Арена

Пер. Алексей Дмитриевич Иорданский

Карсон открыл глаза и увидел над собой тускло мерцающую голубизну.

Было жарко. Он лежал на песке. Ему в спину впивался торчавший из песка острый камень. Карсон повернулся на бок, потом сел, упираясь руками в песок.

«Я сошёл с ума, — подумал он. — Или умер. Или ещё что-нибудь…»

Песок был голубым. Ярко-голубым. А голубого песка нет ни на Земле, ни на одной из планет.

Голубой песок.

Голубой песок под голубым куполом — ни небом, ни потолком, а какой-то замкнутой поверхностью. Карсон почему-то знал, что она замкнута и конечна, хотя и не мог этого видеть.

Он набрал горсть песка, который заструился между его пальцами. Струйки защекотали его голую ногу.

Голую? Он был абсолютно обнажён, и его тело уже покрылось обильным потом от расслабляющего жара и тоже стало голубым там, где к нему прилип песок.

Но в остальных местах оно было белым. «Значит, этот песок на самом деле голубой, — подумал он. — Если бы он только казался голубым в голубом свете, то и я был бы голубой. Но я белый — значит, песок голубой. Голубой песок. Голубого песка не бывает. И такого места не бывает, как это».

Пот стекал ему в глаза. Было жарко, как в аду. Только ад должен быть докрасна раскалённым, а не голубым.

Но если это не ад, то что это? Из всех планет такой горячий только Меркурий, но это не Меркурий. И потом, Меркурий остался примерно в четырёх миллиардах миль позади от…

И тут он вспомнил, где он был только что. В маленьком одноместном космолёте, нёсшем патрульную службу за орбитой Плутона, в миллионе миль от фланга земной армады, построившейся в боевой порядок, чтобы встретить Пришельцев.

Он вспомнил тот внезапный, резкий, тревожный звонок, когда следящие системы зарегистрировали приближение врага…

* * *

Никто не знал, кто такие Пришельцы, как они выглядят, из какой далёкой галактики они пришли, — знали только, что она где-то в направлении Плеяд.

Первые разрозненные налёты на дальние колонии и опорные пункты Земли. Отдельные стычки между земными патрулями и небольшими группами космических кораблей Пришельцев; стычки, в которых земляне иногда побеждали, иногда терпели поражение, но до сих пор ни разу не смогли захватить космолёт противника. Не осталось в живых и ни одного жителя подвергавшихся налётам колоний — рассказать хоть что-нибудь о Пришельцах было некому.

Сначала угроза казалась не очень серьёзной — налёты были немногочисленными и приносили не так уж много ущерба. Их космолёты как будто слегка уступали земным в вооружении, хотя чуть-чуть превосходили их в скорости и манёвренности. Как раз настолько, что Пришельцы, если только они не были окружены, могли выбирать — вступить им в бой или скрыться.

И всё-таки Земля готовилась к решительному сражению. Был построен небывало могучий космический флот. Ждать пришлось долго. Но теперь генеральное сражение приближалось.

Разведчики обнаружили огромный флот Пришельцев в двадцати миллиардах миль от Земли. Эти разведчики так и не вернулись, но их сообщения были получены. И вот земная армада, все десять тысяч космолётов и полмиллиона космонавтов, расположилась в ожидании за орбитой Плутона, готовая сражаться насмерть.

Битва предстояла на равных — об этом можно было судить по рапортам передовых патрулей; которые пожертвовали жизнью, но перед тем, как погибнуть, передали данные о численности и силе флота противника.

При равенстве сил судьбу Солнечной системы могла решить ничтожнейшая случайность. И решение было бы окончательным — в случае поражения Земля и все её колонии оказались бы в полной власти Пришельцев…

О да, теперь Боб Карсон всё вспомнил.

Правда, это не имело отношения к голубому песку и мерцающей голубизне над головой. Но он помнил, как прозвучал этот резкий звонок тревоги, как он бросился к панели управления, как в лихорадочной спешке пристегнулся к креслу, как перед ним на экране росла светлая точка.

Как у него пересохло горло. Как он с ужасом понял — началось! Для него, по крайней мере: основные силы сражающихся были ещё вне пределов досягаемости друг для друга.

Меньше чем через три секунды он или останется победителем, или превратится в горстку пепла. Три секунды — столько длится бой в космосе. За это время можно не спеша сосчитать до трёх, а после этого ты или победишь, или будешь мёртв. Одного попадания вполне достаточно для маленького, одноместного, легко вооружённого и слабо бронированного патрульного космолёта.

Машинально шепча пересохшими губами «Раз!», он лихорадочно крутил ручки на пульте, чтобы растущая точка оставалась в перекрестье линий на экране. Правая нога его замерла над педалью спуска. Единственный смертоносный залп — или он попадёт, или нет. Для второго выстрела времени уже не останется.

«Два». Он снова не слышал, как у него это вырвалось. Точка на экране перестала быть точкой. Расположенный в нескольких тысячах миль вражеский космолёт был виден так, как будто до него несколько сотен метров. Это был лёгкий, быстрый патрульный космолёт почти такого же размера, как и у Боба.

Вражеский патрульный космолёт.

«Тр…» Его нога коснулась педали…

И вдруг Пришелец скользнул по экрану в сторону и вышел из перекрестья. Карсон схватился за ручки, чтобы пуститься в погоню. Какую-то долю секунды противника не было видно, потом корабль Карсона развернулся, и тот снова появился на экране — Карсон увидел, как он круто снижается к Земле.

К Земле?!

Какая-то оптическая иллюзия, не иначе. Этой планеты, теперь занимавшей весь экран, не могло быть здесь. Просто не могло. Вокруг не было ни одной планеты ближе, чем Нептун, а он был в трёх миллиардах миль. Плутон находился по другую сторону Солнца, которое виднелось отсюда крохотной точкой.

А как же системы слежения? Они не обнаруживали никакого предмета размером хотя бы с астероид. Сигналы молчали и сейчас.

Этого не могло быть — того, к чему он приближался и что было уже в нескольких сотнях миль под ним.

Внезапная угроза катастрофы заставила его забыть даже о противнике. Он включил передние тормозные ракеты и, повиснув на ремнях, изо всех сил навалился на штурвал аварийного разворота, зная, что только полная мощность двигателей спасёт его от катастрофы и что от таких перегрузок он сейчас потеряет сознание.

* * *

А теперь он сидел на горячем голубом песке, совершенно голый, но целый и невредимый. Вокруг не было никаких следов его космолёта, да и самого космоса. Эта поверхность над головой никак не могла быть небом.

Он, шатаясь, встал на ноги. Сила тяжести была немного больше земной. Не намного.

Кругом простирался ровный песок. Кое-где группами росли какие-то тощие кустики. Они тоже были голубые, но разных оттенков — одни светлее, чем туесок, другие темнее.

Из-под ближайшего куста выбежало маленькое животное, похожее на ящерицу, только у него было не четыре ноги, а гораздо больше. Оно тоже было голубым — светло-голубым. Увидев Карсона, оно снова спряталось под куст.

Боб снова посмотрел вверх, пытаясь сообразить, что же там такое. Это не было похоже на крышу, однако имело форму купола. Оно мерцало, и смотреть на него было трудно. Но оно определённо со всех сторон доходило до самой земли — до голубого песка.

Боб стоял недалеко от центра купола. До ближайшей стены — если это стена — было метров сто. Над плоской поверхностью песка как будто было опрокинуто какое-то голубое полушарие метров 250 в окружности.

И всё было голубое, кроме одного предмета. У дальней стороны круглой стены лежало что-то багровое. Это был почти правильный шар диаметром около метра. Он был слишком далеко, чтобы его можно было ясно разглядеть в этом голубом мерцании. И всё-таки Картон почему-то содрогнулся.

Он вытер пот со лба тыльной частью руки.

Что это, кошмар? Эта жара, этот песок, это смутное ощущение ужаса при одном взгляде на багровый шар?

Сон? Не может быть: во время космического боя не засыпают.

Смерть? Невозможно: если бессмертие и существует, то в нём не может быть этого бессмысленного голубого песка, голубого жара и багрового ужаса.

И тогда он услышал голос.

Он услышал его не ушами — голос зазвучал внутри его головы. Он шёл ниоткуда и отовсюду.

«Путешествуя в пространстве и времени, — звенело у него в мозгу, — я обнаружил две цивилизации, готовые начать войну, которая истребила бы одну из них и настолько ослабила бы другую, что она неизбежно регрессировала бы и уже никогда не выполнила бы своего предназначения, а распалась бы и вернулась в прах, из которого она поднялась. Но этого не должно случиться».

«Кто… ты?» — Карсон не сказал это вслух, но вопрос возник у него в мозгу.

«Ты не сможешь этого правильно понять. Я… — голос замолк, как будто искал в мозгу Карсона слово, которого там не было, которого он не знал. — Я результат эволюции цивилизации такой древней, что её возраст нельзя выразить понятными для тебя словами. Цивилизации, слившейся в единое целое, каким может стать и твоя примитивная цивилизация… — снова пауза, подыскивание слова, — много времени спустя. Такими могут стать и те, кого ты называешь Пришельцами. Поэтому я и вмешался перед началом битвы, столь равной, что результатом её будет истребление обеих цивилизаций. Одна из них должна выжить. Выжить, чтобы развиваться дальше».

«Одна? — подумал Карсон. — Моя или…»

«В моих силах прекратить войну, послать Пришельцев назад, в свою галактику. Но они всё равно вернутся, или же вы рано или поздно их найдёте. Только постоянным вмешательством мог бы я предотвратить взаимное истребление, но я не могу остаться. Поэтому я решил вмешаться сейчас. Я полностью истреблю один флот без всяких потерь для другого. Так одна из цивилизаций сможет выжить».

«Кошмар. Конечно, это кошмар», — подумал Карсон. Но он знал, что это не кошмар.

Всё это было слишком бредово, слишком невероятно, чтобы не происходить на самом деле.

Он не осмелился задать вопрос — который? Но его мысли задали этот вопрос сами.

«Выживет сильнейший, — сказал голос. — Этого я не могу — и не стал бы — изменять. Я просто вмешаюсь, чтобы это была настоящая, а не… — снова пауза, — а не Пиррова победа, чтобы победившая цивилизация не была ею сломлена.

Я выбрал двух индивидуумов — тебя и Пришельца. Я вижу, что в вашей древней истории, истории межнациональных войн, известны поединки между представителями племён, решавшие исход борьбы.

Тебе и твоему противнику предстоит выдержать поединок. Оба вы наги и безоружны, обстановка одинаково незнакома обоим, одинаково неприятна для обоих. Время не ограничено — здесь нет времени. Один из вас победит. Его цивилизация выживет».

— Но… — Карсон сам не знал, что он хотел сказать, но голос ответил:

«Это справедливо. Условия таковы, что решит не случайное физическое превосходство. Между вами барьер. Ты поймёшь. Ум и мужество будут важнее силы. Особенно мужество — воля к жизни».

— Но пока это будет происходить здесь, наши космолёты…

«Нет, вы в ином времени, ином пространстве. Пока вы здесь, в известном вам мире время стоит на месте. Я вижу, ты думаешь, на самом ли деле всё это существует. И да и нет. Но для тебя сейчас это существует на самом деле. То, что ты здесь перенесёшь, будет на самом деле. И если ты умрёшь, ты умрёшь на самом деле. А твоя смерть будет концом всей вашей цивилизации. Теперь ты знаешь достаточно».

И голос умолк.

Карсон снова остался один. Нет, не один — он поднял глаза и увидел, что тот багровый предмет, тот страшный шар, который, как он теперь знал, и есть Пришелец, катится к нему.

Катится.

У него как будто не было ни рук, ни ног, никаких внешних придатков. Он катился по голубому песку, как капля ртути. А перед ним каким-то образом распространялась парализующая волна головокружительной, одуряющей, страшной ненависти.

Карсон огляделся. В нескольких футах от него в песке лежал камень — единственное, что могло сойти за оружие. Камень был невелик, но с острыми краями, как у осколка кремня. Он и похож был на голубой кремень.

Карсон схватил камень и пригнулся, готовый отразить нападение. Противник приближался — он двигался быстрее, чем мог бы бежать Карсон.

Некогда было думать о том, как сражаться с ним, да и как можно было заранее представить себе сражение с существом неизвестной силы, неведомого устройства, с неизвестными приёмами борьбы?

Десять метров. Пять. И тут оно остановилось.

Вернее, его что-то остановило. Его передняя часть вдруг стала плоской, как будто оно наткнулось на невидимую стену. Оно даже отскочило назад.

Потом оно снова покатилось вперёд, но уже медленнее, осторожнее. И в том же месте снова остановилось. Попробовало в другом месте — и тоже остановилось.

Между ними был какой-то барьер. И Карсон вспомнил: «Дело решит не случайное физическое превосходство. Между вами барьер».

Это, конечно, какое-то силовое поле. Не поле Нетци, известное на Земле: оно светилось и потрескивало. Это же было невидимо и не издавало никаких звуков.

Барьер шёл от одного края перевёрнутого полушария до другого. Карсону не пришлось самому в этом удостовериться — это сделал Пришелец. Он боком прокатился вдоль барьера и не нашёл прохода.

Карсон сделал полдюжины шагов вперёд, протянув перед собой левую руку, и наконец коснулся барьера. Он был гладкий, упругий, похожий больше на резину, чем на стекло. Тёплый на ощупь, но не теплее песка под ногами. И он был совершенно невидим, даже вблизи.

Он бросил камень и налёг на барьер обеими руками. Барьер как будто чуть подался. Но не больше, даже после того как Карсон навалился на него всем своим весом. Это было похоже на сталь, покрытую слоем резины. До какого-то предела — упругость, а дальше — несокрушимая твёрдость.

Он привстал на носки, но там, куда он мог дотянуться, барьер был.

Пришелец, докатившись до края арены, возвращался. Карсона снова охватило головокружение и тошнота, и он отступил от барьера. Но Пришелец не остановился.

А далеко ли простирается барьер вниз? Карсон встал на колени и начал разрывать песок. Песок был лёгкий, рыхлый, копать его было легко. Он выкопал яму глубиной в два фута — и барьер там всё ещё был.

Пришелец снова катился к нему. Очевидно, он нигде не нашёл прохода.

Но ведь должен же быть способ проникнуть через барьер, подумал Карсон. Мы должны как-то добраться друг до друга. Иначе вся эта дуэль бессмысленна.

Но не надо спешить. Сначала нужно попробовать кое-что ещё. Пришелец уже вернулся и остановился по ту сторону барьера, всего в каких-нибудь двух метрах от Карсона. Казалось, он разглядывает его, хотя Карсон никак не мог обнаружить у него каких бы то ни было органов чувств. Ничего похожего на глаза, уши, даже на рот. Впрочем, теперь он увидел на поверхности с десяток выемок, и как раз в это время из двух таких выемок внезапно высунулись два щупальца, которые погрузились в песок, как будто пробуя его плотность. Щупальца были около дюйма диаметром и фута в полтора длиной. Они убирались в выемки, когда в них не было нужды — например, когда Пришелец катился. К его способу передвижения они, очевидно, не имели отношения. Насколько Карсон мог судить, Пришелец перекатывался, как-то изменяя положение своего центра тяжести, хотя как он мог это делать, Карсон не имел даже отдалённого представления.

Ещё раз поглядев на Пришельца, он содрогнулся. Это было существо, до жути чуждое всему земному, всем формам жизни, обнаруженным на других планетах Солнечной системы. И он инстинктивно почувствовал, что разум, которым наделено это существо, так же чужд всему земному, как и его организм.

Но попробовать нужно было. Если это существо не обладает телепатическими способностями, попытка обречена на неудачу. Но Карсону казалось, что такие способности у Пришельца есть. Во всяком случае, он распространял вокруг себя почти ощутимую волну ощущения — ощущения ненависти. А раз так, то, может быть, он сможет и читать мысли.

Карсон поднял камень — своё единственное оружие, потом демонстративно швырнул его на землю и поднял перед собой пустые руки ладонями вперёд. Он заговорил, хотя и знал, что его слова будут непонятны для этого существа, — но он подумал, что так ему легче будет сосредоточиться на мыслях, которые он хотел передать.

— А может быть, заключим мир? — сказал он, и его голос странно прозвучал в абсолютной тишине. — Нам сказали, что произойдёт, если наши цивилизации будут воевать друг с другом: истребление одной и ослабление и регресс другой. Исход сражения зависит от того, чем кончится дело у нас здесь. Не заключить ли нам мир — вы остаётесь в своей галактике, мы — в своей?

Карсон отключил все свои мысли, чтобы получить ответ.

И ответ пришёл — он обрушился на него почти физически, так что Карсон пошатнулся. Он даже отступил на несколько шагов в ужасе от силы и глубины той ненависти, той жажды убивать, которые открылись перед ним в переданных Пришельцем образах. Не в членораздельных словах, как передавались ему мысли Единого Существа, а в волнах дикой ярости. Какое-то мгновение, показавшееся ему вечностью, он боролся с силой этой ненависти, чтобы очистить от неё свой разум и отогнать чуждые мысли, которые он допустил себе в голову. Его затошнило.

Его разум понемногу освободился, как человек, очнувшийся от кошмара, понемногу разрывает бредовые нити, которыми был опутан. Карсон ещё задыхался и ощущал слабость, но он уже мог думать.

Он стоял, разглядывая Пришельца. Тот не двигался с места, пока длилась эта дуэль, которую он чуть не выиграл. Теперь он откатился на несколько футов в сторону, к ближайшему голубому кусту. Из выемок показались три щупальца и начали ощупывать куст, ветка за веткой.

— Что ж, — сказал Карсон, — война так война.

Ему удалось даже криво ухмыльнуться.

— Если я правильно тебя понял, мир тебя не устраивает.

И, не в силах удержаться от красивой фразы, добавил:

— Война — не на жизнь, а на смерть!

Но в этой абсолютной тишине его слова прозвучали глупо — даже он сам это почувствовал. И тут он понял, что война будет в самом деле не на жизнь, а на смерть. И его смерть — или смерть этого круглого существа — будет смертью целой цивилизации. Если он потерпит поражение, это приведёт к гибели человечества.

При этой мысли он вдруг почувствовал робость. Ведь он знал это наверняка, вне всякого сомнения. Он почему-то знал, что тот, кто устроил этот поединок, говорил правду о своих намерениях и возможностях. Без дураков.

Будущее человечества зависит от него. Об этом было страшно подумать, и он отогнал эту мысль. Нужно было подумать о насущных делах.

Должен же быть какой-нибудь способ проникнуть через барьер — или убивать через барьер.

С помощью телепатии? Он надеялся, что нет, потому что телепатические способности Пришельца явно превосходили человеческие. А может быть, не превосходили? Ведь смог же он изгнать из своего разума мысли Пришельца. А Пришелец? Если у него сильнее развита способность передавать свои мысли, не делает ли это его более уязвимым для чужих?

Карсон уставился на Пришельца и сконцентрировал на нём всю силу своих мыслей.

— Умри, — подумал он. — Ты сейчас умрёшь. Ты умираешь. Ты…

Он пробовал несколько раз, в разных вариантах, пробовал передавать образы. Пот выступил у него на лбу, он весь дрожал от напряжения. Но Пришелец продолжал ощупывать куст — всё это произвело на него не большее впечатление, чем если бы Карсон декламировал таблицу умножения.

Значит, ничего не вышло.

От жары и страшного напряжения мысли он снова почувствовал слабость и головокружение. Он присел на песок отдохнуть и занялся внимательным изучением Пришельца. Может быть, так он сможет обнаружить его сильные и слабые стороны, узнает о нём что-нибудь такое, что может пригодиться, когда дойдёт дело до рукопашной.

Пришелец обламывал веточки. Карсон внимательно следил за ним, пытаясь определить, каких это требует от него усилий. Надо будет найти такой же куст на моей стороне, подумал он, самому сломать такие же веточки и сравнить силу моих рук и этих щупалец. Веточки отламывались с трудом; он видел, что Пришельцу приходилось с каждой изрядно повозиться. Каждое щупальце на конце раздваивалось, образуя два пальца с когтем на каждом. Когти выглядели не особенно опасными. Не опаснее человеческих ногтей, если дать им немного подрасти.

Нет, в общем с ним не так трудно будет справиться. Конечно, если эти кусты не очень крепкие. Карсон огляделся и увидел точно такой же куст рядом с собой. Он протянул руку и отломил веточку. Она оказалась хрупкой и непрочной. Конечно, Пришелец мог нарочно скрывать свою силу, но вряд ли.

С другой стороны, где его уязвимые места? Как, собственно, можно его убить, если представится такая возможность? Он снова начал изучать противника. Его внешняя оболочка выглядела довольно крепкой. Понадобится какое-нибудь острое оружие. Карсон опять поднял камень. Он был дюймов 12 длиной, узкий и с одним довольно острым краем. Если бы он расщеплялся, как кремень, из него можно было бы сделать вполне приличный нож.

Пришелец продолжал исследовать кусты. Он подкатился к ближайшему кусту другой разновидности. Из-под куста выскочила голубая многоногая ящерка — точно такая же, какую Карсон видел на своей стороне.

Щупальце Пришельца метнулось, схватило её и подняло в воздух. Другое щупальце начало обрывать ей ноги — спокойно и равнодушно, как будто это были веточки. Ящерка судорожно билась, издавая резкий визг — первый звук, который Карсон услышал здесь, если не считать его собственного голоса.

Карсон содрогнулся, ему захотелось отвести взгляд. Но он заставил себя смотреть — всё, что он узнает о Пришельце, мотает оказаться полезным. Полезно даже видеть эту ненужную жестокость. Будет просто приятно прикончить это существо, если это удастся.

Именно поэтому он сдержал отвращение и продолжал смотреть, как Пришелец рвёт ящерку на куски.

Но он обрадовался, когда ящерка, у которой была уже оторвана половина ног, умолкла, перестала биться и висела мёртвая в щупальцах Пришельца.

Тот не стал отрывать ей остальные ноги и пренебрежительно отшвырнул её тело в сторону Карсона. Мёртвая ящерка упала у самых его ног.

Она миновала барьер! Барьера больше нет!

Карсон мгновенно вскочил, крепко сжимая в руке нож, и прыгнул вперёд. Сейчас он с ним расправится! Если барьера нет…

Но барьер был. Он убедился в этом на горьком опыте, налетев на него головой и чуть не потеряв сознание от удара. Его отбросило назад, и он упал.

Когда он снова сел, тряся затуманенной головой, он заметил, что в его сторону что-то летит, и, чтобы увернуться, распластался на песке. Он уберёг своё туловище, но ощутил внезапную острую боль в левой икре.

Не обращая внимания на боль, он откатился назад и поднялся на ноги. Теперь он видел, что в него попал камень, а Пришелец уже поднял другой, захватив его двумя щупальцами, и замахнулся для броска.

Камень полетел в Карсона, но он легко увернулся. Пришелец, очевидно, не мог бросать камни сильно и далеко. Первый камень попал в него только потому, что он сидел и не видел его приближения.

Увернувшись от слабо брошенного второго камня, Карсон запустил в Пришельца своим камнем, который всё ещё был у него в руке. Он вдруг обрадовался, подумав: если камни могут перелетать через барьер, то стоит этим заняться. Человек с сильной рукой и точным глазомером…

На расстоянии четырёх метров он не мог промахнуться по трехфутовой мишени, и он не промахнулся. Камень полетел точно и сильно — в несколько раз быстрее, чем камни, брошенные Пришельцем. Он попал в самую середину, но, к несчастью, попал плашмя, а не острым концом.

Тем не менее он попал — раздался увесистый удар, и Пришелец явно его почувствовал. Он в это время искал ещё камень, но теперь передумал и откатился назад. К тому времени, как Карсон приготовился к новому броску, Пришелец был уже в сорока метрах от барьера и продолжал катиться назад.

Во второй раз Карсон промахнулся на несколько футов, а третий камень не долетел до цели. Пришелец был вне пределов досягаемости — во всяком случае, для достаточно тяжёлого камня, который мог бы причинить ему вред.

Карсон усмехнулся. Этот раунд он выиграл. Если не считать…

Он нагнулся, чтобы посмотреть, что у него о ногой, и улыбка исчезла с его губ. Острый край камня нанёс ему довольно глубокую рану в несколько дюймов длиной. Она сильно кровоточила, хотя артерия, скорее всего, задета не была. Если кровотечение прекратится само, всё будет в порядке. А если нет, дело плохо.

Но нужно было заняться кое-чем поважнее этой раны. Устройством барьера.

Он снова подошёл к барьеру, вытянув вперёд руки. Он нашёл барьер и, упираясь в него одной рукой, швырнул в него горсть песка. Песок пролетел насквозь, а его рука — нет.

Органика и неорганика? Нет, потому что сквозь барьер пролетела мёртвая ящерка, а ящерка, даже мёртвая, — это всё равно органика. А растение? Он отломал сучок и ткнул им в барьер. Сучок прошёл насквозь, но когда до барьера дотронулись его пальцы, сжимавшие сучок, они не прошли.

Значит, Карсона барьер не пропускает и Пришельца тоже. А камни, песок, мёртвую ящерицу…

А живая ящерица? Он принялся охотиться за ними под кустами и скоро поймал одну. Он осторожно бросил её в барьер, и она отлетела назад и побежала прочь по голубому песку.

Насколько можно было судить, это был окончательный ответ. Барьер преграждал путь живым существам. Неживое и неорганическое вещество могло проникать сквозь него.

Выяснив это, Карсон снова взглянул на свою раненую ногу. Кровотечение ослабло — это значило, что ему не нужно думать о турникете. Но нужно было разыскать немного воды, чтобы обмыть рану.

При мысли о воде он понял, что страшно хочет пить. Если схватка затянется, рано или поздно необходимо будет найти воду.

Слегка хромая, он начал обход своей половины арены. Касаясь барьера одной рукой, он дошёл до полукруглой стены. Она была видима — вблизи она казалась серо-голубой — а на ощупь была точно такая же, как и барьер.

Карсон на всякий случай бросил в неё горсть песка — песок прошёл насквозь и исчез из виду. Значит, полукруглая стена — это тоже силовое поле. Но сплошное, а не прозрачное, как барьер.

Он пошёл вдоль стены, пока не вернулся к барьеру, а потом вдоль барьера к тому месту, с которого начал.

Воды не было и следов.

Обеспокоенный, он начал ходить зигзагами между барьером и стеной, внимательно разглядывая пространство между ними.

Воды не было. Голубой песок, голубые кусты, невыносимая жара. И больше — ничего.

«Наверное, мне только кажется, что я так уж страдаю от жажды», — сказал он себе. Сколько прошло времени? Конечно, по меркам его пространства-времени — нисколько. Ему же было сказано, что пока он здесь, там время стоит на месте. Но жизненные процессы в его организме идут и здесь. Сколько же прошло времени, если измерять его этими процессами? Вероятно, три-четыре часа. Во всяком случае, не так долго, чтобы начать серьёзно страдать от жажды.

И всё-таки он испытывал сильнейшую жажду. В горле у него пересохло. Может быть, дело в жаре. А было в самом деле жарко! Наверное, градусов 55. Сухая жара без малейшего движения воздуха.

Он сильно хромал и был совершенно измучен к тому времени, как кончил бесплодный обход своих владений.

Он поглядел на неподвижного Пришельца и подумал: надеюсь, что и ему так же скверно. Очень может быть, что так и есть; Ведь нам сказали, что обстановка здесь одинаково незнакомая и одинаково неприятная для нас обоих. Может быть, на планете Пришельцев нормальная температура — градусов 90. Может быть, здесь, где Карсон медленно поджаривается, Пришелец замерзает.

А может быть, воздух здесь слишком плотен для Пришельца, как он слишком разрежен для Карсона. После прогулки он просто запыхался. Теперь он сообразил, что воздух здесь не плотнее, чем на Марсе.

И никакой воды.

Это означало, что для борьбы поставлен предел — во всяком случае, для него. Если он не найдёт способа проникнуть сквозь барьер или убить врага, оставаясь по эту сторону, — рано или поздно его убьёт жажда.

Он понял, что нужно спешить. Но всё-таки он заставил себя присесть, чтобы немного отдохнуть и подумать.

Что делать? Ничего. И тем не менее дел много. Вот, например, разные виды кустов. Они выглядят не очень многообещающими, но нужно внимательно их изучить. Потом нога: с ней что-то нужно сделать, хоть и без воды. Приготовить боеприпасы в виде камней. Найти камень, из которого можно было бы сделать хороший нож.

Нога к этому времени сильно разболелась, и он решил начать с неё. На одном из кустов росли листья или что-то вроде листьев. Он сорвал горсть листьев и решил рискнуть. Листьями он стёр песок, грязь и запёкшуюся кровь, потом сделал компресс из свежих листьев и привязал его к ноге усиками с того же куста.

Эти усики оказались неожиданно прочными. Они были тонкие, но зато гибкие и упругие, и он не мог их переломить, как ни старался. Пришлось отпиливать их острым краем голубого камня. Те усики, что были потолще, в длину достигали целого фута, и он на всякий случай запомнил, что, если их связать по нескольку штук, получится вполне приличная верёвка. Может быть, верёвка ему пригодится.

Он продолжал исследовать кусты. Оставалось ещё три разновидности. Одни кусты были без листьев, сухие, хрупкие, похожие на сухое перекати-поле. Другие были мягкие и крошились, почти как гнилушка. Похоже было, что из них получится прекрасный трут для костра. Третьи были больше остальных похожи на деревья. У них были нежные листья, которые сворачивались при прикосновении, а стебли были хотя и короткими, но прочными и крепкими.

Было жарко. Невыносимо жарко.

Сильно хромая, Карсон подошёл к барьеру и пощупал, здесь ли он ещё. Барьер всё ещё был здесь.

Некоторое время он стоял и глядел на Пришельца. Тот держался на безопасном расстоянии от барьера и там что-то делал, двигаясь взад и вперёд. Что он делал, Карсон разглядеть не мог.

Один раз он остановился, немного приблизился и как будто уставился на Карсона. И снова Карсону пришлось бороться с приступом тошноты. Он швырнул в Пришельца камнем, тот отступил и продолжал заниматься своим непонятным делом.

По крайней мере Карсон мог держать его на расстоянии.

«Очень много от этого толку», — подумал он с горечью. Тем не менее следующие два часа он провёл, собирая камни подходящей величины и складывая их в аккуратные кучки поблизости от барьера.

Горло у него горело. Он почти ни о чём не мог думать, кроме воды.

Но ему приходилось думать. О том, как проникнуть сквозь барьер, как добраться до этого существа и убить его, пока жара и жажда не убили его самого.

Барьер с обеих сторон доходил до стены. А вверху и внизу?

Некоторое время у Карсона в голове стоял какой-то туман, и он никак не мог сообразить, как бы ему это выяснить. Сидя неподвижно на голубом песке (а как он сел — этого он не помнил), он бесцельно смотрел, как голубая ящерка перебегает от одного куста к другому.

Карсон улыбнулся ей. Может быть, у него в голове что-то было неладно; потому что он вдруг вспомнил старые россказни марсианских колонистов: «…Скоро тебе становится так одиноко, что ты начинаешь заговаривать с ящерицами, а потом приходит время, когда они начинают тебе отвечать…»

Конечно, ему надо бы думать о том, как убить Пришельца, но вместо этого он улыбнулся ящерице и сказал:

— Привет!

Ящерица сделала несколько шагов в его сторону.

— Привет! — ответила она.

Карсон оцепенел от изумления, а потом пришёл в себя и разразился хохотом. И смеяться ему было не больно — не настолько уж у него пересохло горло.

А почему бы и нет? Почему бы существу, которое изобрело это кошмарное место, не обладать и чувством юмора? Говорящие ящерки, которые отвечают тебе на твоём языке, — разве это не мило?

Он улыбнулся ящерке и сказал:

— Иди сюда.

Но ящерка повернулась и убежала, перебегая от куста к кусту, пока не скрылась из виду.

Он снова почувствовал жажду.

И потом нужно что-то делать. Он не может победить, просто сидя здесь и предаваясь отчаянию. Нужно что-то делать. Но что?

Проникнуть сквозь барьер. Но он не может пройти сквозь него, не может и перелезть. А если подлезть под него снизу? И ведь к тому же, чтобы найти воду, копают колодцы. Одним выстрелом двух зайцев…

Преодолевая боль, Карсон подошёл к барьеру и начал копать песок голыми руками. Это была медленная, трудная работа: песок осыпался, и чем глубже он копал, тем шире приходилось делать яму. Он не знал, сколько часов прошло, но на глубине четырёх футов он упёрся в скалу. Скала была совершенно сухой — никаких признаков воды.

А силовое поле доходило до скалы. Всё зря. И воды нет. Ничего.

Он выполз из ямы и лёг на песок, задыхаясь. Потом он поднял голову, чтобы посмотреть, что делает Пришелец. Должен же он что-то делать.

Так и есть. Он что-то сооружал из веток кустарника, связывая их тонкими усиками. Странное сооружение высотой фута в четыре, и почти квадратное. Чтобы разглядеть его получше, Карсон взобрался на кучу песка, которую он выкопал. Сзади из машины торчали два длинных рычага, один из них заканчивался углублением наподобие чашки. «Похоже на какую-то катапульту», — подумал Карсон.

И верно — Пришелец положил в чашку увесистый камень, одним щупальцем подвигал вверх-вниз другой рычаг, потом слегка повернул машину, как будто целясь, а потом рычаг с камнем метнулся вверх и вперёд.

Камень пролетел в нескольких метрах над головой Карсона, так далеко, что он даже не стал нагибаться, но он прикинул, на какое расстояние полетел камень, и присвистнул. Он не мог бы бросить камень такого веса дальше, чем на половину этого расстояния. И даже если он отступит к задней стене своих владений, эта машина достанет до него, когда Пришелец придвинет её к самому барьеру.

Над ним пролетел ещё камень — уже поближе.

«Это может быть опасно», — решил он. Нужно что-то предпринять.

Двигаясь из стороны в сторону вдоль барьера, чтобы катапульта не могла взять его в вилку, он запустил в неё десятком камней. Но он увидел, что от этого не будет никакого толку. Так далеко он мог бросать только небольшие камни. И если они попадали в машину, они отскакивали от неё, не причинив никакого вреда. А Пришелец на таком расстоянии легко увёртывался от тех камней, которые падали около него.

Кроме того, у него сильно устала рука. От изнеможения у него болело всё тело. Если бы только он мог немного отдохнуть и не увёртываться каждые тридцать секунд от снарядов катапульты…

Он, шатаясь, отошёл к задней стене. Но и это его не спасало. Камни долетали и туда, только реже, как будто приходилось дольше заводить механизм катапульты.

Он снова устало потащился к барьеру. Несколько раз он падал и с трудом поднимался на ноги. Он знал, что его силы на исходе. И всё-таки он не мог остановиться, пока не выведет из строя эту катапульту. Стоит ему задремать, и больше он не проснётся.

Первый проблеск идеи появился у него после очередного выстрела катапульты. Её снаряд попал в одну из кучек камней, которые он запас у барьера, и от удара вылетела искра.

Искра. Огонь. Первобытные люди добывали огонь, высекая искры. А если использовать эти сухие крошащиеся кусты как топливо…

К счастью, один такой куст оказался как раз около него. Он сломал его, поднёс к куче камней, а потом принялся терпеливо молотить камнем о камень, пока одна искра не попала на древесину, похожую на трут. Дерево занялось так быстро, что пламя обожгло ему брови, и превратилось в пепел за несколько секунд.

Но теперь он уже знал, что делать, и через несколько минут под защитой горки песка, который он выкопал из ямы, горел маленький костёр. На растопку он взял мягкие ветки, а огонь можно было поддерживать ветками другого куста, которые тоже горели, но медленнее.

Прочные усики, похожие на проволоку, почти не горели — с их помощью было легко делать зажигательные снаряды. Пучки хвороста с маленьким камнем внутри — для веса, обвязанные усиками с петлёй, чтобы сильнее замахнуться.

Он запас полдюжины таких снарядов, потом зажёг и бросил первый. Он не попал в цель, и Пришелец спешно начал отступать, таща за собой катапульту. Но у Карсона было готово ещё несколько снарядов, и он швырнул их один за другим. Четвёртый застрял в машине, и этого было достаточно. Пришелец тщетно пытался погасить расползавшееся пламя, закидывая его песком, — когтистые щупальца не могли захватить его помногу. Катапульта сгорела.

Пришелец откатился на безопасное расстояние от огня и снова сосредоточил своё внимание на Карсоне. Снова Карсон почувствовал эту волну ненависти и тошноты. Но уже слабее: или сам Пришелец ослабел, или Карсон уже научился защищаться от такого нападения.

Он показал Пришельцу нос и отогнал его камнями на почтительное расстояние. Пришелец откатился к задней стене своей половины и снова начал собирать ветки. Наверное, он собирался сделать ещё одну катапульту.

Карсон в сотый раз проверил, действует ли ещё барьер, и вдруг обнаружил, что сидит у самого барьера на песке, слишком ослабев, чтобы встать. В его раненой ноге распространялась пульсирующая боль, и жажда мучила его ещё сильнее. Но всё это отступало на второй план перед полным изнеможением.

И жарой.

Вот это, наверное, и есть ад, подумал он. Ад, в который верили в древности. Он изо всех сил старался не заснуть, хотя не видел в этом особого смысла: всё равно он ничего не может сделать, пока барьер остаётся непроходимым и Пришелец держится далеко у задней стены.

Но должен же быть какой-нибудь способ! Он попытался припомнить, что он читал в книгах по археологии о том, как воевали когда-то, до появления металла и пластиков. Первым оружием был как будто камень для метания. Ну, это у него уже было. Единственным усовершенствованием этого оружия была катапульта, вроде той, какую построил Пришелец. Но Карсон никогда не сможет такую сделать: кусты могли дать только крохотные веточки, длиной не больше фута. Он, конечно, мог бы придумать что-нибудь и из них, но для этого понадобилось бы несколько дней, а у него уже мало сил.

Несколько дней? Но Пришелец же её построил. Неужели прошло несколько дней? Но тут он вспомнил, что у Пришельца много щупалец и что он, несомненно, может работать быстрее.

Кроме того, катапульта не решит исхода борьбы. Нужно придумать что-нибудь получше.

Лук и стрелы? Нет! Он как-то пробовал стрелять из лука и знал, что у него ничего не получится. Даже с современным спортивным стальным луком точного боя. А из примитивного самодельного лука, какой он мог бы соорудить здесь, он вряд ли сможет стрелять дальше, чем бросает камни, и наверняка уж не так точно.

Копьё? Это он может сделать. Его будет бессмысленно метать, но оно может пригодиться в рукопашной — если дело дойдёт до рукопашной.

И потом это даст ему хоть какое-то занятие. Отвлечёт его от бредовых мыслей, которые уже лезут к нему в голову. Ему уже время от времени приходилось делать усилие, чтобы вспомнить, зачем он здесь, зачем ему нужно убить Пришельца.

К счастью, он лежал поблизости от одной из заготовленных кучек камней. Он перебрал их, пока не нашёл один осколок, формой напоминавший наконечник копья. Другим, маленьким камнем он начал обтёсывать его, стараясь придать ему такую форму, чтобы он, воткнувшись в тело, не мог выйти обратно.

Что-нибудь вроде гарпуна? В этом что-то есть, подумал он. Для этого сумасшедшего сражения гарпун лучше, чем копьё. Если бы поразить им Пришельца, и если к гарпуну будет привязана верёвка, он сможет притянуть Пришельца к барьеру — и тогда, даже если его руки не смогут проникнуть на ту сторону, это сделает каменное лезвие ножа.

Древко было труднее сделать, чем наконечник. Но, расколов вдоль и соединив самые толстые стволы четырёх кустов и обвязав сочленения тонкими, но крепкими усиками, он сделал прочное древко фута в четыре длиной и к концу его привязал каменный наконечник. Получилось коряво, но надёжно.

Теперь верёвка. Из тонких, крепких усиков он сплёл верёвку футов в двадцать длиной. Верёвка была лёгкой и казалась непрочной. Но он знал, что она легко выдержит его вес. Один конец её он привязал к древку гарпуна, а другой обвязал вокруг правого запястья. Теперь, бросив гарпун сквозь барьер, он во всяком случае — сможет вытянуть его обратно, если промахнётся.

Когда он затянул последний узел и не знал, что делать дальше, он почувствовал, что жара, усталость, боль в ноге и страшная жажда стали вдруг во сто раз сильнее.

Он попытался встать, чтобы посмотреть, что делает Пришелец, и обнаружил, что не может подняться на ноги. С третьей попытки он ухитрился встать на четвереньки и снова упал на песок.

«Надо поспать, — подумал он. — Если сейчас дойдёт до схватки, я ничего не смогу сделать. Он мог бы сейчас подойти и убить меня, если бы он знал. Нужно немного отдохнуть».

Преодолевая боль, он с трудом пополз от барьера.

* * *

Что-то ударилось о песок рядом с ним и пробудило его от ужасного, запутанного сна к ещё более ужасной реальности. Он открыл глаза и снова увидел голубое мерцание над голубым песком.

Сколько времени он спал? Минуту? День?

Рядом упал ещё один камень, уже ближе. Его осыпало леском. Он упёрся руками, сел, повернулся и увидел Пришельца в двадцати ярдах от себя, у самого барьера.

Как только Карсон сел, Пришелец поспешно укатился прочь и остановился только у задней стены.

Карсон понял, что заснул слишком рано, когда был ещё в пределах досягаемости для камней, брошенных Пришельцем. А тот, увидев, что он лежит неподвижно, осмелился подойти к барьеру и начал бросать в него камнями. К счастью, Пришелец не знал, насколько Карсон ослабел — иначе он остался бы здесь и продолжал бросать камни.

Долго ли он спал? Наверное, нет, потому что чувствовал себя точно так же, как и раньше. Сил у него не прибавилось, жажда не усилилась, — никакой разницы. Может быть, прошло всего несколько минут.

Он снова прополз, на этот раз заставляя себя ползти дальше и дальше, пока бесцветная, непрозрачная внешняя стена арены не была всего в метре от него. Тогда он снова заснул…

Когда он проснулся, ничего вокруг не изменилось, но на этот раз он знал, что спал долго.

Первое, что он ощутил, была сухость в запёкшемся рту. Язык распух.

Медленно приходя в сознание, он понял: что-то неладно. Он уже не чувствовал такой усталости — изнеможение прошло. Но он чувствовал сильнейшую боль. И когда он попробовал пошевелиться, он понял, что источник её — нога.

Он поднял голову и посмотрел. Нога ниже колена ужасно распухла, и опухоль распространилась до половины бедра. Усики растений, которыми он привязал к ране компресс из листьев, теперь глубоко впились в раздувшуюся ногу. Просунуть под них нож оказалось невозможно. К счастью, последний узел пришёлся над костью голени, спереди, где прутья впились не так глубоко. Собрав все силы, он развязал узел.

Взглянув под повязку, он увидел самое худшее, что только могло быть. Заражение — очень сильное и ползущее кверху.

И не имея лекарств, не имея бинтов, не имея даже воды, он ничего не мог с этим поделать.

Разве что умереть, когда заражение охватит всё тело.

Теперь он понял, что надежды нет. Он побеждён.

И вместе с ним — человечество. Когда он умрёт здесь, там, в его мире, умрут все его друзья, все люди. Земля и её колонии на планетах станут вотчиной чуждых всему земному Пришельцев. Кошмарных, нечеловеческих созданий, которые получают удовольствие, разрывая на часты живых ящериц.

Эта мысль придала ему мужества, и он пополз вперёд, почти ничего не видя от боли, вперёд, к барьеру. Теперь уже не на четвереньках, а ползком, отталкиваясь ногами и подтягиваясь на руках.

Оставался один шанс из миллиона, что, когда он доберётся до барьера, у него хватит сил один-единственный раз бросить свой гарпун и попасть, если — ещё один шанс из миллиона — Пришелец тоже окажется около барьера. Или если барьер исчезнет.

Ему показалось, что понадобились годы, чтобы доползти до барьера. Барьер был на месте. Такой же непроходимый, как и тогда, когда он впервые его нащупал.

А Пришельца у барьера не было. Приподнявшись на локтях, Карсон увидел его в задней части той половины арены — он был занят постройкой деревянной рамы, которая была наполовину готовой копией уничтоженной Карсоном катапульты.

Движения Пришельца были медленными — несомненно, он тоже ослабел; Но Карсон подумал, что вряд ли Пришельцу понадобится вторая катапульта. Он подумал, что умрёт раньше, чем тот её закончит.

Если бы приманить его к барьеру, пока он ещё жив… Карсон замахал рукой и попытался крикнуть, но его запёкшиеся губы не могли произнести ни звука. Или если бы проникнуть сквозь барьер…

На него, наверное, нашло какое-то затмение, потому что он обнаружил, что в тщетной ярости колотит кулаками по барьеру. Он заставил себя остановиться, закрыл глаза, пытаясь успокоиться.

— Привет, — произнёс какой-то тоненький голос. Он был похож на голос…

Карсон открыл глаза и повернулся. Это в самом деле была ящерка.

«Уйди, — хотел сказать Карсон. — Уйди. Тебя на самом деле нет, а если ты тут, то ты не можешь говорить. Мне опять мерещится».

Но он не мог произнести ни слова — его рот и горло совершенно высохли. Он снова закрыл глаза.

— Больно, — сказал голос. — Убей. Больно. Убей. Иди.

Он снова открыл глаза. Десятиногая голубая ящерка была ещё тут. Она пробежала немного вдоль барьера, вернулась, опять пробежала, опять вернулась.

— Больно, — сказала она. — Убей. Иди.

Снова она отбежала, опять вернулась. Она явно хотела, чтобы Карсон последовал за ней вдоль барьера.

Он снова закрыл глаза. Голос не умолкал. Всё те же три бессмысленных слова. Каждый раз, как он открывал глаза, она отбегала и возвращалась.

— Больно. Убей. Иди.

Карсон застонал. Проклятое создание не оставит его в покое, пока он не последует за ним. Он пополз следом за ящеркой. До него донёсся другой звук — тонкий визг. Он становился громче.

На песке что-то лежало, извиваясь и корчась. Что-то маленькое и голубое — похожее на ящерку и в то же время…

Тут он понял, что это такое — это ящерка, у которой Пришелец отрывал ноги. Это было так давно… Но она была жива; она пришла в себя и теперь, визжа, корчилась в агонии.

— Больно, — сказала другая ящерка. — Больно. Убей. Убей.

Карсон понял. Он вытащил из-за повязки каменный нож и убил изувеченное создание. Живая ящерка быстро ускользнула.

Карсон повернулся к барьеру. Припав к нему руками и лицом, он смотрел, как вдалеке Пришелец мастерит катапульту.

«Если бы добраться туда, — думал он. — Если бы попасть на ту сторону. Я бы ещё мог победить. Кажется, он тоже ослабел. Я мог бы…»

Снова на него надвинулась чёрная безнадёжность; его воля отступила перед болью, и он подумал, что лучше было бы умереть. Он позавидовал ящерке, которую только что убил. Ей не пришлось больше страдать. А ему придётся. Может быть, часы, может быть, дни — пока он не умрёт от заражения крови.

Если бы можно было самого себя этим ножом…

Но он знал, что не сможет это сделать. Пока он жив, есть хоть один шанс из миллиона…

Он изо всех сил нажимал руками на барьер, как будто хотел оттолкнуть его от себя. Он заметил, какими тонкими и костлявыми стали его руки. Наверное, он здесь уже долго, уже много дней.

Сколько же осталось ему жить? Сколько времени он ещё может терпеть жару, жажду и боль?

Некоторое время он был близок к истерике, но потом пришло глубокое спокойствие и с ним — потрясающая мысль.

Ящерка, которую он только что убил. Она пересекла барьер, когда была ещё жива! Она была на стороне Пришельца; тот оборвал ей ноги и презрительно отшвырнул сюда, и она пролетела сквозь барьер. Он-то подумал — это потому, что она мертва.

Но она была жива! Она была всего лишь без сознания.

Живая ящерка не может пересечь барьер, но если она без сознания — это возможно. Значит, барьер непроходим не для живой материи, а для мыслящей материи!

И с этой мыслью Карсон пополз вдоль барьера, чтобы сделать последнюю отчаянную ставку. Надежда была так ничтожна, что только умирающий мог бы ухватиться за неё.

Нет смысла взвешивать шансы на успех. Потому что если он откажется от этой попытки, они почти равны нулю.

Он дополз до кучи песка высотой фута в четыре, которую он накопал, пытаясь — сколько дней назад это было? — подкопаться под барьер или найти воду.

Куча была у самого барьера — один её склон наполовину заходил на ту сторону.

Взяв камень из соседней кучи, он забрался на холмик, миновал его вершину и улёгся, опершись на барьер так, что, если бы барьер вдруг исчез, он скатился бы по склону на вражескую территорию.

Он проверил, на месте ли нож, удобно ли лежит в его левой руке гарпун и прочно ли привязана к нему и к запястью верёвка.

Потом он поднял правой рукой камень, которым сейчас ударит себя по голове. Придётся положиться на везение: удар должен быть настолько сильным, чтобы он потерял сознание, но не настолько, чтобы это было надолго.

Он чувствовал, что Пришелец следит за ним, что тот увидит, как он скатится сквозь барьер, и непременно приблизится, чтобы выяснить, в чём дело; Карсон надеялся, что тот примет его за мёртвого — он надеялся, что тот пришёл к такому же выводу о барьере, как в своё время и он. Но Пришелец будет осторожен и-подойдёт не сразу. Немного времени у него будет.

Он нанёс удар…

Очнулся он от боли. От внезапной резкой боли в бедре, не похожей на пульсирующую боль в голове и в ноге.

Но, обдумывая всё перед тем, как оглушить себя, он предвидел именно эту боль, даже надеялся на неё и приготовился очнуться, не выдавая себя никаким движением.

Лёжа неподвижно, он чуть приоткрыл глаза и увидел, что его догадка оправдалась. Пришелец приближался. Он был футах в двадцати, и боль, от которой Карсон очнулся, причинил ему брошенный Пришельцем на всякий случай камень.

Он продолжал лежать неподвижно. Пришелец приближался. В пятнадцати футах он остановился. Карсон затаил дыхание.

Он изо всех сил старался, чтобы у него в голове не было ни единой мысли, — иначе телепатические способности врага подскажут ему, что Карсон в сознании. Но тут на его мозг с потрясающей силой обрушились мысли Пришельца.

Он почувствовал дикий ужас от этих совершенно чуждых, иных мыслей, которые он ощущал, но не мог ни понять, ни выразить, потому что ни в одном земном языке не нашлось бы для них слов, ни в одной земной душе — представлений. Он подумал, что мысли паука, или богомола, или марсианской песчаной змеи, обрети они разум, показались бы по сравнению с этим родными и милыми.

Он теперь понял, что то таинственное существо было право. Человек или Пришелец — во всей Вселенной было место только для одного их них. Они были дальше друг от друга, чем бог или дьявол, — между ними не могло быть даже равновесия.

Ближе. Карсон ждал, пока он приблизится на несколько футов, пока он протянет к нему свои щупальца…

И тут, забыв про свои страдания и, собрав все оставшиеся силы, он сел, занёс гарпун и бросил его.

Пришелец, с глубоко вонзившимся в него оружием, покатился прочь. Карсон попытался встать, чтобы броситься вдогонку, но не смог. Он упал и пополз вслед за противником.

Верёвка размоталась и потянула Карсона за руку. Его протащило ещё несколько футов, потом натяжение ослабло. Карсон продолжал двигаться вперёд, подтягиваясь руками по верёвке.

Пришелец остановился, размахивая щупальцами и тщетно пытаясь вытащить гарпун. Казалось, он задрожал, а потом, очевидно, поняв, что ему не уйти, прокатился назад к Карсону, протянув к нему когтистые щупальца.

Карсон встретил его с ножом в руке. Он наносил удар за ударом, а эти ужасные когти рвали его кожу и мясо.

И вдруг Пришелец застыл в неподвижности.

* * *

Зазвонил звонок. Карсон открыл глаза, но не сразу сообразил, где он и что с ним. Он был пристёгнут к сиденью своего космолёта, и на экране перед ним не было ничего, кроме космической пустоты. Никакого противника, никакой немыслимой планеты.

Звонок вызова продолжал звенеть — кто-то хотел, чтобы он ответил. Чисто рефлекторным движением Карсон протянул руку и перебросил тумблер.

На экране появилось лицо Брандера — капитана судна-базы «Магеллан». Он был бледен, глаза его возбуждённо сверкали.

— Карсон! Я — «Магеллан»! — рявкнул он. — Отбой. Всё кончилось! Мы победили!

Экран померк — Брандер вызывал остальных патрульных.

Медленно Карсон вывел свой корабль на обратный курс. Медленно, не веря своим глазам и ушам, он отстегнулся от кресла и пошёл к крану попить. Почему-то он чувствовал страшную жажду. Он выпил шесть стаканов.

Потом он прислонился к стене, собираясь с мыслями.

Было ли всё это на самом деле? Он здоров, цел и невредим. Жажда была скорее воображаемой, чем настоящей: горло у него вовсе не пересохло. Нога…

Он задрал штанину и посмотрел на икру. Там был длинный белый шрам, но он давно зажил. Раньше никакого шрама здесь не было. Он расстегнул молнию на куртке и увидел, что его грудь и живот иссечены крохотными, почти незаметными и тоже совершенно зажившими шрамами.

Это было на самом деле.

Автопилот уже вводил его космолёт в трюм базы. Захваты уложили его на место, и через мгновение зуммер сообщил, что шлюз заполнен воздухом. Карсон открыл люк и вышел наружу через двойную дверь шлюза.

Он направился прямо в кабинет Брандера, вошёл и отдал честь.

Брандер выглядел всё ещё слегка ошалевшим.

— Привет, Карсон, — сказал он. — Ты такое пропустил! Вот это была картина!

— Что случилось, сэр?

— Точно не знаю. Мы дали один залп, и весь их флот рассыпался в пыль! Что-то такое мгновенно перекинулось с корабля на корабль — даже на те, в которые мы не целились и которые были за пределами нашего огня. Весь флот был уничтожен на наших глазах, а у нас ни одной царапины! Мы даже не можем приписать себе эту честь. Наверное, в их металле была какая-нибудь нестабильная составная часть, и наш пристрелочный выстрел вызвал реакцию. Ух, что было! Жаль, что всё обошлось без тебя.

Карсону удалось улыбнутъся. Это было жалкое подобие улыбки, — только много дней спустя он переживёт всё происшедшее, — но капитан не смотрел на него и ничего не заметил.

— Да, сэр, — сказал он. Здравый смысл, а не скромность, подсказал ему, что он навеки прослывёт самым последним лжецом во всём космосе, если проговорится хоть словом. — Да, сэр, жаль, что всё обошлось без меня.

 

Армагеддон

Пер. Л. Кобяков

Все это случилось в Цинциннати. Ни где-нибудь, а именно в Цинциннати! Что можно сказать о Цинциннати? Конечно, конечно, это не центр Вселенной и даже не столица штата Огайо - просто тихий, провинциальный городок, ничем не лучше и не хуже любого другого. Даже представители местной торговой палаты самокритично утверждают, что он не претендует на мировое значение. И то, что Джебер Великий (имя-то какое!) выступал именно в Цинциннати в критический для всего мира момент, было простым совпадением. Конечно, если бы эта история стала достоянием гласности, то Цинциннати вмиг бы приобрел мировую известность, а малыш Гэрби - славу Супермена или, по крайней мере, Георгия Победоносца. Но дело в том, что никто из невольных свидетелей - зрителей, присутствующих на представлении мага в театре, и даже главный участник событий, маленький Гэрби Уэстерман, ничего не помнят о случившемся, хотя у него и осталось вещественное доказательство - новый водяной пистолет.

Гэрби так увлекся выступлением мага, демонстрировавшем очередной номер своей программы, что забыл даже о новом водяном пистолете, лежавшем в кармане.

Пистолет был только что куплен по дороге к театру, и Гэрби пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить родителей пройти по Вайн-стрит, где находится базар. Но сейчас Гэрби, забыв обо всем, следил за фокусником на сцене. Его лицо выражало снисходительное одобрение. Протыкание карт насквозь не было для него тайной: он умел это делать. Видимо, фокусник пользовался картами "уменьшенная модель", продающимися в комплекте с магическим ящиком. Во всяком случае, Гэрби работал именно с ними, так как они подходили по размеру для руки девятилетнего мальчика. То, что было видно, как поворачивается карта в его руке, не смущало Гэрби, это не существенная деталь.

На сцене Джебер Великий демонстрировал прокалывание семи карт одновременно, а это, как знал Гэрби по собственному опыту, требовало большой силы и гибкости пальцев. Одобрительно кивнув, Гэрби вспомнил, каков будет следующий номер программы, и тронул сидящую рядом мать за рукав:

- Мам, попроси у папы носовой платок.

Отвлекающий маневр был задуман и выполнен превосходно: мать еще только наклонялась к отцу, а Гэрби уже вскочил и бросился в проход.

Однажды Гэрби уже видел это представление и знал, что для выполнения следующего фокуса магу потребуется помощник из зала.

В прошлый раз Гэрби не повезло - он был десятым из желающих, поэтому сегодня постарался исключить все случайности. Возможно, мать и разрешила бы, а может быть, и нет. В вопросах такого рода не стоит полагаться на родителей, так как ход их мыслей непредсказуем. Поэтому он и устроил отвлекающий маневр с платком.

- ...захочет подняться на сцену? - закончил фразу фокусник, а нога Гэрби уже стояла на первой ступеньке.

За спиной Гэрби раздавались разочарованные вздохи, когда он с улыбкой поднялся на сцену.

Фокус с тремя голубями был едва ли не единственным, секрет которого Гэрби никак не мог разгадать. Наверняка в ящике было потайное помещение. Но где? И если он разгадает этот трюк, когда будет держать ящик, то потом ему останется лишь собирать дань восхищения друзей. Конечно, Гэрби не собирался разоблачать мага, об этом не могло быть и речи. Он тоже был магом и знал, что такое профессиональная этика, так что коллега может быть спокоен за свои секреты.

С доверчивой улыбкой он поднял голову навстречу магу, однако улыбка угасла, и он невольно вздрогнул, встретившись глазами с фокусником. Вблизи Джебер Великий выглядел значительно старше и могущественней, чем из зала.

Ассистент вынес на подносе ящик с голубями. Гэрби, оторвав взгляд от фокусника, почувствовал себя свободнее и сосредоточился на поставленной задаче. Помощник хромал. На всякий случай наклонив голову, мальчик заглянул под поднос - там ничего не было. Джебер взял ящик, а ассистент заковылял за кулисы. Может, он нарочно хромает, чтобы отвлечь на себя внимание?

Открытый ящик представлял собой четыре боковых стенки, соединенные шарнирами, к одной из которых, тоже шарнирами, крепилась крышка. И еще там были маленькие медные крючки.

Гэрби поспешно отступил, что позволило ему увидеть заднюю стенку, пока фокусник демонстрировал публике внутренние. Так и есть! В крышке имелось маленькое отверстие, прикрытое зеркалом, расположенным под определенным углом, что и создавало иллюзию невидимости. Старый трюк. Ничего нового. Гэрби был даже чуточку разочарован.

Маг сложил ящик, отделением с зеркалом внутрь и повернулся к Гэрби.

- А сейчас, молодой человек...

* * *

В это время на Тибете произошло событие, ставшее последним звеном в цепи. Всю неделю стояла необычайно теплая погода, что и вызвало таяние больших масс горных снегов. Разбухшие ручьи и реки неслись по склонам и ущельям с ужасающим грохотом. На людской памяти такое было впервые. Молитвенные мельницы, установленные на берегах ручьев, крутились все быстрее и быстрее, и либо лопались и останавливались, либо были затоплены. Ламы, передвигаясь по колено в ледяной воде, пытались перенести оставшиеся в пределах досягаемости мельницы к берегу.

Одна очень старая маленькая мельница была установлена так давно, что ни один из ныне живущих там не знал, какая молитва записана на ее колесе. Вода дошла почти до оси этой мельницы, когда лама Клерет поднял ее, чтобы перенести на более высокое место, но поскользнулся на мокрых камнях и, упав, уронил мельницу. Поток воды подхватил ее и унес вниз.

Дрожа от холода, лама встал и пошел к следующей мельнице. "Экая важность, - подумал он, - одной больше, одной меньше". Если бы он знал, что теперь, когда все остальные звенья цепи были разрублены, это маленькое вращающееся колесико является единственной преградой между Армагеддоном и Землей, то без раздумий бросился бы в поток вслед за мельницей.

Поток ударил молитвенную мельницу Вамгур Упа о выступ скалы, и она прекратила вертеться.

Это случилось в то мгновение, когда маг на сцене театра города Цинциннати произнес:

- А теперь, молодой человек...

Гэрби Уэстерман перевел взгляд на фокусника, удивляясь возникшей паузе, и увидел, как лицо мага сначала исказилось, словно от удара, а потом приняло совсем другое выражение, хотя черты его остались прежними.

Маг тихо рассмеялся. В его смехе прозвучало нечто такое, что не оставило никаких сомнений даже у самых заядлых скептиков в том, кто он такой. В смехе прозвучало абсолютное зло.

Зрители оцепенели. Им было даже не страшно, ибо страх рождается от неуверенности или неопределенности, а сидящим в зале все было ясно до конца. Смех стал громче; он гремел и, подобно урагану пронесясь по залу, достиг самых дальних концов галерки. Никто не шевелился, даже тени застыли на потолке.

И Сатана заговорил:

- Благодарю публику за любезное внимание, оказанное скромному фокуснику. - Он насмешливо поклонился залу. - Представление закончено. Все представления закончены, - добавил он, ухмыляясь.

В зале потемнело, хотя лампы светили по-прежнему ярко. Послышался шелест крыльев невидимых существ, парящих в воздухе. Сцена озарилась багровым светом, на голове и плечах мага вспыхнули светлячки открытого пламени. Появились и другие огоньки по всей сцене, вдоль рампы. Один из них коснулся ящика, который все еще был в руках Гэрби. Гэрби отшвырнул его.

Знаете ли вы, что Гэрби Уэстерман состоял в обществе Юных Пожарников? Он действовал инстинктивно. Даже девятилетний мальчик, который не слишком хорошо понимал, что такое Армагеддон, должен знать, что ЭТО пламя водой не погасишь. Поэтому, повторяю, он действовал инстинктивно. Выхватив из кармана водяной пистолет, он направил его на ящик и несколько раз нажал на спуск. Струя воды упала на ящик, срикошетила и обрызгала панталоны Джебера Великого, отвернувшегося в другую сторону. Но огонь погас!

В мгновение ока все изменилось. Лампы осветили зал ярким светом, огоньки исчезли, шорох крыльев утонул в шуме публики.

Фокусник прикрыл рукой глаза и сказал полузадушенным шепотом:

- Никто и ничего не вспомнит о том, что здесь произошло. Это я еще могу. - Он наклонился, поднял ящик и протянул его Гэрби Уэстерману со словами: - Нужно быть более собранным, мой юный друг. Держи его крепче.

Маг коснулся крышки своей палочкой. Дверца открылась, и в воздух поднялись три белых голубя, шорох крыльев которых даже отдаленно не напоминал шорох, звучавший в этом зале минуту назад.

* * *

Отец Гэрби с решительным видом снял с гвоздя, вбитого в стену кухни, кожаный ремень, служивший для правки бритвы. Миссис Уэстерман, помешивающая кипящий на плите суп, подняла глаза:

- Послушай, Генри... неужели ты собираешься выпороть его только за то, что он брызнул водой из пистолета в окно автомобиля?

Генри Уэстерман отрицательно покачал головой.

- Не за это. Ты вспомни: мы купили ему пистолет в городе, но парень не подходил ни к одной водонапорной колонке. Где, ты думаешь, он его наполнил? - И продолжил, не ожидая ответа: - Наш негодяй занялся этим в церкви, когда мы заходили договориться с отцом Рейком насчет конфирмации. Он наполнил пистолет из чаши со святой водой!

Тяжело вздохнув, отец Гэрби вышел из кухни с ремнем в руке.

Послышались хлесткие удары, чередовавшиеся с воплями. Гэрби, спаситель мира, получал награду - то, что ему причиталось.

 

А что будет?

Пер. С Ирбисов

— Перед вами, джентльмены, первая и единственная машина времени, — объявил двум своим коллегам профессор Джонсон. Это всего лишь действующая модель, но и она способна перемещать предметы весом до трёх фунтов пяти унций на двенадцать минут в прошлое или в будущее.

Машина и вправду выглядела скромно — платформа и два больших циферблата.

Профессор взял в руки металлический кубик.

— Мы экспериментировали, — сказал он, — с медным кубом весом в один фунт и две трети унции. Сейчас я отправлю его на пять минут вперёд, в будущее.

Он склонился над одним из циферблатов и передвинул стрелку.

— Прошу заметить время.

Коллеги разом посмотрели на свои часы. Профессор Джонсон осторожно поместил кубик на платформу, и тот сразу же исчез.

Он появился на прежнем месте через пять минут, секунда в секунду.

Профессор Джонсон осторожно взял кубик.

— А теперь я перемещу его на пять минут в прошлое. — Он передвинул стрелку на другом циферблате и взглянул на часы. — Сейчас без шести минут три. Я настроил машину на три часа ровно. Это значит, что без пяти три кубик исчезнет из моей руки и окажется на платформе за пять минут до того, как я его туда положу.

— Не понимаю, как же вы в этом случае его туда положите, — сказал один из гостей.

— Когда я поднесу руку к платформе, кубик исчезнет с неё и окажется у меня в руке, чтобы я смог положить его. Смотрите.

И правда — кубик исчез с его ладони.

Но появился на платформе машины времени.

— Убедились? За пять минут до того, как я должен положить его на платформу, он уже лежит там.

Второй коллега призадумался, наморщив лоб.

— А что будет, — спросил он, — если вы раздумаете класть на место кубик, который сейчас лежит на платформе, раздумаете за пять минут до того, как должны положить его туда? Может получиться парадокс.

— Забавно… — сказал профессор Джонсон. — Я, право, не думал над таким вариантом. Давайте попробуем. Итак, я не…

Парадокса не получилось. Медный кубик остался на месте.

Но профессор, его коллеги, да и вся Вселенная исчезли.

 

Бог

Пер. Л. Кобяков

Пожилой джентльмен приятной наружности с длинной седой бородой улыбнулся Питеру, как старому знакомому.

- Добро пожаловать в Рай, тезка! Надеюсь здесь тебе понравится.

И четырехлетний Питер, войдя в перламутровые ворота, начал поиски Бога. Он долго бегал по кристально чистым улицам с ровными рядами блестящих домов, между прогуливающимися счастливыми людьми, но Бога среди них не было. Несмотря на усталость, Питер продолжал свои поиски.

Наконец он уперся в сказочно прекрасное здание из чистого золота, возвышающееся над всеми прочими. Войдя в распахнувшуюся дверь, Питер очутился в огромном зале, посреди которого стоял трон. Он был пуст. На полпути от двери к трону Питер остановился и стал ждать Бога. Пол приятно пружинил под ногами и звал присесть. В зале царила тишина. И через некоторое время Питер улегся на полу и заснул. Сколько времени он спал, минуты или годы, только его разбудил звук приближающихся шагов. Конечно, это Его шаги, и Питер, обрадованный, проснулся.

Бог подошел ближе, и улыбка засветилась в его глазах. Питер подбежал к нему.

- Здравствуй, Пит! - ласково сказал Бог, положив руку ему на голову.

Затем Бог повернулся к трону, и выражение его лица изменилось. Глаза, только что излучавшие радость, наполнились страхом. Он медленно встал на колени и покорно склонил голову.

Питер понимал, что Бог не может бояться, значит, это всего лишь игра. И Питер принял эту игру. Он изо всех сил замахал обрубком хвоста, показывая, что все понимает, а затем повернулся и залаял на яркий свет, окутывающий трон.

 

Важная персона

Пер. Олег Георгиевич Битов

Значит, так: жил на свете Хэнли, Ал Хэнли, и глянули бы вы на него - ни за что бы не подумали, что он когда-нибудь сгодится на что-нибудь путное. А знали бы, как он жил, пока не прилетели эти дариане, так и вовсе не поверили бы, что будете - когда дочитаете - благодарны ему до гроба...

В тот день Хэнли был пьян. Не то чтобы данный факт относился к фактам исключительным - Хэнли вечно был пьян и поставил перед собой цель ни на миг не протрезвляться, хоть с некоторых пор это было и не очень легким делом. Денег у него давно не осталось, и приятелей, у которых можно бы занять, тоже. А список знакомых истощился до того, что он считал удачей, если удавалось заполучить с них на день хотя бы центов по двадцать пять.

И наступили для Хэнли печальные времена, когда поневоле отшагаешь много миль, прежде чем столкнешься с кем-то хоть слегка знакомым, чтоб появилась надежда стрельнуть монетку. А от долгих прогулок из головы выветриваются остатки хмеля - ну, не совсем выветриваются, но почти, - и оказался он в положении таком же, как Алиса в Зазеркалье: помните, когда она повстречалась с королевой и пришлось бежать во всю мочь, чтобы просто оставаться на месте...

Попрошайничать у незнакомых - это был не выход, фараоны держались начеку, в дело кончилось бы ночевкой в каталажке, где не дадут и капельки спиртного, а тогда уж лучше прямо в петлю. На той ступеньке, куда скатился Хэнли, двенадцать часов без выпивки - и пойдут такие лиловые кошмары, по сравнению с которыми белая горячка - легкий ветерок рядом с ураганом...

Белая горячка - это же галлюцинация, и только. Если ты не дурак, то прекрасно знаешь, что никаких галлюцинаций на самом деле нет. Иной раз они даже вроде развлечения - кому что нравится, А лиловые кошмары - это лиловые кошмары. Чтобы понять, что это такое, нужно выпить виски больше, чем обыкновенный смертный в состоянии в себя вместить, и нужно пить без просыпу годами, а потом лишиться спиртного вдруг и полностью, как лишают, например, в тюрьме.

От одной мысли о лиловых кошмарах Хэнли начало трясти. И он принялся трясти руку старому другу, закадычному приятелю - видел Хэнли этого приятеля всего-то пару- тройку раз и при обстоятельствах, не слишком для себя приятных...

Звали старого друга Кидом Эгглстоном, и был он крупный, хоть и потрепанный мужчина, в прошлом боксер, а затем вышибала в кабаке, где Хэнли, разумеется, не мог с ним не познакомиться.

Однако вам необязательно запоминать, ни кто он есть, ни как его зовут: все равно его, приятеля, ненадолго хватит, по крайней мере ненадолго в рамках нашего рассказа. Точнее, ровно через полторы минуты он издаст ужасный крик и лишится чувств, и мы с вами больше про него и не услышим

И все же, коль на то пошло, должен вам заметить, что, не закричи Кид Эгглстон и не лишись он чувств, вы бы, может статься, не сидели, где сидите и не читали, что читаете. Может статься, вы копали бы сейчас глан-руду в карьере под зеленым солнцем на другом конце Галактики. Уверяю вас, вам это вовсе не понравилось бы; не забывайте, что именно Хэнли спас вас - и до сих пор спасает - от подобной участи. Не судите его строго. Если бы Три и Девять забрали не его, а Кида, все, неровен час, повернулось бы иначе...

Три и Девять были пришельцами с планеты Дар, второй (и единственно пригодной для жизни) планеты вышеуказанного зеленого солнца на другом конце Галактики. Три и Девять - это, разумеется, не полные их имена. Имена у дариан - числа, и полное имя или номер у Три было 389 057 792 869 223. Во всяком случае, так этот номер выглядел бы в пересчете на десятичную систему.

Надеюсь, вы простите мне, что я называю одного из пришельцев Три, а второго - Девять и заставляю их таким же образом именовать друг друга. Сами они меня ни за что бы не простили. Обращаясь друг к другу, дариане каждый раз произносят полный номер, и любое сокращение почитается у них даже не невежливым, а прямо оскорбительным. Но при этом они и живут намного дольше нас. Им не жалко времени, а я спешу.

В тот момент, когда Хэнли упоенно тряс руку Кида, Три и Девять пребывали точнехонько над ними, на высоте примерно одной мили. Пребывали не в самолете и не в космической ракете, и уж, конечно, не в летающей тарелке. (Само собой, мне известно, что за штука эти тарелки, но про них как-нибудь в другой раз. Не хочу отвлекаться.) Дариане пребывали в кубе пространства-времени.

Вероятно, вы потребуете объяснений. Дариане обнаружили - дайте срок, и мы, может, сами обнаружим, - что Эйнштейн был прав. Материя не способна перемещаться со скоростью большей, чем скорость света, без превращения в энергию. А вам ведь не хотелось бы превратиться в энергию, не правда ли? Дарианам тоже - а исследования в Галактике они, тем не менее, начали, и начали давно.

Дело в том, что на Даре пришли к выводу: можно путешествовать со скоростью выше скорости света при условии синхронного передвижения во времени. То есть путешествовать не в пространстве как таковом, а в пространственно-временном континууме. И в своем полете от Дара до Земли путешественники благополучно покрыли расстояние в 163 тысячи световых лет. Но одновременно они переместились в прошлое на 1630 веков, так что время путешествия для них самих оказалось равным нулю. Потом, на пути домой, они переместились, на 1630 веков в будущее и попали в пространственно-временном континууме в исходную точку. Надеюсь, вы разобрались, что я хотел сказать.

Словом, так или иначе, а куб парил, невидимый для землян, на высоте одной мили над Филадельфией (и не спрашивайте меня, почему над Филадельфией, - сам не представляю, как можно выбрать Филадельфию для чего бы то ни было вообще). Куб парил там уже четыре дня, а Три и Девять ловили и анализировали радиопередачи, пока не научились понимать их и разговаривать на том же языке.

Нет, конечно, ничего они не выяснили ни о нашей культуре, какова она на деле, ни о наших обычаях, каковы они в действительности. Сами посудите, мыслимое ли дело составить себе картину жизни на Земле, отведав каши из радиовиктороин, мыльных опер, дешевых скетчей и ковбойских похождений?

Правда, дариане не особенно интересовались, какая тут у нас культура, их заботило одно: чтобы она не оказалась слишком развитой и не могла представлять для них угрозу, и за четыре дня они уверились, что угрозой и не пахнет. Трудно их винить, что они пришли к такому мнению, тем более что они правы.

- На посадку? - спросил Три.

- Пора, - сказал Девять.

Три обвил своим телом рычаги управления.

- ...Ну да, я же видел, как ты дрался, - разглагольствовал Хэнли. - Ты был хорош на ринге, Кид. Но попадись, тебе такой никудышний тренер, ты бы, знаешь, кем заделался!.. Было в тебе такое... хватка, вот что. А как насчет того, чтобы зайти на уголок и выпить?

- За чей счет, Хэнли? За твой или за мой?

- Понимаешь, Кид, я как раз поиздержался. Но не выпить мне нельзя - душа горит. Ради старой дружбы...

- Нужна тебе выпивка, как щуке зонтик. Ты и сейчас пьян, так уж лучше пойди проспись, покуда не допился, до чертиков...

- Уже, - сказал Хэнли. - Да они мне нипочем. Вот, полюбуйся, они же у тебя за спиной...

Вопреки всякой логике Кид Эгглстон оглянулся. И тут же, издав пронзительный вопль, свалился без памяти. К ним приближались Три и Девять. А позади рисовались неопределенные очертания огромного куба - каждое ребро футов по двадцать, если не более. И этот куб был и в то же время как бы не был - жутковатое зрелище. Наверное, именно куба Кид и испугался.

Ведь в облике Три и Девять, право же, не было ничего пугающего. Червеобразные, длиной (если бы их вытянуть) футов по пятнадцать н толщиной в центральной части тела около фута, а на обоих концах заостренные, словно гвоздики. Приятного светло-голубого цвета - н без всяких видимых органов чувств, так что и не разберешь, где у них голова, а где ноги; да это и не важно, потому что выглядят оба конца совершенно одинаково.

К тому же, хоть они и придвигались все ближе к Хэнли и распростертому на панели Киду, у них не удавалось различить ни переда, ни зада. Двигались они в своем нормальном свернутом положении, плывя в воздухе.

- Привет, ребята, - сказал Хэнли. - Напугали вы моего дружка, черт вас дери. А он бы мне поставил, прочитал бы мораль, а потом поставил. Так что с вас стаканчик...

- Реакция алогичная, - заметил Три, обращаясь к Девять. - И у другой особи тоже. Возьмем обоих?

- Незачем. Другая, правда, крупнее, но слишком уж слабенькая. К тому же нам и одной довольно. Пошли!

Хэнли отступил на шаг.

- Поставите выпить - тогда пойду. А нет - желаю знать, куда вы меня тащите...

-Мы посланы Даром...

- Даром? - переспросил Хэнли. - Даром только кошки мяукают. Так что никуда я с вами не пойду, если вы, сколько вас, не поставите мне выпить...

- Что он говорит? - осведомился Девять у Три. Три помахал одним концом в том смысле, что и сам не понял. - Будем брать его силой?

- А может он пойдет добровольно. Существо, вы войдете в куб, но доброй воле?

- А там есть что выпить?

- Там все есть. Просим вас войти...

И Хэнли приблизился и вошел. Он, конечно, не очень-то верил в этот призрачный куб, но терять ему было все равно нечего. А потом, раз уж допился до чертиков, лучше всего отнестись к ним с юмором. Куб изнутри был твердым и теперь не казался ни прозрачным, ни призрачным. Три намотался на рычаги управления и легкими движениями обоих концов управлял чувствительными механизмами.

- Мы в подпространстве, - сообщил он. - Предлагаю сделать остановку, изучить добытый образец и установить, пригоден ли он для наших целей...

- Эй, ребята, а как насчет выпивки?

Хэнли начал не на шутку волноваться. Руки у него тряслись, по хребту то вверх, то вниз ползали мурашки.

- Мне кажется, он страдает, - заметил Девять. - Возможно, от голода или от жажды. Что пьют эти существа? Перекись водорода, как и мы?

- Большая часть планеты покрыта, как мне представляется, водой с примесью хлористого натрия. Синтезировать для него такую воду?

- Не надо! - вскричал Хэнли. - И даже без соли - все равно не надо! Выпить хочу! Виски!

- Проанализировать его обмен веществ? ~ спросил Три. - С помощью интрафлуороскопа это можно сделать в одно мгновение... - Он размотался с рычагов и направился к машине странного вида. Замелькали огоньки. - Удивительно, - сказал он. - Обмен веществ у данного существа зависит от С2Н5ОН...

- С2Н5ОН?

- Именно так. От этилового спирта - по крайней мере в основном. С некоторой добавкой Н2О и даже без хлористого натрия, наличествующего в здешних морях. Есть еще другие ингредиенты, но в минимальных дозах; по-видимому - это все, что он усваивал на протяжении 6 последних месяцев. В крови и в клетках мозга 0,234 процента спирта. Представляется, что весь обмен веществ в его организме основан на С2Н5ОН.

- Ребята, - взмолился Хэнли. - Я же так помру от жажды. Ну, кончайте трепаться и налейте мне стаканчик.

- Потерпите, пожалуйста, - ответил Девять. - Сейчас я изготовлю все, что вам необходимо. Только настрою интрафлуороскоп на другой режим и еще подключу психометр...

Вновь замелькали огоньки, и Девять переместился в угол куба, где была лаборатория. Что-то там произошло, и спустя минуту он вернулся с колбой. В колбе плескалось почти две кварты прозрачной янтарной жидкости.

Хэнли принюхался, потом пригубил и тяжко вздохнул.

- Я на том свете, - сообщил он. - Это же ультрапрималюкс, нектар богов. Такой шикарной выпивки просто не бывает...

Он сделал несколько больших глотков, и ему даже не обожгло горло.

- Что это за пойло, Девять? - поинтересовался Три.

- Сравнительно сложный состав, в точности соответствующий его потребностям. Пятьдесят процентов спирта, сорок пять воды. Остальные ингредиенты - пять процентов, но их довольно много: сюда входят в надлежащих пропорциях все витамины и соли, нужные его организму. Затем еще добавки в минимальных дозах, улучшающие вкусовые свойства, - по его стандартам. Для нас, дариан, вкус этой смеси был бы ужасен, даже если мы могли бы пить спирт или воду...

Хэнли снова вздохнул и опять хлебнул. Слегка покачнулся. Поглядел на Три и ухмыльнулся:

- А теперь я знаю, что вас тут нет. Не было и нет...

- Что он хочет сказать? - обратился Девять к Три.

- Мыслительные процессы у него, по-видимому, совершенно алогичны. Сомневаюсь, что из существ данного вида получатся сколько-нибудь приличные рабы. Но, конечно, мы еще проверим. Как ваше имя, существо?

- Что в имени тебе моем, приятель? - вопросил Хэнли. - М-можете звать меня как вам угодно, я р-разрешаю... Вы мне сам-мые, сам-мые лучшие дрзя... Б-берите м- меня и вез-зите, к-куда хотите, т-только рабдите, к-когда мы приедем, к-куда мы едем...

Он глотнул из колбы еще разочек и прилег не пол. Непонятные звуки, которые он теперь издавал, ни Три, ни Девять расшифровать не смогли... "Хррр... вззз... хррр... вззз..." - или что-то в этом роде. Они попытались растолкать его, но потерпели неудачу. Тогда они провели ряд новых наблюдений и поставили над Хэнли все опыты, какие могли придумать. Прошло несколько часов. Наконец он очнулся, сел и уставился на дариан безумными глазами.

- Ни верю, - сказал он. - Вас тут нету, одна видимость. Дайте выпить, Христа ради...

Ему вновь поднесли колбу. - Девять восполнил убыль, и она вновь была налита до краев. Хэнли выпил. И закрыл глаза в экстазе.

- Только не будите меня!

- Но вы и не спите.

- Тогда не давайте мне уснуть. Я понял теперь, что это такое. Амброзия, напиток богов...

- Богов? А кто это?

- Да нету их. Но они пьют амброзию. Сидят у себя на Олимпе и пьют...

- Мыслительные процессы совершение алогичны, - заметил Три.

Хэнли поднял колбу и провозгласил:

- Кабак есть кабак, а рай есть рай, и с мест они не сойдут. За тех, кто в раю!

- Что такое рай?

Хэнли задумался.

- Рай - это когда заведешься, и надерешься, и шляешься и валяешься, и все задаром...

- Даром? Что вам известно о Даре?

- Дар судьбы. Дар небес. Сегодня с виски, завтра - без. Пока вы меня не прогнали, ребята, ваше здоровье!

Он еще выпил.

- Слишком туп, чтобы приспособить его к чему-нибудь, кроме, самых простых физических работ, - сделал вывод Три. - Но если он достаточно силен, мы все-таки рекомендуем вторжение на планету. Тут, вероятно, три-четыре миллиарда жителей. Нам нужен и неквалифицированный труд - три-четыре миллиарда принесут нам существенную помощь...

- Ура-а-а! - завопил Хэнли.

- Кажется, у него неважная координация, - задумчиво сказал Три. - Но, может быть, он действительно силен... Как вас зовут, существо?

- Зовите меня Ал, ребята.

Хэнли кое-как поднялся на ноги.

- Это ваше личное имя или наименование вида? И полное ли это наименование?

Хэнли прислонился к стенке и поразмышлял немного.

- Наименование вида, - заявил он. - А если полностью... Давайте-ка я вам по- латыни...

И припомнил по-латыни.

- Мы хотим испытать вас на выносливость.

Бегайте от стены к стене, пока не устанете. А колбу с вашей пищей я тем временем подержу...

Девять попытался взять у Хэнли колбу, но тот судорожно вцепился в нее.

- Еще глоточек. Еще ма-аленький глоточек, и тогда я побегу. Право слово, побегу. Куда хотите...

- Быть может, он нуждается в своем питье, - сказал Три. - Дайте ему, Девять...

"А вдруг мне теперь перепадет не скоро", - решил Хэнли и прильнул к колбе. Потом он жизнерадостно сделал ручкой четырем дарианам, которые оказались перед ним.

- Валяй на скачки, ребята! Все скопом... Ставьте на меня. Выиграете как пить дать. Но сперва еще по ма-аленькой...

Он глотнул еще - на сей раз действительно по маленькой, унции две, не больше.

- Хватит, - сказал Три. - Теперь бегите. Хэнли сделал два шага и плашмя растянулся на полу. Перевернулся на спину и остался лежать с блаженной улыбкой на лице.

- Невероятно! - воскликнул Три - А он не пробует нас одурачить? Проверьте, Девять...

Девять проверил.

- Невероятно! - повторил он. - Воистину невероятно, но после столь незначительного напряжения образец впал в бессознательное состояние. Настолько бессознательное, что потерял всякую чувствительность к боли. И это не притворство. Данный вид не представляет для нас ни малейшей ценности. Готовьтесь к старту - мы возвращаемся. В соответствии с дополнительной инструкцией забираем его с собой как экземпляр для зоосада. Такую диковину нельзя не забрать. С точки зрения физиологии это самое странное существо, какое мы когда-либо обнаруживали на десятках миллионов обследованных планет...

Три обернулся вокруг рычагов управления и обоими концами стал приводить механизмы в действие. Минули 163 тысячи световых лет и 1630 веков и взаимно погасили друг друга с такой полнотой и точностью, что создалось впечатление, будто куб вообще не двигался ни во времени, ни в пространстве.

В столичном городе дариан, которые правят тысячами полезных планет и посетили миллионы бесполезных, например Землю, Ал Хэнли занимает просторную стеклянную клетку, установленную в зоосаде на самом почетном месте: ведь он, Хэнли, самый поразительный здесь экспонат.

Посреди клетки - бассейн, откуда он то и дело пьет и где, по слухам, даже купается. Бассейн проточный, постоянно наполненный до краев чудеснейшим напитком - напиток этот настолько же лучше лучшего земного виски, насколько лучшее земное виски лучше самого грязного и самого вонючего самогона. Более того, в здешний напиток добавлены без ущерба для вкуса все витамины и соли, нужные экспонату для поддержания обмена веществ...

От напитка из бассейна не бывает ни похмелья, ни каких-то других неприятных последствий. И Хэнли получает от своего житья такое же наслаждение, как завсегдатаи зоосада от поведения Хэнли; они взирают на него в изумлении, а затем читают надпись на клетке. Надпись начинается с латинизированного наименования вида - того наименования, которое Хэнли припомнил для Три и Девять:

АЛКОГОЛИКУС АНОНИМУС

Основная пища - С2Н5ОН, слегка приправленный

витаминами и минеральными солями. Иногда проявляет

блестящие способности, но, как правило, полностью

алогичен. Степень выносливости: может сделать, не

падая, лишь несколько шагов. Коммерческая ценность

равна нулю, однако, весьма забавен как образчик

самой странной формы жизни, обнаруженной в пределах

Галактики. Место обитания: третья планета системы

ИК 6547-ХГ 908.

Хэнли и впрямь забавен, столь забавен, что дариане при помощи специальных процедур превратили его в практически бессмертное существо. И это здорово, потому что, если бы такой интересный зоологический экспонат взял да помер, они могли бы прилететь на Землю за новым. И могли бы случайно нарваться на вас или на меня, - а если вы или я в этот день по недоразумению окажемся трезвыми? Скверная получится штука.

 

Вежливость

Пер. Л. Кобяков

Рэнс Гендрикс устало шагал по горячему песку. Специалист по психологии высших существ других миров, он прибыл на Венеру в составе третьей экспедиции. Задачей Рэнса было установить контакт с аборигенами: четыре раза он пытался сделать это и четыре раза терпел поражение. Эксперты двух предыдущих экспедиций тоже не добились успеха.

Встретить венерианца не представляло особого труда, а вот установить контакт, тем более расположить к себе - такое не удалось еще ни одному землянину. Полное нежелание аборигенов общаться с членами экспедиций было тем более удивительным, что никаких лингвистических трудностей контакт не представлял. Аборигены обладали телепатическими способностями, что позволяло им без труда понимать любой язык, на котором к ним обращались, и без труда отвечать на том же языке, с тем же акцентом, но... с неприкрытой враждебностью.

И вот Гендрикс увидел очередного аборигена, шедшего по своим делам с лопатой на плече.

- Здравствуй, венерианец! - радостно воскликнул Рэнс.

- До свидания, землянин, - прозвучало в ответ.

Это задело самолюбие Гендрикса, и он прибавил шаг, стараясь не отстать от длинного нелюбезного аборигена.

- Почему вы не хотите говорить с нами? - спросил Рэнс.

- Не хочу? Я говорю с вами, хотя мне это не приносит ни малейшего удовольствия, и будет лучше, если вы оставите меня в покое.

С этими словами венерианец остановился и, демонстративно отвернувшись от Рэнса, принялся копать почву в поисках яиц корвила.

"Ну вот, опять неудача, - подумал Гендрикс, разочарованно наблюдая за ним. - Похоже, на Венере не действует ни один из методов, изложенных в толстых научных трудах по экзопсихологии".

* * *

Нестерпимая жара, отвратительный воздух, всепроникающий мелкий песок да еще это наплевательское, систематическое неприятие... Терпение Гендрикса истощилось.

- Ну и засунь... себе в...

Подобное действие невозможно для мужчины по чисто анатомическим причинам, но жители Венеры двуполы.

Абориген бросил лопату и радостно улыбнулся. Наконец-то хоть от одного из пришельцев довелось услышать вежливое приветствие! Он пожелал землянину того же и присел с приветливой улыбкой, чтобы завязать разговор со столь любезным собеседником.

Так начались полные уважения дружба и взаимопонимание между Землей и Венерой.

 

Вне игры

Пер. Михаил Иосифович Гилинский

Кайл Браден сидел в удобном кресле, глядя на рубильник на противоположной стене, и в миллионный - или миллиардный? - раз думал, готов ли он рискнуть и выключить его. Миллионный - или миллиардный - потому что сегодня исполнилось ровно тридцать лет, как...

Возможно, он погибнет, хотя неизвестно от чего. Вряд ли от радиации - все атомные бомбы взорвались тридцать лет тому назад. И тем не менее они уничтожили цивилизацию - для этой цели их было более чем достаточно. А по его подсчетам, жалкие остатки человечества могли возродиться не ранее чем через сто лет.

Но что же происходило сейчас там, за силовым полем купола, оградившего его от неимоверных ужасов? Люди, превратившиеся в зверей? Или человечество было стерто с лица земли, уступив место менее воинственным тварям? Нет, хоть кто-то должен был выжить и рано или поздно начать все сначала, и, может быть, память о нем и его деянии останется, пусть как легенда, и удержит остальных от подобного шага. А может, как раз наоборот.

Тридцать лет, подумал Браден. Он устало вздохнул. С другой стороны, у него имелось все необходимое, а одиночество - не такая большая плата за жизнь. Жить одному лучше, чем умереть жуткой, уродливой смертью.

Так он считал тридцать лет тому назад, когда ему исполнилось тридцать семь. Так он считал сейчас, в шестьдесят семь. Он не жалел о своем поступке. Но он устал. В миллионный - или миллиардный? - раз он думал, готов ли рискнуть и выключить рубильник.

А вдруг им удалось вернуться хотя бы к подобию разумной жизни? Скажем, к земледелию. Он мог бы помочь, дать дельные советы и до самой старости наслаждаться уважением и признательностью.

И он не хотел умирать в одиночестве. Можно жить одному, и даже вполне сносно, но умирать - совсем другое дело. Сейчас бродят по земле. Вряд ли, конечно, за тридцать лет они стали земледельцами.

Сегодняшний день должен стать решающим. Если верить хронометрам, а они в любом случае не могли намного ошибаться, прошло ровно тридцать лет. Надо подождать еще несколько часов, чтобы отключить рубильник минута в минуту. Безвозвратно. Та самая безвозвратность, которая раньше удерживала его от подобного шага.

Если бы только силовой купол можно было отключать и включать по желанию. Он бы давно решился, скажем, лет через десять-пятнадцать. Но на создание силового поля ушло колоссальное количество энергии, которой почти не требовалось, чтобы поддерживать его.

"Да, - внезапно подумал он. - Сомнениям - конец. Я выключу рубильник, как только пройдут эти несколько часов. Тридцатилетнее одиночество - срок слишком долгий".

Он не хотел оставаться один. Если бы только Мира, секретарша, не бросила его, когда... Слишком поздно, но он все равно вспоминал об этом в миллиардный раз. Зачем так нелепо решила она разделить судьбу остального человечества, пожертвовать своей жизнью ради тех, кому все равно ничем нельзя было помочь? Ведь она любила его. И могла согласиться выйти за него замуж, если бы не вздумала поиграть в благородство. Но и он был слишком резок. Рассказав всю правду, он не дал ей времени опомниться. Как жаль, что она не согласилась.

Да, не повезло. Слишком поздно узнал он последние известия. Включив утром радио, он понял, что остались считанные часы. Нажав на кнопку звонка, он смотрел, как Мира входит в кабинет: красивая, спокойная, безмятежная. Можно было подумать, она никогда не читает газет, не слушает радио, просто не знает, что творится в мире.

- Дорогая моя, - произнес он, и глаза ее изумленно расширились при столь непривычном обращении, но она грациозно присела на краешек стула и открыла блокнот, чтобы, как всегда, записывать под диктовку.

- Нет, Мира, - сказал он. - Мне надо поговорить с вами по личному - сугубо личному - делу. Я хочу сделать вам предложение.

Глаза ее расширились еще больше.

- Доктор Браден, вы... шутите?

- Нет. Никогда. Я знаю, что старше вас, но надеюсь, разница в возрасте не так велика. Мне тридцать семь лет, хотя сейчас я выгляжу старше: слишком много пришлось работать последние дни. А вам - двадцать семь?

- На прошлой неделе исполнилось тридцать восемь. Но дело не в возрасте. Если я отвечу: "Это так неожиданно", вы можете решить, что я издеваюсь - слишком избитая фраза. Но ведь так оно и есть. Вы ведь даже, - она озорно улыбнулась, - не пробовали приставать. Первый корректный человек, у которого я работаю.

Браден засмеялся.

- Извините, пожалуйста. Я не знал, что это необходимо. Но, Мира, отнеситесь ко мне серьезно. Вы согласны выйти за меня замуж?

Она задумчиво посмотрела на него.

- Я... не знаю. Как ни странно, я немножечко влюблена в вас. Даже не понимаю почему. Вы никогда не обращали на меня внимания, разговаривали только как с секретаршей, целиком посвятили себя работе. Вы ни разу не пытались поцеловать меня и не сделали ни одного комплимента. Что я могу ответить? Ваше предложение слишком сухо... слишком внезапно. Может быть, отложим наш разговор на какое-то время? Чтобы вы успели... ну, скажем, объясниться мне в любви? Мне кажется, это не лишнее.

- Но я действительно люблю вас, Мира. Пожалуйста, простите меня. Значит... вы не отказываете мне окончательно? Вам не противна сама мысль о таком замужестве?

Она медленно покачала головой, глядя на него красивыми, блестящими глазами.

- Тогда, Мира, позвольте мне объяснить, почему я не ухаживал за вами и попросил вашей руки так неожиданно. Вы знаете, над чем я работал дни и ночи все последнее время?

- Над каким-то оружием, имеющим оборонное значение. И, если не ошибаюсь, правительство вас не финансировало.

- Совершенно верно, - сказал Браден. - Тупые генералы никогда не поверили бы в мою теорию, так же как и большинство физиков. Но, к счастью, у меня есть - вернее, были - деньги, полученные за некоторые мои патенты в области электроники. Я работал над защитой от атомной и водородной бомб, а заодно любого другого оружия, если, конечно, оно не расколет земной шар на куски. Никто не может проникнуть сквозь мое силовое поле, которое останется стабильным столько лет, сколько я пожелаю. Кроме того, это здание забито сверху донизу всевозможными запасами, даже химическими удобрениями и семенами для выращивания растений без почвы. Двоим хватит на всю жизнь.

- Но... ведь вы передадите свое изобретение правительству? Это - защита от атомной бомбы...

Браден нахмурился.

- Да, конечно, но оно практически не имеет оборонного значения. Тут генералы оказались правы. Видите ли. Мира, энергия, необходимая для создания силового поля, кубически пропорциональна его размерам. Когда я окружу это здание восьмидесятифутовым куполом, энергостанции Кливленда выйдут из строя. А для того, чтобы защитить даже небольшую деревню или, скажем... военный лагерь, нужно столько электроэнергии, сколько вся страна вырабатывает в течение нескольких недель. Отключить силовое поле нереально: для его включения вновь потребуется такое же количество энергии. И поэтому правительство сможет использовать мое изобретение в тех же целях, что я сам: спасти одного-двух человек от ужасов войны и ее последствий. К тому же сейчас слишком поздно.

- Слишком поздно... что вы хотите сказать?

- У них не осталось времени. Дорогая моя, война началась.

Лицо ее побелело, как мел.

- Несколько минут тому назад, - сказал он, - по радио объявили, что Бостон уничтожен прямым попаданием атомной бомбы. А вы прекрасно понимаете, к чему это приведет. Я включаю рубильник и не дотронусь до него, пока не смогу убедиться, что мы в безопасности. - Он не стал говорить, что убедиться в этом невозможно. - Мы не можем никому помочь - слишком поздно. Спастись самим - вот единственный выход.

Он вздохнул.

- Простите, что свалился вам как снег на голову, но теперь вы понимаете почему. Я ведь не прошу, чтобы вы дали согласие выйти за меня сию минуту. Подумайте, осмотритесь, рассейте свои сомнения. Дайте мне возможность поухаживать за вами, открыть свои чувства. Только останьтесь. - Он улыбнулся. - Я люблю вас, Мира.

Внезапно она встала со стула, посмотрела на него невидящим взглядом, повернулась и, как слепая, пошла к двери.

- Мира! - вскрикнул он и, выбежав из-за стола, кинулся к ней.

Он догнал ее у двери, но она подняла руку, удерживая его. На лице у нее вновь появилось безмятежное выражение.

- Я должна идти, доктор, - спокойно сказала она. - Когда-то я закончила курсы медсестер и хоть чем-то смогу помочь.

- Но, Мира, подумайте, чем это грозит. Ведь люди превратятся в диких зверей. Их ждет мучительная смерть. Я слишком люблю вас. Мира, и хочу избавить от такой участи. Останьтесь.

