Кто бы мог подумать, что этот день станет прелюдией к убийству! Ближе к вечеру погода начала портиться, нависли сероватые сумерки, но было тепло. Ярмарочная площадь кишела народом, и нам удалось неплохо заработать. Помню, это был четверг, пятнадцатое августа, четвертый день ярмарочного гулянья в Эвансвилле, штат Индиана. Дождь пошел в половине седьмого, когда мы начинали готовиться к вечерней работе. Обычно это означает для ярмарки катастрофу, но на сей раз никто не огорчился. За несколько недель наших странствий по югу Огайо и Кентукки погода не дала нам ни дня передышки. Мы совершенно вымотались, но у нас наконец завелись денежки. Свободный вечер был весьма приятной перспективой для всех.

Едва мой дядя Эм успел поднять полотняную штору балаганчика, который мы держали с ним на паях, как в темноте забарабанили первые, еще редкие капли.

Эм сдвинул шляпу на затылок и устремил задумчивый взор к небесам; блестящие струйки потекли по его лицу. Тогда он опустил штору и сказал мне с довольной улыбкой:

— Ну что же, Эд, сегодня вечером мы отдыхаем.

— Может быть, это только ливень, — заметил я.

— Нет, зарядило на всю ночь. Да еще, тоге гляди, поднимется ветер. Надо бы укрепить веревки.

Мы убрали бейсбольные мячи, молочные бутылки и две полки с выигрышами и облачились в плащи, а я надел еще и шляпу. Мой дядя Эм расстается со своей разве что когда спит, она вечно торчит у него на макушке. Это черная шля-пас мягкими полями, вроде той, которую носит Шэдоу, но на этом его сходство с Шэдоу заканчивается: он маленький и толстый, а его круглую физиономию украшают неухоженные темные усы.

Подтянув веревки, мы укрепили полотняные стенки нашего балаганчика. В этот момент дождь хлынул стеной. Вокруг центральной аллеи забегали циркачи, пытаясь снять вывески. А мы забрались в палатку позади балаганчика, служившую нам местом для ночлега.

Между тем дождь поутих, но дядя Эм сказал, что нечего и надеяться, что он совсем прекратится.

— Сегодня вечером нам не открыться. Пойду-ка я в игорную палатку. А ты мог бы сходить в город, в кино или еще куда-нибудь.

— Я посижу здесь в уголке, — ответил я. — Поиграю немного на тромбоне, а потом почитаю, у меня есть хороший детектив.

Он кивнул и вышел; оставшись один, я зажег свет и достал свой потрясный тромбон, который дядя подарил мне, когда после смерти моего отца мы начали «путешествовать» вместе. Я был без ума от этого тромбона. Некоторое время я сидел, прижав его к груди, чтобы еще раз почувствовать близость своего сокровища. У него была изумительная кулиса, которая скользила легко и бесшумно. Он был позолоченный, и я обожал наводить на него глянец. Держать и разглядывать его уже было для меня счастьем. Я начал с гамм, а потом сыграл несколько мелодия по памяти. Все шло замечательно, но тут на одной из верхних нот я сорвался. Раздался жуткий скрежещущий звук.

Послышался чей-то смех. Я оглянулся и увидел Хоги, который смеялся, просунув голову в прорезь палатки. Затем он вошел. На нем был желтый клеенчатый плащ, блестевший от дождевой воды. Хоги был такого высокого роста, что сразу занял целый угол палатки. Ему пришлось наклонить голову, иначе его шляпа уперлась бы в полотнище.

— Мне почудилось, что здесь кого-то убивают, Эд, — сказал он, — вот я и зашел посмотреть.

Я улыбнулся ему в ответ:

— Ты недавно вернулся, Хоги?

— Несколько минут назад. Все о'кей. На следующей неделе перебираемся в Саут-Бенд. Площадка там не хуже здешней.

С тех пор как агент, занимавшийся нашими делами, нас покинул, Хоги уезжал несколько раз в неделю, чтобы решать наши материальные проблемы. Но обычно его работа состояла в том, чтобы рассказывать сальные анекдоты в маленьких шапито. Число городов, в которых его номер был запрещен, было столь велико, что он решил не выступать до конца сезона.

