Глава 1

Марсиане остались. Никто не мог сказать, насколько. Возможно, в их планы входило поселиться на Земле навсегда. Как они часто любили говорить это не нашего ума дело.

Кроме того, о них вообще знали лишь то, что было видно невооруженным взглядом.

По своим чисто внешним характеристикам они мало чем отличались друг от друга, не то, что люди. Единственный разброс наблюдался более или менее в росте. Наиболее «долговязые» достигали девяноста сантиметров, а те, которых можно было отнести к коротышкам — не более шестидесяти пяти.

По этому поводу выдвигались самые различные предположения. Одни доказывали, что разница, скорее всего, объяснялась теми же причинами, что влияли на рост людей. Другие объясняли этот феномен чисто возрастными моментами, т. е. отличиями взрослого организма от молодого.

А для некоторых эти чисто физические различия, за неимением видимых других — они вечно были одетыми — служили единственным доказательством существования у марсиан полов. А так как никому ещё не удавалось увидеть их обнаженными, то все домыслы насчет того, что крупные особи — это самцы (?), а низкорослые — самки (??), так и не вышли из области предположений.

Была и третья теория. Согласно ей их раса не знала разделения по половому признаку: возможно, они были бисексуальными, не исключено, что их понимание пола имело совершенно другое содержание, никак не совпадающее с нашим, человеческим, и наконец, кто знает, не воспроизводились ли они через какой-то вид партеногенеза. Некоторые отчаянные головы даже предполагали, что у них растительное происхождение. Другими словами, они будто бы растут на деревьях и отделяются от них, когда созревают, становясь взрослыми физически и интеллектуально, готовыми вступить в жизнь своего мира или начать зубоскалить насчет нашего. Если это так, то тогда самые низкорослые среди них — явно недоношенные дети, что не мешало им быть не менее хитроумными и полными желчи, как и те, кто был постарше.

Нам так и не удалось узнать, питаются ли они вообще. А если да, то что едят и пьют. Ясно было одно, что они не способны поглощать привычную нам пищу, поскольку просто не в состоянии взять её в руки по той же причине, что и нам не дано дотронуться до них. Большинство людей пришло к выводу, что они в мгновение ока куимировали на Марс, когда им надо было подкрепиться, или, возможно, чтобы вздремнуть — ведь на Земле никто и никогда не видел их спящими.

Мы даже начали вообще сомневаться в реальности их присутствия. Ученые основываясь на многовековом багаже человеческих знаний, утверждали, что бестелесная, нематериальная форма жизни просто невозможна. Поэтому, утверждали они, мы видели не самих марсиан, а лишь их образ. Как и земляне они обладали вполне материальным телом. Но перед тем, как покинуть свою планету, отделялись от своей физической субстанции, возможно входя в глубочайший транс через какой-нибудь особый ритуал. То есть, их способность куимировать было ни чем иным, как возможностью проецировать и делать видимым свое астральное тело.

Эта теория, если она соответствовала действительности, в принципе, объясняла все, кроме одного: каким образом эта нематериальная проекция была способна разговаривать? Ведь даже школьнику извесно, что звук — это колебание воздушных волн или других молекул. Что-то ту было не так: как могло какое-то нечто являться источником звука, и, значит, говорить, если, на самом деле, его здесь вовсе и не было?

А их разговоры отнюдь не были галлюцинацией: их успешно записывали на приборы. Они и впрямь умели вести беседу, а в отдельных случаях, правда крайне редко, даже стучать в дверь. Тот, кто постучался к Льюку Деверо в ту Ночь Пришествия (так её окрестили), конечно, был исключением. Большинство марсиан куимировали наугад, как бог на душу положит, не затрудняя себя испрашиванием разрешения вломиться в гостиную, спальню, телестудии, ночные клубы, в театры, бары (о, какие превосходные сцены там происходили!), казармы, лачуги, притоны, ледяные хижины и даже в тюрьмы.

Они получались на фотографиях (если бы Льюк Деверо все же решился бы проявить свою пленку, то убедился бы в этом). То есть, они отражали свет… но радар был неспособен их обнаружить. Специалисты просто рвали на себе волосы от неспособности объяснить этот феномен.

Все марсиане, как один, кичились тем, что у них нет имен. Они считали это не только лишним, но и потешным. Никто и никогда из них не обращался к людям по их именам. Всех мужчин они называли «Джонниами», а женщин «милашками». И в каждой стране использовали соответствующие эквиваленты, т. е. наиболее распространенные имена и прозвища.

По меньшей мере в одной области они были бесподобны — обладали феноменальными языковыми способностями. Марсианин Льюка совсем не хохмил, когда похвалялся, что способен выучить любой язык за час. Те из них, кто оказался среди примитивных племен, у которых, естественно, не было никаких радиопередач на их диалекте, в совершенстве болтали с ними именно через этот небольшой отрезок времени. И это ещё не все! Каким бы сложным ни был язык, они мгновенно усваивали все его бесконечное богатство, включая идиоматические обороты, не испытывая ни одной из тех трудностей, что встречают земляне при попытке овладеть иностранной речью.

В их вокабуляре было множество слов, почерпнутых — и это было очевидно — отнюдь не из радиопередач. Это произошло сразу же после их прибытия на Землю, после краткого периода самообразования, когда они завершили базовую подготовку, нахватавшись, в частности, нецензурщины. Всего один пример. Тот самый марсианин, который столь вульгарно прокомментировал сцену у балкона в «Ромео и Джульетте» наверняка перед этим куимировал в какую-нибудь таверну, но после того, как туда нахлынули его соотечественники, решил поискать место поспокойнее, где можно было бы порезвиться, насмешничая и изгаляясь вволю.

Психологическая похожесть марсиан друг на друга была ещё большей, чем даже физическая, если не обращать внимания на некоторые моменты второстепенного характера (просто некоторые типы были ещё более противными и невыносимыми, чем остальные).

Но все как один проявили себя редкими наглецами, несносными, желчными, брюзгливыми, самоуправными, неотесанными, невыносимыми, вздорными, неприятными придирами, колкими и едкими на язык — ворчунами и балаболками дьявольски хитроумными, назойливыми шельмами, озлобленными, сварливыми, мерзкими, гнусными, бессовестными грубиянами и циниками, жестокими, свирепыми, вечно враждебно настроенными и раздражительными матершинниками, настоящими забияками, бесстыдниками, хвастунишками и бирюками. Да к тому же похотливыми, настоящими зловредами, ничему и никому не верящими, постоянно всех подозревающими и обижающими насмешниками, вероломными, опасными, порочными, безнравственными, большими спорщиками и занудами, ксенофобами, язвительными, всюду сующими свой нос, назойливыми и безмерно усердными в нескончаемых попытках вывести из душевного равновесия да и просто взорвать интеллектуальное и психическое здоровье любого, кто входил с ними в контакт…

 

Глава 2

Наш старый знакомый, симпатичный герой нашего повествования, Льюк Деверо снова в подавленном состоянии духа (опустить эту планку ещё ниже могло бы только появление марсианина), в полнейшем гнетущем одиночестве, был занят тем, что неспешно разбирал два чемодана в небольшой комнатушке, которую он снял в районе Лонг Бича в дешевеньком пансионате.

Прошло уже две недели после той Ночи Пришествия марсиан. В кармане у него оставалось всего пятьдесят шесть долларов, отделявших Льюка от голодной смерти. Уже несколько дней, как он искал хоть какую-нибудь работу, которая могла бы его прокормить после того, как истают его скудные накопления. Он даже на время отказался от всяких попыток подзаработать литературой.

В некотором смысле ему повезло. Он удачно распорядился своей однокомнатной квартирой в Голливуде, которую снимал за сто долларов в месяц и обставил за свой счет: сдал её, в свою очередь, но уже как «меблированную». Это позволило ему кое в чем сэкономить. По крайней мере, за время его отсутствия квартирант присмотрит за оставшейся его собственностью, а то пришлось бы ещё нанимать сторожа. Ему не хотелось ничего продавать из мебели, да собственно говоря, там ничего дорогого и не было, кроме телевизора и радио: но именно эти вещи после нашествия марсиан превратились в никому ненужный хлам.

Взял с собой только одежду и пишущую машинку, все-таки придется печатать ходатайства. А их, меланхолично подумал он, видно придется сочинять немало. В Лонг Биче найти работу трудновато, не говоря уже о Голливуде — лучше и не думать об этом.

Голливуд, наряду с телевидением и радио, наиболее сильно пострадал. В одночасье все стали безработными, от режиссера до великих звезд большого и малого экрана. Никого не миновала судьба! Все оказались в одной лодке, которая вдруг разом пошла ко дну.

Как следствие этого все сопутствующие производства, связанные с киногородом, захирели. Тысячи самых дорогих магазинов-люкс, институтов красоты, шикарных гостиниц, модных кабаре, ресторанов высочайшей категории (и, конечно, не меньшее количество домов свиданий, где обычно подрабатывали будущие или только-только начинающие звезды) — вся эта огромная машина, паразитировавшая на Голливуде, оказалась на грани банкротства.

Голливуд превратился в пустынную заброшенную деревню. В нем оставались только те, кто по той или иной причине просто не мог сняться с места. Если бы Льюк там задержался чуть дольше, то и он вынужденно разделил бы их участь (разве что отправился бы в путь на своих двоих).

Если бы не скудость кошелька, Льюк находился бы сейчас от Голливуда на гораздо большем расстоянии, чем сейчас. Да в принципе, это и не имело уже никакого значения — везде было примерно одно и то же.

По всей стране (возможно, кроме полностью вышедшего из строя Голливуда) лозунг недели был: «Даешь работу!»

С некоторыми профессиями проблем было не меньше. Конечно, можно, в конце концов, привыкнуть водить грузовик, когда у тебя под боком сидит вечно недовольный марсианин, который то и дело и не к месту своими ехидным подхихикиваниями ставит под сомнения вашу способность справляться с этим делом или же затевает игру в чехарду на капоте (к этому, если и не привыкаешь, то по меньшей мере, начинаешь относиться терпимо). Да, трудно, но все-таки можно выстоять за прилавком бакалейной лавки, когда у тебя на голове сидит какой-нибудь противный зеленый недомерок — незыблемо, хотя и невесомо и неуловимо, да при этом ещё размахивает своими рахитичными ножками и прямо перед твоим лицом, строго в равной мере и поочередно распуская пошлые остроты то против тебя, то в отношении твоего клиента. Да, все можно… Все это, конечно, мало способствует поддержанию нервной системы в равновесии. Но в итоге совладать с этим все же возможно.

Но в коммерции далеко не во всех отраслях шло так относительно гладко. Особенно пострадали заведения, предоставляющие услуги для отдыха и развлечения, которые, как мы уже показали, с самого начала оказались в наименее выгодном положении.

Прямые телепередачи продержались только в первую ночь и то в течение нескольких минут, а потом стали навсегда невозможными. Марсиане просто обожали их прерывать. То же самое происходило и на радио.

Передачи с показом фильмов продолжались целый вечер, за исключением тех студий, где весь техперсонал запаниковал сразу же. Многие теле и радио станции позакрывались. Другие влачили жалкое существование, гоняя записи музыки. Но это так быстро надоедает — вечно слышать одни и те же мелодии даже если временное отсутствие марсиан и позволяет вам без помех принимать подобные передачи. А к чему это привело, думаю, не трудно догадаться: как и полагается после такого рода событий никому и в голову не приходила мысль купить или приобрести новый радиоприемник или телевизор. И как следствие новая волна безработных, но уже другой категории.

А если к этому добавить игроков в бейсбол, борцов-кэтчистов, киномехаников, работников билетных касс, дежурных по залу, всех простых, без всяких там званий и заслуг, работников театров, стадионов, кино, студий, концертных залов и других зрелищных заведений… Дело в том, что любое скопление где-нибудь людей автоматически приводило к тому, что туда тут же стекалось такое же количество марсиан, и там такое начиналось «развлечение», что в любом случае эти мероприятия приходилось прерывать.

Да, действительно, наступили тяжелые времена. И в этих условиях великая депрессия тридцатых годов начинала ретроспективно казаться некоторым чуть ли не эрой расцвета.

Да, найти работу будет трудно, рассудил Льюк. Надо было как можно быстрее приниматься за решение этой проблемы. Наконец-то он добрался и до чемоданов. Разбирая их, он с удивлением вновь обнаружил футболку Марджи с уже известной нам эмблемой Y.W.C.A. (и какого черта он опять захватил её с собой?) Быстро причесался, провел рукой по гладко выбритому лицу и вышел из комнаты.

Первая попытка — выяснить насчет издававшихся здесь, в Лонг Биче, газетенок. Он не питал больших надежд, но был знаком с Хэнком Фрименом из «Ньюс», который мог снабдить его рекомендательным письмом. Пошел в холл, чтобы позвонить ему. На телефонном узле вовсю старался марсианин, занимавшийся психологической деморализацией телефонистки. Время от времени ему удавалось добиваться успеха: бедняжка совсем теряла голову. Но Льюку все же удалось связаться с Хэнком.

— Хэллоу! Привет, это Льюк Деверо. Как дела?

— Если любишь добрую шутку, отвечу, что превосходно. Как ты там справляешься с нашими зелеными друзьями?

— Как все. Сейчас занимаюсь поиском работы. Может, у тебя что-нибудь есть?

— Ничего конкретного, старина. У нас этих рекомендательных писем, заявлений и просьб — хоть стены оклеивай! И все — бывшие журналисты, работавшие на радио и на телевидении. Ты, нашим бизнесом никогда не баловался?

— Еще мальчишкой, продавал газеты.

— Старик, даже такую работу сейчас не найти. Я очень сожалею, но помочь ничем не могу. У нас идет очередное сокращение штатов, чтобы уменьшить издержки производства. А ты сам знаешь, сколько умных голов обивают сейчас пороги, так что, скорее всего, кончится тем, что и меня вышвырнут.

— А я-то думал, что когда исчезло радио, ваш основной конкурент, то и все карты вам сейчас в руки…

— Да, тираж растет, как на дрожжах, но ты же прекрасно знаешь, что не тиражом «питается» газета, а рекламой! А в обстановке, когда торговля дышит на ладан, говорить о рекламе просто смешно. Грустно, старик, все это…

У Льюка сразу отпала всякая охота звонить в другую редакцию.

В подавленном настроении Льюк вышел из холла и отправился в деловой центр города. Улицы кишели людьми — и, конечно, марсианами. Человеческая половина этой огромной толпы сновала туда-сюда, молча насупившись, но резкие, пронзительные голоса марсиан компенсировали угрюмую сдержанность землян. На проезжей части было совсем мало машин, да и те двигались как-то непривычно медленно: водители соблюдали предельную осторожность… У них уже был печальный опыт с марсианами, имевшими идиотскую привычку внезапно куимировать прямо на капот, полностью закрывая обозор. Поэтому единственным выходом из этого положения было плестись, словно черепаха, держа при этом ногу на тормозе, на случай нулевой видимости.

Другой опасностью, не меньшей, было желание проехать сквозь какого-нибудь марсианина, не зная точно, что или кто находится за ним.

Сам Льюк был свидетелем следующей сцены. Цепочка марсиан — непривычно спокойных — частично перекрыла Пайн-Авеню на уровне Седьмой улицы. Внезапно появился «кадиллак». Скорость была небольшой, около тридцати километров в час. Водитель — было видно, что нервы у него на пределе, лицо злое — резко увеличив скорость, направил свою машину прямо на них. А они стояли, маскируя выкопанную для прокладки канализации траншею.

«Кадиллак» подпрыгнул, словно резиновый мячик, переднее колесо отлетело и покатилось прямо на тротуар. Водителя выбросило через разбитое лобовое стекло. Уже на земле, весь в крови, он метал громы и молнии. А марсиане буквально вопили от радости.

На следующем перекрестке Льюк купил газету. Он даже не обратил внимание на её название. Пристроился у чистильщика обуви, позволив себе эту последнюю роскошь, прибегнуть к которой вновь он теперь сможет не ранее, чем будет снова располагать средствами. Машинально открыл страницу объявлений, выискивая рубрику: «Предлагается работа мужчичнам». На первый взгляд таковой просто не существовало. Он уже собирался выбросить листок, когда взгляд упал на объявления в самой нижней четверти колонки. Требовались две категории профессий: высококвалифицированные специалисты агенты по продаже на дому с комиссионными от объема совершенных сделок (в этом случае не требовалось никаких рекомендаций), т. е. работа в стиле околпачивания простаков. Льюку ещё в молодости как-то раз пришлось познакомиться с этим адской трудности занятием (а тогда ещё были хорошие времена). Уже тогда он поклялся, что никогда и ни при каких обстоятельствах, даже если его здорово прижмет, не будет связываться с такими делишками.

Может, надо было выбрать какой-нибудь другой район? Почему именно Лонг Бич? Нет, конечно, это никак не было связано с тем фактом, что психиатрическая клиника, где работала его бывшая жена, находился именно там… Все, никаких женщин! По крайней мере, на некоторое время. Короткая, но крайне неприятная встреча с Розалиндой на следующий же после его возвращения в Голливуд день, подтвердила все то, что ему выложил марсианин насчет той злосчастной ночи накануне — как и с кем она её провела. (Подонки, собирая сплетни и злословя, они никогда не врали; невольно приходилось им верить!)

А может, действительно, все его проблемы связаны с тем, что он совершил ошибку, поселившись в Лонг Биче?..

Но сообщения на первой странице красноречиво свидетельствовали о том, что все шло крахом повсюду.

РЕЗКОЕ СОКРАЩЕНИЕ РАСХОДОВ НА ОБОРОНУ, сообщал Белый Дом. Вывод был однозначным — следовало ожидать очередной волны безработицы. Но основной заботой были проблемы социальной поддержки широких слоев населения, поскольку многие были просто обречены на нищенское существование. Что касается русских и китайцев, то у них военный бюджет был не самой большой головной болью. Там было ещё больше проблем! К тому же, все теперь знали секреты друг друга. Но разве можно было в сложившейся ситуации готовиться к войне?

У Льюка волосы дыбом встали, когда он представил себе, что не дай Бог, вспыхнет война, когда марсиане весело и охотно примутся помогать обеим сторонам…

БИРЖУ ПРОДОЛЖАЕТ ЛИХОРАДИТЬ, заявляла другая статья. Курсы всех промышленных акций лихорадочно падали. Самый низкий уровень пришелся на предыдушую неделю. Только ценные бумаги, относившиеся к развлекательному бизнесу (радио, кино, телевидение и театр) проявили тенденцию к легкому подъему, достигнув десятой части номинала (это объяснялось долгосрочной стратегией дельцов, делавших ставку на возможность ухода марсиан).

Льюк заплатил чистильщику обуви и вышел, оставив газету на стульчике.

Льюк обратил внимание на длинную очередь, состоявшую из мужчин, хотя имелось и несколько женщин. То было бюро по трудоустройству. Очередь загибалась за угол и тянулась ещё дальше. Льюк собрался было пристроиться к ней, как в глаза ему бросилось объявление в витрине, разом охладившее его пыл:

ЗАПИСЬ — 10 ДОЛЛАРОВ. При сотнях соискателей работы (и все они ради этого были готовы развязать свои кошельки!) игра явно не стоила свеч.

А если он нечаянно набредет на бесплатное учреждение такого рода, то не хотелось и думать о том, какое там сейчас столпотворение…

Льюк двинулся дальше, наугад, лишь бы не стоять на одном месте. Через несколько минут увидел внушительных размеров старика, со свирепым взглядом, с густой нечесанной седой бородой, который стоял на ящике из-под мыла, на краю тротуара между двумя машинами и взывал ко всем проходящим мимо:

— …и почему, я вас спрашиваю, почему они никогда не врут? Почему они всегда откровенны, открыты? Почему? А я вам скажу: чтобы оболванить нас, притупить нашу бдительность, чтобы мы им поверили. Они не занимаются мелочевкой: за всем этим страшный ВЕЛИКИЙ ОБМАН!

И в чем же заключается это ВЕЛИКИЙ ОБМАН, друзья мои? В том, что они называют себя МАРСИАНАМИ! Но этим они водят нас за нос, обрекая наши души на вечные муки и пытаясь скрыть свою настоящую сущность!

Никакие они не марсиане! Они дьяволы, посланные Сатаной из самых глубин Ада. Так сказано в Евангелии!

Братья, не берите грех на душу! Откройте свое сердце Правде и молитесь. Молитесь, если хотите, чтобы силы зла навсегда покинули эту юдоль слез и скорби…

Льюк осторожно отошел в сторону и продолжил свой путь.

Он подумал, что для религиозных фанатиков во всем мире сейчас настал их звездный час. И в общем-то их невозможно было опровергнуть. Действительно, не было никаких доказательств, что марсиане — те, за кого они себя выдают. Но Льюк в демонов и дьявола не верил. А посему не был расположен подвергать сомнению заявления марсиан.

Увидел небольшую очередь. Подошел. Это было другое отделение биржи труда.

Какой-то юноша раздавал бланки. Протянул один и Льюку, который прочитал: БОЛЬШИЕ ВОЗМОЖНОСТИ В НОВОЙ ПРОФЕССИИ — СТАНОВИТЕСЬ КОНСУЛЬТАНТОМ ПО ПРОБЛЕМАМ ПСИХОЛОГИИ.

Остальное он не стал читать, текст был напечатан мелким шрифтом. Засунул листок в карман. Наверное, одна из жульнических контор, которые в последнее время, как грибы, растут или как комары на болоте. Характерное для кризисных времен явление.

И снова — очередь, вроде бы ещё длиннее, чем встреченные Льюком ранее. Не бесплатное ли это бюро по трудоустройству? Если оно, то ничто не мешает ему записаться за неимением лучшего выхода.