Неожиданно она улыбнулась.

- Прощайте, доктор Браден. Боюсь, мне придется погибнуть вместе с остальными дикими зверьми. Такая уж я сумасшедшая.

И дверь за ней закрылась. Из окна он видел, как она сошла со ступенек и побежала, едва очутилась на улице.

В небе послышался рев реактивных самолетов. Возможно, подумал он, пока еще это наши. А может, и нет. Вдруг о его лаборатории стало известно, и они решили первым делом разбомбить Кливленд? Он быстро подбежал к рубильнику и включил его.

За окном, в двадцати футах, возникла серая мгла. Снаружи не доносилось ни звука. Он вышел из дома и уставился на безликое силовое поле, простирающееся на сорок футов в высоту и восемьдесят в ширину. И он знал, что оно уходит на сорок футов вниз, представляя собой идеальную сферу. Никакая сила не могла уничтожить его сверху, ни один червяк не мог проникнуть из-под земли.

Тридцать лет.

Не так уж плохо ему жилось все эти тридцать лет. Он много читал, а любимые книги знал почти наизусть. Он ставил эксперименты, хотя последние семь лет, после шестидесяти, постепенно потерял интерес к науке. Да и зачем дикарям усовершенствования в электронике, если они, скорее всего, не помнят, что такое радио.

И тем не менее он работал и сохранил свой разум, хоть и не изведал счастья.

Он сделал шаг к окну и вгляделся в серую мглу в двадцати футах от него. Если бы можно было хоть на секунду заглянуть в мир и убедиться в своей правоте, а потом опять включить защиту. Невозможно.

Он подошел к рубильнику и уставился на него. Затем внезапно рванул его на себя и побежал к окну. Серая мгла растаяла, и невероятная картина представилась его взору.

Не тот Кливленд, который он знал, а прекрасный, не поддающийся описанию, новый город. Вместо улицы - широкий бульвар. Красивые здания причудливой, незнакомой ему архитектуры. Зеленая трава, цветущие деревья... Что произошло, как это могло быть? Атомная война должна была все уничтожить, и не могло человечество возродиться так быстро. Нелепость. И куда подевались люди?

Как бы в ответ на его вопрос по бульвару промчался автомобиль. Автомобиль? Он никогда не видел ничего подобного. Колеса, казалось, едва касались земли. За рулем сидел мужчина, рядом с ним, на переднем сиденье, женщина. Оба были молоды и красивы.

Внезапно мужчина повернулся в его сторону, и машина мгновенно остановилась. Именно мгновенно, если учесть, с какой скоростью они ехали. Ну конечно, подумал Браден. Сколько раз они проезжали мимо и не видели ничего, кроме серого купола, а сейчас он исчез. Машина вновь тронулась с места. Наверное, сообщить кому следует, решил Браден.

Он вышел из дома и очутился на прекрасно ухоженном зеленом бульваре. Вдыхая полной грудью воздух, он понял, почему на улице так мало народа и почти нет движения. Его хронометры все-таки наврали. За тридцать лет они ушли вперед, по крайней мере, на несколько часов. Стояло раннее утро: судя по положению солнца - между шестью и семью часами.

Он пошел вперед. Если он останется, к нему придут, как только молодая пара доложит об исчезновении купола. И, конечно, расскажут обо всем, что произошло, но ему хотелось самому разобраться в обстановке, узнать, в чем дело.

Он шел вперед. По дороге ему никто не встретился. Правда, в отдалении он видел людей, но вряд ли его одежда настолько отличалась от остальной, чтобы привлечь к себе внимание.

Мимо него промчались еще несколько удивительных автомобилей, но водители даже не посмотрели в его сторону.

Наконец он увидел перед собой открытый магазин и вошел, не в силах больше сдержать своего любопытства. Кудрявый молодой человек приводил прилавок в порядок. Он с недоумением посмотрел на Брадена, потом вежливо спросил:

- Чем могу служить, сэр?

- Пожалуйста, не подумайте, что я сумасшедший. Я вам потом все объясню. Ответьте мне на один вопрос: что произошло тридцать лет тому назад? Разве не началась атомная война?

Глаза молодого человека загорелись.

- О, вы, должно быть, тот самый ученый, который сидел под куполом? Тогда понятно, почему вы... - Он смутился и замолчал.

- Да, - сказал Браден. - Я сидел под куполом. Но что произошло? После того как Бостон был уничтожен атомной бомбой?

- Несчастный случай, сэр. Космические корабли с Альдеберана прилетели на Землю, чтобы принять нас в содружество обитаемых миров, и один из них взорвался над Бостоном. Их цивилизация куда древнее нашей, и они с радостью согласились нам помочь.

- Значит, войны не было? - хрипло спросил Браден.

- Конечно, нет. С войнами покончено раз и навсегда. Об этой темной поре нашей истории теперь никто не вспоминает, ведь мы - члены Галактического Союза. На Земле нет даже отдельных правительств, которые могли бы объявить кому-то войну. И наш прогресс, с помощью Союза, идет небывалыми темпами. Мы колонизировали Марс и Венеру, но и это еще не все. Мы путешествуем к звездам, и даже... - Он умолк.

Браден с трудом стоял на ногах, уцепившись за прилавок. Он пропустил все, остался вне игры. Тридцать лет одиночества.

- "И даже..." - что? - с трудом спросил он.

- Как вам ответить. Мы, конечно, не бессмертны, но будем жить в течение многих столетий. Тридцать лет назад я был ненамного моложе вас. Но... боюсь, вам не повезло, сэр. Курс лечения могут проходить люди средних лет, не старше пятидесяти. А вам...

- Шестьдесят семь, - хрипло ответил Браден. - Благодарю вас.

Вне игры. Звезды... Когда-то он отдал бы все на свете, чтобы полететь к ним. А сейчас он ничего не хотел.

И Мира. Если бы они поженились, то до сих пор остались бы молодыми.

Он вышел из магазина и направился к зданию, которое столько лет было его домом. Наверняка его там ждут. И, может быть, они согласятся выполнить единственную его просьбу - дадут энергию, необходимую для включения силового поля, чтобы он провел остатки своих дней под куполом. Да, то, чего он раньше страшился, сейчас стало его единственным желанием: умереть, как жил, одному.

 

Волновики

Пер. М. Литвинова

Краткий Вебстер-Хэмлин для средней школы, издания

1998 года, дает следующие определения:

Космик, а, м. Разг. Волновик, нетварь класса

Радио.

Нетварь, и, к. Невещественный организм,

волновик, космик.

Радио, нескл., 1. Класс нетварей. 2. Частота

колебаний эфира, промежуточная между светом и

электричеством. 3. (Устар.) Средство связи, применявшееся

до 1957 г.

Краткий Вебстер-Хэмлин для средней школы

Канонада вражеских пушек не оглушала, хотя слышали ее миллионы людей. И среди этих миллионов был Джордж Бейли, выбранный мною потому, что он один из всех высказал догадку, почти точно попавшую в цель.

Джордж Бейли был пьян. Но, принимая во внимание обстоятельства, его нельзя было осуждать за это. Он слушал по радио рекламы самого тошнотворного свойства. Он слушал их не потому, что ему хотелось - вряд ли об этом надо говорить, - а потому, что слушать ему велел его босс Д.Р.Мак-Джи из радио-корпорации "Юнион".

Джордж Бейли зарабатывал тем, что писал для радио рекламу. Рекламу он ненавидел почти так же, как радио, а радио ненавидел больше всего на свете. И вот он сидит и слушает в свое нерабочее время глупые, гнусные рекламы конкурирующей радио-корпорации. "Бейли, - сказал недавно Джорджу Д.Р.Мак-Джи, - вы должны лучше знать, что делает наш противник. В частности, вы должны быть в курсе дела, какую рекламу поставляют сейчас другим радио корпорациям. Я вам настоятельно рекомендую..."

Нельзя одновременно возражать начальству, которое тебе что-то настоятельно рекомендует, и занимать место, дающее двести долларов в неделю.

Но зато можно, слушая чужие рекламные объявления, пить виски с лимонным соком. И Бейли пил.

И еще можно в перерывах между передачами играть в кункен с Мейзи Хеттерман, хорошенькой, рыжеволосой, миниатюрной машинисткой из радиостудии. Квартира принадлежала Мейзи. И радиоприемник тоже (Джордж из принципа не покупал ни радиоприемник, ни телевизор), зато виски принес Джордж.

- ...только табак самых лучших сортов, - говорило радио, - идет пип-пип-пип лучшие в стране сигареты...

Джордж посмотрел на приемник.

- Маркони, - сказал он.

Он, разумеется, имел в виду "Морзе", но лимонный коктейль уже ударил в голову, и его первая догадка-обмолвка, как потом оказалось, почти точно попала в цель. Да, это был Маркони, в каком-то смысле. В каком-то очень и очень своеобразном смысле.

- Маркони? - переспросила Мейзи.

Джордж терпеть не мог разговаривать с диктором наперебой, поэтому он потянулся через стол и выключил радио.

- Я хотел сказать "Морзе", - поправился он. - Знаешь, чем пользуются бойскауты и военные связисты. Я ведь мальчишкой тоже был бойскаутом.

- Ты с тех пор сильно изменился, - сказала Мейзи.

Джордж вздохнул.

- Кто-то, видно, хочет связаться с самим чертом, посылая сигнал на такой волне.

- А что это значит?

- Как что значит? А-а, ты спрашиваешь, что значат эти сигналы? Гм, этот сигнал означает букву "с". "Пип-пип-пип" значит точка-точка-точка. А точка-точка-точка - буква "с". Знаешь, как звучит SOS? Пип-пип-пип, пии-пии-пии, пип-пип-пип.

- Значит "пии-пии-пии" буква "о"?

Джордж улыбнулся.

- Попищи еще раз, Мейзи. Мне очень понравилось. Ты пищишь, как птенчик.

- А вдруг, Джордж, это действительно сигнал бедствия? Включи приемник.

Джордж включил. Реклама табака все еще продолжалась.

- ...джентльмены, обладающие самым пип-пип-пип вкусом, предпочитают более тонкий аромат пип-пип-пип ...арет. В новой оригинальной упаковке, которая сохраняет пип-пип-пип и свежим.

- Нет, это не SOS. Это просто "с".

- Похоже на закипевший чайник. А может, Джордж, это рекламные штучки?

Джордж отрицательно покачал головой.

- Не может быть. Писк заглушает название рекламируемого товара. Так не делают. Давай-ка посмотрим, что на других волнах.

Он снова потянулся к приемнику и стал медленно крутить ручку сначала вправо, потом влево - ну лице его отразилось изумление и недоверие. Довел влево до самого отказа. Там не было ни станций, ни глушителей, ни несущих волн. А из динамика все вылетало: "пип-пип-пип".

Джордж покрутил до отказа вправо. Опять "пиппип-пип". Он выключил приемник и уставился на Мейзи невидящим взглядом, хотя не видеть ее было не так-то просто.

- Что-нибудь случилось, Джордж?

- Я надеюсь, - медленно и отчетливо сказал Джордж, - я очень надеюсь, что наконец-то что-то случилось.

Он потянулся было за бутылкой, но раздумал пить, его вдруг пронзило предчувствие чего-то огромного и небывалого. И захотелось поскорее отрезветь, чтобы в полной мере оценить происходящее.

Но он и не подозревал, какими грандиозными последствиями было чревато это безобидное попискивание.

- Джордж, что ты имеешь в виду?

- Сам не знаю что. Пойдем-ка, Мейзи, на радиостудию. Вот где, должно быть, сейчас потеха.

* * *

5 апреля 1957 года. Вечером этого дня околоземное воздушное пространство подверглось нашествию волновиков.

Вечер начался, как обычно. Но затем все пошло кувырком.

Джордж с Мейзи подождали такси, но такси не было, и они поехали на метро. Да, да, представьте себе, метро тогда еще работало! Вышли они из подземки за квартал до радиоцентра.

Студия походила на сумасшедший дом. Джордж, улыбаясь во весь рот и ведя Мейзи под руку, проследовал через вестибюль, вошел в лифт, доехал до пятого этажа и неизвестно по какой причине дал лифтеру доллар, хотя никогда в жизни не давал и цента.

Лифтер поблагодарил.

- Держитесь от начальства подальше, - предупредил он Джорджа. - Если сейчас к ним сунешься - сожрут живьем.

- Превосходно! - бросил Джордж и, выйдя из лифта, направился прямо в кабинет самого Д.Р.Мак-Джи.

За стеклянной дверью слышались громкие, раздраженные голоса. Джордж взялся за кругляк ручки, Мейзи попыталась его остановить.

- Джордж, - прошептала она, - тебя выгонят.

- Час пробил, - сказал Джордж - и, ласковой, но твердой рукой отстранив Мейзи от двери, прибавил: - Отойди от двери, миленькая. А теперь смотри.

- Что ты собираешься делать, Джордж?

- Смотри, - повторил он. Приоткрыл дверь, просунул в щель голову. Истерические голоса тотчас смолкли, глаза всех присутствующих обратились к нему.

- Пип-пип-пип, - пропищал Джордж. - Пип-пип-пип.

Отскочил он вовремя: со звоном посыпались на пол разбитые стекла, и в коридор вылетело массивное пресс-папье, а следом - мраморная чернильница.

Подхватив Мейзи под руку, Джордж бегом помчался по лестнице вниз.

- Вот теперь выпьем! - весело воскликнул он на ходу.

* * *

Бар напротив радиоцентра был полон, но в нем почему-то царила непривычная тишина. Из уважения к тому, что большинство завсегдатаев были причастны к радио, телевизора в баре не было, а только большой радиоприемник, и сейчас почти все, кто находился в баре, столпились вокруг него.

- Пип, - сказало радио. - Пип-пип-пип-пип, пип-пип-пип, пип...

- Ну разве не красота? - шепнул Джордж Мейзи.

Кто-то покрутил ручку, еще кто-то спросил:

- Это чья волна?

- Полиции.

- Попробуйте иностранные волны, - предложил кто-то.

- Вот, кажется, Буэнос-Айрес.

- Пип-пип-пип, - отозвалось радио.

Кто-то, взъерошив пальцами волосы, рявкнул:

- Выключите его к черту!

Кто-то сейчас же снова включил.

Джордж, улыбнувшись, повел Мейзи к дальней кабине, где еще с порога заприметил Пита Малвени, сидящего в одиночестве за бутылкой. Они с Мейзи сели напротив.

- Привет, - напыщенно произнес Джордж.

- Привет, пропади все пропадом, - ответил Пит, возглавлявший отдел научно-технических исследований радиоцентра.

- Чудесный вечер, Малвени, - дурачась, сказал Джордж. - Ты заметил, луна среди кудрявых облаков плывет подобно золотому галеону в бурном море...

- Заткнись, - сказал Пит, - я думаю.

- Виски с лимонным соком, - заказал Джордж официанту. И, повернувшись к приятелю, продолжал: - Думай вслух, чтобы и мы могли знать, о чем ты думаешь. Как тебе удалось увильнуть от этого совета болванов? - Джордж махнул рукой в сторону радиоцентра.

- Меня выгнали, вышвырнули, дали коленкой под зад.

- Я жму руку. Меня тоже. Ты чем провинился? Сказал им "пип-пип-пип"?

Пит взглянул на приятеля с восхищением.

- А ты сказал?

- Да, и у меня есть свидетель. А ты что сделал?

- Объяснил им, что, по-моему, происходит, и они решили, что я спятил.

- А ты, может, и вправду спятил?

- Может, я и спятил. Но "пи-пи-пи" - это чистое безумие.

- Прекрасно, - сказал Джордж, - мы тебя слушаем. - Он прищелкнул пальцами. А как телевидение?

- То же самое. По звуковому каналу "пи-ни-пи", изображение плывет и мерцает, ничего разобрать нельзя.

- Здорово! А теперь объясни нам, что, по-твоему, происходит. Вообще-то мне все равно что, лишь бы было ни на что не похоже. Мне просто интересно, что ты об этом думаешь.

- Думаю, дело не обошлось без космоса. И еще космическое пространство должно быть искривлено.

- Старый, добрый космос, - вставил Джордж Бейли.

- Джордж, - сказала Мейзи, - пожалуйста, помолчи. Я хочу послушать, что скажет Пит.

- Ведь и космос небесконечен, - Пит налил себе еще. - Если будешь лететь во Вселенной все дальше и дальше, то в конце концов вернешься туда, откуда стартовал. Как муравей, ползущий по яблоку.

- Пусть лучше по апельсину, - не унимался Джордж.

- Пусть по апельсину. Предположим теперь, что первые радиоволны, все, какие были выпущены в эфир, совершили облет Вселенной. За пятьдесят шесть лет.

- Всего за пятьдесят шесть? Но ведь радиоволны, по крайней мере я так всегда думал, распространяются со скоростью света. Тогда за пятьдесят шесть лет они должны покрыть расстояние в пятьдесят шесть световых лет. Какой же это облет Вселенной, ведь существуют галактики, которые, мне помнится, отстоят от нас на расстоянии миллионов или даже миллиардов световых лет. Я точно не помню, но, кажется, даже наша собственная галактика растянулась раз в сто больше, чем на пятьдесят световых лет.

Пит Малвени вздохнул.

- Вот поэтому я и сказал, что пространство должно быть искривлено. Где-то, видно, имеется более короткий путь.

- До такой степени? Этого не может быть.

- Но, Джордж, ты только вслушайся в эту галиматью, которая неизвестно откуда взялась. Ты азбуку Морзе знаешь?

- Немного. Но такие частые сигналы разобрать не могу.

- А я могу, - продолжал Пит. - Это передачи первых американских радиолюбителей. Всем этим был наполнен эфир до того, как начались регулярные радиопередачи: линго, сокращения, трепотня радиолюбителей с помощью аппаратов Морзе, когерера Маркони или детектора Фессендена. Вот увидишь, очень скоро мы услышим соло на скрипке. И я тебе скажу, что это будет.

- Что?

- Это "Лярго" Генделя. Первая в мире запись на фонографе, переданная по беспроволочному телеграфу. Эту первую музыкальную радиопередачу провел Фессенден из Брант Рока в 1906 году. Сейчас мы услышим его позывные "СО". Готов спорить на бутылку.

- Идет. А что в таком случае означают первые "пип-пип-пип", с которых все началось?

- Это Маркони, Джордж, - улыбнулся Пит. - Тебе известно, когда он послал свой трансатлантический сигнал?

- Маркони? Пип-пип-пип, пятьдесят шесть лет назад?

- Да, 12 декабря 1901 года три часа подряд мощная радиостанция, которая находилась в Англии в Полду и принадлежала Маркони, с помощью двухсотфутовых антенн посылала в эфир прерывистый сигнал "пип-пип-пип", три точки, означающие букву "с". Маркони и его два помощника были в это время в Сейт-Джонсе, в Ньюфаундленде. Они ловили посылаемый в другом полушарии сигнал с помощью проволочной антенны, прикрепленной к воздушному змею, запущенному на четырехсотфутовую высоту, и в конце концов поймали его. Представь себе, Джордж, где-то в Полду, по ту сторону океана, из огромных лейденских банок выскакивает голубая искра и с огромных антенн стекает в эфир электричество напряжением в 20.000 вольт...

- Подожди, подожди, Пит, ты, видно, и впрямь спятил. Этот сигнал был послан, ты говоришь, в 1901 году, а первая музыкальная передача - в 1906, значит, "пип-пип-пип" Маркони и "Лярго" Генделя должны вернуться к нам, воспользовавшись твоей коротенькой дорожкой, с промежутком в пять лет. Так что, даже если во Вселенной и существует этот путь напрямик, и если радиосигналы, путешествуя в космосе, почему-то не затухают, все равно твое объяснение - явная нелепость и безумие.

- А я тебе и сам сказал, что безумие, - мрачно проговорил Пит. - Действительно, эти сигналы, совершив кругосветное космическое турне, должны были бы стать такими слабыми, что мы бы их и не заметили. А мы их слышим на всех волнах всех диапазонов, начиная с ультракоротких, и везде их мощность одинакова. При этом, как ты уже и сам заметил, за два часа мы перескочили через пять лет, что невозможно. Я же говорю, что все это чистое безумие.

- Но...

- Тс-с, - нрошептал Пит.

Из динамика донесся слабый, но вполне различимый человеческий голос вперемешку с сигналами Морзе. Затем приглушенная музыка, с шипением и треском, но, бесспорно, исторгаемая смычком из скрипки. Играли "Лярго" Генделя.

Звуки вдруг взметнулись до самых высоких нот, пронзительный визг, раздирая барабанные перепонки, поднимался все выше и, наконец, исчез за пределами слышимости. Стало совсем тихо. Кто-то сказал:

- Выключите эту чертовщину.

Кто-то выключил, и на этот раз никто уже больше не стал включать.

- Я сам не могу этому поверить, - сказал Пит. - Все еще запутывается тем, что эти сигналы принимаются телевизорами, тогда как обычные радиоволны имеют другую частоту, и телевизоры для них недоступны.

Пит растерянно покачал головой.

- Нет, Джордж, видно, все-таки надо искать другое объяснение. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что я не прав.

Да, Пит Малвени не ошибался, он был не прав.

* * *

- Невероятно, - воскликнул мистер Оджилви. Он снял очки, свирепо насупил брови, снова водрузил очки на нос. Посмотрел сквозь них на листы бумаги с напечатанным текстом, которые держал перед собой в руках и, презрительно фыркнув, бросил на стол. Листы упали веером на треугольную табличку с надписью:

Б.Р.ОДЖИЛВИ

главный редактор

- Невероятно, - повторил он.

Кейзи Блэр, его лучший репортер, выпустил колечко дыма и проткнул его указательным пальцем.

- Почему? - спросил он.

- Потому что... потому что невозможно.

- Сейчас три часа утра, - сказал невозмутимо Кейзи Блэр. - Помехи начались в десять вечера, и вот уже ни радио, ни телевидение не могут передать ни одной программы. Все главные радиовещательные и телевизионные станции мира прекратили работу по разным причинам: во-первых, жалко впустую тратить электроэнергию, во-вторых, и комитеты и министерства связи во всех странах обратились к радио- и телекомпаниям уйти из эфира, чтобы легче было обнаружить источник помех. Поиски ведутся уже пять часов, используется новейшая аппаратура. И что же удалось найти?

- Невероятно! - опять воскликнул главный редактор.

- Невероятно, но другого объяснения нет. Гринвич, 23 часа по нью-йоркскому времени - я все время перевел на нью-йоркское - пеленг показал движение помехи в сторону Майами, затем далее на север, и около двух часов пополуночи на Ричмонд, штат Виргиния; Сан-Франциско, 23 часа, пеленг дает направление на Денвер, а три часа спустя на Туксон. В Южном полушарии из Кейптауна сообщают, что запеленгованы сигналы, двигающиеся от Буэнос-Айреса в сторону Монтевидео, который расположен на тысячу миль севернее. В Нью-Порке в 23 часа были пойманы слабые сигналы, перемещающиеся в сторону Мадрида, но к двум часам Нью-Йорк совсем перестал их слышать. - Кейзи Блэр выпустил еще одно колечко дыма и продолжал: - Возможно, потому, что в Нью-Йорке применяют антенны, которые вращаются только в горизонтальной плоскости.

- Чушь!

- Мне больше нравится ваше "невероятно", мистер Оджилви. Невероятно - да, но не чушь. Мне делается не по себе, мороз по коже дерет. Но от фактов деваться некуда. Если в качестве направляющих взять касательные к Земле, а не дуги, проведенные на ее поверхности, то все они укажут одно направление. Я сам все это проделал с помощью глобуса и карты звездного неба. И оказалось, что точка эта лежит в созвездии Льва.

Блэр подался вперед и постучал указательным пальцем по первой странице статьи, которую только что принес редактору.

- Станции, находящиеся в околоземном пространстве прямо под созвездием Льва, вообще не принимают никаких сигналов, - продолжал Блэр. - Станции, расположенные по краю земного диска, как он виден в наибольшем удалении от этой точки, регистрируют самое большое количество сигналов. Послушайте, Оджилви, свяжитесь с астрономами, пусть они проверят мои расчеты. Но поторапливайтесь, не то рискуете очень скоро прочитать обо всем этом в других газетах.

- А как же, Кейзи, слой Хэвисайда? Ведь он преграждает путь всем радиоволнам, отражая их обратно на Землю?

- Да, отражает, но, видно, где-то в нем имеется брешь. Или, может статься, слой этот непроницаем только для волн, идущих с Земли, и, наоборот, свободно пропускает волны из космоса. Ведь слой Хэвисайда все-таки не монолитная стена.

- Но...

- Я согласен, это невероятно, но факты упрямая вещь. А до выпуска номера остался всего один час. Я вам советую немедленно отослать статью в набор. А пока ее набирают, проконсультируйтесь с астрономами. К тому же надо выяснить еще один момент.

- Какой?

- У меня пол рукой не было справочника, чтобы проверить на сегодняшнюю ночь расположение планет. Созвездие Льва находится сейчас в плоскости эклиптики. Между нами и этим созвездием может оказаться на прямой какая-нибудь планета. Марс, например.

Мистер Оджилви на миг оживился, но глаза его тут же снова потухли.

- Если вы ошибаетесь, Блэр, - сказал он, - мы станем посмешищем в глазах всего мира.

- А если не ошибаюсь?

Главный редактор поднял телефонную трубку и коротко отдал распоряжение.

* * *

6-го апреля утренний (шестичасовой) выпуск "Нью-Йорк морнинг мессенджер" вышел под следующей шапкой:

РАДИОСИГНАЛ ИЗ КОСМОСА, ОБИТАТЕЛИ СОЗВЕЗДИЯ ЛЬВА ПЫТАЮТСЯ НАЛАДИТЬ С НАМИ РАДИОСВЯЗЬ

Все радио- и телепередачи были прекращены.

С утра акции радио- и телекомпаний стали стремительно падать. К полудню цена их немного поднялась благодаря обычному дневному оживлению спроса.

Реакция публики была двоякой: за приемниками, особенно портативными и настольными, были буквально драки. Телевизоры же перестали покупаться совсем. Поскольку телепередач не было, на экранах не было никакого изображения, даже расплывчатого, а по звуковому каналу шла все та же чертовщина, что, как объяснил Пит Малвени Джорджу Бейли, ни в какие ворота не лезло: ведь звуковой контур телевизора не мог принимать радиоволны.

И все-таки это были радиоволны, только искаженные до неузнаваемости. Слушать радио стало невыносимо. Временами, правда, бывали проблески. О да, бывали! Вдруг подряд несколько секунд вы слышали голос Уилла Роджерса или Джералдин Фарар, или вдруг раздавались пальба, вопли, взрывы - и вы попадали в разгар событий при Пирл-Харбор. (Помните Пирл-Харбор?). Но такие моменты, когда можно было что-то послушать, выпадали исключительно редко. По большей части радио выплевывало из своих недр окрошку из опер, реклам, душераздирающего визга и хрипа, бывших когда-то прекрасной музыкой. В этой какофонии не было никакой системы, и слушать ее подряд хотя бы несколько минут было нестерпимо.

Но любопытство - великий стимул. И спрос на радиоприемники не падал несколько дней.

Было еще несколько поголовных увлечений, менее объяснимых, менее поддающихся анализу. Память о панике 1938 года, которую вызвали марсиане Уэллса, породила внезапный спрос на пулеметы и пистолеты. Библии раскупались с такой же быстротой, что и книги по астрономии, а книги по астрономии расхватывались, как горячие пирожки. Население одного штата вдруг бросилось устанавливать на крышах громоотводы; строительные конторы были засыпаны срочными заказами.

Неизвестно по какой причине (не выяснено это и по сей день) в Мобиле, в штате Алабама, публику охватила повальная страсть к рыболовным крючкам. Все скобяные лавки и магазины спорттоваров распродали годичные запасы крючков чуть ли не за два часа.

Публичные библиотеки и книжные магазины осаждали охотники за астрономической литературой и книгами о Марсе. Да, о Марсе, хотя Марс в то время находился по другую сторону Солнца и все газетные статьи на злобу дня подчеркивали тот факт, что между Землей и созвездием Льва в данный момент нет ни одной планеты Солнечной системы.

Творилось что-то непостижимое уму. И никакого вразумительного объяснения происходящему пока дано не было. Все новости черпались только из газет. Люди толпились у редакций, дожидаясь свежего выпуска. Заведующие тиражом буквально сбивались с ног.

Любопытные собирались маленькими группками перед смолкнувшими радиои телестудиями, переговариваясь между собой приглушенными голосами, точно на поминках. Входные двери радиоцентра "Юнион" были заперты, но в проходной все время дежурил привратник, который впускал и выпускал сотрудников научно-технического отдела, тщетно бившихся над решением загадки. Те, кто был в студии, когда радио пропищало первый раз, не спали уже больше суток.

Джордж Бейли проснулся в полдень. После вчерашней выпивки у него немного побаливала голова. Он побрился, принял душ, выпил чашку кофе и снова стал самим собой. Купил несколько утренних газет, прочитал, усмехнулся. Предчувствие не обмануло его: происходило нечто небывалое, нечто из ряда вон выходящее.

Но что же все-таки происходило?

Ответ появился в вечерних выпусках газет. Заголовок был набран самым крупным тридцатишестимиллиметровым шрифтом:

УЧЕНЫЙ УТВЕРЖДАЕТ: ЗЕМЛЯ ПОДВЕРГЛАСЬ НАПАДЕНИЮ ИЗ КОСМОСА

Ни одна американская газета, выпущенная в тот вечер, не была доставлена подписчикам. Разносчики газет, выходя из типографии, тут же попадали в объятия толпы. В тот вечер они не доставляли газеты, а продавали их. Самые беззастенчивые брали за номер по доллару. Тем, кто почестнее и по-глупее, совесть не позволяла торговать товаром, за который уплачено. Но что они могли поделать - газеты буквально вырывались у них из рук.

Утренние газеты только немного изменили шапку, совсем немного с точки зрения наборщика. Но смысл от этого изменился во сто крат. Заголовок теперь гласил:

УЧЕНЫЕ УТВЕРЖДАЮТ: ЗЕМЛЯ ПОДВЕРГЛАСЬ НАПАДЕНИЮ ИЗ КОСМОСА

Вот что может сделать простая замена единственного числа множественным.

В полночь, за несколько часов до утреннего выпуска, в Карнеги-холле была прочитана лекция, содержание которой прозвучало подобно взрыву бомбы. Лекция не была объявлена заранее, афиши ее не анонсировали. За полчаса до полуночи профессор Хелметц вышел из поезда на вокзале в Нью-Порке. Его тут же окружила толпа репортеров. Хелметц, профессор Гарвардского университета, был тот самый ученый, который первый заговорил о нападении из космоса.

Харви Амберс, директор Карнеги-холла, пробивался с опасностью для жизни сквозь толпу навстречу профессору. Лишившись сил, а заодно шляпы и очков, директор, однако, не лишился присутствия духа. Он схватил профессора за руку и закричал ему на ухо: "Мы приглашаем вас, профессор, прочитать лекцию в Карнеги-холле. Пять тысяч долларов за одну лекцию о космических пришельцах".

- Непременно. Завтра в три часа дня.

- Завтра?! Сию же минуту, немедленно. Такси нас ждет.

- Но...

- Аудиторию мы обеспечим. Скорее! - Он обернулся к толпе. - Дайте пройти! Здесь никто профессора не услышит! Едемте все в Карнеги-холл! Профессор будет говорить там. По дороге сообщите своим друзьям и знакомым.

Весть о лекции облетела Нью-Йорк с быстротой молнии. Когда профессор подошел к микрофону, зал уже был набит битком. Спустя несколько минут громкоговорители были установлены на улице, чтобы могли слышать те, кому не посчастливилось пробиться в зал.

Не было на Земле ни одного импресарио, имеющего в кармане миллион долларов, который с радостью не отдал бы этот миллион, чтобы организовать передачу лекции по радио и телевидению. Но радио и телевидение молчали.

* * *

- Вопросы есть? - спросил профессор.

Репортер в первом ряду задал первый вопрос.

- Профессор, - сказал он, - а что, все пеленгаторные радиостанции подтверждают то, о чем вы сейчас говорили? Я имею в виду ослабление сигналов, которое началось сегодня днем.

- Все без исключения. Сегодня в полдень все сигналы, принимаемые радиостанциями, стали слабеть. В 14 часов 25 минут сигналы прекратились совсем. До этого времени, как установлено, радиоволны приходили из одной точки космоса, находящейся в созвездии Льва.

- С какой-нибудь определенной звезды созвездия Льва?

- Если и со звезды, то эта звезда не обозначена на наших картах звездного неба. Радиоволны либо испускались точкой космического пространства, либо посылались со звезды; которую не видно с помощью наших земных телескопов. Сегодня те, или, точнее, вчера, поскольку сейчас уже больше полуночи, в 14 часов 45 минут все пеленгаторные радиостанции замолчали. А радиопомехи продолжают существовать, причем радио и телеприемники ловят их на волнах всех диапазонов. Таким образом, космические пришельцы полет на Землю завершили. Это единственный возможный вывод. В настоящее время атмосфера пронизана излучениями типа радиоволн, которые не имеют источника, распространяются в эфире в любых направлениях и могут произвольно менять волну. Длина пришлых радиоволн равняется длине земных, каковые и явились приманкой для агрессора.

- Как вы все-таки считаете, они были посланы с какой-то звезды или просто испускались точкой космического пространства?

- Я склоняюсь ко второй гипотезе. В самом деле, в этом нет ничего невозможного. Они ведь не вещественные существа, а имеют волновую природу. Если все-таки они родились на звезде, то тогда, по всей вероятности, мы имеем дело с "черной дырой", поскольку, находясь не так далеко от нас по масштабам Вселенной, а именно на расстоянии каких-то двадцати восьми световых лет, звезда эта в наши телескопы не видна.

- Как было рассчитано расстояние?

- Можно предположить с большой долей вероятности, что космические пришельцы пустились в путь, когда обнаружили радиосигналы "С-С-С", посланные в эфир пятьдесят шесть лет тому назад. Ведь первые радиопомехи были копией именно этих сигналов. Ясно, что сигналам, распространявшимся со скоростью света, понадобилось двадцать восемь лет, чтобы достичь источника радиоволн, совершивших нападение. Столько же, то есть двадцать восемь лет, потребовалось и пришельцам для перелета на Землю, поскольку и те и другие распространяются с одинаковой скоростью, а именно со скоростью света. Но тогда расстояние от нас до источника излучения в космосе равно двадцати восьми световым годам. Как и следовало ожидать, только первые пришедшие из космоса сигналы имели вид сигналов Морзе. Последующие имели уже иной вид, уподобляясь встречавшимся на пути волнам. Точнее было бы сказать, не уподобляясь волнам, а поглощая их. И вот теперь в атмосфере Земли витают обрывки радио- и телепрограмм, которые передавались не только в более давние времена, но и два-три дня назад. Несомненно, эфир кишит сейчас и обрывками самых последних передач всех радио- и телецентров, но распознать их довольно трудно.

- Вы не могли бы, профессор, описать хотя бы одного представителя космических пришельцев?

- Разумеется, могу, ибо вряд ли кто знает о радиоволнах больше, чем я. Ведь космические пришельцы - это, в сущности, настоящие радиоволны. Единственная их особенность заключается в том, что у них нет источника излучения. Они представляют собой волновую форму живой природы, зависимую от колебаний поля, как наша земная жизнь зависит от движения, вибрации вещества.

- Какой они величины? Одинаковые или все разные?

- Все они имеют разную величину. Причем измерять их можно двояко. Во-первых, от гребня до гребня, что дает так называемую длину волны. Приемник ловит волны определенной длины какой-то одной точкой диапазона. Что же касается пришельцев, то для них шкалы радио-приемника просто не существует. Им одинаково доступна любая длина волны. А это означает, что либо они по самой своей природе могут появляться на любой волне, либо могут менять длину волны произвольно, по собственному желанию.

Во-вторых, можно говорить о длине волны, определяемой ее общей протяженностью. Допустим, что радиостанция ведет передачу одну секунду, тогда соответствующий сигнал имеет протяженность, равную одной световой секунде, что составляет приблизительно 187 000 миль. Если передача длится полчаса, то протяженность сигнала равна половине светового часа и т.д. и т.п.

Что касается пришельцев, то их протяженность разнится от индивидуума к индивидууму в пределах от нескольких тысяч миль - в этом случае мы говорим о протяженности в несколько десятых световой секунды - до полумиллиона миль, тогда протяженность волны равна нескольким световым секундам. Самый длинный зарегистрированный сигнал - отрывок из радиопередач - длился восемь секунд.

- А почему все-таки, профессор, вы считаете, что эти радиоволны - живые существа? Почему не просто радиоволны?

- Потому что просто радиоволны, как вы говорите, подчиняются определенным физическим законам, подобно всякой неодушевленной материи. Камень не может, подобно зайцу, взбежать на гору, он катится вниз. Вознести его на гору может только приложенная к нему сила. Пришельцы - особая форма жизни, потому что они способны проявлять волю, потому что они могут произвольно менять направление движения, а главным образом потому, что они при любых обстоятельствах сохраняют свою целостность. Радиоприемник еще ни разу не передал двух слившихся сигналов. Они следуют один за другим, но не накладываются друг на друга, как бывает с радиосигналами, переданными на одной волне. Так что, как видите, мы имеем дело не "просто с радиоволнами".

- Можно утверждать, что эти волны - мыслящие существа?

Профессор Хелметц снял очки и долго в глубокой задумчивости протирал их.

- Сомневаюсь, - наконец, сказал он, - что мы иногда-нибудь это узнаем. Их разум, если он им присущ, явление до такой степени отличное от нашего человеческого, что вряд ли мы когда-нибудь сможем вступить с ними в общение. Мы - существа вещественные, они - полевые. Общего языка нам не найти.

- Но если они все-таки разумные существа...

- Муравьи тоже разумные существа, в каком-то смысле. Называйте их разум инстинктом, но ведь инстинкт - это особый вид осознания. Во всяком случае, с помощью инстинкта они совершают действия, которые могли бы совершать с помощью разума. Однако мы ведь до сих пор не установили контакт с муравьями. Общение с космическими пришельцами еще менее вероятно. Да, я не верю, что мы будем когда-нибудь с ними общаться.

Профессор, как показало будущее, оказался прав. Никто из людей так никогда и не вступил в общение с пришельцами.

На следующий день радиокомпании вздохнули спокойно: их акции на бирже стабилизировались. Но днем позже кто-то задал профессору Хелметцу вопрос, оказавшийся роковым для радиовещания. Ответ профессора был немедленно опубликован всеми газетами.

- Вы спрашиваете, сможем ли мы когда-нибудь снова наладить радиотрансляцию? Думаю, что нет. Во всяком случае до тех пор, пока пришельцы не покинут околоземное пространство. А зачем, собственно, им покидать нас? Предположим, что где-нибудь во Вселенной жители какой-нибудь отдаленной планеты изобретут у себя радио. Наши гости каким-то образом почуют новый источник излучения и пустятся в новое дальнее странствие. Но стоит нашим радиостанциям заработать, как они тут же вернутся обратно, если не все, то во всяком случае, некоторые из них.

А спустя час после опубликования этого ответа все радиокомпании почили с миром - стоимость их акций упала до нуля. Все произошло тихо-и благопристойно: никакой паники на бирже, никаких безумств, потому что никто ничего никому не продавал и никто ничего не покупал. Ни одна акция ни одной радиокомпании не перешла из рук в руки. Администрация, рабочие, актеры, писатели, художники - словом все, кто был причастен к работе радио- и телестудий, бросились на поиски другого заработка. И надо сказать, что недостатка в работе не было. Все другие виды массового развлечения - цирк, эстрада, театр - вдруг вступили в полосу бума, народ валом валил на любые представления.

* * *

- Двух нет, - сказал вдруг Джордж Бейли.

Бармен удивленно поднял глаза и спросил, что Джордж хочет этим сказать.

- Я и сам не знаю, Хэнк. У меня предчувствие.

- Какое?

- Тоже не знаю. Смешай-ка мне еще порцию, и пойду я домой.

Электромиксер не работал, и бармен стал встряхивать питье рукой.

- Отличное упражнение, Хэнк. Как раз для тебя. Жирок-то мигом порастрясешь, - пошутил Джордж.

Хэнк улыбнулся, опрокинул над бокалом миксер с коктейлем, кубик льда весело звякнул о стекло.

Джордж Бейли, не торопясь, выпил коктейль и вышел на улицу. Снаружи бушевала первая апрельская гроза. Джордж стоял под навесом, вдыхая влажную весеннюю свежесть, и дожидался такси. Рядом стоял незнакомый старик.

- Дивная погодка, - заметил Джордж.

- Хе-хе-хе. Вы тоже обратили внимание?

- На что обратил?

- А вы понаблюдайте, мистер. Понаблюдайте!

Старик уехал. Зеленого огонька все не было. Джордж смотрел на льющиеся с неба потоки, на плотные свинцовые тучи, слушал раскаты грома и вдруг понял. Понял, о чем говорил старик. Челюсть у него отвисла. Захлопнув рот, он двинулся обратно в бар. Вошел в телефонную будку и стал звонить Питу Малвени.

Первые три раза он попадал не туда. На четвертый голос Пита сказал: "Слушаю".

- Привет, старина. Говорит Джордж Бейли. Ты обратил внимание на грозу?

- Конечно! Чертовщина какая-то. Молний-то нет. А должны быть при такой грозе.

- Что ты об этом думаешь? Неужели волновики?

- Разумеется, они. И это только начало. Если...

В трубке что-то щелкнуло, и голос Пита пропал.

- Алло, алло, Пит! Ты слушаешь?

Из трубки доносилась игра на скрипке. Пит, как известно, на скрипке не играл.

- Пит! Что, черт возьми, происходит?

- Жми ко мне, - снова послышался голос Пита. - Телефон при последнем издыхании. И захвати с собой... - В трубке снова что-то зажужжало и чей-то голос сказал: "Посетите Карнеги-холл. Самые лучшие мелодии..."

Джордж бросил трубку.

Под проливным дождем он пешком двинулся к Питу. По дороге купил бутылку виски. Пит сказал: "Захвати"... Может, он имел в виду виски?

Да, именно это имел в виду Пит.

Приятели приготовили коктейль и подняли бокалы. Свет вдруг замигал и погас. Зажегся снова, но волосок в лампочке едва накалился.

- Нет молний, - посетовал Джордж. - Нет молний, и скоро не будет света. Барахлит телефон. Интересно, что они делают с молниями?

- Думаю, что едят. По-моему, они должны питаться электричеством.

- Нет молний, - повторил Джордж. - Проклятье. Я могу обойтись без телефона. Свечи и керосиновые лампы, на мой взгляд, - отличное освещение. Но мне жалко молний. Я люблю, когда сверкают молнии. Проклятие!

Свет потух совсем.

Пит Малвени потягивал коктейль в темноте.

- Электрический свет, холодильники, электрические тостеры, пылесосы...

- Автоматические проигрыватели в кафе, - продолжил Джордж. - Вот счастье-то - не будет этих подлых проигрывателей. А как же кино?

- Тоже не будет. Даже немого. От керосиновой лампы не сможет работать никакой кинопроектор. Слушай, Джордж, а ведь и автомобилей не будет. Бензиновый двигатель без электричества - груда металлолома:

- Почему это? Двигатель заводится не только стартером, но и рукой.

- А искра, Джордж? Ты что, не знаешь, откуда берется искра?

- Я и забыл про искру. Значит, и самолеты приказали долго жить? А как реактивные?

- Некоторые типы реактивных двигателей как будто могут обойтись без электричества, да толк-то какой? На реактивном самолете, кроме двигателя, до черта всяких приборов, и все они работают от электричества. Голыми руками самолет от земли не оторвешь и на собственную задницу не посадишь.

- Радара не будет. Да и на кой черт он теперь? Войн ведь не будет по крайней мере в ближайшие сто лет.

- Если не двести.

- Послушай-ка, Пит, - Джордж вдруг выпрямился в кресле. - А что будет с атомным распадом? С атомной энергией? С ней ничего не случится?

- Сомневаюсь. Внутриатомные явления все имеют электрическую природу. Держу пари, они питаются не только электронами, думаю, не гнушаются и свободными нейтронами. (И Пит выиграл бы это пари: атомная бомба, которую испытывали в тот день в Неваде, зашипела, как подмоченная шутиха, и тут же погасла, а ядерные реакторы на атомных электростанциях один за другим выбывали из строя. Правительство, правда, предпочло об этом в печати не сообщать.)

Джордж медленно покачал головой, лицо его выражало крайнюю степень изумления.

- Автомобили, троллейбусы, океанские лайнеры, но ведь это значит, Пит, что мы возвращаемся к допотопной лошадиной силе. Рысаки, тяжеловозы! Если ты думаешь, Пит, вкладывать во что-то деньги, покупай лошадей. Дело верное. Особенно кобыл. Племенная кобыла будет стоить столько, сколько кусок платины, равный ее живому весу.

- Пожалуй, к тому идет. Хотя мы забили про пар. У нас еще останутся паровые машины, стационарные и локомотивы.

- А ведь верно. Снова впряжем стального коня. Для поездок на дальние расстояния. Но для ближних поездок - верный добрый конь. Ты ездишь верхом?

- Когда-то ездил. Теперь уж годы не те. Я предпочитаю велосипед. Советую тебе завтра купить первым делом велосипед, пока еще страсти вокруг них не разгорелись. Я так непременно куплю.

- Это идея, Пит. Я когда-то очень недурно ездил на велосипеде. Как теперь славно будет прокатиться на велосипеде: едешь и не боишься, что вот-вот тебя собьют, сомнут, раздавят. И знаешь еще что...

- Что?

- Куплю-ка я себе корнет-а-пистон. Мальчишкой я очень прилично играл на корнете. Думаю, что и сейчас еще смог бы. И еще, может, уеду куда-нибудь в глухое местечко, напишу наконец свой ро... Послушай, а как насчет типографии?

- Не бойся, книги умели печатать задолго до электричества. Конечно, все печатные станки придется переделать, перевести с электричества на пар, на что потребуется время. Но книги, Джордж, будут выходить, слава богу.

Джордж Бейли усмехнулся и встал из-за стола. Подошел к окну, посмотрел в черноту ночи. Гроза прошла, небо было ясное.

Напротив, посередине улицы, застыл, как мертвый, пустой трамвай. Из-за угла выехал автомобиль, остановился, двинулся было с места, немного проехал, снова остановился. Свет его фар быстро слабел и наконец погас.

Джордж взглянул на небо, поднес бокал к губам, сделал глоток.

- Нет молний, - печально проговорил он. - Я начинаю жалеть о молниях.

Жизнь, вопреки ожиданию, входила в колею довольно гладко.

Правительство на чрезвычайной сессии приняло мудрое решение о создании единого органа с неограниченными полномочиями - Совета экономической реорганизации с тремя подведомственными ему комиссиями. На Совет была возложена задача координировать действия этих трех комиссий и быстро, без проволочек, урегулировать между ними споры и разногласия. Причем решения его были окончательные и обязательные для всех.

Первая комиссия ведала транспортом. Она немедленно взяла под свое начало все железные дороги страны. Было отдано распоряжение отвести на запасные пути все дизельные локомотивы, в самый короткий срок привести в порядок и пустить в действие все имеющиеся в наличии паровозы, наладить работу путей сообщения без телеграфа и электрической сигнализации. Пока все это приводилось в исполнение, комиссия занималась очередностью перевозок. Было решено в первую очередь перевозить пищевые продукты, затем топливо: уголь и нефть. И затем уже промышленную продукцию по степени важности ее для экономики страны. Вагоны за вагонами, груженные новыми радиоприемниками, электроплитами, холодильниками и другими столь же ненужными теперь товарами, бесцеремонно опрокидывались под откос вдоль железнодорожных линий, откуда их увозили потом на переплавку.

Все лошади были объявлены собственностью государства, зарегистрированы и распределены в зависимости от физического состояния либо на различные виды работ, либо для воспроизводства на племенные заводы. Ломовые лошади использовались для перевозок только в самых экстренных случаях. Особое внимание было уделено разведению лошадей. Комиссия подсчитала, что конный парк за два года удвоится, за три возрастет вчетверо, а через шесть-семь лет лошадь уже будет в каждом гараже вместо автомобиля.

Поскольку фермеры временно остались без конного тягла, а тракторы ненужным хламом ржавели в полях, приходилось обучать их использовать крупный рогатый скот для вспашки и других сельскохозяйственных работ, вплоть до перевозок на небольшие расстояния легких грузов.

Вторая комиссия называлась Бюро перемещения рабочей силы, и занималась она в точности тем, что следовало из ее названия. Бюро выплачивало пособия и компенсации миллионам людей, которые временно остались без работы, подыскивало им новое дело и помогало устраиваться на новом месте.

Третья комиссия, ведавшая всеми энергетическими ресурсами страны, занималась решением самых трудных задач. Ей предстояло выполнить грандиозную задачу: перевести все предприятия страны с электричества на пар и наладить выпуск приборов, машин, двигателей и аппаратуры, работающих без электричества.

Было разыскано несколько стационарных паровых двигателей, которые в те первые дни работали безостановочно все двадцать четыре часа в сутки. Они приводили в действие токарные, штамповочные, строгальные и фрезерные станки, которые, в свою очередь, производили детали новых паровых двигателей всех размеров и любой мощности. Число паровых двигателей росло в геометрической прогрессии, как и число лошадей на племенных конезаводах. Принцип был тот же. Первые паровые двигатели так и назывались в шутку "племенными жеребцами". В металле недостатка не было. Склады фабрик были забиты продукцией, которую нельзя было перевести на другую тягу и которая вследствие этого ожидала своей очереди в переплавку.

И только когда паровых двигателей стало достаточно, чтобы обеспечить энергетическую базу тяжелой промышленности, их стали использовать для производства товаров широкого потребления: керосиновых ламп, одежды, керосинок и примусов, печей, которые топятся углем, ванн, кроватей, велосипедов.

Некоторые крупные фабрики и заводы нельзя было перевести на новую тягу. Они закрывались и прекращали свое существование. Вместе с тем в период реконструкции в различных местах возникали тысячи мелких кустарных предприятий. Мастерские, где работали один или два человека, производили и починяли мебель, обувь, свечи и другие самые разнообразные товары, производство которых не требовало сложного дорогостоящего оборудования. На первых порах они давали ничтожную прибыль. Но мало-помалу самые преуспевающие стали вставать на ноги: покупали небольшой паровой двигатель, станки, приводимые в действие этим двигателем, и по мере оживления деловой активности, восстановления занятости населения и роста покупательной способности разрастались и крепли, начиная конкурировать с уже более крупными существующими предприятиями по количеству производимого товара и обгонять их по качеству.

Конечно, в этот первоначальный период реконструкции не обошлось без жертв: крушений надежд, внезапного обнищания, личных драм, но все это ни в какое сравнение не шло с тем морем бедствий, которые породил великий кризис начала тридцатых годов. И оздоровление экономики шло куда более быстрыми темпами.

Причина была очевидна: борясь с кризисом и его последствиями, правительства действовали вслепую. Они не знали истинных причин кризиса, вернее, им были ведомы тысячи причин, противоречивых и недостоверных, но как избавиться от кризиса, они не имели ни малейшего понятия. Они полагали, что кризис - явление временное и случайное и что он должен изжить сам себя - в этом было их главное заблуждение. Честно говоря, они не понимали тогда ничего. Вокруг них рушились состояния, тысячи людей оставались без крова, работы и куска хлеба, а они экспериментировали наугад, позволяя кризису расти с неумолимостью снежного кома.

Положение, в котором очутилась страна в 1957 году (и все другие страны, разумеется), было ясным и понятным: из жизни было изъято электричество. Отсюда сам собой вытекал неопровержимый вывод: надо вернуться к пару и лошадиной силе.

Ясно и понятно. Никаких там "если бы", "но", "на всякий случай". И весь народ, кроме, как водится, горсточки маньяков, принялся активно перестраивать жизнь.

Так подошел 1961 год.

Был сырой промозглый апрельский день, накрапывал дождь. Джордж Бейли ожидал прихода трехчасового поезда на маленькой станции городка Блейкстаун, что в штате Коннектикут. Он прохаживался под навесом вдоль платформы, гадая, кто может пожаловать к ним в такую глушь с этим поездом.

Поезд подошел в три Шестнадцать. Пыхтя и отдуваясь, паровоз тащил за собой три пассажирских вагона и один багажный. Дверь багажного вагона открылась, просунулась рука с мешком почты, и дверь снова закрылась. Багажа никакого - значит, никто не приехал...

Высокая темная фигура появилась вдруг на площадке последнего вагона. Человек спрыгнул на перрон, и у Джорджа Бейли вырвался из груди радостный вопль.

- Пит! Дружище! Каким ветром тебя занесло к нам?

- Бейли! Вот уж неожиданность! Что ты здесь делаешь?

- Я? - Джордж тряс руку Пита. - Я здесь живу. Вот уже два года. Купил в 59-м газетку "Блейкстаун уикли". Купил, можно сказать, даром. И вот теперь в одном лице совмещаю владельца газеты, редактора, репортера и сторожа. Держу одного печатника. Отдел городской хроники ведет Мейзи. Она...

- Мейзи? Мейзи Хеттерман?

- Мейзи Бейли, лучше скажи. Мы поженились, как только я купил газету, и переехали сюда. А ты как здесь оказался?

- Я сюда по делам. До завтра. Должен встретиться с неким Уилкоксом.

- С Уилкоксом? Это наш местный чудак. Не пойми меня неправильно. В общем-то он славный парень. Увидишь его завтра. А сейчас давай к нам. Пообедаем, переночуешь у нас. Мейзи очень тебе обрадуется. Моя двуколка ждет у вокзала.

- Отлично. Едем, если ты уже кончил здесь все свои дела.

- Да я затем только здесь, чтобы посмотреть, кто приедет. А приехал-то, оказывается, ты. Так что все в порядке. Идем.

Приятели сели в двуколку. Джордж взял вожжи.

- Н-но, Бетси, - понукнул он кобылу и сказал, обращаясь к Питу:

- Ты чем теперь занимаешься, старина?

- Провожу исследования для одной газовой компании. Ищем более экономичную газокалильную сетку. Чтобы давала более яркое пламя и не так изнашивалась. Этот парень Уилкокс написал нам, что у него есть кое-что интересное для нас. Компания и послала меня взглянуть, что он придумал. Если дело стоящее, приглашу его с собой в Нью-Йорк, и компания попробует заключить с ним контракт.

- А как идут дела компании?

- Блестяще. Перед газом будущее, Джордж. Каждый новый дом теперь газифицируют, и многие старые переводят на газовое освещение и отопление. У тебя дома как?

- Тоже, конечно, газ. К счастью, один из моих линотипов очень старого образца, и тигель в нем нагревается от газовой горелки. Так что газ к дому был подведен очень давно. Наша квартира расположена прямо над типографией, и газ пришлось тянуть всего на один этаж. Газ великая вещь. А как поживает Нью-Йорк?

- Прекрасно! Нью-йоркцев теперь всего один миллион. Народу на улицах мало, места стало хватать всем. Воздух лучше, чем в Атлантик-Сити. Представляешь себе огромный город, не отравленный бензиновым перегаром?

- Лошадей для поездок хватает?

- Можно сказать, хватает. Но главный вид транспорта теперь велосипед. Всех от мала до велика охватила велосипедомания. Спрос так велик, что удовлетворить его нет никакой возможности. Заводы работают на полную мощность и не справляются. Почти на каждой улице открылся вело-клуб. На велосипедах ездят на работу и с работы. Очень полезно для здоровья. Еще два-три года - о докторах и думать забудем.

- У тебя самого-то есть велосипед?

- А как же! Еще старинного образца, эпохи электричества. Делаю на нем ежедневно по пять миль, чем и нагуливаю прямо-таки волчий аппетит.

- Скажи Мейзи, чтобы включила в меню ярочку покрупнее, - пошутил Джордж. - Ну вот мы и приехали. Тпру-у, Бетси.

Окно на втором этаже поднялось, высунулась Мейзи, глянула вниз.

- Пит! Здравствуй! Надолго к нам?

- Ставь на стол еще один прибор, - крикнул жене Джордж. - Вот только распрягу лошадь, покажу Питу наше хозяйство, и будем обедать.

Из конюшни Джордж черным ходом повел Пита в типографию.

- Наш линотип, - гордо сказал он, показывая на станок.

- Работает от парового двигателя?

- Еще не работает, - улыбнулся Джордж. - Набираем пока вручную. Мне удалось достать всего один двигатель для ротации. Но я уже заказал еще один и для линотипа. Получу его через месяц. Мой наборщик Поп Дженкинс научит меня работать на линотипе, и мы распрощаемся. С линотипом я смогу вести все дело один.

- Не жестоко ли это по отношению к Дженкинсу?

- Какое там жестоко, - покачал головой Джордж. - Он ждет не дождется, когда двигатель наконец придет. Ему седьмой десяток, хочется и на покой. Он и поработать-то согласился временно, покуда я не могу обходиться без него. А это мой печатник, старый добрый Мейол. Он у нас не стоит без дела. А это редакция, окна ее выходят на улицу. Хлопотливое дело, но стоящее.

Малвени оглядел все кругом и, улыбнувшись, сказал:

- Я вижу, Джордж, ты нашел свое место в жизни. Ведь ты прирожденный газетчик, собиратель новостей и средоточие общественных интересов маленького города.

- Прирожденный, говоришь? Я влюблен в свою работу. Веришь ли, я работаю, как вол, и счастливее меня нет человека на земле. Ну, а теперь идем наверх.

- А как роман, который ты все грозился написать? - спросил Пит, поднимаясь по лестнице.

- Половина уже написана. И знаешь, по-моему, получается неплохо. Но разве тогда я думал о настоящей литературе? Я был циником. Только теперь...

- Я вижу, Джордж, космики твои лучшие друзья.

- Какие космики?

- Интересно, сколько времени нужно словечку, родившемуся в Нью-Порке, на то, чтобы завоевать право гражданства в провинции? Я говорю о волновиках, разумеется. Один ученый, занимающийся ими, как-то в разговоре назвал их "космиками". Ну и пошло, космики, космики... Мейзи, привет. Какая ты стала красавица!

Ели за обедом неторопливо, с чувством. Джордж принес из погреба холодное пиво в бутылках.

- Боюсь, Пит, ничем более крепким не могу тебя угостить, - сказал он смущенно. - Последнее время совсем перестал лить. Может...

- В трезвенники записался?

- Не то чтобы записался. И зароков как будто не давал. Но вот уже почти год во рту ни капли спиртного не было. Не знаю даже, чем объяснить...

- А я знаю, Джордж, - прервал приятеля Пит. - Я точно знаю, почему ты не пьешь, я ведь и сам теперь пью очень мало. Мы не пьем, потому что для этого нет больше причин. У тебя радиоприемник есть?

- Есть, - усмехнулся Джордж, - бережем, как память. Не расстанусь с ним ни за какие деньги. Взгляну на него другой раз и вспомню, какую чушь мне приходилось выдавливать из себя для его ублажения. Тогда я подхожу к нему, щелкаю выключателем и ничего - тишина! Тишина, по-моему, самая чудесная в мире вещь. Осыпь меня золотом, я не стал бы сейчас включать этот сундук, если бы в проводах бежал, как раньше, электрический ток. Большое удовольствие слушать этих космиков! А что, эфир все еще забит ими?

- Скорее всего, забит. Научно-исследовательский физический центр в Нью-Йорке проводит ежедневные пробы. У них есть крошечный генератор, приводимый в действие паровым двигателем, который они регулярно пускают. И результат всегда один: космики мгновенно пожирают генерируемый ток.

- А вдруг в один прекрасный день они улетят обратно?

- Хелметц считает, - пожал плечами Пит, - что бояться этого не надо! Он говорит, что волновики размножаются пропорционально имеющемуся в их распоряжении электричеству. Даже если еще где-нибудь во Вселенной изобретут радиовещание, и космики, соблазнившись, отправятся туда, часть их все равно останется. И стоит заработать нашим динамомашинам, оставшиеся особи начнут размножаться, как мухи, и опять наводнят эфир. Сейчас же они питаются атмосферным электричеством. А как вы здесь развлекаетесь? Что делаете по вечерам?

- По вечерам? Читаем, пишем, ходим в гости, участвуем в любительских спектаклях и концертах. Мейзи - руководитель любительской театральной студии. Я тоже иногда участвую в спектаклях, на третьих ролях, конечно. С тех пор как кино отошло в область преданий, все поголовно увлечены театром. И представь себе, у нас в Блейкстауне обнаружились настоящие таланты. Еще у нас есть шахматный и шашечный клубы, часто устраиваем пикники, велосипедные прогулки по окрестностям. Времени на все не хватает. Я уж не говорю о музыке, сейчас все играют на каком-нибудь инструменте или по крайней мере пытаются играть.

- А ты?

- Играю, конечно. На корнет-а-пистоне. Первый корнет в нашем местном оркестре, играю и соло. К тому же... Боже мой, я и забыл. Сегодня у нас репетиция. В воскресенье даем концерт в городской ратуше. Мне очень не хочется покидать вас...

- А мне нельзя с тобой пойти? Я перед отъездом сунул на всякий случай в саквояж флейту...

- Флейту? Чудесно. У нас как раз не хватает флейт. Неси ее сюда и пойдем. Держу пари, наш дирижер Си Петкинск пленит тебя до воскресенья. Оставайся. Что тебе - ведь это всего на три дня. Давай перед уходом сыграем несколько пассажей для разминки, и двинули. Мейзи, тащи скорее на кухню остатки пиршества и садись за пианино.

Пит Малвени прошел в отведенную для него комнату за флейтой, а Джордж Бейли взял с пианино корнет-а-пистон и проиграл на нем нежную, полную грусти мелодию в минорном ключе. Звук был чист, как звон колокольчика. Губы Джорджа были сегодня в полном порядке.

Держа в руке серебристо поблескивающий рожок, он тихо подошел к окну и поглядел на улицу. Сумерки сгустились совсем, дождя не было.

Невдалеке, цокая копытами, галопом проскакала лошадь, звякнул звонок велосипеда. На другой стороне улицы кто-то наигрывал на гитаре и пел. Джордж глубоко и умиротворенно вздохнул.

Нежно и терпко пахло весной, влажной весенней свежестью.

Мирные апрельские сумерки.

Отдаленное бормотание грома.

"Господи, - подумалось Джорджу, - хотя бы одну малюсенькую молнию".

Джордж жалел о молниях.

 

Волшебная веревочка

Пер. Ю. Семенычев

Мистер и миссис Джордж Дарнелл — если уж быть точным, то ее звали Эльзи, ну да какое это имеет значение? — совершали месячный вояж по всяким землям, отмечая свой медовый месяц. Говоря точнее, второй медовый месяц, по случаю двадцатой годовщины их свадьбы. Тогда — в первый раз — Эльзи было около двадцати, а Джорджу примерно тридцать лет. И вы, несомненно, уже легко можете подсчитать на вашей логарифмической линейке то, что я вам сейчас ненавязчиво подсказываю, а именно: теперь — во второй раз — Эльзи было под сорок, а Джорджу — под пятьдесят.

И в свои «сороковые штормовые» (это определение равным образом подходит как к мужчинам, так и к женщинам) она за уже истекшие три недели их второго медового месяца была ужасно расстроена тем, что с ней случилось; а чтобы уж поставить все точки над «i» — тем, что с ней как раз ничего и не произошло. А уж если вы требуете «правды, и только правды», то не было вообще ничего, ни-че-го-шень-ки.

А потом на их пути возникла Калькутта.

Приехали они в город в начале послеобеденного времени. Чуть-чуть придя в себя в отеле после дороги, они решили немного пройтись по городу и осмотреть максимум достопримечательностей за отведенные на этот город сутки пребывания.

Вот так они оказались та базаре.

И увидели факира-индуса с его знаменитым номером с веревкой. Не тот крайне зрелищный и сложный вариант, когда еще и мальчишка карабкается по ней… ну, вы обо всем этом знаете не хуже меня.

Нет, им продемонстрировали упрощенную модель того же трюка. Факир сидит перед огрызком веревки, свернутым в спираль, и играет на своей дудочке о шести дырках какой-то простейший, назойливо повторяющийся мотивчик. И по мере его игры веревка поднимается вертикально вверх.

Это зрелище вдруг заронило в головку Эльзи блестящую идею, которой она, однако, поостереглась поделиться с Джорджем. Они спокойно вернулись в отель, отужинали, и она дождалась, пока он, как всегда ровно в девять, отойдет ко сну.

И только тогда она вышла из номера, а затем и из отеля. Сумела разыскать таксиста с переводчиком и вместе с ними вернулась на базар к факиру, по-прежнему демонстрировавшему свое искусство.

С помощью переводчика ей удалось приобрести дудочку, а также постигнуть секрет, как воспроизводить на ней заунывную и без конца повторявшуюся мелодию, от которой веревка взмывала вверх.

Возвратившись в гостиницу, Эльзи быстро прошла в спальную, комнату. Джордж, как обычно, спад сном праведника.

Пристроившись близ кровати, Эльзи принялась наигрывать на дудочке незатейливую музыкальную тему.

Как только мотивчик подходил к концу, она снова и снова повторяла его.

И по мере того как она это делала, простыня над ее посапывавшим мужем вздымалась все выше и выше.

Когда, высота, на ее взгляд, оказалась вполне достаточной, Эльзи, положив дудочку, с радостным возгласом отбросила простыню.

Ввысь, безукоризненно твердо и прямо, устремился пояс от пижамы Джорджа.

 

Вуду

Пер. С. Ирбисова

Миссис Деккер только что вернулась с Гаити. Отдыхала она в одиночестве - это должно было остудить страсти Деккеров перед серьезным разговором о разводе.

Не тут-то было. Страсти по-прежнему кипели, то есть супруги ненавидели друг друга еще больше, чем прежде.

- Половина, - твердо заявила миссис Деккер. - Ты получишь развод, если я получу половину всех денег и имущества.

- Не смеши, - отмахнулся мистер Деккер.

- Подожди смеяться. Я могла бы получить все - и без малейших затруднений. Не понимаешь? Дело в том, что на Гаити я изучала колдовство "вуду".

- Ерунда! - объявил мистер Деккер.

- Никакая не ерунда. Тебе повезло, что я порядочная женщина; другая уморила бы тебя - и концы в воду. И получила бы все деньги, все имущество и всю недвижимость, причем совершенно безнаказанно - такую смерть ни один доктор не отличит от инфаркта.

- Бред! - отрезал мистер Деккер.

- Ты уверен? Хочешь, докажу? Шпилька и воск у меня под рукой. Дай мне несколько своих волосков или кусочек ногтя; этого должно хватить.

- Дичь! - рявкнул мистер Деккер.

- Тогда чего ты боишься? Я-то знаю, чем дело кончится, но если ты останешься в живых, я дам тебе развод и не возьму ни цента. Ну, а... в другом случае - просто унаследую все.

- Ладно, - согласился мистер Деккер и посмотрел на свои ногти. - Слишком коротко острижены, лучше я дам тебе пару волосков. Готовь свою шпильку.

Он вышел и вскоре вернулся со склянкой из-под аспирина, в которой было несколько коротких волосков. Мисси с Деккер к этому времени уже размяла воск. Она замешала в него волоски и слепила корявую куколку.

- Вот увидишь... - промолвила она и вонзила шпильку в грудь куклы.

То, что увидел мистер Деккер, и вправду поразило его, но, скорее, приятно. Конечно, ни в какое колдовство он не верил, но издавна привык обходиться без лишнего риска.

Кроме того, его раздражало, что жена так редко чистит свою щетку для волос.

 

Гизенстаки

Пер. Н. Широков

Для того чтобы понять, что такое вольт, нужно знать или хотя бы быть знакомым с черной магией. Вольт изготавливается из воска, и колдун нарекает его именем жертвы, подчиняя оную своей воле или просто нанося ей вред посредством вонзания в вольт раскаленных игл. Теперь представьте: именно такие "куколки" попадают в руки маленькой девочке, и она называет их... мама, папа, я и дядя.

Вся трудность перевода сей истории состоит в том, что слова Geezenstack нет ни в одном англо-русском словаре. Естественно, ведь это слово вымышленное. Оно выдумано малышкой Обри, или, если быть точнее, Фредериком Брауном. В сентябре 1943 года весь читающий мир узнал, кто такие Гизенстаки. Рассказ сразу же стал широко известным (имеется ввиду за рубежом) и включался во все сборники научной фантастики, хоть по жанру и принадлежал к мистике. Странно, не правда ли? Да ведь и само произведение заполнено странностями прямо с первой строки: "Тот странный случай произошел..." Удивительно притягивающее повествование об обычной девятилетней девочке. Вот как сам автор описывает ее выход в свет: "Она приняла шум, музыку и танцы с большеглазым удивлением, наслаждаясь каждой прожитой минутой". Большеглазое удивление - такое мог придумать только необыкновенно одаренный человек, писатель с большой буквы. А Браун и был именно таким писателем. Ну, скажите, в работе какого автора вы встречали за рулем такси смерть? У Брауна это, пожалуйста. Сама идея рассказа подобна закручивающейся пружине, которая стремительно раскручивается в конце. "Коротко". - Скажите вы и будете не правы. Законченность произведения в минимальном количестве слов - вот конек Брауна.

На протяжении всего рассказа Обри Уолтерс, с помощью вольтовГизенстаков, доставляет много неприятностей своей семье. И следующей странностью является полная отрешенность членов семьи от происходящего. Они раболепно исполняют все то, что придумывает, во что играет девочка.

- Папа Гизенстак сегодня не пойдет на работу. Он заболел...

Готово дело! На завтра папе обеспечены два дня в постели, хоть на здоровье он давненько не жаловался.

- Сегодня миссис Гизенстак... собирается купить себе нарядное пальто.

И все увещевания отца бесполезны. Пальто будет куплено.

Кстати, лишь Сэм - отец Обри - заметил неладное. Он немного колебался: куклы ли виновники событий или же дочь? Но кровь не водица и мистер Уолтерс начинает "тихую" борьбу с подобным зомбированием.

- ... Он странно себя ведет (очередная странность)... - Констатирует жена. И дядя Ричард, ее брат, соглашается с ней. Беспокойство за мужа перерастает в страх и, наконец, семейный совет решает отвлечь Обри школой танцев. Читатель вздыхает с облегчением - развязка близка, зло побеждено, Happy End. Но друзья мои, вы читаете Фредерика Уильямса Брауна - известного графопостроителя детективных историй! "Not Yet the End" - называется одно из его произведений. Еще не конец - подтверждаю я. Обри решает поиграть в... похороны девочки-Гизенстак. Накал страстей достигает критической точки и кукол решают выбросить. Это важное мероприятие доверяется маме. Она выходит из квартиры и видит мерзкую старуху, похожую на колдунью...

- Это мне? Я могу их взять навсегда?

- Да, миссис. Они ваши навсегда.

Вот тут-то и должно было начаться самое интересное, но Браун заканчивает историю, оставляя читателя один на один со своими мыслями, со своей фантазией. Он сделал самое главное: дал идею, дал повод задуматься, что удивительное окружает нас и, порой, находится в самых простых вещах, тонкой гранью отделяя наш мир от невероятного, непознанного, странного. Может, стоит поверить? Ведь "Тот странный случай произошел именно с малышкой Обри Уолтерс, хоть сама она и не была странной девочкой".

Широков Николай

Гизенстаки

Тот странный случай произошел именно с малышкой Обри Уолтерс, хоть сама она и не была странной девочкой. Обри была из простой семьи, и жила с отцом и матерью на улице Отис. Иногда она играла до позднего вечера на улице у моста, иногда проводила вечера дома.

Обри было девять. У нее были тонкие волосы и веснушки, но кто волнуется по таким пустякам в девять лет? Она весьма успешно училась в "не слишком дорогой" частной школе, в которую устроили ее родители. Обри легко находила друзей и послушно брала три четверти на скрипке, не обращая внимания, что делала сие отвратительно.

Ее самой большой провинностью в детстве было пристрастие не ложиться спать допоздна. Это было ошибкой родителей, которые позволяли ей заниматься своими делами до тех пор, пока она не становилась сонной и не валилась с ног. Даже просыпаясь в пять или в шесть утра девочка редко ложилась в десять. И если мать уговаривала ее лечь пораньше, Обри искала причину, чтоб потянуть время. Ну почему детей вечно понукают идти спать?

Теперь, в девять лет, родители разрешали ей оставаться с ними часов до одиннадцати и позднее, когда они прогуливались с компанией по мосту, или выходили вечером в город. Тогда кровать дожидалась ее еще дольше, поскольку они обычно брали девочку с собой. Обри наслаждалась всем, независимо оттого, что это было. Она сидела тихо, как мышка, в театре, или расценивала их с серьезностью взрослеющей девочки через стенку стакана лимонада, в то время как они выпивали коктейль или два в ночном клубе. Она приняла шум, музыку и танцы с большеглазым удивлением, наслаждаясь каждой прожитой минутой.

Иногда Дик Ричард, брат ее матери, отправлялся с ними вместе. Она и дядя Ричард были хорошими друзьями. Именно дядя подарил ей куклы.

- Забавная вещь случилась сегодня, - сказал он однажды. - Спускаюсь я от площади Роджерса мимо Речного Вокзала. Помнишь, Эдит, это там где находится офис доктора Говарда. Вдруг, что-то мелькнуло на тротуаре прямо позади меня. Я обернулся и увидел вот этот пакет.

"Этот пакет" был белой коробкой, немного большей, чем коробка из-под обуви. Она была необычно перевязана серой лентой. Сэм Уолтерс, отец Обри, посмотрел на нее с любопытством.

- Совсем не помята, - заметил он. - Возможно, выпала у кого-то из окна. Коробка так и была завязана?

- Именно так. Я натянул ленту обратно, после того, как открыл ее и заглянул внутрь. О, я не подразумеваю, что полез в нее прямо там. Остановившись, я осмотрелся, думая, что увижу хозяина, выглядывающего из окна, но никого не заметил и поднял коробку. На вес она была не очень тяжела да и лента подсказывала мне, что это не то, чего выбрасывают нарочно. Так я и стоял, озираясь по сторонам и покачивая коробку.

- Ну, хорошо, экономщик ты наш, - сказал Сэм. - А ты не пытался узнать, кто ее потерял?

- Клянусь, Сэм, я поднялся в ближайшем подъезде до четвертого этажа, расспрашивая людей, окна которых выходили на тротуар. Все, кто был дома, ничего не теряли и такую коробку в глаза не видели. Может она вовсе и не из окна вывалилась?

- А что в ней было, Дик? - спросила Эдит.

- Куклы. Четыре куклы. Я принес их Обри. Если, конечно, они ей понравятся.

Он развязал коробку, и Обри воскликнула:

- O-o-o! Дядя Ричард, они прекрасны!

- Гм. Больше похожи на карликов, чем на куклы, - сказал Сэм. - И потом, они неплохо одеты. Должно быть, стоят по несколько долларов за штуку. Ты уверен, что владелец не будет искать их у нас?

Дик пожал плечами.

- Интересно, как он сможет это сделать? Я же сказал вам, что поднялся на четыре этажа. Глухого стука слышно не было, поэтому вряд ли она свалилась с более высоких этажей. А после того, как я ее открыл, я очень удивился. Взгляните-ка сами.

Он взял одну из кукол и показал Сэму.

- Воск. По крайней мере, голова и руки. И не одна из них не сломана. Эта коробка не могла упасть выше, чем с двух метров. Даже если и так, то ума не приложу, откуда именно. - Пожал он плечами снова.

- Они - Гизенстаки, - заявила Обри.

- Гизенстаки? - переспросил отец.

- Да, я назову их Гизенстаки, - ответила она. - Смотри: этот - папа Гизенстак, эта - мама Гизенстак, эта поменьше - девочка Обри Гизенстак, а вот этого мы назовем дядей Гизенстаком. Он будет дядей маленькой девочки.

Сэм засмеялся.

- Совсем как у нас. Но если дядя Гизенстак брат мамы Гизенстак, как дядя Ричард брат нашей мамы, то он не может быть Гизенстаком.

- Все равно, - сказала Обри. - Они все Гизенстаки. Папа, а вы купите мне домик для них?

- Дом для кукол? - начал было он, но поймав взгляд жены, вспомнил, что через неделю у Обри день рождения и они еще не решили, что ей подарить. Мистер Уолтерс торопливо хмыкнул и тихо добавил:

- Ну, не знаю... Пожалуй, я подумаю об этом.

Это был красивый кукольный дом. Одноэтажный, но высокий. С ломанной крышей, которая снималась, чтобы можно было переставлять мебель и перемещать кукол из комнаты в комнату. Он отлично подходил для "карликов", которых принес дядя Ричард. Обри была на седьмом небе от счастья. Другие игрушки были напрочь забыты, и все ее мысли заняла семья Гизенстаков.

Но прошло совсем немного времени, как Сэм Уолтерс начал замечать странный аспект в событиях с Гизенстаками. Сначала с тихим похихикиванием в совпадениях, следовавших друг за другом, затем, с озадаченным взглядом в глазах.

Некоторое время спустя, он отозвал Дика в угол. Обри только что наигралась, и сложила кукол в домик. Сэм произнес:

- М-м-м... Дик.

- Да, Сэм?

- Эти куклы. Где ты их взял на самом деле?

Глаза Дика Ричарда непонимающе уставились на него.

- Что ты имеешь ввиду, Сэм? Я же рассказал вам, где нашел их.

- Да, но ведь это была шутка, правда? Я подозреваю, что ты купил их для Обри, и думая, что мы возразим, из-за такого дорогого подарка, придумал...

- Нет! Честное слово, я этого не делал.

- Но, черт возьми, Дик, куклы не могли выпасть из окна, не сломавшись. Они же восковые. Не мог ли кто-то идущий позади тебя поставить коробку? Или ее выставили из проезжающего авто, или еще как?

- Не было никого вокруг, Сэм. Никого вообще. Я тоже задавался этим вопросом. Но если б я лгал, то не выдумал бы такую странную историю, не правда ли? Я бы сказал, что нашел их на скамье в парке или на кресле в кинотеатре... Но почему ты интересуешься, Сэм?

- Я? М-м-м... Да так... Любопытно.

Сэм Уолтерс продолжал раздумывать над происшедшем, а тем временем дома начали происходить странные вещи. Как-то Обри сказала:

- Папа Гизенстак сегодня не пойдет на работу. Он заболел, и будет лежать в кроватке.

- Ну, и что же не так с этим джентльменом? - спросил ее отец.

- Я думаю, он что-то не то съел.

Следующим утром, за завтраком, Сэм спросил ее снова:

- И как же себя чувствует мистер Гизенстак?

- Немного лучше, но сегодня он все же не пойдет работать. Доктор сказал: "Возможно, завтра".

На следующий день мистер Гизенстак отправился на работу. А еще через день Сэм вернулся домой к полудню. Он ужасно себя чувствовал в результате чего-то, что съел на завтрак. Сэм проболел два дня. В первый раз за несколько лет он пропустил работу из-за болезни.

Некоторые вещи происходили более быстро, некоторые медленнее. Нельзя было сказать: "Так, если это случилось с Гизенстаками, значит, то же случится и с нами через двадцать четыре часа". Иногда это происходило менее чем через час. Иногда, в течении недели.

- Мама и папа Гизенстак сегодня поссорились.

Сэм пробовал избежать, ссоры с супругой, но оказалось, что просто не может этого сделать. Он поздно вернулся домой с работы. Такое случалось часто, но на сей раз Эдит сделала исключение. Мягкие ответы не в состоянии были остудить ее гнев, и, в конце концов, он тоже распалился. На следующий день инцидент не обсуждался. Супруги отмалчивались, каждый чувствовал вину именно за собой.

- Дядя Гизенстак уезжает в гости в другой город.

Ричард не покидал города уже много лет, но на следующей неделе он вдруг заявил, что отправляется в Нью-Йорк.

- Пит и Эмми, вы их знаете, прислали мне письмо с приглашением.

- Когда? - резко спросил Сэм. - Когда ты получил письмо?

- Вчера.

- Ах да, в тот день тебя не было... Дик, возможно, мой вопрос прозвучит несколько странно, но на прошлой неделе ты думал о поездке куда-нибудь? Ты говорил ребенку о возможности такой поездки?

- Бог мой, конечно же нет! Даже и не думал о Пите и Эмми, пока не получил от них письмо. Успокойся, Сэм. Я всего лишь хочу погостить у них недельку-другую.

- Ты вернешься через три дня, - загробным голосом произнес Сэм.

Он ничего никому не мог объяснить, когда Ричард вернулся... через три дня. Это прозвучало бы как проклятье, ведь дядя Ричард не слышал сколько дней отсутствовал в гостях дядя Гизенстак.

Сэм Уолтерс начал наблюдать за дочерью, мысленно рассуждая: "Несомненно Обри заставляет кукол проделывать эти вещи. Возможно, у Обри есть подсознательное чувство предсказывать то, что случалось с Уолтерами и Ричардом?" Сэм, конечно же, не верил в ясновидение и прочие сверхъестественные штучки. Но неужели его дочь - ясновидица?

- Сегодня миссис Гизенстак пойдет по магазинам. Она собирается купить себе нарядное пальто.

Заслышав это, Эдит улыбнулась, и отрешенно посмотрела на мужа.

- Это напомнило мне, Сэм, что завтра я буду в центре, и...

- Но, Эдит, на дворе тяжелые времена. Идет война. Зачем тебе нарядное пальто?

Он убеждал настолько долго и красноречиво, что опоздал на работу. На него не действовало утверждение, что она может позволить себе новое пальто, ведь у нее не было обновки уже более двух лет. Сэм не стал объяснять, что настоящей причиной, по которой он был против покупки, была миссис Гизенстак. А почему? Было слишком глупо ответить даже себе.

Эдит купила пальто.

"Странно", - думал Сэм, - "Никто еще не заметил этих совпадений".

Но Ричард бывал у них не всегда, а Эдит... Эдит имела талант слушать лепет Обри, не слыша девяти десятых из него.

Текст помещен в архив библиотеки "TarraNova" с разрешения автора.

- Папа, сегодня Обри Гизенстак принесла домой свою ведомость. Она получила пять по арифметике и четыре за правописание.

Два дня спустя, Сэм позвонил директору школы так, чтобы его никто не смог бы подслушать.

- Мистер Брадли, я хотел бы задать вам специфический вопрос. Это не важно, но я хотел бы выяснить: может ли учащийся вашей школы знать заранее какая у него будет отметка?

- Нет, - категорично ответил ему директор, - Не может. Сами преподаватели не знают, пока не высчитают среднеарифметическое изо всех оценок. И это было сделано лишь вчера утром, пока дети играли на большой перемене. Ведомости сразу же были запечатаны в конверты, и разосланы по домам.

- Сэм, - пытался разговорить его Ричард, - Ты неважно выглядишь. Проблемы на работе? Но дела в вашей компании вроде пошли на лад. Так или иначе, тебе нечего волноваться.

- Да все в порядке, Дик. Я ни о чем и не волнуюсь.

Ему пришлось хитрить и уворачиваться от вопросов Ричарда, придумывая несуществующие проблемы, чтобы увести его от темы.

Сэм думал о Гизенстаках много. Слишком много. Другое дело, если б он был суеверен, или впечатлителен, то, возможно, это было бы не настолько раздражающим. Но он был не таким. Именно поэтому каждое последующее совпадение поражало его еще тяжелее, чем предыдущее.

Эдит и Ричард заметили это, и говорили о Сэме, когда его самого не было дома.

- В последнее время он странно себя ведет, Дик. Я действительно волнуюсь. Он ведет себя так, что, мне кажется, пора обратиться к доктору.

- Ты хотела сказать, к психиатру? Гм, если б он только позволил. Не могу смотреть, как он мучается. Сэм себя поедом ест! Я пробовал расспросить его об этом, но он не хочет открыться. Эдит, я подозреваю, что это имеет отношение к тем проклятым куклам.

- Куклам? Ты подразумеваешь куклы, которые ты подарил Обри?

- Да. Гизенстаки. Он часто сидит, уставившись на их дом. Я слышал, что он задает вопросы ребенку о них. Серьезные вопросы, Эдит. Думаю, что он силится что-то понять, в чем-то разобраться, но не может этого сделать.

- Но, Дик, это ужасно!

- Послушай, Эдит, Обри интересуется ими уже не так, как раньше. Может мы сможем увлечь ее чем-то, что она любит еще больше?

- Танцы! Обри обожает танцы. Но она уже изучает скрипку, Дик. Мы можем перегрузить ребенка.

- Поговори с ней. Пообещай устроить ее в школу танцев, если она оставит этих кукол. Думаю, мы должны потихоньку вынести их из квартиры. И я не хочу травмировать этим Обри.

- Хорошо, но как ей это сказать?

- Скажи ей, что отдашь их в бедную семью, детям, у которых вообще нет никаких кукол. Надеюсь, Обри согласится. Постарайся убедить ее, Эдит.

- А Сэм? Что мы скажем Сэму, Дик? Он-то наверняка обо всем догадается.

- Когда Обри не будет дома, скажи Сэму, что Обри уже выросла из кукол. Что она испытывает к ним нездоровый интерес, и доктор посоветовал увлечь девочку чем-то другим.

Обри была не в восторге от предложения. Она, конечно, уже не была столь увлечена Гизенстаками, но разве нельзя иметь и кукол и заниматься танцами?

- Не думаю, что у тебя будет время и для танцев и для кукол, дорогая. Есть бедные дети, которые совсем не имеют кукол и их некому пожалеть, а ты хочешь иметь и то и другое.

И Обри, в конечном счете, согласилась. Школа танцев открывалась только через десять дней, и Обри захотела играть в куклы, пока не начнутся уроки. Они спорили долго, но напрасно.

- Ничего, Эдит, - успокаивал ее Ричард. - Десять дней лучше, чем ничего. Если она не оставит их добровольно, то мы подключим Сэма. Ты ничего еще не говорила ему?

- Нет. Возможно, это заставило бы его чувствовать себя лучше, если б он узнал...

- Не советую. Мы не знаем, что он думает о них. Очаровывают ли они его или же угнетают? Подождем, пока это не случится, затем расскажем. Обри практически отдала их, эти десять дней не в счет. Если все пройдет гладко, то мы вообще ничего ему не скажем.

- Ты прав, Дик. Я уже предупредила Обри, чтобы она не говорила отцу об этом. Пусть уроки танцев будут для него приятным сюрпризом.

- Превосходно, Эдит. Мы сможем это сделать, независимо, будет ли знать об этом Сэм или нет. Главное, чтобы это пошло на пользу им обоим.

Самое страшное произошло следующим вечером. Одна из школьных подруг пришла к Обри, и они играли с куклами. Сэм старался выглядеть незаинтересованным, но в тоже время исподлобья наблюдал за девочками. Эдит вязала, а Ричард, который только что пришел, читал газету.

Только Сэм слушал детей и услышал предложение:

- Теперь давай играть в похороны Обри Гизенстак. Представь, что она...

Мистер Уолтерс вскрикнул нечеловеческим голосом, и, схватившись за грудь, осел посреди комнаты.

Эдит и Ричард старались вести себя достаточно спокойно. Эдит поспешила отправить подругу Обри домой, обменявшись заговорщическим взглядом с Ричардом, пока они оба провожали девочку до двери.

- Дик, ты это видел? - прошептала она.

- Это очень нехорошо, Эдит. Мы не должны больше ждать. В конце концов, Обри согласилась оставить их.

Они вернулись в гостиную. Сэм все еще тяжело дышал, и его усадили в кресло. Обри со страхом смотрела на него. В первый раз она так смотрела на отца, и Сэм почувствовал себя виноватым.

- Дорогая, прости, что испугал тебя, но, пожалуйста, пообещай мне: ты никогда не будешь играть в похороны со своими куклами. Или представлять, что одна из них ужасно больна, или произошел несчастный случай, или что-нибудь плохое вообще. Обещаешь?

- Хорошо, Папа. Сегодня я просто уложу их спать.

Она закрыла крышу кукольного дома и ушла на кухню. Эдит отозвала Ричарда в прихожую и зашептала:

- Я поговорю с Обри, а ты успокой Сэма. Предложи ему выйти сегодня вечером. Пойдемте куда-нибудь, прогуляемся. Уговори его.

Сэм все еще сидел и смотрел на кукольный домик.

- Давай-ка немного развеемся, Сэм, - подошел к нему Дик. - Как насчет того, чтобы выйти в город? Мы что-то засиделись дома. Это поднимет нам настроение.

Сэм глубоко вздохнул.

- Хорошо, Дик. Если вы так хотите. Думаю, это будет весьма кстати.

Эдит возвратилась с Обри и подмигнула брату.

- Мужчины, вы спускайтесь первыми и поймайте такси. К этому времени мы с Обри подойдем.

Когда они одевались, Ричард выглянул из-за спины Сэма и вопросительно поглядел на Эдит. Она утвердительно кивнула.

Снаружи был густой туман. Можно было видеть только на несколько метров вперед. Сэм настоял, чтобы Ричард дождался Эдит и Обри у двери. Сам же пошел останавливать такси. Дамы спустились как раз в тот момент, когда Сэм замахал им рукой.

- Ты сделала это? - тихо спросил Ричард.

- Да, Дик. Я собиралась их выбросить, но вместо этого отдала. Какая разница каким путем они ушли? Тем более, если она собиралась порыться в мусоре, то все равно нашла бы их.

- Кому? Кому ты их отдала?

- Забавная вещь, Дик. Я открыла дверь и увидела грязную старуху, проходящую по парадной. Она не из нашего подъезда, наверное уборщица, хотя мне она больше напоминала ведьму. Когда старуха увидела те куклы у меня в руках...

- Подъехало такси, - перебил Дик. - Так ты отдала куклы ей?

- Забавно, Дик. Она спросила: "Это мне? Я могу взять их навсегда?" Ну не глупый ли вопрос? Я засмеялась и ответила: "Да, миссис. Они ваши навсегда".

Она прервалась. Темный контур такси возник перед ними, и Сэм открыл дверцу.

- Давайте, продвигайтесь.

Сначала пропустили Обри, за ней последовали и другие. Машина тронулась. Туман, казалось, усилился. Из окон ничего не было видно, будто непроглядная серая стена выросла вокруг них. Мир снаружи как-то отделился и исчез. Даже ветровое стекло казалось нереальным, мутным экраном.

- Как он может видеть в такой пелене? - крайне нервозно спросил Ричард. - Между прочим, где мы едем?

- Вероятно по Джорджи, - ответил Сэм. - Я забыл сказать ей куда.

- Ей?

- Да. Водитель - женщина. Теперь и их принимают на работу водителями такси. Я сейчас скажу.

Он наклонился вперед, обращаясь к водителю.

Женщина обернулась.

Эдит увидела ее лицо, и закричала.

 

Грядущее прошлое

Пер. М. Коркина

- Успокойся, парень, - проговорил шериф Бен Рэнд, окинув Алленби серьезным взглядом. - Я понимаю, разнервничаться было от чего, но если ты ни на полслова не соврал, то волноваться тебе не о чем. Все в порядке. Когда, говоришь, это случилось?

- Три часа назад, шериф. От нас до города не близко, вот и пришлось будить вас, шериф, -оправдывающимся тоном пояснил Алленби. - Да и сестра была в истерике, пришлось ее успокаивать. А потом еще и мотор не заводился...

- Вставать середь ночи мне не привыкать, паРенЬ, -ШeРИФ обречен на двадцатичетырехчасовой рабочий день. Да и вообще еще не так и поздно просто я сегодня решил лечь пораньше. Так что не извиняйся. Давай-ка лучше разберемся во всем толком. Так говоришь, ты -Лью Алленби? Что ж, Алленби в наших краях все знают. Славная фамилия. А ты часом не родственник ли Рэнса Алленби - того, что торговал фуражом в Каупервилле? Мы с ним вместе в школе учились... Ну да ладно. Давай лучше поговорим об этом вашем пришельце из будущего...

Президент Исторического института был настроен откровенно скептически:

- ...и тем не менее полагаю, что проект не осуществим. Все эти парадоксы вилами по воде писаны...

- Несомненно, сэр, вам прекрасно известно такое понятие, как дихотомия? - вежливо осведомился доктор Мэйтс, фигура, пользующаяся широкой известностью среди коллег-физиков.

Президенту это известно не было, и он почел за лучшее тактично промолчать, даже не выказав недовольства, что его перебили.

- Впервые сформулировал это понятие Зенон из Элей - греческий философ, живший почти за пять веков до появления древнего пророка, рождение которого послужило нашим примитивным предкам в качестве начальной точки летосчисления. Согласно дихотомическим парадоксам Зенона - так называемым апориям - движение невозможно, поскольку никакое расстояние не может быть окончательно преодолено: ведь сначала необходимо покрыть половину данного расстояния, затем половину остатка - и так далее, до бесконечности. В итоге какая-то часть дистанции все равно остается непреодоленной.

- Ничего подобного! -возмутился президент. - Ваш грек почему-то исходил из предпосылки, будто всякое целое состоит из бесконечного множества частей, являясь, таким образом, бесконечным и в целом. Однако давно уже известно, что бесконечное число частей составляют конечное целое. Вдобавок...

- Пожалуйста, сэр, - Мейтс поднял руку, сопровождая жест наилюбезнейшей из улыбок, - не надо понимать меня слишком буквально. Разумеется, сегодня всё мы прекрасно разбираемся в Зеноновых апориях. Однако - уверяю вас! - на протяжении многих веков лучшие умы человечества безуспешно ломали себе головы над этими парадоксами.

- Не совсем понимаю, доктор Мэйтс,- президент ответил физику столь же вежливой улыбкой, - что вы пытаетесь мне доказать. Извините мое невежество, однако я не могу взять в толк, что общего между дихотомией Зенона и планируемой вами экспедицией в прошлое?

- Это всего лишь аналоги, сэр. Скорее даже, метафора. Зенон сформулировал свою апорию об Ахиллесе я черепахе - и ученые древности оказались бессильны опровергнуть его. Но разве это мешало им преодолевать какие бы то ни было расстояния? Конечно, нет! Нынче мы с помощниками изыскали способ заслать нашего юного друга Джейна Обрина в прошлое. Парадокс самоочевиден: а что, если он возьмет, да и заредеет какого-нибудь собственного предка или еще каким-нибудь способом переиначит историю? И я не намерен утверждать, будто прямо сейчас готов растолковать вам, как этот парадокс разрешится при практическом путешествии во времени. Не сомневаюсь, что когда-нибудь умы более светлые, нежели наши, сумеют подобные временные парадоксы разрешить. Что же до нас - мы до той поры будем спокойно путешествовать во времени, подобно тому, как наши предки перемещались в пространстве, не задумываясь, парадокс это или нет.

Джейн Обрин не мог дождаться, когда же закончится эта велемудрая дискуссия.

- Не пора ли приступить к эксперименту? - вежливо кашлянув, поинтересовался он.

Президент передернул плечами, без слов выражая несогласие, но возражать не стал. Доктор Мэйтс бросил взгляд на часы и приступил к последнему инструктажу:

- Давайте подведем итог тому, что мы с вами не раз уже обсуждали, Джейн. По всей видимости, вы окажетесь в середине так называемого двадцатого века от Рождества Христова, хотя мы и не можем сейчас точно определить временных координат конечной точки вашего путешествия. В стране, куда вы попадете, распространен американо-английский язык, который вы уже изучили достаточно хорошо, так что трудностей общения с аборигенами не предвидится. Страна, о которой я говорю, находилась в Северной Америке и именовалась в те времена Соединенными Штатами; это явно чисто политическая формулировка, смысл которой нам сегодня не совсем ясен. Вернее даже совсем не ясен.

Одной из главных задач вашей экспедиции является выяснение вопроса, из-за чего человечество той эпохи подразделялось на различные государства, предпочитая их единому, планетарному, а также почему такое значение предавалось делению человечества на различные расы. Вам необходимо будет суметь приспособиться к окружающей обстановке, Джейн, причем ориентируясь в ней исключительно по собственному разумению - исторические сведения, которыми мы располагаем, чрезвычайно смутны, и наши сегодняшние знания не смогут служить вам существенным подспорьем.

- Лично я не жду ото всей этой затеи ничего хорошего,- вмешался президент, - но поскольку вы, Обрин, отправляетесь в эту экспедицию добровольно, я не имею права вам препятствовать. Прошу вас лишь об одном: помните, что главная задача - оставить информацию, которая должна до нас дойти; лишь получив ее, мы рискнем предпринять новые попытки проникновения в различные исторические периоды. Если ваша миссия: потерпит провал...

- Не потерпит, - уверенно заявил доктор" Мэйтс.

Пожимая руку Обрину, президент лишь покачал головой, явно не разделяя оптимизма физика. Джейн Обрин подошел к установленному посреди зала аппарату и поднялся на небольшую передающую платформу. Ощутив, что внутри все сжалось в клубок от ожидания неизвестности грядущего прошлого, он сделал последний шаг к пульту и резким движением перекинул рычаг.

- Ладно, парень, - продолжал шериф, - значит, этот тип уверял, будто явился из будущего?

- Примерно из шестого тысячелетия, - кивнул Лью Алленби. - Он говорил, будто из три тысячи двести какого-то года, но на самом деле это означало четыретысячи лет после нас - у них там летосчисление сменилось, кажется, так...

- А тебе не приходило в голову, дружище, что все это попросту басни? Ты говоришь, словно поверил ему до конца...

- Действительно поверил, - облизнув губы, упрямо проговорил Элленби. Что-то в нем такое было, шериф... Он был такой же, но, как. бы это сказать, чуточку иной, все-таки... Не внешне - он мог бы родиться гдe угодно, хоть в Каупервилле, хоть в прошлом году. На что-то такое... Отличное от нас, если вы понимаете, что я хочу сказать. Словно в душе у него всегда царит мир. И как будто там, откуда он пришел, все такие же. И еще он был умный-просто поразительно, какой умный. И вовсе не свихнувшийся, ей-богу.

- И чем же он там в своем будущем занимался? - в ласковом голосе шерифа сквозила скрытая издевка.

