Данный сборник из 8 мистических и абсурдных рассказов является попыткой объединения наиболее темных сторон русской экспериментальной прозы и визуального техноавангардизма.
© Ян Братович, 2017
ISBN 978-5-4485-5631-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Автобус №851
Мужчина со звучным именем Абб сидел на автобусной остановке. Он выглядел как человек, который не пользуется общественным транспортом: стильные чёрные штаны, выглаженная белая рубашка, чёрный пиджак по фигуре, чёрный галстук. В руках – жёлтый чемодан. Взгляд отчуждённый, словно у слепого – сквозь предметы и людей.
К остановке подъехал автобус №851. Несколько пассажиров вышли из него, несколько вошли.
– Это ваш автобус! Вы ведь о нём спрашивали? – вдруг опомнившись сказала пожилая женщина, сидевшая на остановке, и тронула за плечо Абба.
Абб быстро отреагировал и посмотрел на автобус, двери которого уже закрывались.
– Стойте! – закричал Абб. – Подождите!
Пожилая женщина схватила Абба за локоть:
– Молодой человек, я должна вам кое-что сказать…
– Отпустите… – Абб одёрнул руку. – Вы видите, что я опаздываю?!
Автобус уже отъехал от остановки, но не успел набрать скорость, поэтому Абб его нагнал.
– Откройте дверь! Эй! Откройте дверь!
Абб бежал рядом с автобусом и громко стучал ладонью по его дверям.
– Эй! Эй! – Абб махал перед глазами пассажиров чемоданом. – Скажите водителю, чтобы открыл двери! Эй!
Пассажиры безучастно смотрели на Абба и отводили взгляды. Автобус ехал всё быстрее и быстрее. Абб чуть не споткнулся о бордюр и отстал от автобуса. Он остановился, поправил галстук, оказавшийся на плече, и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Абб провожал глазами автобус №851, который притормозил метрах в пятидесяти от него – перед легковой машиной. Абб побежал к автобусу. На дороге образовалась небольшая пробка. Как только Абб добежал до автобуса, тот тронулся и поехал с небольшой скоростью. Остальные автомобили на дороге тоже возобновили движение.
Абб бежал рядом с автобусом и громко стучал ладонью по его дверям.
– Эй! Вы видите меня? Эй! – Абб махал перед глазами пассажиров чемоданом. – Скажите водителю, чтобы открыл двери! Остановитесь! Стойте!
Но пассажиры, как и прежде, не реагировали на крики Абба. Кто-то делал стеклянные глаза, кто-то переводил взгляд на свой мобильный телефон.
Автобус поворачивал направо. Абб резко остановился. Он смотрел то на автобус, то куда-то в сторону. По выражению лица Абба стало ясно, что он хочет срезать путь. Автобус №851 скрылся за поворотом. Абб перепрыгнул через кусты и побежал по дорожке между домами.
В проёме показался какой-то мужчина. Он заметил, что Абб очень спешит и стал преграждать ему путь.
– Дайте пройти! – раздражённо закричал Абб.
Мужчина выставил ногу в сторону и Абб споткнулся. Он почти потерял равновесие, но не упал. Мужчина со злостью в глазах поспешил прочь. Абб уже было кинулся избить его, но тут же вспомнил, что нужно опередить автобус, и продолжил движение вперёд.
Абб увидел дорогу, по которой вправо и влево двигались машины. Его лицо засияло. Не добежав каких-то пяти метров до проезжей части, Абб заметил автобус №851, медленно и покорно идущий в потоке остальных автомобилей.
Абб поравнялся с автобусом и громко застучал кулаком по обшивке.
– Эй! Люди! – Абб махал перед глазами пассажиров чемоданом. – Скажите водителю, чтобы открыл двери! Эй!
Пассажиры не реагировали. Автобус не останавливался.
Абб чуть не попал под проезжавший автомобиль и решил, что бежать по дороге опасно. Он свернул на тротуар, где сновали только случайные прохожие, и можно было набрать скорость. Абб твёрдо решил, что единственный способ попасть в автобус – стать прямо перед ним, чтобы тот был вынужден остановиться.
На всякий случай Абб размахивал перед собой чемоданом, чтобы прохожие расступались и не мешали ему бежать. Он посмотрел на автобус. Всё шло хорошо. Абб обогнал автобус уже метров на пятьдесят. Но тут его ждал неприятный сюрприз. Впереди, между проезжей частью и домом, он заметил рабочих – они меняли плитку, и оббежать их было невозможно. Единственным выходом было свернуть во дворы. Так Абб и поступил – скорость нельзя было терять.
Абб пробежал сначала двор одного дома, стоящего параллельно дороге. Потом он пробежал двор второго дома. Третий дом оказался очень длинным. Неестественно длинным. Двор казался неприлично бесконечным. Возникло ощущение, что такое здание придумано было специально. Словно из восьми-девяти домов решили сделать один. Солнце зашло за тучи и в округе немного потемнело. Лавочки и кусты лишились собственной тени и части привлекательности.
Абб вдруг оказался перед старой кирпичной стеной. Он посмотрел налево – пройти к дороге отсюда было нельзя. Тупик. Нужно было возвращаться обратно. Но Абб не спешил. Его привлёк рисунок на стене, созданный краской видимо очень давно. Сходу понять, что это – было невозможно.
Абб, нахмурившись, отошёл от стены на достаточное расстояние, чтобы видеть рисунок полностью и стал его рассматривать. Впервые за это утро его чемодан оказался на асфальте – держать его в руках было тяжело и в данный момент ни к чему.
Рисунок на стене напоминал огромный глаз с еле заметными ресницами. Зрачок был как настоящий, даже несмотря на то, что был нарисован исключительно белой краской. В центре зрачка были какие-то три символа, очень напоминающие цифры. Но понять, какие это цифры было затруднительно – они сохранились хуже всего.
Абб перевёл взгляд на чемодан, но того не оказалось рядом. Абб резко обернулся; в панике стал оглядываться по сторонам. Ни чемодана, ни людей поблизости не было.
Посмотрев на дом, Абб вдруг заметил стоящую перед входом в подъезд пожилую женщину – ту самую, которая указала ему на автобус №851 полчаса назад на остановке. На женщине было то же нелепое коричневое платье, что и прежде. В руке женщины был чемодан Абба. Она стояла точно статуя, – не шевелясь, почти безжизненно. Её взгляд – немигающий, полный ненависти – был направлен на Абба.
– Верните мне мой чемодан, – сказал Абб и сделал шаг в направлении женщины.
Женщина в ответ сделала шаг назад и негромко зарычала, сохраняя губы неподвижными. Её рык был как у дикого зверя – волка или какой-то большой кошки. Абб занервничал.
– Послушайте, зачем вам мой чемодан? Там мои документы. Я без них не могу. Там мой паспорт, договора… Отдайте!
Абб сделал ещё два осторожных шага к женщине. В ответ та отступила на пару шагов назад. Она зашла в подъезд и остановилась, продолжая рычать. В темноте подъезда её глаза стали без зрачков и молочного белого цвета.
– Вы нездоровы. Вы сами не понимаете, что делаете. Верните мой чемодан. Я не хочу ругаться.
Абб медленно подошёл к подъезду, слыша из него звериный рык женщины, и зашёл внутрь. Рык прекратился. Звуки в подъезде исчезли. Двор погрузился в тишину. Через минуту дверь подъезда закрылась без всякого постороннего вмешательства. И потом, в течение всего дня, больше не открывалась.
После этого пожилую женщину в коричневом платье и Абба никто и никогда больше не видел.
Шварцеланд
Я живу на окраине города в новостройке с одним окном. От центра далеко, зато рядом есть железная дорога. Можно сесть на поезд и выбрать любую понравившуюся остановку. Еще рядом есть река, и есть мост. Из квартиры он виден полностью. Правда, мост совсем заброшенный, но мне даже нравится, что он такой. Он напоминает мне скелет большого животного. Кто-то скажет, что подобный район не самое лучшее место для мальчишки-инвалида, но знает ли кто-нибудь, что мне нужно на самом деле.
Звуков в моей жизни мало. Сегодня шумно, завтра спокойно – нет, такого не бывает. Я молчу, и вместе со мной молчит моя новостройка. И черная роща на берегу реки молчит и мост молчит. Свист чайника для меня – уже громко. Голоса я слышу редко: либо по телевизору, либо когда звонит телефон. Когда по субботам на другом берегу проезжает поезд, я тоже его слышу. Потом еще долгое время, после того, как поезд пропадает за горизонтом, над округой носится тревожное эхо.
Иногда, мне кажется, что в моем доме нет людей, а остались лишь я и соседка. Соседку я почти не вижу. А когда это случается, она начинает сплетничать то о новой семье с 3-го этажа, то о новой семье с 5-го этажа. Я живу на 8-м и еще ни одного человека из тех, о ком она говорит, не видел. Может из-за того, что сам редко выхожу, а может, потому что люблю одиночество. И все же. Людей я не наблюдаю уже давно, будто они попрятались.
С месяц назад мой звуковой мир изменился. Хорошо помню, как это произошло. Я сидел перед телевизором и смотрел очередной черно-белый фильм, в котором ближе к середине актеры прекратили разговаривать, серьезно уставились друг на друга, а потом и вовсе куда-то пропали, оставив меня глазеть на пустой экран. Я хорошо запомнил тот вечер, еще и потому что сразу после фильма зазвонил телефон. Звонила мать. Не знаю, нарочно так вышло или нет, но наши с ней разговоры случаются раз в две недели – ни днем позже, ни днем раньше. Тот день не оказался исключением. Я восстанавливаю его в подробностях.
Я поднимаю трубку:
– Здравствуй, сынок.
– Здравствуй. Как у тебя дела?
– Да, так. Сегодня думала о том, что из моей тыквы выйдет прекрасное хранилище для звуков прошлого.
– Понятно.
Мать говорит в нос и то и дело вздыхает:
– У тебя уставший голос. Ты заболела?
– Нет. Это ветры. Они поднимают пыль, которая заставляет меня кашлять.
– С тобой бы такого не случилось.
– Ну, да ладно. Что у тебя нового, сынок?
– Тоже ничего особенного, – я перевожу взгляд на улицу и замечаю, как портится погода. – Посмотри в окно. Видишь? Грязного синего цвета.
– Да, вижу, – мать замолкает. – Тучи.
Я кладу трубку и тянусь за костылем. Задетый стакан с чаем падает на пол. Доковыляв до окна, я отодвигаю занавеску, и осторожно вглядываюсь в унылый пейзаж. Быстро темнеет, в сумерках роща кажется враждебной. Мост прорисовывается все хуже и хуже, словно стараясь спрятаться в вечерней дымке. Вроде бы все как обычно и вроде бы все на своих местах, да только когда смотришь изо дня в день на одну и ту же картину, запоминаешь самые бесполезные детали, и если в ней что-то появилось или чего-то не хватает – то это сразу чувствуется. И я замечаю лишнюю деталь. По реке плывет что-то, и это что-то похоже на человека. Видна голова и часть плеча. Рот широко открыт, лицо вроде бы мужское – издалека рассмотреть трудно. Тело доплывает до моста и пропадает под ним. Я крепко сжимаю занавеску, надеясь, что мне показалось. Но, миновав мост, тело появляется вновь. Оно бездвижно и плывет дальше. Я вслух решаю, что если это мертвец, и мне все-таки не померещилось, то, нужно хотя бы выловить его и понять, что с ним случилось. Не тратя время на одевания, я мигом выхожу из квартиры и бросаюсь к лифту. Нормальный человек, с нормальными ногами, преодолел бы расстояние до реки за пару минут. В моем же случае остается лишь рассчитывать на то, что труп не пропадет хотя бы еще пять-семь минут.
Я оказываюсь на улице и выруливаю в направлении реки – рвусь, и каждый раз ступая на больную ногу, прихрамываю. В голове крутятся сюжеты преступлений: один убил другого и сбросил тело в воду, суицидник, падающий с пристани, как надрубленное дерево.
Наконец добравшись до моста, я слегка спотыкаюсь. Сразу смотрю в ту сторону, в которую плыл труп – вытягиваюсь, как мышь в поиске еды. Трупа нет.
Он вполне мог уплыть за то время, пока я добирался. На другом берегу громко раскачиваются деревья. В течении реки только спокойствие.
– Как овощи.
Я оборачиваюсь. Рядом со мной в той же позе, что и я стоит соседка. Она идиотски улыбается и, не моргая, смотрит на реку:
– Мы все как овощи. Не правда ли? – бормочет соседка и улыбается еще раз.
Взглянув на ее нелепо накрашенные губы, я подпираю плечо костылем и, ничего не ответив, направляюсь домой. Все из-за ноги – черт бы ее побрал – ни на что не годится. Ведь я мог успеть. И эта кудрявая кукла, – откуда она взялась? Не сидится ей. Что она там высматривала?
Пока я злюсь на себя и мысленно ворчу, подъезд оказывается перед глазами. В тот момент, когда я открываю дверь, мой слух выхватывает звук, похожий на хруст. Я замираю. Опять причудливые игры фантазии? Хруст повторяется, – он идет из окошка подвала. Слышатся толчки. Через пару секунд опять слышится хруст. Первая мысль – кто-то держит в подвале животных. Вторая мысль – зачем кому-то из нашего дома держать в подвале животных? Какое-то время я продолжаю напряженно вслушиваться. Звуки больше не повторяются, и я потихоньку возвращаюсь домой.
Войдя в квартиру, я первым делом закрываю ее на замок. Слишком много впечатлений. Сев на пол, я прислоняюсь спиной к стене и засыпаю.
***
Игра в молчанку всегда заводит в тупик.
Когда я проснулся на следующий день, то сразу вставать не стал. Во-первых, из-за ноги подниматься с постели очень тяжело. А во-вторых, я люблю подолгу лежать. Просто лежать, пялиться в потолок и о чем-нибудь думать. Я плотно сжимал губы, лежал и думал. Думал о том, кем при жизни мог быть тот мертвец. Не почудилось ли мне то, что я видел. В какой-то момент у меня появилось ощущение, что мои мысли по-настоящему зажужжали в голове. Оказалось, что жужжание было реальным. Но жужжала муха. Видимо, она залетела через окно. Муха перелетала с одного места на другое, и, в конце концов, сев на потолок, медленно по нему заползала. Странно, в детстве мне не нравились мухи. А потом я нашел в них много интересного. Вот муха кружится рядом с люстрой и вот муха на потолке, только вверх тормашками. Половину жизни муха видит мир перевернутым. Вдруг, ей кажется, что это люди ходят вверх тормашками.
Я лежал и думал под жужжание мухи.
Квартира моя обставлена бедно, старые обои пожелтели, и то и дело отслаиваются. Единственное окно заменяет картину на стене. Окно помогает мне видеть округу, чувствовать себя предупрежденным. Даже с закрытыми глазами я могу описать то, что из него вижу. Серое небо занимает верхнюю часть «картины». Другая половина – верхушки черных деревьев. Дом со всех сторон окружает густая роща.
Чем дольше я лежал, тем навязчивее становились мысли о трупе, – мне не терпелось опять вернуться к реке. Выйдя из дома, я вновь не обнаружил на улице людей. Забытый кем-то трехколесный велосипед был в том же положении, что и неделю назад. Я дошел до середины моста и стал смотреть в воду. В воде отражалось то одно облако, то другое, и моя фантазия заиграла с образами. Сначала скопившиеся облака мне напомнили скалу, а потом скала изменила форму и превратилась в огромного слона. Слон задвигал хоботом и еле заметно подмигнул мне единственным глазом.
Я наивно думал, что если долго буду смотреть на реку, все повторится, как прошлым вечером и я смогу реабилитироваться. Не знаю, сколько времени мне пришлось торчать на мосту, но наверно очень долго. Нога совсем занемела. Я еще раз посмотрел в воду и стал возвращаться домой.
Возле подъезда я интуитивно сделал остановку. И не ошибся. Поначалу было тихо, но потом каким-то образом я почувствовал звук еще до того, как его услышал. Тот звук. И опять из подвала. Похожий на животные метания и толчки. Я никак не мог понять, что же все-таки слышу. Хуже всего – когда не знаешь или не видишь того, что тебя пугает. От страха я поспешил домой.
Настороженно поднимаясь по лестнице, я считал ступени и думал о матери.
Открыв дверь квартиры, я замер. Мой взгляд приковало окно. Картина пейзажа заменилась картиной «Пожара». Огромное пламя полыхало где-то в середине рощи. Я не сразу понял, что огонь настоящий. Горело что-то очень большое. Но горело очень странно. Неестественно, «как бы». Внутри квартиры тоже все стало «как бы». Воздух превратился в вакуум, у меня появилось чувство, будто я иду под водой – движения рук замедлились, квартира поплыла перед глазами. Пламя тоже поплыло, медленно размазываясь по небу.
Я высунулся из окна и заметил на другом берегу крохотное красное пятно, фигуру человека. Постепенно фигура приближалась к нашему дому, и мне удалось ее лучше рассмотреть. Это был пожарный. В комбинезоне, в шлеме – все как полагается. Почему-то я сразу заподозрил, что пожарный побежит именно на наш этаж. Наверно, поэтому я не удивился, услышав через время громкий топот на лестничной площадке.
Пожарный выглядел именно так, как я себе его и представлял. Голубоглазый, с загорелым лицом и, причем абсолютно спокойный. Не было похоже, чтобы он запыхался или вспотел. Когда он меня увидел, то первым делом скривил губы и, недоверчиво посмотрев на мой костыль, сказал.
– Я пожарный. Мой отец был пожарным. И братья тоже. У нас в семье все пожарные. Наша пожарная часть находится здесь, неподалеку. Сегодня она загорелась, и мы никак не можем ее спасти. Я ищу воду, чтобы потушить огонь.
Мне стало неловко от его просьбы, и я сильно занервничал. Жизнь в глуши сделала меня нелюдимым. Я ответил ему, что у меня нет воды, и топтался на месте, не зная чем помочь, а пожарный продолжал серьезно смотреть то мне в глаза, то на костыль.
В конце концов, наш разговор ни к чему не привел. После того как мы попрощались, я прильнул к двери и стал слушать.
За дверью раздалось несколько неуверенных шагов. Как я и думал, пожарный постучался к соседке. О том, что происходило за дверью, я догадывался по звуку. Замок провернулся два раза и послышался женский голос. Пожарный стал задавать вопросы, но какие именно я не разобрал. Точно так же я не разобрал и слов соседки. Не было ни истерики, ничего такого. Они беседовали спокойно и тихо. Я даже слышал, как пару раз соседка смеялась.
А потом голоса пропали. Подождав немного, я вновь подошел к окну и продолжил наблюдать за пожаром.
Пламя вдали не уменьшилось, а осталось таким же. Оно как будто было нарисовано. Пожарный спешил обратно в часть – красное пятнышко стремительно перемещалось по мосту. Мне оставалось только догадываться, – нашел он воду или нет? Когда пожарный был на другой стороне реки, я взял телефон и набрал номер соседки. Прошло гудков десять, но ответа не последовало. Я набрал номер еще раз и в трубке, наконец, послышался голос.
– Да. Чего ты хотел?
– Пожарный, что приходил. Ему ведь не вода нужна была?
– Почему ты уверен, что это был пожарный?
Я еще раз посмотрел в окно. По ту сторону реки никого не было. Люди появляются и тут же исчезают. Мой следующий вопрос был логичен:
– Я не знаю, кто читает наши газеты. Почтальон не приходил уже давно, а ящики все равно не пустуют. Где он? Меня это беспокоит. Газеты постоянно забирают.
– Кто знает о почтальоне? Он ходит туда-сюда. Ничего странного я не замечала, кроме того, что он очень любопытен и прислушивается к дверям.
– С ним нужно будет что-то решить. Но я не об этом.
– А о чем?
– У нас в подвале могут быть животные? Я слышал в нем топот. И неприятный звук. Как будто волки, только по-другому. Собаки или какие-нибудь большие звери.
– Это невозможно. Наши жильцы. И животные.
– А у кого ключи от подвала?
– Не знаю. Дверь красили вместе с замком. Даже если бы подвал открывали, это сразу бы стало заметно.
Мне стало плохо от нестыковок. Мертвец, который куда-то плыл. Пожарный, который исчез быстрее, чем появился. Пропавший почтальон, жильцы, которых я не вижу. Животные, которые никак не могут быть в подвале. Если соседка права, то я наверняка болен. А если нет, – она может пропасть следующей. Я взглянул в окно – огня больше не было.
Я положил трубку.
***
Проходили дни. Словно швы лопались, медленно обнажая рану сомнений.
За долгие годы я привык к тихой жизни. Я верил, что остальные люди живут точно так же. Редко говорят и много размышляют. Я боялся, что останусь абсолютно один, но переезжать мне не хотелось. Мне просто нужна была тишина.
Все больше и больше я убеждался, что мой дом перестал быть «моим. В нем как будто бы образовалась опухоль. Неизвестная субстанция, которая увеличивалась в размерах, понемногу заражая весь организм здания.
Единственный человек, живший со мной рядом, которого я мог видеть и с которым мог разговаривать, пропал. Соседка. Она была, как предохранитель от окончательного помешательства. Но и она все-таки исчезла. Ее телефон не отвечал, а ответом на стук в дверь было молчание.
Звук из подвала стал доноситься все чаще и отчетливее. Мерзкое чавканье я слышал даже по ночам. Оно волновало меня. Оно пугало меня. Оно стало постоянным.
Я ждал, когда наступит суббота и придет поезд. Еще почтальон, глядя на мой измученный вид, советовал отдохнуть где-нибудь, хотя бы в выходные. Где-нибудь в другом месте. Но не рядом с рощей.
Рано утром в субботу я уже сидел на остановке и грыз ногти, нервничая по поводу предстоящего путешествия. Поезд для меня в первую очередь был лавиной звука, а значит, встреча с ним гарантировала порцию адреналина. Собственно, так и получилось. Характерный гудок заставил меня резко вскочить с места. Я чуть не потерял сознание, когда поезд подъезжал к остановке. А особенно, когда в него пришлось садиться.
Оказавшись внутри, я немного успокоился. Попутчиков не намечалось, и можно было не волноваться, что кто-то будет смотреть на ногу.
Пшеничные поля проносились за окном, одни пшеничные поля. Так продолжалось очень долго. Пока не показались лысые горы. А потом мы проехали порт.
Небо покраснело, и солнце словно заулыбалось лучами. Вдали я заметил кучу пестрых домишек. Я в шутку назвал эти районы Свинляндией или Карамельной Страной. Я был в них пару раз, правда, много лет назад. И, видимо, ничего с тех пор не изменилось. На рекламных щитах счастливые семьи все так же яростно облизывали гигантские конфеты, а снизу красовалась надпись «Ментальный сон – жизнь по расчету».
Точно такие же семьи я увидел и на вокзале. И все они имели один и тот же состав. Мама – пупс, папа – пупс, и с ними их дети – маленькие свинки-копилки. Ну, прямо конфетные человечки грушевидной формы. Щеки розовые, кожа, как корка яблочного пирога красивая. Расцеловать? На вкус попробовать? Ан нет, пальцем не тронь. Глазурь и гармония. Походка бойца сумо плюс легкость мыслей-слов.
Все казалось игрушечным и несерьезным. Желтые стены, красные крыши, зеленые двери. Пока я стоял с открытым ртом и с завистью рассматривал дома, меня сбили с ног. Все произошло так быстро – секунда и я локтями ударяюсь об асфальт. Оказалось, меня сбил пухлый хулиган на миниатюрной машине. Из машины мне в руки посыпались какие-то разноцветные шарики. Я набрал их целую горсть, и, попробовав один на вкус, понял, что это конфеты. Мальчишка заплакал, став звать взрослых на помощь.
Из дома напротив послышалось ворчание. Дверь открыл человек с большим пузом. Он поправил подтяжки и пригрозил мне пальцем.
– Опять крысеныш ты грызешь мое спокойствие. Тебе изгонять, падла, кто разрешал?
После этого он повернул голову в сторону и кому-то крикнул:
– Марыся!
Из-за угла вышла толстая девочка с прической «под горшок». Она дебильно улыбалась и ковыряла в носу. Человек с большим пузом что-то достал из кармана и дал съесть девочке.