Очередь продвигалась быстро, и Льюк вскоре оказался впереди. Но то ли это было, на что он рассчитывал?

Нет, совсем иное.

Это был хвост жаждущих получить бесплатный суп, который раздавали в зале, вероятно, служившем когда-то танцевальным. Сотни людей (большинство мужчины) сидели за плошками с супом. Марсиане стаями резво носились по залу, скакали от стола к столу, играли в чехарду прямо на черепах обедавших, запуская по ходу ноги в дымящуюся жидкость (эффект, впрочем, чисто визуальный).

Запах варева, не из неприятных, напомнил Льюку, что уже наступил полдень, а он со вчерашнего дня не держал во рту ни крошки. Почему бы тогда не войти в эту бесплатную столовую? Похоже, любой и каждый имел право на порцию дарового угощения.

Но его внимание неожиданно было привлечено тем, что многие с откровенным отвращением стали отказываться от предложенной им чашки супа.

— В чем дело? — поинтересовался он у одного из тех, кто поступил так и с мрачным видом покидал зал. — Неужели так невкусно? Пахнет-то, вроде, неплохо.

— А вы сами взгляните, старина, — бросил на ходу этот человек.

Льюк подошел поближе. Прямо посередине большого чана, где варилась похлебка, устроился марсианин. Он регулярно наклонялся вперед и лакал жидкость нахлестами несоразмерно длинного и светло-зеленого языка. Затем высовывал его, делая вид, что вот-вот все выпитое изрыгнет обратно, сопровождая эту дикую сцену совершенно непотребными звуками.

Раздатчик супа, не обращая на того ровно никакого внимания, задевал черпаком очередную порцию, спокойно просовывая его через призрачное тело пришельца. Люди, соглашавшиеся после этого принять плошку с едой, вели себя так же невозмутимо (наверняка, были завсегдатаями этого пункта).

Льюк поспешно вышел из зала. Он прекрасно знал, что присутствие марсианина никак не сказывается на вареве, но Льюк не чувствовал себя ещё до такой степени голодным, чтобы вынести подобное — во всяком случае решил вытерпеть пока водились деньжата.

Льюк зашел в забегаловку, съел «гамбургер» и выпил чашку кофе. И, как ни странно, в помещении не было ни одного марсианина (впрочем, так же как и клиентов). Он допивал свой кофе, когда к нему подошел официант, здоровенный белокурый тип, где-то около двадцати лет, и предложил:

— Может, кусочек торта?

— Нет, спасибо.

— Зря, очень вкусный, с мирабелью. Бесплатно, за счет заведения.

— Ну, если так, то, пожалуй, согласен. Простите, а в честь чего это?

— Сегодня закрываемся. Выпечки столько, что уже не продать.

Он поставил тарелку и положил вилку перед Льюком.

— Спасибо, — поблагодарил тот. — Насколько понимаю, дела у вас неважнецкие?

Официант глубоко вздохнул:

— Неважнецкие? Не то слово, старина, это просто катастрофа!

 

Глава 3

Да, это была правда. Царил всеобщий хаос. И, пожалуй, в наибольшей степени в том, что касается нарушения законов и, соответственно, наказаний за это.

На первый взгляд казалось, что если полицейские теряют всякий контроль над ситуацией, то этим прекрасно пользуются всякого рода криминальные элементы. И наоборот. Но все было совсем не так, намного сложнее и запутанней.

Количество преступлений, совершаемых в состоянии аффекта и акты насилия достигли астрономических показателей. Нервное напряжение людей находилось на пределе. Из-за бесполезности всех попыток противостоять марсианам, население изливало все накопившееся зло и ненависть друг на друга. На улицах, как и в домах, возникали ссоры, драки просто так, из-за ничего. Быстро росло число убийств в состоянии гнева или какого-то затмения разума. Тюрьмы давно были переполнены. И не далек был тот час, когда в них откажутся принимать новых преступников.

Полиция была страшно перегружена, но не потому что она имела дело с профессиональными уголовниками, которые, как ни странно, почти исчезли. Количество преднамеренных преступлений, которые, как правило, возникают на основе какого-то определенного конкретного интереса, сокращалось прямо на глазах.

Потому что марсиане были отменными стукачами!

Вот типичный пример, взятый случайно, на выборку. Это произошло с Элфом Биллнгсом, лондонским карманником, как раз в тот момент, когда Льюк Деверо обедал в Лонг Биче. В Лондоне в эти минуты уже смеркалось. Но лучше предоставим слово самому Элфу.

Давай, Элф, выкладывай все, как было.

— Я только что отмотал срок — месяц на полном пансионе. Почти день просадил в забегаловке, где изрядно нализался. Но, надо вам сказать, голову никогда не теряю. А тут везуха — на улочке еле ползет фраер фартовый… Я навострился. Оглянулся — тихо, только напротив у кафе какой-то салага-лягаш, чего дрейфить-то?

Дело ждет — туза прихватить…

Минуточку, Элф, наверное лучше мне продолжить…

Итак, бедняга Элф Биллингс после месячного тюремного заключения вышел из кафе, где просадил все, до последнего пенса. Увидев в конце улицы хорошо одетого и еле ковылявшего впереди типа, естественно, сразу же надумал очистить его карманы. Посмотрел по сторонам; вроде бы полицейских поблизости не было. Единственное, что он увидел — это сидящего на крыше рядом припаркованной машины марсианина. Но Элф к тому моменту мало что слышал о них и практически ничего не знал об их забавах. В любом случае перспектива остаться в ту ночь без ночлега побуждала его рискнуть. Подойдя незаметно к этому типу, он ловко, на высочайшем профессиональном уровне вытащил у него бумажник.

Примерно то же самое вам рассказал и сам Элф, я только счел необходимым уточнить некоторые детали. А сейчас продолжу.

Вдруг, как гром среди ясного неба, он увидел рядом с собой прямо на тротуаре марсианина, показывавшего на бумажник, который Элф не успел ещё спрятать. Элф опешил от неожиданности. А этот идиот, марсианин, уже орал на всю улицу, и, видно было, что это доставляет ему величайшее удовольствие:

— Хватайте вора!.. Хватайте вора!..

— Заткнись, клоп вонючий, — прорычал Элф, быстро засовывая добычу в карман и с достоинством удаляясь с опасного места.

Но не тут-то было! Марсианин и не подумал замолкнуть. Наоборот, он пустился вслед за Элфом и ещё громче и веселее завопил насчет кражи. Обернувшись, Элф увидел, что его жертва опомнилась, обнаружила пропажу и припустилась его догонять. Элф прибавил в скорости, но на ближайшем углу с ходу влетел прямо в распростертые объятия дежурного констебля.

Ну, что, нравится вам это?!

И дело не в том, что марсиане питали какое-то особое отвращение к нарушителям закона; просто они были против всего рода людского. О! Как обожали посеять смуту! А что может в этом смысле сравниться с наслаждением — с хватить кого-то за руку прямо на месте преступления!

Следует, впрочем, отметить, что после ареста преступника, они отнюдь не успокаивались. Наступала очередь поиздеваться над полицейскими, все время ставя им палки в колеса. А что творилось на самом суде, вы и сами можете догадаться: судей, адвокатов, присяжных они доводили до такого состояния умопомрачения, что большинство процессов вырождалось, в конце концов, в фарс, в театр марионеток… И заканчивалось бесславным провалом. Да, чтобы проигнорировать этих вертких охальников, Правосудию следовало бы ослепнуть и оглохнуть.

 

Глава 4

— Да, торт — пальчики оближешь, — прочувственно произнес Льюк, кладя на тарелку вилку. — Еще раз, огромное спасибо.

— Может, дополнительную чашечку кофе?

— Нет, действительно больше не хочу. Вполне всего достаточно.

— Тогда что-нибудь еще?

Льюк улыбнулся, но как-то нерадостно.

— Да, если бы работу предложили.

Официант щелкнул пальцами.

— Отличная мысль! Я мог бы вам предложить поработать… полдня. Подойдет?

У Льюка от неожиданности округлились глаза.

— Еще бы! А это не шутка?

— Ни в коем случае. Можете приступать прямо сейчас.

Официант вышел из-за стойки, снял с себя белый фартук и протянул его Льюку.

— Берите, снимайте пальто и одевайте это.

— Подождите! — забеспокоился Льюк. — Что вы хотите сказать этим? Что это все значит?

— Я ухожу. Возвращаюсь к себе в деревню.

Видя недоуменный взгляд Льюка, он улыбнулся:

— Я вас не разыгрываю, я и в самом деле хочу вернуться домой. У моих стариков небольшая ферма на берегу Миссури. Оттуда я и приехал сюда два года назад. Пришлось попотеть, дела шли неплохо. Но сейчас, весь этот бардак… Короче, думаю, надо смываться отсюда!

Его глаза сверкнули теплым светом, взгляд устремился куда-то вдаль, а в голосе как-то сразу прорезался родной диалект.

— Изумительная идея, — восхитился Льюк. — По крайней мере, там не будете знать забот с хлебом насущным. И уж там явно не будет таких толп марсиан, как здесь. Этим хмырям не по душе зеленый цвет!..

Немного подождал реакции на свою шутку, но что-то не сработало…

— Я уже давно решил: как только закроется этот ресторашка, сразу же рвану отсюда подальше, — продолжил официант. — А сегодня с самого утра места себе не нахожу… обещал хозяину не закрываться до пяти часов. Но раз вы уже здесь, то все будет о'кей. Не так ли?

— В этом я не совсем уверен. А кто мне заплатит?

— Кто-кто! Я! У меня выходит десять долларов в день, да ещё чаевые. Как раз вчера получил последний раз зарплату. Не вижу никаких проблем: забираю свои законные десять из кассы за сегодня: пять — вам, пять — мне, ну и, конечно, оставлю записку. В общем, все чин чинарем.

— Тогда по рукам, — обрадовался Льюк, снимая пальто. — Будут какие-нибудь особые инструкции?

— Нет. На все имеются ценники. Все, что не на виду, найдете в холодильнике. Так что, берите свои пять зелененьких, и вечное вам спасибо, дружище!

— В добрый путь!

Попрощались, пожав друг другу руки. И юноша-официант отбыл, напевая раскатистым голосом какую-то, только ему знакомую и близкую мелодию родного края.

Льюк обошел свои новые «владения». Было похоже, что самое сложное блюдо, которое здесь готовили, — это яичницу с ветчиной. Ну, этим-то его, как и любого другого писателя-холостяка, ненавидевшего тратить свое драгоценное творческое время попусту на какие-то обеды в ресторане… нет, этим его не испугать.

В конце концов, место было весьма приличным. Ему даже захотелось, чтобы хозяин передумал насчет закрытия. Шутка ли: десять долларов в день, да ещё дармовое питание. Нет, так он мог бы продержаться долго, а если все пойдет ладом, то по вечерам можно будет даже вернуться и к перу.

Увы, ближе к вечеру, он уже не сомневался, каково будет решение патрона. Клиенты заходили в четком ритме — один в час. Да и заказы ограничивались минимумом. Тут и не надо было быть экономистом, чтобы понять, что доходы никак не покрывали затрат на приобретение продуктов плюс расходы общего порядка.

Иногда «заглядывали» марсиане, но тут же исчезали, не видя никого, кого можно было бы извести, донять, допечь, т. е. для них не было никакого смысла терять время.

Когда стрелка часов подползала к пяти, Льюк решил сэкономить, поужинав тут же в ресторане, хотя есть не очень-то и хотелось. Проглотил пару сандвичей, завернул ещё несколько и засунул в боковой карман пальто. Засовывая будущий завтрак, он нащупал какую-то смятую бумажку. Это был тот самый проспект, который ему всучили на улице ещё утром.

Допивая последнюю чашку кофе, он прочитал его.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД ИЗ НЫНЕШНЕГО КРИЗИСНОГО СОСТОЯНИЯ — ЭТО ПРИОБРЕСТИ НОВУЮ ПРОФЕССИЮ.

И чуть пониже, уже более мелким шрифтом:

Становитесь консультантом-психологом.

Текст был отлично набран — без крупных заголовков, приятного размера буквами. Это придавало ему уважительную консервативность.

«Вы умны, у вас прекрасное образование и хорошие физические данные… и вы без работы?» — ставился вопрос «в лоб». Прежде чем продолжить его читать, Льюк поймал себя на мысли, что обращаются вроде бы прямо к нему и даже чуть ли не кивнул в полном согласии головой.

«Если вы отвечаете всем этим требованиям, то у вас появилась возможность помочь себе и своим близким, став консультантом-психологом, помогая людям, давая им советы, как сохранить спокойствие и психологическое равновесие в присутствие марсиан, независимо от того, сколько времени они ещё собираются „гостить“ у нас!

Если у вас уже есть профессиональные навыки — особенно если вы знакомы с основами психологии — то всего несколько занятий помогут вам приобрести достаточно опыта и здравых суждений, которые помогут вам противостоять целенаправленным атакам марсиан против человеческого разума.

Занятия на курсах будут проводиться по группам из семи человек, что позволит использовать методику свободной дискуссии. С вами будет заниматься дипломированный (в Огайо Стейт, 1953 г.) доктор психологии с 1958 г., активный член американской ассоциации психологов, специалист по индустриальной психологии в „Конвейр корпорейшн“, автор многочисленных монографий и известной книги „Твои нервы и ты“ (Даттон, 1968 г.) Ралф С. Форбс».

Чуть ниже был напечатан номер телефона.

Прежде чем снова сунуть его в карман, Льюк ещё раз пробежался по проспекту. Все это не было похоже на розыгрыш или сомнительную махинацию, если этот тип, в действительности, обладал всеми перечисленными титулами.

Сама идея не была уж такой алогичной. Ведь в самом деле люди уже сейчас, не говоря уж о ближайшем будущем, нуждаются в поддержке. Да и ещё как! Ведь они по-крупному выбиты из привычной колеи. И если этот Форбс действительно нашел какое-то «лекарство»…

Посмотрел на часы: пять часов десять минут. Какого черта запаздывает хозяин ресторанчика? Он уже было подумал уйти, не дожидаясь его, когда открылась дверь. На Льюка присталльно смотрел коренастый мужчина.

— Где мой работник?

— По дороге к себе домой.

Льюк объяснил ему ситуацию. Как ни странно, хозяин спокойно воспринял его объяснения и прошел к кассе проверить выручку за день. Повернулся к Льюку с листком бумаги в руках.

— Неужели так мало? Или вы и себя при этом не забыли? — проворчал он.

— Может, я и поступил бы так, если бы наработал на кассу хотя бы чуть поболее десяти долларов! Это мой минимум, чтобы поступиться моральными принципами.

— Ну, ладно. Верно, — глубоко вздохнул босс. — Вы уже поужинали?

— Да, проглотил несколько бутербродов да с собой взял несколько штук.

— Не стесняйтесь, берите еще. Я закрываюсь… Какого лешего торчать здесь весь вечер? Мы с женой все равно не съедит того, что осталось.

— Спасибо, не откажусь.

И Льюк ушел, унося с собой запас еды на весь следующий день.

Войдя в свою комнатушку, он спрятал весь свой запас провизии, предварительно завернув её в фартук и в чемодан на всякий случай от мышей и тараканов… Кто знает, что водится в этих убогих «меблирашках»? Потом опять вытащил из кармана проспект, прочитав его уже не спеша. Вдруг на его плече возник марсианин, знакомясь вместе с ним с текстом. Пробежав текст глазами быстрее, чем Льюк, он расхохотался гомерическим смехом и исчез по-английски.

Не столь уж глупо это предложение, подумал Льюк. Во всяком случае стоит рискнуть пятью долларами за одно занятие. Льюк внимательно осмотрел содержимое кошелька: насчитал шестьдесят один доллар, все же ему здорово подфартило в ресторанчике — целых пять зелененьких, не считая двухдневного запаса еды.

Что же, эти дополнительные пять долларов ви можно было бы как раз выгодно вложить в надежде на хорошие дивиденды в будущем. И уж в любом случае, он получит некоторые рекомендации по самоконтролю перед лицом марсиан. Может быть, это даже поможет ему снова сесть за пишущую машинку.

И прежде чем успел передумать, Льюк уже набирал номер телефона.

У доктора Форбса был звонкий, но спокойный голос. Льюк представился и продолжил:

— Доктор, я прочитал ваше объявление, и, признаться, оно меня заинтересовало. Хотел бы спросить, когда у вас очередное занятие и есть ли ещё свободные места в группе?

— Мы ещё не начали, господин Деверо. Первое занятие с группой состоится сегодня вечером, то есть, через час. Второе занятие — завтра, в два часа после обеда. Ни одна из групп не заполнена полностью. Так что, выбирайте сами.

— Чем быстрее, тем лучше. Скажем, сегодня вечером. Это у вас дома?

— Нет, я снял небольшой офис в Билдинг Дреджер, что на Пайн Авеню, комната 614. У вас сейчас есть время? Я хотел бы с вами немного поговорить?

— С большим удовольствием.

— Спасибо. Я думаю, вы меня правильно поймете: прежде чем записать вас в свою группу, мне необходимы кое-какие данные. Повторяю, господин Деверо, я далек от мысли заниматься… надувательством людей. Лицемерить не стану, хочу заработать, но поверьте, главное для меня — помочь людям, а очень скоро такая помощь понадобится очень многим. И одному человеку с этим не справиться. Именно поэтому мне и пришла в голову идея подготовить последователей моего дела.

— Понимаю. Ученики, которые однажды превратятся в апостолов.

— Хорошо сказано, — рассмеялся психолог. — Но при одном существенном замечании: я не считаю себя Мессией. Просто достаточно веря в собственные скромные возможности, хочу не ошибиться и тщательно подобрать учеников. Именно поэтому, чтобы не распыляться, я и группы формировал столь малочисленные.

— Прекрасно вас понял и готов ответить на любые вопросы.

— У вас законченное среднее образование или что-то эквивалентное этому?

— Только два года, но я добиваюсь, чтобы мой диплом приравняли к среднему, хотя, надо признаться конкретной специализации у меня не было. Всю жизнь я занимался самообразованием, перелопатил горы книг.

— Не сочтите за неделикатность, но сколько вам лет?

— Тридцать семь. Да… мне тридцать семь лет, но, естественно, не все эти годы я занимался чтением книг…

— Что-нибудь читали по психологии?

— Совсем мало. В основном, популярные издания, рассчитанные на широкого читателя.

— Могу я спросить вас, чем вы главным образом занимались?

— Сочинительством.

— Что, на самом деле? Может, научная фантастика? Слушайте, а вы не Льюк Деверо?

— Да, это я. Но только не говорите, пожалуйста, что вы ещё увлекаетесь научной фантастикой.

— Конечно, почитываю. Точнее, это мое хобби. По крайней мере, так было до того, что случилось две недели тому назад. А сейчас, честно говоря, не вижу, у кого может быть такое настроение, чтобы заниматься этим… Ваши книги, думаю, сейчас пылятся на полках… Так вы по этой причине… хотите приобрести новую профессию?

— Положа руку на сердце, я оказался в творческом кризисе ещё до появления марсиан. А их нашествие никаких в этом смысле изменений для меня не принесло. А что касается рынка фантастики, то положение намного хуже, чем вы себе представляете: жанр попросту скончался и похоронен. И вряд ли когда-либо воскреснет, даже если в один прекрасный момент марсиане исчезнут.

— Поверьте, господин Деверо, я очено сожалею, что вы оказались в столь тяжелой ситуации. Излишне добавлять, что рад видеть вас своим будущим учеником. Не задавал бы вам всех этих дурацких вопросов, если бы сразу узнал вас. Итак, увидимся вечером?

— Договорились.

Вопросы психолога, подумал Льюк, не пропали впустую. Они показали ему, что тот — человек порядочный. Более того, теперь он верил Форбсу. Он понял, что вполне может освоить основы этой новой отрасли знаний, находящейся все ещё в пеленках. И он был готов взять столько уроков, сколько потребуется, даже если указанное в проспекте их число (2 или 3) было преуменьшено. Если подведут финансы, то Форбс, относясь к нему с уважением как к писателю, наверняка, согласится засчитать ему последние свои лекции в кредит.

Он будет посещать его курс, а свободное от учебы время посвятит изучению психологии в Публичной библиотеке. И, возможно, наступит тот день, когда…. кто знает? В конце концов, он еще, слава Богу, не старик! И почему бы не бросить литературу и заняться чем-то другим?

Читал он быстро, усваивал легко. Тем более не стоило останавливаться на полпути и следовало приобрести максимум знаний в этой области, даже если он и не получит официального документа об этой новой квалификации.

Льюк быстро принял душ и начал бриться.

И вдруг над самым ухом взорвался радостный густой хохот, откуда-то вдруг появившегося марсианина. Льюк, вздрогнув, порезался. Ничего серьезного, и останавливающий кровотечение карандаш быстро сделал свое дело. В этой связи Льюк задумался, а может ли опытный психолог привить человеку навыки, исключавшие рефлексы такого рода. Возможно, Форбс знал ответ на этот вопрос. Иначе придется покупать электробритву… Пожалуй, в любом случае стоит это сделать, как только появятся необходимые средства.

Льюк решил, что необходимо произвести благоприятное впечатление. С этой целью одел лучший костюм, чистую глаженную рубашку и подобрал соответствующий галстук. Вышел из дома в прекрасном настроении, насвистывая по дороге какую-то задиристую мелодию. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений — сегодня он должен быть победителем. Он чувствовал, что наступил узловой момент в его жизни, началась новая эра. Даже тот факт, что лифты в Билдинг Дрейджер не работали, не повлиял на его состояние духа: поднялся по лестнице словно на крыльях.

