Милостивые государыни и милостивые государи!

Предмет, о котором я буду иметь честь с вами сегодня беседовать, относится, собственно говоря, к области медицины и заслуживал бы серьёзного обсуждения в обществе врачей. Но нетерпимость официальных представителей медицины к одному слову «гомеопатия», как вам известно, настолько велика, что попытки мои возбудить этот вопрос в медицинском обществе остались безуспешны. А между тем, я всегда имел желание возбудить интерес именно врачей к этому жгучему вопросу в терапии. Писать об этом в одном из периодических или специальных изданий, обладающих большим кругом читателей также из среды врачей, для меня, как я по личному опыту знаю, оказалось невозможным, потому что ни медицинская, ни общая пресса не принимает статей, хотя бы косвенно клонящихся в пользу гомеопатии. Писать отдельные сочинения или брошюры по этому предмету также не достигает цели, потому что сочинения эти не читаются врачами и, главным образом, потому, что медицинская пресса даже не принимает публикации о выходе в свет сочинений гомеопатического содержания, не доводит их до сведения врачей, замалчивает их и с самого появления их, так сказать, обрекает их на неизвестность. Мало ли есть превосходнейших сочинений по части гомеопатии, гомеопатической терапии и фармакологии, в иностранной литературе, преимущественно в немецкой и английской, которые совершенно неизвестны врачам и о которых они не имеют даже никакого представления? Молчать же я считаю даже неприличным, и не столько потому, что гомеопатия ех officio и ех cathedra изображается в превратном или карикатурном виде, но, главным образом, потому, что врачи, практикующие эту систему лечения, тайно и явно, печатно и словесно, открыто и из-за угла, всегда и везде подвергаются со стороны противников их всевозможным обвинениям в невежестве, шарлатанстве, эксплуатации кармана легковерной публики и прочим инсинуациям.

Имея за собою десятилетний опыт практического врача и выработав себе известные терапевтические убеждения путем литературных занятий, критического размышления и, главным образом, путём наблюдений над больными, я считал бы даже несогласным с моим факультетским обещанием умолчать об этих убеждениях. Поэтому я с величайшей радостью воспользовался представившейся мне возможностью прочитать публичную лекцию в Педагогическом музее, в надежде на то, что придут меня послушать и врачи. Я рад, что не ошибся. Имею удовольствие видеть здесь весьма многих, лично мне известных врачей, и знаю о присутствии многих, мне лично неизвестных. Благодарю их за честь, которую они мне оказали посещением моей аудитории; буду, главным образом, иметь в виду именно их, товарищей моих по профессии, и постараюсь высказать перед ними мою profession de foi, и потому буду говорить языком профессиональным, хотя, надеюсь, вполне, понятным и большинству публики из неврачей.

Я желал бы ещё заручиться вашей снисходительностью: мне в первый раз приходится говорить в такой многочисленной аудитории; кроме того, присутствие в этой зале двух разнородных и противоположных элементов — с одной стороны враждебных, а с другой дружелюбных, если не лично ко мне, то к предмету, представителем которого я здесь являюсь — несколько лишает меня того спокойствия, которое необходимо лектору для того, чтобы успешно справиться со своей задачею. При оценке моей беседы, надеюсь, что вы будете иметь в виду эти смягчающие вину обстоятельства.

Программа моя, имеющаяся у вас в руках, как вы изволите видеть, довольно обширна. Поэтому постараюсь быть кратким и ясным, и ограничусь только самым существенным. Первые пункты, которые, мне кажется, не могут подлежать особенно серьёзному возражению, я разберу только вкратце и остановлюсь более подробно на последних.

Гомеопатия зиждется на трёх непоколебимых столбах или основах, из которых первый есть закон подобия, второй — гомеопатическая фармакология и третий — гомеопатические дозы. О двух последних, о гомеопатических дозах и фармакологии, я сегодня говорить не буду, потому что не успею, и это не входит в рамки моей сегодняшней беседы. Ограничусь только разъяснением главного и существенного принципа гомеопатического лечения, именно закона подобия, и постараюсь вам разъяснить, на чём основан выбор лекарств врачами-гомеопатами.

