Ли Кэри пришел в четверть одиннадцатого. Он сделал быстрый глоток виски из бутылки, сел, взял со стола колоду карт и принялся их тасовать.

— До меня дошли слухи, Эм, — сказал он, — будто бы Мори собирается продавать цирк.

— Черт возьми! — воскликнул дядя Эм. — Это точно?

— Сам знаешь, как рождаются такие слухи.

— А может, и правда, Эм, — заметил Хоуги. — Мори давно поговаривал о том, чтобы отойти от дел.

— Мори принадлежит весь цирк? — спросил я.

Хоуги покачал головой:

— Часть все еще принадлежит старику Хобарту. Он оставил ее за собой, когда ушел на покой. Но у Мори контрольный пакет. Зачем ты выключил радио, Эд? Там была хорошая музыка.

Я снова включил радио. Пока разогревались лампы, я смотрел, как Ли перекатывает карты из одной руки в другую. Потом снова нашел хорошую музыку, но сделал потише, чтобы она звучала фоном, поскольку не хотелось пропустить разговор, если он продолжится.

Выходило, что его может и не быть. Дядя Эм шагнул к двери и выглянул наружу. Затем открыл фанерную дверь и выбросил в темноту окурок.

— Холодно, — промолвил он.

Это известие никого особенно не взволновало, и дядя, отойдя от двери, сел на койку. Прикрыв глаза, он откинулся к стене фургона. Я пытался угадать, чем он в данный момент занят: слушает музыку, думает или спит. Могло быть что угодно.

«Только напрасно потеряли вечер», — подумал я. Выяснили один маленький факт, если это, конечно, действительно факт, а не разыгравшееся воображение Хоуги: у Сьюзи на лапе были следы от уколов. Однако если собрать вместе детали и сложить их, вероятно, получишь ответ. Но я смотрел на дядю Эма и думал, что мы, черт возьми, могли выяснить это за пять минут. Достаточно было просто спросить Хоуги. Не нужно было закрывать киоск и тратить на выяснения целый вечер.

Ли и Хоуги разговаривали. К сожалению, я их не слушал, поэтому упустил смысл беседы.

— Да ты с ума сошел! — вдруг воскликнул Ли.

Я посмотрел на него. Он тасовал карты и перекидывал их из одной руки в другую, словно они были соединены невидимой нитью. Хоуги рассмеялся:

— Давай! Я не шучу. Я тебя одолею.

Ли Кэри бросил на меня взгляд и сказал:

— Эд, парень спятил. Говорит, я могу сдать ему колд-хэнд, и он знает, как с этим выиграть.

Я выключил радио и наклонился ближе.

— Давай, — повторил Хоуги, — я не шучу.

Он вынул из кармана бумажник и бросил его на стол перед собой. Сделав еще глоток из бутылки, открыл бумажник и положил на середину стола купюру достоинством в доллар.

— Дро-покер, — объявил он. — Начальная ставка — бакс. Валеты открывают. Лимит — пять баксов, а потом «сожги» верхнюю карту.

Ли положил колоду на стол:

— Черт возьми, Хоуги, как ты можешь выиграть, если я сдам нам колд-хэнд? Я не хочу грабить тебя.

Хоуги усмехнулся:

— Я сам предлагаю. И это окончательно.

Ли пожал плечами. Его лицо утратило всякое выражение, когда он опять взял колоду. Он тасовал, и его пальцы напоминали мне пальцы скрипача, касающиеся струн. Я пытался уследить за его движениями: по-моему, он тасовал честно, хотя карты двигались так быстро, что почти расплывались. Ли придвинул колоду к Хоуги.

— Снимай, — произнес он.

Хоуги снял часть колоды. Ли взял нижнюю половину и положил наверх. Я ждал хода, благодаря которому они оказались бы в правильном порядке, но не увидел его. Рука Ли скрыла этот ход, когда он двигал колоду обратно к себе.

