С такими намерениями я углубился в пещеру. Лаз был довольно узкий, что принуждало меня пробираться ползком. На расстоянии нескольких ярдов от входа свет полностью исчез, и воцарилась кромешная тьма, Если бы я не был убежден, что иду вслед за Клитеро, то, скорее всего, оставил бы эту затею. Протискиваться приходилось с величайшей осторожностью, то и дело ощупывая руками стены и потолок. Вскоре проем расширился, и я смог выпрямиться и встать на ноги.

Пещера полого уходила вниз. В какой-то момент я перестал доставать одну из стен, до потолка тоже не мог дотянуться и с ужасом подумал, что попал в лабиринт, из которого уже не выбраться. Чтобы не заблудиться, надо было все время чувствовать стену, она была для меня своего рода путеводной нитью, а отклонившись от нее, я терял ориентиры, слепо блуждая во мраке. Каким был свод пещеры – высоким или низким, далеко находилась противоположная стена или близко, определить я не мог.

Вскоре крутой спуск затормозил мое продвижение, Я заносил и ставил ногу предельно осторожно, опасаясь, что при следующем шаге окажусь на краю бездонной ямы, Похоже, так и случилось. Я шарил рукой вперед и вниз, пытаясь нащупать продолжение стены, но вокруг была пустота.

Пришлось остановиться. Я достиг края впадины, о глубине которой понятия не имел – может, несколько дюймов, а может, сотни футов. Спрыгнув вниз, я мог остаться невредимым, но с той же долей вероятности мог погрузиться в подземное озеро или разбиться об острые камни.

Теперь я окончательно убедился, что без света никак не обойтись. Первым побуждением было вернуться назад прежним путем и на следующий день повторить попытку, И все же я чувствовал упорное нежелание отступать, не достигнув цели. Ведь Клитеро, думал я, удавалось бесстрашно входить в пещеру и выбираться наружу совсем не тем путем, каким он сюда попал.

Наконец у меня промелькнула мысль, что, если нельзя идти вперед, я могу хотя бы попытаться обследовать край впадины. Он станет мне ориентиром для возвращения – вместо стены, за которую больше не было возможности держаться.

Густой мрак всегда порождает страхи. Когда ты не видишь подстерегающие тебя опасности, трудно избежать их, Почувствовав, что решимость начала покидать меня, я дал себе передышку и опустился на каменистое возвышение, обдумывая ситуацию. Пещеры, которые до сих пор встречались мне, были образованы нависавшими камнями. Просторные и не очень, они все, так или иначе, пропускали хоть какой-то свет, не препятствуя его проникновению внутрь. Но здесь, казалось, меня окружали преграды, грозящие навсегда отрезать мне путь к воздуху и свету.

Собравшись наконец с духом, я начал подниматься вверх, пробираясь по краю пропасти; стен ни справа, ни слева по-прежнему не было. Внутренний голос нашептывал мне, что жизнь моя кончена. Вскоре я нащупал левой рукой стену и, продолжая двигаться по краю впадины, теперь уже имел опору. Когда расстояние между пропастью и стеной увеличилось, я направился вдоль стены.

Пришлось изрядно попетлять, следуя изгибам пещеры, но я не отчаивался, ибо продвигался вперед. Главное – сохранить в памяти уже пройденный путь и продолжать запоминать последовательность стен справа и слева по отношению к впадине.

Идти стало значительно труднее, поскольку прежде ровный рельеф дна пещеры сменился труднопроходимыми колдобинами. Промозглая влажность, подспудная тревога, вновь закравшаяся в душу, длительность путешествия, усугубляемая непрерывными опасениями и многочисленными ухищрениями, к которым кромешная тьма заставляла прибегать, – все это постепенно ослабляло меня. Я был вынужден часто останавливаться и отдыхать, Эти передышки ненадолго возрождали мои силы, но бесконечно так продолжаться не могло, хотя обратный путь вряд ли был бы легче.