* * *

Известно, что лекарственные вещества, поступая посредственно или непосредственно в кровь, приходят в прикосновение со всеми частями организма; но не все части организма одинаково поражаются ими, не все клетки, ткани и органы одинаково реагируют на известного лекарственного раздражителя, а лишь только те, которые имеют к нему известное избирательное или физиологическое сродство. Например: Belladonna, Opium, Hyosciamus действуют, главным образом, на головной мозг, т. е. головной мозг есть один из тех органов, к которому эти лекарственные вещества имеют физиологическое и предпочтительное сродство, между тем как от бесчисленного множества других лекарственных веществ головной мозг остаётся более или менее незатронутым. Точно так же Aconitum, Digitalis и Spigelia действуют на сердце, т. е. сердце есть один из органов, к которому эти лекарства имеют физиологическое сродство. Sepia, Secale cornutum и Sabina действуют на матку; Cantharis, Terebinthina, Copahiba — на мочевые органы; Mercurius, Argentum nitricum и Ferrum — на кровь; Aconitum, Bryonia и Colchicum — на серозные оболочки; Arsenicum и Sulfur — на кожу; Podophyllum и Kali bichromicum — на двенадцатиперстную; Aloes — на толстую кишку; Chininum и Acidum salicylicum — на внутреннее ухо; Aconitum — на чувствительные окончания тройничного нерва; Gelsemium — на двигательные веточки шестой, Conium — третьей пары нервов и т. д. Словом, все лекарственные вещества имеют определённую локализацию действия.

Но кроме такой определённой локализации, т. е. избирательного или физиологического сродства всех лекарственных веществ к известным органам и тканям, каждое лекарственное вещество проявляет ещё известный, определённый и законосообразный характер действия, который проявляется более или менее неизменно, в каком бы виде и какими бы путями мы ни вводили его в кровь, т. е. путём ли проглатывания и всасывания из желудочно-кишечного канала на всём его протяжении, или путем вдыхания распылённых частиц лёгкими, или посредством впрыскивания растворов его в подкожную клетчатку, или непосредственного введения в вены и т. д. Лекарственные вещества, пробегая по бесконечным лабиринтам сосудистых и лимфатических путей, каждый раз не только неуклонно попадают на такие клетки, ткани и органы, к которыми они имеют физиологическое, элективное, или, в этом смысле, специфическое сродство, но эти затронутые части, кроме того, каждый раз отзываются на своего физиологического раздражителя известным определённым образом, находящим своё внешнее выражение в виде многоразличных патологических процессов, имеющих определённые наименования в нозологической таблице болезней. Так, например, в физиологическом действии ртути, меркурия, мы имеем воспаление полости рта, т. е. ту нозологическую форму, которая называется stomatitis; в физиологическом или токсикологическом действии фосфора мы имеем костоеду (caries) нижней челюсти; в физиологическом действии свинца имеем потерю двигательной способности конечностей, преимущественно верхних, т. е. ту нозологическую форму, которая называется paralysis. Словом, в физиологическом или патогенетическом, т. е. болезнетворном действии лекарственных веществ, мы найдём всевозможные формы болезней, как-то: эритему, пустулы, папулы, воспаление и всевозможные формы накожных болезней; гангрену, флегмону и отёки; гиперемию и воспаление всевозможных внутренних органов, мозговых оболочек, плевры, лёгких, почек, кишечного канала, т. е. те нозологические формы, которые описываются под именем meningitis, pleuritis, pneumonia, nephritis, gastroenteritis и т. п. Затем найдём многочисленные и опредёленные функциональные и нервные расстройства (гиперестезии, анестезии, невралгии, аналгезии, судороги, параличи и т. д.); и, наконец, целую вереницу многочисленных и неопределённых болезненных состояний, ещё не нашедших себе физиологического объяснения и не поддающихся номинальной классификации, но каждодневно встречающих себе подобные образцы в панораме тех болезненных картин, которые представляются наблюдению практических врачей в связи со всевозможными формами, видами, родами и оттенками болевых и субъективных ощущений.

Таким образом, существует несомненный параллелизм между естественными и лекарственными болезнями; иначе сказать — лекарственные болезни могут составлять отдельную этиологическую группу болезней.