Хоуги раздал каждому по пять карт. Ли вынул из кармана пачку купюр и положил доллар на середину стола рядом с купюрой Хоуги. Тот взял свои карты.

— Не возражаешь, если я посмотрю, Хоуги? — спросил я.

Он покачал головой. Я подвинул стул и уселся у него за спиной. Хоуги держал карты так, чтобы я их видел: у него были тузы и восьмерки — две пары — и трефовый валет.

— Я начну, — сказал он и поставил пять долларов.

Ли достал десятку из своей пачки. Похоже, он собирался увеличить ставку, но передумал. Какое-то время он смотрел на Хоуги, затем положил десятку на стол и взял пятерку Хоуги в качестве сдачи.

Хоуги наклонился ко мне и громко прошептал:

— Видимо, мы его уже напугали, Эд. — Потом обратился к Ли: — Три карты.

Он сбросил валета и пару восьмерок, оставив только два туза.

Ли взял колоду. Пока он сдавал Хоуги три карты, я ожидал услышать щелчок, который указал бы на то, что он жульничает, но ничего не услышал. Я оглянулся через плечо. Дядя Эм неподвижно сидел с закрытыми глазами. Я решил, что он задремал, иначе непременно наблюдал бы за этой сценой. Когда я повернулся, Ли брал собственные карты. Он сбросил одну карту и взял верхнюю из колоды. Хоуги разложил свои карты веером, чтобы я мог рассмотреть их. Теперь, помимо двух тузов, у него была семерка и пара троек. Не лучше, чем те карты, с какими он начинал игру. Даже хуже.

— Стоит ли делать ставку, Эд? — спросил Хоуги.

Я не ответил, да он и не ждал от меня ответа. Хоуги положил карты мастью вниз перед собой и взял бумажник, из которого вытащил все купюры. Там было много двадцаток, десяток и несколько купюр достоинством в доллар. Он пересчитал их, сложив стопкой на столе. Вышло сто восемьдесят четыре доллара. На мгновение Хоуги заколебался или притворился, что колеблется, а потом подвинул все это на середину стола и произнес:

— Делаю ставку. Сто восемьдесят четыре.

Ли Кэри посмотрел на свои карты, затем на Хоуги. Его лицо ничего не выражало, но глаза были озадаченными, настороженными.

— Хоуги, что у тебя на уме? — воскликнул он. — Так деньгами бросаешься. Мне они не нужны. Черт подери, я же тебе сказал, это колд-хэнд.

— Значит, уравнивать не будешь? — спросил Хоуги.

— Я этого не говорил. Послушай, я дал тебе тузы и восьмерки, а себе стрит из четырех карт. Может, ты думаешь, что если избавишься от восьмерок, то сумеешь вытянуть тузы и обойти мою руку-дро? Ошибаешься.

— Я и сам могу сдавать вторые карты. Выкатить руку я не могу, но вторые карты сдавать умею. Я знаю, что ты жульничаешь.

— В таком случае, твоя ставка — настоящее безумие.

— Уравниваешь?

Ли посмотрел на деньги на столе, потом на собственную комбинацию и на Хоуги. Судя по всему, нужного ответа он не получил ни от кого из них. Он знал первые двенадцать карт после шафла, он бы не смог положить их глубже. Так что он понимал, какую карту Хоуги взял первой, но не знал две другие. Шансы были невелики, но у Хоуги мог бы быть фул-хаус. Те две неизвестные карты вообще могли оказаться тузами, и тогда у Хоуги было бы каре.

Но шансы были практически нулевые. На самом деле его беспокоил сам Хоуги — то, что он предложил и даже настаивал, чтобы они в это сыграли. Это наверняка какой-то трюк: никогда не играй на чужом поле. Но это, черт возьми, тоже глупо. Хоуги играет на чужом поле, ведь это Ли сдавал карты.

Ли взял свою пачку банкнот, разгладил их и принялся считать. Он дошел до ста долларов, прибавил еще десятку, затем снова начал колебаться и посмотрел на Хоуги. Было почти видно, как крутятся шестеренки у него в голове. Хоуги не дурак. Наверняка у него есть некий план. Никто, кроме фокусника, не знает, сколько планов и трюков существует, — и только он понимает, что не знает их все.

