— Эта шлюха должна уехать, — злобно проворчала леди Хартвуд.

Она лежала на кровати в своей спальне, занавешенной плотными темными гардинами. Сюда она пригласила сына вскоре после того, как разъехались гости. Как заметил Эдвард, она играла роль обиженной и оскорбленной матери, весь ее внешний вид, темные одежды — все, казалось, говорило о ее страданиях.

— Ты притащил ее сюда, чтобы досадить мне. Признаюсь, тебе это удалось. Но в своем желании позлить меня ты зашел слишком далеко. Твое оскорбительное поведение оттолкнуло мистера Снодграсса, теперь вряд ли он выдаст свою дочь за тебя.

— Матушка, ты меня удивляешь. С какой стати ты вдруг стала тревожиться о моем будущем? Ради всего святого, объясни мне, почему я должен жениться на этой бледной дурнушке, обвешанной драгоценностями?

— Перестань кривляться, ведь ты уже не ребенок, — буркнула мать. — Ты должен жениться, причем на богатой. Болезнь Джеймса окончательно расстроила дела нашей семьи. Денег, которые перейдут к тебе по его завещанию, все равно не хватит, чтобы поправить положение. Остается единственный выход — выгодная женитьба. Снодграсс — жалкий выскочка, но он хочет породниться с аристократами, дать своей дочери титул. Он был готов пойти на сделку, несмотря на твою дурную репутацию, но ты все испортил. Какое счастье, что твой умерший брат не знает, в каком бедственном положении мы оказались, и все по твоей вине!

Эдвард начал было что-то возражать, но мать тут же его перебила:

— Какой спектакль ты устроил во время обеда с ожерельем из сапфиров?! Разве можно быть таким вульгарным? — пожаловалась леди Хартвуд, вынула темный платочек, промокнула глаза и громко вздохнула: — Так бездумно потратить двадцать тысяч фунтов, чтобы купить эту старомодную, бесполезную побрякушку и надеть ее на куртизанку, тогда как мне приходится изворачиваться каждый месяц, чтобы заплатить жалованье прислуге.

— Не понимаю, каким образом мои расходы связаны с теми выплатами, которые полагаются тебе как вдове.

— Не понимаешь? — рассердилась леди Хартвуд. — Да ведь адвокаты посылают мне жалкие несколько фунтов в месяц. Эти крючкотворы говорят, что больше нельзя, что это все, что осталось от моего свадебного приданого. Все растрачено, деньги исчезли, мы разорены. Разумеется, ты ничего об этом не знаешь. Последние пятнадцать лет ты шатался по всему миру, гулял, сорил деньгами, не думая совсем о твоей несчастной матери.

— К чему эти напрасные упреки? Я шатался, выражаясь твоим языком, матушка, потому что ты сама, как мне помнится, запретила переступать порог твоего дома.

— А что мне оставалось делать после того, как ты погубил ту несчастную девушку и, кто знает, сколько еще других несчастных? — проворчала мать. — Впрочем, какое это сейчас имеет значение. Дело в том, что твой бедный несчастный брат, Джеймс, — она опять театральным жестом промокнула платком отсутствующие слезы, — так тяжело болел в последние годы своей жизни, что не мог уделять должного внимания управлению состоянием. И вот теперь у нас почти ничего нет.

— Ах вот в чем истинная причина твоей заботы обо мне? Вот почему я должен жениться на богатой наследнице?

— Как будто ты сам не знаешь?

— При нашей встрече ты сказала, что я нисколько не переменился. Позволь мне вернуть комплимент — ты тоже. Сколько прошло времени, а ты по-прежнему убеждена, что все проблемы в нашем семействе можно разрешить с помощью удачного брака.

Лорд Лайтнинг встал лицом к окну и спиной к матери, вглядываясь в кромешную темноту и вслушиваясь в мерный рокот морских волн, накатывающихся на берег.

