал, лет сорок тому назад: видели Фэдэфа в горах… только не припомню, в каких.

– Стойте! – неожиданно воскликнул Дэниел и обхватил голову руками… Затем сказал с растерянным видом: – Нет, ничего…

Оставаясь невозмутимым, Малам продолжил:

– Так что слухи разные ходят. Бывает, на одной дороге сталкиваются и друг дружке места не уступают. А вот палка моя в тот самый день, когда Саваса, сына Фэдэфа, Перекрёсток Дорог отпустил, сказала мне, что расстояние между сыном и отцом сокращается.

– Ничего не понимаю, – пожал плечами Мэтью. – Прости, Малам, но я ничего не понял.

– Растолкуй нам, Малам, – попросил Дэниел.

– Не покинул Мира Яви Фэдэф – вот и весь толк. И правда в твоих словах, Мэтэм: дневник Нэтэна Фэдэфу нести надо.

– Так-то так, дорогой Малам, но в горах и лесах слишком много укромных мест, чтобы без зацепки да следа отправиться можно было на поиски его, – сказала Фэлэфи.

– А сын Фэдэфа? Может, у него есть зацепки? Встретиться с ним и расспросить об отце, – продолжал будоражить всех Мэтью.

Малам покачал головой.

– Правильно, что кричишь, Мэтэм. Глядишь, и разбудишь нашу общую мысль. Про Саваса скажу так. Было ему десять лет, когда мать его, Лелеан, и её брат Лебеард отнесли его на Перекрёсток Дорог. Очнулся он десять лет назад. Сейчас ему двадцать. Но Мир Яви прожил почти тысячу лет, пока он в бесчувствии лежал между жизнью и смертью. Не думаю, что осведомлён он об отце больше тех, кто эти годы не покидал Мира Яви.

– Теперь его имя Савасард. И живёт он среди лесовиков, потому как мать его из лесовиков, – сказал Семимес: ему очень захотелось рассказать Мэту и Дэну про Савасарда. – Эвнар говорил мне, что ни один лесовик не владеет оружием так, как он. Когда в руках его два коротких меча, три тройки лесовиков не сладят с ним. Лесовики всегда упражняются, и Эвнар знает, что говорит… Жаль только, что за десять лет он ни разу не приходил в Дорлиф.

– А может, приходил, да ты его прозевал, – сказал зачем-то Мэтью.

– Эвнар знает, что говорит, – покосился на него Семимес. – И Семимес знает.

– Память о случившемся мешает ему посетить места своего детства, – объяснил Малам.

– Мне очень хочется увидеть его и его славные мечи, оставленные ему Фэдэфом, – сказал Семимес и мысленно добавил: «И помериться с ним силами: он с мечами – я с палкой».

– Его может призвать только весть о Фэдэфе, сынок, – сказал Малам.

– С чего начали, к тому и пришли, – пробурчал Мэтью себе под нос.

– Что случилось, Фэлэфи? – спросил Дэниел, тронутый грустью её взгляда.

– Дэнэд, дорогой, – Фэлэфи положила свою руку на его, – я просто немного поддалась усталости. Но я счастлива, что теперь у нашей семьи есть ты. Ты и Мэтэм и, конечно же, Семимес должны прийти к нам в гости. Приходите завтра. Теперь только Нэтэн, мой младший сын, живёт с нами, со мной и Лутулом, мужем моим. Его старшие братья живут отдельно, со своими семьями. Нэтэн ваш ровесник и, уверена, будет рад знакомству с вами.

– Серебристых ферлингов увидите. У Лутула самые красивые во всей округе, – сказал Семимес с блеском в глазах, не раз вспыхивавших при виде ферлингов Лутула.

– Ферлингов посмотрите, – с улыбкой сказала Фэлэфи.

– Мы обязательно придём, Фэлэфи, – сказал Дэниел.

– Дэнэд! – вдруг Фэлэфи изменилась в лице, будто испугалась чего-то. – Дэнэд, мальчик мой…

– Фэлэфи?! – растерялся от неожиданности Дэниел. – Что не так?!

– Дэнэд, я… почувствовала что-то… моя рука услышала, – Фэлэфи закрыла глаза и отдалась во власть руки. – В тебе есть то, что прячется от тебя… Оно хочет спрятаться от нас.

Все посмотрели на Дэниела: Семимес – недоверчиво, Мэтью – с изумлением, Малам – пристально.

– Я знаю. Меня гнетёт это, – признался Дэниел, переводя свой взгляд от одних глаз к другим. Когда ты, Малам, сказал, что Фэдэфа видели в горах, оно показалось и ускользнуло от меня. Я хотел зацепиться и удержать… Я едва не вскрикнул от досады. Потому что это что-то важное.

– Ты вскрикнул, – сказал Мэтью.

– Пусть тебя не смущают мои слова, – продолжила Фэлэфи, – но это что-то чуждое… Но в этом чуждом есть что-то близкое тебе. Найди это близкое – и чуждое само выдаст себя.

– Фэлэфи, если бы я хоть немного догадывался. Его будто и не было. Но я не обманываюсь – оно промелькнуло…

– Но ты же сказал: показалось. Ты же говоришь: промелькнуло, – проскрипел Семимес. – Чуждое это было или близкое?

Фэлэфи, сгладив улыбкой придирчивый тон Семимеса, мягко сказала, слушая своей рукой руку Дэниела:

– Близкое всегда с тобой, Дэнэд. Я чувствую это.

– Одно я знаю точно: я с тобой, – невольно вспомнив, произнёс Мэтью свою присказку. – Но это тут не при чём.

Дэниел вскочил со стула.

– Ещё раз, Мэт! – воскликнул он. – Скажи это ещё раз!

– Пожалуйста, если так надо для дела, – уже с какой-то весёлостью в глазах сказал Мэтью. – Я этим горжусь. Одно я знаю точно: я с тобой.

– Ты сейчас доказал это, пёрышко… как тогда на Нашем Озере. И как в моём сне.

Все смотрели на Дэниела, но никто ничего не понимал.

– Мне на выручку всегда прилетало пёрышко, – продолжал он восторженно. – Это пёрышко – ты, Мэт.

Мэтью пожал плечами.

– Я рад.

– А чуждое – это Торнтон. Он во мне. Каждая его картина во мне. Он ворвался в мою душу вместе с картинами. Но поначалу он не был мне чужд, – сказал Дэниел и задумался.

– Это тот художник, о котором я говорил тебе, дорогая Фэлэфи, – тихо сказал Малам. – Огонь Чёрной Молнии сделал его чуждым добру. Соединившись с Повелителем Тьмы, он удвоил его и свою жажду власти.

– Фэлэфи, мы встретили Повелителя Тьмы у подножия Харшида. Он страшен и силён, – проскрипел Семимес.

– Дэн, не молчи – рассказывай! – в нетерпении сказал Мэтью.

– Я не знаю… Одна картина промелькнула в моём сознании, когда Малам обмолвился о горах, где якобы видели Фэдэфа. Не сама картина – скорее, то, что почувствовала в ней Кристин. Это была бездна. Она назвала это бездной… На картине было изображено перо, Мэт.

– Ты хочешь сказать, что там был я?

– Нет, Мэт. Просто я вспомнил то перо, когда вспомнил пёрышко, которое превращалось в тебя.

– Дэнэд… ты сказал: бездна. Это её я почувствовала рукой, – сказала Фэлэфи. – Что ещё было на той картине?

– Смерть. Люди умирали страшной смертью… словно какая-то стихия застала их врасплох, не оставив им шанса на спасение.

– Шорош? – предположил Малам.

Дэниел пожал плечами и продолжил:

– Ещё была гора. Ещё – необычное сиреневое небо, я никогда не видел такого неба.

– Не Шорош: Шорош проглатывает небо, оставляя тьму, – возразил самому себе Малам.

– Над той горой была ещё одна гора, перевёрнутая вершиной вниз, будто её зеркальное отражение. Но не зеркальная гладь разделяла их, а мрачная туча.

Малам вдруг закашлялся, будто поперхнулся и принялся сновать по гостиной.

– В небе над всем парило перо, – продолжал Дэниел. – Торнтон был взбешён, когда увидел его на своей картине. Он выкрикнул: «Где моя кисть?!» На месте пера он видел кисть. Но, вопреки своему желанию, нарисовал перо.

– Как же можно рисовать коня, а нарисовать козу? – несогласно замотал головой Семимес. – Не-ет, что-то здесь не так: рисовать коня, а нарисовать козу.

– Можно, можно, Семимес, по себе знаю, – заметил Мэтью. – Труднее наоборот: рисовать козу, а нарисовать коня. Вместо козы скорее собака выйдет, чем конь.

– У тебя, Мэт, вместо любой твари собака выйдет, – проскрипел Семимес.

– Это почему же?

– Потому как всё, что ни выйдет, за собаку сойдёт.

– Ну, это точно.

– Торнтон часто писал свои картины, находясь в полузабытьи, – объяснил Дэниел. – А у тебя так не бывает, когда вороного вырезаешь?

– Бывает, замечтаешься, – признался Семимес. – Но только что же он так перо невзлюбил, этот художник?

– Не перо, Семимес, этот человек невзлюбил, а то ему не по нраву пришлось, что не только кисть его (а стало быть, воля его) властна над миром, изображённым на холсте, но Слово, начертанное пером, – сказала Фэлэфи.

– Фэлэфи! Ты разгадала! – воскликнул Дэниел. – Мэт! Семимес! Перо – это знак Слова! Нашего Слова! Слова Нэтэна! Теперь я это понял!

– Я же сказал: ожидание зряче, – проскрипел Семимес, но решив, что не у одного него выходит вороной, когда вырезаешь вороного, добавил: – Надо было просто подождать, пока Фэлэфи узрит истину.

– Семимес, дорогой мой, до истины нам ещё далеко, – поправила его Фэлэфи.

– Далеко. К горе Тусул идти надо, – вдруг все услышали голос Малама (его как-то незаметно потеряли из виду).

Все повернулись на голос, в сторону камина, но Малама не увидели.

– К Тусулу идти надо, – казалось, из самой топки выходили одно за другим хриплые, шершавые, будто обугленные слова. – Там след Фэдэфа обнаружиться может.

Вслед за словами, удивившими круглый стол, из-за спинки кресла показалась соломенно-кудрявая голова морковного человечка.

– Малость задремал у огня, – сказал он, поднимаясь и покряхтывая.

– Почему Тусул, отец? – спросил Семимес.

– Перевёрнутая гора, сокрытая тёмной пеленой, поведала мне об этом, – ответил Малам и подошёл к столу. – Сынок, принеси-ка лист бумаги и карандаш. Тот, что тебе Эвнар подарил. Намерен я письмо Савасарду написать и с лесовиком из тех, что нынче дозор несут, немедля отправить. Если ты, дорогая Фэлэфи, не будешь возражать, призову его на помощь троим нашим Хранителям Слова.

– Это мудро, дорогой Малам. Думаю, не только я, но и все остальные члены Управляющего Совета одобрят этот выбор, – поддержала затею Малама Фэлэфи. – И коли судьба направляет Слово к Фэдэфу и дана нам подсказка, где искать его, не стану я откладывать важный разговор и попрошу членов Совета собраться завтра в полдень, ровно в четыре часа, чтобы после праздника сразу отправиться в путь.

Услышав это, Семимес подскочил со стула и побежал за самыми важными в эти мгновения вещами.

– Савасард… Савасард… – шептал он, пока бежал в свою комнату.

«Савасард… Савасард…» – слышал он зависшие в воздухе слова, пока бежал обратно.

– Вот, отец, – он положил на стол перед морковным человечком, занявшим его место, лист белой бумаги и иссиня-чёрную палочку, заострённую с одного конца.

Глаз Мэтью угадал, что карандаш целиком выточен из какого-то камня. Он решил проверить это и шёпотом, чтобы не помешать мыслям Малама ложиться на бумагу, спросил стоявшего рядом Семимеса:

– Каменный?

– Да, из эйриля. Камень такой есть. Эвнар сказал. Лесовики в камнях толк понимают. Очень понимают. Им можно писать и рисовать сто лет каждый день.

– Здорово, – сказал Дэниел. – Настоящий подарок.

– Эвнар на прошлый Новый Свет подарил мне этот карандаш.

– А пальцы об него пачкаются? – спросил Мэтью.

– Вовсе не пачкаются, – в доказательство своих слов Семимес показал ребятам открытую ладонь. – След оставляет только носик или пяточка. Тихо! Отец писать начал.

Карандаш, повинуясь голосу морковного человечка, мелкими шажками побежал по листу. Малам писал вслух: раз дело было общим, полагал он, то и письмо его должно быть общим, то есть открытым взору и слуху каждого, кто был рядом с ним в этот час.

– Дорогой мой Савасард. Девятьсот девяносто три года тому назад в моём домике на окраине Нэтлифа остановились трое: славный сын Дорлифа Фэдэф, его верный спутник из страны близкой и далёкой Лебеард и юный огненноволосый дорлифянин, по имени Савас. Когда пришло время сказать важные слова, я сказал: «Доброго вам голода, друзья мои». Савас ответил мне: «Доброго тебе голода, Малам». В глазах его я прочёл: «Будешь моим другом?» Думаю, он понял, что сказали ему в ответ мои глаза. Савасард, друг мой, я хочу завтра поутру снова пожелать тебе доброго голода за столом в моём доме на окраине Дорлифа. Малам.

Отложив карандаш в сторону, Малам поднялся со стула.

– Утречком пораньше камин растопить, – начал он раскладывать по своим местам самые важные дела, которые должен будет сделать, чтобы как следует встретить давнего друга (хотя заботы эти и третьего дня, и вчера, и нынче, не будучи такими важными, были привычными, как сама привычка), – в лавку сходить за горячим хлебом, про лепёшки да баранки не забыть и парата заварить покрепче.

Фэлэфи тоже встала.

– Вот и решено. Буду завтра ждать всех вас и Савасарда в доме Управляющего Совета. Теперь же мне пора, дорогие мои, – пойду.

– Фэлэфи, дорогая, я тебя до дома провожу, а сам найду Эвнара и отдам ему письмо, – Малам взял со стола письмо и сложил его. – Ребятки, меня не дожидайтесь – спать ложитесь.

Семимес, Мэтью и Дэниел попрощались с Фэлэфи. Дэниела она обняла и поцеловала в лоб.

– Как хорошо, что ты с нами, – сказала она. – Вернулось утерянное, и ушло беспокойство за него. Пойду поделюсь своей радостью с Лутулом и Нэтэном.

Дэниел побоялся смазать словами свои чувства и ничего не сказал.

При выходе из гостиной Фэлэфи остановилась.

– Чуть не позабыла, – сказала она, вспомнив что-то. – Семимес, дорогой, очень точное прозвище придумал ты для злых обитателей Выпитого Озера – корявыри. Думаю, оно за один день облетит Дорлиф. И баринтовые деревья быстро забудут обиду на людей.

В эти мгновения в целом Дорлифе не было более счастливого существа, бодрствовавшего и почивавшего, чем Семимес. Вдруг он задрожал всем телом, попятился к столу, наткнулся на стул, обернулся и схватил карандаш.

– Я… отнесу карандаш… а то затеряется, – продребезжал он и быстро вышел из гостиной через другую дверь – ведущую в столовую…

* * *

– Чур, эта моя! – поспешил объявить Дэниел, когда Семимес остановился у двери в комнату, соседствовавшую с запертой.

– Чур, эта твоя! – переиначил его Мэтью, нарочито подозрительно косясь на единственный во всём доме и потому навевавший неясное чувство, которое затаилось между любопытством и опасением, висячий замок.

– Следующая комната ничем не отличается от этой, Мэт и Дэн, так что вы оба в выигрыше, безо всяких «чур», – сказал Семимес.

– А кто мой сосед с той стороны? – спросил Мэтью.

– Семимес, – весело проскрипел Семимес и добавил: – А дальше – комната отца.

– Умная палка будет с тобой?

– Мэт, – Семимес покачал головой, – ты же слышал, что сказал отец. Да, теперь, когда мы стали Хранителями Слова, она всегда будет при мне.

– Тогда я спокоен за себя и за всех нас, – сказал Мэтью и снова состроил гримасу, дразня замок и заодно Дэниела.

– Покойной вам ночи, друзья мои, – сказал Семимес.

– Спокойной ночи, проводник, – одновременно сказали Мэтью и Дэниел. И Семимес, довольный, пошёл дальше.

– Дэн, думал, поговорим, но с ног валюсь от усталости. Пойду к себе.

– Спокойной ночи, Мэт. Спасибо тебе за всё – вот мой главный разговор.

Оставшись со своими мыслями наедине, Семимес прошагал мерным шагом три круга по коридору, перед тем как зайти в свою комнату… Через несколько мгновений он карабкался по отвесному склону скалы, ошпаривая своё лицо и оглушая себя жадным дыханием. Сейчас он увидит своего вороного…

* * *

Почти одиннадцать лет минуло с тех пор, как сын Хранителя Тланалта Науан и лесовик Валеар по поручению Управляющего Совета Дорлифа и Правителя лесовиков Озуарда отправились в дальний путь. Им предстояло перейти горы Харшид, пересечь лес Садорн, обнимающий их, преодолеть не хоженный ни сельчанами, ни лесовиками горный хребет Мратук, что возвышался за дальней лапой Садорна, и затем лес Солнуш с тем, чтобы добраться до города, названия которого не было на устах ни у тех, ни у других, до Пасетфлена. Там Науан и Валеар должны были найти военачальника, по имени Рамар, и вместе с ним обратиться к Правителю Пасетфлена с просьбой помочь Дорлифу и соседним селениям военной силой. Причиной тому была растущая угроза, исходившая со стороны Выпитого Озера. Задание было секретным: лишь шесть членов Управляющего Совета Дорлифа, Правитель Озуард, Хранитель из Нэтлифа Рэгогэр и двое посланников знали о нём. Надежда на успех была призрачной.

Девяносто восемь лет назад в ущелье Кердок Тланалт нашёл путника, израненного острыми скалами и почти утерявшего нить, которая связывала его с Миром Яви. Очнувшись через четыре дня в пещере у огня, изгонявшего холод из его жил, он вспомнил себя и, увидев Тланалта, прошептал своё имя – Рамар. А ещё через тридцать четыре дня, отправляясь в обратный путь, он сказал своему спасителю:

– Друг мой, если тебе и твоему народу понадобится помощь, я и две тысячи моих воинов преодолеем путь от Пасетфлена до Дорлифа, который теперь я знаю. Помни: пока я жив, живы эти слова.

Надежда на успех была призрачной: живы ли слова Рамара? Не только годы разделяли два мгновения, то, когда они были сказаны, и то, когда о них вспомнили, но и Шорош…

Двести сорок три раза стрела дорлифских часов коснулась своим наконечником каждой метки, указывающей на шаги времени, когда Науан и Валеар ступили на землю Пасетфлена. Но в Дорлифе об этом знало только само время. Настороженность во взгляде первого же горожанина, которого повстречали путники, ушла, будто её и не было, как только Науан произнёс имя Рамар, и её место занял огонёк, вспыхнувший от ореола славы, который окружал это имя. А спустя три дня конный двухтысячный отряд, получив благословение Правителя Пасетфлена Далтлада, вышел из города и взял направление на Дорлиф. Но не Дорлиф, а Нэтлиф был назначен местом его дислокации, ибо он стоял у той самой границы, которая разделяла Мир людей и Тьму. Половина отряда должна была стать в селении, половина – в нэтлифской крепости. Впереди колонны были трое: Науан – на белом коне, Валеар – на гнедом и Рамар – на вороном…

Путь укорачивала упругая поступь закалённых в походах лошадей, их лёгкие, прочные и цепкие подковы, которым не страшны были ни твёрдый нрав одного камня, ни скользкая натура другого. Путь удлиняли обходные тропы: они оберегали лесные чащобы и неприступные горы от их вынужденного негостеприимства и смягчали их воинственность, и им оставалось лишь насупливаться и сердито шептать вслед. Но не только скалы дразнила дробь копыт, и не скалам она угрожала, а тому, чьё войско ещё не готово было к великой войне…

…Миновав дальнюю лапу Садорна, отряд Рамара подошёл наконец к подножию Харшида. Пересуды оканчивались, как всегда, в пользу ночи, в пользу тьмы. Остановив коня, Рамар повернулся к воинам и выкрикнул слово, которое не должно было бы стать последним словом военачальника, снискавшего славу в битвах:

– Привал!

Стрела, выпущенная изнутри скалы сквозь толщу её камня самой кровавой рукой Выпитого Озера, пронзила ему горло и не дала закончиться его жизни другим, ярким словом. Валеар, чутьём уловивший полёт ещё одной смертоносной стрелы, ударил в бока гнедого, чтобы успеть встать на её пути к сердцу Науана. Он умер с надеждой, что спас друга и со словом «Палерард» на устах.

– К скале! Прижаться к скале! – прокричала ночь голосом Науана, который в следующее мгновение повис замертво на белогривой шее своего скакуна.

Воины подхватили Рамара, Валеара и Науана и, выпустив незрячий залп по панцирю Харшида, устремились к скале. Первым, влекомый привычкой быть первым, нёсся вороной. Ни воины, ни их кони не знали и не чуяли, что их ждёт западня. Они приблизились к стене, но не смогли остановиться. В один миг они потеряли власть над собой и оказались во власти неодолимой силы. Она вышла будто из самой сердцевины Харшида, обняла всех их и затянула в холодную вечную черноту прямо сквозь камень… чтобы не выпустить в Мир Яви никогда.

Покружив над местом, которое несколькими мгновениями раньше было пристанищем тысяч жизней, а теперь стало пустынно и мертвенно, горхун взмыл над скалами и полетел домой, к Выпитому Озеру. На его спине сидели двое: впереди – тот, чей глаз, смотревший словно из-под бугристой скорлупы баринтового ореха, указал путь трём бессердечным птицам, которые привыкли так же холодно покидать своё гнездо, как и обескровливать свои жертвы, позади – тот, кто, соединив свою магическую силу с дремлющей силой тени Шороша, одной из тех теней, что спрятались от света в недоступных ему утробах, победил двухтысячное войско.

 

Глава третья

«У нас гости»

Дэниел открыл глаза. То, что внезапно вторглось в его сон и нарушило его, продолжалось. Об этом ему сказали его глаза, уши и всё тело, которое отчего-то сотрясалось. Это не было болезненной, лихорадочной тряской. Дрожь передавалась ему от кровати: её будто волокли по камням.

– Нет. Это не во сне. Это в Дорлифе. Это в доме Малама, – пробормотал он.

Дрожала не только кровать. Дрожало и подпрыгивало всё вокруг: стол со стулом, кувшин с водой, подсвечник со свечой и напуганным пламенем, тумбочка, полка на стене, а значит, и сама стена. Казалось, дрожал весь дом. Даже тени и свет, будто в панике, толкались между собой.

– Хорошо, что я забыл загасить свечу.

Череду судорог сопровождал зловещий гул. Он рождался где-то совсем рядом, в потаённых жилах пространства. Дэниел с опаской, исподлобья глянул на стену, которая отделяла его комнату от запертой (его кровать стояла у противоположной стены).

– Может… это там? – спросил он и напугал себя мимолётной выдумкой, что там кто-то есть, кто-то чужой.

Он сжал руку в кулак и уже замахнулся, чтобы постучать по стене, за которой был Мэтью, но сообразил, что его стук ничто по сравнению с этим гулом. Вдруг дверь открылась, и вошёл Мэтью.

– Ты, как всегда, вовремя, Мэт! – обрадовался он.

– Вставай, Дэн. По-моему, это землетрясение. Лучше выйти из дома. И быстрее, – слова Мэтью торопились, но в голосе его не слышалось паники. – Не забудь тетрадь и Слезу. И свечу – я не взял.

Ребята вышли в коридор. Ноги плохо слушались: пол трепетал, заставляя их терять опору и судорожно натыкаться на неё. Мэт пошатнулся и ударился плечом об стену.

– Осторожно, Дэн! Прижимайся к стене! – крикнул он.

– Ты в порядке?

– Цел.

Не успели они сделать и трёх шагов по направлению к передней, как оба замерли, насколько позволяли замереть волны под ногами.

– Мэт! Мэт! – вскричал Дэниел, очутившись вдруг прямо перед… («Не может быть!» – не поверил он своим глазам). – Ты видел?!

Мэтью, с изумлением, запечатлённым на лице, уставился на него.

– Ты всё видел! Ты тоже это видел! – ответил на свой вопрос Дэниел, в добавление к ответу обезумевших глаз перед собой.

Но не эти глаза, а немота друга (может, Мэт оставил дар речи там, крича, как и он) напугала его, и он снова сотряс воздух криком:

– Мэт! Не молчи! Не молчи!

– Я… не молчу, Дэн! – ответил наконец Мэтью, собравшись с силами. – Я здесь!

– Гриб? – спросил Дэниел.

– Да. Огромный… Огромный. Он появился и исчез.

– Или мы?!

– Или мы… появились там и вернулись.

– Где мы появились?

– Там, где гриб, Дэн.

– Только гриб, Мэт? Ты видел только гриб?

– Ты тоже их видел?

– Да, я их видел. Они спускались по лестнице… приставленной к ножке гриба, – приблизив своё лицо к лицу Мэтью, пронзительно прошептал Дэниел. – Их было двое.

– Точно, двое. Значит, мне не показалось. Значит, и ты видел.

– Похоже, не показалось.

Вдруг сквозь волны гула ребята услышали, как с ударом открылась входная дверь и в дом кто-то ворвался.

– Кто это?! – с тревогой в голосе вскрикнул Дэниел.

– Тихо! – Мэт крепко взял его за руку. – Стой на месте! Он побежал влево от входа.

– Что будем делать?

– Не знаю. Слушать.

Тот, кто вторгся в дом, казалось, с яростью открывал дверь за дверью и с шумом рыскал по комнатам.

– Что он ищет, Мэт?

– Слезу. Или дневник?

– А Семимес? Малам? Где они?

Через несколько мгновений шаги уже приближались к ним с другой стороны. На слух это был мощный и решительный зверь, которому нипочём были ни шаткий пол, ни толкавшие в бока стены коридора, ни неведомый гул в полутьме. Ребята резко повернулись на шаги. Мэтью взял свечу из руки Дэниела и выставил её вперёд в готовности защититься ею от зверя… Ещё через мгновение в свете огня, вместо зверя, они увидели Семимеса, разъярённого, с палкой в руке.

– В доме чужак! – отрывисто проскрипел он и рукой, свободной от оружия, выхватил свечу у Мэтью. – У дома я проверил. Когда это началось, я выпрыгнул через окно и обежал дом вокруг. Он прячется здесь. Сле…

Дэниел и Мэтью должны были услышать привычное «следуйте за мной», но что-то заставило Семимеса запнуться.

– Стойте! – сказал он настороженно.

Ребята посмотрели туда, куда устремил напряжённый взгляд Семимес, – на дверь в запертую комнату.

– Замка нет! – сказал Мэтью, сообразив, в чём дело.

– Чужак – там, – решил Семимес и, не колеблясь, навалился на дверь плечом – та не поддалась. – Подпёрта изнутри – не открыть.

– Может, вместе попробуем, – предложил Дэниел.

– Тихо! – громко прошептал Мэтью и указал пальцем на дверь.

Все прислушались.

– Вылезай! Вылезай быстрее! – глухо донеслось из запертой комнаты.

– Вылезаю… вылезаю, Мал-Малец в помощь мне, – ответил крепкий, хриплый, натужный голос.

– Так уж и в помощь?! Эта дубина тянет тебя вниз! Дай-ка её мне!

– Не говори так, не то обижусь!

– Ладно. Тогда давай руку! Не мешкай!

– Эта штука не сработает. Скорее я затяну тебя обратно в эту дыру, чем ты меня вытащишь.

Гул и тряска то стихали, то снова усиливались.

– Семимес, похоже, их там двое, – предположил Дэниел.

– Точно, двое, – подтвердил Мэтью.

– Поднимай её! – снова раздалось за дверью.

– Дай отдышаться! Такие переходы не по мне!

– Передохнёшь, когда угомоним ток… Теперь опускай!

– Опускаю… опускаю, Мал-Малец в помощь мне!

– Закрывай плотнее!

Гул и тряска затихли. Мэтью и Дэниел на всякий случай попятились от двери.

– Добро пожаловать на мою сторону, в Дорлиф! – послышался знакомый голос.

– Это отец, – сказал Семимес, и враждебность к двери, подпёртой изнутри, спала с его лица. – Но нам лучше убраться восвояси. Всё кончилось, и это хорошо. Очень хорошо.

– Да, уж лучше отца за чужака принять, чем чужака за отца.

Семимес пристально и как-то недоверчиво посмотрел на Мэтью, но не нашёл в его глазах того, о чём сам в это мгновение подумал. И без задней мысли ответил:

– Чужак в доме, Мэт. Правда, этот чужак не такой уж чужак. Но нам всё-таки лучше убраться восвояси. И о том, что мы были здесь, завтра ни слова.

Семимес вернул свечу Мэтью, Мэтью – Дэниелу.

Ребята разошлись по своим комнатам. Семимес уснул скоро, полагаясь на ясность утра. Мысли же Мэтью и Дэниела снова оказались в коридоре и нашли друг друга. И ещё долго наполненный мраком замкнутый круг его не отпускал их. Они, прижимаясь друг к другу и онемев от страха, но всё-таки оставаясь мыслями, медленно, крадучись продвигались вперёд, силясь что-то понять. Но коридор уходил и уходил, пугая не только мраком, но и своей нескончаемостью. Время от времени он дразнил мысли: показывал им что-то и тут же прятал, и трудно было распознать, что появлялось в нём, чтобы тотчас скрыться за одной из дверей, одной из множества запертых дверей… Вот показался морковный человечек с палкой в руке. Он спустился по лестнице с гигантского гриба и кивнул мыслям: идите, мол, за мной. Но через мгновение исчез, и гриб тоже исчез, будто ни того, ни другого не было. И лишь застенный голос горбатого существа, похожего и непохожего на человека, приказывал: «Вылезай!.. поднимай!.. закрывай!..» Коридор уходил… и звал… звал…

* * *

Вокруг было много света, когда Мэтью услышал негромкий стук в дверь и открыл глаза. За стуком последовал голос:

– Это Семимес. Я войду?

– Да, Семимес… Доброе утро.

– Добрый день, Мэт. Пора вставать, а то на совет опоздаем.

– Я бегом.

– Да, поторопись – негоже Фэлэфи подводить. А я пойду Дэна разбужу.

Дэниела пришлось легонько толкнуть в бок, чтобы он проснулся.

– Ну, ты и соня, Дэн! Так всё самое важное проспишь.

– Я, похоже, совсем недавно уснул: ночная история не давала мне покоя.

– Скоро полдень. Одевайся побыстрее, – проскрипел Семимес, направляясь к двери.

– Семимес, – окликнул его Дэниел… и спросил с улыбкой: – Надо мной потолок или крыша?

– У нас, дорлифян, небо вместо крыши, – Семимес расплылся в ответной улыбке.

– У нас, дорлифян, небо вместо крыши, – с умилением повторил Дэниел.

Семимес подождал ребят в коридоре.

– Доброе утро, Мэт.

– Семимес сказал, что уже день. Так что добрый день, Дэн-дорлифянин. Как спалось на новом месте?

– История одна вон про ту комнату приснилась.

– Не поверишь, мне тоже.

– Дэн, Мэт, не время сейчас байки рассказывать. Очень не время. Когда будете готовы, – Семимес кивнул в сторону комнаты воды и мыла, – приходите в гостиную. У нас гости. Ночью пришёл давний друг отца, Гройорг.

– Это тот чужак, что рычал медведем в запертой комнате? – спросил Мэтью. – Любопытно, как он туда пробрался.

– Тот, да не тот, – Семимес сохранял серьёзность. – Запомните – не было никакого медведя в запертой комнате.

– Мы с Дэном всё поняли – рот на замке… как запертая комната.

– Мэ-эт, – Семимес покачал головой. – Далась тебе эта запертая комната. Я вам ещё что-то скажу: утром пришёл Савасард.

– Савасард?!

– Да, Дэн, Савасард. Ну, ступайте, ступайте. Ждём вас в гостиной…

…Перед тем как открыть дверь, за которой ребят ждали знакомые и незнакомые им люди, Мэтью спросил Дэниела, заметив, что тот обеспокоен:

– Готов?

– Всегда перед стартом волновался. И сейчас волнуюсь. Ладно, пошли!

– Вот и твои ребятки явились, Малам! – встряхнул гостиную увесистый хриплый голос.

С дивана спрыгнул и шагнул навстречу Мэтью и Дэниелу странной (даже более странной, чем у хозяина дома) наружности человек. Мало того, что большой нос и щёки его были ярко-оранжевы, а жёлтые кустистые брови норовили спрятать его глаза, мало того, что в росте он уступал морковному человечку, что и обрекало его на спрыгивание со всего, предназначенного для сидения с последующим вставанием, мало того, что на спине его, будто заснувший наездник, сидел горб размерами побольше, чем у Малама, который, однако, не делал его немощным и жалким или согбенным и уродливо-страшным, мало того, что густая подёрнутая серебром солома, словно закрученная ветром в беспорядочные кудри, облепляла его голову и половину лица (рта его под усами не было видно вовсе, а борода доходила чуть ли не до живота), было в нём ещё нечто такое, что не могло не приводить в замешательство любого, кому шагал он навстречу, а именно то, что был он, безо всякого преувеличения, квадратный. На вид ему было лет пятьдесят, что не говорило Мэтью и Дэниелу о его настоящих годах ровным счётом ничего. Просторная бежевая рубаха, ниспадавшая с его широченных плеч почти до коленей, была усеяна металлическими пауками, каждого из которых окружала паутина из тонких, серебристых (под стать прожилкам его бороды) нитей. По тому, насколько густо пауки заселяли разные места его рубахи, видно было, что больше всего пришлись им по нраву её рукава. На широком кожаном ремне, который опоясывал квадратного человека, висели восемь кинжалов в ножнах. Из чехлов на голенищах его сапог торчали рукояти ещё двух кинжалов. Итого – десять кинжалов. С первого взгляда Дэниелу и Мэтью могло показаться, что кинжалов было больше или меньше десяти, скорее больше, чем меньше, но их было ровно десять.

– Пора нам познакомиться! Так давайте сделаем это! Я Гройорг, старый друг Малама, – он протянул руку Дэниелу.

– Дэн. Очень рад знакомству.

– Дэн-Грустный, – пробормотал Гройорг себе под нос, затем протянул руку Мэтью: – Я Гройорг.

– Мэт, старый друг Дэна.

– Мэт-Жизнелюб, – Гройорг усмехнулся и похлопал его по плечу.

Мэтью едва устоял на ногах от этого дружеского жеста, так тяжела была рука их нового знакомого.

– Вам, ребятки, следует хорошенько подкрепиться, – сказал Гройорг, приняв во внимание неустойчивость Мэтью, и затем обратился к юноше, который поднялся из-за стола, когда Мэтью и Дэниел вошли в гостиную: – Савасард, дружище, иди к нам – я познакомлю тебя с моими друзьями.

Савасард, оставив Малама и Семимеса, подошёл к ним.

Он был строен и лёгок в движениях. Взгляд его бирюзовых глаз не был затенён налётом подозрительности и хитрости, как и не был отмечен духом надменности. Лёгкая рубаха на нём цвета дневного неба над Дорлифом прибавляла его глазам ясности. А длинные волнистые пряди волос горели так ярко, словно с ними поделилось своим неистощимым огнём солнце… солнце, которого не было в небе над Дорлифом.

– Это – Дэн-Грустный, – прохрипел Гройорг. – А это – Мэт-Жизнелюб.

– Я Савасард, сын Фэдэфа. Рад познакомиться с вами. Малам и Семимес рассказали мне о вас и о том, что привело вас в Дорлиф. Мне приятно, что вы принесли людям Слово надежды, о котором некогда поведал в своём предсказании мой отец.

Дэниел достал тетрадь, открыл её на странице со стихом и протянул Савасарду (ему очень захотелось сделать это).

– Вот это Слово. Ты можешь прочитать его.

– Благодарю тебя, Дэн.

– Я тоже не прочь взглянуть хотя бы одним глазком на то, ради чего окунулся в этот дикий омут, который… – Гройорг привстал на цыпочки, чтобы немедля сделать то, о чём заговорил.

Но Малам вдруг подскочил из-за стола и окликнул его тем тоном, которым обычно одёргивают, призывая к порядку (причиной чего было не любопытство Гройорга, а его излишняя болтливость):

– Гройорг!

Тот, кинув быстрый взгляд на Малама и уловив его красноречивый жест, осёкся и попытался исправить свою ошибку:

– Я хотел сказать: взглянуть на то, ради чего я проделал такой… непростой путь, Мал-Малец в помощь мне.

– Гройорг!

– …что выяснилось впоследствии, хотя поначалу я… просто шёл в гости к моему старому другу.

Дэниел и Мэтью переглянулись, одновременно вспомнив о ночном переполохе. Малам поспешил оказаться между ними и Гройоргом.

– Мэтэм, Дэнэд, пойдёмте я вас накормлю. Другие-то гости уже позавтракали и склонны дать волю языку, – он покосился на Гройорга.

– Верно, – прохрипел тот. – Так всегда бывает, когда язык не успел сделать одно из своих двух дел. А завтрак не лучшая штука для вольготной беседы. Особенно, если тебя подгоняет мысль о каком-то там секретном совете.

– Гройорг! – Маламу снова пришлось осадить своего квадратного друга.

– Другое дело – обед. А ещё лучше ужин. Вот когда можно и покушать, и наговориться всласть и вволю, Мал-Малец в помощь мне.

– Гройорг?.. – Мэтью хотел его о чём-то спросить.

– А?! – хрипло и восклицательно откликнулся (будто рыкнул) Гройорг, заставив и Мэтью, и Дэниела вздрогнуть.

– Гройорг-Квадрат, – сорвалось с языка у Мэтью, обескураженного порывистостью этого возмутителя пространства.

В ответ Гройорг рассмеялся и заключил:

– Мне нравятся эти ребятки, Мал-Малец в помощь мне! Что ты хотел спросить, Мэт-Жизнелюб? Спрашивай. Не к лицу тебе хмуриться.

– Кто он, этот Мал-Малец, что помогает тебе? – спросил Мэтью.

– А!.. Мал-Малец? Вон он на диване отдыхает. Сейчас покажу.

Гройорг подошёл к дивану и вынул из кожаного чехла (к которому были прикреплены какие-то ремни), как из ножен вынимают меч, дубинку.

– Неужели болотный двухтрубчатник? – удивился Мэтью: дубинка была слишком толстой по сравнению с палками Семимеса и Малама, но приметная закорючка на конце её выдавала их родство.

– Он самый и есть.

– Неужели и такой бывает? – не мог поверить этому Дэниел. (Если бы это сказал Малам или Семимес, тогда бы другое дело, тогда бы поверить было легче).

– А такие как Гройорг, ваш Гройорг-Квадрат, бывают, Мал-Малец в помощь мне? – ответил вопросом на вопрос Гройорг, и для Мэтью и Дэниела это было более чем убедительно.

– Кушать, кушать, друзья мои, – снова позвал ребят Малам.

– Мы пойдём? – сказал, словно извиняясь, Дэниел Савасарду, который стоял в шаге от них и наблюдал за происходящим: он понял, что Савасард хочет поговорить с ним и Мэтью.

– Доброго вам голода, Дэн и Мэт, – сказал он.

– Доброго вам голода, – прохрипел Гройорг.

– Поторопитесь, не то из-за вас на совет опоздаем, – проскрипел забытый всеми Семимес (по крайней мере, над столом, за которым он сидел, один, пролетела такая мысль: «забытый всеми»).

В то время как Малам потчевал Дэниела и Мэтью свежим хлебом из пекарни Дарада и Плилпа и паратовым чаем с черничным вареньем собственного приготовления, остальные разделились, и каждый из них нашёл, чем успокоить или потревожить свою душу.

Гройорг прилёг на диване и тут же уснул: дикий омут, о котором он едва не проговорился, утомил его. Правда, он вообще любил вздремнуть при всяком удобном случае. Во сне своём он увидел грибы, большие-пребольшие…

Семимес прибежал к своему камню у ивы. Наклонился над ним и хотел было приподнять, но передумал и сел подле.

– Я немного побуду с Тобой. Но я не стану Тебя беспокоить. Только посижу рядом и поговорю с Тобой… Сегодня к нам прибыли гости, к отцу. Один из них – Гройорг. Он приметен и силён, это сразу видно… И добряк… И не притворщик… Но вот… сказал он одно. И зачем только он это сказал? Ты спрашиваешь, что он такого сказал? Тебе я откроюсь. Только Тебе я могу открыться. Семимес-Победитель… Он сказал: «Семимес-Победитель». Мне захотелось… Тебе я могу открыться… мне захотелось подраться с ним… Зачем он это сказал? Оказать милость отцу? Сейчас я уже вовсе не зол на него: он не виноват, что сказал это. Он просто неправильный. Все люди неправильные. Все люди корявые. Но самый корявый из них не может быть победителем. И такое нельзя говорить самому корявому из них… Знаешь, кто ещё пришёл в наш дом? Ещё пришёл Савасард. Он оставил свой пояс с двумя мечами в передней. Он повесил его рядом с моей накидкой. Он правильный. Но он из лесовиков. И он прошёл испытание Перекрёстком Дорог. Он лучший, и я должен с ним биться. Нужно только улучить момент. Очень нужно… Потом проснулись пришлые. Я первый встретил их добрым словом. Но когда они были в гостиной, они даже не заметили своего проводника, будто там не было его… будто его не существует вовсе. Зато они не обошли вниманием дубинку Гройорга из простого болотного двухтрубчатника. Как он ему: «Неужели и такой бывает?» Как будто ползал когда-нибудь по трясине и смыслит что-то в двухтрубчатнике. Нет, они не заметили своего проводника. Зато они обласкали взглядом этого правильного лесовика. Как он ему: «Вот это Слово. Ты можешь прочитать его». Словно раздаривает безделушки на Новый Свет… Назван Хранителем Слова, так оберегай его, а не выставляй напоказ… ни Слова, ни своей причастности к нему… Как он ему: «Мы пойдём?» Кушать идёшь – не на войну. Что же обречённость на себя напускать?.. Нет, Семимеса они не заметили… будто приняли его за приевшийся баринтовый орех на столе. Ну, ладно… ладно… ладно… Если и Фэлэфи забудет про Семимеса, то и он забудет… про всех. Он уйдёт. Безо всяких «мы пойдём» уйдёт. Молча сгинет. Он… Я… я только скажу Тебе, что Семимесу нужна будет помощь в этом. Я только скажу Тебе… Что? Что Ты говоришь? Да. Да, пришлый сказал мне эти слова. Он спросил: «Семимес, надо мной потолок или крыша?» И что? Что из этого?..

Савасард сидел на скамейке под липой. На коленях у него лежала тетрадь. Заветное Слово не открыло ему своей главной тайны. Но, прочитав его, он почувствовал то, чего не почувствовали другие, прикоснувшиеся к Слову и пытавшиеся понять его. Они угадали в нём великую силу, и теперь, чтобы воспользоваться ею, нужно было проникнуть в его тайный смысл, и теперь надежды их на это были связаны с Фэдэфом. Савасард уловил не только силу, но и слабость Слова. Он уловил грань между великой силой, которая пугала чувства, и спрятанной за ней слабостью, на которую не хватало чувств. Ему удалось это, потому что почти тысячу лет он находился между двумя сущностями, двумя Мирами, Миром Яви и Миром Духов. Там он не чувствовал ничего: ни пространства, ни времени, ни самого себя. Но там он обрёл чувство грани, грани, не ощущаемой другими людьми. Когда он очнулся, он не знал об этом, но оно уже было в нём.

Слабость Слова заключалась в том, что оно не было наделено защитой от глаз Тьмы. И потому Слову, однажды дарованному Повелителем Мира Грёз доброму человеку, по имени Нэтэн, суждено было найти защиту в нём и искать её на своём пути в других людях. «Слово призвало меня в Дорлиф, – думал Савасард. – Оно собирает людей вокруг себя. Оно привело в Дорлиф Дэна и Мэта. И этот сородич морковного человечка, Гройорг, появился в его доме благодаря Слову. И меня, боявшегося потревожить в себе прошлое и потому забывшего Дорлиф, поманило Слово, вложив призыв в уста Малама. Слово стремится к тому, кто когда-то принёс весть о нём, к своему последнему защитнику, к тому… кто сможет разгадать его. И тогда оно свершит то, что ему предназначено – одолеет Тьму. Мы нуждаемся в Слове и готовы оберегать его, чтобы с его помощью одолеть Тьму. Слово нуждается в нашей защите и собирает нас вокруг себя, потому что боится попасть в руки Повелителя Тьмы и отдать ему свою силу, которую он направит против людей…»

Савасард смотрел на Дорлиф, местечко, где давным-давно протекало его детство.

* * *

– Савас!

Савас услышал своё имя – душа его сжалась: звуки, которые составляли его, были пропитаны яростью и отчаянием. Ища спасения, он повернулся к отцу и встретил в его глазах жажду остановить жизнь… а в пространстве, отделявшем его от отца, – смертоносные стрелы. И жизнь для него остановилась. И наступила чернота. И пустота заняла место желаний. Для Саваса это было лишь мгновением (оно вобрало в себя почти тысячу лет). В это мгновение не было ничего… кроме неосознаваемого чувства грани. В следующее мгновение чернота ожила, потому что Савас почувствовал, как открыл глаза. Он встал. В черноте, которая была и близко, и далеко, и везде и в которой ничего не было видно, он отчётливо увидел свою мать. Она появилась всего на несколько мгновений. Она недвижно лежала в пространстве. Потом её снова растворила чернота. «Мама», – успел сказать он, но и голос его поглотила чернота, и даже он сам не услышал его. Он почувствовал, как что-то неподвластное ни разуму, ни зрению, ни слуху повлекло его за собой… туда, где (так подсказывала ему интуиция) чернота оборвётся, и будет свет, и будет новое начало…

Свет озарил его внезапно, вместе с исчезновением черноты. Лесовики обступили его. Глаза их излучали доброту и радость.

– Меня зовут Эвнар, а это мой брат Лавуан. Он отведёт тебя к Правителю Озуарду.

Лавуан взял Саваса за руку.

– Ничего не бойся, – сказал он. – Ты среди друзей. Пойдём. Озуард расскажет тебе о твоих родителях.

Первый день новой жизни Саваса был похож на удивительный сон. Никогда не слышал он от матери, как живут лесовики, и вдруг увидел всё своими глазами, и это поразило его… Но принял бы он это новое, если бы ни?..

– О! Наконец-то! Приветствую тебя, дорогой Савас! Как все мы ждали этого дня! – обрадовался Правитель лесовиков, как только Лавуан назвал ему имя мальчика, которого привёл к нему. – Эфриард! Эстеан! Идите сюда! У нас гости!

На зов его примчались мальчик и девочка (по всему, дети Озуарда). Они были на несколько лет моложе Саваса. Увидев гостя, они остановились… и обратили свои глаза на отца.

– Угадайте, кто к нам пришёл вместе с Лавуаном, – спросил он их.

– Это тот мальчик, который много-много лет был на Перекрёстке Дорог, – высказала свою догадку Эстеан.

– Это Савас! – воскликнул Эфриард.

– Это Савас! Савас! – вторила ему Эстеан.

– Знакомьтесь же, – сказал Озуард.

Дети приблизились к гостю и назвали свои имена.

– А ты – Савас, – поторопилась Эстеан, желая увериться в своей догадке, чему мешали глаза Саваса, полные удивления.

– Я Савас, – сказал он в ответ, приведя Эстеан в восторг (она даже подпрыгнула от избытка чувств), и ему стало легко.

– Ты из Дорлифа? – спросил Эфриард.

– Да, там мой дом.

– Мы уже бывали в Дорлифе. На Новый Свет. Мы украшали Новосветное Дерево. Было очень-очень, – Эстеан зажмурила глаза, – красиво! И не хотелось уходить! Мы теперь всегда будем ходить в Дорлиф на Новый Свет. Ты пойдёшь с нами?

В ответ Савас только пожал плечами.

Тем временем Лавуан с разрешения Правителя лесовиков удалился.

– Дети, у вас ещё будет время расспросить друг друга обо всём, – снова вмешался в разговор Озуард. – А сейчас, Эстеан, Эфриард, несите кушанья, угощайте нашего дорогого гостя. Думаю, за тысячу лет он успел проголодаться.

Эстеан и Эфриард засмеялись и куда-то побежали. А Савасу было странно слышать про тысячу лет, за которые он успел проголодаться. Но он и вправду хотел есть… Эстеан и Эфриард приносили одно за другим кушанья, ставили их на стол поближе к Савасу и просили его отведать каждое блюдо. Они переглядывались между собой, хихикали и что-то говорили друг другу про Саваса, то, что подмечали в нём или придумывали про него. Они были малы и забавны, и Савас не обижался на них. Вскоре они тоже сели за стол и стали угощаться. Потом появилась их мать. Дети побежали к ней, крича, что у них в гостях Савас. Она подошла к нему, поставила на стол плетёнку с черникой и погладила его по голове.

– Вот ты и дома, Савас. Меня зовут Лефеат. Я мама вот этих двух деток.

– Вот ты и дома, Савас, – повторила за матерью Эстеан и тоже погладила его по голове.

– Я сегодня чернику в Садорне собирала – покушайте.

Потом Озуард предложил Савасу погулять. Савас догадался, что он хочет поговорить с ним.

– Савас, ведь тебя удивило, что я сказал, что ты успел проголодаться за тысячу лет?

– Да.

– Девятьсот восемьдесят три года ты пробыл на Перекрёстке Дорог. Помнишь ли ты, что было перед тем, как чувства оставили тебя?

Савас не стал говорить о глазах отца и стрелах, выпущенных отцом в него.

– Да. Мы охотились в горах Кадухара на каменного горбуна, – ответил он. – Отец, Лебеард и я.

– Расскажи мне об этом.

– Мы шли по его следам вдоль речки Гвиз по ущелью Ведолик. Потом увидели его и стали преследовать. Горбун не убегал и не прятался. Там, где ущелье круто поворачивает направо, он скрылся из виду. Мы побежали за ним, чтобы не упустить его. Но горбун и не думал прятаться. Он перешёл Гвиз и поджидал нас. Он хотел наброситься на нас. Я выстрелил в него и попал. Лебеард добил его, чтобы он не мучился. Отец позволил мне приблизиться к горбуну, и я подошёл к нему… Потом я очень испугался…

– Ты всё очень хорошо помнишь, Савас. По возвращении Лебеард рассказал о случившемся. Мы хранили эту историю и ждали тебя. Хочешь узнать, что случилось дальше?

Савас потупил взор, но не смог сказать «нет»: глаза отца и стрелы, выпущенные отцом, которые, казалось, он видел только вчера, заставляли его выкрикнуть это короткое слово, но душа его придумывала надежду, что было не так, как было. Но как?

– Да! – вырвалось из души Саваса.

– Каменный горбун, которого вы преследовали и которого ты позже сразил стрелой, не убегал и не прятался, потому что заманивал вас в ловушку. Ведь у вас была такая догадка?

– Да.

– Но тогда вы не заметили других горбунов. Они подстерегали вас, слившись со скалой. И, когда ты подошёл к убитому зверю, они бросились на тебя.

Фэдэф и Лебеард успели выпустить стрелы, которые не дали горбунам растерзать тебя.

Савас не смог сдержать слёз: душа его радовалась.

– Твой отец спас тебя от смерти, но не в его силах было вернуть тебя к жизни.

– Где они, отец и Лебеард?

– Теперь ты знаешь, сколько прошло времени с того дня. Твой отец, убитый горем, покинул Дорлиф. Мы не знаем, где он и что с ним. Твоя мать и Лебеард отнесли тебя на Перекрёсток Дорог. Малам велел поступить так. Ты помнишь Малама?

– Я хорошо помню морковного человечка. Мы остановились у него на ночлег, перед тем как отправиться в горы, – сказал Савас, а затем добавил: – Мне кажется, что это было три дня назад… А Лебеард? Он здесь? Можно повидаться с ним?

– Лебеарда давно нет среди нас. Он прожил сто восемьдесят три года, и душа его отправилась в Мир Духов, – ответил Озуард.

– Он погиб? – спросил Савас.

Озуард понял, что должен кое-что объяснить ему.

– Вижу, Лелеан не говорила тебе об этом…

– О чём, Озуард?

– Здесь многое не так, как в Дорлифе. Что-то ты уже увидел. Что-то смутило тебя или даже привело в изумление. Многое тебе ещё предстоит узнать. Здесь, в отличие от Дорлифа, старость человека связана не только с отдалением от мига его рождения, но и с приближением смерти. Мало кто из нас доживает до двухсот лет. Я не говорю о тех наших людях, которые связали свои судьбы с кем-то из дорлифян и остались там навсегда.

– А мама? Я видел её в том месте, где очнулся сегодня.

– Чтобы быть рядом с тобой, она отдала себя во власть Перекрёстка Дорог. Никто не знает, что будет с ней дальше: вернётся ли она или перейдёт в Мир Духов. Но все мы надеемся, что Перекрёсток отпустит её, как отпустил тебя.

Некоторое время Озуард и Савас гуляли молча…

– Я не хочу в Дорлиф, – вдруг сказал Савас. – Все, с кем я дружил и играл, давно стали взрослыми… Можно я останусь здесь?

– Ты вправе выбирать, и у тебя ещё будет время над всем поразмышлять. Смотри, слушай – сердце подскажет тебе. Но если ты останешься здесь, то я хотел бы, чтобы ты жил в нашей семье. И Лефеат, и дети будут только рады этому, я знаю… Да, вот ещё что: мечи твоего отца хранятся у нас. Когда ты будешь постигать искусство боя, может быть, ты выберешь их своим главным оружием.

У Саваса заблестели глаза: он вспомнил, как совсем недавно надевал пояс с двумя мечами, точь-в-точь такими же, как у отца, только из оранжевого туфра, и бежал на улицу играть с Веревом и Гарурагом… Но огонь его глаз тут же потух, прогорев за мгновение девятьсот восемьдесят три года…

 

Глава четвёртая

Секретный совет

Десятка два раз Малам ответил на приветствия дорлифян, пока вместе со своими друзьями шёл к дому Управляющего Совета. Но никто из них не удивился разношёрстной компании его и уж тем более не заподозрил, что эти шестеро приглашены на секретный разговор. На все вопросы, которые могли бы потревожить чью-нибудь голову, в воздухе витал очевидный ответ – приближение Нового Света. В преддверии праздника на улицах Дорлифа появилось много разного люда, и почти все номера в «Парящем Ферлинге», в «Небе Вместо Крыши» и в маленькой гостинице с незатейливым названием «Три Комнаты и Стол» уже были заняты. И всё-таки… и всё-таки нашёлся один намётанный глаз, который заприметил в шествии этой шестёрки что-то этакое, и, как только это произошло, расстояние между глазом и шестёркой с каждым шагом сокращалось…

– Хорош твой Дорлиф!.. Хорош! – прохрипел Гройорг, обращаясь к Маламу. – Вот только дома на ваших полянах какие-то не такие.

– Почему не такие?! – неожиданно раздалось за спиной квадратного человека и заставило его вздрогнуть и воскликнуть:

– Ой!

Все шестеро остановились и оглянулись.

– И на каких таких полянах?! – вылупившийся из воздуха голос обрёл вылупленные глаза и всё остальное, что нужно было для того, чтобы ошарашить Гройорга.

– Да я просто так сказал, – почему-то начал он оправдываться перед незнакомцем, – вовсе не ругая, вовсе не хваля.

– Почему ж тогда «ой», если просто так? – продолжал наседать тот.

Гройорг понял наконец, что это ему не нравится, и сам перешёл в наступление.

– А почему ты здесь, а не там, где тебя ищут, Мал-Малец в помощь мне?

Незнакомец опешил и стал оглядываться по сторонам. Потом спросил примирительным тоном:

– А кто ищет-то? Уж не Дороди? Где она? Скажи, добрый человек. Я её с тыльной стороны обойду.

В разговор вмешался Малам: он знал, как может досаждать людям тот, кто прицепился к Гройоргу.

– Приветствую тебя, Руптатпур. Ты, никак, меня не заметил?

– Малам?! И вправду не заметил! Да разве ж за этим квадратным заметишь?! – снова огрызнулся Руптатпур, тыча пальцем на Гройорга.

– Руптатпур! Руптатпур, остановись! Это мой друг Гройорг – не обижай его. Не видишь, он маленький?

Гройорг хрипло засмеялся.

– Не видишь, я маленький, Мал-Малец в помощь мне?

Всем стало весело… кроме Руптатпура.

– Кто ж их разберёт, чьи они друзья… и что замышляют… и чем им наши дома не по нутру, – пробурчал он и ретировался.

– Руптатпур! Дороди передай, чтобы ко мне за паратом зашла! Скажи, Малам свежего насушил! – крикнул ему вслед морковный человечек.

– Теперь всему Дорлифу про нас разболтает, – заключил Гройорг. – Я таких болтунов знаю.

– Болтун-то он болтун – это правда, но сболтнуть не сболтнёт, – поправил его Малам. – Разве что Дороди, жене своей, на ухо шепнёт. А Дороди – женщина мудрая.

На скамейке возле дома Управляющего Совета сидел какой-то парень.

– Это Нэтэн, младший сын Фэлэфи, – сказал Семимес Дэниелу и Мэтью и обратился к нему: – Добрый день, Нэтэн!

– Добрый! – ответил тот, поднимаясь со скамейки. – Как твоя нога?

– Какая из двух? – спросил Семимес, и это был его ответ.

– Молодец, Волчатник, – одобрительным тоном сказал Нэтэн.

И голос его, твёрдый, незажатый, не прячущийся за одной нотой, и взгляд его глаз, открытый и немного вызывающий, и горделивая осанка говорили о том, что этот юноша не привык сомневаться. Лицом он напоминал Дэниела, и его легко можно было принять за его брата. Ростом он был повыше Дэниела и пошире в плечах.

Дэниел и Мэтью переглянулись: их удивило это неожиданное «Волчатник».

* * *

Семимес никогда (даже если его просили об этом) не упоминал о случае, после которого и прилипло к нему это лестное прозвище. Пугающую правду знал только его отец. Сам Семимес знал лишь часть правды, ту, что видели его глаза. Остальные же дорлифяне ошибку принимали за правду.

Два года назад пятеро парней отправились к Тануту с тем, чтобы попробовать его скалы на неприступность и заодно оставить им лишек своих страстей… В одной из пещер они наткнулись на стаю чёрных волков. Зверей, для которых закон своей территории стоит над всем, не остановил метавшийся в руках двуногих огонь: видно, матёрый угадал, что в пляске его было больше дрожащих поджилок этих двуногих, чем его кусающих выпадов, и повёл своих на непрошеных гостей. Волки пронзительно зашипели, будто это были вовсе не волки, оскалились так жестоко, что морды и глаза их налились кровью, и, прижимаясь брюхами ко дну пещеры, медленно, на согнутых лапах пошли на ребят. Те попятились назад, отмахиваясь факелами… от заполнявшего пещеру страха… Семимес выхватил из-за пояса свою палку и, отчаянно прыгнув вперёд, ударил ею о камень под ногами, вложив в удар всю мощь прыжка и ярость, прихлынувшую к голове его вместе с нечеловеческой кровью, которая текла в его жилах, и, зарычав по-звериному, бросился на волков. Тот из них, что был впереди, увернулся от второго удара палки, и они скрылись в глубине своего логова. Семимес сел на камень там, где остановился. Он уставился в черноту, убежавшую за кромку света. Он не хотел, чтобы кто-то ещё, кроме черноты, видел его лицо. Он чувствовал своё лицо и думал, что в эти мгновения оно так же не похоже на человеческое, как и морды этих волков – на волчьи. И он не слышал ни призывов друзей поскорее убраться из пещеры, ни того, как они ушли… Потом он услышал голос Нэтэна (тот вернулся за ним):

– Мы домой – догоняй, Волчатник!

Дома Семимес отмолчался, увильнув от вопросительных взглядов отца. А по прошествии нескольких дней сам спросил его об одном… о том, что мучило его всё это время.

– Отец, чёрные волки, что обитают в пещерах Танута, какие они с виду?

– Всё в их названии: они черны, как нутро пещеры, и чуть меньше своих серых лесных сородичей.

– И всё? – Семимес ждал от отца того, чего ждать было тщетно.

– Что же ещё?.. Что же ещё? – Малам задумался и что-то припомнил. – На передних лапах у них по шесть пальцев.

– Как по шесть?!

– Суровая доля их – жить и охотиться в горах – окупилась двойным прибылым пальцем с очень крепкими когтями. Он нужен им, чтобы карабкаться по ускользающей из-под лап скале, которая всегда на стороне горного козла… Сынок, ваш поход прервали чёрные волки?

– Не знаю, отец.

– Отчего же не знаешь?

– Четверо моих спутников видели в пещере, в которую мы пробрались, чёрных волков. Но я не знаю, кого видел я… Разве у чёрного волка багровая морда? И разве хвост его подобен длинному и упругому телу змеи? И разве шипит он, словно горная кошка, выказывая угрозу?

Малам нахмурился и посуровел в лице. Напряжение мысли, которой он всецело отдался, напугало Семимеса, и заставило пожалеть о своих словах.

– Отец, я мог ошибиться, – виновато проскрипел он.

Ничего не говоря, Малам пошёл в переднюю… вернулся на кухню в плаще, с походной сумкой в одной руке и палкой в другой… положил в сумку хлеба, обернув его тряпицей, и мешочек очищенных баринтовых орехов… наполнил флягу паратовым чаем, другую – соком тулиса… фляги засунул в чехлы и закрепил на поясе.

– Отец, хочешь я пойду с тобой? – спросил Семимес, не зная, слышит ли тот его.

– Останься дома, сынок. Про Нуруни не забывай. Скоро меня не жди.

Первый раз в жизни Семимесу было страшно за отца. Одиннадцать дней, что он ждал его, казались ему нескончаемыми, каждый из них… Отец вернулся на одиннадцатый день, к концу пересудов, изнурённый, изорванный (и плащ, и рубаха, и штаны висели на нём клочьями) и окровавленный… но счастливый… Перед тем как уснуть, он нашёл в себе силы сказать Семимесу несколько слов.

– Ты не ошибся, сынок: это были не волки, но хунги, подземные крысы. Для человека они страшнее волков: они хорошо знают вкус человечины. Но они знают и вкус палки из болотного двухтрубчатника. Пусть ошибка твоих спутников останется их правдой. Хунги не должны ранить ни эту землю, ни сердца сельчан… И не будут, сынок.

Прослыв волчатником, Семимес чаще стал встречать уважительные взгляды дорлифян… и испытывать на себе подозрительные взгляды окон их домов.

* * *

– Приветствую тебя, Малам, и вас, добрые гости Дорлифа! – сказал Нэтэн.

– Здравствуй, дорогой Нэтэн! Не нас ли ты поджидаешь? – спросил его морковный человечек, просияв лицом.

– Что-то мне подсказывает, что вас. Но вместо пяти названных, я вижу шестерых, если не брать в расчёт, что этот парень сойдёт за двоих, – весело ответил Нэтэн, кивнув на Гройорга.

– А за троих, не хочешь, смельчак?! Ты забыл посчитать того, что сидит у меня за плечом, Мал-Малец в помощь мне! – разгорячился Гройорг (по просьбе Малама пояс с кинжалами он оставил в доме, чтобы не смущать дорлифян, но расставаться со своей дубинкой отказался наотрез, и это было справедливо: Малам, кроме своих двух ног, опирался ещё и на палку, а у Семимеса она была засунута за пояс). – Я-то сюда с моим другом пришёл. Вот он. Ты его видишь, смельчак. Его имя Малам. Он сказал мне: «Гройорг, бросай все дела – ты пригодишься для одного дела». И я ответил: «Пойдём, Мал-Малец в помощь мне». И вот я здесь. А ты, я вижу, пришёл сюда нас считать. А я тебе скажу так: отчитайся-ка лучше ты перед нами, смельчак!

– Гройорг! Это же сын Хранительницы Фэлэфи, и, если он здесь, значит, так надо для дела, – сказал Малам тем тоном, каким ему приходилось говорить лишь Гройоргу.

– Нет, пусть отчитается, – артачился тот.

Нэтэн усмехнулся, но в его усмешке не было неприязни.

– Спасибо, Малам. Но я сам отвечу Гройоргу, коли он настаивает на этом. Вчера мама сказала мне на сон грядущий: «Нэтэн, пришла пора оправдать имя, данное тебе в честь моего брата. Его имя стоит под Словом, начертанным во спасение людей. Слово это доставлено в Дорлиф. И долг твой – присоединиться к тем, кто будет охранять его». Я пристану к вам, добрые люди, если вы примете меня в свою компанию и если Совет не откажет мне.

– Так это совсем другое дело! – с этими словами Гройорг подошёл к Нэтэну и протянул ему руку. – Знай – Гройорг отныне твой друг.

– Гройорг-Квадрат, – подсказал ему Мэтью.

– Да! Гройорг-Квадрат! – с удовольствием повторил квадратный человек: видно, прозвище это пришлось ему по душе.

– Я уже заметил, что ты широк для одного, – сказал Нэтэн.

– Широк… широк, Мал-Малец в помощь мне, – согласился на этот раз Гройорг и затем обратился к остальным: – Друзья, что же вы стоите? Нэтэн-Смельчак один из нас. Идите пожмите ему руку.

Призыв Гройорга возымел действие: все подошли к Нэтэну, чтобы обменяться с ним рукопожатиями. А Гройорг взялся представлять ему своих друзей, с которыми сам познакомился только утром. Первым подошёл Семимес. Они с Нэтэном хорошо знали друг друга, но Семимес чувствовал, что в этом рукопожатии есть особый смысл.

– Это – сын моего друга, Семимес-Победитель.

– С тобой, Волчатник, я на любую скалу и в любую пещеру, – сказал Нэтэн и свободной рукой хлопнул его по плечу.

– Нас ждёт что-то злее и страшнее скал и пещер, – проскрипел в ответ Семимес. – Очень злее и страшнее.

– Это – Мэт-Жизнелюб, – продолжал Гройорг.

– Сразу видно, что вы с Дэном родня, – сказал Мэтью.

– Сразу видно, что вы с Дэном из Нет-Мира.

– Из Нет-Мира?! – удивился Мэтью неожиданному слову, сошедшему с уст Нэтэна, и, не найдя, чем ответить, перевёл взгляд на Дэниела.

Дэниел, протянув руку Нэтэну, сказал:

– Мы с Мэтом всегда считали, что мы есть. Почувствуй это своей рукой.

– Это – Дэн-Грустный, – прохрипел Квадрат, нарушив короткое беззвучие пространства между Дэниелом и Нэтэном.

Нэтэн крепко сжимал руку Дэниела.

– Я чувствую… и это делает меня счастливым… а то скучно как-то жить, – ответил он… ответил и словом, и взглядом.

– Это – Савасард-Ясный. Он из тех, чьих локонов коснулся особый огонь.

– Приветствую тебя, Нэтэн.

– Рад видеть тебя, Савасард-Ясный. После Перёкрёстка Дорог ты первый раз в Дорлифе, но не молва о тебе. Слышал, ты одарён особым чувством. Что ты такого чувствуешь, чего не чувствую я? – спросил Нэтэн, не отпуская руки Савасарда.

– Тепло холода и холод тепла, свет во тьме и слепоту света… Я тоже слышал о тебе, Нэтэн. Твой наставник и мой друг Ретовал говорил, что стрелки, подобные тебе, коим не надо целиться и полмгновения, чтобы подбить птицу на лету, встречаются реже, чем слузи-дерево среди других деревьев.

– Тебе не надо целиться, Нэтэн-Смельчак?! – вскричал Гройорг. – Как же так! Даже я примеряюсь, перед тем как пустить в ход своего Мал-Мальца!

– Гройорг ещё и шутник, – заметил Дэниел.

– Пусть будет только Квадрат, а то я и вправду подумаю, что меня двое, – Гройорг подмигнул Нэтэну.

– Это кто здесь такой громкий?

Голос Фэлэфи заставил всех обернуться к крыльцу.

– Знакомься, мама, – мой друг Гройорг.

– Приветствую тебя, уважаемая Фэлэфи. Это моя глотка виновата: всегда отчего-то орёт да хрипит. А сам я из таких же, как ваш Малам. Я хочу сказать, что я… – Гройорг замялся.

– Я поняла тебя, Гройорг. Рада познакомиться, – сказала Фэлэфи и окинула взглядом остальных. – Рада видеть в Дорлифе и тебя, Савасард, сын Фэдэфа. Спасибо, что ты пришёл по первому зову.

– Приветствую тебя, уважаемая Фэлэфи.

Малам поспешил к Фэлэфи.

– Добрый день, дорогая Фэлэфи. Скажу коротко. Я взял на себя смелость призвать Гройорга. В ночные думы мои прокралась тревога: Хранителей Слова мало, они молоды и неопытны. Кто ещё мог бы разделить с ними бремя охраны Слова?.. Сегодня во мне нет этой тревоги: голос этого парня прогнал её. За Гройорга ручаюсь как за себя.

– Вот и хорошо, Малам. Я полностью доверяю тебе. Сама вот сына привела. Думаю, в имени его – его судьба. Правда, тревога моя не стала от этого меньше. Что же, друзья, проходите в дом – вас ждут.

Фэлэфи и следом за ней остальные вошли в просторную светлую комнату. Посреди стоял большой круглый стол, подле него и около стен (можно сказать, что стен было две: одна шла по кругу влево от двери до камина, другая – вправо) стояли стулья. Пятеро, сидевшие за столом, поднялись.

– Дорогие гости, сначала я назову вам всех членов Управляющего Совета, – сказала Фэлэфи и затем указала рукой на сухощавого сутулого старика. – Гордрог…

Две детали забирали внимание того, кто смотрел на этого человека: умные, проницательные светло-серые глаза, в которых не было ни тени старческой блёклости, и абсолютная симметрия его седин, разделённых надвое пробором на темени, вертикальной морщиной на лбу, ямочкой над верхней губой и, наконец, единственной чёрной кисточкой волос на подбородке под нижней губой.

– …Тланалт, – назвала Фэлэфи второе имя.

Этот человек тоже был далеко не молод, но статен телом и красив лицом. А главное, глаза его излучали доброту и сразу внушали расположение к нему (когда тебе нужна помощь, скорее, выберешь среди других эти глаза).

– Скажу для тех из вас, кто не знает, – продолжала Фэлэфи. – То, что делает наш Дорлиф единым целым, – заслуга этих двух людей. Но первый придумал и воплотил в жизнь его подземную часть, его сосуды, которые связаны друг с другом, с землёй и водой. А второй создал облик Дорлифа.

– Фэлэфи, позволь я перебью тебя и немного поправлю, – мягко сказал Тланалт. – Своим обликом, друзья, Дорлиф во многом обязан отцу Фэлэфи, Норону. Это его крыши, не жадничая, делятся с нами светом неба. И ещё хочу сказать вам, дорогие мои, что саму Фэлэфи дорлифяне любят за то, что она исцеляет от недугов добротой своего сердца и силой своего дара.

– Благодарю тебя, Тланалт. Я продолжу знакомить гостей с членами Совета. Это – Фэрирэф. Он прославил Дорлиф и своё имя часами, что высятся на нашей площади.

