VII
Хорошая жена
Джеки Кеннеди всегда чувствовала себя «наихудшей опорой» для своего мужа: она была слишком богата и слишком красива, у нее был забавный голос с придыханием, и она часто была беременна в разгар кампании мужа, поэтому не могла сопровождать его.
Президенту придется расстраиваться, когда пресса напишет о ее экстравагантных тратах и ее родословной (она получила образование в школе мисс Портер, Вассар-колледже и Сорбонне и стала дитем развалившегося брака представителей высшего общества). Заключенный в 1959 году брак ее сестры Ли с польским князем Станиславом Радзивиллом не улучшал картины. «Прошу прощения за то, что я такая никчемная», — говорила Джеки. (Вкусы ее мужа были менее высокопарны; она шутила, что единственная музыка, которую он действительно любил, это президентский гимн). Но вскоре, во время президентской кампании 1960 года, она начала замечать, как повсюду возникали толпы желающих увидеть ее. Письма с вопросами о ее одежде и прическе потекли рекой. По дороге на инаугурационные балы президент Кеннеди говорил своему водителю включить свет в салоне автомобиля, «чтобы люди могли видеть Джеки». Уильям Уолтон, друг семьи Кеннеди вспоминает: «Мы сажали ее спереди, чтобы они могли полюбоваться ею».
Весной 1961 года, менее чем через шесть месяцев после вступления в должность президента, Кеннеди отправился в Европу, где он произнес знаменитое: «Я тот мужчина, который сопровождал Жаклин Кеннеди в Париже, и наслаждался этим». Джеки взволновала толпу. Полмиллиона человек выстроились на улицах, скандируя «Да здравствует Жак-ии» и «Кенне-ди-и». Она рассказала, что президент Франции Шарль де Голль нашел ее французскую речь «плавной» и безупречной. Де Голль сказал президенту, что его жена-франкофил «лучше знала французскую историю, чем большинство французских женщин». (Джеки наняла французского повара Рене Вердона из знаменитого нью-йоркского отеля «Carlyle», чтобы он взял на себя кухню Белого дома вместо флотских стюардов и поставщиков провизии. Она была первой среди жен президентов, которая настояла на том, чтобы меню официальных обедов было написано на французском языке.)
= «Я тот мужчина, который сопровождал Жаклин Кеннеди в Париже, и наслаждался этим».
Джеки не могла не знать о своей популярности и иногда щедро делилась ею. В Вене она вышла на балкон, где пятитысячная толпа приветствовала ее, скандируя «Джеки-и!», и она ловко притянула на балкон неэлегантную и неприметную Нину Хрущеву, жену советского премьер-министра Никиты Хрущева, и встала рядом с ней. Толпа скандировала: «Джеки-и! Ни-на!» Нина взяла руку Джеки в белой перчатке и высоко подняла ее своей рукой в знак приветствия. Когда они покидали дворец, Нина получила почти равную долю оваций. Французский министр культуры и писатель Андре Мальро изначально скептически относился к молодому американскому президенту и его жене, но Джеки покорила его после изысканного обеда, который она дала в Белом доме в его честь. В конце вечера она получила то, о чем мечтала, когда Мальро тихо прошептал ей: «Je vais vous envoyer La Joconde» («Я пришлю вам «Мону Лизу»). Шедевр Леонардо да Винчи был выставлен в Соединенных Штатах в первый и единственный раз благодаря Джеки.
Джеки разработала первый официальный путеводитель по Белому дому как способ собрать деньги на реставрацию особняка (он был напечатан поразительным тиражом полмиллиона экземпляров и разошелся за десять месяцев). Нэш Кастро, который помогал с ремонтом, вспоминает, как сидел с ней во время одной из многих встреч в Желтом овальном кабинете резиденции, когда она в течение двух часов просматривала каждую страницу издания, попутно внося предложения редакторам. В свободной домашней одежде и лоферах на босу ногу, она была далека от своего гламурного образа. Кастро вспомнил одно совещание, закончившееся в шесть часов вечера. Волосы Джеки не уложены, она была без косметики. Проснувшись на следующее утро, он обнаружил на первой полосе газеты Washington Post ее фотографию на официальном ужине, состоявшемся накануне, где она блистала.
=Похоже, что Джеки воспринимала одержимость своей внешностью и улучшением интерьеров Белого дома как способ подавить глубокую грусть, которая, должно быть, была вызвана ее осознанием постоянных измен мужа.
Церемониймейстер Белого дома Нельсон Пирс вспоминал, насколько Джеки была поглощена эстетикой особняка. «Мистер Пирс, мне нужна помощь!» — часто обращалась она к нему. «Я бы хотела передвинуть этот диван сюда», — сказала она однажды. Пирс спросил, хочет ли она, чтобы он посмотрел, может ли кто-нибудь из швейцаров помочь, но она ответила «нет». «Вы возьмете за один конец, а я подниму другой». В тот вечер они переносили диван в три разные точки в Западной гостиной, прежде чем она определилась с тем местом, где хочет его поставить.
Одержимость жены, казалось, вызывала у президента изумление. Электрик Белого дома Ларри Буш вспоминает, что стоял на лестнице высотой в шесть футов, устанавливая два золотых бра у камина в Красной комнате; президент вошел в тот момент, когда он начал сверлить стены с великолепной обивкой из красного атласа. «Ларри, — сказал он, — какого черта ты тут делаешь?» — «Ваша жена захотела эти золотые бра…» — ответил Буш. Президент улыбнулся, покачал головой и несколько секунд смотрел, прежде чем вернулся в свой кабинет.
Сотни страниц исчерпывающих рукописных заметок показывают, насколько Джеки заботилась об истории Белого дома и о сохранении его бесценного антиквариата. Ей удалось превратить особняк в настоящий музей. «Все эти люди приходят в Белый дом, но не видят почти ничего из наследия, которое датируется ранее 1948 года (в тот год Белый дом был в последний раз отреставрирован во время правления президента Трумэна. — Авт.), — сказала она в интервью журналу LIFE в 1961 году. «Каждый мальчик, приходящий сюда, должен видеть вещи, которые развивают в нем чувство истории. Для девочек дом должен выглядеть красивым и жилым. Они должны увидеть, как можно украсить их дом — огонь в камине и красивые цветы». Она ненавидела выражение «косметический ремонт» и настаивала на том, что выполняет научную миссию по «реставрации» особняка. В то время как некоторые из ее личных памяток — просьба, чтобы домашний персонал снял «нашу злосчастную группу ламп», чтобы она могла их изучить, или «снял два отвратительных зеркала над диваном» в Восточной гостиной — кажутся эстетскими, тем не менее они показывают ее рвение и страсть сделать Белый дом более совершенным в глазах каждого американца. «Стены и шторы в Зеленой, Голубой и Красной комнатах будут выцветать на солнце, поэтому как только экскурсии заканчиваются, пожалуйста, опускайте жалюзи», — писала она главному церемониймейстеру Дж. Б. Уэсту в одной памятке. «Также в Голубой комнате убедитесь, что шнур на шторах повернут внутрь… если шнур будет обращен наружу, он выгорит».
Однако, глядя на ее личные записи, складывается впечатление, будто ее стремление к совершенству невозможно реализовать: всегда оставалась мебель, которую нужно заказать, а еще произведения искусства, которые необходимо поменять или переставить. Она стояла рядом с электриком Ларри Бушем, когда он работал, чтобы организовать освещение для приобретенных ею картин Джорджа Кэтлина, изображающих жизнь коренных американцев. Буш лежал под роялем в комнате, пытаясь произвести измерения и решить, куда должны быть направлены софиты. Он хотел достать из кармана ручку и бумагу, чтобы сделать несколько пометок, и смутился, когда обнаружил, что у него нет ни того, ни другого. «Я сбегаю и принесу свой блокнот», — сказала Джеки. Он продиктовал ей, что ему потребуется для освещения, и она предложила, куда именно следует направить освещение. «Немного левее», — сказала она, указывая рукой.
Ее реставрация Белого дома была подробно освещена в невероятно популярной часовой прогулке, которая была организована сетью телевизионного вещания CBS и транслировалась в День святого Валентина 14 февраля 1962 года. «Прогулка по Белому дому» стала первым прецедентом, когда телевизионные камеры были допущены в Белый дом. Программа записывалась с помощью восьми телекамер в течение почти семи часов в течение одного дня. «Она была блестящей женщиной. Я написал сценарий с возможными вопросами, но она настолько опередила меня, что это ей не понадобилось», — говорит Перри Вольф, продюсер CBS. Вольф принес на съемку три сценария, помеченные разными цветами: один — если бы Джеки ограничилась интервью, другой — если она собиралась показать фотографии, и третий — если она намерена провести экскурсию. «Но она отклонила мои сценарии; она была подготовлена».
= «Прогулка по Белому дому» стала первым прецедентом, когда телевизионные камеры были допущены в Белый дом.
Джеки никогда не пасовала, оказываясь под давлением, но между дублями «она все время курила», вспоминал Вольф. «Она все время попадала мимо пепельницы и стряхивала пепел на дорогую шелковую обивку скамьи, на которой сидела. Я увидел в ней напряженность». В тот вечер она обедала с обозревателем Джозефом Алсопом и его женой Сьюзен Мэри Алсоп. Позже, когда Джеки и президент Кеннеди просматривали отснятые на пленку фрагменты, ее выступление произвело такое впечатление на президента, что он спросил CBS, не может ли съемочная группа переснять эпизод с его участием на следующее утро, чтобы он был на таком же уровне.
В письме к другу четы Кеннеди, Уильяму Уолтону, Джеки писала: «Моя жизнь, которой я боялась и которая сначала подавляла меня, теперь находится под контролем, и это самое счастливое время, какое я когда-либо знала — не ради положения, но ради близости своей семьи… Это последнее, что я ожидала найти в Б. доме». За кулисами она оставалась квалифицированным смотрителем своего хрупкого мужа, который страдал от сильной боли в спине и других недугов. В памятной записке доктору президента в Белом доме она напоминает ему использовать «пластыри Джонсона для спины», присланные матерью Кеннеди. «Он использовал один пластырь вчера, и ему очень понравилось. Это, очевидно, не лекарство, но вызывает ощущение тепла в больном месте, что лучше, чем просто испытывать боль». Она вникает в каждую деталь, и когда просит врача заказать еще пластырей, даже указывает ему цену: сорок три цента за каждый. Она заканчивает записку просьбой отправить минеральное масло и тальк камердинеру президента Джорджу Томасу, чтобы предотвратить у него раздражение кожи, когда он снимает пластыри.
Превыше всего Джеки хотела, чтобы ее муж был счастлив. В особенно тяжелые дни, когда знала, что он сталкивается с серьезной проблемой, она оставляла ему нарисованные от руки комиксы и делала один из своих забавных шаржей на мировых лидеров или советников президента. Ей всегда хотелось, чтобы дети вели себя примерно, когда встречали своего отца после работы, и она посвящала себя тому, чтобы жизнь в резиденции проходила в «атмосфере любви, комфорта и расслабления». Она устраивала небольшие ужины со своими ближайшими друзьями и обычно ждала до 18.00, чтобы личный секретарь президента, Эвелин Линкольн, обзвонила приглашенных, потому что до тех пор она часто не знала, будет ли ее муж настроен на компанию. Примерно каждые две недели она давала изысканные ужины, где гости танцевали под оркестр в элегантном и интимном Голубом зале до трех часов ночи. Она заботилась обо всех нуждах своего мужа. В памятке от 2 апреля 1963 года, направленной главному церемониймейстеру Белого дома Уэсту, она просит его сделать запрос в Смитсоновский институт, чтобы найти резчика по дереву, который мог бы сделать копию декоративного стола из Овального кабинета президента, чтобы выставить ее в Президентской библиотеке. В другой памятке сообщает, что президенту не нравятся «грязные цвета» ковра в зале Кабинета, и просит, чтобы шторы в Овальном кабинете были менее «задрапированными» и менее «женственными». Она даже заботилась о доставке его любимых блюд, таких как «каменные крабы от Джо» из Майами.
= Лишь одна вещь никогда не вызывала в ней интереса — это подробности измен ее мужа, хотя она, конечно, знала, что происходит. Но относилась к его флирту с юмором.
Однажды она рассказала своему другу, историку Артуру Шлезингеру-младшему, об ужасной ошибке, которую совершила, спросив мужа о том, что происходит во Вьетнаме. «О, боже мой, малыш, — сказал Кеннеди, используя ласковое обращение, которое, по понятным причинам, ранило Джеки. — Это висело на мне, ты знаешь, весь день. Не напоминай мне об этом снова». Президент только что совершил свой ежедневный заплыв и был в «счастливом вечернем настроении», поэтому ее охватило чувство вины за то, что она затронула эту тему. Он сказал ей: если она хочет узнать, что там происходит, ей следует попросить его советника по национальной безопасности МакГорджа Банди дать ей прочитать все депеши. Она читала еженедельное резюме ЦРУ, а также индийско-пакистанские депеши, главным образом потому, что ей нравился остроумный слог посла в Индии, старого друга Кеннеди и ученого Джона Кеннета Гэлбрейта.
