Вечером по настоятельной просьбе Хартвуда она должна была предстать перед гостями в платье из шелкового газа цвета изумруда, еще более открытом и вызывающем, чем то, в котором она приехала в дом леди Хартвуд. Широкая, почти прозрачная средняя часть платья, охватывающая живот и бедра, позволяла нескромному взгляду разглядеть гораздо больше того, что дозволялось приличиями. Сквозь многочисленные разрезы, прикрытые по бокам вышивкой, виднелись ее ноги. Какое счастье, что сейчас стояло лето! Вздумай она надеть такой легкий наряд зимой, она неминуемо простудилась бы и, возможно, даже умерла бы от воспаления легких.

Надев злополучное ожерелье, Элиза задумалась: как леди Хартвуд воспримет ее появление в таком виде на званом обеде? Вопреки ее ожиданиям, когда она вошла в обеденный зал, стараясь как можно точнее следовать указаниям ее покровителя, а именно гордо выпячивая все округлости, которыми природа наделила женщин, леди Хартвуд даже бровью не повела. Недовольство хозяйки дома выдавала лишь нарочитая невнимательность к гостье. Не представив Элизу прибывшим гостям, она велела слуге посадить ее в самом конце стола.

Когда за столом собрались все приглашенные, пустые места по обе стороны от Элизы так и остались свободными. Оставленная в одиночестве в самом конце стола, ловя на себе, любопытные взгляды, Элиза чувствовала себя так, как чувствует себя не выучивший урок ученик, посаженный в виде наказания на «место дурака» — перед лицом всего класса. Однако открывшееся перед ней зрелище отвлекло Элизу от мрачных мыслей. Светская сторона жизни была ей совсем не знакома. Живя вместе с тетей в провинции, Элиза лишь изредка посещала увеселительные мероприятия: тетя не очень-то жаловала подобные развлечения.

А уж сидеть на обеде за таким роскошно сервированным столом ей вообще не доводилось. Свисавшая с лепного потолка огромная люстра заливала ярким светом сам стол и все, что на нем было разложено: серебряные приборы, фарфоровую посуду, сверкающие хрустальные бокалы, все на своих местах — аккуратно и симметрично. В центре стола стояло огромное серебряное блюдо с живописной горкой всевозможных фруктов. В серебряных вазах было полным-полно цветов, источавших пленяющий аромат. Наряды гостей по их изысканности не уступали сервировке и говорили если не о роскоши, то, во всяком случае, о богатстве. Высоко приталенные платья дам были украшены лентами и дорогой вышивкой. Безупречно сидящие на кавалерах сюртуки и жилеты пленяли строгостью покроя и яркими расцветками. К удивлению Элизы, платья на девушках отличались крайне глубокими вырезами и почти не уступали по своей открытости ее наряду. Как бы там ни было, но именно ее платье, вернее, его искусное отсутствие на некоторых частях ее тела, привлекало к ней мужское, да и не только мужское, внимание. Хотя мужчины поглядывали на нее почаще: одни смотрели как бы небрежно, но все равно оценивающе, взгляды других были более откровенными и пристальными, они как будто раздевали ее. В таком разглядывании не было ничего приятного. Удивление Элизы росло с каждой минутой. Новая прическа, новое платье — и мужчины уже не могут оторвать от нее, от синего чулка, своих глаз.

Сколько раз тетя Селестина говорила Элизе о том, как ей повезло, что она не унаследовала чарующей красоты ee матери. Той самой красоты, из-за которой ее отец, высокородный дворянин, женился на ней. Неравный брак вызвал взрыв негодования у ее знатного деда. В припадке бешенства он лишил сына наследства, и ее отцу пришлось зарабатывать и себе, и семье на жизнь игрой на деньги. Отсутствие красоты тетушка считала благословением свыше. Непривлекательная, по мнению тетушки, Элиза была надежно ограждена от тех бед и несчастий, которые сопутствовали красоте, по мнению все той же тетушки. Но теперь, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин, Элиза начала сомневаться в тетушкиной непогрешимости: а вдруг она пошла в мать, и унаследовала больше красоты, чем полагала раньше?!

