Его звали Крэг — во всяком случае именно так он представлялся — и это имя было ничем не лучше и не хуже других. Он был контрабандистом, вором и убийцей. Некогда он был астронавтом, и памятью о тех днях было потерянная кисть левой руки. Его отличали от других металлический протез, пристрастие к экзотическим напиткам и стойкое отвращение к работе. Работа так или иначе теряла для него смысл: везде кроме избранной им сферы деятельности нужно было вкалывать неделю, чтобы заработать на порцию выпивки или дозу самого дешевого нефтина, а только они и представляли в его жизни какую-то ценность. Он знал, чем добро отличается от зла, но в его жизни эти понятия не стоили и крупицы марсианского песка. Он не был одинок, ибо ему был никто не нужен. Он всех ненавидел.

Тем более сейчас, когда он был в их руках. И не где-нибудь, а здесь в Альбукерке, центре Федерации и самом паршивом месте на пяти планетах, где все было давно схвачено. Здесь закон был куда циничней преступности, а у преступника был шанс уйти от правосудия, только если он был частью хорошо налаженной машины. Одиночкам здесь не было место, и долго они не протягивали. Ему не следовало вообще сюда приезжать, но наводка казалась такой надежной, что он решил рискнуть. Сейчас он знал, что наводчик был частью машины, а сама наводка — ловушкой, чтобы его подставить. У него не было времени даже попытаться провернуть то дело, ради которого он приехал, если это дело существовало вообще. Его взяли при выходе из аэропорта и обыскали. В кармане был обнаружен нефтин, спрятанный под двойным дном пачки сигарет. Сигареты ему дал разговорчивый коммивояжер, сидевший рядом в самолете, как бесплатный рекламный образец новой продукции, которую его компания выбрасывала на рынок. Нефтин был серьезной штукой: независимо от того, как он попадал к владельцу, обладание им жестоко каралось — вплоть до психокоррекции. Подставили его красиво и взяли чисто.

Нерешенным оставался только один вопрос: дадут ли ему двадцать лет отсидки на мрачной Каллисто или отправят на психокоррекцию.

Сидя на койке в камере, он размышлял, что его ждет. Разница была большая. Жизнь на Каллисто вообще было трудно назвать жизнью, но там все-таки был, хоть и призрачный, шанс на побег. Что касается психокоррекции, то сама мысль о ней была невыносимой. Он решил, что если его приговорят к психокоррекции, то он или убьет себя сам, или даст подстрелить себя охранникам при попытке к бегству.

Смерти можно было посмотреть в лицо и даже рассмеяться. Но не психокоррекции. Во всяком случае Крэгу. Несколько веков назад электрический стул просто убивал — психокоррекция шла гораздо дальше. Она «изменяла» человека или сводила его с ума. Статистически каждый девятый случай психокоррекции заканчивался именно сумасшествием осужденного, поэтому её применяли лишь в крайних случаях. Таких, что карались смертью во времена существования смертной казни. Но даже в случае самых тяжких преступлений, к которым относилось и обладание нефтином, у судьи был выбор: он мог приговорить преступника к максимальному сроку в двадцать лет на Каллисто или к психокоррекции. Крэг содрогнулся при мысли о том, что она может когда-нибудь стать обязательным наказанием и за меньшие преступления, если науке удастся исключить из практики этот один случай из девяти.

Если психокоррекция срабатывала, человек становился нормальным. Она стирала из памяти все воспоминания и опыт, результатом которых было отклонение от нормы. Все воспоминания как хорошие, так и плохие.

После психокоррекции человек как личность начинал с нуля. Он сохранял свои навыки, умел говорить и самостоятельно есть, а если он раньше катался на лыжах или играл на флейте, то эти умения никуда не исчезали.

Но Крэг не вспомнит своего имени, пока ему его не назовут. Он не вспомнит пыток на Венере в течение трех дней и двух ночей, пока его не подобрали остальные члены экипажа и не увезли от неиствовавших растений, не переносивших любых животных клеток, в особенности — в человеческом организме. Он не вспомнит, что когда-то был астронавтом, или что однажды ему пришлось обходиться без воды целых девять дней. Он не вспомнит вообще ничего, что составляло смысл его прежней жизни.

Человек начинал с нуля и становился другой личностью.

Крэг мог смириться со смертью, но не мог и не хотел даже на секунду себе представить, что его тело по-прежнему будет жить и действовать, подчиняясь командам какого-то пай-мальчика, один вид которого вызывал у него тошноту. В крайнем случае он убьет этого пай-мальчика, разделавшись со своим телом прежде, чем тому удастся им завладеть.