– Ты ж моя сахарная. На, вот. Погрызи.
Марыся громко пустила газы, смеясь и хрюкая от удовольствия. Запах пошел тут же. Странно, но газы девочки показались мне даже ароматными, словно вместо кала в ее кишечнике были рождественские сладости.
Улица зашевелилась. Местные поочередно выходили из своих домов и собирались вокруг меня. Они следили за моей реакцией и, скорее всего, знали, что мне страшно. Я чувствовал себя обезьянкой в зоопарке, которую каждый хотел передразнить и напугать. Кто-то из толпы подбежал поближе и насильно запихнул мне в рот конфеты.
Послышался смех:
– Гля, как пляшет? Бродяжка зассаная. У нее вон пена изо рта!
У меня вдруг началась рвота. Мое тело, как пожарный шланг, стало выблевывать пену. Свинусы попятились назад, и я в момент обрыгал пеной автомобиль мальчишки. Меня не переставало трясти. Нет. Не просто трясти. Я бился в конвульсиях, не понимая, что со мной происходит, и почему меня так ненавидят. Толстые щеки свинусов продолжали угрожающе надвигаться на меня:
– Хочешь конфетку сладкую? Как попку бога сладкую?
Слова больше не звучали для меня. Я перестал их слышать. Каждое следующее оскорбление всплывало перед глазами в виде субтитров, точно я попал в старый черно-белый фильм. Но свинусы не унимались:
– Пока дети спят крепким сном, их родители совершают преступления, и в этих преступлениях кроется секрет невинности каждого виновного на земле, но ты, видимо, абортыш, совсем обнаглел. Загадил нашу улицу, наши конфеты и наших детей.
Вместо ответа из моего рта вырвался мощный фонтан пены, и меня отбросило назад. Мне очень повезло. Очутившись на приличном расстоянии от свинусов, я смог подняться и кое-как добежать до вокзала.
Не понимаю, как мне это удалось. Помню, как кричали в спину. Как угрожали помню. Дверь купе до сих пор стоит перед глазами. Наверно, все-таки случилось чудо.
Я закрыл уши руками, засыпая под разъяренные удары по вагону, и больше не боялся. Может быть, так сработал мой организм. Не знаю. Но я больше не боялся. Я перестал дергаться, сел ровно и успокоился. Последнее, что я запомнил, – как тронулся поезд.
***
Монстр живет в подвале моего дома в обличии слоноподобных тварей. У меня нет матери – она умерла при родах. У меня нет даже ее снимка. Но монстр звонит по телефону и говорит со мной под видом матери. Сначала он съел всех людей на первом этаже. Потом добрался и до последних. Я скармливал ему жильцов долго и методично, семья за семьею. Выманивал одного за другим. Свою соседку я ему тоже скормил, поэтому монстру приходится притворяться и ей. На всю округу остались только я и он. Он все мне заменяет. Телевизор у меня не работал, но монстр и об этом позаботился. Он стал симулировать каналы, программы и голоса. Он очень умный. Знает где я, с кем я и обижает ли кто. Моя злость ему как топливо. Сейчас стены квартиры слегка подрагивают, внизу слышатся толчки. Что ж, пора его кормить.
Я спускаюсь по ступенькам, сжимая в кармане ключ от подвала. Как хорошо, что никого не осталось. Фантомные боли в ноге – единственное, что временами сильно раздражает. С ногами все нормально, а ковыляю, как идиот. Да и как бы хилая хромоножка дотащила такого детину до реки. Чертов почтальон со своими газетами.
Дойдя до третьего этажа, я проверяю на месте ли леденцы. Да, на месте. Спускаюсь дальше.
Тот случай с пожарными произошел, когда я был совсем ребенком. На меня, конечно, никто не подумал. Маленький, несмышленый. Именно тогда, после трагедии, монстр и остался жить вместе со мной. По ночам я замечал, как рядом с кроватью стоит его темный силуэт. Страшно не было. Скорее наоборот.
Розовощекая Свинляндия. Ее запах – запах конфет – я почувствовал еще в поезде, когда только приближался к ней. А там, среди сказочных домишек, можно разгуляться. Какие вредные хрюшки там обитают. Нелепые до ужаса. Все-таки они смешные. Лопают сладкое за обе щеки, жиреют. Готов поспорить, их кожа пахнет леденцами, их одежда пахнет леденцами, и их домишки – тоже пахнут леденцами. Удачнее и не придумаешь. Веселая поросня сама нарисовала у себя на лбах мишени.
Вот и зеленая дверь – я открываю подвал.
Вонь от трупов идет страшная. В темноте мелькают хоботы.
Все-таки дети получились прожорливые. С юмором. Приделали себе оторванные руки и ноги. Один себе приделал голову профессора со второго этажа. «Красавцем» его назову.
Пошарив в карманах, я достаю разноцветные шарики и начинаю кормление. Малыши слюнявят мои ладони, жадно поедая конфеты. Острые клыки царапают кожу. Интересно сколько километров бежать до Свинляндии? Двадцать? Тридцать? Все равно доберутся. Точно доберутся.
Под громкое чавканье и рычание я вспоминаю слова из одной детской песенки.
«Свинка пухла – свинка сдохла,
Себя свинка вела плохо».
Смеясь и постоянно напевая одни и те же строчки, я широко открываю дверь подъезда и довольный собой возвращаюсь в квартиру.
***
Сейчас я вновь живу, как и раньше. С момента поездки в Свинляндию прошло примерно месяца два. Точно не помню. Когда чистил квартиру, выбросил календарь. Он мне все равно не нужен.
На днях звонила мать. Голос у нее был грустный, из-за помех слова понимались с трудом.
– Здравствуй, сынок.
– Здравствуй. Как ты?
– Все нормально. Сегодня порезала руку, а крови не было. Вот сижу и думаю, может у меня бескровие. Странное ощущение. Как будто у тебя чужая слюна. Странное ощущение. Жрать мозги. Знаешь, в последнее время я все больше молчу, слушая свои мысли. Я пропускаю мир через себя и создаю собственный мир. И в нем для меня есть только один Бог – это насилие. И я не могу и не смогла бы прожить свою жизнь иначе. Потому что все, что я делаю тоже насилие. Только насилие над собой.
Я положил трубку и подошел к окну. На берегу я увидел двух людей. Это была соседка с каким-то мужчиной. Она стояла неподвижно, а мужчина грыз ее лицо, пристроившись сбоку. Соседка подняла голову, заметила меня и помахала рукой. Я помахал ей в ответ и улыбнулся.
Погода менялась. На улице быстро темнело. Мне не хотелось выходить из квартиры, и я остался дома. Досматривать очередной черно-белый фильм.
Я живу на окраине города, в доме с одним окном. От центра далеко, зато рядом есть железная дорога. Можно сесть на поезд и выбрать любую понравившуюся остановку. Временами мне кажется, что в нашем доме живем лишь я и соседка. Остальных жильцов я не наблюдаю уже давно, и от этого мне становится очень жутко и одиноко. Кто-то скажет, что подобный район не самое лучшее место для мальчишки-инвалида, но кто знает, что мне нужно на самом деле.
Шварцеланд. Игра в муху
с ЦЙЧХ ОБ ПЛТБЙОЕ ЗПТПДБ Ч ОПЧПУФТПКЛЕ У ПДОЙН ПЛОПН. пФ ГЕОФТБ ДБМЕЛП, ЪБФП ТСДПН ЕУФШ ЦЕМЕЪОБС ДПТПЗБ. нПЦОП УЕУФШ ОБ РПЕЪД Й ЧЩВТБФШ МАВХА РПОТБЧЙЧЫХАУС ПУФБОПЧЛХ. еЭЕ ТСДПН ЕУФШ ТЕЛБ, Й ЕУФШ НПУФ. йЪ ЛЧБТФЙТЩ ПО ЧЙДЕО РПМОПУФША. рТБЧДБ, НПУФ УПЧУЕН ЪБВТПЫЕООЩК, ОП НОЕ ДБЦЕ ОТБЧЙФУС, ЮФП ПО ФБЛПК. пО ОБРПНЙОБЕФ НОЕ УЛЕМЕФ ВПМШЫПЗП ЦЙЧПФОПЗП. лФП-ФП УЛБЦЕФ, ЮФП РПДПВОЩК ТБКПО ОЕ УБНПЕ МХЮЫЕЕ НЕУФП ДМС НБМШЮЙЫЛЙ-ЙОЧБМЙДБ, ОП ЪОБЕФ МЙ ЛФП-ОЙВХДШ, ЮФП НОЕ ОХЦОП ОБ УБНПН ДЕМЕ.
ъЧХЛПЧ Ч НПЕК ЦЙЪОЙ НБМП. уЕЗПДОС ЫХНОП, ЪБЧФТБ УРПЛПКОП ОЕФ, ФБЛПЗП ОЕ ВЩЧБЕФ. с НПМЮХ, Й ЧНЕУФЕ УП НОПК НПМЮЙФ НПС ОПЧПУФТПКЛБ. й ЮЕТОБС ТПЭБ ОБ ВЕТЕЗХ ТЕЛЙ НПМЮЙФ Й НПУФ НПМЮЙФ. уЧЙУФ ЮБКОЙЛБ ДМС НЕОС ХЦЕ ЗТПНЛП. зПМПУБ С УМЩЫХ ТЕДЛП: МЙВП РП ФЕМЕЧЙЪПТХ, МЙВП ЛПЗДБ ЪЧПОЙФ ФЕМЕЖПО. лПЗДБ РП УХВВПФБН ОБ ДТХЗПН ВЕТЕЗХ РТПЕЪЦБЕФ РПЕЪД, С ФПЦЕ ЕЗП УМЩЫХ. рПФПН ЕЭЕ ДПМЗПЕ ЧТЕНС, РПУМЕ ФПЗП, ЛБЛ РПЕЪД РТПРБДБЕФ ЪБ ЗПТЙЪПОФПН, ОБД ПЛТХЗПК ОПУЙФУС ФТЕЧПЦОПЕ ЬИП.
йОПЗДБ, НОЕ ЛБЦЕФУС, ЮФП Ч НПЕН ДПНЕ ОЕФ МАДЕК, Б ПУФБМЙУШ МЙЫШ С Й УПУЕДЛБ. уПУЕДЛХ С РПЮФЙ ОЕ ЧЙЦХ. б ЛПЗДБ ЬФП УМХЮБЕФУС, ПОБ ОБЮЙОБЕФ УРМЕФОЙЮБФШ ФП П ОПЧПК УЕНШЕ У 3-ЕЗП ЬФБЦБ, ФП П ОПЧПК УЕНШЕ У 5-ПЗП ЬФБЦБ. с ЦЙЧХ ОБ 8-ПН Й ЕЭЕ ОЙ ПДОПЗП ЮЕМПЧЕЛБ ЙЪ ФЕИ, П ЛПН ПОБ ЗПЧПТЙФ, ОЕ ЧЙДЕМ. нПЦЕФ ЙЪ-ЪБ ФПЗП, ЮФП УБН ТЕДЛП ЧЩИПЦХ, Б НПЦЕФ, РПФПНХ ЮФП МАВМА ПДЙОПЮЕУФЧП. й ЧУЕ ЦЕ. мАДЕК С ОЕ ОБВМАДБА ХЦЕ ДБЧОП, ВХДФП ПОЙ РПРТСФБМЙУШ.
у НЕУСГ ОБЪБД НПК ЪЧХЛПЧПК НЙТ ЙЪНЕОЙМУС. иПТПЫП РПНОА, ЛБЛ ЬФП РТПЙЪПЫМП. с УЙДЕМ РЕТЕД ФЕМЕЧЙЪПТПН Й УНПФТЕМ ПЮЕТЕДОПК ЮЕТОП-ВЕМЩК ЖЙМШН, Ч ЛПФПТПН ВМЙЦЕ Л УЕТЕДЙОЕ БЛФЕТЩ РТЕЛТБФЙМЙ ТБЪЗПЧБТЙЧБФШ, УЕТШЕЪОП ХУФБЧЙМЙУШ ДТХЗ ОБ ДТХЗБ, Б РПФПН Й ЧПЧУЕ ЛХДБ-ФП РТПРБМЙ, ПУФБЧЙЧ НЕОС ЗМБЪЕФШ ОБ РХУФПК ЬЛТБО. с ИПТПЫП ЪБРПНОЙМ ФПФ ЧЕЮЕТ, ЕЭЕ Й РПФПНХ ЮФП УТБЪХ РПУМЕ ЖЙМШНБ ЪБЪЧПОЙМ ФЕМЕЖПО. ъЧПОЙМБ НБФШ. оЕ ЪОБА, ОБТПЮОП ФБЛ ЧЩЫМП ЙМЙ ОЕФ, ОП ОБЫЙ У ОЕК ТБЪЗПЧПТЩ УМХЮБАФУС ТБЪ Ч ДЧЕ ОЕДЕМЙ ОЙ ДОЕН РПЪЦЕ, ОЙ ДОЕН ТБОШЫЕ. фПФ ДЕОШ ОЕ ПЛБЪБМУС ЙУЛМАЮЕОЙЕН. с ЧПУУФБОБЧМЙЧБА ЕЗП Ч РПДТПВОПУФСИ.
с РПДОЙНБА ФТХВЛХ:
ъДТБЧУФЧХК, УЩОПЛ.
ъДТБЧУФЧХК. лБЛ Х ФЕВС ДЕМБ?
дБ, ФБЛ. уЕЗПДОС ДХНБМБ П ФПН, ЮФП ЙЪ НПЕК ФЩЛЧЩ ЧЩКДЕФ РТЕЛТБУОПЕ ИТБОЙМЙЭЕ ДМС ЪЧХЛПЧ РТПЫМПЗП.
рПОСФОП.
нБФШ ЗПЧПТЙФ Ч ОПУ Й ФП Й ДЕМП ЧЪДЩИБЕФ:
х ФЕВС ХУФБЧЫЙК ЗПМПУ. фЩ ЪБВПМЕМБ?
оЕФ. ьФП ЧЕФТЩ. пОЙ РПДОЙНБАФ РЩМШ, ЛПФПТБС ЪБУФБЧМСЕФ НЕОС ЛБЫМСФШ.
у ФПВПК ВЩ ФБЛПЗП ОЕ УМХЮЙМПУШ.
оХ, ДБ МБДОП. юФП Х ФЕВС ОПЧПЗП, УЩОПЛ?
фПЦЕ ОЙЮЕЗП ПУПВЕООПЗП, С РЕТЕЧПЦХ ЧЪЗМСД ОБ ХМЙГХ Й ЪБНЕЮБА, ЛБЛ РПТФЙФУС РПЗПДБ. рПУНПФТЙ Ч ПЛОП. чЙДЙЫШ? зТСЪОПЗП УЙОЕЗП ГЧЕФБ.
дБ, ЧЙЦХ, НБФШ ЪБНПМЛБЕФ. фХЮЙ.
с ЛМБДХ ФТХВЛХ Й ФСОХУШ ЪБ ЛПУФЩМЕН. ъБДЕФЩК УФБЛБО У ЮБЕН РБДБЕФ ОБ РПМ. дПЛПЧЩМСЧ ДП ПЛОБ, С ПФПДЧЙЗБА ЪБОБЧЕУЛХ, Й ПУФПТПЦОП ЧЗМСДЩЧБАУШ Ч ХОЩМЩК РЕКЪБЦ. вЩУФТП ФЕНОЕЕФ, Ч УХНЕТЛБИ ТПЭБ ЛБЦЕФУС ЧТБЦДЕВОПК. нПУФ РТПТЙУПЧЩЧБЕФУС ЧУЕ ИХЦЕ Й ИХЦЕ, УМПЧОП УФБТБСУШ УРТСФБФШУС Ч ЧЕЮЕТОЕК ДЩНЛЕ. чТПДЕ ВЩ ЧУЕ ЛБЛ ПВЩЮОП Й ЧТПДЕ ВЩ ЧУЕ ОБ УЧПЙИ НЕУФБИ, ДБ ФПМШЛП ЛПЗДБ УНПФТЙЫШ ЙЪП ДОС Ч ДЕОШ ОБ ПДОХ Й ФХ ЦЕ ЛБТФЙОХ, ЪБРПНЙОБЕЫШ УБНЩЕ ВЕУРПМЕЪОЩЕ ДЕФБМЙ, Й ЕУМЙ Ч ОЕК ЮФП-ФП РПСЧЙМПУШ ЙМЙ ЮЕЗП-ФП ОЕ ИЧБФБЕФ ФП ЬФП УТБЪХ ЮХЧУФЧХЕФУС. й С ЪБНЕЮБА МЙЫОАА ДЕФБМШ. рП ТЕЛЕ РМЩЧЕФ ЮФП-ФП, Й ЬФП ЮФП-ФП РПИПЦЕ ОБ ЮЕМПЧЕЛБ. чЙДОБ ЗПМПЧБ Й ЮБУФШ РМЕЮБ. тПФ ЫЙТПЛП ПФЛТЩФ, МЙГП ЧТПДЕ ВЩ НХЦУЛПЕ ЙЪДБМЕЛБ ТБУУНПФТЕФШ ФТХДОП. фЕМП ДПРМЩЧБЕФ ДП НПУФБ Й РТПРБДБЕФ РПД ОЙН. с ЛТЕРЛП УЦЙНБА ЪБОБЧЕУЛХ, ОБДЕСУШ, ЮФП НОЕ РПЛБЪБМПУШ. оП, НЙОПЧБЧ НПУФ, ФЕМП РПСЧМСЕФУС ЧОПЧШ. пОП ВЕЪДЧЙЦОП Й РМЩЧЕФ ДБМШЫЕ. с ЧУМХИ ТЕЫБА, ЮФП ЕУМЙ ЬФП НЕТФЧЕГ, Й НОЕ ЧУЕ-ФБЛЙ ОЕ РПНЕТЕЭЙМПУШ, ФП, ОХЦОП ИПФС ВЩ ЧЩМПЧЙФШ ЕЗП Й РПОСФШ, ЮФП У ОЙН УМХЮЙМПУШ. оЕ ФТБФС ЧТЕНС ОБ ПДЕЧБОЙС, С НЙЗПН ЧЩИПЦХ ЙЪ ЛЧБТФЙТЩ Й ВТПУБАУШ Л МЙЖФХ. оПТНБМШОЩК ЮЕМПЧЕЛ, У ОПТНБМШОЩНЙ ОПЗБНЙ, РТЕПДПМЕМ ВЩ ТБУУФПСОЙЕ ДП ТЕЛЙ ЪБ РБТХ НЙОХФ. ч НПЕН ЦЕ УМХЮБЕ ПУФБЕФУС МЙЫШ ТБУУЮЙФЩЧБФШ ОБ ФП, ЮФП ФТХР ОЕ РТПРБДЕФ ИПФС ВЩ ЕЭЕ РСФШ-УЕНШ НЙОХФ.
с ПЛБЪЩЧБАУШ ОБ ХМЙГЕ Й ЧЩТХМЙЧБА Ч ОБРТБЧМЕОЙЙ ТЕЛЙ ТЧХУШ, Й ЛБЦДЩК ТБЪ УФХРБС ОБ ВПМШОХА ОПЗХ, РТЙИТБНЩЧБА. ч ЗПМПЧЕ ЛТХФСФУС УАЦЕФЩ РТЕУФХРМЕОЙК: ПДЙО ХВЙМ ДТХЗПЗП Й УВТПУЙМ ФЕМП Ч ЧПДХ, УХЙГЙДОЙЛ, РБДБАЭЙК У РТЙУФБОЙ, ЛБЛ ОБДТХВМЕООПЕ ДЕТЕЧП.
оБЛПОЕГ ДПВТБЧЫЙУШ ДП НПУФБ, С УМЕЗЛБ УРПФЩЛБАУШ. уТБЪХ УНПФТА Ч ФХ УФПТПОХ, Ч ЛПФПТХА РМЩМ ФТХР ЧЩФСЗЙЧБАУШ, ЛБЛ НЩЫШ Ч РПЙУЛЕ ЕДЩ. фТХРБ ОЕФ.
пО ЧРПМОЕ НПЗ ХРМЩФШ ЪБ ФП ЧТЕНС, РПЛБ С ДПВЙТБМУС. оБ ДТХЗПН ВЕТЕЗХ ЗТПНЛП ТБУЛБЮЙЧБАФУС ДЕТЕЧШС. ч ФЕЮЕОЙЙ ТЕЛЙ ФПМШЛП УРПЛПКУФЧЙЕ.
лБЛ ПЧПЭЙ.
с ПВПТБЮЙЧБАУШ. тСДПН УП НОПК Ч ФПК ЦЕ РПЪЕ, ЮФП Й С УФПЙФ УПУЕДЛБ. пОБ ЙДЙПФУЛЙ ХМЩВБЕФУС Й, ОЕ НПТЗБС, УНПФТЙФ ОБ ТЕЛХ:
нЩ ЧУЕ ЛБЛ ПЧПЭЙ. оЕ РТБЧДБ МЙ? ВПТНПЮЕФ УПУЕДЛБ Й ХМЩВБЕФУС ЕЭЕ ТБЪ.
чЪЗМСОХЧ ОБ ЕЕ ОЕМЕРП ОБЛТБЫЕООЩЕ ЗХВЩ, С РПДРЙТБА РМЕЮП ЛПУФЩМЕН Й, ОЙЮЕЗП ОЕ ПФЧЕФЙЧ, ОБРТБЧМСАУШ ДПНПК. чУЕ ЙЪ-ЪБ ОПЗЙ ЮЕТФ ВЩ ЕЕ РПВТБМ ОЙ ОБ ЮФП ОЕ ЗПДЙФУС. чЕДШ С НПЗ ХУРЕФШ. й ЬФБ ЛХДТСЧБС ЛХЛМБ, ПФЛХДБ ПОБ ЧЪСМБУШ? оЕ УЙДЙФУС ЕК. юФП ПОБ ФБН ЧЩУНБФТЙЧБМБ?
рПЛБ С ЪМАУШ ОБ УЕВС Й НЩУМЕООП ЧПТЮХ, РПДЯЕЪД ПЛБЪЩЧБЕФУС РЕТЕД ЗМБЪБНЙ. ч ФПФ НПНЕОФ, ЛПЗДБ С ПФЛТЩЧБА ДЧЕТШ, НПК УМХИ ЧЩИЧБФЩЧБЕФ ЪЧХЛ, РПИПЦЙК ОБ ИТХУФ. с ЪБНЙТБА. пРСФШ РТЙЮХДМЙЧЩЕ ЙЗТЩ ЖБОФБЪЙЙ? иТХУФ РПЧФПТСЕФУС, ПО ЙДЕФ ЙЪ ПЛПЫЛБ РПДЧБМБ. уМЩЫБФУС ФПМЮЛЙ. юЕТЕЪ РБТХ УЕЛХОД ПРСФШ УМЩЫЙФУС ИТХУФ. рЕТЧБС НЩУМШ ЛФП-ФП ДЕТЦЙФ Ч РПДЧБМЕ ЦЙЧПФОЩИ. чФПТБС НЩУМШ
ЪБЮЕН ЛПНХ-ФП ЙЪ ОБЫЕЗП ДПНБ ДЕТЦБФШ Ч РПДЧБМЕ ЦЙЧПФОЩИ? лБЛПЕ-ФП ЧТЕНС С РТПДПМЦБА ОБРТСЦЕООП ЧУМХЫЙЧБФШУС. ъЧХЛЙ ВПМШЫЕ ОЕ РПЧФПТСАФУС, Й С РПФЙИПОШЛХ ЧПЪЧТБЭБАУШ ДПНПК.
чПКДС Ч ЛЧБТФЙТХ, С РЕТЧЩН ДЕМПН ЪБЛТЩЧБА ЕЕ ОБ ЪБНПЛ. уМЙЫЛПН НОПЗП ЧРЕЮБФМЕОЙК. уЕЧ ОБ РПМ, С РТЙУМПОСАУШ УРЙОПК Л УФЕОЕ Й ЪБУЩРБА.