— Как поживает шимпанзе? — спросил я. Его лицо стало серьезным.

— Bсе еще болеет. Я заскочил в фургон посмотреть, как дела. Улучшений нет. А где Эм? Играет?

Я ответил утвердительно, и он ушел. Дождь припустил сильнее. Он дробно стучал по полотнищу над моей головой. Вдали послышался гром. Его глухой, но грозный рокот невольно внушал страх. Можно сколько угодно рассуждать про облака, которые сталкиваются между собой, — страха этим не уймешь. Гром похож на ворчание ужасного зверя; ты не можешь различить его по тому звуку, который он издает, но чувствуешь, что он огромен, как ночь, а его приближение таит смертельную опасность.

Я надел плащ и вышел на центральную аллею. Дождь барабанил по моей шляпе. Ярмарочная площадь раскисла. К счастью, опилки поглощали грязь. Больших луж тоже не было, потому что площадь располагалась на склоне, и вода успевала стекать.

Я пересек центральную аллею и направился к зеленому фургону, который стоял за балаганом с уродами, В фургоне горел свет. Когда я постучал, голос Ли Кэри ответил, что я могу войти. Он встретил меня с улыбкой:

— Можешь включить проигрыватель. А я на минутку выйду.

— У тебя есть новые диски?

— Альбом Джимми Дорсея. Приличная халтура.

Он натянул плащ и вышел. Я включил проигрыватель и поставил пластинку Джимми Дорсея. Это действительно была довольно приличная халтура, но я не мог сосредоточить внимание на музыке, потому что гром полностью ее заглушал. Послав все к черту, я вышел на улицу.

А там уже был настоящий потоп. Я ринулся к нашему балаганчику. Дядя Эм стоял у палатки. Он пытался укрыться от порывов ветра за тележкой продавца воздушной кукурузы. Я постоял рядом, пока дождь и ветер не начали стихать, а затем дядя Эм вернулся в игорную палатку.

Игорная палатка, если вы этого не знаете, это палатка, которую устанавливают на крупных ярмарках для того, чтобы циркачи могли поиграть там в карты между собой.

Всякие пижоны, люди со стороны, не имеют туда доступа. Это чисто семенное дело. Я пошел вслед за дядей, некоторое время понаблюдал» как он играет, но сам играть не стал. Соскучившись, я вернулся в нашу палатку. Под плащом я местами промок, поэтому, раздевшись, начал растираться полотенцем, чтобы обсохнуть.

И тут свет внезапно погас. И не только в нашей палатке, но и на всей ярмарочной площади. Я выглянул наружу: вокруг было темно, как в погребе.

Тихонько поругиваясь, я начал ощупью искать спички. Наконец я их нашел и зажат керосиновую лампу» которую мы держим на всякий случай. Я натягивал сухие шорты, когда в прорези палатки показалась голова дяди Эма.

— Как дела, малыш? — спросил он.

— Да ничего. А что случилось?

— Молния попала в провода, генератор вышел из строя. Они не смогут починить его сегодня вечером, вся обмотка сгорела. Буря кончилась, но нам напоследок все-таки досталось.

После его ухода я принялся за чтение своего детектива, но меня все более и более клонило ко сну. Дождь постепенно утихал, а затем и вовсе прекратился. Сквозь его тихий шелест я различил вначале звон колокола, а потом далекий гудок поезда.

Керосиновая лампа слегка потрескивала, скучная история, которую я читал, не располагала к бодрствованию… и я сомлел.

Мне кажется, я не слышал выстрела. Если я его и слышал, то уже во сне, я точно не помню. Меня разбудил голос дяди Эма, вопившего у палатки:

— С тобой все в порядке, Эд? Я привстал на кушетке:

— Разумеется. А что…

— Только что раздался выстрел. Мне показалось, что, может быть…

Он не закончил фразу; наверное, он подумал, что я баловался с револьвером тридцать второго калибра, который он хранил в сейфе, и нечаянно пальнул в воздух. Он вошел в палатку, а следом за ним появилась темная масса. Это был Хоги; скорчившийся в три погибели. Он словно боялся проткнуть головой крышу. Раздался его ворчливый голос:

— Кто-то сказал, что стреляли в маленьком шапито. Ты пойдешь посмотреть, Эм?