Лишь одна вещь никогда не вызывала в ней интереса — это подробности измен ее мужа, хотя она, конечно, знала, что происходит. Но относилась к его флирту с юмором. В начале их брака она навещала Джека в госпитале, где он находился из-за больной спины. Перед визитом она поужинала с друзьями, и там была прекрасная актриса Грейс Келли. Когда Джеки встала, чтобы уйти, Келли сказала: «Знаете, я всегда хотела встретиться с сенатором Кеннеди». Джеки ответила: «Хотите вернуться со мной в госпиталь и встретиться с ним сейчас?» Джек жаловался, что медсестры не отличались молодостью и привлекательностью, поэтому Джеки попросила Келли надеть шапочку и униформу медсестры и представиться Кеннеди его новой ночной сиделкой. Несколько минут он не узнавал Келли, а потом взорвался от смеха.
Президент постоянно совершал измены, в том числе назначал свидания с совсем молодыми женщинами, в возрасте девятнадцати лет, которые работали в Белом доме. Джеки надо было принять решение: не обращать на это внимания или рискнуть потерять все. Незадолго до инаугурации Кеннеди Джеки написала записку журналисту и писателю Флетчеру Кнебелю. «Я бы описала Джека как похожего на меня в том, что его жизнь — айсберг, — писала она. — Общественная жизнь над водой, а личная жизнь скрыта под водой». Ее собственный отец регулярно обманывал ее мать, и она согласилась принять неверность как норму. Через неделю после десятой годовщины свадьбы Джеки написала письмо своему другу Чарльзу Бартлетту, который познакомил их несколько лет назад. Она сообщала, что без Джека ее жизнь «была бы пустыней, и я бы чувствовала это на каждом шагу».
Однако трудно было неотступно придерживаться такой линии поведения. Одна женщина по имени Мими Алфорд училась на первом курсе колледжа, когда у нее возникли сексуальные отношения с президентом. Она и другие молодые женщины, работавшие стажерами в пресс-службе, вскоре вступили в отношения с Кеннеди и некоторыми его помощниками. «Меня поразило то, что эти две или три девочки были отличными подругами и закадычными приятельницами; они собирались в углах, шептались и хихикали, и между ними не было никакой ревности. Это была одна большая счастливая компания, и, по-видимому, их не раздражал интерес, который мог проявлять президент или любой другой мужчина к любой из девочек, — вспоминает помощник Кеннеди по связям с прессой Барбара Гамарекян. — Это чудесный пример совместного использования, который мне как женщине было очень трудно понять!» Измены Кеннеди стали секретом полишинеля для журналистов, которые бросали небрежные замечания по этому поводу, но для серьезных журналистов эта тема считалась запретной.
Джеки не была наивной дурочкой. Она разыскала врача, который был другом и соседом Роберта Кеннеди, и рассказала ему о приступах депрессии, вызванных изменами мужа. Однажды, когда Джеки проводила экскурсию по Белому дому для подруги-репортера еженедельника Paris Match, она вошла в вестибюль Овального кабинета, чтобы поздороваться с секретарем президента Эвелин Линкольн. Она заметила, что в сторонке сидит, по-видимому, в оцепенении, одна женщина, у которой, как говорили, роман с ее мужем. Джеки повернулась к подруге и сказала по-французски: «Эта девушка якобы спит с моим мужем». (Десятилетия спустя, когда Диана Сойер спросила Кэролайн Кеннеди, рассказывала ли ее мать когда-либо об изменах Джей-Эф-Кей, Кэролайн ответила с выражением неловкости: «Я не была бы ее дочерью, если бы поделилась всем этим».)
Джеки всегда была личностью. Когда президент подошел к ней с письмами, в которых содержалась критика по поводу ее слишком коротких юбок, она просто сказала: «Но они не слишком короткие», — и он махнул рукой на это. Он предложил, чтобы она носила шляпы вместо шарфов, которые делали ее похожей на кинозвезду. В интервью для Библиотеки Кеннеди мать Джеки, Жанет Ли Бувье Очинклосс, рассказала о совете, который она, несомненно, давала дочери, когда та была первой леди: «Я действительно думаю, что тебе нужно сохранить свою личность, или ты просто станешь точно такой же, как миссис Кулидж, или точно такой же, как миссис Эйзенхауэр, или точно такой же, как миссис Трумэн. Думаю, тебе нужно как-то попытаться — в пределах разумного; есть определенные вещи, которые, очевидно, ты не можешь делать, когда находишься на виду у общественности. Считаю, что Джеки в целом была права, делая то, что, по ее мнению, было правильным или естественным для нее».
ГОЛОС ДЖЕКИ НАПОМИНАЛ ДЕТСКИЙ ЛЕПЕТ (сестры Кеннеди за глаза называли ее «Дебютанткой»), но она была крепкой, как кремень, и отсекала людей, если чувствовала, что они предали ее. Она тонко выстроила образ «Камелота», убедив своего друга-журналиста Теодора Х. Уайта назвать годы президентства Кеннеди «Камелотом» — волшебным временем, которое было слишком хорошим, чтобы длиться вечно, — в журнале LIFE. «Только горькие мужчины пишут историю, — сказала она Уайту. — Жизнь Джека была больше связана с мифом, магией, легендой, сагой и историей, чем с политической теорией или политологией». Она опасалась, что мечты и достижения ее мужа будут преданы забвению. В дни, последовавшие за убийством, она попросила президента Джонсона Флоридский космический центр на мысе Канаверал назвать в честь ее мужа. В течение часа Джонсон сделал это. Она хотела, чтобы и ее вклад остался в истории, и написала записку на одиннадцати страницах, в которой перечислены сокровища, собранные ею в Белом доме, и отправила ее Леди Берд до своего отъезда.
= «Жизнь Джека была больше связана с мифом, магией, легендой, сагой и историей, чем с политической теорией или политологией».
Джеки вызвала Уайта в семейный комплекс Кеннеди в поселке Хайаннис-Порт, на полуострове Кейп-Код, штат Массачусетс, через неделю после убийства своего мужа и представила чрезвычайно убедительный четырехчасовой рассказ об их пребывании в Белом доме. Согласно рукописным заметкам, которые Уайт сделал во время интервью, Джеки сказала ему: «Я не собираюсь быть вдовой Кеннеди публично; когда все это закончится, намереваюсь как можно дальше спрятаться от дел». Джеки нарисовала яркую картину тех страшных мгновений, когда ее муж получил смертельный выстрел и она держала его голову, пока они мчались в Далласскую больницу «Parkland Memorial». «Джек, Джек, ты меня слышишь? Я люблю тебя, Джек». Когда они наконец доехали до больницы (короткая поездка казалась бесконечной), любимый охранник Джеки, Клинт Хилл, попросил ее позволить им вынести президента из машины. Но она не хотела, чтобы кто-нибудь увидел его таким, с открытым мозгом и окровавленного.
— Миссис Кеннеди, — сказал Хилл. — Пожалуйста, позвольте нам помочь президенту.
Но она не отпускала своего мужа.
— Пожалуйста, миссис Кеннеди, — попросил он ее. — Пожалуйста, позвольте нам забрать его в больницу.
Она не отвечала, и он интуитивно понял проблему: снял пиджак и положил его на голову президента. Только тогда она отпустила тело.
Она настояла на том, чтобы ее пустили к мужу, прежде чем закрыть гроб в больнице, и полицейский помог ей снять испачканные белые перчатки, которые затвердели от крови. Она надела простое золотое обручальное кольцо в пятнах крови на его палец и поцеловала его руку. Позже она пожалела об этом решении, осознав, что у нее ничего не осталось от него, поэтому один из самых доверенных помощников Кеннеди заехал морг и забрал кольцо. «Это самое интимное, что у меня есть в память о нем, — сказала она Уайту, тихо поворачивая кольцо вокруг своего пальца. — Он купил его в спешке в Ньюпорте, прежде чем мы поженились. На нем даже не было гравировки, когда он подарил мне его. Мне пришлось поставить дату позже».
Она тщательно отредактировала эссе Уайта объемом в тысячу слов, которое было опубликовано в журнале LIFE 6 декабря. Она рассказала о «магии» президентства своего мужа и о том, как они любили слушать перед сном бродвейский мюзикл Лернера и Льюи «Камелот». «Я вставала с кровати по ночам и ставила для него запись, когда было так холодно вылезать из постели, — рассказывала она, — на «старушке Виктроле» (проигрыватель виниловых пластинок фирмы Victrola. — Авт.) в гардеробной между двумя спальнями, чтобы он успокоился и уснул. Его любимые строки были в конце: «Не позволяйте забывать, что было место на земле, что просияло краткий миг, названье места — Камелот».
Джеки, как и большинство других первых леди, была самым яростным защитником наследия своего мужа. Она затаивала грандиозные обиды на любого из его хулителей и на всякого, кто задавался вопросом о таинственном совершенстве этой тысячи дней. Она никогда больше не разговаривала со своим близким другом, редактором Washington Post Беном Брэдли, после того, как в 1975 году была опубликована его книга «Conversations with Kennedy» («Беседы с Кеннеди»), потому что книга оказалась слишком интимной. Она выбрала историка Уильяма Манчестера, чтобы написать исчерпывающий отчет об убийстве своего мужа и предоставила ему беспрецедентный доступ к материалам, проведя с ним часы и рассказывая о глубоко личных переживаниях смерти своего мужа. Но она пришла в ярость, когда увидела окончательный продукт «Death of a President» («Смерть президента»), и потребовала, чтобы его издатель «Harper & Row» и журнал Look, который должен был опубликовать отрывок из книги, внесли сотни изменений. «Самым худшим в моей жизни были попытки вытащить все домыслы Манчестера из его книги, — сказала Джеки. — Я записывала свою устную историю с ним вечером и наедине, и довольно трудно остановиться, когда открываются шлюзы». Она не смогла добиться того, чтобы Манчестера лишили гонорара, но он оказался в больнице из-за нервного срыва, вызванного стрессом от судебной тяжбы.
Джеки была в такой же ярости, когда в 1978 году она подписала дарственную на свою устную историю в интервью для Библиотеки президента Кеннеди, и почти сразу Хью Сайди из журнала Time завладел материалом и написал на его основе колонку. Вскоре и другие источники стали претендовать на эти воспоминания и дублировать копии записи интервью. Пленка и стенограмма должны были быть доступными, если даритель не возражал, и поскольку Джеки подписала этот документ, никого нельзя было обвинить. Тем не менее она негодовала, и ее адвокат настаивал на удалении стенограммы и пленки из общедоступного зала, пока Джеки и библиотека не подготовят новое соглашение. Леди Берд написала Джеки 3 августа 1978 года, действуя как обеспокоенная мать: «Сотрудники библиотеки объяснили мне, как архивный регламент может привести к неудачной эксплуатации вашего интервью. Тем не менее я чувствую, что можно и нужно предпринять шаги, которые могли бы защитить вас. Вам пришлось так много вынести на виду у общественности, и мне неприятно, что мы могли стать хотя бы отдаленным агентом неприятной для вас огласки». Леди Берд никогда не переставала чувствовать себя защитницей Джеки.
Пэт Никсон выросла на небольшой овощеводческой ферме в Артезии, штат Калифорния, примерно в двадцати милях к юго-востоку от Лос-Анджелеса. Когда ей было двенадцать, она потеряла мать. После смерти матери она взяла на себя домашние дела, в том числе кропотливые хлопоты по стирке: нужно было развести огонь в кирпичном камине во дворе, длинными палками достать одежду из котлов с кипящей водой, прополоскать ее в холодной воде и развесить тяжелую мокрую одежду на веревке для просушки. (Даже в Белом доме со штатом прислуги почти сто человек она настаивала на том, чтобы самой стирать свое нижнее белье и ночные рубашки и лично собирать свои вещи для поездок.)
Она рассказывала дочери Джули: «Когда умерла моя мать, я просто взяла на себя ответственность за свою жизнь». Она также заботилась о двух старших братьях и об отце, вплоть до его смерти от силикоза, болезни шахтеров, через пять лет после кончины матери. К семнадцати годам Пэт осталась сиротой. Она была полна решимости получить высшее образование и зарабатывала на учебу в качестве оператора телефонной связи в Университете Южной Калифорнии и немного съемками в кино. Она закончила вуз с отличием в 1937 году. Когда она работала в банке, ее ограбили под дулом пистолета; даже в такой ситуации она спокойно изучила лицо грабителя и опознала его в полиции. Она познакомилась с Ричардом Никсоном, когда оба пробовались на роли в местном производстве кинофильма «Темная башня» в 1938 году. Она зарабатывала 190 долларов в месяц преподаванием стенографии и машинописи в средней школе в Уиттиере, штат Калифорния, а он был начинающим юристом, который только что окончил школу права при Университете Дьюка, где его прозвали «Мрачный Гас».