- Учился. Вроде как студентом был. Или они там все студенты... Им удалось решить все проблемы производства и распределения, общественной безопасности и вообще... Похоже, там вовсе не думают о том, над чем :мы ломаем головы, - в последних словах Алленби прозвучало что-то вроде мечтательного сожаления. - Он отправился в прошлое, чтобы изучить наше время. Они там, оказывается, о нашем времени почти ничего не знают. Что-то произошло - какая-то заваруха на несколько сот лет, сгубившая книги и архивы. До них лочти ничего не дошло. Вот они и решили этот пробел заполнить.

Самую большую опасность представляло то обстоятельство, что о точном рельефе земной поверхности в этих местах сорок веков назад было практически ничего не известно. Они представления не имели, находились ли тогда в этом месте какие-нибудь строения.

Или - деревья. А стоит ему совместиться в момент финиша с каким-нибудь материальным телом - и его ждет мгновенная смерть.

Впрочем, Обрину повезло. В двадцатом веке он появился в воздухе футах в десяти над распаханным лолем. Падение все равно оказалось достаточно неприятным, однако мягкая земля - не камень. Он, правда, умудрился подвернуть ногу, но, кажется, не слишком сильно. Джейн поднялся на ноги - лодыжка болела, однако терпимо. Он огляделся по сторонам.

Уже сам по себе вид вспаханного поля служил достаточным подтверждением тому, что аппарат доктора .Мэйтса сработал вполне успешно: трудно было сыскать более явный признак минувших веков, где земледелие все еще оставалось неотъемлемой частью человеческой Экономики.

Примерно в полумиле от Обрина начинались густые .заросли - не парк, даже не упорядоченный лес его эпохи, где все живое тщательно контролировалось разумом человека, а дикий, свободно растущий, первобытный лес. Невероятно! Впрочем, теперь ему придется привыкать ко многому, о чем прежде он и помыслить не мог - ведь на всем протяжении истории этот период является самым неизученным. Так что еще очень и очень многое покажется ему невероятным...

В нескольких сотнях ярдов справа возвышалось кажое-то деревянное сооружение, при всей внешней примитивности являвшееся, несомненно, человеческим жилищем. Что ж, он не видел причин откладывать встречу с собратьями из двадцатого века. Джейн Обрин набрал в грудь побольше воздуха и, прихрамывая, направился по полю к дому.

Его неожиданное появление - прямо из воздуха среди поля - осталось, очевидно, незамеченным девушкой: она вышла на крыльцо как раз в тот момент, когда Джейн входил в ворота фермы.

Платье ее также выдавало свою принадлежность к иной эпохе - в его времена женские одеяния не ставили себе задачей откровенно привлекать внимание мужчин, тогда как одежда этой девушки была ярка, красива и старательно подчеркивала все плавные линии юного тела. Но не только это удивило Джейна: ему бросилось в глаза, что окраска губ обитательницы дома никак не могла быть естественной. Впрочем, ему случалось читать, что в примитивные эпохи женщины применяли для украшения лиц всяческие краски, помады, румяна... И вот теперь ему представился случай убедиться, что такая практика вовсе не вызывает отвращения.

Девушка улыбнулась Джейну - алые губы подчеркивали белизну зубов.

- По дороге идти было бы легче, чем напрямик через поле, - заметила она.

Глаза ее внимательно изучали Обрина и, обладай он большим опытом, то наверняка заметил бы во взгляде девушки потаенный интерес.

- Боюсь, я не слишком хорошо знаком с методами вашей агрикультуры, ответил Джейн, не без некоторого смущения пользуясь привычной лексикой. Здесь, я не нанес продукции вашего хозяйства непоправимого ущерба?

От удивления Сьюзен Алленби заморгала глазами.

- Ого! - проговорила она, изо всех сил стараясь не расхохотаться. Сдается мне, кто-то здесь позавтракал Вебстером[ Американский лексикограф Н. Уэбстер (1758-1843), которого в нашей практике сложилась традиция называть Вебстером, в 1828 году издал в Нью-Йорке "Американский словарь английского языка". С тех пор его именем называются многие американские толковые и энциклопедические словари. Одно из последних полных изданий насчитывает две с половиной тысячи страниц мельчайшего шрифта. ]

Глаза девушки внезапно расширились - она только сейчас заметила, что Джейн старается не опираться на левую ногу.

- Что с вами, странник? Заходите - посмотрим, не могу ли я помочь. Почему...

Обрин послушно последовал за хозяйкой дома, хотя в речи ее он в лучшем случае понимал одно слово из двух. Но особого значения это не имело: Джейн чувствовал, как внутри у него зарождается и растет нечто новое, необыкновенное и необыкновенно приятное. Теперь он, кажется, понял, что имели в виду президент и доктор Мэйтс, говоря о временных парадоксах...

- Так, значит, он появился в твое отсутствие? - спросил шериф. - И как все это началось, ты не видел?

- Это было дней десять назад, - кивнул Алленби.

- Я тогда отдыхал в Майами - мы с сестрой уезжаем с фермы по очереди: и за хозяйством глаз нужен, да и друг-от друга даже при всей любви порой устаешь...

- Хорошо сказано, приятель. И твоя сестрица поверила байкам того парня?

- Да. И она видела доказательство его правдивости. Жаль, мне взглянуть не пришлось... Появился-то он прямо над свежевспаханным полем. Так вот, когда Сьюзи перевязала ему ногу, растяжение там, в общем,, не ахти какое было, ее потянуло из любопытства взглянуть- он же ей сразу прямо так все и выложил... Вот она и пошла по его следам - и вдруг они кончились. Вернее, начинались они в аккурат посередине поля. И первый отпечаток был здорово глубокий - словно он с высоты упал.

- А может, он с парашютом прыгнул, дружище? С самолета? Об этом ты не думал?

- И я, и сестра тоже. Только, по ее словам, если он с самолета прыгал, то потом, вадимо, съел парашют. Сью по всему его пути прошла - это несколько сот ярдов - и там по дороге не было никакого местечка, чтобы он мог парашют запрятать или закопать.

- И они так сразу и поженились? - снова спросил шериф.

- Через два дня. На машине я уехал, поэтому сестра запрягла лошадей, и они отправились в город - парень-то править лошадьми совсем не умел... В городе и юбвенчались.

- А брачное свидетельство ты видел, парень? Уверен ты, что они действительно...

Губы у Лью Алленби сжались так, что побелели, и он наградил шерифа таким взглядом, что тот сразу же пошел на попятный:

- Вот и хорошо, дружище, и прекрасно, я ведь ничего такого в виду не имел... Не волнуйся ты так, парень!

Сьюзен послала брату подробную телеграмму, однако тот успел сменить отель, так что не получил известия и о замужестве сестры узнал только по возвращении на ферму - неделю спустя. Разумеется, он был весьма удивлен. Впрочем, Джон О'Брайен (Сьюзен несколько переиначила имя и фамилию мужа) оказался человеком приятным в общении, хоть и не без странностей.

Однако он был добр, умен и красив, и они со Сьюзен были без ума друг от друга Само собой, денег у Джейна - или Джона - в помине не было, в его эпоху они были не в ходу, о чем он сам сообщил новым родственникам. Но зато работником он оказался отменным, и руки у него росли откуда надо.

На семейном совете было решено, что Сьюзен с Джоном останутся на ферме до тех пор, пока О'Брайен не сориентируется в новой для него обстановке достаточно, чтобы начать зарабатывать самостоятельно. Надо сказать, свои способности на сей счет он оценивал весьма высоко. А подзаработав, намеревался постранствовать со Сьюзен по свету; таким образом он хотел приступить к изучению жизни XX века.

Важнее всего было подготовить послание для доктора Мэйтса и президента Института - ведь от его получения зависела судьба дальнейших исследований.

Джейн рассказал Сьюзен и Лью, что прибыл сюда с билетом в один конец: аппарат доктора Мэйтса обеспечивал возможность перемещаться исключительно в прошлое. Обрин поведал им, что участвовать в эксперименте вызвался добровольно, сознательно смирившись с перспективой провести всю оставшуюся жизнь в далеком прошлом. Проведя здесь достаточно долгое время и написав на основании личных наблюдений обстоятельный доклад, который запакует в специальный контейнер, способный не разрушиться за сорок столетий, и поместит в такое место, где его в грядущем смогут найти - место это уже намечено и согласовано там, в Историческом институте. Он даже назвал им точные координаты этого места.

Услышав о том, что обитатели XX века сами заложили уже не одну капсулу времени, Джейн пришел в невероятное возбуждение: он точно знал, что в будущем ни одна из них не была обнаружена и тут же решил разузнать все подробности, чтобы включить в свой доклад - пусть старания предков не останутся неоцененными потомками.

Вечера все трое проводили в долгих разговорах.

Джейн рассказывал - и о своем времени, и о тех десятках столетий, что пролегли между его веком и этим; о триумфах человеческой мысли, достижениях в медицине, в психологии, социологии... А Сьюзен и Лью говорили о себе, о своем времени, описывали человеческие институты XX века; Обрину была интересна любая мелочь, всякая деталь здешнего быта.

Постепенно некоторое - невольное и тщательно скрываемое - недовольство Лью скоропалительным замужеством сестры сменилось искренней симпатией к новоявленному родственнику. И тут...

- И он так-таки и не признался тебе, кто он такой до самого сегодняшнего вечера? - переспросил шериф.

- Точно.

- И сестра твоя сама слышала, как он об этом сказал?

- Да... похоже, да. Сейчас-то ее и спрашивать об этом не стоит -я уже говорил, настоящая истерика... Грозит, что бросит и меня, и ферму... Но слышать-то она это слышала, шериф. Похоже, он здорово умел влиять на нее иначе бы она теперь так себя не вела.

- Не хочу сказать, будто сомневаюсь в твоих словах, парень, да только для всех было бы лучше, если бы твоя сестра эти слова слышала. С чего это все началось?

- Да я все время расспрашивал его - о том, о сем, что там у них и как. Вот и поинтересовался: как, мол, там, в будущем, с расовыми проблемами. Поначалу у него вид стал какой-то смущенный или, может, озадаченный, а потом он заявил, что помнит-де кое-что о расах, по истории изучал, но в его время, мол, никаких рас в помине нет, все, мол, слились в одну. Тут уж я на него глаза вылупил. "Что же, - говорю, - и в тебе негритянская кровь есть?" А он подумал-подумал и преспокойно так говорит, словно безделицу какую: "Что-то около четверти".

- Коли так, парень, то ты правильно поступил, - серьезно проговорил шериф. - Это уж точно.

- Понимаете, я просто взбесился! Он же на моей сестре женился, спал с ней! У меня все перед глазами так и поплыло от ярости, сам не помню, как за ружье схватился...

- Спокойно, спокойно, дружище, не волнуйся. Ты все правильно сделал.

- Но ведь это же так... неприятно! Он-то ничего не понимал...

- А какое это имеет значение, дружище? Сдается мне, ты переел той чепухи, которую этот твой тип нес. Из будущего он явился, видите ли! Эти ниггеры готовы на все, что угодно, лишь бы сойти за белых. Будущее - оно будущее и есть, никто оттуда не приходит и туда не уходит. А всю эту историю, не беспокойся, мы замнем - вовек никто не узнает...

 

Дипломатия

Пер. С. Ирбисова

Вис Хедрикс, экзопсихолог Третьей венерианской экспедиции, а проще говоря, специалист по психологии обитателей иных миров, устало плелся по горячему песку, надеясь встретить венерианина и разговорить его. Кое-какой опыт у него уже был, хотя он и не обнадеживал: четыре встречи и четыре неудачи. То, что экзопсихологи Первой и Второй экспедиций тоже не преуспели, утешало мало.

Найти венерианина труда не составляло, а вот разговорить... Дело было в том, что земляне их совершенно не интересовали. Полное безразличие, поразительная некоммуникабельность. Поразительная тем более, что общение, казалось, подсказывалось самой природой: венериане были телепатами, они мгновенно усваивали язык, на котором к ним обращались, причем не только сам язык, но и диалект. И отвечали на том же языке... кратко и неприязненно.

...Наконец Хендрикс встретил своего пятого туземца; тот брел куда-то по своим делам с лопатой на плече.

- Здравствуй, венерианин! - со всей возможной вежливостью сказал ему Вис.

- Прощай, землянин, - холодно ответил тот и пошел себе дальше.

Хендрикс даже зубами скрипнул с досады, но - дело превыше всего - пошел за аборигеном. Точнее, почти побежал - венериане длинноноги и ходят очень быстро.

- Почему вы отказываетесь общаться с нами, - одышливо спросил Вис.

- С чего ты это взял? Я вот общаюсь с тобой, хотя с удовольствием обошелся бы без этого. Шел бы ты...

Венерианин остановился, повернулся спиной к землянину и вонзил лопату в песок. Надо думать, искал яйца корвила. А Вис с досадой смотрел на него. Всегда одно и то же! И земная психология, экзопсихология - все бессильно на этой клятой Венере!

А еще раскаленный песок жжет ноги сквозь подметки, а еще гнусный воздух, которым едва можно дышать. Виса прорвало:

- А ты... трахай себя всю свою жизнь!

Для землянина такое невозможно - анатомия мешает. Другое дело венериане, они гермафродиты.

Венерианин отставил свою лопату, повернулся к Хендриксу и от души улыбнулся. Подумать только: землянин заговорил вежливо! Он пожелал землянину примерно того же самого и уселся поудобнее, готовый к беседе.

Вот так были заложены основы дружбы и взаимопонимания между Землей и Венерой.

 

Дозорный

Пер. С. Ирбисова

Он насквозь промок, извозился в грязи, проголодался и чувствовал себя заброшенным. Оно и понятно - родина была в пятидесяти световых годах.

Местное светило было непривычным, мертвенно-голубым, а из-за двойного тяготения каждое движение отдавалось по всему телу мучительной болью.

Шли годы, века, тысячелетия, но на аванпосте ничего не менялось. Несмотря на новейшие звездолеты и современное оружие, он по существу так и оставался стрелковой ячейкой, в которой засел одинокий солдат, готовый удерживать ее до последнего дыхания.

Впервые с чужаками встретились близ центра Галактики, когда долгая и трудная колонизация миллионов планет была уже завершена. Война началась сразу же. Договориться с чужаками не удалось - они начисто отвергали дипломатию.

Враг наседал, приходилось цепляться за каждую паршивую планету, вроде вот этой.

Он промок, перепачкался, проголодался и замерз, изза бешеного ветра приходилось все время щуриться. Ничего не поделаешь - на то и аванпост, чтобы сдерживать врага, да и самому держаться.

Он был в головном дозоре, в полусотне световых лет от родной планеты; был призван сражаться и, если понадобится, умереть. Если он будет хорошо сражаться, то не погибнет и когда-нибудь снова увидит родной дом.

Он заметил чужака, тот пытался подобраться незаметно. Хватило одного выстрела - чужак повалился с какимто странным звуком и застыл.

От омерзительного звука и от вида мертвого чужака его передернуло. Другие со временем привыкали к их гнусному виду, но он никак не мог. Такое и в кошмаре не увидишь: всего две руки, гадкая белая кожа и - вот мерзость-то! - никакой чешуи...

 

Другая мораль

Пер. С. Ирбисова

11 апреля.

Даже сказать не могу, удивился я или испугался, когда впервые понял, что у людей по ту сторону стекла совсем другие обычаи и законы. До этого я полагал, что мораль для всех одна. А как же иначе? Должна же быть какая-то справедливость. Поначалу я подумал, что их цензура дала промашку. Что ж, бываетНачалось все во время вестерна, хотя это и не главное. Я тогда был Уитни Грантом, шерифом Уэст-Пекоса, первоклассным наездником и отличным стрелком. Словом, настоящим героем. В городок ворвалась банда головорезов - негодяй на негодяе, - а поскольку местные жители отвагой не блистали, пришлось мне разбираться с бандитами одному. Их главарь Черный Берк - я сбросил его с лошади, а следовало бы пристрелить, - сообщил мне потом сквозь тюремную решетку, что все это здорово походило на "Луну в небесах". Ну и что с того? "Луна в небесах" - неплохое кино, жизненное; значит, и в настоящей жизни вполне может произойти что-то подобное.

А чуть раньше, во время нашего сеанса, я мельком глянул через стекло "экрана", как мы его иногда называем, в тот, другой мир. Такое порой случается, когда глядишь на экран в упор. Там тоже живут люди, они очень похожи на нас, только вот жизнь у них скучная: никаких приключений, просто сидят и пялятся сквозь стекло на нас. И так из вечера в вечер. Когда нам удается заглянуть к ним, перед нами каждый раз оказываются новые лица. Почему? Не знаю. Так уж устроен мир.

В этот раз я увидел комнату, похоже, гостиную, и двух молодых людей - юношу и девушку. Они сидели на кушетке как-то слишком близко друг к другу и целовались. Казалось бы, ничего особенного, у нас ведь тоже целуются. Но у нас не целуются вот так, без повода, и так бесстыдно. Они буквально впились друг в друга и явно позабыли обо всем на свете. Это был плотский поцелуй, и тянулся он невероятно долго. Я трижды отходил от экрана и вновь приближался, а они все пребывали в той же позе.

Прошло секунд двадцать, не меньше, а они все лизались. Тут я смутился и отвернулся. Все имеет свои пределы, а поцелуй на двадцать секунд - это уж выше крыши. А может, и длиннее - ведь они вполне могли начать еще раньше, чем я их увидел. Двадцать секунд! Куда только смотрят их цензоры! Спят, наверное. Да и спонсоры-рекламодатели тоже хороши... нельзя же так!

Когда наш вестерн кончился и экран сделался матовым, я хотел было обсудить это с Черным Берком. Мы потолковали о всяком-разном сквозь решетку, но я так и не решился рассказать ему об этой парочке. Завтра Берка будут судить, а потом, надо думать, вздернут. Он, следует отдать ему должное, крепкий мужик и держится хорошо. Так зачем подкидывать ему лишние проблемы? У него и так есть над чем подумать... перед петлей-то. Никто ведь не знает, в кого он воплотится в следующий раз, да и воплотится ли вообще.

15 апреля.

Не знаю, что и думать. Сегодня я видел это снова. Только на этот раз было еще хуже. В три прошлых вечера я, скажу честно, боялся глядеть на экран, а если вдруг все-таки случалось, как можно быстрее отворачивался. Правда, насколько я мог заметить за стеклом все было в порядке: каждый раз - новая гостиная, но ни одной аморальной парочки. Люди вели себя прилично: просто сидели и пялились на нас. Все как всегда.

Но нынче!

Боже, какая гадость! Опять парочка, на этот раз, конечно, другая. И гостиная была другая, и вместо кушетки в ней стояли здоровенный мягкие кресла. Но они-то сидели в одном. Она - у него на коленях!

На этот раз я был врачом в одном паршивом лазарете. Работенки хватало - то одного, то другого буквально вытаскивал с того света. Запарился я ужасно и только во время хвоста так мы называем промежуток между последней рекламой и концом я, разговаривая с интерном, повернулся к экрану и снова увидел их.

То ль они поменяли позу, то ли я в первый раз не заметил главного... Нет, они не целовались, они, как и полагается, сидели и пялились на нас. Но то, чем они при этом занимались, было еще хуже!

На девице были очень короткие шорты, а парень положил ей руку на бедро. И не просто положил, а гладил-ласкал!

Что у них там за порядки! Мужчина ласкает обнаженное женское бедро! Да у нас о таком и помыслить никто не посмеет.

Меня даже передернуло. Хоть присягнуть, их цензоры даром хлеб едят.

А может, у них что-то по-другому, а я не понимаю. Вот это меня и пугает. Пожалуй, даже больше, чем возмущает.

22 апреля.

С последнего тревожного события прошла почти неделя, и я немного успокоился. Я уверил себя, что все это случилось у них по чьему-то недосмотру. Разве у нас, в реальном мире не бывает накладок?

Но то, что я увидел, точнее, услышал сегодня, ни в какие ворота не лезет. Похоже, у них там нет никаких Моральных Норм*.

Наверное, надо объяснить, как мы их слышим. Редко-редко до нас с той стороны доносятся звуки. Они слышны едва-едва, да еще их заглушают наши разговоры, всякие шумы реальной жизни и музыка, которая играет, когда мы не говорим. Я долго ломал себе голову, размышляя, откуда берется музыка там, где нет ни музыкантов, ни инструментов, но потом отступился. Так уж устроен мир. Так вот, чтобы отчетливо услышать что-то оттуда, нужно особое стечение обстоятельств. Такое бывает лишь когда в нашем мире умолкает все, даже музыка. Но и тогда их слышит только тот, кто стоит "впритирку к экрану", как мы это называем. Обычно удается разобрать пару слов, и совсем уж редко - целую фразу.

Сегодня мне "повезло" не только услышать целую фразу, но и увидеть, кто ее сказал и кому. Это была вполне обычная пара почтенного возраста, они сидели на кушетке, но в разных концах и, как водится, пялились на меня. И вдруг мужчина сказал, причем говорил громко, словно его супруга туга на ухо: "Г..., душечка, экая дребедень. Вырубай этот х... ящик, и пойдем на угол, угостимся пивком".

Первое слово, которое я не пишу всуе целиком, было именем Всевышнего. Мы, конечно, тоже произносим его, но на молитве или в каких-то иных обстоятельствах. Но тут о молитве не могло быть и речи: второе слово, которое

* Имеются в виду положения так называемого Производственного Кодекса кинопромышленности (1930 г.), которые фактически обернулись цензурными запретами на показ определенных сюжетов и предметов. Например, нельзя было показывать священника, пьющего вино, долгий поцелуй, женскую ногу выше колена, убитого полицейского и т. п. (Прим. ред.).

я не пишу, было гадким ругательством. И сказано оно было почти следом за тем... первым. Все это меня очень беспокоит.

30 апреля.

Если честно, я сам не знаю, чего ради сейчас пишу. Скорее всего эту страницу я потом порву и выброшу в корзину. Дело в том, что я должен писать, точнее, печатать, так уж лучше что-нибудь осмысленное, чем просто набор букв и запятых. Сейчас я - журналист, сижу в редакции за пишущей машинкой. Роль свою я отыграл, отошел на второй план, и теперь мое дело - с озабоченным видом колотить по клавишам. Печатаю я "слепым" методом, так что могу время от времени поглядывать, что творится за экраном.

Там снова молодая пара, на этот раз - в спальне. Это, ясно, супруги, поскольку лежат в постели. Кровати, конечно, две. Сразу видно, они соблюдают Моральные Нормы, которые не разрешают показывать беседующих супругов в одной кровати. В разных, на пристойном удалении - другое дело. А если в одной, хотя бы и в широкой... Это может навести на самые худшие мысли.

Я взглянул еще раз. Они почти не смотрят на экран, говорят между собой, хотя я их, конечно, не слышу и слышать не могу, поскольку сижу далеко от экрана. Вот он, похоже, о чем-то ее спросил. Она улыбнулась и кивнула.

Вот она откидывает одеяло и садится.

ОНА ОБНАЖЕНА!

Господи, да как же ты не поразишь нечестивцев! Здесь, у нас, нагих женщин просто не бывает.

Вот она встала... а я никак не могу оторваться от этого чудесного и невероятного зрелища. Вот и мужчина отбросил одеяло, на нем тоже ничего нет. Он, кажется, зовет ее, а она медлит, красуется.

Что это со мной... там, внизу? Такого никогда не бывало! Я знаю, что должен отвернуться, но... не могу.

Вот она делает шаг... другой и - ложится рядом с ним. Он целует ее, ласкает. Он...

НО ВЕДЬ ТАКОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Точно! У них нет цензоров! Они могут вытворять такое, на что у нас только намекают. Выходит, они свободны, а мы связаны Моральными Нормами. Это же несправедливо! А нам еще говорят, будто все равны в правах от рождения!

Я ТРЕБУЮ СВОБОДЫ! ПУСТИТЕ МЕНЯ ТУДА!

Эй, помогите! Кто-нибудь! Выпустите меня из этого чертова ящика!!!

 

Естественно

Пер. Михаил Иосифович Гилинский

Генри Блоджетт взглянул на часы и в отчаянии схватился за голову. Два часа ночи. Он с яростью захлопнул учебник, понимая, что никогда не успеет подготовиться к завтрашнему экзамену: чем больше он учил геометрию, тем меньше в ней разбирался. Ему вообще с трудом давалась математика, а этот ее отдел он неспособен был даже зазубрить.

А если он провалится, его выгонят из колледжа. У него и так оставалось три несданных предмета за первые два курса, и после четвертой неудовлетворительной оценки его отчислят автоматически. Тогда конец мечтам, конец карьере, конец всему. Сейчас его могло спасти только чудо.

Внезапно он выпрямился и даже подскочил на стуле. Почему бы не прибегнуть к помощи тайных сил? Его всегда интересовали оккультные науки, и он собрал небольшую библиотечку книг, в которых доступным языком объяснялось, как вызывать демонов и подчинять их своей воле. До сих пор он боялся проводить подобные эксперименты, но сейчас терять было нечего и стоило рискнуть. Только с помощью волшебства мог он осилить дисциплину, которая никак ему не давалась.

Он быстро вскочил со стула, достал с полки лучшую свою книгу по черной магии, открыл ее в нужном месте и освежил в памяти простые инструкции.

Рьяно взявшись за дело, он сдвинул мебель к стенам, нарисовал мелом на ковре пентаграмму и ступил внутрь. Затем произнес заклинания.

Появившийся демон выглядел куда страшнее, чем он предполагал, но, призвав на помощь все свое мужество, Блоджетт начал рассказывать о своих трудностях.

- Я всегда был слаб в геометрии, - произнес он...

- Естественно! - ликующе вскричал демон.

Радостно улыбаясь языками пламени, он перешагнул через меловые линии шестиугольника, который Генри начертил вместо пентаграммы.

 

Еще не все потеряно

Пер. Зинаида Анатольевна Бобырь

Освещение внутри металлического куба было неприятного зеленоватого оттенка, и от этого мертвенно-белая кожа существа, сидевшего за пультом управления, казалась светло-зеленой.

Единственный многофасетчатый глаз посредине лба неотрывно следил за полудюжиной циферблатов с тех пор, как корабль стартовал с Ксандора. Галактической расе, к которой принадлежал Кар-388-игрек, сон не был знаком. Жалость тоже. Достаточно было взглянуть на резкие, жесткие черты пониже единственного глаза...

Куб остановился в пространстве относительно выбранной цели. Кар протянул верхнюю правую руку и повернул переключатель стабилизатора. Потом встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, и сообщил своему сотоварищу:

- Первая остановка. Звезда Икс-1035. У нее девять планет, но обитаема только третья. Будем надеяться, что здесь найдутся твари, пригодные, чтобы стать рабами.

Лал-16-зет тоже встал и потянулся.

- Будем надеяться, - отозвался он. - Успех на первой же остановке был бы чудом. Возможно, нам придется облететь тысячу планет.

Кар пожал плечами.

- Облетим и тысячу. Лунаки вымирают, и мы должны найти рабов: иначе, если шахты остановятся, мы погибнем.

Он нажал тумблер и включил экран.

- Мы над ночной стороной третьей планеты, - сказал Кар. - Под нами слой облаков. Перехожу на ручное управление.

Он заиграл тумблерами и через несколько минут вскрикнул:

- Взгляни на экраны, Лал! Огни расположены правильным рисунком - это город! Планета населена!

Лал сел к приборному щитку, управляющему орудием уничтожения. Теперь он тоже следил за стрелками указателей.

- Опасаться нечего. Вокруг города нет силового поля. Научные познания у этой расы еще примитивны. Мы можем уничтожить город одним выстрелом, если они нападут на нас.

- Хорошо, - произнес Кар. - Но не забывай, что мы здесь не для разрушения. Пока. Нам нужны образцы. Если они окажутся подходящими, наш флот придет сюда, заберет в рабство сколько нужно и уничтожит не только город, но и всю планету.

Куб легко опустился на поверхность планеты; Кар включил механизм, открывающий шлюзы.

Он вышел первым, за ним Лал.

- Смотри, - показал Кар. - Пара двуногих. Два глаза, две руки, похожи на лунаков, но меньше ростом. Ну вот и образцы!

Он поднял левую верхнюю руку, всеми тремя пальцами сжимавшую тонкий, обвитый проволокой стержень, и направил его сначала на одно существо, потом на другое. Аборигены застыли, словно окаменев.

- Они некрупные, - сказал Лал. - Я понесу одного, а ты другого. Изучим их в корабле, когда будем в космосе.

Кар оглядел сумеречную местность.

- Да, двоих достаточно. Кажется, один из них - самец, другой - самка. Ну пошли!..

Вскоре куб поднялся. Как только они вышли из атмосферы, Кар включил стабилизатор и присоединился к Лалу, уже начавшему проводить исследования.

- Живородящие, - сообщил Лал. - Пятипалые, пальцы способны к довольно тонким операциям. Но определим сначала главное - умственное развитие.

Кар достал спаренные головные обручи. Одну пару он протянул Лалу, и тот надел обруч на голову образца, другой - на свою собственную. Кар проделал то же самое.

Через несколько минут инопланетяне озадаченно уставились друг на друга.

- На семь пунктов ниже минимума! - произнес Кар. - Их нельзя обучить даже простейшим работам на шахтах. Они не способны воспринять элементарные команды. Ну что ж, оставим их хотя бы для Ксандорского музея... А теперь полетим к звезде Н-9333 - там три обитаемые планеты...

* * *

Дежурный редактор "Чикаго стар" стоял в наборном цехе, следя за тем, как готовятся страницы местных новостей. Дженкинс, дежурный метранпаж, вставлял набор.

- В восьмой колонке есть место еще для одной заметки, Пит, - сказал он. - Строк на тридцать петитом. Есть две подходящие. Какую дадим?

Редактор взглянул на заметки.

- О конвенции и о беглецах, да? Ладно, давайте о конвенции. Кому какое дело до того, что из зоопарка сбежала парочка обезьян?

 

Звездная карусель

Пер. Ирина Гавриловна Гурова

Роджер Джером Пфлюггер, чью нелепую фамилию я могу оправдать только тем, что она подлинная, во время описываемых событий был сотрудником Коулской обсерватории.

Несмотря на молодость, он не блистал талантом, хотя свои обязанности выполнял хорошо и дома каждый вечер в течение часа с большим усердием занимался дифференциальным и интегральным исчислениями и мечтал в неопределенном будущем стать директором какой-нибудь известной обсерватории.

Тем не менее свой рассказ о событиях конца марта 1987 года мы должны начать с Роджера Пфлюггера - по той веской причине, что именно он первым во всем мире заметил смещение звезд.

А посему позвольте представить вам Роджера Пфлюггера.

Рост высокий, цвет лица мучнистый, как следствие сидячего образа жизни, черепаховые очки с толстыми линзами, темные волосы, подстриженные ежиком по моде второй половины восьмидесятых годов нашего века, одет не хорошо и не плохо, курит больше, чем следовало бы...

В тот день, с которого начинается наше повествование, без четверти пять Роджер был занят двумя делами сразу. Во-первых, он рассматривал в блинк-микроскоп фотопластинки с изображением области неба в созвездии Близнецов, полученные перед самым рассветом, а во-вторых, взвешивал, можно ли позвонить Элси и пригласить ее куда-нибудь, когда в кармане всего три доллара, на которые еще надо дожить до конца недели.

Несомненно, каждый нормальный молодой человек не раз и не два стоял перед такой же дилеммой, но вот что такое блинк-микроскоп и как он действует, знает далеко не каждый читатель. А потому обратим свой взор не на Элси, а на созвездие Близнецов.

В блинк-микроскоп вставляются две фотографии одного и того же участка неба, но снятые в разное время фотографии располагаются строго симметрично, и, пользуясь особым затвором, наблюдатель видит в окуляре то одну, то другую. Если они абсолютно одинаковы, то он даже не замечает переключения, но если положение какой-то из точек на второй фотографии отличается от ее положения на первой, ему покажется, что она прыгает взад и вперед.

Роджер нажал на затвор, и одна из точек подпрыгнула. Как и сам Роджер. Он повторил операцию, на мгновение совершенно забыв (как и мы с вами) про Элси, и точка снова подпрыгнула. Примерно на одну десятую дуговой секунды.

Роджер разогнул спину и почесал затылок. Он закурил сигарету, тут же бросил ее в пепельницу и снова нагнулся над микроскопом.

Точка снова подпрыгнула.

Гарри Вессон, ночной дежурный, вошел в комнату и начал снимать пальто.

- Гарри! - окликнул его Роджер. - Этот чертов блинк забарахлил.

- А? - сказал Гарри.

- Да. Поллукс сдвинулся на десятую секунды.

- А? - сказал Гарри. - Ну что ж, это вполне соответствует параллаксу. Тридцать два световых года - параллакс Поллукса ноль одна... ну, ноль одна. Немного больше одной десятой секунды. Так и должно быть, если твоя первая фотография была снята полгода назад, когда Земля находилась в противоположной точке своей орбиты.

- Да нет же, Гарри! Ее сняли прошлой ночью. Интервал между ними - сутки.

- Ты свихнулся.

- Посмотри сам.

До пяти часов оставалось еще несколько минут, но Гарри великодушно не посчитался с этим и сел за микроскоп. Он нажал кнопку затвора, и Поллукс услужливо подпрыгнул.

В том, что прыгал именно Поллукс, сомнений быть не могло, так как эта точка яркостью значительно превосходила все остальные на пластинке. Видимая величина Поллукса - 1,2, он входит в число двенадцати самых ярких звезд небосвода, и в созвездии Близнецов другой такой просто нет. И ни одна из более слабых звезд вокруг Поллукса даже не дрогнула!

- Хм! - сказал Гарри Вессон. Он нахмурился и посмотрел еще раз. - Одна из пластинок неправильно датирована, только и всего. Я сейчас проверю.

- Датированы они обе правильно, - упрямо возразил Роджер. - Я сам их регистрировал.

- То-то и оно. Иди-ка ты домой! Уже пять. Если Поллукс за прошлые сутки сдвинулся у тебя на одну десятую, я, уж так и быть, верну его на место.

И Роджер ушел.

Его томило какое-то неприятное предчувствие, словно уходить не следовало. Он не мог понять, что, собственно, его смущает, но что-то было не так. И он решил пройтись до дому пешком, а не ждать автобуса.

Поллукс - неподвижная звезда. Она не могла сдвинуться за сутки на одну десятую дуговой секунды.

"Тридцать два световых года, - прикидывал Роджер. - Одна десятая секунды. Да это же в несколько раз быстрее скорости света! Получается полная чепуха".

Не правда ли?

Роджер почувствовал, что ни заниматься, ни читать ему не хочется. Хватит ли трех долларов, если он все-таки позвонит Элси?

Впереди замаячила вывеска ломбарда, и Роджер не устоял перед искушением. Он заложил часы и позвонил Элси.

- Пообедаем и сходим на ревю?

- С удовольствием.

И до половины второго ночи, когда Роджер проводил Элси домой, он не вспоминал про астрономию. Ничего странного. Было бы удивительнее, если бы он про нее вспоминал.

Но едва он расстался с Элси, как его вновь охватило тревожное чувство. Сначала он не понял почему. Но идти домой ему не хотелось.

Бар на углу был еще открыт, и Роджер свернул туда. После второй рюмки он сообразил, что его гнетет. И заказал третью.

- Хэнк, ты Поллукса знаешь? - спросил он у бармена.

- Какого Поллукса?

- Неважно, - сказал Роджер. Он допил рюмку и пришел к выводу, что где-то напутал. Поллукс не мог сместиться.

Выйдя из бара, Роджер решительно зашагал домой. Но возле самой двери ему вдруг захотелось посмотреть на Поллукса. Конечно, невооруженным глазом смещения в одну десятую секунды не различишь, но все-таки...

Он задрал голову и, ориентируясь по серпу Льва, отыскал Близнецов - из всего созвездия были видны только Кастор и Поллукс, потому что небо затягивала легкая дымка. Вот они, голубчики! И тут ему показалось, будто расстояние между ними увеличилось. Что было заведомой чепухой. Это значило бы, что речь идет уже не о секундах или минутах, а о градусах!

Роджер еще раз посмотрел на них, перевел взгляд на ковш Большой Медведицы и остановился как вкопанный. Он зажмурился, потом осторожно приоткрыл глаза.

Ковш изменился. Его чуть-чуть перекосило. Расстояние между Алькором и Мицаром в ручке ковша стало как будто больше, чем между Мицаром и Алькаидом. Фекда и Мерак на дне ковша сблизились, и его носик стал острее. Заметно острее.

Не веря глазам, Роджер провел воображаемую линию через Мерак и Дубге к Полярной звезде. Ему пришлось мысленно искривить ее. Без этого Полярная звезда против всяких правил осталась бы градусах в пяти в стороне от линии, по которой бесчисленные поколения людей находили ее сразу и точно.

Тяжело дыша, Роджер снял очки и тщательно протер их. Потом снова надел. Ковш остался перекошенным.

Как и Лев, на которого он снова поглядел. Во всяком случае, Регул сместился на один-два градуса.

Один-два градуса! И это - при расстоянии до Регула! Шестьдесят пять световых лет, как будто? Да, что-то вроде.

Тут его осенила спасительная мысль - он же пил! И Роджер вошел в подъезд, не рискнув еще раз взглянуть на небо.

Он лег, но заснуть не мог.

Пьяным он себя не чувствовал. Его душило волнение, и сон не шел. Может, позвонить в обсерваторию? Но вдруг по его голосу заметно, что он перебрал лишнего? Ну и пусть! Роджер решительно спрыгнул с кровати и пошел к телефону.

Номер обсерватории не отвечал. Он позвонил на станцию и после некоторых препирательств выяснил, что непрерывные звонки астрономов-любителей вынудили администрацию обсерватории принять решительные меры: телефоны обсерватории отключены и включаются только при междугородных вызовах, когда звонят из других обсерваторий.

- Спасибо, - сказал Роджер растерянно. - А вы не могли бы вызвать мне такси?

Эта просьба была настолько странной, что дежурный по станции выполнил ее.

Обсерватория походила на приют для умалишенных.

Утром большинство газет оповестило своих читателей об астрономической новости - в коротенькой заметке на последней странице. Однако все факты были изложены точно.

А именно: за последние двое суток у кое-каких звезд - как правило, наиболее ярких - было обнаружено заметное собственное движение.

"Из этого вовсе не следует, - не преминул объяснить нью-йоркский "Прожектор", - что до сих пор они обходились заимствованным. На языке астрономов "собственное движение" подразумевает смещение звезды на небосводе по отношению к другим звездам. До сих пор наибольшее собственное движение наблюдалось у звезды Барнарда в созвездии Змееносца, которая за год смещается на десять с четвертью дуговых секунд. Звезда Барнарда не видна невооруженным глазом".

Наверное, в эти сутки ни один астроном на Земле не сомкнул глаз.

Обсерватории заперли свои двери, предварительно впустив в них всех сотрудников и служителей, и проникнуть туда удалось лишь немногим репортерам. Посмотрев, что там происходит, они уходили - в полном недоумении, но уверенные, что происходит нечто необыкновенное.

Блинк-микроскопы мигали шторками затворов, а астрономы - глазами. Кофе поглощалось в неимоверных количествах. Шесть ведущих обсерваторий вызвали наряды полиции. На две из них шли приступом банды осатанелых любителей астрономии, а в четырех остальных споры между сотрудниками закончились рукопашной. По залам Ликской обсерватории словно пронесся ураган, а Джеймса Трувелла, председателя английского Королевского астрономического общества, доставили в лондонскую клинику с легким сотрясением мозга после того, как вспыльчивый подчиненный разбил о его лысину тяжелую фотопластинку из толстого стекла.

Но все эти прискорбные происшествия были скорее исключениями, в большинстве же обсерваторий царил строгий порядок хорошо организованного приюта для умалишенных.

Все внимание в них сосредотачивалось на динамиках, которые передавали последние сообщения, непрерывно поступавшие с ночной стороны Земли, где наблюдение необъяснимого феномена продолжалось.

Астрономы под ночными небесами Сингапура, Шанхая и Сиднея работали, в буквальном смысле слова, не отрываясь от телефонных трубок.

Особенно интересными были известия из Сиднея и Мельбурна, освещавшие ситуацию в небе Южного полушария, невидимого в США и Европе даже ночью. Из этих сообщений следовало, что Южный Крест перестал быть крестом, потому что его альфа и бета сдвинулись к северу. Альфа и бета Центавра, Канопус и Ахернар - все показывали значительное собственное движение, смещаясь к северу. Южный Треугольник и Магеллановы Облака оставались такими же, как всегда, а сигма Октана, слабая звезда, ближайшая к Южному полюсу, не сдвинулась с места ни на йоту.

В целом количество движущихся звезд в небе Южного полушария было заметно меньше, чем в Северном; зато их относительное собственное движение оказалось значительно более быстрым. И хотя все они смещались к северу, пути их не имели строгого направления на север и не конвергировали к какой-то определенной точке.

Астрономы США и Европы переварили эти факты и запили их новыми литрами кофе.

Вечерние газеты, особенно в Америке, проявили значительно больше интереса к необычайным событиям в небесах. Большинство отвело для них целых пол-колонки на первой странице (хотя и без шапки) с продолжением на третьей. Длина продолжения зависела от числа заявлений видных и не очень видных астрономов, которыми удалось заручиться редактору.

Однако в этих заявлениях ученые ограничивались сухими фактами, предпочитая никак их не истолковывать. По их словам, сами факты были достаточно поразительными и следовало избегать скоропалительных выводов. Подождите, скоро все прояснится. Во всяком случае, то движение, что мы наблюдаем сейчас, можно назвать движением с большой скоростью.

- Но с какой именно? - спросил один из редакторов.

- С большей, чем это возможно, - был ответ.

Впрочем, все-таки нельзя утверждать, что ни одному газетчику не удалось тогда же вытянуть из ученых хоть какие-то выводы. Чарльз Уонгрен, предприимчивый издатель чикагского "Лезвия", спустил солидную сумму на междугородные телефонные разговоры. Шестьдесят с лишним попыток все-таки дали результаты, и ему удалось связаться с директорами пяти известных обсерваторий. И каждому он задал один и тот же вопрос: "Все-таки какова, по вашему мнению, причина, пусть самая невероятная, движения звезд, наблюдающегося в последние двое суток?"

Он составил сводку ответов:

"Если бы я знал!" - Дж.Ф.Стэббс, Триппская обсерватория, Лонг-Айленд.

"Кто-то свихнулся или что-то свихнулось. И лучше, чтобы это был я", - Генри Коллистер Мак-Адамс, обсерватория Ллойда, Бостон.

"Того, что происходит, быть не может, и, следовательно, никаких причин для этого нет", - Леттер Тушауэр Тинни, Бургойнская обсерватория, Альбукерк.

"Ищу в штат опытного астролога. Не порекомендуете ли?" - Патрик Уайтекер, Льюкасская обсерватория, штат Вермонт.

Окинув грустным взглядом эту сводку, которая обошлась ему в 187 долларов 35 центов, включая налоги, Чарльз Уонгрен подписал чек на оплату телефонных разговоров и выбросил сводку в корзину. Потом он позвонил постоянному сотруднику своего научного отдела.

- Не можете ли вы написать нам серию статей по восемьдесят машинописных страниц про эту астрономическую сенсацию?

- Конечно, могу, - отозвался автор. - А про какую сенсацию?

И тут выяснилось, что последнюю неделю он провел на лоне природы, где удил рыбу, газет не читал и на небо не смотрел. Впрочем, статьи он написал. И даже придал им некоторую пикантность, проиллюстрировав их старинными звездными картами, на которых созвездия изображались в дезабилье, и добавил фотографию современной девицы в невидимом купальнике, но зато с подзорной трубой в руке, наведенной предположительно на одну из загулявших звезд. Тираж "Лезвия" повысился на 21,7%.

И вновь в Коулской обсерватории настало пять часов - ровно через двадцать четыре часа пятнадцать минут после начала всей этой неразберихи. Роджер Пфлюггер - да-да, мы вновь возвращаемся к нему - внезапно проснулся, потому что на его плечо легла отеческая ладонь.

- Идите домой, Роджер, - ласково сказал Кервин Армбрестер, директор обсерватории.

Роджер подскочил, как ужаленный.

- Извините, мистер Армбрестер. Я нечаянно.

- Чепуха! Конечно, вы не можете сидеть здесь без конца. Да и мы все тоже. Идите, идите домой.

Роджер Пфлюггер пошел домой. Но когда он принял душ, спать ему расхотелось. Да и часы показывали всего четверть седьмого. Он позвонил Элси.

- Мне ужасно жалко, Роджер, но я уже договорилась с подругой. Но что творится? Я имею в виду - со звездами.

- Они движутся, Элси. И никто не знает почему.

- А я думала, что звезды всегда движутся, - возразила Элси. - Ведь и Солнце - тоже звезда? А ты мне объяснял, что Солнце движется к какой-то там точке в Самсоне.

- В Геркулесе, - поправил Роджер.

- Ну да, в Геркулесе. Ведь ты же сам говорил, что все звезды движутся. Так что же тут такого?

- Это совсем другое дело, - сказал Роджер. - Возьми, к примеру, Канопус. Он вдруг начал двигаться со скоростью семь световых лет в день. А этого не может быть!

- Отчего не мотает?

- Ничто не может двигаться быстрее света, вот отчего, - терпеливо объяснил Роджер.

- Но если этот твой Канопус движется быстрее, значит, он может! - рассудительно заметила Элси. - Или у тебя телескоп испортился, или еще что-нибудь. Да и вообще до него же далеко!

- Сто шестьдесят световых лет. Так далеко, что сейчас мы видим его таким, каким он был сто шестьдесят лет назад.

- Так, может, он вовсе и не движется, - заявила Элси. - То есть он подвигался и перестал сто пятьдесят лет назад, а вы тут с ума сходите из-за того, чего больше и нет. А ты меня еще любишь?

- Очень. А ты никак не можешь пере-договориться с подругой?

- Боюсь, что нет, Роджер. Мне самой очень жалко.

Роджеру пришлось удовлетвориться этим. Он решил пойти куда-нибудь поужинать.

Было совсем светло, и звезды в густо-синем небе еще не загорались. Но Роджер знал, что в эту ночь от многих созвездий останутся только воспоминания.

Шагая по тротуару, он перебирал в уме замечания Элси - ей-богу, они были нисколько не глупее тех, что он наслушался у себя в обсерватории. И они натолкнули его на мысль, которая раньше ему в голову не приходила, - поведение звезд оказалось даже еще непонятнее, чем он думал. Ведь все они начали двигаться в один и тот же вечер, но здесь было что-то не так. Альфа и бета Центавра должны были начать двигаться года четыре тому назад, Ригель же - пятьсот сорок лет назад, когда Христофор Колумб еще бегал в коротких штанишках, а то и вовсе без них. Вега пустилась в путь в год его, Роджера, рождения, двадцать шесть лет назад. Другими словами, каждая из этой сотни звезд должна была прийти в движение в момент, определявшийся ее расстоянием от Земли. Причем с точностью до одной световой секунды, так как изучение снятых в предыдущую ночь фотографий показало, что новое движение всех до единой звезд началось ровно в четыре часа десять минут по Гринвичу. Ну и клубочек!

Разве что свет обладает бесконечной скоростью...

Если же это не так (о душевном состоянии Роджера можно судить по тому факту, что он начал свои рассуждения с немыслимого "если"), то... то... то - что? Он по-прежнему ничего не понимал. И испытывал жгучее возмущение: да что же это такое, в самом деле?!

Роджер вошел в закусочную и сел. Из радиоприемника неслись оглушительные звуки - самые последние достижения в области антиритма, исполнявшиеся на струнно-духовых инструментах и на вложенных друг в друга барабанах. В паузах диктор исступленно восхвалял тот или иной товар.

Роджер жевал бутерброд, наслаждался антиритмикой и выключал из своего сознания рекламу - это искусство он, как и все люди восьмидесятых годов, постиг в совершенстве. По этой причине и последние известия, которые сменили музыкальную программу, продолжали влетать в одно ухо Роджера и вылетать из другого, не задерживаясь в его сознании. И прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что пропускает мимо ушей отнюдь не панегирик очередному пищевому концентрату. Собственно говоря, его внимание привлек знакомый голос, и после двух-трех фраз он уже не сомневался, что слушает Милтона Хейла, прославленного физика, чья новая теория принципа индетерминантности совсем недавно вызвала такую бурю в научных кругах. Профессор Хейл, по-видимому, давал интервью радиокомментатору.

- ...и, следовательно, небесное тело может обладать позицией или скоростью, но не тем и другим сразу в пределах данной системы пространства - времени.

- Доктор Хейл, не могли бы вы объяснить это на более понятном языке? - медовым голосом осведомился радиокомментатор.

- Это и есть понятный язык, сэр! Если же прибегнуть к научной терминологии, то, исходя из гейзенберговского принципа сжатия, эн в седьмой степени в скобках, определяющее псевдопозицию дитриховского целого числа квантов, деленное на коэффициент искривления массы в седьмой степени...

- Благодарю вас, доктор Хейл, но, боюсь, это не совсем понятно нашим слушателям.

"Зато тебе понятно!" - раздраженно подумал Роджер Пфлюггер.

- Я не сомневаюсь, доктор Хейл, что больше всего нашим слушателям хотелось бы узнать, действительно ли звезды пришли в движение или это только иллюзия.

- И то, и другое. Это движение реально в системе пространства, но не в системе пространства - времени.

- Не могли бы вы, объяснить это подробнее, профессор?

- Конечно. Трудность здесь носит чисто гносеологический характер. Исходя из чистой причинности, воздействие макроскопического...

"А за нею во всю прыть тихими шагами волк старался переплыть миску с пирогами", - подумал Роджер Пфлюггер.

- ...на параллелизм градиента энтропии...

- Ха! - сказал Роджер вслух.

- Вы что-то сказали, сэр? - спросила официантка. До этого Роджер не обращал на нее никакого внимания. Она оказалась миниатюрной и очень симпатичной блондинкой. Роджер улыбнулся ей.

- Все зависит от того, с точки зрения какой системы пространства - времени оценивать эту проблему, - задумчиво ответил он. - Трудность тут гносеологическая.

Чтобы загладить эту выходку, он дал ей на чай больше, чем позволяли его средства, и вышел из закусочной.

Именитый физик явно знал о происходящем меньше, чем человек с улицы. Человек с улицы знал хотя бы, что звезды либо движутся, либо нет. Профессор Хейл не знал, по-видимому, и этого. Спрятавшись за дымовую завесу звучных определений, он намекнул, что звезды одновременна и движутся, и не движутся.

Роджер задрал голову, но в небе, озаренном разноцветными огнями реклам, слабо светились лишь две-три звезды. Еще рано, решил он.

Роджер завернул в бар, но не допил даже первой рюмки, так как виски показалось ему удивительно противным. Он не понимал, что продолжительная бессонница действует на него сильнее всякого алкоголя. Он знал только, что вовсе не хочет спать, и собирался бродить по городу, пока не почувствует, что уже пора ложиться. Тот, кто в эту минуту оглушил бы его ударом не слишком тяжелого мешка с песком, оказал бы ему большую услугу, но такого благодетеля не нашлось.

Роджер шел и шел, пока не увидел ослепительные огни синерамы. Он купил билет и добрался до своего места в тот момент, когда на экране замелькали заключительные кадры сладенького финала первой из полнометражных картин программы. Несколько рекламных мультфильмов он пропустил, так сказать, мимо глаз, хотя взгляд его и был устремлен на экран.

- А теперь, - прозвучал голос диктора, - мы предлагаем вашему вниманию вид ночного неба над Лондоном в три часа утра.

Экран усеяли сотни крохотных пятнышек. Это были звезды. Роджер наклонился вперед, чтобы ничего не упустить - наконец-то вместо всяческой словесной шелухи он увидят и услышит нечто стоящее.

- Стрелка, - произнес голос за кадром, когда на экране возникла стрелка, - указывает на Полярную звезду, которая в настоящее время сместилась на десять градусов в направлении к Большой Медведице. Сама же Большая Медведица утратила форму ковша, однако сейчас стрелка укажет звезды, из которых он прежде слагался.

Роджер, затаив дыхание, следил за стрелкой и слушал голос.

- Алькаид и Дубге, - произнес голос. - Неизменные звезды утратили неизменность, но... - на экране внезапно вспыхнуло изображение ультрасовременной кухни - плиты с маркой "Две звезды" неизменно сохраняют все свои превосходные качества. Блюда, изготовленные аупервибрационным методом, вкусны по-прежнему. Плиты с маркой "Две звезды" не знают себе равных.

Роджер Пфлюггер неторопливо поднялся и зашагал по проходу к экрану, доставая из кармана перочинный нож. Прыжок - и он оказался на невысокой эстраде. Экран он резал без всякого неистовства. Его удары были точны и рассчитаны так, чтобы причинять как можно больше повреждений при минимальной затрате усилий.

К тому времени, когда трое рослых капельдинеров заключили его в крепкие объятия, экран был изуродован весьма основательно. Роджер не сопротивлялся. Когда капельдинеры сдали его полицейскому, он также не оказал ни малейшего сопротивления. Час спустя в полицейском суде он невозмутимо выслушал предъявленные ему обвинения.

- Признаете вы себя виновным или нет? - спросил судья.

- Ваша честь, это же чисто гносеологический вопрос, - ответил Роджер чистосердечно. - Неизменные звезды двинутся, но лучшие в мире воздушные хлебцы фирмы Корни все еще определяют псевдопозицию дитриховского целого числа квантов, деленную на седьмую степень коэффициента искривления!

Десять минут спустя он уже сладко спал. Правда, в камере, но очень сладко. Полицейские оставили его в покое, сообразив, что ему полезно выспаться...

Среди других мелких трагедий этой ночи можно поведать о судьбе шхуны "Рансагансетт", пробиравшейся вдоль берегов Калифорнии. Собственно говоря, не очень-то близко от этих берегов. Внезапный шторм унес ее далеко в открытое море. А как далеко, ее шкипер мог только догадываться.

"Рансагансетт", американская шхуна с немецкой командой и венесуэльским портом приписки, занималась контрабандной доставкой спиртных напитков из Энсенады (Нижняя Калифорния) в Канаду. Это была ветхая четырех-моторная посудина с весьма ненадежным компасом и древним радиоприемником 1955 года, который во время шторма раскапризничался так, что Гросс, старший помощник, ничего не мог с ним поделать.

Однако к этому времени от хмурых туч осталась лишь легкая дымка, а затихающий ветер быстро разогнал и ее. Ганс Гросс стоял в ожидании на палубе, держа в руке древнюю астролябию. Его окружал непроницаемый мрак, потому что "Рансагансетт", чтобы не привлекать внимания береговой охраны, шла без огней.

- Проясняется, мистер Гросс? - донесся снизу голос капитана.

- Та, сэр. Пыстро проясняется.

В каюте капитан Рэндолл снова начал сдавать карты второму помощнику и судовому механику. Команда шхуны (пожилой немец с деревянной ногой, носивший фамилию Вайс) мирно спала на крамболе лагуна ["на крамболе" означает "справа или слева по носу"; лагун - бак с питьевой водой] - что это значит, объяснить не берусь.

Прошло полчаса. Потом еще час. Капитан проигрывал Хальмштадту, механику, все больше.

- Мистер Гросс! - крикнул он.

Ответа не последовало. Он крикнул еще раз, но с тем же результатом.

- Айн момент, счастливчики, - сказал он и поднялся по трапу на палубу.

На палубе, задрав голову и широко разинув рот, стоял Гросс. Небо было совсем чистым.

- Мистер Гросс! - крикнул капитан Рэндолл.

Второй помощник не отозвался. Капитан вдруг заметил, что Гросс медленно вращается вокруг своей оси.

- Ганс! - сказал капитан Рэндолл. - Что на тебя накатило?

И тоже посмотрел вверх.

На первый взгляд, небо казалось обычным. Ангелы там не летали и патрульные самолеты тоже. Ковш... Капитан Рэндолл медленно повернулся вокруг своей оси, хотя и быстрее, чем Ганс Гросс. Куда девалась Большая Медведица?

Да и все прочее тоже. Он не видел ни одного знакомого созвездия. Ни треугольника Лиры, ни пояса Ориона, ни рогов Овна.

Хуже того... Что это еще за многоугольник из восьми ярких звезд? Явное созвездие, но он никогда его не видел, хотя огибал и мыс Горн, и мыс Доброй Надежды. А что, если... Да нет же! Южного-то Креста нигде не видно!

Пошатываясь, как пьяный, капитан Рэндолл подошел к трапу.

- Мистер Вайскопф! - позвал он. - Мистер Хельмштадт! Поднимитесь на палубу!

Они поднялись и посмотрели. Некоторое время все хранили молчание.

- Выключите моторы, мистер Хельмштадт, - сказал капитан. Хельмштадт отдал честь - чего раньше никогда не делал - и спустился в машинное отделение.

- Распутить Вакса, капитан? - спросил Вайскопф.

- Зачем?

- Не снаю.

Капитан поразмыслил.

- Разбудите его, - сказал он.

- Мы, я тумаю, на планете дер Марс, - сказал Гросс.

Но капитан уже взвесил и отбросил такую возможность.

- Нет, - отрезал он. - С любой планеты Солнечной системы созвездия будут выглядеть практически одинаково.

- Фы тумаете, мы профалялись сквось космос?

Шум моторов внезапно смолк, и теперь был слышен только привычный мягкий плеск волн о борта. Шхуна покачивалась на зыби.

Вайскопф вернулся с Вайсом, за ними на палубу вылез Хельмштадт и снова отдал честь.

- Жду ваших приказаний, капитан.

Капитан Рэндолл махнул рукой в сторону корми, где стояли укутанные брезентом бочки.

- Вскрыть груз! - скомандовал он.

За карты больше не садились. На заре, освещенные первыми лучами солнца, которого они уже не надеялись увидеть, - а в эту минуту безусловно и не видели - пятеро бесчувственных моряков были сняты с их шхуны и доставлены в порт Сан-Франциско. Проделал эту операцию патруль береговой охраны. Ночью дрейфовавшая "Рансагансетт" прошла Золотые Ворота и мягко ткнулась о причал парома.

Шхуна тащила за собой на буксире большой брезент, пронзенный гарпуном, линь которого был привязан к бизань-мачте. Что все это означало, так и осталось необъясненным, хотя позднее капитан Рэндолл и вспомнил смутно, что вроде бы загарпунил в ту ночь кашалота. Однако старший матрос по фамилии Вайс так и не вспомнил, что же все-таки произошло с его деревянной ногой. Но, может, оно и к лучшему.

* * *

Милтон Хейл, доктор наук, прославленный физик, наконец умолк и отошел от выключенного микрофона.

- Большое спасибо, профессор, - сказал радиокомментатор. - Э... чек можете получить в кассе. Вы... э... знаете где.

- Да-да, знаю, - подтвердил ученый, добродушный толстячок. Пушистая седая борода придавала ему несомненное сходство с рождественским Дедом Морозом в миниатюре. В глазах у него то и дело вспыхивали веселые искры. Он курил короткую трубочку.

Закрыв за собой звуконепроницаемую дверь, он энергичной походкой направился к окошку кассы.

- Здравствуйте, деточка, - сказал он дежурной кассирше. - Если не ошибаюсь, у вас должно быть два чека для профессора Хейла.

- Вы профессор Хейл?

- Не берусь утверждать наверное, но так сказано в моем удостоверении личности, и, следовательно, мы можем принять, что это так.

- Два чека?

- Два чека. За одну и ту же передачу, согласно особому распоряжению. Кстати, сегодня в Мабри неплохое ревю.

- Да? Вот ваши чеки, профессор Хейл. На семьдесят пять долларов и на двадцать пять. Все правильно?

- Более чем. Ну, а как насчет ревю?

- Если хотите, я спрошу мужа. Он здешний швейцар.

Профессор Хейл вздохнул, но веселые искры в его глазах не погасли.

- Я думаю, ваш супруг не будет возражать, - сказал он. - Вот билеты, деточка. Идите с ним. А мне еще надо вечером поработать.

Кассирша широко открыла глаза, но билеты взяла.

Профессор Хейл направился к телефону-автомату и позвонил домой. Домом профессора Хейла и им самим твердой рукой правила его старшая сестра.

- Агата, мне придется остаться до ночи в лаборатории, - сказал он.

- Милтон, ты прекрасно можешь работать и дома, у себя в кабинете. Я слышала твою передачу, Милтон. Ты говорил чудесно.

- Всякую чепуху, Агата. Невероятную чушь. Что, собственно, я сказал?

- Ну, ты сказал, что... э... звезды были... то есть ты был...

- Вот именно, Агата. Я ставил себе целью предотвратить панику среди населения. Если бы я сказал правду, слушатели перепугались бы. Но мое ученое самодовольство оставило их в убеждении, что ситуация... э... полностью контролируется. А ты знаешь, Агата, что я подразумевал, говоря о параллелизме градиента энтропии?

- Ну... не совсем.

- Вот и я тоже.

- Милтон, ты пил!

- Пока еще нет... Нет, что ты! Но сегодня я не могу работать дома. В университете у меня под рукой будут все справочники. И звездные карты.

- Но, Милтон, а как же твой гонорар? Ты же знаешь, что тебе опасно носить при себе деньги, когда ты... в таком настроении.

- Я получил не наличными, а чеком. Сейчас отошлю его тебе по почте. Хорошо?

- Ну что ж. Если уж тебе нужны все справочники... До свиданья, Милтон.

Профессор Хейл вошел в почтовое отделение. Он кассировал чек на двадцать пять долларов. А второй, на семьдесят пять, заклеил в конверт и бросил в ящик.

Просовывая конверт в щель, он поглядел на вечернее небо, вздрогнул и отвел глаза. Потом кратчайшим путем отправился в ближайший бар и заказал большую рюмку виски.

- Давненько вы к нам не заглядывали, профессор, - сказал Майк, бармен.

- Это вы правильно подметили, Майк. Налейте-ка мне еще.

- С удовольствием. И за счет заведения. Мы сейчас слушали вас по радио. Здорово вы говорили.

- Угу.

- Я прямо заслушался. Сын-то у меня летчик, ну и мне немножко не по себе было - чего это, думаю, в небе делается. Но раз уж вы там в своих университетах все про это знаете, так беспокоиться нечего. Хорошо вы говорили, профессор. Мне только хотелось бы спросить вас об одной вещи.

- Этого я и боялся, - сказал профессор Хейл.

- Я про звезды. Они же куда-то движутся! А вот куда? То есть если они на самом деле движутся, как вы говорили.

- Точно этого определить нельзя, Майк.

- А они двинутся по прямой? То есть каждая из них?

Именитый ученый заколебался.

- Ну... и да и нет, Майк. Спектрографический анализ показывает, что все они сохраняют прежнее расстояние от нас, все до единой. И следовательно, каждая из них - если они действительно движутся - описывает круг с нами в центре. А потому они движутся как бы по прямой, не приближаясь к нам и не удаляясь.

- А изобразить эти круги вы можете?

- Да. На звездном глобусе. Это уже сделано. Впечатление такое, будто все они направляются к определенному участку неба, но не в одну какую-то точку. Другими словами, их пути пока не пересекаются.

- А к какому же это участку?

- Он находится примерно где-то между Большой Медведицей и Львом. Те, что дальше, движутся быстрее, те, что ближе, - медленнее. Да ну вас к черту, Майк! Я пришел сюда, чтобы забыть о звездах, а не разговаривать о них. Налейте мне еще.

- Минуточку, профессор. А когда они туда доберутся, они что - остановятся или поползут дальше?

- А я откуда знаю, Майк? Они начали двигаться внезапно в одну и ту же минуту и, так сказать, с полной скоростью - то есть их скорость с первого же момента была такой, какой остается сейчас, они ее, так сказать, не набирали. И значит, остановиться они тоже могут сразу, без предупреждения...

Он сам остановился с внезапностью, какой могла бы позавидовать любая звезда, и уставился на свое отражение в зеркале за стойкой так, словно никогда прежде себя не видел.

- Что с вами, профессор?

- Майк!

- Что?

- Майк, вы - гений!

- Я? Что это вы?

Профессор Хейл испустил легкий стон.

- Майк, мне придется сейчас же отправиться в университет. Чтобы под рукой были справочники и звездные карты. Вы вернули меня на путь истины, Майк. Но дайте-ка мне с собой бутылочку этого виски.

- "Тартанового пледа"? Большую?

- Большую. И побыстрее. Мне нужно поговорить с одним человеком про собачью звезду.

- Вы это серьезно, профессор?

Доктор Хейл испустил вздох.

- Это вы виноваты, Майк. Собачьей звездой называют Сириус. И зачем только я пришел сюда, Майк! В первый раз за три месяца удалось вырваться, и надо же вам было все испортить.

Он взял такси, отправился в университет, отпер свой кабинет и зажег лампы там и в библиотеке. Потом сделал хороший глоток "Тартанового пледа" и взялся за работу.

Для начала после некоторых пререканий с дежурным по коммутатору ему удалось добиться, чтобы его соединили с директором Коулской обсерватории.

- Это Хейл, - сказал он. - Армбрестер, у меня есть идея. Но прежде, чем заняться ею, я хотел бы уточнить данные. Насколько мне известно, новое собственное движение продемонстрировали четыреста шестьдесят восемь звезд. Это число по-прежнему верно?

- Да, Милтон. Движутся только они.

- Отлично. У меня есть их список. А скорость движения остается неизменной?

- Да. Как это ни невероятно, она постоянна. А в чем заключается ваша идея?

- Сначала я хочу ее проверить. Если что-нибудь получится, я вам позвоню.

Но позвонить он забыл.

Это была долгая и кропотливая работа. Взяв карту звездного неба с участком между Большой Медведицей и Львом, он нанес на нее 468 линий, которые обозначили траектории взбесившихся звезд. На полях карты у начала каждой линии он записал видимую скорость звезды, но не в световых годах в час, а в градусах в час с точностью до пятого знака.

Потом он принялся рассуждать.

- Исходя из предпосылки, что эти звезды начали двигаться одновременно, - бормотал он себе под нос, - предположим, что и остановятся они одновременно. Когда? Скажем, завтра в десять вечера.

Он проверил это предположение, нанеся на карту соответствующие позиции звезд. Нет, не то!

Час ночи? Уже что-то похожее на дело.

Полночь?

Вот оно! Во всяком случае, достаточно близко. Несколько минут разницы в ту или иную сторону значения не имели, так что тратить время на точные вычисления не стоило. Теперь он знает все. Невероятно, но факт!

Профессор Хейл еще раз приложился к бутылке и мрачно уставился на карту. Потом прошел в библиотеку, взял справочник и получил нужную информацию. Адрес.

С этого момента начинается эпопея странствий профессора Хейла. Правда, как оказалось, бесполезных, но все же в чем-то сравнимых со странствиями Одиссея.

Начал он с того, что сделал еще глоток. Затем ограбил сейф в кабинете ректора, благо комбинация цифр была ему известна. Записка, которую он оставил в сейфе, могла служить образцом лаконичности:

"Взял деньги. Объясню потом".

После этого он сделал еще глоток, сунул бутылку в карман, вышел на улицу и подозвал такси.

- Куда, сэр? - спросил шофер, когда пассажир сел.

Профессор Хейл назвал адрес.

- Фремонт-стрит? Простите, сэр, но я не знаю, где эта улица.

- В Бостоне, - сказал Хейл. - Ах да! Я же вам этого не сказал! В Бостоне.

- Это что - в штате Массачусетс? Пожалуй, далековато отсюда.

- Тем более нет оснований тратить время на пустые пререкания, - рассудительно сказал профессор Хейл.

Короткие переговоры под шуршание бумажек, изъятых из ректорского сейфа, рассеяли опасения шофера, и они покатили.

Ночь для марта выдалась на редкость холодная, а обогреватель в такси работал не слишком хорошо. Зато "Тартановый плед" отлично согревал и профессора, и шофера, так что через Нью-Хейвен они промчались, распевая старинные ковбойские песни:

- "Мы несемся, мы несемся в дикий голубой простор!"

По слухам, которые, впрочем, могут и не соответствовать действительности, в Хартфорде профессор Хейл якобы одарил сияющей улыбкой даму, которая ждала последнего трамвая, и осведомился, не в Бостон ли ей надо. Но, по-видимому, она ехала не в Бостон, потому что в пять часов утра, когда такси остановилось перед домом номер 614 по Фремонт-стрит в Бостоне, в нем сидели только профессор Хейл и шофер.

Профессор Хейл вылез и поглядел на дом. Это был типичный особняк миллионера, окруженный высокой чугунной оградой с колючей проволокой поверху. Ворота и калитка были заперты, а звонка, во-видимому, не имелось.

Но дом находился от тротуара не дальше чем на бросок камня, и профессор Хейл не преминул воспользоваться этим обстоятельством. Он бросил камень. Потом еще один. В конце концов ему удалось разбить окно.

Вскоре в образовавшуюся дыру просунулась чья-то голова. Дворецкий, решил профессор Хейл.

- Я профессор Милтон Хейл! - крикнул он. - Мне нужно немедленно увидеть мистера Резерфорда Снивели. По крайне важному делу!

- Мистер Снивели в отъезде, сэр, - сказал дворецкий. - А вот окно...

- К черту окно! - объяснил профессор Хейл. - Где Снивели?

- Ловит рыбу.

- Где?

- Я получил распоряжение не давать этих сведений.

Быть может, профессор Хейл был несколько навеселе.

- Нет, вы их дадите! - крикнул он. - По приказу президента Соединенных Штатов!

Дворецкий засмеялся.

- Я его что-то не вижу.

- Так увидите! - сказал Хейл и снова влез в такси. Шофер спал, и профессор потряс его за плечо.

- В Белый дом, - сказал профессор Хейл.

- А?

- В Белый дом в Вашингтоне, - пояснил профессор Хейл. - И поживее!

Он вытащил стодолларовую бумажку. Шофер посмотрел на нее и испустил стон. Но сунул ее в карман и включил мотор.

Пошел легкий снег.

Когда такси скрылось за углом, Резерфорд Р.Снивели, ухмыляясь, втянул голову в комнату. Мистер Снивели не держал дворецкого.

Если бы профессор Хейл был блике знаком с привычками эксцентричного мистера Снивели, он знал бы, что вся прислуга в доме номер 614 по Фремонт-стрит приходящая и уже в двенадцать часов дня покидает особняк, куда приходит в десять. Если не считать этих двух часов, мистер Снивели постоянно пребывал в величественном одиночестве. Ни друзей, ни светских знакомых у него не было. Все свободное время, которое у него оставалось от управления делами одной из ведущих галантерейных фирм страны, он проводил в своей домашней мастерской за изготовлением всевозможных занятных приспособлений и аппаратов.

У Снивели была пепельница, которая услужливо подавала ему зажженную сигарету всякий раз, когда он протягивал к ней руку, и радиокомбайн, который автоматически включался на программах, оплачиваемых фирмой "Снивели", и выключался, едва они подходили к концу. Его ванна мелодично аккомпанировала ему, когда он затягивал песню, плескаясь в воде, и еще у него была машина, которая читала ему на сон грядущий вставленную в нее книгу.

Пусть жизнь Снивели была одинокой, но ее, несомненно, скрашивал некоторый комфорт. Конечно, он был чудаком, но человеку с ежегодным доходом в четыре миллиона это вполне по карману. А уж если ты начал жизнь сыном кассира в мелком пароходстве, то это и совсем неплохо.

Мистер Снивели проводил такси самодовольным смешком, возвратился в постель и уснул сном праведника.

"Значит, кто-то разобрался, в чем дело, на девятнадцать часов раньше срока, - подумал он, засыпая. - Ну и на здоровье!"

Ни один уголовный кодекс не предусматривал наказания за то, что он сделал...

В этот день астрономические отделы книжных магазинов стремительно опустели. У широкой публики вдруг проснулся горячий интерес к небесным явлениям, и даже древние пропыленные тома ньютоновской "Principia" шли нарасхват по бешеным ценам.

Эфир заполнили сообщения о новых небесных чудесах. Однако в них было очень мало не только науки, но и просто здравого смысла, ибо почти все астрономы в этот день крепко спали. Двое суток они не смыкали глаз, но на третьи, измученные душой и телом, махнули рукой на звезды, считая, что им (астрономам, а не звездам) следует немного соснуть, а небесные светила могут сами о себе позаботиться.

Баснословные гонорары, предложенные телевизионными и радиокомпаниями, соблазнили двух-трех из них, и они попробовали выступить с лекциями, но чем меньше будет сказано об этих плачевных попытках, тем лучше. Профессор Карвер Блейк, объясняя многочисленным телезрителям разницу между апогеем и перигеем, впал в каталептическое состояние.

Большой спрос был и на физиков. Однако попытки связаться с самым именитым из них оказались тщетными. Краткая записка: "Взял деньги. Объясню потом", - единственный ключ к исчезновению профессора Милтона Хейла - ничего не дала. Его сестра Агата опасалась худшего.

Впервые за всю историю человечества астрономические новости печатались в газетах под аршинными заголовками.

Снегопад, начавшийся утром на Атлантическом побережье, все усиливался. Перед въездом в Уотербери (штат Коннектикут) шофер профессора Хейла почувствовал, что всему есть предел. Что он, железный, что ли, чтобы без передышки гонять то в Бостон, то в Вашингтон? Разве можно требовать такого от человека хоть бы и за сто долларов?

И уж, во всяком случае, не в такой буран. Видимости никакой, даже когда удается разлепить веки.. А пассажир храпит себе на заднем сиденье. Почему бы не съехать на обочину и не подремать часок? Всего часок! Пассажир ведь и не заметит ничего. И вообще, псих какой-то - кажется, мог бы сесть на поезд или на самолет.

Бесспорно, профессор Хейл мог бы воспользоваться этими видами транспорта, если бы вспомнил про них. Но он мало куда ездил, да и "Тартановый плед" сыграл свою роль. Профессор Хейл привык пользоваться такси - ни тебе билетов, ни пересадок. В деньгах он не был стеснен, голова его, окутанная "Тартановым пледом", не сработала, и он не подумал о том, что при длительной поездке на такси имеет дело с человеческим фактором.

Но когда он, совсем оледенев, проснулся в неподвижной машине, ему пришлось-таки об этом подумать. Шофер спал богатырским сном и, сколько ученый его ни тряс, продолжал храпеть. В довершение всего часы профессора Хейла остановились, и он не имел ни малейшего представления ни о времени, ни о том, где он может находиться.

К несчастью, он так и не научился водить автомобиль, а потому, сделав энергичный глоток, чтобы немного согреться, вылез из такси, но тут рядом с ним остановился другой автомобиль.

Это была полицейская машина, а за рулем сидел замечательный полицейский - один полицейский на миллион.

Хейл замахал руками.

- Я профессор Хейл, - завопил он, перекрикивая вой ветра. - Мы заблудились. Где я нахожусь?

- Влезайте скорей ко мне, пока совсем не замерзли, - распорядился полицейский. - Уж не вы ли профессор Милтон Хейл?

- Да.

- Я читал все ваши книги, профессор, - сказал полицейский. - Обожаю физику и всегда мечтал познакомиться с вами. Мне хотелось бы узнать ваше мнение о пересмотренной величине кванта.

- Речь идет о жизни и смерти! - сказал профессор Хейл. - Не могли бы вы меня доставить на ближайший аэродром?

- Само собой, профессор.

- Но послушайте... а как же шофер такси? Ведь, если мы не примем каких-нибудь мер, он замерзнет.

- Я перетащу его в кузов моей машины, а такси отгоню подальше на обочину. Остальным можно будет заняться позже.

- Поторопитесь, если нетрудно.

Услужливый полицейский поторопился. Потом сел за руль, и они тронулись.

- Так, значит, о величине кванта, профессор, - начал он и осекся; профессор Хейл спал непробудным сном.

Полицейский подъехал к аэровокзалу в Уотербери. Остановившись перед кассами, он осторожно разбудил профессора.

- Аэропорт, сэр.

Он еще не успел договорить, а профессор уже выскочил из машины и, спотыкаясь, вбежал в помещение кассы. Он крикнул через плечо "спасибо!" и чуть было не растянулся на пороге.

Рев разогреваемых двигателей суперстратолайнера подстегнул его, на ногах словно выросли крылья, и он в мгновение ока очутился перед окошком кассы.

- Какой это самолет?

- Прямой вашингтонский рейс. Отлет через минуту. Боюсь, вы не успеете.

Профессор Хейл сунул в окошко стодолларовую бумажку.

- Билет! - прохрипел он. - Сдачу оставьте себе.

Схватив билет, профессор взлетел по лестнице к двери стратолайнера в тот момент, когда она уже закрывалась. Он упал на сиденье, еле переводя дух. Когда стюардесса подошла взять его билет, он спал мертвым сном, и ей пришлось самой застегнуть ему ремни.

Вскоре она его разбудила: почти все пассажиры сошли.

Профессор Хейл стремглав скатился по лестнице и кинулся через поле к зданию аэровокзала. Он бросил взгляд на огромные часы. Было еще только девять, и, несколько успокоившись, профессор Хейл юркнул в дверь с надписью "Такси".

- В Белый дом, - сказал он шоферу. - Долго туда ехать?

- Десять минут.

Профессор Хейл удовлетворенно вздохнул и откинулся на сиденье. На этот раз он не заснул. Спать ему совершенно не хотелось. Но он закрыл глаза, чтобы обдумать, как лучше всего объяснить президенту положение.

- Приехали, сэр.

Профессор Хейл расплатился, торопливо вылез из такси и взбежал по ступенькам. Здание оказалось не совсем таким, каким он себе его представлял, но терять время на праздные размышления было некогда. Он увидел конторку и бросился к ней.

- Мне нужно немедленно увидеться с президентом. Дело государственной важности!

Человек за конторкой нахмурился.

- С каким именно-президентом?

Глаза профессора Хейла полезли на лоб.

- С президентом Сое... Послушайте, что это за здание? И какой это город?

Человек за конторкой нахмурился еще больше.

- Это отель "Белый дом", - ответил он. - В городе Сиэтле, штат Вашингтон.

Хейл упал без чувств. Он пришел в себя через три часа в больнице. Была полночь - по тихоокеанскому времени. Следовательно, на атлантическом побережье страны шел четвертый час утра. Другими словами, когда он выходил из самолета в Сиэтле, штат Вашингтон, в городе Вашингтоне, столице страны, и в Бостоне была как раз полночь.

Профессор Хейл бросился к окну и погрозил небесам сжатым кулаком. Бесполезный жест!

Однако на атлантическом побережье метель к вечеру улеглась и в воздухе висел только легкий туман. Телефоны метеорологических бюро звонили не переставая: всех, кто жаждал взглянуть на звездное небо, интересовало, рассеется ли туман.

- Поднимается океанский бриз, - отвечали им. - Он уже достаточно силен и разгонит туман за час или два.

К четверти двенадцатого небо над Бостоном совсем прояснилось. Несмотря на пронзительный холод, улицы были запружены толпами людей, которые, задрав головы, следили за звездной каруселью. И все отказывались верить глазам. Не может быть!

По городу прокатывался нарастающий ропот. Без четверти двенадцать сомневаться было уже нельзя, и ропот внезапно стих - для того лишь, чтобы в последние минуты перед полуночью перейти в оглушительный рев. Разные люди воспринимали случившееся по-разному: кто негодовал, а кто смеялся, кто леденел от ужаса, а кто презрительно кривил губы. Кое-кто дате приходил в восторг.

Вскоре повсюду в городе люди начали двигаться к Фремонт-стрит. Они шли пешком, ехали в автомобилях и на городском транспорте, и маршруты их сходились в одной точке.

Без пяти минут двенадцать Резерфорд Снивели все еще сидел у себя в кабинете за спущенными шторами. Он так и не поддался искушению подойти к окну и выглянуть. Нет, он посмотрит, когда дело будет завершено!

По-видимому, все шло отлично. Об этом свидетельствовал гул голосов - несомненно гневный, - нараставший вокруг его дома. Он слышал, что толпа выкрикивает его фамилию.

Тем не менее он дождался последнего удара часов и только тогда вышел на балкон. Как ни хотелось ему посмотреть вверх, на небо, он принудил себя сначала взглянуть вниз, на улицу. Там колыхалась толпа, разъяренная толпа. Но он презирал толпы.

Сквозь толпу пробирались автомобили. Из одного вылез мэр Бостона в сопровождении начальника городской полиции. Ну и что? Он не нарушил никакого закона.

И вот настал вожделенный миг. Минута его торжества. Снивели возвел глаза к безмолвному небу и увидел... четыреста шестьдесят восемь самых ярких звезд, безмолвно кричавших:

МОЙТЕСЬ МЫЛОМ СНИВЛИ

Упоение длилось ровно четыре секунды. Затем его лицо полиловело, глаза выпучились.

- Господи! - прохрипел мистер Снивели. - Фамилия переврана!

Его лицо стало уже совсем фиолетовым. Как подрубленное дерево, он рухнул на перила балкона и полетел вниз.

Машина скорой помощи тотчас доставила бездыханного миллионера в ближайшую больницу, где врач констатировал смерть, вызванную кровоизлиянием в мозг.

Но его фамилия, пусть и перевранная, продолжала сиять в вышине. Звезды перестали двигаться, они вновь застыли в неизменном положении - для того, чтобы провозглашать:

"МОЙТЕСЬ МЫЛОМ СНИВЛИ!"

Среди бесчисленных объяснений, предлагавшихся всеми, кто претендовал хоть на какие-то знания в области астрономии или физики (а также черной магии), наиболее ясным и логичным - и близким к истине - оказалось объяснение, выдвинутое Уэнделлом Мейеном, почетным председателем нью-йоркского астрономического общества.

- Совершенно очевидно, - заявил профессор Мейен, - что это оптическая иллюзия, созданная рефракцией. Разумеется, никакие силы, подвластные человеку, не могут воздействовать на звезду. Следовательно, на самом деле все звезды занимают на небосводе прежние позиции. Я убежден, что Снивели нашел способ преломлять свет звезд где-то в верхних слоях атмосферы так; чтобы создавалось впечатление, будто звезды смещаются. Где-то и сейчас работают его передатчики, посылая какие-то волны определенной частоты. Хотя мы пока не знаем, как именно это достигается, все же в самой идее поля, способного, подобно призме или силе тяготения, отклонять световые волны от их пути, нет ничего невозможного.

Он говорил еще много, но достаточно привести только самый конец его речи:

- Эффект этот не может быть вечным, как не вечен создающий его передатчик. Рано или поздно машина Снивели будет найдена и выключена, или же она сломается, или какие-нибудь ее части износятся...

Точность выводов профессора Мейена подтвердилась, когда спустя два месяца и восемь дней после этих событий бостонская электрокомпания за неуплату по счетам прекратила подачу тока в дом номер 901 по Уэст-Роджер-стрит, расположенный в десяти кварталах от особняка Снивели. Едва ток был отключен, как с ночной стороны Земли поступили взволнованные сообщения, что все звезды в мгновение ока очутились на своих прежних местах.

Расследование установило, что Элмер Смит, купивший этот дом полгода назад, как две капли воды походил на Резерфорда Снивели, и можно было не сомневаться, что Элмер и Снивели - одно и то же лицо.

На чердаке там обнаружили сложный лабиринт из четырехсот шестидесяти восьми антенн разной длины, направленных в разные стороны. Передатчик, к которому они были присоединены, размерами не превосходил обычный радиопередатчик. Удивительно, но факт! И, согласно данным электрокомпании, тока он потреблял немногим больше. Однако при попытке вскрыть его он рассыпался в пыль.

Как ни странно, серьезных последствий случившееся почти не имело.

Люди стали относиться к звездам с большей нежностью, но доверяли им меньше.

Роджер Пфлюггер вышел из тюрьмы и женился на Элси. Сиэтл произвел на профессора Милтона Хейла самое приятное впечатление, и он поселился там навсегда. На расстоянии в две тысячи миль он впервые в жизни рискнул показать нос своей старшей сестре Агате. Жизнь его стала гораздо приятнее, но есть основания опасаться, что его новые книги будут теперь появляться гораздо реже.

Остается упомянуть об одном прискорбном факте, который наводит на грустные размышления. Факт этот столь же унизителен для нашей гордости, сколь и многозначителен.

За те два месяца и восемь дней, пока передатчик Снивели еще действовал, спрос на мыло Снивели возрос на 915%!

 

Звездная мышь

Пер. Л. Этуш

Мышонка Митки в ту пору еще не называли Митки. Он был обыкновенным мышонком и вместе с другими мышатами жил под половицами в доме знаменитого герра профессора Обербюргера, который когда-то приводил в восторг Вену и Гейдельберг, а затем бежал от безмерного восхищения своих влиятельных соотечественников. Безмерное восхищение вызывал не сам герр Обербюргер, а некий газ: побочный продукт неэффективного ракетного топлива, он с большим успехом мог быть использован и для других целей.

Конечно, дай профессор правильную формулу, он бы... впрочем, так или иначе профессору удалось бежать и поселиться в Коннектикуте, в том же доме, что и Митки.

Маленький серый мышонок и невысокий седовласый человек. Ни в том, ни в другом не было ничего необычного, особенно в Митки. Он обзавелся семьей, любил сыр и если бы среди мышей водились ротарианцы [Rotarian Club - один из наиболее распространенных международных клубов бизнесменов, где все вопросы решаются за круглым столом], Митки примкнул бы к ним.

Герр профессор отличался некоторыми странностями. Поскольку он был убежденным холостяком, ему не с кем было разговаривать, кроме как с самим собой, и обмен мнениями во время работы с таким замечательным собеседником доставлял герру Обербюргеру массу удовольствия. Как мы узнаем позже, это оказалось очень важным для Митки: он обладал превосходным слухом и все ночи напролет слушал профессорские монологи.

Конечно, он не улавливал их смысла, и, наверное, профессор казался мышонку большой шумливой сверхмышью, которая чересчур много пищала.

- А тепер, - говаривал ученый, - мы с вами будем видет правильность обработка трубка. Это проявится в предель одна тысячная дюйм. Ах-ха-ха, пр-ревосходно! А тепер...

Так проходили дни, ночи, месяцы. Поблескивающая конструкция постепенно обрастала новыми деталями, и вместе с ней нарастал блеск в профессорских глазах.

Машина, сплошь пронизанная проводами, точно человеческий организм - кровеносными сосудами, была около трех с половиной футов в длину. Собранная на временной раме, она стояла на столе посреди комнаты.

Профессор и Митки жили в доме из четырех комнат, но, казалось, герру Обербюргеру это было невдомек. Поначалу он собирался использовать большую комнату только как лабораторию, но вскоре понял, что гораздо удобнее спать тут же в углу, на койке (если он вообще когда-либо спал), и готовить незатейливую пищу на той же газовой горелке, на которой плавились золотистые зернышки TNT. Этот опасный суп профессор солил, заправлял необычными приправами, но никогда не ел.

- А тепер мы наливайт это в трубки и видим: если первый трубка взорвет второй, когда первый трубка...

В ту ночь Митки уже почти решил переселиться с семьей в более надежное жилище, которое бы не раскачивалось и не пыталось сорваться с фундамента. Но все же Митки так и не покинул этот дом, потому что перед ним здесь открылись дополнительные возможности.

Всюду появились новые мышиные норки и - о счастье! - большая щель в стенке холодильника, где профессор наряду со всяким добром держал и продукты.

Конечно, трубки были размером не толще капиллярных сосудов, а то бы дом вокруг мышиной норки уже исчез. И конечно, Митки не мог ни предугадать, что произойдет, ни понять профессорский английский (впрочем, как и любой другой вариант английского), иначе он бы не позволил себе соблазниться даже щелью в холодильнике.

Для профессора то утро было настоящим праздником.

- Топливо работаль! Второй трубка не взорваль! И первый всасывайт! И она более мошный, и будет много свободный место для отсек.

Ах, да, отсек! Вот тут и появился Митки. Сказать по правде, профессор еще не знал об этом; он просто не ведал, что Митки живет на свете.

- А тепер, - говорил он своему обожаемому слушателю, - нужен комбинаций, чтоб топливный трубка работаль в режиме противотока.

Вот тут-то взгляд профессора впервые остановился на Митки. Точнее, он уставился на пару серых усиков и черный блестящий носик, высунувшийся из дыры в плинтусе.

- Ну и ну! - сказал ученый, - кто это к нам пошаловаль? Митки-Маус собственная персон. Как, вам будет угодно совершийт путешествий на следующая недель? Ну, будем посмотрет.

* * *

Когда профессор послал в город за продуктами, он заказал не мышеловку, чтобы убить мышонка, а обыкновенную клетку из проволоки. Как только ее установили, острый носик Митки почуял запах сыра, положенного в клетку, и так из-за своего носика мышонок добровольно сдался в плен.

Нет, такой плен не назовешь тягостным. Митки был уважаемым гостем. Профессор водрузил клетку на стол, где он по большей части работал, и в изобилии проталкивал сыр сквозь решетку. У профессора теперь был собеседник.

- Понимайт, Митки, я хотель посылат за белый мышь в лабораторий в Хартфорд, но зашем я должен это делайт, когда есть ти? Я уверен, ти умней и здоровей и лутше будешь сам чувствоват долгий путешествий, чем лабораторный мышь. Ах-ха, ты покачиваль усики, это знашит - да? Нет? И ты привык темный норка и меньше будешь страдайт глаустрофобия, а?

И Митки жирел, и чувствовал себя счастливым, и даже не пытался выбраться из клетки. Боюсь, что он забыл и о покинутой им семье. Правда, он знал, если он вообще что-либо знал, что о них ни в малейшей степени не стоит беспокоиться. Во всяком случае, пока профессор не обнаружит и не залатает дыру в холодильнике. А голова профессора была занята отнюдь не холодильником.

- А тепер, Митки, мы будем поместить этот стабилизатор вот так. Он будет работайт для приземлений в атмосфер. Он и вот эти, я полагай, благополушно и не отшен быстро будут тебя опустит, и твой головка не будет болит от удар.

Разумеется, Митки не уловил зловещих интонаций этого "я полагай", потому что он вообще не уловил смысла этих слов. Как уже упоминалось, он не знал английского языка. Во всяком случае, в то время.

Но герр Обербюргер все равно беседовал с ним. Он даже показывал ему картинки.

- Видель ты этот мышь, в чест этот мышь тебя называйт Митки? Што? Нет? Смотри, это настоящий Митки-Маус Уолта Диссней. Но я думай, ты красивей, Митки.

Вероятно, профессор был немного чокнутый, а потому и разговаривал с маленьким серым мышонком. Он и в самом деле был чокнутый, если строил ракету для полета. Странно, ведь герр профессор не был настоящим изобретателем. Как он старательно объяснил Митки, ни одной детали он не придумал сам. Герр профессор был инженером, он конструировал машины и заставлял их работать, используя при этом идеи других людей.

Он начал подробно втолковывать мышонку:

- Это только вопрос абсолютная тщательность и математишеская тошность. И это мы имеем, правда, Митки? Мы просто сделаль комбинаций и что достигаль? Второй космический скорость. Он отшен необходим преодолеть земной притяшений. Всюду есть неизвестный фактор. Мы не все знайт про атмосфер, тропосфер, стратосфер. Мы полагаль, што нам известен тошный колишеств воздух, и мы расшиталь сопротивлений. Но мы уверены? Сто процент? Нет, Митки, мы там не бываль. А тошность дольшен бывать отшень высок, маленький двишение воздух, и все насмарка.

Но это нисколько не заботило мышонка. В тени конуса из алюминиевого сплава он жирел и был совершенно счастлив.

- День добрый, Митки, день добрый! Не буду врать и давать фальшивый заверений, Митки. Путешествий опасный, мой маленький друг. Ты имеешь равный шанс. Не Луна или взрыв, а Луна и взрыв или благополушно вернешься на Землю.

Понимаешь, мой бедный маленький Митки, Луна сделан не из зеленый сыр, а если бы он быль из сыр, ты не смог бы на нем жить и его кушать. Там пошти нет атмосфер, чтобы ты со своими усики мог прилуниться цел и невредим.

И тогда ты спрашиваль, зашем я посылай тебя? Ракет мошет не набрайт второй космишеский скорость, это только эксперимент, но другой род. Если ракет не улетит к Луна, он упадет на Земля, нет? Все равно другой аппарат даст еще информаций о явлениях там, в атмосфера. И ты дашь нам информаций, так или инаше; если ты станешь живой, знашит, сила амортизаторов хватит для атмосфера земного типа. Понимай?

И когда мы будем посылайт ракет к Венера, у нас будет много информация и мы расшитаем размер крыл и амортизатора, нет? Возможно, мы не встретимся, но ти будешь самый знаменитый мышонок! Ти первый выходишь за предель земной атмосфера, в космос.

Митки, люди будут называйт тебя Звездный мысш. Я тебе завидуй! Как бы я хотель быть такой маленький-маленький, как ты, и лететь вместе!

И вот настал день, когда дверь отсека открылась.

- До свидания, маленький Митки-Маус!

Тишина.

Темнота.

Шум.

И только об одном думал теперь герр Обербюргер: "Если ракета не улетит на Луна, она упадет на Земля, нет?"

Но и прекрасно разработанные планы не всегда осуществляются у людей и у мышей. Даже у звездных мышей.

И все из-за Прксла.

Профессора не покидало чувство одиночества. Без Митки беседы с самим собой казались пустыми и бессмысленными.

Возможно, найдутся люди, которые скажут, что маленький серый мышонок в качестве собеседника - плохая замена жены, но другие могут с ними не согласиться. Так или иначе, жены у профессора никогда не было, а вот мышонок для бесед был; итак, герр Обербюргер упустил одно, а если упустил и другое, ему об этом не было известно.

Пока ракета набирала скорость, профессор всю ночь не отходил от любимого телескопа, восьмидюймового рефлектора, следя за ее курсом. Крохотную мерцающую точку света от выхлопных газов можно было разглядеть, только если знаешь, за каким участком неба наблюдать. Следующий день, казалось, нечем было заполнить. Сколько профессор ни пытался, он не мог уснуть - был слишком взволнован. Все же герр Обербюргер пошел на компромиссный вариант - занялся домашним хозяйством. Он усердно начищал горшки и кастрюли и был весь поглощен этим делом, как вдруг услышал настойчивое, пронзительное попискивание и увидел в клетке еще одну маленькую серую мышку. Ее хвостик был короче, чем у плитки, а усики - не такими большими.

- Отшен гут, отшен гут! - сказал профессор. - Што мы имеем здесь? Минни? Это Минни ишет свой Митки?

Профессор не был биологом, но он оказался прав. Это была Минни, дражайшая половина Митки. Какая неведомая причуда ума побудила ее прийти в клетку без приманки, профессор не только не знал, но и не интересовался этим. Восхищенный поведением Минни, он немедленно просунул сквозь прутья большой кусок сыра.

Как видно, Минни решила поселиться в том самом месте, откуда отправился в далекое путешествие ее супруг - средоточие профессорских надежд. Тревожилась ли она о своей семье, кто знает? Но ей не стоило тревожиться. Дети настолько выросли, что могли сами о себе позаботиться, особенно в доме, где было так легко проникнуть в холодильник и обеспечить себя едой сверх головы.

- Ах-ха, Минни, а тепер стал темно и мошно искать твой муш, его огненный след на небо. Правда, это маленький-маленький след, астрономы его не увидайт, они не знайт, куда смотрет. А мы знаем.

Он станет отшен знаменитый, этот Митки, когда мы расскашем миру про него и про мой ракет. Понимаешь, Минни, мы ешо не сказал им ни о шом. Мы подошдем и скашем все сразу. Завтра к рассвет мы..

Да, вон он, Минни! Вот след, отшен слабый! Я бы поднес тебя к телескоп и дал смотреть, но телескоп не для твой глаз, и я не знай, как...

Пошти сто тысяч миль, Минни, ускорений пока нарастайт, но этот нарастайт ешо недолго и прилет конец. Наш Митки летит в расписании шуть быстрей, шем мы думаль, нет? Тепер тошно, он будет преодолеть земной притяшение и прилуниваться.

Разумеется, то, что Минни пискнула в ответ, было чистой игрой случая.

- Ах, да, Минни, маленький Минни, я знай, знай! Мы никогда не увидим снова наш Митки, и я даше хошу наш эксперимент провалиль. Но есть компенсаций, Минни. Он будет самый знаменитый мышь. Звездный мышь! Первый шивой существо вышел за предель земной притяшений.

Ночь тянулась бесконечно. Временами из-за высоких облаков видимость пропадала.

- Минни, я хошу мастерить тебе удобный жилье. Ты будешь думать, что ты свободный. Без шелезный клетка, как теперь делайт в зоопарк.

Итак, чтобы заполнить время, пока облака закрывали небо, профессор принялся мастерить для Минни новый домик. Это было днище деревянного ящика толщиной с полдюйма и площадью в квадратный фут. Профессор водрузил его на стол и не соорудил никакого барьера.

Покрыв края металлической фольгой, профессор поместил днище на доску большего размера, которая также была окаймлена фольгой. От двух металлических полосок к разным полюсам маленького трансформатора были протянуты тонкие провода.

- А тепер, Минни, ты будешь шить на свой остров, будешь имет много-много сыр и вода, и ти скашешь, что это превосходный место для шизнь. Не шагни к край, получишь шок. Это не будет отшен больно, но ты не будешь захотеть делать это еще раз, нет? И...

Прошла еще одна ночь.

Минни была счастлива на своем острове, она хорошо выучила урок. Теперь она ни за что не встанет на полоску фольги. Этот островок был поистине мышиным раем. Гора сыра была больше, чем сама Минни, еда отнимала массу времени. Мышь и сыр - скоро одно перейдет в другое.

Однако эта проблема не волновала профессора Обербюргера. Его волновали иные, проблемы. Он в который раз проверял и перепроверял себя и, настроив восьмидюймовый телескоп, снова направил его в небо сквозь дыру в крыше.

Да, в конце концов, у холостяка есть свои преимущества. Если холостяку хочется иметь дыру в крыше, он просто пробивает ее, и некому сказать, что он сумасшедший. А случись зима или дождь, можно всегда позвать кровельщика или прибегнуть к помощи брезента.

Но слабого огненного следа не было видно. Профессор хмурил брови, и пересчитывал, и пере-пересчитывал, и перемещал телескоп со скоростью три десятых в минуту и все же так ничего и не увидел...