Он знал, что сможет это сделать, хоть это будет и непросто. Оружие, с которым он никогда не расставался, было приспособлено для убийства других, а не себя. Чтобы убить себя протезом, нужно было мужество.

Даже таким специально изготовленным, как был у него. Глядя на его протез, никому не могло придти в голову, что он весит несколько фунтов, а не унций. Он был окрашен под цвет кожи, и нужно было внимательно приглядеться, чтобы вообще заметить, что это не рука. Если все же протез замечали, то, естественно, полагали, что он сделан из дюлароя, который использовался для этой цели уже больше столетия. Дюларой был гораздо легче магния и весил примерно так же, как бальзовое дерево. Протез Крэга был покрыт дюлароем снаружи, но внутри он был сделан из стали и усилен свинцовыми прокладками. Вряд ли нашлись бы охотники получить им пощечину, даже самую легкую. Долгие тренировки и физическая сила позволяли Крэгу так ловко управлять протезом, что никто даже не подозревал его истинный вес.

Кроме того, никто даже не мог предположить, что протез был съемным, поскольку все обычные протезы — неважно рук или ног — вживлялись хирургическим путем и становились неотъемлемой частью тел их владельцев. Именно поэтому у Крэга не отобрали протез при аресте и переодевании в тюремную одежду. Крэг изготовил свой протез сам, а один хирург, скрывавшийся от правосудия в Рио, подсоединил его к культе так, что мышечная ткань держала его на месте автоматически. Но стоило Крэгу нарочно расслабить мышцы культи, как протез моментально становился съемным и превращался в грозное метательное оружие, которым Крэг после долгих упражнений научился поражать цель с поразительной точностью. С известной натяжкой можно было сказать, что у Крэга была «длинная рука». Чтобы вывести из строя одного противника, требовался всего один бросок.

Этим оружием и располагал Крэг в тюрьме.

Через решетку в потолке раздался голос:

— Твой суд назначен на четырнадцать часов. Осталось десять минут. Приготовься.

Крэг посмотрел на решетку и выругался. Но поскольку связь была односторонней, никакой реакции на его выходку не последовало. Крэг подошел к окну и посмотрел на раскинувшийся внизу Альбукерк — третий по величине город Солнечной системы и второй — на Земле. Его пересекала по диагонали яркая лента челночной автострады, которая вела к самому крупному на планете космодрому, располагавшемуся в сорока милях на юго-восток.

Окно не было забрано решеткой, но закрывавший его прозрачный пластик был очень прочным. Возможно, ему удалось бы разбить его протезом, но, чтобы бежать отсюда, нужны были крылья. Его камера располагалась на самом верху Здания Федерального Суда, а все тридцать его этажей не имели снаружи никаких уступов — окна и стены были сделано заподлицо. Выпрыгнув из окна, он мог только покончить с собой, а время сводить счеты с жизнью ещё не пришло — его могли приговорить к отсидке на Каллисто.

Он ненавидел этот продажный город, бывший в определенном смысле хуже, чем Марс-Сити, известный своей преступностью и злачными местами. Здесь не грабили на улицах, но именно здесь плелись сети интриг между вечно соперничавшими Союзной и Синдикалистской партиями. Политика расцветала на почве зловонной грязи, в которой были вымазаны не только сторонники обеих партий, но и те, кто старался держаться нейтралитета. Грязь не приставала только к партийной верхушке.

Снова раздался голос из решетки:

— Сейчас дверь камеры открыта. Пройди до конца коридора, где тебя встретят охранники и проводят в зал суда.

Через пластик окна Крэг уловил серебристый блеск приземлявшегося космического корабля и услышал отдаленный рев реактивных двигателей. Он подождал несколько секунд, пока корабль не скрылся из вида.

Больше задерживаться он не мог. Он знал, что его поведение в данный момент имеет значение. Если он откажется выходить, то охранники придут за ним сами, и его непослушание будет учтено при вынесении приговора, особенно, если он окажет сопротивление. В его случае это могло означать разницу между Каллисто и психокоррекцией.

Он открыл дверь и оказался в коридоре — там был только один выход. Два вооруженных охранника в зеленой форме и лучевыми пистолетами в кобурах ждали его примерно в трехстах ярдах. Они стояли у первой двери, пройти через которую, как впрочем и дальше, он мог только с ними.

Он не пытался заговорить с тюремщиками, и они тоже хранили молчание. Когда он поравнялся с ними, они просто расступились в стороны, и он оказался между ними. Дверь автоматически распахнулась, но он знал, что она оставалась бы запертой, будь он один.