= Никсон влюбился в Пэт с первого взгляда и сделал предложение в первый день знакомства, но ему пришлось ухаживать за ней два года, прежде чем она согласилась выйти за него замуж.
Никсон влюбился в Пэт с первого взгляда и сделал предложение в первый день знакомства, но ему пришлось ухаживать за ней два года, прежде чем она согласилась выйти за него замуж. Он был настолько увлечен, что даже изредка отвозил ее в Лос-Анджелес на свидания с другими мужчинами, чтобы иметь возможность провести с ней время в машине. Ее письма к нему были дружескими и явно неромантичными. Одно из писем 1938 года начиналось приветствием: «Хай-хо, Хай-хо! Как делишки?» — и приглашала Никсона в гости, предлагая «зажарить бифштекс» для него. Его послания к ней раскрывают глубокую любовь, которая, возможно, стихла с годами, но была сильной в начале знакомства. «Каждый день и каждую ночь я хочу видеть тебя и быть с тобой. Но у меня нет чувства эгоистичной собственности или ревности. На самом деле я всегда хочу, чтобы ты жила так, как сама хочешь, потому что, если бы ты этого не делала, то изменились бы и не была бы собой», — писал он с интонацией, которую трудно представить в Ричарде Никсоне. «Будем совершать долгие поездки по воскресеньям; отправимся в горы на выходные; будем читать книги перед камином; вместе расти и обретать счастье, которое, мы знаем, действительно наше». Они поженились 21 июня 1940 года по обряду квакеров, в Риверсайде, штат Калифорния. Пэт было двадцать восемь лет, а Дику — двадцать семь. Спустя несколько лет, находясь на службе в Военно-морских силах США во время Второй мировой войны, Никсон решил баллотироваться в Конгресс. Пэт стала его офисным менеджером и на протяжении всей жизни поддерживала его политические амбиции, хотя это была далеко не та жизнь, которую она хотела иметь для себя или своей семьи.
Эд, младший и последний ныне живущий брат Ричарда Никсона, вспоминает те далекие дни. Он познакомился с Пэт в 1939 году, когда ему было девять лет, а ей — двадцать семь; она взяла его под свое крыло. Он сказал ей, что хочет посмотреть, как выглядит пляж. «Ну, пойдем, посмотрим!» — согласилась она. Никсоны были выходцами из рабочей среды, все члены семьи работали в семейном продуктовом магазине и на заправочной станции в Уиттиере. По словам Эда, у них никогда не было времени ни на что, кроме работы. На пляже, рассказывает Эд, «помню, как она бежала — она могла бегать так же быстро, как и я, и это было нечто особенное для девушки… Она хотела, чтобы я увидел другую сторону жизни».
Руководитель аппарата и пресс-секретарь Пэт в Белом доме, Конни Стюарт, говорит, что Пэт не хотела быть первой леди в 1968 году; она мечтала об этом в 1960 году, когда ее муж проиграл выборы Джону Кеннеди. Пэт была так расстроена этим поражением, что на фотографии, сделанной в то время, она плачет. Она всхлипывала после того, как ее муж уже фактически уступил выборы Кеннеди, в бальном зале отеля «Ambassador» в Лос-Анджелесе. Она пыталась скрыться от камер и отправилась с мужем в их люкс на пятом этаже. Не в силах больше сдерживать эмоции, она оставила его, вырвалась вперед и побежала в свою спальню, чтобы закрыть дверь и оплакать печаль в одиночестве. Она упорно работала во время предвыборной кампании и отчаянно пыталась унять горькие слезы: «Теперь я никогда не смогу быть первой леди».
Пэт все больше страдала из-за поражения с минимальным отрывом, поскольку ее муж был так добр к Кеннеди; их объединяли воспоминания о том времени, когда они оба были младшими сенаторами, и о тех моментах, когда Никсон навещал Кеннеди в больнице после операции, которая едва не погубила его в 1954 году. Джеки даже написала Никсону записку, в которой благодарила его за помощь во время болезни ее мужа: «Я не думаю, что в мире есть кто-то, кого он ценит более высоко, чем вас, и это еще одно доказательство того, насколько вы потрясающий». Однако в разгар кампании 1960 года развернулась настоящая борьба, и Пэт была глубоко уязвлена. Годы спустя, когда они наконец оказались в Белом доме и Уотергейт разъедал президентство ее мужа, она размышляла вслух, почему никто в СМИ не распинал Кеннеди за кражу этих выборов, сославшись на гипотезу о том, что мэр Чикаго Ричард Дж. Дейли украл для Кеннеди двадцать семь голосов коллегии выборщиков от штата Иллинойс. (Кеннеди выиграл горькие выборы 1960 года с перевесом в 300 000 голосов, или менее половины процента общего количества голосов.) Почему никто не провел расследование мошенничества с голосами избирателей, в то время как ее собственная семья подвергалась столь пристальному изучению?
Никсон обещал Пэт, что не будет вновь баллотироваться после того, как в 1962 году он проиграл свою кампанию за возврат на пост губернатора Калифорнии, взорвав прессу знаменитым прощальным посланием: «У вас больше нет Никсона, чтобы пинать его».
Пэт успокоилась. Самые счастливые для нее годы наступили после поражения мужа в 1962 году, когда семья переехала в Нью-Йорк и вела частную жизнь, а Никсон работал адвокатом. Ответ Джеки на соболезнование, посланное Никсонами после убийства Кеннеди в 1963 году, должно быть, поставило перед Пэт вопрос о том, должен ли ее муж в будущем вернуться к политике. «Мы никогда не ценим жизнь, пока она у нас есть, — писала Джеки. — Я знаю, каковы ваши чувства — вы так долго на этом пути и немного не дотянули до величайшего приза, теперь для вас снова возникает вопрос — и вы должны снова и снова возлагать все свои надежды и усилия своей семьи… Если у вас не получится то, на что вы надеетесь длительное время, пожалуйста, найдите успокоение в том, что у вас уже есть — вашей жизни и вашей семье».
Пэт не хотела снова вступать в битву в 1968 году. К тому времени, когда они фактически попали в Белый дом в январе 1969 года, во Вьетнаме бушевала война, и феминистское движение набрало полную силу. Будучи женой вице-президента при президенте Эйзенхауэре, Пэт прошла школу Мейми Эйзенхауэр, типичной жены политика 1950-х годов. Она была бы превосходной первой леди в 1950-е и начале 1960-х годов. «Жизнь и история не были справедливыми к Пэт Никсон. Точка», — считает Конни Стюарт. Накануне первой инаугурации Ричарда Никсона у Пэт спросили, хотела ли она, чтобы ее муж стал политиком. «Нет, — ответила она. — Я этого не хотела. Политика не то, что я бы выбрала для него, потому что, в конце концов, вы не видите своего мужа столько, сколько хотите, и это тяжелая жизнь».
= «Жизнь и история не были справедливыми к Пэт Никсон. Точка».
Джеки снова написала Пэт после победы Никсона. Написанная от руки открытка была доставлена посыльным из нью-йоркской квартиры Джеки в доме 1040 по Пятой авеню в квартиру Никсонов в доме 810 по Пятой авеню (самая знаменитая первая леди и вступающая в должность первая леди жили всего в двадцати трех кварталах друг от друга). В письме Джеки поздравила Пэт, но добавила зловеще: «Вы настолько сплоченная семья, что, я знаю, сумеете быть счастливыми несмотря на давление и отсутствие конфиденциальности». Твердо полагая, что их время ушло, и желая, чтобы ее муж отказался от политики, измученная Пэт ужинала одна перед инаугурационными балами, в то время как ее семья ела в Семейной столовой декадентское блюдо из говяжьей вырезки, поданное на фарфоре. «Я не хочу обедать», — заявила она. «Ты должна съесть что-нибудь, Пэт», — возразил муж. Она смягчилась и попросила принести в свою комнату тарелку с творогом (что привело в бешенство кухонный персонал, когда обнаружилось, что у них нет творога и кому-то придется съездить в местный супермаркет). У Пэт не было настроя праздновать.
Тем не менее она серьезно отнеслась к своей работе. Она проехала более ста тысяч миль в качестве первой леди и посетила больше зарубежных стран (семьдесят восемь), чем любая из ее предшественниц. Зарубежные вояжи включали исторический визит Никсона в Китай в 1972 году и поездку в Перу в 1970 году, когда она руководила крупной гуманитарной акцией по сбору пожертвованных продуктов, одежды и предметов медицинского назначения; тонны груза были доставлены десяткам тысяч людей, обездоленных землетрясением. Она первой среди жен президентов со времен Элеоноры Рузвельт отправилась в зону боевых действий, чтобы посетить раненых американских солдат в Южном Вьетнаме в 1969 году. Она летела из аэропорта Сайгона в Президентский дворец на вертолете, который совершал впечатляющие маневры — почти вертикальные взлеты и снижения, чтобы уйти от обстрела снайперов. Ее агенты Секретной службы были вооружены автоматами и обвешаны лентами с патронами. Во время посещения детского дома, где жили 774 ребенка, гул истребителей и кружащих вертолетов почти заглушали ее разговоры с детьми.
Осенью 1969 года антивоенные протесты стали настолько мощными, что для защиты Белого дома президент вызвал сотни солдат в Вашингтон. Бывали дни, когда приходилось камуфлировать окна, а в бомбоубежище под Восточным крылом разместился официальный командный центр, где поддерживалась связь с войсками Национальной гвардии на случай необходимости. Секретарь Никсона по вопросам протокола, Люси Винчестер, опрометчиво запланировала ежегодный обед в честь жен и дочерей сенаторов в разгар манифестаций против вьетнамской войны в мае 1971 года. Улицы, прилегающие к Белому дому, были забиты людьми, когда двести тысяч демонстрантов заполонили город. По словам Винчестер, когда она уходила с работы, протестующие прыгали на ее машину и плевали на ветровое стекло.
— Вы уверены, что хотите дать обед? Мы можем его отменить, — сказала она первой леди.
— Отнюдь нет, — возразила Пэт. Она возглавляла эту группу, когда ее муж был вице-президентом. — Сенаторы понятия не имеют, что мы терпим весь день, каждый день. Они защищены. Если их женам нужно будет приехать в город, они увидят, чему мы противостоим, и расскажут своим мужьям.
Она предложила Винчестер переночевать в гостевой комнате на третьем этаже и не забыть про вечернее платье. «Я не хочу, чтобы вас задержали утром все эти плохие актеры. Обед состоится».
Хотя на публике она никогда не позволяла себе расклеиться, Уотергейт нанес тяжелый урон здоровью Пэт Никсон; ее бессонница усугублялась, и она чувствовала, что ей нужно держаться молодцом. Она также потеряла вес, и начали циркулировать слухи о том, что она пьет, хотя ее верные помощники отразили нападки, сказав, что в конце долгого дня она иногда позволяет себе коктейль и сигарету.
=«Уотергейт — единственный кризис, который меня подкашивает, — сказала Пэт своей дочери Джули. — Он никогда не кончится. И я знаю, что не доживу до оправдания».
В письме из дома Эйзенхауэров в Геттисберге, штат Пенсильвания, Мейми написала: «Дорогая Пэт, это не церемонное приглашение, но я бы хотела, чтобы вы пришли сюда, когда президент занят, — вы можете здесь отдохнуть, погулять, почитать и посплетничать со мной — имейте в виду, все будет конфиденциально». Она подписала записку «Любящая вас, Мейми Э.» и ни разу не упомянула Уотергейт, но смысл послания очевиден: она знала, как Пэт нуждается в месте, где можно укрыться.
Пэт категорически возражала против решения ее мужа предъявлять следствию транскрипты/стенограммы/расшифровки пленок с тайно записанными разговорами, касающимися Уотергейта. Она заявила, что их нужно уничтожить (желательно сжечь), и ей было больно, что муж так и не спросил ее мнения, прежде чем они были предъявлены следствию. К этим пленкам, сказала она своей близкой подруге Хелен Драун, следует относиться как к «частным любовным письмам», предназначенным «только для одного человека». Она была отчаянно предана своему мужу, которого поддерживала почти на протяжении тридцати лет его политической карьеры.