Я с тревогой вглядывался в мрак, стараясь уловить хотя бы малейший намек на тусклый лучик света, который дал бы мне надежду выбраться из этой пещеры. И благоприятный знак появился. Я вошел в некое подобие залы, имевшей с одной стороны выход наружу – в проеме виднелся кусочек неба. Еще ни одно зрелище в жизни, ни одно впечатление не переполняло мое сердце таким восторгом. Воздух, ворвавшийся в пещеру, был невыразимо сладостным.

Так я оказался на выступе скалы, вертикально вздымавшейся надо мной и отвесно уходившей вниз. Напротив, на расстоянии пятнадцати или двадцати ярдов высилась такая же скала. У подножия раскинулась долина реки – холодная, узкая, утопающая в тумане. Этот выступ был своего рода балконом пещеры, по чреву которой я поднялся на такую головокружительную высоту, о какой прежде не мог и помыслить.

При взгляде вниз открывался вид на хаотичное нагромождение скал и пропастей. Картину дополняли видневшаяся вдали плодородная долина, извилистое русло реки и поросшие лесом склоны. Мной овладело благоговейное восхищение, которое было усилено контрастом – выбравшись из кромешной тьмы, я попал в объятия светоносной и безмятежной стихии. Никогда еще мне не доводилось подниматься на такую высоту; никогда не открывались моему взору такие необъятные горизонты.

Даже приблизившись к внешнему краю утеса, я мог обозревать оттуда лишь не менее неприступные скалы над лежащей далеко внизу долиной реки. Чтобы менять ракурс зрения, я постоянно передвигался с одного места на другое. Нужно было понять, как возвращаться. Я прошел по выступу, огибая утес, по всему периметру одинаково обрывистый и настолько высокий, что о спуске не стоило и мечтать. В результате выступ привел меня по кругу к отправной точке. Видимо, вернуться назад можно было только через пещеру.

Я сосредоточил внимание на самой горе. Если вы представите себе цилиндр, в центре которого как бы продолблена пещера, соответствующая ему по размеру, и поместите внутрь этой пещеры другой цилиндр, превосходящий первый по высоте, но меньшего диаметра, так что между его краями и стенами останется значительное пространство, – то вы составите некоторое впечатление о том, где я оказался. Насколько это вообще возможно после такого описания, ибо слова в данном случае бессильны. Вершина горы была неровной, бугристой, поросшей деревьями самого разного возраста. Добравшись туда, я ничем не облегчил бы себе возвращения, но подумал, что, поднявшись выше, смог бы улучшить обзор; что, вероятно, там будет более широкий охват горизонта.

Двигаясь по кромке внешней горы, я старался изучать и внутреннюю. Наконец, я достиг такого места, где глубокая пропасть, разделявшая две скалы, была более узкой, чем везде в других местах. Сначала мне показалось, что можно перепрыгнуть ее, однако при более тщательном осмотре стало понятно, что такой прыжок нереален для меня. На глаз расселина имела в ширину тридцать или сорок футов. Посмотреть вниз я боялся. Высота была головокружительная, и две выгнутые дугами стены, которые вверху приближались одна к другой, в основании образовывали нечто похожее на огромных размеров зал, озаренный светом из расщелины, созданной в своде каким-то стихийным катаклизмом. Туда, где я стоял, все время поднимался туман, как если бы внизу по шероховатому дну струился стремительный поток.

Я перевел взгляд на противоположную скалу и вверх, откуда бурный водопад низвергался в пропасть, им же самим, вероятно, и созданную. Шум и движение в равной степени привлекли мое внимание. Было в этой картине, затерянной в пустынном, уединенном месте, какое-то подлинное величие, а обстоятельства, при которых я ее созерцал, и опасности, через которые только что прошел, усиливали впечатление. Ничего подобного я не видел и не испытывал прежде.