Он мог легко убить их обоих. Удар тыльной стороной протеза в лицо охранника слева и молниеносный боковой удар по охраннику справа — они оба умерли бы, так и не поняв, что произошло, и даже не успев потянуться за оружием. Но как пройти сквозь оставшиеся двери и заставить их распахнуться? Вероятность, что ему удастся бежать, была настолько мала, что до вынесения приговора об этом нечего было и думать. Поэтому он спокойно шел между ними, спустился на один пролет вниз и затем уже на другом этаже они прошли по нескольким коридорам, пока не остановились у одной из дверей. Зал суда, где будет слушаться его дело. Дверь распахнулась.

Все уже были на месте, так что он прибыл последним, если не считать охранников, вошедших вслед за ним.

Комната была достаточно просторной, но в ней находилось не более дюжины людей, включая Крэга и сопровождавшего его конвоя. Процедура судебного разбирательства со времен образования Федерации была сильно упрощена, хотя, по крайней мере теоретически, она считалась такой же справедливой и беспристрастной как и раньше.

Судья, одетый в обычный костюм деловых людей, сидел за обычным конторским столом спиной к стене. Два юриста — защитник и обвинитель сидели за столиками поменьше по обе стороны от судьи. Пять присяжных заседателей ждали начала процесса в удобных креслах, стоявших вдоль стены. Техник звуко- и видеозаписи расположился со своей аппаратурой и коробками с пленками около третьей стены. Стул подсудимого стоял по диагонали так, что он смотрел в угол между присяжными и судьей. В зале не было никаких зрителей и представителей прессы, хотя процесс и не был закрытым. Все судебное разбирательство записывалось на пленку, и после его окончания копии записи могли быть тут же востребованы представителями прессы и всех зарегистрированных средств массовой информации.

Все это Крэг уже видел раньше, когда его судили в первый раз. Тогда его оправдали, потому что четверо из пяти присяжных, а именно столько голосов было нужно для осуждения или оправдания подсудимого, решили, что представленных доказательств его вины недостаточно. Но Крэг все-таки удивился, увидев, кто сидел в кресле судьи. Там сидел Олливер.

Удивительно было не то, что Олливер был тем самым судьей, который судил Крэга шесть лет назад. Это могло быть простым совпадением или потому что Олливер подал прошение с соответствующей просьбой — привилегия судьи, проявившего интерес к преступнику, с которым уже сталкивался раньше. Странным было то, что Олливер будет председательствовать на обычном судебном процессе, разбиравшем заурядный случай. За шесть лет, прошедших с того времени, как они встречались в суде, Олливер стал очень важной птицей.

Хотя судья Олливер и не был таким оголтелым консерватором, как большинство членов Синдикалистской партии, к которой он принадлежал, он добился высокого положения в партийной иерархии синдикалистов и был их кандидатом на выборах Координатора Северной Америки — второго по значению поста в Солнечной системе, которые проходили всего шесть месяцев назад. Он проиграл на выборах, но ему удалось набрать больше голосов, чем любому другому кандидату синдикалистов на этот пост за последние сто лет. Безусловно, его политический вес и влияние были настолько значительными, что он давно должен был отказаться от рассмотрения обычных уголовных дел.

По мнению Крэга, ему так и следовало поступить: хотя он его терпеть не мог как человека, но отдавал ему должное как личности. Крэг был невысокого мнения о политиках, но полагал, что Олливер лучше других подходит для того, чтобы стать государственным деятелем. Крэг не без оснований считал, что Синдикалистская партия будет готовить Олливера для предстоящих выборов на высший из всех постов — Координатора Системы. Союзная партия располагала твердой поддержкой большинства избирателей в Северной Америке и на Марсе, но что касается всей Солнечной системы, то силы партий были примерно равны, и результаты выборов Координатора и распределение мест в Совете Системы были всегда непредсказуемы. Безусловно, Олливер, выдвигая свою кандидатуру на выборах, где у него не было шансов победить, заслужил право баллотироваться на более высокий пост, где почти наверняка одержит победу.

Причина личной неприязни, которую Крэг испытывал к Олливеру, заключалась в уничтожающей отповеди, которую дал ему судья после предыдущего разбирательства. Частная беседа судьи с подсудимым после суда независимо от того, признавался ли последний виновным или нет, была обычной судебной практикой. Олливер не стеснялся в выражениях, высказывая все, что думает о Крэге, и он этого не забыл.

Теперь судьба опять свела их вместе, но на этот раз присяжные наверняка найдут Крэга виновным, а определение наказания будет целиком зависеть от Олливера.

Разбирательство прошло как по маслу.