Ли взглянул на наручные часы и выругался. Ему пора было возвращаться в сайд-шоу. Он опять начал считать, дошел до ста пятидесяти и остановился.

— К черту, — пробормотал он. — Я не могу понять, какой у тебя план, но просто так с деньгами расставаться не собираюсь, если вдруг он у тебя все же есть.

— Не уравниваешь?

— Нет. — Ли встал.

Хоуги спокойно кивнул.

— Открывающие карты, — произнес он и бросил на стол тузы. Он взял бумажник и убрал туда деньги — свои и шесть долларов, которые положил Ли, анте и первую ставку.

Затем взял три карты, которых Ли не видел, и положил их в колоду.

— Не возражаешь, если я посмотрю? — спросил Ли.

— Ты не платил, Ли, — заметил Хоуги. Он взял колоду, где наверху лежали его три карты, и быстро перетасовал ее. Затем широко улыбнулся. — Но я могу тебе сказать. У меня было две пары. Тузы и тройки.

Ли посмотрел на меня, но я не стал кивать или качать головой. Я понял, что он не платил за то, чтобы увидеть карты, а Хоуги не хотел, чтобы он знал наверняка, иначе он бы ему показал, вместо того чтобы рассказывать.

Ли нахмурился и двинулся к выходу. В дверях он остановился и, обернувшись, сказал:

— Хорошо, значит, если ты говоришь правду, то ты блефовал. Но все, что ты выиграл, — это анте и открывающая ставка. Что тебе дали шесть баксов?

— Шесть баксов, — ответил Хоуги.

— Но ты мог проиграть почти две сотни.

— Но не проиграл же?

— Нет, однако… Черт, мне пора. У Скитса припадок случится. — И ушел.

Дядя Эм сидел на краю койки.

— Не хочешь сыграть со мной партию на тех же условиях, Хоуги? — предложил он.

Хоуги рассмеялся.

— С тобой? Я что, выжил из ума, Эм? Ты не стал бы уравнивать. Ты бы поднял ставку, и я бы начал думать, что действительно обошел твою руку-дро и что у тебя ничего нет, и мне бы пришлось уравнивать.

Он встал и потянулся.

— Пойду-ка проверю, не вернулась ли Мардж. Она собиралась притвориться клиенткой на колесе у Уолтера. Сейчас там наверняка толпа собралась.

Он вышел, наклонившись, чтобы пройти в дверь, и крикнул снаружи:

— Ты тут останешься, Эм? Я могу привести Мардж, перекинемся в картишки.

— У нас дела, Хоуги, — ответил дядя Эм. — Через минуту уйдем.

— Какие у нас дела? — поинтересовался я.

— Ну… для начала еще выпить. Хочешь?

— Пожалуй.

Мы выпили, и я спросил:

— Что бы Хоуги стал делать, если бы Ли уравнял при той комбинации, которая у него была?

— Он бы потерял деньги. Но Ли ведь не стал уравнивать?

— Нет. И все же, что мы теперь будем делать?

— Парень, у тебя мозги в одну сторону повернуты. — Дядя Эм нахмурился. — Послушай, Эд, если бы у меня были ответы на все вопросы, я бы знал, что делать. Однако… будь у меня ответы на все вопросы, мне бы вообще ничего не пришлось делать.

— Но какие-то ответы у тебя есть?

— Да, Эд.

— Расскажешь?

— Нет.

— Ну, спасибо.

Он ухмыльнулся:

— Хочешь чем-нибудь заняться? Ладно, пойдем прокатимся.

— На чем?

— На колесе обозрения.

Я не понял, шутит дядя Эм или нет, но когда он вышел из фургона, я последовал за ним. Пройдя немного по аллее, мы свернули направо. Он не шутил. Мы добрались до колеса обозрения, поговорили с одним из парней и сели в кабинку. Люди сходили с колеса и садились на него, и нам потребовалось несколько минут, чтобы достичь самой высокой точки.