Лидер меньшинства в Палате представителей республиканец Джон Дж. Роудс заявил группе журналистов на рабочем завтраке, что президент должен рассмотреть вопрос об отставке, чтобы избежать импичмента. «Если Никсон придет к выводу, что он уже не может быть эффективным как президент, он предпримет шаги в этом направлении, — сказал Роудс. — Если он уйдет в отставку, я бы принял это». Отставка, по его словам, «вероятно, была бы полезной» для партии.
В тот вечер Роудс встретился лицом к лицу с Пэт Никсон в цепочке встречающих на званом вечере на Капитолийском холме.
— Как дела, миссис Никсон? — спросил он.
Когда фотограф попросил их улыбнуться для снимка, она сказала, поджав губы:
— О, да. Давайте улыбаться, будто мы любим друг друга.
— Миссис Никсон, — ответил Роудс, — все не так, как вы это услышали.
— Да, — холодно отрезала она, — это то, что у всех на устах.
Весной и летом 1974 года, перед отставкой своего мужа, она провела большую часть времени в своей светло-желтой спальне на втором этаже резиденции, став пленницей Белого дома. Она по-прежнему отвечала на столько писем, сколько могла, созерцая великолепный вид на Национальную аллею. Она также читала книги о дружбе и любви, а около одиннадцати часов заказывала кофе и салат или суп от шеф-повара, которые подавали в час дня. Часто кофе был единственным, к чему она прикасалась на подносе. Напряжение нарастало, и дворецкие торопились подать обед Никсонов, потому что, когда они садились, в Семейной столовой царило полное молчание, из-за которого пять минут казались часом. Временами президент тщетно пытался разрядить обстановку. Однажды утром он взглянул на жену и сказал: «Ну надо же, какой прекрасный костюм на тебе, Пэт, ты выглядишь прекрасно. Он мне нравится». Она ответила немного резко: «О, Дик, у меня этот костюм уже много лет. Ты видел его раньше. Тебе известно, он не новый».
В День святого Валентина в 1974 году, за шесть месяцев до отставки президента, Никсоны совершили редкий выход, чтобы поужинать в ресторане сети «Trader Vic’s», расположенном недалеко от Белого дома. Корреспондент информационного агентства United Press International Хелен Томас и репортер сети телевизионного вещания CBS Лесли Сталь узнали, что чета там будет, и заказали столик поблизости. Никсоны привели с собой лучшего друга президента, Бебе Рибозо. После ужина они встали, чтобы уйти, но Томас и Сталь попытались опередить их и задать вопросы. Две женщины-репортера подумали, что добудут сенсационный материал, но как только Никсоны вышли на улицу, к их лицам потянулись микрофоны и камеры репортеров, которые ловили удачу у входа в ресторан. Сталь и Томас оттеснили; все хотели спросить президента об Уотергейте. Когда Томас взглянула влево, она увидела, что кто-то остался позади: это была Пэт Никсон. «Как дела?» — спросила Томас. «Хелен, — сказала первая леди, и ее глаза наполнились слезами, — можешь ли ты поверить, что со всеми неприятностями, которые были у Дика, всем давлением, которое он испытывал, он сделал это для меня?» Томас потеряла дар речи: она подумала, что президент был должен своей верной жене гораздо больше, чем ужин в ресторане.
В начале августа президент Никсон сообщил семье о своем решении уйти в отставку, и они давили на него, чтобы он передумал. Но даже близкие осознавали ту глубокую яму, в какой он оказался, когда опубликовали стенограмму, названную «палевом», или «дымящимся ружьем»; запись разоблачала встречу президента с Хэлдеманом 23 июня 1972 года и доказывала его виновность в сокрытии проникновения в комплекс «Уотергейт». «Это стало последним ударом, последним гвоздем в гроб, — сказал Никсон бывшему помощнику Фрэнку Ганнону в видеозаписи 1983 года. — Хотя нет никакой надобности в еще одном гвозде, если вы уже в гробу». Седьмого августа делегация Конгресса во главе с республиканским сенатором Барри Голдуотером сказала президенту, что он не пройдет голосование по импичменту. В ту ночь Никсон решил, что ему в конце концов придется уйти в отставку. Пэт начала собирать вещи и трудилась большую часть ночи; в любом случае не было смысла пытаться заснуть. Она пройдет вместе с ним через это испытание. «Порой бывает так, — размышлял президент, — что вам не нужно заявлять публично или даже конфиденциально. Невысказанное сильнее слов».
= В начале августа президент Никсон сообщил семье о своем решении уйти в отставку, и они давили на него, чтобы он передумал.
Они покинули Белый дом 9 августа 1974 года и провели месяцы в добровольной ссылке в своем доме в Сан-Клементе, штат Калифорния. Когда бывший президент находился в больнице из-за сгустка крови в легком, Пэт приносила ему гамбургеры из «Макдоналдса». Они укрывались вдвоем и смотрели в повторе телешоу «Бонанза», на которое у них никогда не было времени раньше. В их жизни многое изменилось. Вертолетная площадка рядом с их домом превратилась в импровизированную волейбольную площадку, а небольшое поле для гольфа начали захватывать сорняки. Они привыкли находиться в окружении помощников, которые выполняли роль буфера, и впервые со времени их первой политической кампании 1946 года действительно были наедине друг с другом. По словам Джули, она и ее сестра Триша видели, что «они оба выжили, потому что, когда мой отец чувствовал себя побежденным, наша мать поддерживала его, а когда она теряла присутствие духа, он утешал ее. Мы никогда не видели, чтобы они уступали отчаянию в одно и то же время». Никсон советовал своей жене больше есть за ужином — «попробовать вкусный патиссон из сада», — а она оставляла гардению на его подушке.
Бетти Форд испытывала изнурительную боль из-за защемления нерва, когда однажды она наткнулась на стул в семейной комнате отдыха в их доме в Александрии, штат Вирджиния. Она также страдала от артрита. Ее пристрастие к болеутоляющим средствам началось в 1964 году, когда ей назначили лекарство для снятия спазма в шее. И эти рецепты множились, поскольку доктор давал ей таблетки для всего: от боли, состояния тревожности, чтобы помочь восстановить нормальный сон. Она принимала по двадцать таблеток в день и часто смешивала их с алкоголем — потенциально смертельное сочетание, от которого она стала зависеть, при этом воспитывала своих четверых детей в их загородном доме. Это была зависимость, однако ее муж не мог принять этот факт.
Некоторые сотрудницы из Восточного крыла заметили серьезную проблему первой леди. Одна из ее помощниц в Восточном крыле вместе с медсестрой, которая приехала с Бетти, обратились к врачу Белого дома, доктору Уильяму Лукашу, и сказали ему, что они обеспокоены семью или восемью флаконами таблеток, включая обезболивающие средства, которые первая леди привезла с собой. «Мы считаем, что миссис Форд принимает слишком много лекарств», — сказали они. Он посмотрел на них: «Какую медицинскую школу вы окончили?»
Как и многие женщины ее поколения, Бетти изо всех сил пыталась стать идеальной домохозяйкой. Она ощущала бремя ответственности за воспитание детей, с которыми жила в загородном доме, а также стремилась соблюдать приличия перед своим мужем, его коллегами и их друзьями. Однако в приватной обстановке, как вспоминала Сьюзен Форд, ее мать ломалась под тяжестью всего этого и давала волю эмоциям в спальне Фордов. Сьюзен было восемь лет, когда ее отец-конгрессмен находился на президентской яхте «Секвойя» с президентом Джонсоном. Она увидела свою мать рыдающей в одиночестве. Она побежала за своей няней, Кларой, которая позвонила Форду и сообщила, что ему необходимо вернуться домой. Клара сказала детям: «Ваша мать очень больна, и ей нужно обратиться к психиатру». По воспоминаниям Сьюзен Форд, она не могла переварить это в столь юном возрасте. «Я не знала, что мне делать и к кому пойти. Я боялась, что мать может сорваться и мои друзья станут свидетелями ее состояния».
Бетти хранила от посторонних свою болезненную тайну во время пребывания в Белом доме. Как-то раз субботним утром 1978 года Форды уехали в курортный город Ранчо-Мираж, расположенный недалеко от Палм-Спрингс, штат Калифорния, и ее зависимость стало трудно игнорировать. На протяжении десятилетий президент Форд не обращал на это внимания и отказывался признавать проблему. По настоянию Сьюзен Форд собралась вся семья. Бетти намеревалась позвонить своему сыну Майку и его жене Гейл, которые жили в Питтсбурге, когда в дверь позвонили и вошел Майк. Внезапно она оказалась на диване в гостиной, а ее дети сидели в креслах полукругом напротив нее. Бетти была потрясена. «Они по очереди говорили о том, как я их подвела и разочаровала. Конечно же, это резало меня по живому. Мне было так больно. Я ощущала, что всю свою жизнь посвятила им, а они говорили мне, что я обманываю их надежды».
Дети напомнили ей, как по утрам она забывала о том, что они рассказали ей накануне, потому что слишком много выпила. Они вернулись к тем временам, когда им приходилось обращаться к Кларе, потому что их мать была неадекватной. По словам ее сына Джека, он избегал приводить домой друзей, поскольку никогда не был уверен, будет ли она разговаривать, глотая слова, или нет. Майк и Гейл говорили ей, что хотят видеть ее здоровой ради внуков. Однажды Стив и его подруга приготовили обед, но Бетти отказалась выйти к столу и поесть вместе с ними, когда они попросили ее присоединиться. «Ты просто сидела перед телевизором и выпивала — один напиток, два напитка, три напитка. Ты причинила мне боль». Она почувствовала себя униженной и очень одинокой и заплакала. «Этот день мы никогда не забудем, но позволю себе сказать вполне утвердительно: это единственное, что спасло Бетти жизнь», — заявил президент Форд.
Бетти трудно было признать себя алкоголичкой, но она осознавала свою зависимость от таблеток и частично винила в этом врачей, которые слишком долгое время пичкали ее лекарствами. «Легче было дать женщине транквилизаторы и избавиться от нее, чем сидеть и слушать ее жалобы». В 1978 году, через два дня после того, как ей исполнилось шестьдесят, Бетти вошла в отделение реабилитации от алкогольной и наркотической зависимости Военно-морского госпиталя в Лонг-Бич. Когда она отнесла свои вещи в палату, с удивлением обнаружила в ней четыре кровати. Она сказала, что откажется от госпитализации, если ей не предоставят отдельной палаты. «Если вы настаиваете на отдельной палате, мне придется выписать всех этих леди», — сказал капитан Джо Пурш, военный врач. «Нет, нет, я этого не хочу», — ответила она. Через час она была госпитализирована, и репортерам зачитали официальный отчет.
= После смерти президента Форда в 2006 году Бетти была подавлена и с трудом справлялась с жизнью в одиночестве.
Бетти потребовалось несколько дней, чтобы признать: она не только подсела на таблетки, но и зависима от алкоголя. «Вы пытаетесь спрятаться за своим мужем, — сказал Пурш. — Почему бы вам не проверить: смутится ли он, если скажете, что вы алкоголик?» Она заплакала. Тогда муж взял ее за руку и сказал: «Меня не будет смущать. Продолжай и говори все, что считаешь нужным сказать». Она неистово рыдала, и той ночью, лежа в постели, написала заявление, в котором впервые вскрылась вся правда. «Я обнаружила, что не только пристрастилась к лекарствам, которые принимала из-за артрита, но и к алкоголю». Форды каждый вечер выпивали перед ужином, но когда Бетти прошла курс лечения, президент Форд отказался от своего виски «Jack Daniel’s Silver» и заменил его содовой с лимоном. Бетти поддерживала его все эти годы; теперь настал его черед укрепить ее дух.
После смерти президента Форда в 2006 году Бетти была подавлена и с трудом справлялась с жизнью в одиночестве. Форд был первым президентом, который обратился к своей жене в своем инаугурационном обращении. Вот его слова: «Я не обязан ни одному мужчине и только одной женщине». Когда Бетти остановилась во временной резиденции Блэр-Хаус в Вашингтоне для церемонии государственных похорон ее мужа, она рыдала каждую ночь. (Джордж У. Буш, занимавший тогда пост президента, сказал сотрудникам, которые занимались организацией похорон: «Все, что им потребуется, мы сделаем».) «Как вы думаете, все идет хорошо?» — спросила Бетти у своей помощницы Энн Каллен. «Я должна вам сказать, — ответила Каллен, — думаю, вы великолепно справляетесь». Бетти заплакала и произнесла: «Ну, я должна, потому что делаю это ради него». Президент Буш, которому предстояло сопровождать Бетти по длинному проходу к ее месту в Вашингтонском кафедральном соборе на государственных похоронах, спросил, хочет ли она воспользоваться своим инвалидным креслом. Ей было восемьдесят восемь лет, она страдала немощью, и ей пришлось пережить дни национального траура и церемоний, но она отказалась. Она сказала друзьям: «Я просто сделала то, чего хотел бы мой муж».