***
йЗТБ Ч НПМЮБОЛХ ЧУЕЗДБ ЪБЧПДЙФ Ч ФХРЙЛ.
лПЗДБ С РТПУОХМУС ОБ УМЕДХАЭЙК ДЕОШ, ФП УТБЪХ ЧУФБЧБФШ ОЕ УФБМ. чП-РЕТЧЩИ, ЙЪ-ЪБ ОПЗЙ РПДОЙНБФШУС У РПУФЕМЙ ПЮЕОШ ФСЦЕМП. б ЧП-ЧФПТЩИ, С МАВМА РПДПМЗХ МЕЦБФШ. рТПУФП МЕЦБФШ, РСМЙФШУС Ч РПФПМПЛ Й П ЮЕН-ОЙВХДШ ДХНБФШ. с РМПФОП УЦЙНБМ ЗХВЩ, МЕЦБМ Й ДХНБМ. дХНБМ П ФПН, ЛЕН РТЙ ЦЙЪОЙ НПЗ ВЩФШ ФПФ НЕТФЧЕГ. оЕ РПЮХДЙМПУШ МЙ НОЕ ФП, ЮФП С ЧЙДЕМ. ч ЛБЛПК-ФП НПНЕОФ Х НЕОС РПСЧЙМПУШ ПЭХЭЕОЙЕ, ЮФП НПЙ НЩУМЙ РП-ОБУФПСЭЕНХ ЪБЦХЦЦБМЙ Ч ЗПМПЧЕ. пЛБЪБМПУШ, ЮФП ЦХЦЦБОЙЕ ВЩМП ТЕБМШОЩН. оП ЦХЦЦБМБ НХИБ. чЙДЙНП, ПОБ ЪБМЕФЕМБ ЮЕТЕЪ ПЛОП. нХИБ РЕТЕМЕФБМБ У ПДОПЗП НЕУФБ ОБ ДТХЗПЕ, Й, Ч ЛПОГЕ ЛПОГПЧ, УЕЧ ОБ РПФПМПЛ, НЕДМЕООП РП ОЕНХ ЪБРПМЪБМБ. уФТБООП, Ч ДЕФУФЧЕ НОЕ ОЕ ОТБЧЙМЙУШ НХИЙ. б РПФПН С ОБЫЕМ Ч ОЙИ НОПЗП ЙОФЕТЕУОПЗП. чПФ НХИБ ЛТХЦЙФУС ТСДПН У МАУФТПК Й ЧПФ НХИБ ОБ РПФПМЛЕ, ФПМШЛП ЧЧЕТИ ФПТНБЫЛБНЙ. рПМПЧЙОХ ЦЙЪОЙ НХИБ ЧЙДЙФ НЙТ РЕТЕЧЕТОХФЩН. чДТХЗ, ЕК ЛБЦЕФУС, ЮФП ЬФП МАДЙ ИПДСФ ЧЧЕТИ ФПТНБЫЛБНЙ.
с МЕЦБМ Й ДХНБМ РПД ЦХЦЦБОЙЕ НХИЙ.
лЧБТФЙТБ НПС ПВУФБЧМЕОБ ВЕДОП, УФБТЩЕ ПВПЙ РПЦЕМФЕМЙ, Й ФП Й ДЕМП ПФУМБЙЧБАФУС. еДЙОУФЧЕООПЕ ПЛОП ЪБНЕОСЕФ ЛБТФЙОХ ОБ УФЕОЕ. пЛОП РПНПЗБЕФ НОЕ ЧЙДЕФШ ПЛТХЗХ, ЮХЧУФЧПЧБФШ УЕВС РТЕДХРТЕЦДЕООЩН. дБЦЕ У ЪБЛТЩФЩНЙ ЗМБЪБНЙ С НПЗХ ПРЙУБФШ ФП, ЮФП ЙЪ ОЕЗП ЧЙЦХ. уЕТПЕ ОЕВП ЪБОЙНБЕФ ЧЕТИОАА ЮБУФШ «ЛБТФЙОЩ». дТХЗБС РПМПЧЙОБ ЧЕТИХЫЛЙ ЮЕТОЩИ ДЕТЕЧШЕЧ. дПН УП ЧУЕИ УФПТПО ПЛТХЦБЕФ ЗХУФБС ТПЭБ.
юЕН ДПМШЫЕ С МЕЦБМ, ФЕН ОБЧСЪЮЙЧЕЕ УФБОПЧЙМЙУШ НЩУМЙ П ФТХРЕ, НОЕ ОЕ ФЕТРЕМПУШ ПРСФШ ЧЕТОХФШУС Л ТЕЛЕ. чЩКДС ЙЪ ДПНБ, С ЧОПЧШ ОЕ ПВОБТХЦЙМ ОБ ХМЙГЕ МАДЕК. ъБВЩФЩК ЛЕН-ФП ФТЕИЛПМЕУОЩК ЧЕМПУЙРЕД ВЩМ Ч ФПН ЦЕ РПМПЦЕОЙЙ, ЮФП Й ОЕДЕМА ОБЪБД. с ДПЫЕМ ДП УЕТЕДЙОЩ НПУФБ Й УФБМ УНПФТЕФШ Ч ЧПДХ. ч ЧПДЕ ПФТБЦБМПУШ ФП ПДОП ПВМБЛП, ФП ДТХЗПЕ, Й НПС ЖБОФБЪЙС ОБЮБМБ ЙЗТБФШ У ПВТБЪБНЙ. уОБЮБМБ УЛПРЙЧЫЙЕУС ПВМБЛБ НОЕ ОБРПНОЙМЙ УЛБМХ, Б РПФПН УЛБМБ ЙЪНЕОЙМБ ЖПТНХ Й РТЕЧТБФЙМБУШ Ч ПЗТПНОПЗП УМПОБ. уМПО ЪБДЧЙЗБМ ИПВПФПН Й ЕМЕ ЪБНЕФОП РПДНЙЗОХМ НОЕ ЕДЙОУФЧЕООЩН ЗМБЪПН.
с ОБЙЧОП ДХНБМ, ЮФП ЕУМЙ ДПМЗП ВХДХ УНПФТЕФШ ОБ ТЕЛХ, ЧУЕ РПЧФПТЙФУС, ЛБЛ РТПЫМЩН ЧЕЮЕТПН Й С УНПЗХ ТЕБВЙМЙФЙТПЧБФШУС. оЕ ЪОБА, УЛПМШЛП ЧТЕНЕОЙ НОЕ РТЙЫМПУШ ФПТЮБФШ ОБ НПУФХ, ОП ОБЧЕТОП ПЮЕОШ ДПМЗП. оПЗБ УПЧУЕН ЪБОЕНЕМБ. с ЕЭЕ ТБЪ РПУНПФТЕМ Ч ЧПДХ Й УФБМ ЧПЪЧТБЭБФШУС ДПНПК.
чПЪМЕ РПДЯЕЪДБ С ЙОФХЙФЙЧОП УДЕМБМ ПУФБОПЧЛХ. й ОЕ ПЫЙВУС. рПОБЮБМХ ВЩМП ФЙИП, ОП РПФПН ЛБЛЙН-ФП ПВТБЪПН С РПЮХЧУФЧПЧБМ ЪЧХЛ ЕЭЕ ДП ФПЗП, ЛБЛ ЕЗП ХУМЩЫБМ. фПФ ЪЧХЛ. й ПРСФШ ЙЪ РПДЧБМБ. рПИПЦЙК ОБ ЦЙЧПФОЩЕ НЕФБОЙС Й ФПМЮЛЙ. с ОЙЛБЛ ОЕ НПЗ РПОСФШ, ЮФП ЦЕ ЧУЕ-ФБЛЙ УМЩЫХ. иХЦЕ ЧУЕЗП ЛПЗДБ ОЕ ЪОБЕЫШ ЙМЙ ОЕ ЧЙДЙЫШ ФПЗП, ЮФП ФЕВС РХЗБЕФ. пФ УФТБИБ С РПУРЕЫЙМ ДПНПК.
оБУФПТПЦЕООП РПДОЙНБСУШ РП МЕУФОЙГЕ, С УЮЙФБМ УФХРЕОЙ Й ДХНБМ П НБФЕТЙ.
пФЛТЩЧ ДЧЕТШ ЛЧБТФЙТЩ, С ЪБНЕТ. нПК ЧЪЗМСД РТЙЛПЧБМП ПЛОП. лБТФЙОБ РЕКЪБЦБ ЪБНЕОЙМБУШ ЛБТФЙОПК «рПЦБТБ». пЗТПНОПЕ РМБНС РПМЩИБМП ЗДЕ-ФП Ч УЕТЕДЙОЕ ТПЭЙ. с ОЕ УТБЪХ РПОСМ, ЮФП ПЗПОШ ОБУФПСЭЙК. зПТЕМП ЮФП-ФП ПЮЕОШ ВПМШЫПЕ. оП ЗПТЕМП ПЮЕОШ УФТБООП. оЕЕУФЕУФЧЕООП, «ЛБЛ ВЩ». чОХФТЙ ЛЧБТФЙТЩ ФПЦЕ ЧУЕ УФБМП «ЛБЛ ВЩ». чПЪДХИ РТЕЧТБФЙМУС Ч ЧБЛХХН, Х НЕОС РПСЧЙМПУШ ЮХЧУФЧП, ВХДФП С ЙДХ РПД ЧПДПК ДЧЙЦЕОЙС ТХЛ ЪБНЕДМЙМЙУШ, ЛЧБТФЙТБ РПРМЩМБ РЕТЕД ЗМБЪБНЙ. рМБНС ФПЦЕ РПРМЩМП, НЕДМЕООП ТБЪНБЪЩЧБСУШ РП ОЕВХ.
с ЧЩУХОХМУС ЙЪ ПЛОБ Й ЪБНЕФЙМ ОБ ДТХЗПН ВЕТЕЗХ ЛТПИПФОПЕ ЛТБУОПЕ РСФОП, ЖЙЗХТХ ЮЕМПЧЕЛБ. рПУФЕРЕООП ЖЙЗХТБ РТЙВМЙЦБМБУШ Л ОБЫЕНХ ДПНХ, Й НОЕ ХДБМПУШ ЕЕ МХЮЫЕ ТБУУНПФТЕФШ. ьФП ВЩМ РПЦБТОЙЛ. ч ЛПНВЙОЕЪПОЕ, Ч ЫМЕНЕ ЧУЕ ЛБЛ РПМБЗБЕФУС. рПЮЕНХ-ФП С УТБЪХ ЪБРПДПЪТЙМ, ЮФП РПЦБТОЙЛ РПВЕЦЙФ ЙНЕООП ОБ ОБЫ ЬФБЦ. оБЧЕТОП, РПЬФПНХ С ОЕ ХДЙЧЙМУС, ХУМЩЫБЧ ЮЕТЕЪ ЧТЕНС ЗТПНЛЙК ФПРПФ ОБ МЕУФОЙЮОПК РМПЭБДЛЕ.
рПЦБТОЙЛ ЧЩЗМСДЕМ ЙНЕООП ФБЛ, ЛБЛ С УЕВЕ ЕЗП Й РТЕДУФБЧМСМ. зПМХВПЗМБЪЩК, У ЪБЗПТЕМЩН МЙГПН Й, РТЙЮЕН БВУПМАФОП УРПЛПКОЩК. оЕ ВЩМП РПИПЦЕ, ЮФПВЩ ПО ЪБРЩИБМУС ЙМЙ ЧУРПФЕМ. лПЗДБ ПО НЕОС ХЧЙДЕМ, ФП РЕТЧЩН ДЕМПН УЛТЙЧЙМ ЗХВЩ Й, ОЕДПЧЕТЮЙЧП РПУНПФТЕЧ ОБ НПК ЛПУФЩМШ, УЛБЪБМ.
с РПЦБТОЙЛ. нПК ПФЕГ ВЩМ РПЦБТОЙЛПН. й ВТБФШС ФПЦЕ. х ОБУ Ч УЕНШЕ ЧУЕ РПЦБТОЙЛЙ. оБЫБ РПЦБТОБС ЮБУФШ ОБИПДЙФУС ЪДЕУШ, ОЕРПДБМЕЛХ. уЕЗПДОС ПОБ ЪБЗПТЕМБУШ, Й НЩ ОЙЛБЛ ОЕ НПЦЕН ЕЕ УРБУФЙ. с ЙЭХ ЧПДХ, ЮФПВЩ РПФХЫЙФШ ПЗПОШ.
нОЕ УФБМП ОЕМПЧЛП ПФ ЕЗП РТПУШВЩ, Й С УЙМШОП ЪБОЕТЧОЙЮБМ. цЙЪОШ Ч ЗМХЫЙ УДЕМБМБ НЕОС ОЕМАДЙНЩН. с ПФЧЕФЙМ ЕНХ, ЮФП Х НЕОС ОЕФ ЧПДЩ, Й ФПРФБМУС ОБ НЕУФЕ, ОЕ ЪОБС ЮЕН РПНПЮШ, Б РПЦБТОЙЛ РТПДПМЦБМ УЕТШЕЪОП УНПФТЕФШ ФП НОЕ Ч ЗМБЪБ, ФП ОБ ЛПУФЩМШ.
ч ЛПОГЕ ЛПОГПЧ, ОБЫ ТБЪЗПЧПТ ОЙ Л ЮЕНХ ОЕ РТЙЧЕМ. рПУМЕ ФПЗП ЛБЛ НЩ РПРТПЭБМЙУШ, С РТЙМШОХМ Л ДЧЕТЙ Й УФБМ УМХЫБФШ.
ъБ ДЧЕТША ТБЪДБМПУШ ОЕУЛПМШЛП ОЕХЧЕТЕООЩИ ЫБЗПЧ. лБЛ С Й ДХНБМ, РПЦБТОЙЛ РПУФХЮБМУС Л УПУЕДЛЕ. п ФПН, ЮФП РТПЙУИПДЙМП ЪБ ДЧЕТША, С ДПЗБДЩЧБМУС РП ЪЧХЛХ. ъБНПЛ РТПЧЕТОХМУС ДЧБ ТБЪБ Й РПУМЩЫБМУС ЦЕОУЛЙК ЗПМПУ. рПЦБТОЙЛ ОБЮБМ ЪБДБЧБФШ ЧПРТПУЩ, ОП ЛБЛЙЕ ЙНЕООП С ОЕ ТБЪПВТБМ. фПЮОП ФБЛ ЦЕ С ОЕ ТБЪПВТБМ Й УМПЧ УПУЕДЛЙ. оЕ ВЩМП ОЙ ЙУФЕТЙЛЙ, ОЙЮЕЗП ФБЛПЗП. пОЙ ВЕУЕДПЧБМЙ УРПЛПКОП Й ФЙИП. с ДБЦЕ УМЩЫБМ, ЛБЛ РБТХ ТБЪ УПУЕДЛБ УНЕСМБУШ.
б РПФПН ЗПМПУБ РТПРБМЙ. рПДПЦДБЧ ОЕНОПЗП, С ЧОПЧШ РПДПЫЕМ Л ПЛОХ Й РТПДПМЦЙМ ОБВМАДБФШ ЪБ РПЦБТПН.
рМБНС ЧДБМЙ ОЕ ХНЕОШЫЙМПУШ, Б ПУФБМПУШ ФБЛЙН ЦЕ. пОП ЛБЛ ВХДФП ВЩМП ОБТЙУПЧБОП. рПЦБТОЙЛ УРЕЫЙМ ПВТБФОП Ч ЮБУФШ ЛТБУОПЕ РСФОЩЫЛП УФТЕНЙФЕМШОП РЕТЕНЕЭБМПУШ РП НПУФХ. нОЕ ПУФБЧБМПУШ ФПМШЛП ДПЗБДЩЧБФШУС, ОБЫЕМ ПО ЧПДХ ЙМЙ ОЕФ? лПЗДБ РПЦБТОЙЛ ВЩМ ОБ ДТХЗПК УФПТПОЕ ТЕЛЙ, С ЧЪСМ ФЕМЕЖПО Й ОБВТБМ ОПНЕТ УПУЕДЛЙ. рТПЫМП ЗХДЛПЧ ДЕУСФШ, ОП ПФЧЕФБ ОЕ РПУМЕДПЧБМП. с ОБВТБМ ОПНЕТ ЕЭЕ ТБЪ Й Ч ФТХВЛЕ, ОБЛПОЕГ, РПУМЩЫБМУС ЗПМПУ.
дБ. юЕЗП ФЩ ИПФЕМ?
рПЦБТОЙЛ, ЮФП РТЙИПДЙМ. еНХ ЧЕДШ ОЕ ЧПДБ ОХЦОБ ВЩМБ?
рПЮЕНХ ФЩ ХЧЕТЕО, ЮФП ЬФП ВЩМ РПЦБТОЙЛ?
с ЕЭЕ ТБЪ РПУНПФТЕМ Ч ПЛОП. рП ФХ УФПТПОХ ТЕЛЙ ОЙЛПЗП ОЕ ВЩМП. мАДЙ РПСЧМСАФУС Й ФХФ ЦЕ ЙУЮЕЪБАФ. нПК УМЕДХАЭЙК ЧПРТПУ ВЩМ МПЗЙЮЕО:
с ОЕ ЪОБА, ЛФП ЮЙФБЕФ ОБЫЙ ЗБЪЕФЩ. рПЮФБМШПО ОЕ РТЙИПДЙМ ХЦЕ ДБЧОП, Б СЭЙЛЙ ЧУЕ ТБЧОП ОЕ РХУФХАФ. зДЕ ПО? нЕОС ЬФП ВЕУРПЛПЙФ. зБЪЕФЩ РПУФПСООП ЪБВЙТБАФ.
лФП ЪОБЕФ П РПЮФБМШПОЕ? пО ИПДЙФ ФХДБ-УАДБ. оЙЮЕЗП УФТБООПЗП С ОЕ ЪБНЕЮБМБ, ЛТПНЕ ФПЗП, ЮФП ПО ПЮЕОШ МАВПРЩФЕО Й РТЙУМХЫЙЧБЕФУС Л ДЧЕТСН.
у ОЙН ОХЦОП ВХДЕФ ЮФП-ФП ТЕЫЙФШ. оП С ОЕ ПВ ЬФПН.
б П ЮЕН?
х ОБУ Ч РПДЧБМЕ НПЗХФ ВЩФШ ЦЙЧПФОЩЕ? с УМЩЫБМ Ч ОЕН ФПРПФ. й ОЕРТЙСФОЩК ЪЧХЛ. лБЛ ВХДФП ЧПМЛЙ, ФПМШЛП РП-ДТХЗПНХ. уПВБЛЙ ЙМЙ ЛБЛЙЕ-ОЙВХДШ ВПМШЫЙЕ ЪЧЕТЙ.
ьФП ОЕЧПЪНПЦОП. оБЫЙ ЦЙМШГЩ. й ЦЙЧПФОЩЕ.
б Х ЛПЗП ЛМАЮЙ ПФ РПДЧБМБ?
оЕ ЪОБА. дЧЕТШ ЛТБУЙМЙ ЧНЕУФЕ У ЪБНЛПН. дБЦЕ ЕУМЙ ВЩ РПДЧБМ ПФЛТЩЧБМЙ, ЬФП УТБЪХ ВЩ УФБМП ЪБНЕФОП.
нОЕ УФБМП РМПИП ПФ ОЕУПУФЩЛПЧПЛ. нЕТФЧЕГ, ЛПФПТЩК ЛХДБ-ФП РМЩМ. рПЦБТОЙЛ, ЛПФПТЩК ЙУЮЕЪ ВЩУФТЕЕ, ЮЕН РПСЧЙМУС. рТПРБЧЫЙК РПЮФБМШПО, ЦЙМШГЩ, ЛПФПТЩИ С ОЕ ЧЙЦХ. цЙЧПФОЩЕ, ЛПФПТЩЕ ОЙЛБЛ ОЕ НПЗХФ ВЩФШ Ч РПДЧБМЕ. еУМЙ УПУЕДЛБ РТБЧБ, ФП С ОБЧЕТОСЛБ ВПМЕО. б ЕУМЙ ОЕФ, ПОБ НПЦЕФ РТПРБУФШ УМЕДХАЭЕК. с ЧЪЗМСОХМ Ч ПЛОП ПЗОС ВПМШЫЕ ОЕ ВЩМП.
с РПМПЦЙМ ФТХВЛХ.
***
рТПИПДЙМЙ ДОЙ. уМПЧОП ЫЧЩ МПРБМЙУШ, НЕДМЕООП ПВОБЦБС ТБОХ УПНОЕОЙК.
ъБ ДПМЗЙЕ ЗПДЩ С РТЙЧЩЛ Л ФЙИПК ЦЙЪОЙ. с ЧЕТЙМ, ЮФП ПУФБМШОЩЕ МАДЙ ЦЙЧХФ ФПЮОП ФБЛ ЦЕ. тЕДЛП ЗПЧПТСФ Й НОПЗП ТБЪНЩЫМСАФ. с ВПСМУС, ЮФП ПУФБОХУШ БВУПМАФОП ПДЙО, ОП РЕТЕЕЪЦБФШ НОЕ ОЕ ИПФЕМПУШ. нОЕ РТПУФП ОХЦОБ ВЩМБ ФЙЫЙОБ.
чУЕ ВПМШЫЕ Й ВПМШЫЕ С ХВЕЦДБМУС, ЮФП НПК ДПН РЕТЕУФБМ ВЩФШ «НПЙН. ч ОЕН ЛБЛ ВХДФП ВЩ ПВТБЪПЧБМБУШ ПРХИПМШ. оЕЙЪЧЕУФОБС УХВУФБОГЙС, ЛПФПТБС ХЧЕМЙЮЙЧБМБУШ Ч ТБЪНЕТБИ, РПОЕНОПЗХ ЪБТБЦБС ЧЕУШ ПТЗБОЙЪН ЪДБОЙС.
еДЙОУФЧЕООЩК ЮЕМПЧЕЛ, ЦЙЧЫЙК УП НОПК ТСДПН, ЛПФПТПЗП С НПЗ ЧЙДЕФШ Й У ЛПФПТЩН НПЗ ТБЪЗПЧБТЙЧБФШ, РТПРБМ. уПУЕДЛБ. пОБ ВЩМБ, ЛБЛ РТЕДПИТБОЙФЕМШ ПФ ПЛПОЮБФЕМШОПЗП РПНЕЫБФЕМШУФЧБ. оП Й ПОБ ЧУЕ-ФБЛЙ ЙУЮЕЪМБ. еЕ ФЕМЕЖПО ОЕ ПФЧЕЮБМ, Б ПФЧЕФПН ОБ УФХЛ Ч ДЧЕТШ ВЩМП НПМЮБОЙЕ.
ъЧХЛ ЙЪ РПДЧБМБ УФБМ ДПОПУЙФШУС ЧУЕ ЮБЭЕ Й ПФЮЕФМЙЧЕЕ. нЕТЪЛПЕ ЮБЧЛБОШЕ С УМЩЫБМ ДБЦЕ РП ОПЮБН. пОП ЧПМОПЧБМП НЕОС. пОП РХЗБМП НЕОС. пОП УФБМП РПУФПСООЩН.
с ЦДБМ, ЛПЗДБ ОБУФХРЙФ УХВВПФБ Й РТЙДЕФ РПЕЪД. еЭЕ РПЮФБМШПО, ЗМСДС ОБ НПК ЙЪНХЮЕООЩК ЧЙД, УПЧЕФПЧБМ ПФДПИОХФШ ЗДЕ-ОЙВХДШ, ИПФС ВЩ Ч ЧЩИПДОЩЕ. зДЕ-ОЙВХДШ Ч ДТХЗПН НЕУФЕ. оП ОЕ ТСДПН У ТПЭЕК.