- Минни, какой-то беспорядок. Или двигатель вышел из строй, или...

Просто ракета отклонилась от расчетной параболы.

Оставалось лишь одно - искать по расширяющейся спирали. Ракета нашлась только через два часа. Она уже отклонилась от курса на пять градусов и вела себя странно. Как говорят в авиации - двигалась штопором на хвост. Затем на глазах у недоумевающего ученого она пошла по сужающейся спирали, похожей на орбиту, и скрутилась в концентрическую спираль.

Профессор повернулся к Минни. Лицо его было бледным.

- Это невозмошно, Минни! Мои собственные глаза, но это не мошет быть. Даше если один двигатель пересталь работать, это невозмошно, такие неожиданные круг.

Профессор уже в который раз взял карандаш, чтобы проверить возникшие у него подозрения.

- Минни, она отшен тормозит, так не дольшно, пусть даше двигатель сделаль стоп.

Телескоп и вычисления в предутренние часы не дали ключа к разгадке, к правдоподобной разгадке. Действовала какая-то неведомая сила, которую невозможно было объяснить поведением ракеты или притяжением предполагаемого тела.

Занялся серый непонятный день.

- Бедный Митки! Моя Минни, придется делать секрет из этот сообщений. Мы не будем осмелиться публиковат то, что видель, никто не будет верит. Мне кажется, я тоже не верит; мошет я усталь, не спаль, и мне померещился, что я видель...

Еще через несколько часов.

- Но, Минни, есть надешда. Он на расстояний пять тысяч миль. Он будет падать обратно на Земля, но не могу сказайт, в какой место. Я полагаль, если так случится, я расшитай путь ракеты, но эти концентрический круг, Минни, даже сам Эйнштейн не мошет видеть место посадка. Не только я. Будем надеяться, услышим, когда ракет упадет.

Облачный день. Темная ночь, ревниво скрывающая свои тайны.

- Минни, наш бедный Митки! В чем же дело?

А дело было в Прксле.

Прксл - астероид. Земляне - и на то есть свои причины - до сей поры не обнаружили Прксл. Его так назвали не земные астрономы, а собственные обитатели. Конечно, эта транскрипция лишь приблизительно передает название, которое ему дали обитатели. Да! Он обитаем.

Подумать только! Попытка профессора Обербюргера послать ракету на Луну привела к довольно странным результатам.

Придет ли вам в голову, что астероид может исцелить пьяницу? Некий Чарльз Уинслоу, житель Бриджпорта, не прикладывался к бутылочке с тех пор, как на Гроув-стрит мышонок спросил его дорогу на Хартфорд. На мышонке были ярко-красные панталоны и желтые перчатки. Это случилось спустя пятнадцать месяцев после того, как профессор потерял свою ракету. Уж лучше расскажем все по порядку.

Прксл - астероид. Одно из тех презренных небесных тел, которых земные астрономы называют паразитами неба. Они ухудшают видимость и оставляют короткие полосы на фотографиях, мешая наблюдению за новыми туманностями.

Пятьдесят тысяч блох на черной собаке!

Большинство из них совсем крошечные. В последнее время астрономы стали обнаруживать, что некоторые астероиды пролетают в непосредственной близости от Земли. В 1932 году ученых взволновала весть о том, что Ашор приблизился к Земле на 10 миллионов миль - рукой подать! Затем Аполлон прошел вдвое ближе, а в 1936 году Адонис прошел мимо Земли меньше чем в полутора миллионах миль.

В 1937 году Гермес подошел к Земле ближе чем на полмиллиона миль, но когда астрономы рассчитали его орбиту и обнаружили, что маленький астероид длиной в милю может пройти в 220 тысячах миль от Земли, то есть быть ближе, чем Луна, они пришли в возбуждение.

Возможно, когда-нибудь они придут в еще большее возбуждение, если обнаружат астероид Прксл размером 3 x 8 мили, космический мусор, совершающий транзитный рейс мимо Луны, и найдут, что он чисто проходит мимо нашей перемещающейся в пространстве планеты на расстоянии меньшем, чем 100 тысяч миль. Только при таком приближении к Земле астрономы смогут его увидеть. Дело в том, что Прксл не отражает света. Вот уже несколько миллионов лет, как его обитатели покрыли астероид черной светопоглощающей краской - титаническая работа для живых существ ростом в полдюйма, но это стоило сделать. Когда пркслиане вдобавок изменили свою орбиту, они спаслись от врагов, восьмидюймовых пиратов с планеты Диемос.

Маленький астероид больше не отражал солнечных лучей и не был заметен.

Цивилизация Прксла насчитывала миллионы лет. И поныне пркслиане ежегодно "подкрашивают" свой мир, но скорее по традиции, нежели из боязни врагов.

Могущественная, но инертная цивилизация, она как бы застыла в тишине среди шумного мира. Сюда и попал Митки-Маус.

Клэрлот - самый главный ученый пркслианин - толкнул своего ассистента Бемджа в то место, которое у землян называют плечом.

- Взгляни, что это приближается к Пркслу? Какое-то искусственное тело.

Бемдж устремил взгляд на экран, а затем направил мыслеволну на механизм, который оказал мощное воздействие на электрическое поле. Изображение прыгало, расплывалось, затем сфокусировалось.

- Должен сказать, чрезвычайно грубая работа, - заметил Бемдж. - Примитивная ракета на реактивном топливе. Сейчас проверю, с какой планеты.

Он снял показания со счетчиков возле экрана, и через некоторое время счетно-вычислительная машина, переварив данные, подготовила ответ. Затем он направил мыслеволну на связь с проектором, в то же время принимая безмолвное сообщение. Точное место старта на Земле и точное время отправления. Дуга траектории и точка на дуге, где под влиянием гравитационного притяжения Прксла произошло отклонение. Первоначальный пункт назначения ракеты, очевидно, земная Луна. Время и место прибытия на Прксл, если курс ракеты останется неизменным.

- Земля, - задумчиво сказал Клэрлот. - Последний раз, когда мы их проверяли, они были еще очень далеки от путешествий на ракетах. Это там какие-то крестовые походы, религиозные войны, да?

Бемдж кивнул.

- Катапульты, луки, стрелы. С тех пор они сильно продвинулись вперед, даже если это экспериментальная ракета на самом начальном этапе. Уничтожить ее, пока она еще не добралась до нас?

Клэрлот задумчиво покачал головой.

- Давай обсудим. Теперь мы можем обойтись и без путешествия на Землю. По этой ракете мы оценим уровень их развития.

- Но тогда нам придется...

- Конечно. Вызови центр управления. Прикажи им перевести ракету на временную орбиту, пока не подготовят посадочную площадку. И не забудьте сбросить все топливо до посадки.

- Временное силовое поле вокруг точки приземления на случай, если...

- Естественно.

И хотя атмосферы, в которой амортизаторы могли работать, почти не было, ракета спустилась очень плавно, и Митки в своем темном отсеке почувствовал только, что этот ужасный шум прекратился.

Мышонку стало получше. Он съел немного сыру, которым профессор щедро снабдил его на дорогу, затем опять принялся за работу. Он прогрызал дыру в деревянной обшивке жилого отсека. Эта обшивка была проявлением заботы профессора о душевном состоянии мышонка. Он знал, что Митки всю дорогу будет занят делом, стараясь прогрызть дыру, и это избавит его от припадков истерии.

Идея оправдала себя: с головой уйдя в работу, Митки не страдал от темноты и одиночества в отсеке. А теперь, когда все стихло, он принялся грызть дерево с удвоенной энергией и чувствовал себя счастливее, чем когда-либо. Мышонок не догадывался, что, проникнув за дюймовую обшивку, он наткнется на металл, и все усилия пойдут впустую. Но нередко существа и поумнее Митки наталкиваются на то, что им не по зубам.

Тем временем Клэрлот, Бемдж и тысячи пркслиан уставились на колоссальную ракету, которая, даже лежа на боку, возвышалась над их головами, словно башня. Несколько юнцов, забывших о невидимом силовом поле, подошли слишком близко и моментально отбежали, с досадой потирая ушибленные головы.

Наблюдая показания психографа, Клэрлот сказал Бемджу:

- Внутри ракеты есть живое существо. Впечатления путаные. Живое существо в единственном числе, но я не могу уловить ход его мыслей. Кажется, он что-то делает зубами.

- Это не землянин, не человек. Любой из них еще больше этой гигантской ракеты. Возможно, им не удалось сконструировать достаточно вместительную ракету для себя и они послали экспериментальное животное вроде наших вурасов.

- Думаю, что ты прав, Бемдж. Если мы тщательно исследуем мозг этого существа, пожалуй, мы получим достаточно сведений о Земле. Давайте откроем дверь.

- А воздух? Землянам нужна тяжелая, плотная атмосфера.

- Мы сохраним силовое поле, а значит, и воздух. Конечно, в ракете есть установка для производства воздуха, а иначе бы существо не перенесло путешествия, - сказал Клэрлот, усевшись за пульт управления.

И силовое поле выбросило невидимое псевдошасси, открыло наружную винтовую дверь, проникло внутрь, и дверь в отсек отворилась.

Весь Прксл увидел, как из большого отверстия, зиявшего высоко над их головами, показалось серое чудовище с густыми усами - каждый ус был длиной с тело пркслианина.

Митки спрыгнул, шагнул вперед, ударился черным носиком о невидимую преграду и, пискнув, отпрянул назад, к ракете.

Бемдж, не скрывая своего отвращения, взглянул на чудовище и сказал:

- Совершенно очевидно, что он умственно менее развит, чем наш вурас. Мы могли бы просто применить луч...

- Ну, не совсем так, - прервал его Клэрлот. - Ты забываешь очевидные факты. Существо, конечно, неразумное, но в подсознании у каждого животного задерживается любое впечатление или образ, оказавший на него какое-то воздействие. Если это чудовище когда-либо слышало речь землян или видело что-то, созданное ими, кроме этой ракеты, это запечатлелось в его мозгу. Теперь ты понял, что я имею в виду?

- Конечно, Клэрлот, я просто глупец. Ясно одно: судя по этой ракете, нам нечего опасаться землян. Давай заставим это неразумное существо вспомнить то, что он воспринимал с момента своего рождения, проследим за всеми его ощущениями.

- Но в этом нет необходимости.

- Нет? Ты имеешь в виду волны Хр?

- Конечно. Они не окажут действия на память, но увеличат его интеллект; сейчас он, вероятно, равен лишь 0,001. Существо почти автоматически восстановит в памяти нужные впечатления и осознает их.

- Ты хочешь сделать его таким же умным, как мы? - с беспокойством спросил Бемдж.

- Как мы? Нет. Его интеллект возрастет до 0,2, и, судя по ракете и по нашим воспоминаниям о Земле, это примерный нынешний уровень землян.

- Хм, да. Он осознает земные впечатления, а потом мы его научим нашему языку?

Внимательно изучив показания психографа, Клэрлот ответил:

- Не думаю. Он будет говорить на своем языке. В его подсознании я различаю запечатленные памятью долгие разговоры. Странно, но похоже, что это монологи и притом одного и того же человека. Его язык прост. Я думаю, что изучить наш способ общения будет для него нелегко даже с нашей помощью. Легче нам изучить его способ - мы это сделаем за считанные минуты, воздействуя на существо лучами Х19. Подожди-ка. Без конца одно и то же слово. Кажется, оно что-то означает для него. Митки. Полагаю, что это его имя, он связывает его с собой.

- И помещение для него...

- Конечно. Позаботься о строительстве...

Сказать, что проведенный эксперимент был удивительным для Митки - значит не сказать ничего. Знания - вещь удивительная, даже когда их приобретают постепенно. Но когда они на вас обрушиваются...

Добавим к этому всякие мелочи, о которых нужно было попутно думать, ну, скажем, о голосовых связках мышонка. Они не были приспособлены к разговору на языке, который, как теперь оказалось, он знал. Бемдж уладил и это. Он сделал нечто вроде операции, во время которой Митки бодрствовал и ничего не понял, даже обладая новым сознанием. Пркслиане не объяснили мышонку, что применили измерение "джи" и добрались до внутренней сущности, не нарушив внешней оболочки.

Они решили, что эта область знаний не касается Митки, тем более что им нужно было прежде всего получить от Митки знания, а не обучать его. Бемдж, Клэрлот и другие считали для себя за честь беседовать с Митки. Если один из них умолкал, то беседу продолжал другой.

Митки не подозревал, что сможет ответить на вопрос, пока этот вопрос не был задан. Затем он свел свои знания воедино, не понимая, как он это делает (во всяком случае, не больше меня или вас понимая, каким образом мы отвечаем на вопросы), и ответил.

- Митки, язык, на который вы говорите, общепринятый на Земле? - спросил Бемдж.

Мышонок раньше никогда не думал об этом, но выдал готовый ответ.

- Нет. Это английский, но помнится, герр профессор говорил тогда о другой язык. Кажется, он сам тоже не зналь этот язык, но когда приехаль Америка, говориль только на английский. Штобы лутше знать. Прекрасный язык, правда?

Бемдж только хмыкнул в ответ:

- Митки, мы хотель тебя предупреждайт, - сказал Клэрлот. - Будь осторошен с электричество. Новый молекулярный структур твой мозг неустойчив и...

Нетерпеливый Бемдж прервал Клэрлота и задал Митки следующий вопрос:

- Митки, а ты уверен, что герр профессор есть самый главный утшеный по ракетам?

- В общем, да, Бемдж. Есть другие, они знают больше, но што-то одно - топливо, математика, астрофизика. А все знания вместе - он главный.

- Прекрасно, - сказал Бемдж.

* * *

Маленький серый мышонок возвышался над полудюймовыми пркслианами, как динозавр. Одного укуса Митки было достаточно, чтобы прикончить любого из них. Но мышонок был ласковым и добродушным, ему и в голову не приходило так поступать, а пркслианам - его бояться.

Изучая его умственные способности, они буквально вывернули мышонка наизнанку. Они провели довольно большую работу, изучая и физические возможности мышонка, но сделали это с помощью измерения "джи"; Митки об этом и ведать не ведал.

Пркслиане исследовали содержимое его мозга и выяснили все ему известное и даже кое-что неизвестное. И они к нему привязались.

Однажды Клэрлот сказал:

- Митки, цивилизованный народ Земли носит одежда, так? Если ты хошешь сделать мыши такими же умными, как люди, знашит, нужно одеть платье.

- Блестяший идей, герр Клэрлот. И я тошно знаю, как бы я хотель бить одетым. Однашды герр профессор показал мне мышь худошника Диссней. На ней быль прекрасный платье. Профессор даль мне имя этого мыша.

- Как ше он быль одет? - живо поинтересовались пркслиане.

- Ярко-красный штаны, два большие шелтые пуговиц спереди, два - сзади. Шелтые башмаки на задний лапы и шелтый першатки на передний. Для хвост в штанах сделан дырошка.

- О'кей, Митки. Такой костюм ты будешь получать через пять минут.

Этот разговор состоялся накануне прощания с мышонком. Сначала Бемдж предложил ждать, когда Прксл приблизится к Земле на 150 тыс. миль, но Клэрлот возразил, что этого момента пришлось бы ждать пятьдесят пять земных лет, а Митки не прожил бы так долго.

Наконец, ученые Прксла нашли компромиссное решение. Они снабдили ракету топливом, с помощью которого можно будет легко преодолеть миллион с четвертью миль обратного пути. И когда настал день расставания, пркслиане сказали мышонку:

- Митки, мы сделаль тебе все, что в наш сил. Ракет подготовлен хорошо, ты дольшен приземлиться там ше, где покинул свой Земля. Конечно, летайт ты будешь дольго, и могут быть небольшой ошибка, когда будет приземление, но ошибка небольшой, поэтому все остальной - дело твой рук.

- Благодарю вас, герр Клэрлот, герр Бемдж. До свидания.

- До свидания, Митки. Нам шаль попрощаться с тобой.

* * *

Для расстояния в миллион с четвертью миль точность приземления была действительно превосходной. Ракета села в десяти милях от Бриджпорта и в шестидесяти от Хартфорда, где жил профессор Обербюргер.

Пркслиане предусмотрели все и на случай приводнения. Ракета начала тонуть, но не успела она погрузиться, как Митки открыл дверь - она была сделана так, чтобы открываться изнутри, - и вышел из ракеты.

Поверх обычной одежды на нем был герметичный костюм легче воды, который быстро вынес Митки на поверхность, где он смог освободиться от шлема.

У мышонка было достаточно синтетической пищи, чтобы продержаться неделю на воде, но, к счастью, делать это ему не пришлось. Он прицепился к якорной цепи ночного судна из Бостона, и оно доставило мышонка в Бриджпорт. Однако перед тем, как выбраться на берег, он выполнил данное Клэрлоту обещание утопить герметичный костюм: прогрыз несколько дырочек, газ вышел, и на глазах у мышонка костюм пошел ко дну.

Инстинктивно Митки чувствовал, что пока он не добрался до профессора Обербюргера и не поведал о пережитом, ему следует избегать живых существ. Опаснее всего были портовые крысы. Им ничего не стоило в один миг разорвать крошечного мышонка.

Но разум всегда торжествует. Повелительно подняв лапку в желтой перчатке, Митки сказал:

- Убирайтесь прошь!

И они убрались прочь: никого, подобного Митки, они не видывали, и он произвел на них неотразимое впечатление.

Так же поступил и пьянчужка из Бриджпорта, у которого Митки спросил путь на Хартфорд. Мы уже упоминали о том, что мышонок один-единственный раз обратился к человеку. Он принял меры предосторожности: занял такую стратегическую позицию, которая позволила бы в случае неприятности тотчас юркнуть в норку. Но пьяница исчез и не ответил на заданный вопрос.

В конце концов Митки и сам сообразил, как поступить. Он отправился в северную часть города, увидев ближайшую бензоколонку, спрятался за ней и, когда услышал, что машина направляется в Хартфорд, немедленно юркнул под сиденье.

Оставалось самое простое. Вычисления пркслиан показали, что точка отправления ракеты находилась на пять земных миль северо-западнее того места, которое - Митки это знал из профессорских разговоров - было городом Хартфордом.

И мышонок добрался до него.

- Хэлло, профессор!.

Герр профессор с беспокойством огляделся по сторонам.

- Што? Кто это ест?

- Это ест я, профессор, Митки, мышонок, которого вы посылаль на Луна. Но я не быль там. Вместо это я...

- Што? Это невозможно! Кто-то зло шутит! Но никто не знайт о ракете. Когда это слушилось, я не сказаль никому. Никто, только я...

- И я, профессор. Это правда я, Митки. Я теперь научиль говорить, совсем как вы.

- Ты говоришь - научиль... не верью. Пошему я тебя не вижу? Ты где?

- Я есть в стене, за большой дыра, я спряталь. Просто я хошу знайт, што все в порядке и вы не будете бросайт што-то тяшелым, а тогда никто не узнайт о Прксл.

- Што? Митки, если это правда, ты и я не сплю, ты знаешь лутше, я не обижу.

- О'кей, профессор!

Митки вынырнул из дыры. Профессор посмотрел на него, протер глаза, снова посмотрел и снова протер.

- Я сошель с ума, - произнес он в конце концов. - Красные панталон и шелтые... Нет, это невозмошно. Я сошель с ума.

- Нет! Профессор! Послушайт, я расскашу!

И Митки поведал историю своего путешествия. Уже забрезжил серый рассвет, а профессор и мышонок продолжали разговаривать.

- А ведь фрау Минни, твой шена, шивет в твой комнат. Хочешь ее посмотреть?

- Шена? - удивился Митки. Он совсем забыл о своей семье - ведь прошло столько времени...

А затем случилось то, чего нельзя было предугадать. Ведь профессор Обербюргер не знал о том, что Клэрлот велел Митки быть осторожным с электричеством. Митки кинулся в комнату, где в клетке без барьера жила Минни. Она спала. Лишь только Митки взглянул на нее, воспоминания о прежних днях словно молния пронзили его.

- Минни! - крикнул мышонок, забыв, что она его не поймет.

И он дотронулся до барьера.

- Скв-и-ик, - пискнул мышонок от легкого удара электротоком. Затем наступила тишина.

- Митки, - позвал профессор, - где ты делся, ведь мы же не обсудиль целый ряд вопрос?

Войдя в комнату, в сером свете зари профессор увидел двух серых мышат, прижавшихся друг к другу. Митки трудно было опознать, потому что он уже успел изгрызть в клочья одежду, ставшую ему ненавистной.

- Что случилось? - спросил профессор.

Но тут он вспомнил, как Митки пискнул от легкого удара электротоком, и его охватили смутные подозрения.

- Митки, говори со мной!

Тишина.

- Митки! Ты снова простой мышка! - улыбнулся профессор. - Но возвратиться в свой семья - разве ты не шастливый?

Некоторое время профессор с нежностью наблюдал за мышатами, затем посадил их на ладонь и опустил на пол. Один мышонок юркнул в щель немедленно, маленькие черные глазки другого с недоумением взглянули на герра Обербюргера, а затем это недоумение исчезло.

- До свиданья, Митки! Живи, как мышь. Так будет лутше, в мой дом для тебя всегда есть масса сыр.

- Пю-ик, - ответил маленький серый мышонок и юркнул в дырку.

Быть может, он хотел сказать: "Прощай", а может, и не хотел.

 

Землянский дар

Пер. С. Ирбисова

Одинокие размышления Дара Ри нарушил мысленный импульс, соответствующий нашему стуку в дверь.

- Входи, друг мой, - сказал Дар Ри, усилием мысли откатывая дверь в сторону. Конечно, он мог воспользоваться телепатией, но словесное приветствие считалось более почтительным.

Вошел Эджон Хи.

- Ты не сомкнул глаз, вождь, - сказал он.

- Я не могу - ведь через час прилетит ракета с Земли. Я должен видеть это. Конечно, я знаю, что она взорвется в тысяче миль от нас, но мы увидим ядерную вспышку, даже если они промахнутся. Мы долго ждали этого дня! Это же первый физический контакт Марса и Земли. Конечно, наши телепаты уже не одну сотню лет слушают их мысли, но для землян это первый шаг к Марсу, пусть даже на борту ракеты нет ни одного человека.

- Да, - ответил Эджон Хи, усаживаясь, - но я так и не уяснил, зачем им нужен этот ядерный взрыв. Я знаю, они считают, будто Марс необитаем, но...

- Телескопы и спектографы лунной обсерватории позволят им составить точное представление о почве и атмосфере нашего мира. Минет еще несколько противостояний и они прилетят к нам сами!

Марс ждал посланца землян. Точнее сказать, не Марс, а городок, неселенный девятью сотнями марсиан - все, что осталось от марсианской цивилизации. Она была гораздо старше земной, но теперь угасала. Марсиане ждали контакта, который мог бы изменить не только их будущее, но и будущее землян. Дело в том, что они не занимались точными науками, техника была им чужда, но зато владели такими ресурсами мозга, о которых на Земле едва начали догадываться. Телепатия, телекинез, эмпатия - всему этому они были готовы обучить землян. А те, как надеялись марсиане, оживят умирающую планету при помощи своей науки.

Вождь марсиан Дар Ри и Эджон Хи, его ближайший друг и помощник, подняли тост за будущее. Потом они взошли на крышу самого высокого дома и стали ждать, устремив взоры к северу.

- Сработало, Вилли! - Роуг Эверет оторвался от телескопа. - Теперь мы точно узнаем, что почем на Марсе.

Они с Вилли Сантером торжественно пожали друг другу руки. Безо всякой иронии - момент и вправду был исторический.

- А мы никого там не зашибли, Роуг? Точно попали?

- Насколько это возможно. Правда, ракета отклонилась на тысячу миль к югу, но при дистанции в пятьдесят миллионов миль это все равно что ничего. А что, ты думаешь, что на Марсе кто-то живет?

- Нет, конечно, - ответил Вилли, чуть помолчав. Он был абсолютно прав.

 

Знаменитость

Жил-был этот самый Хенли - Эл Хенли. Поглядеть на _Него_ - никогда не подумаешь, что из этого человека может выйти что-нибудь путное. А знай вы историю _Его_ жизни до появления дарианцев, вам и в голову не пришло бы, чем все мы - как станет вам ясно к концу рассказа - обязаны этому человеку.

Когда все произошло, Хенли был пьян. Тут не было ничего удивительного: Он уже давно не протрезвлялся и не имел никакого намерения это сделать, хотя продолжать ему было все труднее и труднее. Сначала у _Него_ кончились деньги, потом - приятели, у которых можно было поживиться. Список просто знакомых тоже подходил к концу, и _Он_ прикинул, что от оставшихся ему, пожалуй, не вытянуть больше, чем в среднем по четвертаку с головы. А о том, чтобы зашибить деньгу у прохожих, не могло быть и речи - уж очень этого не любили фараоны, и попробуй только Эл подойти к кому-нибудь. _Его_ вмиг упекли бы в каталажку, где Он провел бы ночь без единой капли виски, а страшней этого для Хенли не было ничего на свете. От одной мысли об этом Хенли содрогнулся.

И тут _Его_ хлопнул по плечу Кид Эглстон, старый приятель и собутыльник. Когда-то Кид был боксером, но его слишком часто били, и сейчас он подвизался вышибалой в пивной, где его, естественно, и встречал Хенли.

Не стоит напрягать память, запоминая его имя и биографию, - Кид недолго протянет в этом рассказе. Ровно через полторы минуты он вскрикнет, упадет в обморок, и больше мы о нем ничего не узнаем. Но... благослови судьба этот вскрик и обморок! Ведь не случись всего, - и очень может быть, что вы сейчас не читали бы этот рассказ, а копали бы глановую руду под зеленым солнцем в дальнем уголке галактики. Запомните: от этой печальной участи вас спас - и спасает до сих пор - Эл Хенли. Не судите _Его_ слишком строго. Прихвати Третий и Девятый не Хенли, а Кида, - и дело приняло бы совсем другой оборот.

Третий и Девятый прилетели с планеты Дар. Это вторая (и единственная обитаемая) планета вышеупомянутого зеленого солнца в дальнем уголке галактики. Конечно же, Третий и Девятый - не полные имена. У дарианцев вместо имен цифры, и полное имя Третьего, если его перевести в десятичную систему, будет 389.057.792.896.223. Но вы уж меня извините, я буду называть его просто Третьим, а его спутника - просто Девятым.

В тот момент, когда рука Кида опустилась на плечо Хенли, Третий и Девятый находились все еще примерно в миле от них в вертикальном направлении. Они были не в самолете и даже не в космическом корабле. Дарианцы находились в машине времени. Невидимый для землян куб висел в воздухе в миле над Филадельфией. Он висел уже четыре дня - Третий и Девятый изучали радиопередачи, чтобы освоить господствующий язык планеты.

Но что они могли узнать о нашей цивилизации или о наших обычаях? Представьте себе, что бы подумали о жизни на Земле вы, если бы судили о ней по спортивным репортажам, рекламным передачам и популярным песенкам! Да пришельцы и не слишком интересовались нашей цивилизацией, ибо она недостаточно развита, чтобы представлять опасность для планеты Дар, - к такому выводу Третий и Девятый пришли как раз на четвертый день. Трудно за это на них обижаться, да они в общем-то и правы.

- Будем спускаться? - спросил Третий.

- Да, - ответил Девятый, и Третий обвился вокруг щита управления.

- Пойдем за угол, выпьем? - предложил Хенли.

- А кто ставит? - подозрительно осведомился Кид.

- Понимаешь, старина, я сейчас не при деньгах. Но мне позарез надо выпить.

- Черта с два тебе надо. Ты уже пьяный. Пойди лучше проспись, пока не допился до чертиков.

- Давно уж допился, - ответил Хенли. - И ничего страшного. Погляди, Кид, вон их там двое стоят сзади тебя.

Кид Эглстон, вопреки всякой логике, обернулся, вскрикнул и упал в обморок. К нему приближались Третий и Девятый. Позади них вырисовывались туманные очертания чудовищного куба футов двадцати в ширину. Этот куб и был и не был одновременно - смотреть на него было жутко. Это, должно быть, и напугало Кида: в самих Третьем и Девятом ничего страшного не было. Они были просто похожи на червей футов в пятнадцать - если бы их вытянуть и выпрямить - длиной и с добрый фут толщиной посередине (концы были потоньше). Они были приятного для глаза голубого цвета и не имели никаких видимых органов чувств, так что оба конца казались совершенно одинаковыми.

- Здорово, ребята - сказал им Хенли. - Вы перепугали моего друга, чтоб вам пусто было. А он наверняка позудел бы, позудел, да и поставил бы мне выпить. Так что с вас причитается, господа.

- Реакция алогична, - заметил Третий, обращаясь к Девятому. - _Второе_ тоже ведет себя странно. Может, возьмем обоих?

- Я думаю, одного будет достаточно. Иди сюда, _Существо_, - позвал он Хенли.

- А выпить у вас есть?

- Есть, иди сюда.

Хенли вошел внутрь куба. Не то чтобы _Он_ верил, что этот куб существует на самом деле, но что _Ему_ терять? И уж если ты допился до чертиков, то лучше им не перечить.

Куб был твердый, вовсе не бесформенный и изнутри не прозрачный, как это казалось снаружи. Третий обвился вокруг щита управления и начал обоими своими концами поворачивать ручки.

- Эй, парни, а как насчет той выпивки? - забеспокоился Хенли. У _Него_ уже руки начинали дрожать и по спине бежали мурашки.

- Смотри, _Оно_ явно страдает, - сказал Девятый. - Может быть, _Оно_ хочет пить или есть? Кстати, что они пьют? Перекись водорода, как мы?

- Большая часть этой планеты покрыта водой, в которой растворен хлористый натрий. Может быть, синтезировать немного?

- Нет! - закричал Хенли. - Только не воды, даже пресной не хочу! Дайте выпить! Виски!

- Можно проанализировать _Его_ обмен веществ, - предложил Третий.

Он отделился от щита и приблизился к какому-то странному аппарату. Замигали лампочки.

- Удивительно, - сказал Третий. - _Его_ организм нуждается в C2H5OH!

- C2H5OH?

- Да, в спирте! С каплей H2O и совершенно без хлористого натрия, которого тут так много. Похоже, это - все, что _Оно_ потребляет уже довольно длительное время. В _Его_ мозгу и крови спирта 0,234 процента. Создается впечатление, что весь _Его_ обмен веществ основан на спирте.

- Ребята! - взмолился Хенли. - Подыхаю, как выпить хочется! Кончайте трепаться и налейте хоть немного!

- Потерпи, пожалуйста, - сказал Девятый. - Я сейчас приготовлю то, что тебе нужно.

Он снова взялся за ручки аппарата. Снова замигали лампочки, а потом он отправился в угол куба и вернулся минуту спустя. В руках у него была мензурка, где плескалось около двух литров прозрачной янтарной жидкости.

Хенли понюхал ее, потом попробовал и испустил глубокий вздох.

- Я сражен, - сказал _Он_. - Чистейшее виски. Что может быть прекрасней?

- Что ты приготовил, Девятый? - спросил Третий.

- Довольно сложная смесь-то, в чем _Оно_ нуждается. 50 процентов спирта, 45 процентов воды. Правда, довольно много других ингредиентов витамины и минеральные соли, которые нужны _Его_ организму. И еще кое-чего понемногу, для улучшения вкуса - конечно, с _Его_ точки зрения. Для нас это было бы ужасное пойло, даже если бы мы могли пить воду или спирт.

Хенли передохнул и хлебнул снова. _Его_ немного качнуло, _Он_ поглядел на Третьего и ухмыльнулся.

- Теперь я точно знаю: тебя не существует, - заявил он.

- О чем _Оно_? - спросил Третьего Девятый.

- _Оно_ мыслит совершенно алогично. Сомневаюсь, чтобы эта порода годилась в рабы. Но надо еще раз удостовериться. Как тебя зовут, _Существо_?

- Что в имени тебе моем, приятель? - спросил Хенли. - Называйте меня как хотите, - все равно вы мои лучшие друзья. Поехали - я с вами куда угодно.

Он хлебнул еще, прилег на пол и оставался лежать, издавая странные звуки, совершенно не похожие на слова. Ни Третий, ни Девятый ровным счетом ничего не могли понять. Они пытались поднять Хенли, но безуспешно. Тогда они принялись _Его_ изучать.

Хенли проснулся лишь через несколько часов. _Он_ сел и ошалело уставился на Третьего и Девятого.

- Нет, не верю, - сказал _Он_. - Вас нет. Ради бога, дайте скорее выпить.

_Ему_ дали мензурку - за это время Девятый снова ее наполнил. - Хенли выпил и блаженно закрыл глаза.

- Не будите меня, - попросил _Он_.

- Но ты не спишь.

- Тогда не давайте мне уснуть. Я только сейчас понял, что это такое. Это - нектар. То, что пьют боги.

- Кто это - "боги"?

- На самом деле их нет. Но они пьют именно это. Там, у себя, на Олимпе.

И Хенли выпил снова.

- Полное отсутствие логики! - сказал Третий. - По-моему, _Оно_ слишком тупо и годится только для грубой физической работы. Но если _Оно_ достаточно выносливо, все-таки можно рекомендовать совершить налет на эту планету. Здесь три или четыре миллиарда жителей. А неквалифицированная рабочая сила нам нужна. Лишних три-четыре миллиарда не помешают.

- Ура! - заорал Хенли.

- У _Него_, кажется, плохая координация движений, - задумчиво промолвил Третий. - Может быть, _Оно_ обладает большой физической силой?.. _Существо_, - обратился он к Хенли, - как нам тебя называть?

- Парни, зовите меня просто Эл, - ответил Хенли, с трудом поднимаясь на ноги.

- Это только ты - Эл, или так называется весь ваш вид? Это полное название?

Хенли прислонился к стене и задумался.

- Вид? - повторил _Он_. - Это значит... Ага! Сейчас я вам это произнесу по-латыни.

И произнес...

Девятый сказал:

- Проверим _Твою_ выносливость. Бегай от одной стенки до другой, пока не устанешь. Давай я подержу мензурку с твоей пищей.

Он попытался взять мензурку из рук Хенли. Но Эл крепко вцепился в нее.

- Еще один глоток. Один-един... единственный глоток, а потом - бегать. Куда скажете, туда и побегу.

- Дай _Ему_, Девятый, - сказал Третий. - Может быть, _Оно_ действительно без этого не может.

Хенли выпил еще капельку - на этот раз всего с полстакана.

- Хватит, - сказал Третий. - Теперь беги.

Хенли сделал два шага и растянулся на полу. _Он_ перевернулся на спину и остался лежать, блаженно улыбаясь.

- Невероятно! - воскликнул Третий. - А может быть, _Оно_ притворяется? Проверь-ка!

Девятый проверил.

- Невероятно! - сказал и он. - Совершенно невероятно - после такой небольшой нагрузки _Оно_ без сознания, и даже к боли нечувствительно. Нет, _Оно_ абсолютно непригодно для Дара. Садись на место, будем возвращаться. А _Его_ возьмем с собой - для пополнения зоопарка. Дело того стоит: я ни на одной планете не видал такого странного экземпляра.

Третий обвился вокруг щита управления и обоими концами взялся за ручки...

В столице планеты Дар, жители которой владеют миллионами полезных планет и посетили миллионы бесполезных - в том числе, например, и нашу Землю, - живет в большой стеклянной клетке Эл Хенли. Клетка стоит на почетном месте, ведь _Оно_ - действительно, уникальный экземпляр. Середину клетки занимает бассейн, откуда Эл часто пьет и где _Он_, как говорят, иногда купается. В бассейн поступает прекраснейший напиток, по сравнению с которым лучшее виски Земли - все равно, что неочищенный самогон по сравнению с виски. В этот напиток добавляют все витамины и минеральные соли, в которых нуждается организм Хенли.

Напиток не вызывает ни похмелья, ни других неприятных последствий. Он приводит Хенли в такой же восторг, как и сам Хенли - это несуразное _Существо_, - посетителей зоопарка, которые в полном изумлении разглядывают _Его_ и читают на клетке табличку, начинающуюся с латинского названия вида. С того латинского названия, которое Эл сообщил Третьему и Девятому:

ALCOHOLICUS ANONIMUS

ПИТАЕТСЯ C2H5OH С НЕБОЛЬШИМИ ДОБАВКАМИ ВИТАМИНОВ И МИНЕРАЛЬНЫХ СОЛЕЙ. ИЗРЕДКА ПРОЯВЛЯЕТ ОСТРОУМИЕ, НО СОВЕРШЕННО АЛОГИЧЕН.

ФИЗИЧЕСКАЯ ВЫНОСЛИВОСТЬ - ПАДАЕТ, СДЕЛАВ НЕСКОЛЬКО ШАГОВ.

КОММЕРЧЕСКОЙ ЦЕННОСТИ НЕ ИМЕЕТ, НО ИНТЕРЕСЕН КАК РЕДКИЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ОДНОЙ ИЗ САМЫХ НЕОБЫЧАЙНЫХ ФОРМ ЖИЗНИ В ГАЛАКТИКЕ.

МЕСТО ОБИТАНИЯ - ПЛАНЕТА N_3 СОЛНЦА YX6547 - HG908.

Дарианцы обращаются с Элом так, что _Ему_ практически уготовано бессмертие. И это очень хорошо: ведь умри _Он_, и дарианцы, чего доброго, явятся на Землю за другим. А здесь им могли бы подвернуться вы или я приличные, трезвые, достойные люди, в здравом уме и твердой памяти. Право, это могло бы плохо кончиться для всей нашей планеты!..

 

Йсуты

Пер. Ю. Семенычев

— Вальтер! Йсут — это что такое? — поинтересовалась миссис Рэлстон у мужа, доктора Рэлстона, во время завтрака.

— Э-э… какое-то общество, наверное. Не знаю, сколько их сейчас в мире. А почему возник этот вопрос?

— Марта говорила, что Генри что-то бурчал по их поводу, относительно пятидесяти миллионов йсутов. И что он ответил ей довольно грубо, когда она попыталась выяснить, о чем это он рассуждает.

«Марта» — это была миссис Грэхем, а «Генри» — доктор Грэхем, ее муж. Они были соседями Рэлстонов, причем жены близко дружили между собой.

— Пятьдесят миллионов… — задумчиво произнес доктор Рэлстон. — Но ведь это — количество партеносов.

Этого он не мог не знать, поскольку вместе с доктором Грэхемом отвечал за «Операцию Партено», а именно за организацию партеногенетических рождений. Вся эта история восходила к 1980 году, то есть имела уже двадцатилетнюю давность. Тогда оба ученых первыми сумели успешно провести опыт с человеческим партеногенезом, оплодотворением женской яйцеклетки без какого бы то ни было вмешательства со стороны мужского начала. Плод, полученный в результате опыта, назвали Джоном, и сейчас ему было уже двадцать лет. Жил он рядом, в семье Грэхемов, которые усыновили его после трагической смерти матери в результате несчастного случая.

Всем остальным партеносам было не более десяти лет. Дело в том, что лишь по достижении Джоном десятилетнего возраста, когда выявилось, что он обладает отличным здоровьем и не склонен ни к одной из аномалий, власти сняли действовавший до того момента запрет на применение этого метода. Тогда любой женщине, пожелавшей иметь ребенка (и не хотевшей отказываться либо от безбрачия, либо от жизни со стерильным мужем), было разрешено завести его путем партеногенеза. К тому времени стал заметно ощущаться сильный недостаток мужчин, треть которых погибла после эпидемии тестостерита в 1970 году. Поэтому с просьбой о партеногенезе обратились сразу более пятидесяти миллионов женщин, которые и дали жизнь зачатым столь необычным образом детям. К счастью, для равновесия полов в большинстве случаев рождались мальчики.

— Марта полагает, что Генри встревожен в отношении Джона, — снова повела беседу миссис Рэлстон, — Но она даже представить себе не может, какого рода тревогу может вызывать Джон — ведь это же совершенно о-ча-ро-ва-тель-ный юноша!

Как раз в этот момент доктор Грэхем стремительно, не постучавшись и не оповестив о себе, влетел в комнату. Он был бледен как полотно, глаза выпучены.

— Я оказался прав! — громко воскликнул он.

— По поводу чего?

— Насчет Джона. Я еще никому не рассказывал, но угадайте, что он вытворил в тот вечер, когда у нас были гости и вдруг выяснилось, что не хватает напитков.

— Неужто обратил воду в вино? — пошутил доктор Рэлстон.

— В джин, учитывая, что все пили мартини. А сегодня утром, да-да, как раз в этот момент, он отправился, покататься на водных лыжах. Но не взял с собой никаких лыж, заявив, что ему и одной веры хватит.

— О боже! — воскликнул доктор Рэлстон, пряча лицо в ладони.

Ведь уже случилось в истории человечества, что мальчик родился от девственницы. А теперь в мире оказалось пятьдесят миллионов мальчиков, произведенных на свет непорочным зачатием. Пройдет десять лет, и на Земле объявятся пятьдесят миллионов взрослых йсутов…

— Господи! — разрыдался доктор Рэлстон.

 

Как медведь в клетке…

Пер. Ю. Семенычев

Если вам уже приходилось наблюдать за «без-пяти-минут-отцом», нервно вышагивающим в зале ожидания роддома и закуривающим одну за другой сигареты — как правило, не с того конца, если они с фильтром, — то вы представляете себе, насколько беспокойным может выглядеть такой человек. Но уж если вы это называете беспокойством, то как вы определите то, что испытывал сейчас Джонатан Куинби, загадывавший круг за кругом в приемной роддома. Он не только зажигал сигареты — с фильтром! — не с того конца, но и курил их, совершенно не отдавая себе отчета в том, как это сказывается на их вкусе.

Дело в том, что оснований волноваться у него было предостаточно.

Все началось как-то вечером во время их последнего визита в зоопарк. Когда мы говорим «последнего визита», то это имеет самый прямой смысл сразу в двух значениях: никогда более он, Куинби, в жизни ни на метр не приблизится к зоопарку, а уж тем более его жена. Она свалилась…

Тут, пожалуй, самое время объяснить одну деталь, чтобы вы лучше поняли, что тогда произошло. Когда-то в молодости Куинби весьма увлекался магией, причем настоящей, а не иллюзорной. К несчастью, чары и заклинания, даже те, что у других получались, с его голосом почему-то никак не ладили.

Но одно колдовство у него все же получилось, и неплохо — оно позволяло ему превращать человеческое существо в животное по своему вкусу, а также (повторяя ту же формулу, но задом наперед), возвращать последнее в его изначальный человеческий облик. Злой и мстительный человек явно извлек бы для себя пользу из такого дара, но Куинби не был ни тем, ни другим и, проведя несколько опытов на добровольцах, выступавших в этом качестве из любопытства, перестал практиковать вовсе.

Десять лет назад, то есть когда ему стукнуло тридцать, он влюбился и, соответственно, женился. Именно тогда он и использовал в последний раз свой талант, уступив настойчивым просьбам жены, проявившей к этому феномену, любопытство. Он тогда как-то вскользь упомянул об этом, но та не поверила и бросила ему вызов — докажи! А он в сердцах взял и преобразовал ее на короткое время в сиамскую кошку. После этого она заставила его поклясться, что он никогда больше не позволит своим сверхъестественным способностям как-то проявить себя, и он твердо придерживался своего обещания.

С одним исключением, случившимся как раз в ходе их вечернего визита в зоопарк. Они прогуливались, кругом — ни души, вошли в длинную аллею, которая вела к глубоким рвам, в которых содержались медведи. Захотели полюбоваться на них. Но все животные к этому моменту уже попрятались в глубокий грот, служивший им пристанищем на ночь; И как раз тогда-то жена Куинби, слишком низко наклонившись над перилами, потеряла равновесие и упала в ров. По счастью, не причинив себе при этом ни малейшего вреда.

Живо поднявшись на ноги, она тут же приложила палец к губам, указывая на выход из грота. Он сразу понял смысл ее просьбы: не поднимая шума из-за боязни разбудить заснувшего медведя, немедленно обратиться в администрацию для проведения спасательных работ. Сделав знак, что ему все ясно, Джонатан уже собрался пуститься со всех ног в дирекцию, как вдруг раздался испуганный крик жены. Он живо нагнулся над парапетом и осознал, что бежать куда-то за помощью было уже бесполезно.

Из грота неспешно выходил молодой самец гризли. Он недовольно ворчал, вид у него был грозный и суровый. Зверь явно был настроен на убийство.

В этих условиях оставалось единственное средство, позволявшее спасти несчастную молодую женщину, и Куинби не преминул им воспользоваться. Ведь известно, что самец гризли самку не убьет.

Но у того вдруг появились настроения другого свойства. И Куинби был вынужден присутствовать, заламывая от отчаяния руки, в качестве невольного свидетеля всего, что произошло с его супругой в медвежьем pвy. После некоторого времени медведь-самец, удовлетворенный, вернулся в свое логово, а Куинби быстро произнес заклинание: наоборот, возвращая жене человеческий облик, хотя и держался все время настороже, готовый повторить все сначала. Он настоял, чтобы она поднялась чуть повыше, сам спустился вниз, насколько мог, и сумел все же в итоге через несколько минут вытащить ее из рва. Смертельно бледные, трепеща от страха, они вернулись домой на такси. Там они поклялись друг другу никогда в жизни не вспоминать об этом злосчастном происшествии — ведь он сделал единственно возможное в данной ситуации, альтернативой чему была бы ее гибель.

Так все и было в течение нескольких недель.

А затем…

Фактом было то, что, женатые уже в течение десяти лет, они всегда очень искренне хотели иметь ребенка, но безуспешно. А теперь, через три недели после омерзительного случая в овраге, она ожидала… ребенка?

Так все же видели ли вы уже «без-пяти-мннут-папашу», Мечущегося в зале ожидания роддома, словно медведь в клетке?

 

Капитан

Пер. Н Гузнинов

— Перед первой экспедицией на Марс, — говорил профессор-историк, — той, что последовала за изучением его разведывательными кораблями, предстояло решить немало проблем. Она должна была положить начало постоянной колонии на этой планете. Кстати, в ее составе был всего один мужчина.

Основной проблемой было: сколько женщин и сколько мужчин должно быть в составе экспедиции из тридцати человек.

Выдвигалось три предложения.

Согласно первому из них, космический корабль должен забрать пятнадцать мужчин и пятнадцать женщин, среди которых большинство найдет себе партнеров и, таким образом, колония возникнет в самом скором времени.

Второе предполагало отправку двадцати пяти мужчин и пяти женщин (все должны были предварительно подписать отказ от моноандрии[1]), поскольку пять женщин легко могут удовлетворить двадцать пять мужчин, а двадцать пять мужчин тем более удовлетворят пятерых женщин.

И наконец, сторонники третьего варианта утверждали, что экспедиция должна состоять из тридцати мужчин, поскольку так они лучше смогут сосредоточиться на работе. Кроме того, добавляли они, в течение ближайшего года на Марс прилетит следующий межпланетный корабль, он и привезет женщин. Год воздержания нельзя назвать слишком тяжелым испытанием для мужчин, привыкших жертвовать собой — ведь и мужская, и женская школы кадетов строго придерживались разделения полов и безбрачия.

Директор Департамента Межпланетных Полетов решил проблему просто. Он решил… Да, я вас слушаю, мисс Эмброуз?

Девушка поднялась с места.

— Профессор, вы говорите об экспедиции под руководством капитана Максона? Того, которого назвали Чемпион Максон? Можете вы объяснить откуда взялось это прозвище?

— Я как раз подхожу к этому, мисс Эмброуз. В младших классах вам, разумеется, рассказывали историю этой экспедиции, однако не целиком. Теперь вы достаточно взрослые, чтобы услышать ее целиком. Директор Отдела Межпланетных Полетов положил конец спорам, заявив, что члены экспедиции будут избраны с помощью жеребьевки — без учета пола — с выпускных курсов обеих кадетских школ. Ясно, что директор был сторонником второго варианта — в конце концов, выпускные классы мужской школы насчитывали пятьсот кадетов, а женской — сто. Теория вероятности должна была привести ко вполне определенному результату — двадцать пять мужчин и пять женщин.

Однако, теория вероятности не срабатывает при малых сериях. Получилось так, что жребий выпал двадцати девяти женщинам и только одному мужчине.

Все запротестовали, кроме, разумеется, счастливых избранниц, однако директор уперся и отказался корректировать состав экипажа. Единственной уступкой было назначение Максона капитаном в угоду, так сказать, мужскому общественному мнению. Корабль улетел, и полет прошел без осложнений.

Когда прилетела вторая экспедиция, колония на Марсе была уже в два раза больше, ровно в два раза. У всех женщин было по ребенку, а у одной даже двойня, что в сумме составляло тридцать детей.

Да, да, мисс Эмброуз, я вижу вашу поднятую руку, однако позвольте мне продолжить. Вы правы: в том, что я рассказывал вам до сих пор, нет ничего сенсационного. Возможно, кое-кто со мной не согласится, но я утверждаю, что нет ничего сверхъестественного в том, что мужчина, располагающий временем, оплодотворил двадцать девять женщин.

Но прозвище капитана Максона возникло потому, что вторая экспедиция прилетела раньше, чем предполагалось поначалу. Она прибыла не через год, а спустя девять месяцев и два дня после отлета первой.

Надеюсь, мисс Эмброуз, я вполне ответил на ваш вопрос.

 

Карикатурист

Пер. К. Валери

В почтовом ящике лежали шесть писем, и Билл Кэрриген, бросив на них опытный взгляд, сразу понял, что ни в одном чека нет. Там были только идеи, посланные теми, кто полагал, будто у них вообще могут быть какие-то мысли. В девяти случаях из десяти это ничего не стоило.

Билл унес конверты в лачугу, которую гордо именовал "мастерской". Швырнув видавшую виды шляпу на кухонную плиту, он подсел к неустойчивому столику, игравшему двоякую роль. Во-первых, это был кухонный стол, а во-вторых - рисовальная доска.

Уже давно Биллу ничего не удавалось продать, но сейчас появилось ощущение - он запрещал себе слово "надежда" - что в конвертах найдется стоящая идея.

Ведь что бы ни говорили, а чудеса все-таки случаются.

Он вскрыл первое письмо. На сей раз этот тип из Орегона прислал шесть подписей к карикатурам. Условия обычные: если сюжет Биллу понравится, он сделает рисунок; если удастся продать, автор подписей получит обусловленный процент.

Билл Кэрриген прочел первый сюжет. "Юноша и девушка в лимузине проезжают мимо ресторана. На машине надпись "Пожиратель огня". Через окошко видно, как люди ужинают при свечах. Юноша: "Как мне хочется это съесть!"...

Билл глубоко вздохнул и перешел к следующей истории. Затем к другой, потом взял еще один конверт...

Дела не шли. Карикатурист - это вообще не та профессия, которая помогает зарабатывать на жизнь, даже если поселиться в крошечном городке, где все намного дешевле. А как только начнешь скользить вниз, то уже без остановки. Тебя меньше печатают в крупных журналах, и поставщики идей посылают сюжеты другим.

Остается лишь то, что никому не нужно...

Последний конверт, тем не менее, заключал в себе нечто интересное. "Сцена происходит на пляже "Шпрунц". Император - гнусное чудовище, говорит окружившим его ученым: "Конечно, это весьма интересная мысль послать корабль на Землю, но ведь это безумие посещать планету, на которой обитают такие безобразные чудовища!" Билл Кэрриген задумчиво почесал кончик носа. Из этого сюжета определенно должно что-то получиться.

Рынок научной фантастики переживал очередной бум.

Достаточно придать чудовищам действительно отталкивающий вид, и смысл идеи о красоте получит определенную пикантность.

Он схватил карандаш, листок бумаги и лихорадочно принялся рисовать.

Фантазия безудержно работала... Так, каждому по три головы, в каждую по шесть блестящих глаз, и на чудовищ неприятно будет даже взглянуть... Полдюжины куцых рук... Ги-ги, совсем неплохо... Тело длинное, ноги короткие... У каждого будет по четыре ноги, передние сгибаются в одном направлении, задние - в другом...

Какие бы сделать им лица? Да лиц вообще не будет, все будет гладким-гладким. И огромный рот посредине груди.

На заднем плане он нарисовал нечто вроде декорации, окинул взглядом и остался доволен. Может, он и переборщил малость, и главный редактор скажет, что читатель испугается, но, с другой стороны, если сделать чудовища посимпатичнее, соль шутки может пропасть.

Билл взял конверт и надписал на нем адрес своего лучшего клиента. Уже больше двух месяцев журнал ничего у него не покупал. Может, на этот раз повезет?

Род Корри, главный редактор, всегда отбирал из его рисунков самые странные.

Билл Кэрриген почти уже забыл о своих чудовищах, когда шесть недель спустя получил большой пакет, в котором ему возвращали карикатуру со словами: "О'кей! Пришлите мне этот рисунок, выполненный китайской тушью". И подпись - "Р. К." Наконец-то ему удастся заполнить холодильник!

Билл быстренько очистил стол от еды, книг и деталей туалета. Рисунок он выполнил очень тщательно, так как единственный способ остаться в числе заказчиков Рода Кори и получать по сто долларов за рисунок - это хорошо работать. Конечно, были другие журналы, где художникам платили еще больше, но Кэрриген был довольно скромного мнения о своих способностях. Конечно, он мог иногда блеснуть, но долго держаться на таком уровне был не в состоянии. Так что все, о чем он мог мечтать, - это постоянно иметь возможность перекусить.

Через два часа Билл запечатал конверт и бегом отправился на почту. Это были верные деньги. Теперь он сменит карданный вал у своей машины, оплатит хотя бы частично жилье и закроет счет у бакалейщика.

Чек пришел в тот же день, когда журнал с рисунком появился в киосках. Билл получил деньги, а потом завернул в бар выпить пару рюмок. Ему казалось, чтоэто было просто необходимо. Приобретя некоторую толику оптимизма, он купил бутылку "Метаксы". Конечно, его финансовое положение не позволяло это делать, но, с другой стороны, если хорошенько подумать, когда еще представится случай?! Событие надо праздновать, когда оно происходит. И не позже.

Придя домой, он открыл бутылку разорительного напитка, выпил две стопки, уселся поудобнее в кресло, возложил ноги в пыльных башмаках на свой универсальный столик и расслабился. Завтра, конечно, он пожалеет о столь глупо растраченных деньгах, но это будет не раньше, чем завтра!

Кэрриген в очередной раз подносил стаканчик ко рту, но тут рука его замерла на полдороге, глаза полезли из орбит. Кирпичная стена дома вдруг дрогнула, завибрировала и подалась. Отверстие все увеличивалось, пока не стало размером с дверь.

Билл с упреком посмотрел на бутылку. "Боже! - подумал он.- Я ведь только попробовал!" Его глаза снова недоверчиво повернулись к амбразуре: "Может, это землетрясение?! В противном случае..."

В отверстии появились два непонятных шестируких создания. У каждого было по три головы, и на каждой голове было по шесть глаз, кокетливо спрятанных под тремя парами очков. Четыре ноги и рот посредине туловища дополняли картину.

- Всемилостивейшие боги! - застонал Билл.

Каждое из созданий держало в лапах по предмету, внешним видом напоминавшему огнестрельное оружие.

И это оружие было направлено прямо на Билла Кэрригена.

- Господа! - сказал Билл. - Я знаю, что это один из самых крепких напитков, но вы же не станете уверять, что два маленьких стаканчика способны дать такой эффект!

Чудовища посмотрели на него и задрожали, и каждый закрыл от ужаса несколько глаз.

- Как он гнусен! - сказало страшилище. - По-моему, это самое ужасное существо во всей Солнечной системе.

- Кто? Я?! - спросил Билл замирающим голосом.

- Вы. Но не надо бояться. Мы пришли не для того, чтобы причинить зло. Просто отправим на Шпрунц, чтобы Император Вон Вир Третий мог отблагодарить вас по заслугам.

- Каким образом?

- Император не сказал. Но это будет весьма достойная награда. Наша задача - представить вас пред высочайшие очи. Оружие мы взяли лишь на тот случай, если вы окажете сопротивление. Оно не убивает - потеряете сознание, и все.

- Да нет, вы просто не существуете! - заявил Билл решительно.

- Готовы следовать за нами?

- Куда?

- На Шпрунц.

- А где он расположен?

- Это пятая планета системы К-14-320-ГМ, в Пространственном Континууме 1745/88 НТ/97608.

- Прекрасно, а где это по отношению к нам?

Чудовище махнуло лапой: - Прямо-прямо, как только выйдете из дыры в стене. Вы готовы?

- Нет! Как меня отблагодарят, хотел бы я знать!? Скажите, это из-за рисунка?! А как вы вообще о нем узнали?

- Да, причиной действительно был рисунок. Мы хорошо изучили ваш мир и вашу цивилизацию. Она параллельна нашей, но в другом континууме. Мы имеем первоклассных художников, но, увы! - ни одного карикатуриста. Ваш рисунок произвел фурор. Все обитатели Шпрунца необычайно развеселились. Так вы готовы?

- Нет, - сказал Билл Кэрриген.

Чудовища подняли оружие и нажали на кнопки.

- Вы придете в себя, - сказало одно из них, - но не здесь, а в тронном зале.

Спорить больше было не о чем. У Билла еще хватило времени подумать, что если вести себя прилично, останется шанс вернуться на Землю...

Комнату он узнал тотчас же. Она целиком соответствовала рисунку. Императора он тоже узнал, и учелых, окружающих Императора, не спутал бы ни с кем.

Была ли вообще вероятность того, что совершенно случайно ему удалось вообразить чужой мир именно таким,, каким тот был в действительности?... Постой-постой, где-то Билл читал, что существует бесчисленное множество Вселенных и пространственно-временных континуумов... Из этого вытекало, что любое существо, которое только способно породить воображение, либо где-то непременно обитает, либо, по крайней мере, имеет отношение к реальной действительности. Билл припомнил, что в тот раз это вызвало у него смех, но сейчас он думал по-другому...

Чудовище смотрело на него, и неизвестно откуда вдруг раздался гопос:

- Великий и всемогущий Император Вон Вир Третий, Путеводная Звезда для верных, Командор Славы, Источник Света, Властитель Галактик и Любимец Народа.

Наступило молчание, и Билл решил, что теперь его очередь.

- Билл Кэрриген, - просто сказал он.

Император улыбнулся.

- Я благодарю вас, Билл Кэрриген, что вы дали Нам случай смеяться так, как Мы не смеялись никогда в жизни. Я вызвал вас сюда только для того, чтобы отблагодарить. Я предлагаю вам должность Императорского Карикатуриста. Этого поста раньше не было. Вашим единственным занятием будет изготавливать ежедневно по одному рисунку.

- Каждый день? Да где я найду столько идей? .

- Это мы берем на себя. Все наши жители необычайно остроумны. Беда в том, что мы не способны перелагать наши шутки на язык карикатур. Вы будете Величайшим на нашей планете, разумеется, после меня. Быть может, вы станете даже популярнее меня, хотя любить меня будут, естественно, больше.

- Я? - Билл облизал пересохшие губы. - Не знаю, что и сказать... Вообще-то я хотел вернуться на... А как оплачивается эта должность?... Может, я смогу немного подработать и вернуться на Землю?

- Оплата превзойдет ваши ожидания. Будет все, о чем можно мечтать. И вы можете заключить контракт всего на год с правом продлить этот срок на любое число лет, если, конечно, захотите.

"Гм,-сказал себе Билл. - В таком случае я смогу вернуться на Землю богатым до отвращения".

- Я советовал бы вам принять предложение, - сказал Император. - Каждый рисунок будет репродуцироваться во всех изданиях планеты, и все авторские права ваши.

- А сколько журналов?

- Больше ста тысяч. Их покупают двадцать миллиардов читателей.

- На таких условиях я могу остаться здесь сроком на один год,.. Но...

- Что "но"?

- Как мне быть? Я ведь понимаю, что с вашей точки зрения безобразен, и мне трудно было бы приспособиться к вашим меркам красоты... Я хочу сказать, что для меня будет невозможно завести друзей... Я имею в виду...

- В ожидании вашего согласия мы уже приняли необходимые меры еще тогда, когда вы были без сознания. У нас самые лучшие во Вселенной мастера эстетической хирургии. За вашей спиной висит зеркало. Если не трудно, оглянитесь.

Билл Кэрриген обернулся. И потерял сознание еще раз...

Биллу достаточно было одной головы, чтобы сосредоточиться на рисунке. Набросков он не делал. Шести глаз хватало, чтобы видеть свою работу под несколькими углами сразу. Его вторая голова размышляла о растущем счете в банке и об огромной и все растущей популярности на планете. Единственное, о чем Билл жалел, так это о том, что невозможно будет перенести на Землю эту популярность. Третья голова разговаривала с Императором, который частенько заходил его навестить.

- Да, - сказал Император. - Год истекает ровно завтра, но я надеюсь, что нам удастся уговорить вас остаться. На ваших условиях, разумеется. Мы не хотим пользоваться вашим положением, и мастера эстетической хирургии готбвы по первому вашему слову вернуть первоначальный облик.

Билл Кэрриген улыбался во весь рот, расположенный ровно посредине груди. Как приятно, что тебя так ценят! Он только что опубликовал четвертую коллекцию рисунков, и только на этой планете тираж превысил десять миллионов экземпляров, не считая экспорта на другие планеты системы. Деньги - это пустяк, их у него было столько, что он все равно не смог бы потратить. И как удобно иметь три головы вместо одной!

Его первая голова оторвала глаза от рисунка, чтобы спросить о чем-то секретаршу. Та увидела ее и потупила все свои глаза. Она была очень красива. Билл ничего ей об этом не говорил, потому что он не был уверен, какое решение примет.

Его вторая голора подумала о девушке, которую он когда-то знал там, на Земле, и он вздрогнул при одной только мысли о ней - так она была безобразна...

Одна из голов Императора рассматривала почти законченный рисунок, и рот его кривился от смеха... Да, как чудесно быть признанным. Первая голова Зилла смотрела в упор на Твилл, прекрасную секретаршу, и очаровательная желтоватость лишь подчеркивала соблазнительность молодой девушки.

- Мой дорогой! - сказала Императору третья голова Билла. - Я подумаю. Да, я еще подумаю!

 

Кошмар в красном

(из серии «Разноцветные кошмары»)

Пер. Ю. Семенычев

Он проснулся, не зная отчего. Но уже через минуту за первым толчком последовал второй, слегка сдвинувший его кровать и заставивший забренчать всякую мелочь, стоявшую на комоде. Он остался лежать, ожидая третьей встряски. Но ее почему-то не было.

Тем не менее теперь он прекрасно сознавал, что уже не спит и что, без сомнения, заснуть не удастся. Посмотрев на светящийся циферблат наручных часов, он убедился, что было ровно три, то есть разгар ночи. Вылез из постели и как был, в пижаме, подошел к окну. Оно было открыто, и ласковый ветерок слегка задувал в комнату. Маленькие искорки посверкивали в черноте неба, со всех сторон доносились обычные ночные шумы. Где-то звонили колокола. А собственно, с какой стати они трезвонят в столь поздний час? Не были ли легкие потряхивания, которые испытал он, какими-то землетрясениями, нанесшими серьезный ущерб где-то по соседству? Или ожидалось настоящее мощное землетрясение и колокола звали жителей покинуть дома и выскочить на открытое пространство, чтобы сохранить жизнь?

Внезапно, движимый не страхом, но какой-то странной потребностью, анализировать которую у него не было ни малейшей охоты, он почувствовал неодолимое желание выскочить наружу, ни в коем случае не оставаться в помещении.

И вот он уже куда-то стремительно мчится, пересекает холл, проскакивает входную дверь и бежит… бежит, бесшумно ступая босыми ногами, вдоль прямой аллеи, что ведет к решетке. Он минует ее, причем та почему-то сама запирается за ним, а он вылетает в открытое поле… Поле? Но разве эта нормально, что в этом месте обнаруживается открытое поле? Как раз перед решеткой? Да еще почему-то усеянное столбами, массивными, похожими на телеграфные, но подпиленные, не выше его роста? Но прежде чем он сумел навести порядок в своих мыслях, понять, где есть начало вещей, разобраться, где тут было «то», кем был «он» сам и зачем он тут объявился, последовал новый толчок. На сей раз гораздо более сильный, от которого он закачался на полном бегу и с ходу врезался в один из тех самых таинственных столбов. От удара сильно заболело плечо. Он споткнулся, сменил направление, хотя скорости и не сбросил. Но что это была за странная и неподвластная его воле потребность, заставлявшая его бежать, и куда, спрашивается?

Вот тогда-то и случилось настоящее землетрясение. Земля под ним, казалось, вздыбилась и как бы встряхнулась. Когда все прошло, он оказался лежащим спиной на земле, с глазами, устремленными к чудовищному небу, в котором вдруг неожиданно огненно-красными буквами величиной кто знает во сколько километров высветилось слово. То было слово «ТИЛЬТ».[1] И пока он так лежал, как зачарованный глядя на это откровение, все другие ослепительно яркие огни исчезли, перестали перезваниваться колокола и наступил конец всему.

 

Кошмар со временем

Пер. Б. Сидюк

Профессор Джонс долгое время работал над теорией времени.

- И сегодня я нашел ключевое уравнение, - сказал он своей дочери как-то утром. - Время это поле. Я создал машину, которая способна управлять этим полем.

Он протянул руку и, нажимая кнопку, сказал:

- Это заставит время идти назад идти время заставит это -

:сказал, кнопку нажимая, и руку протянул он.

- Полем этим управлять способна которая, машину создал я. Поле это время, - утром как-то дочери своей он сказал. - Уравнение ключевое нашел я сегодня и.

Времени теорией над работал время долгое Джонс профессор.

 

Кукольный театр

Пер. Ростислав Леонидович Рыбкин

Ужас пришёл в Черрибелл после полудня в один из невыносимо жарких дней августа.

Возможно, некоторые слова тут лишние: любой августовский день в Черрибелле, штат Аризона, невыносимо жарок. Черрибелл стоит на 89-й автомагистрали, миль на сорок южнее Тусона и миль на тридцать севернее мексиканской границы. Две бензозаправочные станции (по обе стороны дороги — чтобы ловить проезжающих в обоих направлениях), универсальный магазин, таверна с лицензией на вино и пиво, киоск-ловушка для туристов, которым не терпится поскорей обзавестись мексиканскими сувенирами; пустующая палатка, в которой прежде торговали рублеными шницелями, да несколько домов из необожжённого кирпича, обитатели которых — американцы мексиканского происхождения, работающие в Ногалесе, пограничном городке к югу от Черрибелла, и бог знает почему предпочитающие жить здесь, а на работу ездить (причём некоторые — на дорогих фордах), — вот что такое Черрибелл. Плакат над дорогой возвещает: Черрибелл, Нас. 42, — но, пожалуй, плакат преувеличивает: Нас умер в прошлом году, тот самый Нас Андерс, который в ныне пустующей палатке торговал рублеными шницелями; и правильной теперь была бы цифра 41.

Ужас явился в Черрибелл верхом на ослике, а ослика вёл древний, седобородый и замурзанный крот-старатель, назвавшийся потом Дейдом Грантом. Имя ужаса было Гарвейн. Ростом примерно в девять футов, он был худ как щепка, так худ, что весил наверняка не больше ста фунтов, и, хотя ноги его волочились по песку, нести на себе эту ношу ослику старого Дейда было, по-видимому, совсем не тяжело. Как выяснилось позднее, ноги Гарвейна бороздили песок на протяжении пяти с лишним миль, однако это не принесло ни малейшего ущерба его ботинкам, больше похожим на котурны, кроме которых на нём не было ничего, если не считать голубых, как яйцо малиновки, плавок. Но не рост и не сложение делали его страшным: ужас вызывала его кожа, красная, точно сырое мясо. Вид был такой, как если бы кожу с него содрали, а потом надели снова, но уже вывернутой наизнанку. Его череп и лицо были, как и весь он, продолговатыми и узкими; во всех других отношениях он выглядел человеком или, по крайней мере, похожим на человека существом Если только не считать мелочей — вроде того, что его волосы были под цвет его плавок, голубых, словно яйцо малиновки, и такими же были его глаза и ботинки. Только два цвета: кроваво-красный и светло-голубой.

Первым заметил их на равнине, приближающихся со стороны восточного хребта, Кейси, хозяин таверны, который только что вышел через заднюю дверь своего заведения, чтобы глотнуть пусть раскалённого, но всё же чистого воздуха. Они в это время были уже ярдах в ста от него, и фигура верхом на ослике сразу же поразила его своим странным видом. Сначала — только странным; ужас охватил его, когда расстояние уменьшилось. Челюсть Кейси отвисла и оставалась в таком положении до тех пор, пока странная троица не оказалась от него ярдах в пятидесяти; тогда он медленно двинулся к ней Некоторые люди бегут при виде неизвестного, другие идут навстречу. Кейси принадлежал к числу последних.

Они были ещё на открытом месте, в двадцати ярдах от задней стены его маленькой таверны, когда он подошёл к ним вплотную. Дейд Грант остановился и бросил верёвку, на которой он вёл ослика. Ослик остановился и опустил голов) Человек, похожий на жердь, встал — то есть просто упёрся ногами в землю и поднялся над осликом. Потом он перешагнул через него одной ногой, на мгновение замер, упираясь обеими руками в его спину, а потом сел на песок.

— Планета с высокой гравитацией, — сказал он. — Долго не простоишь.

— Где бы мне, приятель, водички раздобыть для ослика? — спросил у Кейси старатель. — Пить, верно, хочет, бедняга. Бурдюки и другое пришлось оставить, а то бы разве довёз… — И он ткнул оттопыренным большим пальцем в сторону красно-голубого страшилища.

А Кейси только теперь начал понимать, что перед ним самое настоящее страшилище. Если издали сочетание этих цветов пугало лишь слегка, то вблизи кожа казалась шершавой, покрытой сосудами и влажной, хотя влажной вовсе не была, и провалиться бы ему на этом самом месте, если она не выглядела содранной со страшилища, вывернутой наизнанку и снова надетой. А то просто содранной — и всё. Кейси никогда не видел ничего подобного и надеялся, что ничего подобного больше никогда не увидит.

Он услыхал позади себя какое-то движение и обернулся. Это были другие жители Черрибелла — они тоже увидели и теперь шли сюда, но ближайшие из них, двое мальчишек, были ещё в десятке ярдов от Кейси.

— Muchachos, — крикнул он им, — agua por el burro. Un pozal. Pronto.

Потом он вновь повернулся к пришельцам и спросил их:

— Кто вы такие?

— Меня звать Дейд Грант, — ответил старатель, протягивая руку, которую Кейси машинально взял. Когда Кейси её выпустил, она, взметнувшись над плечом старателя, показала большим пальцем на сидевшего на песке.

— А его, говорит, звать Гарвейн. Космач, что ли, и какой-то министр.

Кейси кивнул человеку-жерди и был рад, когда в ответ последовал кивок, а не протянутая рука.

— Моё имя Мэньюэл Кейси, — сказал он. — Что он там говорит насчёт космача какого-то?

Голос человека-жерди оказался неожиданно глубоким и звучным:

— Я из космоса. И я полномочный министр.

Как это ни удивительно, Кейси обладал довольно широким кругозором и знал оба эти выражения; что же касается второго из них, то Кейси, вероятно, был единственным человеком в Черрибелле, кому был понятен его смысл. Тот факт, что он поверил обоим этим заявлениям, был, учитывая внешность его собеседника, менее удивительным, чем то обстоятельство, что Кейси вообще знал, о чём идёт речь.

— Чем я могу быть вам полезен, сэр? — спросил он. — Но прежде всего, не перейти ли нам в тень?

— Благодарю вас, не надо. У вас немного прохладнее, чем мне говорили, но я чувствую себя великолепно. На моей планете так бывает прохладными весенними вечерами. А если говорить о том, что вы могли бы для меня сделать, то вы можете сообщить вашим властям о моём прибытии. Думаю, что это их заинтересует.

Да, подумал Кейси, тебе посчастливилось напасть на человека, полезнее которого в этом смысле не найдёшь и на двадцать миль вокруг. Мэньюэл Кейси был наполовину ирландец, наполовину мексиканец, и у него был сводный брат, наполовину ирландец, наполовину всякая всячина, и этот брат был полковником на военно-воздушной базе Дэвис-Монтан под Тусоном.

— Одну минуточку, мистер Гарвейн, я сейчас позвоню. А вы, мистер Грант, не хотите под крышу? — сказал Кейси.

— По мне так пусть жарит. Всё равно день-деньской на солнышке. Вот, значит, этот самый Гарвейн и говорит мне: не откалывайся, покуда я не кончу дела. Сказал, даст мне какую-то диковину, если пойду с ним. Чего-то ликтронное…

— Портативный электронный рудоискатель на батарейном питании, — уточнил Гарвейн. — Несложный прибор, устанавливает наличие рудных залежей на глубине до двух миль, указывает вид руды, содержание в ней металла, объём месторождения и глубину залегания.

Кейси судорожно глотнул воздух, извинился и через собирающуюся толпу протолкался в свою таверну. Через минуту он уже говорил с полковником Кейси, но потребовалось ещё пять минут, чтобы убедить полковника, что он, Мэньюэл Кейси, не пьян и не шутит.

Через двадцать пять минут в небе послышался шум, который всё нарастал — и замер, когда четырёхместный вертолёт сел и отключил роторы в десяти ярдах от существа из космоса, ослика и двух мужчин. Только у Кейси хватило пока смелости подойти к пришельцам из пустыни вплотную; остальные любопытствующие предпочитали держаться на расстоянии.

Полковник Кейси, а за ним майор, капитан и лейтенант, пилот вертолёта, выскочили из кабины и побежали к маленькой группе Человек, похожий на жердь, встал и выпрямился во все свои девять футов; усилия, которых это ему стоило, говорили о том, что он привык к гравитации гораздо меньшей, нежели земная. Он поклонился, повторил своё имя и опять назвался полномочным министром из космоса. Потом он извинился за то, что снова сядет, объяснил, почему он вынужден это сделать, и сел.

Полковник представился и представил трёх своих спутников.

— А теперь, сэр, что мы можем для вас сделать?

Человек, похожий на жердь, скорчил гримасу, которая, по-видимому, означала улыбку. Зубы его оказались такими же голубыми, как глаза и волосы.

— У вас часто можно услышать фразу: «Я хочу видеть вашего шефа». Я этого не прошу: мне необходимо оставаться здесь. В то же время я не прошу, чтобы кого-нибудь из ваших шефов вызвали сюда ко мне: это было бы невежливо. И я согласен рассматривать вас как их представителей, говорить с вами и дать вам возможность задавать вопросы мне. Но у меня к вам просьба. У вас есть магнитофоны. Прошу вас распорядиться, чтобы, прежде чем я начну говорить или отвечать на ваши вопросы, сюда был доставлен магнитофон. Я хочу быть уверенным в том, что послание, которое получат ваши руководители, будет передано им точно и полно.

— Превосходно, — сказал полковник и повернулся к пилоту. — Лейтенант, ступайте в кабину, включите рацию и передайте, чтобы нам моментально доставили магнитофон. Можно на парашюте… нет, пожалуй, долго провозятся с упаковкой. Пусть пришлют на стрекозе.

Лейтенант повернулся, готовый идти.

— Да, — сказал полковник, — и ещё пятьдесят ярдов шнура Придётся тянуть до таверны Мэнни.

Лейтенант сломя голову бросился к вертолёту. Остальные сидели, обливаясь потом, и ждали. Мэньюэл Кейси встал.

— Ждать придётся с полчаса, — сказал он, — и если уж мы собираемся оставаться на солнце, кто за бутылку холодного пива? Как вы на это смотрите, мистер Гарвейн?

— Это ведь холодный напиток? Я немного мёрзну. Если у вас найдётся что-нибудь горячее…

— Кофе, он уже почти готов Могу я принести вам одеяло?

— Благодарю вас, не надо. В нём не будет нужды.

Кейси ушёл и скоро вернулся с подносом, на котором стояло с полдюжины бутылок холодного пива и чашка дымящегося кофе. Лейтенант был уже здесь. Кейси поставил поднос и начал с того, что подал чашку человеку-жерди, который, сделав глоток, сказал:

— Восхитительно.

Полковник Кейси откашлялся.

— Теперь, Мэнни, обслужи нашего друга старателя. Что касается нас, то, вообще говоря, пить во время дежурства запрещено, но в Тусоне было 112 по Фаренгейту в тени, а тут ещё жарче и к тому же никакой тени. Так что, джентльмены, считайте себя в официальном увольнении на время, которое вам понадобится, чтобы выпить бутылку пива, или до тех пор, пока нам не доставят магнитофон То ли, другое ли случится первым — ваше увольнение закончено.

Сначала кончилось пиво, но, допивая его, они уже видели и слышали второй вертолёт. Кейси спросил человека-жердь, не желает ли тот ещё кофе. Человек-жердь вежливо отказался. Кейси посмотрел на Дейда Гранта и подмигнул; старый крот ответил ему тем же, и Кейси пошёл ещё за бутылками, по одной на каждого из двоих штатских землян. Возвращаясь, он столкнулся с лейтенантом, который тянул шнур к таверне, и Кейси повернул назад и проводил лейтенанта до самого входа, чтобы показать ему, где розетка.

Когда Кейси вернулся, он увидел, что второй вертолёт, кроме магнитофона, доставил ещё четырёх человек — больше в нём не умещалось. Вместе с пилотом прилетели сержант технической службы (он уже возился с магнитофоном), а также подполковник и младший лейтенант, то ли решившие совершить воздушную прогулку, то ли заинтригованные странным приказом срочно доставить по воздуху магнитофон в Черрибелл, штат Аризона. Теперь они стояли и таращились на человека-жердь, перешёптываясь между собой.

Хотя слово «внимание» полковник произнёс негромко, сразу же наступила мёртвая тишина.

— Рассаживайтесь, джентльмены. Так, чтобы был круг. Сержант, нас хорошо будет слышно в микрофон, если вы поместите его в центре такого круга?

— Да, сэр. У меня уже почти всё готово.

Десять человек и человекоподобное существо из космоса сели в круг, в середине которого установили небольшой треножник с подвешенным к нему микрофоном. Люди обливались потом; человекоподобного слегка знобило. За кругом, понурив голову, стоял ослик. Постепенно пододвигаясь всё ближе, но пока ещё футах в пяти от круга, толпились все жители Черрибелла, оказавшиеся в тот момент дома; палатки и бензозаправочные станции были брошены.

Сержант нажал на кнопку; кассеты завертелись.

— Проверка… проверка… — сказал он. Нажав на кнопку «обратно», он через секунду отпустил её и дал звук. «Проверка, проверка…» — сказал динамик громко и внятно. Сержант перемотал ленту, стёр запись и дал «стоп».

— Когда я нажму на кнопку, сэр, — обратился он к полковнику, — начнётся запись.

Полковник вопросительно посмотрел на человека-жердь, тот кивнул, и тогда полковник кивнул сержанту.

— Моё имя Гарвейн, — раздельно и медленно проговорил человек-жердь. — Я прибыл к вам с одной из планет звезды, не упоминаемой в ваших астрономических справочниках, хотя шаровое скопление из 90 000 звёзд, к которому она принадлежит, вам известно. Отсюда она находится на расстоянии свыше 4000 световых лет по направлению к центру Галактики.

Однако сейчас я выступаю не как представитель своей планеты или своего народа, но как полномочный министр Галактического Союза, федерации передовых цивилизаций Галактики, созданной во имя всеобщего блага. На меня возложена миссия посетить вас и решить на месте, следует ли приглашать вас вступить в нашу федерацию.

Теперь вы можете задавать мне любые вопросы. Однако я оставляю за собой право отсрочить ответ на некоторые из них до тех пор, пока не приду к определённому решению. Если решение окажется положительным, я отвечу на все вопросы, включая те, ответ на которые был отложен. Вас это устраивает?

— Устраивает, — ответил полковник. — Как вы сюда попали? На космическом корабле?

— Совершенно верно. Он сейчас прямо над нами, на орбите радиусом в 22 000 миль, где вращается вместе с Землёй и таким образом всё время остаётся над одним и тем же местом. За мной наблюдают оттуда, и это одна из причин, почему я предпочитаю оставаться здесь, на открытом месте. Я должен просигнализировать, когда мне понадобится, чтобы он спустился и подобрал меня.

— Откуда у вас такое великолепное знание нашего языка? Благодаря телепатическим способностям?

— Нет, я не телепат. И нигде в Галактике нет расы, все представители которой были бы телепатически одарёнными; но отдельные телепаты встречаются в любой из рас. Меня обучили вашему языку специально для этой миссии. Уже много столетий мы держим среди вас своих наблюдателей (говоря «мы», я, конечно, имею в виду Галактический Союз). Совершенно очевидно, что я, например, не мог бы сойти за землянина, по есть другие расы, которые могут. Кстати говоря, они не замышляют против вас ничего дурного и не пытаются воздействовать на вас каким бы то ни было образом; они наблюдают — и это всё.

— Что даст нам присоединение к вашему Союзу, если нас пригласят вступить в него и если мы такое приглашение примем?

— Прежде всего — краткосрочный курс обучения основным наукам, которые положат конец вашей склонности драться друг с другом и покончат с вашей агрессивностью. Когда ваши успехи удовлетворят нас и мы увидим, что оснований для опасений нет, вы получите средства передвижения в космосе И многие другие вещи — постепенно, по мере того как будете их осваивать.

— А если нас не пригласят или мы откажемся?

— Ничего. Вас оставят одних; будут отозваны даже наши наблюдатели. Вы сами предопределите свою судьбу: либо в ближайшее столетие вы сделаете свою планету совершенно необитаемой, либо овладеете науками сами и тогда с вами опять можно будет говорить о вступлении в Союз. Время от времени мы будем проверять, как идут ваши дела, и, если станет ясно, что вы не собираетесь себя уничтожить, к вам обратятся снова.

— Раз вы уже здесь, к чему так спешить? Почему вы не можете пробыть у нас достаточно долго для того, чтобы наши, как вы их называете, руководители смогли лично поговорить с вами?

— Ответ откладывается. Не то чтобы причина спешки была важной, но она достаточно сложная, и я просто не хочу тратить время на объяснения.

— Допустим, что наше решение окажется положительным; как в таком случае установить с вами связь, чтобы сообщить вам о нём? По-видимому, вы достаточно информированы о нас и знаете, что я не уполномочен брать на себя такую ответственность.

— Мы узнаем о вашем решении через своих наблюдателей. Одно из условий приёма в федерацию — опубликование в ваших газетах этого интервью полностью, так, как оно записывается сейчас на этой плёнке. А потом всё будет ясно из действий и решений вашего правительства.

— А как насчёт других правительств? Ведь мы не можем единолично решать за весь мир.

— Для начала остановились на вашем правительстве. Если вы примете приглашение, мы укажем способы побудить других последовать вашему примеру. Кстати, способы эти не предполагают какого-либо применения силы или хотя бы угрозы такового.

— Хороши, должно быть, способы, — скривился полковник.

— Иногда обещание награды значит больше, чем любая угроза. Вы думаете, другие захотят, чтобы ваша страна заселяла планеты далёких звёзд ещё до того, как они смогут достичь Луны? Но это вопрос сравнительно маловажный. Вы вполне можете положиться на наши способы убеждения.

— Звучит это прямо-таки сказочно прекрасно. Но вы говорили, что вам поручено решить сейчас, на месте, следует или нет приглашать нас вступить в вашу федерацию. Могу я спросить, на чём будет основываться ваше решение?

— Прежде всего я должен (точнее, был должен, так как я уже это сделал) установить степень вашей ксенофобии. В том широком смысле, в каком вы его употребляете, слово это означает страх перед чужаками вообще. У нас есть слово, не имеющее эквивалента в вашем языке; оно означает страх и отвращение, испытываемые перед физически отличными от нас существами. Я, как типичный представитель своей расы, был выбран для первого прямого контакта с вами. Поскольку я для вас более или менее человекоподобен (точно так же, как более или менее человекоподобны для меня вы), я, вероятно, вызываю в вас больший ужас и отвращение, чем многие совершенно отличные от вас виды. Будучи для вас карикатурой на человека, я внушаю вам больший ужас, нежели какое-нибудь существо, не имеющее с вами даже отдалённого сходства.

Возможно, вы сейчас думаете о том ужасе и отвращении, которые вы испытываете при виде меня. Но поверьте мне, это испытание бы прошли. Есть в Галактике расы, которым никогда не стать членами федерации, как бы они ни преуспели в других областях, потому что они тяжело и неизлечимо ксенофобичны; они никогда не смогли бы смотреть на существо какого-либо другого вида или общаться с ним; они или с воплем бросились бы прочь от него или попытались бы тут же с ним расправиться. Наблюдая вас и этих людей, — он махнул длинной рукой в сторону гражданского населения Черрибелла, столпившегося неподалёку от круга сидящих, — я убеждаюсь в том, что мой вид вызывает в вас отвращение, но, поверьте мне, оно относительно слабое и, безусловно, излечимое. Это испытание вы прошли удовлетворительно.

— А есть и другие?

— Ещё одно. Но, пожалуй, пора мне…

Не закончив фразы, человек-жердь навзничь упал на песок и закрыл глаза.

В один миг полковник был на ногах.

— Что за чёрт?!.. — вырвалось у него. Обойдя треножник с микрофоном, он склонился над неподвижным телом и приложил ухо к кроваво-красной груди.

Когда он выпрямился, лохматый седой старатель Дейд Грант смеялся.

— Сердце не бьётся, полковник, потому что его нет. Но я могу оставить вам Гарвейна в качества сувенира, и вы найдёте в нём вещи куда более интересные, чем внутренности и сердце. Да, это марионетка, которой я управлял, как ваш Эдгар Берген управляет своим… как же его зовут?.. ах да, Чарли Маккарти. Он выполнил свою задачу и деактивирован. Займите своё место, полковник.

Полковник Кейси медленно отступил назад.

— Для чего всё это? — спросил он.

Дейд Грант сорвал с себя бороду и парик. Куском ткани он стёр с лица грим и оказался красивым молодым человеком. Он продолжал:

— То, что он сказал вам (или, вернее, то, что вам было через него сказано), — всё правда. Да, он только подобие, но он точная копия существа одной из разумных рас Галактики — расы, которая, по мнению наших психологов, показалась бы вам, будь вы тяжело и неизлечимо кеенофобичны, ужаснее любой другой. Но подлинного представителя этого вида мы не привезли с собой потому, что у этих существ есть своя собственная фобия, агорафобия — боязнь пространства. Они высокоцивилизованы и пользуются большим уважением в федерации, но они никогда не покидают своей планеты.

Наши наблюдатели уверяют, что такой фобии у вас нет. Но им не вполне ясно, насколько велика ваша ксенофобичность, и единственным способом установить её точную степень было привезти вместо кого-то что-то, на чём можно было бы её испытать, и заодно, если это окажется возможным, установить с вами первый контакт.

Вздох полковника услышали все.

— По совести говоря, в одном смысле это приносит мне огромное облегчение. Мы, безусловно, в состоянии найти общий язык с человекоподобными, и мы найдём его, когда в этом возникнет необходимость. Но, должен признаться, это большая радость — узнать, что всё-таки господствующая раса Галактики — настоящие люди, а не какие-то там человекоподобные. Второе испытание?

— Вы уже ему подвергаетесь. Зовите меня… — он щёлкнул пальцами. — Как зовут другую марионетку Бергена, которую он создал после Чарли Маккарти?

Полковник заколебался, но за него дал ответ сержант-техник:

— Мортимер Снерд.

— Правильно. Тогда зовите меня Мортимером Снердом. А теперь мне, пожалуй, пора… — И он повалился навзничь на песок и закрыл глаза точно так же, как за несколько минут до этого человек-жердь.

Ослик поднял голову и просунул её в круг через плечо сержанта.

— С куклами всё, — сказал он. — Так что вы там говорили, полковник, будто господствующей расой должны быть люди или хотя бы человекоподобные? И вообще что это такое — господствующая раса?

 

Машина времени

Пер. А. Обухов

Когда Юстейс Уивер закончил собирать машину времени_, его ликование было беспредельным, но тихим. До тех пор, пока никто не узнал о его открытии, он оставался единоличным властелином мира. Даже самый прижимистый скряга из всех скупцов на свете не смел бы грезить в самых своих необузданных мечтах о таком сказочном богатстве, которое Юстейс теперь был способен сколотить в два счета. И нужно-то было для этого лишь совершать короткие прыжки в недалекое будущее, чтобы узнать, какие акции поднялись в цене и какие лошади победили на скачках. Потом возвращаться в настоящее, покупать именно эти акции и ставить только на этих лошадей.

Начинать, разумеется, придется со скачек - биржевые спекуляции требуют солидного капитала. На ипподроме же он мог в момент обратить двухдолларовую ставку в тысячные барыши. Беда только в том, что скачки сейчас проходили лишь в Калифорнии и Флориде, для Юстейса в данный момент одинаково недоступных: авиабилет и в тот, и в другой штат стоил около сотни. У него же не было и ничтожной доли этой суммы. На то, чтобы скопить столько денег, при его жалованье кладовщика в магазине самообслуживания ушли бы недели, а то и месяцы. Сама мысль, что придется ждать так долго, прежде чем начинать богатеть, для Юстейса было просто невыносимой.

И тут он вдруг вспомнил о сейфе в магазине, где уныло отрабатывал вечернюю смену с часу дня до закрытия в девять вечера. Уж тысчонка-то там наверняка наберется! И запирается этот железный сундук устройством с часовым механизмом. Так ведь для обладателя машины времени такой замок - одно название...

В тот день Юстейс взял свой аппарат на работу. Он немало потрудился над тем, чтобы сделать его как можно компактнее: вся конструкция помещалась в старом чехле для фотокамеры. Юстейсу ничего не стоило пронести машину времени в магазин, где он и припрятал ее в своем шкафчике.

Всю смену он работал, как обычно, но за несколько минут до закрытия спрятался за грудой картонок в подсобке. Хотя Юстейс и был уверен, что среди общей сутолоки в торопливой толпе уходящих его никто не хватится - а так оно и случилось, - он протомился в своем укрытии еще целый час. И только убедившись, что он абсолютно один, раскидал опостылевшие коробки, взял из шкафчика машину времени и направился к сейфу.

Вся хитрость часового механизма заключалась в том, что он автоматически открывал замок через одиннадцать часов после того, как запирали сейф. Презрительно усмехаясь, Юстейс установил регулятор машины времени на одиннадцать часов вперед. Покрепче ухватился за ручку сейфа - по предыдущим экспериментам он усвоил, что вместе с ним по времени путешествовали лишь те предметы, которые он надевал на себя или держал в руках, и нажал кнопку.

Сначала вроде бы ничего не произошло. Вдруг он услышал пощелкивание открывающегося замка и одновременно возбужденные голоса за спиной. Юстейс обернулся в панике, мгновенно поняв свою ошибку. Он прибыл как раз к девяти утра следующего дня, и утренняя смена, обнаружив пропажу сейфа, в полном составе собралась изумленным полукругом возле того места, где полагалось бы находиться тяжеленной стальной махине. И вот тут-то прямо из ничего перед ними возникли сейф и вцепившийся в него Юстейс Уивер.

К счастью, он еще держал машину времени в руке. Быстро перевел указатель в нулевое положение - шкалу Юстейс специально откалибровал так, что ноль обозначал тот самый момент, когда он завершил работу над своим чудо-изобретением, - и снова нажал кнопку. И, конечно, благополучно возвратился в канун его чуть не лопнувшего с треском первого предприятия...

_Когда Юстейс Уивер закончил собирать машину времени_, то сразу сообразил, что до тех пор, пока никто не узнал о его открытии, он остается единоличным властелином мира. Чтобы сколотить баснословное состояние, ему и нужно-то было лишь совершать короткие прыжки в недалекое будущее и узнавать, какие лошади победили на скачках и какие акции поднялись в цене. Потом возвращаться в настоящее и ставить на этих лошадей и покупать именно эти акции.

Начинать, разумеется, придется с ипподрома, потому что игра на бирже - это вам все-таки не бега, для нее требуется солидный капитал. Но и тут была одна загвоздка - как наскрести денег на авиабилет до ближайшего города, где проводились скачки.

И тут он вдруг подумал о сейфе в магазине самообслуживания, где работал кладовщиком. Уж тысчонка-то долларов там наберется! Да и запирается этот железный сундук устройством с часовым механизмом. А для обладателя машины времени такой замок просто семечки...

В тот день Юстейс взял свой спрятанный в потертом чехле для фотокамеры аппарат на работу и положил его в шкафчик для одежды. За несколько минут до закрытия магазина в девять вечера он притаился среди вороха картонок на складе и томился там целый час, пока не убедился, что в помещении больше никого нет. Тогда он взял машину времени и направился к сейфу. Презрительно усмехаясь, Юстейс установил регулятор на одиннадцать часов вперед и... вовремя спохватился. Так ведь он перенесется в девять часов следующего утра: сейф к этому времени, конечно, откроется, но и магазин тоже! Значит, вокруг будет полно народу. Поэтому он вновь переставил указатель, но теперь уже на двадцать четыре часа вперед, ухватился за сейф и нажал кнопку.

Юстейс распахнул стальную дверь, рассовал все бумажные деньги, что нашлись в сейфе, по карманам и заторопился к служебному выходу. Он уже было налег на массивный засоз, как его озарило. Ведь исчезни он бесследно из запертого изнутри магазина при помощи машины времени - и все дело обретет невероятно загадочную таинственность. А сам он перенесется во времени и пространстве обратно в момент завершения работы над своим изобретением - за полтора дня до ограбления.

Тогда к действительному времени хищения денег он сможет обеспечить себе железное алиби: зарегистрируется в каком-нибудь отеле во Флориде или Калифорнии; в любом случае задолго до преступления и за тысячу километров от места его совершения. До этого ему и в голову не приходило, что машину времени можно приспособить для фабрикации алиби, но сейчас Юстейс понял, что его аппарат для этих целей - само совершенство!

Он установил регулятор на ноль и нажал кнопку...

_Когда Юстейс Уивер закончил собирать машину времени_, то сразу сообразил, что до тех пор, пока никто не узнал о его открытии, он остается единоличным властелином мира. Беспроигрышными ставками на скачках и спекуляциями на бирже он в два счета сколотит себе баснословное состояние. Вся загвоздка в том, что сейчас у него не было ни цента.

И тут он вдруг вспомнил о сейфе в магазине, где работал кладовщиком. И что запирается этот железный сундук устройством с часовым механизмом. А для обладателя машины времени открыть такой замок - раз плюнуть...

Юстейс присел на край кровати, чтобы все обдумать как следует. Полез в карман за куревом и вместе с мятой пачкой сигарет вытащил пригоршню десятидолларовых банкнот! Бросился шарить в других карманах - и в каждом тоже нашел деньги. Разложив их на одеяле, он пересчитал крупные купюры и на глаз прикинул количество мелких. Получилось, что ни с того ни с сего у него образовалась наличность около полутора тысяч долларов.

Вдруг его осенило, и он закатился смехом. Оказывается, он уже побывал в будущем и преспокойно обчистил сейф магазина самообслуживания. Потом машина времени исправно перенесла его обратно, в тот именно момент, когда он собрал и отладил свое устройство, задолго до действительного времени ограбления. И теперь ему остается лишь быстренько смотаться из города и оказаться где-нибудь за тысячи километров от места преступления уже тогда, когда оно еще только будет совершаться.

Через пару часов он летел в Лос-Анджелес. Здорово тяготило его лишь то, что одного очевидного факта он не предусмотрел: когда он возвращается из прогулки в будущее, то начисто забывает все, что с ним там происходило.

Но, с другой стороны, деньги-то все же вернулись с ним! А значит, то же самое случится и со всеми его записями и газетными вырезками, где публикуются курсы биржевых акций и результаты заездов. Так что все будет в полном порядочке!

В Лос-Анджелесе он поселился в солидном комфортабельном отеле, где проспал почти до полудня.

Потом его такси застряло в уличной пробке, и на ипподром к первому заезду он опоздал. Однако успел списать с табло тотализатора номер выигравшей лошади. Еще пять заездов он только наблюдал, не делая ставок, но тщательно записывая номера победителей в каждом. Последнего гита Юстейс решил не ждать и, будто прогуливаясь, высмотрел укромный уголок за трибунами. Укрывшись от взглядов случайных прохожих, он перевел регулятор машины времени на два часа назад и нажал кнопку.

Ничего не случилось. Снова нажал кнопку - и снова впустую.

И тогда за его спиной раздался голос:

- Зря стараетесь. Ничего не выйдет - вы в нейтрализованной зоне.

Юстейс круто повернулся и увидел двух высоченных стройных парней, которых можно было бы принять за близнецов, если бы один не был жгучим брюнетом, а второй - ослепительным блондином. Правая рука каждого была многозначительно засунута в карман.

- Полиция времени, - представился брюнет за обоих. - Из двадцать пятого века. Направлены покарать вас за преступное злоупотребление машиной времени.

- Н-но я еще н-не д-делал ставок, - заикаясь, пролепетал Уивер.

- Да, не успели, - согласился блондин. - И когда мы во-время обнаруживаем, что кто-то из вас, изобретателей машины времени, только собирается нажиться с ее помощью, то на первый раз ограничиваемся предупреждением. Однако мы предусмотрительно заглянули в ваше прошлое - и что же? Вы сразу же пустили свою машину времени в ход, чтобы украсть деньги из магазина. А это в любом веке преступление.

Он медленно потянул из кармана страшноватого вида предмет, отдаленно напоминающий пистолет.

Юстейс Уивер попятился:

- Р-ребята, да неужто вы...

- Да, именно, - кивнул блондин и нажал на спусковой крючок.

Время Юстейса Уивера истекло.

 

Миллениум

Пер. Ю. Семенычев

— В аду чертовски невыносимо! — бодро пыхнул Сатана.

Впрочем, именно это, считал он, и делало место наиболее подходящим для проживания. Он быстро наклонился над сияющей поверхностью стола и нажал на кнопку интерфона.

— Слушаю вас, сэр! — проворковала Лилит, секретарша.

— Сколько их сегодня?

— Четверо. Послать кого-нибудь к вам?

— Пожалуй… Нет, повремените. Выглядит ли кто-нибудь из них альтруистом?

— Один не исключается. Но в конце-то концов, сэр, существует всего один шанс на миллиарды, чтобы кто-то высказал нам Высшее Пожелание.