Когда она прибыла на место захоронения президента Форда, в его музей в Гранд-Рапидс, штат Мичиган (Президентская библиотека Форда находится в Энн-Арборе. — Авт.), ее семья продолжала спрашивать, не хочет ли она воспользоваться своим инвалидным креслом, но она опять отказалась. Она прошла вдоль реки рядом с гробом президента Форда до места погребения и хотела в последний раз совершить эту прогулку с ним. В то время как все беспокоились о ее самочувствии, все, о чем она могла думать, это ее муж и та глубокая любовь, которая связывала их более пятидесяти восьми лет брака. Она настояла на том, чтобы проделать долгий путь от автомобиля до места захоронения, и ответила на все возражения: «Я в последний раз совершаю эту прогулку». После похорон она круглый год держала включенными белые рождественские лампочки на оливковом дереве перед их домом. Она рассказывала друзьям и близким, что делала это для того, чтобы ее муж мог видеть ее с небес и знать, что с ней все в порядке. Когда личный повар Фордов, Лорейн Орнелас, навестила Бетти после смерти мужа, они сидели на краю семейной кровати, и Бетти придвинула фотографию своего покойного мужа на тумбочке поближе. «Вот он», — произнесла она с тоской. «Я просто хочу быть со своим возлюбленным, — сказала она своим детям. — Не знаю, почему все еще здесь, не хочу быть здесь. Я готова уйти».
Как и Пэт Никсон, Розалин Картер в раннем возрасте пришлось принять роль матери. Она познала боль утраты, будучи юной девушкой. Ее отец, Эдгар, умер в 1940 году, когда ей было всего тринадцать лет. Уилберн Эдгар Смит был фермером, выращивал хлопок и арахис, а также работал механиком. Он слыл поборником строгой дисциплины. Но в конце трудового дня любил повозиться с детьми на полу и устраивал веселые потасовки со своим выводком из четверых детей. «Мы жили так же, как и все остальные в городе, поэтому не понимали, насколько бедны», — говорила она. Розалин помогала доить коров, и ее отец сдабривал молоко ванилью или шоколадом и продавал его по пять центов за бутылку. Она помогала собирать арбузы и клала мышьяк на хлопок для борьбы с хлопковым долгоносиком, который уничтожал урожай. В страдную пору ей приходилось убирать хлопок и заготавливать арахис, вытаскивая орехи из земли и стряхивая с них грязь. Когда ее отец умер от лейкемии в возрасте сорока четырех лет, ее жизнь изменилась. Ей пришлось помогать матери, Элли Смит, которой в ту пору исполнилось тридцать четыре года. Мать Розалин вспоминала мучительный день, когда ее муж собрал детей, чтобы сообщить им, что он не поправится. Он передал наказ своим маленьким детям (младшему было всего четыре года, когда он умер), чтобы они заботились о матери. «Все они заплакали, — рассказывала мать Розалин. — Конечно, я тоже плакала». Розалин вспоминала: «Моя мать рассчитывала на мою помощь с маленькими детьми. Некоторое время я работала в косметическом магазине в Плейнсе, но, оглядываясь назад, думаю, что могла бы сделать больше для матери». Розалин приходилось готовить, стирать и заниматься уборкой, чтобы ее мать могла работать в почтовом отделении и поддерживать семью.
Розалин набросилась на учебу. Она была отличницей и выступила с прощальной речью на выпускном вечере. А в седьмом классе она получила пять долларов от одного горожанина, который сказал, что даст премию (эквивалентную примерно восьмидесяти пяти долларам в наше время) ученику с самым высоким средним баллом, потому что сам он не закончил седьмой класс.
Неудивительно, что пути Розалин и Джимми Картера переплелись, ведь он тоже вырос в Плейнс, штат Джорджия, — маленьком городке с грунтовыми дорогами и населением менее семисот человек. Они росли в то время, когда мешок конфет стоил пятак и все в городе знали друг друга. Ближайший кинотеатр находился в Америкусе, примерно в десяти милях от городка, а это означало, что если отправиться пешком, то придется идти весь день. В старшей школе в классе Розалин учились девять девочек и шесть мальчиков. Она играла в баскетбольной команде, и поскольку школа была такой маленькой, девочки из команды становились болельщицами после того, как сыграли сами.
= Неудивительно, что пути Розалин и Джимми Картера переплелись, ведь он тоже вырос в Плейнс, штат Джорджия.
Мать Розалин была настоящей южной леди. (Вспоминая роды своих четверых детей, она говорила: «Я старалась вести себя как можно тише».) Она воспитывала Розалин женственной и застенчивой девочкой, любившей играть с куклами. «Некоторые дети выходят на улицу и сильно пачкаются, но она была аккуратной, и все такое», — вспоминала ее мать.
Розалин и Джимми познакомила сестра Джимми, Рут, близкая подруга Розалин. Мать Джимми, Лилиан (колкая на язык женщина, которую почти все ласково называли «мисс Лилиан»), работала медсестрой и помогала ухаживать за отцом Розалин в течение полутора лет, пока он был болен, до самой его кончины. Лилиан знала, что матери Розалин приходится заботиться о четверых детях, поэтому иногда она приводила Розалин к себе домой. Мать Розалин порой просила ее вызвать врача, когда у отца начиналась нестерпимая боль. Однажды Розалин побежала к врачу, чтобы поскорее получить лекарство и не ждать прихода доктора. Она бежала так быстро, что запыхалась к тому времени, как добралась до дома, где жил врач, и не могла внятно сказать ему, что случилось, поэтому он отвез ее домой на своей машине. «Это было страшное время», — вспоминала мать Розалин.
Подобно Линдону и Леди Берд Джонсон, Розалин и Джимми не узнали друг друга как следует до свадьбы, но каждый день переписывались, когда он служил в Военно-морской академии США в Аннаполисе, штат Мэриленд, а она училась в Юго-западном колледже Джорджии. Скромная церемония бракосочетания состоялась в 1946 году. Розалин исполнилось восемнадцать лет, а Джимми — двадцать один год. К тому времени они оба горели желанием уехать из Плейнса. «Когда мы поженились, похоже, я находилась в родстве со всеми, с кем не был в родстве Джимми, — рассказывала Розалин. — Став молодоженами, мы породнились со всеми жителями города». Розалин, жена военнослужащего ВМС, родила трех своих сыновей, когда Джимми находился в море. Они кочевали по стране, перебираясь на новые базы от Вирджинии до Гавайев и Коннектикута. Каждый из их трех сыновей появлялся на свет в другом штате. Розалин воспитывала их и следила за всеми счетами семьи. Эту работу она выполняет по сей день. Она сама шила большую часть детской одежды и всю свою. (Спустя годы, находясь в Белом доме, она привезла с собой швейную машину, которую держала в своей гардеробной, и сама ремонтировала одежду для себя и своей дочери Эми.) Джимми включили в элитную программу ядерного подводного флота, но ему пришлось отказаться от участия в этом проекте после смерти отца. В 1953 году он вернулся в Плейнс и занялся семейной фермой по выращиванию арахиса. Однако после семи лет офицерской службы он, принимая решение, не удосужился посоветоваться с женой по поводу возвращения в родные края. Розалин пришла в такую ярость, что отказывалась разговаривать с ним во время всей поездки из Скенектади, штат Нью-Йорк, где они жили в то время, до Плейнса. «Мне совсем не хотелось возвращаться. Я надеялась увидеть мир», — сказала Розалин. После этого Картер усвоил урок: по важным решениям он всегда консультировался с женой.
= После этого Картер усвоил урок: по важным решениям он всегда консультировался с женой.
Вернувшись домой в Плейнс, Розалин помогала управлять арахисовой фермой и поднимала свою семью. Она вспоминает, что они прибыли в Плейнс незадолго до нашумевшего дела Брауна против Совета по образованию, по которому Верховный суд единогласно постановил, что расовая сегрегация в государственных школах нарушает Четырнадцатую поправку. «Это было тяжелое для нас время, — вспоминала Розалин, поскольку некоторые их соседи плохо относились к ним из-за того, что чета поддерживала интеграцию. — Я помню, как ходили в церковь, и люди не разговаривали с нами, будто мы изгои». Иногда, когда приходилось останавливаться на газозаправочной станции, никто из работников не выходил, чтобы заправить их машину.
Вскоре Джимми начал свою первую политическую кампанию. В 1962 году он выиграл выборы в Сенат Джорджии, а в 1971 году был избран губернатором штата. К тому моменту, когда он объявил о своей президентской кампании в декабре 1974 года, Розалин стала опытным политиком. Она пронумеровала шутки своего мужа, чтобы он не повторял их в одной и той же аудитории, печатала на машинке благодарственные письма людям, с которыми ее муж встречался во время предвыборной кампании, и даже начала посещать курсы развития памяти, чтобы лучше запоминать лица и имена. Розалин неустанно трудилась и ложилась спать на рассвете, репетируя предвыборные речи.
Картер баллотировался в президенты в 1976 году. Его противником был Джеральд Форд, и он выступал в роли аутсайдера в Вашингтоне. Прежде чем его кандидатуру выдвинула Демократическая партия, у него сложилась группа активистов из Джорджии, известная как «арахисовая бригада», которая агитировала за него местных жителей, обходя все дома подряд. Розалин отправилась в путь с энтузиазмом. Когда приезжала в маленький городок, она высматривала самые высокие антенны и направлялась прямо в местные теле- и радиостанции, чтобы предложить им интервью. Некоторые станции были настолько малы, что у них имелся только один сотрудник, который обычно не знал, кто такой Джимми Картер. Розалин приходила со списком из пяти-шести вопросов, которые нужно было ей задать. В девяти случаях из десяти, говорила она, станция использовала вопросы, которые она сама подготовила. «Я распространяла свое послание».
В 1976 году Картер одержал победу над президентом Фордом с небольшим преимуществом, получив 51 процент голосов на всенародном голосовании (прямых выборах) и 297 голосов выборщиков (за Форда проголосовал 241 выборщик). После своей инаугурации Картер как бывший учитель баптистской воскресной школы запретил подавать крепкий алкоголь на официальных ужинах в Белом доме. Он настаивал на том, чтобы президентский гимн больше не исполняли, посчитав его слишком напыщенным, хотя это была дань традиции, зародившейся в 1829 году. Он принял присягу в деловом костюме, купленном в Джорджии за 175 долларов, пообещал сократить расходы на содержание служебных автомобилей и продал президентскую яхту «Секвойя», пытаясь создать образ президента-гражданина.
После избрания мужа на пост президента Розалин иногда испытывала неловкость. Она вспоминала, как ей было стыдно, когда Генри Киссинджер, в ту пору госсекретарь президента Форда, приехал в Плейнс, чтобы проинструктировать Картера перед инаугурацией, и она решила принести для Киссинджера стакан воды. Это был стеклянный стакан с изображением птички из мультфильма от фирмы Looney Tunes. И подумала: «Когда я доберусь до Белого дома, то подам ему в хрустале».
= Поддерживать связь с народом и желание отойти от имперских претензий президентства Никсона — было их общим желанием.
Джимми и Розалин игнорировали проблемы безопасности и нарушили традицию, когда решили пройтись со своей дочерью Эми по Пенсильвания-авеню после церемонии инаугурации. Поддерживать связь с народом и желание отойти от имперских претензий президентства Никсона — было их общим желанием. В 1977 году Розалин была одета на инаугурационных балах в тот же ансамбль — вышитое золотом пальто без рукавов поверх голубого шифонового платья, — который она надевала на инаугурацию своего мужа в качестве губернатора в 1971 году. Двое из сыновей Картера и члены семьи, мать Джимми Картера и его брат Билли, периодически гостили в резиденции. Розалин приходилось бороться с эксцентричной и сильно пьющей свекровью, которая платила дворецким, чтобы те сходили на Коннектикут-авеню купить ей бутылку виски «Jack Daniel’s» в винном магазине, потому что ее сын пристально следит за ней. (Помощник вспоминает ее слова: «Хорошо, теперь, когда Джимми ушел, вы не хотите выпить?») Младший брат президента, Билли, оказался замешан в нескольких скандалах, в то время как его старший брат, президент, пристрастился к пиву. «Я не знал, что он пьет, пока не увидел его трезвым», — сказал один из друзей семьи Картеров.