Будучи введены в кровь, лекарственные вещества обладают способностью нарушать физиологическое равновесие человеческого организма, расстраивать его здоровье и вызывать в нём известные патологические состояния или болезненные картины, которые для каждого лекарственного вещества имеют своё особенное патологическое содержание, свой особенный органический фон или субстрат, свои особенные краски и нюансы. Это есть патогенетическое или болезнетворное действие лекарственных веществ.

С другой стороны, не подлежит сомнению, что лекарственные вещества обладают терапевтическими свойствами, т. е. способностью благотворно действовать на течение и исход, на излечение многих болезненных процессов, т. е. выводить их из патологического состояния к физиологическому; и не подлежит также сомнению, что эти терапевтические свойства лекарственных веществ всецело зависят от их физиологических свойств, т. е. от способности так или иначе влиять на здоровый человеческий организм. Таким образом, с одной стороны, лекарственные вещества производят болезнь, с другой — излечивают болезнь. Конечная цель и идеальное стремление научной терапии должно было бы заключаться в том, чтобы найти, если возможно, руководящий закон действия лекарственных веществ, т. е. найти то отношение, которое должно существовать между болезненным процессом и лекарственным веществом, для того, чтобы последнее стало «лекарственным» в тесном смысле слова, т. е. исцеляющим для данного процесса. Имея такой закон и зная тогда характер, род и свойство патологических процессов с одной стороны и характер, род и свойство физиологического действия лекарств с другой, мы могли бы смело и верно применять последние к излечению первых с шансами на успех, приближающимися к достоверности.

Можно иметь различные мнения о гомеопатии, но никто не может отрицать, что такой всеобщий закон был предложен Ганеманом и формулирован им в своём известном терапевтическом принципе «Similia similibus curantur», т. е. подобное подобным лечится — посредством которого устанавливается факт опыта и наблюдения, что между болезненным процессом и лекарственным веществом должно существовать отношение сходства или подобия, т. е. лекарственные вещества могут излечивать такие патологические состояния, какие они же сами в состоянии произвести в здоровом человеческом организме.

Так как, может быть, не всем из вас, милостивые государи и государыни, известно, как Ганеман дошёл до этого закона, то я вкратце напомню вам, что он дошёл до него двояким путем. Однажды он ради эксперимента принял большой приём хинной корки, который, к удивленно его, вызвал у него лихорадочный пароксизм, чрезвычайно сходный с той лихорадкой, которой перед тем он сам страдал и которая была излечена хиной. Этот простой факт поразил гениального наблюдателя и послужил ему тем яблоком Ньютона, которое впоследствии привело его к закону подобия. Он стал задумываться над этим явлением и искать ему объяснения.

Тогда он, прежде всего, установил из медицинской литературы и из собственной практики целый ряд исцелений разнообразных болезненных процессов посредством лекарственных веществ, считавшихся в то время специфическими против них. Затем, справляясь в медицинской литературе, старой и новой, относительно действия этих лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, он, к удивлению своему, каждый раз находил, что они вызывают в нем болезненное состояние, в высшей степени сходное с только что излеченной болезнью. Затем он перевернул эксперимент и во втором ряде наблюдений, гораздо более важном, он стал испытывать на самом себе и на других здоровых людях действие лекарственных веществ, до тех пор малоизвестных медицине, и, определивши, со свойственной ему проницательностью, их физиологический характер, он стал применять эти лекарственные вещества в болезненных состояниях, в высшей степени сходных с теми, какие они вызывали у него и у других экспериментаторов, результатом чего было каждый раз быстрое и полное излечение болезненного процесса.

Таким образом, из первого ряда опытов, продолжавшихся 6 лет, Ганеман пришёл к заключению, что лекарственные вещества, способные излечивать болезненный процесс, способны также и вызвать такой же болезненный процесс в здоровом человеческом организме. Из второго же ряда опытов, продолжавшихся 9 лет и затем всю его жизнь, он пришёл к заключению, что лекарственные вещества, способные производить известное болезненное состояние в здоровом человеческом организме, способны также излечивать подобное болезненное состояние, происходящее от других причин.