Зрелище, открывшееся мне, внушало благоговейный трепет и в то же время пугало, вызывая у меня ощущение безмерного одиночества. Возможно, никогда еще не ступала здесь нога человека и никому не дано было лицезреть это неповторимое скопище бешеных вод. Вряд ли местных жителей что-то могло завлечь в пещеры, подобные этой, да и невозможно представить, чтобы они предавались мечтам над бездной. Еще менее вероятно, что кто-нибудь придет сюда по моему следу. С тех пор как образовался на свете наш континент, я, возможно, первый человек, столь отдалившийся от проторенных троп. Все эти мысли проносились мгновенно, пока я любовался водопадом. Затем мой взгляд упал на камни, которые ограничивали поток, Я восхищался их фантастическими формами и бесконечным разнообразием, как вдруг – словно что-то вспыхнуло в моем сознании, ибо я различил… человеческое лицо!

Это было настолько неожиданно и удивительно, что я позабыл всякую осторожность. Рука, державшаяся за ветку сосны, непроизвольно разжалась, лишив меня опоры, Если бы я стоял чуть ближе к краю, то наверняка сорвался бы вниз.

Встретить живое существо, хоть и на другой стороне пропасти… – это совершенно не соответствовало моим ожиданиям. Добраться сюда можно было только той дорогой, по которой шел я, а что побудило кого-то еще проделать такой же путь, я был не способен даже вообразить, Но я видел его. Как он умудрился оказаться там, где сидел, тоже представлялось мне совершенно непостижимым.

Впрочем, это практически не занимало меня, поскольку было кое-что более важное. Несмотря на всклоченные, перепутанные волосы, несмотря на выражение безумной меланхолии во всех чертах лица, я почти сразу узнал в этом человеке нашего беглеца, Клитеро.

Я присмотрелся к нему повнимательнее. Желание найти его было одной из причин моего путешествия сюда, однако я даже не надеялся отыскать здесь что-либо, кроме его останков, каких-нибудь следов, какого-то призрачного напоминания о давно оборвавшейся жизни. Но что можно обнаружить в этой каменной пустыне самого Клитеро, живого, что он доберется до вершины, явно недоступной человеку, – это не укладывалось у меня в голове и выходило за границы обыденного.

Его одеяние, убогое и грубое, изодралось почти в клочья о шипы ежевики и терновника; руки, щеки и подбородок страшно обросли, и лицо едва проглядывало из-под густых, спутанных волос. В его позе и безумном взоре таилось нечто большее, чем просто болезненный разброд мыслей и чувств. Его застывшие, наполненные горем и печалью глаза свидетельствовали не только об отчаянии, обуревавшем душу, но и о том, что он измучен голодом.

Вид Клитеро привел в трепет сокровенные глубины моего сердца. Ужас и дрожь овладевали мной, пока я стоял и наблюдал за ним, и у меня не было сил обдумать, каким образом я смогу помочь ему. Нужно было дать о себе знать, Но что посоветовать человеку, оказавшемуся в такой ситуации, чем утешить его печаль? Какими словами привлечь к себе его внимание, как облегчить ему муки ужасных страстей? Я не знал. Он был совсем близко, и в то же время непреодолимая бездна разделяла нас. Мне оставалось только позвать его.

Удивление и ужас все еще сковывали меня, отчего мой голос прозвучал пронзительно и проникновенно. Бездонная пропасть и скалы отразили и усилили звуки, когда я воскликнул:

– Эй!.. Клитеро!

Мои слова возымели действие. Он мгновенно очнулся, распрямил спину и впился глазами в крутой выступ над головой, как будто ожидая, что тот сейчас свергнется и раздавит его. Потом Клитеро поднялся с земли. Он едва держался на ногах. Да, он услышал меня, но не мог понять, кто и откуда его зовет. И стал с тревогой озираться по сторонам. Тогда я снова закричал:

– Смотри сюда! Это я тебя звал!

Тут он поглядел в мою сторону. Лицо его выражало одновременно изумление и ужас. Сцепив руки, он наклонился вперед, словно желая удостовериться в реальности происходящего. А затем отступил на шаг и, скрестив руки на груди, потупил взгляд.

Из нас двоих мне первому надлежало прервать молчание, что я и собирался сделать. Чтобы Клитеро лучше услышал меня, я приблизился к самому краю пропасти, на мгновение потеряв его из виду, а когда снова перевел взгляд на противоположную скалу, он уже исчез.