Я посмотрел вниз на темную поверхность воды в бассейне, где во вторник днем посетитель, выглянув из одной кабинки, заметил тело Сьюзи. Сейчас там ничего не было.

Интересно, уж не поэтому ли дядя Эм захотел покататься на колесе обозрения? Посмотреть на воду? Однако он даже не бросил туда взгляд. Кабинка снова поехала вниз. На сей раз парни закончили менять пассажиров, колесо закрутилось по кругу, и мы вместе с ним. Вскоре наша кабинка снова начала опускаться, дядя Эм дал знак операторам, и на следующем круге они остановили колесо и дали нам возможность сойти.

Я все еще не считал, что подобное времяпрепровождение заменит мне Индианаполис.

— Что дальше? — спросил я. — Покатаемся на карусели или купим сахарной ваты?

— Как насчет паровозика?

— Сгораю от нетерпения, — усмехнулся я. — Слушай, дядя Эм, если тебе хочется вести себя эксцентрично, в этом нет ничего страшного, но не слишком ли ты усердствуешь?

Он рассмеялся и направился в противоположную сторону от конечной остановки паровозика. Я решил, что мое замечание заставило его передумать, и последовал за ним, гадая, каким безумием мы займемся теперь. Мы миновали главные ворота и покинули территорию цирка. Там стояло такси, из которого выходили пассажиры. Дядя Эм сел в машину и произнес:

— На вокзал. — И вот тогда я понял, что он имел в виду не цирковой паровозик, а настоящий.

Я поставил ногу на подножку и замер.

— А куда мы едем?

— Ты же слышал, что я сказал водителю, — ответил дядя Эм.

— А потом?

— В Цинциннати.

— Я не могу, дядя Эм. Я говорил с Ритой по телефону. Завтра вечером она вернется сюда, всего на несколько часов. Я пообещал встретить ее около семи часов. Я не могу нарушить…

— Ничего страшного. Заткнись и сядь в машину.

Пока мы ехали на вокзал, я рассказал дяде о смерти отца Риты, упомянул о страховке и о том, что у нее возникли кое-какие планы, но не стал говорить, что она хочет, чтобы я занялся этим делом с ней. Нет смысла это обсуждать, пока не узнаю, что Рита имела в виду. Потом я поинтересовался, для чего мы едем в Цинциннати.

— Парень, нам надо с чего-то начать. А с этого начал Лон Стаффолд. Это событие — точка отсчета. Он уехал из Цинциннати за пять дней до того, как объявился в цирке в Эвансвилле.

— Вайсс уже был в Цинциннати, — напомнил я. — Мы сможем добиться большего, чем он?

— Есть только один способ это выяснить.

На вокзале мы узнали, что нам повезло: через несколько минут отходил поезд в Лиму, штат Огайо, откуда мы как раз успели бы пересесть на экспресс железной дороги «Балтимор и Огайо», который курсировал между Детройтом и Цинциннати. Он останавливался только в Дэйтоне и Гамильтоне, так что мы бы прибыли в Цинциннати в два пятнадцать ночи.

Дядя Эм утверждал, что нам повезло с этой пересадкой. Лично я не понимал, чем прибытие в два пятнадцать лучше, чем прибытие на несколько часов позднее. Все равно среди ночи мы ничего не сможем предпринять. Разве что выспаться перед тем, как приступить к делу, ради которого приехали.

В поезде мы почти не разговаривали. Очевидно, дяде Эму хотелось поразмышлять, и на любой мой вопрос он давал только короткие ответы. В конце концов я оставил попытки завести беседу и тоже решил проанализировать ситуацию. Но у меня ничего не получалось. Лилипуты, обезьяны и дети вращались по кругу у меня в голове, и это ни к чему не привело. Чем дольше я думал об этом, тем сильнее все запутывалось. Вскоре я отбросил всякие мысли и попробовал заснуть, но и это у меня не получилось.