Тогда — значит, после многих лет усидчивых, добросовестных и беспристрастных занятий и наблюдений, — он позволил себе обобщить свои наблюдения в известный гомеопатический закон: «similia similibus curantur», т. е. подобное подобным лечится, который, следовательно, был найден, экспериментально доказан и логически установлен посредством строго научного индуктивного метода. Как и все законы природы, найденные путём заключения от частного к общему, и гомеопатический закон имеет значение апостериорное, т. е. основанное на опыте и наблюдении, и в настоящее время даже не нуждается в априористических или дедуктивных доказательствах, хотя они возможны и существуют. Мы имеем точно так же непреложный физический закон, что притяжение между телами прямо пропорционально их массам и обратно пропорционально квадратам расстояния действующих тел. Это закон, я говорю, непреложный; но, тем не менее, он составляет необъяснимую эмпирическую тайну и не может быть доказан априорно, т. е. не может быть выведен из абстрактного мышления. То же самое и с гомеопатическим законом подобия. Вся его принудительная сила основана на опыте и наблюдении, и он во всякое время, во всяком месте может быть проверен каждым врачом, у кого раскрыты духовные глаза для воспринятия впечатлений и критической оценки своих наблюдений. И если прежде и можно было с некоторым правом сделать Ганеману упрёк в легкомысленной индукции на основании будто бы недостаточного количества наблюдений, то в настоящее время такой упрёк уже невозможен, потому что закон «similia similibus curantur» с тех пор миллионы раз был проверяем многочисленными, безусловно честными и образованными и неоспоримо компетентными врачами во всех пяти частях света с неизменно одинаковым успехом и результатом, так что по внутреннему достоинству и по количеству наблюдений, положенных в настоящее время в основу ганемановского принципа, индуктивное заключение «similia similibus curantur» приобретает всю полновесную силу достоверного закона природы.

Однако ганемановская формула «similia similibus curantur» — подобное подобным лечится — может иметь весьма эластичное и растяжимое значение, смотря по большему или меньшему количеству сходственных признаков, которые будут признаны необходимыми для установления логического понятия сходства или подобия между естественной и лекарственной болезнью. Мы, например, в геометрии имеем понятие или определение подобия треугольников и знаем, что они подобны, коль скоро стороны их пропорциональны. Но под такое определение можно подвести бесчисленное множество треугольников, которые будут все подобны, коль скоро стороны их пропорциональны. Следовательно, нужно ближе определить, в каком смысле должно быть понимаемо это гомеопатическое подобие.

Об этом Ганеман, между прочим, говорит в своём «Органоне» следующее: «Для того, чтобы быть истинным художником в искусстве лечения и действовать на рациональных основаниях, врач должен прежде всего определить в точности, что дóлжно лечить в каждом данном случае», т. е. должен распознать болезнь. Для распознавания же болезней нужно руководствоваться не спекулятивными гипотезами и теоретическими предположениями о неизвестной сущности болезней, а исключительно «доступными чувствам симптомами болезней, т. е. обращать внимание на такие изменения в состоянии души и тела больного, которые ощущает сам больной, видят его окружающие и наблюдает врач. Совокупность всех этих признаков представляет собой возможно полную и единственно доступную нам картину болезни во всём её объеме» (§§ 3 и 6).

Не вдаваясь в описание исторических заблуждений Ганемана и несовершенства патологии, диагностики и фармакологии в его время, но принимая во внимание весь ход развития медицинских наук от Ганемана и до нашего времени, мы должны сказать, что и в настоящее время сходство или подобие между естественными и лекарственными болезнями может и должно быть устанавливаемо на основании точного анализа совокупности всех клинических явлений, т. е. как объективных, так и субъективных признаков и симптомов болезни. Терапевтический принцип и его логическое выражение остались те же, но объём его стал шире и содержание полнее. И так как с одной стороны семиология, т. е. часть медицины, трактующая о признаках болезни и их значении, обогатилась преимущественно объективными симптомами, т. е. такими, которые независимы от самочувствия пациента, а могут быть констатированы врачом и открыты им при помощи микроскопа, химического анализа и вообще посредством физических методов исследования, и так как, с другой стороны, последователям Ганемана неоднократно ставилось в вину, что они пренебрегают объективными симптомами, то я несколько остановлюсь на значении объективных и субъективных симптомов для практического осуществления нашего закона; это очень важно и требует несколько более подробного рассмотрения, потому что послужит к разъяснению того, что мы подразумеваем под словом «подобие».