Там, где только что находился Клитеро, было пусто, Ни шелест листвы, ни что-либо другое не насторожило меня, не подсказало, куда он мог деться. Впрочем, любые звуки утонули бы в реве водопада. Скальная впадина, где он сидел, с одной стороны примыкала к краю пропасти, сверху над ней нависали камни, а по бокам скала отвесно шла вниз. Не мог же он броситься в бездну… И все же мне казалось невероятным столь молниеносное его исчезновение.

Я наклонился над пропастью, но из-за огромной глубины и царившего внизу мрака не смог ничего различить, Крики и стоны в любом случае поглотил бы шум низвергавшейся воды. Прыгнув со скалы, Клитеро непременно должен был погибнуть, а единственным достоверным предположением выглядело именно это.

Очень нелегко описать то, что я чувствовал. Образ отчаявшегося человека и внезапная катастрофа, к которой привело мое несвоевременное вмешательство, переполняли меня раскаянием и ужасом. Правда, отчасти мои опасения уменьшились, когда мне пришла в голову новая догадка: ведь с задней стороны впадины вполне могла быть какая-то ложбинка, углубление, позволившие ему спрятаться.

Предположив это, я почувствовал облегчение. Конечно, могло произойти и самое худшее, но оставалась еще толика надежды. Если бы мне удалось найти Клитеро и привлечь к себе его внимание, я смог бы преподать ему уроки силы духа. А если бы слова оказались бессильны и доводы бесполезны, я просто молча посидел бы рядом с ним в тишине, увлажнил бы его руку слезами, и мы дышали бы в унисон, и он ощутил бы мое сочувствие, и я заверил бы его, утешая, что так, как он сам оценивает свои заблуждения и казнит себя, никто не будет казнить его и что, по крайней мере, один человек испытывает к нему любовь и жалость, ибо он заслуживает милосердия.

Эти мысли вдохновили меня и придали мне сил. Для достижения моей цели требовалось добраться до противоположной скалы. Клитеро, судя по всему, смог это сделать, значит, и я смогу. Задача теперь не казалась мне невыполнимой. Я еще раз обошел гору по периметру. Со всех сторон были невероятно высокие отвесные скалы, и пропасть нигде не выглядела у́же, чем там, откуда я наблюдал за Клитеро. Поэтому я вернулся на прежнее место и еще раз прикинул возможность безопасного преодоления этой чудовищной бездны.

Посмотрев вверх, я наткнулся взглядом на ту самую сосну, возле которой стоял прежде. Сравнив ширину пропасти с длиной ствола, я сообразил, что это дерево вполне может послужить мне мостом. По счастью, оно росло наклонно и под ударами топора упало бы как раз поперек пропасти, соединив обе скалы. Ствол был достаточно массивным для того, чтобы я мог, ступая по нему, добраться до противоположного склона быстро и безопасно.

Более тщательное обследование этого места, а также самого дерева, его размеров, угла, под которым оно росло, подтвердило осуществимость моего замысла, и я решил поскорее начать действовать. Нужно было сходить домой, взять топор и вернуться сюда. Я вновь углубился в пещеру, идя тем же путем, каким пришел, пока наконец не выбрался наружу. Было еще светло, однако, когда я приблизился к дому, уже появились звезды. Физическое утомление и изнуренный дух требовали, чтобы я отложил свое предприятие до утра.

Хотя тело мое всю ночь отдыхало, мысли не давали мне покоя. Я живо представлял себе гору и все пытался сообразить, как же удалось Клитеро подняться туда. Если бы он не наведывался время от времени в обитаемые места, то давно умер бы голодной смертью. Разве что только он решил убить себя голодом, но тогда моя первоочередная задача – отговорить его от этого рокового решения. Я должен убедить его вернуться к людям, хотя сделать это будет ох как трудно. Надо возбудить в нем жажду жизни, иначе мои благие намерения не возымеют действия. Поэтому следует обязательно захватить с собой хлеба и положить перед ним. Зрелище еды, муки голода и мои неистовые просьбы могут заставить его вкусить пищу, а вот сподвигнуть его пойти куда-то на поиски еды мне вряд ли удастся.