Дверь ему открыл высокий и худой мужчина в сером костюме, в очках в черепашьей оправе. Протягивая ему руку, спросил:

— Господин Льюк Деверо?

— Да, это я, доктор Форбс. Как вы меня узнали?

Последний улыбнулся:

— Частично методом исключения: все ученики, кроме одного, уже в сборе. С другой стороны, я уже как-то видел вашу фотографию на обложке одной из ваших книг.

Войдя, Льюк окинул взглядом комнату: в ней находилось четыре человека: двое мужчин и две женщины, хорошо одетые, с умными и приятными лицами. Точнее, всего присутствовавших было пять. На письменном столе Форбса, положив ногу на ногу, с недовольным видом бездельника восседал марсианин. Форбс представил Льюка всем присутствующим, кроме марсианина. Мужчин звали Кендэлл и Брэнт; женщин — мисс Ковальски и мисс Джонниистон.

— Я бы вас представил и нашему другу с Марса, если бы я знал как его зовут, — жизнерадостно добавил Форбс. — Но, как они нам сами сказали, у них нет имен.

— Пошел ты в ж… — буркнул марсианин.

Льюк уселся на свободное место. Форбс подошел к письменному столу и посмотрел на часы:

— На моих ровно семь, но мы могли бы подождать ещё пару минут. Вот-вот должен подойти последний член нашей группы. Как вы думаете?

Все согласились с этим, и мисс Ковальски предложила, не теряя времени, заплатить за занятие.

Пять банкнот по пять долларов оказались в руках Форбса, который, словно пасьянс, разложил их на столе.

— Благодарю вас. Если к концу занятий кто-то сочтет, что все, о чем я буду говорить, ерунда, то он при желании может забрать свою долю обратно. Ну вот и наш опоздавший. Господин Грешэм, не так ли?

Это был пятидесятилетний мужчина, совершенно лысый. Льюку его лицо показалось знакомым, хотя он и не мог вспомнить, где он мог его видеть. Прежде чем занять место рядом с Льюком, он положил свои пять долларов с другими. После того, как его представили всем присутствующим, он наклонился к Льюку и тихо спросил:

— Мы не встречались где-то с вами?

— Знаете, меня тоже мучает этот вопрос. Надо будет потом поговорить. Постойте!.. Думаю…

— Пожалуйста, потише!

Льюк замолчал, словно ученик, которому сделали замечание, и выпрямился на стуле. Поняв, что это был не Форбс, а марсианин, он густо покраснел. Но как бы заговорщецки подбадривая, марсианин ухмыльнулся в его адрес.

Форбс тоже улыбнулся и начал свою лекцию:

— Думаю, прежде чем начнем говорить о серьезных вещах, все вы должны твердо усвоить одну истину: ни при каких обстоятельствах вам не удастся полностью абстрагироваться от марсиан, в особенности если их действия и высказывания являются неожиданностью для вас. Конечно, этот тезис мог бы быть завершающим в моем курсе, но все же, считаю, что будет не лишним предупредить вас об этом с самого начала.

Итак, проблема состоит в следующем: ваше существование рассудок и состояние духа будут менее подвержены их влиянию, если вы сумеете выбрать правильную тактику, а именно выбрать нечто среднее между полнейшим их игнорированием и приданием им чрезмерного значения.

Первое решение, когда вы будете заставлять себя поверить в то, что их просто не существует, есть определенная форма отрицания реальности, которая, хотите вы или нет, может прямо привести вас к шизофрении или паранойи. Если вы пойдете по второму пути, то и тут вас ожидают не менее неприятные вещи… депрессия равно как и инсульт или инфаркт.

«Разумно», — подумал Льюк.

Именно в этот момент марсианин, сидевший на письменном столе, широко, с хрустом и без всякого стеснения зевнул.

Какой-то, уже другой, марсианин резко скуимировал прямо перед носом Форбса так, что тот не смог удержаться и чуть заметно непроизвольно вздрогнул.

Но тот мужественно поверх головы марсианина улыбнулся своим ученикам.

Форбс опустил взгляд на конспект. И, о ужас! Еще один марсианин уже сидел как раз на нем. Протянув сквозь него руку, он отодвинул в сторону свои записи. Марсианин, как ни в чем не бывало, проделал то же самое и приспокойненько снова устроился на них.

Форбс вздохнул, обратившись к присутствовавшим.

— Кажется, придется обойтись без конспекта. У них абсолютно ребячливое чувство юмора.

Но марсианин, словно обезьяна, повторил его движение. Психолог встал, чуть отклонился в сторону, чтобы лучше видеть аудиторию, минуя пришельца. Марсианин не отставал от него.

— Как я только что сказал, — продолжил форбс, — они обладают особым, наивным чувством юмора, как дети. Это позволяет мне сообщить вам, что долгое время изучая поведение детей и их отношение к марсианам, я и пришел к своей террии. Вы, наверное, уже сами заметили, что дети, после первой волны паники и страха, быстро и намного лучше, чем взрослые, привыкли к их присутствию. Это особенно характерно для детей в возрасте менее пяти лет. У меня самого двое и…

— Джоннии, не двое, а трое, — вмешался марсианин, сидевший на письменном столе. — Я сам видел квитанцию на телеграфный перевод на две тысячи башлей, которыми ты заткнул рот этой душеньке из Гардены, лишь бы она не обратилась в суд для установления отцовства…

Форбс покраснел.

— У меня двое детей… в моем доме, — сказал он уверенным голосом, и…

— И жена алкоголичка, — закончил за него марсианин. — У тебя что, память что ли отшибло? Забыть ее!

Форбес молчал, закрыв глаза будто что-то считал в уме.

— Нервная система у детей, — наконец продолжил он, — как я уже описывал это в моей книге «Ваши нервы и вы», популярная работа, которую…

— Не такая она уж и популярная, Джоннии. Судя по квитанциям оплаты авторских прав, продано менее тысячи экземпляров.

— Я хотел сказать, популярная в том смысле, что она написана для широкого круга читателей, простым и доступным языком.

— Да неужели? Тогда почему же она не идет?

— Потому что люди просто не покупали ее! — с досадой парировал Форбс (улыбнулся ученикам). — Простите. Мне не надо было ввязываться в эту бесполезную дискуссию. Если они задают вам глупые вопросы, ни в коем случае не отвечайте им. Хорошенько усвойте это правило.

В мановение ока марсианин, который до этого восседал на его конспекте, скуимировал прямо на голову Форбса и принялся раскачивать ногами перед его лицом, периодически закрывая ему вид на слушателей.

Форбс посмотрел на свои записи. Сейчас он мог что-то в них прочитать, хотя бы эпизодически.

— Ах, да… Вот о чем ещё хочу вам сказать. Пока это ещё возможно, просто зачитаю некоторые моменты. С вашим будущим пациентом, которому вам предстоит помочь, будьте абсолютно откровенными…

— Джоннии, почему бы тебе первому не последовать этому правилу? поинтересовался марсианин, сидящий на краю стола.

— … не требовать ничего, что не было бы оправдано и…

— А как насчет твоего проспекта-рекламы, Джоннии? Ты, наверное, просто забыл уточнить, что упоминаемые тобой «монографии» нигде и никем не издавались.

Проглядывавшее между двумя зелененькими и не перестававшими раскачиваться маятником ножками марсианина, лицо Форбса побагровело. Медленно приподнявшись с кресла, он уперся обеими руками о край письменного стола.

— Я… я… — пролепетал он.

— Слушай, Джоннии, а что если ты им ещё и скажешь, что был всего лишь простым лаборантом на кафедре психологии в Конвейре… и уж совсем было бы не плохо упомянуть причину того, за что они тебя вышвырнули оттуда пинком под задницу.

Марсианин, приставив указательные пальцы к вискам, недвусмысленно стал шевелить другими, разразившись каким-то картавым и вульгарным подобием смеха.

Форбс со всей силой двинул кулаком… и взвыл от боли, поскольку удар пришелся на массивную металлическую лампу, которую марсианин скрывал своим телом.

Он отдернул руку и ошалевшим взглядом стал рассматривать её сквозь мельтешащие перед глазами ноги марсианина. И вдруг буквально в следующее мгновение в комнате уже не было никаких марсиан.

Бледный, как смерть, Форбс медленно сел в кресло и тусклым ничего не выражавшим взглядом уставился на людей, сидящих перед ним, как бы спрашивая — кто они такие и почему они здесь. Рукой прошелся по лицу, словно пытаясь отодвинуть что-то, чего уже там и не было. Потом промямлил:

— Что касается наших отношений с марсианами, важно помнить… — после чего замолк, опустил голову на руки, лежавшие на столе, и начал всхлипывать.

Женщина, сидевшая ближе всех к столу, госпожа Джонниистон встала и положила руку на его плечо:

— Господин Форбс… господин Форбс, с вами все в порядке?

Вместо ответа — рыдания.

Все встали. Госпожа Джонниистон повернулась к ним:

— Думаю, в данной ситуации нам лучше всего уйти и…(она собрала шесть банкнот)… в конце концов, полагаю, что они по праву остались за нами.

Она раздала их присутствовавшим, не забыв и себя. Все вышли из комнаты (некоторые на цыпочках), кроме Льюка и его соседа, господина Грешэма, который успел ему шепнуть:

— Останемся. Возможно, ему понадобится наша помощь.

Оба подошли к Форбсу, подняли его голову и усадили в кресло. Глаза «доктора психологии» были открыты, но смотрели на них ничего не видящим взглядом.

— Он в шоковом состоянии, — сказал Грешэм. — Возможно, он и придет в себя, но… — В его голосе слышались сомнения. — Может, нам вызвать какого-нибудь коновала?

— Похоже, он повредил руку. Пожалуй, стоит позвонить врачу.

— Нет необходимости звонить. Случай серьезный. Какой-то медик держит кабинет в этом здании. Когда я подъехал, в его окнах ещё горел свет.

Они оставили врача в кабинете Форбса, подробнейшим образом объяснив ему, что здесь произошло и доверив ему решать, какие дальнейшие шаги следует предпринять.

— В принципе был нормальный тип, только вот нервишки подвели, проронил Льюк, когда они спускались по лестнице.

— Да и идея его неплоха, пока тоже не подвела. Как-то мне от всего этого не по душе. Кстати, я в полной растерянности, где мы все же с вами раньше встречались?

— Может быть, в Парамаунте? Я там проработал шесть лет… до того, как пару недель тому назад они закрылись.

— Ну, конечно же! Вы работали на монтаже. А я года два назад как-то был у вас, пытался наскрести что-нибудь на сценарий. Но потом оставил это дело. Не по мне оно. Ведь я писатель, а не сценарист.

— Да, припоминаю. Скажите, Деверо…

— Зовите меня просто Льюк. А ваше имя… Стив, не так ли?

— Совершенно верно. Вот такие дела, Льюк. Я тоже себя как-то паршиво чувствую. И у меня вполне четкие планы в отношении того, как потратить те пять долларов, которые я только что заполучил обратно…

— Они, наверняка, совпадают с моими. Так как, купим и пойдем к вам или ко мне?

Выбор в конце концов пал на комнату Льюка, так как Стив жил вместе с сестрой и зятем да ещё дети. Были и другие неудобства.

Рюмка за рюмкой оба к концу вечера прекрасно справились со своими черными мыслями и подавленным настроением. Выяснилось, что Льюк намного сильнее в этом деле. К полуночи Грешэн уже не держался на ногах; Льюк ещё кое-как соображал, хотя временами отключался.

Он безуспешно пытался растормошить Грешэна, но видя, что все впустую, решил продолжить пить в гордом одиночестве, наедине со своими мыслями. Ему до чертиков хотелось с кем-нибудь поболтать. Хоть какой-нибьудь марсианин появился бы! Говорить сам с собой он не мог, поскольку не был ни в достаточной степени пьяным, ни сумасшедшим.

— Слава Богу, пока что нет, — уточнил он громко.

Возможно, именно эта, вырвавшаяся непроизвольно фраза заставила его замолчать и уйти в себя.

Подумал о бедном Форбсе, которого они с Грешэном в сущности бросили в беде. Надо было хотя бы подождать диагноза врача, чтобы знать, излечим ли этот случай или уже нет.

Можно было бы позвонить врачу. Конечно, но он уже не помнил его имени.

Может, позвонить в психиатрическую больницу? А вдруг Форбса доставили туда? Да, Марджи могла бы его об этом проинформировать, ведь она там работала. Но у него не было ни малейшего желания говорить с нею. Хотя, почему это… Ну уж нет. К чему ворошить старое. Они давно развелись. С какой стати звонить ей? Нет, пошла она и вообще все женщины подальше…

И тем не менее он спустился в холл и подошел к телефону. Если и шатался, то совсем самую малость… но для того, чтобы найти нужный номер в телефонной книге и набрать его пришлось закрыть один глаз.

Спросил Марджи.

— Простите, какая у неё фамилия?

— Э… — в голове возник какой-то провал, и он никак не мог вспомнить её девичью фамилию. Потом все-таки она откуда-то всплыла, но он подумал, что у нее, наверняка, пока ещё его фамилия, так как развод пока не был оформлен официально.

— Марджи Деверо. — Добавил: — Медсестра.

— Минуточку.

Через некоторое время в трубке раздался голос Марджи:

— Слушаю?

— Добр'ночи, Марджи. Это Льюк. Я тебя поднял с постели?

— Нет, я в ночной смене. Рада слышать твой голос. Я так возновалась за тебя.

— Правда? Неужели за меня? Со мной все в порядке. А чего это ты волновалась?

— Ну… сам знаешь… марсиане. Столько людей… Короче, беспокоилась, и все.

— А! Ты думала, что я уже того, не правда ли? Не волнуйся, моя драгоценная, со мной они не могут ничего сделать. Ты же знаешь, я балуюсь научной фантастикой. Помнишь? Точнее, писал когда-то. Так вот, этих марсиан… это Я их выдумал!

— С тобой все в порядке, Льюк? Мне кажется, ты принял изрядную дозу.

— А что тут такого? Ну выпил. И чувствую себя преотлично. А как ты?

— Тоже ничего. Но страшно устала. Просто… ты не поверишь, но тут самый настоящий дурдом! Но я не могу долго болтать по телефону. Тебе что-нибудь нужно?

— Ничегошеньки, лапочка ты моя. Я же тебе сказал: у меня все — лучше некуда.

— В таком случае, мне надо идти. Но я хотела бы поговорить с тобой, Льюк. Ты можешь позвонить мне завтра после обеда?

— Прекрасно, душенька. Во сколько?

— В любое время, но только после обеда. До свидания, Льюк.

— До завтра, дорогая.

Уже с очередным стаканом в руке, он вдруг вспомнил, зачем звонил ей. Только теперь дошло, что он собирался поговорить с Марджи о Форбсе. Да ну его, к черту! В любом случае, он никак не мог повлиять на его судьбу, как бы она не сложилась.

Странно, откуда у Марджи этот дружелюбный тон. Особенно если учесть, что она сразу почувствовала, в каком он состоянии. Когда он надирался до чертиков, для неё это всегда было, как красная тряпка для быка.

Наверное, она действительно беспокоилась о нем… Но с какой стати?

И тут он вспомнил. Она всегда подозревала, что у него не очень устойчивая психика. Психоанализ, на котором она настаивала… А сейчас она, наверняка, подумала, что…

Но если он правильно угадал ход её мыслей, то тогда она попала пальцем в небо. Он будет последним, кто даст себя одолеть этим марсианам.

И, словно бросаяв вызов и Марджи, и марсианам, Льюк опрокинул ещё рюмку. Он ещё всем им покажет!

Именно в этот момент он заметил, что не один в комнате — на него смотрел марсианин.

Льюк повел в его сторону ходившим из стороны в сторону пальцем.

— Ва…м не удастся меня сломить… Это Я вас придумал…

— Джоннии, ты итак уже по уши в дерьме. Нажрался, как свинья.

Марсианин с отвращением взглянул сначала на Льюка, а потом на Грешэма, храпевшего на диване. Решив, что нет смысла связываться с этими двумя болванами, он исчез.

— Ну вот, разве… я не был прав? — пробормотал Льюк.

Отпил ещё глоток, а потом… у него едва хватило времени поставить рюмку на стол: голова его упала, и он мгновенно заснул.

Ему снилась Марджи. То он с ней крупно ругался, то… Несмотря на присутствие этих марсиан, все же сны продолжали оставаться делом чисто интимным.

 

Глава 5

Между тем, так называемый, Железный Занавес трясло, как листок дерева при землетрясении.

Руководители государства встретились с внутренней оппозициеей, против которой оказались бессильными чистки и репрессии.

Они не только не могли обвинить в этом капиталистов — поджигателей войны, но очень быстро обнаружили, что марсиане были намного опаснее их традиционных политических оппонентов.

Марсиане не очень-то переживали, что они не марксисты. Они вообще были против любой политической философии, независимо от её идеологической подоплеки. Им было совершенно безразлично, с кем они имели дело, с коммунистом или с капиталистом — своими шутками и издевательствами одинаково доставали и первых и вторых. Правительства, формы правления, демократия, тирания — все это были пустые слова для них. Как в теории, так и на практике. Они намекали, что там у них, на Марсе, существует какая-то особая, идеальная форма управления, но неизменно уклонялись от уточнения, что это за модель и как она работает, ограничиваясь лишь заявлением, что это не нашего ума дело.

Было ясно и другое: она не миссионеры. Никаких поползновений выступать с позиций оказания нам какой-то помощи. Их единственная цель: все знать обо всем и проявить себя с максимальной степени невыносимыми.

В результате всего этого, за Железным Занавесом наступил полнейший хаос.

Стало невозможным формировать общественное мнение! Марсиане проявляли страшный интерес к пропаганде…

Невозможно стало что-то скрывать. Марсиане, а это мы уже знаем, были безгранично болтливы.

В первые месяцы прокатилась целая волна чисток, снятия с руководящих постов. Многие пострадали.

Но через некоторое время все как-то утряслось. Надо было что-то предпринимать. Всем было ясно, что надо идти на некоторые уступки. Всех не устранишь и в Сибирь не сошлешь. Стали не то чтобы поощрять, но относиться терпеливей к некоторой свободе в прессе и даже, конечно не в стратегическом плане, к небольшим отклонениям от генеральной линии партии и правительства.

Да, грустно все это было, очень грустно…

Но самым ужасным была невозможность вести пропаганду, даже на государственном уровне. Факты и цифры, статистика, как в газетах, так и в официальных речах руководителей, должны были быть реальными, точными. Марсиане чуть ли не в экстаз входили и шумно разоблачали малейшие несоответствия с действительностью.

И я вас спрашиваю: как можно управлять таким кораблем, как Государство, в таких условиях?

 

Глава 6

Но и у капиталистов, поджигателей войны, дела шли не лучше. Да и у кого в эти времена не было трудностей? Чтобы не быть голословным, сошлемся на то, что произошло с Ральфом Блейз Уэндэллом. Родился он вместе с нашим веком, то есть в этот момент ему было ровно шестьдесят четыре года. Высокий, сутулившийся, худой, с седыми волосами и усталыми глазами. Да, ему здорово не повезло (а ведь вначале все говорило наоборот) быть избран президентом США в 1960 году.

Вы представляете себе: до очередных выборов в ноябре, он был главой государства со ста восьмьюдесятью миллионами жителей и шестьюдесятью миллионами марсиан.

В тот день — это было где-то к вечеру, в самом начале мая, прошло всего шесть недель после прибытия марсиан — он одиноко сидел за письменным столом в своем огромном кабинете с задумчивым видом.

Вокруг — ни одного марсианина. В этом не было ничего необычного. Марсиане редко беспокоили людей, которые находились одни; при этом им было все равно — президент ли это, диктатор, простой клерк или какая-нибудь гувернантка. Полное отсутствие уважения к людям распространялось в одинаковой степени на всех землян.

Итак, в те минуты, по крайней мере, на какой-то момент, о котором идет речь, президент находился в полном одиночестве. Его рабочий день кончился, но ему претило — вот так встать и удалиться. Не исключено, что он попросту устал, причем по обосому, в результате комбинированного воздействия двух сильных чувств — сознания своей громадной ответственности и понимания полнейшей беспомощности. Он нес на своих плечах тяжкое бремя поражения.

С чувством горечи и подавленности он прокручивал в голове все то, что произошло за последние шесть недель, времени полного ералаша и кавардака: разразился острейший кризис, связанный с тем, что в одночасье без работы остались миллионы рабочих! Ну кто бы поверил, что, оказывается, столько людей, прямо или косвенно, тем или иным образом, но живут за счет индустрии развлечений — спектаклей, спорта, массовых зрелищ?

И как следствие, резкое снижение курса акций, охваченных безработицей отраслей в конце концов и падение биржевой деятельности вообще практически до нуля. Кризис с каждым днем усиливался. Неужели он и дальше будет углубляться? До каких пор? Производство автомобилей упало на восемьдесят семь процентов. Никому и в голову не приходило купить новую машину! Зачем? Куда ехать? Люди сидели по домам. А на работу — если она ещё имелась можно поехать и на старой модели. Зато рынок подержанных машин был просто забит, да и какие они там использованные — все эти авто были практически новенькие, поскольку люди старались избавиться от них за ненадобностью. В сущности самое удивительное в этом было даже не то, что производство упало на восемьдесят семь процентов, а то, что с конвейеров все ещё продолжали сходить новые машины.

Раз в таких масштабах стоял автотранспорт, то не меньше пострадала и нефтяная промышленность (добыча и переработка). Больше половины бензоколонок были закрыты.

Следующей жертвой в этой цепочке было производство стали и резины. Еще один источник безработицы.

Строительство было полностью парализовано, не хватало свободных капиталов для инвестирования. И снова безработные!

