В конце коридора Ксюшу остановила старая женщина в белом халате и такой же шапочке. Она была ужасно худая, с острыми вздернутыми плечами и желтоватым морщинистым лицом. За ушами из-под шапочки торчали хвостики седых волос.
— Девочка, что ты здесь делаешь? — медленно спросила женщина.
Ксюша всхлипнула, вытерла варежкой нос.
— Я? Мне… мне очень нужен главный врач.
— А кто разрешил тебе входить в пальто и шапке?
Ксюша испуганно попятилась. Неужели прогонит?
А еще хуже — схватит за руку и отведет в проходную? «Нет, не дамся ни за что не дамся! Ермаковы так просто не сдаются!»
— Никто… Я сама. Я не знала… простите, пожалуйста.
Женщина кивнула, прикрыла темными веками глаза, постояла так минуту. Ксюша хотела уже потихоньку сбежать, но женщина открыла глаза и сказала, точно через силу:
— Ну, хорошо… Зачем же тебе главный?
Ксюша заколебалась: может, сказать? Нет, нет, тетка у ворот сказала же: «Главный не разрешил». Значит, и разрешить может только главный.
— Нужен, — сказала Ксюша и для верности добавила: — Очень.
Из двери напротив вышла розовая беленькая медсестра в голубом платье с короткими рукавами и белом фартучке. В руках у нее был длинный деревянный ящик с дырками вверху. Из дырок торчали стеклянные трубочки, заткнутые ватой.
— Софья Семеновна, вы еще не ушли? — спросила сестра с удивлением. — Разве ваше дежурство еще не кончилось?
— Кончилось, Мариша, сейчас поеду домой. Что-то сегодня трудно далась ночь.
— А когда по «скорой» дежурим, всегда так, — сказала Мариша.
— Ваша? — спросила она, взглянув на Ксюшу.
Софья Семеновна грустно усмехнулась:
— Что ты, девочка, моя уже двоих детей в детский сад водит.
Ксюша посмотрела вслед Марише. Хорошо, что не сказала ничего Софье Семеновне, а то она уйдет сейчас домой, и все.
Софья Семеновна вздохнула, сунула руки в карманы халата.
— Идем, — сказала она, — я отведу тебя к главному.
Они спустились на первый этаж. Ксюша решила уже, что Софья Семеновна обманула ее и сейчас с позором выставит из двери во двор, где ее ждет рассерженная вахтерша. Но врач свернула направо, открыла коричневую кожаную дверь и спросила:
— Игорь Владимирович, можно к вам?
Оттуда послышался веселый бас:
— Да, да, прошу…
Ксюша заглянула в кабинет из-за спины Софьи Семеновны. За большим письменным столом сидел лохматый черноволосый мужчина в темных квадратных очках. Из-за лохматой львиной гривы и темных очков голова мужчины казалась непомерно большой и величественной, как у сфинкса.
— К вам посетитель, Игорь Владимирович, — сказала Софья Семеновна, входя в кабинет.
Ксюша смело двинулась следом. Не съест же ее, в конце концов, этот лев в белом халате. Тем более, что он совсем не похож на фантомаса и на ту пузатую бочку, с которой она приготовилась воевать.
— Девочка? — удивленно спросил главный. — Софья Семеновна, я искал вас, но мне сказали, что вы уже ушли. Присядьте, пожалуйста.
Возле стола стояли два глубоких кожаных кресла с круглыми спинками. Софья Семеновна постояла в раздумье возле кресел, вздохнула и пошла к дивану, втиснутому между двумя книжными шкафами. Села, откинулась всем телом на высокую спинку, подперла щеку ладонью и закрыла глаза, будто уснула сразу.
Ксюша осталась стоять посреди кабинета, утонув ботинками в зеленом ворсистом ковре.
— Итак, девочка, — сказал главный врач, покручивая сильными короткими пальцами авторучку, — что у тебя за дело ко мне?
Ксюша переступила с ноги на ногу. Ей вдруг стало страшно. До сих пор она даже не подозревала, как трудно прийти и сказать в глаза человеку справедливые слова. Старшему человеку. Главному. Чтобы пересилить страх, Ксюша отвела глаза и посмотрела в окно, за которым раскачивало по ветру голыми ветками высокое дерево. Сквозь ветви было видно здание напротив: серое, с рядами широких сверкающих окон. Сухая ветка дерева, толстая, голенастая, как куриная нога, уперлась в окно, и на ней вертелась взъерошенная птица с красной грудкой. Птица напоминала чем-то тетю Наташу, суетливую и маленькую рядом с огромной вахтершей. Ксюша прерывисто вздохнула и сказала громко, с вызовом:
— Это мой папа и, все. И вы не имеете права… Это несправедливо!
Игорь Владимирович улыбнулся, снял очки. Из-под черных лохматых бровей на Ксюшу озадаченно глянули прозрачные улыбчивые глаза, и в них совсем не было злости.
— Зачем ты кричишь? — спросил он. — Я хорошо слышу. Продолжай.
Ксюша ждала, что главный закричит на нее, затопает ногами. А он смотрел на нее и улыбался. И все справедливые, обвинительные слова, которые она хотела сказать главному, потерялись перед этой улыбкой. Поэтому Ксюша смущенно крутила варежки в руках и молчала.