После обычных формальностей были представлены записанные на пленку показания свидетелей, с которыми ознакомились присяжные и которые были приобщены к делу. Сначала шли показания капитана полиции, возглавлявшего полицейскую службу аэропорта. Он сообщил, что накануне приземления самолета к ним поступил анонимный звонок из Чикаго. Неизвестная женщина, отказавшаяся себя назвать, сообщила, что человек по имени Крэг, внешность которого она описала, находился на борту самолета и при нем был нефтин. Полицейский рассказал, как Крэг был задержан и обыскан, и как у него был найден наркотик. Затем его допрашивал адвокат. Да, они пытались проследить звонок в Чикаго. Выяснилось, что звонили из телефона-автомата, и никаких зацепок по выяснению личности звонившей найти не удалось. Да, задержание производилось в полном соответствии с требованиями закона. Для таких экстренных случаев у них есть запас ордеров на задержание и обыск вымышленных Джона Доу и Джейн Доу. Этими ордерами пользовались, когда, по его мнению, на то были серьезные основания. В случае поступления компрометирующей информации, будь то анонимно или нет, пассажир всегда задерживался и подвергался обыску. Если ничего запрещенного не находили, пассажира отпускали с извинениями.

Три других полицейских аэропорта дали аналогичные показания. Они присутствовали при обыске и подтвердили, что у Крэга был найден нефтин. Адвокат Крэга вопросов к ним не имел.

Затем были заслушаны показания самого Крэга. Ему разрешили изложить их лично, и он рассказал, как сел на самолет и обнаружил в соседнем кресле высокого, худощавого, хорошо одетого мужчину. Они разговорились только при подлете к Альбукерку: попутчик представился Закарией и сообщил, что занимается рекламой новой марки сигарет, которая его компания выбрасывает на рынок. Он рассказывал об этих сигаретах и всучил Крэгу пачку в качестве бесплатного образца. После приземления попутчик быстро вышел из самолета и скрылся, когда полиция остановила Крэга и отвела его в участок, где он и был обыскан.

Затем показали пленку, где Крэга допрашивал обвинитель. Ему не удалось ни разу сбить Крэга с его первоначальных показаний, но отказ последнего сообщить что-либо о себе за исключением эпизода с самолетом произвел плохое впечатление.

Затем в опровержение показаний Крэга обвинение представило запись ещё одного свидетеля — некоего Крэбла. По фотографии он опознал Крэга как своего соседа по самолету на пути в Альбукерк, но заявил, что не представлялся ему ни под именем Закария, ни под каким другим, и что они вообще не разговаривали, и что никаких сигарет он Крэгу не давал. Вопросы защиты только укрепили доверие к его показаниями, так как выяснилось, что он был уважаемым бизнесменом, владельцем галантерейного магазина, который никогда не вступал в противоречие с законом, и жизнь которого всегда была открытой книгой.

Затем на вопросы опять отвечал Крэг, чьи показания расходились с тем, что сообщил Крэбл. Крэг подтвердил, что именно Крэбл сидел рядом с ним в самолете, но стоял на своем, что тот представился Закарией и дал ему пачку сигарет.

На этом разбирательство закончилось. Пока Олливер напутствовал присяжных заседателей, Крэг размышлял над тем, как просто и красиво его подставили. Во всей операции участвовало всего несколько человек. Самое большее — четверо. Наводчик, который направил его в Альбукерк. Служащий, отвечавший за рассадку пассажиров в самолете и проследивший, чтобы Крэг сидел там, где им было нужно. Женщина, которая сделала анонимный звонок из Чикаго, и, наконец, сам Крэбл, действительно бывший респектабельным бизнесменом, за которого себя выдавал, и выбранный для осуществления задуманного именно по этой причине. Объяснения Крэга на фоне показаний Крэбла должны были выглядеть как неумное вранье, как, собственно, и получилось в действительности. Единственная причина, почему в этих обстоятельствах Крэг не признал себя виновным, заключалась в том, что тогда он должен был сообщить, где, как и у кого он приобрел нефтин, а сказать по этому поводу он мог только правду, которой и так никто не верил.

Пять членов жюри присяжных удалились в комнату для совещания, располагавшуюся рядом в залом суда. Они вернулись почти тут же, и их председатель объявил единогласный вердикт — виновен.

Судья Олливер сухо распорядился очистить зал и выключить все записывающие устройства. Суд закончился. Приговор всегда выносился после практиковавшейся частной беседы судьи с осужденным. После беседы судья мог вынести приговор сразу или взять отсрочку на двадцать четыре часа для принятия окончательного решения.

В глазах Крэга этот суд был фарсом. Так оно и оказалось, и он почувствовал, что начинает злиться. В зале суда кроме него и Олливера остались только два охранника.

— Подсудимый, подойдите ко мне.

Крэг поднялся и подошел к столу судьи. На его лице застыла маска безразличия.

— Охрана, оставьте нас одних и подождите, пожалуйста, за дверью.