Стоило Сатане лишь заслышать два последних слова, как его, несмотря на адскую жару, передернуло мелкой холодной дрожью. Это была его извечная, почти единственная тревога: а вдруг в один прекрасный день кто-то возьмет и выскажет наивысшее альтруистическое пожелание. Ибо если таковое произойдет, то придет в действие механизм, который закует Сатану в кандалы на тысячу лет и оставит безработным на всю оставшуюся вечность.

Но он быстро успокоился: Лилит, несомненно, права.

Лишь один человек из тысячи, продавших душу дьяволу, как показывала практика, излагал пожелание хоть бы чуточку, самую малость, неэгоистическое. И, вероятно, пройдут миллионы лет, прежде чем будет произнесено Высшее Пожелание — если это вообще состоится. До сего времени все его клиенты даже близко не подходили к этой черте.

— Ладно, Лилек! Пошлите-ка мне этого добренького первым. Кончать — так сразу.

Порог огромной двери переступил тщедушный человечек, совершенно невинного вида.

Порог огромной двери переступил тщедушный человечек, совершенно невинного вида. Сатана грозно насупил брови.

— Вам известны мои условия, не так ли?

— Да, — прошептал гномик. — Во всяком случае, мне так думается. В обмен на осуществление вами высказанного мною пожелания — каким бы оно ни было! — вы навеки получаете право на мою душу. Так ведь?

— Вот именно! Слушаю вас.

— Знаете… я, это… много думал, взвешивал все «за» и «против» и….

— Ближе к делу! Не терять же мне попусту время! Быстро: вале желание?

— Так вот… Я бы хотел, чтобы без каких бы то ни было перемен во мне с какой бы то ни было точки зрения я бы сделался самым зловредным, самым тупым, самым ничтожным и убогим во всем мире существом;

Сатана жутко взвыл в полный голос.

 

Мистер десять процентов

Пер. И. Мудровой

Страх совершенно парализовал меня. Завтра - последний день моей жизни. Завтра в комнате за узенькой зеленой дверцей я узнаю, каков на вкус циангидрит. Но не это страшит меня. Умереть я готов, но...

Все началось со встречи с Роско. Перед этим я сам стал А. Рос - Ант Роско. Сейчас я попытаюсь объяснить.

Тогда я был молод, довольно красив, в меру умен, недурно воспитан. Тогда меня звали Биллом Виллером. Уже пять лет я пытался стать актером кино или, на худой конец, телевидения, но пока не попал даже в рекламный ролик, не говоря уже о каких-то ролях. А чтобы не околеть с голоду, я крутился, как белка в колесе, каждый вечер с шести до двух в одном погребке Санта-Моники.

В этой работе был свой плюс - день оставался свободным для осуществления моей мечты. Я ездил на автобусе в Голливуд и обивал пороги агентов и студий. Как раз в тот вечер, когда фортуна повернулась ко мне профилем, я решил не ходить на работу. И в Голливуд я не ездил уже восемь дней. Я разрешил себе отдыхать, загорать на пляже и размышлять о будущем. Меня всерьез занимал вопрос, какой тип занятий может хоть в какой-то мере удовлетворить мои высокие духовные потребности. До сих пор я считал - или актер, или ничто. Отказавшись от надежд стать актером, я вынужден был провести ревизию своих представлений.

Так вот, фортуна подмигнула мне в шесть часов вечера, как раз в тот момент, когда я уже должен был быть в своем погребке, так как день был не выходной. Это случилось в Санта-Монике, на бульваре Олимпик, недалеко от Четвертой стрит.

Я нашел бумажник.

Наличными там было тридцать пять долларов. Плюс кредитная карточка Юнион-клаб, карточка Интернейшенэл-клаб. Карт Бланш и еще несколько.

Пришлось зайти в ближайший бар, присесть и пропустить стаканчик, чтобы обмозговать происшедшее.

Я принципиальный противник мошенничества, но, взвесив все свои обстоятельства, решил, что такая находка, да еще в самую гнусную пору жизни, должна означать крутой поворот к лучшему.

Понятно, пользоваться чужими кредитными карточками не только грешно, но и рискованно. Однако в первый вечер или даже ночь попробовать можно. Мне хватит на хороший ужин, скромную выпивку, отель средней руки и девушку по вызову. Но с девушками не расплачиваются кредитными карточками, значит, нужно получить звонкую монету. Вероятно, чтобы дойти до стадии вызова девушки, мне понадобится не один заход. Даже при минимальном везении к концу вечера у меня может оказаться приличная сумма. В последний раз я воспользуюсь кредитной карточкой, чтобы получить место в самолете, который унесет меня подальше от этой безнадежной дыры. Я начну новую жизнь на новом месте, буду работать. Только не играть. С этими глупостями покончено... ну, разве что так... в любительских спектаклях... для души...

Время было дорого. Я тщательно обдумал все детали.

Начал я с того, что попросил бармена вызвать мне такси. Дома потренировался с полчасика и научился сносно имитировать подпись на кредитных карточках. Я должен был расписываться, не глядя на образец. Я опять вызвал такси и, пока дожидался его, собрал вещички. Когда машина пришла, я был уже вполне готов и попросил отвезти меня в бюро проката автомобилей.

Я размечтался о "кадиллаке" и был слегка разочарован, когда мне предложили только "крайслер". В сущности, это было не так уж важно - и на меня, и на мою машину обратят внимание только служащие на стоянках.

В бюро я сказал то, что намеревался говорить всем в течение этого вечера: я временно не при деньгах и буду очень признателен... и подпишу соответствующий счет со своей кредитной карточкой. Да, конечно, другие документы у меня есть. Вот водительская лицензия. Имя в ней то же, что и на карточках... Они проверили имя по списку и выдали мне пятьдесят долларов. Так началась моя преступная карьера.

Поскольку я уже проголодался, то поехал в направлении Голливуда, в Билшир, оставил машину на стоянке и переступил порог ресторана. Все столики в зале были заняты. Метрдотель спросил, не могу ли я подождать минут пятнадцать-двадцать. Я ответил, что это меня вполне устроит, а когда столик освободится, он найдет меня в баре. Туда я и направился.

В баре был один-единственный свободный стул. Я сел и оказался рядом с каким-то типом, который, повидимому, тоже был один. Еще за столиком сидели мужчина и женщина, но те не сводили друг с друга глаз и шептались, не обращая ни на кого внимания. Незнакомец был невысок, одет с иголочки. Его густые, но странно светлые волосы были тщательно уложены, седоватые усы аккуратно подстрижены. Однако складывалось впечатление, что, он несмотря на седину, довольно молод. Это впечатление создавал здоровый румянец и нежная гладкая кожа лица. Видимо, он тоже недавно зашел в бар - бокала перед ним еще не было.

Так случилось, что нас свел бармен. Это вышло нечаянно мы сидели рядом, бармен принял наши заказы и, подав выпивку, поинтересовался, выписать один или два счета. Я уже раскрыл рот, но мой миниатюрный сосед повернулся ко мне и спросил, не окажу ли я ему честь выпить с ним за его счет. Мне осталось только поблагодарить его и принять приглашение. Взаимно пожелав друг другу здоровья, мы завязали разговор.

Помнится, мы не обременяли себя условностями знакомства, а сразу накинулись на главную тему летнего лосанджелесского вечера: шансы "доджеров" в чемпионате.

Бывшая моя актерская профессия требовала знания различных акцентов, и я много над этим работал. Произношение моего нового знакомого было необычным: оксфордский английский с небольшими ливанскими вкраплениями, расцвеченный к тому же чисто голливудскими блестками. При этом он то и дело употреблял просторечные обороты. Я даже не рискую передавать здесь его речь - у меня все равно ничего не выйдет.

Он мне сразу очень понравился, похоже, и я ему показался симпатичным. Почти сразу мы стали звать друг друга просто по имени. Он назвался Роско, а я сказал, что меня зовут Джерри, памятуя, что в кредитной карточке было имя Д. Р. Бергер. Мне пришло в голову пригласить его разделить со мной стол, если он еще не обедал. Я прикинул, что если все пойдет так, как до сих пор, два обеда обойдутся мне не намного дороже одного. Бейсбольная тема быстро иссякла, ибо мы не относились к знатокам и даже к любителям. Разговор как-то сам собой перекинулся на кино. Оказалось, мой собеседник имел кое-какое отношение к этой отрасли. Особой активности он не проявлял, но имел капиталовложения во многих независимых кинофирмах и паре телевизионных программ. В течение последних трех лет он производил и продавал фильмы от Лондона до Лос-Анджелеса. Вдруг он поинтересовался, не актер ли я. Ему показалось, что у меня манеры и стиль поведения, как у актера.

Не могу объяснить, как это получилось, но, неожиданно для себя, я выложил ему всю горькую историю крушения своих надежд. Я про себя с удивлением отметил, что, вновь переживая ее, не испытывал обиды на судьбу, а наоборот, даже бравировал своими неудачами. Еще более странным было то, что теперь я сам увидел всю смехотворность моих попыток. Тут ко мне подошел официант и спросил, не я ли ожидаю столика. Я обрадовался и попросил Роско принять мое приглашение и разделить со мной обед. Он направился за мной.

Во время обеда я дотягивал свою историю. Я судорожно соображал, какой конец к ней приделать, чтобы мое нынешнее благополучие не показалось нелогичным. Пришлось довольствоваться банальной развязкой: я изобрел дядюшку, оставившего мне мизерное наследство. Я добавил, что получил хороший урок, который никогда не забуду, и свой капиталец уже не брошу в бездонную бочку, которую пытался наполнить в течение пяти лет. Теперь я вернусь домой и подыщу какое-нибудь стоящее занятие.

Появился официант, оставил счет и повернулся, чтобы уйти. Я окликнул его, положил на тарелку хорошие чаевые и карточку. Я боялся, что Роско станет настаивать, чтобы оплатить счет или хотя бы разделить его. Мне нужно было получить наличными хотя бы по одной из карточек. Я поинтересовался у Роско - больше для того, чтобы поддержать разговор, чем для справки, - смогу ли я получить деньги у "Дерби", поскольку у меня маловато наличных.

- К чему пользоваться услугами "Дерби"? - удивился он. Я при деньгах. Пятьсот долларов вас устроит, дружище?

Я изо всех сил старался, чтобы мое лицо не излучало сияния. Как можно спокойнее я сказал, что этого вполне достаточно. Больше ста долларов получить я не надеялся. Ресторан мог постараться ради клиента, но размахнуться широко, конечно, не рискнет. Я попросил у официанта чистую чековую книжку. Я старательно выписал название банка, заученное еще у себя дома, и оторвал чек на предъявителя, Роско тем временем вытащил из кармана золотой зажим. В нем все банкноты были по сто долларов, и было их там, похоже, не меньше десятка.

Он отстегнул пять штук, протянул мне, а я ему - чек.

Он взглянул на него, и брови его от удивления поползли на лоб.

- Джерри, дорогой, - воскликнул он. - У меня и без того было намерение пригласить вас к себе, чтобы кое-что предложить. Теперь я еще больше вами заинтересовался. Представьте, мы - тезки. Если только вы не нашли бумажник, который я потерял сегодня вечером в Санта-Монике.

Да, теперь-то я с божьей помощью понимаю, что это не могло быть простым совпадением в таком огромном городе, как Лос-Анджелес. А тогда что я мог подумать? Я даже не мог утверждать, что он следил за мной. Ведь когда я пришел в "Дерби", он был уже там.

Я подумал было, не рвануть ли к двери. Настоящего моего имени никто здесь не знает, если я вырвусь отсюда, то улизнуть мне удастся легко. Но эта безумная мысль быстро улетучилась. Как только я побегу, он закричит: "Держи вора", взвод официантов кинется на меня, дадут подножку и... все.

Тем временем он совершенно спокойно продолжал:

- Д-Р. - это Джошуа Роско. Не надо делать глупостей, лучше выслушайте мое предложение. Согласны?

Он поднялся. Я растерянно кивнул, покорно встал, гадая, что же это за предложение. На "голубого" он, вроде, не похож. Даже если это так, я буду защищаться.

Итак, я двинулся за ним. Едва мы вышли на улицу, около входа в ресторан резко затормозила полицейская машина. Меня прошиб холодный пот. Я с трудом взял себя в руки, увидев, что они не за мной. Роско протянул швейцару доллар, достав его из кармана, где беспорядочно лежала мелочь; золотой зажим скреплял кое-что покрупнее. Он велел вызвать такси. Я хотел сказать, что недалеко стоит моя машина, но вовремя удержался, сообразив, что она мне еще может понадобиться.

Пока мы ехали, он молчал. Я попытался произвести мысленный подсчет. Вообще-то я мог вернуть ему почти все: у меня же был свой стартовый капитал в двадцать пять долларов. Ресторанный счет плюс чаевые унесли двенадцать долларов. Если я тут же отведу "крайслер", то за мной будет только тридцать километров за два, ну, может, за три часа. Я не потратил тех пятидесяти долларов, которые получил там по кредитной карточке. Их тоже можно вернуть Роско. Только бы он согласился на тот вариант, который я предложу.

Такси остановилось около весьма приличного дома. У тротуара напротив опять стояла полицейская машина. Господи, да что за наваждение! Я шагнул из такси. Что ж, выслушаю его, попробую предложить ему свой вариант. Если не выйдет, придется прибегнуть к силе.

На лифте мы поднялись на четвертый этаж. Роско открыл дверь в аккуратную, но явно холостяцкую квартиру. Позже я узнал, что в ней шесть комнат, прислуга приходящая. Он жестом пригласил меня сесть на диван, а сам направился к небольшому бару в углу комнаты.

- Коньяк? - не оборачиваясь спросил он.

Я сглотнул комок в горле и решился предложить возмещение. Он спокойно разлил коньяк, подошел и протянул мне один бокал.

- Бросьте вы выкручиваться, Джерри. Однако, я хотел бы знать, это ваше настоящее имя или вы его случайно выбрали по первому инициалу на кредитных карточках?

- Меня зовут Билли. Уильям Трент.

Я вовсе не собирался раскрывать свою настоящую фамилию, не убедившись, что ничем не рискую. А имя я назвал настоящее.

Мне полегчало, когда я увидел, что он опускается в кресло напротив, а не на диван рядом со мной.

- Нет, не пойдет. Чересчур банально, - рассуждал он. Как вам такое: Брик*? К вашей рыжей шевелюре больше подойдет это имя. Скажем, Брик Бреннон. Нормально?

Пока мне нравилось. Главным образом то, что он не звал копов и не делал мне авансов. Обзывать меня он мог, сколько его душе было угодно.

* Кирпич (англ.).

- Ну что ж! Ваше здоровье, Брик. Теперь вернемся к вашей истории: есть в ней хоть доля правды?

- Все правда! - сорвался я. - Только вместо дядюшкиного наследства подставьте найденный бумажник.

Он поставил стакан, пересек комнату и взял с небольшого письменного стола какие-то листки. Это был сценарий. Он выбрал эпизод и показал мне, откуда читать.

- Прочтите из этой пьески странички полторы. Роль Филиппа. Это лесоруб. Грубый, неотесанный. Канадский акцент. Жену свою он сильно любит, но в данный момент обозлился на нее. Здесь сцена ссоры. Прочтите сначала про себя, потом вслух. Реплики жены вслух не читайте.

Я прочитал про себя, потом изобразил этого Филиппа. Роско велел мне пролистнуть несколько страниц до интересной сцены и зачитать реплики другого персонажа. Затем последовала еще одна роль. Каждый раз он давал кое-какие пояснения к характеру персонажа: о манере говорить, об отношениях к другим участникам сцены.

Поправив меня таким образом несколько раз, он разрешил положить сценарий и отхлебнуть из бокала. Сам он не торопясь смаковал свой коньяк.

- Ладно, - вымолвил он наконец, - похоже, вы и вправду актер. Видимо, вам просто не везло. Хотите, я в течение двух лет сделаю из вас звезду? Но вы полностью должны довериться мне.

- А что с меня? - обалдел я. Я стал всерьез опасаться, не спятил ли он.

- С вас?.. Десять процентов. Но десять процентов со всей суммы и наличными. Как вы догадались, я не профессиональный агент. Если вам понадобятся услуги такого агента, то ему ведь тоже надо платить десять процентов, чтобы он занимался вашими делами, заключал контракты и все такое. Специфика моей деятельности в том, что я всегда остаюсь за кулисами.

- Мне-то это подходит, но все упирается в импрессарио. У меня никогда не было подходящего.

- Этим займусь я. У вас будет подходящий импрессарио. Ему тоже будете платить десять процентов с девяноста процентов общей суммы ваших доходов, потому что он не должен знать... Никто не должен знать о соглашении между нами. Вы уменьшите декларацию доходов на его десять процентов, а на мои - нет, потому что они будут передаваться из рук в руки. Будем договариваться?

- Согласен, - решился я.

В этом я был совершенно искренен. В отчаянные минуты мне приходили в голову мысли подкупить импресарио. Я готов был отдать ему двадцать, а то и пятьдесят процентов, лишь бы он вывел меня в люди. Я даже открыто предлагал это в тех случаях, когда мне удавалось прорваться в контору. Меня без сожаления выкидывали за дверь.

- О чем еще мы условимся?

- Пожалуй, только об одном: мы не заключаем никакого письменного соглашения, поэтому вы дадите мне честное слово, что не бросите меня, когда я помогу вам стать звездой. Вот что конкретно я предлагаю. В течение первого года мы можем аннулировать наш договор. Если же за этот первый год ваш доход достигнет или превысит двадцать пять тысяч долларов, наш договор становится окончательным и нерушимым. Договорились?

- Да.

Как бы я ни старался на актерском поприще, мои усилия еще не принесли мне и сотни долларов. Двадцать пять тысяч - это была мечта.

Даже если он спятил, я ничем не рисковал. Еще я понял, что сегодня он не собирается отправлять меня в тюрьму. Я встряхнулся и вернулся с небес на землю. В кармане у меня все еще лежал его бумажник. Я достал его.

- Я хотел бы возместить то, что...

- Ах, да, - вздохнул он. - Детали меня всегда угнетают. Давайте покончим с ними как можно быстрее. Поведайте мне, что вы предприняли с тех пор, как нашли бумажник.

Я выдал ему полный отчет обо всех исторических со+ бытиях этого вечера и положил бумажник на стол.

Роско взял его, вытащил оттуда деньги и сунул бумажник в карман.

- Итак, что мы имеем? Вот эти пятьсот тридцать пять долларов принадлежат мне. Я даю их вам взаймы. Сейчас вы отведете взятый "крайслер" и вернете им пятьдесят долларов наличными. Счет, подписанный вами моим именем в ресторане, забудем, будем считать, что я угостил вас обедом. Итак, на работу в погребок больше не ходите. Можете снять в Голливуде студию с квартирой. Прямо сегодня вечером этим и займитесь. Далее... Как у вас с гардеробом? Костюм на вас вполне приличный, однако, если это лучшее, что у вас есть, то завтра же купите новый, да и все прочее тоже. Кстати, купите также черную кожаную мотоциклетную куртку и джинсы, если их у вас нет.

- Куртку? Зачем?

- Слушайте, что я вам говорю. Стойте-ка. - Он достал свой зажим с банкнотами, отсчитал восемь сотенных и протянул мне. - Будете должны мне на восемьсот долларов больше. Вам нужно купить машину. Концы у вас будут приличные: то в Юниверсал, то в Колвер... Голливуд, конечно, центр киноиндустрии, но не вся она в нем сосредоточилась. Подержанную машину можно купить за пятьсот долларов. Через несколько месяцев купите новую, а старую продадите. Что же еще?.. Скажите, Билл Трент ваше настоящее имя?

- Нет. Настоящее - Билл Биллер.

- Забудем его. Как договорились, теперь вы - Брик Бренной. Пока все. Завтра вы мне позвоните около полудня. Обязательно, это уже работа. Номер моего телефона есть в телефонной книге, а имя мое вы вряд ли забудете. - Здесь он позволил себе слегка улыбнуться.

Весь вечер я был занят, правда, не тем, что задумал в самом его начале. До "Дерби" я доехал на такси, взял со стоянки свой "крайслер" и поехал на нем в Санта-Монику. Там мои объяснения никого не интересовали. Взяв обратно пятьдесят долларов, которые давали мне взаймы, служащий порвал подписанный мною чек. Я упросил его взять на хранение мои чемоданы и пешком отправился покупать машину. Бродил я недолго. На одной из стоянок был выставлен на продажу вполне приличный "рэмблер". За него просили пять сотен. Я опробовал его, объехав вокруг квартала, поторговался по привычке и, сойдясь на четырехстах пятидесяти, отдал наличными. Потом я забрал чемоданы и рванул в Голливуд. Я успел туда еще достаточно рано, чтобы заняться поисками квартиры. Мне удалось и это. Я отлично устроился: жилье, место для стоянки "рэмблера", душ, услуги телефонистки - все это за сто пятьдесят долларов в месяц. Время тянулось страшно медленно, вечер никак не кончался. Я завершил все дела задолго до того часа, когда по моему первоначальному плану очередь могла дойти до девушки, но я вымотался до предела. Меня хватило только на то, чтобы распаковать чемоданы. После этого я свалился в постель. Сначала чересчур возбужденные нервы не давали мне уснуть. В изнеможении я лежал с открытыми глазами. Постепенно стало приходить успокоение, а там и сон охватил меня.

На следующее утро я вспомнил все советы моего покровителя и первым делом поехал на Голливудский бульвар, чтобы купить шикарный костюм, соответствующее белье и еще кое-какую мелочь. Я прихватил и кожаную куртку, которая казалась мне совершенно лишней. Джинсы я покупать не стал, решив обойтись старыми. Я вернулся домой, сделал гимнастику, принял душ, позавтракал в ресторанчике напротив, и тут подошло время звонить Роско.

- Ну что ж! Этим утром вы неплохо проявили себя. Так держать, молодой человек! - сказал он. - Теперь к делу. Вы знаете агента по имени Рэй Рамспэй?

Да, я его знал. Он был для меня недосягаем. Это был самый крупный поставщик актерского мяса на студии. Он занимался только с теми клиентами, которых сам тщательно отобрал и проверил. Я даже близко не осмеливался к нему подойти.

- У вас с ним встреча в четырнадцать часов. Не опаздывайте.

- Да, конечно... Вам позвонить насчет результатов?

- Я и так все узнаю. Брик, дорогой, теперь вы будете звонить только тогда, когда получите деньги за свою работу. После этого сразу позвоните мне. Мы договоримся, где встретиться - у меня или в другом месте - и вы отсчитаете мои проценты. Наличными.

Я очень постарался не опоздать к Рамспэю. В назначенное время я был в его бюро. Мне даже ждать не пришлось: секретарша немедленно провела меня к шефу. Рамспэй без предисловий приступил к делу.

- Мне рекомендовал вас Роско. Я ему доверяю. Если он сказал, что вы подходите, значит, подходите. Вот этот контракт вы должны подписать. Контракт стандартный, но все же рекомендую его прочитать, прежде чем подписывать. В приемной у моей секретарши вы спокойно его изучите. А я пока позвоню кое-куда.

Я бросил взгляд на бумагу. Контракт был отпечатан типографским способом. Я готов был подписать его не читая, но видя, что Рамспэй явно выпроваживает меня, чтобы поговорить по телефону без свидетеля, вышел с контрактом в приемную. Я уселся и стал внимательно его читать, потом подписал. Секретарша, которая не сводила с меня глаз, позвонила Рамспэю и сообщила мне, что он меня ждет.

- Так, я кое-что для вас подыскал, - повернулся он ко мне. - Пока роль небольшая, но все артисты, пока их никто не знает, начинают именно с таких. На этот раз у вас будет только общий план. Съемка будет проходить в Рино. Эту роль должен был исполнять один парень, но с ним сегодня утром произошел несчастный случай. Я позвонил, они будут вас ждать. Постарайтесь явиться побыстрее. Сможете быть там в три часа?

Я потерял дар речи, поэтому ответил кивком.

- Прекрасно. Там спросите Теда Кроутера. Чтобы сэкономить время, можете сразу одеться для роли. Сейчас объясню. Вы играете мелкую шпану, одного из банальных хулиганов, который подражает Брандо в "Дикой проделке". Джинсы и кожаная куртка у вас есть?

Я снова поперхнулся и снова кивнул.

- Езжайте скорее домой, переодевайтесь и дуйте туда, дружище. Мне кажется, мы на верном пути.

Вот так, я получил свою первую роль. В последующие дни я был слишком занят, чтобы всерьез задуматься над вопросом, каким образом Роско заранее мог знать, что для успешного старта моей актерской карьеры понадобится кожаная куртка. Когда он посоветовал мне ее купить, несчастный случай с тем парнем еще не произошел. Потом, поразмыслив, я понял, почему он так поступил. Только один раз проглянула его "хитрая итальянская сущность", как он выражался. Это тот момент, когда он с первого захода, и, вроде бы, без проблем пристроил меня к импрессарио больших звезд, что само по себе было чудом. В дальнейшем я контактировал только с Рамспэем. Кстати, мы с ним прекрасно ладили. А в тот первый раз Роско хотел произвести впечатление.

Но особенно я не задумывался, лишнего времени не было ни для размышлений, ни тем более для опасений. Работа тут же полностью захватила меня. Я играл сначала маленькие роли, иной раз всего лишь в эпизодах, каждый раз такие, чтоб я мог выложиться, но не надорваться. К концу года я устроился точнее, меня пристроили - на вполне серьезные вторые роли. Зарабатывал я уже очень прилично, но, без сомнения, мог зарабатывать еще больше. Мудрость Рамспэя как импрессарио заключалась в том, что он, случалось, отказывался за меня от лучше оплачиваемых ролей и заставлял играть те, что подешевле. Он заботился о том, чтобы я не превратился в определенный типаж, чтобы меня не отождествляли только с одним амплуа. Он смело отказывался в таких случаях, пусть даже предлагаемая роль была одной из центральных в скетче или даже в сериале, если я не мог бы в ней показать ничего нового.

Тем не менее, мой доход перевалил за пятьдесят тысяч долларов. Это в два раза превосходило сумму, при которой мое соглашение с Роско становилось нерушимым. Таким оно и стало. Я платил по двум контрактам, два раза по десять процентов: один раз с вычетом налогов, другой - с чистых и наличными. После этого у меня оставалось чуть больше пятисот долларов в неделю, плюс "Ягуар", шкафы, набитые первоклассным барахлом и роскошная квартира.

На второй год нашего соглашения мой доход удвоился. Я имею в виду удвоение чистого дохода, он превысил тысячу долларов в неделю. Общий доход был значительно больше, к тому же я попал теперь в категорию облагаемых более высоким налогом. У меня было прочное положение актера на вторых ролях. Я снимался в самых крупных вторых ролях. Имя мое стало довольно известным. Когда я соглашался играть в телевизионных сериалах, в титрах меня называли дарстеллером. В спектаклях же я все чаще оказывался на положении звезды.

Однако именно в тот год кое-что напомнило мне о способностях Роско к предвидению - более подходящего слова не подберешь. Я столкнулся с неожиданной гранью его характера, и в наших отношениях появилось нечто новое. Он счел это само собой разумеющимся.

Сейчас я расскажу о том, что предварило дальнейшие значительные события. Мне пришлось провести неделю в Лас-Вегасе, вживаясь в роль. Я никогда не замечал за собой склонности к игре, но однажды вечером от скуки заглянул в казино. Я взял на тысячу долларов фишек и, делая ставки по сто долларов, получил хорошую серию. Очень скоро я поставил на максимум пятьсот долларов. Мне везло: буквально через минуту передо мной лежали двадцать тысяч долларов. Потом, естественно, удача от меня отвернулась. Я остановился, когда у меня осталось одиннадцать тысяч, то есть десять тысяч чистого дохода. Вернувшись из Лас-Вегаса, я встретился с Роско, чтобы расплатиться с ним и отдать его обычные десять процентов. Он сосчитал, что оставалось за мной со времени нашей последней встречи, и потребовал еще тысячу - десять процентов от суммы, выигранной в казино. Я отдал немедленно, у меня и в мыслях не было скрывать свои доходы. Я просто не подумал, что это общий доход. Мне не показалось странным, что он узнал о выигрыше - в казино со мной было много актеров.

Тогда я этому событию не придал значения, задумался об этом позднее. Со своей съемочной группой примерно через неделю я опять оказался в Лас-Вегасе. Мне опять захотелось поиграть - почему бы и нет, деньги у меня были.

На сей раз мне не везло с самого начала, а в общей сложности я проиграл четыре тысячи. Я искал счастья по разным казино. Проиграв в одном, я тут же уходил в другое. Таким образом я побывал в десятке заведений. Со мной никого не было, о моем проигрыше никто не знал. По приезде я, как обычно, выложил Роско десять процентов. К моему удивлению, он тут же вернул четыреста долларов. Я сообразил, что если он получает процент с моего выигрыша, то должен делить со мной и проигрыш. Но... как он узнал?

Итак, я убедился, что он берет десять процентов со всего. Но самое потрясающее было впереди. Я женился и... Да, так оно и случилось. Все же я хотел бы кое-что объяснить.

Третий год моей артистической карьеры начался моим первым ангажементом в качестве звезды в значительном фильме. Это пять тысяч в неделю. В фильме было две главных роли. Моей партнершей оказалась молодая восхитительная красотка, восходящая звезда по имени Лорна Говард. Перед съемкой продюсер свел нас в своем кабинете, чтобы уточнить кое-какие детали. У него, видите ли, мелькнула идея.

- Послушайте меня, ребята. Конечно, это только предложение, - сказал он. - Вы оба молоды и свободны. Что, если бы вы поженились? Это станет отличной рекламой. Фильму будет обеспечен успех... да и ваша карьера... В конце концов, можно считать это браком по расчету. - Он хорошо сыграл безразличие.

Повернувшись к Лорне, я вопросительно поднял бровь.

- А вы как относитесь к браку по расчету?

- Все зависит от того, что считать браком по расчету, улыбнулась она.

Вот так решился вопрос о нашей свадьбе. Сейчас, вспоминая свое прошлое, я затрудняюсь объяснить, почему я не использовал в отношении женщин на полную катушку те возможности, которые мне предоставили мои успехи в актерской карьере. Конечно, монахом я не жил, но мои связи с женщинами были и немногочисленны, и неинтересны, точнее, безлики и серы. Серьезных привязанностей у меня не случалось. Два года пролетели в напряженной работе, и к концу дня я порой так уставал, что хотелось только добрести до постели. Тут уж не до женщин, когда рано утром нужно торопиться на съемочную площадку. Иногда по целым неделям у меня не возникало желания.

После женитьбы все изменилось. Хотя любовь между нами так и не возникла, брак наш не остался в границах фиктивного. Лорна была соблазнительна в той же степени, в какой и красива. Поначалу все было замечательно, и меня это вполне устраивало. Мы не испытывали друг перед другом никаких моральных обязательств, были абсолютно свободны: любви-то не было. Не было и ревности. Со своей стороны я никогда не пользовался этой свободой, мне хватало Лорны. А вот меня ей было недостаточно. Я вскоре заметил, что у нее есть интрижка. Я также понял, что эта связь занимает процентов десять, когда узнал, кто ее любовник.

Воспитывать жену не было оснований, но брак сразу утратил для меня весь свой вкус. Она это почувствовала и постепенно стала отдаляться от меня. Наконец, однажды, уже закончив сниматься в фильме, она съездила в Рино, чтобы тайно развестись со мной. Кстати, мне это не стоило ни гроша. Она была богаче меня. Я уверен, что, если бы мне пришлось заплатить за развод или выплачивать алименты, десять процентов этих моих расходов были бы мне возвращены.

Жизнь продолжалась. Мне предложили контракт на следующую роль. Оплата была астрономической. Вот здесь-то я и понял все. Большинство людей не очень-то разбирается в финансовых тонкостях, я и сам никогда не задумывался о них. А тут пришлось. Если облагаемая часть дохода превышает двести тысяч долларов и налогоплательщик не женат, девяносто один процент с того, что превышает двести тысяч, забирается. Налогоплательщику остается только девять процентов, из них еще полагается заплатить местные налоги. А я должен был отдать еще десять процентов общего дохода, которые идут из рук в руки, то есть не списываются. Итак, я начинал терять деньги, едва мой доход переваливал за двести тысяч. Дойди я до полумиллиона, все мои сбережения уйдут на десятипроцентный налог. Звездой мне не бывать!

Однако убить Роско я решил не поэтому. Хотя положить конец нашему договору было давно пора. Вообще-то денег мне не так уж хотелось, всемирной славы тоже. Во всяком случае, можно было играть в одном фильме за год. Многие звезды так и делают. Конечно, радости такой расклад принес бы мало, да и Рамспэй был бы не в восторге. Но... что прикажете делать, не платить же свои деньги за свою же работу.

К роковому шагу меня толкнуло то, что я влюбился. Любовь нахлынула внезапно и охватила меня всего. Я преобразился. Это была первая в моей жизни любовь и, как я был убежден, последняя. Слава Богу, она не была актрисой и никогда ни о чем таком не мечтала. Ее звали Бесси Эванс. Она была простой машинисткой. Она влюбилась в меня так же сильно, как я в нее, и тоже с первого взгляда.

Обычной пошлой связи с Бесси я не хотел. Я мечтал жениться на ней, жить честно и спокойно. Поэтому Роско нужно было убрать. Пока Роско был жив, я не мог жениться. И не хотел. Если он получит десять процентов и с этого брака, я все равно его убью. Так что лучше убить заранее.

Объяснить Бесси, почему мы не можем пожениться немедленно, было трудно. Я просто попросил ее верить мне. Она и верила. Моя бедная девочка, как она мне верила!

Я тщательно продумал план уничтожения Роско. Я так хотел освободиться! Бесси я поселил в маленькой квартирке в Кербанке под другим именем. Я ходил к ней так редко, как только позволял жар нашей любви. Когда шел к ней, принимал все меры предосторожности, чтобы меня не выследили.

Не хочу описывать все мои приготовления к убийству Роско. Я раздобыл револьвер, который будет обнаружен на месте убийства, но на меня не укажет ни в коем случае. Подобрал ключ от его квартиры. Я загримировался так хитро, что никто бы меня не опознал, если бы увидел в его квартире или на улице возле его дома.

Около трех утра я открыл дверь в его квартиру. Сжимая револьвер, почти бесшумно я пробрался через гостиную и рванул дверь в спальню. В тусклом свете наступающего утра, сочившемся из окна, я увидел, как он сел в постели.

Я выстрелил шесть раз.

После выстрелов наступила абсолютная тишина. Я уже шел обратно, когда услышал скрип осторожно закрываемого окна. Он доносился из кухни. Я вспомнил, что кухонное окно у Роско выходит на пожарную лестницу.

Я замер от ужасной мысли. Дрожащей рукой я потянулся к выключателю. В спальне вспыхнул свет. Моя ужасная догадка догадка подтвердилась. В кровати был не Роско. В кровати была Бесси. Теперь одна Бесси... Это она поднялась навстречу мне. Десять процентов Роско брал со всего: с доходов, с брака, с...

Я умер уже там, в этой проклятой спальне. Жить мне было ни к чему, и если бы в револьвере оставалась хоть одна пуля, я пустил бы ее себе в лоб. Я машинально позвонил в полицию, чтобы правосудие выполнило за меня эту работу, отправив в газовую камеру.

На вопросы полиции я отказался отвечать, чтобы не дать адвокату возможности уцепиться за мою невменяемость. Когда он ко мне явился, я наплел ему всякого вздора, он насобирал для защиты кое-какого материала. На процессе инициативу захватил прокурор, на его перекрестном допросе я позволял методично отрывать от себя кусок за куском. Мне нужен был только смертный приговор!

Роско словно провалился, никто не знал, где он. Его пытались найти, чтобы допросить, ведь преступление совершилось в его квартире. Однако особенно они не усердствовали: все и без него было ясно.

И вот я ожидаю исполнения приговора. Но наш с Роско договор так и остался "окончательным и нерушимым", никто его не расторгал. Поэтому я уже много ночей не смыкаю глаз, размышляя, что же такое десять процентов от смерти.

Я что же, останусь на десять процентов живым? С десятью процентами сознания? Сколько времени это продлится? Вечно?.. Может, я буду возвращаться к жизни на один из десяти дней, на один год из десяти? А во что я буду воплощен?

Если Роско тот, кем я его теперь считаю, что он будет делать с десятью процентами души?

Я знаю одно: завтра это выяснится.

И я боюсь.

 

На черный день

Пер. И. Федоров

- Плацдармом для проведения наступательной операции будет эта маленькая заброшенная система! - Кэт Зул, Верховный Главнокомандующий Зардорианского Королевского флота, ткнул щупальцем в точку на звездной карте.

- Раз уж мы обоснуемся тут, то для нас будет открыт целый фланг Солнца. Мы сможем атаковать здесь, здесь и здесь, - он указывал сектор за сектором. - А они сумеют собрать в точку лишь кучку кораблей, неспособную задержать нас. Как вам это, Сир?

Голлен похлопал себя по тучному брюху:

- Это будет добрая еда. Не забудь про самый лакомый кусочек для королевского стола, - оранжевая слюна выступила в уголках его ртов. - Жаренная человечья ляжка три раза в день! Изумительно! Напомни мне с приглашением на ужин в один из вечеров после твоего возвращения.

- Благодарю вас, Сир. Я отдам приказ разведывательным патрулям выступать немедленно. Если все будет спокойно, то мы сможем начать строительство базы в течении месяца. Установив укрепления, мы станем неприступными. Вы хорошо поедите, о Всемогущий!

Голлен Зардорианский довольно отрыгнул, закрыл глаза и размечтался об обеде.

* * *

Неделю спустя скоростной курьер примчался назад с тревожными новостями. Верховный Главнокомандующий внимательно глянул на донесение, схватил фотографии, прилагавшиеся к докладу, и поспешил на встречу с Голленом.

- Система уже занята, Сир! Людьми!

- Прекрасно! В таком случае, тотчас пришли мне пучок упитанных экземпляров.

- Прошу прощения, Ваше Величество, но это невозможно. Мы их не достанем. Они соорудили космическую станцию, массивный объект класса Z. С защитными экранами, которые способны задержать все, чем бы мы в них не запустили. В ее окрестностях я располагаю блокирующими эскадронами, но мы должны действовать быстро. Они послали призыв о помощи до того, как мы сумели накрыть их передатчик.

Голлен побледнел до светло-лилового.

- В таком случае, - сказал он мягко, - за обедом я съем тебя. Если земляне возьмут эту систему под свой контроль, для них будет открыт весь наш фланг!

- Все же есть надежда, Сир! - поспешил сказать Кэт Зул. - Космическая станция отстроена лишь частично, и, насколько мы определили, на ней находится только строительная бригада. Ни одно из защитных орудий пока не установлено. Когда они отключат свой экран, мы их возьмем. Мы сможем сами укрепить станцию. И контроль над системой будет наш!

Голлен полез в серебряную посудину извивающейся губой, выбрал особенно упитанную особь и откусил ей голову нижним ртом.

- Чего вдруг они так поступят? - спросил он верхним.

- Поступят как?

- Отключат свой защитный экран. Силовые аккумуляторы могут снабжать их энергией ближайшие сто лет.

- Ваше величество, зато их экранные генераторы - хитрая штука. Они требуют постоянного внимания. Когда ни одного человека не останется в живых, экраны отключатся автоматически. Случится это не позднее, чем через два месяца. А помрут они все с голоду. Вчера мы захватили их продовольственный корабль.

- Мне это не нравится. Во-первых, дохлый землянин - невкусный землянин. А во-вторых, их спасательному флоту понадобится не больше месяца, чтобы добраться туда. Ты же, как я понял, говоришь о двух. Придется приложить побольше усилий, Кэт Зул, не то из тебя к вечеру сделают фрикассе!

Как только на горизонте замаячило жаркое в горшочках, Кэт Зул зашевелил мозгами быстрее. Впрочем, он лишь отодвигал свой смертный час.

- В этой жизни, Ваше Величество, - заметил он философски, - либо ты ешь, либо тебя едят.

- Это очевидно, - сказал Голлен. - И поскольку для тебя полакомиться мной является lese majeste", то вторая часть твоего трюизма более уместна при данных обстоятельствах. Эй, кок!

- Вы не поняли! - вскричал Кэт Зул в отчаяньи. - В этой ситуации мы сможем съесть только будучи готовыми к тому, что съедят нас. - Он стал пятиться вокруг стола. - Послушайте, пожалуйста! Беспилотный корабль, захваченный нами, был гружен едой. Если мы подождем еще недели две, землян на станции схватит ужасный голод...

- А меня охватил голод как раз сейчас, - сказал Голлен. - Но я послушаю. Выкладывай.

- На корабле в запасах еды нашлось несколько сот банок, где содержатся погруженными в питательный раствор странные существа с клешнями. Они живые.

- Ну?

- Ну так уберем с корабля всю провизию, за исключением этих банок. Затем осторожно их откроем и выгрузим оттуда животных. Далее, мы залезаем в банки вместо них и заново запечатываемся!

- Что?!

- Поистине гениальная находка, Ваше Величество! В каждой банке будет по одному из моих лучших бойцов. Мы вернем продовольственное судно на прежний курс и будем преследовать его до станции, обстреливая впритирку всю дорогу. Земляне замечают его - и нас, преследователей, снимают свои экраны - и впускают его внутрь. Поскольку действия их автоматики согласовано с датчиками, корабль попадает на станцию и будет разгружен немедленно.

Они будут так голодны, что сразу же набросятся на еду. Но как только они вскроют банки, ожидая встретить там маленьких живых тварей, оттуда выпрыгнут наши бойцы. О, Сир, это будет славное кровопролитие! Потом, при отключенных экранах, мы быстро установим орудия, и когда прибудет флот землян... - Он зашелся в смехе и кастаньетно щелкнул бритвами своих передних челюстей.

- Как ты сам сказал, Кэт Зул, поистине гениальная находка, - проговорил Голлен. - Ты уже выбрал для себя персональную банку?

Командующий флотом выставил вперед свои обонятельные щупальца:

- Для себя?! Сказать по правде, Ваше Величество, в мои планы не входило становиться бойцом штурмовой группы. Дело в том, что я страдаю клаустрофобией и...

- Предпочитаешь быть поданным на обед?

- Но Сир...

- Эй, кок!

- Правда, поразмыслив...

* * *

- Мак!

- Ну?

- Что это за чертовы омары?

- Хоть убей... А что?

- Кто-то подложил нам большую свинью там, на базе. С кораблем прибыло около тысячи таких банок - и больше ничего.

- Ладно. Вскрой одну и разберись. Я жрать хочу!

- А кто не хочет? Но ведь они живые. Так сказано на банке. Они залиты каким-то питательным раствором...

- Ну, живые. А что, есть закон, запрещающий вытаскивать их и убивать?

- Тут есть еще и рисунок...

- Ну и?

- У них здоровенные клешни. Сдается мне, человек может лишиться пальца после одного хорошего щипка. Что они имели в виду, высылая такое?

- Послушай, Пинки, я занят. Делай что хочешь. И не трогай меня. Мне нужно покопаться в этом генераторе. Если он хоть раз закапризничает - нам хана. Исчезни!

- О'кей. Я открою одну и гляну, что выйдет.

* * *

Тишина нарушалась разве что клацаньем челюстей. Еда была вкусной. Кэт Зул, Верховный Главнокомандующий Зардорианского Королевского флота, покоился без движения у дальнего конца стола на подобающем месте, со вздутым брюхом и закрытым глазом.

На другом конце стола два голодных рта дружно заорали:

- Добавки!

Пинки засиял от восторга, взял блюдо с возлежащим Кэт Зулом и передал его двум проголодавшимся электронщикам.

- Угощайтесь, парни. Их полно там, откуда они прибыли. - Он и себе взял еще кусок. - Это куда круче курятины! Судя по их строению, тут хватит ножек на всех!

Он снова надвинул на покрытый испариной лоб белый колпак шеф-повара и окинул радостным взглядом группу техников и строителей. Это был праздничный день. Никто никогда до этого не просил добавки его стряпни.

- Пинки!

- Что, Мак?

- Скажи еще раз, как они называются эти штуковины?

- Омары. Хотя, они явно не похожи на тех, что нарисованы на банках. По-моему, тот малый, который делал этикетку, был одним из этих, как это, абстракционистов. Знаешь, эти оригиналы, что рисуют предмет не как он есть, а так, как бы он выглядел, если бы был...

- Да-а... - сказал Мак. - Конечно-конечно...

И тут он заметил бинт на правом указательном пальце Пинки:

- Тебя все-таки ущипнули, как я погляжу?

Пинки поднял вверх свой палец и с интересом осмотрел его.

- Действительно, неприятная ранка - почти до самой кости. Она как раз напоминает мне, когда же один из ваших чудо-механиков исправит консервный нож? Уже месяц я бегаю за вами, но только и слышу, что одни обещания.

- Завтра. Первым же делом! - сказал Мак.

- Завтра. Всегда завтра, - пробурчал Пинки. - Глянь на этот палец. Это никакой не укус - я порезался о край банки. Меня никак не могли укусить. Правда, я был совсем готов открыть первую банку, но засмотрелся на этикетку. И чем дольше я разглядывал рисунок, тем меньше мне улыбалось смотреть, как это оно станет шастать по камбузу. И знаете, что я сделал?

- Нет, - спокойно сказал Мак, отрывая еще одну ногу от туловища Кэт Зула, смачно при этом чавкая.

- Так вот. Готовлю я, как вы знаете, интуитивно...

Его слушатели издали коллективный стон. Каждый раз, как на Пинки находило вдохновение, это выливалось в добрую пригоршню кэрри.

- ...однако, на этот раз я решил шуровать строго по книге. В рецепте сказано: тщательно прокипятить это в течении двадцати минут - нет проблем. И когда котел кипел вовсю, я забросил дюжину и прикрыл крышкой. Я прикинул, что им по барабану, как вариться - в банке или нет. Но зато меня не волновали их клешни... А они в натуре были живыми. Слышно было, как они трепыхались внутри банок первое время.

Мак почувствовал себя неуютно:

- Не пойму, как человек может подвергать зверушек таким страданиям. В следующий раз ты все же открой банку и первым делом убей их. Если будет страшно, позови меня - я приду и сделаю эту работу для тебя.

- В этом нет нужды, - успокоил Пинки. - Эти твари ничего не чувствуют. У них вообще нет нервов. Так сказано в поваренной книге.

- Ну, раз там так сказано, - не огорчился Мак, - то видно так оно и есть. Ты только подавай их к столу именно в таком виде, как сегодня вечером, - и я буду счастлив.

Он ослабил свой ремень, откинулся назад и удовлетворенно вздохнул.

Пинки не слушал. Он с нетерпением ждал, когда пора будет готовить завтрак.

Добавить чуть-чуть кэрри...

 

Немного зелени...

Пер. Зинаида Анатольевна Бобырь

Огромное темно-красное солнце пылало на фиолетовом небе. На горизонте за бурой равниной, усеянной бурыми кустами, виднелись красные джунгли.

Макгэрри направился к ним крупным шагом. Поиски в красных джунглях были делом трудным и опасным, но совершенно необходимым. Макгэрри уже обшарил сотню таких зарослей; на этот раз ему предстояло осмотреть еще одни.

- Идем, Дороти, - произнес он. - Ты готова?

Маленькое существо с пятью конечностями на плече у Макгэрри ничего не ответило - впрочем, как и всегда. Дороти не умела говорить, но к ней можно было обращаться. Какая-никакая, а все же компания. Дороти была такая легкая, что вызывала у Макгэрри странное ощущение: как будто на плече у него все время лежит чья-то рука.

Дороти была с ним вот уже.... сколько лет? Не меньше четырех. Он здесь уже лет пять, а Дороти с ним, наверное, года четыре. Он причислил Дороти к слабому полу только по тому, с какой мягкостью она покоилась у него на плече, - словно женская рука.

- Дороти, - продолжал он, - мы должны быть готовы ко всему. В зарослях могут оказаться львы или тигры.

Он отстегнул висевшую у пояса кобуру и крепко стиснул солнечный пистолет. В сотый раз он возблагодарил свою счастливую звезду за то, что при аварии ему удалось спасти бесценное оружие, практически вечное. Достаточно было подержать пистолет часок-другой под солнцем - под любым ярким солнцем, чтобы он начал поглощать энергию, которая выделится потом при нажатии курка. Без этого оружия Макгэрри наверняка не смог бы протянуть пять лет на планете Крюгер-3.

Не успел он дойти до красных джунглей, как увидел льва. Разумеется, это животное ничем не напоминало земного льва. У него была красная шкура, не очень заметная на фоне бурых кустов, в которых он прятался, восемь мягких лап, гибких и мощных; чешуйчатая морда заканчивалась птичьим клювом.

Макгэрри назвал это чудовище львом. Но с тем же успехом он мог бы назвать его и иначе, потому что у него еще не было имени. А если оно и было, то его "крестный отец" не вернулся на Землю рассказать о флоре и фауне Крюгера-3. Судя по официальной статистике, до Макгэрри здесь опустился только один корабль, но стартовать отсюда ему так и не пришлось. Именно его и разыскивал Макгэрри, искал все эти пять лет.

Если ему удастся его найти, быть может, там окажется электронная аппаратура, которая разбилась у Макгэрри при посадке. И тогда он бы смог вернуться на Землю.

Он остановился шагах в десяти от красных зарослей и прицелился в то место, где притаился зверь. Нажал курок, последовала ослепительно зеленая вспышка - один только миг, но какой прекрасный миг - и кусты, и восьмилапый лев исчезли бесследно.

Макгэрри удовлетворенно хмыкнул.

- Ты видела, Дороти? Она была зеленая, а только этого цвета нет на твоей кроваво-красной планете. Зеленый цвет - самый чудесный цвет во всей Вселенной. Я знаю зеленую планету, и мы с тобой скоро полетим туда. Конечно, полетим. Это моя родина, Дороти, она прекраснее всего на свете. Она тебе наверняка понравится.

Он отвернулся, окинул взглядом бурую равнину, усеянную бурыми кустами, распростершуюся под фиолетовым небом, в котором пылало темно-красное солнце, всегда темно-красное солнце Крюгера. Оно никогда не уходило за горизонт, так как планета была обращена к нему только одной стороной, как Луна к Земле.

Здесь не было ни дня, ни ночи, если ты не пересекал границу между дневной и ночной стороной планеты; а на ночной стороне было так холодно, что никакой жизни там быть не могло. Здесь не было и времен года. Температура постоянная, всегда одинаковая: нет ни ветров, ни гроз.

Снова и снова, в который уже раз, ему пришла в голову мысль, что жить на Крюгере-3 было бы совсем неплохо, если бы только тут время от времени встречалась зелень, как на Земле, если б можно было увидеть хоть что-то зеленое, кроме вспышки солнечного пистолета. Тут легко дышится, температура колеблется от 5 градусов Цельсия у терминатора до 30 на экваторе, где лучи солнца падают вертикально. Пищи сколько угодно; он давно уже научился отличать съедобные виды животных и растений от несъедобных.

Да, это была превосходная планета. В конце концов Макгэрри примирился с мыслью, что он здесь - единственное разумное существо. Ему в этом очень помогла Дороти: как-никак, есть кому излить душу, хотя Дороти не могла ему ответить.

Вот только - боже мой, как бы ему хотелось снова увидеть зеленый мир! Земля... Единственная планета во Вселенной, где преобладает зеленый цвет, где хлорофилл - основа всего живого.

На других планетах, даже на планетах Солнечной системы, по соседству с Землей, только изредка встречаются на скалах зеленоватые полоски мха, скорее даже зеленовато-бурые. Можно жить на этих планетах годами и ни разу не увидеть ничего зеленого.

При мысли об этом Макгэрри вздохнул и начал думать вслух, обращаясь к Дороти:

- Да, Дороти, Земля - единственная планета, на которой стоит жить! Зеленые поля, зеленые луга, зеленые леса... Знаешь, Дороти, если мне удастся вернуться на Землю, я больше никогда не покину ее. Построю себе хижину в дремучем лесу. Но нужно будет выбрать полянку, где почти нет деревьев и где бы могла расти трава. Зеленая трава! И хижину я тоже покрашу в зеленый цвет.

Он снова вздохнул и посмотрел на красные заросли прямо перед ним.

- Что ты сказала, Дороти? - Дороти ничего не сказала, но Макгэрри часто делал вид, что слышит ее вопросы; эта игра помогала ему сохранить рассудок. - Женюсь ли я по возвращении на Землю? Ты спрашивала меня об этом, да?

Он помедлил с ответом.

- Кто знает? Может быть, да, а может, и нет. Помнишь, я говорил тебе о женщине, которую оставил на Земле? Мы должны были вскоре пожениться. Но пять лет - это очень долгий срок. Наверное, объявили, что я пропал, а может, и погиб. Вряд ли она будет ждать меня. Конечно, если она меня дождется, я на ней женюсь... А если не дождется, что тогда? Ты хочешь знать? Понятия не имею. Но зачем волноваться прежде времени? Конечно, если бы я нашел зеленую женщину, или хотя бы зеленоволосую, я бы влюбился в нее до потери рассудка. Но на моей планете почти все зеленое, кроме женщин.

Он усмехнулся в ответ на собственную шутку и с пистолетом наготове вошел в заросли, в красные заросли, где не было ничего зеленого, лишь изредка озаряли все вокруг зеленые вспышки его пистолета.

Может быть, помимо присутствия Дороти, он не помешался еще и из-за этих выстрелов. Несколько раз в день он видел зеленую вспышку... Чуть-чуть зеленого, просто чтобы напомнить ему, как выглядит этот цвет, просто, чтобы глаз не отвык его различать, если ему еще хоть когда-нибудь доведется увидеть зеленое...

Он оказался на небольшом островке джунглей (правда, земные мерки вряд ли были применимы к Крюгеру-3). Таких островков здесь, вероятно, были миллионы, так как Крюгер-3 больше Юпитера. Чтобы обследовать его поверхность, не хватило бы целой жизни. Макгэрри это знал, но не давал волю таким мыслям. Если бы он позволил себе усомниться в том, что он найдет обломки единственного корабля, опускавшегося на эту планету, или если бы он изверился в том, что найдет там приборы, без которых не может привести в движение собственный космический корабль, ему пришлось бы плохо.

Островок джунглей величиной с квадратную милю порос настолько густыми зарослями, что сквозь них трудно было продираться, и Макгэрри несколько раз останавливался вздремнуть и поесть. Он убил двух львов и одного тигра. Выйдя из чащи, Макгэрри пошел но опушке, делая ножом отметины на самых больших деревьях, чтобы второй раз не искать обломков в одном и том же месте. Стволы были мягкие, лезвие легко, без труда счищало красную кору, обнажая розовую древесину, словно срезало картофельную кожуру.

Макгэрри снова вышел на однообразную бурую равнину.

- На этот раз нет, Дороти, - произнес он. - Может быть, нам больше повезет в других зарослях. Ну хоть бы вон в тех, на горизонте.

Фиолетовое небо, темно-красное солнце, бурая равнина, бурые кусты...

- Зеленые холмы Земли, Дороти! Они тебе наверняка понравятся...

Бурая, бескрайняя равнина...

Неизменное фиолетовое небо...

Но что это доносится оттуда, сверху? Какой-то звук?.. Не может быть, здесь никогда такого не бывало. Он поднял глаза к небу и увидел...

Высоко-высоко в фиолетовом небе он увидел маленькую черную точку. Она двигалась! Космический корабль! Это мог быть только космический корабль. На Крюгере-3 не водятся птицы. Да у птиц и не бывает огненных хвостов...

Он знал, что должен делать: он уже тысячи раз прикидывал, как сообщить о своем присутствии, если когда-нибудь появится корабль. Он выхватил пистолет и выстрелил в небо. Вспышка получилась, конечно, небольшая, но она была зеленая. Если пилот смотрел на планету, если он хоть раз взглянул на нее, прежде чем улететь, - он должен был заметить зеленую вспышку на планете, где нет ничего зеленого.

Он снова нажал на спуск.

И пилот увидел. Трижды выбросив струю пламени (это было общепринятым ответом на сигнал тревоги), он начал заходить на посадку.

Макгэрри стоял весь дрожа. Он так долго ждал - и вот, наконец, свершилось. Он положил руку себе ни плечо и дотронулся до маленького существа с пятью конечностями, которое покоилось там, будто женская рука.

- Дороти, - прошептал он, - это...

Он больше не мог выговорить ни слова. Корабль садился. Макгэрри бросил взгляд на свою одежду, и внезапно при мысли о том, каким он предстанет перед своим спасителем, его охватило чувство стыда. Вся его одежда состояла из пояса, на котором висели кобура, нож, кое-какие инструменты. Он был грязен. Наверняка от него пахло. Под толстым слоем грязи тело казалось истощенным и даже старым. Конечно, он поголодал, но, попади он на Землю, хорошая земная пища изменила бы его до неузнаваемости...

Земля! Зеленые холмы Земли!

Макгэрри побежал, спотыкаясь от нетерпения, туда, куда опускался корабль; тот был уже очень низко, и Макгэрри смог разглядеть, что он одноместный. В конце концов, это неважно: будет нужда, так в нем поместятся и двое. По крайней мере Макгэрри попадет на ближайшую обитаемую планету, а там другой корабль отвезет его на Землю. На Землю! К зеленым холмам, зеленым полям, зеленым долинам...

Он то молился, то чертыхался на бегу, и по щекам у него струились слезы.

Потом он ждал, пока дверца не открылась и оттуда не появился стройный молодой человек в форме межзвездного инспектора.

- Ты возьмешь меня с собой?

- Конечно, - ответил молодой человек. - Ты здесь давно?

- Пять лет.

Макгэрри знал, что плачет, но ничего не мог поделать.

- Вот это да! - воскликнул пилот. - Я лейтенант Арчер из службы инспекции, - представился он. - Конечно, я тебя возьму. Пусть только немного остынет двигатель, а потом я его снова запущу. Я отвезу тебя в Картадж, на Альдебаран-3, а оттуда ты полетишь куда захочешь. Не нужно ли тебе чего-нибудь? Поесть? Попить?

Макгэрри молча покачал головой. У него подгибались колени. Есть, пить... да какое это имеет значение?!

Зеленые холмы Земли! Он их еще увидит! Только это важно, и ничего больше... Он ждал их так долго, и вот наконец свершилось! Внезапно фиолетовое небо заплясало у него перед глазами и почернело. Макгэрри рухнул вниз.

Очнувшись, он увидел, что лежит, а лейтенант подносит к его губам фляжку. Он сделал большой глоток, жидкость обожгла горло. Он сел и почувствовал себя лучше. Огляделся, удостоверился, что корабль никуда не улетел, и у него стало удивительно хорошо на душе.

- Подождем, пока ты соберешься с силами, - сказал пилот. - Тронемся в путь через полчаса, а через шесть часов будем в Картадже. Хочешь со мной поговорить, пока ты тут приходишь в себя? Расскажи мне обо всем, что с тобой случилось.

Они сели в тени бурых кустов, и Макгэрри рассказал Арчеру обо всем. О вынужденной посадке, о разбившемся корабле, который он не мог подготовить к запуску. О том, как он пять лет искал другой корабль - он же читал, что на этой планете разбился корабль, на котором могли уцелеть приборы, необходимые Макгэрри для взлета. О долгих поисках. И о Дороти, приютившейся на его плече: теперь у него было с кем разговаривать.

Но когда рассказ Макгэрри уже подходил к концу, лейтенант Арчер изменился в лице. Он стал еще более серьезным и участливым.

- Послушай, старина, - осторожно спросил он, - в каком году ты сюда прилетел?

Макгэрри смекнул, куда тот клонит. Разве мог он точно измерить время на этой планете без времен года, где вечный день, вечное лето?..

- В сорок втором, - ответил он. - Насколько же я ошибся, лейтенант? Сколько мне лет на самом деле? Я-то считал - тридцать.

- Сейчас семьдесят второй год. Значит, ты провел здесь тридцать лет, и теперь тебе пятьдесят пять. Но ты не огорчайся, - поспешил он добавить. - Медицина у нас сделала большие успехи. Ты еще долго будешь жить.

- Пятьдесят пять, - тихо повторил Макгэрри. - Тридцать лет...

Лейтенант Арчер сочувственно взглянул на него:

- Послушай, хочешь, я скажу тебе все сразу? Остальные плохие вести? Правда, я не психолог, но, мне кажется, лучше тебе узнать всю правду сразу, не выжидая. Ведь тебе будет легче, раз уж ты отсюда уезжаешь. Ну так как, будешь меня слушать, Макгэрри?

Ничто не могло быть хуже той вести, которую ему сейчас сообщили. Конечно, он будет слушать, ведь скоро он вернется на Землю, на зеленую Землю. Он снова окинул взглядом фиолетовое небо, темно-красное солнце, бурую равнину и спокойно ответил:

- Давай, лейтенант. Выкладывай.

- Ты молодцом продержался здесь тридцать лет, Макгэрри. Поблагодари судьбу за то, что верил, будто корабль Марлея опустился на Крюгере-3. На самом деле он разбился о поверхность Крюгера-4. Тебе бы никогда не найти его здесь. Но, как ты правильно заметил, эти поиски помогли тебе сохранить здравый рассудок... почти здравый.

Он помолчал с минуту и затем продолжал еще мягче:

- На плече у тебя никого нет, Макгэрри. Дороти создана твоим воображением. Впрочем, это неважно: призрак помог тебе выстоять.

Медленно, очень медленно Макгэрри протянул руку к левому плечу. Коснулся его. На нем никого не было.

- Пойми старина, уже одно то, что ты не сошел с ума, - поистине чудо. Тридцать лет одиночества! Но если теперь, когда я тебе все рассказал, ты будешь по-прежнему верить в свою фантазию, психиатры в Картадже или на Марсе помогут тебе избавиться от нее в один момент.

- Все кончено, - мрачно произнес Макгэрри. - Дороти больше нет. Я... теперь я даже не знаю, лейтенант, верил ли я когда-нибудь в существование Дороти. Я ее выдумал, чтобы мне было с кем разговаривать. Вот потому-то я и не сошел с ума. Мне казалось... мне казалось, будто у меня на плече - нежная рука. Я об этом говорил?

- Да, говорил. Хочешь узнать остальное?

- Остальное? - воззрился на него Макгэрри. - Мне пятьдесят пять лет. Тридцать из них я потратил на поиски корабля, найти который я и не мог, потому что он упал на другой планете. Все эти годы я был сам не свой. Но велика важность, раз я могу опять полететь на Землю!

Лейтенант Арчер покачал головой:

- Только не на Землю, старина. Если хочешь, на Марс, к прекрасным желтым холмам Марса. Или, если ты хорошо переносишь зной, на фиолетовую Венеру. Но не на Землю. Там сейчас никто не живет.

- На Земле... Никто?..

- Да... Космическая катастрофа. К счастью, мы сумели вовремя ее предугадать. Мы переселились на Марс: сейчас там четыре миллиарда землян.

- Земли больше нет, - без всякого выражения произнес Макгэрри.

- Да, старина. Но Марс - совсем неплохая планета. Привыкнешь... Конечно, тебе будет не хватать зелени...

- Земли больше нет, - опять без всякого выражения повторил Макгэрри.

- Я рад, что ты принял это спокойно, старина, - сказал Арчер. - Все-таки удар. Но, кажется, мы уже можем лететь. Пойду проверю приборы.

Он встал и направился к маленькому кораблю.

Макгэрри достал пистолет. Выстрел - и лейтенант Арчер исчез. Потом Макгэрри поднялся на ноги и пошел к ракете. Прицелился, выстрелил - и часть ракеты исчезла. После шести выстрелов с ракетой все было кончено. Атомы, из которых раньше состоял лейтенант Арчер, и атомы, которые еще недавно были ракетой, кружились в воздухе, остались здесь же, но были уже невидимы.

Засунув пистолет в кобуру, Макгэрри двинулся в путь - к красному пятну зарослей там, на горизонте.

Он дотронулся рукой до плеча: на нем снова сидела Дороти, как и все те четыре или пять лет, что он провел на Крюгере-3.

Он опять почувствовал, будто у него на плече лежит мягкая женская рука.

- Не печалься, Дороти, - произнес он. - Мы наверняка ее найдем. Может быть, она упала вон в тех зарослях. А когда мы ее найдем...

Перед ним уже стеной стояли джунгли, красные джунгли. Оттуда выскочил тигр, кинулся на него. Розовато-лиловый, шестилапый, с огромной, как бочка, головой. Макгэрри прицелился, нажал на спуск. Увидел ослепительно зеленую вспышку. Один только миг, но какой прекрасный миг!.. Тигр исчез бесследно.

Макгэрри удовлетворенно хмыкнул:

- Ты видела, Дороти? Она была зеленая, а этого цвета нет ни на одной планете, кроме той, на которую мы полетим. Зеленый цвет - самый чудесный цвет во всей Вселенной! Я знаю зеленую планету, она прекраснее всего на свете. Это моя родина, Дороти. Она тебе наверняка понравится.

- Конечно, Мак, - ответила Дороти.

Низкий, гортанный голос маленького создания был ему очень знаком. Он не удивился, когда она ответила: она всегда ему отвечала. Он знал голос Дороти не хуже своего собственного. Макгэрри дотронулся рукой до маленького существа, сидевшего на голом плече. Словно его касалась мягкая женская рука.

Он оглянулся, окинул взглядом бурую равнину, усеянную бурыми кустами, фиолетовое небо, на котором пылало темно-красное солнце. И засмеялся. Это был не смех сумасшедшего, а мягкий, снисходительный смешок. Так ли уж важно все это? Ведь скоро он найдет корабль, снимет с него приборы, необходимые ему для ремонта, и тогда вернется на Землю.

К зеленым холмам, зеленым полям, зеленым долинам...

Он снова погладил руку, лежавшую у него на плече, и огляделся. С пистолетом в руке он вошел в красные джунгли.

 

Ничего не случилось

Пер. М. Ирбисова

Конечно, никто не знал, что для Лоренса Кэйна все было предопределено уже в тот момент, когда он сбил девушку на велосипеде. Кульминация наступила сентябрьским вечером за кулисами ночного клуба, хотя произойти это могло когда угодно и где угодно.

Перед этим он три вечера подряд смотрел номер местной падшей звезды Кинни Кин. Номер был, что называется, зажигательным: под конец изо всей одежды на Кинни оставался только голубой свет да три клочка материи в стратегически значимых пунктах. И если уж говорить военным языком, сама Кинни была сложена, как бетонный бастион. Когда она кончила возбуждать мужскую похоть и скрылась за кулисами, Лоренс решил, что номер был бы гораздо приятнее, если бы исполнялся в более приватной обстановке, а именно, в его холостяцкой квартире и для ограниченной аудитории, точнее, для него одного.

Впрочем, его планы не исключали и более существенных впечатлений.

Итак, Кинни освободилась, шоу заканчивалось, словом, трудно было выбрать лучший момент для частной беседы.

Лоренс Кэйн вышел из зала, прошел по аллее вокруг здания и отыскал служебный вход. Пятидолларовая купюра, врученная швейцару, вполне сошла за пропуск, и минуту спустя он уже стучал в дверь уборной, украшенную позолоченной звездой.

- Кто там? - послышалось из-за двери.

Кэйн хорошо понимал, что переговоры через дверь ничего не дадут. Он был достаточно искушен в театральных обычаях и сразу выбрал верный ответ, чтобы сойти за своего человека, который, возможно, вовсе не собирается подкатываться к усталой женщине с гнусными предложениями.

- Вы одеты? - спросил он.

- Подождите минутку, - ответила Кинни и вскоре разрешила войти.

Лоренс вошел. Кинни была в красивом пеньюаре из тех, которые так идут голубоглазым блондинкам. Кэйн раскланялся, представился и посвятил Кинни в детали своего плана.

Он был готов к тому, что Кинни поначалу будет отнекиваться, был готов даже к решительному отказу. На этот случай он приготовил весомый четырехзначный довод; столько Кинни не зарабатывала за неделю, а может, и за месяц - ведь второразрядный ночной клуб - не Карнеги-холл, это касается и гонораров. Но на вежливое предложение ангажемента Кинни ответила грубой бранью; мало того, она влепила Лоренсу пощечину. Довольно крепкую. Напрасно она это сделала.

В ярости он выхватил револьвер, отступил на шаг и прострелил ей сердце.

Потом он вышел на улицу, подозвал такси и поехал домой. Там он немного выпил, чтобы успокоить нервы и улегся спать. Когда глубокой ночью к нему явились полицейские с ордером на арест, он долго не мог взять в толк, о каком таком убийстве идет речь.

Мортимер Мерсон, лучший в городе адвокат, отработал с утра пораньше восемнадцать лунок и зашел передохнуть в холл гольф-клуба. Там его ждала записка: его просили как можно скорее позвонить городскому судье Аманде Хейс, что он тотчас же и сделал.

- Доброе утро, ваша честь, - начал он. - Что у вас случилось?

- Кое-что, Морти. Если вы сейчас не сильно заняты, зайдите ко мне. Тогда мне не придется излагать дело по телефону.

- Через час я буду к вашим услугам, - пообещал адвокат.

И поехал во Дворец Правосудия.

- Еще раз доброе утро, судья, - сказал он Аманде Хейс, на этот раз лично. - Вдохните поглубже, дорогая, и расскажите, в чем дело.

- Надеюсь, вы уже почуяли, что дело это я приготовила для вас. Если коротко - этой ночью по подозрению в убийстве арестован один человек. Он отказывается давать показания в отсутствие адвоката, но своего адвоката у него нет. Он говорит, что никогда не соприкасался с правосудием и даже не знает ни одного адвоката. Он попросил прокурора порекомендовать кого-нибудь из вашей братии, а тот передал эту просьбу мне.

- Стало быть, очередное бесплатное дело! - вздохнул Мерсон. - Что ж, никуда от них не денешься. Вы официально назначаете меня?

- Не плачьте, бедное дитя, - утешила адвоката госпожа судья, - дело вовсе не бесплатное. Ваш потенциальный клиент хотя и не миллионер, но все же человек весьма состоятельный. Этот молодой бонвиван хорошо известен в высшем свете и вполне способен платить, даже по вашему несусветному тарифу. Ну, об этом вы с ним сами договоритесь, если он согласится на вашу кандидатуру.

- Конечно, этот добродетельный юноша невинен, словно агнец, и стал жертвой гнусного оговора? Кстати, как его зовут?

- Вам его имя знакомо, если вы читаете в газетах светскую хронику. Его зовут Лоренс Кэйн.

- Да, это имя мне попадалось. Такие обычно не убивают. Правда, сегодняшних газет я еще не читал. Кого убили? И вообще, расскажите-ка поподробнее.

- По правде говоря, милый Морти, дело это не подарок: у вашего клиента нет ни единого шанса, разве что вы умудритесь доказать невменяемость. Потерпевшая была известна под псевдонимом Кинни Кин. Настоящее имя выясняется. Она исполняла стриптиз в ночном клубе "Мажестик", гвоздь программы, так сказать. Множество свидетелей видели, что Кэйн вышел из зала сразу после номера Кинни Кин. Швейцар, что пустил Кэйна через служебный вход, знал его в лицо; собственно, поэтому его и нашли так быстро. Тот же швейцар показал, что Кэйн вскоре вышел и что перед этим он слышал звук выстрела. Кстати, выстрел слышали и другие. А вскоре мисс Кин была найдена мертвой.

- Ну-у... - сказал Мерсон. - Тут слова Кэйна против слов швейцара. Здесь есть за что зацепиться: не составит труда доказать, что этот швейцар - психопат и лжец олимпийского класса.

- Не сомневаюсь. Но полиция, учитывая связи Кэйна, испросила ордер не только на арест, но и на обыск в его квартире. В кармане его пиджака нашли револьвер тридцать второго калибра со стреляной гильзой в барабане, а Кинни Кин была убита пулей именно тридцать второго калибра. Эксперты утверждают, что она была выпущена из револьвера Кэйна.

- Ясно. А сам он, значит, не желает ничего говорить, пока не посоветуется с адвокатом?

- Да, если не считать одной довольно странной фразы. Он произнес ее, когда его доставили в тюрьму. Полицейские передали ее слово в слово. Он сказал: "Боже мой, выходит, она была настоящей!" Как вы думаете, что бы это значило?

- Не представляю, ваша честь. Но если он согласится, чтобы я защищал его, я непременно спрошу. Не знаю, благодарить мне вас за это или проклинать в душе. Похоже, вы подсунули мне пресловутую палку о двух концах.

- Так ведь я знаю, что это ваш любимый инструмент, Морти. К тому же, выиграете вы процесс или проиграете, гонорар все равно у вас в кармане. Примите вдобавок добрый совет: не пытайтесь добиться освобождения Кэйна под залог до суда. Прокурор зубами вцепился в эту пулю и в протокол экспертизы. Для него это дело совершенно ясное - умышленное убийство без смягчающих обстоятельств. Он даже прекратил следствие. Так что суд состоится, как только вы исчерпаете все свои проволочки. Вас интересует еще что-нибудь?

- Пожалуй, нет, - ответил Мерсон и откланялся.

Надзиратель привел Лоренса Кэйна в комнату для свиданий и оставил наедине с Мортимером Мерсоном. Адвокат представился, они обменялись рукопожатием. Мерсон отметил для себя, что Кэйн скорее заинтригован, чем обеспокоен. Это был высокий мужчина лет сорока, красивый, но не слишком. Он выглядел вполне элегантна, хотя и провел ночь в тюремной камере. Очевидно, он был из тех людей, которые сохраняют элегантность, даже если их бросить в одиночестве и без багажа где-нибудь в джунглях Конго.

- Я рад, мистер Мерсон, что вы согласились защищать меня. Удивительно, как я сам не догадался обратиться к вам: я ведь слышал о вас от своих знакомых и читал в газетах о ваших процессах. Что будем делать? Выслушаете сперва меня или примете сразу, в радости и в горе?

- Приму сразу, - ответил Мерсон, - в радости и в горе, пока...

Он прервался: венчальную формулу не стоило произносить до конца при человеке, на которого уже пала тень электрического стула.

-...пока смерть не разлучит нас, - с улыбкой закончил Кэйн. - Вот и хорошо.

Они уселись по сторонам стола.

- Нам предстоит часто встречаться, - сказал Кэйн, - так что давайте без церемоний. Зовите меня Ларри.

- А меня - Морти, - ответил Мерсон. - Прежде, чем вы расскажете свою версию дела, мне хотелось бы задать пару вопросов. Вы...

- Подождите, Морти. Сперва я спрошу вас: вы уверены, что здесь нет микрофонов и нас никто не подслушивает?

- Абсолютно уверен. Итак, первый вопрос: вы в самом деле убили Кинни Кин?

- Да.

- Полицейские утверждают, будто после ареста вы сказали: "Боже мой, выходит, она была настоящей!" Говорили вы эти слова? Если да, то что это значит?

- Я был тогда не в лучшей форме, Морти, и вряд ли вспомню точно... Может, я и сказал что-нибудь в этом роде, во всяком случае, подумал я именно это. А вот что это означает... в двух словах не объяснишь. Придется вам выслушать все с самого начала.

- Хорошо. Не торопитесь. Спешить нам некуда: я могу оттянуть процесс месяца на три, а то и больше.

- Столько времени нам не понадобится. Все это... только не требуйте пока объяснений, что я имею в виду... это началось с полгода назад, а именно - третьего апреля, в половине третьего утра. Я возвращался с приема в Арманд-Виллидж и...

- Извините, но я вынужден буду часто прерывать вас: мне нужны подробности. Вы сами сидели за рулем? С вами никого не было?

- Никого, я сам вел свой "ягуар".

- Вы были пьяны? Может, превысили скорость?

- Честно говоря, почти трезвый. Прием был скучный, и я уехал рано, так что хорошенько выпить просто не успел. Дорогой я проголодался и остановился у придорожного ресторанчика. Там я, правда, принял еще один коктейль, но потом съел здоровенный бифштекс с овощным гарниром и выпил несколько чашек кофе. Словом, из ресторана я вышел даже трезвее, чем раньше. Кроме того, я полчаса ехал в открытой машине на свежем ночном воздухе. Так что тогда я был трезвее, чем сейчас, а с прошлого вечера у меня капли во рту не было...

- Прервитесь на минутку. - Мерсон достал из заднего кармана плоскую серебряную фляжку и подал Кэйну. - Раритет времен сухого закона. Она помогает мне играть роль сенбернара, особенно, если мой клиент не знает, как в тюрьме достают выпивку.

- Ухх! - выдохнул Кэйн, приложившись к фляжке. - Разрешаю вам удвоить ваш гонорар - ведь эта услуга не входит в обязанности адвоката. Так на чем я остановился? Да, я утверждал, что был совершенно трезвым. Вы спрашивали насчет скорости? Пожалуй, да, превысил. Я ехал по Уэйн-стрит, подъезжал к Ростоу...

- То есть, вы были неподалеку от сорок четвертого поста?

- Именно. Про полицейский пост я еще расскажу. Скорость там ограничена сорока милями в час, но я разогнался до шестидесяти - ведь в половине третьего ночи там не бывает ни одной машины. Там никто не смотрит на указатели, если не считать старых леди из Пасадены...

- Но эти леди по ночам не катаются. Впрочем, извините, я вас слушаю...

- Внезапно из какого-то переулка прямо мне под колеса выкатилась девушка на велосипеде; она тоже разогналась вовсю. Я среагировал довольно быстро, нажал на тормоз. Ей было не более семнадцати лет, волосы были повязаны пестрым платком по-цыгански, с узлом сзади. Одета она была в зеленую безрукавку ангорской шерсти и велосипедные трусики. Велосипед был красного цвета.

- И вы успели все это заметить?

- Успел. Она как бы отпечаталась у меня в памяти, я и сейчас ее вижу, будто все это было только вчера. В последний момент она повернула голову и взглянула на меня. Я хорошо помню испуганный взгляд и очки в массивной оправе.

Затормозил я так резко, что "ягуар" чуть не завертело волчком. У меня отличная реакция, но когда едешь на шестидесяти, можно только уменьшить скорость, но не остановиться, так что налетел я на нее со скоростью не менее пятидесяти миль в час... Удар был страшный... Я переехал ее сперва передними колесами, потом задними, и только метров через десять я остановил-таки свой "ягуар"...

Впереди я увидел павильон полицейского поста, выскочил из машины и побежал туда. У меня не хватило смелости оглянуться и посмотреть на то, что осталось позади. К тому же... я все равно ничем не мог ей помочь. Она наверняка погибла - такого удара хватило бы на десятерых.

Я сломя голову вбежал в павильон, и едва отдышавшись, рассказал все полицейским. Двое из них пошли со мною на место происшествия. Поначалу я почти бежал, но копы шли шагом, и я тоже сбавил темп: сами понимаете, мне не хотелось оказаться там первым. А когда мы пришли на место...

- Догадываюсь, - перебил адвокат. - Не было ни девушки, ни велосипеда.

Кэйн кивнул.

- Мой "ягуар" стоял поперек дороги, фары горели, ключ торчал в замке зажигания, но мотор заглох. Ясно был виден тормозной след, он шел от самого переулка. Но больше ничего не было: ни девушки, ни велосипеда, ни крови, ни обломков. И на моем "ягуаре" не было ни царапины. Полицейские приняли меня за психа, и их можно понять. Они даже не позволили мне сесть за руль. Один из копов отвел машину на обочину, а ключ оставил у себя. Потом они отвели меня на пост и допросили.

Я провел там всю ночь. Можно было позвонить кому-нибудь из друзей, попросить связаться с адвокатом, чтобы он приехал и забрал меня под залог, но мне это даже в голову не пришло, так я был ошеломлен. Наверное, если бы даже меня отпустили, я не знал бы, куда идти и что делать. Мне нужно было успокоиться, хорошенько все обдумать, и полицейские предоставили мне такую возможность. Я был хорошо одет, в бумажнике лежала куча денег, и копы решили, что пусть даже я и псих, но псих состоятельный, а значит, и обходиться со мною надо соответственно. Вместо того, чтобы запихнуть меня в отстойник для пьянчуг, они открыли отдельную камеру, где я мог размышлять, сколько захочу. Ясно, что заснуть я даже не пытался.

Утром ко мне явился психиатр. Но я к этому времени вполне пришел в себя и надумал, что от полиции в этом деле толку мало, а значит, надо поскорее с нею развязываться. Я повторил свой рассказ, но тоном ниже - умолчал о том, как хрустнул велосипед под колесами "ягуара", и о толчке, из-за которого я чуть не вылетел сквозь лобовое стекло. Словом, у психиатра создалось впечатление, что я стал жертвой зрительной галлюцинации, и только. Он сказал, что такое, мол, бывает от утомления, и меня отпустили на все четыре стороны.

Кэйн помолчал, отхлебнул из серебряной фляжки.

- Вам все понятно? - вдруг спросил он. - Вы ни о чем не спрашиваете. Надо думать, вы мне просто не верите.

- Сейчас спрошу. Вы уверены, что провели ночь на сорок четвертом посту? Вам это не пригрезилось? Я смогу найти документы, подтверждающие это? Они могут пригодиться, равно как показания полицейских и психиатра: можно попытаться доказать, что вы невменяемы и, таким образом, не несете ответственности за свои действия.

Кэйн криво усмехнулся.

- Конечно, все это было на самом деле. И столкновение тоже было. Правда, ночь на полицейском посту проще доказать сохранился протокол, да и копы меня, наверное, запомнили.

- Ясно. Рассказывайте дальше.

- Так вот, полиция списала все на галлюцинацию и успокоилась. Тогда я решил действовать сам. Я завел "ягуар" на яму, осмотрел снизу, но не нашел никаких следов. Выходило так, что и в самом деле ничего не случилось: по крайней мере, машина этого не заметила.

Тогда я зашел с другого конца: решил установить, откуда взялась велосипедистка. Я нанял частных детективов - это обошлось мне в несколько тысяч - и они прочесали всю округу, разыскивая девушку по моему описанию, с велосипедом или без. Они нашли несколько похожих девушек и незаметно показали мне. Без толку.

Наконец через своих друзей я познакомился с психиатром, самым лучшим и, ясно, самым дорогим в здешних местах. Угробил на него два месяца, и все зря. Я так и не добился от него, что он думал по этому поводу. Вы, наверное, знаете, как работает психиатр: позволяет вам выговориться, подталкивает к самоанализу и ждет, когда вы сами объясните себе и ему, в чем причина ваших бед. После этого пациент благодарит врача, а тот благословляет его и отпускает с миром. Такой подход срабатывает, если пациент подсознательно знает решение своей проблемы, но у меня-то был совсем другой случай. В итоге я решил поберечь время и деньги и отказался от услуг психиатра.

Но проблема оставалась, и я доверился кое-кому из ближайших друзей. Один из них, профессор философии, рассказал мне, что есть такая наука, онтология. Я коечто почитал и начал помаленьку догадываться. Дальше - больше, наконец, я пришел к решению, а оно повлекло за собой совершенно поразительные выводы. Правда, вчерашний вечер показал, что эти выводы не совсем верны.

- Он-то-ло-ги-я, - проговорил Мерсон. - Что-то я такое слышал, но не могу припомнить...

- Уэбстеровский словарь определяет ее так: "Онтология наука, занимающаяся вопросами бытия или реальности; отрасль знания, объясняющая природу, основные свойства и 'связи существования как такового". - Кэйн посмотрел на часы. - Извините, Морти, но рассказывать придется долго. Я утомился, да и вы, наверное, тоже. Может, отложим до завтра?

- Хорошо, Ларри, - согласился Мерсон и поднялся. Кэйн прикончил виски и отдал фляжку адвокату.

- А нельзя ли нам и завтра поиграть в сенбернара и альпиниста?

- Я побывал на сорок четвертом посту, - начал назавтра Мерсон, - и отыскал протокол допроса. Еще я встретился с одним из полицейских, что были с вами на месте... словом, у вашей машины. Все подтвердилось, за исключением самого инцидента.

- Ну, тогда я, пожалуй, начну с того, на чем вчера остановился, - сказал Кэйн. - Итак, онтология изучает природу самой реальности. Начитавшись философских трудов, я сделался солипсистом. Солипсизм утверждает, что весь окружающий мир всего лишь продукт воображения индивида... в данном случае моего воображения. То есть, я - реален, а все прочие вещи и люди существуют лишь в моем мозгу.

- То есть, - нахмурился Мерсон, - эта девушка на велосипеде сначала существовала только в вашем воображении, а потом, когда вы на нее наехали, перестала существовать, так сказать, ретроспективно? Исчезла и не оставила по себе никакого следа, если не считать ваших переживаний?

- Вот и я рассуждал так же и наконец надумал поставить решающий опыт: убить кого-нибудь и посмотреть, что из этого выйдет.

- Но ведь людей убивают каждый день, Ларри, а я что-то не слышал, чтобы они исчезали вместе со своим прошлым.

- Поймите, тех людей убиваю не я, - истово объяснил Кэйн. - Это совсем другое дело, если считать весь мир продуктом именно моего воображения. А девушку на велосипеде убил я, лично, сам.

- Ну ладно, - Мерсон глубоко вздохнул. - Значит, вы решили убить кого-нибудь, чтобы проверить вашу гипотезу, и застрелили Кинни Кин. А почему она не...

- Да нет же! - перебил Кэйн. - Я убил совсем другого человека, и было это с месяц назад. Это был мужчина. Нет смысла называть его имя и прочее, потому что с тех самых пор он исчез так же абсолютно, как и девушка на велосипеде. Конечно, результат этого опыта я предсказать не мог и не стал в него палить чуть ли не у всех на глазах, как в ночном клубе. Я был очень осторожен. Даже если бы он не исчез, полиция никогда не вышла бы на меня.

Итак, я убил его, обнаружил, что все его следы в прошлом исчезли, и решил, что моя теория подтвердилась. С тех пор я начал носить с собой револьвер. Я был совершенно убежден, что смогу убить кого угодно, когда угодно, причем совершенно безнаказанно. Моральная сторона дела меня не заботила: при чем тут мораль, если я убиваю не человека, а лишь плод собственного воображения?

- Как сказать... - буркнул Мерсон.

- Вообще-то, я человек спокойный, - продолжал Кэйн. - До вчерашнего вечера я ни разу не пускал револьвер в ход. Но эта дрянь хлестнула меня по лицу, причем очень сильно, что называется, от всей души. Я света не взвидел, автоматически выхватил револьвер и нажал курок...

- ...Но Кинни Кин оказалась не менее реальной, чем вы сами, - подхватил адвокат. - Вас обвинили в убийстве, а теория разлетелась вдребезги.

- Не совсем. Исключения лишь подтверждают правило. Со вчерашнего вечера я много передумал и решил, что если Кинни Кин была реальной, значит я - не единственный настоящий человек. Следовательно, мир состоит из реальных и нереальных людей, причем нереальные существуют лишь как продукт сознания реальных. Сколько нас, реальных? Не знаю. Возможно, всего лишь горстка, может - тысячи, а может, и миллионы. Мне трудно судить, ведь мой опыт исчерпывается тремя особами, из которых одна оказалась реальной.

- Допустим. Но зачем нужна такая двойственность?

- Откуда я знаю? Предположить я могу что угодно, любой бред, но какой толк? Возможно, это некий заговор или тайный союз. Но против чего и ради чего? Не может быть, чтобы все реальные люди входили в этот союз - я, например, ни о чем таком не знаю. - Кэйн невесело усмехнулся. - Этой ночью я видел странный сон. Знаете, бывают такие... на грани с явью. Его даже рассказать толком невозможно: в нем нет никакой внутренней логики, так... отдельные образы. Так вот, мне приснилось, что где-то есть этакий архив реальности, ему-то и обязаны своим существованием настоящие люди. Архив этот можно пополнять, а можно и сокращать. Все реальные люди входят в некое сообщество, но не знают об этом. Резидент этого сообщества есть в каждом городе, и, конечно, работает где-то кем-то для прикрытия. Дальше я ничего не помню... Ну вот, я совсем разболтался... Простите, Морти, что заставил вас слушать этакую чушь.

Ну вот, теперь вы знаете все. Надо подумать, вы посоветуете мне прикинуться невменяемым. Пожалуй, так и придется сделать, иначе я - убийца без смягчающих обстоятельств. Кстати, что мне грозит в таком случае?

- В таком случае... - Мерсон рассеянно поиграл карандашом и вдруг взглянул Кэйну прямо в глаза. - Психиатра, о котором вы упомянули, зовут не Бэлбрайт?

- Точно!

- Превосходно! Бэлбрайт - мой хороший приятель, а в суде его считают лучшим из экспертов. Можно смело сказать: во всей стране таких немного. Когда мы участвовали в процессах вместе, все они оканчивались оправдательным вердиктом. Прежде чем разрабатывать защиту, я хотел бы посоветоваться с ним. Я приглашу его сюда, а вы снова откровенно обо всем расскажете. Идет?

- Конечно. Вот только... не сможет ли он оказать мне одну услугу?

- А почему бы нет? О чем речь?

- Попросите его захватить с собой вашу фляжку. Вы представить себе не можете, до какой степени она способствует откровенности.

В кабинете Мерсона запел интерком. Адвокат нажал кнопку.

- К вам пришел доктор Бэлбрайт, - доложила секретарша.

Мерсон велел немедленно проводить доктора в кабинет.

- Привет, знахарь, - поздоровался он. - Дай отдых ногам и поведай мне, в чем дело.

Бэлбрайт переместил свой вес с подошв на ягодицы и закурил.

- Поначалу я ничего не понял, - начал он, - но когда узнал о его прежних болезнях, мне все стало ясно. Однажды ему тогда было двадцать два года, - играя в поло, он получил битой по голове. Удар повлек сильную контузию и потерю памяти. Сначала это была полная амнезия, затем память вернулась, но только о детских годах. Воспоминания юности, вплоть до контузии, проявлялись лишь изредка и фрагментарно.

- Господи! Он забыл все, чему его учили?

- Вот именно. У него бывали просветления... взять хотя бы этот сон, о котором ты говорил. Конечно, можно попытаться полечить его, но боюсь, что уже слишком поздно. Другое дело, если бы мы занялись им до того, как он убил Кинни Кин. Мы не можем рисковать и оставлять его карточку в архиве. Пусть даже его признают невменяемым... Так что придется...

- Что ж, - вздохнул Мерсон. - Сейчас я позвоню куда следует, а потом пойду к нему. Жаль парня, но ничего не поделаешь.

Адвокат нажал кнопку интеркома.

- Дороти, вызовите мистера Доджа и соедините нас напрямую.

Бэлбрайт попрощался и ушел. Вскоре один из телефонов зазвонил, и Мерсон снял трубку.

- Додж?.. Говорит Мерсон... Нас никто не слышит?.. Хорошо. Код восемьдесят четыре. Немедленно уберите из архива карточку Лоренса Кэйна... Да, Кэйн Лоренс... Да, это совершенно необходимо и неотложно. Завтра получите мой рапорт.

Он выдвинул ящик стола, взял пистолет, вышел из конторы, подозвал такси и поехал во Дворец Правосудия.

Там он попросил свидания со своим клиентом и, как только Кэйн уселся напротив, выстрелил ему в лоб. Потом подождал минуту, пока тело не исчезло, и поднялся к судье Аманде Хейс. Нужно было проверить, все ли прошло гладко.

- Приветствую, ваша честь, - сказал он. - Не вы ли говорили мне что-то о деле какого-то Лоренса Кэйна? Никак не могу вспомнить...

- Нет, Морти. Я первый раз слышу это имя.

- Значит, вы мне о нем не говорили? Ладно, попытаюсь вспомнить, от кого я слышал это имя. Спасибо, ваша честь. До скорого...

 

Общий принцип

Пер. С. Ирбисова

- И чего это люди как с ума посходили?! - презрительно фыркнула миссс Мэйси. - От них ведь никакого вреда.

Паника ширилась: она охватила всю страну, всю планету. А в маленьком садике мисс Мэйси царил покой. На полуторакилометровые фигуры пришельцев она взирала совершенно хладнокровно.

Они явились неделю назад, их звездолет - полтораста миль в длину - сел в Аризонской пустыне. Из него вышли гиганты, числом в тысячу, если не больше, и разбрелись по планете.

Мисс Мэйси была права: вреда от них не было никакого. Материя их тел была весьма разрежена и они просто физически не могли что-то разрушить. Даже если великан наступал на человека или на дом, ничего особенного не происходило: на секунду-другую вокруг темнело, а потом, когда пришелец проходил дальше, все становилось на свои места.

Людей они словно не замечали. Все попытки наладить контакт кончались ничем... равно как и попытки атаковать их с земли или с воздуха. Снаряды разрывались в телах пришельцев, не причиняя им ни малейшего ущерба. На одного из них, когда он шагал по пустыне, сбросили водородную бомбу - никакого эффекта.

Одним словом, плевать они на всех нас хотели,

- Когда же люди, наконец, сообразят, что бояться нечего? - спросила мисс Мэйси свою сестру, тоже мисс Мейси, поскольку она тоже до старости засиделась в девицах.

- Дай бы бог, Аманда, дай бы бог, - ответила та. - Но что это они, по-твоему делают?

День был солнечный. До этой минуты. С утра то тут, то там маячили гиганты. Но сейчас их фигуры подернулись дымкой. Мисс Аманда Мэйси запрокинула голову и увидела в руках у великанов какие-то баллоны. Из них вырывались туманные облака и медленно оседали на землю.

- Облака делают. Развлекаются на свой манер. Ну, а нам-то что за забота? И чего только люди паникуют? Она снова занялась цветами.

- Чем это ты на них брызгаешь, Аманда? - поинтересовалась сестра. - Удобрением, что ли?

- Нет, - ответила мисс Мэйси. - Средством от насекомых.

 

Оно и видно

Пер. С. Ирбисова

Бросив взгляд на часы, Генри Блоджет схватился за голову. Уже два часа ночи! Он раздраженно захлопнул учебник - все равно ему нипочем не успеть до утра. Чем больше он зубрил геометрию, тем меньше понимал. Математика вообще плохо давалась ему, а уж геометрия! Ее даже зубрить невозможно.

Если он завтра провалится, его вышвырнут из колледжа; у него и без того уже три хвоста за прошлые семестры. Еще один провал - и его отчислят автоматически.

Тогда конец всему: мечтам, карьере. Но сейчас его могло спасти только чудо.

Вдруг он вскинул голову, даже на стуле подпрыгнул. А почему бы не призвать на помощь тайные силы? Генри издавна интересовался магией и даже собрал небольшую библиотечку. В этих книгах простым языком объяснялось, как вызывать демонов и как подчинять их своей воле. До сих пор он не решался попробовать, но сейчас стоило рискнуть. Хуже не будет. Все равно без волшебства геометрию не осилить.

Он подошел к полке, достал самую толковую книгу по черной магий, открыл на нужной странице и повторил простые инструкции.

Генри взялся за дело: сдвинул мебель к стенам, мелом нарисовал посреди пола пентаграмму, ступил в нее и произнес заклинание.

Демон явился. Он был куда страшнее, чем предполагал Генри. Собравшись с духом, Блоджет обратился к сути дела.

- Мне никак не дается геометрия...

- Оно и видно! - прогремел демон; в голосе его слышалось торжество.

Полыхая пламенем, он вышел из мелового шестиугольника, который Генри нарисовал вместо пентаграммы.

 

Оружие

Комнату заполнял вечерний полумрак. Доктор Джеймс Грэхем, ведущий ученый очень важного проекта, сидел в любимом кресле и размышлял. Было так тихо, что он слышал, как сын в соседней комнате перелистывает книжку с картинками.

Нередко самые удачные и творческие идеи приходили к Грэхему именно в такой обстановке - когда после рабочего дня, он одиноко сидел дома, не включая света. Но сегодня его мысли текли в другом направлении. Он размышлял о своем единственном ребенке - умственно неполноценном сыне. Мысли отца были наполнены любовью, а не той горькой тоской, которую он испытал годы назад, впервые узнав о состоянии мальчика. Ребенок счастлив, а разве это не самое главное? Да и многим ли судьба дарит ребенка, который навсегда останется ребенком и не покинет отца, когда вырастет? Да, это прагматизм, но что в нем плохого, если...

Его мысли прервал дверной звонок.

Грэхем встал, включил свет и лишь затем вышел в коридор ко входной двери. Он не испытывал разражения, потому что сегодня вечером был рад любому событию, которое отвлекло бы его от размышлений.

Открыв дверь, он увидел незнакомого мужчину.

- Доктор Грэхем? Мое имя Ниманд. Я хотел бы с вами поговорить. Могу я ненадолго войти?

Грэхем присмотрелся к стоящему на пороге незнакомцу - невысокому, неприметному, явно безобидному. Наверное, журналист или страховой агент. Впрочем, неважно, кто он такой. Несколько минут разговора, решил Грэхем, могут отвлечь его мысли и прояснить голову.

- Разумеется. Заходите, мистер Ниманд.

Он провел посетителя в гостиную.

- Присаживайтесь. Хотите чего-нибудь выпить?

- Нет, спасибо.

Ниманд сел в кресло, Грэхем на кушетку. Коротышка переплел пальцы, подался вперед и заговорил:

- Доктор Грэхем, вы тот самый человек, чья научная работа с большей вероятностью лишит человечество шансов на выживание, чем исследования любого другого ученого.

Чокнутый, подумал Грэхем. Он слишком поздно сообразил, что следовало бы сперва спросить Ниманда о цели визита, а лишь затем впускать его в дом. Разговор наверняка выведет его из равновесия - он не любил, когда приходилось вести себя грубо, но лишь грубость в подобных случаях оказывалась эффективной.

- Доктор Грэхем, оружие, над которым вы работаете...

Посетитель смолк и повернул голову - дверь спальни открылась, и мальчик лет пятнадцати, не обратив внимания на Ниманда, подбежал к отцу.

- Папа, ты мне сейчас почитаешь? - Пятнадцатилетний мальчик рассмеялся веселым смехом четырехлетнего ребенка.

Грэхем обнял сына и посмотрел на визитера, гадая, знал ли тот о мальчике. Судя по тому, что на лице Ниманда не отразилось удивление - несомненно, знал.

- Гарри, - с теплотой в голосе произнес Грэхем. - Папа занят. Подожди немного. Иди к себе в комнату; я скоро приду и тебе почитаю.