А что творилось в тюрьмах. Переполнены до предела. И это при том, что преступность упала почти до нуля. Правонарушение потеряло смысл, как заметили специалисты, но места заключения-то уже забиты. А что прикажете делать с теми тысячами граждан, которых ежедневно арестовывают за насилие?

А что предпринять в отношении Вооруженных Сил, когда война стала мифом? Может, всех демобилизовать? А что это даст? Еще миллионы безработных? Как раз сегодня, во второй половине дня, он подписал распоряжение, согласно которому любой военнослужащий, способный зарабатывать себе на жизнь или у которого были какие-то личные сбережения, мог возратиться домой. Но все дело в том, что таких людей, как оказалось, было ничтожно мало.

Государственный долг… бюджет… программа трудоустройства… Вооруженные силы… бюджет… государственный долг…

Президент Уэндэлл схватил голову руками и что-то тихо проворчал. Он почувствовал себя вдруг очень старым человеком, не способным ничего изменить, и бесполезным.

В этот момент, словно отвечая на его ворчание, из угла кабинета раздался издевательский голос:

— Привет, Джоннии! Ты что, подрабатываешь, что ли? Смотрю, остался на сверхурочных. Может, помочь тебе?

Последовало отвратное и гнусное хихиканье.

 

Глава 7

По правде говоря, не везде дела были так уж плохи.

Речь идет о психиатрах: им-то работы хватало! Они просто сходили с ума, стараясь помешать сделать это другим.

Не отставали от них и многочисленные похоронные бюро. Смертность росла прямо на глазах: тут и волна самоубийств, насилий, и частые приступы апоплексии. Гробовщики процветали даже несмотря на то, что в последнее время появилась набиравшая силу мода на погребение и кремацию без всяких ритуалов. (Для марсиан не представляло никакого труда превратить похороны в балаган и буффонаду. Но самое ужасное было, когда очередь доходила до надгробных речей. Любимое развлечение марсиан состояло в том, чтобы в пух и прах разносить хвалебные высказывания об усопших, когда обычно умалчивают о недостатках и даже пороках. Присутствовавшие на похоронах марсиане неизменно располагали неопровержимыми документами в отношении дорогих ушедших из жизни лиц, поскольку предварительно вели наблюдение, подслушивали под дверями или знакомились с секретной документацией. И зачастую близкие умершего любимого отца или супруга безукоризненной репутации при жизни узнавали такое, от чего волосы становились дыбом.

Аптеки тоже не жаловались на свой бизнес. Продажа аспирина, снотворного и тампонов для затыкания ушей достигла баснословного уровня.

Но, естественно, продажа спиртного стала самым настоящим Клондайком!

С незапамятных времен алкоголь всегда был излюбленным лекарством человека против каждодневных испытаний судьбы. А в нынешней ситуации эти превратности зеленоликой судьбы заполнявшие внутренний мир каждого, были в тысячи раз хуже тех трудностей, которые встречались прежде, до появления Марсиан. Поэтому все воистину нуждались в эффективном лекарстве.

Даже поменялась культура пития — все старались преимущественно пить у себя дома. Но кафе и рестораны не пустовали: толпы — после обеда, постоянный наплыв — вечерами. Зеркала за стойками баров почти все были разбиты, потому что посетители запускали в марсиан бутылками, пепельницами и многим другим, что попадалось под руку. Никто и не думал восстанавливать их. Зачем? Все равно их будет ждать та же самая участь.

У самих марсиан не было этой привычки выпивать, но они просто обожали толкаться среди посетителей кафе и баров. Хозяева полагали, что их привлекал сам шум и гам. Они слетались словно мухи. Музыкальные автоматы и радио работали на полную мощность, и посетителям приходилось просто орать во весь голос, чтобы быть услышанными соседями по столику или стойке.

В этой ситуации марсианам ничего не оставалось делать, как тоже кричать что было мочи. Но на фоне такого гвалта они мало чего могли добиться. Поэтому в конечном счете в кафе и барах их присутствие было менее всего назойливым и заметным.

Легче всех было пьющим в одиночку (а жизнь заставила большинство стать именно такими). Надо было только поудобней усесться за стойкой бара, взять в руки бокал и закрыть глаза: марсиане как будто исчезали, их не было ни видно, ни слышно. А если через какое-то время все равно приходилось открывать глаза, то люди были уже в таком состоянии, что присутствие или отсутствие марсиан мало их трогало.

Именно по этой причине излюбленным местом времяпровождения населения стали кафе и бары.

 

Глава 8

Вот, например, «Желтая лампа», что на Пайн-Авеню, в Лонг Биче. Бар, как бар. Просто в нем сейчас пребывает наш герой — Льюк Деверо. А нам уже пора вернуться к нему, как ни как, он накануне важного, возможно, самого важного, события в своей жизни.

Он сидит за стойкой бара, с бокалом в руке, закрыв глаза. У нас есть прекрасная возможность понаблюдать за ним со стороны, не беспокоя нашего персонажа.

С того последнего раза, когда мы его видели, он мало в чем изменился, разве что похудел немного, а к этому времени прошло уже семь недель. Как и прежде, гладко выбрит, чист, прилично одет, хотя уже давненько его костюм не знал утюга, а по воротничку его рубашки можно было догадаться, что он сам себе стирает. Но поскольку это летняя сорочка, вид у неё все равно вполне достойный.

До этого момента ему как-то везло, не возникало больших трудностей. Он рационально использовал свои пятьдесят шесть долларов, временами округляя мелкими и случайными подработками.

Но завтра ему все же придется обратиться за пособием по безработице. У него оставалось всего шесть долларов, и он решил все их истратить сегодня вечером на выпивку. С того вечера, когда он звонил Марджи, он не притрагивался к бутылке, ведя жизнь аскета, человека физического труда (конечно, когда появлялась работа). Он поклялся не пить (как и не звонить Марджи, хотя и обещал это сделать в пьяном виде.) Он не хотел встречаться с нею до тех пор, пока не найдет, как и она, по-настоящему подходящую работу).

Но в тот вечер после десятидневных бесполезных поисков хотя бы какой-либо эпизодической работы, он чувствовал себя в подавленном состоянии. Перед баром он раскошно — по временам! — пообедал у себя в номере затхлой белой фасолью с холодными сосисками и подсчитал наличность. Да, все, что у него оставалось, это — тютелька в тютельку — шесть долларов.

И тогда он решил послать всех и вся к черту. Все равно, если не случится непредвиденного чуда, этой суммы хватит не надолго. Так уж не лучше ли позволить себе напиться в стельку.

После семи недель полнейшего воздержания от алкоголя и с полупустым желудком этих денег должно было хватить на отличную пьянку. Конечно, завтра он проснется с раскалывающейся от боли головой, в ужасном настроении, но зато с пустыми карманами он с чистой совестью сможет отправиться за вспомоществованием.

Вот с такими мыслями, не надеясь ни на какое чудо, он и заявился в «Желтую Лампу», где, тем не менее, оно его давно уже поджидало.

Льюк допивал уже четвертую порцию, несколько расстроенный тем, что ожидал большего эффекта от трех предыдущих. Но денег хватало ещё на несколько, и он надеялся, что возьмет свое.

Собираясь отхлебнуть очередной глоток, он почувствовал, как кто-то положил руку на его плечо.

— Льюк, — прокричал ему кто-то прямо в ухо.

Голос, конечно, мог принадлежать и марсианину, но только не рука. Поэтому он повернулся, готовый послать подальше нарушителя его одиночной попойки.

Это был Картер Бенсон, улыбающийся, словно рекламировал зубную пасту. Да, именно тот Бенсон, который пару месяцев тому назад предоставил в его распоряжение свою хижину в пустыне, чтобы он мог приступить к своему научно-фантастическому роману, которым он так и не разродился!

Картер был отличным малым, но в данный момент Льюк не нуждался ни в ком. Он хотел только одного — наедине расчувствоваться над своей судьбой. Картер просто процветал на вид, как будто ничего вокруг и не происходило. Но даже если бы тот предложит ему выпить, Льюк все равно сейчас предпочел одиночество.

Он кивнул головой Картеру и процитировал ему строчку из поэмы Льюиса Кэрролла, состоявшую из набора словообразований. Поймет тот или нет — в данной ситуации это не имело никакого значения, поскольку в баре стоял такой шум, что Картер только и мог, что видеть шевеление его губ.

Снова тряхнув головой, Льюк повернулся к своему бокалу и снова закрыл глаза. Картер, насколько он знал, не законченный кретин и должен был понять его настроение и исчезнуть.

А для него как раз настал момент пригубить напиток и в очередной раз пожалеть себя.

Но та же самая рука снова коснулась его плеча. Неужели это снова Картер? Он что совсем стал лопухом, глупым как пробка?

Льюк снова открыл глаза. Что-то мельтешило перед его глазами. Судя по розовому цвету, это явно был не марсианин. Эта штука находилась так близко от него, что он вынужден был скосить глаза. Все равно непонятно. Тогда он откинул голову, чтобы лучше рассмотреть её.

Это был чек. Да, настоящий, оформленный по всем правилам. Чек, выданный Бернстейном, их с Картером общим издателем. Четыреста шестьдесят долларов!

Ну и что? Этот хитрован Картер хочет обмыть свои литературные успехи. Пусть лучше проваливает отсюда! Льюк снова закрыл глаза.

Опять его хлопают по плечу, причем настойчиво. Чуть-чуть приоткрыл глаза. Чек лежал все на том же месте.

Присмотревшись внимательнее, поразился, что он был выписан не на Картера Бенсона, а на Льюка Деверо.

Это ещё что за новости! Какой там чек, когда он уже столько должен Бернстейну, который выплатил ему аванс за книгу, которую он так и не написал?

Протянув сразу задрожавшие руки к чеку, Льюк принялся его внимательно рассматривать. Вроде бы настоящий.

Марсианин, который лихо, как по ледяной дорожке, катился по стойке бара, прошел сквозь его руки и чек. Льюк от неожиданности его выпустил из рук, но тут же снова подхватил, не очень представляя себе, что с ним делать. Наконец, повернулся в сторону Картера, который все так же продолжал улыбаться. Спросил его:

— Что все это значит?

На сей раз он старался четко артикулировать каждое слово, чтобы Картер смог его понять по движению губ.

Картер показал двумя пальцами на стойку, потом поднял кулак с указательным пальцем, повернутым в сторону двери.

— Может, поговорим на улице?

В старые добрые времена такой жест означал совершенно другое и был понятен для всех — пора выяснить отношения в хорошей драчке. Но сейчас все изменилось. Если люди желали поговорить, не надрываясь и не угадывая по губам слова, они вставали и выходили наружу вместе с выпивкой. Это даже стало традицией. Официанты уже давно привыкли к этому и никак не реагировали при виде клиентов, выходящих таким образом из бара.

Льюк сунул чек в карман, взял обозначенные движением руки Картера два бокала и стал пробираться сквозь толпу в сторону выхода. Единственным риском в таких случаях была возможность, что какому-нибудь марсианину взбредет в голову увязаться за выходящими. В таком случае не оставалось ничего другого как вернуться назад. Но им повезло. Они оказались на улице совсем одни.

— Спасибо, дружище! Извини, я вел себя по-свински — хотел послать подальше. Но что все это означает?

— Ты когда-нибудь читал «Кровавое Эльдорадо»?

— Что? Да это же моя книга! Постой, но ведь написана она тому лет пятнадцать. Один из самых паршивых моих вестернов.

— Да, верно. Не согласен только с твоей оценкой романа. сейчас она последний писк моды.

— Шутишь?

— Наоборот! Она настолько сейчас нарасхват, что одно из издательств собирается выпустить её в массовой серии карманного формата. Ты только представь, что вестерн настолько пошел в гору, что бьет все рекорды. Редакторы ломают головы в поисках оригинала. И этот чек ни что иное, как небольшой аванс, который ребята внесли Бернстейну в счет твоих авторских прав.

— Небольшой? Ну, конечно! Четыреста долларов, да разве это аванс? Кот наплакал. Пойми миеня правильно, я не то что цену себе набиваю, но все же…

— Старик, аванс был в три тысячи, но возможно, ты подзабыл, что был должен Бернстейну две тысячи с половиной. Так что за их вычетом все сходится четко. Ну ты и счастливчик. Надо же, даже с долгами рассчитался!

Льюк невозражал такой трактовке вопроса, и Картер продолжил:

— У Бернстейна не оказалось твоего адреса. Я предложил переслать чек мне с обязательством, что я тебя из-под земли достану.

— А как же тебе это удалось?

— Через Марджи узнал, что ты обретаешься где-то в этом районе. Оставалось только пройтись по барам. Я был уверен, что рано или поздно…

— Просто чудо! — воскликнул Льюк. — Ведь после звонка Марджи я сунулся сюда в первый и уж точно надолго в последний раз. Но вернемся к Бернстейну. Что он говорит обо всем этом?

— Советует тебе забросить всю эту научную фантастику. Она уже никому не нужна. Ну, признай же, разве можно в нынешней-то ситуации побудить кого-то читать космические росказни? Да у них эти марсиане по домам шастают! И тем не менее, люди пока продолжают читать. Пробудился большой интерес (и ещё больший к вестернам) к криминальным историям. Он также просил тебе передать, что если ты уже впрягся в работу над обещанным научно-фантастическим романом…

— По правде говоря, даже и не приступал еще.

— Ну и отлично! В любом случае Бернстейну он уже ни к чему, и он просил тебя забыть о нем.

— Это не так уж и трудно сделать, поскольку я и не начинал даже. Ни одной стоящей мысли не приходило в голову. Лишь как-то вечером, сидя в твоей хижине… Кстати, тогда-то и появились марсиане.

— Льюк, какие у тебя планы? Что ты собираешься делать, чем заниматься?

Вопрос застал Льюка врасплох. Действительно, а какие же у него планы. На полученные четыреста долларов он с учетом снижения цен мог безбедно протянуть несколько месяцев. С безденежьем покончено, и он мог теперь увидеться с Марджи. Если захочет. Но горел ли он желанием поступить таким образом?

— Честно говоря, не знаю, — признался он как Картеру, так и самому себе.

— А я вот знаю, — выпалил Картер. — Да, ты обжегся на научной фантастике. Но вестерны? Если у тебя хоть чуть-чуть варит в черепушке, ты должен вернуться к ним. Для тебя это дело не новое.

— Да и был-то всего один роман. Ну ещё несколько рассказов. Но все дело в том… что не люблю я их.

— Слушай, а может тебе нравится быть посудомойкой?

— Нет… не совсем.

— Да открой ты свои глазенки.

Картер что-то вытащил из папки. Вроде было похоже ещё на один чек… и, надо же, — это, действительно, был чек. Льюк взглянул на него. Тысяча долларов на имя Льюка Деверо, подписанный тем же Бернстейном.

— На этот раз речь идет о персональном авансе Бернстейна в счет твоего будущего вестерна, если, конечно, ты соизволишь согласиться написать его. Он прямо так и сказал: если и на сей раз получится не хуже, чем «Кровавый Эльдорадо», он заплатит тебе пять кусков. Ну, как? Они твои — стоит тебе сказать «да».

— Дай-ка посмотрю!

Льюк вырвал из рук Картера второй чек и начал его рассматривать, с каким-то любовным благоговением.

Дела явно шли в гору. У него уже зародились кое-какие мысли насчет сюжета. Он знал, как начнет свой новый вестерн.

— Смеркается, до самого горизонта — бескрайняя равнина Техаса, измотанный дальней дорогой ковбой на лошади…

— Браво! Может, спрыснем это дело? — заторопился Картер.

— Непременно! А мо… Может, не будем? Только не обижайся, оставим на потом.

— Но почему? Вдохновение, что ли нашло?

— Ты угадал. У меня аж мозги закипают. Хотел бы начать прямо сейчас, пока я настроился. И выпил не так много, чтобы затуманились мозги.

— Я тебя отлично понимаю. В таких случаях, ничего так не возбуждает, как чистый лист бумаги перед тобой. Ладно, оставь мне только свой адрес и телефон.

После того, как Льюк их ему сообщил, Картер продолжил:

— Знаешь, Марджи тревожится в отношении тебя. Я понял это по её манере говорить по телефону. Она вынудила меня обещать дать ей твой адрес, если, конечно, я тебя разыщу. Извини, что вмешиваюсь в ваши личные дела, но ты не возражаешь?

— Да нет, ничего. Но тебе незачем беспокоиться: я ей сам позвоню завтра.

Льюк от всего сердца пожал на прощание руку Картеру, сердечно поблагодарив его за все. Он немедля поспешил к своей печатной машинке, которая уже давно скучала по нему.

Он был до такой степени возбужден, что только у себя в доме, поднимаясь по лестнице, заметил, что по-прежнему держит в руке бокал виски с содовой. Надо же, всю обратную дорогу нес его, да с такой осторожностью, что даже капли не пролил!

Рассмеявшись, он залпом осушил его.

Уже у себя в комнате снял пиджак, развязал и отбросил в сторону галстук, закатал рукава рубашки. Поставил поудобнее машинку, рядом с нею пачку бумаги, пододвинул стул и уселся. Вставил первую страницу. Решил печатать, не останавливаясь для исправления черновика. Будет стучать с ходу на одном дыхание. В конечном варианте все может пригодиться.

Название? Ломать себе голову, подыскивая какое-нибудь интригующее название для вестерна, не было необходимости. Главное — ухватиться за главную сюжетную линию и задать ритм, характерный для этого жанра литературы. Что-нибудь в роде «Выстрелы на границе» или «Выстрелы в Пекосе».

«Выстрелы», кажется, подойдут, но только без всяких там границ; события в «Кровавом Эльдорадо» уже происходили на границе. А что касается «Пекоса», то он даже не знал, существует ли такое место на географической карте. Нет, лучше Аризона. Он путешествовал по тем краям, и не составит труда описать их.

Кстати, какие там протекают реки? Литтл Колорадо: что-то уж слишком длинное (название, конечно, а не сама река). Так, ещё была какая-то… Троут Крик… но — «Выстрелы на Троут Крик» — нет, не пойдет.

Ага, кажется, нашел! Джила! «Выстрелы на Джиле». А что ещё если чуть изменить, скажем, «Рила»?

Льюк напечатал название будущего вестерна заглавными буквами на самом верху страницы.

Чуть ниже отстучал: «Льюк Деверс». Этот всевдоним он выбрал ещё когда писал свой «Кровавый Эльдорадо». Деверо как-то не звучало, не встраивалось в ритм вестерна.

Еще ниже вставил: «Глава 1», потом пропустил несколько интервалов и отодвинул каретку в правую сторону.

Ну, с богом! Чувствовал, весь роман где-то прямо на кончиках пальцев. Он даже не собирался останавливаться на деталях сюжетной линии, все должно было само собой состыковаться по ходу работы, выстроиться в определенный логический ряд.

Вообще вестерны ограничены небольшим кругом тем. В принципе, почему бы не использовать уже знакомый и однажды использованный вариант своего давнишнего рассказа «Гром в долине»? Два соперничавших ранчо в состоянии «войны», одно принадлежит бандиту — предателю и извергу, а второе, естественно, — положительному герою. И на этот раз те же самые ранчо можно разбросать по берегам реки Рила, что будет прекрасно соответствовать названию. У бандита-предателя, конечно, ранчо побольше с целым штатом головорезов и профессиональных убийц, вооруженных до зубов; у героя ранчо поменьше, или даже совсем маленькое, и компания нескольких бравых и отважных ковбоев, отнюдь не убийц.

И конечно же, найдется место для девушки. Как же без нее? Для любого романа — это просто необходимо.

Он был доволен. Интрига, сюжет выстраивались прямо на глазах.

Теперь требовались решить один важный вопрос: от чьего имени вести рассказ. Немного подумав, Льюк определил, что автором повествования должен быть один из головорезов, подручный бандита, которого однако, недавно наняли и поэтому он по своей сущности был все же хорошим типом, который в конце концов, к тому же влюбляется в дочь положительного героя, порядочного и честного ковбоя. Просто потрясающе! Сейчас все пойдет, как по маслу.

Несколько мгновений пальцы Льюка зависали над клавиатурой, он сделал несколько пропусков для начала абзаца и начал:

«По мере приближения Дона Мартсона к силуэту, который ожидал его на тропинке, он начал догадываться, что речь шла о мужчине с разбойничьим выражением лица, одетом полностью в черное. В руках поверх серебряной шишки на луке седла он держал кусок разбитого карабина. В этот момент…»

По началу каретка переводилась медленно, потом скорость стала увеличиваться. Льюк, зачарованный треском клавиш машинки, трепетно плыл в бурном потоке изливавшихся из него слов. И вдруг…

Один из марсиан, совсем небольшого росточка, объявился сидящим верхом на каретке, и вместе с ней мельтешил перед глазами Льюка, бодро покрикивая.

— И-эх! Трогай, милая! Гони во всю, жми! Быстрее, Джоннии, живее! Вперед!

Льюк зарычал.

А потом…

 

Глава 9

— Что у него, доктор, кататония? — тихо осведомился интерн.

Врач скорой помощи почесал подбородок, рассматривая неподвижное тело, лежавшее на кровати.

— Очень странно, — сказал он. — Больной несомненно находится в состоянии кататонии. Но похоже, это только приступ.

Повернулся к хозяйке квартиры, которая стояла у входа в комнату Льюка:

— Вы сказали, что сначала раздался крик?

— Да, так и было. Я подошла послушать, что случилось, но машинка продолжала стучать, и я подумала, что все нормально. А потом, минуты через две-три, услышала треск разбитого стекла. На этот раз я уже вошла: окно было вдребезги разбито, а он был с другой стороны, на площадке пожарной лестницы, куда он упал. Если бы не она, мне бы пришлось звонить в морг.