Невольным подтверждением правильности ее догадки служили одобрительные улыбки самого Хартвуда, который на правах покровителя смотрел на нее и дольше, и пристальнее, чем остальные, намеренно задерживая взгляд на ее полуобнаженной груди. Однако вскоре он начал смотреть на нее такими глазами, что Элиза покраснела от смущения и потупилась. Но едва она подняла голову, как ее глаза столкнулись с его карими глазами, блестевшими от возбуждения, Элиза вздрогнула, внутри ее что-то вспыхнуло, и ее охватило ответное возбуждение. Ей стало любопытно: как возникло первое чувство с между ее отцом и матерью? Не было ли оно похожим на те чувства, которые влекли ее к Хартвуду? Не действовали ли гипнотически голубые глаза ее отца на ее мать точно так же, как карие глаза Хартвуда на нее?

Но тут Элиза опомнилась. Пылкие взгляды Хартвуда всего лишь часть любовной игры, которую они согласились вести на глазах у всех. Итак, поспешила напомнить себе Элиза, Хартвуд для нее привлекателен не больше, чем викарий в роли сэра Питера, когда она сама играла роль леди Тизл. Что же касается других мужчин… то понятно, почему они глазеют на нее. Во-первых, они ее принимают за известную лондонскую куртизанку, а во— вторых, все-таки лорд Лайтнинг — большой оригинал, ухитрился посадить мать за один стол вместе со своей любовницей. Скорее всего гости, глядя на нее, недоумевают, зачем такому красивому и богатому джентльмену, как Хартвуд, брать на содержание такую не слишком выигрышную любовницу, как она.

Но даже такие не очень веселые мысли не портили Элизе настроения. Внимание мужчин льстило ей, она даже чувствовала себя опьяневшей, хотя и не выпила ни капли вина. Как хорошо хоть на один вечер почувствовать себя красавицей, чья внешность привлекает и притягивает мужские взоры! Кроме того, лорд Хартвуд флиртовал с ней на виду у всех, и его заигрывания действовали на нее подобно электрическому току. В его магнетическом взгляде под внешним одобрением скрывалось какое-то более глубокое и волнующее чувство. Оно пробуждало в ней в ответ странное чувство, в котором смешались вместе тревога, страх, восхищение и радость. Но что бы Элиза ни чувствовала, она не ошибалась и не забывала, что все было установленными им правилами игры.

Чуть поодаль, но вблизи от нее сидел один благообразный джентльмен. Он повернулся к ней и попытался завязать разговор. Как он сам представился, его звали мистер Снодграсс. Из обрывков чуть долетавших ранее до Элизы разговоров она уже знала, что он местный преуспевающий предприниматель, владелец небольшой фабрики по изготовлению пуговиц.

Рядом с ним сидела его дочь, флегматичная девица примерно одного возраста с Элизой. На ней было модное платье, прическу украшал целый букет из страусовых перьев, а на шее поблескивало дорогое ожерелье, к несчастью, оно совсем не шло к ее унылому и вытянутому лицу.

— Какое у вас чудесное ожерелье! — громко — так обычно говорят люди, привыкшие указывать и распоряжаться — сказал мистер Снодграсс, обращаясь к Элизе. — Я считаю себя, и не без оснований, знатоком по части украшений, ведь мой бизнес отчасти связан с драгоценностями. Как видите, на моей дочери тоже недурное ожерелье. Но должен признаться: драгоценные камни в ее ожерелье не идут ни в какое сравнение с вашими.

Мистер Снодграсс был первым из гостей, кто решился вступить в разговор с Элизой. Она даже слегка растерялась, соображая, что должна была бы ответить на ее месте куртизанка, но ее опередил Хартвуд.

— Ожерелью вашей дочери, мистер Снодграсс, далеко до ожерелья моей любовницы. Я приобрел его у известной фирмы «Рэнделл и Бридж». Эти камни из самой Индии и стоят целое состояние. Рэнделл меня заверил, что подобных камней больше нет на целом свете.

— Позвольте мне усомниться, — отвечал мистер Снодграсс. — Подарок для дочери я купил в ювелирном магазине «Нит». Хотя фирма «Нит» уступает фирме «Рэнделл и Бридж», я все-таки думаю, что стоимость обоих ожерелий вполне сопоставима. Мне оно обошлось в две тысячи фунтов. Ваше, на мой взгляд, дороже, но ненамного.

— Напротив, оно намного дороже, — ответил намеренно небрежным тоном Хартвуд. — Его цена по крайней мере в десять раз больше названной вами суммы. Но что поделаешь, должны же дамы иметь безделушки для собственного удовольствия.