Понятное дело, дядя Эм туда пошел, потому что я остался в палатке один. Еще в полусне я сбросил ноги с кушетки и влез в сапоги. В этот момент снаружи раздались голоса и шаги, чавкающие по грязи. Дождя больше не было слышно. Я нащупал свой плащ и накинул его. На голом теле он был неприятно холодным и скользким. Я выскочил наружу, на ходу застегивая плащ, и пошел вдоль центральной аллеи.

Остальные двигались в том же направлении, кое-кто бегом. У большинства были при себе карманные фонари. Со сна я не сообразил захватить свой фонарь. Центральная аллея была погружена во мрак, но вслед за бегущими людьми я благополучно добрался до маленького шапито.

Для меня не составило труда найти барьер, ограждавший шапито, — я просто на него наткнулся. Оставалось перелезть через него и нащупать полотняную стенку. Приподняв снизу боковое полотнище, я очутился внутри палатки.

Там горел свет — пляшущий неверный свет примерно двадцати фонариков, которые слабо освещали внутренность балагана, но были четко направлены в одну точку.

Этот световой круг был образован толпой людей, стоявших кольцом в самом центре. Они смотрели вниз. Я подошел к ним сзади и, вытянув шею, через плечи и головы собравшихся попытался разглядеть то, что лежало на земле. Кто-то стоявший передо мной слегка отодвинулся в сторону, и я пожалел о своем любопытстве.

На траве лицом вниз лежал обнаженный мальчик. На вид ему было лет шесть-восемь. У него были белая кожа и темные коротко остриженные волосы. Рукоятка кинжала торчала из его спины. Это была очень массивная рукоятка. Она была похожа на рукоятки тех австралийских кинжалов, которые метатели ножей использовали в своем номере.

Я не знал этого мальчика, по крайней мере, не мог его узнать со спины. Народ вокруг меня возбужденно переговаривался. Стоявший напротив меня, по другую сторону круга, Поп Дженни опустился на колени и положил руку на плечо мальчика. Он тут же ее отдернул и сказал:

— Готов! Он уже начал холодеть.

Кто-то из присутствующих воскликнул: «Боже мой!» — и это прозвучало как ругательство. Раздались голоса: «Не двигайтесь! Не трогайте его!» Опять послышались ругательства и предложения послать за полицией.

Пробираясь сквозь толпу, я двинулся к выходу. Дядя Эм и Хоги стояли в другой группе, окружавшей фигуру, скор-

чившуюся у эстрады, где демонстрировали уродов. Я не знаю, кто это был, но с эстрады неслись такие отчаянные, захлебывающиеся рыдания, что сразу было ясно, что тут пахнет настоящей истерикой. И вдруг до меня дошло, что рыдала женщина. Перепуганная женщина.

Я и сам чувствовал себя неважно; я не был так напуган, как эта женщина, но меня немного мутило.

Выйдя из балагана, я прислонился к эстраде, на которой обычно орал зазывала. Мне было совершенно непонятно, какого черта кому-то понадобилось убивать кинжалом такого маленького мальчика. Я рылся в памяти, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот малыш. Среди бродячих циркачей, работавших на ярмарке, было не так уж много детей; мне казалось, что я знаю их всех, если не по имени, те в лицо. Был один парнишка примерно того же возраста и роста — мой любимец; его звали Негро, и он бил чечетку в негритянском представлении. У этого мальчонки был просто бес в ногах. Но у убитого была белая кожа, а Негро был черен как вакса.

Однако, размышлял я, убитый был циркачом, а не ребенком из города. Ребенок из города вполне мог оказаться у маленького шапито, несмотря на поздний час — но не без одежды. Тогда как для маленького циркача это не так уж странно; я хочу сказать, что циркачи привыкли спать без ничего, когда жарко. И конечно же, их ребенок сделал бы то же самое.