Это было неожиданно. Правда, судья мог по своему усмотрению удалить охранников или оставить их в зале, но он всегда предпочитал беседовать с опасным преступником в их присутствии. На прошлом суде, когда Крэга оправдали, судья все же оставил охранников в зале. Безусловно, уже тогда Олливер распознал или почувствовал в Крэге способность прибегнуть к насилию и опасался спровоцировать его вспышку тем, что намеревался ему высказать. Это было понятно, но почему он удалил охранников сейчас, когда обстоятельства для беседы были ещё менее благоприятными?

Крэг, пожав плечами, отбросил этот вопрос как несущественный. Если Олливер объявит свое решение сразу и приговорит его к психокоррекции, то у него не оставалось выбора. Он убьет сначала Олливера, потом обоих охранников и постарается как можно дальше пробиться к заветной свободе, пока его не убьют самого при попытке к бегству.

Он услышал, как за охранниками закрылась дверь, и молча ждал, что будет дальше, разглядывая какую-то точку на стене над головой Олливера. Ему не хотелось смотреть на него — он хорошо знал внешность этого крупного, широкоплечего мужчины с серебристой сединой над красноватым лицом, выражение которого могло быть суровым, как во время судебного разбирательства, или привлекательным и располагающим к себе, как во время выступлений по телевидению в ходе избирательной компании.

Крэг не сомневался, какое именно выражение лица у Олливера сейчас, пока тот не сказал:

— Посмотри на меня, Крэг.

Крэг взглянул на судью и увидел на его лице улыбку.

— Крэг, как ты отнесешься к свободе и миллиону долларов в придачу? — негромко спросил он и после небольшой паузы продолжил: — Не смотри на меня так. Я не шучу. Возьми себе кресло, одно из кресел присяжных — они удобнее, чем твое. Закуривай и давай побеседуем.

Крэг пододвинул кресло и настороженно сел. Сигарету он взял с удовольствием — в тюрьме курить не разрешалось — и, закурив, сказал:

— Говорите. Я слушаю.

— Все просто. У меня есть дело, которое ты можешь для меня сделать. Думаю, что ты — один из немногих, кому это под силу. Если ты согласишься за него взяться, получишь свободу. Если добьешься успеха — получишь миллион. Может, даже больше, если будешь работать со мной дальше. И нужен ты мне не для рэкета. Как раз наоборот. Это шанс помочь человечеству, помочь мне вытащить его из помойки, в которой оно оказалось.

— Приберегите это для своих предвыборных речей, судья. Меня вполне устроят свобода и миллион долларов, если вы это серьезно. Сначала один вопрос. Меня подставили. Это ваша работа? Чтобы загнать меня в угол?

Олливер покачал головой.

— Нет. Но признаю, что когда наткнулся в бюллетене на сообщение о твоем аресте и суде, я обратился с прошением председательствовать на нем. Так тебя в самом деле подставили?

Крэг кивнул.

— Я так и думал. Уж больно все гладко: слишком много улик и слишком слабая собственная версия. Догадываешься, кто стоит за этим?

Крэг пожал плечами:

— У меня есть враги. Но я выясню.

— Нет! — резко возразил Олливер. — Если ты согласишься на мое предложение, тебе придется отложить сведение личных счетов, пока не выполнишь мое поручение. Согласен?

Крэг неохотно кивнул:

— Согласен. Что я должен сделать?

— Сейчас не время и не место обсуждать это. Раз уже ты заранее согласился, мы поговорим о деле, когда ты будешь на свободе. В двух словах всего не объяснить.

— А если я решу, что это слишком опасно, и откажусь?

— Не думаю. Это — трудное дело, но я уверен, что за миллион долларов ты за него возьмешься. Кроме того, ты сможешь получить куда больше, чем просто деньги. Я рискну в надежде, что мы договоримся. Но сначала обсудим побег.

— Побег? Вы не може… — он осекся на полуслове, поняв, что хотел задать дурацкий вопрос.

— Конечно, побег. Тебя признали виновным в тяжком преступлении на основании неопровержимых улик. Если я отпущу тебя или вынесу легкий приговор, меня тут же обвинят в попустительстве и предвзятости. У меня тоже есть враги, Крэг. Они есть у всех, кто занимается политикой.

— Ладно. Как вы можете помочь мне бежать?

— Твой побег сейчас готовится. Как только все приготовления будут закончены, тебя известят, что надо делать.

— Каким образом?

— Через динамик в твоей камере. Мо… у моего друга есть доступ к системе внутренней тюремной связи. Должен сказать, однако, что мы не можем гарантировать стопроцентные шансы на успех. Мы сделаем все от нас зависящее, а об остальном ты должен позаботиться сам.

Крэг улыбнулся.