Все словно по команде одновременно повернули головы в сторону Элизы и уставились на ожерелье, стоившее больше двадцати тысяч. Гости так пристально глазели на него, что, обладай их взгляды хоть какими-то вещественными качествами, они неминуемо натерли бы мозоли на нежной шее Элизы. Впрочем, Элиза сама была поражена не меньше остальных. На двадцать тысяч фунтов они с тетей могли бы жить без забот и хлопот всю жизнь до своего последнего дня. Нелепая причуда отца Хартвуда никак не вмещалась в ее голове: потратить целое состояние ради того, чтобы преподнести подарок любовнице?!

Теперь ей стало понятно, почему женщины так легко сходят со стези добродетели на стезю порока. Элизу словно молнией ударило: какая же она наивная дурочка, ведь она запросила с Хартвуда всего сорок пять фунтов! Как же невысоко, оказывается, она ценила свою собственную добродетель! Нет ничего удивительного в том, что он все время улыбался, пока она торговалась с ним. Внезапно ее охватил приступ горячей благодарности: он не извлек выгоды из ее неопытности и не соблазнил ее и не сделал своей любовницей за такую ничтожную сумму денег. Смогла бы она уважать мужчину, который воспользовался бы ее наивностью? Да никогда в жизни!

После того как лорд Хартвуд во всеуслышание объявил цену ожерелья, шум от разговоров за столом заметно усилился, но леди Хартвуд попыталась тут же его притушить.

— У Эдварда всегда была склонность к преувеличениям и экстравагантности, — вызывающе бросила она. — Бедный Джеймс утешал меня, уверяя, что с возрастом это пройдет. Увы, Джеймс ошибался, и все из-за своей доброты. Он никак не хотел замечать недостатков младшего брата.

— О да, бедняга Джеймс был наивным простачком. — Хартвуд поспешил нанести ответный дар. — Мама, неужели вы забыли о том, кто именно познакомил меня с ювелирами «Рэнделл и Бридж»? Именно Джеймс, и никто иной. Они были его, так сказать, поставщиками драгоценностей. Неужели вы не помните те украшения из рубинов, которые он подарил своей жене? Они были из этого ювелирного магазина. Постойте…

Хартвуд намеренно выдержал паузу, словно что-то вспоминая.

— Нет, я ошибся. Рубины он подарил не жене, а своей любовнице.

Лорд Лайтнинг нанес неотразимый удар. Леди Хартвуд всю передернуло от неприкрытого ехидства сына. Элизе стало неловко, и она из деликатности отвела взгляд в сторону. Но, в тот же миг вспомнив о том, что здесь она грубая и невоспитанная любовница, вскинула голову и с наглым и дерзким видом уставилась в лицо леди Хартвуд. Элиза не отводила глаз до тех пор, пока хозяйка дома, поморщившись, не отвернулась в другую сторону.

Если поначалу Элиза смущалась вести себя так бесцеремонно, то теперь, к собственному стыду, не могла не признаться, что такая манера поведения не лишена прелести. Более того, к своему ужасу, она видела, как все правила приличия, умение владеть собой и сдерживать чувства, так старательно прививаемые ей тетушкой с детства, куда-то уходили и уже казались чем-то пустым и лишним. А впереди ее поджидали целых две недели, в течение которых она могла быть легкомысленной, нахальной и вульгарной, совсем не такой, какой она была раньше. Теперь не надо было следить за собой, она вольна и свободна как в своих желаниях, так и в поступках.

Впрочем: совсем терять голову не стоило, и Элиза помнила об этом. Надо было все-таки держать себя в известных пределах: во-первых, чтобы не поддаться обаянию Хартвуда и не увлечься им, а во-вторых, блестящая, полная удовольствий новая жизнь через две недели должна была закончиться. А что потом? Потом она опять должна была стать добропорядочной женщиной и вернуться к прежнему, серенькому существованию.

Для того чтобы отвлечься от грустных мыслей, Элиза с удвоенным рвением принялась за еду. Перед ней лежало рыбное блюдо — нечто невиданное и чудесное. Она аккуратно отрезала ножом для рыбы кусочек и, смакуя, принялась его жевать. Как вдруг ее взгляд столкнулся со взглядом Хартвуда, в котором явственно проглядывалось неодобрение.