Фэрирэф был гораздо моложе Гордрога и Тланалта. Суров и холоден на вид. В нём словно была какая-то отстранённость. Волосы его были тёмно-русые, а глаза тёмно-серые. Трудно было что-то угадать в нём с первого взгляда.

– А это – Суфус и Сэфэси, родные брат и сестра. Дорлиф, который вы увидите завтра и в Новосветную Ночь, скажет вам о них лучше, чем любые слова.

Услышав знакомое «Суфус и Сэфэси», Мэтью тихонько толкнул Дэниела локтем, а Дэниел, в знак понимания, ответил ему тем же.

Суфус был высок и худощав. Длинные белокурые волосы его свисали на плечи. Глаза его цвета индиго были открыты так, будто привыкли удивляться и восхищаться. С широкого рта его, с уголками, заметно поднятыми кверху, не сходила лёгкая улыбка. А длинный тонкий нос добавлял взгляду его, лицу его несколько штрихов, которые говорили: Суфусу дано видеть то, что удивляет и восхищает.

Сэфэси была под стать брату стройна. Белокурые локоны её пенящимся водопадом ниспадали на плечи и растекались по ним искрящимися ручейками. Огромные глаза её цвета индиго удивляли и восхищали. Слегка приоткрытый рот её… слушал вас, чтобы тут же ответить… например, улыбкой или грустинкой. А длинный тонкий нос её добавлял её взгляду то, что говорило: Сэфэси хрупка, как красота, которую она находит, чтобы подарить людям.

«Суфус и Сэфэси», – повторил про себя Дэниел и невольно вспомнил о своей Слезе.

– А теперь черёд представить Совету наших дорогих гостей, Хранителей Слова, – сказав это, Фэлэфи подошла к Дэниелу и Мэтью.

– Это – Дэнэд и…

– Ещё не Хранители, уважаемая Фэлэфи, – перебил её Фэрирэф (звучный голос его был напитан то ли уверенностью, то ли высокомерием). – Это нам теперь предстоит решить.

– Для себя я уже решила, уважаемый Фэрирэф, – ответила Фэлэфи и начала вновь: – Это – Дэнэд и его друг, Мэтэм. Они принесли в Дорлиф Слово, о котором вы знаете из пророчества Фэдэфа. И вы понимаете: они прошли Путь.

– Так они из Нет…

Фэлэфи не дала Гордрогу договорить, показав рукой, чтобы он остановился.

– Я уже говорила и повторю ещё раз: Дэнэд – внук моего пропавшего брата, Нэтэна. Нэтэну дано было узреть, записать и сохранить Слово. Дэнэду – пронести его через Путь. К нам пришёл не чужак, но тот, в чьих жилах течёт кровь одного из сыновей нашего народа.

– Я пришёл со своим другом, без которого, скорее всего, не одолел бы Путь. Мэт мне не чужак, как и ты, Фэлэфи, как и вы, уважаемые члены Совета, – неожиданно для всех высказался Дэниел.

– Мы благодарны тебе, Дэнэд, и тебе, Мэтэм, – сказал Тланалт.

– Коли я упомянула Фэдэфа, следующим представлю вам его сына, – продолжила Фэлэфи. – Это – Савасард. О нём каждый из вас слышал от наших друзей лесовиков… Так… Что-то я не вижу Семимеса. Где же он?

– Он всегда был с нами, – сказал Мэтью. – Я даже не заметил…

– Вот так Хранители Слова: друг друга потеряли, – деланным шутливым тоном сказал Фэрирэф и добавил совсем другим тоном: – Пора бы повзрослеть, коли такую ношу на себя взвалили. Дело серьёзности требует. И терпения. А благодарить, уважаемый Тланалт, после будем.

– Я позову сына, – тихо сказал Малам, повернулся и шагнул к двери.

– Малам, дорогой, останься. Я сама схожу за ним.

Фэлэфи вышла из дома и осмотрелась: Семимеса не было видно.

– Семимес! – позвала она. – Семимес!

Он не отозвался, и она решила на всякий случай обойти дом вокруг…

Тем временем Тланалт предложил всем сесть, и члены Совета и приглашённые заняли места вокруг стола… Голос Суфуса не дал напряжённому молчанию надолго зависнуть над ним.

– Нет, Фэрирэф, не хочу взрослеть. Мне было шестнадцать, а Сэфэси четырнадцать, когда мы первый раз вызвались устроить праздник Нового Света в Дорлифе. Нам так хотелось сделать это по-своему, по-новому! И Управляющий Совет поверил в нас. Думаю, это хорошо, что мы и в свои тридцать девять и тридцать семь не повзрослели до насупленной серьёзности. А то наши праздники превратились бы для нас в тяжёлую ношу. Я не сравниваю одно с другим. Но дело задора требует, а не взрослости.

– Суфус! Друзья мои! – восклицанием вступила в разговор Сэфэси. – Я придумала, как примирить взрослость и задор, что поспорили меж собой. Брат, давай и мы с тобой присоединимся к Хранителям Слова. Когда не будет хватать взрослости, мы пойдём обходным путём. Если же кого-то покинет задор, мы подведём его к пропасти и заставим перепрыгнуть через неё. Думаю, Совет отпустит нас. К тому же мы упражняемся в стрельбе из лука.

– Сэфэси, родная моя! Из нас двоих ты всегда была лучшей придумщицей! Решено!

– Я за, – не удержался Мэтью. – А ты, Дэн?

– Суфусу и Сэфэси – моё троекратное «да».

– С такими я хоть куда, Мал-Малец в помощь мне!

– Я восхищён вами, друзья мои! – сказал Савасард.

– Сэфэси, Суфус, вы мои друзья, и я люблю вас. Я за, – сказал Нэтэн.

– Я не стану препятствовать вам, уважаемые Суфус и Сэфэси, если это не предновосветный всплеск фантазии, – сказал Фэрирэф и затем обратился к гостям: – А насчёт вас, дорогие мои нечужаки, мы ещё не вынесли решения.

Семимес сидел на траве, прижавшись спиной к стене. Фэлэфи приблизилась к нему.

– Семимес, дорогой, пойдём-ка на совет. Все ждут тебя.

Семимес поднялся, и они молча пошли. Перед тем как открыть дверь, Фэлэфи сказала ему:

– Судьба уже выбрала Семимеса – поверь и ты в него.

Он ничего не ответил, но подумал: «Если бы Семимес был целым человеком… я бы поверил в него».

Как только Фэлэфи и Семимес вошли в комнату, она, упредив вопросы к нему, сказала:

– А вот и тот, кто вчера спас от смерти Дэнэда и Мэтэма и помог им доставить Слово в Дорлиф.

Слова эти, залетев в голову Семимеса, закипели, как будто попали не в голову, а в котелок, стоявший на огне, забурлили, пузырясь, и дрожью пробежали по всему его телу. Губы его зашевелились, повторяя за трепетавшей душой: «Фэлэфи… Фэлэфи… Элэфи… Элэи… Элэи…» Глаза его заблестели, отразив блеск новой мысли: «Я назову Её Элэи… Я назову Её Элэи…»

– Садись к столу, Семимес, и я присяду, – сказала Фэлэфи. – Среди гостей есть ещё кто-то, кого я не представила Совету.

– Я здесь, – прохрипел Гройорг, несмотря на все свои старания не прохрипеть.

– Это – Гройорг. Прежде я не обмолвилась о нём ни словом, потому что сама впервые увидела его, когда выходила встречать гостей. Хочу сказать одно: разум и сердце нашего дорогого Малама, которого я пригласила на совет, выбрали его из многих. Теперь же нам надо решить, быть ли Гройоргу и другим, представшим перед нами, Хранителями Слова. Давайте поговорим. Наши слова должны остаться между нами…

– Друзья мои, признаюсь, что сомнения прокрались в мои мысли. Но не юные годы тех, кому хотим мы вверить Слово, тому причиной, а то, что среди них лишь один дорлифянин – твой сын, Фэлэфи, – сказал Гордрог и обвёл членов Совета взглядом.

– Но ты забыл о нашем Семимесе, сыне Малама, – поправила его Фэлэфи.

– О! Прости меня, Семимес. Не ты вселил в меня эти сомнения. Я долго приглядывался к другим гостям, пока ты отсутствовал.

– Но я уже здесь, – еле слышно проскрипел Семимес, потупив взор.

– А как же наши Суфус и Сэфэси? Ты отказываешь им? – обратился к Гордрогу Тланалт.

– Нет-нет… Просто им самим следует это получше обдумать, – ответил Гордрог.

Фэлэфи удивлённо посмотрела на Тланалта и Гордрога, потом вопросительно – на Суфуса и Сэфэси.

– Мы с братом так решили и передумывать не собираемся, – ответила на её взгляд Сэфэси. – Ты же нас поддержишь?

– …Я бы хотела сказать «да» и «нет». Но, зная тебя, Сэфэси, говорю «да» Суфусу и «да» тебе.

– Правильно, мама! – воскликнул Нэтэн.

– Я уверен, что вы не подведёте, как и тогда, когда вам было шестнадцать и четырнадцать, и тоже говорю вам обоим «да», – сказал Тланалт.

– Моего беспокойства поубавится, если я скажу «да», и станет ещё меньше, если к первому прибавлю второе «да», – сказал Гордрог.

– А ты что скажешь, Фэрирэф? – спросила Фэлэфи.

– Я уже сказал своё слово. Это – «да».

– Вот и хорошо. Однако вернёмся к нашим гостям, – с этими словами Фэлэфи поднялась с места. – Гордрог, ответь мне. Что важнее для Слова… что важнее для дорлифян: то, откуда Хранитель Слова, или то, насколько он связан со Словом? Каждый из вас, уважаемые члены Совета, пусть ответит себе на этот вопрос.

Наступило молчание, и этим молчанием они предложили ей говорить дальше. Фэлэфи продолжила:

– Нэтэн и Дэнэд… Нэтэн и Нэтэн… Фэдэф и Савасард… Судьба связала этих людей со Словом, прямо или через связь их душ меж собою. Что скажете?

– Дэнэду, его другу Мэтэму, Нэтэну и Савасарду я говорю «да», – твёрдо сказал Тланалт и через несколько мгновений добавил: – Тому, кто спас двух первых, Семимесу, – тоже «да».

Суфус и Сэфэси тихо переговорили друг с другом, затем Сэфэси сказала:

– Глаза, как игрушки на Новосветном Дереве: у каждой свой блеск, своя улыбка. Но какая-то из игрушек, едва бросишь взгляд на неё, притягивает тебя… так, что трудно оторваться от неё. Это потому, что её блеск и улыбка, её душа, пришлись тебе по сердцу. Блеск и улыбки глаз тех, кому мы должны сказать «да» или «нет», милы нам с братом. Всем им мы говорим «да». И Гройоргу, хоть и пришлось нашим взорам пробираться к его глазам через заросли летрика.

Дэниел, Мэтью и Семимес весело переглянулись друг с другом, припомнив разом давешнее «купание» в летрике.

– Мал-Малец в помощь мне! – шершаво прокатилось в воздухе над столом.

– Гройорг, друг мой, скажи: кого ты всё время поминаешь? – спросил Суфус.

– Его, – коротко ответил Гройорг и рукой указал на свою дубинку за плечом, а потом решил добавить: – Сейчас он дремлет… Пусть лучше дремлет…

– Мне хотелось бы взглянуть, – перебил его Фэрирэф, – но не на деревяшку, а на Слово. Дэнэд, оно, конечно, с тобой? Фэлэфи предварила нашу встречу рассказом о тебе и твоём спутнике Мэтэме и прочла Слово на память. Но одно дело услышать и совсем другое – увидеть собственными глазами то, о чём говорил Фэдэф почти тысячу лет назад. Полагаю, и другие члены Совета хотят того же.

– Фэрирэф прав, – согласился с ним Гордрог. – Это тот случай, когда открытые глаза помогают мысли.

Дэнэд передал тетрадь Фэрирэфу. Тот, перелистав её, нашёл стих и погрузился в чтение… Потом передал тетрадь Гордрогу.

– Будь добр, прочти вслух, – попросил его Тланалт.

Гордрог прочёл стих и имя под ним:

– Скорбь Шороша вобравший словокруг

Навек себя испепеляет вдруг.

Нэтэн

Затем он вернул тетрадь Фэрирэфу. Тот снова обратился к Дэниелу:

– Мой юный друг, чем ты докажешь Совету, что вы с Мэтэмом прошли Путь?

– У тебя есть какие-то сомнения, Фэрирэф? – спросил Тланалт. – Мы с Гордрогом хорошо знали Норона и всю его семью. И помним его младшего сына, Нэтэна.

– Сомневаюсь, что вы знали почерк мальчика, – ответил Фэрирэф.

– Ты забываешься, Фэрирэф. Я помню почерк брата и уже говорила, что стих записан его рукой, – твёрдо сказала Фэлэфи.

– Если это то Слово, о котором поведал Фэдэф, оно должно было пройти Путь! – повысил тон Фэрирэф. – Я, как член Управляющего Совета, настаиваю на том, чтобы Дэнэд открыл правду!

– Дэн, покажи ему, – тихо сказал Мэтью.

Дэниел достал Слезу из кошеля на ремне и положил перед собой. И в тот же миг Фэрирэф содрогнулся, словно не Слеза легла на стол, а тяжёлый камень рухнул сверху. Подскочив с места, он попятился назад, держа в руке тетрадь Дэниела.

– Что с тобой?! – взволновался Гордрог.

– Что тебя так поразило, Фэрирэф? – спросил Суфус, понимая, что Фэрирэф не откроется ему, но ответит и своим ответом подтвердит его случайную догадку: Фэрирэф не первый раз видит… бирюзовую Слезу.

Лицо Фэрирэфа было бледно, руки его дрожали. Он грузно опустился на стул и посмотрел на Суфуса так, будто тот в чём-то уличил его. Потом усмехнулся и сказал:

– Красота… виной тому.

– Красота притягивает, а не отталкивает, – сказал Суфус.

– Дэнэд, убери Слезу обратно, – мягко сказала Фэлэфи, – чтобы Её красота никому не мешала оставаться трезвым.

– Дэнэд!.. – словом остановил его руку, уже державшую Слезу, Фэрирэф. – Дэнэд, друг мой, знаешь ли ты, что по закону Дорлифа должен передать свою Слезу одному из членов Совета?

– Постой, Фэрирэф! – снова на пути его слов оказались слова Фэлэфи. – Дэнэду нужно время, чтобы ум и сердце его сделали выбор, кому вверить Слезу, как того требует закон.

– Фэлэфи, я готов передать Слезу, – Дэниел встал и протянул Слезу Сэфэси. – Она твоя, Сэфэси, и твоя, Суфус.

– Благодарим тебя, Дэнэд, – ответила Сэфэси. – Но пока оставь Её у себя.

– Но почему? Я так хочу! Мой ум и моё сердце сделали выбор.

Вместе с вопросом Дэниела все обратили свои взгляды к Сэфэси.

– Потому что Слеза нужна Слову, – не ожидая того, они услышали голос Малама. – Слеза – последняя надежда на спасение Слова. И каждый из нас должен понимать это.

– Малам, прости, но слова твои скудны, и мысль, которую они несут, ускользает от меня, – посетовал Гордрог.

Малам посмотрел на Фэлэфи.

– Говори прямо, Малам, – сказала она. – Здесь нет посторонних людей, и дело требует этого.

– Бирюзовая Слеза, что предстала перед вашими взорами, открывает Путь в Мир, знакомый только Дэнэду и Мэтэму. Бирюзовая Слеза и Слово не могут быть переданы никому до тех пор, пока Слово не поможет нам одолеть силы Тьмы, – сказал Малам и остановился. Его глаза нашли глаза Савасарда, о чём-то спросили их и получили немой ответ. И Малам продолжил: – Мир Дэнэда – последнее прибежище Слова. Оно должно будет покинуть наш Мир, если Хранители Слова не смогут воспользоваться им, оказавшись в безвыходном положении.

– Иначе силы Тьмы обратят его против людей, – добавил Савасард, помня о слабости Слова.

– Но в своём пророчестве Фэдэф ничего не сказал о том, что Слово может стать на сторону Тьмы, – возразил Гордрог.

– Я почувствовал это, когда читал стих. Слово изначально тянется к добру, чтобы послужить ему. Оно стремится к тому, кто однажды принёс весть о нём. Но если Повелитель Тьмы захватит и разгадает его, тайная сила Слова перейдёт в его власть и будет направлена против людей, – разъяснил Савасард.

– Так что, дорогой Дэнэд, оставь Слезу до лучших времён у себя, – сказал Малам тем тоном, каким говорил с гостями у себя дома.

– Спасибо, дорогой Малам. Ты мудрее меня. Я лишь чувством поняла, что Дэнэду не стоит торопиться расстаться со своей Слезой. Ты же всё растолковал, – сказала Сэфэси.

– Теперь ответь мне прямо, Дэнэд. Когда и как увязался за тобой Мэтэм? – строго спросил Фэрирэф, всем своим видом показывая, что его не проведёшь.

– Не слишком ли ты подозрителен сегодня, Фэрирэф? – заметил Тланалт.

– Не каждый день мы выбираем Хранителей Слова… Слова, от которого зависит так много. Я слушаю тебя, Дэнэд.

Дэниела задел двусмысленный тон Фэрирэфа, и он чуть было не ответил ему дерзостью. Но не ответил, потому что испугался навредить Мэтью. Он закрыл лицо руками. Ему подумалось словами Гордрога, которые он немного переиначил для себя: «Это тот случай, когда закрытые глаза помогают мысли»… Его раздумье заставило всех затаить дыхание…

– Бабушка сказала своему внуку, мишутке Дэну, что он, хоть и маленький, не должен шутить про смерть. Но мишутка Дэн, к несчастью, уже пошутил… и смерть не спустила ему этого, и ему пришлось увидеть, как она смеётся над шутниками: он барахтался и захлёбывался её безжалостным смехом, пока тот, кто увязался за ним и его дедушкой на озеро, не бросился в воду и не вытащил его на берег. Мишутка Дэн очнулся и увидел перед собой глаза своего нового друга… друга на всю жизнь… Уважаемый Фэрирэф, попробуй угадать имя того, кто спас мишутку Дэна от смерти.

– Прямо как в детстве: ты сочиняешь, а я слушаю, – тихо сказал Дэниелу Мэтью.

Фэрирэф поднялся, подошёл к Дэниелу и сказал:

– Дэну и его спасителю Мэту – моё «да». Семимесу, Нэтэну и Савасарду – моё «да».

Потом он вернулся на своё место, поднял тетрадь Дэниела, которая всё ещё оставалась у него, и спросил, обратившись к Гройоргу:

– Теперь твой черёд ответить на мой вопрос, друг уважаемого Малама. Как ты связан со Словом?

– Я не связан со Словом, уважаемый. Пока не связан. Просто Малам попросил меня позаботиться об этих ребятках и о Слове, Мал-Малец в помощь мне.

– Мы выбираем здесь Хранителей Слова. Как же ты собираешься охранять его?

– Жаль, если Гройорга-Квадрата не будет с нами, – сказал на ухо Дэниелу Мэтью.

– Жаль, но, похоже, дело к этому идёт.

– Мне нравится этот человек. Мы сможем его отстоять? – спросила брата Сэфэси.

– Если Фэрирэф скажет ему «нет», Гройорг покинет нас – таков закон, – ответил Суфус.

Гройорг спрыгнул со стула и направился к двери.

– Гройорг! – окликнул его Малам, подумавший, как и все, что его ответом Фэрирэфу будет молчаливый уход.

– Подожди! – прохрипел Гройорг, отмахнувшись от Малама рукой, потом, продолжая показывать спину Фэрирэфу, спросил его: – Ты уверен, что хочешь знать, как я буду охранять Слово?

– Я не собираюсь тебя упрашивать, незнакомец.

Как только Фэрирэф произнёс эти слова, Гройорг повернулся лицом к столу и выдернул из чехла за плечом дубинку, чем заставил всех, почти всех, насторожиться: что на уме у этого «квадрата»?.. чего ждать от этого его Мал-Мальца?.. Но вопреки неясным ожиданиям, Гройорг лукаво улыбнулся и прохрипел:

– Вот он и проснулся. Знакомьтесь, друзья, – Мал-Малец… в помощь мне. Мы с ним немного повеселим вас – не взыщите, ежели что не так.

Малам покачал головой, но на этот раз не одёрнул его привычным «Гройорг!»: что оставалось его другу, как не пустить в ход своего Мал-Мальца?

Гройорг ткнул дубинкой в воздух и уверенным движением нарисовал прямо перед собой большой невидимый круг, который, как окно, охватил всех, кто сидел за столом. Затем быстро провёл внутри круга кривую линию и, поддев её загогулиной дубинки словно извивавшуюся змейку, выбросил из окна, туда, где вытаращило глаза и раскрыло рты удивление. Происходившее вслед за этим уместилось всего в несколько мгновений, которых хватило бы на то, чтобы сделать четыре-пять шагов. За эти четыре-пять шагов удивление вокруг стола сменилось испугом и оцепенением: пространство за окном Гройорга поддалось движению его дубинки и стало кривиться, повторяя изгибы незримой змейки. И каждый увидел перед собой, как искажается всё: лица, тела, предметы… И всё исказилось до неузнаваемости… и не стало ни лиц, ни тел, ни предметов… Вместо них, перед глазами поплыли сплетшиеся бесформенные образования… И вдруг всё вернулось на свои места… Все, кто сидел за столом, вновь увидели знакомые лица и вместе с этим обрели себя. Недоставало лишь одной вещи…

– Где Слово?! – выкрикнул Фэрирэф. – Что за шутки?!

Гройорг, с невозмутимым видом, с заложенными за спину руками и Мал-Мальцем, почивавшим у него за плечом, стоял у двери. Он смотрел прямо на Фэрирэфа, ничего не говоря в ответ.

– Интересно, куда же это подевалась тетрадь, – косясь на Фэрирэфа, с насмешливой улыбкой сказала Сэфэси.

– Если Семимес чего-нибудь не напутал, она лежала на столе прямо перед уважаемым Фэрирэфом, – проскрипел Семимес.

– Я не брал, – сказал Мэтью, делая глуповатое лицо и разводя руками.

Фэрирэф, смекнув, что его возмущение выглядело нелепо, постарался рассмеяться. Смех вышел скупым. Затем он сказал:

– Гройоргу – моё «да».

Гройорг подошёл к Дэниелу и, показав всем тетрадь, которую прятал за своей широкой спиной, сказал:

– Держи, Дэн-Грустный. Все вместе мы сбережём Слово, Мал-Малец в помощь мне.

– Да, Гройорг-Квадрат, – ответил Дэниел.

Сэфэси и вслед за ней остальные встали и захлопали в ладоши, выражая Гройоргу-Квадрату своё «да».

– Гройоргу – моё «да», – громко сказал Тланалт.

– Гройоргу и его друзьям – моё «да», – сказал Гордрог.

– Я говорю «да» Дэнэду, Мэтэму, Семимесу, Савасарду, Гройоргу, Нэтэну, Суфусу и Сэфэси, – сказала Фэлэфи. – Отныне вы Хранители Слова.

– Соцветие восьми! – воскликнула Сэфэси. – Мы цветки на одном стебле, который будут напитывать соки земли Дорлифа, свет неба над Дорлифом и надежды дорлифян.

– Соцветие восьми, – закрыв глаза и словно оставшись наедине с собой, слышным шёпотом повторил Семимес и, насладившись тем, что вошло в его душу вместе с этими словами, добавил (первую половину мысли проговорив про себя, вторую – вслух): – …он бы сказал, что начало всегда лучше…

От этих слов Сэфэси почему-то сделалось страшно, и она спросила:

– Кто бы так сказал, Семимес, дружок? Кто… он?

– Один человек, – ответил Семимес, потупив взор.

– Садитесь, друзья мои, – предложила Фэлэфи. – Вы в самом начале пути, Хранители Слова, и не печаль должна вести вас по нему.

– Соцветие восьми, – снова прошептал Семимес, не слыша Фэлэфи, но слушая лишь звучание своих чувств в ответ на «соцветие восьми».

Фэлэфи продолжала:

– Малам считает, что Хранителям Слова следует отправиться к горе Тусул и там искать Фэдэфа.

– Почему к Тусулу? – спросил Гордрог.

– Картина, которую видел однажды Дэнэд и которую обрисовал нам в словах, сказала мне об этом. Она заключает в себе знаки, – ответил на его вопрос Малам.

– А если Фэдэфа там нет? Если его вообще нет? Да простит мне Савасард эти слова.

– Скажу так, Фэрирэф: если сомневаешься в одном знаке, найди другой. Если он даст тот же ответ, что и первый, отбрось сомнения. Десять лет назад мне был знак – десять лет назад Фэдэф был жив.

– Что ж, Малам, нам остаётся надеяться и с этой надеждой отправить в путь Хранителей Слова, – согласился Фэрирэф.

– Думаю, им надо выйти из Дорлифа в ночь, следующую за Новосветной, – предложил Тланалт.

– Верно, Тланалт, – согласилась Фэлэфи. – Отсутствие Суфуса и Сэфэси на празднике породило бы среди дорлифян беспокойство и вопросы, на которые мы пока не вправе отвечать.

– Мы с Дэном не прочь провести праздник в Дорлифе, среди наших друзей.

– Дэнэд, Мэтэм! Этот Новый Свет – ваш! – воскликнула Сэфэси. – У каждого из нас уже были Новосветные Ночи. А у вас она… первая?

– Первая, – ответил Мэтью.

– Мы с братом дарим этот праздник вам. Правда, Суфус?

– Ищите знаки на Новосветном Дереве, – сказал Суфус.

– Вот и решили: в путь – после праздника, – сказала Фэлэфи. – Теперь же обдумаем маршрут, по которому пойдут Хранители Слова.

* * *

Лутул возился во дворе под окнами своего дома с большим (длиной в четыре шага и толщиной больше, чем в обхват) бревном. С одной половины бревна он уже содрал кору, и оранжевый цвет древесины туфра, свежий и сочный, радовал его глаз и душу.

– Будет вам к Новому Свету подарочек, хорошие мои, – проговаривал он, подцепляя щипцами краешек коры. – Старую-то кормушку вы всю до дыр склевали да исцарапали. А мы вот с Руром вам новую выдолбим… Да, Рур? Выдолбим новую кормушку?

На лужайке поблизости гуляли серебристые ферлинги. Они, конечно, слышали, что говорит им Лутул, и даже изредка поглядывали в его сторону, но бревно, которое пока оставалось бревном, ничуть не занимало их. Вот когда оно станет новой кормушкой… Теперь же их привлекало то, что могло сразу позабавить или принести пользу. Сэси, к примеру, пыталась найти в траве большую изумрудную пуговицу, ту самую, которую вчера она выковырнула из земли и с которой долго играла. Пуговица была гладкая, даже скользкая. Сэси брала её клювом, а потом сжимала так, что та со свистом выскакивала в воздух. Тогда Сэси пыталась поймать её на лету. Во время одной из таких попыток она услышала голос Фэлэфи: хозяйка кликнула ферлингов к ужину. Впопыхах Сэси оставила свою игрушку в траве… Тэт упражнялся с длинной палочкой: он хватал её клювом за один конец и, перебирая верхним и нижним крюками клюва, старался добраться до другого, не выронив её на землю… Остальные ферлинги тоже нашли себе занятия по душе.

Но Рур был слишком серьёзен для таких детских забав и, как всегда, помогал хозяину. В работе, которую они выполняли сейчас, он ничуть не уступал ему: клюв его был ловче и сильнее железяки в руке Лутула, а в упрямстве Рур превосходил его вдвое.

– А ну-ка, Рур, прихватим разом.

При упоминании его имени хозяином Рур вскинул голову, недолго соображал, чего тот от него хочет, и, зажав клювом кончик бурой кожи, потянул её на себя, оголяя оранжевую плоть бревна.

– Молодчина, Рур! Рур – мастер! – не скупился на похвалу Лутул.

Какие ещё слова он отыщет для своего помощника, когда дело дойдёт до самого главного, до долбления? Долбление было самым любимым занятием Рура в плотницком ремесле. В прошлый раз Лутул нашёл для него слова, и Рур запомнил их: «Бойкое у тебя долото, Рур, – мне бы такое».

Вдруг лежавший рядом Кловолк вскочил и, задрав морду вверх, залаял. Вслед за ним встрепенулись ферлинги и начали кричать.

– Что кричишь, Кловолк? Кого почуял? – повернувшись к нему, спросил Лутул и тут же всё понял. – Гег летит! Гега почуял! Встречайте Гега, хорошие мои! Он нам весточку из Нэтлифа несёт!

Двадцать лет назад Рэгогэр приехал в Дорлиф с секретным разговором. Разговор этот касался не только Хранительницы Фэлэфи, но и Лутула, и: «Хорошо, – думал Рэгогэр, – что Фэлэфи – жена Лутула, а Лутул – муж Фэлэфи». До самого утра просидели эти трое и ещё один («Нам поможет друг, который долгие годы жил в Нэтлифе и мудрое слово которого не раз выручало нас», – сказала Фэлэфи) за столом, склонившись над рисунком, который сделал пасынок Рэгогэра Брарб, с малых лет имевший пристрастие к рисованию. Рисунок его представлял собой план местности. На нём был изображён Нэтлиф и его окрестности, обозначены Крадлиф, Хоглиф и Дорлиф. Кроме всего того, что узнавалось сразу (озёра, речки, леса, горы, дороги и тропинки), были на рисунке обозначения, за которыми скрывалось то, из-за чего Рэгогэр и приехал к друзьям. Обозначения эти сделал он сам, оттого и вышли они нескладными. Прямоугольник с зубцами обозначал крепость, которая, по его замыслу, должна будет защитить подступы к Нэтлифу со стороны Выпитого Озера. По настоянию Малама, прямоугольник пришлось передвинуть на другое место. Доводы его были скупы и подёрнуты туманом таинственности, но тон убедителен:

– Не только прочные стены, возведённые мастерами, могут спасти людей, но и невидимые глазу пути, дарованные природой.

Чёрными кляксами (их насчитывалось десятка полтора) были отмечены места, где находили останки убитых и растерзанных людей, чьи жизни ещё совсем недавно расцвечивали Мир Яви… И ещё на рисунке были три линии, которые соединяли Нэтлиф с Дорлифом.

– Ведь это не дороги? – спросил Лутул в недоумении.

– Нет, Лутул, это дороги, – уверенно ответил Рэгогэр, и ответом своим удивил не одного лишь Лутула, потому как хотя бы один из тех, кто внимал ему, должен был, если не ходить по дорогам, что соединяли Нэтлиф с Дорлифом, то уж точно что-нибудь слышать о них.

– Это – дороги для крылатого посыльного, – пояснил Рэгогэр (глаза Лутула при этом загорелись, а Фэлэфи и Малам покачали головами, сетуя на свою недогадливость). – И я прошу тебя: Лутул, дружище, подбери-ка ты для меня смышлёного ферлинга из молодняка и обучи его доставлять сообщения из Нэтлифа в Дорлиф, от меня – вам с Фэлэфи. Сам знаешь, какие времена нынче, и сообщения мои могут быть секретными.

Лутул подошёл к этому делу серьёзно, так серьёзно, как относился ко всему тому, что было связано с ферлингами, и даже чуточку серьёзнее. Ему не только пришлось несколько раз проделать путь до Нэтлифа и обратно, но и пожить в доме Рэгогэра и Тэоэти, оставив своих питомцев на попечение Фэлэфи, Новона и Рэтитэра.

Гег был красавец, но это не главное – все ферлинги Лутула были хороши собой. В глазах его искрилась мысль, но он не был излишне любопытен и пронырлив. Стараниями Лутула, мысль его была направлена на то, чем он в данный момент занимался, и ничто не могло отвлечь его от этого занятия. К тому же он был терпелив и редко капризничал. Природа не наделила его злобностью, которая нужна ферлингу-охотнику, и в нём не было вспыльчивости, без которой ферлингу-охотнику порой тоже не обойтись. Но эти достоинства промысловика могли бы стать помехой в работе посыльного. Гег был легкокостен и обожал летать, и небо утомляло его меньше, чем других его сородичей.

Гег, сделав в воздухе круг над знакомым домом, опустился на землю шагах в десяти от Лутула. Все ферлинги устремились к нему с приветственными «и-у, и-у!». Даже Рур вслед за хозяином оставил работу, чтобы «обняться» с ним. Но Гег, словно не замечая своих сородичей, прямиком направился к Лутулу. Он шёл, немного наклонив голову и шею набок, чтобы тот сразу увидел кожаный кошель посыльного, закреплённый на его ошейнике.

– Гег, хороший мой! Сколько же мы с тобой не виделись! – Лутул погладил его по голове, затем открыл кошель и извлёк из него сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот молодец какой! Письмо от Рэгогэра доставил! Ну, иди, хороший мой, поздоровайся с друзьями, расскажи им новости. Вон они как тебе рады.

Наконец Гег с лёгкой душой и ликующим «и-у!» бросился в объятия друзей.

Лутул прочитал письмо. Слова, прилетевшие из Нэтлифа, словно опустились на его брови, отяжелили их и сдвинули к носу, придав умиротворённому лицу его хмурую сосредоточенность…

* * *

Лутул постучался в дверь дома Управляющего Совета – вышел Фэрирэф.

– Приветствую тебя, Лутул. По глазам вижу, неспроста ты пришёл – не по Фэлэфи соскучился.

– Добрый день, уважаемый Фэрирэф. Соскучиться не соскучился, но увидеть её желательно бы: у меня для неё спешная почта из Нэтлифа.

Фэлэфи, услышав голос мужа, вышла к нему. Фэрирэф оставил их.

– Гег прилетел – я тотчас сюда. Вот, от Рэгогэра. Мрачно там у них, – сказал Лутул, хотя по его лицу и так было видно, что вести плохие.

Фэлэфи быстро прочитала послание.

– Хорошо, что не стал меня дома дожидаться: дело безотлагательное. Ну, спасибо тебе. Ступай… и не изводи себя думами. Мы теперь же решать будем, как Нэтлифу помочь.

Фэлэфи вернулась на совет. Заняв своё место и ещё раз пробежав глазами письмо, она начала:

– То, о чём я скажу, касается и Хранителей Слова. Что-то подсказывает мне: события в Нэтлифе связаны с приходом Дэнэда и Мэтэма.

– С приходом Слова, дорогая Фэлэфи, – уточнил Малам.

– Верно, Малам, с приходом заветного Слова. Неспроста зашевелился Хозяин Выпитого Озера. Уверена, он знает о пророчестве Фэдэфа и боится Слова. Вот что сообщает Рэгогэр: минувшей ночью на крепость напали ореховые головы…

Вдруг Фэлэфи почувствовала на себе чей-то напряжённый взгляд, более напряжённый, чем все остальные. Она подняла глаза: это был Семимес. Она продолжила:

– …ореховые головы, которых мы уже называем корявырями.

– Это справедливое прозвище, Семимес, – заметил Тланалт. – Фэлэфи уже говорила нам, что прозвал их так ты. Правильно, не заслужил баринтовый орех, чтобы с ним гадов равнять. Продолжай, Фэлэфи.

– Корявырей было не меньше тысячи, пишет Рэгогэр. Он считает, что эта вылазка имела одну цель – выявить силы крепости. Три сотни лесовиков, которые постоянно стоят в ней, отбили атаку. Корявыри удалились и больше не наступали. Но Рэгогэр уверен, что это только начало, и просит Дорлиф и лесовиков о помощи.

Тланалт поднялся.

– Мы с Рэгогэром плечом к плечу бились с каменными горбунами, и я выскажусь первым. Думаю, Дорлиф в силах отправить в Нэтлиф восемь сотен воинов. Я сам поведу их. Пусть дорлифяне спокойно встретят Новый Свет, а на третий день после праздника выступим.

– Разумно ли оставлять Дорлиф без тех, кто лучше других способен защитить его? – возразил Фэрирэф. – Предлагаю выделить и снарядить в поход полтысячи воинов. Сколько-то отрядит Озуард. И Рэгогэру будет хорошая подмога, и Дорлиф постоять за себя сможет, если, неровён час, беда к нам придёт. И вот ещё что скажу: разумно ли тебе, Тланалт, Хранитель Тланалт, покидать дорлифян в такое тревожное время?

– Если Тьма Выпитого Озера выплеснется наружу и начнёт расползаться, не только судьба Нэтлифа будет решаться в Нэтлифе. Восемь сотен воинов Дорлифа – вот моё слово, – твёрдо сказал Гордрог. – Лесовикам, которые отправятся в крепость, – лошадей и провиант от нас. Стать ли Тланалту во главе войска? Это он должен решить сам, а мы не должны ему мешать. Напоминаю тебе, Фэрирэф: из тех, кто вёл отряды воинов на каменных горбунов, не осталось никого, кроме Тланалта.

Суфус поднялся с места и сказал:

– Нэтлифская крепость – это единственная преграда на пути корявырей в Дорлиф, Крадлиф, Хоглиф и дальше, в Парлиф и Нефенлиф. Все обязаны помочь Нэтлифу. Восемь сотен воинов – это наш вклад в общее дело.

– Я тоже говорю моё «да» на предложение Тланалта, – сказала Сэфэси.

– Восемь сотен воинов отправятся в Нэтлиф на третий день после Нового Света, если ты, Фэрирэф, тоже скажешь «да». Ты спросил, разумно ли это, но не сказал «нет». Ответь так, как ответил бы, будь ты в нэтлифской крепости.

– Я не в нэтлифской крепости, дорогая Фэлэфи. Но готов встать в ряды воинов и выйти туда в любое время. И сердцем воина я спешу сказать «да», чтобы разумом члена Управляющего Совета Дорлифа не успеть сказать «нет».

– Благодарю тебя, Фэрирэф, – сказала Фэлэфи и затем обратилась к Тланалту: – Тланалт, дорогой, я не могу согласиться с тем, чтобы ты оставил Дорлиф. Ты Хранитель, и у тебя две Слезы. Они не должны оказаться во власти Повелителя Тьмы, а на войне всякое может случиться, ты знаешь это лучше меня.

– Но я вправе передать Слёзы любому из членов Управляющего Совета и сделаю это сейчас же.

Тланалт разомкнул цепочку на шее и, потянув за неё, достал из-под рубашки два бархатных мешочка, что покоились у него на груди: чёрный и малиновый. Он снял их с цепочки и сказал:

– Отныне и до тех пор пока я не вернусь из Нэтлифа и не попрошу Слёзы обратно, ты, Гордрог, и ты, Фэрирэф, будете Хранителями Дорлифа.

Гордрогу достался чёрный мешочек, Фэрирэфу – малиновый. И Гордрог, и Фэрирэф, развязав мешочки, вынули из них и показали всем Слёзы Шороша, чёрную и малиновую.

– Благодарю тебя, Тланалт, – сказал Гордрог (в голосе его слышалось волнение).

– Верю, Слеза, которую стану хранить у сердца, дождётся тебя, Тланалт, – сказал Фэрирэф.

– Так тому и быть, – с грустью в голосе и глазах сказала Фэлэфи.

Суфус снова встал.

– Тогда мы с сестрой тоже передадим свою Слезу: мы не должны рисковать Ею. Неизвестно, что уготовит нам путь, в который мы отправимся.

– Но давай сделаем это в Новосветную Ночь, Суфус, – предложила Сэфэси.

– Давай, – согласился Суфус.

– Я догадываюсь, почему ты хочешь передать вашу с Суфусом Слезу в Новосветную Ночь, дорогая Сэфэси, – сказал Фэрирэф не обычным для него тоном хозяина положения, но тоном, полным доброжелательности.

– Да, уважаемый Фэрирэф, поэтому, – ответила Сэфэси.

– Почему?.. – не удержался от вопроса Дэниел… – если об этом можно спросить.

– Конечно, можно, – сказала Сэфэси и снова перевела взгляд на Фэрирэфа, предлагая ему ответить Дэниелу (она поняла, что ему хочется об этом сказать самому).

– Можно, можно, дорогой Хранитель Слова. Всё дело в моей внучке Лэоэли. Однажды гуляя по полю с собакой, она нечаянно увидела среди цветов незнакомый её глазу бутон, который ещё не распустился, белый с фиолетовым отливом… Это была Слеза. До Нового Света оставалось несколько дней, и это навело Лэоэли на красивую мысль (она радовала её больше самой находки): ей вздумалось преподнести Слезу как новосветный подарок, – Фэрирэф усмехнулся и, пряча глаза, покачал головой, – но не родному деду… а нашим неугомонным устроителям веселья… И вот теперь Сэфэси пожелала сделать то же, что сделала моя внучка.

– Да, Фэрирэф, пожелала, – сказала Сэфэси.

– Так тому и быть, – вновь пришлось сказать Фэлэфи, а затем она обратилась к Савасарду: – Савасард, будь добр, передай Озуарду, что Нэтлиф нуждается в помощи. Пусть он знает: воины Дорлифа выйдут с первым светом на третий день после Новосветной Ночи. И пусть он знает: Дорлиф даёт отряду лесовиков провиант и лошадей.

– Уважаемая Фэлэфи, я отправлюсь к Озуарду прямо сейчас, – сказал Савасард. – До встречи, друзья.

– Дорогой Савасард, – остановила его Сэфэси, – ждём тебя и всех-всех лесовиков на Новый Свет в Дорлифе.

– Я приду. С Эфриардом и Эстеан, моими назваными братом и сестрой.

– Друзья мои, – обратилась Фэлэфи ко всем участникам совета. – Мы с вами решили то, для чего собрались здесь. Совет окончен. И пусть теперь нас соберёт Новосветное Дерево. До встречи, мои дорогие.

Все вышли на улицу.

– Семимес, мы с Гройоргом домой пойдём, – сказал Малам.

– Да, отец. Я с ребятами – Дорлиф им покажу. Ты проведаешь Нуруни? Как бы её Кипик не обидел.

– Не беспокойся, сынок: и Нуруни проведаю, и обед сготовлю.

– Да мы в «Парящем Ферлинге» пообедаем, если ребята не против, – Семимес кивнул на Дэниела и Мэтью.

– Нет, мы не против, – бойко ответил Мэтью. – Мы говорим наше с Дэном «да». Да, Дэн?

– Да.

– Я тоже говорю моё «да» «Парящему Ферлингу», – поддержал своих новых друзей и их весёлый тон Нэтэн.

 

Глава пятая

Лэоэли

Четыре молодых человека, взявшие направление на «Парящий Ферлинг», шли молча. Каждый из них, не сговариваясь с остальными, откладывал то, что уже вроде как просилось у него с языка, до уютного столика, который усадит их друг напротив друга, предложит кушанья и бутылочку хоглифского «Лёгкого» и шепнёт на ухо одному, второму, третьему и четвёртому: «Пора!» В конце концов, на то он и столик в трактире, чтобы развязывать языки. А пока ребята шагали, сторонясь собственных слов…

Сначала Мэтью взбрело в голову спросить, почему Нэтэн назвал Семимеса волчатником. Но этот вопрос показался ему глупым, потому как волчатник он и есть волчатник. Потом ему не давал покоя умный вопрос: почему они не наткнулись вчера в лесу Садорн на жилища лесовиков, не то что на жилища, а даже на намёки на существование таковых. Но этот вопрос, точно, должен был усесться на спину «Парящему Ферлингу» и полететь куда-то, чтобы где-то приземлиться. Потом ему захотелось выяснить, что думают его спутники про фокус с Мал-Мальцем, который показал на совете Гройорг-Квадрат. А потом к нему снова вернулся глупый вопрос про волчатника…

Нэтэну не терпелось расспросить Мэта и Дэна о Нет-Мире. Но разве станешь походя трогать то, к чему всю жизнь влекло твою душу? Может быть, «Парящий Ферлинг» приоткроет заветную дверь?..

Семимес, Хранитель Слова Семимес, скажет сегодня в трактире, что «за соседним столом сидит человек, из гостей Дорлифа, в глазах у которого тёмные мысли», но умолчит о том, о чём лишь подумает: «Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что тень Тьмы омрачит грядущий Новый Свет». А пока он молча наслаждался крохами счастья: все, кто проходил мимо и приветствовал его и его друзей, делали его чуточку счастливее; все, кто не проходил мимо, а со стороны видел его и его друзей и провожал их взглядом, делали его ещё чуточку счастливее; и даже окна дорлифских домов добавляли его счастью чуточку счастья…

Дэниел… Дэниелу очень хотелось побыть одному, чтобы ощутить, что он не во сне, а наяву. И его молчание, и молчание его друзей дарило ему маленькую возможность оставаться наедине с собой…

– Лэоэли, – тихо проскрипел Семимес, показывая кивком головы, куда надо смотреть, и затем добавил слова, предполагавшие продолжение: – Сами смотрите.

По другой стороне улицы шла девушка… лёгкая (движения её были так легки, будто ей не приходилось делать ни малейших усилий, чтобы они получались) … в васильковом платье (может, это было васильковое облачко, и оно помогало ей лететь прямо над землёй). Белокурые волосы её, поддаваясь встречному дуновению зеленовато-оранжевого воздуха, волнами растекались по нему и по васильковому облачку. Немного впереди девушки бежала большая белая собака. Она то и дело приостанавливала свой бег, поворачивала голову назад и, как только Лэоэли нагоняла её, снова переходила на рысцу.

– Добрый день, Семимес! Нэтэн! – голос Лэоэли без особой застенчивости пересёк улицу, когда она уловила, что несколько пар глаз позвали её.

– Добрый день, Лэоэли, – ответил Семимес.

– Добрый, – ответил Нэтэн и… когда она подошла к ним, спросил: – В поле васильки собирала?

– Нетрудно догадаться. Видишь, лепесточков на целое платье хватило, – ответила ему Лэоэли и взглянула на Дэниела своими зелёными глазами.

– Это мои друзья, Дэнэд и Мэтэм. Познакомься, – мягко проскрипел Семимес, заметив движение её глаз.

– Я Лэоэли. А это мой верный друг Родор.

– Приветствую тебя, Лэоэли, и тебя, Родор, – сказал Мэтью и протянул руку, чтобы погладить пса.

Родор негромко, предупреждающе зарычал – Мэтью отнял руку.

– Он сказал «добрый день» или «ступай своей дорогой»?

– Он сказал: «Не надо меня гладить», ты же для него чужой.

– Быстро ты ходишь, Лэоэли, – сказал Семимес.

– Родор такой ходкий, вот и мне приходится за ним поспевать.

– Я тоже быстро бегаю, – сболтнул Дэниел и до того, как Лэоэли ответила ему, успел подумать, что это прозвучало глупо.

– Тогда догоняй нас, – сказала Лэоэли и снова то ли быстро и легко зашагала, то ли полетела васильковым облачком.

Несколько мгновений Дэниел стоял в растерянности.

– Тогда догоняй, – передразнивая Лэоэли, сказал Мэтью и подтолкнул его в плечо.

– Я позже приду, ребят! – бросил Дэниел уже на ходу.

Он нагнал Лэоэли и пошёл с ней рядом.

– У брата остановился?

– У брата?!

– Разве вы с Нэтэном не братья? Между вами есть сходство.

– А-а… Фэлэфи – родная сестра моего дедушки. Выходит, Нэтэн… мой двоюродный дядя. А с учётом возраста – мой младший дядя.

Лэоэли усмехнулась.

– А приютил нас с Мэтом Семимес.

– Приютил? – снова усмехнулась Лэоэли. – Из Нефенлифа пришли? Новый Свет у нас встречать?

– Нет, не угадала, не из Нефенлифа.

– Из Парлифа?

– Опять мимо.

Лэоэли вдруг остановилась (Дэниел тоже) и, повернувшись к нему, стала молча смотреть на него… В её глазах было что-то колдовское, какая-то чарующая сила, замешенная на зелени. Они придавали красивому лицу её странную особенность: будто за этим лицом, очень приятным, пряталось… другое лицо, невидимое, и эти глаза принадлежали ему, больше – ему.

– Откуда же ты тогда?

Дэниел не отвечал: что ещё придёт ей в голову?

– Уж не из далёкого ли города Пасетфлена?.. Только однажды в Дорлифе был человек оттуда. Он сбился с пути и попал в беду. И он бы умер в горах, если бы Хранитель Тланалт не набрёл на него… Может быть, ты и твой друг из Пасетфлена?.. Что молчишь? Угадала?

– Мы не из Пасетфлена и не сбились с пути – мы нашли свой путь… – Дэниел замялся.

– Что же ты? Говори. Ты ведь хочешь сказать.

– Я из Нет-Мира. И Мэт из Нет-Мира, – признался Дэниел пытавшим его глазам.

– Вперёд, Родор! – скомандовала Лэоэли, резко отвернувшись от него.

– Лэоэли! Постой!

Лэоэли не оборачивалась и не отвечала.

– «Тогда догоняй нас!» – это твои слова?.. Или той другой, зеленоглазки, которая прячется в тебе?

Лэоэли остановилась.

– Повтори, что ты сказал?

– Чистую правду. В тебе прячется колдунья-зеленоглазка.

Лэоэли рассмеялась. Потом сказала с серьёзным видом:

– Я не об этом. Повтори, откуда ты.

– Из Нет-Мира.

– Ладно, пошли с нами. Только больше не говори о том, чего сам не знаешь, – сказала Лэоэли, не желая принять то, чему уже почти поверила.

– Ожерелье – подарок твоего дедушки?

– Ожерелье? – Лэоэли прикоснулась рукой к разноцветным камешкам на шее, среди которых было больше изумрудных. – Подарок Эфриарда.

– Похоже, я уже слышал это имя.

– Лесовик. Лесовики всех одаривают на Новый Свет.

– Эфриард подарил тебе ожерелье на Новый Свет?

– Не помню.

– Помнишь. Вижу, что помнишь… Красивое.

– Не хочу врать… и не хочу больше говорить об этом.

– Покажешь мне знаменитые дорлифские часы?

– Отведу Родора домой, и сходим на площадь… Вон мой дом.

– А ферлингов держите?

– Нет. У нас только Родор. Фэрирэф любит собак. Всегда любил.

Дэниел заметил, что его спутница назвала своего дедушку по имени и что в голосе её был оттенок холодности.

– Почему Фэрирэф? – спросил Дэниел и был поражён ответом.

– Часы, которые ты хочешь увидеть, для него всё. Понимаешь? Всё.

– Наверно, понимаю. Если ты не хочешь пойти на площадь…

– Нет, пойдём. Часы стоят того, чтобы на них взглянуть… А вообще-то, на них надо почаще смотреть, чтобы не потерять время… Зайдём к нам?

– Родор не против? Я же для него чужой, как и Мэт.

– Уже не чужой. Родор, иди к себе. Проходи, Дэнэд.

«Часы для него всё», – повторил в уме Дэниел, как только оказался в передней, где взор его отняли у всего другого подсвечники. Они были прилажены к левой и правой стенам передней и к стене коридора напротив входа в дом. Это были подсвечники, сделанные из серого с голубым отливом камня в виде часов, тех самых дорлифских часов. Над их мёртвыми циферблатами возвышались серебристые ферлинги. Роль светящегося камня, о котором рассказывал Семимес, выполняли свечи, но сейчас они не горели. Дэниел потрогал подсвечник, голову ферлинга.

– Красиво ночью смотрится? – спросил он.

– Красиво… и страшно. Пойдём в гостиную.

Пока они шли по коридору, ещё два ферлинга, охранявшие застывшее время, встретили и проводили Дэниела… «Часы для него всё», – снова подумалось ему, когда он шагнул в просторную, наполненную светом неба гостиную. На стене напротив двери, над камином, висели рисунки и чертежи часов: их лицо и их изнанка – механизм. Каждый рисунок (их было не меньше десяти) окаймляла тонкая серебряная рамка… А по кругу гостиной на стенах – подсвечники…

– Один, два, три… – принялся считать их Дэниел.

– Двенадцать, Дэнэд. Не считай – голова от них закружится, – сказала Лэоэли. – Побудь здесь, а я за бабушкой схожу. Она или на кухне, или у себя в комнате.

Дэниел подошёл ближе к камину, чтобы рассмотреть рисунки… Очень скоро ему отчего-то сделалось не по себе. Ему показалось, что в рисунках стало что-то меняться, будто нити и узоры, оставленные на листах карандашом, ожили. «Они говорят, – подумал он. – Они… хотят что-то сказать мне». Дэниел впивался глазами то в один, то в другой рисунок, стараясь понять, что они говорят ему. И с каждым мгновением силы покидали его… Дэниел открыл глаза: над ним склонилась… «бабушка моей колдуньи?»

– Добрый день, – сказал он слабым голосом.

– Выходит, не совсем добрый, коли на ногах не стоишь, – сказала женщина с большими зелёными глазами («да, бабушка моей колдуньи») и иссиня-чёрными волосами. – Глотни настойки грапиана – вот, Лэоэли принесла.

Дэниел приподнялся и отпил из чашки прохладного горьковатого напитка и сразу почувствовал, как по жилам его побежала огненная сила. Через несколько мгновений ладони его и стопы будто запылали.

– Круто! – сказал Дэниел и поднялся на ноги. – Я Дэн.

– А меня зовут Раблбари. Я бабушка Лэоэли.

– Красивое имя, и красивое лицо. Нет, похоже, наоборот: красивое лицо и красивое имя, – соскочило с языка Дэниела то, что только что попросилось на язык, и мысль не успела вклиниться в этот процесс. – А глаза наполнены печалью. Отчего глаза Раблбари так печальны?

– Дэн, может, ты присядешь? – Лэоэли указала на кресло.

– Нет, Лэоэли, мне не за чем присаживаться… Лэоэли?! – Дэниел как-то странно посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на Раблбари, потом – снова на неё.

– Я крашу волосы. Цветочным и древесным настоями, – сказала Лэоэли в ответ на его удивление, – чтобы не быть той, которую ты назвал колдуньей.

– Зеленоглазкой? Так она всё-таки прячется в тебе?

– Третьего дня я видела её в зеркале…

– Ну и какая она?

– Какая она, сам поймёшь… если захочешь.

Раблбари покачала головой, дивясь болтовне внучки и её гостя.

– Дэнэд, Лэоэли, давайте-ка я вам чаю с ватрушками принесу.

Лэоэли посмотрела на Дэниела.

– Спасибо, Раблбари. От ватрушек не откажусь, – сказал он.

– Бабушка, тогда накрой нам в столовой.

Когда Раблбари вышла из гостиной, Лэоэли спросила Дэниела:

– У тебя падучая?

– У меня? Да нет у меня никакой падучей. Просто голова закружилась. Ты же сама сказала, голова закружится.

– Ну, сказала… так. Про подсвечники сказала: они кругом – голову норовят закружить.

– А может, это не они такие коварные? Может, это твоя зеленоглазка наколдовала?.. Не обижайся. Ты что, обижаешься? Я ведь несерьёзно.

– Я знаю. Но чувств ты всё-таки лишился. Тебе к Фэлэфи надо: она от всяких хворей исцеляет.

– Лэоэли, я не болен. Правда… А вот рисунки какие-то… Это от них у меня, – Дэниел усмехнулся, – падучая случилась.

– Дэн, с этим нельзя шутить.

– Ты как моя бабушка: про смерть нельзя шутить.

– Ты говоришь, от рисунков чувств лишился?

Дэниел заметил, что Лэоэли что-то задумала.

– Уверен, что от рисунков, – ответил он. – Ты не поверишь… только не обижайся…

– Вот ещё. Фэрирэф пусть обижается. Ну, что?

– Они… Нет, не стану говорить.

– Ну и не говори. Давай лучше проверим: подойдём к ним поближе и посмотрим, что будет. Вместе подойдём.

Дэниел глубоко вдохнул и шагнул к камину.

– Подожди! – остановила его Лэоэли. – Сначала чаю попьёшь.

– Подумала?..

– Да, подумала.

– Зря подумала. Это не от голода – у Малама не проголодаешься. Давай всё-таки приятное на потом оставим.

Дверь из столовой в гостиную открылась.

– Дэнэд, Лэоэли, идите чай пить.

– Идём, бабушка. Только руки помоем, – ответила Лэоэли, а потом сказала Дэниелу: – Само решилось, что сначала, а что потом.

Дом Фэрирэфа почти не отличался от того, в котором жил Семимес со своим отцом. Он был побольше, попросторнее и убранством побогаче. И Дэниел уже понимал, что в этом коридоре не заблудишься и, больше того, угадывал, куда ведёт та или другая дверь…

Ватрушки Раблбари были настолько хороши, что Дэниел, поначалу наметивший съесть одну, уплёл целых три.

– Теперь парню из Нет-Мира никакие рисунки не страшны, – сказал он, когда снова оказался в гостиной.

– Ты же говорил, это случилось не от голода, – Лэоэли подошла к стене с рисунками. – Встань рядом со мной.

– Боишься, упаду?

Лэоэли промолчала в ответ. Дэниел встал около неё, и они, в лёгком расположении духа, принялись рассматривать то, что превратилось когда-то в знаменитые дорлифские часы…

– Видишь? – вдруг настороженно, полушёпотом спросил Дэниел.

– Не вижу. Не вижу ничего такого, что заставило бы меня говорить шёпотом.

– Они чувствуют меня! Они оживают! Они что-то говорят! Но я не слышу, не слышу их!

– Кто оживает, Дэн? Цифры что ли у тебя оживают и говорят с тобой? – в голосе Лэоэли звучало недоверие. – Или стрела сорвалась с насиженного места и полетела, словно ферлинг, чтобы с парнем из Нет-Мира поболтать?

– Узоры… на рисунках, – уже каким-то ослабленным голосом ответил Дэниел. – Их кто-то… рисует… и они… хотят мне сказать…

– Где? Где? Покажи! Ткни пальцем! – раздражённо сказала Лэоэли и повернула голову к нему. – Дэн! Да ты бел как молоко! Ты сейчас упадёшь!

Дэниел пошатнулся – Лэоэли подхватила его под руки и помогла ему дойти до кресла. Он опустился в него так, как будто забыл про свои ноги.

– Ты пугаешь меня, Дэн! Давай я бабушку позову, а сама за Фэлэфи сбегаю.

Дэниел отрицательно помотал головой. Потом подобрал ноги, которые не весть как растянулись между полом и креслом. Потом сказал:

– Нет, Лэоэли, не надо бабушку звать. Ни ту, ни другую. Мне уже лучше. Силы возвращаются ко мне. Видишь, и ноги вернулись на своё место.

– Тогда не смотри больше на эти рисунки!

– Я уже не смотрю… Но почему эти узоры отнимают у меня силы?! Почему?!

– Нет! Это ты придумываешь! Рисунки тут не при чём! Я не люблю Фэрирэфа! Но рисунки тут не при чём! И всё равно тебе надо к Фэлэфи!

– Пойдём? – Дэниел притворился, что поддался уговорам.

– Пойдём.

– На площадь часы смотреть, – с усмешкой продолжил Дэниел.

…Дэниел и Лэоэли стояли перед часами. Они приберегли часы на конец первого дня их знакомства. До этого было лучезарное слузи-дерево, до него – оранжево-зелёные улицы Дорлифа… Они отложили встречу с часами до наступления сумерек… чтобы увидеть, как светящийся камень, до краёв напитанный светом неба, начнёт отдавать его ослепшему пространству… как время, заключённое в круге циферблата, окутает тайна, рождённая игрой тьмы и света… как взгляд серебристого ферлинга, стоявшего на страже мерного хода жизни, суровый, но спокойный в свете дня, тронет свет цвета крови и пробудит в нём воинственность и ярость…

– Часы заводит особый человек? – спросил Дэниел.

– Мог бы догадаться, кто этот особый человек.

– Да я догадался.

– Каждую ночь в самый безлюдный час, около четырёх ночи, Фэрирэф берёт с собой лестницу и Родора и отправляется на площадь.

– Тяжело таскать туда и обратно лестницу, – заметил Дэниел.

– Думаю, для него нет большего счастья, чем эти ночные встречи со своим детищем, – с обидой в лице сказала Лэоэли. – А лестницу носить вовсе не тяжело: это очень лёгкая раскладная лестница. Её смастерили для Фэрирэфа лесовики… как и часы… Однажды Фэрирэф разбудил меня и попросил пойти с ним. И я сама несла лестницу и сама заводила часы. Фэрирэф дал мне ключ и уговорил меня подняться наверх. Я делала то, что он говорил, вовсе не трудные вещи: открыла дверцу с той стороны столба и поворачивала колесо завода вправо до тех пор, пока оно поддавалось… Когда я спустилась, Фэрирэф сказал, что, если с ним случится несчастье, я должна буду заводить часы… Но я не буду: не хочу зависеть от воли Фэрирэфа… Ну что, насмотрелся? Голова не кружится?

– Кружится, – Дэниел ответил так, как будто этот вопрос спрашивал его о том, о чём он хотел сказать, но не знал как.

Лэоэли пристально посмотрела на него…

– Врёшь.

– Не вру. Так никогда ещё не кружилась.

– Тогда смотри не упади.

– Не упаду… Я только взлетел… и меня несёт в неведомую высь.

– Раньше так высоко не взлетал?

– Никогда.

Сердце Лэоэли вдруг откликнулось на какой-то непонятный зов, сбилось с ровного ритма и побежало так быстро, и шаги его были так оглушительны, что она испугалась… и, спасаясь от них, сказала то, чего сама от себя не ожидала:

– Солнце не пускало?

Дэниел повернул голову к Лэоэли и как-то странно посмотрел на неё.

– Где… солнце? – спросил он. – Где твоё солнце?

Лэоэли, только теперь услышав собственные слова, всполошилась, закрыла рот рукой и побежала прочь… Дэниел – за ней. Он быстро догнал её и поймал за руку – она остановилась и, задыхаясь больше от волнения, чем от бега, прошептала:

– Ты никому не скажешь об этом!

Дэниел, торопясь, будто от этого что-то зависело, достал из кошеля Слезу и показал Лэоэли (так он хотел помочь ей оправдаться перед самой собой за опрометчивое слово).

– А ты об этом, – сказал он.

Лэоэли взяла Слезу.

– Ты не шутил, – тихо сказала она. – Теперь я знаю – ты не шутил.

– Не шутил.

– Красивая. Возьми. Давай не будем больше говорить об этом.

Дэниел убрал Слезу.

– Я только подумал…

– Что?

– Я подумал, что я мог бы сказать об этом Мэту.

– Ладно, Мэту можешь сказать… Проводи меня.

Некоторое время Дэниел и Лэоэли шли молча. Потом Лэоэли стала рассказывать.

– Девять лет назад… – Лэоэли задумалась, потом продолжила: – Это был счастливый день. Я запомнила его на всю жизнь. Я не знала тогда, что больше таких дней у меня не будет… Я, отец и мама (тогда я ещё не водила дружбу с колдуньей-зеленоглазкой) отдыхали на озере, на озере Верент. Ты ещё не ходил на озеро?

– Нет.

– Хочешь, после праздника вместе пойдём?

– Да, – ответил Дэниел: он не мог огорчить её правдой.

– Мы катались на лодке, купались, играли… Я была счастлива. Когда мы вернулись, мама сразу пошла в дом. А мы с отцом присели на ступеньках крыльца: мне хотелось продлить этот день, продлить чувства, которые он вызвал во мне, и не хотелось закрываться от него дверью. (Когда закрываешь дверь, часть тебя остаётся по ту сторону). Мы сидели на крыльце, как вдруг из сада донеслись голоса: один – Фэрирэфа, а другой… я не узнала. Но отец не ушёл сразу: что-то удержало его, что-то в их разговоре, Фэрирэфа и того другого. Отец насторожился и приставил палец к губам, и я сидела тихо. Я не понимала, о чём они говорят, но невольно что-то запомнила… Напряжение разговора нарастало. Фэрирэф почему-то закричал. Его возмущение было громче его голоса, это слышалось. Несколько раз он произнёс слово «Пасетфлен». Тот другой не кричал – он смеялся. В голосе же его было больше силы, чем в надрывном крике деда. Тот другой сказал, что он уверен в том, что пленник вернётся, и тогда все могут узнать правду… Поначалу я не придала никакого значения ни этим словам, ни всему подслушанному мной и отцом разговору… хотя какая-то тревога зародилась во мне. Вечер же, проведённый с бабушкой, её расспросы об озере и моя болтовня прогнали её. Я уснула быстро, но вскоре пробудилась из-за страшного сна. Я вышла в коридор, чтобы позвать маму, и услышала голоса: в гостиной ссорились отец с Фэрирэфом… Я думаю, что смерть отца и матери как-то связана с теми двумя разговорами, в саду и в гостиной. Вот почему я не люблю Фэрирэфа… Дэн?.. А ты ведь знал, что мои родители погибли?

– Да.

– Семимес сказал?

– Да.

– Мы пришли, ты заметил?

– Да.

– Мне надо идти.

Дэниел промолчал.

– Думала, ты снова скажешь «да».

– Мне жаль, – сказал Дэниел.

– Чего тебе жаль, Дэн?

– Мне жаль расставаться с этим днём, как было жаль тебе расставаться с тем твоим днём.

– Приходи завтра украшать Новосветное Дерево. Я буду там… Что молчишь?.. Спасибо тебе, Дэн.

Дэниел вопросительно посмотрел на Лэоэли.

– За то, что разглядел её во мне. До завтра, – сказала она и, повернувшись, побежала к дому.

Дэниел пошёл по улице, не зная, куда ему идти дальше…

– Добрый человек! – ухватившись за нечаянную мысль, Дэниел окликнул дорлифянина, который, миновав его, успел отдалиться шагов на десять.

Тот оглянулся и остановился. Дэниел приблизился к нему.

– Добрый человек, – повторил он, – как мне найти дом Фэлэфи? Я нездешний, первый день в Дорлифе.

– Вижу, что нездешний – наш бы не спросил, как дом Фэлэфи найти, всякий знает этот дом. Хворь одолела, или по какой другой надобности?

– Да вот что-то целый день голова кружится, – и соврал, и не соврал Дэниел.

– Это-то, может, и не хворь – голова кружится. Однако Фэлэфи покажись – её руки точно скажут, хворь или не хворь. Ты иди, как шёл. Четвёртый дом по левую руку её будет. Дойдёшь сам-то?

– Спасибо, дойду.

– Ну, тогда здоровья тебе… и не горюй.

«Дэн-Грустный», – вспомнил Дэниел прозвище, которое дал ему Гройорг, и усмехнулся.

Возле дома Фэлэфи в свете окна возился с длинной деревянной… кажется, не лодкой… похоже, кормушкой… определённо кормушкой для ферлингов (рядом сновал серебристый ферлинг, то и дело останавливаясь, чтобы опробовать изделие клювом) человек немалых размеров. Пёс, лежавший поблизости, не поднимаясь, зарычал – это он предупредил незнакомца, что всё видит и слышит.

Припомнив, как зовут мужа Фэлэфи, Дэниел негромко сказал:

– Добрый вечер, Лутул.

Погружённый в работу, тот не услышал его. Дэниел подумал, что это даже к лучшему: в голове у него была лишь одна Лэоэли, и он не смог бы сегодня быть хорошим гостем этого доброго дома. Он ещё немного постоял возле куста шиповника, глядя на Лутула и его помощника…

Подойдя к дому Малама, Дэниел услышал голоса своих друзей и пошёл им навстречу.

– Привет, Дэн-Грустный! Давно не виделись! – прокричал, заметив его, Мэтью, выявляя весёлость духа… – Рагу из баранины было так хорошо, что я не стану говорить о нём ни слова, чтобы не дразнить тебя.

– Ты уже дразнишь Дэна, – проскрипел Семимес. – Добрый вечер, Дэн. Нам не хватало тебя за столиком для четверых, и незанятый стул всё время ждал тебя.

– Думаю, у Дэна есть, чем ответить Мэту, – заметил Нэтэн. – Я прав, приятель?

– Тогда я тоже не буду распространяться насчёт ватрушек в компании Лэоэли, дружище Мэт, – ответил Дэниел.

– В компании прелестной Лэоэли, – со смаком произнёс каждое слово Семимес и затем спросил Мэтью: – Что бы ты сам выбрал, Мэт: чудное рагу из баранины в компании хоглифского «Лёгкого» или бабушкины ватрушки в компании прелестной Лэоэли? Бабушкины, Дэн?

– Бабушкины, – подтвердил Дэниел.

– Лэоэли сама выбрала – мне досталось хоглифское «Лёгкое», – нарочито горестно сказал Мэтью.

– По-моему, Дэн крепко поддал тебе, Мэт-Жизнелюб, – подыграл друзьям Нэтэн.

– Ладно, мы в расчёте, – сказал, отмахнувшись рукой, Мэтью, и, несмотря на легковесность этого слова, как и других, витавших в воздухе между друзьями, сказав это, неожиданно для самого себя вспомнил Кристин, их вечер в «Левом Правом», где и тогда пустовало место Дэниела за столиком, и погрустнел.

– Что, Мэт? – заметив это, спросил Дэниел.

– Да всё нормально, Дэн. Ребят, пойдёмте в трактир Малама. Посидим, потолкуем, забудем обиды, – сказал, бодрясь, Мэтью и тут же, глянув на Семимеса, немного исправился: – В трактир Малама и Семимеса. Да, Семимес?

– Да, – с довольством ответил Семимес и, поводив носом, добавил: – Нынче у нас грибочки в сметане.

– Друзья, я домой. Завтра увидимся, – сказал Нэтэн и, свернув влево, быстро зашагал по тропинке.

Вдруг лицо Семимеса, подвижное (вторившее каждому слову), приветливое и довольное… окаменело, запечатлев на себе неприязнь. Неподвижный взор его был устремлён на Дэниела.

– Дэнэд, – хрипло проскрипел он, будто ни сочное рагу из баранины, ни хоглифское «Лёгкое» вовсе не размягчили ни горло, ни душу его, – ты не хочешь сказать что-нибудь Семимесу и Мэту?

Дэниел, ошарашенный таким поворотом, пожал плечами.

– Не-ет, ты ничего не хочешь нам сказать… друг… потому как сегодня ты потерял себя… потому как сегодня ты забыл, кто ты есть…

– Семимес, в чём дело?! Говори яснее! – потребовал Мэтью, встав на защиту друга.

– Разуй глаза, Мэтэм, вместо того чтобы орать, – ответил ему Семимес грозным тоном и указал пальцем на поясной кошель Дэниела – кошель не был застёгнут и не оттопыривался, как всё время, пока в нём была Слеза.

Дэниел обшарил кошель рукой.

– Мэт, Семимес, похоже, я Слезу потерял, – сказал Дэниел с убитым видом.

– Проверь, на месте ли тетрадь, Хранитель Слова.

– На месте.

– Где ты хвастал Слезой? – всё тем же напряжённо-неприязненным тоном вопрошал Семимес.

– Да успокойся ты, Семимес. Говори по-человечески, – попросил его Мэтью.

Но последнее слово, сказанное им, не могло не задеть души Семимеса, и она отозвалась болью и гневом.

– Никогда впредь не говори этого слова Семимесу, сыну Малама… Семимесу, рождённому дорлифянкой, – проскрежетал он, сжимая в руке палку, торчавшую у него из-за пояса.

Мэтью сразу смекнул, в чём была его оплошность.

– Ну ладно, Семимес, прости меня. Признаю, что ляпнул не то. Но я не имел в виду…

– Замолчи! – прошипел Семимес.

– Похоже, я знаю, где мог обронить Слезу, – поспешил на выручку всем Дэниел, едва придя в себя.