тБОП ХФТПН Ч УХВВПФХ С ХЦЕ УЙДЕМ ОБ ПУФБОПЧЛЕ Й ЗТЩЪ ОПЗФЙ, ОЕТЧОЙЮБС РП РПЧПДХ РТЕДУФПСЭЕЗП РХФЕЫЕУФЧЙС. рПЕЪД ДМС НЕОС Ч РЕТЧХА ПЮЕТЕДШ ВЩМ МБЧЙОПК ЪЧХЛБ, Б ЪОБЮЙФ, ЧУФТЕЮБ У ОЙН ЗБТБОФЙТПЧБМБ РПТГЙА БДТЕОБМЙОБ. уПВУФЧЕООП, ФБЛ Й РПМХЮЙМПУШ. иБТБЛФЕТОЩК ЗХДПЛ ЪБУФБЧЙМ НЕОС ТЕЪЛП ЧУЛПЮЙФШ У НЕУФБ. с ЮХФШ ОЕ РПФЕТСМ УПЪОБОЙЕ, ЛПЗДБ РПЕЪД РПДЯЕЪЦБМ Л ПУФБОПЧЛЕ. б ПУПВЕООП, ЛПЗДБ Ч ОЕЗП РТЙЫМПУШ УБДЙФШУС.
пЛБЪБЧЫЙУШ ЧОХФТЙ, С ОЕНОПЗП ХУРПЛПЙМУС. рПРХФЮЙЛПЧ ОЕ ОБНЕЮБМПУШ, Й НПЦОП ВЩМП ОЕ ЧПМОПЧБФШУС, ЮФП ЛФП-ФП ВХДЕФ УНПФТЕФШ ОБ ОПЗХ.
рЫЕОЙЮОЩЕ РПМС РТПОПУЙМЙУШ ЪБ ПЛОПН, ПДОЙ РЫЕОЙЮОЩЕ РПМС. фБЛ РТПДПМЦБМПУШ ПЮЕОШ ДПМЗП. рПЛБ ОЕ РПЛБЪБМЙУШ МЩУЩЕ ЗПТЩ. б РПФПН НЩ РТПЕИБМЙ РПТФ.
оЕВП РПЛТБУОЕМП, Й УПМОГЕ УМПЧОП ЪБХМЩВБМПУШ МХЮБНЙ. чДБМЙ С ЪБНЕФЙМ ЛХЮХ РЕУФТЩИ ДПНЙЫЕЛ. с Ч ЫХФЛХ ОБЪЧБМ ЬФЙ ТБКПОЩ иТАЛМСОДЙЕК ЙМЙ лБТБНЕМШОПК уФТБОПК. с ВЩМ Ч ОЙИ РБТХ ТБЪ, РТБЧДБ, НОПЗП МЕФ ОБЪБД. й, ЧЙДЙНП, ОЙЮЕЗП У ФЕИ РПТ ОЕ ЙЪНЕОЙМПУШ. оБ ТЕЛМБНОЩИ ЭЙФБИ УЮБУФМЙЧЩЕ УЕНШЙ ЧУЕ ФБЛ ЦЕ СТПУФОП ПВМЙЪЩЧБМЙ ЗЙЗБОФУЛЙЕ ЛПОЖЕФЩ, Б УОЙЪХ ЛТБУПЧБМБУШ ОБДРЙУШ «нЕОФБМШОЩК УПО ЦЙЪОШ РП ТБУЮЕФХ».
фПЮОП ФБЛЙЕ ЦЕ УЕНШЙ С ХЧЙДЕМ Й ОБ ЧПЛЪБМЕ. й ЧУЕ ПОЙ ЙНЕМЙ ПДЙО Й ФПФ ЦЕ УПУФБЧ. нБНБ РХРУ, РБРБ РХРУ, Й У ОЙНЙ ЙИ ДЕФЙ НБМЕОШЛЙЕ УЧЙОЛЙ-ЛПРЙМЛЙ. оХ, РТСНП ЛПОЖЕФОЩЕ ЮЕМПЧЕЮЛЙ ЗТХЫЕЧЙДОПК ЖПТНЩ. эЕЛЙ ТПЪПЧЩЕ, ЛПЦБ, ЛБЛ ЛПТЛБ СВМПЮОПЗП РЙТПЗБ ЛТБУЙЧБС. тБУГЕМПЧБФШ? оБ ЧЛХУ РПРТПВПЧБФШ? бО ОЕФ, РБМШГЕН ОЕ ФТПОШ. зМБЪХТШ Й ЗБТНПОЙС. рПИПДЛБ ВПКГБ УХНП РМАУ МЕЗЛПУФШ НЩУМЕК-УМПЧ.
чУЕ ЛБЪБМПУШ ЙЗТХЫЕЮОЩН Й ОЕУЕТШЕЪОЩН. цЕМФЩЕ УФЕОЩ, ЛТБУОЩЕ ЛТЩЫЙ, ЪЕМЕОЩЕ ДЧЕТЙ. рПЛБ С УФПСМ У ПФЛТЩФЩН ТФПН Й У ЪБЧЙУФША ТБУУНБФТЙЧБМ ДПНБ, НЕОС УВЙМЙ У ОПЗ. чУЕ РТПЙЪПЫМП ФБЛ ВЩУФТП УЕЛХОДБ Й С МПЛФСНЙ ХДБТСАУШ ПВ БУЖБМШФ. пЛБЪБМПУШ, НЕОС УВЙМ РХИМЩК ИХМЙЗБО ОБ НЙОЙБФАТОПК НБЫЙОЕ. йЪ НБЫЙОЩ НОЕ Ч ТХЛЙ РПУЩРБМЙУШ ЛБЛЙЕ-ФП ТБЪОПГЧЕФОЩЕ ЫБТЙЛЙ. с ОБВТБМ ЙИ ГЕМХА ЗПТУФШ, Й, РПРТПВПЧБЧ ПДЙО ОБ ЧЛХУ, РПОСМ, ЮФП ЬФП ЛПОЖЕФЩ. нБМШЮЙЫЛБ ЪБРМБЛБМ, УФБЧ ЪЧБФШ ЧЪТПУМЩИ ОБ РПНПЭШ.
йЪ ДПНБ ОБРТПФЙЧ РПУМЩЫБМПУШ ЧПТЮБОЙЕ. дЧЕТШ ПФЛТЩМ ЮЕМПЧЕЛ У ВПМШЫЙН РХЪПН. пО РПРТБЧЙМ РПДФСЦЛЙ Й РТЙЗТПЪЙМ НОЕ РБМШГЕН.
пРСФШ ЛТЩУЕОЩЫ ФЩ ЗТЩЪЕЫШ НПЕ УРПЛПКУФЧЙЕ. фЕВЕ ЙЪЗПОСФШ, РБДМБ, ЛФП ТБЪТЕЫБМ?
рПУМЕ ЬФПЗП ПО РПЧЕТОХМ ЗПМПЧХ Ч УФПТПОХ Й ЛПНХ-ФП ЛТЙЛОХМ:
нБТЩУС!
йЪ-ЪБ ХЗМБ ЧЩЫМБ ФПМУФБС ДЕЧПЮЛБ У РТЙЮЕУЛПК «РПД ЗПТЫПЛ». пОБ ДЕВЙМШОП ХМЩВБМБУШ Й ЛПЧЩТСМБ Ч ОПУХ. юЕМПЧЕЛ У ВПМШЫЙН РХЪПН ЮФП-ФП ДПУФБМ ЙЪ ЛБТНБОБ Й ДБМ УЯЕУФШ ДЕЧПЮЛЕ.
фЩ Ц НПС УБИБТОБС. оБ, ЧПФ. рПЗТЩЪЙ.
нБТЩУС ЗТПНЛП РХУФЙМБ ЗБЪЩ, УНЕСУШ Й ИТАЛБС ПФ ХДПЧПМШУФЧЙС. ъБРБИ РПЫЕМ ФХФ ЦЕ. уФТБООП, ОП ЗБЪЩ ДЕЧПЮЛЙ РПЛБЪБМЙУШ НОЕ ДБЦЕ БТПНБФОЩНЙ, УМПЧОП ЧНЕУФП ЛБМБ Ч ЕЕ ЛЙЫЕЮОЙЛЕ ВЩМЙ ТПЦДЕУФЧЕОУЛЙЕ УМБДПУФЙ.
хМЙГБ ЪБЫЕЧЕМЙМБУШ. нЕУФОЩЕ РППЮЕТЕДОП ЧЩИПДЙМЙ ЙЪ УЧПЙИ ДПНПЧ Й УПВЙТБМЙУШ ЧПЛТХЗ НЕОС. пОЙ УМЕДЙМЙ ЪБ НПЕК ТЕБЛГЙЕК Й, УЛПТЕЕ ЧУЕЗП, ЪОБМЙ, ЮФП НОЕ УФТБЫОП. с ЮХЧУФЧПЧБМ УЕВС ПВЕЪШСОЛПК Ч ЪППРБТЛЕ, ЛПФПТХА ЛБЦДЩК ИПФЕМ РЕТЕДТБЪОЙФШ Й ОБРХЗБФШ. лФП-ФП ЙЪ ФПМРЩ РПДВЕЦБМ РПВМЙЦЕ Й ОБУЙМШОП ЪБРЙИОХМ НОЕ Ч ТПФ ЛПОЖЕФЩ.
рПУМЩЫБМУС УНЕИ:
зМС, ЛБЛ РМСЫЕФ? вТПДСЦЛБ ЪБУУБОБС. х ОЕЕ ЧПО РЕОБ ЙЪП ТФБ!
нЕОС ЧДТХЗ ОБЮБМП ТЧБФШ. нПЕ ФЕМП, ЛБЛ РПЦБТОЩК ЫМБОЗ, УФБМП ЧЩВМЕЧЩЧБФШ РЕОХ. уЧЙОХУЩ РПРСФЙМЙУШ ОБЪБД, Й С Ч НПНЕОФ ПВТЩЗБМ РЕОПК БЧФПНПВЙМШ НБМШЮЙЫЛЙ. нЕОС ОЕ РЕТЕУФБЧБМП ФТСУФЙ. оЕФ. оЕ РТПУФП ФТСУФЙ. с ВЙМУС Ч ЛПОЧХМШУЙСИ, ОЕ РПОЙНБС, ЮФП УП НОПК РТПЙУИПДЙФ, Й РПЮЕНХ НЕОС ФБЛ ОЕОБЧЙДСФ. фПМУФЩЕ ЭЕЛЙ УЧЙОХУПЧ РТПДПМЦБМЙ ХЗТПЦБАЭЕ ОБДЧЙЗБФШУС ОБ НЕОС:
иПЮЕЫШ ЛПОЖЕФЛХ УМБДЛХА? лБЛ РПРЛХ ВПЗБ УМБДЛХА?
уМПЧБ ВПМШЫЕ ОЕ ЪЧХЮБМЙ ДМС НЕОС. с РЕТЕУФБМ ЙИ УМЩЫБФШ. лБЦДПЕ УМЕДХАЭЕЕ ПУЛПТВМЕОЙЕ ЧУРМЩЧБМП РЕТЕД ЗМБЪБНЙ Ч ЧЙДЕ УХВФЙФТПЧ, ФПЮОП С РПРБМ Ч УФБТЩК ЮЕТОП-ВЕМЩК ЖЙМШН. оП УЧЙОХУЩ ОЕ ХОЙНБМЙУШ:
рПЛБ ДЕФЙ УРСФ ЛТЕРЛЙН УОПН, ЙИ ТПДЙФЕМЙ УПЧЕТЫБАФ РТЕУФХРМЕОЙС, Й Ч ЬФЙИ РТЕУФХРМЕОЙСИ ЛТПЕФУС УЕЛТЕФ ОЕЧЙООПУФЙ ЛБЦДПЗП ЧЙОПЧОПЗП ОБ ЪЕНМЕ, ОП ФЩ, ЧЙДЙНП, БВПТФЩЫ, УПЧУЕН ПВОБЗМЕМ. ъБЗБДЙМ ОБЫХ ХМЙГХ, ОБЫЙ ЛПОЖЕФЩ Й ОБЫЙИ ДЕФЕК.
чНЕУФП ПФЧЕФБ ЙЪ НПЕЗП ТФБ ЧЩТЧБМУС НПЭОЩК ЖПОФБО РЕОЩ, Й НЕОС ПФВТПУЙМП ОБЪБД. нОЕ ПЮЕОШ РПЧЕЪМП. пЮХФЙЧЫЙУШ ОБ РТЙМЙЮОПН ТБУУФПСОЙЙ ПФ УЧЙОХУПЧ, С УНПЗ РПДОСФШУС Й ЛПЕ-ЛБЛ ДПВЕЦБФШ ДП ЧПЛЪБМБ.
оЕ РПОЙНБА, ЛБЛ НОЕ ЬФП ХДБМПУШ. рПНОА, ЛБЛ ЛТЙЮБМЙ Ч УРЙОХ. лБЛ ХЗТПЦБМЙ, РПНОА. дЧЕТШ ЛХРЕ ДП УЙИ РПТ УФПЙФ РЕТЕД ЗМБЪБНЙ. оБЧЕТОП, ЧУЕ-ФБЛЙ УМХЮЙМПУШ ЮХДП.
с ЪБЛТЩМ ХЫЙ ТХЛБНЙ, ЪБУЩРБС РПД ТБЪЯСТЕООЩЕ ХДБТЩ РП ЧБЗПОХ, Й ВПМШЫЕ ОЕ ВПСМУС. нПЦЕФ ВЩФШ, ФБЛ УТБВПФБМ НПК ПТЗБОЙЪН. оЕ ЪОБА. оП С ВПМШЫЕ ОЕ ВПСМУС. с РЕТЕУФБМ ДЕТЗБФШУС, УЕМ ТПЧОП Й ХУРПЛПЙМУС. рПУМЕДОЕЕ, ЮФП С ЪБРПНОЙМ, ЛБЛ ФТПОХМУС РПЕЪД.
***
нПОУФТ ЦЙЧЕФ Ч РПДЧБМЕ НПЕЗП ДПНБ Ч ПВМЙЮЙЙ УМПОПРПДПВОЩИ ФЧБТЕК. х НЕОС ОЕФ НБФЕТЙ ПОБ ХНЕТМБ РТЙ ТПДБИ. х НЕОС ОЕФ ДБЦЕ ЕЕ УОЙНЛБ. оП НПОУФТ ЪЧПОЙФ РП ФЕМЕЖПОХ Й ЗПЧПТЙФ УП НОПК РПД ЧЙДПН НБФЕТЙ. уОБЮБМБ ПО УЯЕМ ЧУЕИ МАДЕК ОБ РЕТЧПН ЬФБЦЕ. рПФПН ДПВТБМУС Й ДП РПУМЕДОЙИ. с УЛБТНМЙЧБМ ЕНХ ЦЙМШГПЧ ДПМЗП Й НЕФПДЙЮОП, УЕНШС ЪБ УЕНШЕА. чЩНБОЙЧБМ ПДОПЗП ЪБ ДТХЗЙН. уЧПА УПУЕДЛХ С ЕНХ ФПЦЕ УЛПТНЙМ, РПЬФПНХ НПОУФТХ РТЙИПДЙФУС РТЙФЧПТСФШУС Й ЕК. оБ ЧУА ПЛТХЗХ ПУФБМЙУШ ФПМШЛП С Й ПО. пО ЧУЕ НОЕ ЪБНЕОСЕФ. фЕМЕЧЙЪПТ Х НЕОС ОЕ ТБВПФБМ, ОП НПОУФТ Й ПВ ЬФПН РПЪБВПФЙМУС. пО ОБЮБМ УЙНХМЙТПЧБФШ ЛБОБМЩ, РТПЗТБННЩ Й ЗПМПУБ. пО ПЮЕОШ ХНОЩК. ъОБЕФ ЗДЕ С, У ЛЕН С Й ПВЙЦБЕФ МЙ ЛФП. нПС ЪМПУФШ ЕНХ ЛБЛ ФПРМЙЧП. уЕКЮБУ УФЕОЩ ЛЧБТФЙТЩ УМЕЗЛБ РПДТБЗЙЧБАФ, ЧОЙЪХ УМЩЫБФУС ФПМЮЛЙ. юФП Ц, РПТБ ЕЗП ЛПТНЙФШ.
с УРХУЛБАУШ РП УФХРЕОШЛБН, УЦЙНБС Ч ЛБТНБОЕ ЛМАЮ ПФ РПДЧБМБ. лБЛ ИПТПЫП, ЮФП ОЙЛПЗП ОЕ ПУФБМПУШ. жБОФПНОЩЕ ВПМЙ Ч ОПЗЕ ЕДЙОУФЧЕООПЕ, ЮФП ЧТЕНЕОБНЙ УЙМШОП ТБЪДТБЦБЕФ. у ОПЗБНЙ ЧУЕ ОПТНБМШОП, Б ЛПЧЩМСА, ЛБЛ ЙДЙПФ. дБ Й ЛБЛ ВЩ ИЙМБС ИТПНПОПЦЛБ ДПФБЭЙМБ ФБЛПЗП ДЕФЙОХ ДП ТЕЛЙ. юЕТФПЧ РПЮФБМШПО УП УЧПЙНЙ ЗБЪЕФБНЙ.
дПКДС ДП ФТЕФШЕЗП ЬФБЦБ, С РТПЧЕТСА ОБ НЕУФЕ МЙ МЕДЕОГЩ. дБ, ОБ НЕУФЕ. уРХУЛБАУШ ДБМШЫЕ.
фПФ УМХЮБК У РПЦБТОЙЛБНЙ РТПЙЪПЫЕМ, ЛПЗДБ С ВЩМ УПЧУЕН ТЕВЕОЛПН. оБ НЕОС, ЛПОЕЮОП, ОЙЛФП ОЕ РПДХНБМ. нБМЕОШЛЙК, ОЕУНЩЫМЕОЩК. йНЕООП ФПЗДБ, РПУМЕ ФТБЗЕДЙЙ, НПОУФТ Й ОБЮБМ ЦЙФШ ЧНЕУФЕ УП НОПК. рП ОПЮБН С ЪБНЕЮБМ, ЛБЛ ТСДПН У ЛТПЧБФША УФПЙФ ЕЗП ФЕНОЩК УЙМХЬФ. уФТБЫОП ОЕ ВЩМП. уЛПТЕЕ ОБПВПТПФ.
тПЪПЧПЭЕЛБС иТАЛМСОДЙС. еЕ ЪБРБИ ЪБРБИ ЛПОЖЕФ С РПЮХЧУФЧПЧБМ ЕЭЕ Ч РПЕЪДЕ, ЛПЗДБ ФПМШЛП РТЙВМЙЦБМУС Л ОЕК. б ФБН, УТЕДЙ УЛБЪПЮОЩИ ДПНЙЫЕЛ, НПЦОП ТБЪЗХМСФШУС. лБЛЙЕ ЧТЕДОЩЕ ИТАЫЛЙ ФБН ПВЙФБАФ. оЕМЕРЩЕ ДП ХЦБУБ. чУЕ-ФБЛЙ ПОЙ УНЕЫОЩЕ. мПРБАФ УМБДЛПЕ ЪБ ПВЕ ЭЕЛЙ, ЦЙТЕАФ. зПФПЧ РПУРПТЙФШ, ЙИ ЛПЦБ РБИОЕФ МЕДЕОГБНЙ, ЙИ ПДЕЦДБ РБИОЕФ МЕДЕОГБНЙ, Й ЙИ ДПНЙЫЛЙ ФПЦЕ РБИОХФ МЕДЕОГБНЙ. хДБЮОЕЕ Й ОЕ РТЙДХНБЕЫШ. чЕУЕМБС РПТПУОС УБНБ ОБТЙУПЧБМБ Х УЕВС ОБ МВБИ НЙЫЕОЙ.
чПФ Й ЪЕМЕОБС ДЧЕТШ С ПФЛТЩЧБА РПДЧБМ.
чПОШ ПФ ФТХРПЧ ЙДЕФ УФТБЫОБС. ч ФЕНОПФЕ НЕМШЛБАФ ИПВПФЩ.
чУЕ-ФБЛЙ ДЕФЙ РПМХЮЙМЙУШ РТПЦПТМЙЧЩЕ. у АНПТПН. рТЙДЕМБМЙ УЕВЕ ПФПТЧБООЩЕ ТХЛЙ Й ОПЗЙ. пДЙО УЕВЕ РТЙДЕМБМ ЗПМПЧХ РТПЖЕУУПТБ УП ЧФПТПЗП ЬФБЦБ. «лТБУБЧГЕН» ЕЗП ОБЪПЧХ.
рПЫБТЙЧ Ч ЛБТНБОБИ, С ДПУФБА ТБЪОПГЧЕФОЩЕ ЫБТЙЛЙ Й ОБЮЙОБА ЛПТНМЕОЙЕ. нБМЩЫЙ УМАОСЧСФ НПЙ МБДПОЙ, ЦБДОП РПЕДБС ЛПОЖЕФЩ. пУФТЩЕ ЛМЩЛЙ ГБТБРБАФ ЛПЦХ. йОФЕТЕУОП УЛПМШЛП ЛЙМПНЕФТПЧ ВЕЦБФШ ДП иТАЛМСОДЙЙ? дЧБДГБФШ? фТЙДГБФШ? чУЕ ТБЧОП ДПВЕТХФУС. фПЮОП ДПВЕТХФУС.
рПД ЗТПНЛПЕ ЮБЧЛБОШЕ Й ТЩЮБОЙЕ С ЧУРПНЙОБА УМПЧБ ЙЪ ПДОПК ДЕФУЛПК РЕУЕОЛЙ.
«уЧЙОЛБ РХИМБ УЧЙОЛБ УДПИМБ,
уЕВС УЧЙОЛБ ЧЕМБ РМПИП».
уНЕСУШ Й РПУФПСООП ОБРЕЧБС ПДОЙ Й ФЕ ЦЕ УФТПЮЛЙ, С ЫЙТПЛП ПФЛТЩЧБА ДЧЕТШ РПДЯЕЪДБ Й ДПЧПМШОЩК УПВПК ЧПЪЧТБЭБАУШ Ч ЛЧБТФЙТХ.
***
уЕКЮБУ С ЧОПЧШ ЦЙЧХ, ЛБЛ Й ТБОШЫЕ. у НПНЕОФБ РПЕЪДЛЙ Ч иТАЛМСОДЙА РТПЫМП РТЙНЕТОП НЕУСГБ ДЧБ. фПЮОП ОЕ РПНОА. лПЗДБ ЮЙУФЙМ ЛЧБТФЙТХ, ЧЩВТПУЙМ ЛБМЕОДБТШ. пО НОЕ ЧУЕ ТБЧОП ОЕ ОХЦЕО.
оБ ДОСИ ЪЧПОЙМБ НБФШ. зПМПУ Х ОЕЕ ВЩМ ЗТХУФОЩК, ЙЪ-ЪБ РПНЕИ УМПЧБ РПОЙНБМЙУШ У ФТХДПН.
ъДТБЧУФЧХК, УЩОПЛ.
ъДТБЧУФЧХК. лБЛ ФЩ?
чУЕ ОПТНБМШОП. уЕЗПДОС РПТЕЪБМБ ТХЛХ, Б ЛТПЧЙ ОЕ ВЩМП. чПФ УЙЦХ Й ДХНБА, НПЦЕФ Х НЕОС ВЕУЛТПЧЙЕ. уФТБООПЕ ПЭХЭЕОЙЕ. лБЛ ВХДФП Х ФЕВС ЮХЦБС УМАОБ. уФТБООПЕ ПЭХЭЕОЙЕ. цТБФШ НПЪЗЙ. ъОБЕЫШ, Ч РПУМЕДОЕЕ ЧТЕНС С ЧУЕ ВПМШЫЕ НПМЮХ, УМХЫБС УЧПЙ НЩУМЙ. с РТПРХУЛБА НЙТ ЮЕТЕЪ УЕВС Й УПЪДБА УПВУФЧЕООЩК НЙТ. й Ч ОЕН ДМС НЕОС ЕУФШ ФПМШЛП ПДЙО ВПЗ ЬФП ОБУЙМЙЕ. й С ОЕ НПЗХ, Й ОЕ УНПЗМБ ВЩ РТПЦЙФШ УЧПА ЦЙЪОШ ЙОБЮЕ. рПФПНХ ЮФП ЧУЕ, ЮФП С ДЕМБА ФПЦЕ ОБУЙМЙЕ. фПМШЛП ОБУЙМЙЕ ОБД УПВПК.