Очевидно, она что-то сделала неправильно. Но что? Тетушка Селестина была очень строга к правилам этикета и умению вести себя за столом. Как вдруг Элизу осенило! Она немедленно переложила нож в левую руку, подцепила ножом несколько бобов из соуса и, придерживая их пальцами правой руки, поднесла нож прямо к губам. Миг — и бобы с ножа попали прямо в рот. Но на этом представление не закончилось. Элиза принялась с притворным удовольствием облизывать соус с пальцев.

Лицо Хартвуда расплылось в широкой довольной улыбке. На лицах одних гостей тоже виднелись улыбки, но ироничные, другие же брезгливо морщились. Подобное неумение держать себя за столом без всяких слов говорило о ее низком, плебейском происхождении, оно сразу углубляло пропасть между ними и пусть прекрасной, но явно не принадлежавшей к их кругу женщиной.

Элиза с удвоенным пылом принялась играть роль вульгарной девки: громко чавкала, сопела, вытирала губы ладонью, короче говоря, старалась, как могла. Вместе с тем ее не покидало ощущение, что пара недоверчивых серых глаз матери, так отличающихся от чутких, карих глаз ее сына, все время пытливо следила за ней. Элиза поежилась. В отличие от всех других гостей, которых легко удалось ввести в заблуждение, леди Хартвуд, по-видимому, что-то заподозрила.

Обед близился к концу, как вдруг в двери зала возникла фигура запоздавшей гостьи. Ее появление вызвало волнение и шум среди всех, кто присутствовал на обеде. Хартвуд быстро подошел к вошедшей даме и, поклонившись, провел ее к столу.

— Матушка, — вкрадчиво произнес он, — думаю, вы должны помнить старых друзей, сколько бы времени ни прошло с последней встречи. Вы, конечно, узнаете миссис Этуотер.

Элиза вспомнила: это была любовница отца, та самая, которой он подарил ожерелье, бывшее сейчас на Элизе и некогда приведшее семейство Хартвудов к разорению.

Хартвуд усадил миссис Этуотер на свободное место рядом с Элизой. Леди Хартвуд сидела неподвижно как каменная статуя, ее негодование выдавали блестящие глаза, быстро перебегавшие от лица сына к лицу любовницы ее мужа. Она словно отказывалась верить в чудовищность происходящего.

Разглядывая миссис Этуотер, Элиза никак не могла поверить в то, чтобы женщина с довольно заурядной внешностью могла сыграть такую роковую роль в судьбе лорда Хартвуда и всей его семьи. Миссис Этуотер мало походила на блестящую любовницу, Элизе она больше напоминала одну из деревенских женщин, которая приходила к тетушке, чтобы убраться в ее доме. Но, приглядевшись повнимательнее, Элиза заметила следы былой красоты, погубившей лорда Хартвуда.

Лорд Лайтнинг повернулся к даме, сидевшей рядом с его матерью:

— Леди Гермиона, позвольте представить вам мою добрую приятельницу, миссис Этуотер. Думаю, что миссис Этуотер была знакома с вашим бывшим мужем до того, как вы развелись с ним.

Жидкий смешок леди Гермионы быстро перешел в истеричный.

Дородный мужчина в парике адвоката откашлялся, явно собираясь что-то сказать, чтобы осадить слегка зарвавшегося Хартвуда, но последний не позволил ему это сделать.

— Миссис Этуотер, — почтительно произнес Хартвуд, — позвольте познакомить вас с моей близкой подругой, мисс Элизой Фаррел. Как можете видеть, я, как и мой отец, являюсь верным поклонником и ценителем женской красоты. — Хартвуд повернулся к Элизе: — Некогда миссис Этуотер считалась одной из самых прекрасных женщин в Брайтоне, она обладала тонким вкусом, особенно по части драгоценностей. Одно время поговаривали, что сама любовница регента миссис Фитцгерберт — с ней регент состоял в тайном браке — очень ревновала регента к миссис Этуотер, поскольку тот был весьма неравнодушен к ней. Хотя миссис Фитцгерберт не стоило так волноваться. Миссис Этуотер была на редкость привязана к моему отцу. Такая верность — вещь удивительная для женщин, отличающихся, как известно, ветреностью и непостоянством. — Он опять повернулся к новой гостье: — А как вы находите теперешний Брайтон, миссис Этуотер? Наверное, он сильно изменился, ведь с тех пор немало иолы утекло.