— Странно, — повторил доктор.

— Вы его увезете, доктор? Он, видно, потерял много крови…

— Не волнуйтесь, порезы не серьезные. Да, придется забрать его с собой.

— Может, раны-то и не очень страшные, но смотрите, что сделалось с моим платьем. Теперь его, такое испачканное, и не отстираешь!

— Мне, действительно, жаль вас, поверьте.

— А разбитое окно, кто мне за все это заплатит?

— Простите, — глубоко вздохнул врач. — Но это вопрос не к нам. А что, если нам сделать хотя бы первичную обработку ран, остановив кровотечение? Будьте так любезны, принесите нам кипяченой воды.

Хозяйка не стала спорить и поспешно вышла из комнаты.

— Вам, действительно, нужна кипяченая вода? — удивился интерн.

— Ну, конечно же, нет. Но мой тебе совет: если хочешь избавиться от женщины, попроси у неё кипяченой воды. Срабатывает на все сто.

— Да, похоже. Сначала обработаем раны спиртом, или все же увезем его?

— Продезинфицируй прямо сейчас, а я тем временем осмотрюсь.

Врач подошел к письменному столу и наклонился над пишущей машинкой, в которую был вставлен лист бумаги.

— Льюк Деверс… Мне знакомо это имя. Совсем недавно я его слышал, но где?

— Понятия не имею, доктор.

— Напечатано начало какого-то вестерна. Так, «Глава 1». Первые три абзаца вроде ничего… потом литера пробила бумагу насквозь. Именно в этот момент что-то и произошло. Наверняка, какой-нибудь мирсианин.

— Как будто существует в мире что-то еще, способное довести людей до помешательства!

— Другое дело раньше. Тогда как-то люди сходили с ума каждый по-своему. А теперь один диагноз на всех — марсиане. — Доктор вздохнул. Вот в этом месте он закричал. Затем, по словам хозяйки, ещё какое-то время стучал на машинке… Но, иди сюда! Посмотри-ка на это.

Интерн как раз закончил обрабатывать раны и подошел к врачу. Прочитал вслух:

«Ну трогай милая давай давай гони вовсю вперед жми по тракту живей скорей вперед»

— Похоже на телеграмму, посланную Зоро своей лошади, — добавил он. Это вам говорит о чем-нибудь, доктор?

— Даже не знаю, что и сказать. Думаю, между этим набором слов и тем, что произошло с ним, есть что-то общее. Но что? Да, ладно. Идем отсюда.

Интерн прошелся по карманам Льюка в поисках бумажника (если бы нашлись деньги, то пациент имел бы право на частную клинику). Конечно неплохо было бы обнаружить какие-то указания насчет того, кого «предупредить при несчастном случае со мной». Увидев всего три банкнота по одному доллару, доктор с интерном скривились. Но тут же от удивления широко распахнули глаза, когда наткнулись на два чека.

— Льюк Деверо! — воскликнул врач, читая его получателя на чеке. Теперь вспомнил. Его псевдоним очень похож на настоящую фамилию, поэтому-то он и показался мне знакомым.

— Не знал, что у вас хватает времени на чтение дешевых книжонок.

— Ну конечно же, нет. Тут совсем другое дело. В психиатрической клинике работает медсестра… она обзвонила все медицинские учреждения подобного типа с просьбой сообщить ей об этом типе, если он попадется кому-то на лечение. Я думаю, это её бывший муж.

— Ну и отлично. Вот и нашелся тот, кого в таких ситуациях следует предупреждать. Но как насчет денег?

— Ах, да… Если его признают сумасшедшим, будет ли признан действительным этом чек? Вот в чем проблема.

— Верно. Посмотрим, что скажет жена. В конце концов, это её трудности.

— Справедливо. Позвоню-ка я ей.

Через пять минут врач вернулся. Бодренький и веселенький.

— Все о'кей, дружище. Она берет на себя все расходы и просит отвезти его в клинику. Пришлет за ним частную скорую, просит, чтобы мы её подождали на месте.

— Высший класс! (интерн зевнул). Интересно, почему это она опасалась, что с ним могло что-нибудь этакое случиться? Он что, припадочный?

— В некоторой степени, да. Но это ещё не все. Она особенно беспокоилась, как бы он снова не начал писать. Это дело он забросил, с появлением марсиан. По её словам, когда у него наступает очередной творческий порыв, он до такой степени сосредотачивается на своей работе, что не дай бог его внезапно потревожить. Тогда он способен подпрыгнуть метра на три, а то и в транс впасть. Когда он творил, она взяла за привычку ходить на цыпочках и вообще быть тише воды и ниже травы.

— Эх, узнать бы, что такое мог сделать с ним марсианин в этот вечер.

— Да и я сгораю от любопытства.

— А ПОЧЕМУ БЫ ВАМ НЕ СПРОСИТЬ ОБ ЭТОМ МЕНЯ, ГОСПОДА?

Их словно током ударило. Резко повернулись: Льюк Деверо сидел на краю кровати, а у него на коленях примостился марсианин.

— Ничего себе! — ахнул врач, не веря своим глазам.

Льюк улыбался. Вид у него был вполне нормальный. Он прекрасно владел собой.

— Вот я вам и говорю: спросили бы меня — и удовлетворили бы ваше любопытство. А произошло вот что: месяца два назад я тронулся (возможно, от сильного умственного напряжения, так как тогда я лихорадочно искал сюжет для романа). Дело было в одной хижине, кругом пустыня, вот у меня и появились галлюцинации — начали мерещиться марсиане. С того самого дня они меня постоянно преследовали, и только этим вечером я, кажется, избавился от этого наваждения. Я снова здоров!

— А вы… уверены, что это были всего лишь галлюцинации? — осторожно полюбопытствовал врач.

Одновременно он положил руку на плечо интерна, давая тем самым понять, чтобы тот был предельно осторожен. Если при таком состоянии духа он посмотрит на свои колени, то может окончательно сойти с ума!

Но интерн не понял намека.

— Ну, хорошо. А как, — вмешался он, — называется то, что сидит у вас на коленях?

Врач вздрогнул. Льюк опустил глаза. Марсианин тоже взглянул на него, подняв голову вверх и показав ему при этом длинный желтый язык. Потом шумно втянул его обратно, но высунул снова, чтобы облизать кончик носа.

Льюк отвел свой взгляд и с любопытством посмотрел на интерна:

— О чем это вы? Я лично ничего не вижу у себя на коленях. Вы что, с ума сошли?

 

Глава 10

То, что произошло с Льюком Деверо, позднее было прекрасно описано в монографии доктора Элликотта Г. Снайдера, директора клиники, куда был доставлен больной. Без всякого сомнения, то был уникальный случай. По крайней мере, не было ни одного другого официального сообщения о том, что человек, обладающий зрением и слухом, не видел и не слышал марсиан.

Понятно, в мире достаточно много людей глухих и слепых, которые не могли воспринимать марсиан органами чувств и вынуждены были положиться в этом вопросе на то, что им о них сообщали. И если некоторые из них так и не поверили в реальность марсиан, то корить их, видимо, за это не стоило.

Разумеется, было немало таких, в здравом уме или нет, кто допускал их существование, но отказывался видеть в них марсиан. Большаяа часть из них были людьми суеверными или же религиозными фанатиками. Так вот, согласно их утверждениям это были, на выбор: ангелы зла, химеры, бесенята, шотландские привидения-плакальщицы, просто привидения, элементалы, эльфы, духи, колдуны, маги, волшебники, призраки, джины, домовые, злые карлики, живущие в шахтах — кобольды, корриганы, доппельгенгеры, ирландские и всех прочих национальностей гномы, чародеи, кудесники, демоны из ада, пери, силы тьмы, знахари, ведьмы, тролли и прочая и прочая, даже не знаемо кто.

Во всем мире все секты и конгрегации перессорились по вопросу, как относиться к марсианам. Например, Пресвитерианская церковь разделилась на три: Демоническая, которая считала марсиан исчадиями ада, посланными на Землю в наказание за наши грехи; Пресвитерианская Научная, которая признавала их марсианами, но видела в этом нашествии печать Божью, как и в любом другом катаклизме, и, наконец, Пресвитерианская Ревизионистская, которая объединяла базовые доктрины двух первых течений, предполагая только, что сам Ад находится на планете Марс. (Одно из ответвлений этого учения — реревизионисты — шло ещё дальше, утверждая, что Рай находится в противоположном направлении — на Венере).

Лишь Православная и Католическая церкви избежали раскола по этой животрепещущей теме.

Ученые заявляли, что агрессоры не были ни марсианами, ни дьяволами, но результатом (видимым и слышимым) какой-то ОШИБКИ ЧЕЛОВЕКА, и что они сразу же исчезнут стоило только перестать верить в их существование. (Надо заметить, что эта доктрина была очень близка параноидальной иллюзии Льюка Деверо — с той лишь разницей, что применительно к нему она отлично сработала).

Католическая церковь сохраняла свою целостность благодаря постулату о непогрешимости Папы. Тот в своем апостольском послании заявил, что создана авторитетная комиссия из теологов и католических ученых для выработки позиции Ватикана по этому вопросу с тем, чтобы дать соответствующие рекомендации пастве как расценивать это явление, а пока суть да дело, каждому верующему католику позволялось думать, как ему заблагорассудится без риска быть объявленным еретиком или раскольником. Так как дискуссии по этому поводу на Кельнском Соборе обещали быть бесконечными (при принятии решения требовалось полнейшее единодушие), каждый человек в этом смысле был в ладах со своей душой. Но это только часть проблемы. То в одном, то в другом месте объявлялись девственницы, утверждавшие, что у них было божественное видение (всегда противоречивое) относительно природы марсиан, их места и предназначения во Вселенной. Церковь не признавала их толкований, и их последователями становилась горстка земляков. Даже у той, что появилась в Чили, и у которой, как говорили, на ладонях появились стигматы в виде следов зеленых ручонок с шестью пальцами.

В кругах, склонных скорее к мистике, чем к религии, теорий появилось ещё больше, как и рекомендаций относительно того, каким образом извести марсиан (в этом смысле церковь была более последовательна, утверждая, что единственное спасение — обратиться с молитвами к Богу).

Книги по шаманству, колдовству, демонологии и магии раскупались в мановение ока. Снова стали модными чудотворство, заговоры, заклинания, ворожба, причем придумывали все новые и новые их способы и формы.

Предсказания астрологов и гадалок — от тарота до разбора внутренностей барана — имели шумный успех, в особенности насчет дня и часа, когда марсиане вернутся к себе на планету. Было так много прогнозов, что независимо от конкретной даты их вероятного отбытия, все равно и в любом случае с сотню оракулов попали бы в точку. И всякий, кто выступал с таким прогнозом на ближайшие дни, сразу же и до истечения провозглашенного срока приобретал свою малую толику сторонников.

 

Глава 11

— Должен вам признаться, миссис Деверо, что такого случая в моей практике ещё не было, — заявил доктор Снайдер, сидя в кресле своего богато обставленного кабинета. Это был коренастый, сильный мужчина, с проницательными глазами на круглом, лунообразном лице.

— Но что тут особенного, доктор? — удивилась Марджи Деверо. У нас ещё не было возможности познакомиться с этой молодой дамой: она была красивой, высокого роста, с волосами цвета майского меда и голубыми глазами, стройная, с прекрасными формами (о таких женщинах говорят — у них все на месте), которые ненавязчиво и гармонично подчеркивались облегающим халатом медсестры, который она ещё не успела снять с себя. — То есть, я хотела спросить, почему вы ставите диагноз паранойя?

— Дело в том, что неспособность видеть и слышать марсиан красноречиво говорит в пользу наличия невротического механизма отрицания действительности, — пояснил врач. — Но дело не в том, что это сложный случай, миссис Деверо. Скажу вам больше: это у меня первый пациент, который выглядит так хорошо, как если бы он был вполне здоровым человеком. Я даже испытываю в этом смысле зависть к нему. И чуть ли не колеблюсь, а стоит ли пытаться его лечить. Льюк уже неделю как у нас, — продолжал он, — чувствует себя превосходно, никаких жалоб. Разве что просит вас навестить его, а сам полностью ушел в работу над своим вестерном, уделяя ему по восемнадцать часов в день. И, поверьте мне, я прочитал первые четыре главы и должен вам сказать, что они совсем недурны. А вы имеете дело со специалистом в этой области. Вестерны — это моя слабость. Я даже достал экземпляр «Кровавого Эльдорадо», написанного им много лет назад. Так вот, нынешний роман в сто раз лучше. Не удивлюсь, если этот станет бестселлером а может быть и классикой этого жанра литературы. Да, ситуация деликатная. Если я вылечу его от навязчивой идеи, от этого наваждения — полнейшего отрицания существования марсиан…

— Понимаю. Тогда он просто не сможет продолжать работать над своим романом.

— Проблема заключается именно в этом. Сделаем ли мы Льюка более счастливым, вынудив его снова увидеть вокруг себя марсиан?

— Короче говоря, вам лично не хочется его лечить, а оставить его таким, какой он есть сейчас?

— Не знаю, что и делать, миссис Деверо. Это такой вызов всем устоям.

— Кстати, а что с чеками?

— Позвонил издателю. Чек на четыреста долларов — это то, что ему были должны. Мы его оприходуем, и этого вполне достаточно, чтобы оплатить месяц пребывания в клинике.

— Доктор, а вам кто заплатит?

— Да что вы, о чем речь? Как я могу требовать гонораров, если ещё не приступил к его лечению, да в принципе и не собираюсь? Что касается второго чека. Это аванс за вестерн, который он сейчас строчит. Когда я сообщил господину Бернстейну, что Льюк, хотя и тронулся, но продолжает писать, он отнесся к этому весьма скептически. Попросил, чтобы я прочитал ему по телефону первую главу… этот телефонный разговор, наверное, обошелся ему в добрую сотню долларов, но он был просто в восторге от услышанного. Сказал, что если дальше сохранится то же качество, то Льюк заработает не меньше десяти тысяч долларов, если не в несколько раз больше. Велел оставить чек у него, заметив, что если я, не дай бог, сделаю нечто, что помешает Льюку закончить роман, то он явится самолично и с живого кожу сдерет. Миссис Деверо, давайте рассмотрим ситуацию беспристрастно. Итак, что мы имеем: десять тысяч долларов за авторские права на роман «Дорога в никуда» (это новое название, выбранное им после того, как он вторично вернулся к нему). За одну неделю Льюк написал четыре главы, а это, что ни говори, почти четверть книги.

Итак, первый вывод — всего за неделю он заработал две с половиной тысячи долларов. Если все будет продолжаться в том же духе, то сумма к концу месяца достигнет кругленькой цифры в десять тысяч. Даже если учесть, что между двумя книгами будет небольшой интервал и что ему может и не удастся сохранить нынешний ритм работы, то как ни крути, но в следующем году он сможет заработать самое меньшее пятьдесят тысяч. Не исключено, что сто или двести, если оправдаются расчеты Бернстейна насчет роста манимума. А теперь слушайте, миссис Деверо: за весь прошлый год я заработал всего двадцать пять тысяч. И вы хотели бы, чтобы я в сложившейся ситуации его лечил.

Марджи улыбнулась:

— Я даже боюсь думать об этом. В самые лучшие времена — это был второй год нашей совместной жизни — он заработал только двенадцать тысяч. Доктор, но я одного не пойму.

— Чего?

— Почему вы меня вызвали? Конечно, мне хотелось бы его увидеть, но вы только что сказали, что лучше не делать этого, чтобы не рисковать, подорвав его состояние творческого экстаза. Может, все же подождем ещё всего три недели? По крайней мере, уверимся, что роман будет завершен.

Доктор Снайдер рассмеялся:

— Боюсь, у меня просто не было другого выхода, миссис Деверо. Льюк забастовал.

— Как это забастовал?

— Да, сегодня утром. Он заявил, что не напишет больше ни строчки, пока я по телефону не вызову вас. И он не шутил.

— Получается, он потерял уже целый день?

— Нет, только полчаса: время, пока я вам звонил. Как только ему сказал, что вы приедете, он снова сел за машинку. Поверил мне на слово.

— Как я рада это услышать. Но прежде, чем пойду к нему, может, вы дадите мне какие-нибудь рекомендации, доктор?

— Конечно, прежде всего не спорить и особенно ни слова о его наваждении. Если вокруг вас начнут крутиться марсиане, помните, что он не может ни видеть, ни слышать их. Это действительно так! Он не жульничает.

— Значит, и мне придется игнорировать их. Доктор, вы же прекрасно знаете, что это не всегда возможно. Услышать вопль марсианина у самого уха в тот момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь…

— Льюк знает, что другие видят марсиан. Поэтому он не удивится, если заметит, как вы вздрогнете после столь бесцеремонной выходки, и если вы попросите его что-то повторить, он догадается, что, возможно, вы даже могли оглохнуть от завываний какого-нибудь марсианина. Или лучше, скажем так… что вам показалось, что заголосил марсианин…

— Доктор, мне не понятно одно: пусть на уровне подсознания он отказывается воспринимать эти звуки, но как тогда их не слышит его ухо? Каким образом он вообще несмотря ни на что может понимать то, что ему говорят?

— Вероятно, его подсознание включает какую-то систему разбалансировки в его слуховом аппарате по отношению к звукам, издаваемым марсианами. С вами он, таким образом, будет общаться на другой волне и услышит даже шепот, и пусть рядом будут орать хоть десятки марсиан. Вспомните, что люди, работающие в условиях повышенной зашумленности, со временем привыкают разговаривать друг с другом, общаться на уровне ниже общего звукового фона.

— Ясно. А что вы скажете насчет того, что он их не ВИДИТ? Марсиане непрозрачны. Представляется просто невозможным, чтобы он ничего не видел, если, скажем между нами возникнет марсианин, а он будет по-прежнему нормально видеть меня, как если бы ничто не мешало его взору.

— Дело в том, что он смотрит в другую сторону. В таких случаях срабатывает механизм специализированной защиты, характерный для неврозов. Происходит нечто вроде дихотомии между его сознанием и подсознанием: второе, мягко скажем, подшучивает над первым. Именно оно заставляет его отвернуться и даже закрыть глаза вместо того, чтобы осознать, что нечто мешает ему нормально видеть.

— И то, что он смотрит в сторону и закрывает глаза, все это ему кажется логичным?

— Дело в том, что подсознание поставляет ему сомаоправдание своих действий. Понаблюдайте повнимательнее за ним и сами увидите, что происходит, как только в его поле зрения появляется марсианин. (Врач глубоко вздохнул). Мне уже не раз приходилось наблюдать подобную сцену. Всякий раз, когда какой-нибудь марсианин усаживался на клавиатуру пишущей машинки, Льюк забрасывал руки на затылок, прислонялся к спинке кресла и устремлял свой взгляд в потолок.

— Да, но это его обычная поза, когда он что-то обдумывает в процессе творчества.

— Согласен. Однако в данном случае именно подсознание выключает поток его мыслей и заставляет его принять это положение, в противном случае он продолжал бы смотреть на клавиатуру и, конечно же, увидел бы марсианина. Если в ходе разгвора между нами встревал марсианин, он всегда находил повод извиниться, встать и поменять место. Однажды один из них уселся на его голову и ногами полностью лишил его возможности что-либо видеть… так вот, он тут же заявил мне, что его глаза от напряженной работы устали и что он извиняется, но вынужден закрыть их. Его подсознание не могло повзолить Льюку осознать наличие какого-то препятствия перед его глазами, мешавшего его зрению.

— И если, желая раскрыть правду, ему бросить вызов, предложив открыть глаза или взглянуть в определенном направлении, чтобы увидеть что там находится, то, как мне представляется, он просто откажется это сделать, все время сохраняя рациональную реакцию, верно?

— Именно. Вижу, что у вас есть некоторый опыт по этой части, миссис Деверо.

— Я проработала в общей сложности почти шесть лет в психиатрической клинике: последние полгода и пять лет до замужества с Льюком.

— Не будет ли нескромным с моей стороны — конечно, сугубо в качестве лечащего врача Льюка — узнать причины разрыва между вами?

— Не вижу, почему бы мне не сказать вам об этом, доктор, но… может лучше затронем эту тему в другой раз. Скорее, это тысяча всякого рода мелочей, чем какая-то одна серьезная претензия. Объяснять все это — заняло бы слишком много времени, особенно если я буду стараться проявлять полную беспристрастность в отношении каждого из нас.

— О, конечно!

Доктор Снайдер посмотрел на часы.

— Господи! Я совсем не думал, что мы так заболтались. Льюк, наверняка, весь вне себя от злости. И, если разрешите, самый последний вопрос и только в личном плане.

— Да, пожалуйста.

— У нас страшная нехватка медсестер. Не согласитесь ли вы оставить свою работу в психиатрической клинике и не перейдете ко мне?

— Не вижу в вашем вопросе ничего личного, — усмехнулась Марджи.

— Льюк осознал, что до сих пор любит вас, если вы правильно поняли его, и что в свое время он совершил страшную ошибку, позволив вам уйти. Я… ну что там скрывать, после нашего с вами разговора почувствовал, что вы питаете к нему такие же чувства, миссис Деверо. Или же я ошибаюсь?

— Я… у меня в этом нет никакой уверенности, доктор. Вы правы, я волновалась в отношении его и не буду скрывать, питаю чувство большой привязанности к нему. Уже задним числом поняла, что частично доля вины в нашем разводе лежала на мне. Ведь я самая обычная «нормальная» женщина и не смогла понять его состояние души, как писателя. Но что касается того, чтобы полюбить его снова… ну, для начала, по крайней мере, надо хотя бы посмотреть на него.