Жена Джимми Картера во многом содействовала модернизации офиса первой леди. Будучи молодой девушкой, Розалин наблюдала, какой огромной силой и влиянием обладает Элеонора Рузвельт. Розалин первой среди жен президентов использовала свой кабинет в Восточном крыле, и она впервые наняла руководителя своего аппарата, чья официальная зарплата и звание приравнивались к статусу руководителя аппарата президента. Под ее управлением количество штатных должностей с полной занятостью в Восточном крыле выросло почти на 20 процентов. Для того чтобы иметь возможность каждый день эффективно работать и не отвлекаться на туристов, посещавших Белый дом с восьми утра до полудня, Розалин пользовалась тайным проходом через подвал особняка. Она проходила через большие прачечные, слесарную мастерскую и бомбоубежище и поднималась по лестнице, которая вела прямо в ее офисы в Восточном крыле. Паровые трубы, проходящие под потолком подвала, делали этот маршрут особенно приятным в холодные дни. «С учетом программы энергосбережения, утвержденной Джимми, это было единственное действительно теплое место в Белом доме», — пошутила она.
Каждую среду в Овальном кабинете проходил официальный обед четы — весьма необычная практика, которая была отголоском традиции еженедельных обедов президента и вице-президента. Ритуал возник из-за того, что у Розалин накопились неотложные вопросы, требующие обсуждения, включая личные финансы и воспитание их детей, а также вопросы политики, которые ее глубоко волновали. Когда президент выходил из лифта на втором этаже поздно вечером, он опасался встретиться с ней, поскольку знал, что ему придется выдержать град вопросов и предложений. И тогда он предложил проводить еженедельный совместный обед. Розалин начала организовывать свои мысли и складывать важные замечания в коричневую кожаную папку, которую она приносила с собой каждую неделю. К тому времени, когда наступала среда, папка была полностью набита. Иногда Розалин касалась кадровых вопросов — она интенсивно лоббировала увольнение Джо Калифано, министра здравоохранения, образования и социального обеспечения. «Мои доводы были сугубо политическими, — сказала она. — Я чувствовала, что Джимми может найти такого человека, кто будет делать эту работу так же хорошо, но при этом сохранять сдержанность». Она была в большей мере политически ангажирована, чем ее муж, и часто спорила с ним по ключевым вопросам. Например, предлагала отложить определенные решения и выступить с важными заявлениями до его переизбрания на новый срок, включая вопросы мирного соглашения по Ближнему Востоку и сокращения федерального бюджета, которые могли бы повлиять на электорат демократов в штате Нью-Йорк за неделю до начала первичных выборов в этом штате. «Разве нельзя подождать неделю?» — упорствовала она. У него имелся запасной вариант на ее просьбы, который только подливал масла в огонь, потому что ответ звучал напыщенно: «Я никогда не сделаю ничего, что может причинить вред моей стране».
Джерри Рафшун, один из трех главных советников президента, обращался за помощью к Розалин, если не удавалось убедить в чем-то президента. По его словам, консультант по опросу общественного мнения Пэт Кэдделл действовал так же. Если Кэдделл был обеспокоен тем, что «проталкивали» Рафшун и другие помощники, он говорил Розалин: «Эти ребята дали маху; они мои друзья, но они ошибаются». Рафшун рассказывал: «Тогда она давала нагоняй Джимми, и он устраивал его нам». Иногда Кэдделл обедал вместе с Картерами. По словам Рафшуна, он всегда мог догадаться об этом на следующий день, когда президент входил в Овальный кабинет с налитыми кровью глазами, потому что первая леди пыталась отстоять точку зрения Кэдделла. «Она имела его всю ночь», — шутили он и руководитель аппарата президента Гамильтон Джордан.
= Во время кампании 1976 года пресса назвала Розалин «стальной магнолией», поскольку под маской южной женственности она скрывала острый ум.
Во время кампании 1976 года пресса назвала Розалин «стальной магнолией», поскольку под маской южной женственности она скрывала острый ум. (Она не возражала против прозвища и сказала: «Сталь — жесткая, а магнолия — южная»). Она была активной первой леди. В течение первых четырнадцати месяцев Розалин посетила восемнадцать стран и двадцать семь городов США, выступила с пятнадцатью основными речами и провела двадцать две пресс-конференции, согласно данным вечерней газеты Washington Star. Она была востребована и явно получала удовольствие от этого. Розалин пришла в восторг, когда президент попросил ее совершить путешествие в двенадцать тысяч миль, чтобы посетить семь стран Латинской Америки, где ей отводилась роль пропагандиста среди лидеров стран по вопросам прав человека и нераспространения ядерного оружия. Она встретилась с премьер-министром Израиля Менахемом Бегином и президентом Египта Анваром Садатом в Кемп-Дэвиде, в ходе большого 30-дневного саммита, проходившего в уединенной загородной резиденции президента США площадью 134 акра в парке горы Катоктин в Мэриленде, где они достигли исторического предварительного соглашения в сентябре 1978 года. «Я был там почти все время и видел, насколько глубоко она вовлечена в этот процесс», — сказал Уолтер Мондейл, вице-президент США при Картере. В автобиографии Розалин напишет о «наших переживаниях» по поводу Садата и Бегина: «Мы обнаружили, что эти двое мужчин очень разные». Розалин была доверенным лицом своего мужа, она обладала проницательностью и умела видеть то, которые не видел президент. «Он не замечает, когда люди лгут ему или целуют его задницу, а она замечает», — сказал Рафшун.
Во время саммита Розалин сделала почти две сотни печатных страниц заметок. Если она не могла присутствовать на встречах, едва президент входил в дверь, она тотчас спрашивала: «Что произошло?» Она познала взлеты и падения, фальстарты и вынужденные остановки во время исторической серии встреч. И изучила своего мужа как никто другой. В своих заметках первая леди отмечает: «Когда Джимми размышляет, он успокаивается; у него на виске есть вена, и я вижу, как она пульсирует. Сегодня вечером она билась, и ни один из нас не мог нормально поесть на заходе солнца в третий день пребывания». (Розалин помогла смягчить трудности на пути переговоров. Она принимала Садата и его жену Джихан во время визита в Кемп-Дэвид в феврале 1978 года, за семь месяцев до начала саммита. Картеры и Садаты катались на снегоходах по территории прекрасной президентской резиденции, и Розалин позаботилась о том, чтобы всегда был наготове горячий мятный чай, любимый напиток Садата.) Один из лучших дней президентства Джимми Картера — понедельник, 18 сентября 1978 года. Садат и Бегин наблюдали происходящее с балкона, в то время как Картер кратко информировал собравшихся на совместное заседание палат Конгресса об успехе саммита, и его выступление прерывалось овациями двадцать пять раз. Розалин, в красивом синем блейзере и юбке в тон, сидела между двумя лидерами. Мало кто знал о ее вкладе в успех переговоров. Она была свидетелем всех перипетий саммита.
Самая спорная вещь, которую Розалин допустила в качестве первой леди, заключалась в том, что она присутствовала на заседаниях Кабинета министров, чего не делала ни одна другая первая леди, по крайней мере, эта информация не стала достоянием общественности. Она сказала, что должна быть в курсе событий, чтобы могла рассказать американскому народу. «Разумеется, мне никогда не нравилась критика, но я не обращала на нее никакого внимания», — сказала Розалин в интервью. — Когда понимаешь, что тебя будут критиковать за все, что бы ни сделал, не лучше ли делать то, что ты хотел сделать». Другие женщины не обвиняют ее. Энн Ромни, жена Митта Ромни, который баллотировался на пост президента в 2008 году и был кандидатом от Республиканской партии в 2012 году, говорит: «По правде сказать, я хотела бы (пойти на заседания Кабинета министров. — Авт.). Кто бы отказался?»
Президент Картер заявил, что не видит проблемы в присутствии его жены на заседаниях высокого уровня. По словам Джерри Рафшуна, этого следовало ожидать, потому что Картеры говорили друг с другом абсолютно обо всем. «Какими бы ни были секреты, — сказал вице-президент Мондейл, — она знала обо всем». Такая близость может расстраивать даже давних помощников. Рафшун отмечал: «Они читали Библию по-испански. Мы с Гамильтоном действительно волновались, когда встречались с Картерами, если тема была немного щекотливой или мы отстаивали что-то, они вдруг переходили на испанский язык». Ни Рафшун, ни Гамильтон не говорили по-испански. (Герберт Гувер и его жена Лу говорили по-китайски после пребывания в Китае в течение нескольких лет и создавали такую же камерность: они шептались друг с другом по-китайски, когда хотели приватно поговорить во время приема в Белом доме.)
= «Какими бы ни были секреты, — сказал вице-президент Мондейл, — она знала обо всем».
Первое заседание Кабинета, на которое пришла Розалин, состоялось 28 февраля 1978 года. Она сидела рядом с главой Ведомства по делам ветеранов Максом Клиландом у двери и иногда делала пометки. Президент Картер утверждает, что никто не обращал на нее особого внимания. Тем не менее он понимал: «Я постоянно знал, что моя жена следит за мной». Посещая такие встречи на высоком уровне, Розалин подставляла себя под огонь для критики. Нэнси Рейган, обладавшая таким же влиянием, как Розалин, никогда бы не допустила подобного. (Нэнси сказала, что она «постеснялась» бы присутствовать на заседании правительства, но на самом деле она помогала выбирать членов Кабинета своего мужа и была важной частью политической карьеры супруга, включая два срока его пребывания на посту губернатора Калифорнии.)
Спустя несколько месяцев после инаугурации президент Картер попросил Розалин выполнить вместо него особую миссию. Он был поглощен проблемами энергетического кризиса и урегулированием мирного процесса на Ближнем Востоке, чтобы поехать самому. Ее поездка в Центральную и Южную Америку в течение первых двух недель в июне 1977 года не была типичными посещениями первой леди школ и больниц. На этот раз Розалин должна была донести до лидеров Коста-Рики, Эквадора, Колумбии и Венесуэлы серьезное обращение по поводу прав человека. Критики в Конгрессе и в прессе были в ярости: журналист из еженедельника Newsweek сказал, что первой леди следует давать столь весомое внешнеполитическое поручение только в случае, если можно найти какой-то способ привлечь ее к ответственности, если что-то пойдет не так. Розалин исполнилась решимости быть воспринятой всерьез и два месяца готовилась к беспрецедентной поездке, получая бесчисленные инструкции Государственного департамента. Она совершенствовала навыки владения испанским языком, беря уроки у Гэй Вэнс, жены госсекретаря Сайруса Вэнса, по утрам трижды в неделю в Солярии Белого дома. Во время встреч с лидерами она делала рабочие записи, а затем составляла длинные отчеты президенту и Государственному департаменту. Это был непростой визит. Когда Розалин встретилась с президентом Коста-Рики, он пригласил свою жену присоединиться к ним, и она волновалась, что он мог воспринимать ее появление как светский, а не политический визит. «Независимо от того, что я спрашивала у него, он отвечал, обращаясь к мужчинам в нашей делегации, — отмечала она. — Я была настроена привлечь его внимание и сказать свое слово. Наконец, когда я открыла свою записную книжку и продолжала обращаться с вопросами непосредственно к нему, он стал отвечать мне». В конце концов, одного за другим, она начала побеждать разных лидеров Южной Америки, большинство из которых не привыкли говорить о политике с женщиной. Они начали понимать, что у нее прямая связь с президентом и было бы гораздо эффективнее общаться именно с ней, чем с любым членом его кабинета.
Как любой проницательный политик, она предвидела, что в ходе поездки на пресс-конференциях ее забросают вопросами о недавних разногласиях, в том числе связанных с американским финансистом, обвиняемым в мошенничестве, который искал убежища в Коста-Рике. Но она оказалась на шаг впереди журналистского корпуса: «Я ожидала этого вопроса, поэтому, прежде чем покинуть Вашингтон, воздерживалась от получения информации о нем, поэтому законно могла заявлять о своей неосведомленности». По возвращении в Вашингтон она проинформировала Комитет по иностранным делам Конгресса о результатах поездки.
Ее ключевой проблемой было ее психическое состояние; этот вопрос продолжали муссировать в новостях даже спустя несколько десятилетий. У нее был дальний родственник, который страдал психическим заболеванием во времена ее детства. Розалин вспомнила, как убегала и пряталась, когда слышала, как он распевал во все горло на улицах их маленького городка. Годы спустя она устыдилась своего отношения и, находясь в Белом доме, посвящала много времени отстаиванию надлежащего ухода за душевнобольными. Она хотела, чтобы психическое заболевание приравнивалось к болезни. Через месяц после вступления в должность президент Картер создал Комиссию по психическому здоровью. В тот день, когда было объявлено о создании комиссии, Розалин обратилась к прессе, заявив: только что она получила записку, из которой следовало, что министерство юстиции запрещает президенту назначать близкого родственника, такого как жена, на гражданскую должность. Ранее она планировала возглавить эту комиссию. «Однако нет проблем с тем, чтобы назначить вас почетным председателем», — зачитала она текст под смех репортеров. — Поэтому я стану очень активным почетным председателем». Она была огорчена тем, что пресса не уделила должного внимания работе комиссии, предпочитая освещать более увлекательные истории наподобие указа Картера о запрете подавать крепкий алкоголь на государственных ужинах. Она погрузилась в работу комитета и помогла разработать законопроект по увеличению средств на лечение и профилактику психических заболеваний, который был представлен Конгрессу в 1979 году. Она была второй из числа первых леди (Элеонора Рузвельт давала показания от имени шахтеров), кто давал показания перед Конгрессом. Она постоянно поддерживала контакты с конгрессменом Генри Ваксманом и сенатором Тедом Кеннеди, председателями комитетов Палаты представителей и Сената, которые занимались вопросами законодательства, невзирая на то, что Кеннеди чинил трудности ее мужу во время предварительных выборов 1980 года. Законопроект был принят, и в октябре 1980 года президент Картер подписал «Акт о мерах охраны психического здоровья» и тем самым придал ему законную силу. Однако когда Рейган вступил в должность президента, он значительно сократил предусмотренное законом финансирование.