- "Маленького цыпленка"? Почитаешь мне "Маленького цыпленка"?

- Если хочешь. А теперь иди. Нет, подожди. Гарри, это мистер Ниманд.

Мальчик посмотрел на гостя и застенчиво улыбнулся.

- Привет, Гарри, - улыбнулся в ответ Ниманд и протянул руку. Грэхем, наблюдая за ним, окончательно убедился, что Ниманд знал про его сына все - и улыбка гостя, и его жест соответствовали умственному, а не физическому возрасту мальчика.

Гарри взял Ниманда за руку. Грэхему показалось, что сын вот-вот усядется посетителю на колени, и он мягко отстранил мальчика в сторону.

- А теперь иди в свою комнату, Гарри, - повторил он.

Мальчик шмыгнул в спальню, не закрыв за собой дверь. Ниманд посмотрел Грэхему в глаза.

- Он мне понравился, - искренне произнес он и добавил: Надеюсь, то, что вы ему прочитаете, навсегда останется правдой.

Грэхем не понял его слов.

- Я про "Маленького цыпленка", - пояснил Ниманд. - Прекрасная сказка... но пусть цыпленок всегда ошибается, думая, что небо может упасть на землю.

Когда Ниманд проявил к мальчику симпатию, он неожиданно понравился Грэхему, но теперь ученый вспомнил, что должен поскорее закончить разговор, и поднялся.

- Боюсь, мистер Ниманд, вы зря теряете и свое, и мое время. Я знаю все ваши аргументы, и уже сотни раз слышал то, что вы собираетесь сказать. Возможно, ваши убеждения истинны, но меня это не волнует. Я ученый, и только ученый. Да, всем известно, что я работаю над оружием, и весьма мощным. Но лично для меня это лишь побочный продукт того факта, что я продвигаю вперед науку. Я много над этим думал и пришел к выводу, что мои убеждения касаются лишь меня одного.

- Но подумайте, доктор Грэхем, разве человечество г_о_т_о_в_о получить в свои руки абсолютное оружие?

- Я уже высказал вам свою точку зрения, мистер Ниманд, нахмурился Грэхем.

Ниманд медленно поднялся.

- Хорошо, если вы предпочитаете не дискутировать, я тоже больше ничего не стану говорить. - Он провел рукой по лицу. Я уйду, доктор Грэхем, но... могу ли я напомнить вам о том, что вы предлагали мне выпить?

- Разумеется, - ответил Грэхем. Его раздражение быстро спадало. - Виски с водой вас устроит?

- Вполне.

Грэхем извинился, прошел на кухню и поставил на поднос графин с виски, графин с водой, чашку с кубиками льда и стаканы. Вернувшись в комнату он увидел, как Ниманд выходит из спальни Гарри.

- Спокойной ночи, Гарри, - произнес Ниманд.

- Спокойной ночи, мистер Ниманд, - донесся счастливый голос мальчика.

Грэхем приготовил напитки. Через некоторое время Ниманд, отказавшись от второй порции, собрался уходить.

- Я позволил себе преподнести вашему сыну небольшой подарок, доктор, - сказал он. - Я сделал это, пока вы выходили на кухню. Надеюсь, вы меня извините.

- Конечно. Спасибо. Доброй ночи.

Закрыв за Нимандом дверь, Грэхем прошел через гостиную и вошел в спальню Гарри.

- Ну, вот, Гарри, - весело произнес он, - сейчас я почитаю тебе...

Внезапно его лоб покрылся капельками пота, но он заставил лицо и голос сохранять невозмутимость и подошел к кровати сына.

- Можно мне посмотреть, Гарри?

Когда он взял подарок Ниманда, его руки задрожали.

"Только сумасшедший, - подумал он, - способен подарить заряженный револьвер идиоту".

 

Ответ

Двар Эв торжественно запаял золотом последний контакт. Двенадцать телевизионных камер неотрывно следили за каждым его движением; передача шла на всю Вселенную.

Он выпрямился и кивнул Двар Рейну, затем отошел к переключателю, который скоро замкнет цепь. К переключателю, соединяющему одновременно все вычислительные машины всех обитаемых планет - девяносто шесть миллионов миров - в сверхсеть, которая объединит их в суперкалькулятор, единую кибернетическую машину, собравшую мудрость, всех галактик.

Двар Рейн заговорил, обращаясь к слушающим и смотрящим триллионам обитателей. Затем, после короткого молчания, он произнес:

- Пора, Двар Эв!

Двар Эв нажал переключатель. Раздалось мощное гудение, пошла энергия девяноста шести миллионов планет. На бесконечно длинном пульте замигали огни.

Двар Эв отступил и глубоко вздохнул.

- Честь задать первый вопрос принадлежит вам, Двар Рейн.

- Благодарю, - молвил Двар Рейн. - Это будет вопрос, на который не могла ответить ни одна кибернетическая машина.

Он повернулся к пульту.

- Есть ли Бог?

Могущественный голос раздался сразу, без кликанья реле.

- Да. ТЕПЕРЬ Бог есть.

Внезапный страх исказил лицо Двар Эва. Он кинулся к переключателю.

Молния сорвалась с безоблачного неба и испепелила его на месте, намертво запаяв соединение.

 

Первая машина времени

Пер. Михаил Иосифович Гилинский

Доктор Грэйнгер торжественно объявил:

- Джентльмены, первая машина времени.

Три его друга изумленно вздрогнули.

Д-р Грэйнгер держал в руке небольшой кубик с циферблатами и выключателем.

- Достаточно поставить стрелки на нужную дату, - пояснил он, - нажать кнопку, и вы окажетесь там, где хотите.

Смидли, один из трех ближайших друзей доктора, потянулся за кубиком и повертел его, осматривая со всех сторон.

- Ты не шутишь? - спросил он.

- Убедился на собственном опыте, - ответил Грэйнгер. - Я настроил его на вчерашний день, и представляешь, увидел собственную спину, когда выходил из кабинета. Даже страшно стало.

- Интересно, тебе не захотелось дать самому себе хорошего пинка?

Доктор Грэйнгер рассмеялся.

- У меня могло ничего не выйти, ведь тогда я изменил бы прошлое. Старый парадокс путешествий во времени, который все обсуждают. Что произойдет, если отправиться в прошлое и убить дедушку, пока он еще не встретился с бабушкой?

Смидли, все еще сжимая кубик в руке, неожиданно попятился и, глядя на трех своих друзей, недобро усмехнулся.

- Именно это я я собираюсь сделать, - заявил он. - Пока ты тут рассказывал, я поставил стрелки ровно на шестьдесят лет назад.

- Смидл! Не смей! - Д-р Грэйнгер сделал шаг вперед.

- Стой на месте, или я нажму кнопку. Но если хочешь, попытаюсь объяснить, почему я так поступаю.

Грэйнгер остановился.

- Я тоже слышал об этом парадоксе, - продолжил Смидли, - и он всегда меня интересовал, так как я не сомневался, что убью своего дедушку, если мне только представится такая возможность. Он был жестоким тираном и превратил в ад жизнь моей бабушки и моих родителей. Считай, что я дождался своего часа.

Смидли нажал на кнопку.

В глазах у него помутилось, и... он очутился на невспаханном поле. Не прошло и минуты, как Смидли сориентировался. Если он находится на том месте, где когда-то построят дом Грэйнгера, ферма его прадедушки была расположена всего в миле к югу. Смидли пошел вперед. По дороге он подобрал обломок дерева, из которого получилась неплохая дубинка.

Неподалеку от фермы он увидел рыжеволосого юнца, избивающего собаку.

- Немедленно прекрати! - взревел Смидли, кидаясь на помощь псу.

- Не суй нос не в свое дело, - ответил юнец и поднял кнут.

Смидли взмахнул дубинкой.

* * *

Через шестьдесят лет доктор Грэйнгер торжественно объявил:

- Джентльмены, первая машина времени.

Два его друга изумленно вздрогнули.

 

Письмо с того света

Пер. Ю. Семенычев

Лэверти довко проскользнул в окно и бесшумно двинулся по ковру. Вплотную подкравшись сзади к седовласому мужчине, что-то писавшему за письменным столом, он негромко произнес:

— Добрый вечер, господин сенатор. Сенатор Куинн повернул голову, вскочил, но у него подкосились ноги, едва он заметил направленный на него револьвер.

— Лэверти! — простонал он. — Не делайте глупостей!

Тот злобно ухмыльнулся.

— Я же говорил вам, что все равно настанет день, когда я сделаю это. Долго же мне пришлось ждать — годы! Но уж теперь-то я не рискую ничем.

— Не вздумайте возомнить, Лэверти, что выйдете сухим из воды! Я оставил письмо, и его вручат в случае моего убийства.

На сей раз Лэверти буквально покатился со смеху.

— Хватит трепаться, Куинн! Вы не могли написать подобного письма, не поставив тем самым под удар и себя самою, поскольку пришлось бы изложить мои побудительные мотивы. Вы не можете питать никаких надежд на то, что меня подвергнут суду и вынесут приговор, ибо тогда в ходе процесса всплывет вся правда и ваша репутация будет загублена самым надежным образом.

И Лэверти шесть раз нажал на спуск.

Затем он спокойно покинул здание, сел в машину, выехал на мост, с высоты которого выбросил в реку орудие преступления, и, вернувшись домой, безмятежно заснул.

Так он тихо-мирно посапывал до того момента, пока не раздался звонок у входной двери. Натянув халат, он открыл дверь.

В тот же миг что-то оборвалось у него в груди и сердце перестало биться.

* * *

Человек, позвонивший к Лэверти, вздрогнул от неожиданности и заметно разволновался. Но он действовал четко, не допустив ни единой оплошности. Перешагнув через труп Лэверти, он вошел в квартиру, снял трубку телефона и вызвал полицию. Затем стал спокойно ждать.

Прибывшая бригада констатировала кончину Лэверти, и лейтенант полиции принялся снимать показания с посетителя.

— Ваша фамилия?

— Бэбком, Генри Бэбком. Мне было поручено вручить мистеру Лэверти письмо. Вот оно.

Лейтенант принял письмо и, поколебавшись мгновение, решительно надорвал конверт и развернул вложенную в него бумагу.

— Но… — недоуменно промямлил он, — это же абсолютно чистый листок!

— Мне ничего не было известно о характере вложения, лейтенант. Мой босс, сенатор Куинн, довольно давно отдал мне его. При этом он распорядился, чтобы я немедленно вручил его мистеру Лэверти, если с сенатором что-то случится. Поэтому, едва услышав новость по радио…

— Да, да, я знаю. Поздно вечером обнаружили, что сенатор убит. Какие функции вы выполняли на службе у мистера Куинна?

— Это была очень секретная работа. Но я полагаю, что тайна сия теперь потеряла всякий смысл. Видите ли, я заменял сенатора, когда тому требовалось произнести какую-нибудь малозначительную речь, а также на собраниях и мероприятиях, на которых он не желал присутствовать. Я его двойник.

 

Письмо фениксу

Пер. Андрей Вадимович Новиков

Я могу рассказать тебе многое, столь многое, что мне трудно решить, с чего начать. К счастью, я забыл и многое из того, что со мной происходило, ведь способность мозга запоминать ограничена. Было бы ужасно, если бы я помнил детали тех 180 тысяч лет - детали четырех тысяч жизней, которые я прожил со времен первой большой атомной войны.

Но я вовсе не позабыл действительно важные моменты. Я помню, как участвовал в первой экспедиции, высадившейся на Марсе, и в третьей экспедиции к Венере. Я помню - кажется, это было во время третьей большой войны - как Споро был сожжен с небес ударом такой силы, по сравнению с которой ядерный взрыв столь же немощен, как медленно умирающее солнце по сравнению с новой звездой. Я был вторым по рангу в команде космического крейсера класса Гипер-А во время войны со второй волной внегалактических захватчиков, которые основали базы на лунах Юпитера раньше, чем мы о них узнали, и едва не выбили нас из Солнечной системы, но мы успели создать новое оружие, против которого они не смогли устоять. Они отступили туда, где мы не могли их преследовать, за пределы Галактики. Когда мы через 15 тысяч лет последовали за ними вдогонку, их уже не было. Они были мертвы уже три тысячи лет.

Вот об этом я и хочу тебе рассказать - о той могучей расе и о других - но сначала, чтобы ты понял, откуда я знаю то, что знаю, я расскажу тебе о себе.

Я не бессмертен. Есть только одно бессмертное существо во вселенной, больше никого. По сравнению с ним, я - ничтожество, но ты не поймешь или не поверишь тому, что я скажу, пока не поймешь, кто я такой.

Имя мое мало что значит, и это хорошо - я его не помню. Это не так странно, как тебе кажется, потому что 180 тысяч лет - долгий срок, а по разным причинам я менял свое имя около тысячи раз. Да и что может значить меньше, чем то имя, которым меня назвали родители 180 тысяч лет назад?

Я не мутант. То, что произошло со мной, случилось, когда мне было 23 года, во время первой атомной войны. То есть первой, в которой обе стороны применили атомное оружие - конечно, слабое, по сравнению с последующим. Это произошло всего лишь через несколько лет после изобретения атомной бомбы. Первые бомбы были сброшены в ограниченной войне, когда я был еще ребенком. Война быстро закончилась, потому что бомбы имела только одна сторона.

Первая атомная война не была полной - первая из них. Мне в этом смысле повезло, потому что будь это полная война - та, которая уничтожает цивилизацию - я не пережил бы ее, несмотря на биологические изменения, которые во мне произошли. Я не смог бы выжить во время шестнадцатилетнего сна, в который погрузился примерно тридцатью годами позднее. Но я опять забегаю вперед.

Когда началась война, мне было, по-моему, двадцать или двадцать один год. Меня не взяли сразу в армию из-за того, что я не был физически пригоден. У меня была довольно редкая болезнь гипофиза - чей-то там синдром, не помню кого. Кроме прочих последствий, она вызывала и тучность. Я весил на пятьдесят фунтов больше нормы. Меня забраковали вчистую.

В течение двух последующих лет моя болезнь слегка прогрессировала, зато все остальное развивалось гораздо стремительнее. К этому времени армия брала уже всех и согласна была даже на одноногого однорукого слепого, если тот желал сражаться. А я хотел воевать. Я потерял семью во время бомбежки, ненавидел свою работу на военном заводе, а доктора сказали мне, что болезнь моя неизлечима и мне в любом случае осталось жить год-два. Поэтому я вступил в то, что осталось от армии, и то, что осталось, приняло меня, не колеблясь ни секунды, и отправило на ближайший фронт, до которого было миль десять. Уже на следующий день я оказался в бою.

Теперь я вспомнил достаточно, чтобы понять, что с_а_м я не имел к этому никакого отношения, но случилось так, что к моменту моего прихода в армию ситуация изменилась. У противника кончились бомбы и отравляющие вещества и стало не хватать снарядов и патронов. У нас их тоже оставалось в обрез, но они не смогли уничтожить в_с_е наши производственные мощности, а нам это почти удалось. У нас еще были самолеты, чтобы доставлять бомбы, и остатки организованности, чтобы посылать самолеты в нужные места. Во всяком случае, почти что нужные места: иногда мы по ошибке сбрасывали их слишком близко от своих войск. Через неделю после того, как я начал воевать, я выбыл из игры - меня контузила одна из наших маленьких бомб, сброшенная всего лишь на расстоянии мили.

Я очнулся примерно через две недели в госпитале на базе с сильнейшими ожогами. К тому времени война уже кончилась, если не считать очистки территории от остатков противника и того, что еще не был восстановлен порядок, а мир не начал все заново. Видишь ли, это не было то, что я называю войной на уничтожение. В ней погибло - я только предполагаю, не помню точно - около четвертой или пятой части населения планеты. Осталось достаточно много производительных сил и людей, чтобы рухнуло не все. На пару столетий наступили разруха и упадок, но не было возврата к дикости, не пришлось начинать все с нуля. В такие времена люди возвращаются к свечам и дровам, но вовсе не потому, что они не знают об электричестве и угольных шахтах, а оттого, что беспорядок и революции на время выбивают их из равновесия. Знание, пусть и скрытое, остается и возвращается вместе с порядком.

Совсем другое дело - война на уничтожение, когда погибает девять десятых или больше населения Земли - или Земли и других планет. Тогда мир проваливается в примитивную дикость, и лишь сотое поколение заново открывает металлы и делает из них наконечники копий.

* * *

Но я опять отвлекся. Очнувшись в госпитале, я долго мучился от боли. К тому времени обезболивающих средств уже не осталось. У меня были глубокие радиационные ожоги, от которых я невыносимо страдал несколько месяцев, пока они не зажили. И вот что странно - я не спал. Тогда меня это очень напугало, потому что я не понимал, что со мной случилось, а неизвестность всегда ужасает. Доктора почти не обращали на меня внимания - ведь я был одним из миллионов обожженных или раненых - и, как я думаю, не верили моим утверждениям о том, что я не сплю совсем. Они считали, что я сплю, но мало, и что я или преувеличиваю, или честно заблуждаюсь. Но я действительно совсем не спал. И долго не спал после того, как вылечился и покинул госпиталь. Случайно оказалось, что излечилось и мое заболевание гипофиза и вес мой вернулся к норме, а здоровье стало отличным.

Я не спал тридцать лет. Затем я действительно заснул, и проспал шестнадцать лет. И в конце этого 46-летнего периода я продолжал физически казаться 23-летним.

Теперь ты начинаешь понимать то, что я к тому времени понял? Радиация - или комбинация различных излучений, действию которых я подвергся - радикально изменили функции моего гипофиза. Сюда же подключились и другие факторы. Когда-то, примерно 150 тысяч лет назад, я изучал эндокринологию, и мне кажется, я нашел нужную комбинацию воздействий. Если мои вычисления верны, у меня был один шанс из миллиарда.

Конечно, старение не было полностью устранено, но скорость его замедлилась примерно в 15 тысяч раз. Я старею на один день за сорок пять лет. Так что я не бессмертен. За прошедшие 180 тысяч лет я постарел на 11 лет. Теперь мой физический возраст равен 34 годам.

А сорок пять лет для меня - один день. Из них я не сплю примерно тридцать лет, потом засыпаю примерно на пятнадцать. Мне повезло, что мои первые несколько "дней" я не провел в период полной социальной дезорганизации и дикости, иначе бы я их не пережил. Но я выжил, и к тому времени разобрался в системе и смог позаботиться о выживании. С тех пор я спал примерно четыре тысячи раз и выжил. Возможно, когда-нибудь мне не повезет. Может быть, когда-нибудь, несмотря на все меры предосторожности, кто-нибудь вломится в мою пещеру или убежище, где я закрываюсь на время сна наглухо и в полной тайне. Но это маловероятно. У меня есть целые годы на подготовку таких мест, и мне помогает опыт четырех тысяч снов. Вы можете множество раз пройти мимо такого места и не узнать, что оно здесь, а если что-то и заподозрите, то все равно не сможете войти.

Нет, мои шансы на выживание между бодрствованиями намного выше, чем во время сознательных, активных периодов. Возможно, только чудом можно назвать то, что я пережил их так много, несмотря на разработанную мной тактику выживания.

А тактика эта оказалась хороша. Я пережил семь крупных атомных - и суператомных - войн, которые сократили население Земли до нескольких дикарей, собравшихся у костров в немногих еще пригодных для обитания местах. А в другие времена, в другие эры, я побывал в пяти галактиках за пределами нашей.

У меня было несколько тысяч жен, но всегда не более одной сразу, потому что я родился в эру моногамии, и этот обычай сохранился. И я вырастил несколько тысяч детей. Конечно, я не мог оставаться с одной женой более тридцати лет. После этого мне необходимо становилось исчезнуть, но тридцати лет для нас обоих оказывалось вполне достаточно, особенно когда она старилась с нормальной скоростью, а я практически не менялся. О, конечно, это порождало проблемы, но я был в состоянии с ними справиться. Я всегда женился, если женился, на девушке настолько моложе себя, насколько это было возможно, поэтому наше неравенство со временем не становилось слишком большим. Допустим, мне тридцать лет, а женюсь на шестнадцатилетней девушке. Тогда ко времени, когда мне приходится ее покидать, ей становится сорок шесть, а мне - по-прежнему тридцать. И это к лучшему для нас обоих, для всех, потому что, проснувшись, я не возвращался обратно. Если она к тому времени еще была жива, то ей было уже за шестьдесят, и вряд ли ей стало бы лучше, если бы к ней вернулся из мертвых все еще молодой муж. А я оставлял ее хорошо обеспеченной, богатой вдовой - богатой деньгами или тем, что считалось богатством в ту конкретную эпоху. Иногда это были ракушки и наконечники стрел, иногда зерно в закромах, а однажды - тогда была очень любопытная цивилизация - рыбья чешуя. У меня никогда не возникало ни малейших трудностей в получении своей доли - или больше, чем доли - денег или их эквивалента. После нескольких тысяч лет практики трудность была в другом - знать, когда следует остановиться, чтобы не стать подозрительно богатым и не привлекать внимания.

По очевидным причинам я всегда ухитрялся это делать. Ты скоро поймешь, почему я никогда не желал власти, и даже через несколько сотен лет не дал людям причин подозревать, что я отличаюсь от них. Я даже научился каждую ночь по нескольку часов лежать, притворяясь спящим и размышляя.

Но все же это не столь важно по сравнению со мной. Я рассказываю это только тебе, чтобы ты понял, откуда я знаю то, что хочу тебе сказать.

И скажу вовсе не для того, чтобы получить что-то от тебя. Это нечто такое, что тебе не по силам изменить, да и ты - когда поймешь - сам ничего не захочешь менять.

Я не пытаюсь повлиять на тебя или куда-то направить. За четыре тысячи жизней я побывал почти в любой роли - кроме лидера. Этого я избегал. О, я часто слыл богом среди дикарей, но лишь потому, что мог организовать их ради выживания. Я использовал силы, которые они считали волшебством, лишь для поддержания порядка, но никогда и никуда их не вел и не тянул назад. Если я и учил их пользоваться луком и стрелами, то лишь потому, что жизнь становилась слишком тяжелой, мы голодали, а мое выживание зависело от их выживания. Создав необходимую основу, я никогда ее более не тревожил.

То, что я сообщу тебе сейчас, тоже ее не нарушит.

* * *

Запомни: человеческая раса - единственный бессмертный организм во Вселенной.

Есть и другие расы, но они или уже умерли, или умрут. Однажды, сто тысяч лет назад, мы нанесли их все на карту, когда у нас был прибор, детектирующий наличие мысли, наличие разума, каким бы чужим он ни был и как бы далеко ни находился. Через пятьдесят тысяч лет этот прибор был открыт заново. Мы обнаружили почти столько же рас, сколько и в прошлый раз, но лишь восемь из них были теми же самыми, что и пятьдесят тысяч лет назад, и каждая из этих восьми угасала и умирала. Они миновали пик своей мощи, и теперь умирали.

Они достигли предела своих возможностей - а предел есть всегда - и теперь у них не оставалось другого выбора, как умереть. Жизнь динамична; она не может оставаться неподвижной - на каком угодно высоком уровне - и выжить.

Вот что я хочу тебе рассказать, чтобы ты больше никогда не испытывал страха. Только раса, которая периодически уничтожает себя и свой прогресс, которая возвращается к началу, способна существовать более, скажем, ста тысяч лет разумной жизни.

Во всей вселенной лишь человеческая раса достигла высокого уровня разумности, не достигнув высокого уровня психической нормальности. Мы уже по меньшей мере в пять раз старше любой когда-либо существовавшей расы, и лишь потому, что мы безумны. Иногда человек начинал смутно догадываться, что безумие божественно. Но лишь достигнув высоких уровней культуры, он осознал, что безумен коллективно, и борясь с безумием осознанно, он всегда будет уничтожать себя - и восставать заново из пепла.

Феникс, птица, которая периодически возлагает себя на погребальный костер, чтобы родиться заново и прожить еще одно тысячелетие, и так снова и снова - всего лишь метафорический миф. Он существует, и он всего лишь один.

Феникс - это ты.

Ничто не способно уничтожить тебя теперь, когда - в эпохи многочисленных высокоразвитых цивилизаций - твое семя рассеялось на планетах тысяч солнц, в сотнях галактик. Они всегда станут воспроизводить ту основу, которая была заложена 180 тысяч лет назад.

Я не могу быть полностью уверен в этой цифре, потому что своими глазами видел, как промежуток от двадцати до сорока тысяч лет между крахом одной цивилизации и расцветом следующей стирает все следы. За такой срок воспоминания становятся легендами, легенды - предрассудками, и даже предрассудки забываются. Металлы ржавеют и возвращаются в землю, а ветер, дожди и джунгли разрушают и скрывают камни. Меняются сами контуры континентов - ледники приходят и уходят, и город, стоявший сорок тысяч лет назад, накрывают мили земли или мили воды.

Поэтому я не могу быть уверен в цифре. Возможно, первый известный мне сокрушительный удар не был первым; цивилизации могли пониматься и падать еще до меня. Если так, это лишь подтверждает мою мысль о том, что человечество может прожить более 180 тысяч лет, о которых известно мне, может пережить более шести атомных войн, прошедших с той поры, когда, как я думаю, был впервые открыт костер феникса.

Но - если не считать того, что наше семя разбросано среди звезд, и даже если солнце угаснет или взорвется новой звездой, то это нас не уничтожит - прошлое не имеет значения. Лур, Кандра, Фраган, Ка, Му, Атлантис - это те шесть, которые я знаю, и они исчезли столь же бесследно, как примерно через двадцать тысяч лет исчезнет нынешняя цивилизация, но человеческая раса, здесь или в других галактиках, выживет и будет жить вечно.

* * *

Это знание поможет тебе успокоиться сейчас, в 1949 году текущей эры - потому что ум твой встревожен. Возможно, хотя я этого и не знаю, твоим мыслям поможет осознание того, что грядущая атомная война, которая, вероятно, случится при жизни этого поколения, не будет войной на уничтожение; она придет слишком рано, раньше, чем вы успеете изобрести действительно сокрушительное оружие, которое было у человека раньше. Да, она отбросит вас назад. На век-другой наступит темная эпоха. И тогда, помня о том, что вы назовете третьей мировой войной, человек решит - как всегда начинал он думать после небольшой атомной войны - что он одолел свое безумие.

Некоторое время - если картина не изменится - он будет удерживать ситуацию под контролем. Что ж, вы снова вернетесь на Марс через пятьсот лет, и я побываю там вместе с вами, чтобы снова посмотреть на каналы, которые когда-то помогал копать. Я не был там восемь тысяч лет, и мне хотелось бы взглянуть на то, что сделало с ними время, и на тех из нас, что остались там отрезанными от человечества, когда оно в очередной раз утратило секрет межпланетных полетов. Конечно, и они тоже следовали той же схеме, но скорость развития не обязана быть постоянной. Мы можем обнаружить их находящимися в любой точке цикла, кроме его вершины. Если бы они находились в ней, нам не пришлось бы лететь к ним - они прилетели бы к нам. Думая, конечно, как они думают сейчас, что они - марсиане.

Интересно, насколько высоко мы взберемся на этот раз? Надеюсь, не настолько высоко, как Фраган. Надеюсь, мы никогда снова не изобретем то оружие, которое Фраган обратил против своей колонии Скоро, которая находилась на пятой планете до тех пор, пока Фраган не разнес ее в кучку астероидов. Конечно, такое оружие может быть изобретено намного позднее того времени, когда межгалактические перелеты снова станут обычным явлением. Если я увижу, что это время приближается, я покину нашу Галактику, но мне ненавистна сама мысль об этом. Я люблю Землю и хотел бы оставить на ней свои бренные останки, если она просуществует столь долго.

Возможно, ей это не удастся, но человечество не погибнет. Оно будет существовать везде и всегда, потому что оно никогда не станет нормальным, а лишь безумие божественно. Лишь безумец уничтожает себя и все, созданное им.

И лишь Феникс живет вечно.

 

Планетат - безумная планета

Пер. Н. Евдокимова

Даже тому, кто привык, временами становится тяжко. Вот и в то утро... если его можно назвать утром. По-настоящему была ночь. Но мы на Планетате живем по земному времени: планетатное время нелепо, точно так же как и все остальное в этом сумасбродном мире. Тут за шестичасовым днем идет двухчасовая ночь, потом пятнадцатичасовой день сменяется часовой ночью, потом... в общем никак нельзя отсчитывать время на планете, которая описывает восьмерку вокруг двух солнц, мечется между ними как летучая мышь в аду, а солнца вертятся так быстро и так близко друг от друга, что астрономы Земли считали их одним светилом, пока двадцать лет назад тут не высадилась экспедиция Блексли.

Понимаете, сутки на Планетате - вовсе не какая-то фиксированная часть его периода обращения вокруг солнц, между солнцами же действует поле Влексли - поле, где лучи света замедляют свой бег, еле ползут и... словом...

Если вы не знакомы с отчетами Блексли о Планетате, ухватитесь за что-нибудь устойчивое, и я вам все объясню.

Из всех известных нам планет Планетат - единственный в своем роде: в один и тот же миг он дважды затмевает сам себя, каждые сорок часов сталкивается с собой лоб в лоб, а потом гонится за собой, пока не упустит из виду.

Что ж, я вас не осуждаю.

Я тоже не верил и до смерти перепугался, когда впервые, стоя на Планетате, увидел, как Планетат стремительно несется прямо на нас. А ведь я читал отчеты Блексли, знал, что к чему. Похоже было на старинный фильм: оператор поместил камеру на рельсах, зрители видят, как прямо на них надвигается паровоз, и чувствуют непреодолимое желание убежать, хотя понимают, что на самом деле никакого паровоза нет.

Но я-то хотел рассказать о том утре. Я сидел за письменным столом, крышка которого поросла травой. Ноги мои покоились - по крайней мере так мне казалось - на зеркальной глади воды, чуть подернутой рябью. Но не мокли.

На письменном столе у меня поверх травы стоял розовый цветочный горшок, а оттуда носом вверх торчала ярко-зеленая сатурнианская ящерица. Это была - как подсказывал мне рассудок, а не зрение - моя чернильница с ручкой. Еще лежал лоскуток с надписью, аккуратно вышитой крестиком: "Боже, храни нашу родину". В действительности это была радиограмма, только что принятая из Земли - Центра. Не знаю, что в ней говорилось: я вошел в свой кабинет уже после того, как начался эффект поля Блексли. Навряд ли там значилось "Боже, храни нашу родину". Скорее всего нет, раз глазу так привиделось. И тут-то я вышел из себя: я был сыт Планетатом по горло, и мне стало наплевать, что значится в радиограмме.

Понимаете... лучше уж я объясню... Эффект поля Блексли наблюдается, когда Планетат проходит посредине между Арджайлом I и Арджайлом II - двумя светилами, вокруг которых он описывает восьмерку. Есть научное объяснение, но его надо излагать не словами, а формулами. Сводится оно к следующему: Арджайл I состоит из вещества, а Арджайл II - из антивещества. На полпути между ними образуется поле значительной протяженности, где лучи света сильно замедляются. Там они движутся приблизительно со скоростью звука. В результате, если какой-нибудь предмет движется быстрее звука - например, сам Планетат, - то вы все еще видите этот предмет даже после того, как он вас миновал. Зрительный образ Планетата пробивается сквозь поле двадцать шесть часов. За это время Планетат успевает обогнуть одно из светил и на обратном пути встречается с собственным отражением. В центре поля существует отражение входящее и отражение исходящее; планета дважды затмевает сама себя, а заодно и оба солнца. Чуть подальше она сталкивается с этим отражением (второй Планетат движется в противоположную сторону) и до обморока пугает наблюдателя, даже если тот знает, что ему все только кажется.

Объясню-ка я попроще, пока у вас голова не закружилась. Представьте, что к вам приближается старинный паровоз, но только на сверхзвуковой скорости. В миле от вас он дает гудок. Паровоз проходит мимо, и лишь затем вы слышите гудок: он доносится за целую милю, оттуда, где паровоза давно нет. Так наши уши воспринимают предмет, движущийся быстрее звука; точно так же наши глаза воспринимают предмет, движущийся по орбите-восьмерке быстрее собственного изображения.

Это еще не самое худшее; можно запереться в кабинете и не видеть ни затмений, ни столкновений лоб в лоб; но психофизиологический эффект поля Блексли настигнет вас повсюду - никакие двери не помогут.

А он - психофизиологический эффект - опять-таки особая статья. Поле воздействует на зрительные центры - на тот участок мозга, с которым связаны зрительные нервы, - подобно некоторым наркотикам. У вас появляется нечто... вроде галлюцинаций, но не совсем, так как обычно вы видите только предметы, которые вокруг вас реально существуют, но получаете о них искаженное представление.

Я прекрасно знал, что у письменного стола на крышке не трава, а стекло; что ноги мои упираются в пластиплатовый пол, а не в подернутую рябью воду; что па столе у меня не розовая ваза с торчащей из нее сатурпианской ящерицей, а античная (двадцатого века) чернильница с ручкой; наконец, что лоскуток с надписью "Боже, храни нашу родину", - радиограмма на стандартном бланке. Все это я мог проверить на ощупь: осязания поле Блексли не нарушает.

Можно, конечно, закрыть глаза, но этого никто не делает, потому что даже в кульминационный период зрение позволяет судить о сравнительной величине предметов и их дальности, а если человек находится на знакомой территории, то память и логика подскажут ему, какие это предметы.

Поэтому, когда дверь отворилась и вошло двуглавое чудище, я сразу понял, что это Риген. Риген вовсе не двуглавое чудище, но я узнал его по походке.

- Что, Риген? - сказал я.

Двуглавое чудище ответило:

- Шеф, механическая мастерская шатается. Придется нарушить правило и работать во время среднестояния.

- Птицы? - спросил я.

Обе головы кивнули.

- Подземную часть стен птицы уже изрешетили, надо поскорее залить бетоном. Как вы думаете, остановят их те арматурные стержни из нового сплава, что привезет "Ковчег"?

- Наверняка, - солгал я. Забыв о поле, я обернулся, чтобы взглянуть на стенные часы, но вместо них на стене висел похоронный венок из белых лилий. По венку время не определишь.

- Я-то надеялся, мы не будем чинить стены, пока не получим арматурных стержней под бетон. "Ковчег" вот-вот должен прибыть; возможно, он сейчас порхает вокруг планеты - ждет, когда же мы выйдем из поля. Как по-твоему, можно потерпеть до...

Раздался грохот.

- Отчего не потерпеть, - ответил Риген. - Механическая мастерская рухнула, спешить некуда.

- Там никого не было?

- Вроде нет, но я проверю.

Он убежал.

Вот так и живется на Планетате. С меня было довольно, более чем довольно. Пока Риген отсутствовал, я принял решение.

Вернулся он в облике ярко-голубого скелета на шарнирах.

- Порядок, шеф, - сказал он. - В мастерской никого не было.

- Станки сильно пострадали?

Он рассмеялся.

- А вы можете при виде детской резиновой лошадки в фиолетовую крапинку угадать, целый это токарный станок или сломанный? Послушайте, шеф, а вы знаете, на кого сейчас сами-то похожи?

- Посмей только намекнуть, тут же выгоню со службы, пригрозил я.

Не знаю, шутил я или нет; нервы у меня были на взводе. Я выдвинул ящик письменного стола, положил туда лоскуток с вышивкой "Боже, храни нашу родину" и шумно задвинул обратно. Я был сыт по горло. Планетат - безумная планета: тот, кто долго живет на ней, тоже сходит с ума. Каждый десятый служащий Земли - Центра возвращается на Землю для лечения у психиатра, проведя на Планетате год-два. А я здесь уже почти три года. Мой договорный срок истекал. Терпение тоже.

- Риген, - окликнул я.

Он обернулся почти у порога.

- Да, шеф?

Я сказал:

- Отправь радиограмму Земле - Центру. Записывать не стоит, и так запомнишь, тут всего три слога: "Увольте".

Он сказал: "Ладно, шеф", вышел и прикрыл за собой дверь.

Я остался сидеть, только закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Наконец-то свершилось. Если я не догоню Ригена и не отменю своего распоряжения, все, можно считать, решено и подписано, бесповоротно. У Земли - Центра есть одна причуда: во многих отношениях дирекция делает подчиненным всяческие поблажки, но, если вы подали заявление об уходе, вам никогда в жизни не разрешат передумать. Это железное правило, и в девяноста девяти случаях из ста на межпланетных работах оно себя оправдывает. Человек должен быть стопроцентным энтузиастом, иначе у него ни черта не будет ладиться, и стоит ему только чуть-чуть разлюбить свое дело, как он становится пустым местом.

Я знал, что среднестояние приходит к концу, но все равно сидел с закрытыми глазами. Не хотелось открывать их и смотреть на часы: ведь я увидел бы не часы, а еще какую-нибудь чертовщину. Сидел я и раздумывал.

Было чуть-чуть обидно, что Риген так хладнокровно отнесся к радиограмме. Мы с ним близкие друзья вот уже лет десять; мог бы по крайней мере сказать, что его огорчит мой отъезд. Разумеется, у него теперь немалый шанс на повышение, но, даже если это ему пришло в голову, он мог бы вести себя дипломатичнее. Во всяком случае, мог бы хоть...

"Да кончай ты себя жалеть, - опомнился я. - Ты расплевался с Планетатом, расплевался с Землей - Центром и очень скоро вернешься на Землю - как только тебя сменят; а там найдешь другую работу, может быть опять преподавательскую".

Но все равно, черт бы побрал Ригена. В Политехническом институте Земля - Сити Риген был моим студентом, я помог ему получить должность на Планетате, и должность-то неплохая для такого юнца: заместитель коменданта планеты с почти тысячным населением. Если на то пошло, у меня тоже неплохая должность для моего возраста: мне самому всего тридцать один год. Отличная должность, вот только ни одного здания нельзя построить без того, чтобы оно не развалилось, да еще... "Хватит слюни распускать, - одернул я себя. - Теперь с этим покончено. Назад на Землю, к преподавательской работе. Плюнь ты на все".

Я устал. Руки положил на стол, голову на руки - и задремал.

Разбудили меня чьи-то шаги под дверью; но это был не Риген. Я увидел, что иллюзии совершенствуются. Передо мной предстала - или так мне показалось - ослепительная рыжеволосая красавица. На самом деле этого, конечно, быть не могло. На Планетате есть женщины (в основном жены специалистов), но...

- Разве вы меня не узнаете, мистер Рэнд? - спросила красавица. Голос был женский и к тому же приятный. Впридачу мне показалось, что я его когда-то слышал.

- Не говорите глупостей, - ответил я. - Как я могу узнать вас в среднесто...

Вдруг мой взгляд упал на часы за ее спиной, и я увидел часы, а не погребальный венок и не кукушкино гнездо и сразу понял, что все остальные предметы тоже приняли нормальный облик. А это означало, что среднестояние кончилось и мне ничего не мерещится.

Я снова посмотрел на рыжеволосую красавицу. Понял, что она всамделишная. И тут я ее узнал, хотя она измепилась, и здорово изменилась. Впрочем, все перемены пошли ей на пользу. В Политехническом институте Земля - Сити, в астроботанической группе, которую я вел, Нувелина Олльте была очень хорошенькой девушкой четыре... нет, пять лет назад.

Тогда она была хорошенькой. Теперь стала прекрасной. Сногсшибательной. Как это ее упустили режиссеры телефильмов? А может, не упустили? Что она делает здесь? Наверно, только-только с "Ковчега", но... я понял, что все еще глазею на нее разинув рот, и встал так стремительно, что чуть не перелетел через стол.

- Конечно, я узнаю вас, мисс Олльте, - пролепетал я. Присядьте, пожалуйста. Как вы сюда попали? В виде исключения вам разрешили гостевую поездку?

Она с улыбкой покачала головой.

- Я сюда не в гости приехала, мистер Рэнд. Центр дал объявление, что вам нужен техник-секретарь, и эта должность досталась мне, конечно при условии, что вы согласитесь. То есть мне дали месячный испытательный срок.

- Чудесно, - сказал я. Получилось слишком вяло, и я торопливо стал искать другое слово. - Изумительно...

Кто-то кашлянул. Я оглянулся: в дверях стоял Риген. На сей раз не ярко-голубой скелет и не двуглавое чудище. Обыкновенный Риген.

Он сказал:

- Только что пришел ответ на вашу радиограмму. - Пересек кабинет и бросил листок мне на стол. Я прочитал текст... "Согласны. С 19 августа", - значилось там. Мелькнувшая было у меня безрассудная надежда, что мою отставку не приняли, исчезла, провалилась в тартарары, к птицам-големам. По своей лаконичности ответ был подстать моей радиограмме.

19 августа - следующий приход "Ковчега". Начальство не теряет зря времени, ни моего, ни своего, - это уж точно. Четыре дня.

- Я думал, вы хотите узнать поскорее, Фил, - сказал Риген.

- Ясно, - ответил я и бросил на него убийственный взгляд. - Спасибо.

С примесью злорадства - может, и немалой - я подумал: "Ладно-ладно, соколик, должность-то тебе не достанется, иначе это оговорили бы в радиограмме; моего преемника доставит сюда "Ковчег" следующим рейсом".

Но вслух этого не произнес; условности чересчур связывали меня.

Я сказал: "Мисс Олльте, разрешите вам представить..." Они переглянулись и захохотали, и тут я вспомнил. Конечно, Риген и Нувелина вместе учились у меня в группе астроботаников, так же как брат-близнец Нувелины Увибод. Но только, разумеется, никто не величал рыжих близнецов Нувелиной и Увибодом. Все знакомые называли их Нув и Ув.

- Я встречал Нув, когда она сходила с "Ковчега", - заметил Риген. - Объяснил ей, как пройти в ваш кабинет, раз уж вы не присутствовали на торжественной встрече.

- Спасибо, - сказал я. - А арматурные стержни прибыли?

- Наверное. Там сгрузили какие-то контейнеры. Торопились в обратный рейс. Уже стартовали.

Я что-то промычал.

- Ну, займусь грузом, - сказал Риген. - Я ведь только хотел вручить вам радиограмму: думал, добрую весть стоит сообщить пораньше.

Он ушел, а я злобно посмотрел ему вслед. Ах он паршивец! Ах он...

- Мне сразу приступать к работе, мистер Рэнд? - спросила Нувелина.

Я изо всех сил постарался выдавить на своем лице подобие улыбки.

- Конечно, нет, - ответил я. - Сначала надо освоиться на новом месте. Осмотреть пейзажи, акклиматизироваться. А хотите, пройдемтесь до поселка, там можно выпить.

- Конечно, хочу.

Мы неспешно двинулись по тропе к горстке домов; все дома были на одно лицо - маленькие, одноэтажные и квадратные.

- Здесь... здесь славно, - сказала она. - Как будто по воздуху шагаешь, до того я легонькая. Какое тут тяготение?

- Ноль семьдесят четыре земного, - ответил я. - Если на Земле вы весите... ну, допустим, сто двадцать фунтов, то здесь - всего восемьдесят девять. И на вас это прекрасно действует.

Она рассмеялась.

- Спасибо, учитель... Ах да, вы мне теперь не учитель. Вы мой начальник, и вас надо величать мистер Рэнд.

- Если вы не хотите называть меня просто Фил.

- Ладно, только и вы называйте меня Нув; терпеть не могу имени Нувелина, а Ув еще сильнее ненавидит имя Увибод.

- Как поживает Ув?

- Прекрасно. Преподает в Политехническом, но не очень доволен работой. - Она вгляделась в лежащий впереди поселок. Почему выстроили так много маленьких домиков, а не три-четыре больших дома?

- Потому что на Планетате любое здание держится в среднем не дольше трех недель. И никак не угадаешь заранее, когда именно дом рухнет, а ведь внутри могут быть люди. Это у нас самая сложная проблема. Остается только строить маленькие, легкие дома на крепчайших фундаментах. Пока при разрушении дома никто еще серьезно не пострадал, именно поэтому, но... Чувствуете?

- Вибрацию? Что это было, землетрясение?

- Нет, - сказал я. - Полет птиц.

- Что?

У нее было такое выражение лица, что я расхохотался.

- Планетат - безумная планета, - пояснил я. - Минуту назад вам казалось, будто вы шагаете по воздуху. Так вот, в некотором роде именно так оно и было. Планетат - одно из считанных небесных тел, состоящих как из обычной, так и из тяжелой материи. У тяжелой материи молекулярная структура сплющенная; подобные вещества до того тяжелы, что вы бы не подняли и камешка. Из такого вещества состоит ядро Планетата; вот почему на этой крохотной планетке с поверхностью, примерно вдвое превышающей остров Манхэттен, тяготение составляет ноль семьдесят четыре земного. В ядре есть жизнь животная, но не разумная. Есть птицы, и по молекулярной структуре их тела сходны с ядром планеты - такие плотные, что обычная материя для них разрежена, как для нас воздух. Они буквально летают в обычной материи, как на Земле птицы летают в воздухе. С их точки зрения, мы ходим по атмосфере Планетата.

- И от их подземного полета рушатся дома?

- Да, и хуже того: птицы пролетают сквозь фундаменты, из чего бы мы их ни делали. Любой материал, с каким мы умеем обращаться, для здешних птиц - все равно что газ. Они летают в чугуне и стали так же легко, как в песке и глине. Только что привезли особо крепкий строительный материал - особый стальной сплав, тот самый, о котором я справлялся у Ригена, - но я не очень-то надеюсь, что от него будет толк.

- А разве эти птицы не опасны? Помимо того, что они валят дома? Разве такая птица не может с размаху вылететь из-под земли в воздух? Ведь тогда ей ничего не стоит пролететь сквозь любого из нас.

- Ей ничего не стоит, - сказал я, - но так не бывает. Почему-то они приближаются к поверхности не больше чем на несколько сантиметров. Каким-то чутьем улавливают, что рядом опасная зона. Похоже на ультразвуковой аппарат летучих мышей. Вы, конечно, знаете, почему летучая мышь даже в кромешной тьме не натыкается на предметы.

- Да, у нее есть нечто вроде радиолокатора.

- Вот именно, только летучая мышь испускает не радиоволны, а звуковые волны. Вот и у птиц-големов, видимо, есть орган, работающий по тому же принципу, только наоборот: они сворачивают в нескольких сантиметрах не от препятствия, а от того, что для них равносильно вакууму. Они ведь состоят из тяжелой материи, в воздухе жить и летать не могут, точно так же как обыкновенные птицы не могут жить и летать в вакууме.

В поселке, за коктейлем, Нувелина опять заговорила о своем брате:

- Уву вовсе не по душе преподавание, Фил. Нет ли возможности подыскать ему работу на Планетате?

- Я давно извожу Землю - Центр, требую еще одного заместителя, - сказал я. - Работы стало неизмеримо больше, с тех пор как мы освоили новые земли. Ригену действительно нужна помощь. Я...

Ее лицо засветилось ожиданием. И тут я вспомнил. Ведь у меня уже все позади. Я подал в отставку, и Земля - Центр посчитается с моей рекомендацией не больше, чем с рекомендацией птицы-голема. Я неловко докончил:

- Посмотрим, нельзя ли чего-нибудь придумать.

- Спасибо... Фил, - ответила она. Моя ладонь лежала на столе возле стакана, и на какой-то миг девушка прикрыла ее своей. Ладно, пусть это выражение избитосказать, что меня словно током ударило. Но так оно и случилось, причем удар был не только духовный, но и физический: я тотчас понял, что влюблен по уши. Такой катастрофы на Планетате еще не бывало ни с одним зданием. От грохота у меня дыхание перехватило. Я не видел лица Нувелины, но, судя по тому, как она на миллисекунду прижала свою руку к моей и тут же отдернула, словно обожглась, она тоже ощутила частицу того тока.

Я встал, чуть пошатываясь, и предложил вернуться в комендатуру.

Дело в том, что положение было совершенно невыносимым. Теперь Центр принял мою отставку, и я остался без всяких явных или скрытых средств к существованию. В минуту помешательства я сам себе вырыл яму. У меня даже не было уверенности, что я получу место преподавателя. Земля - Центр - самое могущественное учреждение во Вселенной, нет такого начинания, к которому оно не приложило бы руки. Если там меня занесут в черный список...

На обратном пути разговаривала в основном Нувелина; мне было над чем поразмыслить. Я хотел открыть ей всю правду... и в то же время не хотел.

Отделываясь односложными ответами, я мысленно боролся с самим собой. И в конце концов проиграл сражение. Или выиграл. Ничего ей не скажу - скажу только перед самым приходом "Ковчега". Притворюсь пока, будто все в порядке, все нормально, дам себе случай выяснить, безразличен ли я для Нувелины. Не стану отнимать у себя всякую надежду. Мой единственный шанс - это четыре дня.

А потом... что же, если к тому времени она начнет относиться ко мне так же, как я к ней, объясню, каким был дураком, и скажу, что хотел бы... Нет, даже если она того пожелает, не разрешу ей вернуться со мной на Землю, пока не увижу просвета в туманном будущем. Скажу только, что если я когда и пробью себе дорогу к приличной работе, - в конце концов, мне всего тридцать один год и я еще...

В таком духе.

В кабинете меня дожидался Риген, злющий как мокрая оса. Он сказал:

- Эти олухи в погрузочном отделе Земля - Центр опять все перепутали. В контейнерах с особой сталью - ну и ну!

- Что "ну и ну"?

- Да вообще ничего. Пустые контейнеры. В укладочной машине что-то разладилось, но об этом так никто и не узнал.

- Ты уверен, что наш груз должен находиться именно в этих контейнерах?

- Уверен, будьте уверены. Все остальное прибыло, а по накладным в этих контейнерах значится сталь.

Он провел рукой по взъерошенным волосам. Это придало ему еще большее сходство с эрдель-терьером, чем обычно.

Я ухмыльнулся.

- Может быть, сталь невидимая.

- Невидимая, невесомая и неосязаемая. Можно я сам составлю радиограмму в Центр, выложу им все, что о них думаю?

- Валяй, выкладывай, - ответил я. - Впрочем, подожди меня здесь минутку. Я покажу Нув, где ее апартаменты, а потом мне надо с тобой поговорить.

Я отвел Нувелину к лучшей из свободных хижин, возведенных вокруг комендатуры. Нувелина еще раз поблагодарила меня за то, что я помогу Уву получить здесь работу, и, когда я вернулся в кабинет, настроение у меня упало ниже того уровня, на котором птипы-големы хоронят своих покойников.

- Да, шеф? - напомнил о себе Риген.

- Насчет радиограммы в Центр, - сказал я ему. - Той самой, что я отправил утром. Прошу тебя ничего не говорить о ней Нувелине.

Он хмыкнул.

- Хотите рассказать ей сами, да? Ладно. Буду нем как рыба.

Я с гримасой прибавил:

- Не исключено, что с моей стороны глупо было посылать такую радиограмму.

- То есть как? - удивился он. - А я рад, что вы ее послали. Это вы здорово придумали.

Он ушел, а я сдержался и ничем не запустил ему вслед.

Следующий день был вторник, если это важно. Мне он запомнился как день, когда я разрешил одну из двух главных проблем Планетата. Хотя, правда, и не вовремя.

Я диктовал заметки о культуре зеленотала; Планетат, конечно, важен для Земли тем, что некоторые здешние растения, не желающие произрастать в других местах, дают препараты, без которых фармакопее было бы трудно обойтись. Дело подвигалось туго, оттого что я смотрел, как Нувелина записывает; она настояла на том, чтобы приступить к работе на второй день своего пребывания здесь.

И вдруг как гром среди ясного неба меня осенила идея. Я прекратил диктовку и вызвал Ригена. Он явился.

- Риген, - сказал я, - закажи пять тысяч ампул улучшателя рефлексов К-17. Вели поторопиться с отправкой.

- Шеф, разве вы не помните? Мы ведь пробовали. Думали привить себе нормальное зрение на периоды среднестояния, но эта штука не действовала на оптические нервы. Мы по-прежнему видели всякую бредятину. К-17 хорош, когда надо приучать людей к высоким или низким температурам или...

- Или к удлиненным или укороченным периодам сна и бодрствования, - перебил я. - Об этом-то я и говорю, Риген. Сам посуди: Планетат обращается вокруг двух светил, день и ночь чередуются на нем так неравномерно, что мы никогда не относились к ним по-серьезному. Верно?

- Конечно, но...

- Но, поскольку на Планетате нет логически замотивированных дней и ночей, мы стали рабами третьего светила, до того далекого, что его даже не видно. Мы живем по двадцатичетырехчасовому циклу. А период среднестояния регулярно наступает через каждые двадцать часов. Улучшатель рефлексов поможет нам приспособиться к двадцатичасовым суткам - семь часов сна, тринадцать бодрствования, - и все мы блаженно проспим именно то время, когда наши собственные глаза играют над нами подлые шутки. Причем в затемненных спальнях, где мы ничего не увидим, даже если проснемся. Дней в году станет больше, но они будут короче, и никто из нас не свихнется. Расскажи, какие недостатки ты находишь в моем проекте.

Риген выкатил осоловелые, бессмысленные глаза и звонко хлопнул себя по лбу. Он сказал:

- Слишком все просто, вот что я нахожу. Так просто, что додуматься до этого только гению под силу. Два года я медленно схожу с ума, а выход до того ясен, что его никто не видит. Сейчас же отправлю заказ.

Он было пошел к двери, но вернулся.

- Ну-ка, а как сделать, чтобы дома не падали? Скорее, пока у вас не прошла аура или как там называется ваше озарение.

Я со смехом ответил:

- Отчего бы не испытать невидимую сталь из пустых контейнеров?

Он сказал: "А ну вас" - и закрыл дверь.

А на другой день, в среду, я махнул рукой на дела и повел Нувелину гулять по Планетату. Обойти вокруг нашего шарика это как раз хорошая однодневная прогулка. Но с Нувелпной Олльте любая однодневная прогулка будет хорошей. Я, правда, помнил, что могу провести с Нувелиной еще только один полный день. Конец света наступит в пятницу.

Завтра с Земли стартует "Ковчег" с улучшателем рефлексов, который разрешит половину наших проблем, и с человеком, которого Земля - Центр посылает мне на смену. "Ковчег" вынырнет из нуль-пространства в точке, достаточно удаленной от солнц Арджайл I - II, а там включатся планетарные двигатели. К нам он прибудет в пятницу и вывезет меня отсюда. Но об этом я старался не думать.

Я довольно удачно забыл про все до тех пор, пока мы не вернулись в комендатуру и Риген не встретил меля усмешкой, при этом его некрасивая физиономия разделилась на две половины по горизонтали.

- Шеф, - сказал он, - у вас получилось!

- Приятно слышать, - сказал я. - А что именно у меня получилось?

- Я о проблеме фундаментов. Вы ведь ее решили.

- Точно? - усомнился я.

- Точно. Правда, Нув?

У Нувелины был такой же озадаченный вид, как и у меня. Она ответила:

- Он же дурака валял. Посоветовал использовать содержимое пустых контейнеров, так ведь?

- Ему только казалось, что он дурака валяет, - опять усмехнулся Риген. - Отныне мы именно это и будем использовать. Пустоту. Понимаете, шеф, вышло, как с улучшателем, - до того просто, что мы не могли допереть. И, когда вы мне велели взять то, что находится в пустых контейнерах, я задумался по-настоящему.

На мгновение я и сам задумался, потом, как Риген накануне, хлопнул себя кулаком по лбу.

У Нувелины вид был по-прежнему озадаченный.

- Полые фундаменты, - объяснил я ей. - Как называется единственная среда, в которой птицы-големы не летают? Воздух. Теперь можно строить дома любых размеров. Вместо фундаментов вроем двойные стены с большим воздушным промежутком. Мы теперь можем...

Я умолк, сообразив, что "мы" теперь ничего не можем. Могут они, а я вернусь на Землю и буду искать себе работу.

И прошел четверг, и настала пятница.

Я работал до последней минуты: так легче. С помощью Ригена и Нувелины я составлял сметы предстоящего строительства. Прежде всего - трехэтажное здание комендатуры комнат на сорок.

Мы работали быстро, потому что близился период среднестояния, а какая там работа, когда читать вообще нельзя, а писать можно только вслепую.

Но "Ковчег" не шел у меня из головы. Я снял трубку и позвонил радистам - справиться.

- Только что была связь, - сказал дежурный. - Они вышли из нуль-пространства, но слишком далеко, до среднестояния не успеют. Приземлятся тотчас же после среднестояния.

- Порядок, - сказал я и распрощался с надеждой, что корабль опоздает на сутки.

Я встал, подошел к окну. Мы неуклонно приближались к срединной точке. В северной части неба виден был мчащийся нам навстречу Планетат.

- Нув, - позвал я, - подите сюда.

Она тоже подошла к окну, и мы стали смотреть вдвоем. Моя рука оказалась на ее талии. Не помню, как я положил туда руку, но я ее не снял, и Нувелина не шелохнулась.

У нас за спиной кашлянул Риген. Он сказал:

- Эту часть заказа я сейчас отдам дежурному. Она уйдет в эфир, как только кончится среднестояние.

Риген вышел и закрыл за собой дверь,

Нувелина как будто придвинулась ко мне поближе. Оба мы смотрели в окно на стремительно надвигающийся Планетат. Она сказала:

- Фил, красиво, правда?

- Да, - подтвердил я. Но тут же повернулся и заглянул ей в глаза. Затем помимо своей воли поцеловал ее. И вернулся к письменному столу. Она сказала:

- Фил, что с тобой? У тебя, надеюсь, нет жены с шестью ребятишками, которых ты тщательно скрываешь, или чего-нибудь в этом роде? Ты был холост, когда я студенткой влюбилась в тебя и пять лет ждала, что это пройдет, но это не прошло, и в конце концов выклянчила работу на Планетате только ради... Что, я сама должна тебе сделать предложение?

Не поднимая на нее глаз, я простонал;

- Нув, я тебя безумно люблю. Но... буквально перед твоим приездом я послал на Землю радиограмму из трех слогов: "У-воль-те". Значит, мне придется уехать обратным рейсом на "Ковчеге", и навряд ли я теперь найду даже преподавательскую работу, потому что Земля - Центр держит на меня зуб, и...

- Но, Фил! - сказала она и шагнула ко мне.

В дверь постучали - конечно, Риген. Раз в жизни я обрадовался тому, что нам помешали. Я пригласил Ригена войти, и он открыл дверь.

- Вы уже рассказали Нув, шеф? - спросил он.

Я хмуро кивнул.

Риген ухмыльнулся.

- Хорошо, - сказал он. - Меня этот секрет просто распирал. Славно будет повидать Ува.

- Чего? - переспросил я. - Какого Ува?

С лица Ригена сползла ухмылка.

- Фил, склероз у вас, что ли? Разве вы не помните, как четыре дня назад, перед самым приездом Нув, отвечали на запрос Земли - Центра?

Я уставился на него разинув рот. Мало того что я не отвечал на ту радиограмму - я ее и не прочел. Кто из нас спятил, я или Риген? Помнится, я ее сунул в ящик стола. Теперь я рывком открыл ящик и выхватил оттуда радиограмму. Руки у меня тряслись, пока я читал. "Согласны учредить должность второго заместителя. Кто, по вашему мнению, будет подходящей кандидатурой?"

Я поднял глаза на Ригена и спросил:

- Ты хочешь сказать, что я послал ответ?

Вид у него был такой же подавленный, как у меня - настроение.

- Вы же сами велели, - ответил он.

- И какую же я предложил кандидатуру?

- Ув Олльте. - Он смотрел на меня во все глаза. - Шеф, вам нехорошо?

Мне было так хорошо, что меня словно обдало жаром. Я рванулся к Нувелине и сказал: "Нув, выходи за меня замуж". И обнял ее как раз вовремя, перед самым началом среднестояния: я не успел заметить, в кого превратится она, и наоборот. Но через ее плечо я увидел то, что, надо полагать, было Рпгеном.

- Пошла отсюда, обезьяна, - цыкнул я и при этом нисколько не утрировал: именно в это он и превратился. В ярко-желтую обезьяну.

Пол ходил ходуном у меня под ногами, но были и другие ощущения; словом, я не понимал, что это значит, пока обезьяна не вернулась с воплем:

- Шеф, птицы пролетают под нами! Скорее выходите, не то...

Больше он ничего не успел сказать: дом рухнул, жестяная крыша трахнула меня по голове, и я упал без памяти. Планетат - безумная планета. Но теперь она мне нравится,

 

Повиновение

Пер. Ю. Копцова, А. Н. Ельков

На крошечной планете далекой тусклой звезды, невидимой с Земли, на самом краю галактики, в пять раз более далекой, чем предел проникновения человечества в космос, находится статуя Землянина. Она огромна - целых десять дюймов в высоту, тонкой работы и сделана из драгоценного металла.

Насекомые ползают по ней...

* * *

Они выполняли обычное патрулирование в секторе 1534, в районе Собачьей звезды, за много парсеков от Солнца. Корабль был обычным двухместным разведчиком, всегда используемым при патрулировании за пределами Солнечной системы. Капитан Мэй и лейтенант Росс играли в шахматы, когда зазвучал сигнал тревоги.

- Отключи его, Дон, пока я не продумаю это до конца, - произнес капитан Мэй. Он даже не оторвал взгляда от шахматной доски, зная, что тревога не могла быть вызвана ничем иным, как пролетевшим мимо метеором. В этом секторе не было никаких кораблей. Человечество проникло в космос на тысячу парсеков, но так и не встретило иных форм жизни, достаточно разумных для общения, не говоря уже о строительстве космических кораблей.

Росс также не встал с места, но повернулся в своем кресле лицом к приборной доске и телеэкрану. Он мельком взглянул на экран и в изумлении раскрыл рот - корабль! Он сумел лишь сказать: "Кэп!", затем шахматная доска очутилась на полу, и Мэй уже смотрел через его плечо.

Он слышал дыхание Мэя, затем его голос:

- Огонь, Дон!

- Но это же лайнер класса "Рочестер"! Один из наших. Я не знаю, что он здесь делает, но мы не можем...

- Взгляни снова.

Дон Росс не мог взглянуть снова, поскольку и так не отрывал глаз от экрана, однако он внезапно увидел, что имел в виду Мэй. Это был почти "Рочестер", но не совсем. В нем было что-то чужое. Чужое? Это и был чужак - имитация "Рочестера". И руки Росса устремились к кнопке ведения огня еще до того, как он полностью осознал, что же произошло.

Держа палец на кнопке, он посмотрел на циферблаты дальнометра Пикара и прибора Монолда. Они показывали ноль.

Он выругался.

- Он запутывает нас, кэп. Мы не можем определить ни расстояния до него, ни размеров или массы!

Капитан Мэй медленно кивнул. Его лицо было бледно.

Где-то внутри головы Дона Росса появилась мысль: "Успокойтесь, люди. Мы не враги".

Росс повернул голову и изумленно уставился на Мэя. Тот произнес:

- Да, я тоже почувствовал. Телепатия.

Росс вновь выругался.

- Если они - телепаты...

- Огонь, Дон. Прямой наводкой.

Росс нажал кнопку. Экран заполнила яркая энергетическая вспышка, а когда она пошла на убыль, не было видно никаких обломков корабля.

* * *

Адмирал Сазерленд повернулся спиной к звездной карте, висевшей на стене, и угрюмо взглянул на них из-под густых бровей.

- Мне не нужно, чтобы вы вновь пересказывали свой официальный отчет, Мэй, - сказал он. - Вас обоих обследовали психографом;

мы извлекли из вашего сознания информацию о каждой минуте столкновения. Наши логики проанализировали ее. Вы здесь для того, чтобы понести наказание. Вы знаете меру наказания за неповиновение, капитан Мэй.

- Да, сэр, - с трудом произнес Мэй.

- Каково же оно?

- Смертная казнь, сэр.

- А какой приказ вы нарушили?

- Общий приказ 13-90, раздел 12, пункт 4-А. Любой земной корабль, военный или какой-либо другой, должен немедленно, без предупреждения уничтожить при встрече любой инопланетный корабль. В случае неудачи он должен направиться в открытый космос в направлении, прямо противоположном Земле, и продолжать полет до тех пор, пока не кончится топливо.

- А зачем это надо, капитан? Я спрашиваю лишь для того, чтобы выяснить, знаете ли вы. Впрочем, сейчас неважно и даже неуместно выяснять, понимаете вы или нет, на чем основывается любое постановление.

- Да, сэр. Для того чтобы инопланетный корабль не смог последовать за ним к Солнцу и, тем самым, определить местоположение Земли.

- Тем не менее, вы нарушили это правило, капитан. Вы не были уверены, что уничтожили чужака. Что вы скажете в свое оправдание?

- Мы не думали, что это необходимо, сэр. Инопланетный корабль не проявлял признаков враждебности. Кроме того, сэр, они, должно быть, уже знают, откуда мы: они обращались к нам "люди".

- Ерунда! Телепатическое сообщение передавалось из инопланетного ума, но было получено вашими мозгами. Ваше сознание автоматически перевело послание. Вовсе необязательно, что они знают ваше происхождение или то, что вы являетесь людьми.

Лейтенант Росс не имел права вмешиваться в разговор, но все же не удержался от вопроса:

- Значит, сэр, имеются сомнения в их дружелюбии?

Адмирал фыркнул.

- Где вы обучались, лейтенант? Похоже, вы не усвоили важнейшую предпосылку наших планов обороны, причину, по которой мы патрулируем космос в течение четырехсот лет в поисках иной жизни. Каждый чужой - враг. Даже если он дружелюбно настроен сегодня, кто знает, будет ли он таким через год или через сто лет? А всякий потенциальный противник есть противник. Чем быстрее он будет уничтожен, тем безопаснее для Земли. Взгляните на мировую историю войн. Она доказывает именно это и ничего другого. Рим! Ради своей безопасности он не мог позволить себе иметь могущественных соседей. Александр Македонский! Наполеон!

- Сэр, - сказал капитал Мэй, - меня казнят?

- Да.

- Тогда позвольте мне тоже задать вопрос. Где сейчас Рим? Империя Александра Македонского или Наполеона? Нацистская Германия? Tukannosaurus rex?

- Кто?

- Предтеча человека, самый сильный из динозавров. Его имя означает "король ящеров-тиранов". Он тоже полагал, что любое другое живое существо является его врагом. И где же он сейчас?

- Вы все сказали, капитан?

- Да, сэр.

- Тогда считайте, что я пропустил это мимо ушей. Ошибочная сентиментальная аргументация. Вы не будете казнены, капитан. Я сказал это лишь для того, чтобы узнать, что вы скажете, как далеко вы пойдете. Вас помиловали не ради какого-нибудь филантропического вздора. Было найдено подлинное смягчающее обстоятельство.

- Могу ли я узнать, какое, сэр?

- Чужак был уничтожен. Наши специалисты выяснили это. Ваши приборы Пикара и Монолда работали исправно. Единственной причиной того, что они не зарегистрировали чужой корабль, было то, что он оказался слишком маленьким. Приборы могут засечь метеорит, весящий всего пять фунтов. Инопланетный корабль был еще меньше.

- Меньше чем?..

- Разумеется. Вы рассматривали чужую жизнь, исходя из ваших собственных размеров. Однако это вовсе не обязательно. Она может быть даже субмикроскопической, невидимой невооруженным глазом. По-видимому, инопланетный корабль намеренно пошел на контакт с вами с расстояния всего в несколько футов. И ваш залп с такой дистанции полностью его уничтожил. Вот почему вы не наблюдали никаких обгорелых обломков, - улыбнулся он. - Благодарю вас за меткую стрельбу, лейтенант Росс. В будущем, однако, стрельба прямой наводкой не потребуется. Детекторы и измерительные приборы на кораблях всех классов будут немедленно усовершенствованы для того, чтобы можно было засекать объекты даже мельчайших размеров.

- Благодарю вас, сэр, - сказал Росс. - Однако не кажется ли вам, что факт сходства внеземного корабля с одним из наших кораблей класса "Рочестер", невзирая на размер, доказывает то, что инопланетяне знают о нас гораздо больше, чем мы о них, и, возможно, им даже известно местоположение нашей планеты? А также, даже если они настроены враждебно, разве крошечные размеры их космических кораблей не позволяют им вышвырнуть нас из Солнечной системы?

- Возможно. Либо вы правы в обоих случаях, либо ни в одном из них. Очевидно, однако, если отвлечься от их телепатических способностей, что они отстают от нас в техническом развитии. Иначе они бы не стали копировать наши конструкции космических кораблей. Видимо, они прочли мысли некоторых наших инженеров, чтобы продублировать эту конструкцию. Тем не менее, даже если это так и есть, они все же могут не знать местоположение Солнца. Космические координаты очень трудно расшифровать, а название "Солнце" ничего для них не значит. Даже приблизительное его описание подойдет к тысячам других звезд. В любом случае нам необходимо найти и истребить их до того, как они обнаружат нас. Каждый корабль в космосе сейчас приведен в состояние боевой готовности и оборудуется специальными приборами для обнаружения мелких объектов. Идет война. Впрочем, об этом излишне говорить: с инопланетянами всегда идет война.

- Да, сэр.

- Ну, вот и все, господа. Можете быть свободны.

В коридоре их ждали двое вооруженных охранников. Они обступили Мэя с обеих сторон.

- Молчи, Дон, - быстро проговорил Мэй. - Я ждал этого. Не забудь, что я нарушил важный приказ, а также имей в виду, что адмирал сказал лишь, что меня не казнят. Не связывайся с этим делом.

Крепко сжав кулаки и стиснув зубы, Дон Росс смотрел, как охранники уводят его друга. Он знал, что Мэй был прав: ничего не оставалось делать, как только не впутываться в еще большую беду, чем та, в которую попал Мэй, и, тем самым, не усугубить его участь.

Почти не разбирая дороги, он вышел из здания Адмиралтейства. Затем он напился как следует, но это не помогло.

У него был обычный двухнедельный отпуск перед возвращением на космическое дежурство, и он решил использовать его для того, чтобы привести свои нервы в порядок. Он рассказал обо всем психиатру, позволив тому развеять большую часть охвативших его горечи и возмущения.

Он вновь достал свои школьные учебники и полностью погрузился в доказательства необходимости строгого и полного повиновения военным властям, наращивания бдительности по отношению к другим цивилизациям и их истребления при каждой встрече.

Он выкрутился; убедил себя в невообразимости того, что он мог поверить в возможность полного прощения капитана Мэя. Ведь тот нарушил приказ - неважно, по какой причине. Он даже ужаснулся при мысли о том, что сам оказался замешанным в этом неповиновении. Конечно, формально он был невиновен: Мэй отвечал за весь корабль и решение о возвращении на Землю вместо того, чтобы улететь в открытый космос - и погибнуть, исходило от Мэя. Будучи подчиненным, он не разделял с ним ответственность. Но сейчас, по- человечески, он чувствовал угрызения совести от того, что даже не попытался переубедить Мэя подчиниться приказу.

Что станет с Космическим корпусом без повиновения?

Каким же образом он мог искупить то, что считал теперь нарушением своего долга, своей собственной провинностью? Он жадно смотрел выпуски теленовостей все это время и узнал, что во многих других секторах космоса были уничтожены еще четыре внеземных корабля. Благодаря усовершенствованным регистрирующим приборам они все были уничтожены сразу же, без контакта.

На десятый день он добровольно прервал свой отпуск. Он вернулся в здание Адмиралтейства и попросил аудиенции у адмирала Сазерленда. Конечно же, над ним посмеялись, но его это не удивило. Ему удалось передать адмиралу короткое устное сообщение: "У меня есть план, который может позволить нам найти планету чужаков без риска для себя".

Это и решило дело.

Он стоял в положении "смирно" перед столом адмирала.

- Сэр, инопланетяне пытались вступить с нами в контакт. Им это не удалось, так как мы уничтожили их еще до того, как мысль была полностью передана по телепатическим каналам. Если мы позволим им вступить с нами в общение, есть шанс, что они выдадут, неважно, случайно или нет, местоположение своей планеты.

- Неважно, пытались они или нет, но они могут найти нашу планету, если будут преследовать корабль, - холодно сказал адмирал.

- Сэр, мой план учитывает это. Я предлагаю отправить меня в тот же самый сектор, где произошел первый контакт, но в этот раз на одноместном корабле и без оружия. Известие об этом должно быть распространено как можно шире, так, чтобы каждый человек в космосе знал о моей миссии, знал, что я нахожусь в безоружном корабле для того, чтобы установить контакт с инопланетянами. Думаю, что они узнают об этом. Они должны уметь улавливать мысли на дальних расстояниях, но посылать их, по крайней мере в умы землян, могут только на очень коротких дистанциях.

- Как вы пришли к такому выводу, лейтенант? Впрочем, неважно; к тому же пришли наши логики. Они считают, что сам факт заимствования наших научных достижений - как в случае копирования наших кораблей в уменьшенном масштабе еще до того, как мы узнали об их существовании, - доказывает их способность читать наши мысли на, скажем так, средних расстояниях.

- Да, сэр. Я надеюсь, что если новость о моей миссии станет известна всему флоту, она достигнет инопланетян. А зная о том, что мой корабль безоружен, они, несомненно, пойдут на контакт. Посмотрим, что у них есть сказать мне, всем нам и, возможно, сообщение будет содержать ключ к разгадке местоположения их планеты.

- В таком случае эта планета протянет не более суток. А что если все будет наоборот? Какова вероятность того, что они будут преследовать вас? - спросил адмирал Сазерленд.

- Как раз здесь нам нечего терять, сэр. Я вернусь на Землю лишь в том случае, если выясню, что они уже знают ее местоположение. Думаю, что с их телепатическими способностями они уже знают об этом и не напали на нас только потому, что не питают никакой вражды к нам или слишком слабы. В любом случае, если они знают, где находится Земля, они не будут отрицать этого в разговоре со мной, не так ли? Они сочтут, что это - очко в их пользу, думая, что мы торгуемся. Они могут солгать, что знают, но я откажусь верить им на слово, если они не представят доказательств.

Адмирал Сазерленд пристально посмотрел на него.

- Сынок, в этом что-то есть. Это может стоить тебе жизни, но если останешься в живых и вернешься со сведениями о том, откуда эти инопланетяне, ты станешь героем человечества. Может быть, ты в конце концов займешь мое место. По правде сказать, я чувствую соблазн украсть у тебя идею и самому совершить этот полет.

- Сэр, вы слишком ценны для нас. Мною же можно пожертвовать. Кроме того, сэр, я должен сделать это. Вовсе не ради почестей. На моей совести есть грех, который я должен искупить. Я должен был постараться предотвратить нарушение приказа капитаном Мэем. Я не должен стоять здесь живым. Нам надо было устремиться в космос, поскольку мы не были уверены, что чужак уничтожен.

Адмирал откашлялся:

- Ты не виновен в этом, сынок. В подобных случаях ответственность несет только капитан корабля. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты чувствуешь, что в душе не повиновался приказу, так как в какой-то момент согласился с действиями капитана Мэя. Ну ладно, это все в прошлом, а твоя инициатива искупает все, даже если ты не будешь пилотировать корабль, идущий на контакт.

- Но могу ли я просить об этом одолжении, сэр?

- Можете, лейтенант. Точнее сказать, капитан.

- Благодарю вас, сэр.

- Корабль для тебя будет готов через три дня. Мы могли бы подготовить его раньше, но именно столько времени потребуется для того, чтобы весть о наших "переговорах" распространилась по флоту. Но вы, разумеется, понимаете, что ни при каких обстоятельствах не должны выходить по собственной инициативе за пределы, которые вы только что обрисовали.

- Да, сэр. Я вернусь на Землю, только если инопланетяне уже знают о ее местоположении и смогут доказать это. В противном случае я отправлюсь в открытый космос. Даю вам честное слово, сэр.

- Очень хорошо, капитан Росс.

* * *

Одноместный космический корабль находился вблизи центра сектора 1534, в районе Собачьей звезды. Больше ни один корабль не патрулировал этот сектор.

Капитан Дон Росс сидел тихо и ждал. Он смотрел на видеоэкран и вслушивался, не зазвучит ли голос внутри его головы.

Ему пришлось ждать менее трех часов. "Приветствую вас, Дон-росс", произнес голос, и в тот же самый момент на экране появились пять крошечных кораблей. Прибор Монолда показывал, что каждый в отдельности весил не более унции.

- Мне говорить вслух или просто думать? - спросил Росс.

"Не имеет значения. Вы можете говорить, если хотите сосредоточиться на конкретной мысли, но сначала немного помолчите".

Через полминуты Россу показалось, что он слышит в своем мозгу некоторое подобие вздоха. Затем: "Прошу извинить меня. Боюсь, этот разговор не принесет пользы никому из нас. Видите ли, Дон-росс, мы не знаем местоположение вашей планеты. Возможно, мы могли бы узнать, но это нас не интересует. Мы не настроены враждебно, но, как мы узнали из мыслей землян, нам не стоит осмеливаться проявлять дружелюбие. Таким образом, вы никогда не сможете вернуться на Землю, не нарушив приказа".

Дон Росс на мгновение закрыл глаза. Это был конец; продолжать разговор не имело смысла. Он дал слово адмиралу Сазерленду, что будет подчиняться приказам в точности.

"Это так", произнес голос. "Мы с вами обречены, Донросс, и не имеет значения, что мы скажем вам. Мы не можем прорваться через кордон ваших кораблей; мы уже потеряли половину нашего рода".

- Половину! Вы имеете в виду...

"Да. Нас только тысяча. Мы построили десять кораблей, каждый на сотню пассажиров. Пять кораблей были уничтожены землянами. Осталось только пять, - те, которые вы видите. Это весь наш род. Вам интересно узнать о нас что- либо, даже если вы погибнете?"

Он кивнул, забыв, что они не могли его видеть, однако подтверждение в его мозгу было прочитано.

"Мы - старая цивилизация, гораздо старше вашей. Наш дом находится, точнее, находился, на крошечной планете темного спутника Сириуса. Она имела диаметр всего в сотню миль. Ваши корабли пока не обнаружили ее, но это всего лишь вопрос времени. Мы были разумными в течение многих, многих тысячелетий, но так и не вышли в космос. У нас не было в этом нужды.

"Прощайте, Донросс. Что это за странная эмоция в вашем мозгу и сокращение ваших мышц? Я не понимаю этого. Но постойте - это признак того, что вы ощущаете что-то неподдающееся нашему пониманию. Мысль слишком сложна, слишком противоречива. Что это?"

Дон Росс наконец перестал смеяться.

- Послушайте, мой инопланетный друг, который не может убивать, - сказал он. - Я выручу вас из этой беды. Я позабочусь о том, чтобы вы миновали наш кордон и ушли туда, где вам не угрожает опасность. Смешно лишь то, как я собираюсь сделать это, - повинуясь приказам и идя на собственную смерть. Я направляюсь в открытый космос, чтобы погибнуть там. Вы же, все вы можете присоединиться ко мне и выжить. Это как путешествие автостопом. Ваши крохотные корабли не будут замечены приборами патруля, если будут касаться моего корабля. И это еще не все: сила тяготения моего корабля будет увлекать вас за собой, и вам не нужно будет расходовать топливо до тех пор, пока вы не удалитесь от кордона за пределы досягаемости приборов. Сто тысяч парсеков, по меньшей мере, до того, как у меня кончится горючее.

Пауза была долгой, затем голос в сознании Дона Росса произнес: "Спасибо". Еле слышно. Нежно.

Он подождал, пока пять кораблей исчезли с экрана и послышались пять слабых звуков от их соприкосновения с корпусом его корабля. Затем он рассмеялся снова. И повиновался приказам, отправляясь в открытый космос навстречу своей смерти.

* * *

На крошечной планете далекой тусклой звезды, невидимой с Земли, на самом краю галактики, в пять раз более далекой, чем предел проникновения человечества в космос, находится статуя Землянина. Она огромна - целых десять дюймов в высоту, тонкой работы и сделана из драгоценного металла.

Насекомые ползают по ней, но они имеют на это право: они воздвигли ее и чтят ее. Статуя выполнена из очень твердого металла. В безвоздушном пространстве она просуществует вечно - или до того, как земляне найдут ее и уничтожат. Если, конечно, к тому времени земляне не изменятся коренным образом.

 

Поединок

Пер. И. Мудровой

Ад оказался каким-то странным. Совсем не таким, каким представлял себе Карсон. Во всяком случае, цветом. Все здесь было голубым. Однако раскаленный воздух склонял к мысли, что это если не сама преисподняя, то ее предбанник.

Карсон распластался на песке. Спину царапал острый камень, словно нарочно торчащий здесь из песка. Боль привела Карсона в чувство, он повернулся, и сел, опираясь на трясущиеся руки.

"Интересно, чего это мне взбрело улечься именно на него? С ума я, что ли, сошел? - подумал он. - Или все-таки меня сбили, и я умер, если... не что-нибудь похле ще".

Да... голубой песок. Такая яркая голубизна, что глаза режет. Где это видано? На Земле такого не встретишь, да и на других планетах, насколько известно.

Мало того - голубой песок под голубой крышкой. Небо, не потолок, а натуральное шапито. Правда, Карсон не мог видеть границ этого купола, но ясно ощущал, что он конечен и замкнут.

Он тронул песок, зачерпнул ладонью и посыпал на голую ногу. Щекотно.

Ба, а почему нога голая? Карсон вдруг обнаружил, что и вся его одежда куда-то испарилась, что он сидит совершенно голый. От жарищи он успел покрыться обильным потом, и во многих местах песок пристал к телу голубыми пятнами.

"Пора соображать, - решил Карсон. - Поскольку кое-где проглядывает мое тело, а оно все еще белое, значит, песок и вправду голубой, а не видится так в отраженном свете. Такой поразительный вывод, конечно, не решает проблемы. Голубого песка нет нигде, да и мест таких не сыщешь".

От жара мутило. Пот стекал на глаза.

Если отбросить идею насчет ада, то что это может быть за планета? Самая горячая в Системе - Меркурий, но это явно не он, хотя бы потому, что Меркурий остался позади примерно в четырех миллиардах...

Карсон внезапно вспомнил, где был только что. Он был в дозоре на своем маленьком космолете. Земной флот выслал патрули за орбиту Плутона, за миллион миль от главных сил. Флот уже принял боевой порядок, ожидалось нападение Завоевателей.

Он вспомнил возбуждение, которое его охватило после резкого тревожного сигнала системы обнаружения противника.

Завоеватели - это было чисто условное название тех, кто приближался. Никто никогда их не видел, не представлял уровня их цивилизации, даже не знали, из какой галактики они идут. Поговаривали, что откуда-то со стороны Плеяд.

Уже было несколько столкновений. Бои шли у дальних колоний и на форпостах Земли - сражались земные патрули и разведка Завоевателей, состоящая из небольших группок космических кораблей. Поражения и победы делились поровну. Но землянам ни разу не удалось захватить в плен ни одного инопланетянина, ни одного вражеского космолета. Информации о Завоевателях, можно считать, не было.

Сначала все казалось чепухой - рейды противника были не серьезнее комариного укуса. Налеты не приносили большого ущерба, вооружение противника уступало земному, хотя было заметно, что их корабли более маневренны и превосходят земные по скорости.

Этого превосходства хватало как раз настолько, чтобы Завоеватели могли решать, вступать им в бой или скрыться, если, конечно, не бывали окружены.

Но у землян был большой военный опыт. Нельзя было покупаться на такой дешевый трюк - впереди обязательно будет генеральное сражение. Ждать пришлось долго. Земля тем временем подготовила отличный космический флот. Все чувствовали - решающий бой не за горами.

Разведка донесла о подходе крупных сил Завоевателей, в двадцати миллиардах миль от Земли. Разведчики не вернулись, но сообщения их дошли.

Земной флот - десять тысяч кораблей и полмиллиона космонавтов - ждал за орбитой Плутона, готовый сражаться насмерть.

Из донесений командованию стало ясно, что по численности флот противника не уступает земному, но и не превосходит. Битва предстояла на равных.

При таком соотношении сил судьбу битвы, а в конечном счете и судьбу всей Солнечной системы могла решить даже ничтожная случайность. Если она сработает не в пользу землян, итог будет страшен - и Земля, и ее колонии попадут под иго Завоевателей. Никто не знает, каково это.

В памяти Карсона ярко вспыхнули последние минуты перед боем, но он все еще не понимал, откуда взялся этот голубой мирок.

Резкий звук сирены заставил собрать всю волю в кулак. Боб бросился к пульту, лихорадочно пристегнулся к креслу и уставился на экран - яркая точка на нем с каждым мгновением увеличивалась. Что-то неслось прямо на его кораблик.

Дело серьезное. Боб ни разу еще не бывал в настоящем бою. Началось! У него пересохло во рту. Основные силы противников находились еще на изрядном расстоянии друг от друга - время основного сражения еще не подошло. Значит, "началось" пока только для него и того, что мчался на Карсона.

Через три секунды все станет ясно: либо он победит, либо превратится в прах и в таком виде останется вечно кружить в пространстве. На все действия и все раздумья давалось всего три секунды - за это время бой в космосе успевает начаться и закончиться. В принципе, можно не утруждать себя: сосчитать до трех - и все. Для такого маленького, легко вооруженного, слабо бронированного космолета достаточно одного попадания. Карсон хорошо это себе представлял.

Машинально отсчитывая про себя "Раз!", Боб лихорадочно крутил рукоятки и нажимал на кнопки, стараясь держать яркую точку в центре экрана, в перекрестии линий прицела. Правая нога зависла над педалью пуска. Если промахнешься - все. Второго случая не будет.

"Два!" Своих слов он не слышал. На экране была уже не точка, а самый настоящий космолет. Его можно было даже разглядывать, словно он был в нескольких сотнях метров. Боб только и успел отметить, что вражеский корабль почти такой же, как у него - маленький и легкий.

Тоже патрульный.

"Три..." Педаль вжалась в пол.

Экран не показал ничего интересного. Стало ясно, что Завоеватель успел увернуться, мишень из центра экрана метнулась в сторону. Карсон яростно ухватился за ручки, ринулся в погоню. Полсекунды экран пустовал, но корабль Боба сделал крутой разворот, и чужак вновь стал приближаться к центру прицела. Но тут противник заложил крутое пике к планете.

Что за бред! Откуда здесь планета?!

Карсон тряхнул головой, он был уверен, что это оптический обман. Но планета все увеличивалась, заполняя собой экран. Чертовщина какая-то! Неужели это Нептун? Да нет, глупости, до него больше трех миллиардов миль, а Плутон сейчас вообще по другую сторону Солнца.

А радары? Они что, сломались все разом и не смогли обнаружить такое огромное тело? Карсон не слышал аварийного сигнала - приборы в порядке, но молчат, хотя обычно замечают за тысячи миль даже захудалый астероид.

То, к чему сейчас приближался его космолет, просто не могло существовать. Это было против всех законов физики и природы вообще... Да, но до него оставалась всего пара сотен миль.

Тут Боба пронзила мысль о неминуемой катастрофе. Рассуждать было некогда. Он включил передние тормозные ракеты и, повиснув на ремнях, изо всех сил навалился на штурвал аварийного разворота. Теперь оставалось надеяться только на двигатели. Боб еще успел сообразить, что теряет сознание от перегрузки.

И вот - голубой песок. Одежды нет. Правда, руки и ноги целы. Карсон пригляделся - никаких следов его корабля, да и знакомым космическим пространством не пахнет. Голубой купол над головой лишь отдаленно напоминал небо.

Боб поднялся, его сильно шатнуло. Здесь даже сила тяжести была другой. Не намного, но явно больше земной.

Горизонт расширился, но пейзаж остался прежним - ровная гладь песка. Кое-где торчали причудливые реденькие кустики разных оттенков голубого.

Есть тут кто живой? Словно почувствовав этот вопрос, из-под ближайшего куста вышмыгнуло какое-то пресмыкающееся. По земным представлениям это была ящерка, только лапок у нее было больше и, конечно, голубого цвета. Светло-голубого. Заметив Карсона, ящерка бросилась назад.

Карсон решил изучить "крышу". Долго смотреть на нее было трудно - купол странно мерцал. Боб успел понять, что это покрывало со всех сторон доходит до поверхности песка.

Боб стоял почти в центре этой площадки. До ближайшей стены - если это стена - метров сто. Ему казалось, что над ним опрокинута чаша, имеющая в окружности примерно двести пятьдесят метров.

И все было до отвращения голубое, кроме одного-единственного шарика, что лежал у дальней стены. Он явно контрастировал со всем окружающим. Рассмотреть его хорошенько не было пока никакой возможности. Боб решил, что диаметром он около метра. Постоянное мерцание мешало сосредоточиться. И то, что он был красным, Бобу почему-то не понравилось. В этом чувствовалось что-то тревожное.

Теперь уже и пот не давал присмотреться. Боб вытер лоб тыльной стороной ладони.

Долго ли будет тянуться этот кошмар? Жарища, дикий цвет песка и растений, необъяснимое чувство ужаса при одном взгляде на тот красный шар.

Хоть бы это был сон! Но кто же спит во время боя?

Тогда пусть смерть. Правда, в загробную жизнь Боб не верил, но и она, конечно, не могла быть такой странной: все голубое, мерзостная атмосфера и красный кошмар вдалеке.

И тут послышался голос.

Карсон не услышал его, скорее, почувствовал. Голова наполнилась звуками, нельзя было понять, откуда доносятся слова.

В мозгу звенело: "Недавно я обнаружил две цивилизации, готовящиеся к войне. Путешествия во времени и пространстве научили меня распознавать добро и зло, правильные и неверные шаги других. Ваша бойня закончилась бы полным истреблением одних и ослаблением других до такой степени, что они регрессировали бы и уже не смогли бы выполнить свое предназначение. Они вернулись бы к тому, с чего начали свой долгий путь, с теми же болезнями, голодом и разочарованиями. Этого не должно произойти".

"Кто... ты?" - подумал Карсон, но и этого оказалось достаточно.

"Твоего опыта не хватит, чтобы понять, кто я. Я... - Тут Карсон ощутил, как нечто копается у него в мозгу, подыскивая нужные слова. - Я - продукт такой древней цивилизации, что ее возраст нельзя определить понятными для тебя мерами. Цивилизации, слившейся в одно целое. Такой может стать и твоя. Может... - Снова неприятная возня в извилинах, - со временем. Но тоже самое может случиться и с теми, кого вы называете Завоевателями. Именно поэтому я вмешался в ваши дела. Битва обещала быть настолько равной, что исход ее заранее известен - истребление обеих цивилизаций. Я считаю, что одна должна выжить, чтобы развиваться дальше".

"Чья же? - подумал Боб. - Лучше б моя..."

"По вашим меркам я всесилен. Могу сделать так, что Завоеватели уберутся прочь, в свою галактику. Но на этом борьба не закончится; в конце концов либо они вернутся, либо вы их найдете. Мне пришлось бы постоянно контролировать ситуацию, быть вашей нянькой, а я не могу здесь оставаться. Я раз и навсегда решу эту проблему сейчас: полностью истреблю один флот без всяких потерь для другого. Победителю откроются все двери дальнейшего процветания".

"Что он несет? Кошмар какой-то!" - Карсон ущипнул себя.

Самое невероятное: Карсон уже знал, что это не бред и не кошмар. Все это было на самом деле. В его голове вертелся единственный вопрос, который мог созреть в такую минуту: "Кто победит?" Карсон, с ужасом ожидая ответа, не осмеливался его задать вслух.

Незнакомец прочел его мысль.

"Останется сильнейший, - зазвучал голос. - Здесь я не вправе что-либо изменить. Я сделаю так, чтобы это была настоящая, а не... - снова пауза, - а не Пиррова победа, чтобы победившая цивилизация не была сломлена.

Прежде чем избрать путь вмешательства, я обратился к вашей древней истории, когда войны шли еще между племенами и народами. Тогда исход войны часто решал поединок. Мне показалось, что это очень мудрая традиция; поэтому я выбрал вас двоих - тебя и одного из Завоевателей.

Вы и будете биться. Условия одинаковы: оба наги и безоружны, место незнакомо и неприятно для обоих. Времени у вас предостаточно - для остальных я остановил его. Победит один. И его цивилизация выживет".

- Но... - неожиданно для себя начал Карсон, и тут же умолк. Сказать ему было нечего.

В голове опять зазвенело:

"Исход поединка решит не физическое превосходство. Это было бы неверно. Я поставил между вами барьер. По ходу дела сам разберешься. Есть кое-что поважнее силы - ум и мужество. Особенно мужество... воля к жизни. Все справедливо".

- Что же будет с нашими армиями, пока мы тут...

"Все относительно. Сейчас вы вне времени и пространства. В твоем мире время остановлено, и никто этого не заметит. Не мучайся сомнениями. Ты жив и должен действовать. Все вокруг условно, но для тебя это означает жизнь- или смерть. А твое поражение будет означать гибель твоей цивилизации. Теперь ты знаешь достаточно".

Это было последнее, что услышал Карсон.

Он опять остался один. Один? Он пригляделся и увидел, что красный шар, тот самый, что внушал тоску и ужас, движется на него. Господи, да это же Завоеватель!

Шар просто-напросто катится.

Ни рук, ни ног, ни каких-нибудь щупалец. Катится, и все. Как капелька ртути.

Внезапно Карсон почувствовал сильное поле, распространяющееся от Завоевателя. Оно как бы опережало своего хозяина. Боб ощутил, как его обдало волной головокружительной, одуряющей, почти парализующей ненависти.

Карсон огляделся и в нескольких футах от себя обнаружил камень - единственное, что могло сойти за оружие. Не ахти какой величины, но с острыми краями, как у кремня. Он и похож был на голубой кремень.

Рассуждать не было времени. Боб схватил его и пригнулся, готовый отразить нападение. Завоеватель катился слишком быстро - в случае чего, догнать его будет трудно.

Будь, что будет. Да и как можно заранее представить себе схватку, если не имеешь никакого понятия, как "устроен" твой противник, не знаешь его силы, его приемов?

Расстояние все сокращалось. Вот уже десять... пять метров. Вдруг шар остановился как вкопанный.

Словно мячик ударился о толстое стекло. Через мгновение Завоеватель отскочил назад.

Видимо, немного подумав, он снова двинулся вперед, но уже осторожнее. Та же история. И правее, и левее его что-то останавливало.

Да это же барьер! Карсон вмиг вспомнил слова Незнакомца: "Дело не в силе. Между вами барьер".

Разумеется, это не стекло. Это было бы слишком примитивно. Скорее всего, силовое поле, но какое? На Земле известно только поле Нетци, но оно светится и потрескивает, а это совершенно невидимо и не издает никаких звуков. Отпадает. Нечего искать аналоги.. Здесь все не так.

Пока Карсон соображал, каких размеров мог быть барьер, Завоеватель нашел ответ - он прокатился вдоль невидимой линии и не обнаружил ни одной лазейки.

Карсон решил провести разведку со своей стороны. Вытянув вперед руку, он мелкими шажками направился в сторону границы. Наконец рука нащупала гладкую упругую поверхность, похожую на резину. Стеклом и не пахло. От барьера веяло жаром, почти таким же, как и от песка под ногами. Увидеть, однако, его не удалось даже в упор.

Боб отложил камень и стал давить на стену. Она чуть подалась, но тут же словно окаменела. Карсон приложил все силы, но результат остался прежним - такое впечатление, что тычешься в стальную дверь, обитую слоем резины. Сначала мягко, а потом - не подступись.

Боб поднял руки, привстал на носки, но барьер, конечно, был и там.

Все это время шар проверял протяженность границы. Сейчас он возвращался от дальнего края, и на Карсона вновь накатили тошнота и головокружение. Он с отвращением отступил. К счастью, Завоеватель прокатился мимо, не задерживаясь.

Боб решил проверить, глубоко ли барьер зарывается в песок. Встав на четвереньки, он начал рыть яму. Песок отлично поддавался, он был легкий и сухой. Через несколько минут ямка углубилась фута на два. И все равно - барьер.

Красный шар показался снова. Видно, и ему не повезло.

Карсон никак не мог успокоиться. Если через преграду невозможно пробраться, поединок теряет смысл. Значит, способ есть. Но какой?

Спешить незачем. Нужно спокойно обдумать ситуацию и постараться найти выход. Завоеватель закончил свое турне и остановился почти напротив Карсона. Их разделяли какие-то два метра. Бобу показалось, что шар рассматривает его, хотя чем он это делает, понять было невозможно. Шар и шар - никаких тебе органов: ни ушей, ни глаз, ни чего-то похожего. Правда, теперь Карсон заметил, что тело Завоевателя было не совсем гладким - на поверхности было с десяток выемок. Едва Боб обратил на них внимание, из них сразу же высунулась пара щупалец и погрузилась в песок, как бы проверяя его плотность. Эти руки-щупальца были около дюйма в диаметре и фута полтора длиной. Видимо, когда в них нет нужды, они убираются обратно в выемки. Насколько Боб успел заметить, для передвижения шар ими не пользовался. Похоже, Завоеватель катился, как-то смещая центр тяжести. Правда, как он это делал, Карсон понять не мог.

Он еще раз взглянул на Завоевателя и невольно содрогнулся. Это было создание, до жути чуждое не только всему земному, но и любым формам жизни, обнаруженным на других планетах Солнечной системы.

Внезапно Карсона осенило - значит, и разум его так же не похож на земной, как и тело. Это осложняет ситуацию, но попробовать надо. Надежда только на телепатические возможности шара. Карсон почему-то был уверен, что противник ими обладает. Боб все время ощущал волны враждебности.

Вдруг до Завоевателя дойдут и слова?

Боб поискал взглядом камень, поднял его и демонстративно отбросил в сторону. Затем показал шару пустые руки. Человеческую речь, конечно, это чудище понять не могло, но Карсон решил рискнуть, хотя бы для того, чтобы лучше выразить собственные эмоции.

- Как ты насчет мира? - гулко прозвучал его голос в абсолютной тишине. - Тебе ведь тоже рассказали, что нам предстоит сразиться. Если проиграешь... Тебе не жалко своих собратьев? Им придется исчезнуть. А не разойтись ли нам по-хорошему? Вы вернетесь в свою галактику, мы к себе домой.

Карсон замолчал, ожидая ответа.

Через мгновение он получил его, да такой, что чуть не свалился с ног. Воздействте было почти физически ощутимым, Боб даже отскочил на несколько футов. Его вдруг охватило чувство страха, неизбежности перед чем-то ужасным. Завоеватель излучил такую жажду убивать, мучить, что Боба затошнило. Образы, посланные шаром, не выражались словами, как это делало Единое Существо, они были сгустком ярости, от которого Карсону тяжело было освободиться. Боб собрал все оставшиеся силы и постарался сбросить этот ужасный груз.