– Говори, Дэнэд, поправляй свою нерадивость, – сказал Семимес, тщетно стараясь смягчить тон звуков, зажатых в тиски окаменевшего лица.

– На площади. Мы стояли напротив часов, шагах в десяти от них. Потом Лэоэли побежала… Потом… В общем, я мог обронить Слезу, когда убирал Её в кошель. Наверно, опустил мимо и не заметил. Это было недалеко от часов, слева от них.

Семимес, не проскрипев больше ни слова, сорвался с места и вскоре скрылся из виду.

– Бежим? – предложил Мэтью…

То, что Мэтью и Дэниел увидели, прибежав на площадь, заставило их попятиться назад и проглотить слово «Семимес», имя «Семимес».

Сын Малама, рождённый дорлифянкой, опершись на четвереньки, метался по куску земли, подобно охотничьему псу, который, почуяв затихшего в лабиринте норы зверя, ищет подступы к нему. Не замечая ребят, он то и дело пускал в ход нос, жадно вбирая дух почвы и отфыркиваясь… он взвизгивал и рычал… Он спешил за мимолётным запахом, который всё время поддразнивал его и ускользал, терял его, возвращался на прежнее место и проверял, не пропустил ли того, ради чего позволил вылезти наружу из его, Семимеса, жил существу, зачатому от корявыря. Сопение и рычание его становились страшными и невыносимыми, когда он взрывал утоптанную землю голыми руками и хоронил принятый за Слезу камешек. И это дикое отчаяние повторялось и повторялось, потому что его нетерпеливая жажда была сильнее его чутья.

Дэниел и Мэтью не смели приблизиться к тому, кого называли другом. Они стояли поодаль, охваченные отвращением и жалостью… Они стояли, и отвращение, огрызаясь, покидало их… а жалость, без объяснений, ждала Семимеса…

Вдруг Семимес подпрыгнул, словно укушенный змеёй, и, прижимая горевшую руку к груди, метнулся к часам. Под ними он окунул руку в свет и раскрыл ладонь.

– Нашёл!.. Нашёл!.. Нашёл! – раздался полный счастливого плача скрип.

Дэниел и Мэтью подбежали к Семимесу.

– Дэн! Мэт! Друзья мои! Я нашёл Её! Вот Она! – восклицал Семимес, и лицо его сияло счастьем. – Я нашёл твою Слезу, Дэн. Возьми.

– Спасибо, друг, – сказал Дэниел и принял Слезу (по коже его побежали мурашки, когда к его рукам, сложенным лодочкой, прикоснулась рука Семимеса, холодная, дрожавшая).

– Спасибо тебе, проводник, – сказал Мэтью. – Ты снова выручил нас.

Семимес проследил, как Дэниел убрал Слезу в кошель, потом помолчал, взвешивая услышанные им слова благодарности, потом сказал:

– Если бы Семимес был целым человеком, он бы… промолчал… И я промолчу… потому как все и так знают, что Семимес выручил всех.

На полпути к дому Малама Мэтью первым нарушил молчание, которое было в тягость каждому из троих.

– Семимес?

– Спрашивай.

– Как ты думаешь, Гройорг-Квадрат оставит нам грибов или?..

– Думаю, Гройорг-Квадрат и мой отец будут ждать нас к ужину, Мэт-Жизнелюб.

Так оно и случилось. Гройорг поджидал ребят на крыльце, и, когда они подошли к дому, сразу отдал свои чувства словам:

– Друзья мои, я счастлив, что вы, наконец-таки, добрались до дома! И теперь все мы усядемся за стол и предадимся беседе и поеданию яств. Что на свете может быть лучше этих двух вещей, когда они объединяются?!

…После того как обитатели дома на окраине Дорлифа разошлись по своим комнатам (Гройоргу достался диван в гостиной) и каждая из них стала мало-помалу наполняться полусонными переживаниями и мечтами, непохожими на мечты и переживания, заселявшие соседние комнаты, одна из дверей пропустила через себя тихий стук.

– Войди, если ты друг.

– Не спится?

– Вроде лёг. А вот тебе, вижу, не спится. Садись – поговорим… а то всё говорим, говорим… в разные стороны.

– Садиться не буду – похожу по комнате, как наш мудрый Малам. Может, что придумаю.

– Да ты уже придумал, с этим ведь пришёл… Ходи, ходи… дорлифянин.

– Угадал: придумал.

– Не угадывал – тебя глаза выдают.

– Скажу… неприятную вещь… может, подлую… даже предательскую.

– Ты не перегрелся у камина?

– Камин здесь не при чём.

– Точно, камин не при чём. А что при чём?

– Тебе надо вернуться домой.

– Это в Нет-Мир-то?

– Я не шучу.

– Это невозможно. И ты это знаешь.

– Знаю. А ты знаешь, каково сейчас Крис?

– Дальше!

– Знаешь, что будет с нами? С тобой?

– А ты знаешь?

– Знаю.

– Откуда?

– В глазах горхуна видел.

– Ты серьёзно? Почему не сказал?

– Не хочу верить в это, вот и не сказал.

– А я не хочу быть предателем и не буду им. Я Хранитель Слова, как и ты.

– Но это не твоя, а моя судьба… моё прошлое и будущее. Ты своё дело уже сделал: ты мне помог. А теперь возвращайся, я прошу тебя.

– Чокнутый ты. Убери Её… и не теряй больше. Просто тебе выспаться надо.

– Выспаться?

– Выспаться.

– Тогда пойду спать.

– Постой… Угадай, что больше всего удивило Нэтэна в Нет-Мире?

– Солнце.

– Как ты угадал?

– Просто сказал, что первое в голову пришло… Знаешь, почему пришло? Есть в Дорлифе один человек, который видел солнце. Угадай, кто этот человек.

– Малам?.. Фэлэфи?.. Ты заходил к Фэлэфи?

– Заходил, да не зашёл… Это Лэоэли.

– Лэоэли?! Где она могла видеть солнце?! Что она сказала?

– Ничего не сказала. Сболтнула и испугалась. Уверен, что видела.

– Ну и дела!

– А Семимес? Что его удивило в Нет-Мире?

– Не знаю. Он всё головой мотал. А про солнце? Плохо, говорит, когда всё зависит от одной свечи, хоть и большой.

– Правильно говорит. И ты правильно сказал: я, похоже, и вправду чокнутый. Пойду. Спать.

– Эй, чокнутый!

– Что ещё?

– Я всё равно с тобой.

– Значит, мы оба чокнутые… Да, Лэоэли просила насчёт солнца… никому.

– Зачем же мне сказал, раз просила?

– Ты чокнутый – тебе можно. Спокойной ночи, если уснёшь теперь.

– Уже сплю. И всё это – сон.

– Согласен: сон. Всё это – сон.

Дверь, выпустив сон, закрылась…

 

Глава шестая

Новосветный загад

Приближался предновосветный полдень. Дэниел и Мэтью пробудились и встали, как и вчера, поздно, наскоро позавтракали и только теперь собирались отправиться в Дорлиф, на площадь. В гостиную вошёл Малам.

– Сынок, вот тебе двадцать пять ферлингов…

– Не надо, отец. У меня есть, я скопил.

– Возьми – пригодятся. Полдня, пересуды и ночь впереди. До утра, думаю, домой не явитесь.

Семимес нехотя принял деньги.

– Мэтэм, вот твои двадцать пять ферлингов, – Малам, отсчитывая по одной, вложил в руку Мэтью пять пятиферлинговых монет. – Трать без оглядки.

– Постараюсь до утра промотать, – Мэтью подмигнул Семимесу.

– Вот и правильно: кто на праздник скупится, того праздник сторонится, – сказал Малам и подошёл к Дэниелу (он стоял у грибной стены). – Остались только твои ферлинги, Дэнэд. Подставляй ладошку.

– Спасибо, Малам.

– В кошель не клади, – проскрипел Семимес, – чтобы ненароком Слезу не выпихнуть, когда руке загорится за ферлингами лезть.

– Научен уже, – ответил Дэниел.

– Дэнэд, дорогой, могу тебе другой кошель дать – с левой стороны к поясу приладишь, – предложил Малам.

– Да не надо – я весь в карманах.

– Ну, ступайте тогда. Мы с Гройоргом попозже на площадь явимся… Новосветное Дерево смотреть. К середине пересудов, думаю, явимся.

– А где он? – спросил Мэтью. – Мы с Дэном ещё не видели его сегодня.

– Вставать надо раньше, – заметил Семимес.

– Да, он рано встал. Позавтракал, взял бревно и отправился подальше от глаз со своими кинжалами упражняться, – сказал Малам и затем обратился к Семимесу: – Сынок, палку время от времени слушай.

– Хорошо, отец.

– Деньги трать – не жалей.

– Ладно.

Семимес, сойдя с крыльца, сразу повернул голову направо и уставил глаза на что-то в кроне липы. Он сделал это нарочно, чтобы привлечь к этому предмету внимание Дэниела и Мэтью. И приём сработал: его друзья разом задрали головы и увидели большой круглый фиолетовый фонарь, который висел на ветке. Свеча в нём не горела: не пришло время. Повинуясь законам симметрии, ребята повернулись налево, к иве: из её кроны выглядывал точно такой же фонарь.

– Здорово! Эти фонари говорят нам, что мы входим в особый день, предновосветный, – сказал Дэниел. – Да, Семимес?

Семимес просиял, словно третий фонарь, но свечка в нём уже загорелась.

– Да, Дэн… Правильно сказал, очень правильно.

– Какой чей? – спросил Мэтью.

– Этот – отцов. На иве – мой. А в цвете на этот раз сошлись. Отец сказал: «Мой пусть будет фиолетовый, как глаза одного нашего гостя». Меня тоже фиолетовый покорил, – сказал Семимес, но объяснять, почему его покорил фиолетовый, не стал.

– Стало быть, расставили ловушки для света?

– Проказник ты, Мэт. Пойдёмте. Дорогой всё вам расскажу. Надо же такое выдумать – ловушки… Фонари увидите у каждого дома. В канун Нового Света их вешают на деревьях, как мы с отцом, или на стойках с крючками. Каждый сам выбирает, в какой цвет покрасить свой фонарь. Если ты думаешь, что небо засветится зелёным, как нынче, или хочешь, чтобы оно засветилось зелёным, то покрасишь свой фонарь в зелёный или купишь готовый зелёного цвета, чтобы самому не красить. Наши отец рано утром покрасил, пока вы спали, а я повесил. Про зелёный это я так сказал, к примеру. Не помню, чтобы небо два года кряду одного цвета было.

– Выходит, вы с отцом ждёте фиолетового неба, – сказал Дэниел.

– Фиолетового… Только отец сам, а я сам. А дурачок Кипик жёлтый фонарь повесил. Вон его дом, а рядом на рябине – фонарь жёлтый. Видите? Он каждый год жёлтый выбирает. А пускай ему повезёт – может, коз да собак пугать не станет.

– А у дома рядом один фонарь синий, другой – розовый, и оба на столбах, – заметил Дэниел.

– Я же сказал: это не столбы, это – стойки, их в землю не закапывают – очень удобно.

– Мне нравится эта затея с фонарями, – сказал Мэтью.

– Ты же говорил: ловушки.

– Я смеху ради сказал.

– Суфус и Сэфэси придумали. Всем нравятся их придумки. Даже насмешникам.

– Классная придумка, – подтвердил Мэтью.

– Дождитесь ночи, друзья мои. Ночью отрадно будет: все зажгут фонари и будут ждать, каким светом небо откликнется.

– Добрый день, Волчатник! – полное розовощёкое лицо, торчавшее из окна дома, мимо которого проходили ребята, поприветствовало Семимеса. – Отец дома?

– Добрый день, Дэфилифэд. Дома пока.

– Зайду к нему за молоком, пока он дома.

– Дело правильное. Очень правильное. Прямо сейчас и иди.

– Только кринку прихвачу.

Когда ребята миновали дом Дэфилифэда, Семимес проскрипел, посмеиваясь:

– Ферлинги улетают, ферлинги прилетают.

Мэтью и Дэниел переглянулись.

– Это я о звонких монетках, – пояснил Семимес.

– Да мы поняли, – сказал Дэниел.

– Про звонкие разве что Кипик не понимает.

– Не понимает? – спросил Дэниел.

– Не понимает. Но в лавку ходит. Мать отсчитает ему сколько нужно – он идёт и меняет свои ферлинги на хлеб. Там-то уже знают, кто пришёл и что ему в сумку положить.

– Бывает, – Мэтью помотал головой.

– А вы заметили, какой фонарь Дэфилифэд вывесил? – спросил Семимес и усмехнулся в ответ на какую-то свою мысль.

– Белый?

– Да, Мэт, правильно – белый. Белый, как само козье молоко. Небось, размечтался о молочном небе. Думает, оно будет молочным дождём ему кринки наполнять, а кошель – ферлинги сберегать, кои нынче Маламу выкладывать принуждён.

Семимес был какой-то другой в этот предновосветный день. В нём было больше весёлости, он был разговорчив, болтал о всякой чепухе, которая залетала ему в голову, и сам радовался этому. В то же время, в речах его, с лёгкостью выпускаемых наружу, проскальзывала язвительность.

– Бывает, – снова сказал Мэтью.

– Смотрите, смотрите! Вот и наш герой – Спапс. Отсюда видать: набил рот своими тщеславными мыслишками о своём слузи. Смотрите – изготовился… Одна из них сейчас порадует наши уши. Только донеси, родной, – не лопни.

Навстречу ребятам шёл скорым шагом, словно и вправду подгоняемый какой-то мыслью, дородный малый.

– Приветствую тебя, Семимес!.. и вас, дорогие гости Дорлифа! Ведёшь гостей Новосветное Дерево смотреть? Уже взялись наряжать, только бы игрушек хватило: больно ветвистое слузи мне попалось, – Спапс говорил быстро, звонким бабьим голосом, не давая Семимесу вставить ни слова. – Игрушки-то прихватили с собой из дома? Побольше бы игрушек. Ладно, я пойду.

Когда Спапс отдалился, Семимес сказал с усмешкой:

– Что я вам говорил?! Десяти шагов не донёс – разродился, как нерадивая роженица. Как он: «Ведёшь гостей Новосветное Дерево смотреть?» Веду, куда глаза ведут. А хоть и Новосветное смотреть. Может, тебе в карман ферлингов отсыпать за смотрины? И так толстый… Как он: «Только бы игрушек хватило». Не смешно ли? Только бы твоему языку прыти хватило донести до всех гостей Дорлифа главную новость – кому в сети самое ветвистое слузи попалось.

– Семимес!..

Неожиданно пространство расцарапал старушечий голос, смутив Семимеса и ещё больше – его друзей. Было в нём что-то пугающее. Было в нём что-то, что пронзительно шептало: «Я по ваши души». И ребята разом, не желая того, услышали: «Я по ваши души».

Из-за ивы вышла старуха… древняя, сухая, согбенная; в сером одеянии: заплатанной серой кофте и морщинистой серой юбке; на голове её глубоко, до самого носа, так, что не было видно глаз, сидел какой-то колпак, похожий на перевёрнутое вверх дном лукошко. Старуха опиралась на кривую, как она сама, палку… как будто нельзя было найти прямую. Не поднимая головы, она поманила ребят рукой. Семимес, преодолев неясное отвратное предчувствие в себе, шагнул в её сторону, Дэниел и Мэтью – за ним.

– Что тебе, бабка? – сдержанно проскрипел Семимес.

Та шаркнула палкой по земле и заговорила речитативом. И первые же её слова отозвались холодом, который пробежал по спинам ребят. И вокруг не осталось ничего, кроме этих слов, и они монотонно оплетали разум:

Старуха перестала выть и через несколько мгновений, которые заполнила немота, вдруг махнула палкой на ребят и выкрикнула:

– Ступайте!

Невидимые оковы упали с их ног, и ноги, снова ощутив жизнь, пошли… но мысли их остались в плену страшных слов, которые продолжали шевелиться в их головах… Через какое-то время (потерянное в круговороте мыслей) Семимес обернулся назад и сказал в никуда:

– Сама ступай прочь, противная бабка! Праздник приближается – нечего людей стращать… Ведьма!

– Она что, ведьма? – спросил, зацепившись за слово, Дэниел. – Откуда она взялась?

– Да не знаю, ведьма она или не ведьма… Слышал я про одну бабку-вещунью. В Парлифе, говорят, живёт. Не она ли? Ежели она, то не ведьма.

– От этого легче, что ли? – заметил Мэтью.

– Говорят, парлифская вещунья в зеркалах, что ей во снах грезятся, будущее видит.

– Во сне поманил меня зеркала клок, – тихо произнёс Дэниел строчку из зловещего стиха.

– Ну и пусть, – возмущённо проскрипел Семимес.

– Что, ну и пусть? – спросил Мэтью.

– А то пусть, что пусть будет так, как будет, – ответил Семимес. – Мы и без неё знали, что дорога нам предстоит нелёгкая.

– Точно, проводник, догадывались, – согласился Мэтью.

– Очень догадывались… Ну, полно вам ступать ногами вперёд, а мыслями назад. Вы, видно, пропустили, как до площади добрались. Посмотрите-ка, какие фонари вокруг площади! А народу сколько уже! Порадуйтесь, друзья мои!

– Пока радуется, – некстати сказал Мэтью и сам исправился: – Шучу.

– Шути, да меру знай, – Семимес покачал головой.

На подступах к площади и по её периметру были расставлены стойки с закреплёнными на них фонарями. Фонари эти отличались от тех, что ребята видели у домов дорлифян. Все они были сделаны в виде конуса, и серебрёная гравировка на них превращала фонари в сверкающие на свету слузи-деревца.

– Эти не из безмерника, как наши, – стеклянные, – пояснил Семимес. – Лесовиками сработаны. Ночью, когда их зажгут, такая красота будет, что взора не отвести.

Народу на площади прибывало на глазах. Одни приходили посмотреть, порадоваться, другие присоединяли к радости дело, третьи – к делу радость. Ушлые хозяева уже устанавливали свои торговые лотки прямо под фонарями, а некоторые из них уже разложили товар: игрушки для Новосветного Дерева, сувениры, фонари и фонарики и разные кушанья.

– Семимес, что это за очередь там? – спросил Мэтью.

– А торговца не видно, – заметил Дэниел.

Семимес усмехнулся.

– Торговец и не нужен: там ничего не продают и не покупают. Давайте поближе подойдём. Сами всё увидите… Видите?

Дорлифяне, большей частью дорлифская детвора, подходили к разноцветному сундуку и через щёлку в крышке опускали в него сложенные листочки бумаги.

– Это тоже придумка Суфуса и Сэфэси, – пояснил Семимес. – Загадываешь, какого цвета будет небо, записываешь загад на бумажке, пишешь своё имя и кладёшь бумажку в сундук. Кто угадает, тому будет награда – любая игрушка с Новосветного Дерева, на память. Завтра в полдень огласят везунчиков.

– Мне нравится эта придумка, – сказал Дэниел. – Я тоже свой загад сделаю и в сундук опущу.

– Сделаешь, только поближе к пересудам – сейчас очередь длинная, что стоять зря?.. Не зря, конечно… Бумагу и карандаш на столе возле часов можно взять, нарочно для этого дела поставили.

– Дэн, Семимес, смотрите.

– Это мастера из команды Суфуса и Сэфэси. Карусели ладят. Их на площади с десяток установят.

– Покатаемся, детство вспомним, – как-то грустно сказал Дэниел.

– Известное дело, покатаемся, – сказал Семимес. – В праздник на нашей площади волей-неволей в детство возвращаешься. Только это весело, а не грустно, Дэн-Грустный.

– Это и весело, и грустно, – не согласился и согласился с ним Дэниел. – Как ты вчера сказал: начало всегда лучше.

– Да, Дэн, начало всегда лучше… и то, отчего тебе нынче весело, завтра обернётся грустью.

– Вы тут грустите, а я пойду помогу с каруселями: руки чешутся поделать что-нибудь, – сказал Мэтью.

– Нет, Мэт, сегодня мы грустить не будем. А рукам твоим после похода применение найти надо, – заключил Семимес. – Я с тобой иду, познакомлю тебя с ребятами. А ты, Дэн?

– Вы идите, а я Лэоэли поищу, она где-то здесь должна быть.

Семимес посмотрел по сторонам и сказал:

– Что её искать? Вон она, вместе с Сэфэси слузи наряжает. Она заметила тебя – рукой машет.

– Вижу.

– Беги, да Слезу не оброни.

– Да ладно тебе, проводник, не попрекай, – сказал Мэтью.

Дэниел подошёл к Лэоэли. Она вынимала из коробки украшения и игрушки для Новосветного Дерева и раскладывала их на столе.

– Привет, Лэоэли! Добрый день, Сэфэси!

– Приветствую тебя, Дэнэд! – ответила Сэфэси и, взяв со стола гроздь разноцветных стеклянных шариков, направилась к слузи, чтобы передать её парню, который проворно заберётся по лестнице и отдаст её Суфусу (он стоял на самой её верхотуре).

– Привет, Дэн! – ответила и Лэоэли. – Помогай мне. Видишь, я едва успеваю. Открывай вон ту коробку. Сюда клади самые большие шары, сюда – те, что поменьше, сюда – бусы и гроздья, на эту сторону – игрушки, но бумажные отдельно.

К столу подходили детишки, выбирали то, что им больше нравилось, относили к слузи и отдавали ребятам постарше, которые подыскивали место на нём для каждого украшения. Подле слузи стояли четыре высоченные стремянки, по которым то вверх, то вниз бегали самые ловкие и смелые парни из команды Суфуса и Сэфэси… Так лучезарное слузи превращалось в Новосветное Дерево.

– У вас тут настоящий муравейник, и каждый муравей знает своё место, – сказал Дэниел.

– А как же. Только не место, а дело.

– А как же, – передразнил Лэоэли Дэниел.

– Я видела, ты с друзьями пришёл.

– Мэт и Семимес к другому муравейнику прибились.

– К какому?

– К карусельных дел мастерам. Мэт с детства любит всякие механизмы.

– А ты?

– А я люблю кататься на каруселях и мечтать.

– Кататься на каруселях и мечтать все любят.

– Вот и покатаемся сегодня. Покатаемся?

– Конечно, покатаемся. Ты не можешь и говорить, и работать? Украшений на столе не остаётся.

– Оранжевый в слезинках, – сказал Дэниел, вынув из коробки большой шар, который заставил его вспомнить о морковном человечке.

– Что? – спросила Лэоэли. – А-а. Нравится?

– Семимес говорил, что оранжевый в слезинках – любимый шар его отца. Похоже, этот самый. Пойду веточку для него подберу. Отпустишь меня?

Лэоэли улыбнулась и ничего не ответила. А Дэниел почему-то не сходил с места и смотрел на неё.

– Что же ты не идёшь?

– Спросить хочу.

– Ты и сам не работаешь, и меня с ритма сбиваешь. Спрашивай.

– Ты какой цвет неба загадала?

– А ты?

– Оранжевый… в слезинках.

Лэоэли засмеялась.

– В слезинках не бывает. Не было никогда, – сказала она и, задержав взгляд на глазах Дэниела, сделала свой выбор (может быть, новый): – Я выбираю фиолетовый.

– Пойду повешу оранжевый в слезинках, а то все веточки займут…

– А-а! – неожиданный пронзительный крик, продравшийся через говор и смех детей, заставил и Лэоэли, и Дэниела вздрогнуть. Они обернулись на крик: это голос Сэфэси напугал их. Она, согнувшись, топталась на месте. Руки её тряслись, в них не было сил, и она с трудом удерживала их у груди. По лицу её, бледному и неживому, по взгляду её глаз, потухшему и потерянному, по движениям её, которые больше не подчинялись ей, слабым и нескладным, было видно, что смерть одолевает её.

Дэниел положил шар на стол и поспешил к Сэфэси – холод был вокруг неё. Он почувствовал его руками и лицом. Это был чужеродный холод, не живой. Он исходил не от Сэфэси, а от того невидимого, что убивало её.

– Сэфэси, дорогая, что с тобой? – спросил он её через эту завесу холода.

– Су… Су-фус, – произнесла она едва слышно дрожащим голосом.

Дэниел поднял голову и закричал:

– Суфус! Сюда! Быстрее сюда! Сэфэси плохо!

Вслед за ним другие голоса позвали Суфуса. Он быстро спустился по лестнице, не отрывая глаз от сестры. Сделал три шага по направлению к ней и вдруг вскрикнул и отшатнулся назад, как будто кто-то невидимый толкнул его в грудь. Он глухо простонал и, преодолевая боль, которая сковала его, снова попытался идти… но ноги его подкосились, и он не устоял и упал на колени.

– Сэ-фэ-си, – прошептал он и через силу поднял руку и протянул к ней.

Сэфэси шагнула навстречу брату и покачнулась. Дэниел подхватил её и помог ей идти. С трудом преодолев расстояние в два шага, она улыбнулась ему, потом опустилась на колени и протянула руку брату. Он взял её в свои.

– Су-фус, – воздух принял от неё слабые звуки и отдал их Суфусу.

– Сэ-фэси, – сказал он и погладил её белокурые локоны.

– Бра-тик… зага-дай… небо, – в глазах её промелькнул блик жизни.

– Твои… гла-за, – ответил он. – Теперь… ты.

– Глаза… Дэ-на: он… пришёл… не зря.

– Да, – прошептал Суфус.

Вдруг пальцы его охватила судорога.

– Сэ-ф… – ещё раз успел он произнести имя сестры, и жизни в нём больше не осталось.

Слеза скатилась по щеке Сэфэси, и это была последняя капля её жизни.

Дэниел склонился над ними и зарыдал…

– Беги за лекарем, парень! – вдруг прямо над собой услышал он чей-то голос.

Он глянул на человека, сказавшего слова надежды. «Фэлэфи, – промелькнуло у него в голове. – Она спасёт их». Подстёгнутый этой мыслью, он помчался к знакомому дому. (Если бы вчера он был вместе с друзьями в «Парящем Ферлинге», он бы узнал теперь в этом человеке того, в чьих глазах Семимес угадал тёмные мысли)…

* * *

Дорлифская площадь рыдала и вопила сотнями голосов, и эти смятенные и горестные звуки не только подгоняли Дэниела и Фэлэфи, но и призывали каждого дорлифянина… Семимес, Мэтью и Нэтэн помогли двум сельчанам положить Суфуса и Сэфэси правильно (так предложил Семимес): рядом друг с другом, лицом к небу. Потом Мэтью и Нэтэн встали подле бездыханных тел своих друзей. Они, как и многие другие, ждали Фэлэфи, ждали чуда. Но пока чуда не случилось, а безжизненность была зрима, плач занял место предновосветной жизни Дорлифа… И жизнью Мэтью и Нэтэна в эти мгновения тоже был плач по Суфусу и Сэфэси: Мэтью не сдерживал слёз, Нэтэн плакал лишь сердцем…

Семимес, покинув скорбную площадь, побежал домой за отцом. Сообщив ему и Гройоргу страшную весть, он ушёл к своей иве. Он опустился на землю подле камня, прижался к нему щекой, обнял его и свернулся клубком. Протерпев ещё немного, он заплакал навзрыд. Обливаясь и захлёбываясь жгучими слезами, он стал рассказывать о своём горе тому единственному, с кем только и мог поделиться своим горем:

– Суфус и Сэфэси… Суфус и Сэфэси… Так звали брата и сестру… братика и сестричку… моих дорогих друзей… Всё!.. Всё! Нет больше Суфуса и Сэфэси! Там, на площади ещё надеются, что они оживут… что их оживит Фэлэфи. Никто… никто-никто не поможет им. Даже Фэлэфи не поможет им… Их убили… Всё! Нет больше Нового Света!.. Всё! Нет больше соцветия восьми!.. Как она: «Соцветие восьми!» Нет больше соцветия восьми!.. Как она: «Мы цветки на одном стебле». Только Сэфэси могла так сказать… Всё! Нет больше цветков, которых звали Суфус и Сэфэси… Соцветие восьми… Это начало. Это было начало. А теперь… Как она мне: «Кто бы так сказал, Семимес, дружок?» «Один человек», – ответил я… Один человек, которого на самом деле нет. Он был бы… я был бы им, если бы был целым человеком… Суфус и Сэфэси были такими… Они были правильными… Всё!.. Всё!..

Толпа расступилась перед Фэлэфи. Она подошла к Суфусу и Сэфэси, встала на колени подле них и подняла над ними руки ладонями вниз…

– Их души покинули Мир Яви, и я не в силах вернуть их, – сказала она, обводя взором дорлифян.

Утихшую было площадь захлестнула новая волна плача.

– Что умертвило их? – раздался голос из толпы.

Фэлэфи поводила над Суфусом и Сэфэси руками и вдруг отдёрнула их, будто испугалась чего-то.

– Я услышала что-то чуждое. Оно в их телах.

– Громче! Фэлэфи, громче!

Фэлэфи поднялась и сказала:

– В телах Суфуса и Сэфэси что-то чуждое! Оно отняло у них жизнь!

– Что это, Фэлэфи?!

– Мы ничего не видим!

Из толпы вышел Малам и жестом руки попросил всех угомониться. Затем обратился к Фэлэфи:

– Фэлэфи, дорогая, позволь мне назвать то, что ты почувствовала руками, но что скрыто от наших взоров.

– Да, дорогой Малам.

Малам опустил палку на землю между телами Суфуса и Сэфэси и всё своё внимание отдал руке. Покачав головой, он сказал:

– Кинжалы-призраки сразили наших дорогих Суфуса и Сэфэси. Позвольте мне открыть их вашим взорам.

– Поддержим Малама. Он знает, что говорит, – попросила дорлифян Фэлэфи.

– Покажи их нам, Малам!

– Мы хотим увидеть их!

– Мы хотим знать правду! Кто убил их?!

Малам осторожно прикоснулся палкой к тому невидимому, что остановило ток жизни в Суфусе – все разом ахнули: они увидели рукоять кинжала, который пронзил его грудь. Малам выдернул кинжал и отдал Фэлэфи. Затем он открыл взору дорлифян кинжал, что оборвал жизнь Сэфэси, и отдал его Тланалту, который стоял в первом ряду собравшихся. Тот поднял кинжал над головой, чтобы его могли увидеть все.

– Кто убил их? – снова прозвучал вопрос, на который пока никто не дал ответа.

И Тланалт, и Фэлэфи, и вслед за ними все, кто мог видеть морковного человечка, обратили свои взоры на него. И он сказал:

– Кинжалы-призраки вложил в руки труса Повелитель Тьмы. Этим убийством в канун Нового Света он показывает нам, что отнимет у нас свет, как отнял сегодня Суфуса и Сэфэси, людей, которые дарили нам свет. Этим убийством он начал войну нелюдей, корявырей, которым стало тесно в Выпитом Озере, против людей.

Гул поднялся над площадью… Фэлэфи попросила тишины, и, когда общий голос возмущения утих, сказала:

– Суфус и Сэфэси погибли. Но мы с вами продолжаем жить. Суфус и Сэфэси хотели, чтобы мы встретили Новый Свет. Повелитель Тьмы, напротив, жаждет лишить нас его. И мы, следуя светлому желанию сердец наших дорогих Суфуса и Сэфэси и наперекор тёмной воле, встретим Новый Свет. А потом пойдём на войну.

– Да! Правильно! – раздались согласные голоса дорлифян.

– Пусть сегодня не будет веселья, – продолжила Фэлэфи. – Но мы соберёмся на площади, каждый со своим загадом, как и прежде, и дождёмся прихода Нового Света. И те, чей загад сбудется, завтра выберут украшения на Новосветном Дереве и возьмут их себе, в память о Суфусе и Сэфэси. А теперь нам всем надо успокоиться и уступить место скорбной тишине.

– Стойте! Не расходитесь! – раздался голос из толпы, и все узнали этот голос. – Я буду говорить с вами!

Фэрирэфа пропустили. Он подошёл к телам Суфуса и Сэфэси и, встав на колени, сказал в тишину, которая жадно прислушалась к нему:

– Простите меня, дорогие мои друзья. Простите за то, что вы мертвы, а я жив… Было бы лучше, если бы убийца сначала пришёл за моей жизнью.

Люди в недоумении стали перешёптываться. Фэрирэф поднялся, приблизился к Фэлэфи и тихо спросил её:

– Ты уже знаешь, что Слеза, которую хранили Суфус и Сэфэси, была похищена убийцей?

– Нет, Фэрирэф, – ответила Фэлэфи взволнованно и даже растерянно (она вовсе не думала о Слезе, когда пыталась услышать руками хоть малейшее дыхание жизни в телах убитых дорогих ей людей).

– Фэлэфи, дорогая, – вступил в разговор Малам, – это правда: Слезы нет ни у Суфуса, ни у Сэфэси. Я заметил это, когда вынимал кинжалы, но ждал, пока люди разойдутся, чтобы сказать тебе об этом.

– Мы потеряли слишком много времени, чтобы попытаться распознать убийцу и вернуть Слезу, – с досадой заметил Тланалт.

– Беда, – тревожный шёпот вышел из груди Фэлэфи.

– Подожди, Фэлэфи. Хватит с нас одной беды, – сказал Фэрирэф и, ничего не объяснив ей, обратился к сотням собравшихся сельчан: – Дорлифяне! Вы хорошо знаете меня и верите мне!..

– Да, Фэрирэф! Не сомневайся!

– С чем ты пришёл? Скажи нам!

– Что ты знаешь, Фэрирэф?

– Так знайте же и вы, что знаю я! Сегодня хотели убить не только дорогих нам Суфуса и Сэфэси! Тот, кто убил их, пытался убить и меня!

Толпа ахнула. Фэрирэф продолжал:

– Но я одолел его. Убийца Суфуса и Сэфэси лежит в моём саду. Он мёртв и больше ни у кого не отнимет жизнь.

Многие сорвались было с места: им не терпелось собственными глазами увидеть убийцу. Но Фэрирэф окриком остановил их:

– Стойте! Стойте! Я сам отведу туда членов Управляющего Совета и нескольких мужчин, которые заберут тело.

– Кто этот изверг? – спросил кто-то из дорлифян.

– Я не знаю его имени. Никогда прежде не видел его. Но он не дорлифянин. Своих я знаю так же хорошо, как все вы знаете меня.

– Фэрирэф?! – раздался голос Руптатпура, и все поняли, что Фэрирэфу не избежать участи отвечать на вопрос с подковыркой. – Откуда же ты узнал, что тот незнакомец, что оказался в твоём саду, убийца? Или он сам тебе об этом сказал перед тем, как ты лишил его всякой возможности говорить?

– Ты как всегда въедлив, старина Руптатпур. И это правильно. Скажу так: на беседу у нас с ним времени не было…

Толпа поддержала Фэрирэфа одобрительными кивками и смешками.

– …Мы дрались. Дрались не на шутку – на смерть… Вот что выпало из кармана его рубахи, – Фэрирэф поднял и показал всем белую с фиолетовым отливом Слезу.

Волнение на площади утроилось: все узнали Слезу Суфуса и Сэфэси.

– Фэрирэфа в Хранители! – потребовал голос из толпы.

– Верно! Он спас Слезу! Пусть хранит Её!

– Он достоин быть Хранителем!

– Спасибо тебе, Хранитель Фэрирэф!

Фэлэфи подняла руку и взяла слово.

– Дорлифяне! Дорогие мои! Слеза, которую прежде хранили Суфус и Сэфэси, отныне переходит Фэрирэфу.

– Благодарю вас, друзья! – воскликнул Фэрирэф. – Я и впредь буду служить Дорлифу с честью! Теперь же, как сказала Фэлэфи, пусть скорбная тишина придёт на смену волнению. Сейчас я должен покинуть вас. Но я вернусь на площадь к концу пересудов, и мы вместе встретим Новый Свет.

– Спасибо тебе, Хранитель Фэрирэф! – ответили дорлифяне.

Фэрирэф, увидев Лэоэли, подошёл к ней. Лицо её было заплакано. Он погладил её по голове и сказал:

– Знаю, как тебе плохо в этот час. Ты любила Суфуса и Сэфэси больше всех. Крепись, внучка.

– Как бабушка?

– Очень испугалась. И о тебе беспокоится. Зайди домой, когда сможешь.

– Я приду. Как нарядим слузи, сразу приду.

– Видишь, внучка, как вышло со Слезой: к тебе вернулась твоя Слеза.

– Она не моя и не ко мне вернулась. И мне этого не надо. Иди лучше бабушку успокой.

– Лэоэли, у меня для тебя что-то есть, для твоего нового знакомого.

– Что? – удивилась Лэоэли.

– Приходи домой – сама увидишь.

* * *

Ко второй половине пересудов улицы и площадь Дорлифа снова ожили. Сумерки едва окрасили воздух в полутона, а новосветные фонари уже горели, хвастаясь друг перед другом своими загадами. Зацвело фонариками и Новосветное Дерево, встречая людей мириадами добрых и весёлых улыбок… и улыбок с грустинкой. В воздухе здесь и там словно вспыхивали имена дорлифян и гостей Дорлифа и слова поздравлений. Загорались и огоньки в глазах сотен детей и взрослых, которым преподносили подарки лесовики. Карусели раскручивались и осыпали пространство смеющимися искорками детских голосов. А в небе над Дорлифом уже парили разноцветные надувные шарики, которые провожали Старый и зазывали Новый Свет… Всё было, как бывало прежде на праздники Нового Света. Но всё-таки было немного тише, чем бывало прежде: задор не разгуливал так вольно по площади и улицам Дорлифа…

Лэоэли, прогуливаясь у Новосветного Дерева, искала глазами Дэна. Вдруг кто-то окликнул её, и она обернулась на голос: Эфриард и Эстеан помахали ей руками. Она остановилась и подождала их. На нём была светло-зелёная рубаха, на ней – изумрудное платье с чёрными нитями косого дождя.

– Привет, Лэоэли! – сказал Эфриард. – Вот мы снова и увиделись.

– Привет, дорогая моя! – сказала Эстеан. – Я успела соскучиться по тебе.

– Добрый вечер, дорогие мои, – ответила Лэоэли и опустила глаза.

– Мы знаем о вашем горе, – Эстеан взяла её за руку. – Но ты правильно сказала: предновосветный вечер всё равно добрый.

– С наступающим Новым Светом тебя, – сказал Эфриард. – Прими от нас с Эстеан этот подарок.

Лэоэли взяла крошечную деревянную изумрудного цвета шкатулку, украшенную рубиновыми капельками.

– Какая прелесть! Благодарю вас, дорогие мои, – сказала она, и на глазах у неё выступили слёзы (так в ней уживались горе и радость).

– Вот ключик к ней, – Эстеан вложила в руку подруги красный ключик. – Открой прямо сейчас.

Лэоэли открыла шкатулочку: в ней на чёрной бархотке покоился перстень с фиолетовым переливчатым камнем в виде распустившегося бутона; кольцо перстня образовывалось двумя изумрудными листиками, завёрнутыми книзу.

– О! Какой красивый! Как вы угадали?!

– Что мы угадали, Лэоэли? – спросила Эстеан.

– Мой цвет! Я загадала его днём. И вот этот цветок! Друзья! Спасибо вам! С наступающим Новым Светом!

Лэоэли обняла Эстеан, затем Эфриарда и расплакалась… и сквозь слёзы увидела Лутула. Он подошёл к ним.

– С наступающим Новым Светом, дорогая Лэоэли! С наступающим Новым Светом, дорогие наши соседи!

– С наступающим Новым Светом! – разом ответили все трое.

Он приподнял корзинку, отбросил на сторону покрывало, постланное поверх её содержимого, и протянул её Лэоэли и её друзьям.

– Отведайте творожного печенья. Сам испёк.

– Как всегда на Новый Свет: кого повстречал – тому лакомство? – сказала Лэоэли и взяла печенье.

Эстеан и Эфриард тоже угостились.

– Как всегда на Новый Свет, – ответил Лутул. – Спасибо вам.

– Это тебе спасибо, дорогой Лутул, – сказала Лэоэли. – Очень вкусное печенье.

– Да, печенье – прямо объедение! – с чувством сказала Эстеан.

Лэоэли осмотрелась.

– Ты кого-то ждёшь? – спросила Эстеан.

– Да, моего нового… – Лэоэли запнулась.

– Что замолчала? Секрет? – подначила её Эстеан.

– Эстеан! – остановил её брат и сказал Лэоэли: – Если секрет, не говори.

– Что ты, Эфриард! Нет у меня от вас секретов! Просто не захотела назвать Дэна знакомым. Мне кажется, мы с ним стали друзьями, хоть и знаем друг друга всего лишь день. Я обязательно познакомлю вас с ним.

 

Глава седьмая

Два мешка с подарками

Тем временем в доме Малама шли последние приготовления к секретному походу.

Убийство Суфуса и Сэфэси заставило Фэлэфи вновь собрать членов Управляющего Совета и Хранителей Слова для срочного разговора. Было решено, что Хранители Слова отправятся в путь сегодня же с наступлением темноты, а восемь сотен воинов Дорлифа и лесовики выйдут в Нэтлиф не на третий день после Новосветной Ночи, а в ночь, следующую за ней. Сразу после короткого совета Фэлэфи попросила знакомого лесовика, пришедшего на праздник, срочно вернуться к своим и сообщить Савасарду одно слово – «сегодня». И уже к середине пересудов Савасард прибыл в дом Малама с необычными новосветными подарками, которые ему помог доставить сюда Эвнар. Затем Эвнар отправился к Фэлэфи. У него была хорошая весть для неё: Правитель лесовиков Озуард решил отрядить в помощь Нэтлифу четыре сотни воинов, а командиром этого отряда назначил его.

Семимес и Мэтью занесли два походных мешка в гостиную и с нетерпением ждали, когда Савасард развяжет узлы на них. Нэтэн, Малам и Гройорг тоже были рядом, и любопытство притянуло и их взоры к мешкам. Уединившийся в своей комнате Дэниел, услышав Мэтью («Дэн! Подарки из леса подоспели!»), сразу же пришёл в гостиную.

Савасард вынул из мешка кожаный поясной ремень с прилаженными к нему тремя кожаными чехлами для нужных в любой дороге вещиц.

– С Новым Светом, дорогой Малам! Это тебе от меня подарочек.

– А-а! Заметил, что мой истрепался! – воскликнул морковный человечек. – Благодарю тебя, дорогой друг!.. Надо же – с чехлами! Вот этот аккурат для моей фляжки. А этот коробочку вспышек приютит. Благодарю тебя, Савасард! Очень угодил ты мне.

– Это тебе, Гройорг-Квадрат, прибавка к воинству, что на поясе у тебя, – сказал Савасард, протягивая Гройоргу кинжал в ножнах (чёрная рукоять кинжала имела оранжевую насечку и на конце оранжевый камень, а ножны были украшены узорным орнаментом). – В походе пригодится.

– Пригодится… пригодится, Мал-Малец в помощь мне! Спасибо тебе, Савасард-Ясный! – Гройорг вынул кинжал из ножен. – Жаль будет такую красоту в ход пускать – только в крайнем случае.

– Нэтэн, друг мой, прими от меня это.

– Вот так подарочек! – не удержал в себе свой восторг Семимес, увидев колчан с боевыми стрелами.

– Благодарю тебя, Савасард, – сказал Нэтэн и, поднеся к губам колчан, прошептал стрелам: – Я люблю вас, но не люблю тех, кто встанет на вашем пути.

– Этот кинжал тоже тебе.

– Не хуже, чем твой, Гройорг-Квадрат, – похвастался Нэтэн.

– Но и не лучше, Нэтэн-Смельчак, – прохрипел в ответ Гройорг. – Лучшим его делает рука.

– У меня такое чувство, что в этом я с тобой не сравнюсь, – признался Нэтэн.

– Во владении кинжалом с этим парнем никто не сравнится, – заметил Малам.

– Мал-Малец в помощь мне! – выразил удовольствие Гройорг, услышав от старого друга похвалу в свой адрес, вместо привычного сердитого «Гройорг!».

– Но зато у меня есть ещё один помощник, повыше ростом и пошире в плечах, – сказал Нэтэн, кивнув на свой меч.

– А у меня есть помощник, который не оглядывается ни на чей-то рост, ни на ширину плеч – он просто-напросто бьёт, Мал-Малец в помощь мне, – не остался в долгу Гройорг.

– Семимес, дружище, прими и ты подарок от меня. С Новым Светом!

Семимес выдохнул из груди изумление, которое, облачившись в звуки, вышло наружу протяжным скрипучим «а-а!». Такого подарка он не ожидал. Это был выточенный из камня конь вороной масти. Отшлифованное до слепящего блеска чёрное тело его играло красноватым отливом, словно он скакал сквозь пламя, и оно отражалось в нём. В отличие от вороного Семимеса, этот смотрел зрячими глазами, взор которых был устремлён вперёд. Семимес подошёл к стене с вороным и поставил каменного коня на верхнюю полку.

– На этом коне должен сидеть Семимес-Победитель, – сказал Гройорг.

Эти слова почему-то не обидели Семимеса, как обидели в прошлый раз, и ему не захотелось подраться с Гройоргом. На мгновение он вообразил себя Семимесом-Победителем, который сидел на этом прозревшем вороном, и в нём, Семимесе-Победителе, была какая-то сила, и у него, Семимеса-Победителя, была… власть. «Элэи», – вдруг промелькнуло у него в голове, и он очнулся… и, повернувшись к друзьям, к Савасарду, сказал:

– Савасард… Савасард, друг мой, я буду помнить это всегда… всегда.

– Благодарю тебя за добрые слова, дорогой Семимес, – ответил Савасард и добавил, вручая ему ещё один подарок: – А этот кинжал пусть послужит тебе в предстоящем походе.

Семимес поднёс кинжал к губам, обратил глаза на Нэтэна и спросил его:

– Нэтэн, тебя не заденет, если я скажу твоими словами?

– Что за вопрос, Волчатник? Валяй, говори.

– Я люблю тебя, но не люблю тех, кто встанет на твоём пути, – прошептал Семимес своему кинжалу.

– Дэнэд, Мэтэм, вы не воины, но кинжалы не будут лишними и для вас. Не бойтесь их, и тогда они помогут вам.

– Спасибо тебе, Савасард. Мы с Дэном не будем бояться: нож не такая уж непривычная вещь в любом хозяйстве, – шутя ответил Мэтью.

Семимес неодобрительно покачал головой.

– Эх, Мэт-Мэт! Додумался – сравнил боевой кинжал с кухонным ножом.

– А что? Грибы срезать и тот и другой сгодится, – не принял упрёка Мэтью.

Дэниел долго рассматривал кинжал, потом оторвал от него глаза и пристально посмотрел на Савасарда.

– Какое слово ты скажешь мне, дорогой лесовик, прежде чем мы вместе отправимся в путь?

Савасард подумал немного и ответил:

– Палерард.

– Спасибо тебе и за кинжал, и за искреннее слово, – сказал Дэниел (ему показалось, что он понял смысл этого незнакомого слова).

Савасард достал из второго мешка матерчатый свёрток, положил его на стол и развернул… Это были четыре дымчатые рубашки, прошитые металлическими нитями. Пересекаясь, нити образовывали небольшие ромбы, углы которых соединялись между собой более тонкими нитями.

– Наденьте их, – предложил Савасард ребятам. – Они не лягут на ваши плечи тяжёлым грузом, но часть ваших ран достанется им.

– Легки, как дым, из которого они сшиты, – заметил Семимес, первым облачившись в защитную рубашку.

– Теперь нам не страшны ни стрелы, ни мечи корявырей! – весело сказал Мэтью. – И это придаёт мне бодрости. А тебе, Дэн-Грустный?

Он хотел как-то расшевелить своего друга, которому после убийства Суфуса и Сэфэси, казалось, стало не до чего: он погрузился в себя и не проронил ни слова, а потом и вовсе спрятался от слов и взглядов в своей комнате и пробыл там до тех пор, пока не появился Савасард.

– И мне, – вовсе не бодро ответил Дэниел.

– О! Это ещё не всё? – спросил Мэтью Савасарда, увидев, что тот снова вынимает что-то из мешка.

– Возьмите. Это накидки, – сказал Савасард, протягивая Дэниелу и Мэтью по матерчатой трубочке. – От ветра, дождя и вражьего глаза. Их надо закрепить на поясах сзади. Я покажу.

– Гнейсовые, как у меня, – заметил Семимес, оценив опытным взглядом трубочки.

– И у меня, – сказал Нэтэн и показал свою накидку, прикреплённую к поясу. – Ретовал подарил.

– Гройорг, у меня ещё одна – для тебя. Возьмёшь? – спросил Савасард.

– Что ж не взять, вещь полезная. А иной раз и спрятаться от вражьих глаз можно, хоть я этого и не люблю.

– Эта – дымчатая, – снова заметил Семимес.

– Дэнэд, Мэтэм, я сказал, что вы не воины. Но вы Хранители Слова, и вам придётся защищать его и себя. И одних кинжалов для этого мало.

Савасард выложил на стол семь чёрных мешочков. В каждом мешочке, застёгнутом на пуговицу, было что-то размером с баринтовый орех.

– Открывай их быстрей, друг, не терпится заглянуть внутрь, – торопил его Мэтью.

– Очень не терпится, – проскрипел Семимес, на этот раз соглашаясь с Мэтью. – Что же там за хитрые штуковины, что невоинов в воинов превращают?

– Открывать не стану – объясню на словах. В мешочках – оружие, не слабее стрелы, меча и секиры.

– Вот те раз! – воскликнул Гройорг. – Я-то подумал, там гостинцы! Что же это?

– От них веет смертью, – тихо сказал Малам.

– Так оно и есть, Малам. Это оружие ещё не побывало в битве, но уже убило шестерых наших.

– Вот те раз! Зачем же ты притащил его сюда?! Здесь дети! – сердито прохрипел Гройорг.

– Это кто здесь дети?! – возмутился Нэтэн.

– Да! – присоединился к нему Мэтью. – Кто это дети?!

– Да я не в обиду вам, Мал-Малец в помощь мне! Я про то, что молодые вы все, а тут, вишь, какие страсти!

– Одни называют его огнедышащим камнем, другие – безумным, – начал рассказывать Савасард. – Это и в самом деле камень. Теперь добытчики выискивают его в пещерной тьме вслепую, лишь на ощупь. Помогает то, что он пористый. Факелы зажигать нельзя: когда на него падает свет, он обезумевает и сжигает всё вокруг на расстоянии трёх-четырёх шагов от него. Шестеро добытчиков погибли, когда один из них извлёк первый такой камень из-под слоя грунта в шахте. На камень упал свет факела. Лишь одному повезло: он стоял дальше других и остался жив. Он сказал, что увидел в руке друга тёмно-зелёный матовый камень, с заметными порами. Хотел подойти ближе. Но свет в несколько мгновений сделал камень белым и превратил в огромный огненный шар.

– Это как раз то, чем нужно накормить корявырей! – сказал Нэтэн.

– Будь у нас камешки третьего дня, мы бы не улепётывали от них, как зайцы. Да, Дэн?

– Да, Мэт. Мы не будем больше бегать от корявырей. Мы будем помнить о Суфусе и Сэфэси, и нам не захочется ни от кого бегать.

– Молодец, Дэн-Грустный, – поддержал его Гройорг. – Но чтобы драться, нужно иметь немного больше задора в сердце и в руках, Мал-Малец в помощь мне.

– Главное – донести Слово, вверенное вам, до Фэдэфа, – возразил Малам. – А для этого, может статься, и боевой задор укротить надо будет, а то и пятки врагу показывать.

– Ну, уж этого они от нас не дождутся, отец, – скрипуче возмутился Семимес.

– Точно, – сказал Мэтью.

– Мэтэм, Дэнэд, огнедышащие камни я принёс для вас. Озуард позволил забрать мне все камни, что добытчики нашли за девять лет. Их всего семь. Мешочки наденьте на свои пояса, для этого к ним пришиты лямки. Помните: огнедышащий камень не боится ударов и никак не отвечает воде, но свет делает его безумным. У вас будет всего несколько мгновений, чтобы бросить вынутый из мешочка камень во врага… Сами решите, кому из вас взять четыре камня, кому три.

– Мэт, Дэн, друзья мои, – протяжно проскрипел Семимес, – зачем вам спорить из-за камня? Лучше подарите его своему проводнику.

– Выбирай любой из семи, – предложил Мэтью.

Семимес тотчас взял мешочек со стола и повесил себе на пояс рядом с кинжалом. Его примеру последовали Мэтью и Дэниел.

– Подождите-ка, друзья, чуть не забыл, – заговорил Малам каким-то волнительным голосом. – Отлучусь на десяток шагов.

С этими словами он торопливо, продолжая что-то бормотать себе под нос, вышел из гостиной, и никто, даже Семимес, не понял, что так вдруг заставило морковного человечка всполошиться… Когда он вернулся, все увидели в руках у него палку из болотного двухтрубчатника. Это была не его палка, свою он оставил в передней по возвращении с совета.

– Савасард, друг мой, хочу исполнить свою давнюю задумку. Прими от меня в дар это. С Новым Светом тебя!

– Благодарю тебя, Малам.

– Я сработал эту палку в те же дни, что и палку для Семимеса, и с самого начала она предназначалась тебе. И вот я дождался дня, когда смог вручить её тебе… Вспомни о ней в тот миг, когда тьма, наполненная ловушками, окружит тебя и не в твоих силах будет отделить путь спасения от тех, ступив на которые, сгинешь ты. Вспомнив о ней, ударь ею оземь или по камню.

– Малам, дорогой, пусть твоё сердце не болит за меня. Мне дано различать грань между светом и тьмой. Но слова твои запомню.

– О, Савасард! Есть места, где свет, кажущийся близким, лишь иллюзия, которая заманивает в бездну.

– Верно! Есть такие места, – подтвердил Гройорг. – Мы с Маламом как раз…

– Гройорг! – прикрикнул на него Малам.

Гройорг проглотил слово, которое уже собиралось выскочить из него, и закашлялся.

– Кажется, кто-то постучал в дверь, – сказал Нэтэн.

– И я слышал, – сказал Мэтью.

– Я ничего не слыхал, – прохрипел Гройорг.

Снова раздался стук – стучались во входную дверь.

– Кто же в такой час? Фэлэфи? Она уже попрощалась с вами, – подумал вслух Малам.

– Пойду открою, – сказал Семимес.

– Подожди, сынок, – я сам. Не надо, чтобы тебя видели в этой рубашке.

Малам прошёл в переднюю и открыл входную дверь.

– О! Кто к нам в гости пожаловал!

– Здравствуй, Малам. С Новым Светом!

– С Новым Светом, дорогая Лэоэли!

– Я смотрю, вы с Семимесом фиолетовые фонари выбрали.

– Фиолетовые. По цвету глаз нашего гостя.

– Мне бы увидеть его. Он дома?

– Дэнэд? Дома, дома. Проходи.

– Я лучше здесь подожду, у липы.

– Сейчас выйдет.

Узнав, что пришла Лэоэли, Дэниел почему-то растерялся и в нерешительности посмотрел на своих друзей.

– Сними пояс и рубашку и ступай, – подсказал ему Гройорг.

– Спасибо, Гройорг, – сказал Дэниел и, сняв с себя воинское облачение, поторопился к гостье.

– Не болтай лишнего, парень, – проскрипел Семимес. – И недолго – нам в путь пора отправляться.

– Не торопи его, Волчатник, время есть, – сказал Нэтэн. – Пусть темень загустеет.

Дэниел спустился с крыльца и молча подошёл к Лэоэли.

– Я искала тебя. Весь вечер искала.

– Прости… Я не могу сказать, почему не пришёл.

– Мы завтра не увидимся?

– Нет, Лэоэли. А почему ты спросила об этом?

– Не знаю. Показалось…

– Показалось?

– Показалось. Просто показалось, что не увидимся… Скажи, что значит для тебя пёрышко.

– Пёрышко?.. Это давняя история. Фэрирэф рассказал?

– Ничего он мне не рассказывал. Просто сказал, что тебе будет приятно, если я подарю тебе пёрышко. Это правда?

– Ещё как приятно. Пёрышко – это лучший подарок для меня. С него всё началось, наша с Мэтом дружба началась… Пёрышко – это Мэт. Сначала Мэт был пёрышком. А потом пёрышко превратилось в Мэта.

– А ты тогда кто? Кем ты был сначала?

– Не знаю. Я это я… Может, я был слезинкой с того шара.

– С какого шара?

– С оранжевого в слезинках. Забыла?

– А-а! Кажется, уже столько времени прошло, а ведь это сегодня днём было.

Лэоэли сняла через голову какую-то нить и, потянув вверх, достала из-под ворота платья серебристое пёрышко.

– С Новым Светом, Дэн. Надень это пёрышко. Пусть оно всегда будет с тобой.

– Пёрышко! – удивлённо и одновременно растерянно произнёс Дэниел. – Спасибо, Лэоэли. С Новым Светом. Прости, я не знаю… я не подумал… о подарке для тебя… Красивое. Из какого-то камня.

– Я не разбираюсь в камнях. Отцу лесовик подарил, друг его. Не помню, как его звали, я маленькая была.

– Это твой волос?

Лэоэли улыбнулась.

– Ты же знаешь, я свои покрасила, а этот чёрный. Это конский волос. Раньше такой обычай был (да и сейчас есть): когда кто-то надолго покидал дом, близкий ему человек или друг надевал ему на шею или на руку замкнутый конский волос, сам по себе или с украшением. Это для того, чтобы дружба не оборвалась и чтобы человек этот вернулся живой и невредимый.

Дэниел протянул конский волос с пёрышком Лэоэли и сказал:

– Надень мне… если хочешь.

– Хочу. Наклони голову ко мне… Такое чувство, что ты покидаешь Дорлиф. Это так?

– Будешь меня ждать?

– Для чего же я тебе конский волос на шею повесила?.. Дэн, ты ведь не пойдёшь со мной на площадь Новый Свет встречать?.. Не отвечай, сама всё вижу. Тогда всё. Счастливо тебе.

Лэоэли вдруг отвернулась и пошла в сторону Дорлифа.

– С Новым Светом, зеленоглазка!

 

Глава первая

Предатель

Домик на окраине Дорлифа вдруг сник, съёжился и прижался к земле. Это свет в нём потух. И только два фиолетовых огонька, освещавших его снаружи, не давали ему пропасть вовсе. Из домика один за другим вышли семь человек, последним – Малам.

– Сынок, носочки про запас не забыл?

– Положил отец.

– Фляжки с тулисом и грапианом висят ли на поясе, проверь.

– Я их в мешок прибрал, так удобнее.

– Вспышек достаточно взял?

– Хватит.

– Ну, ступайте. Провожать не пойду. Направлюсь сразу к Новосветному Дереву – проведать свои шары.

– Прощай, морковный человечек, – сказал Нэтэн так, как ему захотелось сказать.

– Ещё свидимся, Мал-Малец в помощь мне, – сказал Гройорг, как умел.

– Прощай, Малам. Буду рад снова прийти в этот дом, – сказал Савасард.

– Твой дом стал родным для нас, Малам. До свидания, – сказал Дэниел.

– Точно. И мы ещё вернёмся, – добавил Мэтью.

– Ну, я пойду, отец, – тихо проскрипел Семимес.

– Буду ждать вас, дорогие мои.

Шестеро пошли прямо к липовой роще, морковный человечек – направо, в Дорлиф.

Пройдя десятка два шагов, Семимес повернул обратно.

– Семимес, забыл что-нибудь? – спросил Мэтью.

– Забыл. Идите. Я догоню вас, – ответил он.

Миновав дом, он подбежал к камню около ивы, сдвинул его с места и, присев подле ямки, зашептал:

– Пришло время нашей разлуки. Теперь я не смогу приходить сюда каждый вечер. Не смогу приносить в этот уютный домик новости. Обидно: я не прибегу сюда завтра утром, когда небо над Дорлифом будет новым, и не впущу его в домик, отвалив камень. Прости мне это, просто я буду далеко отсюда… Но моё сердце будет здесь… И там, известное дело. Там, потому что я Хранитель Слова. Здесь… Ты знаешь, почему моё сердце будет здесь… Ладно, всего не скажешь, я должен идти. С Новым Светом! Прощай!

Не забыл Семимес и про Нуруни. Он зашёл в хлев, погладил её и сказал:

– Нуруни, добрая душа, я ухожу. Далеко от дома. Очень далеко. Пока меня не будет, за тобой присмотрит отец. Не капризничай – слушайся его. Увидишь Кипика, не робей, бросайся на него – он и убежит. Ну, мне пора. С Новым Светом тебя, дорогая.

* * *

Сафа поднималась по лестнице в полной темноте, не зажигая свечей. За тринадцать лет чувства её запомнили этот путь лучше всех других дорожек, по которым она ходила, а их было немного, и все они не убегали за пределы Выпитого Озера. Она торопилась. Она хотела угодить своему хозяину. Она всегда хотела угодить ему, потому что в сердце своём носила благодарность и преданность ему. Прошло тринадцать лет с тех пор, как из всех женщин и девушек Выпитого Озера он выбрал, взамен прежней служанки (она упала с лестницы и разбилась насмерть), её, Сафу. И за все эти годы он ни разу не обидел её, а одиннадцать лет назад даже погладил её по голове. Из обитателей Выпитого Озера никто больше не был так поощрён хозяином.

В один из дней того далёкого года она сидела у башни Зусуза под окном комнаты, которую он ей отвёл, и думала о своём отце: прошло уже четыре дня, как он ушёл на охоту. Скоро он вернётся с добычей.

– Не печалься, Сафа. Дара вернётся, ничего с ним не станется, – сказал ей Зусуз, проходя мимо.

– Я знаю, Повелитель, – ответила она и поднялась.

Что-то услышал Зусуз в этом её «я знаю».

– Знаешь? – переспросил он.

– Да, Повелитель, знаю.

– Откуда ты можешь знать это? Может, его задрала горная кошка или растерзали пещерные волки. А может, его свалила стрела человека. Откуда ты знаешь, что он жив?

– Я знаю, Повелитель, он идёт домой. Вот, – Сафа подняла руку, в которой держала волос.

– Что это? – спросил Зусуз.

– Откусок.

Зусуз раскатисто рассмеялся и спросил:

– Что ещё за откусок?

– Откусок моего волоса, Повелитель… Когда отец собирался на охоту, я выдернула из головы волос и незаметно привязала к его поясу. А кончик волоса откусила и оставила себе. Он и указывает мне, где отец.

– Как же ты можешь знать, где твой отец, если ты не знаешь лесов и гор, которые окружают Выпитое Озеро?

– Откусок показывает, с какой стороны он от меня и далеко ли или близко.

– Сними платок и распусти волосы, – приказал Сафе Зусуз.

Она сняла платок и вынула из волос деревянный гребень – густые чёрные пряди упали на её спину и плечи. Зусуз потрогал волосы: на ощупь они были толще и жёстче человеческих.

– И где же сейчас Дара? Покажи.

Сафа приподняла откусок, держа его двумя пальцами, и, пристально смотря на него, стала шептать:

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди…

– Сафа! Он показывает! – воскликнул Зусуз.

Волос затрепетал и начал подниматься, будто подхваченный ветром. Потом движение волоса вверх прекратилось. Он продолжал трепетать, не поднимаясь, но и не падая. Он завис на одном месте.

– Отец там, Повелитель, – Сафа указала рукой направление.

– Я догадался, – сказал Зусуз и снова засмеялся.

Сафа улыбнулась в ответ, поняв, что угодила хозяину, и добавила:

– До него два Выпитых Озера в ширину.

– Он охотится в горах Хамрута… Ты умница, Сафа. Кто же научил тебя этому?

– Никто, Повелитель. Я сама углядела, когда с куклой играла.

– Умница! – с довольством повторил Зусуз и погладил её по голове.

Сафа спрятала глаза, чтобы они не выдали её счастья, и поклонилась хозяину. Зусуз задумался. Потом сказал:

– Округу тебе покажу.

Он сдержал своё обещание: они с Сафой облетели на Шуше ближние и дальние селения, леса и горы, реки и озёра. Сафа, выполняя наказ хозяина, была внимательна и всё запоминала. Но было в этих полётах ещё одно, то, что не надо было запоминать, но что невозможно было забыть, однажды почувствовав… Было небо. От парения в небе (а ей казалось, что это она сама парит в нём) Сафа испытывала неведомое ей доселе наслаждение. И за эти счастливые мгновения она ещё больше была благодарна своему хозяину. Благодарность эта была настолько сильна, что переродилась в страсть, дикую и безоглядную. Жизнь этой страсти Сафа чувствовала в себе. Чувствовала своей душой, которая всё чаще переполнялась беспричинной злобой и яростью, когда Зусуз был не один. Чувствовала своей кожей, волосы на которой вдруг щетинились. Чувствовала пальцами, которые напрягались и судорожно царапали всё, что попадалось ей под руки. Чувствовала челюстями, которые изнывали от сжатия и, сжимаясь, заставляли её скрежетать зубами и рычать, – и тогда Сафа грызла деревяшки. И в такие мгновения она жаждала растерзать любого, в ком почуяла бы угрозу для хозяина… Страсть эта ждала своего часа, ждала утоления…

Привязанности Сафы к своему хозяину не поколебало и то, что смутило многих обитателей Выпитого Озера, то, с чем, однако, они должны были смириться, потому что этой перемены жаждал сам Зусуз. Это были новый облик Повелителя и его новое имя. Перед тем как это свершилось, Зусуз приказал всем, кто был в тот час в Выпитом Озере, собраться у башни. Он вышел на балкон вместе с Тронортом и объявил:

– Воины мои! Жёны и дети воинов! Сейчас своими глазами вы зрите нас двоих: Повелителя Зусуза, который пробудил вас к жизни и высвободил из-под гнёта камня, и Повелителя Тронорта, который одарил вас знаком всепобеждающей стрелы. Каждый из нас двоих силён, потому что в каждом из нас двоих живёт огонь Чёрной Молнии. Когда-то огонь Чёрной Молнии был единым и много сильнее отдельных его огней, на которые он распался, вырываясь из скалы на свободу. Он жаждет вновь обрести былую мощь. Желая выполнить его волю и тем приумножить нашу силу, мы решили стать единым целым, единым вашим Повелителем, имя которого будет Трозузорт. Воины! Примите это и, выказывая преданность мне и Повелителю Тронорту, возопите: да будет Повелитель Трозузорт!

Выпитое Озеро онемело. Затем ореховоголовые ряды выкрикнули, недружно и робко:

– Да будет Повелитель Трозузорт!

Зусуз нахмурился…

– Шуш! – призвал он горхуна, который, как всегда, сидел на невидимой снизу верхушке башни.

Шуш, словно раскроив когтями толстую пелену над котловиной, просунулся через неё и завис перед балконом. Зусуз прыгнул ему на спину и спустился к воинам. Сойдя с горхуна, он выдернул из-за пояса палку и ударил ею оземь, ударил так сильно, что лик его исказила кривизна, а дно озера сотрясла пробежавшая под землёй волна… Многие не устояли на ногах. Многих охватило смятение… Зусуз вернулся на балкон.

– Ты не боишься поколебать их преданность? – спросил его Тронорт. – Я не заметил былой сплочённости в их рядах.

В ответ Зусуз рассмеялся, раскатисто и громко. Но это был ответ не одному Тронорту, больше это был ответ Выпитому Озеру. И оно уловило в этом смехе то, что он, Зусуз, остаётся его Повелителем, что он, Зусуз, лишь вбирает в себя Тронорта, его силу, его огонь Чёрной Молнии, чтобы стать ещё сильнее. И оно, придя в себя, выплеснуло свой вопль:

– Да будет Повелитель Трозузорт!

– Завтра рано утром сойдитесь у башни и, узрев Повелителя Трозузорта, возопите это вдвое сплочённее и сильнее! – крикнул Зусуз.

Поначалу (за год до рождения Трозузорта), когда в башне только поселился тот, кого Зусуз приказал называть Повелителем Тронортом, комнатка внизу едва ли не каждую ночь наполнялась приглушёнными стонами и рычанием. Это страсть Сафы пробуждалась и мучила её изнутри. Порой ей становилось тесно не только в её груди, но и в её комнатке, и тогда Сафа, влекомая своей страстью, вдруг соскакивала с кровати и делала жадный прыжок к двери, за которым должны были следовать другие прыжки, приближавшие её к жилищу нового обитателя башни. Но вместо этого она впивалась ногтями в дверь, и царапала, и драла её, пока приступ ярости не стихал…

От зубов и ногтей Сафы Тронорта спасли две вещи. Ни единожды он не выказал неприязни к хозяину. По крайней мере, Сафа не заметила за ним этого. Все его чувства по отношению к Зусузу вобрали листы бумаги, на которых Тронорт рисовал его. Но эти листы, превращавшиеся в глаза одного и другого, жили недолго, лишь мгновения: Тронорт заканчивал портрет, ставил на нём привычный узор со своими инициалами, захваченный и принесённый памятью из Нет-Мира, и предавал свои чувства огню. Кроме того, он, как и Сафа, был одинок и большую часть времени проводил в башне, на балконе. Там он оставался наедине со своими страстями и рисовал. Почему-то он всегда показывал свои рисунки Сафе (не те, которые ждал огонь). Ей нравилось это и нравились эти почти живые картинки. Они заставляли её душу трепетать… но трепетать по-иному: трепет этот унимал на время её страсть, и на душе её становилось покойнее. Однажды Тронорт дал Сафе рисунок, взглянув на который, она потеряла крепость в ногах и села на пол. На том рисунке была она, Сафа…

Когда Зусуз обернулся Трозузортом, Сафа не терзалась. Теперь чувства её, и те, что связывали её с Зусузом, и те, что подарил ей рисовальщик, не раздваивали её сердца.

…Сафа поднималась по лестнице, прижимая к груди сложенную вдвое тряпицу. Ей хотелось, чтобы хозяин увидел всё своими глазами. Наконец голые стены башни кончились, и она добралась до площадки, на которую выходили двери трёх подтуманных комнат. Почему-то ей показалось, что хозяина в его комнате нет. Но нетерпение так подзуживало её, что она пренебрегла предчувствием и постучалась в дверь – никто не ответил. Тогда, обругав себя дурёхой, она злым шагом преодолела ещё несколько витков лестничной спирали и постучалась в дверь комнаты хозяина на верхнем ярусе, той самой комнаты, которую совсем недавно занимал Повелитель Тронорт.

– Входи, Сафа, – послышался голос Трозузорта.

В ответ сердце её забилось так быстро, как не заставили его биться бесконечные ступени. Она вошла в комнату.

– Повелитель, откусок показал, – наконец выдохнула Сафа.

– Он отправился в путь?

– Да, Повелитель. Тот, у которого мой волос, вышел из Дорлифа.

– Ну-ка, – Трозузорт бросил взгляд на клок материи в руке Сафы, догадавшись, что в нём спрятано.

Сафа раскрыла тряпицу, двумя пальцами взяла с неё волос и, подняв его перед собой, принялась за дело:

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Вот, Повелитель!

– Вижу, Сафа. Куда направляется тот человек?

Сафа нарушила покой волоса, покачав его. Она знала ответ на вопрос Трозузорта, но хотела убедиться в его правильности. Рука её вновь замерла, позволив волосу искать.

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Повелитель, тот человек идёт в сторону леса Садорн.

– Благодарю тебя, Сафа. Ступай к себе и поглядывай на откусок… Постой! Сначала найди военачальника Гуру и скажи ему, чтобы он немедля явился ко мне.

– Да, Повелитель.

– Теперь ступай.

