XVIII. Здравствуй, Ленинград!
А через день Ксюша улетала домой. Такси мчалось по городу к больнице. Там Ксюшу и дядю Павла ждали отец и мать. Мама не могла больше задерживаться ни на один день, и прямо из больницы они поедут на аэродром. Поэтому тетя Наташа и Санька не смогли поехать их проводить.
Ксюша с грустью смотрела на город, пробегающий мимо. Город, который она так и не узнала, так и не успела увидеть. Немножко — в первый день, немножко — вчера, когда они вместе с Полиной Ивановной ездили на фабрику к Тиминой матери.
Ксюша была уверена, что фабрика такая же, как комбинат: и трубы, и корпуса со стеклянными галереями, и железная дорога с паровозами и семафорами. На самом же деле фабрика оказалась обыкновенным домом, и если бы не голубая вывеска с разноцветными буквами, никто бы и не догадался, что в этом доме печатают книги.
Если говорить серьезно, то эта фабрика начиналась не с вывески и не с проходной, которой на самом деле не было, а с раздевалки. Такой раздевалки нет нигде, даже во Дворце пионеров. Ксюша просто засмотрелась на цветастые сияющие витражи с рыбаком и золотой рыбкой, с жар-птицей, с парящими среди звезд космонавтами в голубых скафандрах.
А потом они с Полиной Ивановной оказались в странном помещении, состоящем из многих комнат. Комнаты все были без дверей и переходили одна в другую. Здесь горел дневной свет и гремели под каблуками Полины Ивановны железные полы.
Во всех комнатах работали машины, и все время слышалось: тук-тук, тук-тук… Одна машина напоминала бильярдный стол с вертящимся валом посередине. С одной стороны стояла женщина в черном халате, совала под вал листы картона, а с другой стороны вылетали аккуратные квадраты. Как объяснила Ксюше женщина, здесь резали картон на переплеты для книг.
Другая машина была похожа на ткацкий станок, только вместо материи на станке двигались широкие полосы рулонной бумаги. Ксюша засмотрелась, как работает машина. Работница еле успевала вынимать стопки нарезанной бумаги.
— Ксюша, поди-ка сюда, — позвала ее Полина Ивановна.
Ксюша оглянулась и увидела рядом с Полиной Ивановной женщину в голубой косынке. Женщина что-то быстро говорила и все время трогала Полину Ивановну: то поправит ей воротничок, то застегнет пуговицу на кофте. Ксюша подошла к ним.
— Вот, Мария, это и есть Тимина новая подружка, Ксюша.
Женщина стремительно обернулась.
Так вот она какая — Тимина мама. Если бы Полина Ивановна не сказала, кто это, Ксюша все равно узнала бы сразу. На всех Тиминых картинах женщины были похожи на нее. Такие же тонкие, с длинными шеями и горячими янтарными глазами.
Полина Ивановна достала из нагрудного кармана кофточки бумажку с телефонами Игоря Владимировича и протянула Марии.
— Ксения говорила с хирургом, он сам дал ей этот телефон. Позвони ему, Маша.
Мария помолчала. Потом положила руки Ксюше на плечи, наклонилась и близко-близко посмотрела ей в глаза. Близко и пристально, словно хотела увидеть в них что-то такое, что не видно другим.
— Ты мне нравишься, — наконец сказала она, — ты не отводишь взгляд. Знаешь моего Тиму?
— Знаю, — сказала Ксюша.
— Да откуда ей знать, — ворчливо сказала Полина Ивановна. — Я ж тебе все объяснила. Приезжая она. Совсем из другого города — у меня записано.
— Нет, знаю, — возразила Ксюша, — я его картины видела.
Мария неожиданно поцеловала Ксюшу в щеку и выпрямилась.
— Не знаю, как и быть, — сказала она, — в который уже раз?
Полина Ивановна нахмурилась.
— А хоть в сотый! Я и сама вчера сомневалась. А сегодня думаю — надо. И Тима тебе то же скажет.
Ксюша с беспокойством смотрела на Марию. А вдруг она не решится позвонить, что тогда? Раз не получилось, два, но когда-нибудь должно же получиться.
— Боитесь, да? — спросила она.