Объективные симптомы имеют чрезвычайно важное значение для определения родового или патологоанатомического [2]Сегодня для того, что имел в виду Бразоль под «патологоанатомическим характером», используется слово «морфологический».
характера болезни, и никто в настоящее время не станет спорить, что всевозможные болезни лёгких, плевры, сердца, почек не могут быть диагностированы, т. е. распознаны без точного анализа объективных симптомов. Кроме того, усовершенствование диагностики, в связи с успехами патологической анатомии, позволяет нам, на основании объективных симптомов, правильно судить о стадии или периоде развития известного патологического процесса и делать правдоподобные заключения о продолжительности и о вероятности того или другого исхода его. Таким образом, мы теперь в состоянии во многих случаях правильно толковать патологическое значение объективных признаков и симптомов, как естественных, так и лекарственных болезней, и это уже большой шаг вперёд, потому что, зная патологический субстрат весьма многих болезненных процессов, мы, вместе с тем, знаем, что эти болезненные процессы могут излечиваться такими лекарственными веществами, которые способны воспроизвести в здоровом человеческом организме тождественную или в высшей степени сходную патологическую картину. Мы, например, имеем болезненную форму, которая называется гиперемией мозга. Мы знаем, что Belladonna также вызывает в здоровом человеческом организме гиперемию мозга. Значит, на основании нашего закона Belladonna и будет одним из лекарственных веществ против гиперемии мозга. Cantharis вызывает конгестивное воспаление почек, следовательно, оно и будет терапевтическим средством против такого воспаления почек. Сулема, Mercurius corrosivus, имеет специфическое действие на прямую кишку, в которой вызывает жестокое воспаление, нередко с крупозным и дифтеритическим экссудатом, с болью и резью внизу живота, с кровянистыми испражнениями, сопровождаемыми сильными натугами, словом, воспроизводит картину болезни, в высшей степени сходную с дизентерией. Следовательно, сулема, в малых дозах, будет гомеопатическим средством против дизентерии, происходящей от каких-либо других причин, хотя бы от предполагаемых микробов. Arsenicum имеет специфическое действие на тонкие кишки, в которых вызывает жестокое воспаление и патологическое состояние, настолько сходное с холерным, что даже сам Вирхов находит невозможным по микроскопическому виду отличить арсеникальное отравление от холерного. Кроме того, и вся клиническая картина болезни, начиная с первичного озноба, затем последующего жара, судорог, рвоты, поноса, задержания мочи, упадка сил и т. д. — всё это представляет разительное сходство с некоторыми формами холеры. Следовательно, на основании нашего закона, Arsenicum и будет одним из лекарственных веществ против холеры, происходящей от естественных причин, например, от предполагаемой, но отнюдь не доказанной в своём значении коховской «запятой», что и подтверждалось уже бесчисленное множество раз во всевозможных холерных эпидемиях.

Таким образом, мы знаем, что всевозможные патологические формы болезней могут излечиваться такими лекарственными веществами, которые способны воспроизвести в здоровом организме тождественную или в высшей степени сходную патологическую форму болезни. Итак, логическая сфера определения закона подобия значительно суживается и ограничивается её патологическим содержанием, но ещё далеко не исчерпывается им.

Во многих случаях патологическая сущность болезней нам неизвестна, и мы ежедневно сталкиваемся на практике с такими болезненными формами, которые не укладываются в категории нозологических классификаций и не имеют определённых наименований, но, тем не менее, имеют весьма реальное существование, составляют предмет жалоб одержимых ими пациентов и требуют излечения. В таких случаях гипотетический «план лечения», построенный на гадательном патологоанатомическом диагнозе, не может верно вести к цели и ни в каком случае не может претендовать на научность, потому что всё дело лечения в таких случаях будет сводиться на игру счастья, удачи или случая, или ограничиваться грубо-симптоматическим или эмпирическим лечением. Мы же в таких случаях, оставаясь верными своему закону, назначаем такие лекарственные вещества, которые вызывают в здоровом организме сходную болезненную картину, хотя бы патологическая сущность их была нам не вполне известна. Как пример такой определённой клинической болезни с неизвестной патологической сущностью, я могу привести так называемую в нозологических таблицах эссенциальную астму. Существует ли при этой болезни спазм бронхиальных мышц, или тоническая судорога диафрагмы, или сосудодвигательное расстройство центрального или периферического происхождения на пути дыхательного тракта, или гиперэретизм продолговатого мозга, или ещё какой-нибудь таинственный X, Y или Z, играющие роль важного фактора в этой болезни — мы не знаем. Но мы знаем, что некоторые лекарственные вещества, например, Arsenicum, Ipecacuanha, Lobelia и др., воспроизводят в своём физиологическом действии полный комплекс объективных и субъективных симптомов, характеризующих астму. Следовательно, на основании нашего закона, эти астмогенные лекарственные вещества, т. е. производящие астму в здоровом человеческом организме, будут в наших руках антиастматическими, т. е. будут в состоянии излечивать астму, происходящую от неизвестных причин. О многочисленных неопределённых болезненных состояниях с неизвестной анатомической сущностью и о лечении болезней без названий распространяться не буду за неимением времени.