с РПМПЦЙМ ФТХВЛХ Й РПДПЫЕМ Л ПЛОХ. оБ ВЕТЕЗХ С ХЧЙДЕМ ДЧХИ МАДЕК. ьФП ВЩМБ УПУЕДЛБ У ЛБЛЙН-ФП НХЦЮЙОПК. пОБ УФПСМБ ОЕРПДЧЙЦОП, Б НХЦЮЙОБ ЗТЩЪ ЕЕ МЙГП, РТЙУФТПЙЧЫЙУШ УВПЛХ. уПУЕДЛБ РПДОСМБ ЗПМПЧХ, ЪБНЕФЙМБ НЕОС Й РПНБИБМБ ТХЛПК. с РПНБИБМ ЕК Ч ПФЧЕФ Й ХМЩВОХМУС.
рПЗПДБ НЕОСМБУШ. оБ ХМЙГЕ ВЩУФТП ФЕНОЕМП. нОЕ ОЕ ИПФЕМПУШ ЧЩИПДЙФШ ЙЪ ЛЧБТФЙТЩ, Й С ПУФБМУС ДПНБ. дПУНБФТЙЧБФШ ПЮЕТЕДОПК ЮЕТОП-ВЕМЩК ЖЙМШН.
с ЦЙЧХ ОБ ПЛТБЙОЕ ЗПТПДБ, Ч ОПЧПУФТПКЛЕ У ПДОЙН ПЛОПН. пФ ГЕОФТБ ДБМЕЛП, ЪБФП ТСДПН ЕУФШ ЦЕМЕЪОБС ДПТПЗБ. нПЦОП УЕУФШ ОБ РПЕЪД Й ЧЩВТБФШ МАВХА РПОТБЧЙЧЫХАУС ПУФБОПЧЛХ. йОПЗДБ, НОЕ ЛБЦЕФУС, ЮФП Ч ОБЫЕН ДПНЕ ПУФБМЙУШ МЙЫШ С Й УПУЕДЛБ. пУФБМШОЩИ ЦЙМШГПЧ С ОЕ ОБВМАДБА ХЦЕ ДБЧОП, Й ПФ ЬФПЗП НОЕ УФБОПЧЙФУС ОЕ РП УЕВЕ. лФП-ФП УЛБЦЕФ, ЮФП РПДПВОЩК ТБКПО ОЕ УБНПЕ МХЮЫЕЕ НЕУФП ДМС НБМШЮЙЫЛЙ-ЙОЧБМЙДБ, ОП ЛФП ЪОБЕФ, ЮФП НОЕ ОХЦОП ОБ УБНПН ДЕМЕ.
Кукoлкa
– Алло… доктор Больцман?
– Да-да.
– Узнали?
– Узнал, конечно. Вас трудно спутать.
– Ну что? У нас получается встретиться?
– Да, можете подходить. Сейчас посмотрю время. М-м-м, так…
В четыре часа вас устроит?
– Вполне.
– Дорогу помните?
– Помню. Рядом с конечной остановкой, напротив строящегося здания.
– Все, я вас жду.
– Тогда до встречи.
– До встречи.
Я кладу телефонную трубку и чувствую, как все тело расслабляется от удовлетворения. В комнату вбегает жена. В левой руке она держит небольшое зеркальце, а в правой – тушь.
– Согласился?
– Ага.
– Врешь!?
– Не-а. Он сказал: «Я видел вашу супругу. Аппетитная блондиночка. Давайте вы мне ее отдадите, а я вас за это вылечу». А я ему: «Забирайте, конечно. Надо же чем-то жертвовать».
– Тебе бы только шутить.
Я, пользуясь тем, что руки моей красавицы заняты, притягиваю ее к себе за талию.
– Не будь такой серьезной. Больцман, если верить его репутации, настоящий волшебник. Что ты так переживаешь?
– Ну, я же за тебя волнуюсь. Как ты не можешь понять. Ведь это ненормально. То и дело отключаешься ни с того ни с сего. Ты знаешь, как я боюсь на тебя смотреть, когда ты вот так сидишь с открытыми глазами? Как мертвый сидишь. Тебе вот последний психотерапевт деньги вернул?
– Нет.
– Добрый ты слишком. Наивный. Вспомни, ни один из этих шарлатанов так тебе ничем и не помог.
– Больцман не такой. Он практиковал в Европе. И он единственный, кто сталкивался с такими случаями. Да и внешне он поприятнее, чем остальные.
Мои руки скользят по округлившемуся животу жены.
– Он уже шевелится?
– Рано еще. Ты уж потерпи. И постарайся, чтобы у него был здоровый папа.
– Сегодня я окончательно разберусь, что со мной не так… я уверен.
Мы недолго целуемся, и я убегаю на работу.
«Доброе утро дорогие радиослушатели в эфире ваша любимая программа по заявкам и я – ее постоянный ведущий…». Ты слышишь эту фразу каждый день. Каждое утро.
Тебе 29 и ты имеешь полный набор атрибутов успеха. Ты работаешь в центре города, у тебя есть свой кабинет и свой секретарь. Само собой у тебя есть личный автомобиль. Если нужно что-нибудь купить, ты только спрашиваешь «Сколько?» и расплачиваешься. О деньгах ты не думаешь. Ты их не считаешь, потому что они у тебя никогда не кончаются. Не считаешь ты и дни, которые иначе как ровной белой полосой и не назовешь. Конфликты, кризисы и болезни проходят мимо. Жизнь в стиле «Отдых на пляже»: тебя никто не беспокоит, ты сам ни о чем не беспокоишься, переворачиваешься с бока на бок и стараешься получать удовольствие. Для полного счастья нужна красивая женщина. И она у тебя тоже есть. Как обычно и бывает она сначала сокурсница в твоем институте, потом она твоя постоянная девушка. Обеды с родителями, совместное проживание, открытки, букеты. Малыш. Котенок. В итоге ты думаешь, что исполняешь волю судьбы, надевая на изящный женский палец заведомо купленное золотое кольцо.
Как раз на очередной годовщине нашей свадьбы я впервые отключился. Сидел-сидел себе, развлекал гостей, а потом… Бах! Испуганное лицо жены, склонившееся надо мной, я просыпаюсь в нашей спальне и узнаю, что пробыл без сознания около пяти часов. Периодические провалы в черноту стали нормой жизни и вроде бы особенно не беспокоили, но непонимание того, почему это происходит, всерьез озадачило не только меня. Я мог в любой момент остановиться посередине улицы с открытыми глазами и стоять в такой позе долгое время. Естественно, о таких вещах я узнавал с чужих слов.
Сколько врачей меня осматривали – всех и не вспомнишь. На консилиуме профессоров исключили болезни, которые лечатся у психиатра. Исключили даже эпилепсию, подходившую по всем симптомам. «Выраженная истерическая реакция, с последующей амнезией». Так, по крайней мере, мне сказали.
С того момента, как мной занялись психотерапевты, загадок только добавилось. Единственное, что я понял, так это то, что проблема кроется глубоко внутри, в подсознании. Специально или не специально, но оно блокировало доступ к себе. Я даже самостоятельно пытался заглянуть внутрь себя, найти хотя бы одну навязчивую идею. Но безрезультатно. Нашел только любовь к старым французским кинокомедиям.
Загруженности особой на работе нет, и в три часа я надеваю солнцезащитные очки, беру портмоне и спокойно ухожу.
Через двадцать минут я припарковываюсь рядом со зданием, фасад которого сделан из дибонда. Я прохожу турникет, нажимаю кнопку лифта и попадаю на пятый этаж. На коричневой двери красуется надпись: «Кабинет экспериментальной психотерапии».
– Можно? – заглядываю я внутрь.
– Конечно-конечно, – доктор Больцман с горящими глазами первоклашки замечает мое появление. Также как и на первой встрече, он мило улыбается, сидя за своим круглым стеклянным столом. – Проходите.
Я плюхаюсь на стул, и, сцепив руки в замке, запрокидываю голову назад. Вроде как мне совсем не страшно стать подопытным кроликом. Больцман хорош! Ведет себя живенько, дружелюбно. Еще бы, не ему ведь мозги вправлять будут. Внешне Больцман – стопроцентный Берия. Круглое лицо, круглые очки. Не сделает хуже, и то будет нормально.
– Ну, что? – доктор, видимо, предвкушает интересную работу.
– Я в принципе готов, – отвечаю я сквозь нервный смешок и наклоняюсь вперед.
– Отлично. Тогда объясню все по порядку, – Больцман делает умный вид.
– Я изучил вашу проблему, посмотрел результаты тестов и сделал следующие выводы. Чтобы вы поняли, скажу простым языком. У вас все замечательно. Мужчина вы здоровый, полноценный, коммуникабельный. Но все-таки часть вашей личности, отвечающая за странные обмороки, просто так не взбунтовалась бы. На это есть причины.
– Какие?
– Причины могут быть разные. Начиная от обид в детстве и заканчивая теми поступками, о которых вы сожалеете и никак не можете забыть. Возможно ваша проблема, давайте пусть у нее будет такое имя, – это страх.
– Чего-то я не припомню, чтобы вообще когда-то дрался или сильно обижался… Да и страха особого ни перед чем не испытываю.
– Ну, вы то, может, и не помните, а вот ваше подсознание помнит.
– И как же мы узнаем, что оно помнит? Гипноз я уже пробовал.
– Вы сами увидите то, что творится у вас в подсознании. А так как подсознание будет говорить на вашем индивидуальном языке образов и воспоминаний, вам придется самому найти свою Проблему.
– Фантастика какая-то! И многим так удалось найти свою Проблему?
– Практически всем. У каждого она выглядела по-разному.
– Я согласен на любые эксперименты, лишь бы разобраться, в чем дело.
– Тогда давайте приступим. Оборудование уже подготовлено. Идите за мной в процедурный кабинет.
И мы направляемся в отдельную комнату, в которой пожилой мужчина курит возле открытого окна:
– Вот оно! – Доктор Больцман облокачивается на монитор компьютера. – Устройство, помогающее погрузить человека в свое подсознание.
– Компьютер?
– Компьютер. Но со специальной программой. Работающей по принципу стробоскопа.
Вы садитесь напротив монитора, надеваете наушники и закрываете глаза. Да-да,
не удивляйтесь, закрываете глаза. Начинается мерцание, и минут через пять вы почувствуете легкое головокружение. Это значит, что подключение к подсознанию произошло. Мы будем следить за показателями и в случае непредвиденных реакций, мы вас вернем обратно в сознание.
– Все ясно, – на самом деле я ничего не понимаю.
Мне смазывают виски гелем, чтобы закрепить присоски. Ассистент заканчивает последние приготовления и отходит в сторону. Я мужественно закрываю глаза. В наушники плавно вливается странный гул, похожий на гул самолета. От неприятного мерцания мне хочется спать. Но еще больше, мне хочется сбросить с себя все, что на меня нацепили и бежать отсюда к чертовой матери. Бежать отсюда к чертовой матери. Бежать отсюда к чертовой матери. Бежать отсюда к чертовой матери.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Картинка перед глазами поначалу нечеткая. Детали движутся и расплываются. Изображение напоминает небо. И это действительно оказывается небо. Облака бегут по нему с высокой скоростью, как если бы кто-то включил быструю перемотку назад. Я не могу никак реагировать. Я не могу ощутить свое тело. Мои эмоции точно находятся отдельно от меня. Мозг еле успевает воспринимать смену кадров на воображаемом экране. Цвет облаков переходит от светло-голубого к синему. Потом от синего к темно-фиолетовому. Секунда и небо затягивают грязные тучи.
Внезапно все пропадает.
Появляется черно-белое изображение ядерного взрыва. Теперь скорость показа наоборот замедлена. Удар колоссальной силы сметает все на своем пути. Вот разрушено двухэтажное здание. Вот сгибаются и горят деревья.
Немое кино продолжается.
Взрыв заменяет показанный крупным планом мяч, скачущий по дороге. Кажется будто мяч совсем легкий. Настолько плавно и неестественно он движется. Ударов по асфальту не слышно. Я внимательно запоминаю образы. Боюсь пропустить что-то важное. И картинка меняется вновь.
Я вижу карусель.
Карусель показана полностью. Она крутится и каждый следующий ее оборот быстрее предыдущего. На карусели никто не катается. Похоже, она существует сама по себе вместе со своими пластмассовыми лошадками, с которых облупилась почти вся краска. Есть что-то зловещее в ее оборотах, в ее давящем мрачном движении по кругу. Звук, как и прежде, отсутствует. Все происходит в полной тишине.
Чернота. Новое изображение.
Хорошо освещенная комната. Светлый гладкий пол и белые стены. К одной из них прижат темный кожаный диван. Больше ничего другого из предметов в комнате нет. Через какое-то время в кадре появляется человек. Он спокойно и уверенно заходит в комнату, разворачивается в мою сторону и садится на диван. Его лицо мне кажется знакомым. Меня осеняет. Этот человек – я! Вернее даже не я, а другой «я». Да, у моего двойника такая же внешность и такая же одежда. Но все остальное – чужое. Тяжелый взгляд, сжатые в омерзении губы, скупые жесты и мимика. Двойник вальяжно проводит рукой по своим волосам, еле заметно сплевывает и подпирает кулаком подбородок. Потом двойник нащупывает на диване пульт, направляет его в мою сторону, и последнее, что я вижу, – как большой палец руки вдавливает кнопку.
Я могу пошевелиться. Могу ощутить свои руки и ноги. На удивление, экран перед глазами вовсе не воображаемый – он настоящий и вмонтирован в потолок, а я лежу на мягкой кровати в незнакомом доме. Оцепенение понемногу проходит. Я, осматриваюсь по сторонам и боязливо приподнимаюсь. Под тяжестью тела кровать прогибается и громко скрипит. Кроме меня в комнате никого нет.
Первое, что я замечаю – беспорядок и разруху в доме. Темно-синие обои с желтым орнаментом отслаиваются от стен. Потрясающая по красоте антикварная мебель утопает в стопках старых газет и журналов. Немыслимое количество книг блестит золотыми корешками на пыльных полках библиотеки. Высокое окно намертво заколочено досками. Единственный источник света – старомодная лампа с абажуром.
Мое внимание привлекают следы ботинок на разбитом паркете. Следы начинаются рядом с кроватью и заканчиваются у единственной двери в комнате. Пока я раздумываю о происхождении следов, пространство вокруг меня заполняет какой-то шорох.
Я вздрагиваю от удивления. Пара огромных черно-коричневых насекомых, примерно метр в длину, мелкими перебежками снуют под потолком. Страха перед ними я не испытываю. Они чем-то напоминают тараканов: ведут себя по-хозяйски и не обращают на меня внимания. Мне интересно наблюдать за ними, но любопытство мое быстро проходит. Мне важно найти только мою Проблему. Здесь помимо меня был человек, и он куда-то ушел. Кто он? Где он? Чем он может помочь? Всего этого я не знаю.
Я выхожу из комнаты. Хлопает дверь. Надо мной в глубокой тишине включается лампа. Потом включается еще одна, чуть дальше первой. Следом за второй третья, за третьей четвертая. Далее пятая, шестая, седьмая, восьмая. Цепочка из появляющихся огней ведет куда-то вдаль, стремительно освещая длинный коридор с множеством дверей. Одновременно с появлением света, снаружи, а может быть внутри странного дома, раздается приглушенный грохот какого-то включающегося механизма.
Коридор довольно мрачный. Бесконечное число красных стандартных дверей образует подобие термитника. Я высматриваю следы. Они заканчиваются возле двери с номером 2. Обозначение номеров напоминает гостиницу.
Щелчок замка. Я вхожу в номер 2.
«В моем убежище тихо. Если вообще четыре стены, в которых ты умираешь можно назвать убежищем.
Из окна виден фрагмент гниющего тела города. Объятые утренней дымкой и не успевшие проснуться к шести часам хрущевки силятся понять какой сегодня день.
Я чувствую, как в стакане с водой вальсируют соринки, как секундная стрелка движется по циферблату, как выпрямляется позвоночный столб, как в радиопомехах моей памяти шумит морской прибой, как многотонное тотальное молчание наносит тонкий слой усталости на поверхность крыш, как из ржавых труб вытекает жалость, как тоскливые производственные чайки накаркивают беду неплодородной земле, как за еще пустыми партами рвется девственная плева иллюзий, как мусоровоз подминает колесами тела алюминиевых банок, как под асфальтовой кожей дорог пульсируют чужие сны, как ленточные черви возвращаются к анальному отверстию, как незаметно вывозят расчлененную мать, как у прооперированных больных расходятся швы, как вонь живых мертвецов заражает здоровых людей, как юродивые калечат себя ради сострадания, как на стенах разрастаются трещины, как во рту остается металлический привкус страха, как в темной комнате ласкают парализованную, как в соседнем квартале кто-то с грохотом поднимает ставни.
Кто-то, но не…
Я разбегаюсь, отталкиваюсь левой ногой от подоконника, и квартира беременной сукой выплевывает меня из своего прямоугольного отверстия на пропахший ночным дождем тротуар».
…рефлекторно выбрасываю руки вперед – удара нет. Тот же коридор. Красные двери номеров. Приглушенный гул неизвестного механизма где-то в глубине дома.
Вторая удивительная вещь: появились новые следы, ведущие из номера 2 в номер 5. В игре «Иди за мной», похоже, свои правила.
Щелчок замка. Дверь распахивается, и я вхожу в номер 5.
Комната кажется подготовленной для каких-то съемок. Большую ее часть занимает невысокая сцена, на которой воссоздана обычная кухня. К сцене примыкает еле заметный динамик, а под потолком закреплены осветительные приборы, следящие за происходящим в области декораций. На самой же кухне присутствует только два персонажа – куклы чревовещателей Клозе и Фозе. Имена кукол написаны на личных бейджах. У Клозе бейдж закреплен на красной клетчатой рубашке, у Фозе – на синем платье. Скорее всего, Клозе и Фозе являются мужем и женой. Клозе делает вид, что ест. Фозе моет посуду. Нижние челюсти уродливых созданий то и дело двигаются. Ведется беседа, но слов не слышно. Динамик вдруг трещит помехами и выдает ехидно-подлюшным голосом, которым обычно разговаривают лилипуты, диалог мужчины и женщины. Только приглядевшись к Клозе и Фозе и увидев, что их рты шевелятся в такт словам, я понимаю, чей записанный разговор я слышу
– Мне нравится
– Еще?
– Нет
Куда идешь?
– К нему
– Ночью всех нахуй передушу
«Мне нравится», «Еще?». Запись включается сначала, она зациклена. Семейный быт преподносится в целлофане. Я ощущаю во всей сцене жизни кукол серьезный дефект. Как будто лишняя деталь попала внутрь механизма и, застряв между двумя шестеренками, ведет к взрыву всей замкнутой системы. Я смотрю на Клозе. Клозе смотрит на меня. В безумных глазах Клозе я вижу те самые две шестеренки
Клозе обеспокоен. Клозе останавливает ложку на уровне рта. Клозе перестает жевать еду. Клозе встревожен. Клозе отодвигает от себя искусственные фрукты. Клозе кладет ложку на стол. Клозе вытирает свои мерзкие губу полотенцем. Клозе, не вставая со стула, поворачивается к Фозе. Клозе не сводит глаз с Фозе. Клозе клинит. Клозе видит цель. Фозе стоит к Клозе спиной и крутит головой. Клозе берет нож. Клозе не нравится нож. Клозе берет нож побольше. Фозе стоит к Клозе спиной и ни о чем не подозревает. Клозе выбирает момент. Клозе бросается на Фозе. Клозе бьет ножом Фозе. Клозе загоняет нож в спину Фозе. Фозе визжит и вырывается. Клозе нравится бить Фозе ножом. Клозе работает со спиной Фозе, как с арбузом. Клозе убивает Фозе. Фозе больше не дергается. Клозе встает в полный рост. Клозе хочет еще. Клозе пинает тельце Фозе. Клозе приятно пинать тельце Фозе ногой. Клозе пинает тельце Фозе еще раз. Фозе отлетает к холодильнику. Нижняя челюсть Клозе отвисает. Клозе устал. Клозе доволен.
«Мне нравится», «Еще?». Динамику все равно, что одна кукла уже сдохла. Он цинично и беспристрастно выдает запись снова и снова. Пока Клозе неуклюже засовывает мертвую Фозе в холодильник, я незаметно выбираюсь из номера.
– Твою мать! – я, что есть силы, тяну дверь на себя.
За двадцать минут я пережил больше чем за всю жизнь. Меня вживляют в образы, к которым я не имею никакого отношения. Рвотные, ущербные образы. На моей коже настоящий пот. Я ощущаю его запах. Слышу свое сердцебиение. Все настоящее. И это не похоже на легкую прогулку по своей памяти. Я помню, как, заинтересовавшись своей болезнью, прочел одну статью, в которой говорилось о патологиях. Там было написано, что у шизофреников внутренний мир наполнен насилием и жестокостью. Только почему такое происходит в моей голове? И в моей ли? Мне вспомнилась жена. Ее кожа пахнет кремом, а волосы чистотой. Сейчас она наверно сидит дома. И если я отсюда не выберусь, это может навредить не только ей. Вернуть бы все обратно – я никогда бы не зашел так далеко с этими проклятыми экспериментами и этим Больцманом.
В коридоре новые следы. Я не заметил их сразу – мне было очень плохо. Они ведут из номера 5, где я только что был, в номер 7. Все понемногу проясняется. Я вхожу в номер и, пройдя через него, получаю новый указатель. Головоломка с двумя неизвестными.
Номер 6. Следы туда не ведут. У меня есть выбор и им можно воспользоваться. Ведь я могу укоротить путь, а возможно и увидеть спину, того, кто помимо меня здесь ходит.
Щелчок замка. Я открываю дверь номера 6.
То, что я вижу за ней, обдает меня леденящим азотом животного ужаса. Проход в номер забит. И он не просто забит. Он забит мертвыми телами детей и взрослых, накиданными друг на друга. Кадры с нацистскими концлагерями оживают на моих глазах. Та же свалка худых рук, свисающих волос, проглядывающихся зубов, невинных взглядов и неестественно согнутых ног. Я матерю невидимого врага и наваливаюсь всем телом на дверь, лишь бы не видеть изуродованные человеческие трупы.
Я нахожусь в жутком месте. И меня не возвращают. Хотя мой пульс уже учащался раза четыре. Делаешь себе больно – становится больно. Не «просыпаешься». Возможности вырваться нет. Я остался наедине с собой и с этим домом.
Сырные кусочки давно оставлены. И я как мышь, бегу на приманку.
Номер 7.
Название, подходящее для номера 7 – Красная Комната. Скорее это ангар невообразимых размеров. И внутри него все красное. Огромная десна великана. Красными полотнами обтянуто все. Буквально все. Если бы меня уменьшили и поместили внутрь бьющегося сердца, то, наверно, я увидел бы то же самое.
Есть еще один цвет. Белый. Фигуры белого цвета, напоминающие манекенов, строем стоят по периметру комнаты. Вроде бы люди, но с белыми ядрами вместо головы. И одеты они как сумасшедшие. Женские платья в форме конуса на жесткой основе, плюс полностью оголенные, словно мелом вымазанные руки.
Я делаю шаг, и взрыв синхронно ударивших в пол ног сильнейшей вибрацией бьет меня в грудь. Такой звук можно передать, только если в миллион раз усилить щелчок передернутого затвора. Все манекены сдвинулись ближе ко мне.
Я аккуратно продвигаюсь вдоль стены, внимательно следя за тем, что происходит справа. Манекены сопровождают каждый мой шаг этюдом. Я ступаю вперед, и моментально достаются тысячи обручей. Я опять прохожу немного, и обручи поднимаются над головами-ядрами. Я вновь иду, и бесполые создания разом начинают крутиться на месте, фонтаном выблевывая красные струйки крови, наклоняться, то в одну сторону, то в другую. Как фигурки, вырвавшиеся из музыкальных шкатулок.
В напряженной шахматной партии с хозяевами комнаты я не обратил внимания на еще одну вещь. Портрет размером с рекламный щит висит на противоположной стене. На нем изображена обольстительно улыбающаяся женщина с прической в стиле 30-х годов. Светлые кудри свисают до плеч, в черных глазах два маленьких огонька счастья. Эту женщину я никогда раньше не видел. Возможно она актриса или певица прошлых лет. В любом случае кто угодно, кого я точно не знаю.