— И если мне не удастся выбраться оттуда, значит, я — не тот человек, который вам нужен. Таким образом, вы ничего не теряете, если меня подстрелят при попытке к бегству. Ладно, пусть будет так. Какой приговор вы собираетесь мне вынести?

— Будет лучше, если я объявлю, что беру отсрочку на двадцать четыре часа. Если я вынесу приговор прямо сейчас — неважно какой: Каллисто или психокоррекция — то подготовка к приведению его в исполнение начнется немедленно. Я не знаю, сколько времени она займет, но лучше иметь сутки в запасе. Поэтому я беру отсрочку.

— Хорошо. Что я должен делать после побега?

— Приходи ко мне домой. Линден, семь-девятнадцать. Никаких телефонных звонков — мой телефон наверняка прослушивается.

— Дом охраняется? — Крэг знал, что дома большинства политических деятелей были под круглосуточной охраной.

— Да, и я не собираюсь предупреждать охранников, чтобы тебя пропустили. Они — члены моей партии, но довериться им в этом я не могу. Как пройти сквозь охрану — твоя проблема. Если ты не сможешь этого сделать без моей помощи, значит, ты не тот, за кого я тебя принимал, и не тот, кто мне нужен. Но постарайся их не убивать без крайней на то необходимости. Я не люблю насилия. — Он нахмурился. — Я не люблю насилия, даже если оно вынужденное и во имя благородной цели.

Крэг рассмеялся:

— Постараюсь не убивать ваших охранников даже во имя благородной цели.

Олливер покраснел:

— Цель в самом деле благородная, Крэг… — он обернулся и взглянул на часы, висевшие на стене. — Хорошо, у нас ещё есть немного времени. Я часто разговариваю с подсудимыми по полчаса и даже больше до вынесения приговора.

— В прошлый раз вы долго беседовали со мной, прежде чем освободить, раз уж меня оправдали.

— Ты этого заслужил. Ты был виновен тогда. Но я должен рассказать тебе, для чего все это затевается, и смеяться здесь не над чем. Я хочу основать новую политическую партию, Крэг, которая вытащит наш мир, всю Солнечную систему из того болота, в котором они завязли.

Я хочу положить конец взяточничеству и коррупции и вернуть мир к старомодной демократии. Это будет партия нового типа, которая выведет нас из тупика. Если взглянуть правде в глаза, то обе ведущие партии, хотя я и являюсь членом одной из них — партии нелепых крайностей. Союзная партия имеет коммунистические истоки, а Синдикалистская — фашистские. В противостоянии между ними мы потеряли то, что когда-то имели — демократию.

— Я понимаю, о чем вы говорите, — сказал Крэг, — и, может, даже в чем-то согласен. Но Союзная и Синдикалистская партии сделали демократию бранным словом и превратили её в посмешище. Чем вы собираетесь привлечь сторонников?

Олливер улыбнулся:

— Конечно, мы не настолько наивны. Дискредитировано само «слово», а не понятие. Мы назовем себя Кооперационистами и заявим о себе как сторонниках компромиссного курса, который примирит две существующие крайности. Не меньше половины членов обеих партий, искренне желающих иметь честное правительство, присоединятся к нам. Да, сейчас мы действуем тайно, но перед выборами мы выйдем из подполья — ты сам в этом убедишься. Что ж, на сегодня, пожалуй, достаточно. Итак, мы обо всем договорились?

Крэг кивнул.

— Хорошо, — Олливер нажал на кнопку на столе, и вошли охранники. Покидая с ними зал, Крэг слышал, как включилась записывающая аппаратура, и голос Олливера, объявлявшего, что для принятия окончательного решения берет отсрочку в двадцать четыре часа.

Очутившись в камере, Крэг задумался. Он старался представить себе, в чем заключался план побега. Предусматривал ли этот план, дававший ему шанс, смену одежды? Он посмотрел на себя. Серая рубашка может сойти, если расстегнуть ворот и закатать рукава. Но серые брюки буквально кричали о тюрьме. Ему придется воспользоваться брюками охранника, даже если они будут не совсем впору, и при первой возможности переодеться в шорты. Почти все жители Альбукерка летом носили шорты.

Он расстегнул воротник и, закатав рукава, подошел к металлическому зеркалу, вмонтированному в стену над раковиной. Да, его вид до пояса вполне сойдет. Даже короткая тюремная стрижка не будет бросаться в глаза — летом многие стриглись коротко.

Что касается лица, то здесь проблем не было. У него было самое обычное лицо, на котором не было никаких признаков порока или преступных наклонностей — такое лицо ничем не выделялось в толпе и с трудом запоминалось. За это лицо он щедро заплатил тому же хирургу в Рио, который усовершенствовал его протез. Лицо, которое у него было раньше, стало слишком хорошо известным в преступном мире, а это было куда опаснее, чем полиции.