С другой стороны, исключительно патологоанатомический принцип, положенный в основу «плана лечения» даже хорошо изученных болезней, также недостаточен и не удовлетворит требованиям истинно научной терапии, потому что врач должен иметь дело не с нозологическими классификациями и номинальными болезнями, а с живыми людьми, с больными субъектами, у которых одна и та же грубо-анатомическая болезнь может представлять весьма различную и индивидуально-характерную симптоматическую картину. По этому поводу известный клинический авторитет, профессор Вундерлих (в своём сочинении «Das Verhalten der Eigenwärme in Krankheiten», S. 336. Capitel Pneumonie), говорит следующее:

«…Это разнообразие температурного хода, которое на основании вышеизложенного ни в каком случае не может представляться в виде беспорядочной случайности, указывает на то, что под именем пневмонии (воспаления лёгких) описываются болезни весьма многоразличные. Анатомическое исследование уже с давних пор стало также приводить к этому заключению, и в этом отношении крупозные, геморрагические, серозные, гнойные, гнилостные, лобулярные и прочие воспаления лёгких представляют столь многозначительные различия между собой, что они необходимо должны рассматриваться как различные болезненные процессы. Но нельзя также оспаривать, что даже такие болезненные формы, которые в настоящее время ещё рассматриваются, как анатомически тождественные, могут, тем не менее, расходиться в весьма существенных пунктах, и что кроме анатомического различия, лежащего в основе патологического процесса, этиологические отношения могут также обусловливать различия, которые существенно разъединяют друг от друга заболевания, описываемые под одним общим именем. Определение известной болезненной формы под именем «пневмония» едва ли менее ошибочно и поверхностно, чем если бы мы захотели свалить в одну кучу под общим названием «dermatitis» (воспаление кожи) все накожные болезни, протекающие при воспалительных явлениях. Первое определение только потому извинительнее, что мы, в большинстве случаев, при жизни не умеем точнее поставить диагноз, не можем различить отдельные, существенно различные проявления болезни; наконец, потому, что эти самые проявления в их существенных различиях отчасти даже ещё вовсе не могут быть распознаны. Правда, симптоматика открыла уже известное число моментов, указывающих на различие процесса в легких при заболеваниях, описываемых под именем пневмонии; но нужно признаться, что вспомогательные средства симптоматики для дифференциального диагноза ещё чрезвычайно скудны».

Прибавлю от себя — «скудны» — потому что недостаточно на них обращается внимание, между тем как в гомеопатической школе, где на это обращается серьёзное внимание и чему придаётся большое значение, данные, полученные симптоматологией, далеко не скудны.

«Термометрия», — продолжает Вундерлих, — «находится в состоянии довольно значительно расширить эти вспомогательные средства, но и она оставляет ещё много пробелов, и не следует скрывать от себя, что наши познания и суждениях о пневмониях, даже в связи с данными термометра, ещё очень отрывочны».

Если эти привёденные мной слова одного из знаменитейших клиницистов последнего времени справедливы относительно пневмонии, представляющей комплекс наилучше изученных симптомов, то они с гораздо большей справедливостью могут быть применимы к большинству других болезней.