Сообразив, что никто не хочет нанести мне вреда, я выхожу из номера 7.
Следующий – номер 8. Наученный горьким опытом, я не решаюсь сразу заходить внутрь, а только приоткрываю дверь. Этого оказывается достаточно. Ни мебели, ни людей, ни окон в номере не оказывается. Пустая, немая комната. И я так в нее и не захожу. Но следы все равно появляются. Сами по себе. И теперь они выходят уже ИЗ номера 8 и ведут к номеру 11.
«Необязательно заходить. Достаточно открывать двери». Я решаю проверить свою догадку и иду по следам. Я проворачиваю ручку, вновь не заходя в номер, и тут же появляются свежие отпечатки, ведущие в новом направлении.
Пока я приоткрываю указанные двери, стены коридора постепенно погружают меня в аудиокошмар. Треск. Чавканье. Улюлюканье. Скрежет. Плач. Угрозы. Сверление. Музыка. Хихиканье. Скрип. Клацанье по кнопкам. Рвота. Бульканье. Тишина. Хрип. Мольба. Звон разбитого стекла. Пение.
Наконец я дохожу до конца коридора. Я так привык к тому, что подсознание со мной играет странной болезнью, что даже не поразился такой необычной схеме путешествия по нему. Приоткрываю дверь номера 44, и новые следы не появляются. Он последний.
Я вхожу внутрь и оказываюсь в длинном туннеле. Оглядевшись по сторонам, я прихожу к выводу, что он сделан в форме огромной металлической трубы с диаметром около тридчати метров и я в ней не более чем муха, попавшая в дуло артиллерийского оружия. В конце тоннеля виден свет. Труба где-то заканчивается. И следы ведут именно туда. Пять минут ходьбы в угрожающей атмосфере молчания. Эхо множит звук моих осторожных шагов тысячью затухающих копий и заставляет чувствовать себя лишь миллионной частицей всего здания. И чем ближе я подхожу к краю трубы, тем больше ощущаю ту потерю своего «я», которую переживал ранее, попадая в комнаты дома. И звуковой вакуум, до определенного момента, словно втягивавший в себя малейшие шумы и шорохи, решает яростно выплеснуть на меня дьявольскую какофонию.
Вперед меня вырывается поток агрессивных ворон. Птицы, подхлестывая меня в спину, пчелиным роем вылетают из трубы. Я окончательно теряю над собой контроль. Мое тело идет само, сливаясь с оголтелой стаей. Здание, до этого исполнявшее роль немого больного, изрыгает из своей глотки одно живое «КАР». И я – часть этого «КАР».
Под натиском ворон я спрыгиваю на белый, идеально гладкий пол и продолжаю идти. Мое «я» ведет меня. Вороны черной рассыпчатой крупой «падают» вверх, всасываясь молочно-белым потолком. Я попадаю внутрь светлой комнаты в форме куба, похожей на гигантскую картонную коробку. Что-то сыпется на меня сверху и мешает сконцентрироваться на происходящем. Я выставляю ладонь, и на ней оседают белые хлопья. В комнате начался снегопад.
На голых стенах вдруг проступают темные пятна. Я разучился удивляться. Пятна выстраиваются в очертания человеческих лиц, и я замечаю, что и потолок, и стены, и даже пол покрылись черно-белыми фотографиями людей.
И я себе уже не принадлежу. И это не я подхожу к стене. И это не я прикасаюсь к первому снимку, на котором изображен лысеющий мужчина лет сорока. Все делается за меня. Жизнь этого человека забирается в каждую мою пору. И я становлюсь – Им.
«Александр Семенович работает на заводе по производству радиоизмерительной аппаратуры. Мать всегда готовит суп своему сыну, когда тот приходит домой на обед. В выходные дни пожилая женщина уезжает помочь своей больной сестре по хозяйству. Именно в это время Александр Семенович достает из шкафа потрепанное женское платье, одевает его, накрашивает губы, и начинает расчесывать своих золотоволосых кукол, которых обычно прячет в кладовке. Заканчивая игры Александр Семенович засовывает пластмассовые ножки кукол себе в рот и жестко мастурбирует на миниатюрные трусики. После странных развлечений он подолгу спит в обнимку со своими искусственными подружками, тщетно пытаясь избавиться от непроходящей эрекции».
Я прикасаюсь ко второму снимку, на котором изображен молодой парень.
«Мальчик Даня, ерзая в кресле, пускает мыльные пузыри со своего балкона. Весенние дни, следы поллюции, варенье, заляпанные шорты, радио «Маяк». Даня выгребает из карманов выклянченную мелочь. На папиросы хватит. Но это не самое «вкусное». Есть еще соседка с большой грудью.
– Мокрощелочка, – мечтательно шепчет мальчик, и капля слюны падает на фиолетовую майку.
В час-пик солнечных зайчиков Даня решает самостоятельно выбраться в тихий двор. Выехав в инвалидной коляске на лестничную площадку, он закидывает в рот остатки еды. Неожиданно Даня, багровея всем лицом, пускает пузыри из слюны. Еда застряла в горле. Колеса инвалидной коляски громко соскакивают с одной ступени на другую, создавая эхо во всем подъезде. Тело раскачивается болванчиком. Ступень за ступенью. Пролет за пролетом. На первом этаже беспомощный Даня задыхается насмерть».
Я прикасаюсь к третьему снимку, с изображение маленькой девочки.
«Таня любила шоколад и игру в классики. Когда она в последний раз видела своего отца, то напоследок попросила у него чего-нибудь сладкого. Вместо конфет отец высыпал в танины ладони горсть алиментов. Появившийся отчим сразу не понравился девочке. Зато отчиму все понравилось. Когда Тане исполнилось одиннадцать, отчим в первый раз ее изнасиловал. Сейчас Таня проститутка».
Я прикасаюсь к снимкам снова и снова. Я меняю фотографии каждые две минуты. Снегопад в комнате не прекращается.
«Ирина Ивановна работает в больнице, не имеет детей. Она завидует женщинам, у которых они есть, и всячески добивается осложнений при венерических заболеваниях.
Врач Сергей Александрович ненавидит всех и ждет зарплату.
Алексей водит грязным членом по лицу своей сестры. Алексей любит инцест, но его самого никто не любит. Говорят, что любят, но не любят.
Полина учится на философа. Измученная и уставшая она возвращается домой, где ее вечер продолжают сигареты и кофе. Однажды ночью она окажется под завалами, полуголая. Потому что ее дом взорвут. Ее семью взорвут. Ее соседей взорвут. Взорвут ее знакомых и друзей. И когда Полина, лежа под обломками, будет ждать поисковую собаку, она найдет ответ на вопрос, который не давал ей покоя восемь лет. И это знание она мужественно пронесет через всю жизнь».
Я перевожу руку с фотографии на фотографию. Через меня проходят сотни людей, изображенных на снимках. И среди всех этих снимков я, наконец, замечаю свою фотографию.
Я дотрагиваюсь до нее, и ничего не происходит. Решив, что с первого раза не получилось, я вновь протягиваю руку. Прикоснуться второй раз у меня не получается. Я проваливаюсь в черноту.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Я стою на четвереньках, опираясь на локти, и еле справляюсь с рвотным рефлексом. Руки бешено трясутся, рот открыт, живот втянут. Мне кажется, что еще секунда и из меня вылезут все внутренние органы, а мозги вытекут через нос. Комната с фотографиями меня выпотрошила. Немного отдышавшись, я пытаюсь сообразить, в каком месте оказался. Подо мной горячий асфальт, раскаленный яркими солнечными лучами. Воздух пропитан тишиной и запахом травы. С большим трудом я поднимаю глаза и обнаруживаю себя посреди широкой дороги. Вдалеке виднеется пара белых пассажирских самолетов. Они мирно стоят на жаре, словно задумавшись о небе. По всей видимости, я нахожусь на взлетной полосе.
Я встаю в полный рост. Рядом со мной две фигуры – я вскрикиваю и тут же отбегаю в сторону. На меня смотрят две девушки. Смотрят – слишком сильно сказано. У них у обеих одинаковые черные повязки на глазах. Тем не менее, девушки радарами разворачиваются в том направлении, в котором двигаюсь я. Их повязки испачканы не то грязью, не то запекшейся кровью. Обе они прихрамывают, обе имеют длинные темные волосы. Обе одеты в черные запыленные платья и обе стоят в позе часового: у каждой красивые пухлые губы стиснуты, у каждой руки прилипли к туловищу и у каждой ноги плотно прижаты другу к другу. «Как искусственные. Близняшки, а может двойняшки?».
Та, что находится слева от меня, наконец, говорит:
– Ну, как? Припоминаешь что-нибудь?
– Вы что, смеетесь надо мной??
– Нет. Не смеемся. Оглянись по сторонам
Мне трудно понять, на что они намекают:
– И?
– Ты у себя дома, – голос у девушки ровный и невыразительный
– Бред! Я даже не знаю, куда я попал!
– В свой внутренний мир воспоминаний, – отвечает вторая слепая.
– Ну да. Конечно же… в свой внутренний мир воспоминаний…
Стоп! Это слова доктора Больцмана. Откуда вы о них знаете?
– Мы знаем о тебе многое
Тон, с которым они говорят, их вид и их уверенность вызывают у меня отторжение. После долгой паузы я спрашиваю:
– Меня отключали вы?
– Можно и так сказать
– Почему?
– Видишь ли, ты живешь чужой жизнью
– Как так? Опять бред какой-то. Какая такая чужая жизнь? Моя жизнь – это моя жизнь! И мне она нравится! Она не может быть мне чужой?
– И все-таки она чужая
– Кто вы вообще такие, чтобы решать, что мне подходит, а что не подходит?
– Ты забыл, где находишься? Ты в своем внутреннем мире, в своем. Мы всего лишь его части. Мы – это ты
– Вы думаете, я вам верю?
– А тебе и не нужно верить. Все уже сделано. Ты сам все это устроил: сам себя отключал, сам себя сюда заманил, сам для себя оставил следы, чтобы открыть нужные двери. Теперь ты понимаешь, от кого на самом деле избавляются? Ты и есть твоя Проблема, и ты здесь и останешься. В мои уши плавно вливается странный гул, похожий на гул самолета.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Щелчок замка. Дверь распахивается, и я вхожу внутрь квартиры.
В моем убежище тихо. Если вообще клоповник в четыре стены можно назвать убежищем, то да, – это мое убежище.
Мои хромоногие мысли плетутся впереди меня. Не снимая черное кашемировое пальто и грязную обувь, я ступаю по ворсистому ковру. Не люблю порядок и современную мебель. Именно такая полуразрушенная квартира мне и подошла.
Больцман мертв. Его ассистент тоже. Сегодня я сделал фотографии, на которых они изображены сразу же после смерти. Я достаю снимки и закрепляю их канцелярскими кнопками на стенах. Портрет Ленни, – как икона, как главная моя драгоценность, висит над кроватью.
Прошлая жизнь все еще пытается найти меня, жужжа сотовым телефоном. Я не обращаю внимания на вибрацию и разматываю пластырь, которым перевязаны мои руки. Пластырь необходим мне в людных местах, чтобы ненароком не дотронуться до случайного человека кожей пальцев. Иначе я тут же почувствую чужую боль. А она мне не нужна.
Я подпираю кулаком подбородок, нахожу телевизионный пульт и включаю ящик. Телевизор не показывает, но изображение есть. Я принимаю сигнал на частоте, доступной только для меня
Облака
Карусель
Ядерный взрыв
Скачущий мяч
Фотографии
Взлетная полоса
Хромоножки
Дверь
ТРБКЕ
Два червя ползут по обочине, на ходу пожирая пыль. Рядом стоящий указатель с надписью «Трбке» привычно горбится под тяжестью воздуха и ждет заката. Когда-то тут были кузнечики. Обычные кузнечики, поющие в унисон с травой и задающие ритм всему живому. Сейчас здесь нет даже сорняков.
Дорога в город Трбке выглядит ровной и чистой. Но это впечатление обманчиво. Она примет только того, кто знает, как по ней ехать. Город Трбке – дитя ветров. Он подставляет румяные щеки настырным ласкам солнца, купаясь в собственной лени. Словно пирог удравшей невесты, брошен он в Долину Камня. Город Каменщиков, город, одетый в фату из рыжей пыли, Трбке одинок в своем царственном молчании среди золотых песков и скупой живности. Стаи сонных городских птиц бесцельно летают над крышами. Жизнь консервируется, закутывается в тишину. И в городских закоулках, где пресс безмолвия достигает пика, в ожидании неминуемой смерти, ссорятся взъерошенные крысы.
Внимательно выслушав каменщицу, Блюм рассказал Эдуарде, что лет десять назад ее отец Борис Шталь точно так же приходил к нему и задавал похожий вопрос. Борис хотел знать, почему у него, у обычного каменщика, в затылке оказались гвозди. Блюм поведал Эдуарде о том, что Трбке – не просто Город Каменщиков, а место, куда раньше ссылали самых жестоких убийц, насильников и извращенцев. Заключенных отправляли сюда не просто на исправительные работы. Их ждала вечная резервация в долине камня. Звери сорвались с цепей и радостно стали рвать друг другу глотки. Молотки превращались в оружие. Пробивались черепа, по ночам долго не стихали крики. Желтая пыль улиц проворно впитывала лужи крови и оттого навсегда стала оранжевой. Дети и внуки первых поселенцев рождались либо больными, либо мертвыми.
Но люди не могу жить в хаосе бесконечно. Со временем Трбке сменил тюремное одеяние на рабочую униформу, выбор жертвы заменил выбором супруга. И жизнь, которая, казалось, вот-вот будет окончательно втоптана в грязь, сумела пробиться сквозь каменный пласт безумия.
Каждой порядочной семье вновь выдали по молотку, только на этот раз уже в знак принадлежности к уважаемой касте каменщиков.
Блюм многозначительно задрал нос и стал рассуждать о том, что можно изменить в человеке все, но одна вещь всегда будет с ним. Его сущность преступника; четко выделенная, с острыми углами осознанного садизма. Про таких обычно говорят преступник по натуре или волчье семя. Блюм продолжал говорить и рассказал Эдуарде, что для того, чтобы пометить подобный кровожадный род людей существует особый символ. И этот символ – гвозди. Гвозди, которые забивали в руки и ноги разбойников во времена Христа. Если обычный человек вдруг найдет у себя гвозди, от которых нельзя избавиться, то это будет означать, что его род, как и он сам, проклят. На нем клеймо преступника. Отличительный знак, данный ему в напоминание о том, кто он и к чему должен быть готов.
Блюм протер стойку и, взглянув, нет ли кого-то у входа, в полголоса добавил, что это клеймо нельзя выиграть или замолить. Оно подобно пуле на шее солдата, пуле, которой его пытались убить и которую он носит для удачи в своем ремесле. Вроде как всегда держать при себе свою смерть. Просто есть вещи и их хозяева. И если человек занимается не своим ремеслом, инструменты рано или поздно станут напоминать ему об этом. Они будут мучить его, попадаться на глаза и вынуждать следовать отведенной дороге.
Дорога в город Трбке выглядит ровной и чистой. Но это впечатление обманчиво. Она примет только того, кто знает, как по ней ехать.
Указатель привычно горбится под тяжестью воздуха и ждет заката. Когда-то тут были кузнечики. Обычные кузнечики, поющие в унисон с травой и задающие ритм всему живому. Сейчас здесь нет даже сорняков.
Два червя ползут по обочине, на ходу пожирая пыль.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Феникс
– Папа. А сегодня не будет дождя? – спросила Мира и наклонилась смахнуть целлофановый пакет, прижатый ветром к её ноге.
– Что ты, доча… смотри, какое пекло – почти не разжимая губ, сказал я.
По тому, как напрягалась её рука в моей ладони, я понял, что сразу избавиться от маленькой неприятности ей не удалось.
Мы шли среди заброшенных алюминиевых павильонов с блестящими слезами солнца на полукруглых крышах. Все павильоны находились на равном расстоянии друг от друга и были одинаковой формы, наподобие мертвых металлических китов, выброшенных на берег или застывшей техники на параде. И куда бы мы ни поворачивали – нам постоянно казалось, что мы здесь проходили. Дочка принимала все как должное и старалась поглубже запускать ботинки в горячий песок. Я потянулся за сигаретой. Но найти её оказалось так же сложно, как вспомнить то, что Мира ночью видела во сне. А ведь для меня это стало так важно – знать, о чем она думает, что ей снится, что её пугает.
– А они с нами идут.
– Кто?
– Они.
Палец детской руки указывал на две черные тени, вырезанные на песке. Я хмыкнул.
– Наверно попали в петельку, когда ты утром завязывала шнурки, а теперь выпутаться не могут.
– Правда? – Мира виновато заулыбалась.
– Угу.
электромагнитная волна проходит сквозь зазевавшиеся девятые этажи
сквозь пластмассовые игрушки на витрине скользя по линии горизонта
и тень одного дома семенит вниз по стене другого
быстрее оголяя рыжие кирпичи
волна проходит амплитудой огибая углы сонных улиц
сквозь ткани пассажиров трамвая
выделяя главное на уровне ощущений на уровне взгляда.
никто ничего не замечает она выбирает девять из десяти
наиболее слабых организмов в составе большинства
лишь рельсы и булыжники что всех дальше
на которых она остановилась узнали
мы видоизменились картина завтра переписалась.
на высокой травинке муравей замер
Через минут сорок мои глаза устали от термального ада и моря синей акварельной краски разлитой над головой. Оторвать бы немного ваты, чтобы сделать одно облако. Но такой ваты не было. Так же, как в радиусе нескольких километров не было и намека на присутствие людей.
Я решил выйти с Мирой с заводских территорий через широкий проход, мимо высокого бетонного забора серого цвета. Проход оказался длинным настолько, что нельзя было отчетливо рассмотреть его противоположный край.
– Пап…
Мои плечи горели, а пот липким зловонным медом склеивал кожу спины с рубахой.
– Пап… а, пап…
– Да, милая. Что такое?
– А где все тёти и дяди?
Я невольно отвернулся в другую сторону и продолжал делать шаги.
– Жарко, Мирочка, вот тёти и дяди спрятались где-то, боятся обгореть. Может быть, они дома отдыхают. Спят. И вставать лень. Ты же ведь любишь днем поспать?
Мира закивала.
– Ну вот. Ты пить еще не хочешь?
– У-у.
– Смотри. Потом не капризничай. Давай подышим немножко. Тебе пора подышать.
– Хорошо.
Слово «хорошо» она всегда очень интересно выговаривала. Иногда мне казалось, что она просто чихнула, – так оно легко и хулиганисто у неё получалось.
Подстанция, соединённая с высокой опорой линией электропередач и находившая справа от выхода, имела довольно удручающий вид: невысокий проволочный забор в качестве ограждения, сорняки, предупредительный знак, поржавевший с одного края, и черные нити проводов, уходящие вдаль на границу между землей и небом. Мы стали рядом с забором.
Мои руки сомкнулись на левом боку, и я достал из небольшой походной сумки кислородную маску. Размер маски подходил только Мире. Дочка знала, что я буду делать, и поэтому сразу заправила черные волосы за уши и вытянула шею чуть вперед, помогая мне лучше закрепить ремни на её затылке. Пустая канистра плюхнулась рядом с моей ногой. Я никогда не говорил Мире, что она больна, – эта тема всегда была для меня запретной.
Сидя на корточках и вглядываясь в широко открытые голубые глаза дочери, я, как и всегда, пытался отгадать, что она мысленно себе представляет. Но боже, этот отвратительный хобот, скрывавший половину её лица, был словно нарочно придуман, чтобы уродовать ребенка. Ангелы всегда испражняются на красоту.
Вот она делает глубокий вдох. Пауза. Выдох. Грудь медленно поднимается. Опускается. Новый вдох. Пауза. Выдох. Снова. И снова. Стала частить. Промежутки между вдохами и выдохами стали короче. На этот раз без паузы. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Я напрягся. Мира слегка прищурилась, и через секунду её глаза странно заблестели. Даже в маске она не могла скрыть от меня свое жульничество и улыбку.
– Ой, артистка… ой, артистка.
Мира только больше засияла.
– Слоненок, ты прямо как летчик?
Она вытянула руки в стороны под прямым углом к земле и изобразила звук мотора.
– Бпппппп.
Я расхохотался и ещё раз с грустью провёл пальцами по её волосам.
– Моя девочка.
Парень в белой рубашке с аппетитом выгрызает кусок мяса из бедра мужчины. Рядом с остановкой трое бегут за одним. Сбивают ногами. Набрасываются. Подростка лет 13-ти сносит пятерка, несущаяся на 120-ти, моментально раздрабливая коленные чашечки. Всмятку. Студентке прямо на дороге скручивают руки, прижимая нос к асфальту, и втроём по очереди насилуют. Серебристый восьмиметровый автобус плавно выворачивает на тротуар и мясорубит плотной резиной кишащих у киоска людей. Даёт крен вправо. Чья-то черепная коробка раздавлена как гнилой картофель. Агрессивно замешивает. Глухой удар и тела отлетают кеглями. Несколько ожидающих неподалеку катятся как набитые овощами чучела. Впрыск топлива, и машина вновь наслаждается игрой. На колеса наматываются сухожилия и жир. Из овощей брызгает сок. Пожилую женщину на газоне безостановочно рвёт жалобным криком. Из её живота вылезают кишки, похожие на ворох толстых червей. Кто-то сзади рожает бесов. Легковушку вдесятером поднимают с левого края, переворачивают и поджигают. Проезд загораживает огонь и смерчеподобный дым. У лежащего под сломанным светофором таксиста жадно доедают лицо. Сплёвывают куски. Слышны стоны. Рабочие бегут к бутику на углу. Из магазина на улицу вырвался ливень из стекла. Продавцов-консультантов тащат за волосы на улицу и раздирают в клочья. На автомобили с подъемного крана срывается бетонная плита. Лопаются конструкции. Включается сигнализация. Около банка мальчишку с сигаретой охранник 17 раз яростно бьет дубинкой. Внутреннее кровотечение. Добивает. Наивно открытая дверь квартиры, становится началом личной трагедии. Вопит пенсионерка с отвисшей кожей. Стайка школьников пластилинит её грязными кулаками по ребрам и по верхнему ряду зубов. Сперма пятерых человек, только что умертвивших тихую семью, харчком размазана по полу. Раздается топот ног и грохот посуды. Бензоколонка вспыхивает вместе с шакалящими на ней водителями. Пахнет палеными волосами. В 8 шагах от жёлтого таксофона хрупкой девочке ставят ногу на грудную клетку. После длительных усилий её руку вырывают из плечевого сустава. Под подошвами лужи, оставшиеся после дождя из крови. Из вертолета на высоте восьмисот метров видно, как люди маленькими чёрными точками по стратегии муравьев скапливаются у таких же точек-жертв, загрызают их и разбегаются в разные стороны искать «еду» дальше. Такие скопления есть на каждом углу. На каждом перекрёстке. На перекрёстках есть ещё и крупные насекомые: легковые, грузовые. Грузовые сами нападают и за раз могут положить до пятидесяти муравьев. Но и крупные насекомые живут недолго. Либо пропадают в черноте точек либо неподвижно лежат на спине и горят. Но муравьев больше. Их даже уже никто не считает. Они отламывают друг другу лапки, в панике срываются с окон, боясь сгореть в многоэтажных муравейниках заживо, их челюсти работают без перерыва. Муравьи везде. На дорогах, на крышах. И до заката солнца они принесут матери ещё одно потомство.
Палец руки рисует над головой три круга, и стрекоза летит дальше.
– Ангелы всегда испражняются на красоту.
– Я знаю.
Врач мягкой поступью вышел из комнаты, и осторожно закрыл за собой дверь.
– Что с ней? – прошептал я, вставая с кушетки
– Сколько раз в день девочка ест? – сходу спросил доктор.