Трозузорт вышел на балкон и, глядя в сторону Дорлифа, задумался. «Значит, кроме Слезы, внук дорлифянина принёс с собой Слово, и они решили отправиться к тому, кто предсказал его приход. Слово не открылось им, и у них нет другого выхода. Они думают, что Фэдэф жив и сумеет разгадать тайну Слова. Но жив ли он?.. Они будут искать его. Где? – Трозузорт усмехнулся. – Откусок укажет мне на них. Слово и Слеза обретут нового хозяина. А он обретёт ещё большую власть… Кто сопровождает пришлого?.. Его друг? В нём – преданность и рвение хозяйского ферлинга, но он лишён убийственного клюва и когтей. Кто ещё? Сын Малама, их ловкий проводник? Третьего дня ему удалось-таки перехитрить моих воинов. Хм… Семимес… уродливое порождение случая… Этот во что бы то ни стало увяжется за двумя пришлыми: он одинок и жаждет признания. Малам научил его неплохо владеть палкой. Неплохо… Он мог убить меня… равно как и я его. Кто ещё? Малам? Нет, он обрёл покой. Он, скорее, пойдёт к Новосветному Дереву – ворошить воспоминания и предаваться мечтам… Наверняка, призовут одного-двух огненноволосых. С ними моим воинам придётся повозиться, если не застать их врасплох… Вышли спешно, не дождались наступления Нового Света. Значит, кинжалы-призраки утолили свою жажду, напившись крови брата и сестры… Пришло время войны. Пришло моё время».

Громкий стук в дверь оборвал мысли Трозузорта. Он вернулся в комнату и сказал:

– Входи, Гура.

Дверь открылась. Вместо неё проём заслонило мощное тело, облачённое в панцирь, над которым сидел огромный баринтовый орех с чертами, напоминавшими лицо. В глазах Гуры не было ни покорности, ни учтивости, но была сила и верность. Он шагнул вперёд – в пространстве за его спиной показалась Сафа. В тех редких случаях, когда Трозузорт вызывал к себе Гуру, она всегда сопровождала его наверх, иначе горхун не пропустил бы его. Дверь за Гурой закрылась, но Сафа осталась подле неё. Она насторожилась и напрягла свой нюх. Она нюхала воздух, ища в нём опасность для хозяина. Страсть заставляла её вынюхивать опасность всегда, даже тогда, когда взяться ей было неоткуда.

– Слушаю, Повелитель.

– Скажи мне, Гура, кому из командиров ты доверил бы самое важное задание.

– Какое, Повелитель?

– Такое, что от него зависит, большой или малой кровью Выпитого Озера одолеем мы людей в грядущей войне.

Гура пристально смотрел на Трозузорта. Тот продолжал:

– Выследить отряд людей в пять-десять человек, не больше. Они идут тайно. Вот что мне надо. Только что они вышли из Дорлифа. Среди них двое пришлых, тех самых, что наши воины упустили третьего дня в горах Харшида.

– Тебе нужны они, Повелитель, эти двое?

– Да, Гура. У них есть то, в чём, по предсказанию одного дорлифянина, заключена могучая сила. И сила эта должна послужить нам, но не людям.

– Повелитель, я сам выслежу отряд дорлифян.

– Нет, Гура. Ты пригодишься для другого. В день, когда я заполучу то, в чём люди видят своё спасение, и Сафа поможет мне открыть его тайну, мы выступим на Нэтлиф. Ты поведёшь десять тысяч воинов и овладеешь нэтлифской крепостью.

– Я мечтал об этом дне, Повелитель! – первый раз за время разговора Гуры с Трозузортом глаза ореховоголового сверкнули отблеском чувства – это была радость предвкушения большой крови.

– Пришло время превратить мечты в явь.

– Если не я, то Дара, отец Сафы, станет во главе отряда, который должен выследить дорлифян.

– Выследить и убить. Убить всех. Но тела двоих пришлых пусть не терзают. Пусть доставят их мне со всеми вещами, что найдут при них. Даре скажешь, чтобы взял с собой воинов, которые видели пришлых. Они возвращаются к Выпитому Озеру вдоль подножия Кадухара. Если не успеют вернуться, Дара перехватит их. Думаю, их пути пересекутся.

– Повелитель, когда Даре выступить?

– Две сотни воинов должны быть готовы выйти в любое время. Когда точно и в каком направлении, я скажу прямо перед выходом. Пусть каждый из них выберет себе четвероногого.

– Они отправятся на четвероногих?

– Да, Гура. Пора проверить их в настоящем деле, иначе зачем же я кормлю их?

– Да, Повелитель. Четвероногие быстрее настигнут людей.

– Всё, что я сказал тебе, передай Даре. И не забудь: тела двух пришлых не терзать – доставить мне вместе с вещами. Ступай.

Гура вышел. Трозузорт усмехнулся и сказал сам себе:

– Быстрее настигнут людей, говоришь?.. Настигнут и ошеломят дерзких путников, и дерзость их улетучится, как дым задутой свечи.

(Среди молодняка ореховоголовых попадались такие, которые, подрастая, так и не научались говорить и вставать с четверенек на две ноги и которым не дано было узнать подлинного назначения рук. Они отталкивались от земли передними и задними лапами, когда без устали носились по дну и ярусам Выпитого Озера. Они оставались на четвереньках, когда жрали, хватая пищу пастью из кормушек или с земли. В драке они избивали друг друга в кровь и ломали друг другу кости, но для этого им не нужны были руки, мечи и секиры – им нужен был яростный разбег, сокрушительный удар головой и острые зубы. Рождались они крупнее и сильнее большинства своих сородичей. С первых же дней жизни выявляли склонность к чрезмерной подвижности. И через много дней не могли усидеть на месте и сосредоточить внимание на приложении рук к занятию, как их двуногие братья и сёстры, потому что у них не было рук, потому что ноги их просили бега, все четыре ноги просили бега. А в глазах их, едва явленный, навсегда оставался взгляд, который искал одного – в кого с разбега врезаться головой.

Однажды, взирая на них, Зусуз решил:

– Эти, четвероногие, будут бегать под воинами, вместо лошадей. Их надо с малых лет приучать к всадникам. А тех из них, что не поддадутся власти слова и кнута и останутся необузданными зверями, – убивать!

Через годы Повелитель Трозузорт имел в своём многотысячном войске шесть сотен обученных четвероногих. Они не уступали в прыти лошадям, неплохо лазили по горам, таская на своих спинах убитых ореховоголовыми зверей, а главное – они готовы были (потому как были этому научены, и этого же требовала их натура) сокрушить своими головами строй лошадей идущей на всём скаку в бой конницы.

* * *

Хранители Слова шли молча. Они не зажигали факелов и держались на близком расстоянии друг от друга. Впереди шёл Савасард, за ним – Семимес, следом – Мэтью, Дэниел, Нэтэн и Гройорг. Никто из них не оборачивался назад: они приберегали этот прощальный взгляд до последнего холма, с которого можно будет обозреть Дорлиф. Перед путниками с каждым шагом, казалось, поднималась всё выше и выше мрачная стена, делавшая темноту ещё гуще, а неизвестность, ожидавшую их, ощутимее. Это был лес Садорн.

– Савасард, ты не хочешь свернуть с тропы влево? – вполголоса проскрипел Семимес, в душе не желая до конца уступать лесовику роль проводника.

Савасард убавил шаг и оглянулся назад.

– С холма, что от нас по левую руку, Дэн и Мэт впервые увидели Дорлиф, – пояснил Семимес.

Савасард повернул налево.

– Это же значит что-нибудь? – добавил Семимес.

– Точно, Семимес, значит. Ещё как значит, – поддержал его Мэтью, уставший от угрюмого молчания Дэниела, которое он чувствовал своей спиной.

Путники дружно забрались на холм… и в глазах их отразился Дорлиф, с его новосветной радостью и новосветной печалью.

– Такой красоты в жизни не видывал! – с чувством прохрипел Гройорг и к своему чувству прибавил то, что услышать от него никто не ожидал: – Вернусь из похода – останусь в Дорлифе. Рядом с домом Малама вырастет гриб… с оранжевой шляпкой. Потихоньку обживусь, Мал-Малец в помощь мне.

– Запомню твои слова, дружище, – сказал Нэтэн.

– Что ж, коль запомнишь, в гости ко мне придёшь.

– Про какой это ты гриб толкуешь, Гройорг-Квадрат? – спросил Мэтью, припомнив странное видение той самой ночи, когда в доме Малама появился Гройорг, и толкнул в плечо Дэниела.

– Гройорг! – одёрнул сам себя Гройорг по привычке быть одёрнутым своим другом (которого на этот раз не было рядом) в тех случаях, когда язык его сбалтывал лишнее, и прикрыл себе рот своей огромной пятернёй, которая, сделай он это раньше, не пропустила бы ни единого шального звука.

Прощание с Дорлифом нагнало на Дэниела ещё большее уныние. Каждый шаг от дома Малама до этого холма он терзался единственной мыслью: Суфуса и Сэфэси больше нет с ними… И когда Мэтью подтолкнул его, мысль эта, которой стало тесно от её повторения, нашла выход наружу, и Дэниел, по-прежнему не замечая никого рядом, произнёс голосом обречённого:

– Двоим не узреть наступающий свет.

Покроет их очи фиалковый плед.

– Дэн… – Мэтью коснулся рукой его плеча. – Забудь… Слышишь – забудь. Пора забыть эту старую ведьму. Она изведёт тебя.

Дэниел отдёрнул плечо.

– Забыть?.. Кого… забыть? Кого я должен забыть? – сказал он напряжённо (будто сдавливая слова), не глядя на Мэтью.

– Сам знаешь, о ком говорю, – ответил Мэтью с обидой в голосе.

– О чём вы, ребята? – удивился Нэтэн.

– Да! О какой это ведьме ты проговорился, Мэт-Жизнелюб? – прохрипел Гройорг. – С малых лет не переношу болтовни о ведьмах!

– Я не проговорился – я просто сказал.

– Волчатник, что ты скажешь? – спросил Нэтэн Семимеса.

– Он о старухе, что повстречалась нам нынче днём. Мы втроём шли на площадь, и вдруг она. Будто из-под земли выросла… со своим стихом, – нехотя ответил тот и остановился.

– Что за стих? – снова спросил Нэтэн.

– Плохой стих. Очень плохой.

– Если честно, мне её стих тоже в башку врезался, – признался Мэтью. – Но я хотел забыть его. Отказаться от него, будто его и не было… и от старухи этой.

– Забыть слова вещуньи не так-то просто, дорогой Мэт. Они врезаются в голову, чтобы ты вспомнил их в то мгновение, когда они сбудутся. Тогда-то ты и посетуешь: какой же я, мол, дурак был, что отмахнулся от старой ведьмы, – сказал Семимес и затем добавил, чтобы всем всё стало ясно: – Думаю, это была парлифская вещунья. Известное дело, вещунья не ведьма, но её тоже лучше стороной обходить.

– Кого я должен забыть? – продолжал Дэниел, то ли отвечая Мэтью, то ли самому себе. – Я не могу… не могу забыть Суфуса… не могу забыть Сэфэси… Они должны быть здесь, рядом с нами, на этом холме… Они должны любоваться вон той сказкой… Они должны вместе с нами увидеть новое небо… Я хочу разговаривать с ними… Сэфэси, скажи что-нибудь! Приди и скажи… скажи, что тебя и Суфуса отпустил Перекрёсток Дорог!

– Дэн! – умоляющим голосом произнёс имя друга Мэтью.

– Сэфэси, ответь мне! Или ты, Суфус!.. Пожалейте меня… и скажите что-нибудь!.. Поговорите же со мной!.. Я так хотел поговорить с вами…

Дэниел остановился и крепко-крепко сжал челюсти… и стал глотать ком, подступивший ему к горлу.

– Дэн, – тихо сказал Нэтэн. – И мы не забыли их. И нам всем больно. Слышишь, Дэн?

Дэниел с укором посмотрел на него и сказал:

– Покроет их очи фиалковый плед… Нет, они не на Перекрётске Дорог, и они не вернутся.

– Значит, мы с отцом угадали, – то ли невпопад, то ли нарочно проскрипел Семимес.

– Что угадали? Признавайся! – не поняв его слов, потребовал Гройорг.

– Цвет неба угадали… если верить стиху парлифской вещуньи.

– Тьфу ты! Ну её! – Гройорг махнул рукой.

– Шагнут за пределы один за другим,

Лишь верности муки останутся им.

В голосе Дэниела слышалась безнадёжность, выглядел он подавленным. Все переглянулись: каждый хотел помочь ему, но не знал как.

– Там, в Дорлифе, осталась смерть. И там, – Дэниел кивнул в сторону Садорна, – нас ждёт смерть… Я не хочу терять вас, друзья. Что я должен сделать, чтобы не потерять вас?.. Может, уйти… уйти туда, откуда я пришёл, в Нет-Мир? А потом снова шагнуть в черноту? Вдруг всё начнётся заново? Тогда я смогу уберечь Суфуса и Сэфэси… и всех вас…

– Дэн! – воскликнул Мэтью в отчаянии (он не мог ничего придумать, чтобы спасти Дэниела, он не мог даже сказать: «Одно я знаю точно…»).

Дэниел открыл кошель, достал из него Слезу и поднёс к лицу.

– Пусть всё это будет сном… Зато никто больше не шагнёт за пределы…

– Постой, Дэн! Послушай своего проводника, он ни разу не подвёл тебя, – проникновенным голосом проговорил Семимес. – Ты помнишь имя Слезы, которую держишь перед собой? Вспомни его!

Губы Дэниела зашевелились. На мрачное лицо его вдруг упал свет, нежный бирюзовый свет, будто Слеза сказала ему что-то в ответ на своём неслышном, но зримом языке, и он понял Её, и лицо его просветлело.

– Да, я помню, – ответил он Семимесу. – Суфус… и Сэфэси… Суфус и Сэфэси.

– Да, Дэн! Суфус и Сэфэси! Помнишь, ты увидел это в Ней. Ты увидел это наперёд… Дэн, друг мой, Суфус и Сэфэси с нами. Они в Слезе, которую ты хранишь. И соцветие восьми не сгинуло – оно есть, очень есть. Подними-ка Слезу ещё выше. Пусть Суфус и Сэфэси вместе с нами полюбуются на праздничный Дорлиф.

Дэниел поднял Слезу выше… и зарыдал… Семимес стоял рядом, окрылённый верой в свои собственные слова, которые только теперь осознал сам.

– Пойдёмте, друзья, – сказал Савасард. – Дэнэд нас догонит.

Дэниел нагнал своих друзей у самой кромки леса. Савасард и Нэтэн уже зажгли факелы.

– Постойте!

Все разом остановились и повернулись на голос Дэниела.

– Вот и наш главный Хранитель Слова. А ты всё оборачивался – с шагу меня да Нэтэна сбивал, – попенял Гройорг Мэтью.

– Я хочу сказать… Друзья, простите меня. Обещаю вам: впредь я буду сильным.

– Очень сильным, – поправил Дэниела Семимес.

– Да, очень сильным. И сил мне придаст соцветие восьми: Суфус и Сэфэси и все вы, мои лучшие друзья.

– Молодчина, парень! – прохрипел Гройорг. – Выправился! Теперь всё как надо пойдёт, Мал-Малец в помощь мне!

– Мне не стыдно, что мы с тобой родня, – сказал Нэтэн, положив руку на плечо Дэниела.

– Это не всё. Я ещё хочу сказать. Мне кажется, что, когда я остался один, я кое-что понял из стиха парлифской вещуньи.

– Стоит ли ворошить, Дэн? – встревожился Мэтью.

– Не бойся за меня, Мэт.

– Пусть скажет, – вступился за Дэниела Гройорг. – Говори, Дэн-Грустный.

– Тот предатель – это я, – начал Дэниел.

– Дэн, зачем ты так?!

– Подожди-ка, Мэт, – перебил его Савасард, до сих пор остававшийся как бы в стороне от происходившего. – О каком предательстве ты говоришь, Дэн?

– А, вы же не знаете! Сейчас, – Дэн собрался с духом. – Вот, послушайте:

Предатель нарушит ход тайный восьми:

Ход времени выше поставит судьбы.

Дэниел остановился и несколько мгновений молчал, давая друзьям возможность вникнуть в прочитанные им строки. Потом сказал:

– Это же про меня. Ведь я хотел покинуть вас, хотел удрать в Нет-Мир и, если это было бы возможно, начать всё сначала. Это значит, повернуть время вспять… поставить ход времени выше судьбы, моей и вашей.

– Выше судьбы Дорлифа, Дэн, и не только Дорлифа, – заметил Семимес.

– Точно, Дэн, всё сходится, – сказал Мэтью. – Но ты же не ушёл и не стал предателем. И теперь нам не надо бояться слов старой ведьмы. И это здорово.

– Ты мудрец, Дэн, – сказал Семимес. – По правде, старуха спутала и мои мысли, и я так и не смог разгадать загадку о предателе. А ты разгадал.

– Что ж, друзья, Садорну не терпится заполучить нашу компанию в гости, – прохрипел Гройорг. – Пойдём что ли, а не то я спать лягу.

– Подожди, дружище, – оборвал его Савасард.

– Что не по тебе, дружище?

– Может, Дэн и разгадал слова парлифской вещуньи, но я не чувствую, что это так.

– Уж не думаешь ли ты, что среди нас есть настоящий предатель? – насупившись, спросил Савасарда Семимес.

– Нет, Семимес, среди нас нет предателя, – ответил тот, сохраняя спокойствие.

– Но кто-то может стать им, да? Эта мысль гложет тебя? – допытывался Семимес.

– В каждом из вас я уверен, как в себе. Но я не допускаю мысли, что я могу предать.

– Кто же тогда? Откуда же ему взяться, этому самому предателю? – спросил Гройорг.

– Пока не знаю этого, как и все вы, – ответил Савасард. – Но узнаю, как и вы.

– Не было бы поздно, как с Суфусом и Сэфэси, – сказал Нэтэн.

– Да врёт этот стих всё и нас с толку сбивает! Нам бы дальше идти, а мы топчемся на месте! – горячился Гройорг.

– Нет, Савасард! Нет никакого другого предателя! Это обо мне сказано в стихе. Все вы знаете: совет проходил в тайне, и были на нём только мы, Малам, Фэфлэфи, Суфус и Сэфэси, Фэрирэф… – Дэниел запнулся.

– Тланалт и Гордрог, – помог ему Семимес. – Члены Управляющего Совета – это люди правильные («Все люди неправильные», – некстати промелькнуло в его голове), и им доверяют дорлифяне – среди них не может быть предателя.

Но никто больше не ведал о нашем задании. Это значит одно: Дэн разгадал строчку из стиха. Разгадал не сразу, лишь после того, как в душе уже совершил то, чего совершать вовсе нельзя. Известное дело, второй раз он… он ход тайный восьми не нарушит.

После этих слов Семимес как-то странно посмотрел на Дэниела, может быть, в его взгляде была подозрительность, может быть, в его взгляде был вопрос: а известное ли это дело?

– А я не знаю, что теперь и думать, – Мэтью пожал плечами. – В «Парящем Ферлинге» мы вроде бы лишнего не болтали, о походе и словом не обмолвились. Кто и где мог…

– Если бы я хотел разнюхать то, о чём говорилось на совете, нашёл бы способ разнюхать, – сказал Нэтэн.

– А лично мне не по нутру этот ваш Фэрирэф, пусть ему и доверяет весь Дорлиф, – прохрипел Гройорг.

– А на это вот что я тебе скажу, Гройорг, – обида послышалась в голосе Семимеса. – С ходом его времени каждый дорлифянин ход своей жизни сверяет.

– Я в сердцах сказал – не стоило говорить. Но раз уж сказал, пусть время нас и рассудит. А теперь умолкаю, Мал-Малец в помощь мне.

– Савасард? – сказал Дэниел и, ничего к этому не добавив, вопрошающе посмотрел на него.

Остальные тоже обратили свои взоры на лесовика.

– Друзья мои, вижу, что должен открыться вам. Весь путь от Дорлифа до Садорна меня не покидало чувство, что за нами кто-то следит. Я готов был склониться к мысли, что это секретность нашего похода заставила попасть меня в ловушку излишней подозрительности. Но когда Дэн прочёл строчки стиха парлифской вещуньи о предателе, я понял: чувство не обманывало меня…

– Савасард, Нэтэн, так загасите же факелы! – потребовал Гройорг.

Лесовик и дорлифянин вняли его внушительному слову.

– Что же ты раньше не признался, что за нами следят? – спросил Гройорг.

– Я не хотел тревожить вас до времени: смятение – худой спутник. К тому же слух мой не различил среди звуков ночи крадущейся поступи недруга, а глаз мой не выхватил его движения в сторону леса.

– Как же нам теперь быть? – спросил Мэтью.

– Если бы я был проводником, я бы изменил маршрут, а так… – проскрипел Семимес каким-то сдавленным скрипом.

– Мы тут все на равных, Волчатник. Предлагай, и вместе решать будем, – твёрдо сказал Нэтэн.

Семимес продолжил:

– Известное дело, на равных, мы же все Хранители Слова. Вот что я вам скажу, друзья мои: тот, кто разузнал о нашем маршруте, не пойдёт за нами далеко – побоится. Он уже сверил то, о чём разузнал, с тем, что есть. Он увидел, что мы покинули Дорлиф, не дождавшись Нового Света. Что ещё ему надо, чтобы выдать нас? Да ничего. Недаром Савасард не заметил недруга, а лишь уловил мысль его, что зацепилась за нас… Я бы изменил маршрут.

– Менять так менять, только бы сдвинуться с места. А не то чёрные мысли всех наших недругов зацепятся за нас, пока мы тут разговоры говорим, – торопил друзей Гройорг.

– Я бы изменил маршрут, – ещё раз повторил Семимес. – Чтобы добраться до гор Кадухара, нам не следует идти по лесу Садорн к пещере Тавшуш, хоть так и решил совет.

– Верно, Семимес, – согласился с ним Савасард. – Думаю, корявыри устроят нам засаду у пещеры Тавшуш или в лесу на пути от Тавшуша к подножию Кадухара.

– Да, Савасард, – голос Семимеса вовсе освободился от гнёта мысли о проводнике. – Как раз на этой опушке Садорна они возьмут нас в кольцо. На их месте я бы затаился на отроге Харшида, том самом, что спускается к пещере, а со стороны Кадухара – в камнях у кромки леса и поджидал бы вас… нас.

– Не слишком ли много для тебя одного?! – выпалил Гройорг, просто так, без задней мысли.

Рука Семимеса потянулась было к палке, но, прежде чем она сжала её, он успел вспомнить, что между ним и Гройоргом – его отец, потом – что оба они, Семимес и Гройорг, заодно.

– Я в том смысле, что, будь я командиром корявырей, я сделал бы так, как сказал, – проскрипел он, насупившись (нечаянная мысль о том, что он командир, прошмыгнула внутрь его души, и он почувствовал её тепло).

– А мы туда не сунемся, к этим корявырям! Хоть я и не прочь поквитаться с ними, Мал-Малец в помощь мне, – сказал Гройорг.

– Ты, я вижу, знаком с ними, коли поквитаться желаешь? – придрался к слову Нэтэн.

– Было дело. Коротко спросить – долго рассказать. Сейчас байкам не время.

– Ну-ну.

В отличие от Гройорга Мэтью и Дэниел отмалчивались, потому как от карты, по которой на вчерашнем совете их глаза пробегали намечавшийся маршрут вслед за карандашом Тланалта, в их головах осело не больше, чем выветрилось из них.

– Гройорг-Квадрат, – голос Нэтэна звучал со слышимой насмешкой, – так куда же нам тогда, по-твоему, идти?

– По-моему, Нэтэн-Смельчак, нам следует идти там, где оборвутся наши следы. Где такое место в этих местах, я не знаю, – Гройорг посмотрел на Савасарда, потом на Семимеса, потом снова на Нэтэна. – Вам, друзья, видней.

– Есть такое место! – разом сказали Семимес и Савасард.

– Хорошо иметь двух проводников в одной команде, если они говорят в один голос, – сказал Дэниел.

– Точно, – сказал Мэтью.

– Ну?! Что замолчали оба?! – подначивал проводников Гройорг. – Признавайтесь!

– Только я ни разу не испытал этот проход, – проскрипел Семимес, стыдливо опустив голову.

– По правде говоря, я тоже только слышал о нём… от наших, – сказал Савасард.

– Проход?! – Гройорг повторил это слово так, как будто оно озадачило его. – Не люблю неизведанных проходов! А по-другому нельзя до Фэдэфа добраться?

– Ты же сам предложил идти там, где оборвутся наши следы, – ответил ему Семимес. – Я готов идти к Пропадающему Водопаду, пусть отец и наказывал мне держаться подальше от него. Не теперь – раньше наказывал.

– Дорлифяне обходят это место стороной. Говорят, где вода пропадает, и человек пропадёт, – сказал Нэтэн.

– Но ведь кто-то проходил там, раз и Семимес, и Савасард называют путь через водопад проходом, – логично предположил Мэтью, желая услышать обнадёживающий ответ.

– Четыре года назад одному из наших удалось не только ступить в проход в том месте, где обрывается поток воды, но и выйти из него. И, знаете, где он вышел? – Савасард остановился.

– Где? – вопрос Семимеса на полмгновения опередил точно такой же вопрос Мэтью и на мгновение – Гройорга.

– Он вышел в ущелье Ведолик, через одну из пещер. А это – Кадухар.

– То, что нам и надо, – заметил Нэтэн.

– Ты сказал, вышел один. А скольким же не удалось выйти из этого самого прохода? Признавайся, дружище! – кстати, а может, и некстати спросил Савасарда Гройорг.

– Четверым его спутникам. Они так и не вернулись.

– Савасард, значит, наш путь от водопада до ущелья Ведолик будет спрятан от любых глаз?

– Да, Нэтэн, это невидимый путь.

– Тогда я говорю «да» нашему новому маршруту.

– Я уже сказал своё «да», когда только затеял разговор о Пропадающем Водопаде. А иначе стал бы я о нём вспоминать, – проскрипел Семимес.

– Не люблю неизведанных проходов, но страсть как обожаю неожиданные решения! – признался Гройорг. – Так что получите моё «да», Мал-Малец в помощь мне!

– Невидимый путь лучше видимого – я говорю «да», – сказал Мэтью и посмотрел на Дэниела.

– Если, изменив маршрут, мы сможем обмануть парлифскую вещунью, я тоже говорю «да», – сказал Дэниел.

– И я говорю «да» нашему новому пути, – сказал Савасард. – А путь будет такой: пересечём Садорн и напрямик к Харшиду. Новый Свет встретим в дороге, он придаст нам сил.

– Он да хороший кусок праздничного пирога, – добавил Гройорг.

– Да один-другой глоток настойки грапиана, – добавил Нэтэн.

– Да горсть баринтовых орехов, – добавил Мэтью.

– Да несколько других слов, – добавил Дэниел и затем ответил замершему на мгновение дыханию друзей: – Других, не походных – праздничных.

– Савасард продолжил:

– Привалы будем делать по усталости. На ночлег остановимся завтра с наступлением сумерек. На следующий день спустимся в ущелье Кердок и вдоль Друза направимся к Пропадающему Водопаду. Это займёт ещё не меньше трёх дней. Подъём к водопаду начнём при свете дня, после хорошего отдыха. Там, на склоне скалы, за потоком, будем искать удобное место для спуска к проходу. Что ж, друзья, мы с Нэтэном зажжём факелы – и в путь.

– Пойдём без разговоров: лес слушать надо. И держитесь поближе друг к другу, а то тьма кого-нибудь схватит и унесёт в Выпитое Озеро, – сказал веское слово проводника Семимес, потом добавил, переменив тон со строгого на приятельский: – Ну, а ежели кому покушать захочется, это можно и на ходу.

– Мне уже хочется, – признался Мэтью.

– Мне тоже, – сказал Дэниел (он не брал в рот и крошки с тех мгновений, как увидел смерть Суфуса и Сэфэси).

– Я всегда не прочь с друзьями за столом посидеть, – сказал Гройорг.

– Я тоже не откажусь, хоть и стола нет, – сказал Нэтэн.

– Тогда давайте сядем и поедим, – предложил Савасард.

– Ну, коль время всё равно съестся, то и я заодно поем, – нехотя присоединился к остальным Семимес. – Доброго вам голода!

– Доброго голода! – вторили ему пять голосов.

Через некоторое время, совсем недолгое, язык Гройорга вспомнил о своём втором деле:

– Сижу я себе на траве в компании друзей, жую сочный пирог, который Маламу принесла… эта добрая женщина, как же её…

– Дороди, – подсказал Гройоргу Семимес.

– Дороди, правильно. Сижу и думаю: что же нас ждёт в этом самом проходе? Не случайно же в нём сгинули четыре лесовика. А ведь лесовики – это вам не какие-нибудь взбалмошные юнцы, которые ищут, где бы им пропасть.

– Мы попадём в Красную Пещеру, – сказал Савасард. – Так наши прозвали её.

– В Красную Пещеру? – переспросил Гройорг.

– По словам Гонтеара, того, кто побывал в пещере и видел всё своими глазами, нутро её: и дно, и верх, и стены – сплошь красное. Стены изрезаны расселинами. Но мы не должны сворачивать в них. Четверо друзей Гонтеара в поисках близкого выхода один за другим уходили в расселины. Никто из них не вернулся. Гонтеар же строго держался правой стороны пещеры, уходящей всё дальше и дальше. Он потерял счёт времени. Нескончаемый красный цвет вокруг пересытил его глаза и замутил рассудок. Красный цвет не отпускал его и в те часы, когда он дремал. Но в конце концов он набрёл на выход.

– Савасард, не проще ли было всем пятерым выйти из пещеры там, где они вошли в неё, а не разбредаться по расселинам, теряя друг друга? – спросил Дэниел.

– Да, не проще ли? – зацепился за вопрос Гройорг.

– Разбредаться – дело худое, – заметил Семимес. – Мы не станем разбредаться.

– Они подумали, как и ты, Дэн, как и ты, Гройорг, и вскоре, почуяв опасную чуждость пещеры или, может быть, того, что было за её стенами, вернулись к месту, где попали в неё. Но там не было выхода. Там была сплошная красная стена. И им пришлось искать другой выход.

– А выход, на который набрёл Гонтеар, не превратится в сплошную красную стену? – задался вопросом Мэтью.

– Могу сказать лишь то, что слышал от Гонтеара: искать надо чёрное пятно, такое же, какое мы увидим там, где обрывается поток Пропадающего Водопада, – пояснил Савасард.

– Такое же пятно смутило нас третьего дня в Невидимой Нише, – вспомнил Семимес. – Одинокий не велел нам соваться туда. Очень не велел.

– А со стороны ущелья можно попасть обратно в проход? – спросил Дэниел.

– Гонтеар сказал, что из прохода он попал в небольшую пещеру, а из неё – в ущелье Ведолик. Ступить же из этой пещеры обратно в проход нельзя.

– Странно, – подумал Дэниел вслух.

– Даже нашим это показалось странным, – сказал Савасард.

– Нам бы выход из этой Красной Норы отыскать, будь она неладна! А возвращаться в неё нам незачем! – недовольно прохрипел Гройорг.

– Не хочешь ли ты ещё раз изменить маршрут, Гройорг-Квадрат?

– Только если не пролезу в нору, Нэтэн-Смельчак. Пролезу, Мал-Малец в помощь мне!

– Что ж, друзья, пора в путь, – сказал Савасард.

– Засиделись, – протяжно проскрипел Семимес.

После недолгого, но отрадного походного ужина Хранители Слова встали, взглянули на небо (его ещё не тронула краска Нового Света) и один за другим вступили в лес.

– Мэт, Дэн, – снова раздался привычный скрип, – смотрите не напугайтесь, когда на ваши головы разом упадут сотни листьев и игл. Так лес провожает Старый и встречает Новый Свет. Это Новосветный Листопад.

Они не успели сделать и полсотни шагов, как вдруг поток листьев с шелестом хлынул сверху на землю.

– Мэт! – воскликнул Дэниел и не прибавил к этому других слов: ожившим чувствам его не нужна была никакая оболочка.

– Дэн! – воскликнул Мэтью (ему хватило одного этого слова, чтобы разделить свой восторг с другом).

В свете факелов листья и иглы падали целыми роями, на мгновения заполоняя всё свободное пространство. Они обдавали тела, заставляя нервы чувствовать даже сквозь одежду. Они будто стаскивали её с тел, такими живыми были их прикосновения.

– Мэт!

– Дэн!

Но главным в Новосветном Листопаде был шелест падавших листьев… роёв листьев… глухой, всеохватывающий, всепроникающий… как будто кто-то огромный, величиной с Садорн, набрал полную грудь воздуха и выдохнул его откуда-то сверху на кроны леса… потом ещё набрал и снова выдохнул… и ещё… и ещё… И листья переполошились и с криком (их криком был шелест) падали вниз, цепляясь друг за друга, за ветки, за всё, что попадалось им на пути. Шелест оглушал воздух то слева, то справа, то сразу везде. Он пронизывал тела и забирал души. И души метались, захваченные шелестом: они оказывались то слева, то справа, то их будто разрывало в невидимые клочья. А тела, оставаясь без душ, трепетали и покрывались холодными мурашками. А когда души снова возвращались в них, они выходили из оцепенения и наливались теплом.

– Мэт!

– Дэн!

Поток то стихал, то возобновлялся… Семимес шёл перед Мэтью и Дэниелом и радовался на них. И это ничего, что они так громко кричали друг другу, ведь всё равно их крики поглощал шелест Новосветного Листопада…

Вскоре вся земля, на которой стоял Садорн, была покрыта толстым, но легковесным настилом из опавших листьев и хвои. Идти по нему было приятно: ноги ступали по мягкой толще, она легко принимала и отпускала их… Идти по нему было весело: его подвижные лоскуты то заставляли ноги проскальзывать назад, замедляя ход путников, то подначивали их прокатиться по настилу, убыстряя его. Поначалу ноги Мэтью и Дэниела с удовольствием принимали эту игру и забавлялись ею. Но сделав несколько сотен шагов и, в дополнение к этому, ещё несколько сотен разных штучек (которые нельзя было назвать шагами), вроде кружения юлой, ездок, скольжений, швыряний (ноги словно были созданы для швыряния листьев), они вдруг отяжелели и перешли на почти привычный ход, и отличался он от привычного тем, что бедные ноги с нетерпением (вернее, с большим терпением) ждали края этого коварного настила.

– Ну что, угомонились, боровички? – спросил Семимес вовсе не для того, чтобы получить ответ. – Постарайтесь до привала забыть про свои ноги и про пол, по которому они ступают, – глядишь, полегчает.

– Спасибо за совет, проводник, – простонал Мэтью (нарочно простонал). – Пораньше бы его услышать.

– До времени от него бы никакого толку не было, – возразил ему Семимес. – Всё равно бы резвились, словно дети малые.

– А что если весь этот урожай козам на корм пустить? Как, проводник? Есть в этом прок?

Семимес сделал ещё пару шагов, взвешивая сказанное Мэтью, прежде чем ответить ему.

– Вот так так! Вот так Мэт! Говорил же я: дошлый парень. Так оно и есть: идёт да про козью выгоду думает.

– Ты хвалишь меня или ругаешь?

– Дивлюсь я на тебя, на твою смекалку.

– Хвалит, хвалит, – вступил в разговор Нэтэн. – У нас так и заведено: после праздника и сельчане, и лесовики опавшую листву, пока она соками не изошла, для коз собирают. А что козам не годится, лесу остаётся. Наш Семимес в этом деле не последний.

– Вернёмся из похода – коз заведём. А, Мэт-Жизнелюб? – вроде как предложил Гройорг.

– Не обещаю, Гройорг-Квадрат, но и не отказываюсь, – ответил Мэтью.

– Коза – дело полезное… и ферлинги какие-никакие всегда в кармане водиться будут… с молочка-то, – заключил Семимес и добавил: – У нас с отцом водятся, спасибо Нуруни. Как там она нынче без меня? Скучает, небось? Известное дело, скучает.

– Как там она… нынче? – сказал Мэтью, подумав о чём-то своём (последние слова Семимеса подтолкнули его к этому).

– Как там она, девушка из Нет-Мира? – сказал Дэниел вполголоса, для одного Мэтью, услышав его слова и мысли.

 

Глава вторая

«Как там она?»

Светящиеся точки на экране электронных часов отсчитывали последние секунды четверга. Это радовало Кристин, хотя сил для прочувствования этой радости у неё почти не осталось, и радость выходила какая-то уставшая. Завтра… Она не знала, подарит ли ей удачу завтрашний день. Но завтра, точно, позвонит Тимоти Бейл. И теперь её душе было за что зацепиться – за этот звонок. И поэтому ей не было так плохо, как было все эти дни. Она ютилась в своём кресле напротив телевизора, который жил своей жизнью. Странно, почему-то он, неугомонный и шумный, не мешал, а даже помогал ей сосредоточенно просматривать кадр за кадром её собственную жизнь, начиная с воскресного вечера.

* * *

В воскресенье около шести она набрала номер домашнего телефона Дэна – Дэн не ответил. Она позвонила на его мобильный – он тоже не хотел отвечать человеческим голосом. Она перезвонила что-то около семи… полвосьмого… в восемь – вариации на тему «равнодушная бесконечность».

«Может, он снова улетел к Маргарет?»

– Алло! – ответил женский голос.

Кристин не узнала его: то ли это Маргарет, то ли Сибил – голосом своей хозяйки.

– Здравствуйте. Это Маргарет?

– Это Сибил, дорогая моя деточка! Я тебя узнала! Кристин? – уже явно не голосом Маргарет затараторила Сибил и не дала Кристин ответить. – Девочка моя, Маргарет уже легла, но, если у тебя срочная надобность, я её подниму. А так мне расскажи – я ей слово в слово всё передам. Хорошо, что ещё не ушла…

– Сибил! Просто скажите мне: Дэн там?

– Нет, деточка, Дэнни больше не приезжал. Как отгостили вы у нас, так с тех пор и не показывался. А что это ты так переживаешь? Я по голосу слышу, переживаешь. Не переживай, деточка, объявится Дэнни. А как объявится, так вместе и приезжайте. А то быстро ты от нас сбежала.

– Спасибо, Сибил. Если Дэн… хотя нет…

– Что, деточка?

– Нет, ничего. Маргарет от меня привет.

«Не понимаю, знает ли она что-то или… „Не переживай, объявится Дэнни“. Её длинный язык не поймёшь, – думала Кристин. – Где же он?.. Ещё этот дневник подвернулся. Он-то точно знает, где Дэн. Он-то и взял его в оборот. Плохо мы расстались. Зачем я так резко с ним? Ляпнула про бездну. Но мне и вправду померещилось. Не затянула бы она его. А может, уже затянула?.. Что за чепуху я несу?! Чепуху или не чепуху? Может, Мэт что-то знает?»

– Алло!.. Алло, слушаю вас!

– Здравствуйте. Это телефон Мэтью Фетера? Я правильно попала?

– Правильно. Только Мэтью сейчас нет дома. Я ответила по его телефону. Я его мама. А с кем я разговариваю?

– Простите за беспокойство. Я его… Я знакомая Дэниела Бертроуджа. Вы, вероятно, его знаете.

– Конечно, знаю. Как не знать, он лучший друг моего сына. С детства дружат.

– Он и познакомил меня с Мэтью. Я Кристин. Я хотела спросить Мэтью, не знает ли он, где сейчас Дэн.

– Дэн? Дэн сегодня утром был у нас… Ну, как был: так спешил, что даже в дом не зашёл. Мэтью пошёл открывать ему, да так с ним и убежал. Вот и мобильник свой забыл. Он мне разрешает на звонки отвечать, когда оставляет его.

– А куда они пошли, вы не знаете?

– Да я ничего и спросить-то не успела: «пока» и за дверь, а может, и «пока» не сказал, не помню. А вот в окно видела: Мэтью лопату с собой взял.

– Лопату?

– Лопату.

– Простите, я не спросила, как вас зовут.

– Полина.

– Полина, можно вас попросить?

– Да, Кристин, слушаю.

– Когда Мэтью вернётся, пусть позвонит мне, он знает мой телефон.

– Хорошо, обязательно скажу ему. Вы только не беспокойтесь понапрасну. Мэтью часто уезжает, бывает, на несколько дней: или запчасти нужные купить, или машину клиента перегнать после ремонта. А Дэн, судя по всему, с ним, вдвоём веселее.

– Спасибо вам, Полина. Всего доброго.

– До свидания, Кристин. И не беспокойтесь. А Мэтью вам позвонит.

Кристин с раздражением оторвала телефонную трубку от уха и ударила ею о базу так, словно хотела заставить и Сибил, и Полину проглотить их собственные блюда: «не переживай, деточка» и «не беспокойтесь понапрасну», одно, приправленное сладкой насмешкой, другое – залежалой умиротворённостью.

– Как так можно?! – думала она вслух. – Ничего, кроме дурацких слов! Ноль! Лучше бы я никому не звонила – не пришлось бы злиться! Ничего, кроме дурацких слов… Что она там про лопату сказала? Ах, да: Дэн спешил… Мэтью взял лопату… Хорошая сказочка получается: будут по очереди одной лопатой из земли запчасти выкапывать. Лучше не придумаешь… Успокойся, Крис, успокойся. Что это может быть? Что?.. Что?.. Дэн спешил так, что в дом не зашёл. Это на него похоже – бежать за идеей, не помня себя… Мэтью прихватил лопату, но забыл мобильник… И куда же вы собрались с эдаким скарбом: один с идеей, другой с лопатой?.. Какие же вы…

Кристин чуть было не сказала «подлецы». Но не сказала – просто заплакала… Ей стало зябко. Слёзы падали прямо ей на ладонь. Она увидела, что слёзы подают ей на ладонь и почему-то подумала, что, если бы она была сейчас на Северном полюсе (или на Южном), капельки слёз застывали бы и превращались в растущий ледяной комочек, а она сама – в ледяной ком. Это слово, комочек, вероятно, было в её памяти так близко, что оно легко напросилось ей на язык.

– Комочек! – ухватилась она за него. – Комочек. Дэн говорил… говорил это слово… Что он сказал мне? Я же слышала это слово от него… Комочек, комочек, комочек. Он должен был держать в руке какой-то комочек… Вспомнила! Вспомнила! Мне почему-то понравилось, как он это сказал: «… мои руки вспомнили, как приняли от дедушки бумажный комочек… Это та самая вещь…» Это та самая вещь. Так вот зачем вам понадобилась лопата. Ну, спасибо тебе, Дэн, за комочек… Почему же ты не позвал меня?! Забыл, кто помогал тебе всё это время?.. всю жизнь?.. Сама виновата: наговорила про бездну. Он мне дневник деда показывает, а я ему про бездну – любой обидится… Всё равно мог позвать. Ну ладно, завтра позвонишь – я тебе всё выскажу! И ты, Мэт, хорош: не мог сказать ему… нет, сначала себе, а потом уже ему, что есть ещё и Крис. Только позвони – отвечу. А услышу твой голос – трубку брошу, да так, что больно станет!..

Весь понедельник она ждала звонка. Весь понедельник она решала непосильную задачку: что внутри бумажного комочка? Весь понедельник она поднимала телефонную трубку и всякий раз тут же клала её обратно, чтобы не возвращаться в воскресенье с его бесполезными словами и злостью в ответ на них. Вторника не было. Для других людей он, очевидно, был. Его не было для Кристин. Для неё был бесконечный понедельник. Он, разрастаясь, сжевал вторник и большой кусок среды. Он бы сжевал всю среду, и её бы тоже не было, как и вторника. Но Кристин поняла, что она на грани и оборвала бесконечный понедельник, позвонив в семь вечера Тимоти Бейлу. Никому другому она позвонить не могла.

«Только бы он был дома! Только бы он был дома! Только бы…»

– Алло! – ответила Кэтлин Бейл.

– Здравствуйте, госпожа Бейл. Это Кристин Уиллис. Несколько дней назад я и Дэниел Бертроудж были в вашем доме. Нас принимал ваш муж.

– Я очень хорошо помню вас, Кристин. Прошу, называйте меня просто по имени, Кэтлин.

– Хорошо. Кэтлин, могу ли я поговорить с господином Бейлом? Он дома?

– Дома и будет очень рад услышать вас. Подождите минутку. Я скажу, чтобы Тимоти снял трубку у себя в кабинете.

– Да. Благодарю вас.

– Алло! Кристин?!

– Здравствуйте, господин Бейл!

– Тимоти. Для вас и Дэниела – Тимоти. В прошлый раз мне показалось, что мы расстались друзьями. Прошу, не отнимайте у меня этой веры.

– Хорошо, Тимоти. Мне тоже так лучше, особенно в моём теперешнем положении.

– Что случилось, Кристин? Хотя постойте, не говорите. Я уже произнёс это слово: случилось. Так дайте-ка я потревожу свою интуицию, коли она напросилась… С той самой минуты, как вы с Дэниелом уехали, меня не покидало чувство, что я скоро увижу вас. Именно вас, Кристин. Ведь Дэниел… только не обижайтесь ради Бога… Дэниел пропал?

От этого слова у Кристин перехватило дыхание.

– Пропал?! – прошептала она так, словно не догадывалась об этом. – Да, пропал. Я не хотела признаться в этом себе, но это так.

– Только прошу, не паникуйте раньше времени.

– Прошу вас, не надо! Мне уже говорили подобное.

– Хорошо-хорошо, больше не буду. Когда это случилось?

– В воскресенье.

– В воскресенье, – повторил Бейл, задумавшись.

– Он и его друг Мэтью Фетер, ничего никому не сказав, куда-то ушли… с лопатой. О, я же забыла сказать…

– Я догадался, где это случилось. Я же ездил туда, вы знаете.

– Вы догадливы. И, по-моему, это связано с той вещью, о которой вы нам рассказывали… за которой вас послал однажды к Буштунцу Торнтон.

– Хорошо, что вы позвонили мне.

– Вы… поможете? – с ноткой надежды в голосе спросила Кристин.

– Я должен помочь. Не имею права не помочь, – поспешил со словами Бейл, чтобы мысль о том, что Дэниел и его друг пропали бесследно и помочь им невозможно, не взяла верх. – Но дайте мне день всё обдумать.

(Для чего Бейлу нужен был этот день, он и сам пока не знал. Он мог бы сказать и «два дня», но это было бы слишком долгим ожиданием для Кристин).

– Да, Тимоти, я подожду.

– Я…

– Почему вы остановились?

– Не знаю, надо ли говорить об этом сейчас, но, коли начал, скажу. Я видел по глазам Дэниела, что… он другой, не такой, как я, что он не остановится. А если он решил идти до конца, он уже… его здесь нет.

– Не понимаю. О чём вы?

– Кристин, послушайте меня. То, о чём я скажу, покажется вам неправдоподобным. Но это правда. Не ищите его здесь. Не звоните никому… Он там… в той стране, о которой рассказывал мне много лет назад Ли. Ли – это Феликс Торнтон.

– Я помню. Но о какой стране вы…

– Вы не найдёте её на карте. Это страна… где предатели детства не в почёте. Ли так говорил. Я не знаю, где это, но уверен, Дэниел и его друг ушли туда.

– Всё равно я ничего не понимаю.

– И невозможно понять! И не надо сейчас пытаться понять! Я за столько лет не понял… Но Дэниел теперь там. И Ли тоже там. И, может быть, судьба сведёт их. Стоп! Я излишне предался фантазиям. Простите, я мог напугать вас.

Вдруг Кристин поняла, что теперь она знает правду… и больше ничего не будет. И всё-таки спросила, и в голосе её была слабость, было неверие:

– Но как же тут можно помочь? Тимоти? У вас уже есть какие-то идеи… или интуиция подскажет вам?

Бейл распознал то, что было в её голосе. И вдруг вспомнил, что уже слышал эти нотки в голосе другого человека. И в эти мгновения понял, что предпримет завтра… нет, уже сегодня, сейчас, сразу после разговора с Кристин.

– Дайте мне день! Всего лишь один день! Я позвоню вам в пятницу. А теперь пожелайте мне удачи и скажите «до свидания», – сказал он, понимая, что самой ей трудно закончить разговор и остаться наедине с мыслями.

– Удачи вам, Тимоти! Я буду ждать, – сказала она и, опустив трубку, разрыдалась.

* * *

Наступила долгожданная пятница. Бейл позвонил ровно в десять утра. Кристин сняла трубку ещё до второго звонка.

– Алло! Тимоти?! – вырвалось у неё.

– Доброе утро, Кристин!

Несколько секунд и Кристин, и Тимоти молчали.

– Не спрашиваете ни о чём? – в его голосе и в самом этом вопросе было что-то обнадёживающее.

– Спрашиваю. Только слов боюсь.

– Очень хорошо вас понимаю: сам слов частенько боялся. Отвечаю на ваш немой вопрос: кое-что у меня для вас есть. Точнее, не кое-что, а кое-кто, один человек. Это вам для настроения. А остальные слова давайте оставим для нашей встречи. Так что садитесь в машину и приезжайте. Мы с Кэтлин будем ждать вас.

– Спасибо, Тимоти. Вы… друг. Еду к вам, – в голосе Кристин слышалось волнение.

– Подождите! Кристин!

– Да.

– Может быть, это излишне, но, пожалуйста, повнимательнее на дороге.

Между этим телефонным разговором и разговором в знакомом Кристин кабинете (с картиной под названием «Власть слов и слёз» на стене) была дорога, вдоль которой все картинки словно куда-то исчезли… была встреча, глядевшая глазами старых друзей и говорившая словами, которые не надо подыскивать… был обед в кругу семьи, в которой Дженни была младшей сестрой Кристин, а Кристин – старшей сестрой Дженни, и было чувство, у Кристин было чувство, что так хорошо ей давно не было…

– Трудно отделаться от моих женщин, – широко улыбаясь, сказал Бейл уже в своём кабинете.

– Они такие милые. Мне с ними хорошо.

– Мне тоже.

– Тимоти, что у вас для меня? Сейчас мне уже не так страшно спросить об этом.

Бейл бросил взгляд на часы на столе.

– Через четверть часа по моей просьбе сюда придёт человек, Годфри Лойф, мой бывший одноклассник, сейчас дантист, но это к слову. Я позвонил ему ещё в среду, сразу после нашего разговора. Но он был пьян, сильно пьян. Так что переговорить с ним удалось только вчера вечером.

– И этот человек может быть полезен? – спросила Кристин (и голос её, и взгляд выдавали, что её ожидания поколебались).

– Только прошу вас, не спешите с суждениями.

– Ладно, не буду спешить.

– Два года назад у него умерла жена, и он остался с двумя детьми, сыном и дочкой. А два месяца назад у него пропал сын.

– Я и вправду поспешила, Тимоти.

– Пропал странно, необъяснимо странно. Я не преувеличиваю. Не знаю всех подробностей, но никогда не слышал, чтобы так пропадали…

– Как? – не удержалась от вопроса Кристин: к этому её подтолкнуло то, что Бейл вдруг замолчал.

– Простите. На мгновение представил: я и Дженни… и такое… Он пропал на глазах у подруги Годфри и его дочки, сестрёнки мальчика.

– Вы усматриваете какую-то связь между этим случаем и… и нашим?

– О, Кристин! Не всегда можно распознать связь… На следующий день после того как вы с Дэниелом были у меня, я ездил на перевязку в больницу и чуть не сшиб человека. Этот человек был пьян (едва стоял на ногах) и шагнул прямо под колёса. Но дело не в этом. Это, как вы поняли, был Лойф. Я узнал его, и, как ни странно, он меня тоже узнал. Я подвёз его до дома. По дороге он поплакался передо мной на судьбу, можно его понять. Но дело не в этом. В какой-то момент нашего с вами разговора, в среду, я отчётливо понял, что он подвернулся мне неслучайно. Он подвернулся мне, чтобы сегодня вы могли встретиться и поговорить с ним. И всё. И в этом я вижу связь. И я верю: сегодняшняя встреча будет что-то значить для вас… многое будет значить. Мне бы следовало сделать оговорку: так, мол, мне кажется, но мало ли что может показаться под настроение… ну, что-то в этом роде. Признаюсь, будь на вашем месте кто-то другой, я бы подстраховался оговоркой. Но с вами не хочу: вы меня другом назвали. Я сказал то, что думаю, без оговорок.

(Бейлу очень хотелось говорить с Кристин без оговорок, но это давалось ему с трудом. Вот и сейчас его натура перехитрила его желание, и он сделал-таки оговорку об оговорке).

Кристин хотела о чём-то спросить Бейла, но лёгкий стук в дверь прервал их беседу. В кабинет вошла Кэтлин.

– Тимоти, пришёл Годфри Лойф, с дочкой, Эмери. Я предложила ей поиграть с Дженни. Лойф не возражал, и они пошли в её комнату. Я проведу его сюда? Он ждёт внизу, в гостиной.

– Спасибо, Кэтлин. Я, пожалуй, сам за ним схожу. Кристин, подождите нас здесь.

– Да, Тимоти.

Через три минуты Бейл вернулся с гостем.

– Познакомьтесь. Это – Кристин Уиллис. Это – Годфри Лойф.

– Очень приятно, – сказала Кристин и, шагнув навстречу, протянула ему руку.

– Взаимно, – ответил Лойф.

Кристин чуть было не отдёрнула руку назад, так обжёг её лёд его ладони. Это заставило её пристальнее рассмотреть лицо Лойфа. Взгляд его глаз выражал отчаяние, оно словно застыло в них и не имело отношения к тому, что происходило вокруг в данную минуту. Бледно-синюшная кожа словно источала холод. И неожиданно в голове Кристин промелькнула мысль, которая покоробила её: «Он скоро умрёт… может быть, прямо сейчас».

– Присаживайтесь, друзья. Мне лучше оставить вас наедине?

– Пожалуйста, останьтесь, Тимоти, – поспешила с ответом Кристин.

– Какая разница, – пожав плечами, сказал Лойф и сел на стул. – Я сделаю то, о чём ты меня попросил.

– Простите, Годфри, вам тяжело будет говорить об этом…

– Мне тяжко в любом случае, буду я говорить об этом или не буду.

Кристин заметила, что его руки и колени дрожат.

– Не могу с этим справиться, – сказал Лойф, поймав её взгляд. – Плевать. Но это не то, о чём вы подумали.

– Я ещё не успела ни о чём подумать, Годфри.

– В общем, это не от вина. Впрочем, думайте, как думается.

– Годфри, расскажи, пожалуйста, Кристин, как всё произошло, – попросил его Бейл, чтобы не заставлять её подстраиваться под этого несчастного.

– Да-да-да-да-да, – как-то небрежно произнёс Лойф, и в этом послышалась обида.

– Годфри, я пришла сюда не из любопытства, – мягко сказала Кристин. – Мне нужно знать вашу историю, чтобы искать продолжение своей.

Лойф приподнял руку, что означало, что он всё понимает.

– Два года назад умерла Кора… оставила мне Энди и Эмери. Год спустя я познакомился с Глэдис, Глэдис Тоулин. В то время она была моей пациенткой. Я заглядываю людям в рот (работа такая), и меня отделяет от того, кто сидит передо мной в кресле, всего-то фут. На таком расстоянии люди чувствуют друг друга не только глазами и ушами, но и теми полями, которые излучают их души и тела. Мы стали встречаться. Это было серьёзно, настолько, что и детям, и ей нужно было… привыкнуть друг к другу. Глэдис не жалела времени: играла с ними на компьютере (я никогда не играл), помогала Энди с уроками. Они вместе гуляли. Часто ходили в парк развлечений. Больше всего любили кататься на пони и на колесе обозрения. На колесе это и случилось, на самом верху. Оторваться от того, что каждый день топчешь ногами, и увидеть всё с высоты птичьего полёта – кому это не понравится?..

Лойф остановился… Потом продолжил:

– Они сидели втроём. Разговаривали. Может, смеялись… Радовались жизни… Глэдис сошла с ума. Она повторяла одно слово – бездна.

«Бездна». В сознании Кристин вдруг встретились два слова: одно, «бездна», ворвалось в него только что, другое, «бездна», мчалось ему навстречу по длинному тоннелю внутри сознания. Они столкнулись друг с другом и заставили содрогнуться всю конструкцию под куполом черепа. Кристин проняла дрожь.

– Вы восприимчивы к словам, Кристин: вся дрожите, – заметил Лойф.

– Вспомнила кое-что. Сейчас пройдёт. Продолжайте, пожалуйста.

– Глэдис больше ничего не сказала. И сейчас молчит. Сейчас она в психиатрической клинике.

– Она поправится? Что говорят врачи? – спросила Кристин.

– По своему опыту знаю: новые зубы не растут, – ответил Лойф.

– А ваша дочь? Она что-нибудь рассказала?

– Только она и рассказала. Больше никто ничего не видел. Она ребёнок – объяснила всё по-своему.

– Что же она сказала?

– Сказала, что Энди ушёл к маме. Мама его позвала, и он ушёл к ней на небеса.

Кристин вдруг показалось, что эта встреча ничего не даст ей, и она стала придумывать, о чём ещё можно спросить Лойфа: не встанешь же и не уйдёшь просто так, хотя желание такое у неё появилось. Бейл тоже на мгновение усомнился в полезности этой затеи, но лишь на мгновение: в отличие от Кристин, он всё время верил и ждал, что знак судьбы проявит себя.

– Годфри, не знаю, спрашивали ли вы об этом Эмери, или такой вопрос обидел бы её, – начала Кристин.

– Думаю, спрашивал, – не дав договорить ей, сказал Лойф. – О чём я только ни спрашивал её. Не смущайтесь, задавайте свой вопрос.

– Почему мама Энди и Эмери позвала к себе только его?

– Я же вам сказал, что спрашивал. Все мы, горемыки, одинаково устроены и цепляемся за одни и те же вопросы, пока не спиваемся или…

– Я не собираюсь спиваться, Годфри, – я хочу разыскать моих друзей!

– Простите, Кристин, но это наивно. Там не осталось ничего, кроме воздуха. Был человечек, и от него не осталось и следа. И никто не видел, как с неба спустились ангелы или душа Коры.

– Хватит! – воскликнула Кристин. – Я задала вам вопрос – вы так и не ответили на него.

– Я тоже хотел разыскать моего Энди. Я несколько раз прокрутился на этом чёртовом колесе. Первый раз с Эмери, потом один… Теперь отвечаю на ваш вопрос. Эмери сказала, что мама позвала Энди через его глазастый камень. Свой глазастый камень Эмери всегда оставляла дома в шкатулке, которую ей подарила вместе с камнем Кора. Эмери боялась потерять его… и боялась, что Энди потеряет свой… Глазастый камень. Его подарил Коре отец по возвращении из экспедиции. Он был геологом. Из её детства камень перекочевал в детство Энди и Эмери. Только в её детстве у камня было два глаза, а потом стало два одноглазых камня. Кора попросила меня распилить его так, чтобы в половинках осталось по глазу. Но она не захотела называть их одноглазыми, так и стало два глазастых камня. Наверно, Кора чувствовала, что скоро покинет нас и на Рождество подарила детям по глазастому камню. Это было два с половиной года назад.

Кристин растрогалась. Слёзы навернулись ей на глаза.

– Простите, – сказала она и вышла из комнаты.

Через минуту Бейл и Лойф тоже вышли.

– Кристин, дождитесь меня, – на ходу сказал Бейл (он явно спешил). – Я только отвезу Годфри и Эмери домой.

– До свидания, Кристин, – сказал Лойф, быстро отвёл глаза в сторону и пошёл вниз.

– До свидания, Годфри.

Бейл вернулся скоро. Сразу побежал наверх. Но ни в коридоре, ни в кабинете Кристин не было. Он оставил на столе бумажный пакет и побежал вниз. И нашёл Кристин в столовой. Кэтлин, Дженни и их гостья пили кофе с печеньем.

– Простите, но я должен забрать Кристин. Кристин, вы… успели распробовать кофе? Простите… вы мне очень нужны, очень, – Бейл говорил, стоя в дверях, как будто если бы он вошёл внутрь, то потерял бы то, что осталось бы у него за спиной. Он торопил слова, произнося их как-то лихорадочно, в какой-то одновременно извинительной и дёргающей того, к кому он обращался, манере.

Хозяйка и гостья улыбнулись друг другу. Кристин встала, извинилась перед Дженни и вышла вслед за Бейлом.

– Поднимемся ко мне. Пусть всё, что связано… – Бейл чуть было не сказал: с Торнтоном, но решил не поминать его в такой важный момент и сказал по-другому: – Пусть всё, что связано с этим делом, ютится в моём кабинете. Вы сейчас увидите одну вещицу. Она-то меня и сделала несколько вне себя, если так позволительно выразиться. Пройдите к столу. Она в пакете. Достаньте её. Вы должны почувствовать друг друга.

Было заметно, что Бейл хочет порадовать Кристин, хочет приобщить её к какой-то своей радости. Кристин немного смутили его слова, но она открыла пакет и вынула из него то, что Тимоти назвал вещицей. Это был кусок какой-то горной породы или, может быть, застывшей лавы. Ей сразу показалось (может быть, под влиянием странных слов Бейла: «Вы должны почувствовать друг друга»), что он… не неживой, что он почувствовал её. Она повертела его в руках. С одной стороны из него выступал наружу какой-то другой камень (или не камень?) округлой формы. Бирюзовый цвет его был неоднотонным, он играл голубым и зеленоватым оттенками.

– Глазастый камень! – воскликнула Кристин. – Он и вправду глазастый!

– Смотрит, как живой, верно? – Бейл радовался как ребёнок.

– Да, Тимоти! Трудно глаза отвести!

– Ещё труднее было выпросить его у Эмери. Не буду рассказывать, как мне это удалось, чтобы вы не назвали меня плутом и циником.

– Зачем же вы тогда…

– Подождите, Кристин! Вы ещё не знаете, что держите в руке. Помните? Я никогда не видел вещи, которую вымогал у Буштунца.

– Но вы видели рисунок! Вы хотите сказать…

– Это она! Только на рисунке она не была заключена в камень. Хорошо помню: эта вещь смотрелась как шарик, но он словно состоял из крохотных облаков, наплывающих друг на друга, точь-в-точь как этот, и глаз не чувствовал его тверди. Какого он цвета, я не знал: рисунок был исполнен грифелем. Но я уверен: внутри нашего камня такой же шарик, как тот, на рисунке Торнтона.

– Значит, внутри бумажного комочка, который Буштунц перед смертью отдал Дэну, был шарик. И его пошли выкапывать Дэн и Мэтью.

– Именно так, Кристин. И теперь нам надо всё хорошенько обдумать, прежде чем что-то предпринять, – сказал Бейл и, испугавшись своих слов, прошептал: – Что я говорю? Сам не знаю, что я говорю.

– Тимоти, вы сказали то, что подсказала вам интуиция. Я тоже подумала, что этот глазастый камень… только начало, что глаз поможет мне найти моих друзей… Но нам надо всё обдумать – у меня сумбур в голове.

– Кристин! – вдруг воскликнул Бейл, как будто вспомнил что-то важное или о чём-то догадался.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Кристин, вы должны остаться у нас! Я прошу вас об этом! Кэтлин и Дженни будут рады.

– Это тот случай, когда меня не надо уговаривать. Я с удовольствием останусь у вас.

* * *

Суббота началась для Кристин вполне определённо. В голове её больше не было сумятицы, и она поняла, что нет проблемы, над которой надо ломать голову, вперив взгляд в глазастый камень. Надо просто идти шаг за шагом туда, куда укажет его глаз. Это вовсе не было её догадкой, это в её сознании родился такой образ.

После завтрака Кристин позвонила Лойфу. Они с Бейлом решили, что, если с Годфри будет говорить она, он вряд ли откажет им. А без него задумка Кристин стала бы сразу несбыточной.

– Доброе утро, Годфри! Это Кристин.

– Оно доброе?

– Доброе… потому что мы одержимые и не собираемся спиваться, – сказала она, и только потом в голове у неё промелькнуло, а то ли она сказала.

– Тогда, доброе утро, Кристин. Я и в самом деле после вчерашней встречи с вами капли в рот не брал. Не верите? Впрочем, это не так важно.

– Верю. Покажете мне место, где пропал Энди?

Какое-то время Лойф молчал. Потом спросил:

– Когда?

– Мы с Бейлом заедем за вами прямо сейчас, – уверенно сказала Кристин и тут же спохватилась. – Да, я не спросила, есть ли кому остаться с Эмери. Наверно, неправильно было бы мучить ребёнка одним и тем же.

– К ней приходит няня. Она вот-вот будет здесь.

– Вот и хорошо. До встречи!

…Кабина, в которой сидели Кристин, Бейл и Лойф, прошла верхнюю точку бесконечного, безвыходного пути гигантского колеса.

– Мы приближаемся к месту, где пропал Энди, – вполголоса сказал Лойф. – Вот… вот оно. Эмери сказала, что это случилось здесь. Она как-то запомнила это место. Мне кажется, что теперь я сам ощущаю его. Как? Не могу сказать. Но с закрытыми глазами определю его. Здесь он шагнул из кабинки, с этой стороны.

– Куда шагнул?! – в недоумении спросил Бейл, как будто первый раз услышал о том, что случилось.

– Куда можно шагнуть из этой кабинки?

– Извини, Годфри.

– Как же он не испугался?! – удивлённо сказала Кристин, когда наклонилась над бортиком и посмотрела вниз. – Страшно! Отсюда вообще лучше смотреть вдаль.

– Я не знаю… не знаю, куда смотрел в это чёртово мгновение мой сын: меня не было рядом.

– Что Эмери рассказала в первый раз? – спросила Кристин.

– …Энди поднял перед собой глазастый камень. Она сразу попросила брата спрятать его: она боялась, что он уронит его. А он будто не слышал её. Эмери сказала, что он не отвечал ей и даже не взглянул на неё. Он всё время смотрел на камень. Так он встал на скамейку и перешагнул через бортик. И на её глазах исчез прямо в воздухе. По словам Эмери, мама позвала его через камень. Глэдис закричала и попыталась схватить его за руку, но ей не удалось остановить его. Своим безумным криком она лишь перепугала Эмери.

– Годфри, а сама Эмери видела или, может быть, слышала свою маму? – мягко, даже осторожно спросил Бейл.

– Я спрашивал её об этом. Она сказала, что у неё не было с собой глазастого камня, и поэтому она не повидалась с мамой. Думаю, эти слова рождены её воображением, – сказал Лойф.

Наступило молчание. Отчего-то тягостное. Кабина приближалась к земле.

– Что ж, пожалуй, моя помощь на этом исчерпана. Да и не хочется мне больше кружить на этом колесе.

– Простите нас, Годфри, – сказала Кристин (в глазах её была жалость).

– Я ни в чём не упрекаю вас. Прощайте, Кристин.

Бейл повёз Лойфа домой. Кристин осталась. На первом круге её одиночного путешествия она не решилась достать из сумочки глазастый камень Эмери. Она боялась чего-то. Может быть, неизвестности. Может быть, того, что всё закончится ничем… На втором круге ей показалось, что она почувствовала место, где исчез Энди. Чтобы проверить свои неясные ощущения, она протянула руку и, шевеля пальцами, попробовала воздух: не отзовётся ли он как-то… и ничего особенного не уловила… и подумала, что на третьем круге всё-таки достанет глазастый камень и посмотрит на него… в его глаз…

Колесо обозрения не замечало, как расстаётся с одними созерцателями и принимает других. Оно бесстрастно ползло… вверх и вниз одновременно. Кабина Кристин снова приближалась к роковому месту. Кристин зажмурила глаза, на ощупь открыла сумочку и вынула из неё глазастый камень. «Как плохо, что колесо идёт так медленно, – подумала она. – Противная гигантская улитка. Растягивает время, каждый его миг. Ей бы возить тех, кому ничего не надо. Впрочем, она это и делает. Это ты здесь лишняя, секретарша сумасшедшего мальчика, влюбившаяся в приятеля сумасшедшего мальчика… Так ты решилась или не решилась? Решилась… вроде как. Противная улитка растягивает твою решимость до „вроде как“, превращает её в рассудительность, и ты начинаешь думать, что ещё можно дать задний ход, можно вспомнить, кто ты, и вернуться к себе прежней. И тогда ты не сойдёшь с ума, как Глэдис». Вдруг Кристин каким-то чутьём уловила (как порой улавливаешь на себе чей-то потаённый взгляд), что она поравнялась с невидимым окном и оно манит её, незримо и неслышно. Она, не мешкая, поднесла камень к лицу и открыла глаза… и тут же с криком отпрянула к противоположному бортику кабины. Если бы кто-то увидел её в это мгновение, то подумал бы, что её сшиб и заставил трепетать от ужаса ураган. Её бросило в нещадную дрожь. Сердце её колотилось так, словно хотело вырваться не только из её груди, но из этой клетки, повисшей над бездной.

– Не сойти с ума! Только не сойти с ума! – пробормотала Кристин и сжала кулаки, словно силясь удержать в них свой разум: он не хотел существовать, он хотел сгинуть, потому что не мог примириться с тем, что увидела Кристин. – Не сойти с ума! Не сойти с ума!..

Бейл уже вернулся в парк и ждал Кристин у колеса обозрения. Как только она вышла из кабины, он понял, что она не в себе. У неё был вид человека, которому угрожает опасность: она съёжилась, прижала руки к груди (в одной была сумочка, в другой – глазастый камень) и шла торопливо, но неуверенно, лицо её было бледно. Заметив Бейла, она кинулась к нему… уткнулась лицом в его плечо и расплакалась. Он почувствовал, что она дрожит словно в лихорадке.

– Тимоти, я не сошла с ума? – вдруг спросила она.

Он погладил её по голове и сказал:

– Если бы вашим единственным словом было слово «бездна», я бы, наверно, подумал так, но вряд ли бы признался вам.

Кристин засмеялась сквозь всхлипывания.

– Я не произнесла его случайно, – сказала она.

– Значит, вы случайно не сошли с ума.

– Да, Тимоти. И поэтому увезите меня отсюда быстрее.

На полпути к дому Бейлов она сказала:

– Я останусь у вас ещё на день. Так мне будет лучше.

– Кристин! Гостите столько, сколько вам понадобится. Во всяком случае, одного дня мало. Вам нужно хорошо-хорошо отдохнуть. Если…

– Тимоти, – перебила она его, – я видела…

Бейл ждал, пока Кристин переведёт дыхание.

– Я видела трещину… в пространстве. Она ширилась и готова была… принять меня. Я не выдержала этого. Я не смогла даже смотреть. Но я видела её.

– Значит, страна Торнтона существует?

– Не знаю.

Вечером Кристин позвонила сначала Маргарет Буштунц, потом Полине Фетер. Она соврала им, сказав, что Дэниел и Мэтью отправились с экспедицией на Тибет. Почему на Тибет, она и сама не знала. Просто в голову ей залетело слово «Тибет». Потом она гуляла с Дженни. Потом – одна, допоздна. Потом поговорила с Кэтлин, так, ни о чём: ей просто хотелось посидеть и послушать кого-нибудь. Потом она поднялась наверх, приняла душ и легла. И подумала: что она увидит, когда закроет глаза? Она закрыла глаза… и ничего не увидела. Это хорошо. Значит, она успокоилась и сможет уснуть.