Когда мы прибыли на железнодорожный вокзал Цинциннати, дядя Эм направился к телефонам. Звонить он никому не стал, только отыскал в одной из телефонных книг адрес. Мы взяли такси и назвали шоферу адрес на Уайн-стрит.

— Уайн-стрит… — сказал я. — Видимо, там жил лилипут. Вайсс ведь говорил про меблированные комнаты на Уайн-стрит?

— Да, у миссис Червински.

— Половина третьего ночи, — заметил я. — Прекрасное время для визита.

— Ага.

Дядя Эм смотрел в окно. Такси свернуло за угол.

— Эд, — произнес он, — эта Уайн-стрит в районе Овер-Рейн. Так его называли в старые времена до Первой мировой войны и до сухого закона. Повсюду были немецкие пивные сады, а маленькие немецкие бэнды и оркестрики играли немецкую музыку. Абсолютный Gemütlichkeit. Рейном называли старый канал — на его месте теперь аллея с деревьями. Здесь ничего не осталось, а ведь это место было как смесь «Польки пивной бочки» и вальса Штрауса. Говорят, в некоторых заведениях висели объявления типа «Тут шпрехен инглиш», но я, вообще-то, ни разу не видел…

Такси затормозило напротив дома в старинном стиле, фасад которого от старости сделался серым. В окне висело объявление: «Свободных мест нет». Дядя Эм расплатился с шофером. Мы подошли к двери, и дядя Эм нажал кнопку звонка. Ни в одном из передних окон не горел свет. Такси умчалось обратно в ночь, и какое-то время больше ничего не происходило. Потом прямо у нас над головами на втором этаже открылось окно. Оттуда высунулась женщина и посмотрела на нас. У нее были рыжие волосы, ярко-рыжие. Когда на них упал свет уличного фонаря, находящегося на углу, они стали похожи на сигнал «стоп». Лицо ее оставалось в тени, поэтому я не мог разглядеть его.

— Вам чего? — крикнула женщина.

Что-то в ее интонации подтвердило мою мысль, что половина третьего ночи — не лучшее время для визитов. Дядя Эм отошел на несколько шагов от двери, чтобы ему на лицо падал свет, и поднял голову.

— Привет, Фло! — воскликнул он. — Ты одета?

— Черт возьми, я тебя вроде знаю, но… — тихо проговорила женщина. Потом ее голос вдруг зазвучал громко и пронзительно: — Бог мой, Эм Хантер! Я сейчас спущусь, Эм.

Я посмотрел на дядю и спросил:

— Это миссис Червински? Какого черта ты мне не сказал, что вы знакомы?

— Ты не спрашивал.

— Чушь! — возмутился я. — Ты и Вайссу не сообщил!

Дядя усмехнулся:

— Он тоже не интересовался. Мы с Фло работали вместе менталистами в одном цирке много лет назад. Она занималась хиромантией и френологией, а я был в сайд-шоу: пялился в шар безумия.

— Что это такое?

— Гадание с помощью хрустального шара, Эд. Черт, я думал, ты уже всю цирковую лексику выучил.

— Дай мне время. Слушай… ты ведь не знал лилипута?

— Нет, Эд. Вайсс меня уже спрашивал. Нет, я не знал Лона Стаффолда. — Его лицо стало серьезным. — Парень, никогда не думай, что люди добровольно поделятся информацией, если она у них есть. Как, например… взять хотя бы следы от уколов, которые Хоуги видел на лапе Сьюзи. Он нам ничего не говорил до тех пор, пока мы не спросили, видел ли он что-либо необычное.

В коридоре на первом этаже вспыхнул свет, озарив желтым сиянием прямоугольную стеклянную вставку на двери и закрытую занавеску за ней. Послышался звук приближающихся шагов, и дверь открылась.

— Эм, заходи и дай мне на тебя посмотреть! Боже мой, где же ты был все эти годы?