«Я почувствовала себя преданной, — призналась Розалин. — Это было одно из величайших разочарований моей жизни».
Теперь, когда она видит, что проблема психического здоровья становится острой, она расстраивается. По словам Кэтрин Кейд, руководителя проектов Розалин в Белом доме, на частных встречах Розалин говорила, что если бы рекомендации ее комиссии были реализованы тридцать лет назад, этот кризис мог бы не возникнуть сейчас.
САМЫЙ ТЯЖЕЛЫЙ ПЕРИОД ПРЕЗИДЕНТСТВА КАРТЕРА пришелся во время кризиса с заложниками в Иране, который поглотил последние 444 дня президентства ее мужа. Четвертого ноября 1979 года исламские экстремисты штурмом ворвались в посольство США в Тегеране и взяли в заложники более шестидесяти американцев. В захвате заложников в основном участвовали студенты. Они заявили, что американские заложники не будут отпущены до тех пор, пока шах, изгнанный бывший иранский лидер, который намеревался лечиться от рака в Соединенных Штатах, не будет отправлен обратно в Иран, чтобы предстать перед судом. Они утверждали, что шах был «антиисламистом», и обвиняли его в хищении миллиардов долларов. Розалин призналась, что была сторонницей возвращения шаха в Иран, чтобы заложников освободили, но понимала: его, скорее всего, убьют. «Я не прекращала желать, чтобы мы, в первую очередь, не допустили его приезда в страну. Хотела, чтобы Джимми последовал первому импульсу. Полагаю, что мы всегда должны делать «правильные вещи». Основная часть кампании 1980-го года, когда с Картером соперничал Рональд Рейган, легла на плечи Розалин, потому что президент принял решение остаться в Белом доме, чтобы погасить кризис. Она заглядывала к нему по нескольку раз в день в перерывах мероприятий кампании. Когда ей не удавалось поговорить с мужем, она напрямую общалась с советником по национальной безопасности Збигневом Бжезинским, который даже инициировал встречи с ней, чтобы обсудить важные моменты. «Я держал ее в курсе, так как знал, что она обсудит эти проблемы с президентом».
Когда Картеры покинули Белый дом в январе 1981 года, они вернулись в Плейнс и положили начало самому долгому и самому амбициозному пост-президентству (периоду после президентства) в американской истории. Несмотря на все свои достижения, Джимми Картер утверждает, что из девяноста одного прожитого им года он больше всего гордится тем, что женился на Розалин. «Это апофеоз моей жизни».
КАК И БЕТТИ ФОРД, чей отец был алкоголиком и умер в результате явного самоубийства, когда ей было всего шестнадцать лет, Нэнси Рейган имела болезненные отношения со своим отцом, который оставил ее мать через несколько месяцев после рождения девочки. Ее мать, Эдит, бродвейская актриса, развелась с отцом Нэнси и передала свою невероятную решительность своей дочери. Когда она приехала в больницу, чтобы родить Нэнси, и ей сказали, что нет свободных палат, Эдит заявила: «Нет палат? Тогда, наверное, мне придется лечь прямо на полу в этом вестибюле и здесь рожать моего ребенка!» Эдит отправила двухлетнюю Нэнси жить со своей сестрой и сводным братом в Бетесде, штат Мэриленд, по соседству с Вашингтоном, округ Колумбия, чтобы продолжить актерскую карьеру. Тот факт, что девочку бросили на шесть лет, преследовал Нэнси всю жизнь. В пятилетнем возрасте она перенесла двустороннюю пневмонию. Если бы у меня была маленькая девочка, говорила себе Нэнси, я бы, конечно, находилась с ней, если бы она когда-нибудь заболела.
Когда Нэнси было семь лет, ее мать вышла замуж за известного хирурга по имени Лоял Дэвис, и Нэнси вместе с Эдит переехала жить в Чикаго. Эдит отказалась от сцены и посвятила себя мужу. Семья жила в богатом историческом районе города «Голд Кост» и занимала квартиру на четырнадцатом этаже в переулке Лейк-Шор-драйв. Нэнси умоляла Лояла удочерить ее, но он сопротивлялся, потому что был жив ее биологический отец. Однако она проявила настойчивость, и в возрасте шестнадцати лет официально стала дочерью Лояла. Подобно своей матери, Нэнси умела добиваться поставленной цели. После того, как она решила, что Рональд Рейган будет ее мужем, Нэнси завоевала его, совершая по выходным поездки на его лос-анджелесское ранчо и помогая ему с явно негламурной задачей — покраской частокола в ограде.
= Подобно своей матери, Нэнси умела добиваться поставленной цели.
Нэнси очень высоко ценила глубокую любовь, которую получала от своего мужа, поэтому отчаянно защищала его ото всех, кто, по ее мнению, не действовал искренне в его интересах. Мужчины в Западном крыле всерьез опасались становиться у нее на дороге. Сотрудники Западного крыла за глаза называли Нэнси «Эвита» (по аналогии с первой леди Эквадора Эван Перон) и «Госпожа». «В конце дня первые леди каждую ночь ложатся спать с президентом и могут сказать: «Я действительно хочу, чтобы ты сделал это для меня», — сказал один сотрудник. — И тогда он, скорее всего, ответит «да».
В адресованном Нэнси письме Леди Берд от 9 ноября 1994 года, спустя пять лет после ухода Рональда Рейгана, Леди Берд ссылается на интервью, которое Нэнси дала Чарли Роузу за несколько недель до этого на 92-й улице в Нью-Йорке. В этом интервью Нэнси поджарила на вертеле Оливера Норта, в то время кандидата Республиканской партии в Сенат от штата Вирджиния. Когда Роуз спросила ее о Норте, она сказала: «Олли Норт, я с удовольствием расскажу вам об Олли Норте, — делая паузу, чтобы посмеяться и поаплодировать. — Он лгал моему мужу и лгал о моем муже, скрывая от него вещи, которые не должен был скрывать. И это все, что я думаю об Олли Норте». Она имела в виду центральную роль Норта в деле Иран-Контрас, когда администрация Рейгана признала продажу оружия Ирану в нарушение эмбарго в обмен на освобождение заложников, а также использование доходов от этой продажи для финансирования никарагуанских повстанцев-контрас. «В последний раз, когда мы с вами разговаривали, мы обсуждали вопрос о том, давать или не давать интервью, — писала Леди Берд. — Я точно знаю, почему вы это сделали, потому что он (Оливер Норт. — Авт.) пытался причинить вред вашему мужу; моя реакция — желание нанести ответный удар. Но я не могу устоять перед соблазном сказать вам, Нэнси, что «радиоактивные осадки» вашего интервью стали удивительным сюрпризом и помогли мне и моим близким!» По странному стечению обстоятельств, Нэнси Рейган, самая влиятельная женщина в Республиканской партии в то время, помогла зятю Леди Берд, сенатору-демократу от Вирджинии Чарльзу Роббу, в его переизбрании, потому что Оливер Норт был его противником. Комментарии Нэнси помогли уничтожить политическую карьеру Норта, и Робб выиграл выборы.
Нэнси особенно раздражало то, как руководитель аппарата ее мужа, Дон Риган, разбирался со скандалом Иран-Контрас. Нэнси побуждала мужа выступить с публичным заявлением и уволить людей, ответственных за скандал, чему он упорно сопротивлялся. Но стоило президенту Рейгану прислушаться к совету своей жены, публично высказаться по поводу скандала и признать свои ошибки, его популярность выросла. Нэнси помогла вытеснить советников по национальной безопасности Ричарда Аллена и Уильяма Кларка, министра внутренних дел Джеймса Уотта и министра здравоохранения и социальных служб Маргарет Хеклер. В этом ряду Дон Риган стал самой известной жертвой ее гнева. Спустя два года после его назначения руководителем аппарата президента, его уволили. Первый руководитель аппарата Рейгана, Джеймс Бейкер, так объясняет отставку Ригана: «Он не позаботился о том, чтобы иметь на своей стороне половину команды (Нэнси. — Авт.), что было принципиальной ошибкой».
Нэнси полагала, что Риган все время толкает ее мужа на ошибочные пути. Она беспокоилась о ежегодном президентском обращении «О положении в стране», которое появилось в 1987 году через три недели после перенесенной ее мужем операции на простате. («Ему не следует работать полный рабочий день, — говорила она Ригану, — он может работать вне резиденции».) Она была не единственной, кто считал, что Риган не подходит для этой работы. Вице-президент Джордж Г. У. Буш-старший сказал первой леди: «Вы действительно должны что-то сделать с Дональдом Риганом».
— Я должна что-то сделать? Как насчет вас?
— О, нет, нет, нет. Это не входит в мои должностные обязанности.
Увольнение помощников президента высокого уровня технически не входило и в ее должностные обязанности, но она ответила: «Это выпало на мое дежурство». Если никто другой не намерен взять на себя ответственность, это сделает она. И искусно устроила встречу мужа с бывшим председателем Национального комитета Демократической партии Робертом Штраусом, мнение которого президент уважал; он также хотел отставки Ригана. Совет Штрауса помог поддержать доводы Нэнси, и вскоре Риган исчез.
Позже она сказала, что Риган преступал грань дозволенного, даже пытался контролировать телефонные звонки президента. В ее сознании не оставалось сомнений, что Риган должен уйти в отставку после того, как он дважды разъединял ее во время разговора. «Возможно, вы могли бы выйти сухим из воды один раз, но не дважды! — сказал Рон, сын Рейгана. Это был конец Дона Ригана. — Не так вы должны поступать с моей матерью».
= «Возможно, вы могли бы выйти сухим из воды один раз, но не дважды!»
В своих мемуарах Нэнси, описывая себя как вечно беспокоящуюся личность, написала: «В моей следующей жизни я хотела бы воплотиться в Рональда Рейгана. Если он беспокоится, вы никогда не узнаете об этом… Кажется, я беспокоюсь за нас обоих». Перед очередной поездкой президента Рейгана Нэнси давала ему карточку размером три на пять (дюймов. — Авт.) с напоминаниями: 17.00: принять лекарства; 18.00: ужин; 21.00: чистить зубы; 21.30: сон. После операции по поводу аденомы предстательной железы в 1987 году она напоминала ему: «Дорогой, перестань говорить, иди и прими ванну». Джордж Ханни, дворецкий Белого дома, рассказывал, что Нэнси обычно наблюдала из окна Западной гостиной, как президент готовится к пресс-конференциям в Розовом саду, и она сообщала всем, если ей казалось, что у него неподходящий пиджак. «Вот, отнесите ему этот», — говорила она, передавая дворецкому другой пиджак. Однажды до начала новостной конференции уже не оставалось времени, и дворецкий не хотел беспокоить президента, тем не менее он покорно побежал в Розовый сад. Никто не хотел огорчать миссис Рейган.
Советник Рейгана Майкл Дивер вспомнил один комичный визит в епископальную церковь близ Миддербурга, штат Вирджиния, во время президентской кампании 1980 года. Убедившись, что проповедь будет подходящей и ничто не застанет Рейганов врасплох, он согласился посетить службу в одиннадцать часов. Однако Рейганы были ошеломлены, когда их пригласили вместе с остальной паствой в переднюю часть церкви, чтобы принять причастие. Нэнси посмотрела на него в панике, и, когда они подошли к церковному проходу, прошептала: «Майк! Эти люди пьют из одной и той же чаши?» В церкви, которую Рейганы посещали в Лос-Анджелесе, просвитерианский приход в пригороде Бель-Эйр, маленькие бокалы виноградного сока и квадратики хлеба разносили по проходам, поэтому Рейганы действительно смутились, не зная, как им быть. Дивер сказал Нэнси, что она может просто опустить облатку в чашку, но когда она это сделала, облатка упала внутрь. Рейган последовал примеру своей жены и уронил свою облатку в вино. Нэнси была подавлена, но когда ее муж вышел на полуденное солнце, на его лице играла улыбка: он был уверен, что все прошло хорошо. Нэнси оставалось лишь волноваться о том, заметила ли пресса, что Рейганы понятия не имеют, как принимать причастие.