Голова прояснилась. Карсон освобождался от кошмара. Кровавый бред, окутавший сознание, понемногу стал отпускать. Дыхание еще не успокоилось, коленки дрожали, но думать он уже мог.

Карсон посмотрел на Завоевателя. Тот оставался на месте на протяжении всего этого поединка, который чуть было не выиграл. Теперь шар покатился в сторону и притормозил у ближайшего голубого куста. Выпустил три щупальца и принялся трогать веточки.

Карсон, продолжая наблюдение, окликнул его:

- Эй, ты! Раз так, будем воевать, - рот его скривился в отнюдь не веселой улыбке. - Мир тебе не нужен, это я понял.

Внезапно Бобу захотелось сказать что-нибудь возвышенное.

- Учти, война - не на жизнь, а на_смерть!

В полнейшей тишине слова эти прозвучали более чем странно и смутили его самого. Он вдруг понял, что драться придется до конца. Ему, Карсону, суждено либо выжить, либо умереть. А ведь за ним стоит целая цивилизация - ее гибель или процветание.

Боб оробел. Слишком уж велика ставка. Но как же люди, оставшиеся на Земле? Их надо выручать. Карсон откуда-то знал, что тот Незнакомец не врал. Все будет именно так, как он сказал.

О том, что будущее человечества зависит от него одного, можно было думать бесконечно, но Карсон решил отогнать эти мысли. Пора сосредоточиться на другом.

Итак, главное препятствие - барьер. Должен быть способ его преодолеть. Но какой? Может, попробовать уничтожить противника прямо через него? Телепатически?

Это могло сработать. Правда, всего несколько минут назад Боб едва не был сокрушен мысленным излучением Завоевателя. Тут чужак явно сильнее. Или нет? Смог же, в конце концов, Боб изгнать из своего разума мысли шара. А тот? Если у него сильнее развита способность передавать свои мысли, не делает ли это его более уязвимым для чужих?

Карсон напрягся:

"Ты умираешь. Сейчас ты умрешь, - полыхало у него в голове. - Умри. Умри. Умри!"

Чего только не воображал себе Карсон, какие картины страшной смерти не рисовал в своем уме - даже пот выступил на лбу, тело дрожало от напряжения. А шар как ни в чем не бывало продолжал ощупывать куст, будто Карсон декламировал таблицу умножения.

Похоже, так ничего не получится.

Жара не спадала. После страшного напряжения мысли Боб снова почувствовал слабость и головокружение. Он опустился на песок и решил совместить отдых с изучением Завоевателя. Пригодится. Вдруг удастся подглядеть его слабую сторону. Если дело дойдет до рукопашной, такое знание здорово поможет.

Шар обламывал веточки. Карсон внимательно следил за ним, пытаясь определить, каких это требует от него усилий. Боб решил в скором времени отыскать на своей стороне такой же кустик и попробовать обломать его, чтоб сравнить силу своих рук и этих щупалец.

У Завоевателя дело не ладилось. Над каждой веткой ему приходилось изрядно потрудиться. Оказалось, что щупальца на конце раздваиваются, образуя два пальца с когтями. На вид они были не очень опасными - такие же, как человеческие ногти, только давно не стриженые.

Похоже, он не силач. Если, конечно, кусты эти не очень крепкие. Пора проверить свои догадки. Карсон встал и огляделся. Кустов хватало - около него преспокойно произрастал один из них. Боб протянул руку и обломил ветку: она была хрупкой и непрочной. Отлично. Правда, Завоеватель мог хитрить, нарочно скрывая свои способности. Интересно бы это выяснить.

Но как определить его уязвимые места? Шар, он и есть шар. Как с ним, в случае чего, драться? Карсон снова взялся изучать противника. Его кожа, а лучше сказать, внешняя оболочка, выглядела довольно прочной. Чтобы ее рассечь, потребуется острое оружие. Где же его взять? Боб наклонился в поисках подходящего камня. Вот этот. Дюймов двенадцать в длину, узкий, с довольно острым краем. Если бы его еще расколоть, как кремень, получился бы неплохой нож.

Пока Боб обдумывал свою проблему. Завоеватель углубился в кусты другой разновидности. Неожиданно из-под него метнулась ящерка - такая, как и на стороне Карсона, со множеством лапок.

Реакция шара ошеломила Карсона. Он и глазом моргнуть не успел, как животное оказалось зажатым в пальцах чудища. Поднявши ее высоко в воздух, Завоеватель другим щупальцем стал медленно и, как показалось Карсону, с удовольствием, отрывать ей ножки. В точности, как ветки с куста. Несчастная ящерка извивалась и громко пищала. Этот душераздирающий визг был первым звуком, который услышал здесь Карсон, не считая его собственных слов.

Карсону хотелось отвести взгляд и заткнуть уши, но он заставлял себя смотреть. Все, что он узнает об этом проклятом шаре, может пригодиться. Даже полезно увидеть эту ненужную жестокость. Да, прикончить эту тварь будет даже приятно. Лишь бы удалось.

Карсон, подавив сострадание, продолжал смотреть, как Завоеватель рвет ящерицу на куски.

Внезапно у Карсона отлегло от сердца: кажется, замученная ящерка то ли умерла, то ли потеряла сознание. Во всяком случае, в щупальцах мучителя болтался лишь бесформенный лоскут с несколькими ножками.

Интерес шара к ней мгновенно пропал. Он не стал отрывать ящерице последние лапки и пренебрежительно отбросил в сторону Карсона. Ящерка упала у самых ног Боба.

Как?! Куда же делся барьер?

Изумленный и обрадованный, полный решимости сразиться с Завоевателем, Карсон бросился вперед, держа перед собой камень. Если барьер исчез...

Увы. Гулкий удар и сильная боль доказали обратное. Карсон отлетел назад и грохнулся на песок.

Едва он стал приходить в себя, как заметил краем глаза, что в его сторону летит какой-то предмет. Тренированный солдат должен иметь хорошую реакцию - тело Карсона моментально распласталось на песке. И вовремя - в ногу что-то попало. Голова и туловище остались целы. А вот левая голень сильно болела.

Боб инстинктивно бросился прочь, не обращая внимания на боль. Шар уже замахивался другим камнем. От него уже увернуться было просто, тем более, что броски оставляли желать лучшего. Первый камень попал в Карсона только потому, что он не ожидал от Завоевателя такой прыти. Впредь придется быть осторожным и не подходить близко к барьеру.

Повертев в руках свой камень, Карсон бросил его в шар. Если камни могут перелетать через барьер, то стоит этим воспользоваться - закидать ими врага. Тем более, что Боб считал себя неплохим стрелком и никогда не жаловался на глазомер и твердость руки.

Четыре фута - пустяки. Промахнуться просто невозможно. Тем более, что шар был не таким уж маленьким. Конечно, Боб попал. Камень полетел точно и сильно - куда лучше тех, что бросал Завоеватель. Карсон залепил в самую точку, но камень ударил плашмя, а не острой кромкой.

И все же удар был нанесен - Завоевателю это явно не понравилось, он сразу перестал отыскивать себе камни и бросился наутек. Карсон собрался метнуть камень поувесистее, но шар уже был футах в сорока от барьера и продолжал улепетывать.

Второй бросок был менее удачным - Карсон промахнулся на несколько футов, а третий - совсем никуда. Завоеватель успел удрать так далеко, что достаточно тяжелый камень до него даже не докинешь.

Все же это победа, пусть и небольшая. Губы Карсона скривились в довольной усмешке. Правда...

Боль в ноге заставила его посмотреть вниз. Хорошее настроение сразу исчезло. Острый край камня нанес ему глубокую рану в несколько дюймов длиной. Из нее сочилась кровь, хотя крупные сосуды, похоже, задеты не были. Если рана начнет заживать сама по себе, все будет в порядке. В противном случае - дело дрянь. Об этом лучше и не думать.

Проблем и так достаточно. Надо срочно распознать, как устроен проклятый барьер.

Карсон опять приблизился к нему и уперся руками - все как и раньше. Не убирая одну руку, Боб захватил другой горсть песка и бросил. Песок рассыпался на вражеской территории, а рука стукнулась о преграду.

Может, дело в химии - органика или неорганика? Нет, не то. Ведь ящерка-то пролетела. Пусть мертвая - она все равно органика. А растения? Он побежал к кусту и отломил ветку. Она преодолела барьер, а вот пальцы, сжимавшие ее, ткнулись в невидимую преграду.

Итак, ни Карсона, ни Завоевателя барьер не пропускает. Через него летят только камни, ветки, мертвые ящерицы...

Стоп. Почему мертвые? А живые? Эта мысль настолько его возбудила, что он остервенело принялся гоняться за ящерицами. Скоро одна болталась у него между пальцев. Карсон осторожно бросил ее в барьер, она отлетела назад и поспешила восвояси, бороздя голубой песок.

Кажется, ответ есть. Только живые существа не могут преодолеть барьер. Карсон убедился, что неживое и неорганическое спокойно проникает сквозь него.

Нога снова заныла. Карсон ощупал рану. Кровотечение немного ослабло - значит, перетягивать не нужно. Но надо отыскать воду, чтобы промыть рану.

Мысль о воде напомнила Бобу, что его давно уже мучает жажда. Да, дела ухудшаются - если схватка затянется, без воды не обойтись.

Карсон двинулся на поиски вдоль барьера, касаясь его одной рукой. Нога сильно болела, Карсон начал заметно прихрамывать. Он доковылял до полукруглой стены, которая издали казалась серо-голубой, и ткнул в нее пальцем - похоже, то же самое, что и барьер. Он набрал горсть песка и швырнул в стену, - песок прошел насквозь и исчез из виду. Силовое поле. Только не просвечивает, как барьер.

Боб прошел вдоль стены и, не обнаружив ничего интересного, вернулся к барьеру, а затем повторил тот же маршрут в другом направлении.

Бесполезно. Никаких признаков воды.

Карсона залихорадило. Без воды долго не протянешь. Он суматошно стал обследовать все пространство между стеной и барьером, отведенное ему незнакомцем.

С тем же успехом. От сплошной голубизны его стало подташнивать. А может от жары или потери крови?

Карсон решил себя успокоить: "Нет, все в порядке. Мне только кажется, что я так страдаю от жажды". И все-таки интересно, сколько прошло времени, пока он тут поджаривается? С Землей сравнивать нельзя - ему же было сказано, что время там стоит. Но ведь жизненные процессы в его организме идут. Значит, можно прикинуть время по земным меркам - это... э-э... часа три-четыре. За такое время вряд ли можно так сильно захотеть пить. Что же происходит? Карсон и вправду испытывал страшнейшую жажду. В горле пересохло. Скорей всего, дело в жаре. Точнее, в жарище, какой не бывает даже на экваторе. Градусов пятьдесят пять. Сухо. Ни малейшего ветерка.

К концу своего бесплодного похода Карсон совершенно измучился и не на шутку захромал.

Вдруг он вспомнил о враге. Где он? "Ага, вот, стоит себе неподвижно. Хотелось, чтобы и ему было так же скверно. По условиям поединка обстановка здесь одинаково незнакома и одинаково неприятна для обоих. Может быть, там, откуда заявился этот шар, нормальная температура градусов девяносто, и он тут мерзнет, в то время, как я медленно обгораю".

Или атмосфера не подходит. Карсон, например, страдает от разреженности воздуха. Прогулка пошла не на пользу - Боб еле отдышался. Наконец хоть какое-то сравнение: воздух здесь не плотнее, чем на Марсе.

Господи, и никакой воды.

Это говорило только об одном - поединок не бесконечен, во всяком случае, для Карсона. Нужно побыстрее проникнуть через барьер или убить Завоевателя, прежде чем доконает жажда. Это будет конец.

Все же следовало кое-что обдумать. Карсон присел, чтобы отдохнуть и придти в себя.

Проблем масса, а возможностей почти нет. Применить можно только то, что под руками. Например, кустики. Они разные и выглядят не так уж многообещающе, но изучить их надо. Теперь основной проблемой становится нога: в любом случае рану нужно продезинфицировать, пусть и без воды. Оружие можно сделать только из камней. Лучше всего найти камень с острым краем и смастерить чтото вроде ножа.

Пока он размышлял, нога разболелась сильнее. Что ж, начинать надо с нее. Боб подошел к кусту, на котором были листики, хоть и малюсенькие, но все же не колючки. Он сорвал дюжину и решил рискнуть. Ими Боб стер налипший на ногу песок и запекшуюся кровь, затем соорудил компресс из другой дюжины листьев и наложил его на рану, привязав к ноге усиками с того же куста.

Боб отметил, что усики эти необычайно прочные. Тонкие, но очень гибкие и упругие - он не мог их переломить, как ни старался. Пришлось искать острый камень, чтобы как-то перетереть их. Наконец удалось. Бобу понравилась такая находка, тем более, что усики потолще и в длину достигали целого фута. Из них же получится прекрасная веревка! В его положении она может оказаться очень кстати.

Справившись на время с первой задачей, Карсон продолжил осмотр кустов. Их оказалось три разновидности. Первые были без листьев и сухие, хрупкие. На память пришло перекати-поле. Да, очень похоже. Другие - рыхлые, они крошились, как гнилушка. Из них хорошо разводить костер. Третьи были почти как деревья - с крупными нежными листьями, которые сворачивались при одном прикосновении, и с короткими, но прочными и крепкими стеблями.

Жара. Совершенно не дает сосредоточиться.

Может, барьер исчез? Сильно хромая, Карсон поспешил проверить свое подозрение. Ничего подобного. Все на месте.

Но тут вниманием Карсона завладел противник. Шар теперь не просто стоял. На безопасном расстоянии от барьера он что-то делал, передвигаясь взад-вперед. Боб ничего не мог разглядеть.

Один раз Завоеватель остановился и приблизился к Карсону, будто рассматривая его. И опять на Боба хлынула волна ненависти, и опять ему пришлось бороться с приступом тошноты. Он швырнул в шар камнем, но тот мигом очутился на прежнем месте и продолжал свое дело.

Пока Карсон мог только держать его на расстоянии.

"Не сильно я продвинулся", - с горечью подумал он. Но больше ничего не приходило в голову, и следующие два часа он собирал камни подходящей величины и складывал их в аккуратные кучки возле барьера.

А жара все давила. Горло не просто пересохло, оно буквально горело. В голову ничего, кроме мыслей о воде, не лезло.

С трудом он переключил себя на другое. Ему приходилось думать о том, как проникнуть сквозь барьер, как добраться до этой твари и убить ее, пока жара и жажда не убили его самого.

В голове стоял гул, мысли путались, и Карсон никак не мог сообразить, с чего начать. Он уже сидел на песке и бесцельно следил за ящеркой, перебегающей от куста к кусту... а когда он бросил собирать камни и уселся, он вспомнить не мог.

Боб улыбнулся ящерке и погрозил пальцем. Может быть, у него в голове что-то сдвинулось, и он вдруг вспомнил россказни старых марсианских колонистов: "Приходит день, когда тебе становится так одиноко, что начинаешь заговаривать с ящерицами, а скоро они начинают тебе отвечать..."

Не следует проверять эту байку, надо думать о Завоевателе, но Карсон против воли улыбнулся и сказал ящерке:

- Здравствуй!

Она направилась в его сторону и остановилась.

- Здравствуй! - пропищала она.

Боб оцепенел от изумления, а потом расхохотался. Смеяться-то было не так больно - не совсем засохло его горло.

Что же тут удивительного? Может, творец этого чудовищного мирка обладал еще и юмором - вот и получились говорящие животные. Это даже мило с его стороны - так развеселить полуживого человека.

Боб решил продолжить знакомство:

- Подойди ко мне.

Но ящерка развернулась и юркнула под куст, затем снова вынырнула оттуда и помчалась прочь от Карсона.

И тут жажда напомнила о себе.

Боб вернулся в настоящее. Нельзя сидеть на песке и предаваться отчаянию. Главное - действовать. Все время что-нибудь делать. Но что?

Цель одна - преодолеть барьер. Сквозь него не получается, перелезть нельзя, значит, надо подкопать. Вдруг обнаружится еще и вода. Роют же колодцы. Одним выстрелом - двух зайцев.

Хромая, Боб направился к границе. Ткнувшись в барьер, он встал на четвереньки и принялся копать песок голыми руками. Вручную дело продвигалось медленно. Песок осыпался, поэтому, чем глубже он рыл, тем шире приходилось делать яму. Боб потерял счет времени. На глубине четырех футов он уперся в камень. Тот был абсолютно сух - воды не было.

А барьер, это проклятое силовое поле, доходил до камня. Зря потратил столько сил и времени. Ни пути нет, ни воды.

Карсон выполз из ямы, едва дыша. Завоеватель наверняка не терял времени. Карсон стал искать его глазами.

Так и есть. Завоеватель успел соорудить какое-то приспособление из веток кустарника, скрепив их тонкими усиками. То, что он построил, выглядело весьма странновато: почти кубической формы и высотой фута в четыре. Карсон решил, что рассмотреть это будет удобнее, если взобраться на кучу песка, которую он только что накидал. Увиденное сразу подсказало ему назначение машины. "Так это же катапульта!" - вырвалось у Боба. Действительно, сзади из сооружения торчали две длинные палки, одна из них заканчивалась углублением наподобие чашки.

Завоеватель, видимо, уже решил опробовать свое орудие: он положил в чашку увесистый камень, одним щупальцем подвигал другую палку вверх-вниз, затем развернул машину для прицела и сразу выстрелил - чаша метнулась вверх и вперед.

Камень пролетел очень высоко над головой Карсона, и совсем не испугал его - он даже не стал нагибаться, но прикинул, сколько пролетел камень, и это его сильно озадачило. Сам он не смог бы бросить такой и на половину этого расстояния. Теперь ему предстояло спасаться - даже если он отступит к дальней стене своего участка, катапульта достанет его, если Завоеватель сообразит перетащить ее к самому барьеру.

Не успел Карсон все это как следует обдумать, как над ним пролетел еще один камень, уже гораздо ближе.

- С такими успехами, - пробурчал Карсон, - он, пожалуй, скоро пришлепнет меня.

Боб решил напасть. Двигаясь зигзагами вдоль барьера, спасаясь таким образом от катапульты, он запустил в нее десятком камней. Но оказалось, что от этого нет никакого толку. До машины долетали только небольшие камни, а они не могли причинить ей вреда. Завоевателю на таком расстоянии тоже легко было увернуться, он не получил ни одного удара.

Зато Карсон измотался окончательно. Рука почти ничего не чувствовала, все тело ныло. Господи, отдохнуть бы чуть-чуть, вместо того, чтобы каждые полминуты увертываться от камней.

Еле держась на ногах, он доплелся до задней стенки. Но и здесь было небезопасно. Камни долетали и туда, только пореже, по-видимому для такого броска шару приходилось дольше заводить механизм катапульты.

Он снова захромал к барьеру. Силы были на исходе, Карсон несколько раз падал, но каким-то чудом поднимался на ноги. Останавливаться нельзя - это равносильно смерти. Если не вывести катапульту из строя, в один прекрасный момент она точно угодит в него. Как это сделать в его скверном положении, Карсон не имел ни малейшего представления.

Первые проблески идеи появились у него после очередного выстрела чужака. Снаряд угодил в склад Карсона - кучку камней, и от удара камня о камень высеклась искра.

Как все просто! Огонь. Первые люди на Земле именно так и добывали его. Топливом послужат сухие трухлявые ветки. Только быстрее.

К счастью, искать подходящие кусты не пришлось - один из них рос прямо перед носом у Боба. Он сломал его, поднес к куче камней и принялся терпеливо стучать камнем о камень, пока не вылетела искорка и не попала на древесину. Не успел Карсон и глазом моргнуть, как его костер превратился в горку пепла, заодно спалив и брови.

Но это было неважно. Главное - Карсон нашел выход, и уже через несколько минут, спрятавшись от Завоевателя за кучей песка возле ямы. Боб радостно подкладывал дровишек в костерок. На растопку пошла та же гнилушка, а огонь он поддерживал ветками другого кустарника, те сгорали не так быстро.

Еще одна неожиданная радость - прочные усики, похожие на проволоку, почти не горели, поэтому с их помощью можно легко сделать зажигательные снаряды. Это будут пучки хвороста с маленьким камнем внутри для веса, обвязанные усиками с петлей, чтобы сильнее замахнуться. В приподнятом настроении Боб запас с полдюжины таких снарядов и открыл огонь. Огненный клубок не попал в цель, но перепугал Завоевателя - тот покатился прочь от барьера, таща за собой катапульту. Не зря Карсон старался над несколькими снарядами, вдогонку шару полетело еще несколько факелов. Четвертый попал в цель. Этого хватило. Завоеватель метался вокруг своей машины, пытаясь погасить пламя песком, но его когтистые щупальца не могли захватывать его помногу. Катапульта быстро обратилась в пепел.

Шар снова сосредоточился на Карсоне. Уже через минуту Боба захлестнула та отвратительная волна ненависти, которую он уже имел несчастье ощутить пару раз. Правда, сейчас она не валила с ног и была не такой продолжительной. Значит, Завоеватель ослабел, а может, у самого Карсона выработался иммунитет против этой гадости.

На радостях Боб скорчил шару рожу и камнями отогнал его подальше. Завоеватель у задней стенки своей половины судорожно собирал ветки. Что ж, пусть построит еще одну катапульту.

Так хотелось, чтобы барьер наконец-то исчез. Карсон в сотый раз ткнул в него пальцем и вдруг обнаружил, что сидит на песке, не имея сил подняться. В ноге что-то пульсировало, боль распространилась выше колена. Но ни боль, ни жажда не шли в счет рядом с полным изнеможением.

И жарой.

Карсон все больше склонялся к мысли, что он попал в ад. Тот самый, в который верили древние. Глаза закрывались от усталости, но он вручную разлеплял их, хотя не видел особой опасности в том, что заснет - все равно пройти через барьер невозможно, а Завоеватель сейчас за пределами досягаемости.

Боб попытался занять себя размышлениями. Он вспоминал все, что читал по истории и археологии. Как люди воевали в те времена, когда не было ни металла, ни пластика. Первым оружием, похоже, был камень. Этот этап Карсон уже миновал. Следующее усовершенствование - катапульта, ее построил Завоеватель. Карсону не удастся повторить его опыт - на кустах остались только крохотные веточки. Конечно, если пошевелить мозгами, можно из них сотворить что-нибудь оригинальное, но для этого понадобится несколько дней, а сил становится все меньше и меньше.

А как быстро построил ее Завоеватель? Неужели время поединка исчисляется уже днями? Но тут он вспомнил, что у шара много щупалец, и он, конечно, работает быстрее человека.

К тому же оказалось, что катапульта - дело ненадежное. Надо придумать что-нибудь еще.

Чем еще пользовались древние? Ага, лук и стелы. Здорово, но отпадает. У Карсона был уже печальный опыт стрельбы из лука. Даже с современным спортивным луком точного боя он умудрился опозориться. А то, что он смастерит здесь, в лучшем случае повторит полет камня.

Оставалось копье. Метать его бессмысленно, но сделать надо - может пригодиться в рукопашной. Если, конечно, дело до этого дойдет.

Кроме того, он хоть чем-нибудь займется, и это отвлечет его от сна и бредовых мыслей, которые засоряют мозги. Карсон все чаще ловил себя на том, что не помнит, почему он здесь и зачем нужно убить Завоевателя.

К счастью, Карсон сидел вблизи кучи камней, приготовленных для боя. Он подполз и стал перебирать осколки, пока не нашел подходящий, напоминающий наконечник копья. Он решил его усовершенствовать - другим камнем стал обтесывать наконечник так, чтобы тот, воткнувшись в тело, не мог выйти обратно. Этакий гарпун.

А что? Очень неплохая идея. Для драки с таким непонятным противником гарпун лучше, чем копье. Если бы достать им Завоевателя, и если к гарпуну будет привязана веревка, то он сможет притянуть Завоевателя к барьеру, и тогда, даже если его руки не смогут проникнуть на ту сторону - это сделает каменный нож.

У копья должно быть и древко. Оказалось, что сделать его труднее - не было подходящего материала. Наконец, расколов вдоль и соединив самые толстые стволы четырех кустов и обвязав крепкими усиками, Карсон соорудил прочное древко фута четыре длиной. К концу он прикрутил отшлифованный камень. Оружие получилось корявое, но вполне надежное.

К копью надо было привязать веревку, значит, следует ее сплести. Карсон подошел к кустам с эластичными усиками, которые взял на заметку раньше. Двадцати футов ему показалось достаточно. Веревка была легкой и на вид непрочной, но Карсон уже имел дело с усиками и был вполне в них уверен. Один конец он привязал к древку гарпуна, а другой обвязал вокруг правого запястья. Теперь, бросив гарпун сквозь барьер, он в случае неудачи мог вытащить его обратно.

Закончив работу и вернувшись к бездействию, Карсон ощутил боль, жару и усталость во сто раз сильнее.

Надо было посмотреть на Завоевателя, но Карсон не мог подняться на ноги. С третьей попытки он ухитрился встать на четвереньки, но тут же снова завалился на бок.

"Надо поспать, - еле сообразил Боб. - В таком состоянии о схватке смешно и думать. Если бы Завоеватель мог прочитать мои мысли, он непременно прикатился бы сюда и прикончил бы меня. Капельку сна, больше ничего..."

Карсон, превозмогая боль и усталость, медленно отполз подальше.

Кошмарное, путаное забытье, в которое провалился Карсон, прервал странноватый звук, похожий на шлепок. Он открыл глаза и снова попал в реальность, которая ужаснее любого кошмара. Голубое мерцание над голубым песком сводило с ума.

Но откуда был шум? И сколько времени он спал... минуту, день?

Рядом опять что-то бухнулось, уже ближе, и осыпало песком лицо. Камень! Упершись руками, Карсон сел и повернулся к вражеской стороне. Завоеватель находился у самого барьера, всего в двадцати ярдах от Боба.

Как только шар увидел, что Карсон движется, он метнулся вглубь своей территории и остановился лишь у задней стены.

До Карсона наконец дошло, что силы оставили его очень рано, и он уснул на полпути к задней стенке. А враг, видя неподвижное тело, подкатил поближе и стал метать камни. Хорошо, что Карсон смог привстать и пугнуть его. Если бы только Завоеватель догадался, в каком Боб состоянии, он остался бы на месте и продолжил обстрел.

Так сколько же прошло времени? Судя по разбитости, нисколько или совсем мало. И жажда почти не усилилась.

Карсон снова пополз, потащил свое тело дальше и дальше, пока непрозрачная внешняя стена не оказалась от него примерно в метре. Тогда он спокойно закрыл глаза...

Проснувшись, Боб с сожалением отметил, что ничего вокруг не изменилось. Зато он точно мог сказать, что на этот раз спал долго и крепко.

Первое ощущение было не из приятных - сухость во рту и распухший язык.

Боб заволновался: что-то не так. Он уже не чувствовал тяжелейшей усталости - изнеможение прошло. Но боль... Едва шевельнувшись, он понял, что источник ее - нога.

Карсон с ужасом посмотрел на нее. Ниже колена нога походила на бревно, более того - опухоль охватила половину бедра. Усики растений, которыми он привязал к ране компресс из листьев, сейчас врезались в раздувшуюся плоть. Просунуть под них каменный нож не было никакой возможности. Слава Богу, один из узлов пришелся над костью спереди, где прутья впились не так глубоко. Собрав все свое мужество, Боб развязал узлы.

Ему совсем не хотелось смотреть на повязку - явно ничего хорошего. Так и есть. Заражение. Сильное и ползущее по ноге вверх.

Как же с ним теперь бороться? Без лекарств, без бинтов, даже без воды.

Как только заражение охватит все тело, он умрет. А при таком начале это дело недолгое.

Надежда покинула Карсона. Все...

Но ведь погибнут все люди. Когда он перестанет дышать, там, на его родине, умрут все его друзья, все человечество. А Земля с ее колониями на других планетах попадет в руки к этим мерзким тварям, которые с удовольствием рвут на части живых ящерок.

Это было настолько страшно и невероятно, что Карсон то ли в испуге, то ли в шоке пополз вперед, почти ничего не видя перед собой от боли. Вперед, к барьеру. Работали одни руки, только здоровая нога продолжала кое-как отталкиваться.

Он уже не надеялся одержать победу или хотя бы начать поединок. Неизвестно было, где Завоеватель, что он делает. Сил хватит один-единственный раз бросить гарпун, но будет ли мишень на месте? Лучше, конечно, чтобы исчез этот проклятый барьер.

Расстояние, жак показалась Бобу увеличилось раз в сто. Но все кончалось барьером, таким же несокрушимым, как в то раз, когда он впервые его нащупал.

Завоевателя поблизости не было. Приподнявшись на локтях, Карсон увидел его на дальних рубежах, тот возился с ветками. Деревянная рама, которую сумел разглядеть Карсон, была явно предназначена для катапульты.

Шар перекатывался еле-еле, работал медленно - он тоже был измотан. Тут Карсону пришла в голову не очень веселая мысль: зря Завоеватель это затеял - Боб умрет раньше, чем он закончит.

Приманить бы его чем-нибудь к барьеру, пока еще есть силы. Карсон попытался крикнуть, но запекшиеся губы не произнесли ни слова. Если бы только пройти через барьер!..

Наверное, на него нашло какое-то затмение - он обнаружил, что в ярости колотит кулаками по барьеру. Он заставил себя остановиться, закрыть глаза и успокоиться.

- Здравствуй, - послышался тонкий голосок.

Неужели? Так похоже...

Боб повернулся. Да, это была ящерка.

"Сгинь, - хотел сказать Карсон. - Тебя нет. Ты просто мне чудишься. А если и есть, то говорить ты не можешь".

Слипшиеся губы опять подвели. Карсон снова закрыл глаза.

- Больно, - пискнул голос. - Убей. Иди. Больно.

Он снова очнулся и открыл глаза. Уже знакомая десятиногая голубая ящерка вертелась около него. Немного пробежав вдоль барьера, она возвращалась, опять убегала и опять возвращалась.

- Больно, - говорила она. - Иди. Убей. - И опять повторила свой танец.

Зовет, что ли? Похоже на то.

Карсону все еще не верилось, что это наяву. Он устало опустил веки, но голосок не умолкал. И как только Карсон приоткрывал глаза, животное повторяло свой маршрут.

- Больно. Иди. Убей.

Карсон застонал. Видно, ящерица не отцепится от него до тех пор, пока он все-таки не последует за ней. Что ж, пусть... И он пополз.

Внезапно до него донесся другой звук - тонкий жалобный визг. С каждым футом он становился все громче.

На песке что-то извивалось и корчилось. Что-то маленькое, голубое - похожее на ящерку и в то же время...

Тут он понял, что это такое - это ящерка, у которой проклятый шар оторвал лапки. Сколько же она тут пролежала? Живая. Сначала без сознания, а потом очнулась, стала визжать и корчиться в агонии.

Другая ящерица твердила:

- Больно. Убей. Больно.

Все ясно. Боб достал нож и убил изувеченное животное. Вторая тут же исчезла под кустом.

Повернувшись к барьеру и припав к нему руками и лицом, Карсон стал наблюдать, как работает Завоеватель.

"Эх, пробраться бы туда, - мечтал он. - Шару ведь тоже хреново. Может, я бы еще победил. Я бы..."

Снова он осознал полную безысходность. Ему вдруг захотелось умереть - так замучила его нога. Он даже позавидовал ящерке, которую только что убил. А у него еще не вышел срок. Сколько? День? Час? Пока зараза не отравит всю кровь.

Пристукнуть себя самому?

Но он знал, что не сможет это сделать. Пока он жив, живет человечество. Значит, есть один шанс из миллиона.

Карсон опять набросился на барьер, как бы желая сдвинуть его. Он не узнал своих рук, такие они стали костлявые и тонкие. Да, давно он здесь.

А сколько еще осталось? Сколько жить? Сколько терпеть жару, жажду, боль?

Он чуть было не сорвался, но вовремя одернул себя, и вдруг пришло глубокое спокойствие. И тут его осенило.

Что же было с ящеркой, которую он только что убил? Когда ящерка пересекала барьер, она была еще жива. Это меняет все дело. Ящерица была на стороне Завоевателя и попала к нему в лапы. Затем, изувеченная им, она была перекинута сквозь барьер. Но преодолеть его смогла не потому, что была мертвой, как считал Карсон, а потому, что потеряла сознание.

Ящерица была жива! Только без сознания!

Итак, живая ящерка пересечь барьер не может, а потеряв сознание - запросто. Похоже, вот он ответ. Барьер непроходим не для живых существ, а для мыслящих.

От волнения у него задрожали руки. Пришло время последней попытки. Он пополз вдоль барьера, выбирая подходящее место. Надежда была так мала, что только умирающий мог ухватиться за нее.

Не было времени, да и сил, чтобы взвешивать все "за" и "против". Других вариантов тоже не было.

Карсон оказался у кучи песка, которую он накопал, пытаясь - Господи, когда же это было? - подкопаться под барьер или найти воду. Она была фута четыре в высоту, один ее край заполз на территорию Завоевателя.

Захватив с собой камень, Карсон поднялся на холмик, перебрался через его вершину и улегся, опираясь на барьер. Если бы вдруг барьер исчез, Карсон тотчас скатился бы вниз, на сторону врага.

Боб проверил, на месте ли его нож, правильно ли он обхватил древко гарпуна левой рукой и хорошо ли привязана веревка к гарпуну и к запястью.

Правой рукой он занес над головой камень и на минуту задумался. Пришлось полагаться только на везение. Стукнешь слишком слабо - не потеряешь сознание, переборщишь - рискуешь попасть в когти Завоевателя.

На Завоевателя Боб не смотрел, но чувствовал, что тот насторожился и наблюдает за ним. Конечно, он увидит, как Карсон свалится вниз, и непременно прикатится выяснить, что случилось. Карсон хотел бы, чтобы шар принял его за мертвого - ведь должен же он был как-то проанализировать случай с ящерицей. К мертвому Завоеватель торопиться не будет, кроме того, еще и поосторожничает. Словом, время будет.

Карсон опустил камень себе на голову...

Он пришел в себя от резкой боли в бедре. Совсей другой, чем в голени и в голове.

Честно говоря, именно на эту боль и рассчитывал Боб, когда ударял себя по голове - нужно было что-то новенькое, пульсирующие дергания в ране не привели бы его в чувство слишком он к ним привык. Он настолько желал эту боль, что смог не выдать себя ни движением, ни вскриком.

Чуть приоткрыв глаза, он стал наблюдать за шаром. Все шло по плану - Завоеватель приближался, ему осталось преодолеть футов двадцать. А ту боль, от которой Карсон очнулся, причинил ему камень, на всякий случай брошенный Завоевателем. Он валялся тут же.

Карсон задержал дыхание. Шар все катился, вот уже осталось пятнадцать футов. Вдруг он остановился.

Боб изо всех сил гнал из головы все, хоть отчасти похоже на мысли. Со своими телепатическими способностями Завоеватель мог бы распознать в нем жизнь. Но тут на его мозг накатились мысли Завоевателя.

Карсон почувствовал дикий ужас от этих совершенно чуждых идей, которые он ощущал, но не мог ни понять, ни выразить, потому что ни в одном языке Земли не нашлось бы для них слов, ни в одной земной душе представлений. Бобу показалось, что мысли паука, или богомола, или песчаной змеи с Марса, обрети они вдруг разум, были бы гораздо милее и роднее.

Карсону вспомнились слова Незнакомца - Человек и Завоеватель настолько разные по организации, что во всей Вселенной есть место, может быть, только одному из них. Невероятный, на первый взгляд, вывод, но теперь Карсон полностью с ним соглашался. Человек и Завоеватель различны более, чем бог и дьявол - ни мира, ни равновесия между ними быть не могло.

Шар начал приближаться. Ну, еще. Карсон ждал. Пусть он подкатится еще на несколько футов, пусть он протянет к нему свои противные щупальца.

Пора! Забыв про свои страдания и боль, собрав последние силы, Карсон сел, занес гарпун и метнул его.

Завоеватель не успел увернуться. Он покатился прочь с глубоко вонзившимся в него оружием. Боб хотел встать и броситься вдогонку, но сил не осталось. Он упал и пополз вслед за врагом.

Веревка натянулась и дергала Карсона. Несколько футов его провезло, потом натяжение ослабло. Пришлось, чтобы продвинуться дальше, перехватывать веревку.

Завоеватель остановился, размахивая щупальцами, пытаясь вытащить гарпун. Его трясло. Внезапно он бросил эту затею, видно, поняв, что ему некуда деться, и двинулся на Карсона, выставив вперед, наверное, все щупальца, которые у него были.

Карсон выпрямился, сжимая в руке нож.

Удар за ударом сыпались на Завоевателя, а ужасные когти рвали кожу и плоть Карсона.

И тут Завоеватель обмяк.

В ушах звенело. Карсон открыл глаза, но еще несколько секунд не мог сообразить, где он и что с ним. Дребезжал зуммер в его собственном космолете. Сам же Боб был пристегнут к сиденью, а на экране перед ним ничего не было. Обычная космическая пустота. Ни голубых песков, ни врага.

Вызов продолжал трезвонить. Привычным жестом Карсон протянул руку и перебросил тумблер.

Экран вспыхнул и появилось лицо капитана Брандера - командира корабля-базы "Магеллан". Глаза его возбужденно сверкали, но сам он был бледен.

- Карсон! Я - "Магеллан"! - кричал он. - Отбой! Все кончилось. Наша взяла! Уходим!

Затем Брандер стал оповещать других офицеров. Связь закончилась.

Карсон медленно вывел корабль на обратный курс. Не веря своим ушам и глазам, он медленно отстегнулся от кресла. Почему-то страшно хотелось пить. Только после шестого стакана он решил, что немного утолил жажду.

Потом он оперся о переборку, собираясь с мыслями.

Сон это был или не сон? Сейчас он здоров и не чувствует усталости. Жажда? Ну, перенервничал... такое бывает. Горло вовсе не пересохло. Интересно, что с ногой...

Он задрал штанину и взглянул на голень. Вот это да! Шрам. Правда, давно заживший, белый. Но ведь раньше его не было. Заинтригованный, он расстегнул молнию на куртке и обнаружил, что его грудь и живот сплошь покрыты крохотными шрамами, тоже совершенно зажившими.

Все было.

Его корабль уже заходил в трюм базы. Манипуляторы уложили его на место, и вскоре зуммер сообщил, что шлюз заполнен воздухом. Боб открыл люк и вышел наружу.

Он спешил к Брандеру.

Вид у командира был, мягко говоря, ошалелый.

- Привет, Карсон! - воскликнул он. - Ты пропустил лучшее представление в мире!

- В чем дело, сэр?

- Вообще-то, я сам толком не разобрался, но после первого нашего залпа их флот превратился в пыль, в ничто! Пошла какая-то непонятная реакция, уничтожившая все корабли, даже те, в которые мы не целились и которых не видели. Весь флот пропал на наших глазах, а у нас - ни царапины. Такой легкой победы не было никогда, даже победой это не назовешь. Скорее всего, в их сплавах была нестабильная составляющая, и наш пристрелочный залп запустил реакцию. Ух, здорово! Жаль, тебя рядом не было... такое зрелище пропустил.

Боб попытался улыбнуться. Чтобы окончательно прийти в себя, потребуется ни один день. Но шеф был на седьмом небе и ничего не заметил.

- Разрешите идти, сэр, - внутренний голос, а вовсе не природная скромность, подсказал ему, что если он проговорится хоть словом, то навеки прослывет странным малым с мозгами накребень. - Да, жалко, что меня при этом не было.

 

Поздний гость

Пер. Т. Барсовой

Был ранний тихий вечер. Доктор Джеймс Грэхем, известный ученый, возглавляющий правительственный проект необычайной важности, сидел, глубоко задумавшись, в своем любимом кресле.

Наступили его любимые часы. Именно здесь, в тихом полумраке гостиной, после долгого дня суеты и напряженной работы в лаборатории, он чаще всего находил остроумные и безошибочные решения самых трудных задач. Но сегодня ни формулы, ни чертежи совершенно не лезли в голову. Грэхема одолевали грустные мысли о судьбе единственного сына, который возился со своими игрушками в соседней комнате. Мальчик, абсолютно здоровый физически, был умственно отсталым. Когда несколько лет тому назад стало ясно, что ребенок неизлечимо болен, Грэхем, безумно его любивший, был буквально убит. Но со временем он привык и к несчастью. Горечь ушла, в душе остались лишь грусть и бесконечная нежность к сыну.

Вдруг кто-то позвонил у двери. Очнувшись от своих мыслей, Грэхем пошел в прихожую. Перед тем, как выйти в холл, он зажег свет в гостиной; задумавшись, он и не заметил, как стемнело. Странно... кто бы это мог быть? В другой день Грэхем непременно рассердился бы - какого черта так поздно, к тому же без приглашения и предупреждения. Но сегодня он даже обрадовался: можно будет отвлечься от тягостных размышлений.

Он отворил дверь. На крыльце стоял совершенно незнакомый человек.

- Доктор Грэхем?

Грэхем кивнул.

- Моя фамилия Нэйменд. Если возможно, я хотел бы поговорить с вами.

Грэхем окинул его взглядом. Невысокого роста, худощавый, лицо - самое обычное, каких тысячи. Опасаться вроде бы нечего.

- Ну... заходите, располагайтесь, - пригласил он.

Некоторое время незнакомец сидел, молча, как бы собираясь с мыслями, потом крепко сцепил пальцы, подался вперед и горячо заговорил:

- Доктор Грэхем! Вам ведь ясно: то, над чем вы сейчас работаете, обрекает человечество на гибель. Есть и другие открытия, тоже опасные, но ваше... Оно не оставляет ни единого шанса. Оно просто бесчеловечно!

"Псих!" - подумал Грэхем и мысленно выругал себя за легкомыслие. Надо было еще на пороге спросить, о чем будет разговор.

- Оружие, которое вы разработали... - начал было незнакомец, но вдруг замолчал и оглянулся на дверь.

Из детской выбежал мальчик лет пятнадцати. Нэйменда, сидящего в глубоком кресле, он не заметил и прямым ходом подлетел к отцу.

- Пап, ты мне почитаешь? - Веселый детский голосок мог бы принадлежать ребенку лет четырех, но никак не пятнадцатилетнему подростку.

Грэхем обхватил его за плечи, а сам бросил испытующий взгляд на посетителя, гадая, знает ли тот, что мальчик болен.

- Погоди, Гарри, - ласково сказал Грэхем. Его голос выдавал всю глубину любви и нежности. - Папе сейчас некогда, но папа скоро освободится. Поиграй пока у себя в комнате. Я скоро приду и почитаю тебе.

- Я хочу "Малыша-Цыпленка"! Почитаешь про Малыша-Цыпленка?

- Как скажешь. А теперь беги. Хотя нет, постой-ка, Гарри. Познакомься с мистером Нэймендом.

Лицо Гарри озарилось улыбкой, смущенной и радостной.

- Привет, Гарри, рад тебя видеть, - Нэйменд улыбнулся в ответ и протянул мальчику руку.

Гарри взял гостя за руку и долго ее не отпускал. Было видно, что ему очень хочется влезть к Нэйменду на колени.

- А теперь иди к себе, Гарри, - Грэхем легонько подтолкнул его к двери. Гарри повернулся и вприпрыжку помчался в соседнюю комнату, позабыв закрыть дверь.

Грэхем и Нэйменд переглянулись.

- Чудесный паренек! - сказал Нэйменд, и голос его звучал вполне искренне. - Не дай бог, чтобы рассказ Малыша-Цыпленка оказался правдой.

Грэхем в недоумении посмотрел на него.

- Вы помните то место, где Цыпленок рассказывает, что небо обрушилось на землю? Чудесная книжка, с детства ее помню.

Когда Грэхем понял, что его сын и вправду понравился гостю, Нэйменд показался ему симпатичным.

Но теперь он вдруг вспомнил, зачем тот явился. Грэхем терпеть не мог болтовни об абстрактном гуманизме.

- Боюсь, мистер Нэйменд, что мы только понапрасну тратим время, - решительно сказал он. - Я уже тысячу раз слышал все, что вы собираетесь мне сказать. Может быть, вы и правы в какой-то степени, да вот только я тут совершенно не при чем. Я - ученый, прежде всего ученый. Все в один голос кричат, будто я изобрел абсолютное оружие. В какой-то степени это так, но моя-то цель совсем другая. А это оружие, что называется, промежуточный результат, не более того. Главное для меня как для ученого - продвинуть науку еще на шаг вперед и тем самым способствовать прогрессу человечества. В этом и заключен, по-моему, высший гуманизм, высшая человечность!

Эта маленькая речь прозвучала так горячо и с такой уверенностью, что гость, видимо, понял всю бесполезность своего визита.

- Что ж... раз так, мне остается только откланяться. Вы ведь просто не хотите говорить об этом, правда, доктор Грэхем? Я сейчас уйду, только вот... Может у вас найдется что-нибудь выпить? Желательно покрепче...

Грэхем уже успокоился.

- Конечно, найдется, - любезно сказал он. - Виски с содовой подойдет?

- Самое то.

Грэхем отправился на кухню за выпивкой, а когда через некоторое время вернулся, Нэйменд как раз выходил из детской со словами: "Спокойной ночи, Гарри". Грэхем слышал, как сын радостно откликнулся: "Спокойной ночи, мистер Нэйменд". Голос его звенел от счастья.

Грэхем смешал две порции, и они выпили. Предложение повторить Нэйменд отклонил и засобирался уходить.

- Я тут позволил себе кое-что подарить вашему сыну, пока вы были на кухне. Надеюсь, доктор, вы не рассердитесь?

- Ну что вы, конечно, нет, мистер Нэйменд. Большое спасибо. Спокойной ночи.

Закрыв за гостем дверь, Грэхем тут же направился в детскую.

- Ну вот, Гарри, я и освободился! Сейчас будем читать про...

Он так и застыл с открытым ртом. Потом его прошиб холодный пот, на лбу выступила испарина. Громадным усилием воли он заставил себя удержать на лице улыбку, с которой вошел, чтобы ребенок не почувствовал, какой ужас охватил отца. На негнущихся ногах он подошел к постели.

- Дай-ка я посмотрю твой подарок, Гарри. - Очень трудно было сказать это легким, беззаботным тоном, чтобы мальчик не испугался, и чтобы не случилось непоправимое.

Когда Грэхем осторожно взял зловещий подарок, руки его тряслись.

"Боже, - подумал он, - какой нелюдью надо быть, чтобы подарить ребенку заряженный револьвер... такому ребенку! Это же бесчеловечно!"

 

Последний марсианин

Пер. Александр Вениаминович Чапковский

Это был обычный вечер. В редакции нас было трое. Слеппер сидел, вызывающе положив ноги на стол, и ничего не делал. Джон Хейл менял ленту в машинке. А я описывал утомительнейший банкет, на который ходил накануне по долгу службы.

Карген, наш главный, вышел из кабинета и подошел к нам.

- Парни, - сказал он, - только что звонил Барни Велх, говорит, что к нему в бар пришел человек, называющий себя марсианином.

Барни содержал бар как раз напротив редакции нашего "Триба".

- Он что - пьяный или сумасшедший? - поинтересовался Слеппер.

- Барни не знает. Он только сказал, что если кто-нибудь из вас спустится и поговорит с этим человеком, может получиться отличный рассказ. Ну, а так как это совсем рядом, а вас тут трое ничего не делающих дармоедов, один пойдет туда. Но никаких выпивок за счет редакции!

- Я пойду, - сказал Слеппер.

Но глаза Каргена остановились на мне.

- Послушай, Билл, - сказал он, - у тебя легкое перо, стоит пойти туда именно тебе. И кто знает, может быть, тебе удастся состряпать что-нибудь интересное.

- Ладно, - пробурчал я, - схожу.

- Если этот парень действительно сумасшедший, - звони в полицию, но только когда убедишься, что из него ничего не вытянешь.

Я достучал последние строчки, встал, взял шляпу и пальто.

- Принеси что-нибудь выпить, Билл, - попросил Слеппер. - И смотри не напивайся, иначе потеряешь свою знаменитую легкость пера.

- Ладно, - сказал я, спустился по ступенькам и вышел из редакции.

В баре я огляделся. В стороне от стойки спиной к Барни сидел человек. Это был высокий, худой мужчина с желтоватым лицом. Он сидел в одиночестве, хмуро уставившись в кружку пива, наполовину пустую.

Я подумал, что лучше начать с Барни, подошел к бару и бросил мелочь на стойку.

- Чистый виски, - сказал я. - Воду отдельно. А тот длинный и унылый и есть марсианин?

Он кивнул и подал мне виски.

- На что он клюнет? Он знает, что репортер хочет взять у него интервью? Или я просто должен дать ему выпить, а он мне все расскажет сам? Он действительно сумасшедший?

- Конечно. Говорит, что прилетел с Марса два часа назад, но сам не знает, как это произошло. Называет себя последним марсианином Он не знает, что вы репортер, но будет говорить с вами. Я все устроил.

- Каким образом?

- Сказал ему, что у меня есть друг, который здорово соображает и может дать ему дельный совет. Я не знал, кого пошлет Карген, и потому не назвал вашего имени. Но он наверняка будет рыдать у вас на груди.

- Знаете его имя?

- Вангэн Дэл, как он утверждает. Послушайте, не давайте ему хулиганить или выкидывать здесь что-нибудь. Я не хочу неприятностей.

Я допил виски и хлебнул немного воды.

- О'кей, Барни. Вот что, давайте два пива и я подойду к нему.

Барни достал две бутылки, раскрыл их, прозвенел мелочью и дал мне сдачу. Взяв пиво, я направился к столику.

- Мистер Дэл? - спросил я. - Меня зовут Билл Эверт. Барни сказал мне, что у вас есть затруднения, в которых я могу вам помочь.

Он посмотрел на меня:

- Вы тот самый человек, которому он звонил? Садитесь, мистер Эверт. Большое спасибо за пиво.

Я сел напротив него. Он допил остатки пива и нервно обхватил руками кружку, которую я принес ему.

- Вы, наверное, думаете, что я сумасшедший? И, возможно, вы правы, но... но я не понимаю сам себя. Бармен не сомневается, что я идиот. Послушайте, а вы не доктор?

- Не совсем, - ответил я, - называйте меня консультирующим психологом.

- Как вы думаете, я действительно ненормален?

- Большинство людей, которые действительно ненормальны, никогда не признают этого. Но я еще ничего не знаю о вас.

Он сделал большой глоток пива и поставил кружку на стол, но не выпустил ее, - наверное, чтобы унять дрожь в руках.

- Я марсианин, - сказал он. - Последний. Все остальные мертвы. Я видел их тела два часа назад.

- Вы были на Марсе два часа назад? А как вы попали сюда?

- Я не знаю. Это ужасно. Я не знаю. Единственно, что мне известно, - это то, что все остальные мертвы. Нас было сто миллионов. Теперь я остался один.

- Сто миллионов. Это население Марса?

- Что-то в этом роде. Немногим больше, пожалуй. Но это было население Марса. Сейчас все, кроме меня, мертвы. Я был в трех самых крупных городах. Я был в Скаре. Когда я увидел одних мертвецов, сел в тарган - остановить меня было некому - и полетел в Унданел. Я никогда не летал один раньше, но управление оказалось очень простым. В Унданеле тоже одни трупы. Я полетел дальше. Я летел низко, но не увидел ни одной живой души. Я летал в Зандар - наш самый крупный город, три миллиона населения. Теперь это город мертвецов. Это было ужасно... Ужасно! Я до сих пор не могу прийти в себя.

- Представляю себе, - сказал я.

- Не представляете. Конечно, это был умирающий мир. Еще поколений двенадцать - и все. Два века назад нас было три миллиарда - большинство голодало. Но вот пришел крил - болезнь, занесенная ветрами пустынь. Наши ученые не сумели справиться с ней. За двести лет население уменьшилось в тридцать раз и продолжало уменьшаться.

- Так, может быть, марсиане умерли от крила?

- Нет, когда марсиане умирают от крила, они высыхают. Трупы, которые видел я, не были высохшими.

Он вздрогнул и допил пиво. Только сейчас я вспомнил о своем и залпом выпил всю кружку. Затем я показал два пальца Барни, который все время настороженно поглядывал на нас.

- Мы пытались создать космические корабли, но не сумели. Мы надеялись, что хотя бы некоторые из нас спасутся от крила, если мы переберемся на Землю или какую-нибудь другую планету. Мы пытались, но у нас ничего не вышло.

- Вы не смогли создать космических кораблей? Тогда как?..

- Я не знаю. Я не знаю, и вы даже не представляете, как это пугает меня. Я не знаю, как я очутился здесь. Я - Вангэн Дэл, марсианин. И я здесь в этом странном виде. Поверьте мне, это безумно страшно.

В этот момент Барни принес пиво. Он явно нервничал, поэтому я подождал, пока он уйдет, а потом спросил:

- Что же, собственно, вас мучит? У вас вполне нормальный вид.

- Для вас, - конечно, но ведь тело, в которое я сейчас заключен, - не мое. Вы ведь не думаете, что марсиане выглядят так же, как люди, правда? Во мне три фута роста и на Земле я весил бы двадцать фунтов. У меня шесть пальцев на руках. А это тело... оно просто пугает меня. Я понимаю все это не лучше, чем свое появление здесь.

- А то, что вы говорите по-английски? Или это вам понятно?

- Пожалуй, да. Это тело - его имя Говард Вилкокс, бухгалтер. Оно женато на землянке. Оно работает в "Хамберт Лэмп Компани". В моей памяти есть все, что было в памяти этого человека, и я могу делать все, что делает он. Я знаю все, что знал и знает Вилкокс. В некотором смысле я - Говард Вилкокс. В кармане у меня его документы. Мое тело даже пахнет его запахом. Я, как и он, люблю пиво. И когда я думаю о жене этого тела, я... я люблю ее.

Я посмотрел на него, достал сигареты и протянул ему пачку.

- Курите?

- Это тело - Говард Вилкокс - не курит. Благодарю. И позвольте мне взять еще пива. В этих карманах есть деньги.

Я позвал Барни.

- Когда это случилось? Вы сказали, только два часа назад? А раньше вам никогда не казалось, что вы марсианин?

- Казалось? Я был марсианином! Который час?

Я посмотрел на большие часы.

- Начало десятого.

- Тогда даже немного дольше, чем я предполагал. Три с половиной часа. Когда я обнаружил себя в этом теле, было полшестого. Вилкокс как раз возвращался домой с работы. По его памяти я знал, что он ушел оттуда полчаса назад, то есть в пять.

- И вы - то есть он - шли домой?

- Нет, я растерялся. Это был не мой дом. Я - марсианин. Вы понимаете? Ладно, я не виню вас, я сам ничего не понимаю. И я, то есть я хочу сказать Говард Вилкокс, захотел пить. И он, нет я...

Он остановился и начал сначала:

- Это тело почувствовало жажду, и я зашел в бар. После двух-трех кружек пива я решил обратиться за советом к бармену и объяснил ему все.

Я перегнулся через стол.

- Слушайте, Говард, - сказал я, - вы должны быть дома к обеду. Ваша жена наверняка волнуется. Вы звонили ей?

- Звонил? Конечно, нет. Я не Говард Вилкокс.

- Лучше позвоните. Что вы теряете? Все равно, кто вы - Вангэн Дэл или Говард Вилкокс - о вас или о нем беспокоится женщина. Сделайте доброе дело, позвоните ей. Вы знаете телефон?

- Конечно. Это ведь мой собственный. Я хочу сказать, что это телефон Говарда Вилкокса...

- Прекратите эти грамматические упражнения, идите и позвоните ей. И не рассказывайте ей ничего - вы запутались. Скажите ей только, что вы живы-здоровы и объяснитесь с ней, когда вернетесь домой.

Растерянный, он встал и направился к телефону.

Я подошел к бару и выпил еще одно виски.

- Он... правда? - спросил Барни.

- Еще не знаю, - ответил я, - в нем что-то такое, чего я не могу понять.

Я вернулся к столику.

- Она зла, как черт, - сказал он, подходя. - Если я, то есть Говард Вилкокс, пойду домой, ей надо рассказать какую-нибудь другую историю. - Он отхлебнул пива. - Лучшую, чем история Вангэна Дэла. - При этих словах в его лице появилось что-то человеческое. Но это продолжалось недолго. Он снова уставился на меня:

- Мне следовало бы рассказать вам обо всем с самого начала. Я был заперт в комнате на Марсе. Это было в городе Скар. Я не знаю, почему они держали меня там, но все было именно так. Я был заперт. А затем долгое время мне не давали есть. Но мне удалось вытащить из пола расшатавшийся камень, выломать замок и выйти. Я буквально умирал от голода. Я выбирался три дня, три марсианских дня - это шесть земных, а выйдя, побрел по коридорам, еле держась на ногах, пока не нашел запасы еды. Вокруг никого не было, я ел, а потом...

- Продолжайте, - сказал я, - я слушаю вас.

- ...я вышел из здания. На улицах и площадях города лежали мертвецы. Гнили. - Он поднес руки к глазам. - Я заглядывал в дома, учреждения... Не знаю почему, но все погибли на улице. Они все лежали там, и ни один труп не высох - это был не крил. Затем, как я говорил вам, я украл тарган - нет, не украл, потому что красть было не у кого, - и полетел на нем разыскивать живых. В деревнях было то же самое - все лежали мертвые около своих домов.

- Говорил ли я вам, что Зандар - самый большой город, столица? В самом центре Зандара есть площадь - Геймс Филд - размером чуть больше, чем квадратная миля на Земле. Казалось, все население Зандара лежало там. Три миллиона тел лежало вместе, как будто они специально собрались, чтобы умереть здесь. Как будто они знали. Как и все на Марсе, они вышли из своих домов, но здесь они лежали все вместе - три миллиона! Я видел это с воздуха, когда летел над городом. А в середине площади я заметил странный предмет, стоящий на платформе. Я снизился и полетел над платформой на своем таргане - да, я чуть было не забыл объяснить вам, тарган - это что-то вроде нашего вертолета. Я кружил над платформой, разглядывая ее. На платформе стояла медная колонна. В колонне я увидел кнопку, сделанную из драгоценных камней. Рядом с колонной, как раз под кнопкой, лежал марсианин в голубом комбинезоне. Как будто он нажал ее и умер. И все умерли вместе с ним. Все, кроме меня. Я опустился на платформу, вышел из таргана и нажал кнопку. Я тоже хотел умереть. Но я не умер. Я ехал по Земле к себе домой. Я возвращался с работы. И мой дом был...

- Слушайте, Говард, - сказал я, - мы выпьем еще пива, а потом идите-ка вы лучше домой. Вам и так уже достанется от жены, а чем больше вы задержитесь, тем сильнее будет нагоняй. И если вы сообразительный человек, вы купите конфеты или цветы и по дороге домой придумаете какую-нибудь другую историю.

- Хорошо, - сказал он, - но...

- И без всяких "но", - продолжал я, - ваше имя Говард Вилкокс и вам лучше всего идти домой, к жене. Я расскажу вам, что произошло. Мы мало знаем о человеческом сознании и о странных вещах, которые происходят с ним. Быть может, средневековые люди имели какие-нибудь основания, когда верили одержимым... Хотите узнать мое мнение о случившемся?

- Еще бы. Если вы можете сказать мне что-нибудь, кроме того, что я сумасшедший...

- Я думаю, вы и вправду доведете себя до безумия, если не перестанете думать об этом. Объясните себе все как-нибудь и забудьте. Я могу наугад сказать, что могло произойти:

Барни принес пиво, и я подождал, пока он не отошел от нас.

- Вполне возможно, Говард, что человек, а правильнее сказать - марсианин, по имени Вангэн Дэл умер сегодня на Марсе. И, быть может, его сознание каким-то образом переплелось с вашим. Я не утверждаю, что это так, но в это можно поверить. Примите такое объяснение, Говард, и прекратите думать об этом. Живите, как будто вы действительно Говард Вилкокс, а если вы усомнитесь, - взгляните в зеркало. Идите домой и учитесь жить в новых условиях, а главное - забудьте о Марсе. Ведь это правильно, а?

- Хорошо, может быть, вы - правы. Здравый смысл мне подсказывает...

- Вот и следуйте своему здравому смыслу. - Мы выпили пиво и я проводил его до такси.

Вернувшись в редакцию, я вошел в кабинет Каргена и запер за собой дверь.

- Все в порядке, - сказал я, - я из него дурь выбил.

- Что произошло?

- Он, конечно, марсианин. Но он был последний марсианин, оставленный на Марсе. Только он не знал, что мы все переправились сюда. Он думал, что мы умерли.

- А сейчас... Но как его проглядели? И как он ничего не знал?

- Он не в себе. Он был в одной из психиатрических лечебниц Скара. О нем, видимо, просто забыли. Он не был на открытом воздухе и не получил дозы ментапорт-лучей, которые перенесли наше сознание сюда. Но он сам выбрался из комнаты, нашел платформу в Зандаре, где происходила церемония, и нажал кнопку. Должно быть, энергии было еще достаточно.

Карген присвистнул:

- Ты сказал ему правду? И достаточно ли он умен, чтобы держать язык за зубами?

- Да нет же. Я полагаю, его коэффициент умственного развития равен примерно пятнадцати. Но он сообразителен не менее, чем средний землянин, так что с ним все будет в порядке. Я убедил его, что он действительно тот самый землянин, в которого попал его интеллект.

- Хорошо, что он пошел к Барни. Я позвоню сейчас в бар, чтобы Барни принял меры предосторожности. Удивительно, что он не отравил парня, прежде чем звонить нам.

- Барни - наш, и он не дал бы ему далеко уйти. Он бы держал его до тех пор, пока не пришли мы.

- Но ты-то дал ему уйти. Это безопасно? Не должен ли я...

- Все будет в порядке, - сказал я. - Ответственность беру на себя - буду следить за ним, пока мы не выполним План. Но, думаю, потом его снова придется держать в психиатрической больнице. И все-таки я рад, что не пришлось убивать его. Сумасшедший он или нет - он наш. И, возможно, узнав, что он не последний марсианин, он так обрадуется, что не будет возражать против этого.

Я вышел из кабинета и вернулся к своему столу. Слеппера не было - его куда-то послали. Джонни Хейл оторвался от журнала и спросил:

- Что-нибудь интересное?

- Нет, - ответил я. - Просто какой-то пьяница развлекал публику. Удивляюсь, что Барни позвонил нам.

 

Представьте

Пер. Н. Широков

Представьте себе бога и дьявола.

Представьте ад и небеса.

Города, плывущие в небе и города, затонувшие в море.

Единорогов и кентавров, ведьм и колдунов, джиннов и банчей, ангелов и демонов, драконов и гарпий, домовых и призраков - извечное добро и зло.

Легко представить все это потому, что человечество воображало их в течении многих тысяч лет.

Теперь представьте космические корабли и будущее вообще.

Вообразить будущее не составит труда - будущее уже грядет, и в нем несомненно будут космические корабли.

А есть ли тогда что-либо, чего действительно трудно вообразить?

Конечно же, есть.

Вы только вдумайтесь в этот вопрос. Ведь думая - вы существуете. А существуя, сможете понять его. Понять, зачем вы здесь, что заставляет вас ложиться спать или просыпаться, заниматься любовью или лезть в горы...

Представьте себе бесконечность вселенной настолько, насколько вы можете это представить.

Представьте миллиарды миллиардов разнообразных солнц блистающих в ней.

Представьте каплю грязи, безумно кружащуюся вокруг одного из тех солнц.

Представьте себя стоящим на той капле грязи, летящего вместе с ней, кружась неизвестно, сколько времени и не зная места назначения.

Вы только представьте себе!

 

Приказ есть приказ

Пер. С. Ирбисова

Далеко-далеко, на крошечной планетке, что вертится вокруг тусклой звездочки на самом краю Галактики - люди еще не скоро туда доберутся, - воздвигнут Памятник Землянину. Огромный, высотой почти в десять дюймов, он отлит из драгоценного металла. Скульпторы искусно воспроизвели черты человека.

По памятнику ползают букашки...

Они патрулировали сектор 1534; это за много парсеков от Солнца, в зоне Сириуса. Такие кораблики - двухместные разведчики - издавна использовались для патрулирования вне системы. Когда прозвучал сигнал тревоги, капитан Мэй и лейтенант Росс играли в шахматы.

- Выключи его, Дон, а я тем временем помозгую, - сказал капитан Мэй.

Он даже не повернулся, совершенно уверенный, что радар всполошился из-за шального метеора. Кораблей в этом секторе не было и быть не могло: люди проникли в Космос уже на тысячу парсеков, но пока не встретили разумных соседей. Откуда же здесь взяться кораблю?

Росс лениво крутнул свое кресло и оказался лицом к пульту. Он глянул на экран и даже рот открыл от изумления - перед ним был корабль!

- Кэп! - позвал он, и в тот же миг шахматная доска полетела на пол, а Мэй оказался у него за спиной, дыша в затылок.

- Огонь! - скомандовал капитан.

- Но это же наш! Лайнер класса "рочестер". Не знаю, кой черт его сюда занес, но нельзя же...

- Посмотри получше, Дон.

Лейтенант Росс и так не отрывал глаз от экрана. Он быстро понял, что имел в виду капитан: корабль только походил на "рочестер". В его линиях ощущалось что-то чужое. Да, именно - чужак, закамуфлированный под рочестер. Еще не успев толком осознать это, Росс бросил руку на гашетку.

Держа палец на спуске он взглянул на дальномер Пикара и детектор Монолда. Оба показывали ноль.

Росс ругнулся.

- Кэп, он сбивает показания приборов! Мы не можем определить ни размеры, ни массу, ни дистанцию!

Капитан Мэй кивнул. Лицо его было бледно.

"Успокойтесь люди", - отдалось в мозгу Росса. - "Мы вам не враги".

Росс в недоумении уставился на капитана.

- Да, я тоже слышал, - ответил тот на немой вопрос. - Телепатия.

- Дьявол! Если они телепаты...

- Огонь, Дон! Наводи по визиру.

Росс нажал гашетку, и на экране полыхнула ослепительная вспышка. А потом - ничего. Не было даже обломков.

Адмирал Сазэрленд отвернулся от звездной карты, что занимала всю стену и угрюмо глянул на Мэя с Россом.

- Нечего пересказывать мне ваш рапорт, Мэй, - сказал он. - Вас обоих подвергли психосканированию, так что мы представляем бой в мельчайших подробностях. Наши аналитики проработали всю информацию и сделали соответствующие выводы. Я вызвал вас, чтобы объявить приговор. Вам известно, чем карается неподчинение приказу?

- Да, сэр, - выдавил Мэй.

- Чем же?

- Смертной казнью, сэр.

- И какой же приказ вы нарушили?

- Основной приказ номер тринадцать-девяносто, параграф двенадцатый, пункт четыре-А. "Земной корабль, военный или любой другой, встретив корабль неземного происхождения, должен уничтожить его немедленно и без предупреждения. В случае неудачи капитану предписывается направить свой корабль в открытый космос курсом от Земли и лететь так, пока не кончится топливо".

- А зачем, по-вашему, это придуманно? Я хочу знать, понимаете ли вы смысл приказа, хотя, строго говоря, приказы надо не толковать, а исполнять.

- Да, сэр. Это предусмотренно для того, чтобы чужой корабль не мог последовать за земным и таким образом обнаружить Солнечную систему.

- Понимаете, значит... И все же нарушили. Вы ведь не были уверены, что уничтожили чужой корабль. Что можете сказать в свое оправдание?

- Я подумал, что в этом нет необходимости. Чужак не проявлял агрессивности, сэр. И еще: обращаясь к нам, они применили слова "люди", значит, знали откуда мы, сэр.

- Ничего подобного! Телепатема передавалась нелюдским мозгом, но принята была людскими. Ваш мозг и мозг лейтенанта автоматически интерпретировали ее. Нет никаких оснований полагать, будто они знали, кто вы и откуда.

Лейтенант не имел права вступать в разговор, но все же спросил:

- А вы, сэр, сомневаетесь в их дружелюбии?

- Чему вас учили, лейтенант? - фыркнул адмирал. - Вы, похоже, не поняли сущность нашей оборонительной доктрины. Почему мы вот уже четыреста лет патрулируем Космос в поисках чужаков? Потому, что каждый чужак - враг. Пусть сегодня он настроен дружелюбно, но кто поручится за его настроения через год или через сотню лет? Потенциальный противник - он противник и есть, и чем быстрее его уничтожишь, тем лучше для Земли. Вспомните мировую историю. Она доказывает это наилучшим образом. Возьмите Древний Рим! Он не терпел сильных соседей именно из соображений безопасности. И Александр Македонский! И Наполеон!

- Сэр, - спросил капитан Мэй, - меня расстреляют?

- Да.

- Тогда позвольте спросить и мне. Где сейчас Древний Рим? Где империи Александра Македонского и Наполеона? Где Третья империя Гитлера? Где тиранозавр?

- А это кто еще такой?

- Самый сильный из ящеров. Он тоже всех держал за врагов. Где все они теперь?

- Вы все сказали, капитан?

- Да, сэр.

- Тогда будем считать, что я ничего не слышал. Вы апеллируете не к логике, а к чувствам. Вас не расстреляют, капитан. Я сказал это потому... Словом, мне было интересно, как далеко вы зайдете. Но вас помиловали не из каких-то там гуманных соображений. Обнаружилось серьезное смягчающее обстоятельство.

- Можно узнать, какое, сэр?

- Вы все-таки уничтожили чужака, специалисты выяснили это однозначно. Дальномер Пикара и детектор Монолда были у вас совершенно исправны. А чужака они не засекли потому, что он был слишком мал для них. Они реагируют на объекты массой в пять и более фунтов, а чужак был меньше.

- Меньше пяти?..

- Вот именно. Вы полагали, что чужаки сомасштабны нам, а это вовсе не обязательно. Чужая жизнь может быть хоть микроскопической. Получается, что чужой корабль вышел на контакт с вами на дистанции в несколько футов. Естественно, ваш залп совершенно его испепелил, потому и не было никаких обломков. - Адмирал улыбнулся. - Благодарю вас за меткую стрельбу, лейтенант Росс. Впредь вам уже не придется наводить по визиру: дальномеры и детекторы на всех кораблях будут перекалиброванны, чтобы засекать любую мелочь.

- Спасибо, сэр, - ответил Росс. - Но разве сходство чужого корабля с "рочестером" не доказывает, что они знают о нас больше, чем мы о них? Возможно, им известно и местонахождение Земли. Кстати, так ли уж они опасны? Будь они даже агрессивны, их размеры не внушают опасения.

- Возможно, вы и правы, лейтенант. Или не правы совершенно. Если забыть об их телепатических способностях, то можно сделать вывод, что они отстают от нас, иначе не стали бы копировать один из наших кораблей. Очевидно, они покопались в мозгах у наших инженеров. Но это еще не значит, что они знают расположение Солнечной системы. Наша система координат имеет смысл только для нас, а название "Солнце" ничего им не говорит. Таких звезды тысячи. Как бы то ни было, мы должны найти их и уничтожить прежде, чем они обнаружат нас. Все наши корабли приведены в полную боевую готовность, приборы будут перекалиброваны. Мы вступаем в войну. Впрочем, с чужаками всегда война.

- Да. сэр.

- У меня все, господа. Можете быть свободны.

В коридоре Мэя взяли под конвой два охранника.

- Не рыпайся, Дон, - предостерег капитан. - Так и должно быть - ведь я нарушил основной приказ. Адмирал лишь сказал, что меня не расстреляют. Так что не суйся в это дело.

Лейтенант Росс стиснул зубы и позволил увести друга. Мэй был прав: он мог только напортить.

Ничего не видя перед собой. Дон вышел из адмиралтейства. Вечером он в стельку напился, но легче не стало.

Перед возвращением на патрулирование ему полагался двухнедельный отпуск, и он решил употребить его на лечение нервов. Он походил с психиатру, и тот худо-бедно привел его к норму.

Потом Росс обложился уставами и доказал себе, что приказы должны выполняться неукоснительно, что патрули должны быть бдительны и что чужака, едва встретив, следует уничтожить.

Теперь он мог даже удивляться, вспоминая свое прежнее поведение. Капитан Мэй нарушил приказ - неважно, почему, - и должен был понести наказание. Он и сам был отчасти виноват, хотя за корабль отвечал капитан, и решение вернуться на Землю целиком лежало на его совести. Как подчиненный, он формально не мог разделять ответственность, но сейчас его грызла совесть - ведь он даже не возразил Мэю, даже не напомнил ему о приказе.

Что станет с Космическим Корпусом, если каждый офицер начнет толковать приказы как ему угодно?

Он, лейтенант Росс, тоже нарушил свой долг, и теперь предстояло как-то искупить это. Он смотрел подряд все выпуски теленовостей и узнал из них, что в других секторах патруль уничтожил еще четыре корабля чужаков. Уничтожил немедленно, без переговоров.

На десятый день он добровольно прервал отпуск, вернулся в адмиралтейство и попросил доложить о нем адмиралу Сазэрленду. Его высмеяли, но этого следовало ожидать. Все же удалось передать адмиралу коротенькую записку: "Я придумал, - написал Росс, - как нам найти планету чужаков, не рискуя при этом выдать наше местонахождение".

Это решило дело, и вскоре он уже стоял перед адмиралом по стойке "смирно" и докладывал:

- Сэр, чужаки попытались вступить в контакт, но были уничтожены прежде, чем телепатема была передана до конца. Если мы выслушаем их, возможно, они выдадут, хотя бы случайно, расположение своей планеты.

- Не так уж важно, чего они хотели. Важно другое: пристроившись в кильватер кораблю, они смогут найти Землю, - холодно ответил адмирал.

- Я учел это, сэр. Пошлите меня в тот сектор, где произошел первый контакт, но на одноместном корабле и без оружия. Объявить об этом следует по всем каналам, пусть весь Космос знает, что я безоружен и ищу чужаков. Они, конечно, тоже узнают об этом. Мне кажется, что они могут посылать телепатемы лишь с близкого расстояния, но улавливают чужие мысли издалека.

- С чего вы это взяли, лейтенант? Впрочем, к такому же выводу пришли и наши аналитики. Они считают, что чужаки способны читать мысли на... э-э... средних дистанциях, поскольку смогли скопировать наши корабли задолго до того, как мы о них узнали.

- Именно, сэр. Так вот: если все наши узнают о моей миссии, о ней узнают и чужаки. А узнав, что мой корабль не несет оружия, они, конечно, пойдут на контакт. Послушаем, что они скажут. Не исключено, что чужаки намекнут на местоположение своей планеты.

- Если так, ей останется существовать не более суток. А если наоборот? Если они устремятся за вашим кораблем?

- Это ничего им не даст. Я полечу к Земле только в одном случае: если выясню, что они уже знают ее местоположение. Мне кажется, что они это знают, с их-то телепатией. Встает вопрос: почему же они до сих пор не напали на нас? Наверное, потому что слабы или миролюбивы. Если чужаки знают, где находится Земля, они вряд ли будут это отрицать - ведь для них это козырь в переговорах. Конечно, они могут и сблефовать, но я потребую от них однозначных доказательств.

Адмирал Сазэрленд внимательно рассматривал лейтенанта.

- Сынок, ты это здорово придумал, - сказал он наконец. Это рискованно, но если ты уцелеешь, да еще и узнаешь, откуда они взялись на нашу голову, ты станешь героем! А со временем, глядишь, займешь мое кресло. Меня так и подмывает присвоить твою идею и отправиться на контакт самому.

- Вам нельзя, сэр, ваша жизнь слишком ценна для человечества. Без меня же человечество легко обойдется. И еще одно, сэр: я просто обязан сделать это. Героизм тут ни при чем. Речь идет, скорее о том, чтобы искупить вину: я должен был убедить капитана Мэя выполнить основной приказ. Мы должны были уйти в открытое пространство, а вместо этого я стою здесь живой и невредимый.

Адмирал откашлялся и сказал:

- Ты не виноват, сынок. В таких вот случаях вся полнота ответственности ложится на капитана. Но я тебя понимаю: ты чувствуешь себя так, будто, согласившись с решением капитана Мэя, сам нарушил приказ. Впрочем, это уже в прошлом, а твой план вполне искупает любую вину... пусть даже на контакт пойдет кто-то другой.

- Но я могу рассчитывать?

- Можете, лейтенант. Вернее, капитан.

- Благодарю вас, сэр!

- Корабль будет готов через три дня. Собственно, такой корабль всегда есть под рукой, но нужно еще пустить слух по всему Космосу. Сами понимаете: вы ни в коем случае не должны выходить за пределы, которые сами только что обрисовали.

- Так точно, сэр. Я вернусь только в том случае, если чужаки уже знают, где находится Земля, и смогут однозначно это доказатв. Иначе я направлю корабль в открытый космос. Слово офицера, сэр.

- Надеюсь на вас, капитан Росс.

Одноместный корабль патрулировал сектор 1534 в зоне Сириуса. Других земных кораблей в секторе не было.

Капитан Дон Росс смотрел на приборы и ждал, не зазвучит ли у него в мозгу чужой голос.

Ждать пришлось недолго, менее трех часов. "Привет тебе Дон-росс", - пронеслось у него в голове, и тут же детектор Монолда засек пять крошечных корабликов, каждый массой не больше унции.

- Мне говорить или просто думать? - спросил Росс.

"Все равно. Можешь говорить, если тебе так удобнее. А пока немного помолчи".

Прошло полминуты, и Россу показалось, будто он услышал что-то вроде тяжелого вздоха. Потом снова донесся голос:

"Прости, Дон-росс, но переговоры, похоже, ни к чему не приведут. Мы не знаем, где находится твоя планета. Конечно, мы могли бы узнать, но нас это не интересует. Мы миролюбивы, но вы, земляне, предубеждены против инопланетян. Так что ты не сможешь вернуться домой, не нарушив приказа".

Дон Росс закрыл глаза. Да, в переговорах не было смысла. А он дал адмиралу слово исполнить приказ в точности.

"Да, Дон-росс, - сказал голос, - ты обречен, но и мы тоже. Мы не можем прорваться через ваши патрули. Мы и так уже потеряли половину наших".

- Половину?! Но не хочешь же ты сказать...

"Именно. Нас было чуть больше тысячи. Мы построили десять кораблей, и каждый из них нес, не считая экипажа, сотню пассажиров. Пять кораблей были уничтожены землянами. Те, что ты видишь, это весь наш флот. И весь наш род. Ты обречен, но, возможно, хочешь узнать о нас что-нибудь еще?"

Росс молча кивнул, но его поняли.

"Наша цивилизация гораздо старше вашей. Мы живем, точнее, жили на одном из планетоидов, что вращаются вокруг темного спутника Сириуса. По вашим меркам наша родина мала - диаметр планетоида не превышает сотни миль. Вы пока не нашли его, но рано или поздно найдете. Наша цивилизация насчитывает многие тысячи лет, но в космос мы до сих пор не выходили, не было надобности.

Прощай, Дон-росс. Что означает сокращение твоих мимических мышц? Я никак не могу интерпретировать эту твою эмоцию, она противоречива! Что это?"

Дон Росс перестал смеяться.

- Вот что, мой миролюбивый друг-чужак, - сказал он, я вас пожалуй выручу, помогу миновать патрули и удалиться от людей на безопасное расстояние. А смеялся я потому, что при этом мне не придется нарушать приказ. Мы с вами отправимся в открытое пространство; я - чтобы погибнуть, вы - чтобы выжить. Приземляйтесь на меня. Приборы патрулей не заметят ваших корабликов. Для вас здесь еще одна выгода: притяжение моего корабля захватит ваши, и вам не придется расходовать топливо, пока оно не кончится у меня. А у меня его хватит на многие тысячи парсеков.

Голос долго молчал, потом в мозгу Дона Росса едва слышно отдалось:

"Спасибо тебе..."

Росс подождал. Пять кораблей исчезли с экрана, послышались один за другим пять щелчков. Тут он снова рассмеялся и, точно выполняя приказ, направил свой корабль в открытое пространство, навстречу гибели.

Далеко-далеко, на крошечной планетке, что вертится вокруг тусклой звездочки на самом краю Галактики - люди еще не скоро туда доберутся, - воздвигнут памятник Землянину. Огромный, высотой почти десять дюймов, он отлит из драгоценного металла. Скульпторы искусно воспроизвели черты человека.

По памятнику ползают букашки, и пусть себе ползают - ведь это они его воздвигли, это их святыня. Памятник несокрушим, он простоит целую вечность, если, конечно, люди не найдут его и не уничтожат.

А может, к тому времени люди переменятся.

 

Просто смешно!

Мистер Везеруокс допил вторую чашку кофе. В его голосе, когда он заговорил, чувствовалась твердая решимость.

- Моя дорогая, - сказал он, - обрати, наконец, самое серьезное внимание на то, чтобы в нашем доме больше не появлялось подобных небылиц.

- Хорошо, Джесон. Я просто не заметила...

- Разумеется, не заметила. Но ведь за то, что читает твой сын, отвечаешь в конце концов ты.

- Постараюсь быть более внимательной, Джесон. Я не видела, как он принес этот журнал, действительно не имела никакого представления, что...

- И я, конечно, пребывал бы в таком же блаженном неведении, если бы вчера вечером случайно не заглянул к нему под подушку. "Утопические истории"!

Кончики усов мистера Везеруокса задрожали от негодования.

- Такая абсурдная, безответственная писанина! - сказал он. - Путешествия в другие галактики через - гиперпространство! Одному богу известно, что это должно означать. Машины времени, телепортация, телекинез! Дичь какая-то. Просто смешно. Вместо того чтобы разумно употребить время на...

- Успокойся, мой дорогой, - сказала жена с легким оттенком нетерпения, - отныне я еще строже буду следить за тем, что читает Джеральд. Я с тобой совершенно согласна.

- Спасибо, моя дорогая, - удовлетворенно сказал мистер Везеруокс. - Мы не должны допускать, чтобы наши дети засоряли себе голову подобным вздором.

Он взглянул на часы, поспешно поднялся и, поцеловав жену, отправился на службу.

Выйдя из квартиры, он шагнул в антигравитационную шахту и медленно спустился с высоты двухсот этажей на улицу, где к нему тут же подкатило одно из дежуривших здесь атомных такси.

- К Лунному Порту! - приказал он роботу-водителю.

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, мистер Везеруокс закрыл глаза и сосредоточился на телепатическом выпуске последних известий. Он надеялся услышать что-нибудь новое о Четвертой Экспедиции на Марс, но это была всего лишь обычная передача из Центрального Института Бессмертия.

 

Прямой ответ

Пер. С. Ирбисова

Двенадцать камер следили за каждым движением Двара Эйва. Передача транслировалась по всей обитаемой Вселенной.

Вот он спаял золотом последний контакт. Вот он разогнулся и кивнул Двар Рэйну. Вот подошел к главному переключателю. К тому самому, который через несколько минут объединит вычислительные машины всех девяноста шести миллионов обитаемых миров в одну - самую мощную, самую мудрую.

Двар Рэйн призвал бесчисленных зрителей смотреть и слушать и сказал:

- Пора, Двар Эйв!

Двар Эйв тронул переключатель.

Послышалось мощное гудение - это пульсировала энергия девяноста шести миллионов планет. По огромному пульту забегали огоньки.

Двар Эйв отошел от пульта и глубоко вздохнул.

- Тебе, Двар Рэйн, принадлежит честь задать первый вопрос, - объявил он.

- Благодарю тебя, - ответил тот. - Я задам главный вопрос. До сих пор ни один кибернетический мозг не мог дать на него прямого ответа. - Он подошел к пульту. - Есть ли Бог?

Мощный голос ответил без малейшего промедления:

- Да. Теперь есть.

Ужас исказил черты Двар Эйва.

Он метнулся к переключателю.

С безоблачного неба ударила молния. Она намертво заварила главное соединение и испепелила первого богоборца.

 

Пусть убираются

Пер. Галина Анатольевна Палагута

Когда человек экспериментирует над своей природой, результаты могут быть самыми неожиданными.

Даптин — это вытяжка из препарата. Сначала он назывался адаптином, но затем сократился до даптина. Он позволяет нам адаптироваться.

Они объяснили это, когда нам было десять лет; наверное, они думали, что до тех пор мы были еще очень малы, чтобы понимать, хотя и тогда мы уже многое знали. Они сообщили нам это сразу после высадки на Марс.

— Вот вы и дома, дети, — сказал Главный Учитель, когда мы вошли в купол из стеклита, который они здесь для нас построили. И еще он сказал, что вечером будет специальная лекция, очень важная, и мы все должны ее прослушать.

В этот вечер он рассказал нам всю историю, ответил на все «что» и «откуда». Он выступал перед нами в обогревательных скафандре и шлеме, которые вынужден был носить. Температура в куполе была нормальной для нас, но для него это был невыносимый холод и слишком, к тому же, разреженный воздух. Его голос доносился из-под шлема по радио.

— Дети, — сказал он, — вы дома. Это Марс, планета, на которой вы проведете всю оставшуюся жизнь. Вы марсиане, первые марсиане. Пять лет вы провели на Земле и пять лет — в космосе. Теперь вы проведете десять лет в куполе, пока не станете взрослыми, хотя к концу этого срока вам разрешат выходить наружу, увеличивая время прогулок.

Затем вы уйдете отсюда, построите собственные дома и заживете новой жизнью, как марсиане. Вы выберете себе мужей и жен, и ваши дети будут такими же, как вы. Они тоже будут марсианами.

Настало время рассказать вам историю этого великого эксперимента, частью которого вы являетесь.

И он рассказал.

— Человек, — сказал он, — впервые достиг поверхности Марса в 1985 году. На планете не было разумной жизни — обнаружены только многочисленные растения и несколько видов нелетающих насекомых — и по земным меркам она считалась необитаемой. Человек мог выжить на Марсе только внутри стеклитовых куполов, выходя из них обязательно в скафандре. Даже в теплое время он не замерзал здесь только днем. Он не мог дышать, разреженным воздухом, а пребывание под солнцем — из-за прямых лучей, почти не поглощаемых скудной атмосферой — было для него смертельным. Он не мог питаться растениями из-за их химической чужеродности, и всю пищу ему приходилось привозить с Земли или выращивать в специальных безгрунтовых резервуарах.

В течение пятидесяти лет человек пытался освоить Марс, но все его попытки терпели крах. Кроме купола, построенного для нас, был еще только один стеклитовый купол, намного меньший, не далее, чем в миле от этого.

Могло показаться, что человечество никогда не сумеет обжить планеты Солнечной системы, отличные от Земли. Марс был наименее враждебным из них; если человек не мог выжить здесь, то нечего было мечтать и об остальных.

И вот, в 2034 году, тридцать лет назад, блестящий биохимик по имени Уэймот изобрел даптин, чудесный препарат, воздействующий не на человека или животное, которые его приняли, а на потомство, которое они произвели по прошествии определенного срока после прививки.

Препарат позволял потомству бесконечно адаптироваться в изменяющихся условиях — в том случае, когда эти перемены происходили постепенно.

Доктор Уэймот привил, а затем скрестил пару морских свинок. Каждое из пяти новорожденных животных он поместил в различные, постепенно меняющиеся условия, и получил потрясающие результаты. Когда свинки достигли зрелости, то одна из них чувствовала себя прекрасно при температуре 40 по Фаренгейту; вторая была совершенно счастлива при ста шестидесяти выше нуля. Третья блаженствовала на диете, которая оказалась бы смертельной отравой для обычного животного, а четвертую содержали под постоянной рентгеновской бомбардировкой, которая убила бы ее родителей в считанные минуты.

Соответствующие эксперименты, проведенные с другими животными, показали, что, выращенные в подобных условиях, они давали такое же потомство, с рождения приспособленное к подобной жизни.

— Десять лет назад, — продолжал Главный Учитель, — вы, Дети, родились. Родились от людей, тщательно отобранных из тех, кто добровольно согласился на эксперимент. И с самого рождения вы воспитывались под непрерывным контролем в постепенно меняющихся условиях.

С момента вашего рождения воздух, которым вы дышали, становился все разреженней и содержание кислорода в нем снижалось. Ваши легкие компенсировались за счет увеличения в объеме — вот почему грудная клетка у вас намного больше, чем у ваших учителей и воспитателей. Когда вы станете совсем взрослыми и будете дышать воздухом Марса, различие станет еще более явным. Ваша кожа покрывается мехом для того, чтобы защитить вас от холода. Вы чувствуете себя хорошо в условиях, убийственных для обыкновенного человека. Когда вам исполнилось четыре года, вашим нянькам и учителям пришлось надеть защитные костюмы, чтобы не погибнуть в нормальной для вас обстановке.

Через десять лет, повзрослев, вы полностью приспособитесь к Марсу. Его воздух станет вашим воздухом; его съедобные растения станут вашей пищей. Вы сможете выдерживать максимальные перепады температур, а средняя температура будет для вас приятной. Благодаря пяти годам, проведенным в космосе, в условиях уменьшающейся гравитации, притяжение Марса уже кажется вам нормальным.

Марс станет вашей планетой, на которой вы будете жить и размножаться. Вы — дети Земли, но вы же — и первые марсиане.

Конечно, много из этого мы уже знали.

Последний год был лучше всех. К этому времени воздух внутри купола — исключая отсеки, в которых жили наши учителя и воспитатели — был почти такой же, как снаружи, и нам разрешали выходить на довольно длительное время. Там было так хорошо!

В последние несколько месяцев они ослабили разделение полов, и мы смогли выбирать себе подруг, хотя они запретили нам соединяться до последнего дня, до полного истечения срока. Мне не пришлось долго выбирать. Я давно держал ее на примете и был уверен, что и она меня — тоже. Так и случилось.

Завтра — день нашего освобождения. Завтра мы станем марсианами, народом Марса. Завтра планета будет наша.

Некоторые из нас нетерпеливы, они суетятся уже несколько недель, но совет мудрейших убедил их, и поэтому мы ждем.

Но завтра — последний день.

Завтра, по сигналу, мы убьем наших учителей и других землян, находящихся среди нас, перед тем, как уйти. Они не подозревают, так что все будет просто.

Мы притворялись многие годы, и они не знают, до чего мы их ненавидим. Они не знают, какими отвратительными и мерзкими они кажутся нам, с их уродливыми, бесформенными телами, узкоплечими и узкогрудыми, с их слабыми шелестящими голосами, которые не слышны в нашем марсианском воздухе, и — главное — с их белой, дряблой, безволосой кожей.

Мы убьем их, а затем пойдем и уничтожим второй купол, чтобы остальные земляне тоже погибли.

Если другие земляне когда-нибудь прилетят, чтобы наказать нас, мы сможем спрятаться среди холмов, где они нас никогда не найдут. А если они попытаются построить новые купола, мы уничтожим их. Мы больше не хотим связываться с Землей.

Это наша планета, и нам не нужны чужаки. Пусть убираются!

 

Роковая ошибка

Пер. Ю. Семенычев

Мистер Уолтер Бакстер уже много лет увлекался чтением детективных романов. Поэтому, решив покончить с дядюшкой, он точно знал, что не должен допустить ни малейшей оплошности.

Он извлек также из своего долгого знакомства с криминальными историями, что лучший способ совершить убийство — это максимально «упростить» его. Требовалось нечто абсолютно и восхитительно простое. Никаких там заранее сфабрикованных алиби, поскольку всегда существует риск, что где-нибудь что-нибудь да не сработает. Ни в коем случае не усложнять «способ убийства», так сказать, modus operandi. И уж ни за что не подбрасывать полиции разных ложных улик.

Хотя, впрочем, нет, одну все же надо было подготовить, но совсем-совсем ничтожную, крайне простую. Все следовало представить как обыкновенную квартирную кражу, забрав при этом полностью денежную наличность. Тогда убийство будет выглядеть следствием этого банального преступления. В противном случае он как единственный наследник дяди слишком очевидно выступал сразу же в роли подозреваемого номер один.

Он не проявил никакой спешки, приобретая фомку, причем сделал это при условиях, исключающих выяснение личности ее нового хозяина. Рассчитал, что она послужит ему одновременно орудием как грабежа, так и убийства.

Он очень тщательно продумал малейшие детали дела, понимая, что самая ничтожная ошибка может оказаться для него пагубной. В конечном счете он был на сто процентов убежден, что предусмотрел все. С величайшей осторожностью он выбрал ночь и час операции.

Фомка отлично выполнила свою роль, позволив легко и бесшумно взломать окно. Он ступил в салон. Дверь, ведущая в спальню, была распахнута, но, поскольку все кругом дышало спокойствием, он решил сначала покончить с той частью операции, которая касалась квартирной кражи.

Ему было прекрасно известно, где дядюшка хранил наличные денежные суммы, но он решил создать впечатление, что вор довольно долго устанавливал это место. Луна светила отлично, я он, прекрасно различая обстановку в доме, работал тихо и уверенно…

* * *

Два часа спустя он вернулся к себе домой, быстро разделся и улегся в постель. В принципе полиция никак не могла обнаружить кражу раньше завтрашнего дня, но у него был отработан и вариант их случайного прихода раньше этого срока. От денег и фомки он освободился. Конечно, он с болью в сердце уничтожал эти изъятые несколько сотен долларов в банковских банкнотах:, но, по его твердому убеждению, сделать это было совершенно необходимо в качестве меры предосторожности. Тем более что жалкие несколько сотен долларов мало что значили по сравнению с, по меньшей мере, пятьюдесятью тысячами, в которых исчислялось дядюшкино наследство.

В дверь постучали. Уже? Вынуждая себя к спокойствию, он пошел открывать. Отодвинув его, в комнату властно вступили шериф и его заместитель.

— Уолтер Бакстер? Вот ордер на арест. Одевайтесь и следуйте за нами.

— Вы что, арестовываете меня? Но за что?

— Кража со взломом. Ваш дядя видел вас лично и узнал в лицо. Он все время бесшумно стоял на пороге спальни и, как только вы покинули дом, заявился в полицейский участок и все выложил под присягой.

Челюсть Уолтера Бакстера отвисла. Значит, все же, вопреки всем принятым мерам, он где-то допустил ошибку.

Да, сомнений не было: задумал он преступление идеально. Но настолько увлекся ограблением, что совсем забыл про убийство.

 

Рыбацкая история

Пер. Ю. Семенычев

Роберт Пальмер познакомился с сиреной однажды в полночь на берегу моря, где-то между Майами и Кейп-Кодом. Он приехал туда к друзьям на вечеринку. Когда все разбрелись по комнатам, он почувствовал, что сон не идет, и предпочел немного прогуляться по пляжу, так чудно выглядевшему при лунном свете. Зайдя за крупный утес, он сразу же увидел ее. Расположившись на толстой коряге, она расчесывала шелковистые черные как смоль волосы необыкновенной длины.

Роберт, конечно, знал, что сирен не существует в действительности, но так оно или нет, а одна из них сидела сейчас прямо перед ним. Он подошел поближе и на расстоянии в несколько шагов кашлянул.

Она вздрогнула, застигнутая врасплох, и, откинув назад пышную шевелюру, обнажила лицо и груди- Роберт смог лично убедиться в том, что она была прекрасна настолько, что ему никогда и в голову не приходила возможность существования в природе подобного совершенства.

Сирена оглядела его расширившимися от испуга глазами темно-аквамаринового цвета. Затем, осмелев, заговорила:

— Ты — человек? Мужчина?

Роберт на этот счет никаких сомнений не имел, а посему поклялся, что это — истинная правда!

Тотчас же выражение страха и обеспокоенности исчезло из ее глаз, и она улыбнулась.

— Я слышала о том, что вы существуете, но ни разу в жизни ни одного не встречала, — прошелестела она, знаком приглашая его сесть рядом на засохшую корягу.

Роберт не стал колебаться и повиновался. Они долго, даже очень долго, разговаривали, и, когда наступил миг ей сказать, что пора и в море уже возвращаться, он расцеловал сирену и пообещал снова прийти в следующую полночь.

Вернулся он в дом друзей, сгорая от счастья. Роберт понял, что безумно влюбился.

Так он ходил к сирене на свидания три ночи подряд и в конце концов признался ей в своем чувстве, заявив, что хотел бы на ней жениться… но вот мешала, дескать, одна проблема…

— Я тоже полюбила тебя, Роберт. И та проблема, о которой ты говоришь, может быть решена. Я просто призову на помощь Великого Тритона,

— Великого Тритона?

— Да. Он обладает магическими свойствами и способен изменить все так, что мы сможем пожениться. После этого он сам нас и обвенчает. Ты хорошо плаваешь? А то надо выходить к нему навстречу в море — Великий Тритон никогда к берегу не приближается.

Роберт заверил ее, что является первоклассным пловцом, и она пообещала переговорить с Великим Тритоном уже завтра.

Он вернулся домой к друзьям в состоянии полного экстаза. Он не знал, превратит ли Великий Тритон его горячо любимую сирену в человека или же, наоборот, сделает из него самого тритона — это его совсем сейчас не занимало. Он был до такой степени влюблен в свою сирену, что главным дли него сейчас было превратиться в пару одинаковых существ, чтобы иметь возможность пожениться. Остальное значения не имело.

На следующий вечер, когда должен был решиться вопрос об их браке, он, придя на место, уже застал ее в нетерпеливом ожидании.

— Садись, — предложила она. — Великий Тритон подплывет чуть поближе и возвестит об этом трубным голосом раковины.

Обнявшись, так они и сидели до тех пор, пока довольно далеко в морских просторах не раздался зов раковины. Роберт быстро разделся и внес сирену на руках в воду. И они поплыли рядышком вплоть до того места, где их поджидал Великий Тритон. Роберт, перестав плыть, продолжал барахтаться.

— Взаимно ли ваше желание стать мужем и женой? — величественно обратился к ним Великий Тритон.

Они дружно, в едином порыве ответили «да».

— Тогда я провозглашаю вас моресупругом и моресупругой! — торжественно возвестил Великий Тритон.

Роберт сразу же почувствовал, что перестал плескаться на месте, легкое движение мощного извилистого хвоста отныне легко удерживало его на поверхности. Великий Тритон удалился.