По-моему, она хотела обнять его, но дядя Эм вытолкнул меня вперед как щит.

— Ты ни капельки не изменилась, Фло, — промолвил он. — Разве что набрала фунтов пять. Но тебе идет.

— Врешь!

Но Фло произнесла это с такой широченной улыбкой, что та могла бы перекрыть целую улицу. Мне показалось, будто она набрала куда больше, особенно в области бедер и груди. Весила Фло, наверное, фунтов сто шестьдесят — сто семьдесят при росте пять футов три дюйма. Но, как ни странно, у нее было красивое лицо. Она наложила макияж — несколько торопливо и явно переборщила, — однако было видно, что у нее очень приятные черты лица, озорные глаза и гладкая, как у младенца, кожа. Зубы тоже были красивые и, судя по всему, до сих пор свои. Если Фло когда-то весила меньше ста тридцати — а когда-то наверняка так и было, — она была настоящей красавицей. Не знаю, способствовал ли этому ярко-рыжий цвет ее волос или же мешал. Может, тогда они не были такими рыжими.

Дядя Эм снова встал у меня за спиной, когда она закрыла дверь.

— Фло, — сказал он, — это Эд, мой племянник. Хантер, как и я. Сынок Уолли. Помнишь моего брата? — И прежде чем она открыла рот, продолжил: — Уолли умер год назад. Эд теперь со мной. Мы держим призовой аттракцион в цирке Хобарта.

— Хобарта? Слушай, а это не тот шапито, где Лон… — Она замолчала.

Дядя Эм кивнул:

— Как раз об этом я хочу поговорить с тобой, Фло.

— Конечно, Эм. Послушай, а чего мы тут стоим? Пойдемте ко мне в комнату. Идите вперед. Я по этой лестнице медленно хожу.

— Сначала дама, Фло. Иди, у нас впереди вся ночь.

— Чтобы я тебе позволила шагнуть у меня за спиной по лестнице? Вот еще! Поднимайся, пока я тебе пинка не дала.

Дядя Эм рассмеялся, и мы поднялись первыми. Фло провела нас в комнату в конце коридора на втором этаже. Это была красиво обставленная комната, хоть и в несколько кричащих цветах, и очень аккуратная. Не считая смятого постельного белья и откинутого покрывала, все выглядело так, словно здесь только что сделали уборку.

Фло жестом пригласила нас садиться и рухнула в кресло-качалку, которое заскрипело под ее весом.

— Ты надолго, Эм? У меня сейчас мест нет, но я могу вынудить пару этих макак съехаться вместе, чтобы вам было где переночевать, а завтра… ну, вот парень этажом выше уже две недели не платит за комнату. К тому же он козел. Я выкину его барахло и…

Дядя Эм поднял руку, чтобы остановить ее:

— Нет, Фло. Мы ненадолго. Хобарт сейчас в Форт-Уэйне, нам нужно туда вернуться. Мы забежали, только чтобы поговорить с тобой. О Лоне.

— Конечно, Эм. — Отдышавшись, Фло встала с кресла-качалки. Она поплотнее закуталась в свой синий стеганый банный халат и пошла в отгороженную ширмой, расписанной яркими попугаями, кухоньку. — Ты выпьешь, мне даже спрашивать не нужно. Черт подери! — Судя по звуку, Фло захлопнула дверцу холодильника. — Я и забыла. Выпивки-то нету. — Обойдя вокруг ширмы, она двинулась к двери. — Так, минуточку. Сейчас добуду. У кого-нибудь из жильцов найдется бутыль…

— Угомонись, Фло. Сядь.

— Вот еще! Мы обязательно выпьем, иначе я и разговаривать не буду. Какой прок от положения квартирной хозяйки, если не можешь разбудить жильцов, чтобы попросить выпивку?

Фло закрыла дверь, и через несколько минут мы услышали, как она стучит в другую дверь, дальше по коридору.

Дядя Эм широко улыбнулся:

— Фло — та еще штучка.