= Нэнси больше всего беспокоилась о том, кто станет советником ее мужа, и последнее слово оставалось за ней.
Нэнси больше всего беспокоилась о том, кто станет советником ее мужа, и последнее слово оставалось за ней. Первая леди хотела, чтобы Джеймс Бейкер, более умеренный республиканец, возглавил аппарат президента в первый срок Рейгана, хотя ее муж хотел назначить более консервативного Эдвина Меза. Должность получил Бейкер. «Я никогда бы не оказался в Белом доме Рейгана, если бы не Нэнси Рейган. Уверен в этом», — признается Бейкер. Он выбрал Дивера, близкое доверенное лицо Нэнси, в качестве своего заместителя, — разумное решение, которое показало его понимание, насколько важно было иметь первую леди на своей стороне. Нэнси работала над тем, чтобы окружить своего мужа лояльными помощниками, и предпочитала умеренных кандидатов, поскольку знала, что ему придется работать с Конгрессом, контролируемым демократами, и у умеренных больше шансов добиться своего. Стюарт Спенсер, политический консультант Рейгана, говорит: «Она принимала решения о том, кто будет рядом с ним — от кампании за офис губернатора (Калифорнии. — Авт.) до кампании за Белый дом. Это была ее роль». Она присутствовала почти на каждой встрече с избирателями и налаживала отношения с богатыми друзьями из Калифорнии, которые, по ее мнению, могли содействовать губернаторской кампании мужа, а затем и его президентской кампании. «Я общаюсь с людьми, они рассказывают мне все. И если что-то станет проблемой, я не собираюсь вызывать кого-то из персонала и расспрашивать об этом», — сказала Нэнси в 1987 году во время завтрака в Американской ассоциации газетных издателей в Нью-Йорке. «Я та женщина, которая любит своего мужа, и не приношу извинений за то, что забочусь о его личном и политическом благополучии».
Нэнси даже приложила руку к внешней политике. Она чувствовала, как важно для Соединенных Штатов начать диалог с Советским Союзом. И считала советника по национальной безопасности Уильяма Кларка сторонником слишком жесткой политики, когда дело касалось Советского Союза. Она постоянно поддерживала контакты с умеренным политиком, государственным секретарем Джорджем Шульцем, и в конце концов вытолкнула Кларка. «Ронни думал, — поспешила добавить она, — как и я, что должен быть прорыв… Ну, я просто не сидела сложа руки. Я общалась с людьми».
В сентябре 1984 года президент пригласил в Белый дом советского министра иностранных дел Андрея Громыко. Нэнси явилась в одном из своих ярко-красных платьев. Мужчины пили херес перед обедом. «Ваш муж верит в мир?» — спросил ее Громыко.
— Конечно, — ответила она.
— Ну, тогда шепчите ему об этом в ухо каждую ночь.
— Я буду, но также буду шептать об этом и в ваше ухо.
Она хотела произвести впечатление, которое запомнилось бы в Кремле.
Именно Нэнси всегда искала признаки нелояльности среди политических помощников своего мужа. Именно Нэнси «сканировала» толпу во время выступлений ее мужа, чтобы увидеть, кто оказывает ему должное уважение. На ужине итало-американской федерации в Вашингтоне, на котором присутствовал соперник от демократов Вальтер Мондейл, Нэнси отмечает: «Когда настала очередь Ронни говорить, я заметила, что Мондэйл не аплодировал — ни разу». Во время своей кампании 1984 года по переизбранию на новый срок Рейган катастрофически провел дебаты с Мондейлом, и Нэнси потребовала ответа. Когда муж сказал ей, что он чувствовал себя «озверевшим» из-за изнурительных подготовительных дебатов, которые включали генеральную репетицию в Старом здании правительства, с полным освещением и камерами, и около тридцати сотрудников забрасывали его предложениями, — она пришла в ярость. «Я была расстроена, потому что считала, что они все сделают неправильно. Именно так и произошло. Они перегрузили его».
= «Вам может не нравиться его политика или какие-то его заявления, но лично его было очень-очень трудно не любить».
По словам Рона, сына Рейганов, его отца невозможно было не любить. «Вам может не нравиться его политика или какие-то его заявления, но лично его было очень-очень трудно не любить». Нэнси, напротив, была «более колючей личностью», и он наблюдал, как его мать стала магнитом для критики, которая должна быть направлена на отца. Если люди не соглашались с президентом, они выражали свое разочарование, навешивая на первую леди ярлык беспощадного и бездарного человека, который стремится полностью контролировать ситуацию и не позволяет другим вмешиваться. Рон не уверен, взяла ли его мать это бремя сознательно или нет, но, сделав это, она защитила своего мужа от боли и приняла на себя роль громоотвода для его администрации. Рональд Рейган отчаянно хотел нравиться публике, и, конечно, это свойственно всем, но Нэнси была готова пожертвовать этим восхищением, чтобы стать его последним оплотом. И ей пришлось заплатить на это: по опросу института Гэллапа, проведенному в декабре 1981 года, у нее был самый высокий показатель неодобрения среди всех современных первых леди — 26 процентов.
Представление Хиллари Клинтон о том, что значит быть хорошей женой, разительно отличалось от понимания роли жены ее предшественницами. Она не желала довольствоваться присутствием на совещаниях Кабинета министров, — ей хотелось обрести право голоса и высказываться на заседаниях. Сначала она видела себя в качестве руководителя департамента внутренней политики в аппарате своего мужа, но консультант президента по опросу общественного мнения Стэн Гринберг убедил их, что такое решение будет катастрофически непопулярным. Личный секретарь президента по вопросам здравоохранения и социального обеспечения Донна Шалала и министр финансов Ллойд Бентсен предостерегали Клинтона от назначения Хиллари руководителем целевой группы по национальной реформе здравоохранения, которая открывала путь крупнейшей социальной программе с момента создания президентом Рузвельтом системы социального обеспечения. Хиллари возглавляла огромную бюрократическую команду, разработавшую план новой системы медицинского страхования, которая позволит снизить расходы и расширить охват. В ее задачу входило убедить законодателей и лидеров бизнеса в пользе этого плана. Тревожные сигналы прозвучали в Западном крыле, когда президент объявил о назначении своей жены всего через пять дней после инаугурации. Но президент знал, насколько сильно она хочет решить данный вопрос, и чувствовал, что должен дать ей важное задание в знак благодарности за ее поддержку в то время, когда ходили слухи о его романе с Дженнифер Флауэрс. (Флауэрс утверждала, что у нее была 12-летняя связь с Клинтоном в Арканзасе; спустя годы он признается, что это был единичный случай в 1977 году.)
Советники президента оказались правы, и предложенная Хиллари интерпретация роли первой леди не совпадала с ожиданиями большинства американцев. Опрос института Гэллапа показал, что после инаугурации в 1993 году Хиллари положительно воспринималась 67 процентами американцев. К июлю 1994 года только 48 процентов респондентов оценили ее благосклонно, при большом количестве утверждений, что она преступила грань, устроив свой офис в Западном крыле. Она пригласила группу женщин-репортеров на обед в Белый дом и поинтересовалась у них, как ей смягчить свой образ. «Я удивлена тем, как люди, кажется, меня воспринимают, — сказала она, обращаясь к группе, в которую вошли Мариан Беррос из газеты New York Times и Синди Адамс из газеты New York Post. — Иногда я читаю статьи и слышу о себе такое, что говорю себе «тьфу ты». Мне бы тоже она не понравилась. Это так не похоже на то, что я думаю о себе, и на то, что обо мне думают мои друзья». Когда Беррос написала статью «Хиллари Клинтон просит помощи в поиске более мягкого образа», которая появилась на первой странице New York Times, Хиллари пришла в ярость и потребовала извинения, утверждая, что обед не должен был записываться. «Я была ошеломлена, — сказала Беррос. — В этой статье не было ничего нелестного. Напротив. Я записала все это на диктофон, в том числе тот момент, когда она дала нам разрешение цитировать ее». Потребность Хиллари в контроле затмила статью и стала пищей для вечерних новостей.
Хилари хотела играть важную роль в принятии политических решений, но когда ее план медицинского обслуживания не получил одобрения в Конгрессе, а демократы потерпели сокрушительное поражение на промежуточных выборах 1994 года, она решила покидать Вашингтон как можно чаще. У нее был «предел в две сотни миль», по словам ветерана-корреспондента австралийской службы новостей ABC News Энн Комптон, которая писала о Клинтонах. В Вашингтоне Хиллари оставалась неприступной твердыней, но чем больше она удалялась от столицы, тем становилась более открытой. Хиллари любила зарубежные поездки, особенно совместные путешествия с Челси. У прессы было много времени для личного общения с ней во время таких поездок, когда они сидели и действительно разговаривали, почти всегда без записи. «Как только мы возвращались домой, опять воздвигались политические стены отчуждения», — вспоминала Комптон. Эти проблески доступной Хиллари были столь востребованы впоследствии, что репортеры настойчиво требовали, чтобы их взяли в зарубежные вояжи. Вокруг ее первой поездки за границу, по словам ее тогдашнего пресс-секретаря Нила Латтимора, возник такой ажиотаж, что он вынужден был поместить журналистов в багажное отделение и попросить их выгрузить из самолета часть вещей, потому что лайнер был перегружен. (Избыточный багаж был помещен в отдельный запасной самолет.)
Еще будучи первой леди, Хиллари решила баллотироваться в Сенат. В это время ситуация вокруг Белого дома улучшилась, так как нападки на Билла по делу Моники Левински утихли. «Она ударила бы его сковородкой, окажись она под рукой, — говорит Сьюзен Томазес, подруга Хиллари, — но не думаю, что она когда-либо помышляла уйти от него или развестись с ним». Члены внутреннего круга Хиллари утверждают, что идея баллотироваться в Сенат исходила от конгрессмена от штата Нью-Йорк Чарльза Рейнджела, но, очевидно, независимо от того, кто высказал эту мысль первым, ее не пришлось долго уговаривать. Президент Клинтон исподволь подталкивал ее баллотироваться: он знал, что, по меньшей мере, многим обязан. В интервью журналу Talk в 1999 году Рейнджел сказал: «Он (Клинтон. — Авт.) был тем человеком, кто задал большинство вопросов о том, как она может победить. На его лице читалась вина. Любой мужчина предпринял что-нибудь, чтобы выбраться из того позора, в котором он оказался. Когда Хиллари впервые сообщила Томазес о своей идее, подруга сказала, что не хотела бы видеть, как ее избивают в ходе избирательной кампании. «Затем мне стало ясно, что это именно то, чего она действительно хотела добиться, и она убедила меня, что для нее очень важно пройти аттестацию у избирателей». В последние месяцы пребывания в качестве первой леди она смотрела на цветочные композиции для официальных обедов, но мысли Хиллари были сосредоточены на другом. «Можно было заметить, будто произошло некоторое отключение. Иногда она вздыхала: «Мне нужно спешить, мне нужно где-то быть», — рассказывал флорист Белого дома Боб Сканлан. Она думала масштабно.
= «Она ударила бы его сковородкой, окажись она под рукой, — говорит Сьюзен Томазес, подруга Хиллари, — но не думаю, что она когда-либо помышляла уйти от него или развестись с ним».
Хиллари сражалась за своего мужа во время судебного разбирательства по импичменту в Сенате. Она помогла ему заручиться поддержкой закрытого совещания членов Демократической партии. Выступая перед членами собрания, она пыталась аргументировать факты предельно беспристрастно: какие-то его поступки были неправильными, но они не подлежали импичменту. «Вы все можете злиться на Билла Клинтона. Конечно, я недовольна тем, что сделал мой муж. Но импичмент — это не ответ, — заявила она. — Слишком многое поставлено на карту, чтобы нас отвлекали от того, что действительно имеет значение». Некоторые сенаторы уходили с совещания со слезами на глазах.
В тот же день, когда Сенат проголосовал против импичмента, Хиллари встречалась с Гарольдом Икесом, политиком из Нью-Йорка, который был заместителем руководителя аппарата ее мужа, чтобы поговорить о ее выборах в Сенат. Она ощетинивалась при мысли, что всю оставшуюся жизнь ее будут называть «бывшая первая леди». Она использовала свою звездную силу, чтобы помочь спасти президентство своего мужа в столь унизительных обстоятельствах, и теперь настал ее черед. «После восьми лет с титулом, но без портфеля, — сказала она, — теперь я была избрана сенатором». По иронии судьбы, спустя годы Хиллари спросили, какое телевизионное шоу ей нравится смотреть, когда она делает передышку в президентской кампании. Ее ответ: «Хорошая жена» (американский телесериал в жанре юридической драмы. — Авт.).