Миссис Этуотер согласно закивала, хотя в ее лице чувствовалось скрытое волнение. Точно такое же напряжение выражало и лицо леди Хартвуд.

— Ваша милость, я сейчас редко куда-нибудь выхожу. Я уже стара, а мир довольно сильно переменился, он уже не тот, какой был во времена моей юности. Впрочем, наша с вами встреча пробуждает в моей памяти былые воспоминания. В те далекие времена в моде было устраивать балы, а также ездить в фаэтонах вместе с кавалерами. Иногда мне кажется, что это было только вчера. — Миссис Этуотер вдруг запнулась, она наконец-то заметила хорошо знакомое ей ожерелье на Элизе. — О Боже, я не надеялась опять увидеть это чудо! Я так любила вашего отца, а это был его подарок. Ожерелье — это все, что у меня осталось после него. Но Чарлзу нужны были деньги для поездки в Америку, а содержание пансиона совсем не выгодное дело, так что мне пришлось расстаться с ожерельем.

Шум за столом опять заметно стих. Все с любопытством следили за представлением, которое устраивал лорд Хартвуд.

— Как жаль, что вы все лишены возможности познакомиться с мистером Чарлзом Этуотером! Внешне он очень похож на моего отца. Я даже поразился их сходству, когда видел его в последний раз. Мне пришлось тогда напомнить самому себе, что Черный Невилл умер давным-давно в Париже в постели какой-то парижской дамы и не мог быть передо мной.

— Да, дети растут очень быстро, — торопливо проговорила миссис Этуотер, которой явно хотелось перевести разговорена другую тему. — Кажется, еще вчера, ваша милость, вы бегали в коротких штанишках. О, я прекрасно помню ваш матросский костюмчик и как вы им гордились. Хотя шейный платок почему-то был порван.

— Да, я тоже хорошо помню тот детский наряд, — улыбнулся Хартвуд. Отец так сильно затянул платок у меня на шее, что я испугался, как бы он не задушил меня, и от страха порвал его. Помню, он вместе со мной однажды зашел к вам в гости. Это было нечто невероятное, ведь отец очень редко гулял со мной. Но мне тогда было года четыре или чуть больше. Удивительно, как вы это запомнили.

— Разве можно забыть ту встречу! По словам вашего отца, вы были не очень послушным мальчиком. Я никак не ожидала увидеть такого милого и прелестного мальчугана и, кроме того, очень вежливого и воспитанного.

Выражение искреннего удивления промелькнуло в глазах Хартвуда.

— Мне в самом деле очень приятно видеть вас, миссис Этуотер, — вдруг искренне и горячо произнес Хартвуд. От его прежней иронии не осталось и следа. Перемена была так очевидна, что этого невозможно было не заметить. — Всегда с теплым чувством вспоминаешь тех, кто был добр к нам в детстве. Вы, миссис Этуотер, конечно были ко мне очень добры.

Хартвуд выпрямился и встал из-за стола, в руке он держал бокал с вином. Жестом он показал лакею наполнить бокалы всех остальных гостей.

— Позвольте произнести тост. — Его голос звонко прозвучал на весь зал. — За женщин, которые любят нас.

— Отличный тост! Верно! — послышались со всех сторон одобрительные возгласы, и над столом поднялось вверх множество руке бокалами.

— И к черту всех других, которые не умеют любить! — Хартвуд тут же осушил бокал до дна и театрально швырнул его на мраморный пол. Бокал разбился на множество осколков. За столом воцарилась мертвая тишина. Руки с поднятыми бокалами замерли, растерявшиеся гости не знали, как им быть дальше. Наконец, со смущенно-виноватым видом, они поставили бокалы опять на стол.

Всех выручила леди Хартвуд. Она подняла руку, давая знать своему слуге, чтобы тот вывез ее из-за стола.

— Желаю всем спокойной ночи, — как ни в чем не бывало сказала она. — Я рада возвращению сына, но слишком неважно себя чувствую и не хочу портить всем настроение. Продолжайте веселиться. Мой сын сегодня в ударе. Думаю, представление, которое он устроил, доставит всем немало удовольствия. В конце концов, к нам в Брайтон не так уж часто приезжает цирк, так что наслаждайтесь.