— Сколько должно пройти времени; дорогая матушка, чтобы ты поняла, что твой драгоценный Джеймс растратил пятьдесят тысяч фунтов из приданого Амелии! Но ты до сих пор не можешь признаться мне в том, как бы это ни было тебе неприятно, что именно Джеймс промотал приданое, а мне пришлось кое-чем пожертвовать, чтобы спасти нашу репутацию. Именно теперь, когда Джеймс получил по заслугам, но успел прежде разрушить то небольшое благополучие, на которое ты рассчитывала на старости лет, ты опять начинаешь плести интриги и выискивать богатую невесту. Сундуки Невиллов должны быть пополнены за счет очередного брака, и какая-то богатая наследница ради этого должна стать жертвой, а кто-то другой запрыгнуть на брачное ложе.

— О какой жертве ты говоришь? — возразила леди Хартвуд. — Напротив, я гордилась тем, что принесла твоему отцу приданое в обмен на его благородный титул.

— Ага, благодаря безграничной доброте твоего сердца ты решила предоставить подобную возможность дочери пуговичного фабриканта точно так же, как раньше другой наследнице, выдавая ее замуж за Джеймса. — Эдвард фыркнул. — Твоя жизнь — это бесконечная цепь одних благодеяний.

Он немного помедлил, прежде чем продолжить:

— Но упражняться в подобной добродетели на мне тебе все-таки не стоит. Да, мне нравятся многие привилегии и обычаи, которыми пользуются люди нашего круга, но один обычай мне все-таки придется нарушить. Я не собираюсь жениться на куче денег ради того, чтобы поправить положение нашей семьи.

— Еще как женишься, — презрительно фыркнула леди Хартвуд. — У тебя нет иного выхода. Это единственное испытанное средство для благородных и знатных людей. Твой отец и твой дед пошли именно по этому пути. Если кого и следует винить в таком поведении, так это короля Карла Второго. Ради чего он наградил твоего прадеда высоким титулом, забыв присовокупить к нему земли и деньги, необходимые для поддержания должного величия и блеска?

— Да, ты права, — согласился Эдвард. — Наши предки были ленивы и безвольны. Единственным занятием, которое они считали достойным, для того чтобы пополнять свои кошельки, была азартная игра. Они искали счастье на дне стаканчиков для игры в кости. Твой любимчик Джеймс даже превзошел отца в умении выбрасывать деньги за игорным столом. Пятьдесят тысяч фунтов за шесть лет! Но поскольку я очень хорошо знал Джеймса, то смею тебя уверить: он проматывал деньги не только за игорным столом. Женщины привлекали его не меньше. Рубиновое ожерелье, бриллиантовые браслеты — вот куда уходили наши денежки. Убегая от невзрачной жены, которую ты подыскала ему, он бросался в объятия красивых женщин.

— Не смей отзываться таким образом об умершем брате, — огрызнулась мать. — Он стоил десятерых таких, как ты. Не его вина, что Амелия тяжело заболела. Если бы ты был настоящим братом, то удержал бы его от привычки к азартным играм. Когда вы были маленькими, вы были так дружны. Если бы ты захотел, то мог бы остановить его, спасти от гибели.

Приступ знакомой злобы охватил Хартвуда: до каких пор мать будет винить его во всем!

— Никто не смог бы остановить Джеймса, — еле сдерживаясь, ответил он. — Он был избалован с детства. Ни ты, ни отец ничего не запрещали ему. Напротив, ему было все дозволено. Вы оплачивали все его долги и всех его любовниц. Он никогда не бросил бы играть, впрочем, как и пить, можешь не сомневаться. Однако к чему ворошить прошлое. — Хартвуд перевел дух. — В отличие от моего святого братца я не проводил ночи напролет за игрой с бутылкой в руках. И поскольку меня нисколько не волновало мнение света, я не посчитал для себя зазорным заняться торговлей. Вероятно, матушка, для тебя станет сюрпризом то, что я сейчас скажу. Помимо выгодной женитьбы есть и другие способы, чтобы поправить материальное положение. В отличие от отца и брата я никогда не терял ни головы, ни рассудительности за игорным столом. Играя осторожно и без азарта, мне удалось скопить немного денег, их я вложил в торговлю с Индией. Несколько удачных плаваний — и у меня образовался капитал в несколько сотен тысяч фунтов, которые я поместил в надежном лондонском банке.

— Несколько сотен тысяч? — Леди Хартвуд раскрыла рот от изумления. — И как давно ты так разбогател?

— Года три назад.