Неожиданно она вспомнила про картину в кабинете Бейла. Она попыталась представить её… Какой-то важной детали недоставало в репродукции, нарисованной её воображением, она словно потерялась. «Что это было? – подумала Кристин. – Теперь ты, конечно, не успокоишься, пока не увидишь картину. Неужели так трудно сделать это? Надо просто встать, зайти в кабинет Бейла и взглянуть на неё. И потерянная деталь сразу найдётся. Это вовсе не трудно. Это рядом». Кристин преодолела притяжение своего уютного гнёздышка и, накинув на себя халат, вышла в коридор… Дверь кабинета не была заперта на ключ. «Наверно, Бейл никогда не закрывает кабинет», – подумала она. Звук шагов, донёсшийся снизу, усиленный тишиной и теменью ночи, напугал её. «Кто может быть внизу в такой поздний час?» Она шмыгнула в кабинет, плотно закрыла дверь и включила свет, чтобы прогнать мрак с его штучками и сделать то, ради чего она здесь, – рассмотреть картину. «Вот она, передо мной. Всё вижу. Но не вижу… сама не понимаю чего». Вдруг Кристин вздрогнула от мысли, от слова, которое пришло ей в голову: «Трещина! Должна быть трещина. Где она?.. Где она?..» И тут ей показалось, что ужасные лица ожили и обратили свои безумные глаза на неё. В голове у Кристин промелькнула спасительная мысль: «Это сон». Она зажмурила глаза, крепко-крепко, и закрыла лицо руками: в детстве это всегда выручало её, когда она хотела выскочить из страшного сна. Она открыла глаза: на полотне проявилась… («Вот чего не хватало на картине, вот что ты не могла отыскать в памяти»)… на полотне проявилась трещина. Кристин вспомнила, что Торнтон в порыве бешенства порезал своё творение ножом. «Вот откуда взялась эта трещина». Трещина ширилась… ширилась…

– Кристин! Не делайте этого! – раздался голос Бейла за дверью.

Голос звучал как-то по-иному. Он был чужим. Она почему-то испугалась его. «Нет это не Бейл, – догадалась она. – Это Торнтон! Надо спрятаться от него. Но где?»

– Кристин! Это бессмысленно!

Голос за спиной Кристин заставил её спасаться. Она шагнула туда, где только и можно было спрятаться от него в этих стенах – в огромную чёрную щель, выросшую из трещины на картине. В один миг она будто ослепла.

– Вернитесь, Кристин! Вернитесь! – звал далёкий голос… Бейла.

«Всё. Я внутри, – сказала она себе. – Всё. Гигантская улитка позади».

Чернота вела Кристин за собой. В какое-то мгновение ей показалось, что она будто теряет себя, будто перестаёт существовать, будто растворяется в этой благостной черноте… Внезапно она очнулась ото сна. «Фиолетовая краска. Много фиолетовой краски. Она повсюду. Фиолетовое море… О! Это же небо… как на той картине. И горы… горы…» Её взгляд запнулся и вернулся назад, чтобы что-то проверить. «Это они! Ужасные, как на той картине. Идут прямо на меня. Значит, я ещё во сне? Что мне делать? Орать? Сейчас заору и проснусь. И всё исчезнет. И ко мне вернутся Тимоти, Кэтлин и Дженни». Кристин закричала что было мочи:

– А-а-а!

– Смотрите! Там девка! – выкрикнул один из пяти страшноликих грубым, хрипловатым, словно прошедшим через ржавую трубу, голосом и указал рукой на неё.

– Она наша! Схватим её! – выкрикнул другой, и все пятеро устремились к ней.

Прилив страха поднял Кристин и подтолкнул её – она побежала. Безжалостные камни заставляли её спотыкаться, били и драли ноги. Тяжёлые, гулкие шаги за спиной приближали бессилие в ней. Она бежала, не сворачивая: и слева, и справа громоздились скалы. Они не могли ей помочь. Если бы она и достигла ближайшей из них, та стала бы для неё тупиком. Поэтому она бежала туда, где плато утыкалось в пустоту. Может быть, там спасение?.. Кристин остановилась у самого края обрыва и замерла. Внизу была только вода. «Горное озеро, – подумала она. – Какое-то странное: мутное, слепое. Оно не манит меня и не поможет мне». Она оглянулась: страшноликие были ближе, чем она ожидала, в пяти шагах от неё.

– Всё, – обречённо выдохнула она и прыгнула вниз.

Она почувствовала, как погружается… глубже… глубже. И в эти глухонемые мгновения всё вспомнила: гигантскую улитку, растянувшуюся под холодным утренним дождём до невыносимости, отчаянные слова Бейла, разбитые сотнями холодных струй, глазастый камень, бешено пульсирующий в её руке, и трещину… трещину… черноту… Воздух в груди иссякал, но она не испугалась: она ныряла и раньше и научилась какое-то время терпеть без дыхания, около трёх минут, а её рекордом было три минуты и тридцать пять секунд. Она сделала гребок: надо было подняться и вдохнуть. Вдруг вода словно взбесилась: она оплела её руки и ноги своими водяными верёвками и стала заворачивать её в мокрый холодный кокон и одновременно затягивать вглубь. Сил сопротивляться у Кристин не осталось. Но у неё осталось немного жизни, чтобы вспомнить то, что чуточку скрасит эти мгновения.

– Крис, иди к нам. Познакомлю тебя с моим лучшим другом… Мэт, это Кристин Уиллис, моя…

– Личный секретарь.

– Тогда, скорее, агент по вытаскиванию Дэнов из проблемных ситуаций. Причём, со школьных лет.

– А почему Дэнов? Хотя не отвечай. Сама понимаю почему: ты всегда разный. Представь, наконец, мне своего лучшего друга.

– Мэтью Фетер, профессор авто-мото-вело-медицины.

– Очень приятно, профессор. Я могу так обращаться к вам в дальнейшем?

– Как вам угодно, если намечается дальнейшее.

Водоворот, который несколькими мгновениями ранее пленил Кристин, вдруг с силой вытолкнул её из своего кокона прямо на берег. И в тот же миг она окунулась в то, чего ей так не хватало, – в воздух. Она вдохнула воздуха… ещё… ещё – голова закружилась, и в глазах потемнело… «Поторопилась, – подумала она. – Сейчас пройдёт»… Случайное затмение прогнал яркий фиолетовый свет. Небо по-прежнему было фиолетовым. Вокруг – горы. Она осторожно приподнялась: страшноликие куда-то подевались… и горы какие-то другие… и вместо камней – трава. Кристин поняла, что она уже в каком-то другом месте. Это обрадовало её. Она встала. Ноги были слабые, голова кружилась. «Куда теперь?.. Прочь от этих гор: они пугают меня».

…Кристин обогнула скалу, у подножия которой и было её неприветливое… спасительное озеро. Дорогой она всё ещё с опаской поглядывала по сторонам, но, кроме застывших покривлённых ликов гор, её ничто не пугало и не радовало. Наконец скала осталась позади, и она вздохнула с облегчением. «Куда дальше?» Слева от неё от самого предгорья простирался лес. Слабеющие горы справа тоже поглощал лес. Но её взор притянуло то, что открылось впереди: луга, холмы, опушка леса. «Опушка мне подойдёт. Обойду её и посмотрю, что за ней. Если так ничего не увижу, заберусь на высокое дерево: дерево всё-таки не скала, а я скорее белочка, чем горный козёл, а может, обезьянка. Вот и проверю заодно». Кристин раздумывала, а ноги её уже шли к леску…

Но взор Кристин, привлечённый опушкой, обманулся, пробежав предстоящий путь до неё слишком скоро и легко. Для ног он оказался долгим и нудным. К тому же туфли на них, хоть и были удобными (мягкими, лёгкими, на сплошной подошве), так и не избавились от озёрной влаги, в отличие от джинсов и блузки, высохших прямо на теле, и делали этот путь ещё и капризным. Пройдя лишь половину его, Кристин вконец измоталась. Она села на подвернувшийся кстати валун, сняла туфли и, чтобы не впасть в уныние, принялась фантазировать.

– Я досчитаю до тридцати… нет, до тридцати мало – до пятидесяти… нет, до ста, до ста будет вернее, и из-за того леска выедет… Сначала я увижу лошадку, гнедую… или, может быть, серую в яблоках, потом повозку и старика в ней, седовласого, с длинной бородой. Я не усижу на месте и пойду ему навстречу. Когда мы поравняемся, он скажет мне: «Здравствуй, внучка. Уж не заблудилась ли ты?» А я в ответ: «Здравствуй, дедушка. Так и есть: заблудилась». «Откуда же ты?» – спросит он. «Из озера, дедушка, из озера».

Последние слова немного развеселили Кристин. Она продолжила забавляться.

– Старик, разглядев меня, разжалобится и возьмёт с собой в деревню. А слова про озеро сочтёт за пустую болтовню, но не скажет об этом, чтобы не обидеть меня, а лишь улыбнётся лукаво. Оставив вожжи в одной руке, другой, не глядя, нащупает в углу своей повозки фляжку и подаст её мне, со словами: «На-ка, попей, внучка. Небось, пить хочешь». И я буду пить большущими глотками холодную воду, наслаждаясь её первозданным вкусом, ведь она, точно, будет из родника… точно, не из моего мутного озера.

Дорогой он поведает мне о том, что в его деревню несколько дней назад зашли два парня, тоже сбившиеся с пути, и зовут их Дэниел и Мэтью…

Кристин разговаривала с собой и не знала, что от самого озера за ней следят две пары зорких глаз и, держась на охотничьем расстоянии, идут по пятам две пары шустрых ног. Она не могла знать и другого, а это другое подстерегало её в трёх шагах от камня, который был для неё в эти мгновения повозкой радушного старика.

Вдруг Кристин услышала какие-то непонятные звуки. Они исходили то ли из-под земли, то ли прямо из-под её камня-повозки. Они были глухие, и в то же время в них чувствовалось какое-то напряжение. Кристин насторожилась, и тут ей показалось, что кусочек земли поблизости зашевелился и приподнялся… Потом ещё один, в двух шагах от первого… и ещё один, в двух шагах от второго. Она подобрала ноги под себя и стала наблюдать (в голове у неё промелькнуло: «Крот»). Через мгновение на земле выросли три бугорка. «Наверно, их несколько», – подумала Кристин, и ей стало не по себе. Едва она успела надеть туфли, как бугорки под сильным, пугающе сильным напором стали трескаться, ломаться и разваливаться по сторонам, и сквозь них, фыркая и сопя, одна за другой наружу продрались три багровых морды. Ещё через мгновение там, где были бугорки, вертелись, стряхивая землю, три чёрных головы размером с голову крупной собаки. Головы остановились, и три пары свирепых глаз уставились на Кристин. Она, дрожа всем телом, вскочила на ноги, судорожно нащупала в кармане джинсов мобильный и, достав его, бросила в ближнюю голову – промахнулась. Под рукой больше ничего не было… кроме… Она расстегнула главный карман (утром она переложила в него из сумочки ту вещь, которая и сделала его главным), вынула глазастый камень и запустила им в ту же голову – попала. Но подбитая голова не скрылась под землёй, а, напротив, пришла в бешенство, разинула пасть и зашипела. За ней, в ярости, зашипели две другие головы. Звери, не отрывая налившихся кровью глаз от переполненных страхом глаз Кристин, в нетерпении кусали воздух, словно показывая, как они будут расправляться с ней, и одновременно продолжали выкарабкиваться наружу. Туловища их были сильные, упругие, покрытые густой чёрной шерстью. Своим крысиным видом (Кристин больше всего на свете боялась крыс), своей свирепостью, исходившей из их глаз и от их движений (казалось, она заставила съёжиться и дрожать даже воздух), своим пронзительным шипением (шхр-шхр), своим противоестественным появлением (они словно вылуплялись из земли) эти лютые твари нагнали на неё такого ужаса, что она не выдержала пребывания рядом с ними и лишилась чувств.

 

Глава третья

«Нельзя стоять на месте, но нельзя и идти дальше»

Савасард спустился с уступа над пещерой, в которой устроились на ночлег Хранители Слова. Возле неё сидел Семимес.

– Доброе утро, Семимес. Смотрю, ты сегодня раньше всех поднялся. Отчего не спится?

– Да что-то палка моя тревожится. То ли водопад её так будоражит, то ли сотни тяжёлых шагов опасность к нам приближают.

– Насколько ущелье просматривается, никого не видно.

– Нам-то с тобой не видно, а палка что-то слышит, – повторил Семимес. – Отец бы распознал, а я спутать могу да ненароком всех вас напугать… хотя иной раз лучше обмануться, чем прозевать.

– Пойду ребят будить, – сказал Савасард и через небольшой ход полез в пещеру.

Пещеру эту прошлым вечером обнаружил Семимес, когда вместе с Савасардом и Нэтэном исследовал подступы к водопаду. Лучшего места для долгого ночного привала трудно было найти: она была высоко над дном ущелья, по правую сторону Друза, с уступа над ней хорошо просматривалась местность, к тому же Пропадающий Водопад, ближайшая цель путников, находился всего в пятидесяти шагах от неё.

– Поднимайтесь, друзья. Уже светает, – сказал Савасард, пробравшись в пещеру.

– Не успел глаз закрыть – уже поднимайтесь, – услышал он в ответ недовольный голос Мэтью. – Темно же ещё совсем – дай поспать.

– Это в пещере у вас темно: костёр вон давно ослеп, одни угли тлеют. Ты давай-ка лучше Дэна толкни, а мне придётся с Гройоргом повозиться.

(Гройорга нужно было толкнуть не раз и не два, чтобы он расстался с какими-то грибами, которые снились ему каждую ночь).

– Вот те раз! От гриба под ясным небом прямо в берлогу угодил! – прохрипел Гройорг.

– Ты, смотрю, каждую ночь сковородку грибов видишь, Гройорг-Квадрат, – не упустил случая поддеть его Нэтэн.

– Может, сковородку, а может, поляну. Только тебе, Смельчак, какой от этого прок? Тебя-то я там не видал.

– Это сколько же сковородок выйдет? Большая поляна-то? – проснулся Дэниел.

– Поляна-то большая, не меньше вашего Дорлифа, да только сковородка по ней не плачет.

Обменявшись живительными утренними приветствиями и прихватив оружие и походные мешки, друзья вылезли из пещеры.

– Уже пятый день начинается с фиолетового, а я никак привыкнуть не могу, – сказал Мэтью, глядя на небо.

– Я сразу привык. Это моё небо, – сказал Дэниел.

– Ещё бы фиолетовоглазому с фиолетовым небом не сродниться, – подметил Гройорг.

– Проводник! – скрип Семимеса, напряжённый, цепкий, заставил всех повернуться к нему. – Разомнёмся?

Семимес не мог больше откладывать на потом задумку, которую он вынашивал с первого дня встречи с Савасардом: слишком неясным представлялось ему это «потом».

– Неплохая идея, проводник. С чего начнём? – не растерялся Савасард, хотя предложение Семимеса было для него неожиданным и не очень понятным.

– И начнём, и закончим, как воины: схлестнёмся с оружием, которое у нас под рукой, ты – с мечами, я – с палкой.

Все в недоумении уставились на Семимеса.

– Что это ты надумал, Волчатник? – спросил Нэтэн, уловив в его тоне и взгляде нешуточный настрой.

– Подожди, Смельчак, не встревай!

Сказав это, Семимес выдернул палку из-за пояса и ударил ею Савасарду в грудь. Сделал он это так быстро, что лесовик не успел отпрянуть, а удар был настолько тяжёлым, что он не устоял на ногах. Семимес тут же ударил ещё раз, но Савасарду удалось увернуться, и удар пришёлся по камню. Савасард вскочил на ноги и, обнажив свои короткие мечи, атаковал сам. Его удар слева в плечо Семимес отразил палкой, но тут же пропустил молниеносный выпад Савасарда – второй меч угодил ему в бедро. В самом конце удара Савасард повернул меч так, чтобы клинок лёг плашмя и не рассёк ногу. Но, несмотря на это, удар вышел болезненным, и, чтобы прийти в себя и сообразить, как подладиться к двум искусным мечам, подвластным одной мысли, Семимес отпрыгнул назад. А уже в следующее мгновение проводники ринулись друг на друга, и началась рубка, и в каждый новый миг этой рубки каждый из них выбирал из десятков путей свой единственный путь – удар, уловку или защиту… И в этой рубке Семимес лишь раз сделал неверный шаг – удар Савасарда пришёлся ему в бок (снова плоской стороной клинка). И лишь раз оступился Савасард, и Семимесу удалось то, чего не удавалось ещё никому из соперников непобедимого лесовика: он выбил из его руки меч. Один не уступал другому, и рубка не останавливалась… и она овладела чувствами ещё четверых.

Гройорг покрякивал от удовольствия, выпускал идущее от сердца «О!» и что-то бормотал себе под нос. Он оценивал бой как воин, знавший в боях толк. В мыслях он даже успевал побывать то на месте дорлифянина, то на месте лесовика, но и его дорлифянин, и его лесовик пускали в ход неизменного Мал-Мальца.

Нэтэн любовался боем как воин, которому было чему поучиться у этих двух парней. Мечу его пока трудно было тягаться и с палкой Семимеса, и с мечами Савасарда. А то, что лук, заряженный стрелой, в его руках превращался в такого же искусника, как палка в руках Семимеса или мечи в руках Савасарда, он не ставил себе в заслугу, как ферлинг не ставит себе в заслугу острый глаз и цепкие когти.

Мурашки не сходили с кожи Дэниела и Мэтью, потому что оба они, отдав свои глаза и уши поединку и поглощённые им, кожей своей чувствовали третьего участника его – смерть. Она была близко-близко. Она прикасалась то к Семимесу, то к Савасарду, но, едва тронув жизнь, обжигалась и отступала, оставаясь ни с чем. И только холод от неё захватывал души и тела двух пришлых.

И палка Семимеса, и меч Савасарда (поднять с камня второй было бы для него непоправимой ошибкой) силой, быстротой и ловкостью склоняли друг друга к последнему промаху… но ему не суждено было случиться в этом бою… Вдруг стрела прошила пространство между мечом и палкой и, ударившись о скалу, отскочила. Меч и палка разом замерли и опустились.

– Корявыри! – крикнул Нэтэн.

Все повернулись к ущелью. Два десятка корявырей остановились в трёхстах шагах от водопада. Но это были не все, и число их с каждым мгновением прибывало. Они появлялись из-за скалы. Там, на стыке гор, был узкий проход, соединявший Баринтовое Ущелье с ущельем Кердок.

– Они на каких-то тварях, – прохрипел Гройорг.

– Эти твари такие же корявыри, как и всадники, что их погоняют, только без панцирей и шлемов, – разглядев четвероногих, сказал Семимес.

– Точно, – подтвердил Мэтью, – те же рожи.

– Корявырей приходилось видеть, Мал-Малец в помощь мне, но, чтобы одна тварь другую на себе везла, такого не припомню.

– Сколько же их там?! – удивился Дэниел: корявырями кишело уже всё верховье Друза.

– Не переживай, Дэн-Грустный, все до одного к нам в гости пожаловали! – задор слышался в голосе Гройорга. – Всех и накормим, и напоим!

– Только кто их звал? – с этими словами Нэтэн шагнул вперёд, снимая с плеча лук.

– Пошли гады, – прошептал Мэтью, увидев, что корявыри рванули прямо в их сторону.

– Все за камни! – громко сказал Савасард и, тронув за плечо Семимеса, кивнул на Дэниела и Мэтью. – Присмотри, друг.

Семимес, в ответ, положил руку ему на плечо и тихо проскрипел:

– Ладно, друг.

Все спрятались за камни, кроме одного. Это был Нэтэн.

– Смельчак, назад! – выкрикнул Гройорг, и тут же вокруг Хранителей Слова заклекотали камни: десятки стрел разом врезались в них и упали, оставив бескровные раны.

– Что я, бояться их буду?! – огрызнулся Нэтэн и выпустил первую стрелу – она опрокинула корявыря, что мчался впереди всех, вторая подкосила четвероного под другим корявырем…

– Смельчак! в укрытие! – рявкнул Гройорг и отшатнулся назад. Глаза его округлились: две стрелы ударили ему в грудь и отскочили от него так же, как он от них. – Спасибо, паучки! Дайте-ка я вас по брюшкам поглажу.

Савасард вышел из-за камня – и его стрелы присоединились к стрелам Нэтэна… Корявыри падали и падали… но приближались и приближались к людям, которых жаждали убить и растерзать.

– Дэн, пора нашим бешеным камешкам взбеситься, – сказал Мэтью (рука его потянулась к одному из трёх мешочков, висевших у него на ремне).

– Неплохая мысль, – ответил Дэниел.

– Бросайте за головы передних, – подсказал ребятам Семимес и, повернувшись к Гройоргу, крикнул: – Гройорг! Готовь дубинку – наш черёд пришёл!

– С большим хотением, Мал-Малец в помощь мне! – Гройорг убрал в ножны два кинжала, которые уже был готов пустить в ход, и выдернул из чехла за плечом своего помощника. – Он тоже по драке соскучился!

Дэниел и Мэтью, волнуясь (Дэниел – побольше, Мэтью – поменьше), расстегнули мешочки, вынули тёмно-зелёные пористые камни и, выскочив из-за укрытия, швырнули их в самую гущу корявырей. Через несколько мгновений в ущелье вспыхнули два огромных огненных шара – безумный огонь разом поглотил с десяток четвероногих тварей вместе с их наездниками. Ошеломлённые корявыри повернули назад. Но те, которые уже были у подножия скалы, занятой людьми, не видели, что происходит за их спинами, и, обуянные жаждой крови, мчались вперёд. Навстречу им двинулись Семимес и Гройорг. В несколько прыжков преодолев склон, Семимес первым вступил в рукопашную схватку.

– Подожди, не торопись! Вдвоём веселее! – крикнул Гройорг и квадратным камнем покатился по камням.

Савасард и Нэтэн обнажили мечи и тоже ринулись на корявырей…

Дэниелу и Мэтью оставалось стоять и смотреть.

На каждого из их друзей набросились по пять-шесть корявырей с мечами и секирами, не считая четвероногих с их звериным напором, острыми зубами и лбами-кувалдами. Нэтэн почувствовал в себе сильное волнение: это был первый настоящий бой, и в руке его был меч, но не лук, заряженный стрелой. И рука его не была такой уверенной, как в учении, и меч скоро отяжелел. Корявыри не давали возможности перевести дыхание: они напирали и били с разных сторон. Выручали ноги, ловкие и выносливые, – такими их сделали горы. И выручал Савасард: его быстрые мечи, которые всюду поспевали и не позволяли корявырям воспользоваться промашками Нэтэна… Семимес словно был создан для схватки. Двужильный, вёрткий и хитрый – ему и пятерых было мало, чтобы выложиться до конца и вкусить предел. Отец научил его простой и одновременно трудной вещи – ловить случай («В драке лови случай, сынок. Прозеваешь – не воротишь»). И Семимес ловил: дав секире корявыря почуять тепло крови (но не её вкус), в следующее мгновение он ломал своей палкой пальцы, сжимавшие рукоять секиры. И это был лишь один из сотен приёмов, которые он знал и которые понимал каким-то особым чутьём и своим телом. А гордость научила его ещё одной вещи – терпению. Умение ловить случай и терпение были хорошим подспорьем его двужильности, вёрткости и хитрости… Но больше других и Мэтью, и Дэниела поразил Гройорг. С виду неуклюжий, неповоротливый, словно вросший в землю, он расправился с шестью корявырями даже быстрее Семимеса. Они бросались на него со своими секирами, мечами и лбами и тут же падали замертво. Гройорг не подстраивался под нападавших, а вместе с Мал-Мальцом делал то, что хотел. Делал всего две вещи: бил и отбивал. Больше бил, чем отбивал, потому что всякий раз опережал корявырей – всадника и четвероногую тварь под ним. Корявырь уже заносил меч над Гройоргом или даже опускал его ему на голову, как вдруг – «бах», и он больше ничего не заносил и не опускал…

– Мэт, смотри! Они возвращаются! – воскликнул Дэниел, первым увидев, что отступившие корявыри развернулись и снова пошли в атаку.

– Савасард! Савасард! Корявыри! – прокричал Мэтью, но ни Савасард, ни трое его друзей, поглощённые битвой, не услышали крика.

Дэниел и Мэтью переглянулись и поняли друг друга. Через несколько мгновений два огненных шара выросли на пути корявырей и остановили их продвижение.

– Дэн, добавим огоньку?!

– Чтобы тварям мало не показалось?!

– Чтобы им ничего больше не показалось!

– Давай!

Мэтью и Дэниел вынули из мешочков свои последние огнедышащие камни и запустили их в спасавшихся бегством корявырей.

– Победа! Победа! – они кричали и прыгали от радости, как дети.

Их друзья, покончив с корявырями, которые ввязались в ближний бой, поднялись к пещере. На их лицах, руках, защитных рубашках, оружии – на всём была кровь. Они жадно глотали воздух. Глаза каждого из них горели.

– Ну, вы и молодцы, боровички! Сотню корявырей одолели! – от души похвалил своих подопечных Семимес.

– Да уж, такого жадного огня я ещё не видывал! – с довольством прохрипел Гройорг.

– Спасибо вам, друзья, – присоединил своё слово Савасард.

– И тебе спасибо, лесовик, – сказал ему Нэтэн. – Если бы не ты, я бы не радовался сейчас с вами.

Услышав эти слова, Гройорг решил подбодрить юного друга:

– Не тебе, Нэтэн-Смельчак, обижаться на себя. Я приметил: в драке ты вертишься так, что мечу и секире трудно тебя достать.

– Зато ты, Гройорг-Квадрат, стоишь как упрямый камень…

– Я бы сказал, квадратный камень, – заметил Мэтью.

– …Однако ж тебя вовсе невозможно достать, – ответил Гройоргу Нэтэн.

Увидев окровавленную прореху на рубахе Нэтэна, Савасард сказал:

– У тебя рана, друг.

– Рана? – Нэтэн взглянул на плечо. – Видно, секира прошлась.

– Семимес, у тебя тоже, – Дэниел кивнул на его ногу.

– Тоже секира скользнула. Так, царапина. Кусай-трава и то больнее жалит.

– Промойте раны тулисом и перевяжите. И будем подниматься к водопаду, – сказал Савасард. – Наденьте накидки, нам надо слиться с камнями.

– Что не так, Савасард? – спросил Дэниел, заметив в его глазах ещё какую-то мысль.

Все посмотрели на Савасарда…

– Как они разузнали наш новый маршрут? Об этом ты подумал, проводник? – спросил его Семимес.

– Да, я об этом подумал. Они вышли прямо на нас не по воле случая.

Радость Хранителей Слова от первой победы неожиданно сменилась тревогой.

– Как же это?! – Гройорг развёл руками и направился к своему мешку, лежавшему у входа в пещеру. – А я-то думал, поедим, отпразднуем победу… хотя бы настойкой грапиана.

– Поедим в Красной Пещере. А праздновать нам пока нечего, дорогой Гройорг, – сказал Савасард.

– Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что, когда за тобой следят, нельзя стоять на месте, но нельзя и идти дальше, – проскрипел Семимес.

– Что же из этого следует, проводник? – спросил его Мэтью.

– Уж не изменить ли нам снова маршрут? – высказал свою догадку Гройорг.

– Я и сам пока не знаю, что из этого следует, – ответил Семимес и спрятал глаза. – Отец бы знал… а я не знаю.

– Да, Малам бы присоветовал, – присоединил своё слово к достойной мысли Гройорг.

– У нас два пути, и нам из них выбирать: один – через тайный проход к ущелью Ведолик, другой – обратно в Дорлиф, – сказал Савасард.

Все задумались. Мысли, витавшие над Хранителями Слова, оборвал Нэтэн:

– Если мы вернёмся в Дорлиф, Слово вновь отдалится от Фэдэфа.

– Надо идти через Красную Пещеру, – сказал Дэниел.

– Я не знаю, какой из двух путей вернее, но одно я знаю точно: я с тобой, Дэн, – сказал Мэтью.

– В пещеру, так в пещеру, – отрезал Гройорг.

Хранители Слова, надев накидки и походные мешки, двинулись к Пропадающему Водопаду.

Тем временем около тридцати корявырей укрывались за скалой в проходе между Баринтовым Ущельем и ущельем Кердок. Невиданные ими доселе огненные звери, которые вступились за людей, зародили в них страх, и им не хотелось снова идти в бой. Четвороногие под ними тоже были напуганы и сбиты с толку паническим отступлением. Они не находили себе места, бодали лбами камни и кусали друг друга. Удары плетьми не вразумляли их, а лишь дразнили ещё больше. Командир корявырей Дара уже пожалел о том, что оставил вторую сотню воинов, вверенных ему Трозузортом, у подножия Кадухара. Он не сомневался: будь с ним весь отряд, он бы уже покончил с горсткой дорлифян. Теперь же выполнить эту задачу будет куда труднее. Но без тел двух пришлых ему нельзя возвращаться в Выпитое Озеро: вдруг гнев Трозузорта обрушится не только на него, но и на его дочь, Сафу. Поэтому ему нужно было любой ценой заставить воинов вернуться в ущелье Кердок.

– Воины Трозузорта! – зарычал Дара. – Людей слишком мало, и они думают, что мы ушли, и не ждут нас. Мы вернёмся и убьём их. Я сам поведу вас.

– Но у них огненные звери! – один из воинов осмелился сказать то, о чём подумали все.

– Ты боишься огненного зверя?

– Да, Дара.

– Но не боишься стрел и клинков?

– Нет, я воин.

– Ты не хочешь, чтобы тебя сожрал огненный зверь?

– Нет, Дара, не хочу.

Дара приблизился к воину и тут же ударом меча снёс ему голову. И сказал так же внушительно, как поступил:

– Ты сам выбрал смерть. Настоящий воин не выбирает, как ему умереть.

Потом он подъехал на своём четвероногом к каждому из своих воинов и на мгновение задержал свой взгляд на каждом из них. Он отдал всю свою волю этому взгляду. И понял: наступил миг, который нельзя было упускать.

– Он боялся, что его сожрёт огненный зверь. Теперь его сожрут волки… Воины Трозузорта! Мечи и секиры к бою! Смерть людям!

– Смерть людям!

– Вперёд! – крикнул Дара и ударил четвероногого в бока.

На этот раз огненные звери не встали на пути корявырей, а мечи и палки людей не схлестнулись с их мечами и секирами. Они продвигались по ущелью, которое было усеяно трупами воинов, сражённых стрелами и обглоданных огнём, и жажда растерзать людей разгоралась в них.

– Да-ра, – прохрипел раненый корявырь, когда тот проезжал мимо него. Он лежал на камнях, вода Друза обдавала его лицо и не позволяла ему уснуть.

Дара спрыгнул с четвероногого и склонился над ним.

– Они лезут по скале… к водопа… – вместе с застывшими на губах корявыря словами ток крови в его жилах остановился.

У Дары загорелись глаза: лучшего случая покончить с отрядом людей нельзя было и представить. С того места, где вслед за своим командиром остановились корявыри, скала была как на ладони.

– Быстро по такой круче не полезешь. Смотрите в оба, – сказал Дара и стал глазами искать движение.

Хранители Слова взбирались наверх попарно. В каждой паре был тот, для кого горы были роднее. Первыми на уступ поднялись Савасард и Гройорг, за ними – Нэтэн и Дэниел. И вдруг Савасард сказал:

– Друзья, не показывайте своих лиц ущелью: корявыри вернулись.

Едва Нэтэн коснулся рукой лука, Савасард остановил его:

– Не вздумай – навлечёшь их стрелы. Нам лучше замереть, пока Мэт и Семимес не встанут на уступ.

Мэтью, услышав, что корявыри за спиной, на мгновение отвлёкся от скалы, чтобы проверить, надёжно ли прикрывает его накидка. Тут же левая нога его соскользнула с камня. Он запаниковал и дёрнулся – правая нога тоже потеряла опору, выскочив из неглубокой выемки. Он вцепился руками в камень и повис над пропастью.

– Мэт, – услышал он голос Семимеса, – моё плечо рядом с твоей ногой.

Левой ногой Мэтью нашёл плечо Семимеса и опёрся на него.

– Молодец, Мэт-Жизнелюб. Теперь найди опору для другой ноги… Нашёл?

– Нашёл.

– Молодец. Теперь верни ум в голову.

Мэтью улыбнулся скале, смотревшей на него в упор, и ответил проводнику:

– Вернул.

– Левую забери с собой, не вечно же мне её держать.

Вблизи от водопада (слева от него, если смотреть из ущелья) скалу делила надвое глубокая расселина. Она разрывала и узкий уступ, на который наконец поднялись Мэтью и Семимес. Теперь Хранителям Слова предстояло добраться до того места за водопадом, откуда они смогли бы спуститься к загадочному чёрному пятну на скале, неведомым образом вбирающему поток. Но для этого им нужно было перепрыгнуть через расселину. Прыгнул Савасард… за ним – Гройорг… вслед за Гройоргом – Нэтэн…

Глаз Дары зацепил короткий полёт. Это была не вспорхнувшая птица и не горный баран. Чёрный проём в скале выдал человека. (Это был Дэниел). Дара тут же вскрикнул:

– Лучники!

Корявыри быстро подняли перед собой луки. Дара показал рукой, чтобы один передали ему, и, получив его, прицелился.

– Пусть ваши стрелы ударят по скале слева и справа от моей! – с этими словами он выпустил стрелу и затем скомандовал: – Бей!

Словно рой разозлённых пчёл, стрелы ткнулись своими жалами в скалу. Над уступом раздались вскрики, походившие на отрывистый стон. Это были голоса боли. К голосам боли присоединились голоса людей.

– Палерард, помоги мне! – прошептал Савасард и поднёс к губам камень, висевший у него на груди (шёпот этот слышал только Пропадающий Водопад).

– Спасибо, паучки, заступники вы мои! Будем в Красной Норе, попрошу ребят погладить вас по брюшкам – сам-то до всей спины не дотянусь, – прохрипел Гройорг (он малость перехвалил своих телохранителей: одна стрела всё-таки пробила защиту, но жало её было ослаблено и вошло неглубоко).

– Всё равно я вас не боюсь, твари! – повернув голову к ущелью и сделав гримасу (или боль скорчила её), прокричал Нэтэн.

– Эх, Семимес-Семимес! – попенял Семимес на то, что нынче утром плохо слушал свою палку. Потом натужно, сквозь боль, проскрипел: – Мэт, прыгай!

Дэниел, перемахнув через расселину, взглянул на Мэтью. Он тоже крикнул бы ему «прыгай!», но вдруг вспомнил, что уже видел это… в глазах горхуна. И он заорал изо всей мочи:

– Мэ-эт!

Но Мэтью уже оттолкнулся от камня. А две стрелы уже оттолкнулись от упругих нитей. Они впились в него и, глотнув крови, забрали его власть над самим собой. Он перелетел через расселину, чтобы в следующий миг отдаться ей. Такова была воля стрел.

– Мэт! Мэт! – вскричал Дэниел и ринулся обратно к пропасти.

Нэтэн схватил его за руку и с силой потащил на себя.

– Не надо, Дэн! Назад! Дэн, назад!

– Назад, пришлый! – закричал Семимес. – Назад, слабак! К водопаду! К Фэдэфу! И вы уходите! Все! Я за Мэтом! Идите же!

Слова Семимеса, пронзительные, злые, хлестнули Дэниела по ушам, зацепили его душу и заставили его опомниться. Он повернулся к Нэтэну. Тот заглянул ему в глаза и отпустил руку.

– Идём, Дэн. Иначе нас всех перебьют.

Дэниел повернул голову к расселине и тихо сказал:

– Прости, пёрышко, я не спас тебя.

Гройорг встал лицом к ущелью, выдернул из чехла дубинку (одна стрела попала в неё и с визгом отлетела) и, очертив ею круг, который охватил корявырей, нарисовал в нём змейку и бросил её в их сторону, потом нарисовал вторую и запустил вслед за первой. В тот же миг, оказавшись в искривлённом, неузнаваемом пространстве, корявыри потеряли над собой власть… А когда снова пришли в себя (вместе с тем как пространство обрело знакомые черты), их луки были бесполезны…

Четверо Хранителей Слова скрылись за водопадом. У каждого из них в голове были только Мэт и Семимес. Каждый понимал, что случилось, и каждый что-то додумывал. Но никто не хотел бередить общую рану, и все молчали. И шум водопада был для каждого из них оправданием. Они знали, что корявыри близко, но, несмотря на это, не спешили уйти и, надеясь на чудо, бросали взгляды в направлении расселины.

Савасард снял лук и мешок. Достав из мешка верёвку, осмотрелся: он искал подходящий крюк (так лесовики называли крючковатые или загогулистые выступы скалы, удобные для того, чтобы закрепить верёвку, не прибегая к помощи молотка и штырей). «Этот выдержит», – подумал он, накинул на каменный крюк петлю и с силой потянул верёвку на себя. Потом свободный конец бросил вниз.

– Друзья, пора. Я иду к чёрному пятну. Когда доберусь до него, покричу вам и войду в Красную Пещеру.

– Валяй, Савасард-Ясный. Мы за тобой, – прохрипел Гройорг.

– После меня Дэнэд.

– Дело ясное, – ответил Гройорг за Дэниела.

– Дэн, ты слышишь? После меня спустишься ты.

– Я слышу тебя, Савасард, – сказал Дэниел.

– Нэтэн, ты пойдёшь последним. Верёвку оставь, как есть.

– Оставлю… для Семимеса и Мэта.

Дэниел поднял на него глаза.

– Увидишь, они догонят нас, – сказал ему Нэтэн.

…Савасард медленно спускался, перебирая верёвку руками и опираясь ногами о неровности скалы. Водопад оторвал бы от верёвки и увлёк за собой даже самого цепкого из смельчаков, рискнувших потягаться с ним. Поэтому Савасард нашёл то место, о котором рассказывал лесовикам Гонтеар. Там, между потоком и скалой, было небольшое пространство: вода ниспадала с карниза, нависавшего над утёсом. Савасард уже оставил позади (вернее, над собой) отрезок верёвки длиной в четыре своих роста. Он то и дело останавливался и вертел головой, чтобы найти глазами чёрное пятно. Он не знал, что его невозможно пропустить… Оно само обнаружило себя, оно будто поманило его. И Савасард услышал его зов. Он узнал эти ощущения в себе, он сразу припомнил их. Впервые их дал изведать ему Перекрёсток Дорог. Ещё немного спустившись, он увидел: поток воды справа от него доходил до чёрного пятна и вдруг прекращался. Прекращался бесследно. Вода не ударялась о него и не разлеталась брызгами, как разлеталась бы, ударяясь о камень. Но не было и движения воды внутрь пятна, как если бы оно было обычным входом в тоннель, или в пещеру, или в нору. Это отчётливо различали глаза. «Мои глаза обманываются: если пройду я, как прошёл Гонтеар со своими друзьями, значит, проходит и вода», – подумал Савасард. Пятно, скорее, было не на камне, а будто висело на невидимых нитях перед ним и легко колыхалось. Оно было как бы само по себе. Савасард покачал верёвку из стороны в сторону и крикнул:

– Я добрался! Дэн! Спускайся!

– Иду! – донёсся сверху едва различимый голос.

Савасард уже хотел оттолкнуться от скалы и прыгнуть на пятно, как вдруг на глаза ему попался небольшой уступ. «Дождусь Дэна», – подумал он и, пару раз качнувшись, спрыгнул на него.

Дэниелу спуск дался не так легко, как Савасарду. Силы отнимала и верёвка, к которой он не сразу приспособился, и поэтому затягивался в узел даже там, где можно было расслабиться… и пропасть, которая манила в нём то, что само тайно тянулось к смерти… и вода, вода, вода с трёх сторон, которая, казалось ему (а может, он этого хотел), вот-вот захватит его и унесёт далеко-далеко, в Наше Озеро, и он очнётся прямо в воде на руках у Мэта, и тот скажет: «Опять воды нахлебался? Я же говорил: ступил в яму – выдохни и нырни, а потом уже выплывай спокойно. Главное – не вдыхать».

– Дэн!

Дэниел вышел из забытья и снова стиснул пальцы. Ещё мгновение, и он отпустил бы верёвку и полетел вниз.

– Дэн!

Он увидел Савасарда, и на душе у него стало легче, и легче стало справляться с верёвкой.

– Иду! – откликнулся он.

Поравнявшись с Савасардом, он сказал:

– Оно точно такое же, как в Невидимой Нише. Но здесь почему-то не так страшно.

– Тогда войди в него, – твёрдо сказал Савасард, заметив, что Дэниела трясёт от напряжения (видно, мысли о Мэте вконец измотали его).

– Я попытаюсь.

Дэниелу ничего не оставалось, как сделать то, на что решился. Он оттолкнулся от скалы, но вышло слабо, и он бы не допрыгнул. Оттолкнулся ещё раз, сильно, как только мог, и в нужный момент отпустил верёвку… После нескольких мгновений черноты и потери ощущения себя Дэниел почувствовал, что он в пещере. Здесь и пространство, и тьма были другими, осязаемыми и зримыми, и в них он не растворялся, как в черноте пятна… Где-то рядом услышал шаг, другой.

– Савасард, это ты?

– Да, Дэн, – ответил тот и зажёг факел. – Подождём Гройорга и Нэтэна здесь.

– И Мэта с Семимесом.

– И Мэта с Семимесом.

Стены прохода были красного цвета, неровные, бугристые, будто склеенные временем из множества массивных камней. На стене, через которую они прошли, не было никаких признаков хода, не было даже чёрного пятна. И лишь вода, стекавшая по ней, напоминала о водопаде по ту её сторону. Она уходила куда-то вниз, под каменное дно прохода. Дно было таким же бугристым, как и стены.

– Насколько позволяет видеть свет, ничего не меняется, – сказал Дэниел.

– Может, это и к лучшему. У нас будет одна забота – найти выход, – ответил Савасард.

– Но ты рассказывал, что… не помню имени того лесовика.

– Гонтеар.

– Да, Гонтеар. Ты говорил, что он чуть не сошёл с ума. Это от однообразия.

– Это от одиночества, Дэн. От одиночества, объятого однообразием.

– Вы, я вижу, свет уже зажгли! – напугал Дэниела Гройорг. – Как я здесь очутился, сам не пойму, Мал-Малец в помощь мне!.. И впрямь Красная Нора! Для горного барана хороша… по этим-то каменьям скакать.

Гройорг заставил и Дэниела, и Савасарда улыбнуться, превратив барана в норного зверя.

– Что-то наш Нэтэн-Смельчак застрял, – обеспокоился Гройорг и повернулся назад… и вдруг там, где только что никого не было, увидел его. – Ах! Вот и он! Добро пожаловать в Красную Нору, Нэтэн-Смельчак!

Нэтэн проверил стену рукой: ему было любопытно, как он сумел войти.

– А вот и пропадающая вода нашлась, – сказал он.

– Нашлась, – повторил за ним Гройорг. – Конечно, нашлась. А то как бы ты нашёлся, если бы она не нашлась.

– Друзья мои, самое время подлечить раны и подкрепиться, – предложил Савасард.

Нэтэн зажёг факел и поставил его, прислонив к камню. Савасард нашёл для своего подходящее место в стене.

– Ни одного сучка вокруг, ни одной щепки! – посетовал Гройорг. – У костра поесть да с друзьями поговорить, почти как за столом посидеть. А без костра, хоть и вместе, всё равно что всяк по себе: нету круга, который притягивал бы всех… Ой, жжёт-то как, Мал-Малец в помощь мне!

Гройорг, оттопырив зад ворота, плеснул из фляги сока тулиса себе на спину, и тулис тут же схватил рану.

– Нет, дорогой Гройорг: за столом посидеть – это одно, одна отрада, а у костра – совсем другая. За столом еду разговором разбавляешь, и они равны меж собою. А когда у костра с друзьями хлеб да воду делишь, огонь главный… и мечты, что он в нас разжигает. И мечты эти мало-помалу слово укорачивают… Тебе с раной помочь?

– Благодарю тебя, дружище, но я уже угомонил её. Вон лучше по брюшкам моих паучков, тех, что на спине, ладошкой пройдись по-дружески, я им обещал.

– Молодцы, паучки, уберегли Гройорга-Квадрата от вражьих стрел, – с этими словами Савасард похлопал рукой по спине Гройорга.

Друзья промыли раны тулисом и перевязали их. Потом поставили четыре факела, укрепив их камнями, и сели вокруг них, как у костра. Дэниел сказал:

– Доброго вам голода, друзья.

И все ответили:

– Доброго голода.

– И помечтаем молча, раз у костра так положено, – сказал Гройорг.

– О том, чтобы Семимесу и Мэту удача сопутствовала, – добавил Нэтэн.

* * *

В те несколько мгновений, когда Гройорг поверг корявырей в оцепенение, Семимес устремился вниз по скале. Склон вблизи от расселины был крутой, неуступчивый, но надо было рисковать, чтобы прийти к Мэту раньше четвероногих тварей.

– Очень вовремя ты мне помог, Гройорг-Квадрат, очень вовремя, – бормотал он себе под нос. – Не проделай ты этого своего фокуса, лежать бы мне сейчас на камнях со стрелой в спине, да не с одной. И не досчитался бы Дорлиф ещё одного Хранителя Слова… Как она мне: «Судьба уже выбрала Семимеса – поверь и ты в него». Кто-кто (мало кто), а Фэлэфи уронила бы горькую слезу в память о восьмом Хранителе Слова – Семимесе, сыне Малама.

Семимес глянул вверх и сам подивился на себя:

– Вот так так! Оказывается, ты можешь лазать по горам бойчее, чем можешь.

Семимес спрыгнул на небольшую площадку и на четвереньках, скрываясь за камнями, добрался до расселины.

– Терпи, Мэт, терпи… если ты ещё жив. Если ты жив, мы с тобой найдём укромное местечко, такое, что ни один корявырь туда не пролезет. Главное не стонать. Известное дело, жизнь подранка в стоне, но и смерть его в стоне… Надо спускаться… на самое дно. Самому бы не кувырнуться, а то придётся нам на пару стонать, а на пару мы с тобой и водопад перестонем.

Спуск в расселину давался Семимесу труднее. Чем ниже он опускался, тем меньше ему помогали глаза, и он шёл ощупью… Вдруг он почуял запах свежей крови.

– Почему ты не стонешь, Мэт? – спросил себя Семимес и напугался своей мысли. – Живая кровь должна стонать… Мэт! Мэт! Отзовись! Не бойся! Это я, твой проводник! Мэт! Мэт!

Наконец Семимес ступил на сплошную горизонтальную твердь. Это было дно расселины. Он сразу принялся искать Мэтью: руками, палкой, словами, носом и совсем немного глазами.

– Где же ты, Мэт? Кровь есть, а тебя нет… Стрела… ещё одна, сломана. С такой высоты упадёшь, не только стрелы, все кости переломаешь. Стрелы есть, а тебя нет. Хорошо это или плохо? В глубь расселины ты не пошёл… не пополз: крови дальше нет. Здесь маялся, на этом самом месте. Куда же ты подевался, Мэт-Жизнелюб?..

Промелькнувшая вдруг мысль будто исподтишка цапнула Семимеса:

– Волки! Пещерные волки. Они прибежали на запах крови. Где-то неподалёку их логово, – Семимес постучал по стенам палкой. – Не слышу. Затаились. Почуяли меня загодя и утащили Мэта. Где же тебя искать, дорогой Мэт? Куда же они тебя утащили? Где ход, через который они ушли с тобой?

Семимес услышал корявырей.

– Сюда! Сюда! Вот эта щель. Он упал в неё.

– Как быть, Дара?

– Лезьте вниз!

Семимес быстро удалился от края расселины. Проверяя на ходу дно и стены палкой, он нашёл какое-то углубление в самом низу стены по правую руку. Это была небольшая ниша. Он юркнул в неё и притих… Вскоре огонь факелов осветил расселину.

– Никого нет.

– А кровь? Здесь много крови. И следы.

– Его следы. Он пытался выжить. Но пещерные волки добили его и утянули в своё гнездо.

– Лёгкая добыча.

– И сладкая. Теперь они уже сожрали его. Полезем наверх!

– Подожди! Тут след. Проверим дальше. Смотри на низу!

Семимес прикрыл лицо накидкой и затаил дыхание. Рука его сжала палку… Корявыри один за другим прошли мимо. Через какое-то время – обратно.

– Не иначе как достался волкам.

– Лучше бы нам. Ладно, полезем наверх.

При свете факелов корявырей Семимес заметил, что в стене, у самого основания её, есть выемки, которые он ещё не проверил. «А если это проходы?» – подумал он и на всякий случай решил исследовать их. Некоторые из них были так узки, что не пропустили бы человека, разве что ребёнка. Те же, через которые Мэт смог бы уйти из расселины, не были испачканы кровью… Вдруг…

– Что это? Что это?.. Кость? – Семимес снял мешок, положил его возле хода и зажёг факел. – Кость. Её обглодали пещерные волки, но это случилось не нынче.

Держа перед собой факел, он пополз внутрь. Ход привёл его в небольшую пещеру. Он осмотрелся.

– Волчье логово. Как я и думал. И здесь кости. Не человечьи. Видать, молодняку барашка приволокли. Кости не свежие. И запах волка иссох. Поменяли логово, хитрецы.

Семимес вылез из пещеры и загасил факел. Проверяя палкой стены, вернулся к краю расселины.

– Ещё нора. Как я её пропустил? Та-ак. В эту не пролез бы… целиком не пролез бы. Крови-то сколько. Эх, Мэт-Мэт… Подвёл ты меня. Что я Дэну скажу? Ты-то, Жизнелюб, ничего мне не сказал. Что же я Дэну скажу?

Сделав ещё шаг, Семимес остановился. «Надо выбираться отсюда», – подумал он. Но вместо того чтобы карабкаться наверх, он медленно, напрягая всё тело, согнулся, будто упрямство, взявшее начало в Выпитом Озере, потянуло его книзу, на четвереньки, и зарычал, протяжно, жутко… и помчался в глубь расселины… упал, уткнулся лицом в холодный камень и лежал так, пока не отдал ему половину себя, ту, которая взяла начало в Выпитом Озере.

* * *

По стуку в дверь, скупому, деревянному, Трозузорт понял, что Сафа принесла тревожную весть.

– Войди, Сафа… С чем пришла?

Сафа потупила взор.

– Говори, не бойся.

– Повелитель, волос, что я дала отцу, откликнулся. Откусок сказал мне, что он в Баринтовом Ущелье. Он возвращается, – сказала Сафа и снова спрятала глаза.

– Вижу, ты сказала не всё.

– Не всё, Повелитель.

– Ну же!

– Мой волос, что у дорлифянина, не откликается.

– Как это, не откликается?! – возмутился Трозузорт. – Почему же?! Говори!

– Откусок перестал указывать на него. Видать, волос пропал… вместе с дорлифянином.

– Ты можешь сказать, где это случилось?

– Там, где Пропадающий Водопад. Дорлифянин был там: откусок указывал на него. Я долго смотрела. Вижу, откусок сник. Я снова долго смотрела на него и просила найти волос. Он молчал.

– Значит, Пропадающий Водопад?

– Да, Повелитель.

– Не тревожься, Сафа, отец ведь жив.

– Да, Повелитель.

– Ступай.

– Спасибо, Повелитель, – сказала Сафа и повернулась к двери.

– Постой.

Сафа глянула на него и, не дожидаясь слова хозяина, произнесла:

– Я покажу оба, Повелитель.

– Как ты догадалась?

Сафа пожала плечами.

– Ну. Сначала тот, что укажет на Дару.

Сафа вынула из кармана кофты тряпицу, развернула её, взяла двумя пальцами волос и подняла перед собой.

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Вот, Повелитель, – сразу указал.

– Вижу, Сафа. Теперь второй.

Сафа достала другую тряпицу, на этот раз из отворота рукава.

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок…

– Довольно, Сафа! Сейчас приведи ко мне Круду. Мы с ним к Даре на Шуше полетим. Дай ему волос, а откусок от него себе оставь. Еду принесёшь, когда вернусь. Ступай.

Трозузорт остался в комнате один.

– Решили, что тайный тоннель скроет ваш путь от глаз Выпитого Озера? Самонадеянность дорого обойдётся вам. Из тайного тоннеля есть только три хода. Один откроет вам Мир Вечности. Он пленит ваши сердца и поманит вас, и трудно будет удержаться от соблазна шагнуть в него. И тогда он превратит вас в ничто. Другой приведёт вас в пещеру Руш, что в глубине горы Рафрут на Скрытой Стороне. Там вы найдёте кости четверых лесовиков. Там вас ждёт та же участь – остаться в ней навечно костьми. Из третьего вы попадёте в ущелье Ведолик, где вашим мечтам по воле Выпитого Озера суждено обратиться в прах… Но пусть один из вас случайно уцелеет и поможет мне победить.

Трозузорт вышел на балкон и позвал:

– Шуш!

* * *

Савасард, Дэниел, Гройорг и Нэтэн всё дальше продвигались в глубь Красной Пещеры, не сворачивая в расселины и ходы, которые то слева, то справа открывал свет факелов. Путь изматывал их пуще ожидаемого. Причиной тому были устилавшие дно пещеры камни разной величины и формы. Они не давали ногам делать то, что те привыкли делать, – просто идти. Каждый камень, оставаясь верным себе, каменному, заставлял их подлаживаться к нему. И преодоление какого-то отрезка пути не приносило путникам радости: он всё время прирастал вместе с тем, как убегал вперёд свет, и, казалось, каменной реке не будет конца. Привалы, пусть и короткие, друзья делали часто. Это позволяло им не только дать отдых ногам, но и закрыть глаза и тем самым хоть ненадолго избавиться от того, что нельзя было победить и от чего негде было спрятаться, – от красноты, пропитавшей не только камни, но, казалось, и сам воздух.

Четвёрка остановилась на привал.

– Между сотней корявырей и сотней этих каменных злыдней, что у нас под ногами, выбрал бы первых! Злыдней-то не проучишь никакой палкой, Мал-Малец в помощь мне!

Не первую передышку Гройорг начинал с подобной руготни.

– Не боишься накликать, Гройорг-Квадрат?

– Я тебе, Смельчак, так скажу: не боюсь никакой твари, кою палкой отвадить можно.

– Тихо! – настороженно сказал Савасард и рукой указал в ту сторону, откуда они пришли.

Из тьмы, которая по пятам следовала за путниками, донеслись шаги… яростные, словно подзадоренные жертвой. Гройорг выдернул из чехла свою дубинку и, округлив глаза, прохрипел:

– Неужто накликал?!

– Я же предупреждал, – сказал Нэтэн и снял лук.

Савасард тоже изготовился к стрельбе.

– Никак четвероногая тварь наших злыдней топчет? – почудилось Гройоргу.

– Я что-то никак в толк не возьму: ты против злыдней или за них? – поддел его Нэтэн.

– Это не человек, – сказал Савасард.

Тетива обоих луков, напрягшись, превратилась в нерв…

– Постойте! Это Семимес! – выкрикнул Дэниел, неожиданно вспомнив ночное происшествие в доме Малама, когда они с Мэтью приняли Семимеса за зверя.

Через мгновение чернота пещеры словно с силой вытолкнула в свет факелов того, чьи шаги заставили путников насторожиться. Это и в самом деле был Семимес. Лицо его напугало бы незнакомца, так напряжённо и страшно оно было. А осанка его, хоть он уже и распрямился, сохраняла черты бега на четвереньках. Он приблизился к друзьям и знакомо проскрипел, ощупывая себя руками:

– Друзья, скажите мне, я это или не я.

– Если я это я, то ты это ты, – прохрипел в ответ Гройорг, прогоняя сомнения Семимеса.

Маска страшилы сошла с него. Он был счастлив снова видеть родные лица. Он был счастлив, но всё же встречи с одними глазами, фиолетовыми, как новое небо над Дорлифом, боялся, и, может быть, поэтому сразу попался им.

– Дэн… – тихо сказал он. – Я не нашёл нашего Мэта. Я излазил все щели – нигде. Корявыри тоже были в расселине. Они не обнаружили его даже при свете факелов.

– Мэт ушёл, – прошептал Дэниел и посмотрел на своих друзей. – Он ушёл?

– В расселине нет, значит, ушёл. А раз ушёл, значит, жив, – не стерпев молчания, ответил Гройорг.

– А стрелы? Ты нашёл стрелы? – спросил Нэтэн.

– О чём ты спросишь дальше? – спросил его Семимес, вместо того чтобы ответить.

– Что, Нэтэн?! Что не так?! Семимес?! – воскликнул Дэниел.

– Там была кровь? – продолжал Нэтэн, невзирая на отталкивающий взгляд Семимеса.

– Я уже сказал: Мэта в расселине не было, ни живого, ни мёртвого.

– У меня тоже кровь, но я же жив. А у кого её нет после той драчки! – вмешался Гройорг.

– Ладно, Волчатник, я понял.

– Что ты понял, Нэтэн? – снова обратился к нему Дэниел.

– Нельзя мучить надежду – вот, что он понял, Дэн, – сказал Савасард. – Она у нас есть, и с ней нам легче идти дальше.

* * *

– Нам надо идти дальше. Слышишь, Дэн? Просыпайся. Надо идти.

Дэниел очнулся: над ним склонился Савасард, рядом стояли Нэтэн и Гройорг. Он огляделся вокруг и в недоумении спросил:

– А Семимес? Где он? Он не пришёл?

– Нет, Дэн, – ответил Савасард.

– Похоже, я задремал. Мне пригрезилось, что Семимес догнал нас.

– И что он тебе сказал? – всполошился Гройорг.

– Это же сон, Квадрат, – не преминул подсказать ему Нэтэн. – Тебе вон грибы каждую ночь снятся, а ешь лепёшки да баринтовые орехи.

– Если бы ночь! А то не поймёшь, когда в этой норе ночь, а когда день: всё время красно.

– Семимес сказал, что не нашёл Мэта, ни живым, ни мёртвым, – сказал Дэниел.

– В расселине нет, значит, ушёл. А раз ушёл, значит, жив, – заключил Гройорг.

– В моём сне ты то же самое сказал, слово в слово.

– Хороший сон, Дэн: надежду не отнимает. У нас она есть, и с ней нам легче идти дальше… Ты странно смотришь. Наверно, в твоём сне я уже говорил это?

– Да, Савасард.

…Хранители Слова шли по тайному проходу много времени. Здесь его не укорачивали границы дня, пересудов и ночи, следующего дня, следующих пересудов и следующей ночи. И поэтому оно было бесконечно долгим. Камни под ногами не позволяли путникам облегчить свой ход привычкой: едва зародившись, она разбивалась о них. И поэтому продвижение превратилось в муку. Краснота, казалось, проникала в голову и нервы каждого из путников не только через глаза, но и через рот, и через уши, и через кожу. Она проникла даже в их сны. И теперь нельзя было спрятаться от неё, закрыв глаза или заснув. И поэтому им не хотелось ни спать, ни говорить, ни слушать. А на крик, способный прогнать красноту, уже не было сил. И только Слово, Хранителями которого они были, заставляло их делать шаг за шагом… шаг за шагом…

Они шли по тайному проходу долго. Вдруг (вдруг, потому что уже давно никто ничего не говорил) Нэтэн, который шёл позади, нарушил молчание:

– Постойте!

Трое остановились и обратили взоры к нему.

– Нам не надо идти дальше.

– Почему? – спросил его Савасард.

– Я видел свет… там, слева, в трещине. Это выход наружу.

– Нет. Мы должны найти чёрное пятно на правой стене, – возразил Савасард. – Только через него мы попадём в ущелье Ведолик. Что за свет поманил тебя, неизвестно. Нам следует сторониться неизвестностей.

– Раз неизвестно, надо проверить! Не один же здесь выход, Мал-Малец в помощь мне! – прохрипел Гройорг.

Трое, высказав своё мнение, посмотрели на четвёртого: либо будет перевес в два голоса, либо равенство голосов.

– Я соскучился по свету. Если мы будем осторожны… по крайней мере, не прогадаем, – сказал Дэниел и добавил, глядя на Савасарда: – Прости.

– Савасард, я проверю, а вы подождите меня здесь, – предложил Нэтэн. – Обещаю быть осторожным.

– Это мы ещё посмотрим, Смельчак, кто проверит, а кто подождёт! – воспротивился Гройорг. – Меня эта нора не меньше твоего доняла, чтоб сидеть и пялиться на неё, пока ты осторожничаешь.

– Пусть будет по-вашему, друзья: посмотрим, есть ли там выход, – сказал Савасард. – Но пойдём все вместе, и я пойду первым.

– Ладно, как шли, так и пойдём. С этим никто не спорит, – успокоился Гройорг.

– Как шли, так и пойдём, – согласился Нэтэн.

Расстояние всего в десять шагов, если считать обычными шагами, а не теми каменными, какими они продвигались по пещере, отделяло путников от места, на которое указал Нэтэн.

– Я вижу бледный свет, – сказал Савасард. – Он стелется по стенам расщелины. Кажется, она уходит вправо.

– Вот те раз! А мы ковыляем по этим злыдням, ничего не видим! – прохрипел Гройорг, протискиваясь к расщелине. – Дай-ка взглянуть, дружище… Не иначе как свет! Идём к нему!

– Гройорг-Квадрат!

– Знаю, знаю, Смельчак! Но ты-то всё равно после меня войдёшь! – сказал Гройорг и пропустил Савасарда и Дэниела.

Расщелина была узкой. Очень узкой она была для Гройорга. Однако он не ругался, потому как был доволен, что всё-таки пролез в неё. К тому же камень под ногами здесь не так «прыгал», как в главном проходе. Расщелина тянулась шагов на сто и потом заворачивала направо. С приближением к повороту свет становился всё ярче. Факелы загасили.

– Подождите здесь. Я проверю и кликну вас, – попросил друзей Савасард, прежде чем шагнуть за угол.

– Валяй, проверяй! – за троих ответил Гройорг…

– Палерард, помоги мне!

Услышав, как воскликнул Савасард, друзья поспешили к нему. Ещё три-четыре шага по узкой расщелине, и они оказались… в обласканной светом пещере. Пещера была довольно большой, примерно, с гостиную в доме Малама. Напротив был выход, широкий, от стены до стены. А за ним… то, из-за чего вскричал Савасард, – свет… безграничное озеро света… свет и больше ничего: ни неба, ни земли – один лишь свет… белый… может быть, едва уловимо лиловый… нежный, он не раздражал глаза, а наоборот, успокаивал их и через них умиротворял душу. Он, казалось, не наполнял собою пещеру, а лишь освещал её снаружи. Он будто был сам по себе… Друзья подошли к краю пещеры. И каждый из них обмер бы от увиденного в эти мгновения, если бы ни этот ласковый свет: он не дал потрясению взять верх над очарованным любованием. Каждый из них увидел в этом пустом световом пространстве себя. Не себя, отражённого как в зеркале, где правое становится левым, но себя, словно сотворённого этим светом из собственных светинок и жившего в нём. И ещё, каждый из них увидел там трёх своих друзей, которые, как и здесь, в пещере, были рядом с ним. И каждого охватило желание шагнуть в этот свет и соединиться с тем собой, потому что у того себя душа не была омрачена, но была наполнена светом… Но один из них, тот, что был наделён чувством грани, сказал, словно прочитав мысли своих друзей:

– Нет, друзья, нам ещё не время в этот Мир. Он дал нам сил, когда они покинули нас. И теперь мы должны продолжить свой путь.

Никто из очарованных путников не подозревал, что расщелина, по которой они теперь возвращались в проход, преподнесёт им ещё один сюрприз. Как только они вышли из неё, Дэниел воскликнул:

– Смотрите!

Со стены напротив расщелины на них, словно огромное око, взирало чёрное пятно.

– Как мы могли пройти мимо него! – и удивился, и возмутился Гройорг. – Я смотрел во все глаза!

– Да, Гройорг-Квадрат. Но вопрос в том, куда ты смотрел во все глаза. Признайся: разве не на злыдней под ногами?

– Я уже сто раз в этом признался, Смельчак! Вот они-то во всех наших бедах и виноваты!

– Я шёл первым и должен был заметить пятно. Простите меня, друзья.

– В этом нет твоей вины, Савасард. Дорога притупила наши чувства, – сказал Дэниел.

– А ты молодец, Нэтэн-Смельчак! Вовремя свет увидел! – Гройоргу доставило удовольствие похвалить того, с кем он совсем недавно, хоть и слегка, но поцапался.

– Или свет увидел его и поманил. Оглянитесь назад, – Савасард кивнул на расщелину, из которой они только что вышли.

Все повернулись к ней: в глубине её была только холодная темень.

– Вот те раз! – воскликнул Гройорг. – Был свет, и нет света!

– Главное, что он был и помог нам найти выход, друзья, – сказал Дэниел.

– С этим никто не спорит, Дэн-Грустный, даже наш Смельчак.

Савасард подошёл к чёрному пятну.

– До встречи в пещере.

– Надеюсь, на этот раз не в красной, Мал-Малец в помощь мне!

Один за другим друзья шагнули в чёрное пятно и через несколько мгновений оказались в небольшой пещере, в которую через широкую щель между камнями (в самый раз для Гройорга) проходил дневной небесный свет. Лица друзей просияли от радости. Нэтэн побежал к выходу.

– Искупаюсь в родном свете! – крикнул он.

– Да, Смельчак! Пора стряхнуть с себя ржу Красной Норы! Я за тобой, Мал-Малец в помощь мне!

– Назад! – вдруг раздался отчаянный голос Нэтэна и затем ещё раз, уже сдавленный болью: – Назад!

Он попятился в пещеру, закинул руку за плечо, чтобы снять лук, и упал навзничь. И прохрипел, будто надеясь, что слова эти поднимут его:

– Что я, бояться их буду?

В теле его было четыре стрелы: две в груди, одна в левом плече и одна в левом бедре. Стреляли с близкого расстояния – защитная рубашка не выдержала.

Ведолик загремел камнями. Зачавкал Гвиз. Со всех сторон к пещере рванули корявыри.

– К стене! – крикнул Савасард и оттолкнул Дэниела к левой стороне пещеры.

И в тот же миг задняя стена её приняла на себя стрелы, которые не поймали на своём пути удачи. Уже совсем рядом загавкали корявыри:

– В норе! Они в норе!

– Сюда!

– Убейте их!

Савасард, обнажив мечи, ринулся вдоль левой стены к выходу. Гройорг с дубинкой в руках встал справа от него. Дэниел, согнувшись, подбежал к Нэтэну и, взяв его под плечи, потащил в глубь пещеры.

– Помоги Дэну! – сказал Савасард Гройоргу и тут же двумя ударами мечей (первым – отрубив руку, сжимавшую меч, вторым – проткнув глотку) сразил непрошеного гостя.

Гройорг подхватил Нэтэна за ноги и помог Дэниелу отнести его в угол пещеры.

– Дай-ка флягу с тулисом! Да побыстрее!

Дэниел снял с пояса флягу и открыл её. Гройорг выдернул из Нэтэна стрелы и залил раны тулисом. Нэтэн застонал и открыл глаза.

– Ты ещё и лекарь, Квадрат? – сказал он ослабевшим голосом.

– Хотел бы быть им сейчас, Мал-Малец в помощь мне. Дэн, перевяжи его! – с этими словами Гройорг бросился к выходу на подмогу Савасарду.

– Ты так весь ход тварями завалишь, лесовик!

– Как там Нэтэн?

– Долго не протянет! Лекаря бы! Да негде взять!

– Сдерживай их! – крикнул Савасард и поспешил к Дэниелу.

Чтобы ход в пещеру и в самом деле не закрыли тела сражённых корявырей, Гройорг оттеснил нападавших наружу. Дубинка его была так зла, что их черепа и кости не спасала никакая броня.

– Это вам за Нэтэна!.. Это за Смельчака!.. За Нэтэна!.. За Смельчака! Мал-Малец в помощь мне!

– Дэн, вам надо уходить, – сказал Савасард и кивнул на Нэтэна.

– Как отсюда уйдёшь?

– Сам знаешь как.

Дэниел понял, что означают слова Савасарда, и рука его, повинуясь безжалостной мысли, тронула поясной кошель. Но тут же другая мысль, промелькнувшая у него в голове, остановила её.

– В тебе нет уверенности? – заметил Савасард.

– Я не знаю, в каком месте мы окажемся и что нас с Нэтэном ждёт там.

Савасард вынул из кожаного мешочка на ремне Слезу, белую с фиолетовым отливом, и протянул Её Дэниелу.

– Возьми мою. Скажешь, что я открыл вам Палерард.

– Кому я должен это сказать?

– Первому огненноволосому, которого встретишь. Теперь ищи ход.

– А как же вы?

– Прорвёмся. Уходите быстрее, у Нэтэна мало времени.

Дэниел поднёс Слезу к глазу и, глядя в неё, стал метаться по пещере.

– Не вижу, Савасард! Здесь нет хода! Нет! – сказал он, в голосе его было смятение.

Савасард взял у него Слезу и сам начал искать ход. Он двигался медленно, сохраняя спокойствие, несмотря на то, что рядом с пещерой в одиночку бился Гройорг. Вдруг он остановился.

– Ход здесь. Подойди… Видишь его?

– Да.

– Не сходи с этого места.

Савасард подошёл к Нэтэну, наклонился над ним и, обхватив его руками, приподнял и положил себе на плечо. Нэтэн застонал.

– Терпи, Смельчак, – сказал Савасард и, подойдя к Дэниелу снова спросил его: – Видишь ход?

– Да.

– С Нэтэном на плече тебе будет нелегко… Ну что, сможешь идти?

– Нормально. Вдвоём всегда легче. Я пошёл.

– Стрелы, – едва слышно сказал Нэтэн.

Савасард вынул стрелы из колчана за спиной Нэтэна.

– Благодарю тебя, Смельчак, и обещаю: они расквитаются за твои раны.

Как только Дэниела скрыл невидимый ход, Савасард прошептал:

– Палерард, помоги им!

– Скажи что-нибудь! – крикнул Гройорг, когда мечи Савасарда присоединились к его дубинке.

– Они ушли, дружище!

– Тогда и мы уйдём, дружище! В какую сторону прорываться?

– Вниз по ущелью!

– Прижмись к камню! Я одурманю их!

Савасард отбился от корявырей, нанеся ещё двоим из них смертельные раны, и отпрыгнул к пещере. Гройоргов Мал-Малец, продолжая налево и направо дубасить тварей, обидевших Нэтэна-Смельчака («За Нэтэна! За Смельчака!»), успел между делом замкнуть в воздухе круг, которым охватил большинство из них, и бросить в них попутно подхваченную им бестелесную змейку.

– Бежим, Ясный!

– Скажи, Квадрат, это делаешь ты или твой Мал-Малец? – на ходу спросил Савасард.

– Я лишь прошу его помочь мне, а всю тяжёлую работу делает он.

Магия Гройорга позволила им отбежать шагов на двадцать. Остановившись, Гройорг пустил её в ход ещё раз… потом ещё раз… потом сказал:

– С такого расстояния Мал-Малец с ними не сладит. Снимай лук, лесовик, да попроси-ка его о помощи.

Вышедшие из оцепенения корявыри вскочили на четвероногих и бросились вдогонку.

– Вали скакунов! – подсказал Савасарду Гройорг.

Тремя выстрелами Савасард сразил ближних к ним тварей.

– Теперь вали седока, что справа. Я подметил: он командует всей сворой.

Через мгновение стрела, выпущенная Савасардом, пронзила чёрный круг на панцире, присоединившись к оранжевой стреле, и сердце Дары, клокотнув, остановилось. Корявыри сгрудились у его тела.

– Молодчина, Ясный! Оторвёмся от них!