— Так вы подумайте о моем предложении. Если вы решитесь перейти ко мне, то в соседней с его палатой комнате есть дверь, которую мы обычно держим запертой.

Марджи вновь улыбнулась.

— Я дам вам ответ, доктор. И не беспокойтесь. По закону мы все ещё муж и жена. Я ещё могу в течение трех месяцев отказаться от развода, прежде чем тот вступит в силу.

— Отлично. Вы его найдете в палате № 6 на третьем этаже. Заходите, не стучась: дверь открывается только снаружи. Чтобы выйти, нажмите кнопку вызова. Вам откроют.

— Большое спасибо, доктор, — Марджи встала с кресла.

— Если вас заинтересует мое предложение, загляните потом ко мне. Хотя, возможно…

— …вы уйдете, поскольку уже поздно, — с легкой улыбкой завершила его фразу Марджи. Потом уже более серьезным тоном добавила: — Честно говоря, не знаю, доктор. Столько времени прошло после нашей последней встречи…

Несколько минут спустя она стояла у палаты № 6. Изнутри слышался стук печатной машинки.

Слегка постучала в дверь, давая знать о своем приходе, а затем Льюк, взлохмаченным, со сверкающими глазами, вскочив со стула, бросился к ней и схватил её в объятия, едва она успела закрыть дверь.

Он воскликнул: «Марджи! О, Марджи!» — и через секунду начал целовать её, прижимая к себе одной рукой, а второй выключая свет. Через мгновение они оказались в полнейшей темноте.

Она так и не успела заметить, находился ли в комнате кто-то из марсиан, чтобы оправдать (хотя бы только на уровне подсознания Льюка) этот его странный поступок.

Через минуту её уже мало волновал этот вопрос. В конце концов, марсиане не были людьми.

А она была женщиной.

(Занавес падает).

 

Глава 12

К столь блистательной мысли в подобный важный момент Марджи, как и многие люди, пришла не сразу, поскольку в первое время после появления марсиан все чувствовали стеснительность и заторможенность при сексуальном акте.

Когда стало известно (а такие вещи распространяются очень быстро), что они способны видеть не только в темноте, но и сквозь простыни, одеяла, перины, даже стены, любовной жизни рода человеческого (даже в законном браке) был нанесен серьезный удар.

За исключением некоторых гнусных извращенцев, нормальная супружеская пара, в своем естественном, природном виде, готовая к выражению взаимной любви и уважению, никак не могла свыкнуться с мыслью быть под постоянным наблюдением. Тем более, что если способ продолжения рода у самих марсиан оставался загадкой, то сами они, похоже, проявляли к естественному для нас методу размножения вполне очевидное нездоровое любопытство, видя в нем в одно и то же время объект забавы и развлечения для себя, но и испытывая нескрываемое отвращение.

В первые недели их пребывания среди людей даже появились разговоры, научные статьи и выступления о возможности исчезновения человеческой расы из-за того, что рождаемость упала чуть ли не до нуля.

А это автоматически сказалось на демографических показателях уже в самом начале 1965 года.

В январе 1965 года (то есть, через десять месяцев после их Пришествия) показатель рождаемости в Штатах упал на девяносто семь процентов; при этом большинство того незначительного количества детей, которые появились тогда на свет, статистика объясняла затянувшейся беременностью, когда они были зачаты до той злосчастной ночи, то есть до 26 марта 1964 года. Во всех других странах эти показатели были примерно такими же. А в Англии дела обстояли ещё хуже. Даже во Франции зафиксировали снижение на восемьдесят два процента.

Но затем, начиная с февраля, кривая деторождаемости начала ползти вверх. В США она составила 30 процентов, в Англии — 22, а во Франции 49 по отношению к нормальной.

В марте ситуация стабилизировалась на уровне восьмидесяти процентов от обычного уровня во всех странах. А Франция дала скачок до 137 процентов, что красноречиво говорило о том, что французы принялись наверстывать упущеннное, в то время как в ряде стран все ещё сохранялись остатки стеснительности при занятии любовью в присутствии марсиан.

Все поняли, что они — люди, а марсиане таковыми не являлись…

Многочисленные опросы населения по методам Кринси, проведенные в мае 1965 года, показали, что все супружеские пары возобновили свои сексуальные отношения, по крайней мере, от случая к случаю. А так как марсиане (они-то уж знали истинную ситуацию) не опровергали этих данных, приводившихся в публичных интервью — попробовал бы только кто-нибудь при этом «подставиться», сообщив фальшивые сведения, то им, без всякого сомнения, можно было верить.

Единственная новинка: почти все занимались любовью только ночью и в полной темноте. Ласки — глаза в глаза, пылкие сцены рано утром, визуальное наслаждение — все это ушло, стало достоянием прошлого. И все стали прибегать к затычкам для ушей, даже среди дикарей Центральной Африки, которые для этой цели эффективно использовали хорошо скомканные земляные шарики. Вот так оснащенные и в подобных условиях люди и предавались любви, забывая обо всем на свете, в том числе, и о присутствии марсиан, не слыша их, как правило, похабных комментариев.

Напротив добрачные или внебрачные половые связи теперь уже не имели былого размаха, так как всегда существовала опасность их разглашения этими вечно бодрствовавшими мелкими надзирателями. Только единицы, напрочь лишенные стыда и совести, шли на такой риск.

Но даже и в супружеских отношениях наступил определенный надлом, сексуальные отношения стали не так уж частыми, поскольку все время требовалось держать себя под самоконтролем, быть начеку. И поэтому само чувство удовольствия обеднело, стало редкостью. Оно и понятно: не видеть партнера, не иметь возможности наслаждаться прелестями и пожирать глазами его обнаженное тело, с ушами, забитыми ватой, которые уже не воспринимают дерзкие, ласковые и нежные слова…

Нет, что ни говори, но любовь стала совершенно иной, чем в добрые старые времена. Единственное, что успокаивало: она не перевелась, а это давало надежду, что не засохнет семя расы человеческой.

 

Глава 13

Дверь в кабинет доктора Снайдера была открыта, но Марджи подождала, стоя на пороге, пока её пригласят войти. Увидев в её руках большую увесистую папку, доктор воскликнул с сияющим взглядом.

— Ну что, закончил?

Марджи кивком головы дала понять, что да.

— И последняя глава столь же хороша, как и все остальные?

— На мой взгляд, да. У вас есть время прочитать рукопись?

— Не знаю как насчет прочитать, но обязательно просмотрю. Я как раз занимался составлением отчета.

— Если у вас есть во что завернуть, то я бы занялась упаковкой, а вы пока полистайте второй экземпляр.

Так и поступили. Марджи кончила первая. Врач же, прочитав последнюю страницу, не удержался:

— Превосходно! И с точки зрения художественных достоинств и в чисто коммерческом плане. Дело в шляпе. Скажите, если я не ошибаюсь, вы работаете здесь уже месяц, не так ли?

— Как раз завтра и будет эта годовщина.

— То есть он потратил на все это дело пять недель. Как видите, ваше присутствие не снизило ритма работы.

Марджи улыбнулась.

— Я старалась держаться в стороне, пока он работает, что, кстати, было не трудно, так как у меня тоже были свои дела. Остается только одно отправить этот готовый уже пакет по почте.

— Не задерживайтесь с этим, Бернстейн ждет не дождется. Ну, а теперь вы нас наверняка покинете?

— Что вы хотите этим сказать, доктор? Вы что, недовольны моей работой?

— Марджи, вы же прекрасно знаете, что я хотел бы сохранить за вами место. Но поймите меня правильно: зачем вам оставаться? Всего за пять недель ваш муж заработал столько, что вы преспокойно можете жить целых два года. То, что вы заработали здесь, вполне хватит на оплату лечения Льюка, а аванс, выданный Бернстейном, сумма не малая, — для начала её вполне хватит.

— Вы что, хотите избавиться от меня, доктор?

— Да нет же, что вы. Одного я не пойму: ну зачем вам работать, когда в этом нет необходимости. Я бы на вашем месте поступил так.

— Неужто? Человеческая раса больше, чем когда-либо, нуждается сейчас в таких услугах, как ваши, а вы, если бы могли себе это позволить, спокойно отошли бы в сторону?

Доктор Снайдер вздохнул:

— Допустим. Но это касается меня, а речь идет о вас, простой медсестре.

— Я такая, какая есть. А Льюк? Не могу оставить его у вас. Или вы собираетесь отпустить его вместе со мной?

Доктор вздохнул ещё глубже:

— Надо признаться, что после марсиан, этот вопрос волнует меня больше всего. Слушайте, а ведь в последнее время они стали появляться намного реже.

— ИХ было шестеро в палате Льюка, когда я зашла за рукописью.

— И чем же они занимались?

— Плясали на нем. А он лежал в это время на кровати, обдумывая свою будущую книгу.

— Он не думает отдохнуть? Я бы не… (на лице доктора Снайдера появилась кривая улыбка), — мне не хотелось бы, чтобы он переутомился. Что произойдет, если у него сдадут нервы?

— Он собирается отдохнуть с недельку. Но до этого хотел бы набросать общую схему будущего романа. Как он заявляет, все это время его подсознание будет работать в этом направлени, что существенно облегчит его задачу, когда он примется за дело.

— Получается, что его подкорка совсем не отдыхает. Многие ли писатели придерживаются таких методов?

— Да, и многих я знаю лично. Кстати, что касается необходимости для Льюка «отдохнуть», то хочу вам сказать следующее.

— Говорите, говорите.

— Мы с Льюком обсуждали этот вопрос. Он сказал, что ему все равно: готов остаться и у вас в клинике, но при двух условиях. Первое, чтобы мне предоставили «отпуск» в то же самое время. И второе — не держать его взаперти, чтобы он мог свободно передвигаться. Ему хочется, чтобы наши совместные вакансы превратились бы во второй медовый месяц. Он считает, что отдохнет здесь не хуже, чем где-либо в другом месте, если его не будут держать взаперти.

— Согласен. Не вижу никаких оснований отказывать в этом. Иногда я сам себя спрашиваю, Марджи, а что, если здесь он — единственный здоровый, нормальный человек? В любом случае, он лучше всех адаптировался… и даже зарабатывает большие денежки в отличном темпе. А что за книгу он собирается писать?

— Речь пойдет о Нью-Мехико, 1847 год. Он говорил, что, видимо, придется порыться в исторических архивах.

— Да, именно в тот год был убит губернатор Бент. Это очень интересный период. У меня в библиотеке немало книг, которые могли бы оказаться ему полезными.

— Отлично! Это избавит меня от необходимости тащиться в маниципальную библиотеку.

Марджи Деверо уже собиралась уходить, но вдруг передумала.

— Доктор, меня беспокоит ещё одна вещь. Что Льюк думает на самом деле? Я стараюсь не говорить с ним на тему о марсианах, но в один прекрасный день, хочу я того или нет, речь об этом может зайти. Что я ему должна буду сказать, как отреагировать? Он знает, что я их слышу и вижу. Как ни стараешься, но иногда хоть разок, да взрогнешь от неожиданности. Он отдает себе отчет в том, что я настаиваю на полнейшей темноте и затыкаю уши, когда мы… э-э-э… вы меня понимаете, доктор.

— Когда в том возникает необходимость, — подсказал окончание фразы доктор Снайдер.

— Вот именно. Выходит, что, на его взгляд, у меня не все в порядке с головой? Или ещё хуже: все вокруг посходили с ума, кроме него.

Доктор снял очки и начал их старательно протирать.

— Марджи, простите, но мне трудно ответить на этот вопрос.

— Вам все это трудно объяснить, или вы просто не знаете ответа?

— И то, и другое. В начале я долго беседовал с Льюком. Мне кажется, он сам в полном смятении. Никаких марсиан не существует: в этом он совершенно уверен. Убежден, что видел их только тогда, когда его одолевали галлюцинации или он слегка помешался. Но одного он никак не может понять: почему в то время, как все вокруг него охвачены коллективной галлюцинацией, ему, и только ему, удалось восстановить ясность сознания.

— То есть, он думает, что у всех у нас крыша поехала?

— Марджи, вы верите в привидения?

— Нет, конечно же, нет.

— А в мире миллионы людей верят в это, убеждены, что видели их, слышали голоса, разговаривали с ними, или, по крайней мере, думают, что все это было с ними. Так вот, считая себя человеком во вполне здравом уме, вы что же методом дедукции могли бы придти к выводу, что все, кто верит в привидения, душевнобольные?

— Нет, я, разуумеется, так не думаю. Но это совсем другой случай. Тем, кому видятся привидения — это люди, наделенные очень богатым воображением.

— Прекрасно! Тогда и мы с вами принадлежим к этой категории людей, раз мы видим марсиан.

— Нет, давайте разберемся… Ведь все люди видят марсиан. Кроме Льюка.

Доктор Снайдер пожал плечами.

— Как бы то ни было, но такова канва его рассуждений, если позволительно употребить это слово. Именно Льюк-то и провел эту аналогию с привидениями, и надо признаться, что это — сильный аргумент. У меня много друзей, которые клянутся всеми святыми, что встречались с привидениями, но я далек от мысли считать их сумасшедшими. Точно так же, я не считаю, что у меня не все дома только потому, что я их в жизни не видывал.

— Согласна, но привидение нельзя ни сфотографировать, ни записать его голос.

— Некоторые заявляют, что это вполне возможно. Если вам это интересно, почитайте книги по метафизике. Так что это сравнение Льюка не лишено определенной логики.

— То есть, вы в сущности не считаете его умалишенным?

— Считаю по необходимости, поскольку надо выбирать — либо он помешался, либо мы все с вами.

— Все эти рассуждения вряд ли мне помогут, если он заговорит на эту тему, — вздохнула Марджи.

— Возможно, ему никогда и не захочется делать этого. Со мной об этом он говорил с неохотой. Но, если это произойдет, ограничьтесь тем, что внимательно его выслушайте, не вступая в дискуссии, и не вздумайте подтрунивать. А если заметите любого рода изменения в его поведении, сразу же дайте знать мне об этом.

— Договорились, хотя я и не вижу в том необходимости, учитывая, что вы не собираетесь его лечить.

Врач насупился.

— Моя дорогая Марджи, ваш муж сумасшедший, не забывайте об этом. До сих пор его форма сумасшествия протекает скорее в выгодном для него виде. На данном этапе он, возможно, самый счастливый человек на земле. Ну а что если эта форма безумия обернется какой-нибудь другой стороной?

— Что-нибудь иное, чем паранойя?

— Нет, но — кто ведает — не возникнет ли какая-нибудь другая форма заблуждения, но уже менее приятная?..

— Например, снова уверовать в существование марсиан и перестать доверять людям?

— Э… Вряд ли возможна такая резкая смена. Но я допускаю вариант и похлеще… абстрагируется как от первых, так и от вторых.

— Вы что, шутите?

— Увы, нет. Это распространенная форма паранойи. Уж не говоря о философии солипсизма: Я — единственная реальность, а весь окружающий мир не больше, чем видимость.

— Вы говорите, как мой преподаватель в колледже. Я припоминаю, это довольно-таки привлекательная система.

— И её невозможно опровергнуть. А для паранойика эта теория превращается в легко доступную ему веру. И так как Льюк начал с марсиан, как видите, ему остается сделать ещё только один шаг в этом направлении.

— Он, действительно, рискует попасть в эту западню?

— Я просто хочу сказать, что в принципе это возможно, моя дорогая. Так что, теперь вы предупреждены о грозящих опасностях и внимательно наблюдайте за ним.

— Спасибо, доктор, за все. Я поняла. Еще раз спасибо.

Марджи встала и вышла из кабинета, унося с собой пакет с рукописью для отправки её в издательство.

Доктор Снайдер смотрел, как она выходит, да так и остался в задумчивости, не сводя глаз с двери, через которую она вышла. Он ещё раз, на этот раз глубже, чем раньше, вздохнул. Господи, какой же счастливчик этот Деверо!. Марсиане ему не досаждают… и жена такая симпатичная. Так много счастья привалило и для одного человека, это несправедливо.

Нет, он не желал сейчас думать о своей жене.

По крайней мере, до тех пор, пока перед его глазами все ещё стояла фигурка Марджи Деверо.

Смирившись со своей судьбой, он взял ручку и продолжил составление доклада, который должен был предоставить авторитетному комитету сегодня вечером, ФПАМ, в который сам и входил.

 

Глава 14

ФПАМ (Антимарсианский Психологический Фронт) в то время — в июле, четыре месяца после Пришествия марсиан — находился в апогее своей активности. Смущало лишь одно — вся его лихорадочная деятельность до сих пор не имела практического выхода.

Фронт объединял в своих рядах самых известных психологов и психиатров. В каждой стране были свои отделения и филиалы. Все эти организации регулярно поставляли отчеты о своей деятельности специальному, недавно созданному органу ООН: ОКРУ (Организация по координации психологических усилий), чьей главной задачей было распространение этих отчетов на всех языках мира.

Члены ФПАМ и ей подобных организаций работали только на добровольных началах. К счастью, все они принадлежали к той профессиональной категории, которая в сложившейся ситуации прекрасно зарабатывала. Поэтому вопрос о заработной плате их мало интересовал.

Они не собирались на конгрессы и конференции. Потому что любое скопление людей автоматически подразумевало немедленное и не меньшее по численности нашествие марсиан… что делало любое выступление просто невозможным. Большая часть работала самостоятельно по своей программе и отсылала отчеты почтой, используя своих пациентов в качестве подопытных.

В известном смысле наличествовал прогресс: все меньше людей погружалось в пучину безумия. Возможно, все это просто-напросто объяснялась тем, что все не очень крепкие головы уже нашли в этом выход для себя, но наиболее распространенным было мнение, что причина состояла в той возросшей моральной поддержке, которую психологи смогли дать сохранившим здравомыслие людям.

Как заявляли некоторые психологи, для того, чтобы сохранить психическое равновесие, достаточно было всего лишь игнорировать марсиан, только иногда, время от времени изливать на них всю накопившуюся ярость и злость — для того, чтобы не «закипели мозги». Для примера, они ссылались на эффект взрыва котла под большим давлением, у которого отстутствует или вышел из строя безопасный клапан.

Второе золотое правило гласило: не пытаться навязываться в друзья марсианам. Вначале немало людей доброй воли попытались установить с ними приятельские отношения, но вскоре в своей массе посходили с ума. Некоторые, тем не менее, продолжали действовать в этом направлении (а ряд святых душ и на удивление уравновешенных умов, видно, никогда и не перестанут заниматься этим).

Невозможность поддерживать с ними «отношения» обусловливалась вечной тягой марсиан к перемене мест. Ни один из них надолго в каком-нибудь одном месте не задерживался. Не исключено, что какому-нибудь человеку, наделенному удивительным терпением, с течением времени и удалось бы стать на дружескую ногу с кем-то из марсиан при условии, что он мог бы поддерживать длительное время контакт именно с этим конкретным пришельцем.

Но этих-то конкретных и не существовало. Были лишь марсиане, как бы непрерывно сходившие с конвейера, но все разные. Впрочем, те земляне, которые пытались проявлять к марсианам доброжелательность, убедились, что их марсиане менялись гораздо чаще, чем у тех людей, которые поносили почем зря незваных визитеров. Всякая приветливость по отношению к ним вызывала у марсиан досаду и неудовольствие, претила им. Их стихией был разлад, разброд, раздрай. Тут они чувствовали себя вольготно.

Но мы как-то отвлеклись от деятельности ФПАМ.

Иные члены этого фронта предпочитали работать в рамках небольших по составу комитетах, в частности, те, кто изучал (скажем скромнее — пытался изучать) психологию марсиан, поскольку в этом случае приток на заседания инопланетян играл ученым на руку.

Именно в ряды такого комитета из шести человек и входил доктор Элликотт Г. Снайдер. Он уже подготовил к заседанию свой доклад и собирался его отпечатать. В принципе он, когда случалось выступать, говорил не по бумажке. Но следовало считаться с возможностью того, что марсиане устроят такой тарарам, что будет просто невозможно произнести речь. Вот тогда-то его сообщение и раздадут в письменном виде. И если члены комитета будут согласны с его содержанием, доклад пойдет выше на рассмотрение других коллег, а, возможно, его и напечатают. Так вот, то, что написал Снайдер, несомненно, заслуживало публикации.

 

Глава 15

Доктор Снайдер писал в своем докладе:

«С моей точки зрения слабой стороной, так сказать, Ахиллесовой пятой психологии марсиан является врожденная неспособность обманывать.

Если бы марсиане были способны на ложь и обман, то просто немыслимо даже вообразить себе, чтобы они отказались от удовольствия объявить нам, что остаются навсегда. Поэтому, представляется однозначно… что ложь для них — вещь незнакомая.

А это вселяет в меня определенный оптимизм: становится вполне очевидным, что их пребывание среди нас не будет вечным, и это они прекрасно знают. Если бы все было наоборот, то они, не преминули бы громогласно раструбить об этом с целью досадить нам ещё больше и…»

Всего в нескольких сантиметрах от ушной перепонки доктора раздался супервизгливый хохот. От неожиданности его передернуло, но он сдержался и не повернул головы, прекрасно зная, чья это выходка.

— Ну и мелкий же ты хитрован, Джонни! Да к тому же, видно, совсем свихнулся.

— Нет, все логично и ни к чему не подкопаешься, — живо возразил доктор Снайдер. — Все полностью доказано. Вы неспособны лгать.

— Неужели ты так думаешь, Джонни? Так знай: я вполне могу врать. Попробуй уловить в этом утверждении логику.