Признание сына огорошило ее. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, и закрыла, потом снова открыла, но вместо слов у нее вылетали какие-то невнятные звуки. Когда наконец леди Хартвуд пришла в себя, она едва ли не возопила от возмущения:

— У тебя столько денег, и ты даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь своему брату даже тогда, когда он смертельно заболел. Ты не помог: мне оплатить накопившиеся долги. Какой же ты все-таки эгоист!

— Совершенно справедливое замечание, матушка. Я эгоист до мозга костей, как ты только что верно подметила. Я считаю, как бы это ни было для тебя обидным, что я ничего не должен никому из нашей семьи, ни тебе, ни брату. Более того, если бы я не взял на себя его грех, Амелия никогда бы не вышла замуж за Джеймса, и тогда у семьи Хартвудов не было бы лишних пятидесяти тысяч фунтов, которые он промотал бессмысленно и без всякой пользы. Кроме того, ты же сама запретила мне входить в дверь твоего дома. Мне казалось, тебе будет противно пачкать свои аристократические руки грязными деньгами, заработанными мной на торговле. Однако тебе будет все-таки небезынтересно узнать, что те деньги, которые выплачивались тебе последние два-три года как доля вдовы, — это мои деньги. Джеймс промотал почти все из-за своей неуемной страсти залезать в долги и оплачивать их с помощью долговых обязательств. Расплачиваться по его долгам с кредиторами должны были наследники после его смерти.

Эдвард замолк, давая матери возможность уяснить смысл того, что он только что сказал.

— То, что Джеймс сделал или не сделал, быльем поросло. Ты Хартвуд, и это самое главное. Теперь ты должен взять на себя всю ответственность и заботу о благополучии нашей семьи. Ты должен заплатить все долги, которые остались после Джеймса, и как можно быстрее. В противном случае, может быть, через месяц или два, этот дом и все, что нам принадлежит, уйдет к кредиторам.

— Я знаю, — совершенно равнодушным тоном ответил Хартвуд. — Но какой мне смысл оплачивать его долги, если я не собираюсь вступать в права наследования? Именно, это и произойдет, если я поддамся искушению и откланявшись уеду в Лондон до конца двухнедельного срока. Помнишь условия завещания Джеймса? И ради чего мне стараться? Ради того, чтобы расплатиться по его закладным, более того, ради этого еще терпеть твое общество, сносить твои прихоти целых две недели?

Он стоял у изножья кровати матери, но постепенно подходил все ближе к изголовью. Приблизившись, он сказал, не скрывая злорадства:

— Я приехал сюда против своей воли, уступив твоим настойчивым просьбам. Но я до сих пор в замешательстве, так как не знаю, стоит ли мне здесь оставаться или нет. Если я уеду, тебе придется в скором времени подыскивать для себя другое жилье, а также источник дохода, поскольку та тоненькая струйка денег с моим отъездом, конечно, прервется.

Леди Хартвуд побледнела, угроза была нешуточная.

— Я не могу расстаться с этим домом! Я прожила здесь последние пятнадцать лет. Я бедная старая и больная женщина. Я почти не хожу. Как я могу найти для себя нoвое жилье или деньги? У меня нет ни тени надежды.

— Ты могла бы задать точно такой же вопрос своему любимчику Джеймсу, поскольку именно из-за его недосмотра не были сделаны никакие приготовления с целью обеспечить твою старость. Тем не менее, если ты умеришь свою неприязнь ко мне, а также к прелестной даме, которую я счастлив называть своей подругой, в таком случае я постараюсь пробыть здесь две недели и сохранить этот дом для тебя.

— Понятно, наш разговор опять возвращается на круги своя, то есть к твоей шлюхе, — с горечью произнесла леди Хартвуд. — Никак не могу взять в толк, зачем ты так носишься с ней и ради чего выставляешь перед всеми напоказ и мозолишь мне глаза ее присутствием. Что ты за человек, я уже поняла, впрочем, я давно уже догадывалась, кто ты есть на самом деле.