Следовательно, постановка одного родового диагноза, исходящего из патологоанатомической систематики, ещё недостаточна для клинических, а, следовательно, и терапевтических целей, для чего требуется дифференциальный диагноз видового или подвидового характера болезни, т. е. определение тех признаков, которые отличают один и тот же грубо-анатомический процесс, например, воспаление лёгких у одного субъекта, от воспаления лёгких у другого, и обособление тех тончайших черт, которые придают каждой болезни индивидуальную физиономию. Следовательно, задача всякого истинно научного терапевта должна заключаться в тщательном индивидуализировании данного случая.

Индивидуальность же каждого болезненного случая кроется в органической самодеятельности нашего организма, т. е. в способности его самостоятельно реагировать на известные внешние и внутренние раздражения, вследствие чего известные болезненные причины и предрасполагающие условия, действуя известным образом на человеческий организм, вызывают в нём физиологическую реакцию, выражающуюся в виде комплекса тех или других болезненных симптомов. Эта реакционная способность организма называется впечатлительностью или раздражительностью или, лучше, «восприимчивостью» организма и представляет в каждом отдельном субъекте весьма различные количественные и качественные градации, вследствие чего одна и та же причина, например, простуда, вызывает у одного субъекта жабу, у другого — бронхит, у третьего — воспаление плевры, у четвёртого — невралгию, у пятого — ревматизм, у шестого — воспаление внутренних органов и т. д., и т. д.; причём, кроме того, каждая из этих отдельных болезней у поражённого ею субъекта воспринимает свою особенную физиономию, отличающую её от такой же родовой болезни у другого. Точно так же для происхождения таких болезненных картин в одном случае требуется продолжительное и весьма сильное действие болезненного раздражителя, а в другом случае достаточно весьма кратковременного и слабого раздражения, смотря по степени впечатлительности организма к данному раздражителю. Но существование в организме такой самобытной, самодеятельной и саморегулирующей способности в связи со всевозможными этиологическими условиями и предрасполагающими влияниями, каковы: пол, возраст, телосложение, темперамент, наследственность пациента и т. д. — всё это налагает на каждое заболевание свою индивидуальную печать. И если вы спросите, в чём заключается индивидуальность каждого данного случая, то я бы ответил, что в совокупности тех симптомов, большей частью субъективных, посредством которых организм или, может быть, в частности, нервная система пациента, реагирует на внешнее раздражение. Отсюда вытекает вся важность оценки субъективных симптомов для диагноза видового или подвидового характера болезни.

Не подлежит сомнению, что каждое болевое или субъективное ощущение непременно имеет свою raison d'être, своё какое-нибудь органическое основание в каком-либо структурном или функциональном патологоанатомическом процессе, хотя, может быть, оно и не во всех случаях нам известно. В некоторых случаях эти субъективные симптомы имеют такую характерную физиономию, что получают даже патогномоническое значение, т. е. по существованию тех или других симптомов мы в состоянии предугадывать характер патологического процесса. Возьму такой пример.