— Боюсь, — откровенно сказала Мария, — боюсь, что опять понапрасну обнадежу Тиму. Да и мне-то каково?
Ксюша расстроилась. Выходит, из-за того, что тетя Мария боится, Тима так и останется невылеченным. От расстройства она шмыгнула носом, вспомнила, что носовой платок в спешке оставила дома, и окончательно разволновалась.
— Мало ли что раньше было. Папа говорит, что сейчас такие болезни лечат, что раньше и не снилось. Потом сами пожалеете.
Мария грустно улыбнулась.
— Хороший ты человек. Только маленький. Многого еще не понимаешь.
— Нет, понимаю, — обиделась Ксюша, — это вы не понимаете. А наша учительница говорит, что всякая беда поправима, кроме трусости.
Сестры переглянулись. Мария растерянно, а Полина Ивановна с торжеством. Видала, мол, какую я птаху к тебе привела?
— Ладно, Марья, мы пошли. А ты подумай, крепко подумай.
Мария кивнула и неожиданно улыбнулась. И сразу стало видно, что вообще-то она веселый человек и не сразу поддается унынию.
— А, ладно. Ты теперь все равно не отстанешь. Да и сама буду все время думать: а вдруг это тот случай и есть? — Она посмотрела на часы и предложила: — Ксюшенька, хочешь посмотреть, как книжки печатают?
Да разве об этом еще надо спрашивать? Вчерашняя Ксюша запрыгала бы от радости и захлопала в ладоши, а сегодняшняя сдержанно улыбнулась и сказала степенно:
— Спасибо. Очень хочу.
Ксюша решила, что она должна держаться с достоинством, как ведут себя воспитанные люди. Если решила начать новую жизнь, так во всем. Правда, в разговоре с тетей Марией она не удержалась и наговорила лишнего, но тут никто бы не удержался: речь-то шла не о чем-нибудь, а о Тимином будущем. Но в следующей же комнате, куда Мария заглянула на минутку по своим делам, вся Ксюшина солидность улетучилась. Она увидела на полу рулоны бумаги, в еще не снятой коричневой упаковке. На каждом рулоне сбоку был приклеен квадратный желтенький листок с надписью: «Сыктывкарский целлюлозно-бумажный комбинат. г. Сыктывкар. Писчая бумага № 2. 1 сорт».
— Это же наша бумага! Наша! — закричала Ксюша. — Полина Ивановна, тетя Мария, посмотрите! Ее на нашем комбинате делали!
Пришли рабочие, стали грузить рулоны на низкие железные тележки. Полина Ивановна и Мария звали Ксюшу, а она все не могла успокоиться. Трогала рулоны руками, словно они были живыми. Ксюше казалось, что от них пахнет ее тайгой, ее соснами, ее городом. И вдруг очень захотелось домой. Так, будто она уже много лет и не видала родного дома.
А потом они поднялись в печатный цех.
Первое, что увидела Ксюша, была движущаяся дорога под потолком. Она была изогнута коромыслом. А на ней, как белье на веревках, висели на прищепках листы бумаги и все время двигались сверху, с середины коромысла к его концам. Внизу листы принимали две женщины. Одна брала лист осторожно за края обеими руками, а другая выбивала его из прищепок деревянной дощечкой.
— А зачем их повесили? — спросила Ксюша.
— Чтобы бумага привыкла к атмосфере цеха, — сказала Мария, — а иначе она в машине будет коробиться.
По обеим сторонам дороги стояли две голубые машины с железными мостками и перилами. По мосткам ходил парень в брюках на лямочках и заглядывал в машину.
Машины назывались офсетными. С одной стороны машины железные пальцы ловко вбрасывали листы бумаги из стопки вовнутрь, а с другой стороны — Ксюше пришлось пройти через весь цех — вертящиеся железные полосы выбрасывали из машины уже отпечатанные листы с текстом и цветными картинками и складывали их в стопку.
Смотреть, как работает машина, как растет стопка листов с картинками, можно было сколько угодно. Ксюша была уверена, что ей никогда не надоест. И все-таки она все время думала о том, что эту бумагу делали на комбинате и что без комбината эти машины остановились бы. Нет, еще раньше, без деда Савелия, который растит и бережет лес и разрешает рубить только там, где это полезно лесу.