Мало-помалу мучительная тошнота начала отступать. Я ощущал во рту противный вкус, но меня не вырвало. Я услышал голос дяди Эма, который звал меня, и закричал в ответ: «Иду!». Я было направился обратно к шапито, но увидел дядю Эма, Хоги и какую-то девушку, которые шли мне навстречу. Девушка еле тащилась, хотя дядя Эм и Хоги поддерживали ее под руки. На ней был длинный зеленый плащ, берет того же цвета и туфли на высоченных каблуках, сплошь покрытые грязью. Низ плаща и ноги тоже были забрызганы грязью. Она шла наклонившись вперед и все еще всхлипывала. Дядя Эм был само спокойствие. Он сказал:

— Рита, детка моя, ты знакома с моим племянником Эдом? Эд Хантер, та же фамилия, что и у меня. Хороший парень. Позволь ему покатать тебя в машине. Сделайте круг-другой по городу — и тебе полегчает. Нужно же как-то отвлечься!

Всхлипывания прекратились. Девушка отняла руки от лица. И тут я ее узнал — это была новенькая из представления со стриптизом. Она работала здесь всего неделю, ее наняли в Луисвилле. Я ее уже несколько раз видел. Очень красивая девушка, но сейчас этого никак нельзя было сказать, потому что ее лицо распухло от слез, а на щеках потеками засыхала грязь. Она обратилась ко мне со слабой улыбкой:

— П-привет, Эд!

Я забыл о тошноте и улыбнулся ей в ответ, а затем спросил, был ли убитый мальчик ее братом ждя кем-то вроде этого. Он не мог быть ее сыном — она была не старше меня.

У нее не могло быть ребенка такого возраста. На вид ей было не больше восемнадцати лет.

Дядя Эм оставил ее с Хоги и отвел меня в сторону. Взяв меня под руку, он наклонился к моему уху и быстро зашептал, так, чтобы девушка не могла слышать:

— Это она нашла парня, Эд; она наткнулась на него в темноте, когда шла через шапито. Ей, видимо, кое-куда приспичило. Она чуть с ума не сошла. Значит, так. Бери ее и…

— А кто этот парнишка, дядя Эм? — спросил я. — Ты его знаешь или, может быть, она его знает?

— Нет, забудь пока об этом. Послушай, я не хочу больше здесь оставаться. Хоги тоже. Он даст тебе ключи от машины. Прокати ее и постарайся, чтобы она успокоилась. — Он улыбнулся. В этот момент он был похож на веселого сатира. — Отвлеки ее! Пошевели мозгами и придумай что-нибудь!

— Да уж придумаю, — сказал я. — Но послушай, если это она нашла тело, то полиция вызверятся, если ее не окажется на месте.

Он нетерпеливо махнул рукой:

— Это не твоя забота. Если они начнут допрашивать ее в таком состоянии и именно сейчас — не миновать истерики, она сломается. Пусть подождут. Скажу, в конце концов, что это я нашел тело. Если никто не слышал выстрела…

Я уже совершенно забыл об этом выстреле, дядя мне о нем напомнил.

— Но ведь мальчика закололи кинжалом. При чем тут выстрел?

— Стреляла Рита. У нее есть маленький револьвер. Она говорит, что испугалась, когда погасили свет, и положила его в карман; она еще не привыкла к ярмарке. Ей понадобилось сходить по нужде. Она держала руку в кармане и со страха пальнула, когда наткнулась в темноте на парня.

— Она не ранена?

— Даже не обожглась при выстреле. Пуля вошла в землю. В кармане плаща осталась дырка — вот и все. Кончай идиотские вопросы и пошевеливайся!

Я обернулся в сторону Хоги, и тот протянул мне ключи от машины.

— Ты готова, Рита? — спросил я.

— Д-да, Эдди, поехали, — ответила она дрожащим голосом, в котором, однако, было уже больше уверенности.

Сырой туман, пришедший на смену дождю, не располагал к приятной прогулке. Дворники не успевали очищать запотевшее ветровое стекло. Кроме полукруга на ветровом стекле, все остальные стекла машины казались заиндевевшими. Мы очутились внутри маленького замкнутого пространства, целиком принадлежавшего только нам двоим. Сырость и темнота за полукружьями ветрового стекла отсекли нас от всего мира.