Его тело тоже производило обманчивое впечатление. Самое обычное телосложение скрывало силу и выносливость акробата, и он отлично владел всеми разрешенными и запрещенными приемами рукопашного боя. Крэг мог легко справиться с обычным противником одной правой рукой и часто так и делал при свидетелях на спор, когда не хотел выдавать секрет своей левой руки. Это был его козырной туз, припрятанный на крайний случай. Он пользовался им, если по-другому уже было нельзя.

Шагая по камере, он остановился у окна. До свободы его отделяло тридцать этажей. Но тюрьмой были только три верхних этажа. Если ему удастся добраться до двадцать седьмого этажа, он может спуститься вниз на лифте и оказаться в относительной безопасности.

Но каковы были его шансы пройти эти три этажа? Он решил, что больше половины, если Олливер ему поможет. В противном случае — тысяча против одного: именно к такому неутешительному выводу он пришел накануне суда.

Олливер! В конце концов он оказался ничем не лучше других политиков. Помогает преступнику бежать, чтобы этот преступник что-то украл для него. А может, он действительно сказал Крэгу правду? И действует из альтруистских побуждений? Крэг пожал плечами: все это было неважно.

Но Олливер в самом деле удивил его. Интересно, как он выглядел, когда судья вместо приговора улыбнулся и предложил ему свободу и миллион долларов.

Крэг ухмыльнулся и неожиданно рассмеялся вслух.

— Неужели это правда так смешно, Крэг? — спросил насмешливый женский голос.

Он быстро взглянул на решетку в потолке. Голос продолжал:

— Да-да, сейчас связь двусторонняя — вы можете отвечать. Об этом мало кто знает, но с камерами везде установлена двусторонняя связь. Иногда, к примеру, полиция хочет знать, о чем адвокат беседует с подследственным. Полиция тоже не брезгует грязными приемами, но вам, наверное, это известно и без меня?

— Вы подключились, чтобы спросить меня об этом?

— Терпение, Крэг. У вас есть время, есть оно и у меня. Я отослала дежурного офицера с поручением и нахожусь в зале управления одна. В нашем распоряжении по крайней мере четверть часа.

— Вы, должно быть, важная птица, раз можете себе такое позволить.

— Моя должность не имеет значения. Важно то, что я вам помогаю. И не ради вас самих, Крэг, но потому что вы можете помочь… сами знаете кому. Как только вернется офицер, я к вам приду.

— Ко мне? Сюда?

— Да, я принесу кое-что, необходимое для побега. Пока я здесь одна, я открою замок вашей камеры. Но не уходите прямо сейчас. Более того, вы должны оставаться в камере по крайней мере полчаса после моего ухода. Договорились?

— Договорились, — ответил Крэг и услышал щелчок замка.

— Что вы принесете? — спросил Крэг и, не дождавшись ответа, понял, что связь отключена.

Он присел на койку и стал ждать. Почему для помощи была выбрана женщина? Он ненавидел женщин, всех без исключения. А эта ещё позволяла себе насмешливый и снисходительный тон.

Дверь открылась, и в камеру быстро вошла женщина, тут же затворившая дверь за собой. Действительно важная птица: она была одета в строгую форму Главного Психокорректора. Должность психокорректора была очень престижной, а самих психокорректоров можно было пересчитать по пальцам. Чтобы занять эту должность, человек должен был иметь не только докторскую степень в психологии и электронике, но и большую политическую поддержку. Что ж, если она тесно связана с Олливером, то политическая поддержка ей была обеспечена.

Но она не была похожа на женщину, защитившую две докторских диссертации. Она была потрясающе красива. Даже строгая форма не могла скрыть её великолепной фигуры, а большие роговые очки на лице, лишенном всякой косметики, не скрывали нежного овала и правильных черт лица. Ее голубые глаза сквозь слегка затемненные стекла очков поражали своей глубиной, а из-под форменного берета вились темно-каштановые волосы. Джеймисон ненавидел её вдвойне — за то, что она женщина и за её красоту. Но больше всего его раздражал цвет её волос. Он был точно такого же оттенка как у Ли.

Чтобы подчеркнуть свое отношение, он нарочно остался сидеть на койке. Но если она и заметила неуважение, то никак этого не показала и, остановившись напротив, открыла сумку. Теперь, однако, её голос был сухим и деловитым, а от прежнего дружелюбия не осталось и следа.

— Это — самое главное, — произнесла она и бросила на койку маленький металлический цилиндр. — Положите его в карман. Он радиоактивен и без него или охранника, у которого он есть, большинство дверей — смертельная западня.