Ксюша подошла к готовой стопе и, привстав на цыпочки, попыталась увидеть, что же там напечатано. И не дотянулась. Тогда Полина Ивановна подняла ее, и Ксюша увидела большой, как стол, лист, на котором было отпечатано сразу много одинаковых страниц сказки «Дюймовочка».
Полина Ивановна поставила Ксюшу на пол и сказала:
— Потом эти листы разрежут, сложат страницы по порядку и оденут в переплет.
Ксюша вспомнила спор в Красном уголке комбината в тот злополучный день и усмехнулась. Вот бы ребят сюда, они бы увидели, как печатают книги по-настоящему.
— На фабрике еще много разных цехов, да у меня времени нет. Я ведь на работе, — виновато сказала Мария. — В следующий раз я покажу тебе фотонаборный цех, и как работают ретушеры, и как одевают книги в переплет.
В следующий раз. А когда он будет, этот следующий раз? Тетя Мария сказала, что они летом будут ждать Ксюшу в гости. Хорошо бы мама отпустила. Может, и Тиму к тому времени вылечат.
Вот ведь как на свете все удивительно устроено, думала Ксюша, глядя в окно такси на город, который стал ей дорог, хотя она так и не увидела его. Вот ведь как удивительно устроено. У деда в лесу вырастают сосны, потом приходят лесорубы, потом сосны отправляют по реке в Эжву на комбинат и из сосен делают бумагу. А потом эту бумагу везут в Ленинград и печатают на ней книги уже для всей страны.
Лес на Тимшере, комбинат в Сыктывкаре, фабрика в Ленинграде, которые раньше жили каждый как бы сам по себе, теперь в воображении Ксюши слились в одно целое — громадное, как исполинская машина, у которой даже самое маленькое колесико вертится вместе с самым большим и одно без другого работать не может.
— Жаль, что вы так скоро улетаете. Всего три дня и побыли, — сказал дядя Павел, — ты даже Ленинград не увидела. Даже в кукольном не была, не говоря уже про Эрмитаж и другие музеи…
«Что же я расскажу Петру Кирилловичу, — расстроенно подумала Ксюша, — ведь обещала же… Он ждет».
— Ну, да ладно, — сказал дядя Павел, — зато с людьми хорошими подружилась.
Ксюша приободрилась и, загибая пальцы, чтоб никого не забыть, принялась перечислять:
— С Полиной Ивановной, с тетей Марией, с Тимой… хотя с Тимой еще, конечно, не совсем, но все равно я его уже хорошо знаю. С вами, дядя Павел, с тетей Наташей и Санькой… Еще с Юркой и Колей, я им вчера обещала книжку «Сказ о земле Коми» прислать. А то они решили, что Сыктывкар — это новый район Ленинграда. Совсем темные.
— Вот видишь, а ты расстроилась. Город, Ксюша, — это не только дворцы и музеи… Город — это и люди. Так что считай, узнала Ленинград, раз его люди пришлись тебе по сердцу.
И правда, обрадовалась Ксюша. Она расскажет Петру Кирилловичу про своих новых друзей. Чего лучше? А дома он и на картинках может посмотреть.
— Ой, — спохватилась она, — а про Игоря Владимировича и Софью Семеновну чуть не забыла!
— Столько новых друзей за три дня? — не выдержал шофер. — У иного и за всю жизнь столько не наберется. Хорошо жизнь начинаешь, дочка. Даже завидно.
Дядя Павел засмеялся и похлопал Ксюшу по плечу.
— Ничего, пока порядок. Самое трудное у тебя впереди, когда придется ответы на письма писать. Для меня так легче через Неву переплыть.
Ксюша промолчала. Ответы на письма писать разве трудно? Это приятно, хотя она, кроме папы, еще никому не писала, но все равно. Про самое трудное дело, которое ждет ее, дядя Павел не знает. И никто еще не знает.
Самое трудное — это Наташа. Ксюша понимала, что вернуть уважение подруги будет нелегко. Потруднее, чем рассказать обо всем Софье Петровне. Но она была готова к этому, потому что хорошо поняла: никакая беда на свете не сравнится с потерей друга. Потерять друга — все равно что лишиться сердца. А кому такой человек нужен — без сердца?