Рядом со мной сидела красивая девушка, но в тот момент это меня не трогало, потому что я сосредоточился на полосе блестящей после дождя дороги, пугавшей меня неожиданными поворотами. Я думал только о том, чтобы удержать машину на скользкой асфальтовой ленте.

Но тут мне пришло в голову, что торопиться, собственно, некуда. Я притормозил, и машина покатила на неспешной прогулочной скорости.

Я улыбнулся девушке» сидящей рядом со мной, и она тоже ответила мне слабой улыбкой.

— Я все время спрашивала себя, куда вы так несетесь, — заметила она.

После этих слов она придвинулась ко мне поближе, и я, естественно, обнял ее одной рукой. Может быть, это было и не очень естественно, потому что произошло слишком скоро, но зато очень приятно.

Я съехал с шоссе и остановил машину на обочине. Дворники отключились, ветровое стекло полностью замутнело. Тесный салон машины стал единственным и осязаемым миром.

Только теперь мне удалось как следует рассмотреть Риту. Несмотря на то что ее лицо было измазано грязью и растекшейся косметикой, она была очень хороша. Особенно меня поразили ее светло-голубые с поволокой глаза. Она взглянула на меня и откровенно сказала:

— Давай не будем делать этого, Эдди.

— Хорошо, я буду вести себя прилично.

— Это потому, что ты мне очень нравишься, Эдди, — Ничего себе объяснение, — засмеялся я.

— Мне хочется, чтобы ты мне не разонравился. Может быть, это глупо, но не надо так на меня смотреть. Пожалуйста! Мне это неприятно. Я сейчас такая грязная и противная…

— У меня другое мнение.

— Пусть так, но все равно, перестань меня разглядывать.

— Хорошо, — я наклонился и выключил свет. — Теперь я уж точно ничего не разгляжу. Ты довольна?

— Буду довольна, если ты не станешь ко мне приставать. Ты уж меня извини!

— А за что я, собственно, должен тебя извинить?

— Приходится все говорить напрямик. С тех пор как я приехала на ярмарку на прошлой неделе, я только и делаю, что отбиваюсь от мужчин. Все циркачи просто скоты.

— Не все. Например, мой дядя, Хоги и…

— Я не имела в виду Хоги. Он мне почти как родной. Он знал моих родителей, а Мардж была самой близкой подругой моей матери. Это он нашел мне работу на этой ярмарке. Кроме того, они с Мардж так влюблены друг в друга, что невозможно себе представить, чтобы он приударял за кем-то еще.

— Да, — сказал я, — мне Мардж тоже очень нравится.

— А твой дядя? Я никогда не встречала его до сегодняшнего вечера. Кто он такой, что делает?

— Эмброз Хантер, но зови его просто Эм, а то он тебя отшлепает. Он самый большой симпатяга в мире, это уж точно.

— Мне хотелось бы получше его узнать.

— Еще узнаешь. Есть и другие хорошие парни. Например, Ли Кэри, фокусник из маленького шапито. Ты любишь музыку в стиле свинг?

— Конечно.

— У Кэри есть шикарные диски. Как-нибудь послушаем. Он тебе понравится. И я тебе гарантирую, что он не станет к тебе липнуть.

— Почему?

— Ну, потому что…

— Ты хочешь сказать, что если бы он и начал к кому-то липнуть, то это был бы ты.

— Он не стал бы этого делать, — засмеялся я, — но, вообще-то говоря, ты почти права. Давай не будем об этом, ладно? Так или иначе, он неплохой парень.

— Хорошо, как-нибудь послушаем его диски. Но другие циркачи, которых я тут встретила…

— Мне кажется, ты неверно о них судишь, Рита. На ярмарке не такие нравы, как у святош из пресвитерианской церкви, но, если ты попадешь в беду, тебе отдадут последнюю рубашку. И в большинстве случаев не потому, что хотят получить что-то взамен.

— Может, ты и прав.