— Я знаю, — коротко ответил он.

Затем последовал клочок бумаги, сложенный в несколько раз.

— Это план тюрьмы, где помечено, как добраться до выхода с наименьшей вероятностью наткнуться на охранников. Если все-таки этого избежать не удастся…

Она протянула ему маленький пистолет, но он покачал головой.

— Не надо, — сказал он. — Он мне не нужен.

Она молча положила его обратно в сумку, как будто ничего другого и не ожидала услышать.

— Это — гостевая карточка. Прикрепите её к рубашке. Она не поможет вам на верхних трех этажах, потому что всех посетителей обязательно сопровождает тюремщик, но на остальных этажах она избавит вас от ненужных вопросов обычных охранников.

Карточку он взял. Затем она достала короткую, тонкую как лезвие бритвы ножовку, сделанную из дюриума.

— Этим вы распилите задвижку замка своей двери. Я запру дверь, когда буду уходить.

— Зачем?

— Не будьте глупцом, Крэг. Эту дверь можно запереть снаружи, но открыть её можно только с пульта управления. Меня только что сменил дежурный офицер. Если вашу дверь найдут открытой, то сразу станет ясно, что сделать это могли только охранник или я. Конечно, он будет под большим подозрением, чем я, но я не хочу, чтобы на меня падала даже её тень.

— Если вы так осторожны, — спросил Крэг, — то откуда вы знаете, что охранник нас сейчас не подслушивает?

— Этого я не знаю, — спокойно ответила она. — Но это — риск, которого нельзя было избежать. Теперь — одежда. Я принесла вам шорты.

Она достала из сумки плотно свернутый шелковый комок.

— Ботинки я принести не смогла. — Она взглянула на его обувь. — Ваши слишком уж похожи на тюремные, поэтому лучше их оставить здесь. В Альбукерке примерно половина гражданского населения ходит в сандалиях, а остальные — босиком. Босиком вы будете меньше бросаться в глаза, чем в этих ботинках. О рубашке, я вижу, вы уже подумали сами, но кое-что можно улучшить. Я могу оставить ножницы и иголку с ниткой — рукава лучше отрезать, чем закатать. Вы с этим справитесь?

— Да, — Крэг помедлил, — но это займет минут двадцать или около того, так что лучше я начну прямо сейчас.

— У вас достаточно времени и для этого, и чтобы распилить замок, и чтобы запомнить и уничтожить план. Все это не должно занять больше сорока минут, и через сорок минут — самое позднее через час, когда вы услышите бой часов — лучший момент для побега. Если вы управитесь раньше, лучше немного подождать.

— Как насчет денег?

— Вот двадцать долларов. Больше вам не понадобится, потому что вы должны попасть в… сами знаете куда, как можно раньше. И трезвым.

Крэг не счел нужным комментировать. Он никогда не пил, когда работал или находился в опасности. Преступник, пивший не вовремя, долго не протягивал.

— И последнее, Крэг. Вы можете завернуть воротник вовнутрь, чтобы рубашка больше походила на тенниску. Давайте, я…

Она потянулась к воротнику, но Крэг дернулся в сторону и вскочил на ноги.

— Я сам, — сказал он.

— Вы что, испугались меня? — засмеялась она.

— Я не люблю, когда до меня дотрагиваются. Особенно женщины. А теперь, если у вас все, можете уходить.

— Хороша благодарность. А что касается женщин, вам никто не говорил, что это излечимо? Но во всяком случае вы все-таки встали из-за меня.

Крэг промолчал. Когда она вышла, он услышал, как щелкнул замок. Ему показалось, что даже в коридоре она продолжала улыбаться.

Он не стал терять времени и сразу занялся замком. Он пилил задвижку с такой силой, будто хотел выместить на этом куске металла всю накопившуюся злость. Он закончил все приготовления раньше отведенного срока и уже почти решился выйти в коридор, но, поразмыслив, все-таки дождался боя часов.

Он потихоньку отворил дверь и выглянул — коридор был пуст. Он шел уверенно и без задержек, хорошо запомнив, где нужно сворачивать, как было помечено в плане, который он уничтожил. Когда он почти прошел второй коридор, он услышал шаги охранников. Спрятавшись в нише, он ждал, пока они поравняются с ним, и приготовился нанести первый удар. Но они свернули в сторону и он, подождав ещё немного, продолжил свой путь. Спустившись по лестнице, он оказался на двадцать девятом этаже. Здесь было больше коридоров и поворотов, но охранников он не встретил и добрался до лестничной клетки без всяких приключений.

И, наконец, последний, двадцать восьмой этаж. Здесь, около поворота на лестницу наверняка постоянно дежурил охранник. Но за этой дверью был лифт, ведущий к свободе.