«Мне известно, что этот вопрос уже обсуждался. Некоторые коллеги — в частности, русские — утверждают, что марсиане, наоборот, вполне в состоянии лгать, но якобы взяли за правило всегда говорить только правду о наших делах, не докускать, чтобы их когда-либо уличили в обратном. И делают они это по двум причинам. Во-первых, сделать тем самым свою болтовню более эффективной и неприятной для нас, поскольку мы не сможем подвергнуть сомнению то, что они нам говорят. Во-вторых, стремятся заставить поверить через ассимиляцию в неизвестную нам Великую Ложь об их собственной природе и намерениях. Наши русские коллеги, похоже, больше, чем мы, разделяют последнюю точку зрения, поскольку имеют в этой области богатый личный опыт…»

Доктор Снайдер перестал печатать, перечитал последнюю фразу и зачеркнул её. Если он хотел, чтобы его сообщение нашло международный отклик, не следовало, пожалуй, задевать никого из будущих его читателей.

«Лично я считаю, что всего одним единственным логическим аргументом весьма нетрудно доказать, что марсиане не только не врут, но просто органически неспособны к этому.

Их вполне очевидная цель — досадить нам в максимально возможной степени.

Но мы никогда ни от одного из них не слышали заявления — а оно бы обострило наши невзгоды до предела и даже перехлестнуло бы его — о том, что они намерены остаться на Земле навсегда. С самой первой Ночи Пришествия на все вопросы с нашей стороны насчет срока их пребывания у нас и возможного ухода они ограничивались — если вообще соизволяли давать ответ заявлением, что „это — не нашего ума дело“ или же чем-то схожим по смыслу.

А для нас единственным резоном продолжать жить на этот свете стала лишь надежда на то, что в один прекрасный день — может быть, завтра, но не исключено, что и через десять лет — марсиане исчезнут и никогда более не появятся вновь. Их нашествие было столь внезапным и неожиданным, что сам этот факт позволяет надеяться на то, что открытие произойдет в аналогичных условиях».

Снайдер, подумал немного на этот счет и буквально застонал от того вывода, к которому пришел. Если марсианин говорил, что способен на обман, то одно из двух: или он говорил правду и, в этом случае, он мог врать, или же он бессовестно врал и, в таком случае…

Снова над ухом раздался дикий хохот.

И сразу же после этого — полная тишина. Доктор Снайдер вырвал лист из машинки, едва удержавшись от соблазна сделать из него «самолетик», и начал рвать его на мелкие кусочки. Бросив все в корзину, он обхватил голову руками.

— Доктор, вы плохо себя чувствуете?

Это был голос Марджи.

— Извините, Марджи (поднял голову, стараясь обрести обычное выражение лица. Слава богу, она, кажется, ничего не заметила). — Просто глаза немного устали, — объяснил он.

— Я отослала рукопись романа Льюка. Сейчас только четыре. Я вам ещё нужна до того, как начнется мой отпуск?

— Нет, спасибо.

— Вы уже закончили свой доклад?

— Да, конечно.

— Ну и прекрасно.

Она ушла. Вдали постепенно затихло цоканье её каблучков. Доктор легко, почти без всякого усилия, встал с кресла. Чувствовал он себя ужасно: чертовски устал, обескуражен, никому не нужен. Ему надо было выспаться, отдохнуть. Да, именно поспать. Даже ценой ужина и совещания. Почему бы и нет? Ему нужен был сон, а не пища или вся эта бесплодная говорильня.

Поднялся на третий этаж. Проходя мимо палаты, где находился Льюк, подумал о нем. Какой все же он везунчик! Сейчас о чем-нибудь размышляет или читает, и абсолютно безразличен ко всем этим марсианам, снующим по всему миру…

Счастливый, прекрасно приспособившийся к ситуации человек. Все же кто из них свихнулся, Льюк или все остальные?

И кроме всего прочего, у него была Марджи.

А ведь он заслуживал того, чтобы его бросили на растерзание всем этим психиатрам, которые принялись бы экспериментировать над ним и быстро низвели бы его попытками своего лечения до общего для всех убогого уровня или же повернули бы его форму помешательства в менее благоприятную сторону.

Да, он вполне заслуживал этого, но доктору Снайдеру недоставало решимости поступить с Льюком подобным образом.

И он отправился в свою комнату, где он ночевал, когда по той или иной причине не желал возвращаться домой. Закрыл дверь.

Потом позвонил жене:

— Не жди меня сегодня, дорогая. Я не приеду на ужин.

— Что-нибудь случилось, Элликотт?

— Нет, просто замотался. Попытаюсь вздремнуть, хотя бы на пару часиков. А ещё лучше проснуться только завтра утром.

— А как же твое совещание сегодня вечером?

— В нем нет необходимости. Но если вовремя проснусь, все же поеду, а потом оттуда — прямо домой.

— Хорошо, Элликотт. Марсиане тут, у нас, сегодня просто невыносимы. Я приметила двоих, которые знаешь чем занимались?

— Ради Бога, дорогая. Не надо о них. В следующий раз расскажешь. До встречи, любимая.

Положив трубку, взглянул в зеркало, отразившее мрачное лищо одержимого, его собственное. Набрал номер, позвонив секретарше:

— Дорис? Меня нет ни для кого, ясно? Не беспокой меня ни по какому поводу. Если кто-то позвонит, скажи, что уехал.

— Хорошо, доктор. И надолго это?

— Я сам тебе позвоню. Если не объявлюсь до конца вашей смены, передайте все это Эстелле. Спасибо.

Снова взглянул в зеркало. Глаза запали, за последние четыре месяца седины удвоилось.

— Итак? — подумал он про себя, — марсиане не способны к вранью, так ли это?

И его разум пришел к ужасному, скрытому до сих пор выводу. Если марсиане МОГЛИ лгать, то тогда их умолчание в отношении сроков пребывания на Земле отнюдь не говорило в пользу того, что оно должно быть кратковременным.

А что если они испытывали ещё более, чем предполагалось, садистское удовольствие от того, что оставляли нас в неведении, сохраняя у человека надежду, что когда-нибудь кошмар все же кончится, чтобы отягощать наши муки и не сразу уничтожить род людской, отняв у него упование на это. Ведь если все начнут кончать жизнь самоубийством или заделаются сумасшедшими, то какое же им тогда будет от этого удовольствие?

В то же время логика его рассуждений была столь стройной, удивительно простой и ясной…

В подавленном состоянии доктор даже не сразу смог вспомнить о том, что ему так досадило. Ах да… Предположим, кто-то заявляет, что способен лгать и говорит при этом правду, тогда он действительно может врать; но в таком случае, он, возможно, уже обманывает, когда говорит, что может врать, и… и тогда он не способен на ложь? А если это так, трудно допустить, что марсианин обводил меня вокруг пальца, утверждая, что ложь для него — дело привычное…

У Снайдера от подобных рассуждений голова пошла кругом, и мысли стукались о стенки замкнутого пространства его. В конце концов он отказался от дальнейших попыток постигнуть эту квадратуру круга.

Закрыл глаза…

И тут же, буквально через секунду, его словно ударило электрическим током и он чуть не на метр подскочил над кроватью. Одновременно, с левой и правой стороны прямо в уши ворвался страшной силы хохот. Это надо же, забыл заткнуть уши ватными тампонами.

Встал, засунул в уши затычки и снова улегся.

На этот раз заснул глубоким сном.

Даже приснились…

Марсиане.

 

Глава 16

Фронт научных работников против марсиан был менее организован, чем аналогличная организация из психологов, но отличался большей активностью. Психологи и психиатры при громадном наплыве клиентов занимались исследованиями и опытами, так сказать, эпизодически, только в свободное от работы время. Другое дело, ученые. Они не жалели ни времени, ни сил.

Все остальные направления и проблемы науки и техники были заброшены.

Задействованы были все главные научные центры в мире. Упомянем лишь некоторые: Брукхэвен, Лос Аламос, Гарвич, Брауншвайт, Сумиград, Троицк и Токияма.

Не стоит, видимо, и говорить о частных лицах, которые, кто на чердаке, кто в подвале, всегда претендовали на то, чтобы двигать вперед любую отрасль науки или псевдознания. Какие только средства и методы не пускались при этом вход. Упомянем среди сотен задействованных хотя бы только электричество, электронику, химию, черную и белую магии, алхимию, радиостезию, биотику, оптику, звук и сверхзвук, топологию и токсикологию и т. д. и т. д.

Ведь просто не могло быть такого, чтобы у марсиан не было какого-нибудь слабого места. Непременно существовало ЧТО-ТО, от чего и они возопили бы: «Ой!»

Какими только лучами их не бомбардировали: альфа, бета, дельта, зета, тета и омега!

Когда представлялась оказия (а надо сказать, что марсиане равнодушно относились к тому, что над ними ставились всевозможные опыты) они подвергались электрическим разрядам во многие миллионы вольт, использовались как мощнейшие, так и совсем слабые магнитные поля. Не были забыти ни микро, ни макроволны.

Помещали их в среду, где царил холод, близкий к абсолютному нулю и «поджаривали» при максимально возможных для нашей науки температурах: в эпицентре ядерного распада и синтеза. Последний опыт, конечно, был проведен не в лабораторных условиях… После продолжительных дискуссий на официальном уровне все же было решено не откладывать ранее намеченное на апрель испытание водородной бомбы. Главным аргументом был неоспоримый факт: все равно от марсиан секретов не существовало, так что терять было нечего. А с другой стороны, ученые были более или менее стопроцентно уверены, что в момент взрыва, движимый безграничным любопытством, кто-то из марсиан окажется рядом. Результат превзошел все ожидания: на сброшенной при испытании водородной бомбе верхом сидел марсианин. После взрыва он скуимировал на капитанский мостик адмиральского корабля и с брезгливым выражением лица бросил в лицо командующему:

— Слушай, Джонни, неужели это самая лучшая из твоих петард?

Их фотографировали в порядке исследования во всех мыслимых спектрах инфракрасном, ультрафиолетовом, флюорисцентном при свете натриевой лампы, углеродной дуги, свечи, звезды.

Их поливали всеми известными на Земле жидкостями, включая цианистую кислоту, тяжелую, а также святую воду и даже средство от насекомых. Издаваемые ими звуки — голосовые и другие — записывались всеми известными технике средствами.

Детально изучались через микроскопы, телескопы и иконоскопы.

Но практические результаты неизменно оказывались нулевыми. Ни одному ученому не удалось хоть как-то воздействовать на марсианина, хотя бы временно досадить ему и поставить в неуютное для него положение: все, что удалось узнать после всех предпринятых усилий, не выходило за рамки уже известных сведений.

Марсиане отражали свет только в диапазоне видимого спектра. Все остальные виды излучений, с другой частотой волны, проходили сквозь них, не преломляясь и никак не взоимодействуя. Их невозможно было обнаружить ни радаром, ни рентгеновскими лучами, ни радиоволнами.

Они никак не влияли на гравитационные и магнитные поля. Ни одна из форм, известных человечеству, энергии или твердых, жидких и газообразных материальных субстанций не воздействовала на них.

Звука они не поглощали и не отражали, но сами являлись их источником. Их голос и изображение могли быть зарегистрированы на кассете и на фотографии. И это было наиболее ошеломляющим моментом в этой запутанной истории, потому что в самом прямом и понятном смысле этого слова они физически не существовали в нашем мире.

Ни один ученый, по самой природе своей профессии, не допускал, что они могли быть демонами или чем-то другим в таком же роде. Но многие полагали, что они явились к нам вовсе не с Марса, а, вполне возможно, и вообще из других миров. Они утверждали, что марсиане представляли собой какую-то иную форму материи (если, конечно, это слово подходит в данном контексте) и что в их вселенной законы природы совершенно отличаются от наших. И даже не исключали, что они — выходцы из другого измерения.

А может, они сами наделены большим или меньшим числом измерений, чем мы.

Они могли быть существами только двухмерного мира, а третье было только кажущимся, иллюзией, учитывая, что они оказались в трехмерном континиуме. Совсем как в кино, когда персонажи на экране выглядят трехмерными, но попробуйте-ка схватить кого-нибудь из них за руку.

А может быть, они были проекциями в наш трехмерный мир существ четырех или пятимерных измерений.

А то, что мы не в состоянии их ухватить, дотронуться до них, ообъясняется тем, что наш человеческий мозг не реагирует на эти дополнительные немыслимые для него измерения.

 

Глава 17

Льюк Деверо проснулся, потянулся и зевнул. Он был в хорошем расположении духа и прекрасно себя чувствовал физически. Наступил третий день его недельных каникул после самого плодотворного периода в его писательской карьере. Он ничуть не беспокоился по поводу своей будущей книги. Сюжет уже отлично выстроился в голове, и если бы не уговоры Марджи, он давно бы уже начал класть его на бумагу. У него от нетерпения буквально зудели пальцы.

У него случился вторичный медовый месяц, и это было здорово. Почти так же хорошо, как и в первый раз.

«Почти»? Почему только «почти»? Он ловко обошел эту мысленную оговорку. Его мозг упорно избегал её содержательного смысла. Он просто не хотел знать об этом, и все.

Но почему он от этого отказывался? Вопрос уже вставал на уровень выше предыдущего. И как-то смутно волновал и беспокоил.

Льюк чувствовал, что он думает, а этого ему ни в коем случае делать было нельзя. Это могло все испортить. Не потому ли он так много и усиленно работал, чтобы убежать именно от этого?

Но скрыться и убежать от мысли о чем? И снова его рассудок увильнул от ответа.

И вдруг, после того, как рассеялись последние остатки сна, ответ выскочил сам собой, он смог задуматься о нем.

Марсиане.

Проанализировать тот факт, которого он, Льюк, мысленно все время избегал, а именно: все вокруг видят их, а он — нет. А также логически вытекавший отсюда вывод: или он рехнулся (а Льюк был убежден, что это не так) или все вокруг него посходили с ума.

Но как первый, так и второй вариант не имели никакого смысла. И все же требовалось, что какой-то из них имел место. А он с тех пор, как в последний раз видел марсианина пять недель тому назад, возвел внутри себя стену между этой частью своей мысли и всей сознательной деятельностью. Он закопал в песок своего подсознания тот чудовищный парадокс, ясное понимание которого привело бы его к безумию и подтолкнуло бы к тому, чтобы снова увидеть… Он боязливо открыл глаза и огляделся. В кабинете не было ни одного марсианина. И это было вполне естественно, раз они не существуют. В этом он был абсолютно, на все сто, уверен, хотя и не мог точно объяснить, откуда у него эта уверенность.

Не менее убежден он был и в другом — с головой у него все в порядке.

Повернувшись, он взглянул на Марджи. Она спала спокойно. Лицо светилось невинностью дитя. На подушке рассыпались волосы медового цвета. Соскользнувшая простыня приоткрыла нежно-розовую гладь очаровательной груди, и Льюк, опершись о локоть, склонился, запечатлев на ней поцелуй. Но крайне осторожно, опасаясь разбудить её в столь ранний час. А также чтобы не возбудиться самому, ибо опыт промелькнувших так быстро недель научил его тому, что добиться от Марджи близости при дневном свете было невозможно. Все происходило только ночью при заложенных этой пакостью ушах, что мешали ему нашептывать ей ласковые слова. Опять эти проклятые марсиане! Но в конечном счете они все же не были юными молодоженами в первые дни медового месяца, а в тридцать семь лет уже не чувствовал прежней удали по утрам.

Он снова лег, закрыл глаза, заранее зная, что уже не заснет.

Через минуту сон окончательно как рукой сняло, и он осторожно встал. Оделся, стараясь не шуметь. Посмотрел на часы — шесть с половиной. Можно и прогуляться по утренней росе.

Вышел на цыпочках, осторожно закрыв за собой дверь. Пользуясь свободой передвижения, он мог теперь бродить, где ему заблагорассудится. Решил совершить утренний променад.

Было уже совсем светло, свежо и прохладно. Даже в августе утра в Южной Калифорнии отнюдь не были теплыми, и Льюка пробирала дрожь под его спортивной курточкой. Но вот-вот проглянет солнышко. Так что оставалось только прибавить ходу, разгоняя кровь.

Он шел вдоль двухметровой стены, окружавшей парк. Где-то глубоко внутри, он почувствовал неодолимое желание перелезть через ограду и насладиться полной свободой на лоне природы. Но не дай бог об этом узнает доктор Снайдер. Тогда от него вполне можно было ожидать распоряжения лишить его того режима благоприятствования, которым он до сих пор пользовался.

Дойдя до поворота, он заметил, что не один. Недалеко на скамейке сидел низкорослый мужчина с большой черной бородой. В очках с золотой оправой, он был безукоризненно одет: выделялись черные туфли, гармонировавшие со светло-серыми носками. Льюк с любопытством взглянул на него. Человек тоже посмотрел в его сторону, но Льюк чувствовал, что тот вглядывается в какую-то точку над его плечом.

— Прекрасное утро, — произнес Льюк.

Бородач не ответил, по-прежнему уставясь куда-то мимо него. Льюк повернулся, но за ним лишь виднелось одиноко стоявшее дерево. На нем не было видно ни птиц, ни их гнезд, ничего, что могло бы привлечь внимание этого человека.

Льюк снова посмотрел на него — тот сидел, как истукан. А может, он глухой или…

— Извините, — сказал Льюк.

Ответа не последовало.

И вдруг в нем зародилось страшное подозрение. Льюк подошел к бородачу и коснулся его плеча и подняв руку, машинально провел ею по затронутому им месту. Мужчина слегка вздрогнул, но ни на йоту не изменил ни своей позы, ни выражения лица.

Льюк подумал, а что будет, если схватить его и сбросить на землю? Но вместо этого он сделал несколько движений рукой перед глазами незнакомца. Последний заморгал, снял очки, протер сначала один, потом второй глаз, снова водрузил очки на место и вернулся в прежнее положение.

Льюк удалился. Его била нервная дрожь.

— Бог ты мой, — подумал он. — Этот человек меня не видит, не слышит и похоже, даже не подозревает о моем существовании. Как и я… В то же время… когда я дотронулся до него, он это почувствовал, только… Может, срабатывает тот же самый механизм психического отторжения, о котором мне говорил доктор Снайдер, когда я однажды спросил его, почему, если марсиане существуют на самом деле, я не вижу их, хотя бы в форме каких-то расплывчатых, темных пятен, пусть даже не в их облике пришельцев?..

Да, тогда он мне это объяснил…

Все точно так же, как у этого человека.

Он уселся на скамейку. В двадцати метрах от него бородач продолжал неподвижно сидеть и пожирать взглядом свое дерево.

А может, его взгляд устремлен на что-то несуществующее?

Или, все же что-то есть, но только для него, а не для меня?

А не он ли прав, что я для него — пустое место?

Нет же, черт подери! Ведь я-то реальность. В чем-чем, но в этом я по крайней мере абсолютно уверен. Я думаю — значит существую. Но откуда мне известно, что он существует? А может, он всего-навсего продукт моего воображения?

Идиотский солипсизм, характерный для ребенка, открывающего для себя окружающий мир.

Но, когда люди и вы сами начинают видеть вещи по разному или видеть разное, глядя на один и тот же объект — над этим стоит задуматься.

Сам по себе случай с бородачом не имел значения. Одним чокнутым меньше или больше. Но для Льюка он послужил своего рода катализатором, который спровоцировал желательную реакцию в его мозгу.

И почему бы открывшейся перед ним дороге не оказаться, правильной?

Он вспомнил ту ночь, когда они с Грешэном надрались до чертиков. Прежде, чем свалиться мертвецки пьяным, он увидел тогда марсианина, которому в очень грубой форме бросил: «Слушай, ты, мразь, это я вас ПРИДУМАЛ!»

Ну и что?

А что, если все это правда? Что, если его мозг, затуманенный алкоголем, нашел ответ на то, что в нормальном состоянии никак не давалось ему?

А если солипсизм — не столь уж идиотская штука?

Что, если окружающий мир, каждая вещь и любой конкретный человек у нем не что иное, как продукты воображения Льюка Деверо?

А что, если я, Льюк Деверо действительно придумал марсиан в тот вечер в хижине Картера Бенсона, в пустыне, близ Огайо?

Льюк встал и быстро, подчиняясь ритму своих мыслей, пошел по дорожке. Он предельно напрягся, вспоминая тот вечер. Буквально за несколько мгновений до того незабываемого стука в дверь в его голове возникла в общих чертах идея его пресловутого будущего научно-фантастического романа. Именно тогда он задал сам себе вопрос: «А что, если марсиане?»

Он уже не мог вспомнить, что же это была за идея. Стук марсианина в дверь нарушил весь ход его мыслей.

Нарушил?

А что, если прежде чем выйти на уровень сознательной мысли, эта идея уже давно зрела в его подсознании? Нечто похожее на: «Что если марсиане представляют из себя зелененьких человечков, гуманоидов, которых можно видеть и слышать, но нельзя ни схватить, ни дотронуться до них и что, если, вот прямо сейчас, через секунду, один из них постучится в дверь и скажет: „Привет, Джонни. Это и есть планета Земля?“»

Если все началось именно с этого.

А почему бы и нет?

Да хотя бы по одной веской причине: в своих романах и рассказах он напридумывал сотни всевозможных сюжетов, но ни один из них не реализовался, да ещё в тот же самый миг. А вдруг в ту ночь были какие-то необычные условия?

Может быть, под влиянием интеллектуальной усталости и писательского пыла в его мозгу произошел какой-то ложный маневр, а именно в той его части, которая до этого работала без сбоя, не давая смешивать «реальный» воображаемый мир, проектируемый его разумом, с вымышленным «мнимым» миром, придуманным им же?

Абсурд? Но в этом есть определенная логика.