— Ну, матушка, то же самое с полным правом можно сказать и о вас. Итак, если вы хотите, чтобы я остался, вы должны с подобающим уважением и вежливостью относиться к Элизе Фаррел так, как будто она знатная дама. Да, она, по-видимому, продает свое тело за деньги, но ведь у нее не было выбора. Подобная честность с ее стороны вызывает у меня гораздо больше симпатии, чем высокородные леди, которые продаются точно так же, но только ради титула. Конечно, я плачу деньги моей дорогой Элизе за то, чтобы она спала вместе со мной, но ведь и твои благородные леди тоже платят мне своим телом за привилегии. Они поступают точно так же, как и ты, когда на деньги твоего отца был куплен титул моего отца.

— Мне следовало бы удушить тебя! — прорычала леди Хартвуд. — Жаль, что я не могу приказать своим слугам выбросить тебя вместе с любовницей в сточную канаву, там вам самое место. Но я ничего не могу поделать, у меня связаны руки. Хорошо, я на все согласна, Больше я не буду делать никаких попыток найти для тебя достойную жену. Если так тебе нравится, то можешь жениться на твоей очаровательной шлюшке. Вы стоите друг друга.

— Возможно, ты права и мы действительно подходим друг другу, — беззаботно отозвался Эдвард. — Я еще не думал об этом, но сама мысль недурна. По крайней мере впервые благородный лорд из рода Невиллов женился бы на девушке, которая совсем не помышляла о том, чтобы стать высокородной леди, для нее кровать не стала бы местом покаяния за нечестивые помыслы.

Элиза, как воспитанная девушка, ни за что не стала бы подслушивать разговор между сыном и матерью через замочную скважину, хотя в этом не было никакой необходимости. Даже за несколько ярдов от двери в спальне леди Хартвуд были хорошо слышны их громкие и сердитые голоса. Элиза в ночной сорочке из алого атласа направлялась в спальню Хартвуда, но шум голосов Хартвуда и его матери привлек ее внимание. Слегка прислушавшись, она оказалась не в силах пропустить такой интересный разговор. Бесцеремонность и даже жестокость обвинений его матери поразили ее. Теперь она лучше понимала Хартвуда, его боль и переживания, а также не менее беспощадные попытки защитить себя. Нет, он не лгал, когда говорил о суровом характере матери, лгал он в другом, и это чувствовалось, ему не были безразличны ее оскорбления и нападки. Элиза уже привыкла к его иронии, но подслушанный разговор с матерью подсказал ей, каково происхождение этой небрежно-насмешливой манеры вести беседу.

Внезапный шум в коридоре и в зале позади нее заставил ее обернуться. К своему удивлению, Элиза увидела кучу слуг и служанок, которых, видимо, тоже привлекли сюда крики из спальни их хозяйки. Они лишь притворялись, что убирают пыль, чистят ковры или поправляют картины. Свою работу они выполняли настолько тихо и аккуратно, что сразу было видно, с каким напряженным вниманием они ловят каждое слово, долетавшее из-за дверей спальни.

Едва до слуха Элизы донеслось поразившее ее заявление Хартвуда, что он якобы готов жениться на ней, как дверь распахнулась и из спальни вылетел сам Хартвуд, весь пунцовый от злости. Он едва не столкнулся с Элизой. Заметив ее, он вдруг побледнел. Ей показалось, что сейчас он сорвет на ней весь накопившийся гнев. Однако, увидев стоявших неподалеку слуг, он, видимо, сдержался. Испуганные слуги начали потихоньку пятиться назад и понемногу исчезать в темноте коридора. В его глубине задержались только несколько смельчаков.

Лицо Хартвуда выражало целую гамму чувств. Злость, обида, гнев и раздражение на слуг чередовались с поразительной быстротой, из чего можно было заключить, что в его душе царило полное смятение. Его взгляд встретился с взглядом Элизы. Он не отводил от нее глаз, в которых, к ее удивлению, все явственнее проступало чувство искренней детской обиды. Как вдруг обида исчезла и ее место заняло хорошо знакомое Элизе насмешливое холодное выражение.

Она попыталась подобрать вежливые и уместные для данного случая выражения, но внезапно интуитивно угадала, что именно сейчас он больше всего нуждается не в словах, а в безмолвном, врачующем душу утешении. Ничего не говоря, он привлек ее к себе и крепко прижал к груди. Его руки обхватили ее тело так, как змея обвивает свою добычу. От его быстрых и жадных движений ее атласная сорочка задралась кверху. Полуобнаженная Элиза хорошо ощущала исходившие от него жар и напряжение. Его губы прильнули к ее губам. Поцелуй получился горячий и страстный. Элиза удивилась, как она вся поддалась порыву его трепещущих губ.