— Разумеется, я прав. Ты судишь предвзято. Взгляни на суть дела с их стороны — и ты с ними поладишь. Они, как бы это выразиться, умеют быть честными, делая бесчестные дела.

— То есть ты хочешь сказать, что не надо пытаться из дерьма делать конфетку?

— Не совсем так, но недалеко от истины.

— Послушай, Эдди, такая жизнь меня не устраивает. В один прекрасный день я найду себе простачка — богатого простачка. Я не хочу нищенствовать всю жизнь. С меня хватит и того, что я выросла на помойке.

Она говорила совершенно серьезно; в ее голосе послышались хищные нотки.

— Ты думаешь, я охочусь за деньгами? Так вот: я действительно за ними охочусь.

— Хорошо» хорошо, ты охотишься за деньгами! Только не надо так волноваться! Положи мне голову на плечо и успокойся.

Она засмеялась и положила мне голову на плечо.

— Какой ты забавный, Эдди. Ты мне нравишься. Хотелось бы, чтобы ты был богат, тогда я попыталась бы тебя подцепить. Но ведь ты не богат?

— У меня есть девятнадцать долларов и тромбон, — ответил я. — А еще у меня есть красивый костюм, но он, к сожалению, сейчас не на мне. У меня под плащом только шорты. Я спал, когда поднялась вся эта паника.

— Я тоже. То есть я заснула, а потом проснулась, потому что мне понадобилось пойти — как это называется у вас, циркачей?

— У нас это называется нужник, — ответил я. — Слушай, давай не будем говорить о том, что случилось сегодня вечером. Я здесь для того, чтобы ты об этом забыла.

— Сейчас мне хорошо, Эдди, не беспокойся. У меня тогда подгуляли нервы, но сейчас я могу говорить об этом спокойно.

— Ну ладно. Может быть, тебе даже станет легче, если ты выговоришься. Слушай, у тебя всегда в кармане револьвер, когда ты идешь в уборную?

— Конечно, нет, не будь дураком! Свет всюду погасили, а фонарика я не нашла. Я боюсь темноты, Эдди. Я хочу сказать, что боюсь оставаться одна в темноте; например, сейчас мне не страшно. Обычно я не ночую на ярмарке. У меня есть в городе номер в отеле. Но сегодня вечером Дарлена попросила остаться с ней.

— Дарлена? Это та, рыженькая?

— Да. Ее муж уехал на несколько дней, а она плохо себя чувствовала. Вот она и попросила меня остаться в их фургоне. Когда я проснулась примерно час назад, я не нашла фонарика, а мне не хотелось будить Дарлену. Я знаю, где Уолтер держит револьвер. Однажды, когда Дарлена открыла ящик, я его там увидела. Я и взяла на всякий случай.

Она вздохнула, потому что, видимо, опять мысленно пережила то» что произошло с ней с тех пор, когда она покинула фургон Уолтера.

— Не думай больше об этом, Рита!

— Да нет, Эдди, все в порядке, я же тебе сказала. Мне хорошо. У меня под плащом не больше, чем у тебя. Я прямо закоченела.

— Представляешь себе картину, если полиция нас задержит за остановку в неположенном месте? — спросил я. — Полиция наверняка сейчас уже на ярмарке. Если ты будешь отсутствовать слишком долго, для тебя это может плохо кончиться, так что давай вернемся.

— Согласна.

— А ты уверена, что выдержишь?

— Да, Эдди. Поцелуй меня, но только один раз. А потом поедем.

И я ее поцеловал только один раз. Это было потрясающе. Меня всего перевернуло. Я даже не ожидал, что смогу почувствовать такое.

Я прошептал:

— Ты уверена, что мы должны вернуться?

— Да, Эдди, пожалуйста!

— Хорошо. Но, может быть, когда-нибудь…

— Может быть, когда-нибудь.

Я повернул ключ, и машина тронулась с места. Дворники, сгонявшие воду со стекла, вновь закачались, как пьяные. Я тоже чувствовал себя опьяневшим. И снова мне пришлось напрячь все свое внимание, чтобы удержать машину на блестящей черной ленте дороги. За весь обратный путь мы не сказали друг другу ни слова.