Но в таком случае что произошло такого, что пять недель спустя заставило его внезапно перестать «верить» в марсиан? И почему все другие люди — если они тоже являются продуктом его воображения — продолжали видеть то, во что он уже не верил и что, следовательно, уже не существовало?

Сел на другую скамейку. Проблема представилась ему слишком трудной.

А может, и не до такой уж степени? В ту ночь, пять недель тому назад, его разум пережил какое-то потрясение. Что произошло, он не помнил, но просто знал, что это было связано с марсианином. Но, судя по последствиям впадение в кататоническое состояние, в котором он оказался — этот шок, должно было, был необычайно сильным.

Что же, возможно, он стер из его сознания веру в марсиан, ничуть не помешав его подсознанию продолжать смешивать два воображаемых им мира.

Он был не паранойиком, а шизофреником. Одна часть его мозга думающая, сознающая — не верила в марсиан, зная, что они никогда и не существовали. Но другая, глубинная часть, подсознание, создающее и поддерживающее иллюзии, не получило сигнала; оно продолжало воспринимать марсиан столь же реальными, как и все остальное, и создавало следовательно таким образом человеческих существ параллельно порожденных на этом уровне его воображением.

Он весь задрожал от возбуждения, вскочил и быстро зашагал.

Господи, да это же ясно, как божий день! Единственное, что надо сделать — это дать команду своему подсознанию.

Чувствуя себя в несколько смешном и нелепом положении, он внутренне послал как бы распоряжение: «Эй! Нет никаких марсиан. Другие тоже не должны видеть их».

Неужели сработает? Он быстро узнает, так ли это. Льюк дошел до самого края парка и, развернувшись в полоборота, направисля к кухне. Как раз подошло время завтрака, и, наблюдая за поведением и жестами людей, он сможет убедиться, продолжают ли они или нет видеть марсиан.

Посмотрел на часы. Было только семь часов и десять минут. Первая смена через двадцать минут. Но в кухне всегда был готов один столик и стулья для тех, кто уже с семи захочет выпить чашку кофе до положенного часа.

Вошел. Повар, как всегда, возился у плиты, его помощник готовил поднос для одного из больных, которого держали взаперти. Двух медсестер, которые помогали накрывать столы, не было видно; они, судя по всему, как раз и занимались этим делом в столовой.

Две пациентки уже сидели за столом перед чашечками с кофе: то были две пожилые женщины, одна — одетая в банный халат, а другая — в больничный.

Все выглядело покойно и мирно, никакого волнения и суеты. Это было косвенным доказательством того, что никто из присутствовавших здесь не видел пока марсиан.

Льюк подошел, взял чашку кофе и подсел к столу. Как раз накануне Марджи представила его одной из этих сидящих перед ним женщин.

— Доброе утро, миссис Марчисон, — приветливо обратился он к ней.

— Здравствуйте, мистер Деверо. Ваша очаровательная супруга ещё отдыхает?

— Да. Я вот встал пораньше. Захотелось прогуляться. Погода просто чудо.

— Да, кажется, так. Вы знакомы с миссис Рэндэлл?

Льюк пробормотал подобающие в подобных случаях слова.

— Рада познакомиться с вами, мистер Деверо, — проговорила вторая пожилая женщина. — Если вы пришли из парка, то, наверное, видели там моего мужа. Скажите, где он, чтобы мне не искать его повсюду.

— Я видел господина с большой бородой, очень хорошо одетого, — ответил Льюк.

— Да, это он!

— Он сидел на скамейке, в северной части парка, и, как мне показалось, был очарован деревом, не сводя с него глаз.

Госпожа Рэндэлл глубоко вздохнула.

— Он вне всякого сомнения готовит свою очередную великую речь. Бедняжка, на этой неделе он возомнил себя Ишурти, — она поднялась со стула. — Пойду скажу ему, что кофе уже готов.

Льюк открыл было рот, чтобы предложить свои услуги, сходить за её мужем, но вовремя вспомнил, что тот не видит его. Его жена, несомненно, пользовалась каким-то особым статусом, делавшим её видимой для супруга.

Когда она вышла, миссис Марчисон, дотронувшись до его руки, произнесла.

— Такая симпатичная пара! И какое горе!

— Да, она производит впечатление очень приятной женщины, но я предпочел бы не встречаться с её мужем. Они что, оба… как это лучше сказать…

— Конечно. Но каждый думает, что в беде находится другой, а он здесь только для того, чтобы о нем заботиться.

— Она ещё ближе склонилась к Льюку. — У меня свои соображения на этот счет, мистер Деверо. Только никому! Ладно?! Я думаю, что оба они шпионы, играющие под сумасшедших. Они шпионы Венеры!

Она говорила, присвистывая на звуке «с», и Льюк был вынужден сделать вид, что вытирает рот, хотя на самом деле речь шла о брызгах слюны на его щеке.

Льюк поспешил сменить тему разговора.

— Что это она тут говорила? Что над её мужем и шутили что-то здесь?

— Дело не в том, что шутили, мистер Деверо, а в том, что он считает себя великим Ишурти. Он где-то уже слышал это имя, но не смог вспомнить. Не стал напрягаться — ему хотелось удалиться до прихода супуругов Рэндэлл. Быстро проглотив кофе, он, извинившись, ушел под предлогом, что ему надо посмотреть, не встала ли к завтраку его жена.

Вовремя же он удалился. Выходя, Льюк заметил приближавшихся Рэндэллов.

Подходя к комнате, он уже слышал, что Марджи проснулась. Чтобы не испугать её, он слегка постучал в дверь и только после этого вошел.

— Льюк! — он оказался в объятиях. Она расцеловала его. — Ты гулял по парку?

Она была в коротких штанишках и в лифчике. Платье, которое она бросила на кровать, чтобы осбвободить руки для встречи мужа, ещё предстояло надеть.

— Да, даже успел выпить чашечку кофе. Одевайся, как раз пора к первой смене на завтрак.

Он сел на кресло и наблюдал, как Марджи одевается. Эта обычная в таких случаях серия движений, когда женщина сначала просовывает голову в платье, затем, извиваясь всем телом, входит в него, представляла собой обворожительный спектакль.

— Марджи, кто такой Ишурти?

— Льюк, ты что не читаешь газ?.. Ну конечно же, я и забыла. Но ведь раньше тебя невозможно было оторвать от них. И все равно ты должен был бы помнить, кто такой Ято Ишурти.

— Ага, так оно и есть, — обрадовался Льюк. — Сочетание имени и фамилии сразу же все восстановило в его памяти. — Но почему? Что о нем так много говорили в последнее время?

— Много? Уже третий день, Льюк, говорят и пишут только нем. Завтра радиостанции мира будут передавать его обращение к человечеству. Он хочет, чтобы его выслушали все люди Земли.

— Обращение? Но я полагал, что на ваш взгляд марсиане… ну, в общем, я считал, что они помешают ему это сделать.

— Сейчас уже нет, Льюк. Наконец-то мы нашли нечто, что дает нам какое-то преимущество над ними. Совсем недавно удалось изобрести особый радимикрофон. Это стало сенсацией неделю тому назад, как раз перед объявлением об этой речи. Этот микрофон непосредственно соединяют с гортанью говорящего, и он преображает её колебания в радиоволны. Можно даже говорить совсем тихо.

— А о чем будет это его выступление?

— Никто не знает, но очевидно, будет иметь отношение к марсианам. С какой ещё темой можно обращаться ко всему человечеству? Ходят слухи, что один из пришельцев вступил в разумный контакт с ним, и, как будто бы сделал ему предложения насчет условий их отбытия в полном составе с Земли. В конце концов, это не кажется таким уж невозможным делом. У них, должно быть, есть какой-то руководитель, а Ишурти как раз тот человек, к которому как раз и можно обратиться на предмет переговоров.

Льюк улыбнулся. Он почти был уверен, что его опыт со своим собственным подсознанием, проделанный некоторое время тому назад, дал конкретные результаты; до сего момента он так и не заметил ни малейшей реакции людей на присутствие марсиан. Какой крах ожидал этого Ишурти! С завтрашнего дня…

Льюк с большой уверенностию в голосе заявил:

— Марджи, скажи мне… Как давно ты видела в последний раз марсиан?

Она посмотрела на него несколько странно.

— Льюк, почему ты спрашиваешь об этом?

— Так… просто хочется знать.

— Хорошо, если тебе ТАК ХОЧЕТСЯ ЗНАТЬ, то в данный момент их двое в нашей комнате.

— О, нет, — простонал он.

Значит, все же не получилось.

— Я готова, — сказала Марджи. — Спускаемся?

Завтрак уже стоял на столе. Льюк поглощал его очень старательно, но даже не обращал внимания на то, что он жевал. Ему сейчас было все равно что яичница с ветчиной, что жареные древесные опилки.

Все же ПОЧЕМУ у него ничего не получилось?

Это чертово подсознание, оно что не расслышало что ли его указания?

Или же, получив его, не захотело в него поверить?

И вдруг он понял, что ему надо срочно уехать. Куда угодно, это не имело никакого значения. Здесь невозможно было думать об этой проблеме. (Ведь, как ни крути, но это был дом для умалишенных, даже если он и благочинно назывался «клиникой для отдыхающих»).

И как бы Марджи ни скрашивала его пребывание здесь своим присутствием — он отвлекался и не мог сосредочиться из-за нее.

Он придумал этих марсиан, находясь в полнейшем одиночестве, и только в полнейшей изоляции, вдалеке от всех и вся он сможет наилучшим образом изгнать их.

Хижина Картера Бенсона в пустыне? Ну конечно же! Именно там ведь все и началось!

Конечно, сейчас август. И там стояла адская жара. Но это даже к лучшему: в этих условиях Картер туда и носа не сунет; даже, пожалуй, и нет необходимости исспрашивать у него разрешения, он никогда и не узнает, что Льюк побывал там. И если его будут искать, то никому и в голову не придет туда наведаться. Кстати, и Марджи о ней вовсе и не слышала.

Но надлежало действовать с величайшей осторожностью. Было ещё очень рано, и банки не работали. Слава Богу и Марджи, что у него с нею был совместный банковский счет. Он снимет сумму, достаточную для покупки какой-нибудь подержанной машины — всего несколько сотен долларов. Не добираться же пешком или голосаванием на дороге до хижины! А свою он уже давно загнал после отъезда из Голливуда.

К счастью, на рынке цены на малины постоянно падали. Он был уверен, что подберет себе вполне подходящую модель меньше, чем за сотню долларов.

— Льюк, с тобой все в порядке?

— Да, да, все о'кей, — поспешил он ответить. И все же, видно, надо подготовить почву для побега. — Немного устал, что-то голова плохо варит, добавил он. — Неважно спал этой ночью.

— Дорогой, может, тебе прилечь?

Льюк притворился, что колеблется.

— Н… да, может быть, но чуть позже. Я хоть и притомился, но что-то лень идти ложиться спать. Все равно не усну.

— А что тебе хотелось бы сейчас сделать?

— Может, сыграем в бадминтон? Это меня вымотает физически, и мне захочется отдохнуть. И сон придет сам собой.

Поиграли с полчаса, до половины девятого. Потом Льюк широко зевнув, сказал, что валится с ног от усталости.

— Пойдем со мной, — предложил он, — может, тебе надо что-то взять из комнаты. Тогда ты меня не побеспокоишь, ведь я могу проспать и до полудня.

Льюк быстро поцеловал её, сожалея, что не может попрощаться с нею по-настоящему, поскольку он не увидит больше её какое-то время. После этого прошел к себе.

Первое, что он сделал — это напечатал на машинке записку Марджи, в которой заверял, что безумно любит её, но что ему надо решить одну важную задачу, чтобы она не волновалась, поскольку он очень скоро вернется обратно.

Льюк взял из сумочки Марджи несколько бумажек, чтобы заплатить за такси. Вглянул в окно в надежде ещё раз взглянуть на неё в парке. Но ни из комнаты, ни из вестибюля спустя неколько секунд, он так и не увидел жены. Стараясь не шуметь, спустился по лестнице. Через открытую дверь кабинета доктора Снайдера услышал голос Марджи:

— …вроде, ничего такого, что вызывало бы опасения, но все же он показался мне каким-то странным. Но не похоже, что он…

Вышел через черный ход, который выводил прямо в парк, и направился в ту его часть, где деревья скрывали ограду.

Единственной опасностью теперь было только то, что кто-нибудь с улицы увидит, как он перелезает через стену клиники.

Но никого поблизости не оказалось.

 

Глава 18

Это произошло 5 августа 1964 года за несколько минут до тринадцати часов в Нью-Йорке. Конечно, повсюду в мире это время выглядело по-разному, но для всех это был, несомненно, торжественный момент.

Ято Ишурти (генеральный секретарь Объединенных Наций) одиноко сидел в небольшой студии Радио Сити. Он был готов и ждал момента начала передачи. Полон надежды и одновременно опасений.

К его гортани был подключен микрофон. В ушах торчали затычки, чтобы ничто не отвлекало его внимания. По этой же причине, как только начнется церемония, он закроет глаза.

Вспомнив, что техника ещё не задействована, он откашлялся. Его глаза следили за оператором, отреленным от него стеклом в контрольном зале.

Генсеку предстояло обратиться к самой обширной, когда-либо собиравшейся на памяти человечества, аудитории. За исключением нескольких примитивных племен и малолетних детей, вся Земля сейчас прильнула к приемникам и передачу обеспечивала целая армия переводчиков.

Подготовка к этому обращению, хотя и велась в спешном порядке, но отличалась особой тщательностью. Ее организации содействовали правительства всех стран. По этому случаю были даже расконсервированы ранее закрытые радиостанции. Речь ретранслировалась также всеми морскими судами.

Ишурти ещё раз напомнил себе, что ему следует говорить медленно, делая паузы между фразами и абзацами, чтобы переводчики смогли успешно справиться со своей задачей.

Даже в самых слаборазвитых странах позаботились о том, чтобы обеспечить перевод его обращения на все многочисленные местные диалекты. В промышленно развитых странах все предприятия, закрывшиеся в связи с безработицей, вновь распахнули свои двери для рабочих и служащих с тем, чтобы те смогли при необходимости собраться там вокруг приемников. Жителей, у которых не было радио, радушно приняли соседи.

По примерным подсчетам, слова Генерального Секретаря Оъединенных Наций должны были услышать три миллиарда человек (и ещё около миллиарда марсиан).

Если он преуспеет в своем начинании, то станет самой знаменитой личностью… Но Ято Ишурти постарался побыстрее отогнать от себя эту эгоистическую мыслишку. Он сейчас действовал во благо человечества, а не ради самого себя. Если все пройдет хорошо, он отойдет в тень и не будет пытаться как-то воспользоваться этим в политическом плане.

Ну, а если провалится… но о подобной перспективе лучше было не думать.

Интересно, что ни в студии, ни в контрольном зале не видно было ни одного марсианина.

Он ещё раз прочистил горло, получилось очень вовремя. Практически тут же оператор за стеклом, повозившись с кнопками, дал ему знак, что можно начинать.

Ишурти закрыл глаза. И заговорил.

А сказал он следующее.

— Я обращаюсь к вам, народы Земли, а также и к вам, пришельцы с Марса. Даже больше к последним. Но необходимо, чтобы меня выслушали все, и по окончании речи вы сможете ответить на вопрос, который я вам задам по ходу.

Марсиане, вы отказались сообщить нам причину вашего нашествия на Землю.

Возможно, вы действуете с позиций зла и получаете удовольствие от наших моральных страданий.

Не исключено, что ваша психология, настрой ума настолько чужды нашим, что мы просто не смогли бы разобраться в ваших объяснениях.

Но лично я не верю ни в тот, ни в другой мотивы ваших действий.

В самом деле, если бы вы действительно были такими, как изображаете себя, то есть мстительными и задиристыми, то бы непременно перессорились бы между собой.

А этого мы ни разу не отмечали.

Марсиане, вы просто-напросто ломаете комедию перед нами. (Легкая дрожь пробежала среди людей планеты, слушавших обращение).

Марсиане, ваши неблаговидные поступки преследуют тайную цель. И если только ваш образ мышления не лежит где-то за пределами моего понимания, а ваши замыслы — за рамками человеческой логики, эта цель может и должна отвечать только одному из двух толкований.

Или все это делается ради доброго начала, во имя нашего блага: вы прибыли на Землю, зная, что мы разобщены злобой и войнами, и что единственнпя возможность нас объединить — это вызывать чувство ненависти, которая окажется выше всех видов частных разногласий, проявив их смехотворную перед её лицом суть.

Или же ваши намерения носят менее доброжелательный характер, хотя и без реальной неприязни, способной их вызвать: установив, что мы достигли стадии кануна выхода в Космос и межпланетных полетов, вы решили помешать нам достигнуть вашего мира, возможно, из-за боязни быть покоренными, если у вас, на Марсе, есть какие-то слабые месте, или разве что просто из-за нежелания поддерживать с нами какие-либо отношения.

Если одно из этих фундаментальных толкований верно — а я думаю, что это так — то вы прекрасно знали, что заявить нам о необходимости отказаться от войн и от полета на Марс — значит, ещё больше раззадорить нас.

Вы захотели, чтобы мы сами и притом добровольно определились бы по этим двум вопросам.

Нам важно точно знать, какую из двух упомянутых целей вы преследуете.

Но какова бы она ни была, я хочу доказать вам, что она достигнута.

И оратор добавил:

— Отныне я выступаю — и сейчас я предоставлю доказательство — от имени всех народов Земли.

Мы даем слово, что прекращаем вооруженные распри друг с другом.

Мы даем слово, что никогда не пошлем ни одного космического корабля на вашу планету, если только когда-либо вы сами не пригласите нас сделать это, хотя, как мне представляется, вам будет трудно убедить нас пойти на подобный шаг.

Тон генсека стал торжественным.

— А теперь обещанное доказательство. Народы планеты Земля! Даете ли вместе со мной слово этим двум вопросам? Если «да», то, где бы вы ни находились, докажите это сейчас, провозгласив свое мнение как можно громче! Но чтобы дать переводчикам время точно довести до вас смысл сказанного, подождите, пожалуйста, моего сигнала, когда я скажу…

— Давайте!

Иес! Си! Уи! Да! Хай! Ия! Сим! Жес! Нам! Ши! Ла!

И тысячи других слов, обозначавших одно и то же, одновременно вырвались из уст и сердец всех без исключения, слушателей.

В этом громогласном хоре не прозвучало ни одного «нет».

Такого шума на Земле отродясь не было. По сравнению с этим раскатистым гулом взрыв водородной бомбы показался бы легким писком, извержение вулкана Кракатау — ласковым морским бризом.

Не было никаких сомнений, что его услышали все находившиеся на Земле марсиане. И если бы была атмосфера — проводник звука — до самого Марса, то он донесся бы и до его жителей! Ято Ишурти даже сквозь затычки в ушах почувствовал его тоже. Вздрогнуло здание, откуда его речь транслировалась на весь мир.

После такой единодушной клятвы Землян любое иное слово показалось бы пошлым, заезженным и плоским. Он открыл глаза, подал знак оператору выключить аппаратуру и, глубоко вздохнув, поднялся, вытаскивая затычки из ушей.

Буквально сломленный этим эмоциональным взрывом, он двинулся к прихожей, отделявшей студию записи от холла, где задержался на мгновение, чтобы взять себя в руки и обрести хладнокровие.

Совершенно случайно он, обернувшись, взглянул на себе в зеркало.

На его голове, нога за ногу, восседал с разухабистым видом марсианин.

И он весело бросил генсеку:

— А пошел-ка ты в задницу, Джонни!

Ято Ишурти понял, что у него остался один-единственный выход.

Он выудил из кармана ритуальный кинжал и вытащил его из ножен.

Уселся на полу в предписанной традициями позе, кратко обратился к предкам и проделал все требуемые правилами предварительные церемонии, а затем с помощью клинка…

…освободился от тяжкой ноши Генерального Секретаря Объединенных Наций.

 

Глава 19

Биржа в день речи Ишурти приостановила свою деятельность в полдень.

На следующий день, 6 августа, она в тот же час вновь закрылась, на этот раз даже не обозначив срок возобновления операций, в соответствии со срочным распоряжением Президента. В то утро курс акций чуть-чуть поднялся по отношению к предыдущим показателям (которые в свою очередь составляли ничтожную долю которировки, фиксировавшейся накануне Пришествия марсиан. Но в самый разгар сделок он стал стремительно катиться вниз. Президентское решение поспело вовремя, чтобы хотя бы за некоторыми акциями сохранилась их стоимость, не превышавшая цену бумаги, на которой они были напечатаны.

После обеда было принято ещё более радикальное решение о сокращении вооруженных сил на девяносто процентов. В ходе состоявшейся вскоре пресс-конференции Президент согласился с утверждением, что эта мера ставит экономику страны в отчаянное положение. Призванная упредить полное банкротство государства, она, несомненно, резко усиливала безработицу. Но огранизация вспомоществования обходилась дешевле, чем сохранение солдат и офицеров под ружьем. Все остальные страны последовали этому примеру. И тоже выкосили ряды своих армий.

Что не помешало при всем их многообразии и несмотря на все драконовские меры по сокращению бюджета, оказаться на краю краха. Случись самая шальная революция — ни один бы режим не устоял. Но выяснилось, что даже самые отъявленные революционеры в таких условиях не хотели брать власть в свои руки.

Измотанный, ошалевший, доведенный до ручки, повергнутый в ужас обыватель во всех странах мира устремлял свой растерянный и невидящий взгляд в парализующее его уродливое будущее, и на него тут же нападала икота от стыда при мысли, что в пленявшие теперь его счастливые часы прошлого он мог находить мотивы для ожесточенности и недовольства по поводу болезней и налогов и полагать, что с появлением водородной бомбы наступает конец всему.