Игорь Владимирович вышел из-за стола, взял Ксюшу за плечи, подвел к креслу и усадил. Сам сел напротив и вытащил из кармана халата круглую красную коробочку с леденцами.
— Закурим? — спросил он и подмигнул.
Ксюша, сама не желая того, невольно улыбнулась.
— Мой папа тоже, как начнет бросать курить, полные карманы карамелек покупает.
— И не курит?
— Ни одной папиросы! Пока все карамельки не съест.
Игорь Владимирович засмеялся и сунул за щеку леденец. Теперь, когда он сидел совсем близко, Ксюша увидела, что волосы у него наполовину седые. Под глазами много мелких морщин, а от носа к губам врезались две глубокие печальные складки. Они не исчезали, даже когда он смеялся.
— Ну, я-то не стану курить, даже когда съем все леденцы, — хвастливо сказал Игорь Владимирович, — вот увидишь. Так и передай своему отцу.
— Как же я ему передам, если меня к нему не пускают? — удивленно спросила Ксюша.
И не дожидаясь, пока главный спросит, принялась торопливо рассказывать, как позвонил им дядя Павел и мама страшно расстроилась. Как они летели в самолете из Сыктывкара и мама все время волновалась, что телеграмма запоздает и дядя Павел не встретит их на аэродроме. И о том, что отец, мать и дядя Павел вместе учились в институте здесь, в Ленинграде, а тетя Наташа отдельно, в Москве. А папа уже на пятом курсе поехал в Москву на соревнования по волейболу и там познакомился с тетей Наташей и дядя Павел женился на ней с первого взгляда. И теперь они все здесь, а эта громадная тетка в проходной не пускает их к отцу… Разве это справедливо?
— Как фамилия твоего отца? — спросил Игорь Владимирович, когда Ксюша замолчала.
— Ермаков… Андрей Савельевич. У него аппендицит…
— Не трудитесь узнавать, — вдруг сказала Софья Семеновна.
Ксюша вздрогнула. Софья Семеновна сидела все это время так тихо, что Ксюша совсем забыла о ней.
— Я оперировала Ермакова третьего дня, — продолжала Софья Семеновна, не открывая глаз, будто говорила во сне. — Там все в порядке, без отклонений. Дня через два-три можно выписывать.
И замолчала, словно все остальное ее не интересовало.
— Ну вот, — сказал Игорь Владимирович, — видишь, все не так страшно, как ты решила. Я думаю, что заведующая отделением разрешит твоей маме навестить отца, раз вы прилетели издалека. А тебе нельзя. Такое правило для всех.
И все это с доброй улыбкой! Значит, на самом деле этот главный притворялся добрым? От обиды и возмущения на глаза снова навернулись слезы. Ксюша вскочила, отошла от кресла и встала перед главным, прижав кулаки к груди.
— Вы же главный! Это вы сами приказали, я знаю!
Слезы скатывались по щекам на воротник шубы. Ксюша не вытирала их. Она даже не замечала, что плачет.
Игорь Владимирович нахмурился и резко сказал:
— Прекрати реветь. Стыдно выплакивать поблажки. Не маленькая. Я не могу нарушить приказ, и именно потому, что сам его отдал.
— Нет, можете! — крикнула Ксюша. — Вы же для других его отдали!
Игорь Владимирович встал, обошел стол, взял очки, лежащие на кипе исписанной бумаги, и принялся не спеша протирать их кусочком замши.
— Для других, — ворчливо проговорил он, разглядывая стекла очков на свет, и вздохнул, — худо станет жить людям, если начальники будут считать, что издают приказы для других, а сами станут их нарушать… Пришла, развоевалась… Думаешь, правда на твоей стороне?
Ксюша всхлипнула, вытерла слезы ладонями и с вызовом глянула на Игоря Владимировича.
— Конечно. Это же мой папа.
— Вот, вот… «мой папа». Здесь больница, голубушка. Кроме твоего папы здесь много других людей. Они лечатся, страдают, а иногда и умирают… Тяжело страдают и тяжело умирают. Нельзя детям на это смотреть.
— Я не боюсь, — сказала Ксюша, — если даже увижу, все равно не испугаюсь, честное слово.
Игорь Владимирович помолчал. Потом снова вздохнул и сказал с укоризной:
— Эх ты, голубушка, только о себе думаешь… «я» да «я». А я о больных думаю. Когда человек тяжело болен, он стыдится своих страданий и не любит, чтобы на него смотрели. Вот о чем надо прежде всего думать. О тех, кто страдает, а не о себе.
Ксюша растерялась. Получается, что она самая настоящая эгоистка… Как же так? Разве она о себе думала, когда шла сюда?
— Вы же смотрите, — прошептала она, защищаясь от тяжкого обвинения, которое звучало в словах врача.
— Я врач. От меня больной ждет помощи. А чем можешь помочь ему ты?
Ксюша опустила голову. Ей стало так стыдно, как никогда еще в жизни не было.
— Я пойду? — тихонько попросила она.
— Иди, — сказал Игорь Владимирович, — я и так потерял много времени с тобой. Хорошо, если не зря.