* * *

– Откусок, найди волос, что тебя потерял.

Шесть раз Сафа проверяла своё чувство, которое сказало ей, что отец её мёртв… убит.

– Убили, – горестно прохрипела она, упершись головой в стену и царапая её ногтями. – Их всех надо убить, всех до одного… за отца… Убили…

Она вышла из своей комнаты и ступила на лестницу. Она шла медленно… долго. Ноги её отяжелели от ноши, которую она несла в себе, от скорби и ненависти. Время от времени она останавливалась и выла, не роняя слёз. Даже Шуша, дремавшего на верхушке башни в своём гнезде, передёрнуло от воя Сафы, от её скорби и ненависти. Трозузорт, услышав свою служанку, не стал ждать, пока она поднимется и постучится, и открыл дверь для неё…Сафа упала на колени.

– Что стряслось, Сафа?

– Повелитель… отца убили, – смотря исподлобья тяжёлым взглядом, произнесла Сафа сдавленным голосом.

Трозузорт понял всё, что в ней было в эти мгновения.

– Жаждешь возмездия?

– Повелитель, – протянула Сафа, и в тоне её слышалась благодарность за то, что он угадал её страсть.

– Позовёшь мне Гуру. Я прикажу ему отправить две сотни всадников, и они расправятся с теми, кто повинен в смерти Дары. А теперь встань и ответь мне, где дорлифянин, что несёт на себе твой волос?

– Откусок указал на него. Он был в ущелье Ведолик…

– Значит, объявился… вышел из тайного прохода, – перебил её Трозузорт.

– Повелитель, потом он пропал. Откусок больше не указывает на него.

Услышав это, Трозузорт тотчас изменился в лице: весть огорчила его. Но не только – она озадачила его. Он погрузился в раздумье…

– Круда доберётся до тебя, дорлифянин, – сказал он себе и, услышав свой голос, вспомнил о Сафе: – Почему ты ни словом не обмолвилась о том, что показывает откусок волоса, который ты дала Круде?

– Прости, Повелитель.

– Так ты проверяла?!

– Да, Повелитель. Только нынче трижды проверяла. Откусок указывает на одно и то же место в ущелье Ведолик. Но я чувствую – Круда жив.

– Как ты можешь чувствовать это?

– Не знаю. Когда смотрю на откусок, чувствую.

– Покажи глаза, Сафа! Что ты там прячешь? – приказал Трозузорт, заметив, что она словно что-то скрывает от него.

Сафа посмотрела на своего хозяина, даже не пытаясь отвлечься от помыслов, терзавших её.

– Знай – ты нужна мне здесь.

Сафа потупила взор и сказала:

– Я не пойду убивать их, Повелитель… пока ты не прикажешь мне.

– За Дару отомстят. Позови мне теперь же Гуру.

 

Глава четвёртая

Властители Фаэтра

Дэниелу не хватало сил сопротивляться Пути. Он чувствовал, что Путь хочет отнять у него Нэтэна. И если он остановится, то потеряет его. Он чувствовал, что не тьма, сквозь которую он шёл, властна над ними, но свет, скрытый тьмою, свет, наделённый такой притягательной силой, которую так трудно преодолеть, тот самый свет, в преддверии которого они сегодня стояли. И неспроста поманил он Нэтэна в Красной Пещере. Свет уже тогда что-то знал. Свет уже тогда знал, что Нэтэн будет на грани. Дэниел чувствовал, что и сам он, стоит только остановиться, поддастся этой неведомой силе… Вдруг он вспомнил Кристин, её слова. Она говорила, что, когда воздух в её груди сгорает и сил нет терпеть, она начинает считать секунды, и это помогает ей продержаться в воде ещё. Он стал отсчитывать мгновения:

– Раз, два, три… шестнадцать, семнадцать.

На счёт «семнадцать» он шагнул из тьмы в свет… Перед ним открылась… долина разноцветных камней: красных, жёлтых, серых, фиолетовых, зелёных… Камни были небольшие и лежали сплошным ковром, и идти по нему было нетрудно. Впереди над цветистой каменной долиной высился голубой дворец. Влево и вправо от него тянулись вереницы домов, голубых, с жёлтыми крутыми крышами.

– Голубой город, – тихо произнёс Дэниел. – Нэтэн, слышишь меня?

Нэтэн не ответил.

– Мы пришли, друг. Я вижу голубой город. И ты скоро увидишь его. А если ты слышишь мои слова, пусть он пригрезится тебе.

Дэниел сделал ещё несколько шагов и увидел, что перед ним движется его собственная тень. «Солнце», – подумал он, оглянулся назад и посмотрел вверх: над голыми серыми горами на грустном сером небе в редких белых облаках медленно плыло огромное бледно-жёлтое солнце… Вдруг он услышал голоса. Справа от скалы, от её вертикального выступа напротив дворца, к нему бежали трое лесовиков (их выдавали огненные волосы). Они приблизились к Дэниелу.

– Приветствуем тебя, незнакомец. Ты дорлифянин?

– Да. Мой друг Савасард открыл мне Палерард, – ответил Дэниел.

Двое из них сняли с его плеча Нэтэна. Третий отстегнул от пояса накидку и, развернув её, постелил на камни. Нэтэна положили на накидку.

– Я знаю его. Это Нэтэн, сын Лутула и Фэлэфи, – сказал один из лесовиков (тот, что разостлал накидку) и дотронулся до его руки. – Он совсем холодный. Видно, потерял много крови.

– Да, он ранен, и ему нужна помощь, – сказал Дэниел. – Как можно быстрее.

– Татруан, Довгар, несите его к Фелтрауру. А я отведу нашего гостя к Озуарду, – сказал лесовик и что-то добавил на непонятном Дэниелу языке.

Татруан и Довгар побежали, неся Нэтэна на накидке, как на носилках.

– Как твоё имя, дорлифянин?

– Дэнэд.

– Пойдём, Дэнэд. Меня зовут Ониард. Твоего друга ранили корявыри?

– Да, мы попали в засаду. Савасард дал мне свою Слезу, чтобы мы с Нэтэном смогли спастись. Вот Она.

– Покажешь Её Озуарду. Озуард – наш Правитель.

– А Палерард?

– Это город, что перед твоим взором… Вижу, ты хочешь ещё о чём-то спросить.

– Похоже, лесовики живут в Палерарде, а не в Садорне, так?

– Ты уже и сам догадался, Дэнэд. Лесовиками нас давным-давно прозвали дорлифяне. Мы приходим в Дорлиф из леса и возвращаемся в лес. Вот они… вы и считаете, что мы живём в лесу. Посмотри вокруг.

Дэниел огляделся.

– Ни деревьев, ни кустов, ни даже травы! – удивился он.

Ониард улыбнулся.

– Только камни и горы, горные озёра и подземные реки.

– И всё же такую красивую каменную долину я вижу впервые в жизни.

– Ты бы удивился ещё больше, если бы увидел горы, покрытые льдом, и ледяное море, – сказал Ониард.

Дэниел промолчал.

– Но чтобы увидеть это, – продолжал Ониард, – надо идти от города в любом направлении не меньше ста сорока дней. Это на той стороне Фаэтра.

– Фаэтра?

– Фаэтр – это огромный шар, на котором мы живём. Но на той его стороне жизни нет. Там вечная тьма и вечный холод.

– А на этой стороне всегда день? – смекнул Дэниел.

– Да, у нас здесь немного не так, как у вас в Дорлифе, – усмехнулся Ониард. – Но с давних пор мы живём по вашему времени, а уже тридцать лет и по вашим часам. Наши мастера лишь немного изменили часовой круг: на нём соседствуют день, пересуды и ночь. Видишь горящую верхушку столба, что стоит перед дворцом?

– Да.

– На столбе устроены часы. Они смотрят на город. А над часами зеркальный многогранник. Он и горит, отражая свет солнца.

– Я вижу светящиеся многогранники и перед другими домами.

– Их тридцать по всему городу, как и часов. Вашего Фэрирэфа уважают и в Палерарде. Смотри: Татруан и Довгар остановились и положили Нэтэна. Думаю, он очнулся и хочет увидеть тебя.

Дэниел и Ониард побежали к Нэтэну… Остановились подле него. Дэниел склонился над ним.

– Нэтэн, – тихо сказал он, – я здесь.

– За пять шагов до этого места он открыл глаза. Потом дважды позвал тебя. Мы остановились. Он прошептал: «Солнце», улыбнулся и умер, – сказал Довгар.

– Нэ-тэн! – взрезал воздух отчаянный крик Дэниела. Голос его будто подхватила и понесла куда-то далеко-далеко невидимая волна. А вслед за голосом она подхватила и закружила Дэниела…

* * *

…Дэниел открыл глаза: тусклый свет, и в нём – лицо Лэоэли.

– Доброе утро, Дэн, – сказала она, наклонилась к нему и поцеловала в щёку. – Наконец, ты вернулся.

– Я-то вернулся… А кто поцелует Нэтэна? Фэлэфи… провожая сына в Мир Духов?

– Да. Фэлэфи поцеловала его и проводила в Мир Духов… и Лутул поцеловал его… и его брат, Рэтитэр, поцеловал его. Новон ещё не знает: он воин и ушёл в Нэтлиф.

– Когда похоронили?

– Три дня назад, в тот же день, когда он умер. Так у нас заведено.

– Три дня назад? – Дэниел удивился, что мимо него прошло столько времени.

– Да, ты был в забытьи три дня. Схожу за Фелтрауром, он знахарь. Он ожидал, что ты пробудишься сегодня, и уже час, как он здесь.

Лэоэли раздвинула тёмно-синие с серебристыми блёстками шторы, и через большое окно комнату залил нежный свет.

– Где здесь?

– Ты во дворце Правителя палерардцев Озуарда, – ответила Лэоэли и вышла.

Только теперь Дэниел припомнил, что Лэоэли нашла Слезу. Она отдала Её Суфусу и Сэфэси. Он видел Её… в день смерти брата и сестры… Фэрирэф показывал Её толпе… Белая с фиолетовым отливом, такая же, как та, что передал ему Савасард. «Вот где ты видела солнце, – подумал он. – Ты заглянула в Слезу и вошла в дверь, которую Она открыла перед тобой, и оказалась в Палерарде. Это и есть тайна колдуньи-зеленоглазки».

В комнату вошёл высокий сухощавый старик. Седые пряди с редкими огненными нитями ниспадали ему на плечи. На груди его покоился камень в виде клубка червонно-золотой пряжи. Он словно вобрал в себя весь огонь его локонов. На старике была длинная светло-серая накидка. Взгляд его серых глаз был такой, что, казалось, он проницает тебя насквозь. Этот взгляд напугал Дэниела. «А что если он сейчас скажет, что у меня… падучая?» – промелькнуло у него в голове (наверно, ощущение слабости в теле подпитало это его сомнение).

– Доброе утро, Дэнэд, – сказал старик сильным нестариковским голосом и сел на плетёный стул, на котором до него сидела Лэоэли.

– Доброе, – ответил Дэниел (тон, которым он произнёс это слово, будто не соглашался с самим словом).

– Позволь-ка твои руки. Глаза уже кое-что сказали мне.

«Уже кое-что сказали», – повторил про себя Дэниел и отдал руки во власть Фелтраура. Тот закрыл глаза и прислушался…

– Вернулся, – тихо сказал он через несколько мгновений.

– Где я был? Я не помню этих трёх дней.

– Знаю, Дэнэд. Ты покинул Мир Яви, но не вступил в Мир Грёз. Ты остановился меж ними. Но тебе повезло: тебя минула участь запечатлеть в памяти всё то, что происходило с твоими мыслями и чувствами за эти три дня. Если бы ты взял их с собой в Мир Яви, ты бы лишился рассудка и чувства реальности.

– Я бы сошёл с ума?

– Но этого не случилось, и теперь всё хорошо. Только надо немного поесть и можно немного погулять.

– Спасибо за доброе утро, Фелтраур.

Старик улыбнулся, встал и ушёл, ничего больше не сказав. Не успела дверь закрыться за ним, как в комнату вошли трое: Лэоэли, со стеклянным кувшином, доверху наполненным молоком, юноша, с плетёнкой, на которой горкой поднимались жёлтые подрумяненные хлебцы, и девушка, с подносом в руках, на котором стоял чайник, две чашки и стеклянная вазочка с вареньем густого синего цвета. И юноша, и девушка были огненноволосы и голубоглазы, и оба мягко улыбались глазами, и черты их лиц выдавали, что они брат и сестра.

– Это – мои друзья, Эстеан и Эфриард.

– Доброе утро, – сказал Дэниел, немного смутившись. – Я ещё не успел встать, и мне неловко.

– Правитель Озуард велел тебя покормить, Дэнэд, – сказала Эстеан и чуть было не рассмеялась. – А когда почувствуешь в себе силы, явись к нему для беседы.

– А вот хлебцы из эфсурэля, – сказал Эфриард.

– Как будто есть другие, – сказала Эстеан, глянув на брата. На этот раз смех всё-таки вырвался из её уст.

Лэоэли, Эстеан и Эфриард поставили завтрак Дэниела на круглый столик из белого отшлифованного до блеска камня.

– Умывальная за той дверью, – сказала Эстеан, взяла Эфриарда за руку, и они вышли.

– Пусть весёлость Эстеан не ранит тебя. Они с братом были сильно опечалены смертью Нэтэна. Из-за тебя она плакала вместе… вместе со мной у твоей постели: Фелтраур сказал, что ты на грани. А теперь ты вернулся, и все мы рады, и Эстеан вновь смешлива, какой я знала её всегда.

– Всегда? Ты, похоже, в Палерарде давно своя.

– С тех пор, как Слеза привела меня сюда. Но о Палерарде в Дорлифе никто не знает и не должен знать. Это их условие. Для дорлифян они лесовики.

– Но ты отдала свою Слезу Суфусу и Сэфэси. Я знаю, что теперь Она у Фэрирэфа. А ты здесь.

– Всё это так, Дэн. Но давай не будем больше об этом.

– Как прикажешь.

– Лучше поешь. Хлебцы из эфсурэля очень вкусные. А я пойду.

– Лэоэли, – остановил её Дэниел, – я увижу тебя сегодня?

Вместо ответа, она оставила ему взгляд колдуньи-зеленоглазки.

Едва Дэниел поднялся с постели, как почувствовал, что очень сильно ослаб. Голова кружилась, ватные ноги ступали по, казалось, шаткому полу. Он подошёл к окну. Внизу от дворца вдаль простиралось озеро. По его берегам стояли скамейки и качели. Некоторые качели были прямо возле воды. На одних качался огненноволосый мальчик. Половина пути, который он пролетал, проходила над озёрной гладью. «Здорово!» – подумал Дэниел. И вспомнил свои качели… Мэтью… «Я ещё ничего не знаю о тебе, пёрышко… и о нашем проводнике ничего не знаю. Что с вами?» На воде у причала стояли лодки. Одна вёсельными шагами гуляла посреди озера, над ней колыхались два золотистых огня… Кроме этих двоих и мальчика на качелях, в пространстве, охваченном окном, людей больше не было. Небо было светлосерое, но чистое, безоблачное, и день вовсе не пасмурный, и на озеро от дворца чуть вправо падала несмазанная тень. Влево и вправо от озера тянулись ряды одно- и двухэтажных голубых домов с жёлтыми крышами. Здесь и там прямо перед домами паслись козы. За озером были ещё два ряда домов. А дальше, за городом, в небо утыкались своими вершинами горы… «Палерард»…

Лэоэли ждала Дэниела внизу в просторном фиолетовом холле. Вдоль стен были расставлены скамейки из белого камня с фиолетовыми подушками на сиденьях. Лэоэли встала.

– Дэн, пойдём к озеру. Я видела Озуарда. Он сказал, что придёт туда немного позже и поговорит с тобой. Он любит беседовать во время прогулки.

– Ты мой проводник в Палерарде. Куда скажешь, туда и пойдём.

Они вышли из дворца через заднюю дверь.

– Здесь всюду под ногами разноцветные камни, – сказал Дэниел. – Похоже, мне нравится это. Если у меня когда-нибудь будет стена с полками, как у Малама и Семимеса, то на них будут камни.

– Во дворце, в правом крыле его, есть особая комната с отдельным входом. В ней – камни Фаэтра. Ты ещё побываешь там.

– А можно?

– Всякий, кто пожелает, может прийти в эту комнату, чтобы посмотреть на собрание или чтобы оставить найденный камень, которого в собрании ещё нет. Но сейчас ты должен дождаться Озуарда.

– Ладно.

– Дэн, а под ногами не одни лишь камни. Вот эти жёлтые, как думаешь, что это?

– Я бы сказал, что это камни, если всё остальное камни. Но раз ты так весело смотришь, то я говорю, что эти жёлтые камни не камни.

– А что же тогда, по-твоему?

Дэниел присел и проверил на ощупь несколько камней, начав с жёлтого и закончив им.

– Ты меня дурачишь… чтобы отвлечь от грустных мыслей.

– Так камень или не камень этот жёлтый? – спросила Лэоэли, немного наклонив голову набок и лукаво взглянув на него.

– Больше я не поддамся на уловки колдуньи-зеленоглазки. Ты хочешь, чтобы я сказал, что это не камень. Но мой окончательный ответ – камень.

– Тогда подними его.

Дэниел обхватил пальцами жёлтый, размером с кулак, камень и потянул на себя – тот не поддался, будто прирос к земле. Дэниел попробовал другие: красный, потом серый, потом синий. Как ни плотно они лежали друг к другу, ни один из них не выявил такого упрямства, как жёлтый, и каждый из них попрыгал в его ладони.

– Вот тебе подсказка: их едят козы, – сказала Лэоэли.

– Коз я уже заметил около домов. Но мне и в голову не пришло, что они поедают камни.

– Больше нечего есть.

– Нечего есть? А что же тогда едят палерардцы? О! Я же ел жёлтые хлебцы! Просто объедение! Неужели?..

– Эфсурэль! – воскликнула Лэоэли. – Это вовсе не камень, а такое растение. На поверхности среди камней – жёлтый плод эфсурэля. Глубоко в земле – его корень. А через толстый слой камней поднимается стебель.

– Стебель?!

– Стебель. Высотой в два человеческих роста. Так что вставай – тебе всё равно его не вытащить. Для этого у палерардцев есть приспособление.

Дэниел встал и, сделав шаг, пошатнулся.

– Похоже, я совсем расклеился.

– Пойдём у озера посидим, – предложила Лэоэли.

Дэниел и Лэоэли прошли шагов тридцать (Лэоэли поддерживала его под руку) и сели на плетёную скамейку.

– Эти скамейки вокруг озера палерардцы сработали из стебля эфсурэля.

Дэниел потрогал скамейку, постучал по ней пальцами, нарочно поёрзал на ней и заключил:

– Толково сработана.

– Из него всё делают, – похвасталась Лэоэли, словно сама была палерардкой.

– Плетёнки с хлебцами, да?

Лэоэли покосилась на него.

– Не издевайся. Тебе сказать, что делают?.. Луки со стрелами… и даже нити, из которых ткут полотно для рубах и платьев. И много ещё чего.

– То-то я никого не вижу вокруг. Сидят себе палерардцы по домам и колдуют над эфсурэлем: что б из него ещё этакого сделать? И заодно эфсурэль пожёвывают.

Лэоэли покачала головой.

– Ты злой, Дэн. Не вообще злой, а только сегодня.

– Едят только плоды эфсурэля, – раздался голос за спинами Дэниела и Лэоэли.

Они повернулись и встали. К ним подошёл палерардец, сорока-пятидесяти лет, стройный, широкий в плечах. На нём была фиолетовая рубаха, стянутая поясом, украшенным драгоценными камнями. На груди на серебряной цепочке висел иссиня-чёрный камень. Большие голубые глаза его излучали доброту. Он продолжал:

– Их можно есть сырыми, как козы, если так проголодался, что нет сил терпеть. Тогда, наверно, угрызёшь. Можно тушить с грибами. Мы, палерардцы, любим тушёный эфсурэль с дуплянками, хотя дорлифяне и подсмеиваются над нами на этот счёт: дуплянки, мол, годны только для засола. Но лучше всего выходят хлебцы, испечённые из муки эфсурэля. Приветствую тебя, Дэнэд. Я Озуард.

– Доброе утро, Озуард. Хлебцы очень понравились мне. Спасибо.

– Друзья мои, пройдёмся по набережной.

– Озуард, Дэн ещё слаб, и у него кружится голова! – не сдержала своего беспокойства Лэоэли.

– Мне уже лучше, – вступился за свою честь Дэниел. – Давайте погуляем.

– Как хочешь, Дэн. Но тогда я буду поддерживать тебя под руку.

– Согласен, – сказал Дэниел, усмехнувшись.

Они пошли… Озуард не спешил заговорить, и это заставило Дэниела искать подходящее начало беседы. Но оно нашлось само собой: рука его как нельзя кстати коснулась кошеля на поясе, и он сразу вспомнил о Слезе, которую дал ему Савасард. Он достал Её и повернул голову, чтобы обратиться к Озуарду. Но мимолётная мысль о том, что Озуард Правитель Палерарда, привела его в некоторое замешательство, и он не решился второй раз обратиться к нему просто по имени.

– …Правитель… – начал было он, но Правитель перебил его:

– Называй меня Озуард: ты наш гость и друг Савасарда, а он нам как сын.

– Озуард, это Слеза Савасарда. Возьми Её.

– Знаю, Дэнэд. Но пусть Она останется у тебя. Вернёшь Её Савасарду, когда увидишь его.

Дэниел потупил голову и сказал:

– Когда я уходил из пещеры, Савасард и Гройорг бились с корявырями, защищая меня… Они поджидали нас. Ничего не подозревая, Нэтэн вышел из пещеры первым и был сражён. Я не знаю, смогут ли они выбраться.

– Думаю, вас предали, друг мой.

Дэниел немного помолчал, потом ответил:

– Но кто?

– Подумай над этим, когда останешься наедине с собой. А о Савасарде пусть твоё сердце не болит: он один из лучших воинов Палерарда и обязательно вернётся.

– Гройорг тоже один из лучших. Мы называем его Гройорг-Квадрат.

– Двое лучших, один из которых Квадрат, – это много больше, чем просто двое. Они вернутся…

Лэоэли шла рядом с Дэниелом, поддерживая его под руку, и молчала.

– Дэнэд, я должен взять с тебя слово, – сказал Озуард. – Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Да.

– Не торопись дать его. Если ты не чувствуешь в себе уверенности и тайное знание будет терзать твою душу, ты волен обратиться к Фелтрауру. Он поможет тебе забыть Палерард. Скажу так: ещё не пришло время, когда мы могли бы открыть Палерард дорлифянам. Силы Тьмы велики и коварны, и мы не вправе подвергать наш маленький Мир и народ риску.

– Я готов дать слово, но я изменю себе, если не расскажу о Палерарде своему лучшему другу, Мэту. Озуард, позволь мне сделать это. За Мэта я ручаюсь. Правда, я не знаю, жив ли он.

– Откройся ему, – ответил Озуард.

– Благодарю тебя, Озуард.

– И я тебя, Дэнэд. Говоря о своей уверенности, ты не утаил от меня и своего сомнения. Мне понравилось это. Теперь же, друзья мои, я должен оставить вас, чему, кажется, очень рада Эстеан. Вижу, ей не терпится занять моё место рядом с вами. Мы с Лефеат будем ждать вас к обеду, – сказал Озуард и направился к дворцу.

– Дорлифяне, давайте кататься на лодке! Только чур я на вёслах! – с этими словами, которые весело прыгали по камням, к Дэниелу и Лэоэли подскочила Эстеан. – Бежим к той, с зелёными боками!

Дэниел повернулся, чтобы бежать, но вдруг всё, что было перед его глазами: и зелёная лодка, которую он едва поймал взглядом, и озеро вместе с ней, и скамейки, сплетённые из стебля эфсурэля, и качели, которым только и надо, чтобы всё вокруг потеряло равновесие, поплыло куда-то в сторону. Ноги его не успели подладиться под откуда-то взявшуюся качку, и в следующее мгновение он обнаружил себя распластанным на камнях… Он перевернулся с живота на спину и увидел испуганные лица Лэоэли и Эстеан.

– А где Эфриард? – почему-то спросил он.

Лэоэли и Эстеан в недоумении переглянулись.

– Тебе не плохо? – спросила его Лэоэли.

– Мне хорошо, дорлифянка.

Эстеан рассмеялась, а потом сказала:

– Брат был бы здесь кстати. Он целыми днями пропадает у Фелтраура: познаёт секреты врачевания, они бы нам сейчас очень пригодились.

– А ты какие секреты познаёшь, лесовичка? – спросил Дэниел.

– Это мой секрет, – ответила Эстеан.

– Давай мы тебя в комнату отведём, – предложила Лэоэли. – Полежишь до обеда.

– Хочешь, я за Фелтрауром схожу? – предложила Эстеан.

– Не надо Фелтраура, – запротестовал Дэниел, припомнив его «страшные» слова: «Глаза уже кое-что сказали мне», а потом клубок золотой пряжи на его груди. «Клубок пряжи, – промелькнуло у него в голове. – Судьба – это клубок пряжи… Так, кажется, сказал Семимес».

– О чём ты задумался, дорлифянин? – спросила Эстеан.

– Эстеан… лучше покажи мне комнату, в которой хранятся камни.

– Тогда дай нам с Лэоэли свои руки – мы поможем тебе встать.

…Эстеан открыла дверь и пропустила вперёд Лэоэли и Дэниела, потом вошла сама. Заглянувший было внутрь из зеркального холла с высокими окнами многократный солнечный свет смекнул, что эта комната уже занята другими красками, и поспешил вон, пока щель между дверью и стеной не сошла на нет. Гости и хозяйка оказались в пространстве, с мраком которого едва справлялся маленький словно наполненный красным огнём камень. Можно было хорошо различить, что он находится на небольшом овальном покрытом чёрной скатертью столике, который занимал место у стены прямо напротив входа. Ещё можно было различить, хоть и не так отчётливо, два больших овальных стола вдоль левой и правой стен комнаты (на некотором удалении от них). На столах покоились камни… но на потребу мраку, который по своей тёмной сущности любит всё окутывать тайной и никогда по собственной воле не открывает её, они могли пока лишь дразнить воображение. И то, что витало над этими двумя столами, заставило Дэниела почувствовать – в его клубке пряжи, на каком-то его витке, спрятана эта комната.

– Эстеан, зажги, пожалуйста, свет, – сказал он (нетерпение слышалось в его голосе).

– Не торопи меня, дорлифянин. Я дала им несколько мгновений, чтобы они почувствовали тебя, твою душу.

– Они понимают душу?

– Сам увидишь, – ответила Эстеан и стала зажигать одну за другой свечи.

Дэниел замер в ожидании. Лэоэли стояла рядом. И вот стол, что был справа от входа, залило светом. Он исходил от трёх светильников, каждый их которых свисал с потолка над столом на едва заметной нити и был исполнен в виде прижатых друг к другу левой и правой рук; руки были сложены лодочкой и направлены ладонями вниз.

– Лэоэли! Видишь?! Эти руки словно отдают своё тепло камням! Они говорят: «Не бойтесь нас» и ждут, чем ответят камни, – сказал Дэниел (слова его, то, как они звучали, негромко, проникновенно, выявили его внутренний трепет).

Эстеан подошла к нему, поцеловала в щёку и что-то сказала на языке палерардцев. Лэоэли потупила было глаза (какое-то неожиданное новое чувство побудило её к этому), но тут же справилась с собой (или ей показалось, что справилась) и выпалила:

– Дэн, эта комната и есть секрет Эстеан! Она придумала её и создала! Она хранительница этого собрания камней!

– Лэоэли! Зачем ты выдала меня? Не надо было начинать с этого! Мы же договорились! – сказала Эстеан с видимым волнением.

– Ты сама себя выдала, дорогая Эстеан, – ответила ей Лэоэли.

Дэниел подошёл к столу: камни, камни, камни… на белой скатерти. Ему тут же захотелось сказать про чувства, которые охватили его в этот миг. Но он и сам ещё не понял их. Он прошептал:

– Камнепад!

– Что ты сказал? – спросила Лэоэли (не потому, что не слышала, а чтобы ещё раз услышать).

– Камни словно падают в душу, на самое её дно, туда, где её самый тонкий нерв.

Ещё три пары рук загорелись и тронули своим тёплым светом камни на другом столе. Дэниел метнулся к нему и едва устоял на ногах: у него снова закружилась голова.

– Ты не упадёшь? – Лэоэли коснулась его руки.

Но Дэниел не услышал ни её слов, ни её прикосновения. Он уже отдавал свои чувства камням, которые покоились на красной скатерти. И мурашки уже бежали по всему его телу, словно посланцы, разносившие животрепещущую весть.

– Властители Фаэтра! – шёпот его повис над камнями.

Лэоэли и Эстеан притихли и не мешали ему. Дэниел потянулся рукой к камню.

– Ты красив! Ты… безумно красив! И тебе нравятся мои слова…

Лэоэли приблизилась к Эстеан и взяла её за руку. Та поднесла указательный палец к своим губам.

– А ты… ты добр и отзывчив. Ты жалеешь меня, ещё так мало узнав обо мне. Я чувствую это… А ты… ты притягательнее десятка камней. Ты многогранен и загадочен. Какая же из твоих граней главная? К какой я должен прикоснуться, чтобы ты откликнулся?.. А ты… ты хочешь что-то сказать мне… Что?..

Вдруг Дэниел оглянулся, будто камни подсказали ему, что он здесь не один, и, увидев знакомые лица, отдёрнул руку.

– Лэоэли… Эстеан… пойдёмте, – сказал он тихим голосом. – Я немного отдохну перед обедом.

Эстеан загасила свечи, и они вышли через зеркальный холл на воздух.

– Дэнэд, – обратилась к нему Эстеан и, когда он повернул к ней голову, продолжила: – Отгадаешь загадку?

– Загадку?

– Про комнату камней. Лэоэли, и ты попробуй отгадать.

– Комната камней. Мне нравится это наивное название, – сказал Дэниел.

– И мне, – сказала Эстеан.

Лэоэли промолчала.

– Ну, загадывай свою загадку, хранительница комнаты камней.

– Ты заметил: один стол покрыт белой скатертью, другой – красной, а маленький, на котором лежит светящийся камень, – чёрной. Почему?

Дэниел прошёл шагов десять молча, потом остановился и ответил:

– Ты выбрала белый цвет для камней, что лежат на поверхности Фаэтра, что видны глазу. Для тех, что прячутся в тайниках гор или под землёй, – красный. А светящийся камень ты выделила. Он наделён особым свойством: он впитывает свет и потом отдаёт его. И мы видим этот свет. Но камень не открывает себя, и мы не понимаем, как он делает то, что делает. Для нас это остаётся неведомым, окутанным тьмой. Поэтому скатерть чёрная.

– По-твоему, загадка такая же наивная, как и название комнаты? – спросила Эстеан (глаза её излучали счастье).

– Вовсе не наивная, – сказал Дэниел и зачем-то добавил: – И ты не наивная.

– А какая я, дорлифянин?

– Не скажу.

– Говори, Дэн, коли затеял, – не удержала своего любопытства Лэоэли.

– Ты… как светящийся камень.

Эстеан рассмеялась. Потом сказала:

– А про чёрную скатерть ты не отгадал. Теперь твой черёд, Лэоэли.

– Прежде ты не загадывала мне этой загадки, Эстеан.

– Прежде я не думала, что это может быть загадкой. Просто, выбирая цвет, я отвечала на вопрос, почему этот, а не тот.

– Какая же твоя разгадка, Лэоэли? – спросил Дэниел.

Лэоэли заметила, что он смотрит на неё как раньше, как в Дорлифе, как на колдунью-зеленоглазку.

– Я и не знала, что ты разбираешься в камнях, – сказала она.

– Я ничего не понимаю в них.

– Я тоже… Про белую и красную скатерти я подумала, как Дэн. А про чёрную… про чёрную моя разгадка простая. Светящийся камень вбирает в себя свет солнца, чтобы показывать путь во тьме. Он и тьма неразделимы. Чёрная скатерть – это тьма, окружающая нас.

Эстеан приблизилась к ней и поцеловала её в щёку.

– Правильно, Лэоэли, – сказала она.

* * *

После обеда Дэниел сразу поднялся к себе в комнату. Он устал. Но не оттого, что был слаб. И не оттого, что забота хозяев и Лэоэли была ему в тягость. Все мысли его были об одном, и он томился ожиданием этого. Но пока Лэоэли была в Палерарде, он не мог пренебречь её вниманием и предаться тому, чего жаждал в эти мгновения больше всего…

Раздался стук в дверь, и послышался голос Лэоэли:

– Дэн, к тебе можно?

Дэниел открыл дверь.

– Я пришла сказать, что мне пора в Дорлиф.

– Я провожу тебя.

Лэоэли, не отвечая, смотрела на него. В её глазах была грусть.

– Лэоэли, можно я провожу тебя?

– Чего-то не хватает, правда, Дэн? Вокруг наших слов чего-то не хватает… Мрака поздних пересудов и света дорлифских часов.

– Да, я не забыл.

– Пойдём. Я уже попрощалась со всеми.

Они вышли из дворца и через каменную долину направились к скале напротив. Вертикальный выступ её, словно клюв ферлинга, сильно выдавался вперёд. До него было шагов триста, а до головы ферлинга (такой увидел Дэниел скалу) ещё шагов двести.

– Что молчишь, Дэн? Задумался? О чём?

– Задумался? Скорее, окунулся в беспорядок мыслей и чувств… Вот ты о Дорлифе напомнила. А вышли из дворца – под ногами ковёр из камней. Прошло всего несколько дней с того мгновения, когда я и мои друзья, Мэт, Семимес, Нэтэн, повстречали тебя на улице. И это уже далеко. Нэтэна больше нет, навсегда нет. Мэт, Семимес… они пропали. А я даже не ранен. Похоже, твоё пёрышко сберегло меня. Странно, они остались в прошлом, а у меня кружится голова от новой жизни.

– У тебя кружится голова не от новой жизни, – перебила его Лэоэли, – а от того, что ты пережил в эти дни. Ты был на грани.

– Моё сердце тоскует по прошлому. Это счастье, что… – Дэниел не смог договорить.

– Что с тобой, Дэн?

Дэниел справился с волнением и продолжил:

– Счастье, что я хоть немного побыл рядом с Суфусом и Сэфэси. Но я… я не увижу их никогда.

Слёзы выступили на глазах Лэоэли.

– Хорошо это или плохо… что все эти осколки прошлой жизни у меня в голове? Они больно ранят. Я пришёл в Дорлиф, и мне казалось, Дорлиф принесёт мне счастье… Я не понимал, для чего пришёл в Дорлиф. И сейчас не понимаю. Но я пришёл не для страданий, не ради боли. Мне не нужны страдания. Мне нужна Небесная Поляна. Мне нужен праздник Нового Света.

– Он ещё придёт.

– Нет, Лэоэли. Мне нужен Новый Свет с Суфусом на верхушке стремянки подле Новосветного Дерева, с Сэфэси, выкладывающей из коробки украшения для Новосветного Дерева…

– Дэн!

– Я не свихнулся, Лэоэли.

– Дэн, я понимаю тебя.

– Но если нет и больше не будет того Нового Света, который так по-доброму начинался, который так дорог мне, зачем мне какой-то другой? Если нет Суфуса и Сэфэси, зачем мне Эстеан и Эфриард?

– А я… сейчас, в этом времени, а не в тот вечер у часов, тоже зачем?

Дэниел промолчал.

Они подходили к каменному клюву. Он был приоткрыт, и в глубине его была видна расщелина. По обе стороны от клюва стояли палерардцы. На поясах у них висели мечи, а из-за спин торчали луки и стрелы.

– Лэоэли, домой возвращаешься? – спросил её один из четырёх охранников.

– Да, Гарбиард, я ухожу.

– А ты, дорлифянин?

– Дэнэд пока остаётся, – ответила Лэоэли за Дэниела. – Так решил Фелтраур.

– Гости, Дэнэд, набирайся сил.

Лэоэли остановилась.

– Дэн, завтра я тебе что-то скажу. Пообещай, что простишь меня.

– За что?

– За то, что я не сказала этого сегодня.

– Так скажи.

– Я уже решила, что сделаю это завтра. Мне кажется, так будет лучше.

– Плохие вести?

– Не спрашивай.

– Плохие вести о ком-то из моих друзей? – настаивал Дэниел.

Лэоэли отрицательно покачала головой.

– Лэоэли?

– Что, Дэн?

– Прости меня.

– Прощаю. Но и ты меня завтра простишь.

– Прощаю сегодня за завтра.

– До встречи, Дэн, – сказала Лэоэли, вошла в клюв ферлинга и исчезла.

Только Дэниел обернулся, чтобы идти обратно, как увидел Эстеан. «Ну вот я снова в плену, – подумал он. – Когда же я увижу вас?» Эстеан не шла – бежала навстречу ему…

– Проводил? – спросила она.

– Да.

– Голова не кружится?

– Нет.

Эстеан усмехнулась.

– Понимаю, тебе хочется побыть одному. А я думала, мы с тобой на лодке покатаемся. Скоро на озере много народу соберётся.

Дэниел не знал, как выйти из затруднительного положения. Он вовсе не хотел кататься на лодке и быть среди людей… и быть с Эстеан.

– Эстеан, Палерард на твоём языке означает Голубой город или, может быть, Огненноголовый город? – спросил он, чтобы словами прикрыть свой молчаливый отказ.

– Доведу тебя до дворца и оставлю одного, – скупым голосом ответила она, вместо того чтобы по обыкновению (когда для этого случался повод) рассмеяться.

– Не обижайся.

Теперь уже Эстеан, чтобы справиться с обидой, которая проскользнула по её глазам и губам, стала рассказывать:

– Много сотен лет назад Палерарда не было. Солнечную сторону Фаэтра населяли два народа, паруанцы и олеардцы. Они жили в вечной вражде меж собою и споры решали войной. Но однажды на Фаэтр обрушилась ещё одна беда, порождённая не жаждой и не волей человека: к нам пришёл тот, кого вы называете Шорошом. Он разрушил все селения обоих народов, и мало кто из людей уцелел. Правителей паруанцев и олеардцев забрал Шорош. И в это страшное время давний предок Фелтраура Далтруан, который тоже врачевал недуги, первым отказался делить людей на паруанцев и олеардцев. Он помогал всем, искалеченным Шорошом и войной. Он понимал, что люди на Фаэтре могут исчезнуть. Однажды он собрал оставшихся в живых паруанцев и олеардцев и предложил им объединиться и построить город, который бы вобрал в себя названия тех и других, – Палерард. Не нашлось ни одного человека, который посмел бы перечить ему, потому что все были благодарны ему и верили ему. Далтруан стал первым Правителем Палерарда… Но это не тот Палерард, что перед твоими глазами. Тот начали строить в другом месте. Но судьба распорядилась по-своему.

– Интересно.

– Правда?

– Да, Эстеан.

– Однажды два мальчика осмелились нарушить запрет и ступили в расщелину, через которую, как считали, на Фаэтр пришёл Шорош. Они долго не возвращались, и их друзья, знавшие об этом, вынуждены были рассказать всё взрослым. Отцы тех двух мальчиков вошли в расщелину и оказались в лесу Садорн. Через какое-то время все четверо вернулись в Палерард. Так был открыт Путь. Он принёс нашему народу благо: наших друзей дорлифян, дорлифское время, коз, грибы, ягоды, орехи, травы. В один из тех далёких дней палерардцы решили построить дворец Правителя напротив входа на Путь. И подле дворца поднялся новый город, нынешний Палерард… Что смотришь? Всё, мы пришли.

– Прости меня, Эстеан. Ты догадалась: мне и вправду хочется побыть одному. Но знай: мне с тобой хорошо. Это – правда.

– Я уже не обижаюсь, Дэнэд. И, кажется, знаю, где ты хочешь уединиться. Помнишь дорогу?

– Помню, Эстеан. Благодарю тебя.

…Дэниел закрыл за собой дверь, оставив по ту её сторону всё, что было не нужно ему теперь, оставив по ту её сторону всех, кто мешал его одиночеству, – всех. Комната камней затаила дыхание.

– Я пришёл. Я вновь в своей хижине. Я дома. Ведь может сбившийся с пути странник остановиться наконец, почувствовав, что он пришёл, и войти в хижину среди камней, которая ждала его?.. И она станет его домом. Вы не рассердитесь, если ваш дом я буду считать и своим домом?.. Вы не сердитесь… Властители Фаэтра, я знаю и вы знаете, что я не такой как вы. Прошу вас: избавьте меня от всего того, что отличает меня от вас.

Дэниел, не торопя время, зажёг все шесть светильников и остановился у стола, покрытого красной скатертью. И стал смотреть… Он смотрел то на все камни сразу, чтобы охватить и почувствовать их Мир в целом, то на отдельную вязь, сплетённую (вольно или невольно?) несколькими камнями, то на один единственный камень. Это зависело не от самого Дэниела, но от желания камней, которые звали его в тот или другой миг. Он прикасался к тому или другому камню, и выражение его лица менялось: с одним выходила лёгкая, радостная встреча (как глоток родниковой воды, когда глотнёшь и скажешь: «О, как хорошо!», ещё глотнёшь и побежишь дальше), другой нужно было просто слушать и пытаться понять, третий так и не открывал своей души, и тогда Дэниел говорил, отнимая от него руку: «Прости, давай отложим разговор».

Он любовался камнями долго-долго. Он и не думал о том, что это должно когда-нибудь закончиться. Он будто погрузился в радужный сон… в который не проникла память о Суфусе и Сэфэси, о Мэтью и Семимесе, о Савасарде и Гройорге, о Лэоэли и Эстеан, о Слезе и Слове… в который не проникла страсть что-то совершать… в который не проник вопрос «зачем всё?»… в который не проникли страхи и боль. Дэниел просто жил этой новой жизнью, и в ней не было ничего такого, что заставило бы его подумать о другой. В ней не было ничего такого, что заставило бы его оглянуться назад или обеспокоиться будущим. В ней не было ни прошлого, ни будущего.

В середине пересудов Эстеан вошла в комнату камней, чтобы пригласить Дэниела на ужин. Он лежал около красного стола. Сердце её вдруг нарушило тишину, застывшую над камнями, и заставило тревожное слово выпрыгнуть из груди:

– Дэн!.. Дэн, что с тобой?!

Он не откликнулся. Эстеан склонилась над ним и коснулась его руки. Лицо его было покойно, рука тепла.

– Дэн, – тихо позвала она ещё раз… – Ладно, спи.

Придя в столовую, она попросила Эфриарда сходить к Фелтрауру – что посоветует он? Вскоре брат вернулся, принеся с собой светлое слово:

– Дэнэд выздоравливает. Если его душа, побывав на грани, выбрала камни, пусть они исцелят его, а не слова людей, снадобья врачевателей и пища.

Утром пришла Лэоэли. Узнав о том, что Дэниел не покидает комнаты камней, что он не ужинал и не завтракал, она перепугалась. Страх её не развеяли ни уговоры Эстеан, которая ни на шаг не отходила от неё, ни слова Фелтраура, с которым она повидалась сама. Он сказал ей так:

– Дэнэд покинет камни и вернётся на путь, назначенный ему судьбой, когда один из них выберет его и поможет отделить ложь от правды.

Она не стала перечить хозяевам и не потревожила Дэниела. Она просто ушла… убежала из Палерарда, не простившись ни с кем и унеся с собой нелепую мысль о том, что Дэн… пленник. Эта нелепая мысль заставила её обливаться слезами всю дорогу до Дорлифа.

Дэниел же, пробудившись ото сна, ничему не удивился. Он поприветствовал камни и снова отдал себя в их власть. Так прошёл ещё один день… и ещё одна ночь…

* * *

Дэниел открыл глаза. Он полулежал в кресле. Было раннее утро: небо уже окрасило прозрачную крышу из безмерника в неровные, волнами, оттенки фиолетового. Света ещё недоставало, но Дэниел узнал эту комнату – гостиную в доме Фэрирэфа. «Где Лэоэли?» – подумал он и прислушался: из столовой доносились голоса Лэоэли и Раблбари.

– Лэоэли! – позвал Дэниел. – Не слышит. Сама скоро придёт.

Он поднялся с кресла и подошёл к камину: ему захотелось ещё раз взглянуть на рисунки, с которых началась жизнь дорлифских часов.

– Так ничего не разгляжу.

С каминной полки он взял коробочку вспышек и зажёг две свечи по обе стороны от рисунков – часовые ферлинги вперили в него свой суровый огненный взор.

– Не очень-то вы дружелюбны ко мне. Я просто посмотрю – нечего супиться.

Сделав шаг назад, он принялся рассматривать один за другим рисунки, исполненные Фэрирэфом. Через несколько мгновений странное чувство охватило его.

– Почему я узнаю вас?.. что-то в каждом из вас?.. Вы дразните мою память. Но что… что я узнаю в вас? – спрашивал он рисунки и себя.

Он припомнил, как в прошлый раз ему померещилось, будто узор, которым Фэрирэф украсил рисунки, ожил… Из столовой снова донеслись голоса. «Сейчас позовут на чай с ватрушками, и я опять не досмотрю и не вспомню».

Дверь открылась – из столовой в гостиную вошла… (он узнал её) смотрительница зала из галереи Эйфмана. Она повернула голову к нему.

– Доброе утро. Я хотел бы спросить, – сказал Дэниел и, услышав себя, поразился: он произнёс эти слова на другом языке… не на языке Дорлифа… а на том, на котором говорил прежде.

Смотрительница молча приблизилась к нему.

– В этих рисунках есть нечто неуловимое, что будоражит меня, но я не могу понять, что именно.

– Имя, – сказала она и ушла.

– Имя? Имя я и так знаю, – Дэниел пожал плечами и вернулся к рисункам. – Надо просто смотреть на них… как я смотрел на камни… Где тут имя?.. К чему бы ему здесь быть?..

Узор на одном из листов, заключённых в серебристые рамки, не замедлил с ответом. Он вновь, как и в первый раз, ожил и зашевелился. Он словно показывал, как Фэрирэф вырисовывал его: как вёл линию, как закручивал её, как переплетал её с другой… Вдруг Дэниел, в ужасе, отпрянул от камина.

– Эф, тэ, – прошептал он, когда немного опомнился, – Ф. Т. Это не Фэрирэф!.. не Фэрирэф! Это буквы языка, на котором Фэрирэф никогда не говорил. Это Феликс Торнтон! Ф. Т. Это его инициалы спрятаны в узоре. Это он спрятал их… чтобы сказать, что в Дорлиф придёт его время… Торнтон создал дорлифские часы, когда был здесь… Фэрирэф обманывал и обманывает всех, выдавая часы за своё детище.

Дэниел стоял посреди гостиной Фэрирэфа и не знал, что ему делать… Вдруг какая-то новая мысль обожгла его. Он сжал в руке каменное пёрышко, висевшее у него на груди, и в отчаянии вскричал:

– Лэоэли!

* * *

Так он и проснулся, с зажатым в руке пёрышком, подаренным ему Лэоэли. Он раскрыл ладонь.

– Я кричал во сне. Почему? – прошептал он. – Что такого сказало мне пёрышко?.. Не помню. А что сказала мне Лэоэли… тогда, у дома Малама? Она спросила меня: «Скажи, что значит для тебя пёрышко». Она услышала про пёрышко от Фэрирэфа. «Фэрирэф сказал, что тебе будет приятно, если я подарю тебе пёрышко»… Фэрирэф сказал… Что-то здесь не так… Что?.. Почему я закричал?.. Пёрышко из камня… Конский волос… замкнутый конский волос… Зачем это понадобилось Фэрирэфу?.. Не понимаю… Что было в моём сне?.. Дом Фэрирэфа… рисунки на стене над камином… Вспомнил – узор! Узор, спрятавший две буквы: Ф. Т. Феликс Торнтон сделал рисунки дорлифских часов… Фэрирэф – обманщик!.. Но почему я закричал?.. Почему закричал?..

Дэниел поднялся с пола. Подошёл к столу, покрытому белой скатертью. Коснулся руками камней… Подошёл к столу, покрытому красной скатертью.

– Спасибо вам за приют. Теперь я должен идти.

Он не знал, можно ли через зеркальный холл попасть в другую часть дворца, в фиолетовый холл (ему нужно было туда, чтобы подняться в спальню), и решил идти улицей. Обогнув правое крыло дворца, он увидел Эстеан и рядом с ней черноволосую девушку в красном платье. Они сидели на скамейке лицами к озеру.

– Эстеан, Лэоэли! – окликнул он их.

Они оглянулись и поспешили к нему. «Лэоэли!» Не та белокурая, что он когда-то повстречал в Дорлифе, а черноволосая колдунья-зеленоглазка, которая пряталась в ней. Она улыбалась, но в больших зелёных глазах её умещалась и грусть. Эстеан же вся сияла от радости.

– Оставил свои грёзы камням и вернулся к людям?! – воскликнула Эстеан.

– Один сон прихватил с собой.

– Дэн, какой камень тебя выбрал? – спросила Лэоэли (тон её был серьёзен, в отличие от тона подруги).

– Какой камень меня выбрал? – переспросил Дэниел. – Не знаю. Но знаю, что ты сегодня безумно красива.

– Фелтраур сказал, что один из камней выберет тебя, – поторопилась Лэоэли со словами, чтобы не позволить прихлынувшим чувствам лишить её слов. – Ещё он сказал, что этот камень поможет тебе отделить ложь от правды.

– Ложь от правды?..

– Почему я ничего не знаю?! – удивилась Эстеан (в лице её было ещё что-то, кроме удивления). – О чём ты, Лэоэли?

– Я и сама не знаю о чём. Так вчера сказал мне Фелтраур.

Дэниел изменился в лице: он снова вспомнил о лжи, которая открылась ему во сне.

– Я знаю! Этот камень выбрал меня! – Дэниел приподнял на руке каменное пёрышко, висевшее у него на груди. – Значит, он поможет мне отделить ложь от правды.

– Это аснардат, – сказала Эстеан. – Палерардец сделал это пёрышко из серебристого аснардата.

– Я должен поговорить с Фелтрауром. Но прежде мне нужно привести себя в порядок.

– К Фелтрауру вместе пойдём, Дэн, – сказала Лэоэли. – Ты ведь про пёрышко хочешь спросить, а его подарила тебе я.

– Я сама за ним схожу, дорлифяне, – сказала Эстеан и отвела глаза в сторону: в это мгновение она позавидовала брату (он сумел заставить себя понять что-то раньше неё), и ей захотелось убежать.

– Как знаешь, – сказал в ответ Дэниел.

Эстеан повернулась и быстро зашагала прочь. Лэоэли побежала было за ней, но остановилась.

– Дэн, постой!.. Я должна сказать тебе. Утром, прежде чем отправиться сюда, я зашла к Фэлэфи. Один человек, который поселился на время в её доме, просил передать тебе эти слова: «Одно я знаю точно: я с тобой».

– Мэт?! – воскликнул Дэниел. – Ты видела Мэта?! Как он?!

– Много лучше, чем четыре дня назад. Палерардцы… лесовики принесли его в дом Фэлэфи в тот самый день, когда ты пришёл сюда, только ближе к ночи. Лутул и Фэлэфи к тому времени уже похоронили Нэтэна. Мэт был очень плох, и Фэлэфи почти не отходила от него. Она не могла допустить, чтобы и он умер. Следующим утром я навещала Мэта. Он почти не говорил, так был слаб. А Фэлэфи называла его «сынок».

– Ну а сейчас-то он говорит?

– Говорит. О тебе всякий раз спрашивает. Вчера уже вставал ненадолго.

– Что же ты про меня ему наговорила?

– Пока только то, что ты у лесовиков. Остальное сам расскажешь.

– Мэт… Мэт жив… И ты скрывала это от меня. И за это я должен тебя простить.

– Ты уже простил, помнишь? Ты был слаб, и я не хотела тебя тревожить.

– А Семимес? Он вернулся?

– Мэт сказал, что Семимес побежал вас догонять. Но сначала он помог Одинокому донести Мэта до места, где у того была спрятана лодка. Он не догнал вас?

– Нет.

– Ладно, ты иди. Потом договорим. А то Эстеан с Фелтрауром придут. Он недалеко живёт, его дом… седьмой от дворца.

– Мне в Дорлиф надо. Лучше пойдём к Фелтрауру, а потом в Дорлиф.

– Согласна.

…Фелтраур и Эстеан выходили из дома, когда Дэниел и Лэоэли подошли к нему.

– Приветствую тебя, Лэоэли, и тебя, Дэнэд.

– Доброе утро, Фелтраур, – ответили Дэниел и Лэоэли.

– Коли вы сами пришли, присядем на скамейку.

Все четверо в нерешительности встали перед странной формы плетёной скамейкой прямо перед двухэтажным домом знахаря. Скамейка с высокой спинкой образовывала кольцо, разомкнутое в одном месте для прохода внутрь её.

– Смело заходите и садитесь, – предложил Фелтраур ещё раз.

Все сели. Скамейка оказалась очень удобной.

– Вижу, не озабоченность своим здоровьем привела тебя ко мне, Дэнэд, не так ли? – начал Фелтраур.

– Я здоров и пришёл из-за этой вещи, – Дэниел через голову снял конский волос с каменным пёрышком и протянул его Фелтрауру. – Что здесь не так?

Лэоэли затаила дыхание: что не так в пёрышке, которое она подарила Дэну? Фелтраур взял амулет. Долго разглядывал его… ещё дольше конский волос, он проверил его на ощупь… Потом спросил Дэниела:

– Этот камень выбрал тебя?

– Похоже, да. Во сне я сжал его в руке и отчего-то закричал. Когда проснулся, пёрышко и вправду было в руке. А вот что заставило меня закричать, не помню.

– Ты можешь сказать, откуда оно у тебя?

Дэниел бросил взгляд на Лэоэли.

– Я подарила этот амулет Дэну на Новый Свет. Раньше он принадлежал моему отцу.

– А этот волос? – спросил Фелтраур (в голос его прокралась тревога).

– Пёрышко всегда было на серебряной цепочке. Фэрирэф заменил её на конский волос и посоветовал мне подарить пёрышко Дэну. Он, верно, знал о походе, в который Дэн отправлялся. У нас примета такая…

– Знаю, Лэоэли, – сказал Фелтраур и надолго задержал на ней взгляд.

– Что же не так? – спросила она. – Я тоже должна знать.

– Что ж, слушайте. Это та правда, которую нельзя скрывать, какую бы боль она ни причинила вам обоим, ибо незнание приведёт к новым потерям.

– К потерям?! – изумилась Лэоэли. – Неужели пёрышко виновато в том, что погиб Нэтэн? В том, что ранен Мэт?

– Пёрышко ни в чём не виновато, Лэоэли. Оно, напротив, помогает нам. Оно разбудило Дэнэда, чтобы он открыл ложь. Ложь – в этом волосе. Волос был придан пёрышку не для того, чтобы Дэнэд вернулся, но для того, чтобы он и его друзья попали в западню, как это и случилось.

– Как это возможно, Фелтраур?! – возмутилась Лэоэли. – Это же издавна в обычае дорлифян: тому, кто отправляется в путь, надевают на шею или на руку замкнутый конский волос, чтобы он вернулся домой.

– Не горячись, дорогая Лэоэли. Это вовсе не конский волос.

– Чей же, Фелтраур?! – воскликнула Эстеан.

– Это волос одного из тех, кого дорлифяне и мы называем ореховыми головами.

– Теперь их зовут корявырями, – поправила его Эстеан.

– Это ближе к истине, – сказал Фелтраур.

– Но как волос может привести в западню? – спросил Дэниел.

– О, Дэнэд! Есть люди, которым подвластно то, что неподвластно остальным. Иной наделён даром передавать предметам часть своей силы. И отдав предмету часть самого себя, такой человек (или корявырь) может разговаривать с ним, повелевать им. Корявырь, которому принадлежал этот волос, имел власть над ним до тех пор, пока ты не пришёл в Палерард. Он прослеживал путь волоса, а значит, и твой.

– Я возьму этот волос в Дорлиф и заставлю Фэрирэфа во всём признаться! – сказала Лэоэли (волнения и решимости было в ней поровну).

– Нет, Лэоэли, пока волос останется в Палерарде. Всякий, кто вернётся на ваши земли с волосом, навлечёт на себя беду, как навлёк её Дэнэд.

– Но откуда у Фэрирэфа этот волос? – задался вопросом Дэниел и тут же опустил глаза.

– Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, Дэнэд. Твои глаза сказали об этом, – заметил Фелтраур.

– Откуда, Дэн?! – воскликнула Лэоэли.

– Пусть в этом разберётся Управляющий Совет Дорлифа, а не мы с тобой.

– Ответь же – не мучь меня! – настаивала Лэоэли.

– Дай мне слово, что ты ничего не скажешь Фэрирэфу.

– Обещаю.

– Тот человек, что убил Суфуса и Сэфэси, принёс ему волос. Фэрирэф расправился с ним, чтобы не было свидетелей его предательства. Но один свидетель всё-таки остался.

– Откуда ты это знаешь? Почему ты так уверенно говоришь?

– Я открою тебе это, когда мы будем одни. Фелтраур, Эстеан, простите меня.

– Дэнэду открылась правда, Лэоэли. Верь ему, – сказал Фелтраур.

– Я верю ему.

– Возьми своё пёрышко, Дэнэд, и носи его на себе: оно выбрало тебя и будет защищать.

– У нас так заведено: носить на себе камень, который выбрал тебя, – сказала Эстеан.

– Лэоэли, ты не будешь против, если я дам Дэнэду серебряную цепочку? – спросил Фелтраур.

– Конечно, нет.

– Тогда подождите меня. Я её теперь же принесу.

* * *

…Лэоэли и Дэниел вышли из черноты и оказались в лесу. За спинами их остался огромный валун.

– Узнаю Садорн, призрачное обиталище добрых соседей Дорлифа лесовиков!

– Не говори так, Дэн, в твоих словах насмешка.

– Ладно, не буду. Пойдём домой.

– Ты не в ту сторону направился, призрачный дорлифянин. Запомни, может, пригодится: вход на Путь и выход из него в этом камне со стороны Харшида. А Дорлиф – в той стороне. Если поспешим, ещё до пересудов доберёмся.

– Как ты не боишься одна по лесу ходить. Когда выходила из Дорлифа, наверно, ещё совсем темно было?

– Это я только сегодня рано вышла: к тебе торопилась, – ответила Лэоэли и, сделав несколько шагов, спросила о том, что мучило её: – Дэн, теперь мы одни. О чём ты умолчал, когда мы были у Фелтраура?

– Не хочу говорить тебе об этом… да и напрасно уже обмолвился.

– Но ты должен! Фэрирэф – мой дедушка!.. Дэн, не молчи! Твоё молчание пронзает душу!

– Не Фэрирэф создал дорлифские часы.

– Не Фэрирэф?! В уме ли ты, Дэн! Если бы это было так, хоть кто-то бы знал! Такое невозможно утаить!

– Вот видишь, зря я тебе сказал.

– Ладно, прости меня… и говори, – Лэоэли с трудом справилась со своим негодованием.

– Художник, который больше тридцати лет назад волей случая оказался в Дорлифе, сделал рисунки часов. В них, в узоре, спрятано его имя.

– И поэтому ты лишился чувств, когда рассматривал их?

– Похоже, что да. Этот художник – злой человек. Он повинен в смерти моего деда и не только его. Он снова здесь, в Выпитом Озере. Он и зловещий горбун, о котором мне, Мэту и Семимесу рассказал Малам, соединили свои силы в единую силу и свои тела в единое тело и стали повелевать корявырями.

– Дэн, мне страшно от твоих слов!

– Мне тоже страшно. Недавно мы видели Повелителя Тьмы у подножия Харшида. Он летает на горхуне.

– Дэн!

– Это он приказал убить Суфуса и Сэфэси. И он же заставил Фэрирэфа сделать так, чтобы волос корявыря попал ко мне.

– Он охотится за тобой, да?

– Я не должен говорить об этом… Он охотится за мной.

– Я, кажется, догадываюсь из-за чего. Из-за Слезы?

– Не только из-за Слезы. Но пока я не могу сказать больше, чем сказал.

– Но как Фэрирэф поддался ему? Он неслабый человек.

– Ты ещё не поняла?

– Нет.

– Часы – его слабость. Ты же говорила, что он любит их больше всего. Повелитель Тьмы имеет власть над Фэрирэфом, потому что знает тайну часов, а значит, все могут узнать правду.

– Повтори, что ты сейчас сказал! – воскликнула Лэоэли, остановившись.

– Все могут узнать правду. Все дорлифяне.

Лэоэли закрыла лицо руками и зарыдала… Потом, всхлипывая, сказала:

– Только что я поняла смысл слов, которые услышала в детстве в тот самый вечер, когда с отцом и мамой вернулась с озера. Помнишь, я говорила тебе? Фэрирэф разговаривал в саду с каким-то человеком, а мы с отцом невольно подслушали разговор.

– Помню, Лэоэли.

– Тот человек сказал, я хорошо запомнила эти слова: «Я уверен в том, что пленник вернётся, и тогда все узнают правду». Пленник вернулся, да, Дэн?

– У этого человека был сильный, пугающий голос?

– Да.

– Это был горбун, Повелитель Тьмы. А пленник…

– Художник.

– Да. Похоже, он был пленником твоего деда и рисовал для него часы.

– Дэн… отец и мама погибли неслучайно. Верно, отец знал что-то. Он страдал.

– Видимо, он знал, что дорлифские часы придумал не твой дед. Лэоэли, я прошу тебя, не говори никому о часах, ни одному человеку. О предательстве Фэрирэфа я сам скажу Фэлэфи. Но о часах не должен знать никто.

– А Мэт? Мэту ты скажешь?

– Мэту я скажу.

– Дэн?..

– Что?

– Ты из-за меня об этом просишь?.. Спасибо тебе.

 

Глава пятая

«Откликайся жизни»

Семимес лежал на дне расселины, отдавая холодному камню свою обиду.

– Всё равно тебе придётся вернуться к друзьям, Хранитель Слова… вместо другого парня, которого, уж точно, они ждут больше, чем тебя. Известное дело, жалеют того, кто упал, а не того, кто устоял. А уж с того, кто вызвался поднять упавшего, спрос за двоих, не меньше… такой спрос, будто он в чём-то виноват… «Что скажешь про Мэта, Волчатник?» Узнаю твою прямоту, Смельчак. А не хочешь ли ты подождать со своим укором и послушать, о чём тебе Семимес поведает сам?.. «Ты нашёл Мэта?» Грустному пришлому и невдомёк, что, чтобы найти Мэта, надо, чтобы он где-то был… «Признавайся, дружище». Или признавайся, или дружище. А то квадратно у тебя выходит, Гройорг-Квадрат… А от тебя, лесовик, слов я и не жду: ты у нас по глазам свет от тьмы отличаешь…Эх, Семимес-Семимес. Что ответишь ты своим друзьям на все эти вопросы… на один-единственный вопрос: сделал ли ты, Семимес, сын Малама, больше, чем всё?.. Ну что, пригорюнился?.. Скажешь им, что ты так долго спускался в расселину, заботясь о своих косточках, что Мэта успели съесть волки?.. Эх, Семимес-Семимес…

Вдруг Семимесу показалось, что палка его, которая лежала подле, хочет что-то сказать ему. Он взял её в руку и прислушался к ней: под скалой кто-то выдавал себя движением. Семимес коснулся палкой правой стены… потом левой…

– Верни ум в голову! – строго сказал он самому себе и, снова запалив факел, стал тщательно проверять левую стену. – Плотно тебя задвинули – сразу и не приметишь, что тебя отодвинуть и задвинуть можно, стена и стена, вот я и не приметил тебя в стене. А наш подранок один с этаким каменюгой не сладил бы. Видать, не один он под скалой схоронился.

Семимес сел и упёрся хребтом в правую стену, чтобы ногами отодвинуть камень, но вдруг передумал.

– Верни ум в голову! В темноте примут за корявыря – на клинок нарвёшься.

Он подскочил, бегом вернулся ко входу в расселину и, не мешкая, стал карабкаться наверх. Появившаяся у него надежда на то, что Мэт жив, придала ему сил.

– Спрос за двоих – не меньше, – подбадривал он себя. – Спрос за двоих – не меньше…

Немного передохнув на уступе, по которому он и его друзья недавно двигались к Пропадающему Водопаду, Семимес пошёл в противоположном направлении. Потом стал взбираться ещё выше…

– Вот на этом горбу и заляг. Укройся накидкой с головой, глаза наружу и выжидай. Время на то и существует, чтобы ждать… Вот так так! Кто-то опередил тебя, Семимес, очень опередил. Друг он или предатель, следивший за нами? Как ты его сразу не услышал? Хитёр: затаился и ждал. Время на то и существует, чтобы ждать. Что привело его сюда: тревожный шёпот гор или страшное слово Повелителя Выпитого Озера? Какими глазами смотрит на него Мэт-Жизнелюб, когда возвращается из забытья? Глазами очумелого Спапса, увидевшего сквозь заросли летрика лучезарное слузи-дерево? Или глазами бедной Нуруни, струхнувшей при виде врага дорлифских коз дурачка Кипика с булыжником в руке?..

Так Семимес рассуждал, вернее, перебирал в голове предположения, карауля того, кто спрятал (со светлыми или тёмными помыслами) Мэта… Вдруг он встрепенулся: взор его уловил движение. Из-под скалы показалась фигура человека в гнейсовой накидке. Человек огляделся вокруг, и Семимес тотчас узнал его: «Одинокий».

– Одинокий! – прокричал он, забыв об осторожности. – Это я, Семимес, сын Малама!

Увидев его, Одинокий помахал ему рукой.

– Я сейчас! Я быстро! – крикнул Семимес и, забыв давний наказ отца («Сынок, лазая по горам, пускай вперёд себя зрячую мысль, а уж следом – руки и ноги»), устремился сломя голову вниз…

Но он настолько отпустил вперёд мысль, что руки и ноги его никак не могли опереться на её зрячесть, и цеплялись лишь бы за что уцепиться, и ступали лишь бы на что ступить. И в конце концов скала поддала ему так, что он упал с неё и едва не разбился.

– Семимес! Жив? – где-то далеко-далеко раздался голос Одинокого.

Семимес открыл глаза, приподнялся на руках и потряс головой. Одинокий стоял вовсе не далеко – прямо над ним.

– Вроде как жив, – проскрипел он.

Одинокий протянул ему руку, чтобы помочь подняться.

– Вставай, ты нужен своему другу.

– Это наш Мэт, – сдавленным голосом сказал Семимес, потирая левый бок.

– Я узнал его.

– Как он?

– Кости целы, но потерял много крови. Раны я промыл тулисом и перевязал. Дважды выходил из забытья. Узнал меня, улыбнулся глазами – на слова, видно, сил не осталось. Его надо к лодке перенести. Она спрятана в пещере, не так далеко отсюда. По реке быстрее доберёмся.

– Мэта подстрелили корявыри, когда мы шли по уступу.

– Знаю, Семимес: я шёл следом за вами.

– Почему? Почему ты шёл за нами?

– Почему? Иной раз я следую за путниками, помня о том, что горы принимают не всякого, и о том, что нелюди с Выпитого Озера добрались и до Харшида… И ещё скажу тебе, Семимес, сын Малама, то, чего прежде никому не говорил. Следовал я за вами и потому, что среди вас два родных мне человека: Нэтэн, мой внук, и Дэнэд, внук моего сына, которого тоже звали Нэтэн.

– Фэлэфи твоя дочь?! – прошептал Семимес. – Вот так так! А тот Нэтэн, что начертал своё имя под заветным Словом, – твой сын! Вот так так! И твоё прежнее имя… Норон?

– Да, Семимес. А теперь помоги мне нести Мэтэма.

– Да, да. Где он?

Помогая друг другу, они вытащили Мэтью из глубокой трещины в скале, которую пещерные волки приноровились использовать как ход. Мэтью был укутан в накидку. Лицо его осунулось и было искажено болью, гнетущими видениями и терпением. Семимес достал из мешка флягу с настойкой грапиана и, приподняв рукой его голову, смочил ему рот.

– Попей, Мэт. В грапиане сила… твоя сила.

Мэтью открыл глаза.

– Семимес, – шевельнул он губами, и Семимес распознал в едва слышных звуках своё имя.

– Узнал! Узнал! Одинокий, Мэт узнал меня!

– Узнал. Как не узнать своего проводника? – подкрепил словом радость Семимеса Одинокий.

– Мэт, друг мой, попей грапиана – тебе надо кровь обновлять, очень надо.

Мэтью глотнул капельку и снова закрыл глаза.

– Он совсем слаб. Губы вон омертвели: ни сказать, ни отпить толком не может. Его в Дорлиф нести надо, к Фэлэфи, – сказал Семимес.

– Семимес, будь добр, срежь-ка поблизости прямую ветку навроде моей рогатины – носилки сладим.

Вскоре накидка Одинокого, привязанная углами к рогатине и шесту, превратилась в носилки, и, осторожно положив на них Мэтью, Одинокий и Семимес направились вдоль Друза к месту, где была спрятана лодка… Мэтью, донимаемый тряской, то и дело стонал. Семимес отвечал ему:

– Стони, Жизнелюб, стони, откликайся жизни. Нам так отраднее: слышать, что ты жизни откликаешься, хотя она сейчас тебя и не балует, болью к тебе повернулась… Стони, Жизнелюб, стони. Слово какое-никакое процеди – будет, что друзьям про тебя рассказать. Стони – я разберу, о чём ты стонешь, очень разберу.

Пещера, до которой, по словам Одинокого, было не так далеко, оказалась, скорее, не так уж близко. Там, где срезал бы путь Одинокий, которого тайные проходы привыкли считать своим, или там, где перемахнул бы через гряду камней или поваленное Шорошом дерево Семимес, падкий на такие штуки, нельзя было ни срезать, ни перемахнуть. И путь, по которому они шли, «выбирал», не ведая того, Мэтью, подсказывая своим друзьям, куда надо ступать, единственным способом, которым он мог это сделать, – стонами…

К тому времени, когда лодку волоком вытащили из низенькой пещеры под скалой и поставили на воду, пересуды уже не на шутку хмурились.

– Благодарю тебя, Семимес, сын Малама. Без твоей помощи мне бы трудно пришлось. Догоняй своих друзей. Дальше нам с Мэтом легче будет.

– Тебе спасибо, Одинокий, за то, что ты шёл за нами, за то, что Мэта от корявырей и волков уберёг, – проникновенно проскрипел Семимес. – Ещё…

Ему хотелось ещё как-то выразить свою благодарность, и, когда в голове его промелькнула правильная мысль, он сомневался лишь полмгновения, оставить ли себе нужную вещь, которую не так давно заполучил, приложив смекалку, или вручить её человеку, который открыл ему то, чего не открывал прежде никому. Он снял с пояса чёрный мешочек.

– …Вот, возьми. В мешочке – огнедышащий камень. Как вынешь его, в тот же миг и бросай: на свету он оборачивается небывалой величины огненным шаром.

– Я видел, Семимес. Благодарю тебя. Нынче и такая необузданная сила пригодиться может.

– Очень может.

Семимес склонился над Мэтью.

– Мэт, друг мой, цепляйся за жизнь, коли тебя Жизнелюбом прозвали. Не отвечай мне, не перетуживай себя. Ну, прощай.