Увидев моё явное замешательство, он уверенно продолжил:
– Так вот, у вашей дочери голодный обморок. Я сделал ей укол глюкозы, и она сейчас спит. Но вы, как отец, должны позаботиться о том, чтобы она нормально питалась. Три-четыре раза в день. Обязательно в рационе должны быть фрукты и витамины. Если вы не хотите плачевных последствий, выполняйте всё, что я вам напишу, и постарайтесь больше не доводить до таких крайностей…
Он продолжал говорить, водя ручкой в блокноте, и каждое его слово решетило мое сознание. Я потупил глаза, словно мне выносили приговор. Жаловаться было бесполезно, а объяснять, в какой ситуации мы находились, мне не хотелось. И хотя врач был ни в чем не виноват, я на всю жизнь запомнил черты его лица, и ненавижу его образ до сих пор.
Первую рельсу переступаю сначала я, потом Мира. Со второй то же самое.
С другой стороны железной дороги небольшая возвышенность, заросшая высокой травой. Что впереди – не видно. Мы поднимаемся по ней наверх, и нашему взору предстают застройки, издали напоминающие спичечные коробки.
– Папа, смотри… Там город.
– Вижу, милая.
Зная, что дети намного лучше и острее чувствуют многие вещи, на которые взрослые с их логикой и уверенностью не обращают внимания, я спрашиваю:
– Тебе он нравится?
Мира неуклюже морщится и лишь пожимает плечами.
– И мне не очень, – я беру её за руку и потихоньку спускаюсь.
Мы входим во дворы на окраине района. Старые качели слегка поскрипывают на игровой площадке рядом с девятиэтажным зданием. Легкий ветер то и дело меняет направление. По ноге меня привычно постукивает канистра. Людей не видно.
Если ты знаешь больше, ты и боишься больше. Я предполагал, что так и будет. Еще когда только увидел первые выпуски газет, мне стало ясно, чем все это закончилось. «Бешенство», «Конец света», «Зона смерти».
Тот город после трагедии поставили на карантин, эвакуировав людей с прилегающих к нему территорий. Причину внезапной вспышки преступности, так и не нашли. Застряв в момент происшествия в дороге, мы с дочерью постепенно встретились лицом к лицу с последствиями этого кошмара.
Город же, по которому мы сейчас идём, заражен неприятием, и будто собран из тысячи гнетущих панорамных видов, когда-либо мелькавших в его жутких снах. Город, по которому мы сейчас идем, тих и нелюдим. Ощущение, будто его не просто покинули, но и подготовили на снос. Город, по которому мы сейчас идем, не вызывает у меня никакого доверия. И, похоже, это взаимно.
Прямо по улице почтовое отделение. Ветки подступивших к нему деревьев, пальцами прокажённых забираются в чёрные глазницы окон. Всё мое внимание направлено на поиски бензина, но пока я не вижу ничего, что указало бы на его местонахождение.
Мы проходим «почту» и упираемся в детский сад. Из него НЕ выбегают дети, НЕ доносятся звуки. От него веет страхом. Во всю стену изображено гигантское женское лицо, выложенное из мозаики. Жёлтой, красной, зеленой. Полутораметровые губы в некоторых местах потрескались. Мире они кажутся смешными – она даже прикладывает к ним ладонь.
Заходящее за крыши солнце покрывает наши лица янтарным лаком. С минуту постояв, мы идём дальше.
Здание администрации. Табличка с режимом работы красуется слева от входа. На служебной парковке ряд из нескольких автомобилей. Новенький форд в середине выглядит нетронутым. То, что нужно. Я достаю из пустой канистры шланг, открываю пробку бензобака и, повозившись немного, слышу, как жидкость наполняет ёмкость. Мира кривляется и корчит рожицы, заглядывая в боковое зеркало. Город тоже играет. Играет с нами в молчанку. И до некоторых пор, он выигрывает.
С верхушки кирпичного дома, неумело спрятанного между мусоркой и магазином, аплодисментами срываются обеспокоенные голуби. Небольшая стая птиц описывает дугу и нервно сворачивает на соседнюю улицу.
Их нездоровое ворчание постепенно становятся тише, и переходит в легкий шелест откуда-то сверху. Я поднимаю голову. Ветер выдергивает бумагу из офисов администрации через окна. Сотни одинаковых листов медленно разлетаются по парковке густым конфетти, создавая искусственный белый ковер. Мне вдруг становится так одиноко, словно мы с дочерью единственные выжившие люди на Земле. Через минуту цепочку шорохов продолжает слабый скребущий звук где-то поблизости. У меня острый слух. Я не понимаю, что этой такое, но источник точно рядом. Звук непонятный и напоминает отрывистое вождение мелом по школьной доске.
Из-за угла появляется дворняга с коричневой встопорщенной шерстью. Собака еле передвигается рывками – у неё наполовину нет передней лапы; видно торчащую кость. Из зажмуренного глаза вытекает какая-то мутноватая жидкость, с открытой пасти вовсю течет слюна. Мира вскрикивает от страха и прячется за мою ногу. Мне тоже непосебе от такого зрелища – я интуитивно отступаю назад, закрывая канистру и надеясь, что собака пройдёт дальше. Поцарапанная морда поворачивается в нашу сторону, и я невольно вижу её жёлтые глаза, которые при виде нас моментально вспыхивают бешенством. Недобитая тварь принимает позу, угрожающе скалится и пускает новую порцию слюны. Только я успеваю прийти в себя, как из-за того же угла возникает худая, загорелая женщина. Она резко хватает задние лапы дворняги и в мгновение ока выламывает их в обратную сторону. Собака жалобно скулит на брюхе, но вырваться не может. Мира взрывается плачем с такой силой, что у меня кровь стынет в жилах. Лицо безумной женщины перекошено: глаза навыкате, высунутый язык прилип к нижней губе, громкое рычащее дыхание. И она тут не одна. Надвигается еще кто-то. Два силуэта отделяются от полуразбитого магазина и приближаются к нам. Я быстро беру дочь в охапку и стремительным шагом отхожу к другому углу здания администрации, то и дело оборачиваясь на мародёров. Тяжёлый груз не позволяет быстро бежать. Безумная уверенно ползёт к нам на четвереньках, все так же высовывая язык. Её механичные движения неестественны. Грязные тощие руки отгребают офисные листы один за другим.
Мы поворачиваем за угол в узкий проход, из которого тянет сыростью. Но то, что я там вижу, через секунду вызывает у меня почти рвотный рефлекс.
Бритоголовый мужчина лежит у стены на трупе женщины, (я не вижу её лицо, только волнистые волосы) давит пальцами на её веки и вырезает трахею. Тонкий фонтан крови бьет прямо ему в рот. Пытаясь очнуться от этого кошмара, я краем глаза замечаю его спущенные джинсы и бледные полушария ягодиц. В паре метров от них лежит тело мальчика испещрённое юрким опарышем.
Я чувствую, как меня ведет в сторону, как голова кружится от отвращения. Мои ноги сами несут меня. Мимо клумб, мимо загаженных окон. Дальше. Мира орет мне в ухо, пытаясь залезть на плечо и вырваться. Я понимаю, куда попал.
Впереди виднеется перекресток и фрагмент кабины какой-то большой машины. С горем пополам я добегаю до неё. Это самосвал. К нему пристроился желтый бульдозер. Боже, лучше бы я не смотрел на то, что лежит рядом с ковшом. Фаланги пальцев окурками валяются в красно-чёрных лужах вместе с детскими игрушками. Широкий кровяной след тянется по всей дороге.
– Мразь ебаная! Стой где стоишь, мразь ебаная! Тебе конец сука и твоему щенку тоже, мразь!
Я оборачиваюсь. Позади нас в окне белой постройки изрыгает проклятия какой-то сумасшедший. Он мечется, точно запертый зверь в клетке и, не мигая, следит за моими движениями, расшатывая прутья решётки поставленной на окно. Его крик подхватывают с верхних этажей.
– Иди сюда говно, иди сюда!
Вклинивается третий вопль, четвертый, пятый. Голоса складываются в стадионный гул. Мира с силой обнимает меня и втягивает воздух, чтобы ещё раз залиться слезами. Мне совсем плохо. Сил больше не осталось – ни физических, ни моральных. Я панически верчу головой по сторонам. Переулок справа кажется пустым. В голове единственная мысль: «Только бы выбраться отсюда».
Я выбегаю на пустую проезжую часть. Наш мостик надежды – разделительная полоса. Держаться и не отклонятся от неё – что-то вроде приметы спасения. Внутри меня застыл образ лопаты врезающейся в рассыпчатый керамзит, который потом отправляется в ведро. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф. Не знаю почему, но этот образ и этот монотонный грохот неотделимый от него, неожиданно возникшие перед глазами, задают ритм моему бегу.
Не смотри вправо. Его расчленяют спиной к тебе. 5 шагов.
Не смотри туда. Человеческая кисть. 7 шагов. Не смотри.
Не смотри на ограду. Ей уже не помочь. 4 шага.
Беги. Еще один труп. Все равно беги. 8 шагов. Разделительная полоса.
Торчащие ребра. От груди почти ничего не осталось. Отвернулся. Еще 5 шагов. Слышишь, как бьётся жизнь рядом? Спаси ее. Нет. Не свою.
Дочери. 5 шагов.
«Боже, если ты меня слышишь. Знай. Я отрекаюсь от тебя первый раз. Я отдаю себя на съедение бесам».
«Боже, если ты меня слышишь. Знай. Я отрекаюсь от тебя второй раз. Моя душа отныне будет навечно проклята перед тобой».
«Боже, если ты меня слышишь. Знай. Я отрекаюсь от тебя в третий раз. Мне не нужно твое спасение».
Почтовое отделение. Как раз то самое, мимо которого мы и проходили. Память выбирает отдельные детали из пространства. Высокие тополя, качели, девятиэтажка. А там, за небольшим полем находится ржавая железная дорога. Я оборачиваюсь еще раз, проверить, не бегут ли за нами, собираюсь и делаю последний рывок.
Я знал, что дочку травят в детском саду ровесники. Видел, как её старые сандалии рвались и постоянно слетали. Как в сотый раз, спотыкаясь, она уже не могла плакать и только с досадой терла колени. Знал, но ничего не мог поделать.
Новый генератор электромагнитных колебаний должен был обладать колоссальными преимуществами: практически абсолютной проницаемостью и неограниченной дальностью.
Воспитательницы не упускали случая пожаловаться мне на сложности в общении с Мирой. Говорили о том, насколько она замкнута, неактивна, мало играет с другими детьми, и всё больше забивается где-нибудь в углу и рисует дельфинов. Постоянно рисует дельфинов и море.
От этого излучения невозможно было бы укрыться за какими-либо стенами, а современные системы защиты в виде металлических, железобетонных или скальных сооружений были бы совершенно не способны противостоять этому потоку, в том числе – его психотропной составляющей.
Я обрекал дочь на роль изгоя. Девочка еще не успела ничего сделать, но к ней заранее относились с пренебрежением. Могла ли Мира в свои три года понимать причины такого отношения? Вряд ли.
Юридических оснований для привлечения к ответственности лиц, виновных в его использовании и взыскании с них причиненного ущерба, не нашли бы.
Денег не хватало даже на самое необходимое. В лучшем случае на завтрак, обед и ужин были макароны или хлеб. Положение осложнялось тем, что меня очень долгое время не брали на работу из-за судимости, и нам приходилось жить на пособия. Впервые в жизни я чувствовал серьезную ответственность, по-настоящему понимая, что от меня зависит жизнь больного ребенка, которому я не в силах был помочь, но который, так же как и остальные, хотел любви и внимания, а не мучений от недоедания и собственной ненужности.
Без проведения радиотехнической экспертизы факт дистанционного психофизического воздействия доказать невозможно.
Зачитывая в суде свой вердикт, судья скажет: – На основании статьи…
Но на какую статью в Уголовном или Гражданском кодексе может сослаться судья, рассматривая конкретное дело по факту скрытого дистанционного психофизического воздействия на человека?
Я с ума сходил от бессилия. Мне хотелось развернуть вектор безразличия и презрения, направленный на нас, в обратную сторону. И когда в одну из самых обычных пятниц ко мне пришли из ГЦП с предложением в новом качестве применить свой опыт и знания, я оборвал майора на полуслове и сразу сказал «да».
Предварительные расчеты для совокупности установок (передвижные станции «Молот») показали, что можно облучать город площадью 150 квадратных километров с расстояния до 90 километров от передатчика.
Такие деньги до того момента я мог видеть только во сне, а лучшей возможности отомстить и придумать было нельзя. Но в первую очередь для меня с дочерью эта встреча стала настоящим спасением от голодной смерти.
Люди в момент облучения ничего не ощущали. Через два дня агрессия увеличивалась в сотни раз, и они уже расчленяли всё, что движется.
Если значение Миры с молчаливого согласия приравнивали к нулю, то я имел все основания ответить тем же. И не просто ответить, а взять и разом обесценить в своих глазах жизни сотен тысяч людей, которые могли пострадать от моей работы.
Увидеть вживую подобный эффект – всё равно, что попасть в Ад.
– С какого дня вы можете приступить?
– Прямо завтра.
Утро. Открываю глаза. Тихо.
Вчерашний кошмар отпечатался в памяти как самый страшный день в моей жизни. Эта собака, эта женщина, эти трупы, крики. Мира спит на своей кроватке, как будто ничего этого не было и на самом деле мы у себя в родном доме, все еще ленимся начать новый день. Но реальность говорит об обратном. Реальность возвращает меня к мысли, о том, что нужно проверить обстановку. Я никогда не нарушал это самое главное правило выживания. Всё время на новом месте, ранним утром и поздним вечером, я выходил из нашей четырёхэтажки и направлялся к смотровой площадке, с которой можно было просмотреть не только прилежащую территорию под заводские помещения, но и пустынную местность за её пределами. Будучи очень наблюдательным, я мог заметить малейшие изменения, появившиеся за сутки.
На второй день нашего пребывания, километрах в пяти, появилось движение. Еле различимые вдали фигуры мотоциклистов молнией расстегивали одежду пустыни, неторопливо вспарывая её брюхо. Я с напряжением следил, не повернут ли они в нашу сторону. Когда их группа через пятнадцать минут скрылась за небольшим холмом, моё тело все ещё дрожало от волнения. Уверенности в том, что они не вернутся, не было.
Через час я спустился со смотровой площадки и, напряженно вслушиваясь в звуки округи, аккуратно пошёл обратно. На всякий случай машина была отогнана на задний двор, который из наших окон отлично просматривался, а дверь в квартире закрыта на два замка.
Но сегодня все мысли были о другом.
– Котенок, мы уезжаем. Собирай быстрее все вещи… что тебе нужно. Куклы, карандаши, там… я не знаю… Помогай папе.
Мира бегает по комнате, видимо зараженная моим страхом и в точности повторяет часть моих движений, дергаясь, то в одну, то в другую сторону. К счастью она не хнычет, и послушно достаёт свои игрушки из-под кровати и кладёт в сумки. Е:ё и мои документы, спрятанные на верхушке шкафа, отправляются в задний карман брюк.
– Всё? Ничего не забыли? – я озираюсь по сторонам. – Ты точно ничего не забыла?
– Неть – Мира спокойно и внимательно смотрит на меня снизу вверх своими большими голубыми глазами.
Я провожу ребром ладони по её лбу и говорю усталым голосом:
– Ох, неть, неть… Прости меня, милая, что нам опять приходится переезжать. Все никак не заживем спокойно. Ничего. Вот увидишь, все будет хорошо. Через денек другой проедем границу, и я куплю тебе самую большую и красивую куклу. Много сладкой воды, сахарной ваты, пряников. Что захочешь, – то и куплю. Да, ты и так мне почему-то никогда не жалуешься… Главное не переживай.
– А я и не переживаю.
– Ну и умница.
Связка ключей звенит в руке. Мы выбираемся на лестничную площадку и закрываем за собой дверь.
Во дворе, как всегда, пусто. Я открываю крышку багажника, компактно укладываю вещи и сажусь за руль. Мира запрыгивает на заднее сиденье. С утра ещё прохладно и меня успокаивающе обдувает ветер. Как можно тише проехав мимо гаражей, мы останавливаемся возле закрытых ворот. Не выключая мотор, я выхожу и открываю по очереди каждую створку.
За воротами мой любимый скупой пейзаж: голубой лоскут неба, давящий линией горизонта на белое полотно пустыни. Ничего лишнего. Как только мы выезжаем, я останавливаю машину.
Бензин.
Канистра с бензином осталась на тумбочке. Без неё можно застрять через пятнадцать минут езды. Самое главное, то, ради чего мы чуть не погибли, – так глупо забыто. Каждая капля на счету и раскидываться ими непозволительная роскошь – мне ничего не остаётся, как пешком вернуться за канистрой назад.
– Посиди здесь пару секунд – снимая ремень безопасности, говорю я Мире. – Сейчас заберу кое-что и вернусь.
Я громко хлопаю дверью и быстрой походкой устремляюсь обратно к дому, в котором мы жили. Дорога в неизвестном направлении, прочь из этого места, обещает быть долгой и неинтересной. С перекошенными знаками и плохо уложенным асфальтом.
Вновь наша квартира на четвёртом этаже. Бензин наглым образом находится именно на тумбочке.
Подходя к воротам, я вдруг замечаю, брошенный возле них мотоцикл.
Мой взгляд упирается в мужскую фигуру стоящую рядом с машиной. Я с ужасом осознаю, что оставил дочь совсем одну. Через мгновение этот странный тип несколько раз взмахивает каким-то предметом похожим на кусок трубы и рвётся внутрь салона. Громкий визг Миры режет меня изнутри. Я на ходу бросаю канистру, хватаю первый попавшийся камень и бью уродца в шею. Увидев, что он подкосился, ударяю его, что есть силы, в челюсть. Пытаюсь свалить его, чтобы он был не в силах встать, и яростно разрушаю его лицо, пока оно не превращается в кашу из показавшегося красного мяса и кожи. Закончив с ним, я мигом встаю и подбегаю к Мире, которая замерла лежа на песке и руками обхватываю сзади её голову и спину. Из затылка течёт кровь. Моя левая ладонь вся влажная.
– Мирочка, Мира…
Рот дочки остался открытым, запомнив страх и боль в момент ударов, а ноги завалились на бок. Я бросаюсь к машине и достаю аптечку. Аптечка оказывается полупустой. В бешенстве выплевываю маты, мечусь, не зная, за что браться в первую очередь. Вспоминаю, что ничего не соображаю в препаратах и стараюсь сделать хоть что-нибудь.
– Мирочка, пожалуйста, поговори со мной…
Я обреченно смотрю, как бледные руки Миры вянут с каждой секундой, постепенно теряют остатки воли. Как её глаза, все ещё наполненные внутренним светом, словно в стекле отражают проплывающие сверху облака, окончательно застывая преданностью и пониманием.
– Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста…
Кровь не останавливается. Мира умирает беззащитным цветком, сбрасывает лепестки один за другим. Я срываюсь на слезы и безостановочно рыдаю. Я кричу сквозь неё. Кричу в себя. Она молчит и меня покидает. Проваливается всё дальше и дальше к смерти, и я, совсем обезумев, впиваюсь пальцами в её плечи, обнимаю, как будто ей еще не поздно чем-то помочь, но все бестолку. Пытаюсь приблизиться к её губам, чтобы услышать хотя бы лёгкое дыхание. К груди, чтобы услышать стук сердца. Но ничего не слышу… Я подбираю под себя ноги и в отчаянии закрываю лицо ладонями. Дочка только беззвучно лежит и смотрит в небо.
Оppекlрi в зеькvvе
5
ЭКСТ. – ГОРОДСКАЯ УЛИЦА – НОЧЬ
На улицу из ночного клуба выходят два парня и две девушки. ГАРИК – загорелый парень в белой майке-борцовке, МЯСО – в белой рубашке без рукавов с цветочными узорами, ЛИЗА – мелированная девушка с пирсингом в носу и КСЮША – кудрявая темноволосая девушка в короткой чёрной юбке. Слышится музыка, за спинами парней и девушек виднеется неоновая вывеска клуба «3азеркалье».
Гарик показывает Мясу фото на телефоне.
ГАРИК
Глянь, это вон та рыжая. Которая на коктейли пропёрлась.
МЯСО
Да.
(улыбается)
Эту зайку я и сам бы хотел.
(смеясь)
А ты чо, думал своего вялого ей подогнать?
ГАРИК
(смеётся)
Сам ты вялый… Вылый у тебя в штанах. Мясо, тебя тёлки вообще боятся.
МЯСО
Они меня хотят, но боятся об этом сказать.
(смотрит на Лизу и Ксюшу)
Орлеанские девственницы, вы чего стоите и молчите? Куда втыкаете?
ЛИЗА
Мясо. Это ты втыкаешь. Своего маленького Вову втыкаешь нам в ухо.
КСЮША
(смеётся)
Да. В уши срёшь и срёшь.
МЯСО
Короче, Орлеанские девственницы. Идём ко мне. У меня ещё со дня рождения водки и вина много осталось.
ГАРИК
Ну, тогда лови такси и погнали.
КСЮША
Ой, да у него ничего там нет. Кого ты слушаешь?
МЯСО
Короче. Орлеанские девственницы. Вы идёте?
ЛИЗА
Ты бы за это время пока языком балаболишь уже бы такси поймал, Гарри на Феррари.
(смеётся)
КСЮША
(хохочет)
Ха-ха… Гарри на Феррари… Точно.
МЯСО
А зачем вам такси? Вы что бабки старые? Тут пройти триста метров. Будем идти заодно пивка попьём.
ГАРИК
Да вообще-то тут до нашего района далековато.
МЯСО
Ты вообще молчи Джессика Шматько…
(Лиза и Ксюша громко смеются)
…я знаю тут короткую дорогу. Через 20 минут на районе будем.
ГАРИК
Тебе делать нечего, Мясо? А не проще ли взять такси и доехать?
МЯСО
А тебе свежий воздушек не нравится? Тебе бы только свою грелку присадить на сиденье. А потом на стул. Ты пенсионер что ли? Или ты боишься, что кто-то тебя тут украдёт пока темно?
ГАРИК
Ой, да опять ты гонишь…
Мясо обнимает Ксюшу и Лизу.
МЯСО
Короче, мы как старые или кто?
КСЮША
Ой, ребят. Он прав. Ну чего мы как старые, пошлите, пройдёмся. У меня энергии после клуба много. Лиза пошли. Ну?
ЛИЗА
Ну ладно-ладно, пошли. Уговорили. Только Мясо. Не дай Бог, ты нас заведёшь не туда. Или вообще куда-нибудь на чужую квартиру.
МЯСО
Ты да ну не ссыте, Орлеанские девственницы. Двадцать минут. Тут пройти всего ничего. Вы дольше базарите.
ГАРИК
Ну, пошлите?
КСЮША
Пошли.
Лиза, Ксюша, Мясо и Гарик спускаются по ступеням ночного клуба.
ЭКСТ. – ГОРОДСКАЯ УЛИЦА – МАГАЗИН – НОЧЬ
Четвёрка подходит к магазину и останавливается.
МЯСО
Постойте здесь. Всем по пиву?
КСЮША
Да. Все ведь будут.
МЯСО
Я быстро.
Мясо заходит в магазин. Лиза шепчет Ксюше на ухо что-то и та смеётся. Гарик не обращает на них внимания и смотрит что-то в телефоне. К Гарику, Ксюше и Лизе подходят ДВА ПАРНЯ.
ПАРЕНЬ №1
(Гарику)
Слышь друг. Девочками поделишься?
ПАРЕНЬ №2
(подходит вплотную к Ксюше)
Девчонки, поехали с нами? Любите быстро кататься?
КСЮША
Ребята идите куда шли.
ЛИЗА
Вообще-то мой парень сейчас выйдет из магазина.
ПАРЕНЬ №1
(указывая на Гарика)
Такой же, как этот?
Гарик стоит молча и никак не реагирует.
ПАРЕНЬ №2
Вы нормальных парней вообще видели?
ЛИЗА
Слушайте, ребята, мы с вами никуда не пойдём. Отвалите.
Из магазина выходит Мясо, держа в каждой руке по две бутылки пива. Парни видят крепко сложённого Мясо и незаметно уходят прочь.