— Она меня пугает, — признался я, — но при этом она мне нравится. Давно ты с ней знаком?

— Два сезона. Потом Фло вышла замуж за инспектора манежа в большом цирке, Теда Червински. Я слышал, он скончался через несколько лет. Кто-то говорил мне, что Фло отошла от дел и владеет меблированными комнатами. Но я не знал, где именно, пока Вайсс нам не сказал. — Он медленно покачал головой. — Какая же она тогда была красотка!

— Насколько близко ты ее знал?

— Парень, ты иногда задаешь бестактные вопросы.

— Сам же говорил, что люди добровольно не поделятся информацией, если она у них имеется.

Дядя рассмеялся, но отвечать ему не пришлось, потому что в этот момент дверь открылась и вошла миссис Червински с большой бутылкой прозрачной жидкости.

— Джин, — сообщила она. — Не помню, любишь ты его или нет, но если нет, то иди к черту. Все равно выпьешь. Открывай, Эм. Стаканы вон там.

Она передала дяде бутылку и снова села, посмотрев на меня.

— Эм, у тебя симпатичный племянник, — произнесла Фло. — Симпатичнее, чем ты, наверное, был в его возрасте. Наверное, все циркачки по нему сохнут?

Дядя Эм ответил из-за ширмы:

— Он от них отбивается бейсбольной битой.

— А говорить он умеет?

— Конечно, — промолвил я. — Что вы хотите, чтобы я сказал?

Фло вздохнула:

— Прямо как ты раньше, Эм. Только он повыше ростом. — Она потянулась ко мне. — Дай взглянуть на твою руку, Эд.

Я протянул ей руку, Фло посмотрела на тыльную сторону ладони, потом перевернула, слегка опустила ее, чтобы свет от настольной лампы падал на ладонь, и заявила:

— Тебе нравится музыка, Эд. Она задевает что-то у тебя в душе, проникает внутрь тебя. Но… не думаю, что ты станешь музыкантом. У тебя нет этого дара.

Дядя Эм вынес из-за ширмы поднос с тремя стаканами и бутылкой и сказал:

— Прекрати, Фло.

— Мой поставь сюда на стол, Эм, — велела она и снова посмотрела на мою ладонь. — Ты проживешь долгую жизнь, Эд, но в ней будет немало бед. Сколько тебе лет — двадцать, двадцать один?

— Почти двадцать.

— Значит, беда случится скоро. По-моему, ты действуешь безрассудно. Это имеет какое-то отношение к смерти, но…

— Перестань, Фло! — резким тоном сказал дядя Эм. — Черт возьми, ты же должна все понимать.

Я смотрел на женщину. Ее лицо было серьезным, очень серьезным. Однако мою руку она отпустила.

— Не верит он во все это, Фло, — объяснил дядя Эм. — А если кто-то не верит, это плохо, потому что коли предскажешь ему что-нибудь хорошее, он это проигнорирует, а вот дурное будет его тревожить вопреки тому, что он не верит. Тебе это так же хорошо известно, как и мне.

— Да, Эм, — кивнула Фло, — прости. Эд, я тебя просто подкалывала.

Она наклонилась вперед и потянулась за стаканом джина. У нее слегка дрожали руки, и она пролила немного выпивки на ковер.

Дядя Эм взял стакан и сел на диван. Постепенно он расслабился и улыбнулся.

— Годы были к тебе милосердны, Фло, — заметил он. — Черт подери, ты все еще красотка.

— С тобой они были милосерднее, Эм. У тебя все еще есть то самое. Но, черт возьми, давай прекратим обмениваться комплиментами и выпьем. — Фло подняла стакан. — За… за…

— За Лона, — сказал дядя Эм. — Я его не знал, но все равно давай за него выпьем. Нам нужно поговорить о нем.

— Хорошо, Эм. За Лона. Он был тот еще гаденыш, но… мне он все-таки немного нравился.

Они выпили. Я тоже сделал глоток. У джина был резкий и обжигающий вкус.