Семимес толкнул лодку… но не побежал сразу прочь… Он стоял и смотрел на плавучий домик Мэта, подхваченный Друзом, пока он не скрылся за скалами Харшида. Он знал: ему предстоит долго-долго идти в одиночестве, и не хотел обрывать нить, что связывала его с одним из цветков соцветия восьми, которая становилась всё тоньше и тоньше…

* * *

…Семимес тащил лодку… тащил… тащил. Так тяжело ему ещё никогда не было. И не было видно конца пути, пролегавшего через красные камни. Снова, уже в который раз, упал факел. Кажется, Семимес привязал его к носу лодки крепко-накрепко, и верёвка не должна была развязаться. Но факел упал: верёвка развязалась, и он упал. Семимес остановился, чтобы приладить его. Он хотел воспользоваться передышкой в ходьбе и заодно поговорить с Мэтом. Но Мэта в лодке не оказалось и на этот раз. А ведь Семимес слышал, как он стонал. Что-то сказал Одинокий. Семимес оглянулся: поблизости никого не было.

– Поскорее бы он пришёл и помог мне тащить лодку, – отчётливо проскрипел он, желая, чтобы Одинокий услышал его. Потом позвал Мэтью: – Мэт, куда же ты подевался? Поговори со мной, ты ведь в лодке, правда? Ты стонал. Я слышал, что ты стонал.

Не дождавшись ответа, Семимес поднял с камня верёвку и, напрягаясь изо всех сил, потащил лодку… Через какое-то время Мэт снова застонал. Он обрадовался этому, ведь теперь всё так, как должно быть: и Мэт в лодке, и Одинокий наверняка отзовётся на его стон. Семимес споткнулся и упал на колени. Стоя на коленях, он заглянул через борт внутрь: Мэта не было.

– Кто же стонет? – спросил себя Семимес. – Надо позвать Одинокого: может, он знает, где Мэт. Одинокий! Одинокий! Сейчас придёт. Просто отстал. Одинокий!

Свет и тени шарахнулись в стороны, будто испугались чего-то. Это снова упал факел. Надо тащить лодку, и надо привязать факел… Семимес долго привязывал факел: руки были неловкие, а верёвка дурная, неподатливая… Семимес встал и потащил лодку. От натуги у него разболелась голова… и шея… и глаза… Боль усиливалась. В голове у него только что промелькнула какая-то мысль. Факел снова упал, и всё исчезло: и лодка, и красные камни, и сам Семимес. Осталась только боль, которая вернула мимолётную догадку: «Это сон».

Семимес почувствовал, что он очнулся. Он хотел открыть глаза, но с ними было что-то не так, что-то не давало яви продраться сквозь черноту. И Семимеса напугала эта неотступная чернота, а ещё больше – мысль, рождённая ею: «Ослеп?!» Нос его уловил запах крови, близкой крови.

– Это кровь из моих глаз! – прошептал он, поддавшись страшной мысли. – Птицы выклевали их, пока я спал… Где я спал?.. Где я?..

Семимес попытался поднять руки: он хотел потрогать глаза… то, что осталось от них. Но руки были тяжёлые.

– Что с тобой, Семимес? – жалким скрипом проскрипел он.

Подчинив себе неподатливые руки, он поднёс их к лицу и коснулся глаз… и понял, что веки сковала спёкшаяся кровь, но главное, что глаза целы. Он осклабился от мгновенной радости и стал ногтями сдирать сгустки крови… и, наконец, глаза открылись: над ним висело ночное чёрно-фиолетовое небо. Он приподнял голову (она была во сто крат тяжелее прежней и разламывалась от боли), чтобы осмотреться. Справа от себя в скале он разглядел вход в пещеру. Возле входа и вокруг, насколько в темноте различал глаз, лежали сражённые корявыри. Неподалёку слышался бег реки… Если бы она могла забрать и унести с собой боль, которая застряла в его голове… Семимес поднёс руку к темени и тотчас отдёрнул её.

– Отец! – прошептал он трепещущим шёпотом. – Узнаешь ли ты своего Семимеса?!

Перед глазами у него поплыло – он откинул голову…

– Если Семимес чего-нибудь не напутал, здесь была битва…

Он принялся искать ощупью свой мешок, чтобы достать фляги с грапианом и тулисом, но вместо этого, натыкался на тела корявырей, облачённые в панцири. Чувствуя, что тело его ослабло и плохо подчиняется ему, он решил проверить, нет ли у него других ран, кроме этой жуткой на голове. И как только руки его коснулись груди, он ужаснулся…

– Отец, – обречённо позвал он… и стиснул челюсти, чтобы не разразиться диким рёвом, и зажмурил глаза, чтобы не дать воли слезам… – Как я ему: «Откликайся жизни».

* * *

Два дня и две ночи Савасард и Гройорг уходили от корявырей, которые с упорством, не уступавшим волчьему, преследовали их. Гораздо безопаснее для друзей было бы затаиться в каком-нибудь укромном месте, коих в горах несть числа, и, выждав, пока корявыри пройдут по ущелью Ведолик дальше, идти по скрытым от глаз тропам Кадухара в направлении леса Садорн. Однако Гройорг был непреклонен в своём решении.

– Дружище, – сказал он Савасарду, – я не побегу от этих тварей так, чтобы убежать вовсе. Я перебью их всех, Мал-Малец в помощь мне… за нашего Мэта-Жизнелюба и за нашего Нэтэна-Смельчака. Ты поможешь мне?

– Тебе не обойтись без моих стрел, дружище, – ответил тот.

Пять раз они внезапно нападали на корявырей, давая волю Мал-Мальцу и двум коротким мечам, и потом отходили, отсекая преследователей стрелами. Пять раз вражьи секиры и мечи пробивали защиту друзей, оставляя на их телах кровавые раны: четыре из них достались Гройоргу, одна – Савасарду… Когда Кадухар остался позади, друзья решили идти вдоль гряды камней в направлении Трёхглавого Холма. Огромные камни, разбросанные там и здесь на большом пространстве, позволяли отступавшим сбивать с толку корявырей и нападать на них из засады…

Свет ещё не рассеял тьмы, и это было на руку двум друзьям: было легко спрятаться, выждать и напасть с близкого расстояния. Гройорг сидел, прислонившись спиной к камню, и жевал баринтовый орех. Савасард стоял рядом, наблюдая за подступами.

– Савасард, что ты всё смотришь да смотришь? Видимость никудышная. Садись. Услышим их. Савасард?

– Размышляй потише, Гройорг.

– Я вот тебя попросить о чём-то хочу, а ты мне компанию не составишь – всё смотришь да смотришь.

– Мы услышим многих, но можем прослушать одного. Поэтому я и всматриваюсь во мглу. О чём ты хочешь меня попросить?

– Отпусти меня, дружище. Перебьём их, и отпусти меня в нэтлифскую крепость. Я хочу бить и бить этих тварей. За нашего Мэта-Жизнелюба… за нашего Нэтэна-Смельчака… за брата и сестру, что делали в Дорлифе Новый Свет. Отпусти меня. Мы с Мал-Мальцем не будем лишними в крепости.

– А кто будет Слово охранять? Ответь мне.

Гройорг опустил голову и тихо прохрипел:

– Просто я хочу их бить.

– Сейчас ты займёшься этим. Слышишь их?

Гройорг встал и прислушался.

– Слышу. Ты их видишь?

– Да.

– Сколько их?

– Я насчитал шестнадцать. Двое из них на четвероногих.

– Ну, у тебя и глаз, Мал-Малец в помощь мне!

– Моему б глазу теперь с десяток стрел в помощь.

– Последнюю бы потратить с умом. А я пущу в ход кинжалы. Только подпустим их поближе, как в тот раз. Куда корявыри идут?

– Прямо на нас. Кровь чуют.

– Давай сделаем так. Я проберусь к тем камням. Как только проберусь, вали четвероногую тварь, и бросимся на них с двух сторон, – предложил Гройорг.

– Хороший план, дружище.

– Мы перебьём их в два счёта.

Бой длился недолго. Вслед за стрелой Савасарда, свалившей четвероногого, в корявырей один за другим полетели пять кинжалов Гройорга: два из них пронзили головы, войдя через глаза, три рассекли глотки. Остальные корявыри, в ярости, зарычав, ринулись на людей. Четверо, один из которых сидел на четвероногом, навалились на Гройорга, семеро окружили Савасарда… Когда всё кончилось, один из двоих, что всё ещё стояли на ногах, прохрипел:

– За Нэтэна-Смельчака.

– За Мэта-Жизнелюба, – сказал другой.

Савасард подошёл к камню и, опершись о него спиной, опустился на землю.

– Куда тебя? – спросил Гройорг.

– В ногу.

Гройорг склонился над Савасардом, чтобы взглянуть на рану.

– Кровь – ручьём. Мигом залью тулисом и перевяжу.

– Буду признателен, дружище.

– На-ка хлебни грапиана.

– И ты хлебни.

– И я хлебну.

Перевязав Савасарду рану, Гройорг сказал:

– Посиди здесь, а я пойду друзей, кои мне в драке помогли, соберу – ещё пригодятся.

Светало. Перекусив и отдохнув, друзья направились к Трёхглавому Холму, чтобы с высоты осмотреть округу…

– Я обмотал твою ногу так, что ты бежишь быстрее, чем прежде! – прокричал Гройорг Савасарду вдогонку.

– Так оно и есть, дружище! Благодарю тебя ещё раз! – ответил тот и, взойдя на верхушку холма (на самую высокую из трёх), вдруг прильнул к земле.

– Кого ты там заметил, что распластался ящерицей?

– Поздно распластался. Боюсь, меня тоже заметили.

– Кто? Признавайся!

– Корявыри. Их не менее двух сотен. Идут со стороны Выпитого Озера. Все на четвероногих… Прибавили ходу… Мчатся прямо на нас.

Гройорг присоединился к Савасарду и, увидев корявырей, воскликнул:

– Вот те раз!.. У меня семь кинжалов осталось, у тебя ни одной стрелы – нечем будет унять их прыть. Устоят ли на ногах твои мечи и мой Мал-Малец под таким напором?.. Что ты молчишь?!

– Нечего сказать – вот и молчу, – ответил Савасард.

– А ты не молчи! Говори что-нибудь!

Как ни сбивала Савасарда с мысли болтовня его квадратного друга, он всё-таки ухватился за неё… и вспомнил то, что нужно было в эти мгновения вспомнить.

– Слышал я от отца… – начал он.

– От того парня, которого мы должны разыскать?

– Да, Гройорг, от Фэдэфа.

– Ну да, от Фэдэфа.

– Среди камней, что вокруг нас, есть три камня. Они стоят, прислонившись друг к другу, и походят, если смотреть на них сверху, как мы с тобой сейчас смотрим на округу, на трёхлепестковый цветок. Между ними есть ход, который ведёт под землю. Нам надо найти его раньше, чем здесь будут корявыри.

– Молодчина, Савасард-Ясный! И отец твой молодчина! – воскликнул Гройорг и подскочил на ноги. А ещё через мгновение сорвался с места с криком: – Цветок! Савасард, цветок! Я вижу его!

Савасард побежал следом. Они быстро забрались на камни-лепестки.

– Теперь что? – спросил Гройорг. – Где ход?

– Щель под ногами видишь?

– Ну, вижу! И это ты называешь ходом?!

– Другого нет. А мы с тобой, если будем топтаться на месте, очень скоро станем лёгкой мишенью для стрел корявырей. Полезай вниз!

– С детства не люблю подземных ходов! Но деваться некуда – иду, Мал-Малец в помощь мне! – возмущённо прохрипел Гройорг, снял со спины мешок, бросил его в щель и полез сам… и застрял. – А ты говоришь, ход! Лесовик, помогай мне!

– Подними руки, а я тебя протолкну… Не бойся, поднимай выше!

Гройорг поднял руки, задрыгал ногами, мало-помалу стал опускаться и наконец протиснулся сквозь злосчастную щель и упал.

– Гройорг! – позвал Савасард.

– Бросай мешок и прыгай сам! А то мне тут не по себе! – донёсся изнутри приглушённый хриповатый призыв.

Через мгновение друзья снова были вместе.

– Савасард, я тебя слышу, как себя, но вовсе не вижу! – то ли беспокойно, то ли недовольно прохрипел Гройорг. – Ты здесь?

– Я здесь, дружище, вот моя рука.

– Странное место: свет будто сверху в щели застрял, вроде меня, да ещё голову дурманит, будто я зелья злого хлебнул. Не стоит ли нам запалить факел для ясности в глазах и в голове?

Савасард нашёл свой мешок, снял факел, прикреплённый к нему сбоку ремнями, и зажёг его.

– Вот те раз! – прокричал Гройорг. – Бывал я в пещерах и ходах (оттого и не люблю их!), но такой ещё не видывал! Дурное место! Нехорошо мне здесь!

От места, где они стояли, в разные стороны расходились восемь узких тоннелей, и стены каждого из них были пронизаны десятками мелких ходов.

– Может ли такое быть, Савасард?! Смотрю на стену с этой стороны – в ней норы, да такие глубокие, что сквозь стену пройти должны, а не проходят. Внутрь заглянешь, – Гройорг заглянул в одну из нор, – конца не видать. Смотрю на ту же стену с другой стороны – то же самое. Может ли такое быть?!

Савасард вертел головой, оглядывая пещеру, и не находил объяснения увиденному.

– Опять отмалчиваться будешь, лесовик?! – тормошил его Гройорг.

– А ты опять будешь криком мысли отпугивать, Квадрат?

– Неужто я их отпугиваю?!

– А ты как думаешь?

– Вот беда, Малама с нами нет! Он бы не молчал – он бы знал, что сказать, – прохрипел Гройорг и махнул рукой на Савасарда. – Факел лучше всё-таки загасить: не могу я спокойно смотреть на эти дурные норы! Никуда мы не пойдём! Лучше отсидимся и вылезем назад, а не то под землёй затеряемся!

Савасард загасил факел и сказал неожиданно бодро:

– А вот за Малама тебе спасибо, дружище!

– Что ты развеселился?! С какой такой радости?! Малама-то с нами как не было, так и нет!

– Малама-то нет, зато наказ его я вспомнил.

– Это какой же наказ?

– Говорить не стану – лучше сделаю, как Малам велел.

– Ну, тогда делай побыстрее, а то мочи нет терпеть!

Савасард достал из колчана палку, подаренную ему на Новый Свет Маламом, и стукнул ею по стене – стук будто отскочил от камня множеством стуков-осколков, которые тут же сорвались с места и побежали вприпрыжку по всем ходам. Савасард и Гройорг затаили дыхание… Осколки удалились и через несколько мгновений стихли вовсе. А ещё через несколько мгновений друзья услышали ответный стук. Но прыгал он не по всем ходам, а лишь по одному из них.

– Слышишь? – шёпотом спросил Гройорг, будто побоялся отпугнуть приближавшийся стук.

– Слышу, – так же ответил Савасард.

Стук прекратился, остановившись шагах в двадцати от них, и на этом месте ниоткуда появился морковный человечек. Вокруг по-прежнему было темно, и лишь Малам стоял словно в коконе света.

– Малам! – прокричал Гройорг.

В ответ Малам поманил их рукой: идите, мол, за мной, затем повернулся и зашагал в глубину тоннеля.

– Малам! Подожди нас! – взбудоражился и немного растерялся Гройорг.

– Идём за ним, – сказал Савасард. – Он позвал нас.

– За Маламом пойду. В детстве ходил и теперь пойду. С ним и под землёй не потеряешься, – сказал Гройорг и, сделав несколько шагов, не удержался и снова окликнул его: – Малам!

Савасард пропустил Гройорга вперёд, так они оба могли видеть своего проводника.

– Друг мой, не зови его попусту. Этим ты только дразнишь своё несбыточное желание.

– Почём ты знаешь, несбыточное или самое что ни на есть толковое? – ответил Гройорг, и, кроме хрипоты, в голосе его была обида.

– Не серчай, дружище.

Гройорг перестал на какое-то время выпускать словесного Малама вдогонку тому, которого отчётливо различали глаза. Однако он решил перехитрить всех: и Савасарда, который за монотонностью хода навряд ли заметит его уловку, и Малама, который, не оборачиваясь, шёл мерным шагом и так был занят дорогой, что уступил лесовику свою привычку одёргивать его. Он чуточку прибавил ходу… потом ещё чуточку… и ещё чуточку, так, чтобы нагнать-таки Малама. Но тот каким-то странным образом, вовсе не начиная семенить ногами и убыстрять шаг своей палки, оставался на одном и том же удалении от Гройорга. А Савасард, поначалу, казалось, ничего не замечавший, вдруг сказал:

– Друг мой, думаю, нам предстоит ещё долгий путь по этому тоннелю. Стоит ли подгонять усталость?

– Это всё Малам, дружище, – я не виноват! А кликать его ты не велишь!.. Малам! Подожди нас! Вместе пойдём! Малам!

Так, не теряя из виду морковного человечка, они шли… потеряв где-то по дороге время… где-то позабыв о жажде и голоде… где-то обронив мысль о привале…

 

Глава шестая

«Помнил, да забыл»

Не успели Дэниел и Лэоэли отдалиться от леса, как вдруг услышали дребезжаще-скрипящий голос:

– Э, постойте! Постойте!

Они остановились и повернулись налево, на зов: кричавший был в двухстах шагах от них.

– Семимес?! – чему-то удивился Дэниел.

– Кто же ещё? Нашего Семимеса ни с кем не спутаешь. Идём быстрее к нему! – сказала Лэоэли и, помахав рукой, крикнула: – Семимес!

– Похоже, он ранен.

Чем расстояние между ними и Семимесом становилось меньше, тем заметнее было, что с ним что-то не так. Поступь его не была упруга, как прежде, ноги тащились по траве, и он опирался на палку. Плечи вместе с мешком, который был не за спиной, как обычно, а свисал с шеи на живот, тянули парня книзу. Голова сидела как-то набок. Волосы свисали неаккуратными прядями, склеенными сгустками крови. На лбу, над правой бровью, выдавала себя багрово-коричневой коркой рана, лицо было испачкано кровью… Их разделяли уже четыре шага, но глаза Семимеса так и не блеснули тем огоньком, который вспыхивает при встрече друзей, так и не смягчили своего настороженного, недоверчивого взгляда, как случается, когда вверяешь себя близким людям.

– Семимес! Проводник! – невольно вырвалось из груди Дэниела, и в следующее мгновение он готов был обнять своего проводника, но этот застывший, словно окорковенелая рана, взгляд остановил его. – Хорошо… что ты вернулся.

– Вернулся, коли здесь, а не там, – как-то нехотя проскрипел Семимес.

– Семимес, дорогой, что с тобой стряслось? – тревожным голосом спросила Лэоэли, приблизившись к нему.

Прежде чем ответить, Семимес пристально посмотрел на неё.

– На меня напали… эти, – он кивнул в сторону Выпитого Озера.

– Корявыри? Где? – спросил Дэниел.

– Там, в ущелье Ведолик.

– Ты не догнал Савасарда и Гройорга?

– Подожди, Дэн! Ему же плохо. К Фэлэфи надо идти. Пойдём, Семимес.

– Отведите меня к Маламу, отцу моему… У меня с головой совсем худо. Вот, – он ткнул пальцем в рану на лбу. – Этот… корявырь разбил.

– К отцу так к отцу, как хочешь, – не стала перечить ему Лэоэли. – Но Фэлэфи всё равно должна твою рану посмотреть.

– Да, досталось тебе, проводник, – сказал Дэниел, покачав головой, и подумал, что не стоит сразу говорить ему о Нэтэне. – Давай мешок – я понесу.

– Нет, парень, я сам, – тяжело глянув на него, сказал Семимес.

– Парень так парень. Тебе виднее, проводник. Глядишь, потом снова Дэном стану, – отшутился Дэниел.

Лэоэли посмотрела на него с укором.

– Э, Дэн! Не надо так. Я же сказал, у меня с головой совсем худо. Ум из неё вон выскочил, когда этот, – он снова кивнул в сторону Выпитого Озера, – ударил меня.

Дэниелу стало не по себе: он узнавал и не узнавал Семимеса.

– Есть добрая весть, проводник: Мэт на поправку пошёл. Правда, я его сам ещё не видел.

– Увидишь.

– Так, может, сразу к Фэлэфи зайдём? Семимес? – спросила Лэоэли, надеясь, что ради Мэта он изменит своё решение.

– Соглашайся, проводник. Она тебе сразу ум в голову вернёт. И втроём домой заявимся. Вот Малам-то рад будет.

– Э, Дэн! Я же сказал тебе: не надо так, – угроза послышалась в голосе Семимеса.

– Семимес! Дэн же пошутил насчёт ума – не обижайся.

– Ты хорошая. Как тебя зовут?

– Лэоэли. Ты разве не помнишь?

– Помнил, да забыл… когда этот ударил меня. Сначала отведите меня к отцу, а то помру – не увижу.

– Да что ты, Семимес? Ты же сильный, – сдерживая слёзы, сказала Лэоэли.

– Ты же у нас Семимес-Победитель. Правда?

– Правда, Дэн, – лицо Семимеса заметно оживилось.

«Вспомнил, – подумал Дэниел. – Значит, вернётся наш Семимес».

– Отца боюсь: увидит меня такого… с проломленной головой – из дому прогонит.

Дэниел не выдержал и вдруг рассмеялся. Он представил, как морковный человечек гоняется с палкой за Семимесом, и это показалось ему больше нелепым и смешным, чем всамделишным и грустным. Семимес тихо зарычал и погрозил ему палкой.

– Семимес! – остановила его Лэоэли.

– Лэоэли, не бойся, я пошутил, – проскрипел Семимес и тут же прибавил к своим словам то, что говорило против них: – Если бы Семимес хотел его убить, он бы уже убил его… вот этой палкой.

– Да что ты такое говоришь, Семимес, дорогой! Мы видим: ты ранен и измождён, и тебе, наверно, очень плохо. Но Дэн твой друг, и так про друзей нельзя говорить… даже в шутку!

– Лэоэли.

– Что?

– Ты мой друг.

Дэниела обидела эта выходка Семимеса, но он промолчал и снова заставил себя вспомнить, что добрый Семимес вернётся. И всё-таки подумал: «Побыстрее бы его к Фэлэфи».

– Дэн, хочешь наперегонки? – неожиданно предложил Семимес.

– Как в тот раз?! – обрадовался Дэниел.

Семимес утвердительно кивнул головой.

– Бежим! – крикнул Дэниел и рванул…

Семимес немного подождал, потом пригнулся к земле и, рыкнув, сорвался с места… Через несколько мгновений он настиг Дэниела и, сильно толкнув его в спину, сбил с ног. И оглянулся на Лэоэли.

– Семимес-Победитель! – приветливым голосом крикнула она… чтобы не вышло чего-нибудь худого.

– Откуда такая прыть, проводник? – с улыбкой спросил Дэниел.

– Не надо так, – ответил Семимес и пошёл навстречу Лэоэли.

Дэниел подождал их, и они втроём продолжили свой путь в Дорлиф…

* * *

Малам сидел на нижней ступеньке крыльца. Он ждал сына. Третьего дня палка дала ему знать, что расстояние между ним и Семимесом сокращается. Но на душе у него всё равно было неспокойно. Давно он не видел страшных снов, так давно, что он и сам не помнил ни одного из них. И вдруг… ничто в жизни не пугало его так, как напугал сон, который приснился ему пять дней назад: Семимес лежал среди павших в битве… он умирал от ран… умирал и звал его… и хотел что-то сказать…

Среди троих, вышедших из липовой рощи, Малам сразу узнал сына. Подскочив со ступеньки, он засеменил им навстречу…

– Не усидел Малам: совсем как ты скачет, – сказал Дэниел, толкнув Семимеса в плечо. – И ты беги, что остановился?

Но Семимес не побежал – он в тот же миг обмер и упал на колени. А когда Малам приблизился к нему, он жалобно заскрипел:

– Отец, прости меня, прости меня, прости меня!..

– Что ты, что ты, сынок!

– Я вернулся… не такой, как был. Этот…

– Корявырь, – подсказал ему Дэниел.

– …Корявырь ударил меня… по голове… и ум из неё вон выскочил. Вот, – он указал рукой на рану.

Малам обнял его, прижал его голову к груди и стал гладить её.

– Не прогоняй меня, отец! – простонал Семимес. – Не прогоняй меня!

– Что ты, сынок, что ты! Что ты, Семимес! – приговаривал Малам, не сдерживая слёз. – Ты вернулся, сынок!.. вернулся… вернулся. И ум вернётся. Фэлэфи поможет нам. Я теперь же побегу за ней.

– Малам, не беспокойся. Я позову Фэлэфи, – сказал Дэниел.

– Дэнэд, дорогой! Лэоэли! Рад видеть вас, дорогие мои! Дэнэд, дай-ка я и тебя обниму!

Дэниел наклонился, и они крепко обнялись.

– И ты дома. Вот и хорошо! Мэт придёт, и совсем хорошо будет. И заживём, как прежде, – Малам говорил так, как будто Дэниел и Мэтью жили в его доме не всего-навсего два дня, а давным-давно и дом этот был и их домом.

Лэоэли стояла поблизости, слёзы скатывались по её щекам. Семимес поднялся с коленей, Малам взял его руку в свою, прижал её к себе, и они пошли к дому. Дэниел и Лэоэли – за ними.

– Отец, Фэлэфи прижжёт мне рану, и ум вернётся ко мне, и я буду твоим хорошим сыном… каким был до того, как меня ударил этот… корявырь.

– Да, сынок, да, родной.

Дэниел оставил свой походный мешок у крыльца и вместе с Лэоэли направился в Дорлиф…

Дорогой оба молчали. Мысли их, случайные, путаные, метались вокруг Семимеса, но говорить о нём не хотелось… Остановились напротив дома Фэлэфи.

– Пойду домой, – сказала Лэоэли (в голосе её была грусть). – Не хочу видеть Фэрирэфа… А бабушку жалко. Что с ней будет, когда всё узнает? Пойду.

– Спасибо тебе, Лэоэли.

– Не за что, Дэн. Пойду, надо идти.

– Постой… осторожнее с Фэрирэфом. Он не должен ничего заподозрить.

– Ну его! – она махнула рукой, повернулась и пошла… разбитой походкой…

– Дэн! – голос Мэтью, громкий и радостный, будто сам распахнул дверь, а вслед за ним из дома выскочил Мэтью.

Кловолк, лежавший подле крыльца, рыкнул, встрепенулся и вместе с ним подбежал к Дэниелу.

– Мэт!

– Дэн! Наконец! Где ты так долго был? Говорят, у лесовиков гостил?

– Говорят, ты сказал, что ты со мной! Тогда я тебя забираю! Фэлэфи, Лутул, я так рад видеть вас!

– Дэн, мальчик мой! – воскликнула Фэлэфи и, подойдя, обняла его.

– Прости за Нэтэна, – тихо сказал Дэниел.

– Не вини себя, Дэн. Ни один из вас ни в чём не виноват, – сказала Фэлэфи. – Пойдёмте в дом!

И только теперь Дэниел заметил, как сильно изменилось её лицо: оно постарело, будто прошли годы с тех пор, как он видел её, в глазах её не было прежней уверенности, не было того огонька, от которого сердца дорлифян всегда загорались надеждой.

– Фэлэфи… – на мгновение он потерял мысль. – Фэлэфи, я не могу сейчас.

– Как это, «не могу», дорогой наш внук?! – с волнением в голосе сказал Лутул. – Мы тебя заждались. Как это, «не могу»?

– И-у! И-у! – закричали ферлинги, словно поддакивая хозяину.

– Дэн! Как это, «не могу»?! И ферлинги зазывают тебя! – сказал Мэтью, кивнув в сторону клеток с ферлингами, стоявших слева от дома между двумя раскидистыми ивами. – Вон как галдят. Я их всех по именам знаю. Это – Рур, рядом – Тэт, это – Сэси, это…

– Подожди, Мэт! Подожди, прости, – Дэниел коснулся его плеча, затем обратился к Фэлэфи: – Фэлэфи, надо идти к Маламу. Я позвать тебя пришёл.

– Что с ним? – перепугался Лутул. – Никак захворал наш Малам?

– Семимес вернулся. Он ранен в голову. И что-то с ним неладное.

– Неладное? – переспросил Мэтью.

– Да, Мэт: он какой-то… не тот Семимес, к которому мы привыкли. Он и сам говорит, что у него с головой худо. Ум, говорит, потерял.

– Ум потерял?!

– Не волнуйся, Мэт. Коли сам говорит, что ум потерял, значит, не всё так плохо, – спокойно сказала Фэлэфи. – Ну, пойдём к нему.

– Фэлэфи, я мешок свой возьму, пора мне к ребятам, – виновато сказал Мэтью и добавил (со смешком): – И за проводником нашим присмотрю.

– Лукошко моё захвати: настои, верно, понадобятся, коли у него раны. Оно в лекарской комнате. Под плетёной крышкой.

– Я знаю, – ответил Мэтью на ходу.

* * *

Тем временем Лэоэли пришла домой. Фэрирэф, услыхав шаги (дверь из коридора в гостиную он нарочно оставил открытой), позвал её:

– Лэоэли!

Ей ничего не оставалось, как показаться ему. Кресло, в котором он сидел, было повёрнуто не так, как всегда, к стене, хранившей тайну часов, а прямо к двери, и она сразу натолкнулась на его пристальный взгляд.

– Ты звал меня? – спросила она и услышала в своём голосе волнение.

– Присядь, внучка.

Лэоэли взяла стул, стоявший у стола, и села напротив.

– Он вернулся? – спросил Фэрирэф.

Этот неожиданный вопрос всколыхнул всё, что она прятала в себе, и она растерялась.

– Я гулял с Родором за садами. Ты шла от дома Малама. С ним?

– Ты же видел! Зачем же допытываешься? – ответила она, стараясь обуздать свой трепет, но вышло вызывающе.

– Я спросил, вернулся ли он. И ты должна ответить мне. Мной движет не любопытство. Не забывай – я не только твой дед, но и член Управляющего Совета Дорлифа. А он… пришлый.

– Что ты хочешь услышать?! Правду?!

– Что за тон, Лэоэли? Конечно, правду.

– Правду? Ты думал, он не вернётся? Эту правду?

– Что?! – Фэрирэф встал. – Что ты сказала?

Лэоэли тоже встала.

– Ты слышал и всё понимаешь! Не притворяйся! – выпалила она и выбежала из гостиной в столовую.

– Лэоэли! – попытался остановить её Фэрирэф.

Она прошла дальше, на кухню, надеясь, что там бабушка, и он не станет терзать её при ней.

– Добрые пересуды, внучка! – как всегда тепло встретила её Раблбари.

– Добрые, бабушка.

– Что это вы там с дедушкой не поладили? Он так ждал тебя – места себе не находил.

– Не знаю. Так, пустяки.

– Ты, верно, проголодалась? Чуть свет из дому ушла. Садись, отведай плюшек.

– Есть что-то совсем не хочется.

– А ты посиди здесь – их аромат вмиг тебя разохотит.

Но Лэоэли уже не слышала бабушку. Другое завертелось у неё в голове: «Это правда, правда. Фэрирэф – предатель. Мой дед… предатель. Это он погубил Нэтэна… Это из-за него чуть не погиб Мэт и спятил Семимес… А бабушка… бедная, ни о чём не ведает… радуется плюшкам… гордится Фэрирэфом…» Лэоэли выскочила из кухни в коридор и понесла своё горе к себе в комнату… «В поле васильки собирала?.. В поле васильки собирала?.. В поле васильки собирала?..» – слова Нэтэна, лёгкие, весёлые, оборачивались горькими слезами.

– О, Нэт!

Стук в дверь заставил её вскочить с постели и обтереть лицо. Вошёл Фэрирэф. Лэоэли не могла поверить: так изменились его глаза. Только что в них была непреклонность. Теперь… в них жалость и понимание. Он ещё ничего не сказал, но глаза его говорили: он пришёл жалеть и каяться.

– Лэоэли, ты, верно, никогда не простишь меня, но ты должна услышать и запомнить: я прошу прощения. Я всегда любил тебя.

– Часы ты любил больше, чем меня… чем своего сына.

– Это правда, часы погубили меня. Но не всё понимаешь сразу, внучка…

Он хотел сказать ещё что-то, но Лэоэли перебила его:

– Скажи это Фэлэфи!

Фэрирэф протянул к ней руку и разжал пальцы: на ладони лежала белая с фиолетовым отливом Слеза.

– Возьми свою Слезу. Я больше не Хранитель.

Лэоэли не понимала, что ей делать. Перед ней был Фэрирэф, которого она почему-то не знала. На неё смотрели глаза, которым она верила. Она слышала голос, в котором не было лжи. И в эти мгновения душа её не отталкивала этого человека. Она села на постель, закрыла лицо руками и снова заплакала… Фэрирэф положил Слезу на подушку.

– Будь Раблбари утешением. Прощай, – сказал он и вышел…

Ей захотелось о чём-то спросить его (сердце хотело, чтобы она спросила), что-то сказать, как-то всё исправить. Она побежала за ним… Ни в доме… ни около дома его не было. Она метнулась в сад. Он был уже у задней изгороди. Подняв перед собой руку (другой он держал на поводке Родора), он медленно ступал, меняя направление.

«Слеза!» – промелькнуло у неё в голове. Она оцепенела… потом вскричала в отчаянии:

– Дедушка!

Фэрирэф не оглянулся и через мгновение исчез, вместе с Родором.

* * *

Пока Дэниел ходил за Фэлэфи, Семимес (не без помощи Малама) успел помыться, переодеться, расчесать волосы гребнем (притом так, чтобы рану не закрывал ни один волосок) и немного заново освоиться в родном доме. Теперь он сидел за столом на кухне (кухня больше других комнат обласкала его раненую душу, вслед за его носом) и наслаждался тем, что было на столе: жареной рыбой с отварным картофелем, морковными котлетами со сметаной, морковно-грибной запеканкой, всякими лепёшками, козьим молоком и паратовым чаем.

– Отец, я ещё рыбки возьму, – подхватывая ловкими пальцами, которые обильно участвовали в опробовании блюд, очередной кусок жареного леща, спрашивал он отца… но спрашивал не для того, чтобы получить разрешение, а лишь для того, чтобы вновь услышать ласковые слова: они были для него не менее (если не более) сладкими, чем сам лещ.

– Кушай, сынок, – не спрашивай. Кушай, сколько добрый голод попросит. Всё, что ни есть на столе, – для него, для доброго голода.

– Отец, добрый голод вот этих хочет. Я возьму.

– Это морковные котлетки, сынок.

– А эти?

– Это лепёшки. Забыл?

– Помнил, да забыл, когда меня… корявырь по голове ударил.

– Из лавки Дарада и Плилпа, что при их пекарне. Утром принёс. Хочешь – сметанную отведай, хочешь – черничную. Кушай, тебе сил набираться надо. Ах, вот в дверь стучат. Верно, Фэлэфи пришла. Пойду открою, а ты, как чайку попьёшь, так в гостиную приходи. Фэлэфи рану твою посмотрит.

– Отец, а можно я и вот этого попью?

– Попей, сынок. Для тебя и поставил, для твоего доброго голода. В козьем молоке много здоровых свойств.

– Дома кто есть? – Фэлэфи, войдя в переднюю, громко оповестила хозяев о своём появлении.

– Есть, есть! – Малам выбежал в коридор. – Фэлэфи, дорогая, проходи в гостиную! Дэн, Мэт, и вы проходите – домой вернулись! Как ты, Мэт? Дай-ка я тебя обниму, дорогой ты мой… Не больно обнял?

– Не больно – Фэлэфи всю боль руками прогнала.

Фэлэфи, ребята и Малам прошли в гостиную. Через некоторое время дверь из столовой медленно приоткрылась и выпустила наружу раненую голову и подозрительные глаза Семимеса.

– Проходи, сынок, не робей. Это же Фэлэфи и друзья твои, Дэн и Мэт.

Семимес шагнул в гостиную и остановился.

– У меня с головой худо, вот я и оробел, – проскрипел он.

– Здравствуй, Семимес! Здравствуй, мой дорогой!

– Здравствуй, тётя… Фэлэфи.

Ребята переглянулись.

– Привет, проводник! – сказал Мэтью и помахал ему рукой (что-то помешало ему подойти и обнять того, кто несколько дней назад помог ему выжить, может, глаза Семимеса потеряли где-то по дороге то, что было в них тогда, в ущелье Кердок).

Семимес махнул ему рукой и вперил глаза в пол.

– Ну, садись на диван – я твою рану посмотрю, – предложила ему Фэлэфи.

Дэниел и Мэтью направились к двери.

– Ребятки, обед на кухне, – сказал им Малам. – Доброго вам голода и доброй беседы: соскучились, верно, друг по другу.

– Э! Кушайте – не спрашивайте, – неожиданно сказал Семимес. – Всё, что ни есть на столе, – для доброго голода.

– Спасибо, Семимес, – сказал Мэтью, радуясь неожиданному повороту от не очень-то приветливого взгляда к приветливому слову. – А ты присоединишься к нам?

– Мы тебя подождём, – подхватил Дэниел.

– Поем, – ответил Семимес и обратился к Фэлэфи: – А ты поешь со мной, тётя? Я тебя подожду.

– Спасибо, дорогой мой. И я с тобой и твоими друзьями чайку попью, – с улыбкой ответила Фэлэфи.

– И козьего молока, – добавил Семимес. – В козьем молоке много здоровых свойств.

– И чашечку козьего молока, – потрафила его радушию Фэлэфи.

– И этих… лепёшек отведаешь, хочешь – сметанных, хочешь – черничных.

– Так уж и быть, дорогой мой. А теперь давай-ка я раной твоей займусь.

Дэниел и Мэтью вышли из гостиной.

Семимес старательно поправил волосы (а то вдруг какая-нибудь упрямая прядь помешает тёте Фэлэфи разглядеть рану) и подался вперёд, выставляя лоб напоказ.

– Вот, меня корявырь ударил.

Фэлэфи осмотрела рану и осторожно потрогала её пальцами.

– Семимес, дорогой, скажи-ка мне: когда корявырь ударил тебя, ты сразу лишился чувств?

– Да, тётя Фэлэфи, и всё от меня спряталось, как будто я умер.

– А когда очнулся, голова болела?

– Так болела, что я хотел боль из неё вынуть. Но разве её вынешь?

– Голова вся болела, или только место, куда тебя корявырь ударил?

Семимес призадумался… и ответил, опустив глаза:

– Вся-вся болела… И здесь, и здесь, и здесь…

После того как Семимес обтыкал пальцем свою голову, Фэлэфи промыла рану тулисом. Потом достала из своего лукошка прозрачный пакетик (сделанный из безмерника), а из него – зелёный листок какого-то растения. Листок был размером с хорошую ладонь (прямо как у Семимеса), и она разорвала его вдоль напополам.

– Я приложу к твоей ране лист нэриса. Он вытянет из неё всю что ни на есть заразу, – объяснила она Семимесу. – Он липкий, я прилеплю его ко лбу и голову перевязывать не стану. Три дня походишь так, не снимая его. Можешь волосами прикрыть, и будет почти незаметно.

– И вся что ни на есть зараза уйдёт из головы прочь.

Фэлэфи тронуло это «из головы», и она рассмеялась.

– Что смеёшься, тётя Фэлэфи? – Семимес подозрительно посмотрел на неё.

Фэлэфи положила свою руку на его и мягко сказала:

– Вся зараза уйдёт прочь, только не из головы, а из раны.

– А вот ум вернётся в голову, да?

– Да, дорогой мой. Но сначала я проверю руками, что с твоим умом стряслось.

– Ладно.

Фэлэфи встала, подняла руки (ладонями вниз) над головой Семимеса и принялась медленно водить ими… В то самое мгновение, когда она тревожно взглянула на Малама и покачала головой, Семимес, почуяв неладное, проскрипел, тихо, но напряжённо, внушительно:

– Говори вслух… тётя Фэлэфи.

– Так тому и быть, Семимес. Вместе будем чуждое из тебя изгонять: я руками, а ты желанием своим, желанием прежнего себя вернуть.

При этих словах Семимес сначала задрожал всем телом, а потом согнулся и весь сжался. Малам, заметив это, подошёл к нему и погладил его по голове.

– Сынок, не прячься. Фэлэфи поможет тебе, и снова всё будет хорошо. Главное, что ты дома.

– Главное, что я дома, отец, – согласился Семимес. – Просто у меня с головой худо, вот я и спрятался.

– Семимес, дорогой, послушай меня. Разум твой при тебе остался, но только кто-то злой и очень сильный околдовал тебя. Твою голову, твоё лицо будто закутали в колдовской кокон. И теперь ты – и Семимес, и немножко не Семимес. Я буду каждый день приходить к тебе и слой за слоем снимать этот кокон. А ты помогай мне… волей своей, она у тебя сильная. Договорились?

– Договорились, тётя Фэлэфи.

– Ну, а теперь чаем меня потчуй, как обещал. А как попьём чаю, скажешь мне, сегодня начнём от колдовского кокона освобождаться или завтра.

Семимес задумался… и сказал:

– Через три дня начнём, тётя Фэлэфи.

Малам и Фэлэфи переглянулись в недоумении.

– Почему же через три, сынок? – спросил Малам.

– Через три дня зараза из раны уйдёт.

– Так тому и быть, – сказала Фэлэфи, понимая, что, потеряв три дня, она приобретёт в Семимесе куда большего помощника, чем теперешний.

…Только все пожелали друг другу доброго голода и Семимес потянулся за облюбованным им куском морковно-грибной запеканки, раздался стук в дверь.

– Видно, Лутул не утерпел – пришёл, – сказала Фэлэфи.

– А я думаю, Савасард с Гройоргом. Я их сегодня во сне видел, – сказал Мэтью.

Малам, уже поднявшийся из-за стола, чтобы пойти открыть дверь, возразил ему:

– Савасарду с Гройоргом рано. Могу сказать лишь то, что нынче они в безопасности, хотя путь их пролегает по опасному проходу.

Мэтью и Дэниел переглянулись. Малам, заметив вопрос, застрявший меж ними, пояснил:

– Надёжного спутника приобрели они себе и через два-три дня прибудут.

– Прорвались! – тихо воскликнул Дэниел, глаза его заблестели от счастья.

– Вот это новость! – радостно сказал Мэтью и взглянул на Семимеса: что скажет тот?

– Помнил, да забыл, – проскрипел Семимес. – У меня с головой худо.

– Пойду посмотрю, что за новость к нам в дом так настойчиво просится.

Малам прошёл в переднюю и открыл входную дверь.

– Деточка, что стряслось?! – воскликнул он, увидев Лэоэли.

– Здравствуй, Малам. Мне Фэлэфи нужна. И все вы нужны! – сказала она, волнуясь.

– Здесь, здесь она. И все, кого в голове держишь, здесь. Проходи, Лэоэли.

Малам проводил неожиданную гостью в столовую.

– Фэлэфи, – сказала она и тут же обратилась к Дэниелу: – Дэн, Фэлэфи уже знает? Ты рассказал?

– Не успел ещё.

– Я… в общем, Фэрирэф всё понял… Он спросил про тебя, и я вспылила. Он ушёл…

– Ушёл? Неужели на Выпитое Озеро? – произнёс Дэниел то, что сразу пришло ему в голову.

– О чём вы, Лэоэли, Дэнэд? – удивлённо спросила Фэлэфи.

– Подожди-ка, дорогая Фэлэфи. Дело, я вижу, путаное – обстоятельного разговора требует, – сказал Малам и обратился к Лэоэли: – А ты, дорогая Лэоэли, садись-ка лучше за стол, и вы с Дэном нам обо всём по порядку и поведаете. И покушаем заодно.

– Доброго тебе голода, Лэоэли! – как-то неожиданно для всех звучным скрипом проскрипел Семимес. – Всё, что ни есть на столе, – для него, для доброго голода. Хочешь – рыбки отведай, хочешь – морковных котлеток, хочешь – этого…

– Морковной запеканки с грибочками, – подсказал Малам.

– …А хочешь – лепёшек.

– Проводник он и за столом проводник, – заметил Мэтью.

– Э, не надо так, – сказал, покосившись на него, Семимес.

Дэниел незаметно толкнул Мэтью.

– Спасибо тебе, Семимес, – Лэоэли села за стол. – Я посижу пока так, а потом покушаю.

– Куда же наш уважаемый Фэрирэф подевался, Лэоэли? – спросил Малам.

– На Перекрёсток Дорог ушёл, я сама видела. У него в руке была малиновая Слеза. А эту он мне отдал, перед тем как уйти. Фэлэфи, возьми Её себе.

Фэлэфи приняла Слезу и спросила:

– Что же заставило его уйти на Перекрёсток Дорог?

– Фэрирэф… предал всех. Нэтэна предал… и его друзей… Дэн, расскажи лучше ты.

Мэтью посмотрел на Дэниела.

– Так нас Фэрирэф предал? Раскусил его Гройорг.

Дэниел кивнул головой.

– Рассказывай, Дэнэд, на то слова есть, – попросил его Малам.

– Корявыри знали, куда мы идём… Ещё на подходе к Садорну Савасард почуял, что за нами следят, и мы решили изменить маршрут. Мы пересекли Садорн и по ущелью Кердок направились к Пропадающему Водопаду, чтобы через тайный проход добраться до ущелья Ведолик. Но это не помогло нам, и у Пропадающего Водопада они напали на нас. Там ранили Мэтью. Путь корявырям указывал волос, что перед походом дала мне Лэоэли.

– Конский волос? – спросила Фэлэфи.

– Мы с Лэоэли тоже думали, что это конский волос. На самом деле это был волос корявыря. Через него Повелитель Тьмы следил за нами.

– Кха!

Все вздрогнули и невольно повернули головы на Семимеса – это он поперхнулся, да так громко, что всех напугал.

– Верно, словом подавился, сынок? – спросил его Малам, заметив, что тот в это самое время ничего не жевал, а со вниманием слушал, да с таким вниманием, что не заметил, как истыркал пальцем свой кусок запеканки.

– Да, отец, корявырем подавился. Корявырь меня по голове ударил, и ум из неё вон выскочил.

– С каждым бывает, сынок. Откашляйся получше.

– С каждым бывает, – повторил Семимес и принялся старательно откашливаться: – Кха! Кха!

– Лэоэли, вижу сказать ты что-то желаешь, – вернул всех Малам к главному разговору.

– Про тот волос. Фэрирэф дал мне его вместе с серебристым пёрышком… чтобы я Дэну подарила.

– Вот это пёрышко, – Дэниел показал его, достав из-за ворота рубашки. – А эту цепочку мне Фелтраур дал, знахарь из лесовиков. Он и открыл нам с Лэоэли секрет волоса.

– Стало быть, волос корявыря ты у лесовиков оставил… чтобы Повелитель Тьмы путь Слова, хранимого тобой, проследить не мог? – спросил Малам, желая укрепиться в своей догадке.

– Да.

– Тогда покойны мы можем быть: лесовики умеют и сами от сторонних глаз укрыться, и волос до поры схоронят.

– Только как волос корявыря у Фэрирэфа оказался? – вслух задался вопросом Мэтью.

– Нетрудно догадаться, Мэт, – ответил Малам. – Тот человек, что Суфуса и Сэфэси жизни лишил посредством кинжалов-призраков, кои вручить ему мог лишь Повелитель Тьмы, передал Фэрирэфу волос, вместе с наставлением от своего хозяина. Фэрирэф же, приняв волос и наставление, человека этого убил, чтобы некому было на его предательство указать… Выходит, перехитрил нас Повелитель Тьмы… Заветным Словом он овладеть жаждет любой ценой, ибо в нём последняя надежда людей на спасение. Дэн, скажи-ка нам, при тебе ли нынче Слово. Не обронил ли где его?

– У меня, Малам. И Слово, и Слеза у меня.

(Так жадно посмотрел на Дэниела Семимес, будто захотел съесть его вместо своего изуродованного куска запеканки, и подумал: «А ведь я с этим парнем от самого леса топал». И если бы кто-то поймал в эти мгновения взгляд его глаз, ни за что бы не подумал, что ум выскочил вон из его головы).

– Ну, коли так, не всю битву проиграли мы. Но впредь всем нам предусмотрительнее следует быть. Та-ак, – Малам оглядел всех, кто сидел за столом. – Коли обмолвился я о Слове заветном при тебе, дорогая Лэоэли, прошу тебя хранить это знание в тайне.

– Я буду, Малам.

– Одного не могу понять: что же подтолкнуло уважаемого всеми Фэрирэфа к предательству? – сказала Фэлэфи.

Дэниел молчал. Он даже не поднял на неё глаз.

– Я скажу, – начала Лэоэли. – Он мой дедушка, и я должна сказать… Не Фэрирэф создал дорлифские часы.

– Как же так?! – изумилась Фэлэфи.

– Кто же? – спросил Малам, нахмурившись.

– Пришлый художник, который тридцать лет назад тайно жил в его доме, – поторопилась ответить Лэоэли. – А тот, кого мы называем Повелителем Выпитого Озера или Повелителем Тьмы, как-то разузнал об этом.

– Через тридцать лет этого художника вобрал в себя Повелитель Тьмы, – добавил Дэниел.

– Знаем-знаем, – сказал Малам. – Стало быть, через эти часы Повелитель и обрёл власть над Фэрирэфом. Горький нам всем урок, дорогая Фэлэфи.

– Горше не бывает, – сказала в ответ Фэлэфи, вспомнив о Нэтэне, и все, кто был рядом с ней, поняли это по глазам её (разве что Семимес, продолжая пережёвывать слова Малама, сказанные чуть раньше, не заметил её особого чувства).

– Фэлэфи, Малам, мне вот что в голову пришло, – начал Мэтью. – Дорлифяне не сегодня-завтра заметят исчезновение Фэрирэфа. Кто-то должен им всё объяснить. А как они на Лэоэли смотреть будут, если правду узнают?

– Толковый вопрос, Мэт, – заметил Малам. – Требует толкового же ответа. И ответ на него откладывать на завтра мы не станем.

Фэлэфи поднялась.

– Правду людям скажем. Завтра же соберём сход, и я скажу, что Фэрирэф на Перекрёсток Дорог ушёл, по своей воле. Другую часть правды, о предательстве его и о часах, пусть дорлифяне узнают, когда одолеем мы Повелителя Тьмы. Теперь же умолчим мы о ней, дабы не заронить в наших людях смятения.

– Я бабушке ничего не смогу сказать.

– Не беспокойся об этом, Лэоэли. Я сама с Раблбари поговорю. Но всей правдой ранить её сердце не стану – не перенесёт она всей правды.

Малам тоже встал.

– Фэлэфи, дорогая, позволь мне дополнить слова твои, подсказанные добрым чувством, и пояснить кое-что нашим новоиспечённым дорлифянам, Дэнэду и Мэтэму… Что есть, то есть: предал Фэрирэф. Но, думаю, и понял он что-то впоследствии, коли отдал себя на суд Перекрёстка Дорог. Уходом своим он показал людям, что совершил нечто очень плохое для Дорлифа и дорлифян. Недаром в законе «О запрете выхода на Путь» сказано, что Хранитель может выйти на Путь по воле своей, а не по поручению Управляющего Совета лишь в единственном случае: если совершил он нечто очень плохое для Дорлифа и дорлифян и выбирает меж судом людей и судом Перекрёстка Дорог второй. Закон же «О Хранителях» даёт Хранителям и только им в том же случае право выбора меж судом людей и судом Перекрёстка Дорог. И, ежели Хранитель выбирает суд Перекрёстка Дорог и ступает на Путь, люди не судят его, ибо ставят суд Перекрёстка выше своего суда… Значит, вправе мы пока лишь объявить об уходе Фэрирэфа на Перекрёсток Дорог и умолчать о точной причине его ухода. (Ушёл – значит, худое сделал, и пусть его Перекрёсток судит, но не мы, люди, сделавшие его избранником волею нашею). Больше того, следует нам умолчать об этом, потому как никто не должен пока знать о том, кого он предал, о наших Хранителях Слова, и о тайном задании их. На этом и закончу разъяснения мои.

После некоторого молчания, воцарившегося над столом, Фэлэфи сказала:

– Спасибо тебе, дорогой Малам. Опора на законы делает нас более уверенными в правоте своей.

– Вижу, друзья мои, никто из вас так и не притронулся к кушаньям. Опора на то, что я хозяин этого дома, даёт мне полное право просить вас не перечить мне и теперь же потрафить доброму голоду. Доброго вам голода!

– Доброго голода! – сказала Фэлэфи и вслед за ней остальные.

…Вторую половину пересудов Дэниел, Мэтью и Семимес просидели в гостиной у камина, отдавая (по совету Малама) свою печаль огню. Поначалу два друга пытались разговорить своего проводника, припоминая моменты первого дня их знакомства и похода от пещеры Одинокого в Дорлиф, которые запали в их души. Но в ответ они слышали лишь новые присказки Семимеса, звучавшие как заклинания: «Помнил, да забыл», «У меня с головой худо», «Ум из головы вон выскочил», и в конце концов отказались от болтовни вовсе…

Вовсе, да не вовсе. Раз, потом ещё раз, и ещё раз полумрак, убаюканный трескучим шёпотом горевших полешек, тихо проскрипел знакомым скрипом:

– Если бы… если бы… если бы…

Мэтью, подстрекаемый мыслью, что проводник их вспомнил себя прежнего, спросил:

– Если бы Семимес был целым человеком… да, Семимес?

Семимес пристально посмотрел на него, оценивая, напросился ли этот парень на строгое «Э, не надо так!», и, рассудив, что не напросился, сказал:

– Если бы Семимес был… Семимесом, он бы жил с отцом в своём деревянном оранжевом домике… у него бы была своя комнатка с дверью и окошком… он бегал бы в лес по грибочки и удил бы в речке рыбку… ел бы эту… морковно-грибную запеканку, окунал бы в сметану морковные котлетки и лакомился ими… он бы сам потрошил леща, потом жарил бы его, потом потчевал бы хорошими кусами жаркого свой добрый голод и добрый голод отца и тёти Фэлэфи. И отец не обижал бы его за то, что ум выскочил вон из его головы.

– Насчёт ума не горюй, друг: Фэлэфи вернёт тебе ум в голову. Да, Дэн?

– Да, Мэт, очень вернёт, как сказал бы один наш знакомый проводник, – ответил Дэниел, поглядывая на Семимеса.

– Тётя Фэлэфи, – проскрипел Семимес, – придёт через три дня… и снимет с меня колдовство… слой за слоем… и откроется…

При этих словах лицо его искривилось и стало страшным и чужим, совсем чужим, будто огонь в топке камина, услышав его слова, вырвался наружу и в один миг сжёг кокон, который облепил его лицо, причинив Семимесу нестерпимую боль.

– Семимес! – вскричал Дэниел, чтобы прогнать то, что увидели его глаза.

Семимес вздрогнул, и обожжённые нервы его лица будто снова спрятал возродившийся кокон.

– Пойду в свою нору, – натужно проскрипел он, заставляя себя быть Семимесом, встал и, поначалу немного пошныряв в поиске выхода из гостиной, нашёл его.

Долго ещё домик на окраине Дорлифа не впускал своего привычного ночного постояльца – сон. Место ему не хотели уступать дождавшиеся своего часа задушевные разговоры, сокровенные мечты и думы…

Дэниел и Мэтью словно вернулись в детство: Дэниел увлечённо рассказывал, а Мэтью заворожённо слушал. Только это были не выдумки, а правда, похожая на них: о пещере, в красных стенах которой сокрыты окна в Мир Яви и в Мир Духов; о голубом городе посреди разноцветной каменной долины, освещённом единственным на все улицы и даже на всю округу большущим жёлтым фонарём, который никогда не гаснет; о потерявшихся в его свете дне и ночи, которые не могут найти своё время и место; о комнате, спрятанной за зеркалами, в которых ты увидишь себя дважды, до и после встречи с камнями, комнате, где камни и люди разговаривают меж собою и понимают друг друга; о качелях, которые отрывают тебя от земли и вверяют пространству, зависшему между небом и небом; о знахаре Фелтрауре, несущем на себе бремя хранителя жизни, которой давний предок его не дал угаснуть навеки на огромном шаре с именем Фаэтр, где поднялся голубой город Палерард; о дворце Правителя Палерарда, смотрящем на окаменелого ферлинга, некогда прилетевшего из другого Мира; об эфсурэле, даре каменной долины палерардцам, камне, превратившемся в плод, напитанный жизненными силами; о новых друзьях Дэниела: Озуарде и Лефеат, Эфриарде и Эстеан…

«Если бы Семимес был Семимесом…» Магия этих слов до самого утра не отпускала Семимеса из вожделенного мира, прираставшего всё новыми и новыми картинками. «Если бы Семимес был Семимесом, первым делом он бы перенёс полки с деревянными грибочками из гостиной в свою комнату и вечерами, перед сном, зажигал бы свечу и любовался ими… он бы подсказал этим двум насмешливым чужакам подумать о собственных жилищах, а комнаты… комнату Мэта он бы держал для добрых гостей, вроде Лэоэли, комнату же Дэна – для сушки грибочков, наношенных впрок из лесу… он бы сработал два десятка клеток и развёл бы кроликов, чтобы на столе всегда было вдоволь сладкой крольчатинки… иной раз он бы сам выбирал пару кроликов, свежевал бы их, потом тушил бы мясо в козьем молоке и потчевал бы им зазванную в гости добрую Лэоэли…»

Малама ворочали с боку на бок две тяжкие думы. Первая – о Семимесе, дорогом сыне его. Не один раз припомнил он в эту ночь, какими глазами посмотрела на него Фэлэфи, когда руки её коснулись колдовского кокона, обвившего голову Семимеса. В глазах её была тогда не только тревога, но и испуг, который не смогла она спрятать от Малама, так неожидан был испуг этот для неё самой… «Что же стряслось с тобой, сынок? Никогда доселе, даже в тот час, когда добрый голод твой начинал серчать, не ставил ты кусок жареного леща впереди своего вороного. А ведь нынче ты даже не остановил своего взгляда на полках с дорогим твоему сердцу конём, не сказал ему ласкового слова и не погладил его по гриве. Что же стряслось с тобой, сынок?.. Не упрекаю тебя я: ты был ранен, силы оставили тебя, рассудок твой покосился и ослабел. И говорю я: доброго голода тебе, сынок, кушай на здоровье. Но в то же самое время в растерянности пребываю я… из-за бесчувствия твоего по отношению к вороному. В растерянности пребываю, несмотря на то, что дорогая наша Фэлэфи сулит освободить твой разум от кокона, потому как видел я: не выявил ты рвения помогать ей в этом, напротив, намерение оттянуть час избавления отчётливо выдал ты. Не понимает этого голова моя, и не приемлет душа моя. Воля же твоя, сынок, нужна нынче Дорлифу, как и воля каждого дорлифянина, дабы противостоять воле Повелителя Тьмы».

Вторая дума Малама была о зле, которое заключено было в том, кого люди называли Повелителем Тьмы, в том, кто прежде звался именем Зусуз. «Проникни в суть и подчини», – твёрдо сказал юноша, когда пришло время назвать девиз, что поведёт его по жизни. Это был Зусуз. Теперь, когда с тех пор минуло больше тысячи двухсот лет, и Зусуз обрёл огромную силу и власть, девиз этот означал одно – стремление к безграничной власти. «Спасти людей, по предсказанию Фэдэфа, может лишь Слово, Хранителям которого открыл я двери своего дома. И среди них тот юноша, что пригрезился мне однажды во сне в детстве моём. Не ведал я в ту пору о том, зачем он явился, но лик его запомнил на всю жизнь. Без сомнений, это был лик Дэнэда. Значит, неслучайно девяносто три года назад пришёл я в стёртый Шорошом Дорлиф. И неслучайно юноша этот из Нет-Мира, внук дорлифянина, вернулся на землю предков своих. Суждено было нам сократить немыслимое расстояние, разделявшее нас, и встретиться. А это означает, что обязан я подсказать что-то Дэнэду и его друзьям. Но что?..» Так думал Малам, пока не погрузился под утро в Мир Грёз…

Его разбудил какой-то стук… топот за дверью… непонятная беготня… Беготня то стихала, то усиливалась…

– Никак Нуруни в дом пробралась? – заговорил он сам с собой. – Шарахается бедная, места себе не находит. Верно, двери забыл затворить, и ту, и эту.

Малам поднялся с постели и выглянул в коридор. Из кухни выскочил Семимес. В руках у него была полка с деревянными грибочками из гостиной. Увидев отца, он остановился и проскрипел:

– Доброе утро, отец.

– Доброе, сынок. Решил грибочки к себе перенести?

– Да. Пускай теперь в моей комнате постоят. Я перед сном свечу зажгу и любоваться на них буду. Так ум ко мне в голову быстрее вернётся.

– Вороного тоже намерен взять?

– Нет. Лошади пусть остаются там, где теперь стоят.

– Сынок, помнишь ли ты коня, что Савасард на Новый Свет тебе подарил?

– Помнил, да забыл, когда меня корявырь по голове ударил, – без запинки ответил Семимес и побежал дальше.

Малам покачал головой, но ничего не сказал на это. Главное, что Семимес оживился. Глядишь, время пройдёт, и себя прежнего вспомнит, и вороному вновь в его душе место отыщется.

Перенеся три последние полки, Семимес подошёл к отцу. Тот уже растапливал на кухне камин.

– Отец… – начал Семимес и приостановился.

Малам повернулся к нему.

– Я очень желаю с тобой в лес по грибы пойти.

– Что же не пойти, сынок, – обрадовался Малам. – Вот малость окрепнешь, и сходим.

– Отец… я сегодня желаю с тобой в лес по грибы пойти.

– Сегодня?

– Сейчас.

– …Что же, сынок, нынче и сходим. Только вот в лавку за хлебом да за лепёшками сбегаю. А ты поешь пока.

– Доброе утро, Малам, Семимес! Доброе утро! – сказали Мэтью и Дэниел.

– Доброе, – ответил Малам.

– Доброе утро, гости, – проскрипел Семимес.

– Какие же они гости, сынок, – поправил его Малам (в голосе его послышалась строгость). – Они что ни на есть свои, домашние.

– Помнил, да забыл, отец, – поспешил оправдаться Семимес. – У меня с головой опять худо.

– А я шум услышал, подумал, тут другой гость – Гройорг-Квадрат, – сказал Мэтью.

– И я сразу Гройорга вспомнил, – сказал Дэниел.

– Рано Гройоргу являться: в пути он пока, и наш дорогой Савасард с ним, – ответил ребятам Малам.

– Мы нынче по грибы идём, – как-то обидчиво сказал Семимес.

– Хорошая мысль! – обрадовался Мэтью. – Пусть мои ноги вспомнят, для чего они нужны, а то совсем обленились.

Семимес глянул на Мэтью, потом на Дэниела.

– Э, не надо так. Я с отцом в лес иду, а он со мной идёт. Дэн, ты давай дома сиди – Слово охраняй. А ты, – Семимес даже не назвал Мэтью по имени, – Дэна охраняй. Вам с эдаким Словом никак в лес нельзя, а то эти… корявыри по голове ударят, как меня, и Слово заберут.

Косого взгляда его и тона, который, при всём желании, нельзя было принять за дружеский, было достаточно, чтобы и Мэтью, и Дэниел, и Малам растерялись. Заминку в разговоре, который никто не знал, как продолжить, нарушил морковный человечек, как-то вдруг не по-утреннему сникший.

– Сынок, покорми ребят и сам поешь. Да для свежих хлебцев доброго голода оставьте, я вмиг обернусь. Дэнэд, Мэтэм, друзья мои, вы за время завтрака решите сами, пойдёте ли с нами за грибами или другое занятие найдёте.

– Э, коли за Слово не боитесь, ступайте с нами, – потупив глаза, проскрипел Семимес и принялся хлопотать с завтраком.

Мэтью с Дэниелом направились в комнату воды и мыла. Это был удобный манёвр для того, чтобы на время, как бы выразился Малам, увеличить расстояние между ними и их проводником и прийти в себя.

– Не бойся, парень, – проскрипел Дэниел на манер Семимеса, – вспомнят твои ноги, для чего они нужны, очень вспомнят.

– И что же ты придумал, проводник?

– Что бы я ни придумал, ты ведь со мной? Правда, Мэт? – уже своим голосом сказал Дэниел, чтобы скрипом не покоробить присловье друга.

– Точно, Дэн.

– Давай зайдём за Лэоэли и на весь день махнём на озеро. Её лучшее воспоминание детства связано с озером Верент.

– А наше – с Нашим Озером, – добавил Мэтью.

– Да. Там я хотел однажды поймать пёрышко, а вышло наоборот.

– Ладно, пойдём в трактир… этого, – сказал Мэтью, и, развеселясь, друзья пошли на кухню, где Семимес уже накрыл стол: вывалил из сковородки только что подгоревшие вчерашние лепёшки, поставил сметану и черничное варенье и три чайные чашки.

Возня на кухне заметно смягчила его настрой.

– Доброго вам голода, Дэн и Мэт! Садитесь и кушайте. Чуток доброго голода оставьте на потом: отец свежих хлебцев из лавки принесёт.

– Доброго тебе голода, Семимес! – сказал Дэниел.

– Проводник, он и на кухне проводник! – сказал Мэтью.

Семимес ничего ему не ответил, но было видно, что замечание это пришлось ему по сердцу.

* * *

Уже перевалило далеко за половину пересудов, когда Лэоэли, Дэниел и Мэтью возвращались с озера Верент. Семимес сидел на своём камне у дальней ивы. Каким-то чутьём он распознал, что ребята придут со стороны озера, но самое главное – он угадал, что с ними будет Лэоэли. Её-то он и ждал… и, наконец завидев, побежал ей навстречу.

– Добрые пересуды, дорогая Лэоэли! – проскрипел он с умилением.

– Добрые пересуды, Семимес! Как твоя голова? Не болит?

– Фэлэфи мне ещё вчера на рану листок прилепила. Вот, смотри. Он из неё всю заразу вытянет.

– Вот и хорошо!

– Охота удалась, Семимес? – спросил Мэтью.

– Э, не надо так. Мы с отцом не охотились – мы грибочки собирали, – на полном серьёзе ответил тот и вновь отдал своё внимание Лэоэли: – Лэоэли, пойдём к нам в дом грибы кушать. Мы две корзинки принесли. И нажарили, и в козьем молоке натушили.

– Ты только меня приглашаешь или всех нас? – спросила она.

– Только тебя, – ответил он.

– Как же так, Семимес?! – удивилась Лэоэли.

– Потому что ты моя гостья. А Дэн и Мэт что ни на есть свои, домашние. Их незачем зазывать, они и так у стола.

Лэоэли рассмеялась.

– Спасибо тебе, проводник, за то, что мы и так у стола, – с серьёзным видом сказал Мэтью. – Это очень удобно. Да, Дэн?

– Я бы сказал, удобнее не бывает.

– Удобнее не бывает, – повторил Семимес и, поводя носом, добавил: – Идём скорее в дом – мочи нет, как есть охота.

– И вправду мочи нет, как есть охота, – вторила ему Лэоэли.

Семимес осклабился от счастья, взял её руку в свою и повёл к дому.

…Счастье его продолжалось за столом и складывалось из четырёх удовольствий. Первое удовольствие состояло в том, чтобы потрафить собственному доброму голоду. Семимес делал это самозабвенно и по-простому: он орудовал ложкой если не за троих, то уж точно не меньше, чем за двоих, вовсе при этом не думая о том… вовсе не думая ни о чём… кроме одного. И это одно было его вторым удовольствием: продолжая жевать, он высматривал в сковородах грибочки… высмотрев самый-самый, хватал общую ложку и, ею подковырнув его, подкладывал в тарелку дорогой гостье. И тут его поджидало третье удовольствие. Подкладывая грибок, он успевал поведать Лэоэли о своей встрече с ним.

– Лэоэли, я подброшу тебе этот толстый боровичок. Смотри-ка: он совсем целенький. Таким я его и взял. Иду себе, а глаз мой впереди меня…

– Шмыгает.

– Э, не надо так, Мэт! Не мешай!.. А глаз мой впереди меня… шмыгает и всё подмечает. А палка моя…

– Не дура.

– Э, Мэт!.. А палка моя… не дура: не слепо за глазом бежит, а по пути травку щупает да кустики приподнимает, кои грибочки прячут. А уж следом за палкой и я со своим ножиком. Этот самый боровичок, что я тебе теперь подбросил, палка моя нашла. А вот этот подосиновичек (я его тоже целеньким оставил для твоей радости) краснотою шляпки себя выдал. Глаз мой его за тридцать шагов…

– Цапнул.

– Э, Мэт! Не ты в лесу был – я!.. Глаз мой его за тридцать шагов… цапнул…

Четвёртым удовольствием Семимеса было то, что сидевшие за столом поедали его, Семимеса, угощения и награждали добрым словом (больше других в этом преуспевал Мэтью) то его самого, то шляпки, то ножки, то целенькие грибочки. Впрочем, самые целенькие, те, что сохранились в первозданном виде, он почти все перекидал из обеих сковородок в тарелку дорогой Лэоэли.

– О, какую сыроежку моя вилка цапнула!.. И вслед за ней мой зуб цапнул! Вкусна – пальчики оближешь! Только вот угадать не могу, кто её нашёл: Семимес или Малам.

– Как же ты угадаешь, Мэт, ежели ты полшляпки цапнул, без второй половинки да без ножки. Ежели бы сыроежечка целенькая была, я бы тебе сказал, потому как я свои грибочки наперечёт знаю.

– А я бы не узнал, какой мой, а какой твой, сынок.

* * *

На следующее утро в доме Малама случился настоящий переполох.

Поднялся морковный человечек, как всегда, спозаранку и сразу побежал в лавку купить лепёшек, да баранок, да пряников. Ещё вчера Плилп заверил его в том, что назавтра-де будут пряники, приготовленные на топлёном молоке (не самая частая выпечка, которой баловала дорлифян пекарня Дарада и Плилпа), и упустить такую удачу было никак нельзя. По разумению Малама, вкус их был не просто хорош, а по-топлёному хорош, и сравнивал он удовольствие от растапливания во рту такого вкуса с удовольствием, которое испытывают озябшие ноги, тронутые жаром камина. По дороге домой он позволил себе то, что позволял себе в те удачные дни, когда попадал на такие пряники: он съел один до времени… Вернувшись, сразу растопил на кухне камин и поставил на огонь чайник. Взял с полки три плетёнки и разбросал по ним покупки. Потом выпустил погулять Нуруни. Обычно о Нуруни заботился Семимес, но после ранения он, видно, «помнил, да забыл», потому как ни в тот день, когда вернулся из похода домой, ни вчера ни разу не вспомнил о ней и не проведал её.

Малам столкнулся в коридоре с Дэниелом и Мэтью.

– Доброе утро ребятки, – сказал он вполголоса, чтобы ненароком не потревожить сон Семимеса.

– Доброе, – ответил Мэтью коротко и негромко.

– Доброе… даже невзирая на то, что чей-то настырный стук в дверь выдернул меня из доброго сна, – сказал, покосившись на него, Дэниел.

– Ступайте в столовую – я вам завтрак подам.

– А можно мы на кухне? – спросил Мэтью. – Без лишних хлопот.

– Почему же нельзя – можно. Покушайте да в путь собирайтесь. Корзинки себе выберите. Как Семимес проснётся, так и тронемся. А он нас догонит… Садитесь. Порадуйте себя свежей выпечкой. Обязательно отведайте вот этих пряничков. Они хороши, как никакие другие. Они по-топлёному хороши. Доброго вам голода, друзья мои.