МЯСО
(раздавая пиво)
Что это за типочки были?
ЛИЗА
Ты где так долго? Да они так подошли. Просто.
КСЮША
Гарик язык в жопу засунул. Даже не мог им ничего сказать.
МЯСО
(Гарику)
Слышь, олень, у тебя очко играет или что? Почему девчонки стоят, а ты молчишь? Это кто такие были?
ГАРИК
Да никто…
МЯСО
Ты да может тебе дать сейчас? А?
КСЮША
Ой, кто бы говорил. Пошли. Тут таких знаешь сколько ходит. Хорошо хоть ты с нами есть.
ГАРИК
А я?
МЯСО
А ты пупс дешёвый! Сегодня у меня выхватишь! За то, что район позоришь, на котором живёшь. Чёрт галимый!
ГАРИК
Мясо ты чего?
МЯСО
Ничего! Я тебе потом объясню кто ты и что ты. Пошлите. Не будем вечер портить.
Мясо, Гарик, Лиза и Ксюша отходят от магазина.
ЭКСТ. – ГОРОД – ПРОУЛОК – НОЧЬ
Компания идёт в полной темноте, освещая дорогу сотовыми телефонами. Ребята приближаются к узкому проходу между двумя домами.
МЯСО
Ну, вон проход. Тут пройдём и всё.
ЛИЗА
Мальчики, а не проще было вызвать такси вместо того, чтобы по куширям лазить как бичовки?
МЯСО
Не бойся, Орлеанская девственница.
(улыбается)
Здесь все маньяки уже спят. Я их уложил уже.
ЛИЗА
Мясо ты задрал. Ты кого это девственницей назвал?
Лиза бьёт Мясо в плечо кулаком. Мясо смеётся.
МЯСО
Короче, проходим по одному.
Мясо пропускает девушек вперёд, отпихивает Гарика в сторону и следует прямо за ними.
МЯСО
(Гарику)
Инвалиды идут в последнюю очередь.
(смеётся)
ЭКСТ. – ГОРОД – ПРОХОД МЕЖДУ ДОМАМИ – НОЧЬ
Ребята появляются в проходе между двумя домами. Яркий свет идёт от нескольких фонарей. Лиза и Ксюша пропускают вперёд Мясо. Гарик догоняет девушек и идёт рядом с ними.
МЯСО
Не, ну вы ещё скажите, что вы тут никогда не проходили.
КСЮША
В первый раз вижу этот проход.
ЛИЗА
Я тоже.
МЯСО
Ой, да ладно вам. Триста лет тут уже бывали и не помните. И арку эту типа тоже не видели?
Мясо указывает на арку, округлой формы. Внутри арки очень темно. Проход под аркой длинный и засчёт этого он напоминает небольшой тоннель. Четвёрка входит в тоннель.
ГАРИК
Ну, и как мы на районе окажемся? Ты ничего не путаешь? Мы туда вообще идём?
МЯСО
Не плачь, пупс. Я ж не ты. Попадёшь ты к своей мамочке. Тут пройти осталось всего ничего.
КСЮША
Слушайте, это даже прикольно. Что вы такие напряжённые? Хоть город получше узнаете. Расслабьтесь.
ЛИЗА
Да это вон Гарику что-то страшно. Мне-то всё равно.
МЯСО
(обнимая Лизу и Ксюшу)
Да вы ж мои пупсики.
Мясо замедляет шаг и протягивает Гарику бутылку пива.
МЯСО
На, подержи. Я пойду… отолью. От этого пива у меня фонтан сейчас пойдёт. Ну, бери быстрее.
Гарик берёт бутылку пива из рук Мяса.
МЯСО
Щас девчонки, две минуты. Я быстро. Надо пожурчать.
Мясо уходит куда-то в темноту.
ЛИЗА
Мы так никогда не дойдём. Сейчас ещё Гарик свой кран откроет.
Ксюша смеётся.
ГАРИК
Да я нормально.
КСЮША
(Лизе)
У тебя сигареты остались?
ЛИЗА
Да.
(доставая сигареты)
Держи.
КСЮША
Спасибо.
Ксюша и Лиза закуривают. Гарик стоит с двумя бутылками пива в метре от девушек.
КСЮША
Вот мы с тобой шалавы. Парень стоит не курит, а мы как профессиональные проститутки. С пивом, с сигаретами. Сейчас к нам опять подкатят… тариф спросить, пока Мяса нет.
ЛИЗА
Как те двое?
КСЮША
Да-да.
Проходит минут пять. Мясо не появляется.
ГАРИК
Ну, где он там ходит? Он что там до утра отливать собирается?
ЛИЗА
Да, что-то долго он.
КСЮША
Надо его позвать. Правда долго.
(громко)
Мясо? Ты идёшь?
На крик Ксюши никто не отвечает.
КСЮША
Он нас что… разводит что ли?
(громко)
Мясо? Эй, Мясо?
ГАРИК
Мясо? Давай быстрее! Мы тебя все ждём!
КСЮША
(Лизе)
Слушай, позвони ему. Где он ходит? У тебя есть его номер?
ЛИЗА
Да… Где-то был. Сейчас посмотрю.
Лиза смотрит в сотовый телефон, нажимает пару кнопок и подносит к уху трубку.
КСЮША
Гудки идут?
ЛИЗА
Нет.
КСЮША
Как нет?
ЛИЗА
Ну, вот так «нет». Не идут и всё.
Ксюша подходит к Лизе вплотную и смотрит на её телефон.
КСЮША
У тебя сеть недоступна. Видишь, значок антенны красный? Попробуй меня набрать.
Лиза выбирает в телефонной книжке номер Ксюши и жмёт кнопку вызова.
ЛИЗА
Да, ты права. Тут не ловит.
Ксюша достаёт свой сотовый телефон.
КСЮША
Та же фигня. Здесь не ловит. Гарик посмотри у себя…
ГАРИК
Я уже посмотрел. Сеть недоступна. Я, короче, знаю из-за чего это. Это как в подземном переходе – не ловит и всё. Надо выйти на открытое пространство.
ЛИЗА
Ну, хоть какая-то от тебя польза. Только Мясо где?
КСЮША
Ну, давайте пройдём вперёд, выйдем из арки и позвоним ему. Может он шутит. Решил нас попугать.
ЛИЗА
Пошлите. А то тут темно так.
ГАРИК
Пойдёмте. Только его бутылку таскать теперь мне.
КСЮША
Ой, не плачь. Вечно жалуешься.
Ксюша, Лиза и Гарик идут вперёд. В тоннеле всё так же очень темно. Слабый красноватый свет идёт от потолочных ламп. Проходит какое-то время. Ребята продолжают идти по тоннелю.
ЛИЗА
Вам не кажется, что мы уже долго идём?
ГАРИК
Что-то долго. То ли арка такая длинная, то ли что?
КСЮША
Да в темноте не видно, какая она. Расслабьтесь. Это только так кажется.
ЛИЗА
А мне кажется, что до конца арки далеко.
ГАРИК
Ну давайте пойдём быстрее что ли…
КСЮША
Да я итак на этих сраных каблуках иду, как могу.
ГАРИК
Вот Мясо. Завёл неизвестно куда, а мы его ещё искать должны. Вот, блин, кадр. Я его бутылку здесь оставлю. Я её что, целый час таскать должен?
КСЮША
Ну, так допей его пиво, что ты жалуешься?
ГАРИК
Да не хочу я его пить. Тут поставлю бутылку… у стенки.
Гарик замедляет шаг и отстаёт от девушек. Лиза и Ксюша тоже замедляют шаг и оборачиваются.
ЛИЗА
(Гарику)
Ну, ты идёшь?
На вопрос Лизы никто не отвечает. Лиза хватает Ксюшу за руку.
ЛИЗА
Стой. Подожди. Пусть он нас догонит.
Ксюша и Лиза смотрят в темноту и ждут появления Гарика. Гарик не появляется.
КСЮША
Что за прикол?
ЛИЗА
Гарик?
КСЮША
Гарик, ты идёшь?
ЛИЗА
(громко)
Гарик?
КСЮША
Что за прикол? Где он?
Ксюша и Лиза кричат в темноту и зовут Гарика, но никто не им не отзывается. В тоннеле тишина.
ЛИЗА
Слушай, они прикалываются над нами что ли?
КСЮША
А я откуда знаю. Не похоже на приколы. Слушай, давай отсюда валить побыстрее. Хотя бы выйдем туда, где светло, а потом им позвоним. Хватит тут уже шастать.
ЛИЗА
Может, побежим уже отсюда? Пока с нами чего не случилось?
КСЮША
Валим отсюда.
Ксюша и Лиза переходят на бег. Какое-то время они бегут бок о бок, тяжело дыша и громко цокая каблуками.
ЭКСТ. – ГОРОД – НЕБОЛЬШОЙ ДВОРИК – НОЧЬ
Наконец девушки достигают конца арки, выбегают из тоннеля и оказываются в небольшом дворе, ярко освещаемом фонарями. Выбежав во двор, они резко останавливаются.
ЛИЗА
Стой-стой. Дай я отдышусь.
КСЮША
Да. Я тоже запыхалась.
Лиза тяжело дышит. Она наклоняется поправить застёжку на туфле.
ЛИЗА
Ой, мамочка моя. Чуть туфли не слетели. Вот это спортом позанимались.
(смеётся)
Да-а… Такой хоккей нам не нужен.
Лиза встаёт в полный рост и не обнаруживает рядом с собой Ксюши. Лиза растерянно озирается по сторонам, но Ксюши нигде нет.
ЛИЗА
Ксюша?
(пауза)
Ксюша?
В небольшом дворике кроме Лизы никого нет.
ЛИЗА
Ксюша, ты здесь?
(протяжно)
Ксюша? Ау…
Лиза вновь озирается по сторонам.
ЛИЗА
(шёпотом)
Мамочка…
Лиза в панике достаёт сотовый телефон. Знак антенны на дисплее показывает, что сеть недоступна.
ЛИЗА
Как это так? Да не может такого быть!
Лиза какое-то время ещё ждёт Ксюшу, но, не дождавшись её, замечает единственный выход из дворика и направляется к нему.
ЭКСТ. – ГОРОД – ЗЕЛЁНЫЙ КОРИДОР – НОЧЬ
Лиза выходит из дворика и попадает на узкую тропинку, которая идёт между рядами высоких аккуратно постриженных кустов. Кусты настолько плотно находятся друг с другом, что образуют своеобразный зелёный коридор. Лиза смотрит по сторонам. Ветки деревьев кажутся бордовыми на фоне светло-синего неба. Лиза идёт по тропинке в полной тишине. Пройдя несколько метров, она останавливается. Ветер усливается. Лиза продолжает идти по тропинке, то и дело вглядываясь в темноту. Постепенно Лиза достигает конца зелёного коридора и выходит к дороге. Ветер вдруг резко стихает.
ЭКСТ. – ГОРОД – ДОРОГА – НОЧЬ
Лиза выходит к дороге. Вдоль обочины тянется цепочка фонарей, освещающих всё вокруг ярким жёлтым светом. От вида знакомых мест, на лице Лизы появляется улыбка. Иногда по дороге проезжают автомобили. Общественный транспорт уже не ходит. Лиза переходит через дорогу и направляется к спрятанным во тьме пятиэтажкам.
ЭКСТ. – ГОРОД – ПЯТИЭТАЖКА – НОЧЬ
Лиза идёт по-над домом в полной темноте и подходит к одному из подъездов. Она встаёт напротив двери и набирает на домофоне номер квартиры. Слышаться гудки. Кто-то берёт трубку.
МАТЬ ЛИЗЫ
Лиза, это ты?
ЛИЗА
Да, мам, это я… Открывай скорее.
МАТЬ ЛИЗЫ
Открываю.
ИНТ. – ПОДЪЕЗД – НОЧЬ
Лиза поднимается по ступеням на пятый этаж и звонит в дверь своей квартиры. Дверь открывается, и Лиза быстро заходит внутрь.
ИНТ. – КВАРТИРА ЛИЗЫ – ПРИХОЖАЯ – НОЧЬ
В квартире темно. Лиза быстро снимает туфли и бежит на кухню включать свет.
ЛИЗА
Ой, мам. Я тебе сейчас такое расскажу. Обалдеешь вообще.
ИНТ. – КВАРТИРА ЛИЗЫ – КУХНЯ – НОЧЬ
Лиза открывает холодильник.
ЛИЗА
Мам? У нас есть что-нибудь перекусить?
Лиза смотрит в холодильник.
ЛИЗА
Мам? Ты меня слышишь?
Лиза смотрит в темноту прихожей. В темноте стоит женский силуэт.
ЛИЗА
Мам?
Силуэт матери не двигается.
ЛИЗА
Мам, ты меня слышишь?
Слышатся шаги, мать Лизы медленно идёт на кухню. Когда мать выходит на свет, Лиза замирает. Вместо матери Лизы в кухню заходит СУЩЕСТВО, отдалённо напоминающее женщину средних лет. Существо всё бледно-серое, в пузырях, с белыми глазами и щупальцами вместо рук, которые постоянно извиваются и меняют форму, скрывая внешность электропомехами и вспышками. У существа изо рта течёт пена.
ЛИЗА
(орёт)
Боже!!!
Лиза кричит что есть сил и от ужаса еле держится на ногах.
ЛИЗА
Помогите!! Люди!! Помогите!!
Существо медленно приближается к Лизе. Лиза кричит и бьётся в истерике.
***
ИНТ. – КВАРТИРА ЛИЗЫ – ЗАЛ – МЕСЯЦ СПУСТЯ – ВЕЧЕР
В комнате сидит полный мужчина лет пятидесяти – ОТЕЦ ЛИЗЫ. Мужчина с серьёзным видом смотрит телевизор.
ИНТ. – ВЫПУСК НОВОСТЕЙ
На экране появляется изображение ВЕДУЩЕЙ регионального канала. Ведущая смотрит на лист бумаги у себя на столе. На экране появляются четыре фотографии. На фотографиях можно узнать Мясо, Гарика, Ксюшу и Лизу.
ВЕДУЩАЯ (ЗК)
Уважаемые телезрители, если вы видели кого-нибудь из этих молодых людей, которые сейчас на ваших экранах, просьба позвонить по телефону редакции или по телефону 02. Напомним, что все они бесследно исчезли 29 мая прямо в центре города, и от них до сих пор нет никаких известий. За любую информацию о них будет выплачено вознаграждение.
ИНТ. – КВАРТИРА ЛИЗЫ – ВЕЧЕР
Отец Лизы продолжает с хмурым видом смотреть выпуск новостей. Вдруг звонит телефон. Мужчина встаёт с дивана и берёт трубку.
ОТЕЦ ЛИЗЫ
Да, алло?
В трубке слышится скрежет и шум вперемешку с помехами.
ОТЕЦ ЛИЗЫ
Алло? Говорите.
ГОЛОС В ТЕЛЕФОНЕ
(сквозь помехи)
…не ищите Лизу… она к вам больше не вернётся… она нашла свою настоящую семью…
В трубке слышаться гудки.
Отец Лизы растерянно смотрит на телефон. Мужчина кладёт трубку. Он стоит какое-то время, о чём-то глубоко задумавшись. Через минуту он берёт с полки семейную фотографию в рамке и начинает её рассматривать. На фотографии изображена Лиза. Слева от неё стоит отец, справа – мать. Лизе на вид лет восемнадцать. Родители позади неё сдержанно улыбаются. Лиза держит в руках огромный уродливый кокон бледно-серого цвета. Кокон испещрён тёмными венами и покрыт наростами. На лице Лизы спокойная улыбка.
КОНЕЦ
Клоуны
ИНТ. – ОФИС – КОМНАТА ПЕРЕГОВОРОВ – ДЕНЬ
Большая офисная комната. Вместо нескольких окон – стена полностью из стекла от пола до потолка. Из комнаты открывается панорама на огромный город. Верхушки многоэтажек залиты ослепительным солнечным светом и накрыты абсолютно чистым небом. В темноте комнаты за огромным круглым столом мелькают черные силуэты трех человек: по одну сторону сидит КЛИЕНТ – лысый худощавый мужчина в очках и в пиджаке. По другую сторону – татуированный парень с ирокезом на голове (ГЛАВНЫЙ ХУДОЖНИК-ДИЗАЙНЕР) и девушка с шарфом на шее (АРТ-ДИРЕКТОР).
КЛИЕНТ
Друзья! Надеюсь, сегодня я не потрачу время впустую, и вы меня порадуете?
Художник делает мягкие движения пальцами обеих ладоней, словно иллюзионист.
ХУДОЖНИК
Только чистая магия. Никакого мошенничества.
Клиент и Арт-директор улыбаются. В комнату входит девушка с легкими закусками на подносе. Она оставляет их на столе и уходит. Клиент провожает ее заинтересованным взглядом.
АРТ-ДИРЕКТОР
На самом деле мы как настоящие супер-герои сделали невозможное! Опять спасли мир.
КЛИЕНТ
Примерно как Бэтмен и Робин? Или как Супермен и Девочка?
(оживленно)
Такой… большой Супермен, вылетающий как ракета из горящего здания, победно направляя кулак в небеса и держа под мышкой маленькую девочку. Да? Так?
АРТ-ДИРЕКТОР
Даже круче. Мы разработали несколько супер-концепций.
КЛИЕНТ
Ну-ка, ну-ка. Давайте глянем. Раз так все супер.
АРТ-ДИРЕКТОР
(поворачивается к художнику)
Санчо! Доставай макет!
Санчо ставит на мольберт нарисованный вручную макет рекламы. Наступает длинная пауза. Клиент водит пальцами по подбородку и слегка наклоняет голову на бок.
КЛИЕНТ
Что это? К чему это? Какая-то палатка. Какие-то дети.
АРТ-ДИРЕКТОР
Мы считаем, что работать в компании, все равно, что быть детьми, которые идут в цирк. Все мы как дети, все мы носим грим, маски.
КЛИЕНТ
Глупость какая. О чем люди будут думать? О своих детях? О чем это? Или это для педофилов? Вот если бы девочку схватил красивый мускулистый Супермен и унес ее вверх, грозя кулаком небу, я бы понял, но это…
(нервно поправляет очки)
Нет, нет. Господи… все это не в тему.
АРТ-ДИРЕКТОР
Но…
КЛИЕНТ
Не в тему, я говорю! Не цепляет, зая! НЕ ЦЕ-ПЛЯ-ЕТ! Точка! Давайте дальше.
АРТ-ДИРЕКТОР
(поворачивается к художнику)
Санчо! Доставай второй макет!
Санчо меняет макет рекламы на мольберте. Наступает длинная пауза. Клиент скрещивает руки на груди и слегка наклоняет голову на бок.
КЛИЕНТ
Что это за скотобойня? Боже, вы серьезно? Что это за отрубленные головы? Да, мы, образно говоря, охотники за головами, но это метафора. Мы всего лишь лидер рынка в сфере HR. Кошмар! И что это за белая пудра у них на лице? Это кокаин?
АРТ-ДИРЕКТОР
Нет-нет, что вы…. Это просто белый грим.
КЛИЕНТ
Я разочарован. Подбородок весь в помаде, как у проституток, которым ударили с размаху по губам. Мамочки мои…
(делает голос тише)
Кстати. Вы употребляете кокаин?
Санчо и Арт-директор в один голос отвечают «Нет» и отрицательно машут руками.
КЛИЕНТ
Ну ладно, ладно…
(прокашливается)
Но если бы употребляли, меня угостили бы?
САНЧО
Оу! Непременно!
АРТ-ДИРЕКТОР
Не сомневайтесь. Но только если бы вы попросили.
КЛИЕНТ
Приятно слышать. Потом обсудим.
(вздыхает)
Это все?
АРТ-ДИРЕКТОР
У нас есть еще одна сумасшедшая идея!
КЛИЕНТ
Давайте! Но готовьтесь начинать все заново, ребят. Судя по всему хороших вариантов сегодня у вас не будет.
АРТ-ДИРЕКТОР
(поворачивается к художнику)
Санчо! Доставай третий макет!
Санчо меняет макет рекламы на мольберте. Наступает длинная пауза. Клиент оживленно ёрзает в кресле и наклоняется чуть вперед.
КЛИЕНТ
Фантастика! «Устали от клоунов в офисе? Найдите хороших сотрудников с помощью «www.zz.com». Это же просто в десятку!
АРТ-ДИРЕКТОР
(смеясь)
Вам нравится?
КЛИЕНТ
Не то слово! Почему вы сразу с этого варианта не начали?
АРТ-ДИРЕКТОР
Нам он показался…
(нахмуривается)
Показался немного оскорбительным что ли.
КЛИЕНТ
Провокационный? Да! Оскорбительный? Конечно! Но это совершенно точно привлечёт внимание. Утверждаем этот вариант и все! На нем и остановимся! Хорошо? Только его и ничего кроме!
Арт-директор смотрит на художника и хлопает в ладоши.
АРТ-ДИРЕКТОР
Поздравляю тебя мой изумпудный Оз.
Художник в ответ хлопает в ладоши в знак поздравления Арт-директора. Клиент тоже радостно хлопает в ладоши и посмеивается: восторженно и немного истерично, как девчонка.
КЛИЕНТ
(активно жестикулируя)
Я сегодня угощаю! Вы мои гости! Отказ не принимаю! Я знаю такой ресторан, мозги высморкаешь от радости! Идем сегодня туда! А то у вас лица совсем бледные.
ЭКСТ. – ГОРОД – ДЕНЬ
Сквозь обжигающий летний воздух по дороге продирается минибас белого цвета. На его задней части расположена реклама: рыжие и зеленоволосые клоуны, одетые в белые рубашки и в галстуках, танцуют калинку-малинку рядом с рабочим столом и на офисных стульях. Лица персонажей одновременно и смешные, и злобные. Сверху рекламы текст крупным шрифтом: «Устали от клоунов в офисе? Найдите хороших сотрудников с помощью «www.zz.com».
Минибас продолжает медленно двигаться в пробке. На соседней от него полосе плетется автобус оранжевого цвета. На его левом борту наклеена реклама: один клоун давит руками на пакет, тем самым заставляя струю сока из него попасть по дуге в отрытый рот второго клоуна, который лишь глупо улыбается.
В автобусе сидят пассажиры. С такими хмурыми лицами полными разочарования, будто каждый из них сегодня потерял выигрышный лотерейный билет на большую сумму. Пассажиры смотрят рекламный ролик на экране небольшого монитора: трое клоунов бегают вокруг орущей девушки и через какое-то время резко срывают с нее юбку и дико хохочут.
На светофоре для пешеходов загорается зеленый свет. А точнее ярко зеленым светятся две человеческих фигурки: один клоун гонится за другим клоуном, пытаясь ударить его большим молотком.
С огромного рекламного щита, стоящего в центре дорожного кольца, удивленно смотрит девушка-модель с клоунским гримом на лице, наигранно открыв рот в форме буквы «0».
Словно тополиный пух в воздухе витает конфетти. Кусочки блестящей разноцветной бумаги падают так медленно, будто кто-то замедлил время для них в 3 раза. Конфетти продолжает падать и падать. Все медленнее и медленнее. Будто его сбрасывают роскошные кроны высоких деревьев. Но ничто не говорит о том, что этот праздничный дождь прекратится. Иногда конфетти ярко вспыхивает белым светом, бликуя на солнце, словно маленькие звезды, подмигивающие усталым водителям. А то и вовсе растворяется на какое-то время в ослепительных лучах.
Город набирает привычный ритм. Пробка из машин с каждой минутой становится все длиннее.
КОНЕЦ
Бабочка
[1] Изменение кодировки текста не является ошибкой, а является авторским замыслом.
[2] Большие разрывы между частями текста в рассказе «Куколка» не являются ошибкой или пропуском каких-либо предложений, а я является авторским замыслом.
[3] Разделение текста в рассказе «Трбке» не является ошибкой, а является частью авторского замысла по параллельному повествованию.
[4] Разрывы в тексте рассказа «Феникс» не являются ошибкой или пропуском предложений, а являются частью авторского замысла.
[5] В названии произведения не допущены ошибки или опечатки, оно дается в вертикальном зеркальном отражении согласно авторсмкому замыслу.