Дома, сидя в своем просторном погребе, составляю письмо члену палаты представителей от нашего округа.

По сути, это петиция. Нечто вроде запроса на прекращение противоправных действий. Никаких заоблачных требований. Все вполне оправданно. Я лишь прошу правительство вернуть воскресшим гражданам их неотъемлемые права, не последнее из которых — право на нерасчленение и право не лишаться конечностей при проведении братствами ритуалов посвящения.

По-моему, в конституции об этом что-то есть, сразу после поправки об отмене сухого закона.

Первые несколько месяцев после оживления я провел вполне безбедно в родительском винном погребе. Разумеется, в устной форме меня оскорбляли все, кому не лень, от совсем юных сопляков до старых развалин. Страшилки о расправах с зомби тоже не прошли мимо моих ушей. В угрозах (все они исходили от отца) упоминались специальные зверинцы, где содержатся зомби, медицинские лаборатории и колледж кадавров. Но реальный страх я пережил, когда были совершены нападения на Уолтера и Тома.

И если расчленение Уолтера лишь раскрыло мне глаза на действительность, то случай с похищением руки у Тома я принял к сердцу гораздо ближе. Возможно, из-за того, что стоял прямо на месте преступления и смотрел нападавшим в глаза. А может, потому что они напали и на Риту. Или потому что Том — мой друг, и я знаю, какими сложностями это для него обернулось.

Стóит немного пояснить насчет Тома.

Во-первых, живет он у матери. Разумеется, я тоже, но Том жил в родительском доме и до того, как пара канарских догов вцепились в него, как Майк Тайсон в ухо Эвандера Холифилда.

Во-вторых, Том относится к тем типам, кого Джерри называет лошарами. Простофиля. Добрый и наивный. Над такими всегда все смеются, будь они и живыми. Вполне возможно, Том учился в вашей школе: помните мальчика в вельветовых брюках и клетчатой рубашке? Он всегда обедал в одиночестве, и из его шкафчика постоянно пропадали вещи. Сразу на ум приходят проделки с натянутыми на голову трусами, которые любят устраивать некоторые шутники.

В-третьих, даже среди зомби Том чувствует себя неуверенно. Понятно, что все мы то и дело ощупываем свои швы и раны или трогаем бугорки на торчащих наружу костях. Однако Тому свисающие лоскуты кожи прямо-таки не дают покоя, будто он все никак не может свыкнуться с мыслью, что они есть на самом деле, либо надеется каким-то образом от них избавиться.

А тут еще у него стащили правую руку. Похитили. Типа пошутили. Никому и дела нет до его чувств и до того, как он будет удерживать равновесие.

Это неправильно. Нужно что-то менять. Что-то делать. Как говорил Джордж Герберт Уокер Буш, «агрессия не пройдет!».

Поэтому я пишу письмо. Составляю петицию. Требование о защите своих конституционных прав. В частности, я упираю на четырнадцатую поправку, в которой говорится примерно следующее: «Ни один штат не может применять законы, которые ограничивают привилегии его граждан, либо лишают какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без соблюдения норм отправления правосудия, или отказать какому-либо лицу в равной защите со стороны закона».

И здесь я сталкиваюсь с проблемой определения терминов «гражданин» и «лицо» в языке, коим написана четырнадцатая поправка и вся конституция — профессиональном языке, в котором подчас трудно разобраться, с косвенными ссылками на «лица» и без единого упоминания о зомби. А как же право на жизнь, свободу и стремление к счастью? А очевидная истина, что все люди равны от рождения, будь они и воскресшими? Об этом сказано в Декларации независимости, что, впрочем, толкованию конституции не противоречит. Идея-то хорошая, но в ней скорее красивые слова, чем правда: как только дело доходит до практики, воплотить в жизнь ее невозможно.

Разумеется, никаких подвижек не будет, пока мы не предпримем некие действия для изменения своего статуса нежити. Не перестроим представление живых о себе. Проблема зомби возникла не сегодня. Почти с начала прошлого века мы составляем общепризнанную часть культуры.

В годы Великой депрессии зомби прикидывались бездомными и стояли в очереди за хлебом вместе с безработными, что не особо приветствовалось, ведь мы отнимали еду у живых. В начале тридцатых годов только Герберта Гувера ненавидели больше, чем зомби.

Вторая мировая война дала нам шанс предложить свою помощь обществу: большая часть воскресших мужчин поднялась на защиту страны. Однако их участие в военных действиях правительство утаило, наш вклад вычеркнули из истории. Живые не желают знать, что первыми в Нормандии высадились войска, состоящие из американских зомби.

Пятидесятые годы ознаменовались началом движения за права афроамериканцев, и зомби подвергались жесточайшей дискриминации. Публичные линчевания стали обычным делом; чтобы принять в них участие, вовсе не обязательно было вступать в ряды ку-клукс-клана. «Счастливые дни», тоже мне.

В шестидесятые некоторые из нас скрывались во Вьетнаме или в Хейт-Эшбери. Однако с окончанием войны и «кислотных путешествий» мы снова угодили в ту же реальность, что и раньше. С тем исключением, что не было публичных линчеваний. И появилось диско.

За тридцать прошедших с тех пор лет особо ничего не изменилось.

Думаю, пришло время это исправить.