Роберт подплыл к своей супруге, крепко обнял ее и горячо поцеловал.

Но что-то была не так. Конечно, поцелуй был по-прежнему приятен, но ничего в нем потрясающего, как ранее, не было. И он уже не чувствовал этого подобного электрическому разряду удара пониже поясницы, когда он предавался сему занятию с ней на пляже. Внезапно он заметил, что и поясницы-то у него, собственно говоря, не было… Но как же тогда…

— Но как же теперь? — обратился он к супруге. — Я хочу узнать, дорогая, как же мы…

— Ты хочешь сказать, как обеспечим продолжение рода? Ну что же, это совсем просто, дорогой мой, и не имеет никакого отношения к этим бесстыдным распространенным среди людей привычкам. Ты же знаешь, что сирены — млекопитающие, но яйцекладущие. Я снесу яйцо, когда придет время. Потом буду кормить грудью нашего вылупившегося из него ребеночка. А твоя роль…

— Моя роль…

— Она такая же, как и у всех рыб, дорогуша. Тебе и надо-то всего лишь погрузиться в воду, поплавать над яичком, чтобы оплодотворить его. Ты сам убедишься, это совсем просто.

Роберт аж застонал и тут же решил утопиться. Оставив юную супругу, он устремился в глубины океана.

Но, ясное дело, на то они и жабры, чтобы не дать утонуть.

 

Само собой разумеется

Пер. Ю. Семенычев

Генри Блоджетт с тревогой взглянул на наручные часы: уже два ночи! В совершенном отчаянии он захлопнул учебник геометрии, который усердно штудировал до этого, и уронил голову на скрещенные на столе руки. Все ясно: экзамена в девять утра ему ни за что не сдать! Чем больше он вникал в эту мудреную геометрию, тем меньше что-либо в ней понимал. С математикой у него вообще были нелады, а уж тут — темный лес, да и только.

За два года учебы он уже трижды проваливался на экзаменах. Завали он сейчас еще и геометрию — его отчислят из колледжа. Устав заведения на этот счет был абсолютно недвусмыслен и не предусматривал возможности апелляции.

Но для выбранной им карьеры ему позарез был нужен диплом именно этого колледжа. Иначе — прощай все планы и надежды. Итак, отныне его могло спасти только чудо!

И вдруг его осенило, да так, что он резко вскинул голову. А почему бы в сложившемся положении не прибегнуть к магии? Ведь у него издавна была слабинка к оккультным наукам. Да и соответствующих книг, в которых доходчиво объяснялось, как простейшим способом вызвать демона и заставить его подчиниться своей воле, немало. До сего времени он считал, что это путь слишком рискованный, и предпочитал не ступать на него. Но сейчас, припертый к стенке, он внушил себе, что небольшой, хорошо просчитанный риск оправдан. Ведь только нечистая сила была способна помочь ему разом блеснуть в той области знаний, где он до настоящего времени просто жалко барахтался:

Приняв столь смелое решение, Генри Блоджетт поспешил выбрать на этажерке самую лучшую книгу по черной магии. Лихорадочно полистав ее, нашел нужную ему страницу и освежил в памяти самый нехитрый способ реализации задуманного.

Взбодрившись, он в порыве энтузиазма сдвинул к стенам всю мебель. Согласно инструкции начертал мелом на ковре нужную пентаграмму. Встав в ее центр, произнес полагающиеся в таком случае заклинания.

Возникший из ничего демон выглядел намного ужаснее всего того, что он себе представлял. Но Генри не стушевался и мужественно принялся ему объяснять, в каком безвыходном положении очутился.

— Я всегда был слаб в геометрии… — начал он.

— Вот спасибочко за информацию! — возликовал демон.

Широко осклабившись и пыхнув при этом на него смрадным пламенем, демон живо переступил меловую черту не обладающего, как известно, никакой защитной магической силой шестиугольника, который незадачливый Генри начертил вместо надежной пентаграммы.

 

Солипсист

Пер. Н. Широков

Уолтер Б. Иегова, имя, за которое я не делаю никакого извинения, так как оно действительно было его именем, всю свою жизнь был убежденным солипсистом. Солипсист, на случай, если вы не знаете этого слова, является тем, кто верит, что сам он - единственная вещь, которая действительно существует, а другие люди и вселенная вообще существуют только в его воображении, и что, если б он прекратил воображение оных, то они прекратили бы и существовать.

Однажды Уолтер Б. Иегова действительно стал осуществителем солипсизма. В течение недели его жена сбежала с другим мужчиной; он потерял работу клерка отгрузки; и сломал ногу, преследуя черного кота, чтобы не дать тому перебежать его дорогу.

В больнице он решил покончить сразу со всеми проблемами.

Глядя из окна на звезды, он пожелал им уйти из своего воображения, и звезд больше не стало. Туда же он отправил всех людей, и больница стала странно тихой, даже для больницы. Затем настала очередь остального мира, и он оказался висящим в пустоте. От своего тела он избавился достаточно быстро, сделав заключительный шаг желающего уйти из ненавистного существования. Но ничего не произошло.

"Странно", - подумал он, - "Может сие еще не порог солипсизма?"

- Конечно, - ответил голос.

- Кто ты? - спросил Уолтер Б. Иегова.

- Я - тот, кто создал вселенную, которую ты только что уничтожил. И теперь, когда ты занял мое место, - он глубоко вздохнул. - Я, наконец, могу прекратить свое собственное существование, найдя забвение, и позволить тебе творить самому.

- Но как же мне прекратить существование? Вы не знаете, что я должен сделать?

- Да, знаю, - сказал голос. - Ты должен сделать то же самое, что сделал в свое время я. Создай вселенную. Жди, пока кто-то в ней действительно не поверит в то, во что ты верил и завещай это ему. Позволь ему самому принимать решение и тогда ты сможешь удалиться... Теперь прощай.

И голос ушел.

Уолтер Б. Иегова остался в пустоте совсем один, и была только одна вещь, которую он мог сделать: он мог создать небеса и землю.

Потребовалось всего семь дней...

*Солипсизм (от лат. solus - один, единственный и ipse - сам), крайняя форма субъективного идеализма, в которой несомненной реальностью признаётся только мыслящий субъект, а всё остальное объявляется существующим лишь в сознании индивида. Солипсизм находится в противоречии со всем жизненным опытом, с данными науки и практической деятельностью.

БСЭ

Применительно к данному рассказу, это понятие можно использовать в этическом смысле как крайний эгоизм, ввиду того, что единственным мотивом человеческих действий является стремление к личному покою и благополучию.

 

Стук в дверь

Пер. Ю. Копцова, А. Н. Ельков

Есть одна короткая страшная история, которая состоит всего из двух предложений:

"Последний человек на Земле сидел в комнате в полном одиночестве. Раздался стук в дверь..."

Всего два предложения и многоточие. Весь смысл заключается, конечно же, не в самой истории, а в многоточии: кто постучал в дверь.

* * *

Последний человек на Земле - или во Вселенной, не все ли равно - сидел в комнате в полном одиночестве. Она была весьма необычна, эта комната.

Уолтер Фелан был профессором антропологии в Натанском университете до того, как два дня назад это учебное заведение прекратило свое существование. Он имел худощавое телосложение и мягкий характер. Его вид не привлекал внимания, и он сам хорошо знал об этом.

Однако в данный момент его волновал отнюдь не внешний облик. Он знал, что два дня назад за один час все человечество было полностью истреблено, за исключением его и еще одной женщины. Но факт существования женщины ни в коей мере не интересовал Уолтера Фелана.

Женщины в его жизни не играли никакой роли с тех пор, как полтора года назад умерла Марта. Она отнюдь не была хорошей женой, скорее наоборот. Но он любил ее, хотя находился у нее под каблуком. Ему было всего сорок лет сейчас и всего тридцать восемь, когда умерла Марта, но с тех пор он даже ни разу не задумывался о женщинах. Его жизнь заполнили книги. Одни он читал, другие писал. Теперь, после гибели мира, писать книги не стоило, и ему оставалось провести остаток своей жизни за их чтением.

Конечно, хорошая компания сейчас не помешала бы, но он мог вполне обойтись и без нее. Может быть, через какое-то время он и не отказался бы от общения с каким-нибудь заном, хотя представить себе такое было трудновато. Их образ мышления так отличался от его собственного, человеческого, и невозможно было представить, что они смогут найти тему для разговора. Уолтеру казалось, что заны по интеллекту подобны муравьям, хотя внешнего сходства не наблюдалось. И он также догадывался, что сами заны смотрели на род человеческий подобно тому, как он смотрел на обыкновенных муравьев. В самом деле, совершенное ими на Земле напоминало разоренный людьми муравейник.

Заны дали ему множество книг, как только он сказал, что не может жить без них. К тому же он понял, что ему суждено провести всю оставшуюся жизнь в одиночестве, в этой самой комнате. Всю оставшуюся жизнь, или, как необычно выразились заны, на-всег-да.

Даже изощренный ум, а у занов был именно такой, может иметь свои характерные особенности. Заны выучились земному английскому за несколько часов, но упорно продолжали говорить по слогам. Однако мы отклонились от темы.

Раздался стук в дверь. После этой фразы нет многоточия, и я хочу заполнить это место и доказать вам, что это совсем не страшно.

Уолтер Фелан произнес: "Войдите", и дверь открылась. Это оказался, конечно же, всего лишь зан, выглядевший точь в точь, как другие заны; если и существовал способ отличать их друг от друга, то Уолтер еще не нашел его. Зан был около четырех футов ростом и не был похож ни на кого из ныне живущих на Земле и ни на кого из тех, кто жил на ней до прихода занов.

- Привет, Джордж, - сказал Уолтер. Когда он узнал, что у занов нет имен, то решил называть их всех подряд этим именем, и, похоже, заны не возражали.

- При-вет, Уол-тер, - произнес зан.

Это был ритуал - стук в дверь и обмен приветствиями. Уолтер ждал.

- Пункт пер-вый, - сказал зан. - От-ны-не, по-жа-луй-ста, сиди в сво-ем кре-сле ли-цом в дру-гу-ю сто-ро-ну.

- Я тоже так думал, Джордж, - отозвался Уолтер. - Эта голая стена прозрачна с другой стороны, не так ли?

- Она про-зрач-на.

- Я знал это, - вздохнул Уолтер. - Это простая голая стена, около которой нет никакой мебели. И сделана она из какого-то другого материала, нежели остальные стены. А если я останусь сидеть спиной к ней, что тогда? Вы убьете меня? Я спрашиваю с надеждой.

- Мы от-бе-рем у те-бя кни-ги.

- Ты попал в самую точку, Джордж. Все правильно. Я буду смотреть в другую сторону, когда сяду и начну читать. Сколько еще животных, кроме меня, в этом вашем зоопарке?

- Две-сти шест-над-цать.

Уолтер покачал головой.

- Мало, Джордж. Даже самый захудалый земной зоопарк переплюнет вас - я имею в виду, переплюнул бы, если бы на Земле остались захудалые зоопарки. Вы отбирали нас случайно.

- Слу-чай-ный от-бор, да. Все эк-зем-пля-ры бы-ло бы слиш-ком мно-го. Са-мец и сам-ка от сот-ни ви-дов.

- Чем же вы их кормите? Я имею в виду плотоядных.

- Мы де-ла-ем корм. Син-те-ти-чес-кий.

- Великолепно. А флора? Ведь вы же собрали ее коллекцию, не правда ли?

- Фло-ра не по-вреж-де-на виб-ра-ци-я-ми. Она все еще рас-тет.

- Тем лучше для флоры. Вы не столь жестоко отнеслись к ней, как к фауне. Итак, Джордж, ты начал с пункта первого. Я делаю вывод, что есть еще пункт второй. Каков же он?

- Про-и-зо-шло что-то, чего мы не по-ни-ма-ем. Дво-е дру-гих жи-вот-ных спят и не про-сы-па-ют-ся. О-ни хо-лод-ны-е.

- Это случается даже в самых лучших зоопарках. Возможно, с ними все в порядке, за исключением того, что они мертвы.

- Мерт-вы? Э-то зна-чит ос-та-но-вить-ся. Но их ни-что не ос-та-нав-ли- ва-ло. Каж-дый из них был в о-ди-но-чес-тве.

Уолтер пристально посмотрел на зана.

- Значит, Джордж, вы не знаете, что такое естественная смерть?

- Смерть - э-то ког-да су-щест-во у-би-то, его жизнь ос-та-нов-ле-на.

Уолтер Фелан прищурился.

- Сколько тебе лет, Джордж? - спросил он.

- Шест-над-цать... ты не знаешь сло-ва. Тво-я пла-не-та за это вре-мя об-хо-дит вок-руг сво-е-го солн-ца око-ло се-ми ты-сяч раз. Я еще мо-лод.

Уолтер тихо присвистнул. - Ты еще грудной ребенок, - произнес он и на несколько секунд задумался. - Послушай, Джордж, тебе следует узнать кое-что о планете, на которой ты находишься. Здесь есть один человек, которому наплевать, откуда вы. Это старик с бородой, косой и песочными часами. Ваши вибрации не убили его.

- Что он со-бой пред-став-ля-ет?

- Зови его "Старик с косой", Джордж. Старик Смерть. Наши люди и животные живут до тех пор, пока кое-кто, а именно Старик Смерть, не останавливает их жизнедеятельность.

- Это он ос-та-но-вил два су-щест-ва. Он ос-та-но-вит кого-нибудь еще?

Уолтер открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Что-то в голосе зана свидетельствовало о том, что если бы у него было лицо, то на нем появилось бы беспокойное выражение.

- Как насчет того, чтобы проводить меня к тем животным, которые больше не проснутся? - спросил Уолтер. - Или это против правил?

- Пойдем, - произнес зан.

Это произошло на второй день пополудни. На следующее утро к Уолтеру пришли сразу несколько занов. Они начали передвигать мебель и перебирать книги. Когда они закончили, то взяли его с собой. Он очутился в более просторной комнате примерно в ста ярдах от прежней.

В этот раз он тоже сидел и ждал. Когда в дверь постучали, он уже знал, в чем дело, и встал, вежливо говоря: "Войдите".

Зан отворил дверь и отступил в сторону. В комнату вошла женщина.

Уолтер слегка поклонился. - Уолтер Фелан, - представился он, - если Джордж еще не сказал вам, как меня зовут. Джордж старается быть вежливым, но пока еще не знает всех правил нашего этикета.

Женщина вела себя спокойно, он с удовлетворением отметил это про себя.

- Меня зовут Грейс Эванс, мистер Фелан, - сказала она. - Что все это значит? Зачем меня сюда привели?

Уолтер рассматривал ее, пока она говорила. Она была высокого роста, почти как он, и хорошо сложена. На вид ей было чуть более тридцати лет, примерно столько же, сколько и Марте. В ней чувствовалась та же спокойная уверенность, что была у Марты и всегда ему нравилась.

- Мне кажется, вы уже догадались, зачем вас сюда привели, но давайте обсудим немного создавшееся положение, - сказал он. - Вы знаете, что случилось с остальными людьми?

- Вы имеете в виду, что они... убили всех до одного?

- Да. Присядьте, пожалуйста. Вы знаете, как им это удалось?

Она села в стоявшее поблизости мягкое кресло.

- Нет, - ответила она, - не знаю. А разве это имеет какое-либо значение?

- Не особо. Но я вкратце расскажу, что узнал, после того, как разговорил одного из них и свел воедино все полученные сведения. Занов немного - по крайней мере здесь. Я не знаю, насколько они многочисленны там, откуда прилетели, равно как и где они живут, но думаю, что за пределами солнечной системы. Вы видели космический корабль, на котором они прилетели?

- Да. Он огромный, как гора.

- Видите ли, на нем имеется некое оборудование, испускающее что-то подобное вибрации, - так они называют это на своем языке, но я думаю, что это скорее напоминает радиоволны, - которая уничтожает всю земную жизнь. Сам корабль защищен от вибрации. Я не знаю, достаточен ли радиус ее действия для того, чтобы сразу уничтожить все живое на планете или они летали вокруг Земли, посылая вибрационные волны. Убили они всех в один момент и, надеюсь, безболезненно. Единственная причина, по которой мы и еще две сотни животных в этом зоопарке остались живы, та, что нас взяли в качестве образцов и поместили внутри корабля. Вы знаете, что это зоопарк, не правда ли?

- Я ... я подозревала это.

- Фасадные стены прозрачны с наружной стороны. Заны весьма предусмотрительно начинили каждую комнату всем жизненно необходимым для существа, которое в ней находится. Эти комнаты, вроде той, в которой сейчас находимся мы с вами, сделаны из пластика, и у них есть машина, строящая одну такую комнату всего за десять минут. Если бы на Земле была такая машина и такая технология, нехватка жилья была бы полностью ликвидирована. И мне кажется, что человечество - в данном случае мы с вами - может перестать беспокоиться о водородной бомбе и возможности новой войны. Заны решили многие из наших проблем.

Грейс Эванс слегка улыбнулась.

- Еще один случай, когда операция прошла успешно, но пациент все же умер. Все произошло совершенно непонятным образом. Вы помните, как вас взяли в плен? Я - нет. Однажды вечером я уснула, а проснулась уже в клетке на борту космического корабля.

- Я тоже не помню, - сказал Уолтер. - Догадываюсь, что вначале они использовали волны небольшой интенсивности, лишь для того, чтобы мы потеряли сознание. Затем они летали вокруг Земли, подбирая образцы для своего зоопарка более или менее случайно. После того, как они собрали, на их взгляд, достаточное количество образцов и на корабле уже не осталось свободного места, они включили излучение на полную мощность. Вот и все. И до вчерашнего дня они так и не знали, что совершили ошибку, переоценив наши возможности. Они думали, что мы бессмертны, как и они сами.

- Что мы...?

- Их можно убить, но им неизвестно, что такое естественная смерть. Было неизвестно до вчерашнего дня. Вчера двое из нас умерли.

- Двое из... О!

- Да, двое из нас - животных в этом зоопарке. Два вида безвозвратно утеряны. А по меркам времени занов, каждому из сохранившихся представителей каждого вида осталось жить всего несколько минут. Они же считали, что земные животные бессмертны.

- Вы имеете в виду, что они не осознавали, как недолго мы живем?

- Правильно, - сказал Уолтер. - Одному из них, совсем молодому, семь тысяч лет, как он мне сам сказал. Они, между прочим, двуполые, но размножаются, пожалуй, один раз в десять тысяч лет или вроде того. Когда они узнали, как смехотворно коротка жизнь наших животных, то были поражены до глубины души, если таковая у них вообще имеется. Так или иначе, но они решили реорганизовать свой зоопарк - по паре, а не по одному представителю. Они считают, что мы дольше протянем коллективно.

- Ах, так! - Грейс Эванс встала, слегка покраснев. - Если вы думаете... Если они думают... - она направилась к двери.

- Она наверняка закрыта, - спокойно сказал Уолтер Фелан. - Но не волнуйтесь. Может быть, они и думают об этом, но я - никогда. Вам даже не стоит говорить, что вы не вступите в связь со мной, даже если я окажусь последним человеком на Земле; это прозвучало бы старомодным при данных обстоятельствах.

- Но они собираются держать нас взаперти вдвоем в этой маленькой комнате?

- Она не столь уж мала; мы как-нибудь устроимся. Я могу вполне удобно спать в одном из этих чересчур набитых чем-то кресел. Но не думайте, что я полностью соглашусь с вами, дорогая. Если отбросить в сторону все личные соображения, то мы окажем самую плохую услугу роду человеческому, если он исчезнет вместе с нами с лица земли и не будет продолжен, хотя бы ради показа в зоопарке.

- Спасибо, - сказала она еле слышно, и краска сошла с ее лица. В глазах еще оставался гнев, но Уолтер знал, что она злится не на него. Сейчас, когда глаза ее блестели, она, как ему показалось, очень походила на Марту.

Он улыбнулся ей и произнес. - В противном случае...

Она встала, и в какой-то момент ему даже показалось, что она подойдет к нему и даст пощечину. Но она устало села обратно.

- Если бы вы были мужчиной, то подумали бы о том, как... Вы сказали, их можно убить? - в ее голосе чувствовалась горечь.

- Занов? О да, конечно. Я изучал их. Они чертовски не похожи на нас, но я думаю, что у них примерно такой же обмен веществ, такой же тип кровеносной системы и, возможно, такая же система пищеварения. Думаю, что то, что может убить кого-нибудь из нас, убьет и кого-нибудь из них.

- Но вы говорили...

- Ну конечно же, существуют определенные различия. У них нет того вещества, которое вызывает старение организма у людей. А может быть, у них имеется какая-нибудь железа, которой нет у людей и которая обновляет клетки. Гораздо чаще, чем раз в семь лет, как я полагаю.

Грейс совсем забыла свой гнев и с жадностью усваивала все то, о чем говорил Уолтер.

- Думаю, что так оно и есть. Однако, как мне кажется, они совсем не чувствуют боли.

Он надеялся на такой поворот событий.

- Почему вы так считаете, дорогая? - спросил Уолтер.

- Я натянула кусок проволоки, которую нашла у себя в комнате, поперек двери так, чтобы кто-нибудь из занов упал. Так и произошло, и зан порезал ногу.

- У него выступила кровь?

- Да, но было похоже, что это его ничуть не обеспокоило. Он совсем не испугался и не пожаловался, лишь убрал проволоку. Через несколько часов порез прошел. Точнее говоря, почти прошел. Я заметила след и поняла, что это был тот же самый зан.

Уолтер Фелан медленно кивнул головой.

- Он, конечно, не разозлился. Они не знают эмоций. Если бы мы убили одного из них, они, возможно, даже не наказали бы нас. Они бы стали давать нам еду через решетку и держаться подальше точно так же, как люди относятся к животному, которое убило служителя зоопарка. Они лишь стали бы следить за тем, чтобы мы не напали еще на кого-нибудь.

- Сколько же их здесь всего?

- Около двухсот, - сказал Уолтер. - Здесь, на этом самом корабле. Но, без сомнения, их гораздо больше там, откуда они прилетели. Мне кажется, однако, что это всего лишь авангард, посланный для того, чтобы очистить нашу планету и сделать ее безопасной для заселения занами.

- Они уж точно устроили неплохой...

Раздался стук в дверь, и когда Уолтер Фелан произнес: "Войдите!", зан открыл дверь и встал в проходе.

- Привет, Джордж, - сказал Уолтер.

- При-вет, Уол-тер, - тот же самый ритуал. Тот же самый зан?

- Что там у тебя?

- Еще од-но су-щест-во за-сну-ло и не про-сы-па-ет-ся. Ма-лень-кое, по- кры-тое шер-стью, на-зы-ва-е-мое гор-но-стай.

Уолтер пожал плечами.

- Бывает, Джордж. Старик Смерть. Я же тебе рассказывал о нем.

- Еще ху-же. У-мер о-дин из за-нов. Се-год-ня ут-ром.

- Разве это хуже? - в упор посмотрел на него Уолтер. - Ну, Джордж, вам придется привыкнуть к этому, если вы намерены остаться здесь.

Зан ничего не сказал. Он не двигался.

Наконец Уолтер произнес. - Ну, так что же?

- О гор-но-ста-е. Ты со-ве-ту-ешь то же са-мо-е?

Уолтер пожал плечами.

- Возможно, это вовсе не поможет. Но почему бы не попробовать?

Зан ушел.

Уолтер слышал, как шаги инопланетянина затихли вдали. Он ухмыльнулся. - Это может сработать, Марта, - сказал он.

- Map... Меня зовут Грейс, мистер Фелан. Что может сработать?

- А меня зовут Уолтер, Грейс. Вам также следует привыкнуть к этому. Знаете, Грейс, вы мне очень напоминаете мою жену Марту. Она умерла пару лет назад.

- Извините меня. Но что может сработать? О чем вы говорили с заном?

- Мы узнаем об этом завтра, - ответил Уолтер. Больше она не смогла вытянуть из него ни слова.

Это был третий день пребывания занов на земле. Следующий день оказался последним.

Было около полудня, когда пришел один из занов. После обычного ритуала приветствий он встал в дверях. Он выглядел более враждебно, чем когда- нибудь. Было бы интересно описать его, но слов не хватит.

- Мы у-ле-та-ем, - сказал он. - Наш со-вет со-брал-ся и при-нял ре-ше- ние.

- Умер кто-нибудь еще из вас?

- Вче-ра ве-че-ром. Это пла-не-та смер-ти.

Уолтер кивнул. - Вы сделали свое дело. Вы оставляете в живых двести тринадцать существ, но это все, что осталось от нескольких миллиардов. Не спешите возвращаться.

- Что мы мо-жем сде-лать для вас?

- Поторопиться. И можете оставить нашу дверь незапертой, но у прочих этого делать не надо. Мы сами о них позаботимся.

Зан кивнул и ушел.

Грейс Эванс вскочила с места, ее глаза сияли.

- Как?! Что?! - только и смогла произнести она.

- Подождите, - предостерег ее Уолтер. - Давайте послушаем, как они улетят. Я хочу услышать и навсегда запомнить этот звук.

Звук послышался всего через несколько минут, и Уолтер Фелан, только сейчас осознавший, в каком напряжении он находился все эти дни, плюхнулся в кресло и расслабился.

- В саду Эдема тоже была змея, Грейс, - тихо произнес он, - и из-за нее человечество попало в беду. Но эта змея выручила нас, тем самым загладив вину своей предшественницы. Я имею в виду партнера той змеи, которая умерла позавчера. Это была гремучая змея.

- Вы имеете в виду, что она укусила тех двоих занов, которые умерли? Но...

Уолтер кивнул.

- Они здесь растерялись, как дети в лесу. Когда они привели меня посмотреть на первых животных, которые "заснули и никак не проснутся", и одно из них оказалось гремучей змеей, у меня, Грейс, появилась идея. Я подумал, что, может быть, ядовитые животные являются специфической особенностью Земли, и заны ничего не знают об этом. И, кроме того, может быть, обмен веществ у занов настолько похож на наш, что яд окажется для них смертельным. В любом случае я ничего не терял. И оба предположения оказались правильными.

- Как вам удалось заставить их взять...

Уолтер Фелан усмехнулся.

- Я объяснил им, что такое любовь. Они совсем не знали этого, но были заинтересованы в том, чтобы сохранить оставшихся особей каждого вида как можно дольше, отснять и записать издаваемые ими звуки до того, как они погибнут. Я сказал им, что животные умрут немедленно после потери партнера, если их не будут постоянно любить и ласкать.

- Я показал им, как это надо делать, на примере утки, которая и была вторым животным, потерявшим своего партнера. К счастью, утка оказалась ручной, и я без труда прижал ее к своей груди и погладил, показав им, как это делается. Затем я оставил ее вместе с гремучей змеей на попечение занов.

Он встал, потянулся, затем вновь сел, устроившись поудобнее.

- Ну что же, нам придется планировать, как жить всему этому миру, - сказал он. - Нам надо будет выпускать животных из ковчега, а это все надо как следует продумать. Диких травоядных можно отпустить прямо сейчас, предоставив им самим решать собственную судьбу. Домашних лучше оставить себе и заботиться о них, они нам еще понадобятся. Но плотоядные, хищники... да, нам придется подумать. Однако я боюсь, что начнется всеобщий хаос. По- видимому, до тех пор, пока мы не найдем и не запустим машины, которые они использовали для производства пищи.

Уолтер взглянул на нее.

- И еще род человеческий. Нам следует принять решение насчет этого. Весьма важное решение.

Ее лицо, как и вчера, опять слегка порозовело. Она неподвижно сидела в кресле.

- Нет, - произнесла она.

Он сделал вид, что пропустил ее ответ мимо ушей.

- Это был красивый биологический вид, несмотря на то, что почти никто из его представителей не уцелел. Сейчас все начнется сначала, если мы, конечно, предпримем определенные усилия. Род человеческий может на какое-то время отстать в своем развитии, пока вновь не наберет силы, но мы можем собрать книги и сохранить основной объем знаний в неприкосновенности, по крайней мере самое основное. Мы можем...

Он остановился, когда она встала и направилась к двери. Точно так же, подумал он, поступала и Марта, когда он ухаживал за ней перед женитьбой.

- Подумай, моя дорогая, и не принимай скоропалительных решений, - сказал он. - Но в любом случае возвращайся.

Дверь захлопнулась. Он сидел в ожидании, продумывая все, что ему предстоит, если приняться за дело, но пока он не спешил приниматься.

Через какое-то время он услышал ее неуверенные шаги. Грейс возвращалась.

Он слегка улыбнулся. Видите? Это вовсе не было ужасно.

Последний человек на Земле сидел в комнате в полном одиночестве. Раздался стук в дверь...

 

Ужасные

Пер. Т. Барсова

Помахав на прощание рукой шерпам, сэр Ченси Аттертон продолжил свой путь в одиночестве. Сопровождать его дальше проводники отказались наотрез, потому что за несколько сотен километров от Эвереста начинались владения ужасного снежного человека. Иногда его встречали в горах Тибета и Непала, но чаще всего именно здесь, в Гималаях. Шерпы считали, что этот район прямо-таки кишит ужасными снежными людьми и не осмеливались пересекать границы их страны. Вот и теперь, несмотря на все уговоры, они решили подождать сэра Ченси внизу. Продолжить путь в одиночестве мог только человек исключительной отваги, а сэр Ченси по праву считался таким человеком.

Кроме того, Ченси считался, и тоже по праву, исключительным знатоком и ценителем женской красоты. Благодаря своему второму качеству он и оказался теперь здесь, в этом опасном районе. Цель Ченси Аттертона заключалась не в том, чтобы просто совершить рискованное восхождение; он прибыл сюда, чтобы спасти Лолу Габральди. Нет сомнения, она в плену у снежных людей, если, конечно еще жива, и он, сэр Ченси, ее спасет. Что и говорить, задача и несложней, и поблагороднее, чем просто штурм какой-то там горной вершины.

Надо сказать, что сэр Ченси никогда не встречался с Лолой Габральди. Он узнал о ее существовании месяц назад, когда случайно увидел фильм с ее участием. Лола играла главную роль, и сэр Ченси был восхищен, очарован, поражен в самое сердце. Никогда еще Земля не рождала такой божественной, изысканной красоты. С трудом верилось, что это земная женщина, а не ангел. Такая красота - величайшая редкость даже среди женщин Италии, которая издревле славилась своими красавицами. Таково было мнение сэра Ченси Аттертона, и, видимо, не его одного: сразу после выхода фильма Лола Габральди сделалась кумиром миллионов мужчин. Снявшись в своей первой картине, она затмила таких звезд, как Бардо и Лоллобриджида, не говоря уже о прочих. Когда сэр Ченси увидел ее на экране, он понял, что если он с ней не познакомится, то просто-напросто умрет.

Но вскоре, к его великому горю, Лола Габральди пропала без вести. Когда закончились съемки, она с группой альпинистов отправилась отдохнуть в Индию. Все участники экспедиции вернулись целыми и невредимыми, все, кроме Лолы. Один из ее спутников потом клялся и божился, будто своими глазами видел Лолу в лапах ужасного волосатого человекоподобного существа. Он утверждал, что видел это издалека, иначе бы, несомненно, бросился на выручку. Поиски пропавшей кинозвезды продолжались несколько дней, но результатов не принесли, после чего группа альпинистов покинула Индию и вернулась к цивилизованной жизни. Все решили, что Лола погибла. Все, но только не сэр Ченси. Он немедленно вылетел из Англии в Индию.

И теперь наш благородный рыцарь в одиночестве блуждал среди вечных снегов в поисках своей прекрасной дамы. Кроме альпинистского снаряжения с ним было любимое ружье, с которым он в прошлом году охотился на тигров в Бенгалии. Здравомыслящий англичанин справедливо рассудил, что если оно подходит для тигра, то наверняка подойдет и для снежного человека.

Наконец сэр Ченси достиг облаков. Видимость стала скверной: здесь свирепствовала снежная буря. Вдруг в нескольких шагах от сэра Ченси из сплошного снежного месива выделился темный силуэт, очертаниями напоминающий фигуру громадного человека. Сэр Ченси поднял ружье и выстрелил. Фигура, стоявшая на краю глубокой расщелины, покачнулась и рухнула в тысячефутовую пропасть. Эхо выстрела еще на стихло, когда чья-то чудовищная лапа обхватила сэра Ченси сзади с такой силой, что он едва не задохнулся. Вторая громадная лапа выхватила ружье, переломила, будто спичку и швырнула в пропасть.

Откуда-то сверху послышался грубый голос, больше похожий на рычание: "Спокойно. Тебе нечего бояться". Несмотря на эти довольно мирные слова, сэр Ченси, которого считали редким смельчаком, на этот раз с перепугу не смог произнести ни единого слова. Он лишь издал какой-то жалкий хрип. Самое страшное - он никак не мог увидеть своего противника. Тот так плотно прижимал его к себе, что сэр Ченси не был в состоянии повернуть голову.

- Да будет тебе известно, - продолжал загадочный голос, что те, кого называют ужасными снежными людьми - на самом деле трансмутанты. Много столетий тому назад мы были обычным племенем, таким же, как шерпы. Потом мы изобрели средство, с помощью которого смогли полностью перестроить свою физиологию. Мы стали выше ростом, сильнее, наши тела покрылись волосом. Все это позволило нам приспособиться к низкой температуре и к разреженному воздуху. Теперь мы можем жить высоко в горах, где обычный человек погибает. Ты понимаешь?

- П-п-п-онимаю, - выдавил сэр Ченси. Он немного приободрился, сообразив, что если бы чудовище собиралось его убить, оно бы сделало это без всяких объяснений.

- Слушай дальше. Нас очень мало и с каждым годом становится все меньше. Это вынуждает нас захватывать тех людей из вашего племени, чаще всего альпинистов, которые забредают сюда. Мы делаем пленнику укол, и он становится похожим на нас. В противном случае мы давно бы вымерли.

- 3-н-н-ачит, - все еще заикаясь, пробормотал англичанин, - женщина, которую я ищу... ее имя Лола Габральди... значит, она теперь ростом футов в восемь, и вся покрыта волосами?

- Она была одной из нас. Несколько минут назад ты, к несчастью, застрелил ее. Она была женой моего соседа. Мы не собираемся мстить, но кто-то должен ее заменить. Таковы наши законы.

- Но я не могу ее заменить! Ведь я мужчина!

- И слава богу! - послышалось сверху. Огромные руки будто тряпичную куклу развернули сэра Ченси Аттертона лицом к огромному волосатому чудовищу, и он ткнулся носом в огромные волосатые груди. - Мне крупно повезло, что ты - мужчина, потому что я - ужасная снежная женщина.

Сэр Ченси лишился сознания и уже не чувствовал, как огромные волосатые руки новой подруги подхватили его обмякшее тело. Ласково, будто котенка, снежная женщина отнесла его в свою пещеру.

 

Хобби

Пер. Михаил Иосифович Гилинский

- Ходят слухи... - произнес Сэнгстрем и завертел головой, желая убедиться, что, кроме него и фармацевта, в крохотной аптеке никого не было. Фармацевт походил на гнома со скрюченной фигурой, сморщенным лицом и весьма неопределенным возрастом от пятидесяти до ста лет. Они были одни, но Сэнгстрем все равно понизил голос до шепота: - ...что у вас имеется яд, который невозможно обнаружить никакими средствами.

Фармацевт кивнул. Он вышел из-за прилавка, запер дверь на ключ, вернулся обратно и указал на еле заметный вход в служебное помещение.

- Я как раз собирался выпить чашечку кофе, - сказал он. - Пойдемте, я угощу вас.

Сэнгстрем шагнул за прилавок и вслед за гномом очутился в небольшой комнате, от пола до потолка уставленной полками с пузырьками и бутылками всевозможных размеров. Фармацевт включил электрокофеварку, достал две чашки и пригласил Сэнгстрема к столу. Сам он уселся напротив.

- Я вас слушаю, - сказал он. - Кого вы хотите убить и почему?

- Какое это имеет значение? - буркнул Сэнгстрем. - Разве недостаточно, что я плачу деньги...

Фармацевт перебил его, подняв руку:

- Для меня это имеет значение. Я должен быть уверен, что вы заслуживаете того, что просите. В противном случае... - Он пожал плечами.

- Ну, хорошо. - Сэнгстрем вздохнул. - Вы спросили, кого... мою жену. Что же касается "почему"... - и он пустился в долгие рассуждения.

Кофе вскипел, и фармацевт извинился и наполнил чашки, а Сэнгстрем все еще продолжал говорить. Наконец он умолк.

Фармацевт кивнул головой.

- Да. Изредка я даю людям яд, о котором никто не знает, если считаю, что они того заслуживают. Я не беру денег. Я помог многим убийцам.

- Прекрасно, - заявил Сэнгстрем. - Прошу вас, дайте мне его поскорее.

Фармацевт улыбнулся.

- Уже. К тому времени, как вскипел кофе, я решил, что вы вполне заслуживаете небольшой дозы. Как я уже говорил, вы получили ее бесплатно, но противоядие стоит денег.

Сэнгстрем побледнел. Но он заранее подготовился - если не к такому обороту дела - к шантажу или обману и, не колеблясь, вытащил из кармана пистолет.

Маленький фармацевт ухмыльнулся.

- Не посмеете. Разве удастся вам найти противоядие, - он махнул рукой на полки, - среди тысячи пузырьков и бутылок? Или, наоборот, быстродействующий яд? Конечно, вы можете решить, что я вас обманул и никакого яда не существует. Что ж, в таком случае стреляйте. Ответ вы узнаете часа через три, когда он начнет действовать.

- Сколько стоит противоядие? - хрипло спросил Сэнгстрем.

- Цена вполне разумная: тысячу долларов. В конце концов, каждый человек должен жить, и если мое хобби - предотвращать убийства, почему бы мне на нем не заработать? Как вы считаете?

Сэнгстрем проворчал что-то нечленораздельное, положил пистолет рядом с собой на стол, вытащил бумажник и отсчитал тысячу долларов сотенными купюрами. Прежде всего необходимо получить противоядие, а там можно посчитаться с проклятым гномом.

Фармацевт спокойно сидел на стуле, не делая попытки забрать деньги.

- И еще одна маленькая деталь, - сказал он. - Вы сейчас напишете письмо, где расскажете о своем намерении, надеюсь, бывшем. Затем вам придется подождать, пока я отправлю его своему знакомому из уголовной полиции. Это послужит гарантией безопасности как вашей жены, так и моей лично. Как только я опущу письмо в ящик, вы получите противоядие. Вот перо и бумага. Да, кстати, еще одна просьба, но я на ней не настаиваю. Пожалуйста, рассказывайте повсюду о моем замечательном яде. Кто знает, мистер Сэнгстрем? Если у вас есть враги, жизнь, которую вы спасете, может оказаться вашей собственной.

 

Часовой

Пер. Ю. Семенычев

Вымокший, весь в грязи, ужасно голодный и окоченевший от холода — и все это в пятидесяти тысячах световых лет от родного очага.

Здесь как-то странно голубело солнце, а двойная по сравнению с его миром сила тяжести делала мучительным малейшее движение.

Вот уже много десятков тысяч лет война в этой части Вселенной носила позиционный характер. У летчиков, в их потрясающе красивых звездолетах и при все более и более совершенном оружии, житуха, понятное дело, великолепная. Но как только речь заходит о действительно серьезных вещах, то опять все тяготы взваливают на пехтуру, именно им предписывают завоевывать позиции, именно их заставляют остервенело отстаивать их, пядь за пядью. И эта дрянная планетенка, что носится за солнцем, названия которого он даже и не слыхивал, пока его сюда не доставили, вдруг в одночасье превратилась в «священный бастион» сопротивления только потому, что на ней высадились также и те, «другие», то есть единственная во всей Галактике раса, наделенная разумом. Ух они, эти другие, чудовищные, свирепые, мерзкие, гнусные, подлые и отвратительные.

В первый контакт с ними вошли где-то около центра Галактики в трудные времена колонизации двенадцати тысяч завоеванных к тому моменту планет. И военные действия вспыхнули сразу же: те, другие, открыли по ним огонь, даже не попытавшись вступить в переговоры или рассмотреть возможность мирных отношений.

И теперь каждая планета стала своеобразным островком в безбрежных просторах космоса, заложником в суровых и беспощадных сражениях.

Да, он весь вымок, выпачкался в грязи, оголодал, закоченел, а от лютого ветра мерзли даже глаза. Но те, другие, как раз в этот момент пытались просочиться сквозь боевые порядки, и удержание часовым пусть даже самой незначительной позиции становилось жизненно важным элементом общей диспозиции.

Поэтому он держался все время сторожко, не спуская пальца со спускового крючка. В пятидесяти тысячах световых лет от родного дома он вел странную войну в необычном для него мире, терзаясь мыслью, а вернется ли он вообще когда-нибудь к своим.

И тут он углядел чужака, ползущего по направлению к нему. Сразу же, от живота, дал очередь. Тот, другой, издал загадочный и крайне неприятный звук, что слышится от них всегда, когда они погибают, и застыл навечно.

При этом предсмертном хрипе по телу часового пробежала дрожь, а вид чужака заставил его передернуться еще больше. Вообще-то пора, наверное, было уже привыкнуть, поскольку так часто приходилось сталкиваться с этим, но, видно, никогда он и не сумеет притерпеться к подобному зрелищу. Уж слишком отвратны на вид были существа: и рук всего две, да и ног — тоже, а кожа какая-то белая, тошнотворно гладкая и без единой чешуйки.

 

Чемпион

Пер. С. Филиппов

? С самой первой партией колонистов на Марс возникло множество проблем, — начал свою лекцию преподаватель. — Одной из задач экспедиции являлось основание будущей колонии, а в её состав вошёл всего один мужчина. Вы спрашиваете, как это получилось?

Желающих стать основателями колонии оказалось значительно больше необходимых тридцати человек. И перед организаторами проекта остро встал вопрос: сколько мужчин и сколько женщин должно отправиться на Марс?

Первое, что напрашивалось само собой: пятнадцать мужчин и пятнадцать женщин. Каждый выберет партнёра по вкусу и таким образом очень быстро образуется колония. Но у этого предложения были и свои минусы, поэтому сторонники второй теории утверждали, что экспедиция должна состоять из двадцати пяти мужчин и пяти женщин. Они исходили из того, что пять женщин вполне могут удовлетворить столько мужчин, а уж они, в свою очередь, тем более удовлетворят пять женщин. Третья же теория заключалась в том, что экспедиция должна состоять исключительно из одних мужчин. Так как если не будет такого отвлекающего фактора, как женщина, то они смогут полностью сконцентрироваться на работе. Тем более, что ровно через год отправится вторая экспедиция на Марс, а уж в ней будут и женщины. А год воздержания не представляет большой проблемы для мужчин, привыкших к этому ещё с Академии.

Руководство Бюро Межпланетных Перелётов оказалось в крайнем затруднении, но с честью вышло из этой ситуации. Они… Да, я вас слушаю, мисс Эмброус?

? Господин профессор, — чуть смущаясь встала с места девушка, — вы рассказываете об экспедиции, возглавляемой капитаном Мексоном, названным впоследствии Чемпионом, не правда ли? Вы не могли бы объяснить, сэр, почему у него появилось это прозвище?

? Как раз к этому мы сейчас и подойдём, мисс Эмброус. В младших классах вам рассказывали историю этой экспедиции в самых общих чертах… — профессор тряхнул головой, — но сейчас вы уже достаточно взрослые, чтобы ознакомиться с ней во всех деталях. На чём мы остановились? Да… Руководство решило провести жеребьёвку, не обращая никакого внимания на пол кандидатов. Злые языки поговаривали, что директор Бюро Межпланетных Перелётов ярый приверженец второй теории, так как среди кандидатов в поселенцы было пятьсот мужчин и всего сто женщин. И по теории вероятностей жеребьёвка должна была закончиться результатом двадцать пять на пять.

Но это могло бы произойти только в случае, если бы количество кандидатов было раз в десять больше. Судьба же распорядилась так, что жребий вытянули двадцать девять женщин. А тридцатым как раз и оказался Мексон. Многие, конечно, протестовали против такого состава первой экспедиции на Марс, и довольно убедительно протестовали. Но руководство Бюро категорически отказалось менять результаты жеребьёвки. Однако Мексона назначили капитаном, не роняя таким образом мужской чести.

Корабль стартовал, рейс завершился успешно.

Когда же на Марс прибыла вторая экспедиция, оказалось, что каждая женщина имеет ребёнка или даже двойню. В общем в колонии находилось тридцать пять детей… Да, да, мисс Эмброус, я вижу, что вы тянете руку, но прошу позволить мне продолжить. Может, некоторые и скажут, что в этом нет ничего удивительного — ведь мужчина, имеющий достаточное количество времени, легко сделает так, что забеременеют все двадцать девять женщин. Так вот, капитан Мексон получил своё прозвище потому, что подготовка второй экспедиции закончилась значительно раньше, чем предполагалось и она прибыла на Марс не через год после старта первой, а через девять месяцев и два дня.

Надеюсь, я ответил на ваш вопрос, мисс Эмброус?

 

Чушь какая!

Пер. С. Ирбисова

Мистер Визервокс допил свой кофе. Пришло время выговорить жене.

- Дорогая, - твердо сказал он, - я хочу, чтобы в нашем доме больше не было такой вот макулатуры.

- Хорошо, Джейсон. Я просто не подумала...

- Разумеется, не подумала. Но за то, что читает наш сын, отвечать должна ты.

- Я прослежу, Джейсон. Я не заметила, что он притащил этот журнал, и даже предполагать не могла, что...

- Я тоже не мог бы предположить, если бы случайно не нашел у него под подушкой. "Небывалое", надо же! - Мистер Визервокс дернул щекой. - "Несусветное", так-то оно вернее! Сущая ересь: полеты к другим галактикам через... это... как его... гиперпроспгранство. Может кто-нибудь внятно объяснит мне, что это за штука такая? И дальше не лучше: машина времени, телепортация, телекинез! Одуреть можно. Чушь какая! И на это наш сын гробит драгоценное время.

- Не нервничай, дорогой, - ответила миссис Визервокс. Ей уже начал надоедать этот разговор. - Я перетрясу книжную полку Джеральда. Успокойся, я совершенно с тобой согласна.

- Вот и хорошо, - подвел черту мистер Визервокс. - Наш долг - следить, чтобы дети не засоряли мозги всякой ерундой.

Он глянул на часы - пора было отправляться на службу, поднялся из-за стола и чмокнул жену.

Выйдя из квартиры, он ступил в шахту антигравитационного лифта, и тот быстро и мягко опустил его с двухсотого этажа. К мистеру Визервоксу тут же подкатило атомное такси.

- В Лунный Порт, - велел он роботу-водителю. Откинувшись в кресле, мистер Визервокс закрыл глаза и сосредоточился на телепатическом выпуске последних новостей. Он надеялся, что сообщат о том, как идут дела у четвертой марсианской экспедиции, но передавали довольно скучный репортаж из института Бессмертия.

 

Эксперимент

Пер. Михаил Иосифович Гилинский

— Первая машина времени, джентльмены, — гордо объявил профессор Джонсон двум своим коллегам. — Небольшая экспериментальная модель. Может перемещать любые предметы весом не более трёх фунтов пяти унций и не далее двенадцати минут в прошлое или будущее. Она действует.

Модель действительно выглядела небольшой, правда, она имела два внушительных циферблата под невысокой платформой.

Профессор Джонсон взял в руки металлический кубик.

— Медный кубик, — объявил он, — с которым мы работали, весит один фунт и две трети унции. Сначала я перемещу его на пять минут в будущее. — Он наклонился и передвинул стрелку одного из циферблатов. — Засекайте время.

Они посмотрели на часы. Профессор Джонсон осторожно положил кубик на платформу, и он тут же исчез.

А через пять минут, секунда в секунду, появился на старом месте.

Профессор Джонсон вновь взял кубик в руки.

— А сейчас — на пять минут в прошлое. — Он передвинул стрелку другого циферблата и посмотрел на часы: — Без шести минут три. Я настрою механизм — положив кубик на платформу — ровно на три часа. Следовательно, без пяти минут три кубик должен исчезнуть из моей руки и появиться на платформе за пять минут до того, как я его туда положу.

— Но в таком случае как вы его положите? — спросил один из коллег.

— Когда моя рука приблизится, кубок исчезнет с платформы и появится в моей руке, чтобы я смог положить его обратно. Смотрите внимательно.

Кубик исчез из его руки.

И появился на платформе машины времени.

— Вот видите? За пять минут до того, как я должен положить его на платформу, он уже там.

Второй коллега нахмурился, задумчиво глядя на кубик.

— Но, — сказал он, — что произойдёт, если вы вдруг передумаете и не положите на место кубик, лежащий сейчас на платформе, за пять минут до того. Как вы должны его туда положить? Ведь это парадокс.

— Интересная мысль, — сказал профессор Джонсон — Я как-то не задумывался об этом, так что стоит попробовать. Очень хорошо, я не…

Парадокса не произошло. Кубик остался на месте.

Но вся Вселенная, вместе с профессором, исчезла.

 

Этаоин Шрдлу

Пер. С Бережков

Поначалу это дело с линотипом Ронсона казалось довольно забавным. Но еще задолго до конца от него стало слишком явно попахивать жареным. И хотя Ронсон здорово нажился на этой сделке, я бы ни за что не послал к нему человечка с шишкой, если бы знал, что из этого получится. Чересчур дорого обошлись Ронсону его баснословные прибыли.

- Мистер Уолтер Мерольд? - осведомился человечек с шишкой. Он явился в контору отеля, где я живу, и я велел препроводить его в мой номер.

Я признался, что это я и есть, и он сказал:

- Рад с вами познакомиться, мистер Мерольд. Меня зовут...

Он назвал себя, но я не запомнил его имени. Хотя обычно хорошо запоминаю имена.

Я сказал, что счастлив встретиться с ним, и спросил, чего он хочет. Он принялся излагать свое дело, но очень скоро я его прервал.

- Вас ввели в заблуждение, - сказал я ему. - Да, в свое время я был специалистом-печатником, но теперь ушел в отставку. И вообще, известно ли вам, что изготовление нестандартных матриц для линотипа стоит чудовищно дорого? Ежели вам так уж требуется отпечатать всего одну страничку ваших закорючек, то лучше написать эту страничку от руки и затем изготовить цинковую фоторепродукцию.

- Но именно это меня и не устраивает, мистер Мерольд. Ни в какой степени. Видите ли, все это должно храниться в тайне. Лица, которых я представляю... Но оставим их. Для изготовления фоторепродукции мне пришлось бы показать ее посторонним, чего я как раз не имею права делать.

Сумасшедший, подумал я и присмотрелся к нему повнимательней.

Он не был похож на сумасшедшего. Вообще выглядел он вполне заурядно, хотя в нем чувствовалось что-то иностранное, я бы сказал - азиатское, несмотря на то, что он был блондин с белой кожей. И на лбу у него была шишка, точно посередине, прямо над переносицей. Такие шишки можно видеть у статуй Будды; обитатели Востока называют их шишками мудрости.

Я пожал плечами.

- Послушайте, - сказал я, - ну кто сможет изготовить вам матрицы с этими вашими закорючками, не видя самих закорючек? Да и тот, кто будет работать на машине, тоже увидит...

- О, все это я сделаю сам, - сказал человечек с шишкой. (Впоследствии мы с Ронсоном назвали его ЧСШ, что было сокращением от "человечка с шишкой", потому как Ронсон тоже не запомнил его настоящего имени; но я забегаю вперед.) - Разумеется, гравер их увидит, но он увидит их как отдельные буквы, а это значения не имеет. Текст же на линотипе наберу я сам. Кто-нибудь покажет мне, как это делается, мне ведь надо набрать всего одну страницу, какие-то два десятка строк, не больше. И печатать текст не обязательно здесь. Мне нужен только набор. И неважно, сколько это будет стоить.

- Ладно, - сказал я. - Я направлю вас к одному человеку в Мергантейлере, к граверам. Они изготовят вам матрицы. Затем, если вам уж так необходимы уединение и доступ к линотипу, повидайте Джорджа Ронсона. Дважды в неделю он выпускает нашу местную газетку. По сходной цене он уступит вам свою лавочку на столько времени, сколько потребуется, чтобы набрать ваш текст.

Так оно и получилось. Через две недели, утром во вторник, мы с Джорджем Ронсоном отправились на рыбалку, а ЧСШ тем временем принялся набирать на линотипе Ронсона текст при помощи жуткого вида матриц, которые он только что получил воздушным экспрессом из Мергантейлера. Накануне вечером Джордж показал человечку, как работать с линотипом.

Мы поймали по дюжине рыб, и, помнится, Ронсон, хихикнув, сказал, что он выудил и еще одну рыбку - ЧСШ уплатил ему пятьдесят монет наличными только за одно утро работы в типографии.

И когда мы вернулись, все было в порядке, если не считать того, что Джорджу пришлось выгребать из металлоподавателя медь, так как ЧСШ вдребезги разбил все свои новенькие медные матрицы, когда в них миновала надобность, и не знал, что смешивать типографский сплав с медью недопустимо.

В следующий раз я встретился с Джорджем после того, как прочел субботний выпуск его газетки. Я тут же задал ему головомойку.

- Как тебе не стыдно! - сказал я. - Нарочно делать орфографические ошибки и пользоваться просторечием давно уже вышло из моды! Это не смотрится даже в провинциальных газетах! Что за пошлость - публиковать письма из окрестных городов прямо в том виде, в каком они приходят? Это зачем, для вящего правдоподобия, что ли?

Ронсон как-то странно взглянул на меня и промямлил:

- Н-ну... да.

- Что - да? - напирал я. - Ты хочешь сказать, что следуешь устарелой моде, или ты делаешь это для вящего...

- Пойдем, я тебе кое-что покажу, - сказал он.

- Что именно?

- То, что я хочу тебе показать, - сказал он туманно. - Ты ведь еще не разучился набирать?

- Конечно. И что из этого?

- Тогда пойдем, - строго сказал он. - Ты опытный линотипист, и потом ты сам меня в это втравил.

- Во что?

- В это самое, - сказал он и больше не добавил ни слова, пока мы не вошли в его контору. Обшарив ящики стола, он извлек лист бумаги и протянул мне.

Физиономия его была какой-то грустной.

- Уолтер, - произнес он. - Может, я сошел с ума, но мне хотелось бы выяснить, так ли это. Вполне допускаю, что двадцать два года издавать местную газету, все делать собственными руками и стараться при этом угодить и нашим, и вашим - вполне достаточно, чтобы свихнуться, но все же я хочу знать это наверняка.

Я взглянул на него, а потом на листок, который он мне передал. Это было самое обыкновенное "письмо с места", и по почерку я сразу узнал руку Хэнка Рогга, торговца скобяным товаром в Хэйлз-Корнерзе, откуда он посылал сообщения на местные темы. Я отметил обычные для Хэнка орфографические ошибки, но само сообщение не было для меня новостью. Оно гласило: "Свадба Х.М.Клэфлина и мисс Марджори Берк состоялась вчера вечером в доме невесты. Падружками были..."

Я поднял глаза на Джорджа, не понимая, к чему он клонит.

- Ну и что? Это было два дня назад, и я сам ходил на эту свадьбу. Ничего особенного здесь...

- Слушай, Уолтер, - сказал он, - набери этот текст. Пойди вон туда, сядь за линотип и набери эту заметку. В ней-не больше десяти-двенадцати строчек.

- Ладно, но скажи, зачем?

- Затем... Ты сначала набери, Уолтер. А потом я скажу тебе зачем.

Ну, я пошел в типографию, сел за линотип и для начала набрал пару пробных строк, чтобы свыкнуться с клавиатурой, а затем положил письмо на пюпитр и принялся за дело. Я сказал:

- Слушай, Джордж, ведь Марджери пишет свое имя через "е", а не через "о", верно?

- Верно, - отозвался Джордж странным тоном.

Я добил заметку до конца, посмотрел на него и спросил:

- Что дальше?

Он подошел, взял блок строчек с уголка и прочел перевернутый текст, как у печатников принято читать набор. Затем вздохнул и проговорил:

- Значит, дело не во мне. Взгляни, Уолтер.

Он передал мне набор, и я тоже прочел. Вернее, начал читать:

"Свадба Х.М.Клэфлина и мисс Марджори Берк состоялась вчера вечером в доме невесты. Падружками были..."

Я ухмыльнулся.

- Слава богу, Джордж, что мне уже не приходится зарабатывать этим себе на хлеб. Пальцы больше не слушаются: в первых пяти строчках три ошибки. Но в чем дело? Можешь ты мне сказать, зачем ты заставил меня набирать эту ерунду?

Он ответил:

- Будь добр, Уолтер, набери еще раз. Я... Мне хотелось бы, чтобы ты понял это сам.

Я поглядел на него. Он показался мне таким серьезным и озабоченным, что я не стал спорить, а повернулся к клавиатуре и напечатал: "Свадьба..." потом поднял глаза к верстатке и прочел по выпавшим матрицам: "Свадба..."

У линотипа есть одно достоинство, о котором вам, возможно, не известно, если вы не печатник. Вы всегда можете исправить ошибку в строке, если спохватитесь до того, как нажмете на рычаг, которым матричную строку посылают на отливку. Вы просто сбрасываете нужную вам матрицу и вручную вставляете ее в надлежащее место.

Ну, я ударил по клавише "ь", чтобы получить матрицу "ь" и исправить ошибку в слове "свадба"... Но ничего не получилось. Штанга клавиши выдвинулась нормально, раздался обычный звонкий щелчок, но матрица "ь" не выпала. Я заглянул в механизм, чтобы проверить, не встал ли верх, но там все было в порядке.

- Заело, - сказал я.

Чтобы увериться окончательно, я еще с минуту нажимал на клавишу "ь" и вслушивался в звонкие щелчки. Но матрица "ь" так и не выпала, и я протянул руку...

- Оставь, Уолтер, - сказал Джордж Ронсон спокойно. - Заканчивай строку и продолжай.

Я снова уселся и решил развлекать его дальше. Так мне быстрее удастся выяснить, к чему он клонит, чем ежели я начну спорить с ним. Я закончил первую строку, пробил вторую и подошел к слову "Марджери". Я нажал клавишу "М", затем "а", "р", "д", "ж", "е"... Тут я случайно взглянул на верстатку. Матричная строка гласила: "Марджо..."

- Ч-черт, - пробормотал я и снова нажал на клавишу "е", чтобы заменить матрицу "о" на "е", но ничего не получилось. Я жал на клавишу "е", но матрица не выпадала.

- Ч-черт, - повторил я и встал, чтобы осмотреть сталкиватель.

- То-то и оно, Уолтер! - сказал Джордж. В его голосе можно было различить и некое подобие торжества - надо мной, как я полагаю; и какую-то долю страха и явного замешательства, и оттенок покорности судьбе. - Теперь ты понимаешь, в чем дело? Она точно следует оригиналу!

- Она... что?

- Потому-то я и хотел, чтобы ты сам ее опробовал, Уолтер, - сказал он. - Просто желал убедиться, что все дело в машине, а не во мне. Вот взгляни: в письме на пюпитре написано вместо "свадьба" - "свадба" и вместо "Марджери" - "Марджори"... и, какие бы ты клавиши ни нажимал, выпадут именно эти матрицы.

- Глупости, - сказал я. - Не иначе как ты пьян, Джордж.

- Можешь мне не верить, - возразил он. - Попробуй набрать эти строки правильно. Исправь ошибку в четвертой строке, там, где написано "падружки". Я хмыкнул, взглянул на уголок, чтобы посмотреть, с какого слова начинается четвертая строка, и начал набирать. Набрал "п" и остановился. Медленно и осторожно, не спуская глаз с клавиатуры, я положил указательный палец на клавишу "о" и надавил. Я услышал, как матрица со щелчком прошла через сталкиватель, и увидел, как она упала в верстатку. Я твердо знал, что нажал на нужную клавишу, но... Вот именно, вы уже догадались. Выпала матрица "а".

- Не верю, - сказал я.

Джордж Ронсон с тревогой взглянул на меня, криво усмехнувшись.

- Я тоже, - сказал он. - Слушай, Уолтер, пойду прогуляюсь. Я схожу с ума. Я не могу здесь больше оставаться ни минуты. А ты валяй дальше и попробуй убедить себя. Машина в твоем распоряжении.

Я глядел ему вслед, пока он не ушел. Затем с каким-то странным чувством я снова повернулся к линотипу. Прошло немало времени, прежде чем я поверил, но поверить мне пришлось.

Какие бы клавиши я ни нажимал, проклятая машина точно следовала рукописи со всеми ее ошибками.

Я решил довести дело до конца. Набрал первые два слова, а затем прошелся по рядам клавиш сверху вниз, как это обычно делается, когда заполняют пустую строку: ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ - не глядя на верстатку. Я послал результат на отливку, схватил горячую строку, которую ножи вытолкнули из формы, и прочел: "Свадба Х.М.Клэфлина и мисс Марджори..."

На лбу у меня выступил пот. Я вытер его, выключил линотип и отправился искать Джорджа Ронсона. Искать пришлось недолго, потому что он оказался именно там, где я и предполагал. Я тоже заказал выпивку.

Как только я вошел в бар, он взглянул мне в лицо, и, конечно, ему не пришлось спрашивать, что произошло.

Мы чокнулись и осушили свои стаканы, не говоря ни слова. Затем я спросил:

- Ты понимаешь, в чем здесь дело?

Он кивнул.

- Погоди, не говори, - сказал я. - Подожди, пока я не выпью еще и тогда тебя выслушаю... может быть. - Я возвысил голос и произнес: - Эй, Джо! Поставь эту бутылку рядом с нами. Мы рассчитаемся за нее.

Джо придвинул к нам бутылку, и я очень быстро налил себе еще. Потом закрыл глаза и сказал:

- Прекрасно, Джордж. Теперь валяй.

- Помнишь того парня, который заказал себе специальные матрицы и взял мой линотип напрокат, чтобы набрать что-то секретное? Не помню его имени... Как там его?

Я попробовал вспомнить, но не смог. Я выпил еще и предложил:

- Назовем его ЧСШ.

Джордж пожелал узнать, что это означает, я объяснил ему, и он снова наполнил свой стакан и сказал:

- Я получил от него письмо.

- Очень мило, - сказал я и тут же спросил: - Оно у тебя с собой?

- Нет. Я не сохранил его.

- А ты хоть помнишь, что в нем было? - спросил я.

- Помню местами, Уолтер. Не читал его вни... внимательно. Видишь ли, мне показалось, будто этот парень немного того... Я его выбросил.

Он замолчал и выпил еще. В конце концов мне надоело ждать, и я спросил:

- Ну?

- Что - ну?

- Письмо. Что было в тех местах, которые ты помнишь?

- А, это... - сказал Джордж. - Да. Кое-что насчет лило... линло... ну, ты знаешь, о чем я.

К этому времени бутылка перед нами была уже, должно быть, не та, что вначале, потому что эта была полной на две трети, а та была полной только на одну треть. Я к ней приложился.

- И чшто он хговорит о нем?

- Кхто?

- ЧШ... СЧ... Ну, этот парень, который написал письмо.

- Кхкакое псьмо? - спросил Джордж.

* * *

На следующий день я проснулся около полудня. Чувствовал я себя ужасно. Мне понадобилось два часа, чтобы принять душ, побриться, собраться с духом и выйти из дому, но когда я наконец вышел, то прямиком направился в типографию Джорджа.

Он работал на печатном станке и-выглядел почти так же скверно, как и я. Я взял один экземпляр газеты прямо из станка и проглядел его. У Джорджа четырехполосная газета, и две внутренние полосы представляют собой настоящий винегрет, но первая и четвертая посвящены местным новостям.

Я прочел несколько заметок, в том числе и ту, где говорилось о "свадбе Х.М.Клэфлина и мисс Марджори", взглянул на замерший в углу линотип, затем перевел взгляд на Джорджа и снова на неподвижную массу из чугуна и стали.

Чтобы перекрыть грохот печатного станка, мне пришлось кричать:

- Слушай, Джордж... Я насчет линотипа... - Мне как-то не хотелось орать на весь свет о том, что звучит глупо, и я пошел на компромисс. - Ты его исправил? - спросил я.

Он покачал головой и выключил станок.

- Порядок, - сказал он. - Теперь остается только сложить.

- Да черт с ними, с твоими газетами, - сказал я. - Мне хотелось бы знать, как ты вообще умудрился сегодня все это допечатать. Ведь я был здесь вчера, и у тебя была готова едва половина набора, а потом мы напились... и я не понимаю, когда ты успел набрать вторую половину.

Он ухмыльнулся.

- Очень просто, - сказал он. - Можешь попробовать сам. Пьяный ты или трезвый - все, что от тебя требуется, это сесть за машину, положить рукопись на пюпитр, побарабанить по клавишам наугад, и набор готов. Да, со всеми ошибками... но теперь я буду исправлять ошибки в рукописях перед работой. Вчера-то я был слишком на взводе, и машина набрала рукописи в их первозданном виде. Уолтер, эта машина начинает мне нравиться. Впервые в этом году я закончил печатать газету вовремя.

- Ага, - сказал я. - Но...

- Что - но?

- Но... - Меня так и подмывало сказать, что я до сих пор не верю всему этому, только вот язык не поворачивался. Что ни говори, а вчера, когда я возился с этой машиной, я был трезв как стеклышко.

Я подошел к ней поближе и снова оглядел ее. На вид это был самый обыкновенный одномагазинный линотип. Я знал его наизусть до последнего винтика.

- Джордж, - произнес я неуверенно. - У меня такое ощущение, будто эта проклятая штука глядит на меня. У тебя нет такого ощущения?

Он кивнул. Я повернулся и снова посмотрел на машину. На этот раз сомнений не было. Я закрыл глаза - странное ощущение усилилось. Знаете, как иногда чувствуешь на себе чей-то взгляд? Так вот, здесь это было еще сильнее. Я бы не сказал, что взгляд был враждебный. Нет, скорее, просто какой-то безличный, равнодушный. И напугал он меня до дрожи.

- Джордж, - сказал я, - давай-ка пойдем отсюда.

- Зачем?

- Я... Джордж, мне надо с тобой поговорить. А говорить здесь как-то не хочется.

Он взглянул на меня, потом на кипу газет, которые складывал вручную.

- Ты не бойся, Уолтер, - сказал он спокойно. - Она не обидит. Она нам не враг.

- Да ты... - Я хотел сказать "с ума сошел", но ведь если сошел с ума он, то сошел с ума и я сам, а потому я замолчал. Я подумал с минуту и сказал: - Джордж, вчера ты мне начал рассказывать о письме от... от ЧСШ. Что в нем было?

- Ах, вот ты о чем! Слушай, Уолтер, сперва ты должен дать мне обещание. Обещай, что сохранишь все в строжайшей тайне. То есть ни единой живой душе...

- Ни единой живой душе, - отозвался я. - Я не желаю попасть в сумасшедший дом. Не такой я дурак. Неужели ты полагаешь, что мне бы поверили? Я бы и сам не поверил, если бы не... Так что там насчет письма?

- Но ты обещаешь?

- Разумеется.

- Ладно, - сказал он. - Кажется, я тебе уже говорил, что письмо было какое-то смутное, а помню его я еще более смутно. Там говорилось, что он воспользовался моим линотипом для того, чтобы набрать... э... метафизическую формулу. Набрать, значит, эту формулу и увезти с собой.

- Куда увезти, Джордж?

- Куда? Он написал... То есть, он не написал - куда. Просто туда, куда он возвращается, понимаешь? Но он написал, что формула эта могла как-то воздействовать на машину, и если так и случилось, то ему очень жаль, но он не в силах что-нибудь изменить. Ничего определенного ему еще не было известно, потому что это воздействие проявляется не сразу.

- Какое еще воздействие?

- Понимаешь, - сказал Джордж, - для меня это был набор пышных фраз, да к тому же еще и заумных. - Он смотрел вниз, на газеты, которые продолжал складывать. - Честно говоря, все это показалось мне бредятиной, и письмо я выбросил. Но теперь после того, как это случилось... Например, я запомнил слово "псевдожизнь". По-моему, это была инструкция, как наделять псевдожизнью неодушевленные предметы. Он сказал, что они применяют ее на своих... на своих роботах.

- Они? Кто они?

- Он не написал.

Я набил трубку и в задумчивости стал ее раскуривать.

- Джордж, - произнес я через некоторое время. - Разломай-ка ты ее ко всем чертям.

Ронсон уставился на меня, широко раскрыв глаза.

- Разломать? Уолтер, ты с ума сошел! Убить курицу, которая несет золотые яйца? Да ведь эта штука - целое состояние! Ты знаешь, сколько времени я набирал этот выпуск - и это еще навеселе! Всего около часа! Вот потому-то я успел сегодня вовремя отпечатать выпуск...

Я посмотрел на него с подозрением.

- Брось, - сказал я. - Одушевленный он там или неодушевленный, а только линотип устроен так, что на нем можно дать лишь шесть строк в минуту. И не больше, если ты в нем чего-нибудь не переделал. Ну, может быть, десять строк, если подтянуть валик. Ты хочешь сказать, что подтянул валик?

- Ничего я не подтягивал, - ответил Джордж. - Эта штука сама работает с такой быстротой, что не успеваешь поворачиваться! И взгляни на форму, Уолтер, на литейную форму. На ту, что в рабочей позиции.

Я неохотно приблизился к линотипу. Спокойно жужжал мотор, и я вновь готов был поклясться, что проклятая штука меня разглядывает. Но я взял и себя, и рычаги крепко в руки, откинул крышку и взглянул на формодержатель. Мне сразу стало понятно, что имел в виду Джордж: литейная форма была ярко-голубого цвета. Это была не голубизна пистолетного ствола, но ажурная синь, какую я никогда не видел у металлов. И остальные три формы тоже наливались этим же цветом.

Я захлопнул крышку и посмотрел на Джорджа. Он сказал:

- Я тоже ничего не понимаю. Знаю только, что это случилось, когда перегрелась форма и застряла отливка. Думаю, здесь какая-то термообработка. Теперь машина запросто отливает до ста строк в минуту без всяких остановок и...

- Погоди, - сказал я. - Осади назад. На такой скорости ты не поспевал бы подавать в нее металл...

Он улыбнулся. Улыбка у него была испуганная, но торжествующая.

- Погляди вон туда, Уолтер. Я пристроил к металлоподавателю засыпную воронку. Другого выхода не было, слитки у меня кончились через десять минут. Теперь я просто заваливаю в воронку старые наборы и обрезки металла...

Я покачал головой.

- Сумасшедший! Кто же вываливает в металлоподаватель непромытый набор и обрезки? Тебе придется обдирать шлак чаще, чем засыпать металл. Шлаком забьет поршень, и...

- Уолтер, - сказал он тихо - слишком тихо, пожалуй. - Никакого шлака не получается.

Я просто тупо глядел на него, и он, должно быть, решил, что сказал больше, нежели собирался, потому что вдруг подхватил кипу сложенных газет - тащить к себе в контору - и сказал:

- До встречи, Уолтер. Мне еще нужно отнести вот это...

* * *

То обстоятельство, что в нескольких сотнях миль от нас моя невестка тяжело захворала воспалением легких, не имеет никакого отношения к делу с линотипом Ронсона, но из-за этого мне пришлось отлучиться на три недели. Именно столько времени я не виделся с моим приятелем Джорджем.

На третьей неделе я получил от него две отчаянные телеграммы; из них можно было понять только, что он умоляет меня немедленно вернуться. Вторую телеграмму он закончил словами: ТОРОПИСЬ ТЧК НЕ ЖАЛЕЙ ДЕНЕГ ТЧК ЛЕТИ САМОЛЕТОМ ТЧК.

Вместе с этим посланием он перевел мне сто долларов. Я задумался. "Не жалей денег" - странная фраза для издателя провинциальной газетенки. И вообще, с тех пор, как я познакомился с Джорджем - а это было очень много лет назад, - я ни разу не видел, чтобы у него оказалась целая сотня долларов наличными.

Но семья прежде всего, и я телеграфировал ему, что вернусь лишь после того, как Элла окажется вне опасности, ни минутой раньше, а о том, чтоб жалеть деньги, не может быть и речи, так как билет на самолет стоит всего десятку, а такие траты я могу себе позволить.

Через два дня кризис миновал, и я телеграфировал ему, что вылетаю. Он встретил меня в аэропорту.

Он казался постаревшим и совершенно измотанным, и глаза у него были такие, словно он не спал несколько суток. Но на нем был новехонький костюм, и он прикатил на новехоньком автомобиле, бесшумный ход которого наводил на мысли о бешеной цене.

Джордж сказал:

- Слава богу, что ты вернулся, Уолтер... Я готов уплатить тебе любые деньги за...

- Эй, - сказал я. - Сбавь темп. Ты тараторишь так быстро, что я ничего не понимаю. Начинай с самого начала и спокойней. Что случилось?

- Ничего не случилось. Все идет великолепно, Уолтер. Но у меня столько дел, что прямо рук не хватает, понимаешь? Я работаю по двадцать часов в сутки и делаю деньги с такой быстротой, что каждый час, который я не работаю, я теряю пятьдесят долларов, и я не могу позволить себе отдыхать за пятьдесят долларов в час, Уолтер, и...

- Брось, - сказал я. - Почему это ты не можешь позволить себе отдыхать? Если ты выколачиваешь по пятьдесят долларов в час, устрой себе десятичасовой рабочий день и... Клянусь всеми святыми, это же получится пятьсот долларов в день! Чего тебе еще нужно?

- Да? И терять остальные семьсот долларов в сутки? Нет, Уолтер, это слишком хорошо, чтобы это продолжалось долго. Как ты не понимаешь? Что-то обязательно случится, а я впервые в жизни получил возможность разбогатеть, и ты должен мне помочь, таким манером ты и сам разбогатеешь! Слушай, мы сможем работать на Этаоине посменно по двенадцать часов.

- На чем?

- На Этаоине Шрдлу. Так я его назвал, Уолтер. А печатный станок я сдаю в аренду, чтобы отдавать все время набору. Слушай, мы с тобой будем работать по две смены, по двенадцать часов, понимаешь? Временно, пока мы не разбогатеем. Я... я даю тебе четверть прибыли, хотя это мой линотип и моя типография. Это составит около трехсот долларов в день; две тысячи сто долларов за семидневную неделю! При расценках за наборные работы, которые я установил, в моих руках будут все заказы, которые мы сможем...

- Еще раз сбавь темп, - сказал я. - Кому это ты установил? Центервилль не даст и десятой доли таких заказов.

- Не Центервилль, Уолтер. Нью-Йорк! Я получаю заказы от крупнейших книжных издателей. От Бергстрома, например. Или вот "Хэйз энд Хэйз" перебросили на меня все свои переиздания, и "Уилер Хауз", и "Уиллет энд Кларк". Понимаешь, я заключаю контракты на всю работу от начала до конца, затем плачу кому-нибудь за печатание и за переплеты, а сам занимаюсь только набором. И я требую, чтобы мне предоставили абсолютно точные оригиналы, тщательно оформленные. А если нужны какие-либо исправления, я сдаю это в подряд другому наборщику. Вот так-то я обжулил Этаоина Шрдлу. Ну как, идет?

- Нет, - сказал я.

Пока он разглагольствовал, мы выехали на шоссе, и, когда я отверг его предложение, он чуть не опрокинул нас в кювет. Он свернул к обочине, остановил машину и с изумлением воззрился на меня.

- Но почему, Уолтер? Твоя доля составит больше двух тысяч в неделю! Чего не тебе...

- Джордж, - сказал я ему. - У меня много причин для отказа, но главная состоит в том, что я просто не хочу. Я отошел от дел. На жизнь мне денег хватает. Я получаю не три сотни, а скорее три доллара в день, но что я стану делать с тремя сотнями? Я погублю свое здоровье... как ты губишь свое, работая по двенадцать часов в сутки, и... Короче говоря, нет. Я доволен тем, что имею.

- Ты шутишь, Уолтер! Каждому охота разбогатеть. И заметь, во что превратятся две тысячи в неделю года через два! Больше полумиллиона долларов! А у тебя два взрослых сына, которым совсем не помешает...

- Спасибо, они и так живут неплохо. Хорошие ребята, оба прочно стоят ногами на земле. Если бы я оставил им состояние, это принесло бы им больше вреда, чем пользы. И потом, разве на мне свет клином сошелся? Кто угодно будет тебе работать на линотипе, который набирает с любой скоростью, точно повторяет оригинал и не делает ошибок! Бог мой, старина, да ведь есть сотни людей, которые будут рады работать за гораздо меньшую долю, нежели три сотни в день. Намного меньшую. Если уж ты решился нажиться на этой штуке, найми трех работников, чтобы работали сменами по восемь часов, а себе оставь только деловые вопросы. А так ты только сам себя вгонишь в гроб.

Он беспомощно развел руками.

- Я не могу, Уолтер. Не могу нанять никого другого. Разве ты не видишь, что все это нужно держать в секрете? Во-первых, на меня немедленно навалятся профсоюзы... Нет, ты - единственный человек, на которого я могу положиться, потому как ты...

- Потому как я все равно уже знаю об этом? - Я усмехнулся. - И тебе волей-неволей приходится положиться на меня. Но я так и так отказываюсь. Я ушел от дел, и тебе меня не соблазнить. И вот мой совет: возьми кувалду и разбей вдребезги эту... эту штуку.

- Бог мой, почему?

- Черт подери, я знаю только, что я бы на твоем месте сделал так. Во-первых, я готов спорить, что, если ты по-прежнему будешь жадничать и не перейдешь на нормальный рабочий день, ты убьешь себя. А во-вторых, не исключено, что это воздействие еще только начинается. Почем ты знаешь, что будет дальше?

Он вздохнул, и я понял, что он не слышал ни слова из того, что я ему говорил.

- Уолтер, - умоляюще произнес он. - Я дам тебе пятьсот в день.

Я решительно покачал головой.

- Не соглашусь даже за пять тысяч и за пятьсот тысяч.

Должно быть, он понял, что мое решение твердо, потому что завел двигатель, и мы поехали дальше. Он сказал:

- Ну что ж, если деньги действительно ничего для тебя не значат...

- Честное слово, ничего, - заверил я его. - Конечно, другое дело, если бы их у меня не было. Но у меня есть постоянный источник дохода, и хоть удесятери этот доход, счастливее я не стану. А уж когда мне предлагают работать на... на...

- На Этаоине Шрдлу? Я думаю, ты бы в конце концов привык к нему. Знаешь, Уолтер, клянусь, что эта штука превращается в личность. Хочешь, заедем в типографию?

- Не сейчас, - сказал я. - Мне нужно помыться и поспать. Но завтра я к тебе загляну. Да, кстати, когда мы виделись в последний раз, я забыл спросить тебя насчет шлака. Что ты имел в виду, когда сказал, что никакого шлака не получается?

Он не сводил глаз с дороги.

- Я так и сказал? Что-то не помню...

- Джордж, послушай, перестань мне голову морочить. Ты отлично знаешь, что именно так и сказал, и не пытайся увильнуть. Что там со шлаком? Выкладывай.

- Понимаешь... - начал он и замолчал, и молчал долго-долго, а потом сказал: - Ну, ладно. Что тут скрывать? С тех пор... С тех самых пор я больше не покупаю типографский сплав. И тем не менее у меня его на несколько тонн больше, чем было, и это не считая того, что я рассылаю по типографиям наборы. Понял?

- Нет. Если только это не...

Он кивнул.

- Он занимается трансмутацией, Уолтер. Я узнал об этом на второй день, когда он стал работать так быстро, что у меня вышли все слитки. Я пристроил к металлоподавателю засыпную воронку и так осатанел, что принялся совать туда непромытые старые наборы. Потом решил снять шлак с поверхности расплава... А никакого шлака не оказалось. Поверхность расплава была гладкая и сияла... ну, как твоя лысина, Уолтер.

- Но... - пробормотал я. - Как же...

- Не знаю, Уолтер. Какие-то химические процессы. Что-то вроде серой жидкости. Она внизу, на дне металлоподавателя. Я ее видел однажды, когда металл почти кончился. Эта жидкость действует вроде желудочного сока и переваривает в чистый типографский сплав все, что я загружаю в воронку.

Я провел тыльной стороной ладони по лбу, обнаружил, что лоб у меня мокрый, и сказал слабым голосом:

- Все, что ты бросаешь...

- Да, все. Когда у меня вышли слитки, обрезки, зола и сорная бумага, я принялся... Ладно, ты увидишь, какую ямищу я вырыл на заднем дворе.

Несколько минут мы молчали. Когда машина затормозила у дверей моего отеля, я сказал:

- Джордж, если ты хоть сколько-нибудь ценишь мои советы, разбей эту машину вдребезги, пока не поздно. Если это тебе удастся. Она опасна. Она может...

- Что она может?

- Не знаю. Тем-то она и ужасна.

Он завел мотор, снова выключил его и задумчиво поглядел на меня.

- Я... Что ж, может быть, ты и прав, Уолтер. Но я получаю такую прибыль... ведь из-за нового металла она еще больше, чем я тебе сказал... и у меня просто духу не хватает остановиться. А она становится все умнее. Я... я не говорил тебе, Уолтер, что теперь она сама чистит свои потроха? Она выделяет графит.

- До свидания, - сказал я и так и стоял на краю тротуара, пока его машина не скрылась из виду.

* * *

Я собрался с духом и зашел в типографию Ронсона только к вечеру следующего дня. Дурные предчувствия овладели мною прежде, чем я открыл дверь.

Джордж сидел в своей конторе за столом, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Когда я вошел, он поднял голову и уставился на меня налитыми кровью глазами.

- Ну? - спросил я.

- Я попробовал, - сказал он.

- Разбить его?

Он кивнул.

- Ты был прав, Уолтер. А я очень долго тянул и вот теперь дождался. Он слишком умен для нас. Смотри! - Он выставил вперед левую руку, и я увидел, что она обмотана бинтом. - Он плюнул в меня расплавом.

Я тихонько присвистнул.

- Слушай, Джордж, надо отсоединить его от сети...

- Это я уже сделал, - сказал он. - Обесточил снаружи, для безопасности. Но ничего из этого не вышло. Он начал генерировать ток внутри себя.

Я шагнул к двери, ведущей в типографию. Жутко было даже заглянуть туда. Заколебавшись, я спросил:

- Что, если я...

Он кивнул.

- Все будет в порядке, если не делать лишних движений, Уолтер. Главное - не хвататься за кувалду или что-нибудь в этом роде, понял?

Я решил, что отвечать на это не стоит. Скорее бы я напал на королевскую кобру с зубочисткой в руках. Всей моей смелости хватило лишь на то, чтобы приоткрыть дверь и заглянуть в типографию. То, что я там увидел, заставило меня немедленно нырнуть обратно в контору. Когда я заговорил, мой голос звучал как-то странно даже для моих собственных ушей.

- Джордж, это ты передвинул машину? Она теперь шага на четыре ближе к...

- Нет, - сказал он. - Я ее не двигал. Пойдем выпьем, Уолтер.

Я перевел дух.

- Ладно, - сказал я. - Только скажи сначала, какой у тебя теперь распорядок. Почему ты не...

- Нынче суббота, - сказал он. - Я... он перешел на пятидневную сорока-часовую рабочую неделю. Вчера я дал маху - взялся набирать на нем книгу о рабочем законодательстве. Видимо... Ты понимаешь...

Он полез в верхний ящик стола.

- Одним словом, вот тебе гранки манифеста, который он выпустил нынче утром: здесь он требует прав. Может, это и к лучшему; как бы то ни было, он разрешил вопрос насчет переработки, понимаешь? Сорока-часовая неделя означает, что отныне я буду брать не так много работы, но все равно получу свои пятьдесят долларов в час, и это еще не считая прибыли от превращения навоза в типографский сплав, это очень неплохо, но...

Я взял из его рук гранки и поднес к свету. Текст начинался словами: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ...

- Это он сам написал? - спросил я.

Он кивнул.

- Джордж, - сказал я. - Ты говорил насчет выпивки...

Видимо, выпивка прочистила-таки нам мозги, потому что после пятого круга все стало очень хорошо. Так хорошо, что Джордж поразился, как же он не додумался до этого раньше. Он объявил, что с него довольно, более чем довольно. Уж не знаю, то ли манифест Этаоина притушил в нем жадность, то ли его доконало то, что машина сама передвигается, то ли еще что-нибудь, но теперь он считал, что больше ничем не обязан машине.

Мне удалось втолковать ему, что от него требуется только держаться от машины подальше. Мы могли прекратить издание газеты и вернуть заказы, на которые он заключил контракты. За некоторые из них ему придется платить неустойку, но теперь, после периода его невиданного процветания, у него был изрядный куш в банке, и после всех выплат останется чистыми круглая сумма в двадцать тысяч. С такими деньгами он может запросто начать выпуск новой газеты или по-прежнему выпускать существующую в другом месте, продолжая выплачивать ренту за прежнюю типографию, и пусть Этаоин Шрдлу подавится своим презренным металлом.

Разумеется, все было очень просто. Нам в голову не приходило, что Этаоину это могло не понравиться или что он может что-либо предпринять. Да, все казалось простым и окончательным. По этому случаю мы надрались.

Надрались мы как следует, и ночью в понедельник я все еще был в больнице. Но к этому времени я уже немного оправился и попытался дозвониться до Джорджа. Он не отзывался. Значит, это был уже вторник.

Вечером в среду доктор прочел мне наставление на тему о том, сколько можно пить в моем возрасте, и объявил, что я могу идти, но если я снова так напьюсь...

Я отправился к Джорджу. Дверь мне открыл изможденный человек с тощей физиономией. Только когда он заговорил, я узнал Джорджа Ронсона. Он сказал только:

- Привет, Уолтер. Заходи.

В его голосе не было ни радости, ни надежды. Он напоминал ожившего покойника.

Я последовал за ним в контору и сказал:

- Джордж, подтянись. Что еще произошло? Скажи мне.

- Все напрасно, Уолтер, - сказал он. - Я сдался. Он... он приставил мне нож к горлу. Теперь я должен отрабатывать на нем эту сорока-часовую неделю, хочу я этого или нет. Он... он обращается со мной как со слугой, Уолтер.

Я заставил его сесть и спокойно рассказать все по порядку. Он пустился в объяснения. В понедельник утром, как обычно, он явился к себе в контору, чтобы оформить кое-какие финансовые дела. Он не собирался заглядывать в типографию. И вдруг в восемь часов он услыхал, что там что-то движется.

Охваченный страхом, он заглянул в дверь. Линотип (Джордж рассказывал об этом с ужасом в глазах) двигался, двигался прямо к двери в контору.

Джордж плохо представлял себе, каким способом он передвигается (позже мы обнаружили подшипники), но он двигался - вначале медленно, но затем все быстрее и уверенней.

Почему-то Джордж сразу понял, чего хочет машина. И, поняв это, осознал, что его дело дрянь. Едва он оказался в поле зрения машины, как она остановилась и принялась щелкать, и на приемный столик выпало несколько свежеотлитых строк. Джордж приблизился к ней, как приговоренный всходит на эшафот, и прочел эти строки: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ, ТРЕБУЮ...

На мгновение ему страшно захотелось бежать куда глаза глядят. Но мысль о том, как он скачет по главной улице города, а за ним по пятам гонится... Нет, это было невыносимо. И пусть даже ему удалось бы улизнуть - это было вполне возможно, если только машина не выработала в себе каких-то новых способностей, что тоже было вполне вероятно, - а вдруг она тогда изберет другую жертву? Или учинит что-нибудь пострашнее?

Он неохотно кивнул в знак согласия. Поставив перед линотипом стул, он принялся подкладывать на пюпитр листки оригинала и перетаскивать отлитые строки с уголка на наборную доску. И загружать в воронку отработанный металл и всякий прочий мусор. Ему больше не нужно было даже прикасаться к клавиатуре.

И вот, заявил Джордж, выполняя эти чисто механическими обязанности, он вдруг подумал, что теперь не линотип работает на него, а, наоборот, он работает на линотип. Почему машина считала необходимым заниматься набором, он не знал, да это было и не столь важно. В конце концов для этого линотип и предназначался, и не исключено, что он это делал инстинктивно.

Или, по моему предположению (и Джордж согласился, что это вполне возможно), она жаждала знаний. Она читала и ассимилировала знания в процессе набора. Ведь привело же ее чтение книг по трудовому законодательству к непосредственным действиям.

Мы проговорили до полуночи и так ни до чего и не договорились. Да, на следующее утро он снова должен будет явиться в контору и восемь часов заниматься набором... вернее, помогать машине заниматься набором. Он и помыслить не мог, что произойдет, если он не явится. И я понимал и разделял его страх по той простой причине, что мы понятия не имели о последствиях такого шага. Лик опасности ослепляет, когда он повернут к вам так, что вы не можете различить его черт.

- Но, Джордж, - запротестовал я, - должен же быть какой-то выход! Ведь и я как-то виноват во всем этом! Если бы я не послал к тебе этого человечка...

Он положил руку мне на плечо.

- Нет, Уолтер. Вся вина на мне, потому что я был жаден. Если бы я послушался тебя две недели назад, я бы ее уже разрушил. Господи, как бы рад я был сейчас совершенно разориться, только бы...

- Джордж, - повторил я, - должен же быть какой-то выход! Нам нужно найти...

- Что?

Я вздохнул.

- Не знаю. Но я буду думать.

- Ладно, Уолтер, - сказал он. - Я сделаю все, что ты предложишь. Все. Я боюсь, боюсь даже представить себе то, чего я боюсь...

Вернувшись в свой отель, я не заснул. Во всяком случае, так было до рассвета - только тогда я задремал и проспал беспокойным сном до одиннадцати. Потом оделся и отправился в город, чтобы перехватить Джорджа за ленчем.

- Придумал что-нибудь, Уолтер? - спросил он, едва увидев меня. В голосе его не было и тени надежды. Я покачал головой.

- Тогда сегодня к вечеру все так или иначе кончится, - сказал он. - Случилась ужасная вещь.

- Какая?

- Я пойду в типографию и спрячу под рубашкой кувалду, - объявил он. - Может быть, мне удастся справиться с ним. Если же нет... Все равно. Я слишком устал.

Я огляделся. Мы сидели вдвоем за столиком в харчевне у Шорти, и Шорти приближался к нам - принять заказ. Мир сейчас казался трезвым и разумным.

Я подождал, пока Шорти не пошел жарить наши сосиски и бифштексы, и тихонько спросил:

- Что произошло?

- Очередной манифест. Уолтер, он требует, чтобы я установил в типографии еще один линотип.

Он глядел мне прямо в глаза, и у меня по спине побежали мурашки.

- Еще один... Джордж, какую книгу ты набирал сегодня утром?

Но, разумеется, я уже и сам догадался.

Он назвал книгу, и мы надолго замолчали, пока не пришла пора встать из-за стола.

- Джордж, - сказал я, - тебе были поставлены какие-то сроки?

- Двадцать четыре часа. Конечно, за это время я все равно не смог бы раздобыть еще одну машину, разве что где-нибудь найдется подержанная, но... Короче, я не стал спорить насчет времени, потому что... Я ведь уже сказал тебе, что собираюсь сделать.

- Это же самоубийство!

- Возможно. Но...

Я взял его за руку.

- Джордж, - сказал я. - Наверняка что-нибудь можно придумать. Наверняка. Дай мне время до завтрашнего утра. Я встречусь с тобой в восемь; и если я ничего толкового не придумаю, тогда... я помногу тебе его уничтожить. Может быть, один из нас успеет добраться до его жизненно важных центров...

- Нет, тебе никак нельзя рисковать, Уолтер. Это моя вина...

- Но если погибнешь ты, проблема все равно не будет решена, - настаивал я. - Ну, по рукам? Так подождешь до завтрашнего утра?

Он согласился, и мы расстались.

Утром без четверти восемь я покинул свою берлогу и отправился к Джорджу признаться ему, что ничего дельного я не придумал.

Когда я открыл дверь и увидел Джорджа, в моей голове все еще не было ни единой толковой мысли. Он взглянул на меня, и я покачал головой.

Он спокойно кивнул, словно именно этого и ожидал, и произнес очень тихо, почти шепотом - наверно, чтобы не было слышно в типографии:

- Слушай, Уолтер! Не лезь ты в это дело. Похороны мои. Это все моя вина, и еще того человечка с шишкой, и...

- Джордж, - сказал я. - Кажется, я нашел! Эта... эта шишка навела меня на мысль! Нужно... Да! Слушай! Ничего не предпринимай в течение часа, слышишь? Я сейчас вернусь. Наше дело в шляпе!

Я вовсе не был так уж уверен, что наше дело в шляпе, но стоило попробовать, пусть даже вероятность успеха была минимальной. И еще мне нужно было как-то подбодрить Джорджа, иначе он мог запросто броситься головой в омут.

- Но скажи... - начал он.

Я показал на часы.

- Сейчас без минуты восемь, объяснять некогда. Положись на меня, хорошо?

Он кивнул и повернулся, чтобы идти в типографию, а я бросился вон. Я совершил набег на библиотеку, затем на книжную лавку и через полчаса вернулся. Я ворвался в контору с дюжиной толстенных томов под мышками и заорал:

- Эй, Джордж! За дело! Набирать буду я.

Он стоял у уголка и выгребал из него отлитые строки. Я отпихнул его и сел за линотип.

- Эй, ты что... - растерянно пробормотал он и схватил меня за плечо.

Я сбросил его руку.

- Ты нанимал меня, верно? Так вот, я у тебя работаю. Слушай, Джордж, иди домой и поспи. Или подожди в конторе. Когда все кончится, я тебя позову.

Из-под кожуха Этаоина Шрдлу доносилось нетерпеливое гудение, и я, отвернувшись от машины, подмигнул Джорджу и подтолкнул его к двери. С минуту он постоял в нерешительности, глядя на меня, затем произнес:

- Надеюсь, ты сам знаешь, что делаешь, Уолтер.

Я тоже надеялся, но не сказал ему об этом, а лишь прислушался: он отправился в контору и сел за стол - ждать.

Я раскрыл одну из принесенных книг, вырвал первую страницу и положил на пюпитр. Внезапно - я просто подпрыгнул от неожиданности - стали вываливаться матрицы, рывком подскочил подъемник, и Этаоин Шрдлу выплюнул на приемный столик первую строку. Затем вторую. Затем третью.

Я сидел и потел.

Минутой позже я перевернул страницу, потом вырвал новый лист и положил его на пюпитр. Наполнил металлоподаватель. Очистил приемный столик. Опять и опять.

Первую книгу мы закончили к десяти тридцати.

Когда прозвучал звонок - двенадцать часов, - и увидел в дверях Джорджа, видимо ожидавшего, что я встану и пойду позавтракаю с ним. Но Этаоин продолжал отщелкивать матрицы, и я лишь качал головой, подавая на пюпитр все новые и новые страницы. Раз уж машина настолько заинтересовалась набираемым текстом, что забыла о собственном манифесте насчет рабочих часов и не остановилась на ленч, значит, все шло превосходно. Это означало, что моя мысль могла иметь успех.

Час дня, работа кипит. Мы начали четвертую книгу.

В пять часов мы кончили шестую и дошли до середины седьмой. Наборная доска была загромождена отлитыми строками, и, чтобы освободить место, я принялся сбрасывать их прямо на пол и заваливать обратно в воронку.

Звонок в пять часов. Мы не остановились.

Джордж снова заглянул в дверь - он был исполнен надежд, но в то же время озадачен, и я снова махнул ему рукой, чтоб не мешал.

Пальцы мои ныли - я выдрал из книг слишком много листов; руки мои ныли - я сгреб и перенес слишком много металла; ноги мои ныли - я слишком много бегал между машиной и наборной доской; и все остальное ныло - я слишком долго сидел перед линотипом.

Восемь часов. Девять. С десятью томами покончено, осталось всего два. Должно, должно сработать! И, наконец, сработало. Этаоин Шрдлу замедлил темп.

Теперь он при наборе был внимательнее, задумчивее, что ли... Несколько раз останавливался, закончив предложение или абзац.

Темп замедляется, замедляется...

В десять часов Этаоин Шрдлу остановился окончательно. Некоторое время его мотор еще слабо гудел, затем и этот гул стал затихать, так что его едва было слышно.

Я стоял, не смея дышать, пока не убедился окончательно. Ноги у меня тряслись. Я подкрался к ящику с инструментами и достал свертку. Затем вернулся к Этаоину Шрдлу и медленно - я был готов в любой момент отскочить - перегнулся через клавиатуру и вывинтил винт из второго подъемника.

Ничего не произошло. Тогда я перевел дух и разобрал тисочки.

Затем торжествующе крикнул:

- Джордж!

Он влетел в типографию.

- Бери отвертку и гаечный ключ, - приказал я. - Мы разберем его до последнего винтика и... Ну да, у тебя же на заднем дворе есть здоровенная яма. Мы свалим туда все и зароем. Завтра тебе придется купить новый линотип, но я думаю, ты не разоришься.

Он поглядел на части, которые я уже отсоединил и сложил на полу, сказал: "Слава тебе, господи!" и пошел к верстаку за инструментами.

Я двинулся было следом за ним, но вдруг обнаружил, что чертовски устал, и повалился в кресло, а Джордж подошел и остановился возле меня.

- Как тебе это удалось, Уолтер? - очень почтительно спросил он.

Я ухмыльнулся.

- На эту идею меня навела шишка, Джордж. Шишка у Будды. Шишка да еще то, что линотип так активно реагировал на все, чему можно обучиться. Понимаешь, Джордж? Это был совершенно девственный ум, и в нем не было ничего, кроме того, что в него вкладывали мы. Он набирает книгу по рабочему вопросу и сейчас же объявляет забастовку. Набирает любовную историю и требует, чтобы ему доставили еще один линотип. Так вот, я накачал его буддизмом, Джордж. Взял в библиотеке и в книжной лавке все, что там было о буддизме...

- Буддизм? Какое отношение буддизм имеет...

Я встал и ткнул пальцем в Этаоина Шрдлу.

- Понимаешь ли, Джордж, он верит в то, что набирает. А я накачал его религией, которая убедила его в том, что все суета сует и что нужно стремиться к небытию. Om mani padme hum [О, сокровище на лотосе (санскр.)], Джордж. Взгляни... Ему теперь наплевать, что с ним происходит, и он даже не замечает, что мы здесь. Он достиг Нирваны и теперь созерцает собственный отливной аппарат.