Если бы она не осознавала, что все, это представление делается ради того, чтобы произвести надлежащее впечатление на оставшихся слуг, она, вероятно, потеряла бы голову и отдалась охватившим ее чувствам. Ей казалось, что он хочет найти укрытие, спрятаться за ее спиной, раствориться в ее нежности и мягкости, выплеснуть обиду и горечь после разговора с матерью. Ей казалось, что ему нужна была поддержка и покой, которые только она, Элиза, могла ему дать.

Его голодный порыв пробудил внутри ее нежность и жалость, ей захотелось утешить его, пригладить его волосы, приласкать. Элиза даже не подозревала, что ее сердце способно на такие глубокие чувства к взрослому мужчине. Она с пылом ответила на его горячие поцелуи. Его страстный язык проник сквозь ее губы и встретился с ее языком. Ею овладело странное, но удивительно прекрасное ощущение, от избытка чувств Элиза застонала. В его объятиях было так хорошо, так сладко. Его руки жадно ласкали ее тело, которое отделяла от его пальцев лишь узкая полоска атласа. Элизе вдруг стало жарко, ей захотелось еще большей близости с ним. Но еще не совсем помутившееся сознание вовремя предупредило о надвигающейся опасности. Она не должна была терять контроль над собой. Элиза отвернулась, чтобы покончить с поцелуями, но он тут же начал целовать ее в шею. Однако она уже приходила в себя.

Он опять устраивал спектакль, теперь ради двух-трех слуг, затерявшихся в глубине коридора. Нет, она не настолько глупа и не станет отвечать на его страсть. Элиза держала в узде свои чувства. Хладнокровно оглядевшись по сторонам, она вдруг заметила, что слуги исчезли, коридор опустел. Но несмотря на отсутствие зрителей, он продолжал сжимать ее в своих объятиях. Хотя голова у нее больше не кружилась, разгоряченное его ласками тело хотело чего-то большего. Если бы только она чуть-чуть ослабила защиту, она легко могла бы забыться в его объятиях. Но тут ее охватил страх. Он нe любил ее, более того, он запретил ей отдаваться ему, если бы ей того захотелось. Но пробужденная внутри ее чувственность почти не слышала голоса разума и ничего не хотела слышать. Ее тело стремилось к его горячему и возбужденному телу. Если бы она вовремя не спохватилась, то еще неизвестно, чем бы все это могло кончиться.

Собравшись с силами, она освободилась из его объятий и отступила на шаг назад.

— Нет! — прошептала она.

Ее сопротивление удивило лорда Лайтнинга. Он тоже отступил от нее, тяжело дыша. А потом он сказал нарочито громко:

— Вы правы. Здесь не самое удобное место для проявления наших чувств, пусть эта встреча закончится в постели.

Но вопреки своим словам он опять обнял ее и прижался к ней.

Дрожь пробежала по ее телу. В памяти тут же всплыли незабываемые подробности той первой ночи и волнующие ощущения от его ласк. Но теперь все изменилось, как и она сама. Если вначале Элизе было страшно, то теперь, независимо оттого, было ли это притворным спектаклем или нет, ей все больше хотелось соединиться с ним. Он крепко прижимал ее к себе, а его дыхание казалось ей взволнованным. Но ее мучили сомнения: было ли это чувство настоящим или притворным? Желал ли он ее точно так же, как она его? Или все это была игра?

Но едва он заговорил, как Элиза сразу поняла, что это очередное представление. Слишком громко звучал его голос. Сразу возникал вопрос: для чьих ушей предназначались его слова? Его речь походила на речь театрального любовника, чей страстный шепот долетал до задних рядов партера. Его чувства были напускными, в этом не было никаких сомнений.

Элиза высвободилась из его рук и нетвердыми шагами направилась к его спальне. Слезы застилали ей глаза. Какой же она была доверчивой глупышкой! Его любовный порыв и театральный шепот предназначались, — для кого вы бы думали? — для леди Хартвуд. Элиза только сейчас заметила, что, уходя из ее спальни, он оставил дверь полуоткрытой.