Ребята переглянулись и взяли по прянику, чтобы изведать, что же это такое: по-топлёному хороши. Попробовав, Мэтью покачал головой и, в добавление к этому, сказал:

– Никогда таких пряников не ел! Хороши! По-топлёному хороши!

Глаза Малама обрадовались и повернулись к Дэниелу: что скажет тот?

– Умеют у вас в Дорлифе вкусом удивить! Особый вкус! По-топлёному особый!

– Не у вас, дорогой Дэн, а у нас. Кушайте, кушайте на здоровье – не стесняйтесь. Много взял – на всех хватит, – сказал Малам и, взвесив свои слова, добавил: – А мало бы взял, всё равно на всех бы хватило. Так среди друзей водится.

– Может, Семимеса позвать… на пряники? – спросил Мэтью и поднялся с места.

– И то верно. Позвать на пряники – это не то, чтобы просто разбудить. Сиди, Мэт. Я сам его позову.

С этими словами Малам вышел… А через некоторое время (равное половине баранки из пекарни Дарада и Плилпа) ребята услышали его хриплый голос. По какой-то причине он старался перепрыгнуть недосягаемую ноту и, казалось, вот-вот надорвётся. Он носился по всему дому:

– Семимес!.. Сынок!.. Сынок!.. Семимес!..

Мэтью и Дэниел, оставив на столе вторые половинки своих недоеденных баранок, выбежали в коридор… Таким бледно-оранжевым и потерянным они ещё не видели морковного человечка.

– Сынок пропал! Ни в комнате нет, ни в гостиной, ни в воды и мыла, ни в нужной… Запертую собрался было проверить, но вовремя смекнул, что зря собрался, на ней же замок.

– Может, в лес чуть свет ушёл – не стал нас, сонь, дожидаться, – высказал Мэтью самую простую разгадку исчезновения Семимеса.

– Если бы так, дорогой Мэт! Корзинка-то его здесь, а самого нет. И ушёл через окошко, словно уцепившись за мимолётную мысль… Да разве ж горевал бы я прежде из-за такого пустяка. Так нынче же он у нас «помнил, да забыл». Куда его эта нечаянная мысль заведёт?

– Может, не нечаянная вовсе? Может, задумал он так? – пытался успокоить Малама Дэниел.

– Задумано-то было по-иному: всем вместе по грибы идти, и затейником этого, как ты хорошо помнишь, дорогой Дэн, наш Семимес был, а не я, не ты и не Мэт.

– Тогда мы в Дорлиф побежим, поищем его.

– Так, Дэн, бегите – время не теряйте. А я окрестности обследую.

Дэниел и Мэтью первым делом заглянули к Лэоэли: вдруг Семимесу взбрело в голову про какой-нибудь вчерашний гриб ей дорассказать. Оказалось, не взбрело, а вот Лэоэли не на шутку разволновалась и увязалась за ними… Зашли к Фэлэфи: мог же он наведаться к ней со своей раной. Услыхав об исчезновении Семимеса, она лишь улыбнулась и сказала:

– Ступайте к Маламу и передайте от меня, чтобы не горевал: не для того Семимес объявился, чтобы пропасть. А потом в гости к нам приходите.

Как ни странно, но то, чем заразил Дэниела и Мэтью морковный человечек, а потом они заразили Лэоэли, вмиг сошло на нет, и они преспокойно направились к Маламу…

Он сидел на крыльце, прильнув щекой к палке и закрыв глаза.

– Дэн, ты понял, что значит обследовать окрестности?

– Теперь, когда ты спросил, понял.

– Ребята, о чём вы? – полюбопытствовала Лэоэли.

– Видишь, чем Малам занимается? – спросил её Мэтью.

– Горюет.

– Ну, это само собой. Но это не занятие, – сказал Дэниел.

Лэоэли глянула на него с укором.

– Он палку слушает, а палка – окрестности, – пояснил он.

– Ну вас!

– Сейчас сама увидишь, – сказал Мэтью.

– Услышишь, – уточнил Дэниел.

И он оказался прав. Как только они приблизились к Маламу, тот открыл глаза и сказал:

– Доброе утро, Лэоэли.

– Доброе, Малам. Только я уже знаю, что не совсем оно доброе для тебя.

– Нашёлся наш Семимес, – сказал Малам, но почему-то не было радости в его голосе. – Однако в смятении пребываю я, в немалом смятении, потому как нашёлся он в двух местах сразу.

Все трое подумали: «Как это, в двух местах сразу?» Но никто не решился произнести это вслух. Малам снова прильнул к палке. Все, затаив дыхание, ждали.

– Слышите? – спросил Малам, и при этом ожидание насторожилось ещё больше.

– Слышите? – повторил Малам. – Этот стук доносится со склонов Харшида. Палка Семимеса скачет по камням, будто горный баран… Теперь слушайте эту сторону… Поступь Семимеса… распознаю её я… только она слабая, неуверенная.

– С какой стороны, Малам? Где сейчас Семимес? – всё же не утерпел и спросил Мэтью.

– В лесу Садорн, не так далеко от пещеры Тавшуш.

– Может ли такое быть? – спросил Дэниел.

– Может, эхо? – предположил Мэтью.

– Не может, но есть, Дэнэд… Но не эхо это, Мэтэм: там – палка его, резвая как баран, там – шаги ослабевших ног его.

– Колдовство, да и только, – сказала Лэоэли, сама не очень-то понимая, о чём говорит.

Малам глянул на неё, ухватившись за слово.

– Вот и Фэлэфи сказала: колдовство. Проходи-ка в дом, дорогая Лэоэли, – отведай свежих пряничков. Мэт, Дэн, и вы ступайте, чай, небось, не допили. А я тут ещё посижу, да послушаю, да поразмышляю… о сути колдовства, сотворённого над моим дорогим Семимесом.

После чая у Малама был чай у Фэлэфи и Лутула. Потом Дэниела, Мэтью и Лэоэли в свои объятия принял Дорлиф. Они гуляли по его улицам… вспоминали канун Нового Света… Суфуса и Сэфэси… Нэтэна… Эфриарда и Эстеан… Кристин… Им не было весело – было грустно. Но было хорошо. Они просто ходили вместе… Вдруг кто-то что-нибудь вспоминал, и они говорили об этом. Потом снова ходили молча… пока одному из них не залетало в голову то, о чём можно было с удовольствием поболтать… И вся прелесть этого дня заключалась в том, что они бесцельно ходили, куда вели их дорожки Дорлифа, и ни они сами, ни их ноги не знали, куда они пойдут дальше. И вся прелесть этого дня заключалась в том, что они не заставляли слова быть произнесёнными – слова, если хотели, сами сходили с их уст. И вся прелесть этого дня заключалась в том, что всё это время их ненавязчивой спутницей была грусть… Когда свет дня померк, грусти в воздухе прибавилось, потому что около некоторых домов загорелись новосветные фонари-загады. Они висели словно застывшие слезинки, не желавшие расставаться с тем днём, в котором они ещё не были слезинками, а были фонарями-загадами. Когда свет дня померк, их притянул разгоравшийся свет светящегося камня. Они долго стояли у часов, и им было хорошо оттого, что часы есть, что под ними можно стоять, а времени как бы и нет – стой, сколько хочешь. Лэоэли сказала, что теперь часы будет заводить Лутул (так решили на вчерашнем сходе). Сегодня утром он сделал это в первый раз, а она подсказывала ему, и было смешно смотреть, как осторожно он крутил колесо завода, боясь нарушить ход часов…

Наполненная светом крыша домика на отшибе подсказала Дэниелу и Мэтью, что Семимес вернулся, и они ускорили шаг…

Семимес сидел на полу у камина в гостиной, он не заметил ребят, потому что был поглощён какой-то думкой, подогреваемой теплом домашнего очага.

– Если бы Семимес был Семимесом, он бросил бы его в огонь, и, когда огонь сожрал бы его, он бы навсегда забыл эти страшные руки, что оплели паутиной твою голову, и эти глаза, что каждый миг смотрят на тебя изнутри, и эти слова, что всегда стоят в твоих ушах. Если бы…

Ребята в недоумении переглянулись… и притворились, что они ничего не слышат. И в этом не было большого обмана, потому что они всё равно ничего не поняли, а лишь немного испугались… за Семимеса, который хотел быть Семимесом. И в этом была предосторожность… словно какой-то голос подсказал им: «Лучше притворитесь».

– Привет, друг! – сказал Дэниел, невольно заставив Семимеса вздрогнуть.

– Привет! Давно же мы с тобой не виделись! – весело сказал Мэтью.

В голове у Дэниела промелькнула странная мысль: «Кто посмотрит на них сейчас?» Семимес повернулся к ним. Довольство словно расплылось по его лицу.

– С самого вчера не виделись! Садитесь к камину – вместе посидим, – слова его подтвердили, что пребывал он в хорошем расположении духа или, пробуждённый приветствием друзей, откуда-то вернулся к нему.

– Аромат какой вкусный в доме стоит! – сказал Дэниел. – Похоже, из лесу ты не с пустыми руками вернулся.

– Не из лесу, а с тех гор, что за лесом. Помнил, да забыл, как их зовут.

– Харшид, – подсказал Мэтью.

– Ну и ладно, что Харшид.

– Ну и ладно. За кем там твоя палка гонялась, проводник? – спросил Мэтью.

– За кем гонялась, тот уже отбегался. Шкура его на задах висит, на иве. Сам её содрал. И потрошил его сам.

– Кого его, Семимес? Уж ни кролика ли ты палкой подстрелил?

– Э, Мэт, не надо так! Кролики по скалам не скачут!

– Барана?! – нарочито выказал удивление Дэниел.

– Барана?! Не может быть! – подыграл ему Мэтью. – Палкой барана?!

– С уступа прыгнул на него и задушил… Коротко сказать, да долго задушить. Ладный баран попался: пока жизнь в нём барахталась, всё меня сбросить норовил… и метался, и прыгал, и об скалы боками бился… Отец сказал, и на варево будет, и на жаркое будет, и… этого натушит, с овощами всякими.

– Рагу, сынок, – подсказал появившийся в дверях Малам.

– Помнил, да забыл, отец, когда меня корявырь по голове ударил.

– Ребятки, вот лепёшечек своих принёс. Вам в тот раз понравились.

– Помню, Малам. Первая наша ночь здесь. Ты тогда за Фэлэфи пошёл, а нас Семимес твоими лепёшками накормил, – сказал Дэниел. – Помнишь, Семимес?

– Помнил, да забыл.

– Я плетёнку на стол поставлю и чайку принесу… и козьего молочка. Кто чего пожелает… А мясом не потчую: час поздний – сон отяжелеет.

– Спасибо, Малам, – сказал Дэниел.

– Малам, а второй-то Семимес вернулся, тот, что от Тавшуша шёл? – вдруг сболтнул Мэтью, так, ради веселья.

– Э, не надо так! – рычаще проскрипел Семимес, и в этом его рычащем скрипе послышался гнев.

– Сынок, сынок! Мэтэм просто пошутил!

– Точно, Семимес, я сдуру ляпнул! Вовсе обидеть тебя не хотел!

– Ты всегда так. Тебя немножко придушить надо, – сквозь зубы процедил Семимес.

– Немножко? Как того барана? – ответил Мэтью, не стерпев обиды. – Ну, попробуй!

– Угомонись-ка, сынок! – строго сказал Малам. – И послушай, что я скажу. Это я утром от волнения сплоховал малость: палку твою в Харшиде услыхал, а шаги твои – в Садорне. Вот и вышла шутка сама собою. А Мэт её теперь оживить хотел.

Семимес поднялся с пола, потупил голову и, ничего больше не сказав, вышел из гостиной. Через некоторое время из его комнаты донёсся жалобный стон.

– Прости, Малам, я не подумал, – сказал Мэтью.

– Посидите ещё у камина. Я вам чайку паратового принесу. А Семимес ещё найдёт себя… И дорогая наша Фэлэфи поможет ему в этом. Как попьёте чайку с лепёшками, ложитесь вскоре – не засиживайтесь до углей. Намерен я завтра нарушить ваш сон, – сказал Малам и нарочно остановился.

– На рыбалку пойдём? – спросил Мэтью (сам не зная, почему спросил про рыбалку).

У морковного человечка загорелись глаза.

– Неужто мой лик лещу уподобился, когда я о нём подумал?

– Что-то вроде этого, – усмехнулся Мэтью.

– Что, угадал Мэт про рыбалку? – спросил Дэниел.

– Ещё как угадал. Поведу вас завтра на Флейз – леща удить будем.

– Добр ты к нам, Малам, – сказал Дэниел, понимая, как нелегко в эти дни приходится морковному человечку.

– Точно, – подтвердил Мэтью. – Очень добр.

 

Глава седьмая

«Прощение мести заглянет в глаза»

– Мэ-эт! Просыпайся да вставай без «сейчас встану»! Леща удить идём! – услышал сквозь улетучивающийся сон Мэтью.

– Доброе утро, Малам! Проснулся! Иду!

Малам не стал заходить к нему и прибавил к сказанному через дверь:

– Флягу чаем наполни, лепёшек свежих в мешок положи да орешков баринтовых. Всё на столе на кухне… Дэ-эн! Поднимайся! Рыбалка ждёт!

– Слышу, слышу, Малам! Уже, можно сказать, на ногах!

– Сказать можно много чего! Вон Семимес уже червяков накопал, а я вам по удочке сладил.

Ребята вышли из своих комнат. Малам продолжал:

– Мы-то с Семимесом лёсы к своим палкам привязываем: очень хорошо двухтрубчатник рыбу слышит.

Мэтью заметил в корзине у Малама несколько кусков коры с намотанными на них лёсами.

– Из чего леска, Малам? – спросил он.

– Из конского волоса. Волос волосом приращиваешь до нужной длины, и получается леса, лучше не сыскать: и прочная, и в воде не набухает. Я по три крючка на каждую подвязываю на коротких волосках.

– А этот камешек – грузило? – спросил Мэт.

– Попробуй-ка его на руке. Как? Сгодится?

– Весомый.

– Дай-ка мне, Мэт, – попросил Дэниел.

– Леску порвать попробуй, – предложил ему Малам.

– Похоже, не только леща, а и сазана выдержит, – сказал Дэниел (голос его сделался натужным, передавая напряжение рук).

– Если два леща разом червей заглотнут, она и двух выдержит. Ну, идите мешки в дорогу собирайте.

Вскоре ребята вышли из дома. Семимес поджидал их у липы. По его виду было понятно, что он что-то замыслил.

– Доброе утро, Дэн и Мэт, – сказал он и поманил рукой Дэниела. – Подойди-ка.

Дэниел подошёл к нему, а Мэтью остался у крыльца.

– Я… попросить тебя хочу… об одном, – Семимес заметно мялся.

– Не смущайся, друг, говори.

Семимес покосился на Мэтью.

– Дэн, я только тебе это скажу, – сказал он и пристально посмотрел на него.

– Как хочешь.

– Зазови Лэоэли на рыбалку… С ней рыбалка добрее будет.

– Это ты здорово придумал, Семимес. Ей бы наверняка понравилась эта идея. Но ещё вчера она сказала, что пойдёт к своим друзьям лесовикам…

– Тогда не прошу тебя ни о чём, – перебил его Семимес и опустил голову. – Пойдём, некого ждать. Вон и отец идёт. Видать, козу из хлева вывел.

Не прошли рыболовы и пяти десятков шагов, как Семимес остановился.

– Отец, у меня с головой худо. Лучше я дома останусь… и Слово охранять буду. Дэн, давай мне то Слово, что Повелитель Трозузорт заполучить желает.

Как только он произнёс эти слова, глаза троих его спутников уставились на него. Он увидел в них удивление и вопрос… и, смекнув что-то, потупил взор и виновато согнулся… Малам заговорил с ним:

– Сынок, тебе известно имя Повелителя Тьмы? Даже я не знал его. Откуда же знаешь ты? Ты не рассказывал об этом.

Некоторое время Семимес молчал. Потом, отыскав в себе ответ, сказал:

– Помнил, да забыл. Забыл, да вспомнил. Когда этот… корявырь ударил меня по голове, в глазах у меня потемнело, как будто я умер. Но голос надо мной сказал такие слова: «За твою поганую жизнь большую награду получу я от Повелителя Трозузорта». Вот как было, отец. Вот как было, Дэн и Мэт. Помнил, да забыл. Забыл, да вспомнил.

– Видно, сынок, ум к тебе в голову возвращается. А коли так, на речку тебе идти надо с нами, а не дома сидеть. Глядишь, голова твоя проветрится, и ещё что-нибудь вспомнишь.

– Точно. И наш Семимес, наконец, вернётся.

– Э, Мэт, не надо так.

– Почему же не надо, сынок? Мэт радуется за тебя.

– Ладно, надо… коли радуется… коли радуешься, Мэт.

…Шли ходко. Впереди семенил Малам. То ли в привычке у него было передвигать ноги так, словно они тягались друг с другом, которая из них ловчей, то ли не терпелось ему вытянуть первого леща, который бы задал тон всему лову. Так или иначе, но примером своим он заставлял поторапливаться и своих юных спутников.

– Глядите… вон… кто-то идёт навстречу, – проскрипел Семимес, ткнув рукой в даль.

– Старуха какая-то, – сказал Мэтью.

– Я теперь боюсь встречных старух, особенно тех, что ниоткуда появляются, – сказал Дэниел то ли в шутку, то ли всерьёз.

– Видно, из Парлифа старушка путь держит, – сказал Малам и усмехнулся: – Из ниоткуда.

– Так это же наша парлифская вещунья! Видите, у неё лукошко на голове, – заметил Мэтью.

– Она и есть, – подтвердил Малам. – Гушуги – имя её.

– У меня мурашки по коже. Может, свернём, – предложил Дэниел (странно, но имя старухи, хрипло проползшее совсем близко в воздухе, и вправду заставило его напугаться).

– Нельзя, дорогой Дэн: обидим мы Гушуги эдаким манёвром, – не согласился Малам. – Позже свернём на дорожку, что к речке ведёт. Да вы знаете: третьего дня на Верент по ней ходили.

Дэниел, противясь своей слабости, уставил глаза на старуху, которая всё отчётливее являла знакомые черты, и громко произнёс:

– Предатель нарушит ход тайный восьми:

Ход времени выше поставит судьбы.

– Теперь мы знаем, о ком эти слова, – сказал Мэтью.

– О ком? – спросил Семимес, пытавшийся вникнуть в суть стиха и не только его.

– Помнил, да забыл? – спросил его Мэтью.

– Помнил, да забыл, – с обидой в тоне, но без «Э, не надо так» (держа в голове замечание отца), проскрипел Семимес.

– О Фэрирэфе, – сказал Мэтью.

– Кого на этот раз приговорят её слова?.. По мне, лучше бы свернуть, чем знать это.

– Вот что я тебе скажу, дорогой Дэн: Гушуги на то и вещунья, чтобы не шарахаться от неё, а внимать ей и слова её не чувством, но холодным умом постигать. И соответственно с разумением своим поступать, – спокойно сказал Малам.

Старуха была уже близко, и все притихли… Малам остановился и первым поприветствовал её:

– Доброе утро, дорогая Гушуги.

– И доброе, и худое показали мне нынче зеркала Мира Грёз. Гостей встречаешь?

– Ты наперёд всё знаешь, – ответил Малам.

Ребята переглянулись.

– Приветствуем тебя, бабушка, – сказал Мэтью, когда Гушуги глянула на него из-под лукошка.

Она клюнула своим крючковатым пальцем перед его носом и сказала:

– Тебя помню.

Потом глянула на Дэниела.

– И тебя помню.

– И мы вас на всю жизнь запомнили, бабушка! – нарочито приветливо сказал Дэниел.

– А тебя, – она шагнула к Семимесу, – не знаю.

Дэниел и Мэтью снова переглянулись. Малам же не выдал своего недоумения.

– Дай-ка я тебя потрогаю – глядишь, и вспомню.

Семимес отдёрнул плечо от её руки.

– Э, не надо так! – проскрипел он и шагнул в сторону.

Но она, вдруг что-то почуяв или припомнив из своих ночных видений, преградила ему путь своей кривой, как её пальцы, палкой и заговорила речитативом:

– Сын Озера, спрятанный в кокон в ночи,

Внимай мне чрез силу. Внимая, молчи.

Но Семимес не захотел внимать ей. Потупив голову, он резко отстранил её палку и пошёл по дороге дальше. Вдогонку полетели слова вещуньи:

– Огонь по пятам за тобою бежит,

А рядом тропинка другого лежит.

Ты видел его угасающий лик.

И снова увидишь. Уж близок сей миг.

Семимес остановился.

– Помнил, да забыл… когда он меня по голове ударил, – проскрипел он, не поворачиваясь к старухе.

Она продолжала:

– Прощение мести заглянет в глаза.

Огонь беспощаден – бессильна слеза.

А перестав вещать, прошептала настойчиво:

– Ступайте, ступайте, куда шли!

Для Малама, Дэниела и Мэтью наступившее молчание растянулось шагов на сто. А для Семимеса… Семимес обогнал эти сто шагов ещё на сто и, не опасаясь, что его услышат, ругал судьбу.

– О, если бы Семимес был Семимесом! Разве ж такое могло случиться?.. Жил бы он себе с отцом, ходил бы в лес по грибы да на речку леща удить… Огонь по пятам за тобою бежит… Что ещё за огонь?.. А-а!.. Вон как повернётся: завтра придёт к нам Фэлэфи… огонь невидимый в руках своих принесёт. Огонь этот кокон мой и сожжёт. Чуял я этот огонь в её руках, когда они надо мной кругами ходили. Чего ещё старая ведьма наговорила?..

Ты видел его угасающий лик.

И снова увидишь. Уж близок тот миг.

Да, да, это про кокон… про мой кокон… В нём мой лик, и снова увижу я его в тот миг, когда кокон превратится в пепел… И эти увидят… О, если бы Семимес был Семимесом!.. А что если старуха накликала беду хуже худой? Что если промашка вышла?.. Как же я так промахнулся?.. Видать, с головой у меня худо было, когда этот ударил меня. Видать, поспешал я, коли снова увижу лик его. Через это и пропаду… Нет, нет, только не это! Только не это! Пускай лучше Фэлэфи, но только не это!..

Шагов через сто Дэниел наконец решился заговорить.

– Малам…

– Спрашивай, Дэнэд. Отчего запнулся? Все мы об одном и том же думаем.

– На этот раз слова вещуньи относились к Семимесу…

– Так, Дэн, про него они и, словно тот огонь, по пятам за ним побежали.

– Постиг ли ты их холодным умом, как меня недавно учил?

Малам усмехнулся и ответил:

– Ум мой не холоден, и чувства мешают размышлять. Но пытаюсь я делать это… И, видно, неспроста вчерашний день палка моя в двух местах разом Семимеса слышала. Слова Гушуги вернули меня к этой неурядице… Одно говорю я себе и об этом же прошу тебя, Мэтэм, и тебя, Дэнэд: не спускайте глаз с Семимеса. Близок тот час, когда прощение и месть пересекутся…

– И что тогда? – спросил Мэтью.

– Увидим, что тогда.

– А как же насчёт того, чтобы соответственно с разумением поступать? – спросил Дэниел.

– Уже то хорошо, друзья мои, что знаем мы, между чем выбирать нам придётся.

– Между чем, Малам? У нас с Дэном пока никакого разумения нет.

– Гушуги дала подсказку нам:

– Не очень-то понятно.

– Как так, не очень-то понятно, дорогой Мэт? Меж прощением и местью окажемся мы… А пуще всего заботиться нам следует о том, чтобы Семимеса от огня уберечь.

– Ну, у речки огонь не страшен: окунём Семимеса с головой – и огня как не бывало. А вот у камина глаз с него не спустим.

– Тот огонь не из камина, Мэт-Жизнелюб, а, думаю, издалека, коли по пятам за ним бежит.

– Малам, с чего это ты вдруг на манер Гройорга заговорил: Жизнелюба вспомнил? – заметил Дэниел. – Похоже, неслучайно. Гостей встречаешь, да?

– Выдала Гушуги план мой. Ничего от неё не утаишь, всё наперёд видит. Не хотел я вам рассказывать до поры. Ну, что ж теперь сетовать – придётся признаваться… Домой в большем числе вернёмся мы, чем из дому вышли. Но сначала, как обещал, леща поудим, – ответил Малам и, нагнав глазами Семимеса, прокричал: – Семимес! Сынок! (Тот обернулся.) Обожди нас!

– Ладно, отец! – крикнул Семимес. (Через мгновение, за которое он успел о чём-то подумать, на глаза у него навернулись слёзы).

Место для рыбалки выбирал Малам, точнее даже, не выбирал, а вёл всех к заранее намеченному… Ребятам оно понравилось: не было высокой сырой травы, какая облепила берега Флейза поближе и подальше этого сурового клока земли, занятого большими камнями. Некоторые из них торчали прямо из воды. Здесь оканчивалась каменная гряда, которая тянулась от горного хребта Танут. Она состояла из остатков гор, унесённых когда-то Шорошом, и разбросанных камней. Ребята, вслед за Маламом, выбрали себе по камню у самой воды, нанизали червяков на крючки и забросили удочки, подковырнув разом в нескольких местах дремотную фиолетовую гладь. Малам, перед тем как ловко махнул своей палкой и запустил червяков за удачей, сказал:

– Не хватай червячка, рыбка. Схватишь – на сковородке окажешься.

Ребята ничего не сказали: у них не было припасено словца к этому случаю, как и не было желания уведомить леща о коварстве наживки. Леска Семимеса только с третьего раза угодила в воду, заставив его оглянуться, сначала на отца, потом на своих друзей, и сказать:

– Помнил, да забыл, когда меня этот… корявырь по голове ударил.

– Ничего, сынок, руки сами вспомнят.

– Руки сами вспомнят, отец.

…Ловили недолго, часа два. Ребята заметили, что между делом морковный человечек упирал свою палку в камень и, прислонив к ней щёку, слушал со вниманием. И в эти мгновения его, точно, интересовал не лещ, что проплывал мимо…

– Мэтэм, будь добр, посмотри-ка, сколько мы наудили, – попросил он.

Мэтью спрыгнул с камня и подошёл к ведру, в котором плескались не внявшие предупреждению Малама любители лёгкой добычи.

– Так… Мой лещ, три твоих леща, два моих окуня и пять ершей (три моих и два Дэна).

(Три леща – это было не всё, что поймал Малам: нескольких ершей и окуней он отпустил в реку).

– Что ж, надо признаться, не всё получили, за чем шли, – с грустью в голосе подытожил Малам.

– Сколько же ты намечал поймать? – спросил Дэниел.

– С такими рыбаками, как мы, – подхватил Мэтью.

– Рыбёшек поймали, сколько намечал, больше нам и не надо, а вот беззаботность, за коей шли, Гушуги у нас отняла ещё до того, как мы её вдохнуть успели. Ну, ладно, есть как есть. Ведёрко на обратном пути захватим. Вдвоём понесёте, на палке: Мэт с Дэном, или Дэн с Семимесом, или Семимес с Мэтом. Одному-то тяжело будет.

– Мне не тяжело, коли я барана на себе тащил. Но я не понесу, – понурив голову, проскрипел Семимес.

– Отчего же, сынок?

– Я ни одного леща, ни одного окуня и ни одного ерша не поймал. Помнил, да забыл.

(То ли Семимес и вправду помнил, да забыл, как с удочкой да лещом управляться, то ли, пока лещи съедали его наживку, самого его съедали ненасытные мысли про «если бы Семимес был Семимесом…»).

– Не горюй, проводник. Твой баран перевесит всех наших лещей да в придачу рыбёшек поменьше, – сказал Мэтью.

– Не надо так, Мэт. Не надо вчера с сегодня мешать. Вчера баран был, а сегодня – старуха злая.

– Да я и не мешаю. Я к тому, что обед у нас сегодня славный намечается: с лещами, бараном и дорогими гостями. А это ты верно заметил: баран куда как добрее старухи, особенно, когда шкура его на задах на иве висит.

– Ладно, тогда надо, – сказал Семимес, глянув на отца.

– Пойдёмте же наших друзей встречать. Они скоро наружу выйдут в неожиданном для себя месте. А мы им растеряться не дадим.

…Малам вёл ребят через каменную гряду, и по тому, как ловко ноги его вырисовывали для них тропу в этом зубастом лабиринте, было понятно, что она уже давным-давно протоптана у него в голове…

– Остановимся здесь, друзья мои, – сказал он, замедлив шаг. – Не вздумайте ходить сюда без меня: провалы незаметные глазу поджидают неопытных путников меж иных камней.

– Откуда нам ждать гостей, Малам? – спросил Мэтью.

– Из-за того камня выйдут, что кабанью голову собой являет. Видишь?

– Вижу кабанью голову.

– Скоро выйдут? – спросил Дэниел (как и в Мэтью, в нём неожиданно появилось и росло нетерпение).

Малам склонился над своей палкой, чтобы услышать ответ на этот вопрос, и вдруг подскочил и побежал к напоминавшему кабанью голову камню. Ребята последовали за ним. И тут, будто из ниоткуда, раздался знакомый хриплый голос:

– Куда же Малам подевался?! Малам!

– Здесь я, Гройорг! – ответил морковный человечек. – Вас дожидаюсь!

Из-за камня вышли Гройорг и Савасард, исхудавшие, измождённые беспрерывной ходьбой без сна, отдыха и пищи.

– Рад видеть тебя, дорогой Малам! – воскликнул Савасард.

– Как я-то рад, дорогой мой друг! Как я-то рад!

Малам и Савасард обнялись.

– Ты почему убегал от нас?! Я кричал, кричал тебе! А ты будто не слышал! Дай-ка я обниму тебя побольнее, Мал-Малец в помощь мне!

Дэниел и Мэтью тоже поприветствовали Савасарда и Гройорга и обнялись с ними. Лишь Семимес оставался стоять в стороне и глядел на них исподлобья.

– Молодчина, Мэт-Жизнелюб! С эдакой скалы упал с двумя стрелами в боку, а тебе хоть бы что! – радовался за него Гройорг.

– Одинокому и Семимесу спасибо, – сказал Мэтью. – Это они меня у смерти отняли. А потом Фэлэфи с Лутулом не отходили от меня.

– Семимес, дружище, иди сюда – обнимемся! Спасибо тебе за Жизнелюба!

– Помнил, да забыл, – проскрипел Семимес и не сделал ни шагу навстречу Гройоргу.

– Вот те раз! Как это забыл?! Что, не признал нас с Савасардом?!

– Нашего Семимеса корявырь по голове ударил. Вот он и забыл, – пояснил Дэниел.

Савасард глазами спросил Малама, и тот ответил:

– Корявырь по голове ударил – это не вся беда. Фэлэфи сказала, заколдовал его кто-то. И кокон колдовской, что вокруг его головы, она завтра снимать примется.

Вдруг все стихли, увидев, что Гройорг ищет глазами ещё кого-то.

– Что с ним?! Признавайтесь! – потребовал он.

В ответ молчание лишь наполнилось скорбью.

– Что со Смельчаком, Дэн?! Признавайся!

– Умер наш Нэтэн-Смельчак, – сказал Дэниел и не смог произнести больше ни слова, потому что сжал челюсти, чтобы не позволить себе расплакаться.

– Умер? – хрипло прошептал Гройорг… и, поняв, что в этом слове заключён только один смысл, как бы он ни пытался найти другой, упал на колени, спрятал лицо в своих ручищах и заплакал.

Малам положил руку ему на плечо и, переждав, пока первая волна печали отхлынула от него, сказал:

– Пойдём домой, друг.

Гройорг встал и спросил, не поднимая глаз:

– Кто предал нас?

– Фэрирэф, – ответил Дэниел.

– Я знал… Малам, упреждаю тебя: я убью предателя, как только мы придём в Дорлиф. И не удерживай меня – один раз в жизни я пойду наперекор тебе… Меня не удержишь, Мал-Малец в помощь мне!

– Удерживать тебя не придётся мне. На Перекрёсток Дорог ушёл Фэрирэф, и судьба его там решаться будет, – ответил Малам.

– Или уже решилась, – сказал Савасард.

– Жаль, что перед смертью не увидел он моего гнева, – прохрипел Гройорг. – Никому я не желал этого, пуская в ход Мал-Мальца, а его бы убил дважды: сначала – свирепостью духа моего, потом – палкой.

– Пойдёмте домой, друзья. Теперь мы снова все вместе, – сказал Малам и тронулся в обратный путь.

– Все? Все так все. И Нэтэн-Смельчак с нами пойдёт, – прохрипел Гройорг и, повернув голову в сторону и немного вверх, обратился к тому, кого он хотел видеть, а может быть, и видел рядом с собой: – Пойдём, Смельчак. Нам с тобой есть, что вспомнить.

До реки, до места, где оставили ведро с уловом и корзинку со снастями, все, кроме одного, шли, не проронив ни слова. Этот один говорил за двоих, и никто не хотел мешать этой одновременно забавной и грустной беседе.

– Вот мы снова с тобой топаем. Думаю, тебя это не огорчает, ты ведь сам напросился в нашу компанию. Куда топаем? Малам сказал, домой. Стало быть, пока домой (Малам знает, что говорит). А там… там кто ж его знает. Смекаю только, что, пока мы с тобой Хранители Слова, засидеться нам не придётся…

…Помнишь, что ты сказал мне, когда увидел меня впервые? «Этот парень сойдёт за двоих». «А за троих не хочешь, смельчак?» – отбился я, и с тех пор ты стал Смельчаком… Нет, вру, ты всегда им был! Всегда был. «Что я, бояться их буду?» – вот твоя присказка, которой ты начинал драку. Ты не испугался этих тварей и не спрятался за каменья, когда, для пользы дела, мы все укрылись от их стрел…

…А помнишь, ты думал, что я каждую ночь видел в своих снах сковородку грибов? А я поддразнивал тебя: «Может, сковородку, а может, поляну». Говоришь, признавайся? Дразнишь меня? Что ж, открою тебе секрет: это была поляна больших-пребольших грибов. Уверяю тебя, ты не видывал эдаких…

…Спасибо тебе, Смельчак… За что? За свет в Красной Норе, будь она неладна. Ты заметил свет, который не заметил ни один из нас, даже Савасард-Ясный, склонный к таким штукам. Да-а. А свет твой указал нам выход из неё. А потом мы увидели другой свет – свет неба. Ты обрадовался и побежал, чтобы искупаться в нём. «Искупаюсь в родном свете!» – крикнул ты. «Да, Смельчак! Пора стряхнуть с себя ржу Красной Норы», – ответил тебе я…

…Знаешь, что я тебе скажу, Нэтэн-Смельчак? Тебя подстрелили, потому что ты неисправимый смельчак…

Гройорг разговаривал с Нэтэном и радовался, а друзья его: Мэт-Жизнелюб, Дэн-Грустный, Савасард-Ясный и даже Малам – незаметно плакали. Плакать было легко, потому что они шли друг за другом и не видели слёз друг друга… Лишь душу Семимеса не растеребил этот разговор: видно, он помнил, да забыл…

– «Ты ещё и лекарь, Квадрат?» – посмеялся ты, когда тебе было вовсе не до смеха. «Хотел бы быть им сейчас», – ответил я вполне серьёзно… Хотел бы быть им тогда, говорю я сейчас. Хотел бы быть им…

– Искупаемся, друзья! – громко сказал Гройорг, выйдя к реке.

Все остановились и не знали, что подумать: правильно ли они поняли последние слова его. Гройорг между тем скинул с себя походный мешок. Вслед за ним на землю полетели чехол с Мал-Мальцом, накидка, пояс с кинжалами и всё остальное.

– Похоже, это как раз то, что сейчас нам надо, – сказал Дэниел и последовал его примеру.

– Не желаешь наперегонки, Квадрат? – спросил его Мэтью.

– Не шути, парень, ты ещё не окреп.

– А ты бы хотел, чтобы я шутил?

– Ну, как знаешь! Я от драки никогда не откажусь, Мал-Малец в помощь мне! До того берега и обратно?

– До того берега и обратно, – ответил Мэтью.

– До того берега и обратно, – согласился Дэниел.

– Я тоже поплыву с вами, – сказал Савасард. – Хочу вновь окунуться в реку моего детства.

– Семимес, а ты?.. Хочешь вспомнить, что забыл? – спросил Дэниел.

Семимес не ответил ему, и это заставило Дэниела задержать на нём свой взгляд. Глаза Семимеса, его внимание, его мысли притянул к себе и не отпускал… и не отпускал… и не отпускал краешек тетрадки, в которой было спрятано заветное Слово. Он будто увидел эту тетрадь впервые и будто только что открыл для себя, как выглядит тот самый тайник, о котором он слышал. Дэниел понял это по его лицу, на котором нарисовалось что-то новое, какая-то жуткая мысль. Эта мысль оглушила Семимеса и отстранила его от всего вокруг. Дэниел подошёл к нему и толкнул его в плечо. Получилось резковато… потому что толкнул он не самого Семимеса, а то в нём, что напугало его чувства.

– Ты плывёшь с нами?

Семимес, вздрогнув, очнулся.

– Чего тебе? – проскрипел он как-то недружелюбно.

– Поплывёшь с нами, проводник? – постарался смягчиться Дэниел.

– Нет! – отрезал тот. – У меня с головой худо!

Неясная мысль проскользнула где-то близко. В ней было что-то зловещее. И Дэниел, повернувшись к друзьям, сказал:

– Плывите без меня.

– Что это ты передумал? – спросил его Мэтью.

– Что случилось, Дэн? – спросил и Савасард, заметив что-то неладное в нём.

Он махнул рукой: плывите, мол, и стал одеваться. Мэтью, так и не поняв, в чём дело, пожал плечами, но допытываться не стал. А Савасард, глянув на Семимеса, подумал, что всему своё время. Потом они оба посмотрели на Гройорга.

– Прыгаем, что ли?! Я уже ждать устал! – сердито прохрипел тот. – Чего уставились?!

И в самом деле, Мэтью и Савасард в полной мере оправдывали своим видом это замечание, потому что слишком откровенно, хоть и молча, задались вопросом, как же Квадрат поплывёт с таким горбом, да ещё наперегонки.

– Снимать нижнюю рубаху не собираюсь: в ней ему будет уютней, – прохрипел он, махнув рукой себе за спину. – Мэт, командуй, да поплывём!

– Пошли! – крикнул Мэтью, и трое из шести бросились в воду.

– Отец, пойдём домой! – недовольно проскрипел Семимес и взял ведро с уловом.

Оставив несколько лепёшек, завёртнутых в тряпицу, и флягу паратового чая подле одежды Савасарда, Малам поднял корзинку, и они вдвоём направились в сторону Дорлифа.

– Отец, – сказал Семимес, отойдя на несколько шагов, – я сам чешую соскребу и потроха выну, а ты рыбку зажаришь… А я смотреть буду, как ты её жарить будешь, ладно?

– Вместе пожарим, сынок.

– Вместе пожарим, отец.

Пока трое друзей Дэниела отдавали последние силы Флейзу, сам он надрывался на берегу:

– Мэт!.. Мэт!.. Давай!.. Мэт, прибавь!.. Прибавь, Мэт!.. Я с тобой!.. Слышишь, я с тобой!..

Если бы на первом месте из того, что умел делать Мэтью, не стояла возня с механизмами, то его, несомненно, заняло бы плавание. Его тело вспомнило это, как только врезалось в воду. И как ни хороши были его соперники, первым противоположного берега достиг он, обогнав Гройорга на два корпуса, а Савасарда на три. Выполнив же своё предназначение, привычка попросила подмоги у сил, а их-то у Мэтью и не осталось… и обратно он плыл… лишь бы доплыть до берега.

– Мэт, работай!

Мах его растерял задор, и руки отказывались бороздить воду.

– Мэт, я с тобой!

Ноги увязали, словно сама вода превратилась в тесто.

– Мэт, держись! Только держись!

Единственное, что оставалось Мэтью, так это только держаться за голос Дэна…

Главная драка разгорелась между Гройоргом и Савасардом, между неистовой жаждой подмять под себя Флейз и виртуозным умением поладить с ним… Когда до берега друзьям-соперникам оставалось проплыть всего четверть ширины реки, Савасарду удалось нагнать Гройорга… и даже на полкорпуса опередить его. Но как только Гройорг заметил, что хрустальные брызги слева от него подёрнуло золото огня, убегавшего вперёд, он всё понял и бешено заорал… Половина этого ора надрывала воздух, другая – заставляла воду сердито клокотать и пузыриться… Из обрывков слов и сгустков энергии, которые выплёскивались на берег, Дэниел уловил то, из чего в уме снова составил слова и чувства: «Лесовик! Не надейся, что мой горб поможет тебе одолеть меня! Я такой же горбун, как ты лесовик! Худая тактика – надеяться на чей-то горб!» Странно было слышать такое от человека с немалым горбом на спине, но чего не скажешь, когда на кону стоит победа?.. Так, дразня Савасарда, Гройорг ткнулся в берег на мгновение раньше него… и затем поплыл обратно, чтобы помочь Мэтью…

* * *

От первого тоста, произнесённого Гройоргом в память о Нэтэне-Смельчаке, до бокала вина, который он предложил выпить в честь дорлифских куполов, что водят дружбу с небом, прошли чуть ли не целые пересуды. Но никто в доме Малама не заметил этого. Это случилось, потому что слов, заполнявших пространство вокруг стола, становилось с каждым выпитым бокалом всё больше и больше… и они заполнили всю столовую, от свечи до свечи и от пола до самого неба… и пока они заполняли её, они беспрерывно жевали и пережёвывали время, от прошлого до будущего, и оттого-то в пространстве вокруг стола его будто и не было.

Гройорг, прохрипев тост насчёт дорлифского неба и осушив за него ещё один сбившийся со счёта влитого в него хоглифского «Янтарного», хоглифского «Пурпурного» и хоглифского «Кровавого» бокал, остался в стоячем положении. Подождав, пока все опустят свои беспечные сосуды, налил себе ещё «Кровавого» и, пустив бутыль по кругу, снова прохрипел, почти несбивчиво (всё-таки столько дней без сна!):

– Друзья мои, от самого малого, нашего Семимеса-Победителя, до самого великого, нашего Малама, выпьем за дорлифские ночи… ночи, кои не заставляют жизнь прятаться от них во тьме!

Никто не понял в точности смысла этого тоста, но все разом подняли бокалы за дорлифские ночи. И только морковный человечек, перед тем как поднять бокал, одёрнул своего квадратного друга:

– Гройорг!

– Отец, пусть скажет, – проскрипел Семимес. – Лишнее доброе слово не будет лишним.

– Что ты, Малам, дружище? Я сказал лишь о дорлифском небе, но и словечком не обмолвился о небе над…

– Гройорг!

В это самое время раздался стук во входную дверь.

– Я открою, – сказал Дэниел. – Похоже, кто-то из нас закрыл на крючок.

Тот, кто закрыл дверь на крючок, промолчал, потом подозрительно глянул ему вслед, потом потупил голову. Но никто ничего не заметил.

Дэниел открыл дверь и чуть было не вскрикнул: перед ним стоял облитый то ли полумраком, то ли полусветом бродяга, в грязных, запятнанных кровью лохмотьях, с безобразным лицом, словно изрезанным окровавленными прядями волос. Чтобы не дать звукам предать его, незваный гость прикрыл Дэниелу рот своей сильной рукой и яростно прошептал:

– Тихо, Дэн!.. Как Мэт?

Эти слова заставили Дэниела вглядеться в его лицо.

– Жив и здоров.

– Этот здесь?

Дэниел задумался лишь на мгновение и ответил:

– Здесь.

– Идём!

…Гость толкнул дверь в столовую – сидевшие за столом уставили на него недоумённые взгляды. Мгновение, другое – настала очередь слов. Но их опередил тот, кто помнил, да забыл. Схватив ближний к нему нож, он ловко вспрыгнул на стол и бросился на бродягу. Всё случилось так быстро и неожиданно, что ни Гройорг, ни Савасард, ни Мэтью не успели помешать ему. Лишь Малам, в ушах у которого стояли не только охрипшие тосты его друга, но и зловещие слова парлифской вещуньи, успел вскинуть свою палку. Помнил-да-забыл, вскрикнув от боли и выронив из подбитой руки нож, махнул со стола прямо к двери и, одним движением сбив с ног бродягу и Дэниела, опрометью рванул к комнате Семимеса. Все устремились за ним… Дверь, хлопнув перед самым носом Савасарда, преградила им путь. Мэтью и Гройорг принялись стучать в неё кулаками.

– Открывай, парень! С нами не потягаешься! И не удумай в окно улизнуть! Мы за тобой пса пустим, а за псом – самых злых ферлингов во всём Дорлифе! – хрипло кричал Гройорг.

– Постойте, друзья! – воскликнул Малам. – Дайте ему опомниться, а мне… с сыном поздороваться, наконец… Сынок, дорогой мой, как ты?

– Плохо, отец. Подвёл я тебя. Очень подвёл. Неосмотрительностью своей подвёл.

– Что ты, Семимес! Что ты такое говоришь! Не горюй. Не горевать нынче надо. Ты дома. Какой-никакой, а всё-таки живой. Ты дома, сынок.

– Красная Пещера забрала моё внимание и истощила мои разум и чутьё. Шагнув из тьмы в полусвет Ведолика, я увидел сражённых корявырей и не смекнул, что меня может поджидать живой корявырь.

И по эту, и по ту сторону двери всё замерло и внимало Семимесу.

– Этот гад, – он кивнул на дверь, – камнем ударил меня по голове прежде, чем я махнул палкой на шорох надо мной. Он затаился на скале над самой пещерой.

– Ты тоже пробил мне голову, – раздался поспешавший скрипучий голос из комнаты Семимеса.

– Заткнись, парень! – прохрипел Гройорг. – Не то я пущу в ход своего Мал-Мальца, Мал-Малец в помощь мне, и ты вовсе забудешь про то, что у тебя была голова!

– Гройорг! Не место здесь Мал-Мальца расчехлять!

– Этот гад думал, что убил меня (ведь думал, гад?!), и стал стаскивать с меня рубаху. А я очнулся и увидел перед собой себя… и, известное дело, оторопел… Отец, друзья мои, этот гад вонзил в меня кинжал, – при этих словах Семимес задрал тряпку, которая прикрывала его тело: рана на груди была плотно заткнута листьями какого-то растения, поменявшими цвет с зелёного на багровый.

– Я сбегаю за Фэлэфи? – предложил Дэниел.

– Назад, парень! – остановил его Семимес. – Не стану я перед Фэлэфи в таком виде красоваться.

– Потом, Дэн, – мягко сказал Малам и обратился к Семимесу: – Сынок, я тебя ещё не обнял. Иди сюда… Спасибо, что живой вернулся.

– Малам, дай-ка и я его обниму, – прохрипел Гройорг. – С возвращением, Победитель! И спасибо тебе за нашего Жизнелюба!

– Одинокому спасибо – не мне одному, – ответил Семимес.

– Ну, здравствуй, проводник. Признаться, я не узнал тебя сразу, – сказал Дэниел и тоже обнял его.

– Привет, друг. «Стони, Жизнелюб, стони… Я разберу, о чём ты стонешь, очень разберу».

– Запомнил? – Семимес улыбнулся.

– На всю жизнь, проводник, – сказал Мэтью, и они обнялись.

– Я верил, что ты вернёшься, но знал, что всему своё время. И оно пришло, – сказал Савасард и тоже обнял его.

– Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что всякий останется тем, кем был, если он кем-то был, – сказал Семимес.

– Если бы я был Семимесом, – раздался горестный скрип из-за двери, – я бы не ударил никого камнем по голове и ни в кого не вонзил бы кинжал.

– Ты, гад, видно, подумал, что я забыл про тебя. Не-ет, я вовсе не забыл про тебя. Просто сначала мне надо было обняться с друзьями… которых у тебя никогда не было и не будет. Теперь же пришёл черёд расквитаться с тобой.

– Э, не надо так! Круда не виноват. Повелитель Трозузорт велел Круде убить тебя. А Сафа обратила Круду в Семимеса.

– Вот те раз! Есть ещё какой-то Круда и какой-то Трозузорт, будь они неладны?! Где же они прячутся?! Признавайся! – возмущался Гройорг.

– Зусуз нынче зовётся Трозузортом, Гройорг, – пояснил ему Малам.

– Тот самый Зусуз?

– Другого не знаю. Нынче Тьмою повелевает он.

– Мы доберёмся до него, дружище, Мал-Малец в помощь мне!

– А Круда – это я. До того, как стать Семимесом, я был им.

(Круда говорил правду. В ту самую ночь, когда Дэниел и Мэтью впервые появились в доме Малама, Трозузорт, вернувшись в Выпитое Озеро после встречи с Надиданом, позвал к себе в башню Сафу и Круду (такого же полукровку, как и Семимес, и похожего на него внешне). Он по памяти нарисовал Семимеса: ещё бы, они едва не схлестнулись друг с другом у камня у подножия Харшида. Затем спросил Сафу:

– Они похожи: тот, что на рисунке, и Круда?

– Да, Повелитель, – ответила та с довольством, вспомнив в эти мгновения Повелителя Тронорта, который рисовал её.

– Властны ли твои руки сделать его лицо точно таким же, как на этом рисунке?

– Да, Повелитель. Но для этого… – Сафа замялась.

– Говори!

– Для этого рисунок надо сжечь.

Трозузорт немедля поджёг его.

– Повелитель, опусти его мне на ладонь, – сказала Сафа.

– Ты не боишься огня?

– Не боюсь, если очень захочу обуздать его.

Трозузорт положил лист, съедаемый пламенем, ей на ладонь. Сафа приблизилась к Круде, который стоял в стороне.

– Не страшись, – сказала она ему.

– Ладно, – проскрипел тот.

Сафа ловко подхватила дым от тлевшего листа другой рукой и, обдав им лицо Круды, принялась обматывать его голову, будто это был не дым, а длинная тряпица. Она подхватывала, обдавала и обматывала ещё и ещё… и приговаривала:

– Дух, наполни плоть – плоть, прими дух… Дух, наполни плоть – плоть, прими дух… Дух, наполни плоть – плоть, прими дух…

Круда дрожал всем телом и стонал: ему было нестерпимо больно. Хотелось кричать. Но глаза Трозузорта заставляли его сжимать крик челюстями, и он стонал. Тело его и душа его противились вторжению того, что жгло и корёжило его лицо и голову. Но руки Сафы были сильны и непримиримы: они словно вдавливали в него чуждое.)

– Ты хотел убить меня дважды, – проскрипел Семимес. – Выходи!

– Нынче я не хотел убить тебя. Просто я хотел, чтобы тебя не было. Тогда я остался бы Семимесом и жил бы с отцом в нашем доме. И ходили бы мы с ним в лес по грибы и на речку леща удить.

– Замолкни, гад! Здесь только один Семимес! Это я! И я вызываю тебя на честный бой… один на один. Отдай мне мою палку и выбери себе оружие (хочешь – возьми топор, хочешь – кинжал… хочешь – вилы), и будем биться.

– Семимес не станет драться с Семимесом! – отбивался Круда. – Семимес не хочет драться с Семимесом! Он хочет остаться в этом добром доме и жить по-доброму! Ему полюбилась такая жизнь!

Те, кто был по эту сторону двери, переглянулись.

– Меж прощением и местью оказался ты, сынок, и все мы вместе с тобой, – сказал Малам. – Надо выбирать.

– Постойте! – сказал Савасард. – Семимес сделает выбор. Но сначала пусть Круда ответит на мой вопрос.

– Спрашивай его, Савасард, – согласился Малам.

– Валяй, задавай свой вопрос, лесовик, – нехотя согласился Семимес.

Савасард приблизился к двери.

– Круда.

– Называй меня Семимесом, огненноволосый.

– Эй, корявырь! Здесь только один Семимес! – крикнул Мэтью, ударив кулаком в дверь.

– Э, Мэт, не надо так! – огрызнулся Круда.

– Может, тебя ещё по головке погладить, убийца? – возмутился Дэниел.

– Убийца, – повторил за ним Семимес.

– Фэлэфи завтра придёт и погладит. У неё добрые руки… и сердце доброе… не как у Сафы. А я… вовсе не убийца. Я никого не убил, кроме барана, которого вы давеча ели.

– До завтра ещё дожить надо, парень! – прохрипел Гройорг.

– Ладно, зовите меня Крудой. Только я не вернусь в Выпитое Озеро. Здесь мне лучше. В Выпитом Озере я в норе жил. И отца у меня не было.

– Слушай меня, Круда!

– Я слушаю тебя, огненноволосый. Ты не злой человек.

– Для чего Трозузорт велел тебе убить Семимеса?

Круда не ответил.

– Все корявыри, что поджидали нас в ущелье Ведолик, все, коих мы не убили у пещеры, увязались за нами в погоню. Ты же затаился. Тебе нужен был только Семимес. Так? – спросил Савасард.

– Признавайся! – потребовал Гройорг.

– Так, так… Повелитель Трозузорт прислал за мной Сафу. Я тут же явился в башню. Повелитель сказал: «Если Дара не возьмёт тела двух дорлифян с собой в Выпитое Озеро, найди среди убитых или убей сам того, чьё лицо ты носишь теперь, Семимеса, сына Малама, и иди вместо него в Дорлиф, к отцу его. Там смотри и слушай. Как узнаешь о заветном Слове, будь всегда подле того, кто прячет его у себя. Стань Семимесом, другом его и верным телохранителем. Слово не трогай. Я сам возьму его, когда оно будет в пути». Потом Повелитель велел мне сесть на Шуша (так он кличет своего горхуна), и мы полетели к Кадухару в отряд Дары. Потом с отрядом Дары я добрался до ущелья Ведолик и затаился.

– И как же ты намерен указать путь Слова Трозузорту? – спросил Гройорг.

– Я знаю как, – сказал Дэниел. – Похоже, на нём волос, такой же, как был на мне.

– Какой ещё волос?! – спросил Гройорг, округлив глаза.

– Лэоэли подарила мне перед дорогой пёрышко. Оно висело на волосе.

– Помню, Дэн-Грустный, как не помнить!

– Пёрышко Фэрирэф надел на волос, чтобы он указывал наш путь Повелителю Тьмы. А Фэрирэфу его передал тот, кто убил Суфуса и Сэфэси.

– Это был волос Сафы, – проскрипел Круда. – На мне тоже волос Сафы. Повелитель Трозузорт сказал: «Не снимай волоса, Круда. По нему Сафа узнает, где ты».

– А ну выходи! И отдай этот волос нам! – потребовал Гройорг (его терпение иссякло).

– А мне мою палку! – проскрипел Семимес.

– Вы не убьёте меня?.. Не убьёте?..

– Не убьём, – ответил Мэтью. – Ты же слышал: Семимес вызвал тебя на честный бой, один на один.

Наступило молчание. Потом за дверью снова раздался голос Круды:

– Э, Семимес.

– Что тебе ещё?

– Семимес, я не хочу драться с тобой. Я хочу быть твоим братом. Согласен? Тогда я выйду и верну тебе твою палку и, в придачу, отдам волос.

– Ты ещё торговаться будешь?! – возмутился Мэтью. – Открывай дверь и выходи!

– Круда, послушай меня. Поступи так, как подсказывает тебе твоё сердце, а не твой страх, – сказал Малам (голос его был проникновенным).

– Ладно, отец, – проскрипел тот после недолгого молчания, затем открыл дверь и шагнул в коридор. – Вот твоя палка, брат. Возьми её.

Семимес пристально посмотрел на него… и взял палку.

– Теперь давай волос! – прохрипел Гройорг.

Круда задрал правую штанину. Вокруг ноги над коленом был намотан и завязан волос. Он наклонился, перекусил его и отдал Семимесу.

– Его надо немедля сжечь, – сказал Савасард. – Тогда путь Слова будет скрыт от глаз Повелителя Тьмы.

– И тогда велик будет гнев его, – сказал Малам. – И Тьма не сегодня-завтра выйдет из границ Выпитого Озера и двинется на Нэтлиф. Но у нас нет другого выхода: Слово нельзя подвергать опасности.

– Я сожгу волос корявыря, отец. Но не стану поганить камин и сделаю это на улице.

– Верно, сынок. Мы все выйдем с тобой и все будем осторожны, памятуя о словах парлифской вещуньи.

– О каких, отец?

– Дэн, дорогой, прочти стих. Все должны задуматься над словами Гушуги.

– Я попробую, Малам.

Сын Озера, спрятанный в кокон в ночи,

Внимай мне чрез силу. Внимая, молчи.

– Это про меня, – проскрипел Круда. – Это я сын Озера. У меня нет отца… не было отца.

– Эй, сын Озера! Дай послушать – не мешай! – прохрипел Гройорг.

Дэниел продолжил:

– Огонь по пятам за тобою бежит,

А рядом тропинка другого лежит.

Ты видел его угасающий лик.

И снова увидишь. Уж близок сей миг.

– А эти слова про нас с тобой, брат, – не удержался Круда.

– Да, это про нас с тобой… брат, – проскрипел Семимес.

Все удивлённо посмотрели на него.

– Дальше, Дэн, – сказал он.

– Прощение мести заглянет в глаза.

Огонь беспощаден – бессильна слеза.

– Это снова про меня, – горестно проскрипел Круда. – Поджарит меня Повелитель Трозузорт.

– Это про всех нас, – сказал Малам.

– Мы сожжём волос, и он тебя не найдёт, – сказал Дэниел.

– Точно, – сказал Мэтью. – И мы ещё посмотрим, кто кого поджарит.

– Мы ещё посмотрим, кто кого поджарит, – вторил ему Круда.

Семимес зашёл в свою комнату и взял свечу. Затем все вышли из дому.

– Давайте от крыльца подальше отойдём, – предложил Дэниел.

Так и сделали.

– Поджигай, Победитель, – прохрипел Гройорг, – а то я спиной чую взгляд Зусуза.

– Трозузорта, – поправил его Мэтью.

– Трозузорта, будь он неладен! Я-то его Зусузом знавал.

Семимес набросил волос на палку и поджёг оба его конца. Охваченный пламенем, волос начал корчиться.

– Противится гад, – заметил Мэтью.

– Противится гад, – проскрипел Круда, довольный тем обстоятельством, что гад вовсе не он, а волос Сафы, от которого он освободился.

Волос и вправду сопротивлялся огню, потому как в нём была сила Сафы.

* * *

Правую руку Сафы вдруг обожгло. Она тотчас смекнула, откуда этот зов и, не мешкая, достала из рукава откусок. Выскочив из своей комнатушки, она быстро пошла по ступенькам наверх. Она держала откусок перед собой, будто боялась потерять его. Он обжигал её пальцы… Он теребил её мысль…

– Повелитель! – хрипло вскрикнула она, ещё не достигнув двери.

Трозузорт услышал её тревожный голос и открыл ей, не дожидаясь стука.

– Повелитель, смотри! Откусок, найди волос, что тебя потерял.

Как только Сафа произнесла эти слова, откусок отклонился и стал извиваться, словно насаженный на крючок червь. В мгновение он побелел.

– Что с ним? – спросил Трозузорт.

– Они сжигают мой волос, и откусок умирает вместе с ним от жара.

– А Круда? Ты можешь что-то сказать про Круду?

– Я чую, что он жив… Он предал тебя, Повелитель.

– Я убью его!

– Повелитель…

– Говори.

– Ты не сразу убьёшь его. Тебе придётся ждать, – сказала Сафа и потупила голову.

– Ты сказала это неспроста. Ты чего-то хочешь. Подними глаза… Я вижу в них жажду мести. Ответь: ты можешь убить Круду теперь же?

– Могу, Повелитель.

– Как?

– Огонь поможет мне. Огонь, что сжигает мой волос. Огонь, что раскалил откусок добела.

– Так убей же его!

Тотчас Сафа закатила глаза и произнесла сиплым шёпотом:

– Волос мой, сожги того, кто отрёкся от тебя.

Она фыркнула от недовольства собой… напряглась… лицо её окаменело… по всему телу её пробежала судорога.

– Волос мой, сожги того, кто отрёкся от тебя, – прошептала она, едва шевеля губами, и сильно дунула на откусок.

* * *

Когда волос Сафы догорел, Семимес махнул палкой, чтобы прах слетел с неё.

– Пусть ветер унесёт тебя прочь от нашего дома, – проскрипел он. – Пойдёмте, друзья.

– И то верно, Семимес-Победитель: чтобы этого поганого духу здесь вовсе не было, Мал-Малец в помощь мне!

– Друзья, надо выпить за эту маленькую победу, – предложил Мэтью.

– Да, дорогие мои, пойдёмте-ка в дом и выпьем. Да ещё какой-нибудь повод поднять бокалы найдём, – сказал Малам и взглянул на Семимеса, потом на Круду.

И все направились к дому. И никто не видел, как пепелинки только что сгоревшего волоса, словно от дуновения ветра (но не от дуновения ветра), взмыли и, зардеясь, упали на голову, плечи и спину Круды. И в тот же миг всего его охватило безудержное пламя, будто и волосы его, и одежда на нём, и сам он были пропитаны смолой. И он закричал истошным криком от нестерпимой боли. Все бросились к нему, но бросок этот был равен лишь одному шагу: Круда сгорел в мгновение ока, и спасти его не было никакой возможности. Безумный крик его, оторвавшийся от пламени, оборвался на слове, которое различили все:

– Семимес!

От Круды не осталось ничего – лишь кучка пепла. И только свет от дома Малама не дал тьме, как-то вдруг упавшей на землю, скрыть всё из виду.

– Я соберу… Круду и развею его в липняке, – тихо сказал Семимес. – Со мной не ходите – я сам.

…Хранители Слова, все, кроме Семимеса, собрались в гостиной. Они сидели у камина… сначала молча… потом – разбавляя тишину скудным словом… Во всех них как-то незаметно, вдруг, зародилось одно чувство, в добавление к другим, которые были свои у каждого. Это общее чувство перевесило все остальные. Во всех них зародилось чувство, будто что-то закончилось, что-то такое, что заставляло сказанное одним из них делить на всех, как хлеб у костра. Странное чувство, густо окрашенное грустью. Оно не покидало их душ, потому что то время, в котором они теперь пребывали, словно попало в пустоту. И они словно ждали, когда на смену этой пустоте придёт что-то новое и заставит всех подхватить то, что будет сказано одним из них…

Только Семимес всё ещё жил наполненной какими-то незаконченными делами жизнью. Он словно догонял своих друзей. Вернувшись из липовой рощи, он смыл с себя следы семнадцатидневного похода и надел, наконец, свою любимую светло-коричневую рубашку. Потом постоял у стены с вороным… погладил его по гриве столько раз, в скольких статуэтках он скакал по полкам. Что-то сказал им неслышно… Потом в столовой вместе с отцом поднял бокал хоглифского «Янтарного» за возвращение домой и, отведав жаркого из баранины, добрым словом помянул Круду:

– Спасибо, брат, тебе за барана. Скажу честно: было дело, по дороге домой вспоминал я о еде, не однажды вспоминал, очень вспоминал. Но мысль о баране на сковородке не залетала мне в голову. Когда же я увидел на столе среди других кушаний жаркое из баранины, мысли об этих других ушли сами собой… на потом, так просились в рот эти румяные кусы. Даже ароматный лещ остался на потом, до него я ещё доберусь… Жаль, брат, что мы не сможем поохотиться вместе… Жаль, брат, что мы не сможем вместе посидеть на берегу Флейза и поудить леща… Жаль, брат, что мы не сможем пойти с тобой в лес по грибочки и дорогой поболтать о том, о сём. Очень жаль.

Потом вдвоём с отцом они отправились к Фэлэфи. Малам настоял на этом:

– Леченная впопыхах рана, сынок, что недобитый зверь: мёртвый, да укусит.

Правда, и сам Семимес в душе был не прочь предстать перед ней настоящим воином. Вот и пошли… По дороге отец сказал ему о Нэтэне. И всё время, пока Фэлэфи возилась с его ранами, сначала с той, что на голове, затем с той, что на груди, он тихо плакал, забыв о том, что он воин. Она не мешала ему и, отдавая его телу живительную силу своих рук, разговаривала с Маламом… Под конец беседы Малам спросил её:

– Фэлэфи, дорогая, скажи, много ли стрел осталось в доме вашем, кои Нэтэну принадлежали?

– Остались, дорогой Малам. Видно, понадобились они тебе, коли спрашиваешь?

– Есть такая надобность. Прихвачу их с собой, ежели вы с Лутулом своим чувством против не будете.

Фэлэфи принесла два колчана со стрелами.

Когда настало время прощаться, Семимес решился спросить её:

– Фэлэфи, знаешь, кто спас нашего Мэта?

– Мэт сказал, что это был ты и Одинокий.

– Да, это был Одинокий… И он открыл мне одну тайну… И я хочу открыть её тебе, очень хочу.

– Семимес, дорогой мой, я слушаю тебя.

– Одинокий – твой отец, – сказал Семимес, и лицо его просияло.

И её лицо просияло от счастья, наполнившего сердце её.

– Благодарю тебя, Семимес. Вслед за горем в наш дом постучалась радость.

– Да, Фэлэфи, радость. Я верю, ты ещё увидишь его.

(С тех пор как Шорош разлучил Фэлэфи с её отцом, минуло девяносто три года, и все эти годы Фэлэфи жила с верой, что он не сгинул, и в ней теплилась догадка, что Одинокий, о котором ходила добрая людская молва, и есть её отец. Теперь она знала это наверняка).

…Не мог Семимес не повидать ещё одно доброе существо, для которого всегда было место в его сердце.

– Здравствуй, Нуруни, – сказал он, войдя в хлев.

Услышав родной голос, вторгшийся в её сочно-зелёный сон, коза подскочила и, поймав носом знакомый запах, от прилива радости бросилась, словно очумелая, на Семимеса и сбила его с ног. Сидя на настиле, он поймал её за голову и не дал бодаться.

– Вот так так! Не пойму, признала ты меня или за дурачка Кипика приняла, так бодаешься.

Нуруни продолжала напирать. Семимес стал гладить её по шее и спине и приговаривать:

– Успокойся, успокойся, хорошая моя. Всю рубашку обслюнявишь, дурёха, только что чистую надел. Ну что, не обижал тебя Кипик?.. Вот и хорошо. На-ка сахарку. Отец-то, небось, не баловал тебя, на подножном корме держал. Хрупай, хорошая моя, хрупай сахарок… Ну, я пойду, мне ещё кое-кого навестить надо.

Семимес поднялся, вышел из хлева и направился к дальней иве. Подойдя, встал на колени и сдвинул камень. Просунул руку в норку и осторожно тронул пальцами бархатный мешочек. И заговорил полушёпотом:

– Спи, спи, не тревожься. Спи и слушай мой рассказ. Нынче я вернулся из похода… Я вспоминал о Тебе каждый день из семнадцати, прожитых мной вдали от Тебя. Каждый день выпадало мгновение, когда можно было забыться. И тогда я думал о Тебе и об отце… Я мог не вернуться из этого похода или вернуться, как вернулся один из нас, Хранителей Слова, тот, кого называли Нэтэн-Смельчак. Ты знаешь, как он называл меня?.. Волчатник. Так он выказывал мне почтение. Скажу тебе… не хвастая: поход прибавил почтения ко мне. Я подметил это сразу, как только вернулся домой. Как он мне, этот парень, что упал со скалы: «На всю жизнь, проводник». Такое не выдумаешь, не приложив к мысли сердца. На всю жизнь запомнил Мэтэм слова мои, что удержали его в Мире живых лучше всякого зелья. Ничего на свете в те мгновения не было для него нужнее их. Оттого и запомнил на всю жизнь. А этот… славный лесовик? Как он мне: «Я верил, что ты вернёшься». Известное дело, верил: на себе мою силу испытал. Правду сказать, сам-то я не очень верил, что выживу. Однако ж выжил… Вот Гройорг, тот молодец! Сказал просто и самое главное: «С возвращением, Победитель! И спасибо тебе за нашего Жизнелюба!» Ещё скажу Тебе, что я опечален… очень опечален… Один гад ударил меня камнем по голове… и воткнул в меня кинжал. Убить меня хотел. Можно сказать, убил. Лишь мысль о Тебе и об отце подняла меня… и ещё одна мысль – о том, что я подведу Хранителей Слова… Не должен самый корявый из людей подводить их. Если бы подвёл, они бы все разом так и проговорились: «Этот подвёл… Этот подвёл». А я взял и не подвёл. И вернулся… чтобы они так не сказали… и ещё, чтобы убить этого гада… Но вдруг всё повернулось. Оказалось, что убивал он меня не по своей воле. Оказалось, что по своей воле он назвал меня братом… Братом. Как он мне: «Семимес, я не хочу драться с тобой. Я хочу быть твоим братом. Согласен?» Скажу Тебе так: у меня никогда не было брата – только отец… и Ты. И только он появился у меня, этот мой брат, с неправильным именем Круда, как… как сгорел в огне, что послал по пятам за ним Повелитель Тьмы. И не успели мы ему имя на правильное поменять… А знаешь, чем рознятся меж собою мои друзья и мой брат? Они своими речами словно поощряют меня, а брат мой Круда ждал, чтобы я его поощрил… Всё, пойду я… Нет, не всё… не всё… Как он мне: «И ещё скажу тебе, Семимес, сын Малама, то, чего прежде никому не говорил». И он открыл мне свою тайну. Оказывается, Одинокий – отец Фэлэфи, Норон. Теперь всё. Теперь пойду.

Семимес отнял горящие пальцы от бархатного мешочка, вынул руку из норки и задвинул её камнем. И отправился домой.

Перед тем как занять своё место у камина среди Хранителей Слова и на какое-то время погрузиться, как и они, в ожидание, похожее на пустоту, Семимес приступил к последнему делу, очень приятному и самому домашнему… Когда он перенёс из своей комнаты в гостиную и повесил на стену первую полку с грибочками, Мэтью спросил его:

– Помочь, проводник?

– Спасибо тебе, Мэт. Но своей беготнёй ты помешаешь мне привыкать к дому.

Вскоре гостиная обрела свой прежний вид.

– А скучнее было без этой красоты, Мал-Малец в помощь мне! Победитель, иди к нам! А то кого-то не хватает без тебя!

– Известное дело, без меня вам меня не хватает, – с довольством проскрипел Семимес, сел у камина и подбросил в огонь полешко.

– Меж домом Малама и Дорлифом могла бы быть такая же грибная поляна. И название ей не надо придумывать. Оно есть – Дорлифская Грибная Поляна, – прохрипел Гройорг под стать хрипливому огню в топке.

Все попытались представить, как будет выглядеть его странная мечта, воплощённая в жизнь. Это было не так-то просто… Его голос прервал это непростое занятие:

– Добрые всё же в Дорлифе ночи: захочешь потеряться – не потеряешься!

Все согласились с ним насчёт «добрые», хотя и не очень поняли насчёт «потеряться». И промолчали.

– В Дорлифе рурики ни к чему, разве что для забавы, – прохрипел Гройорг что-то совсем непонятное.

– Гройорг! – услышал он голос, вернувший его из мира грибных полян, злых ночей и бесполезных в Дорлифе руриков.

Морковный человечек сидел на диване, приютившись в его дальнем от камина углу, сидел и радовался, глядя на Семимеса и его друзей. И печалился, потому как знал, что скоро наступит мгновение, когда он скажет: «Друзья мои, поспите чуток. Подниму вас до свету. Слово нести надо. И пусть темень будет слепой в этот час».