Известно, что субъективные и болезненные ощущения, боли, общее самочувствие и вообще вся субъективная картина болезни при воспалении лёгкого ухудшается от лежания на здоровом боку, а при воспалении плевры от лежания на больном боку. В данном случае мы можем, вероятно, даже объяснить причину таких субъективных ощущений. При воспалении плевры всякое механическое давление на больную часть усиливает существующее воспалительное раздражение и увеличивает местную боль. Поэтому пациент, инстинктивно избегая боли, инстинктивно же ложится на здоровый бок. При воспалении же лёгкого. когда большой участок этого органа подвергся опеченению, вследствие чего огромная поверхность лёгочных пузырьков закупорена воспалительным экссудатом (выпотом), уже не служит больше для обмена газов и, так сказать, изъята из дыхательных функций, — пациент чувствует потребность воздуха и испытывает одьшку вследствие недостатка воздуха. Если он ляжет на здоровый бок, то дыхательные экскурсии грудной клетки этой стороны делаются ограниченнее, обмен газов в здоровом лёгком уменьшается, вентиляция здорового лёгкого ухудшается и, следовательно, одышка, вследствие недостатка воздуха, должна усилиться. Поэтому пациент инстинктивно ложится на больной бок для того, чтобы дать здоровому лёгкому полную возможность глубокого дыхания и, таким образом, компенсировать, т. е. вознаграждать функциональную недеятельность больной половины. В этом случае, я говорю, мы можем объяснить причину этого различия в субъективных ощущениях больного, но во многих случаях мы не в состоянии это сделать с такой уверенностью. Так, например, у нас лежат рядом на двух койках два больных А и В; оба страдают комплексом симптомов, именуемым сочленовным ревматизмом, скажем, в подострой его форме. Пациент А от малейшего движения испытывает невыносимую боль в поражённых частях и поэтому силится сохранить полную неподвижность и наивозможное спокойствие, между тем как пациент В, наоборот, в состоянии покоя и неподвижности чувствует мучительное ожесточение своих страданий, а потому принуждён беспрерывно менять положение тела, шевелить членами и находиться в движении, причём субъективное его состояние улучшается и болевые ощущения стихают. Вот две одинаковых родовых болезни, но какое глубокое различие в клинической картине, и нет сомнения, что в основе этого различия субъективных ощущений должен непременно лежать какой-нибудь органический субстрат, хотя мы не можем с уверенностью сказать, в чём именно он заключается. Но мы знаем, что в патогенетическом или физиологическом действии двух лекарственных веществ воспроизводится эта же самая болезненная картина. Мы имеем два лекарства — Bryonia и Rhus toxicodendron. Оба они воспроизводят в здоровом человеческом организме характерные ревматические явления, но боли от брионии положительно усиливаются при движении и облегчаются в покое, между тем как ревматические боли от руса, наоборот, облегчаются в движении и ухудшаются в покое. Следовательно, на основании нашего закона, при соответствии всех других объективных и субъективных явлений, Bryonia и будет местно- и индивидуально-специфическим лекарством для пациента A, a Rhus — для пациента В.

Точно так же и характер боли имеет во многих случаях важное значение для определения локализации болезненного процесса. Например, жгучие боли свойственны преимущественно кожи и слизистым оболочкам;тупые, ноющие и сверлящие боли свойственны преимущественно костям, и каждому врачу известно значение известного характера болей, dolores osteocopi, для дифференциального диагноза некоторых болезней; подёргивающие боли — преимущественно свойственны мышцам и нервам; острые, режущие, колющие боли — преимущественно серозным и фиброзным оболочкам и тканям. Следовательно, описание пациентом субъективного характера боли нередко наводит нас на локализацию болезненного процесса.

Точно так же субъективные ощущения у детей выражаются плачем и криком. Различные оттенки этого плача и крика так характерны, что внимательный детский врач уже по одним этим оттенкам иногда в состоянии предугадать болезненный процесс.

Совокупность симптомов, возникающих вследствие постепенного соучастия в болезненном процессе всего организма вообще и нервной системы в частности, позволяют опытному практическому врачу во многих случаях с точностью определить патологический характер болезни ещё раньше физикального диагноза, который и подтвердит его предположение.

Все особенности субъективных симптомов и все малейшие подробности относительно условий их появления и исчезновения, ухудшения и облегчения, зависимость от времени года и дня, влияние погоды, барометрического стояния, физического положения тела, сложения, темперамента и, в особенности, душевного состояния больного — всё это имеет капитальное значение для индивидуализирования болезненного процесса, а, следовательно, и для дифференциального диагноза лекарственных веществ, потому что эти признаки, черты и оттенки повторяются в патогенезе лекарственных веществ.

Известный патологический процесс может быть вызываем многими лекарственными веществами, и поэтому вокруг нозологических классификаций группируется обыкновенно несколько лекарственных веществ, которые все в своем физиологическом действии имеют одно общее грубо-патологическое действие, как, например, лихорадку, понос, рвоту и т. п. Но каждое из них имеет в своём физиологическом действии что-либо особенное, свойственное ему одному, придающее ему индивидуальный характер и отличающее его от многих других сходных лекарственных веществ во всевозможных симптоматологических комбинациях. Вот эти характеристичные признаки лекарственных веществ («keynote» американских авторов) имеют большое значение для дифференциального диагноза между многими сходно действующими лекарственными веществами. Поэтому, когда мы имеем несколько местно-специфических лекарств, т. е. действующих на одни и те же тракты, участки и области, где сосредоточен болезненный процесс, то существование этих признаков, свойственных болезненному процессу с одной стороны и физиологическому действию лекарств с другой — получает решающее значение для выбора наиподобнейшего лекарства (simillimum), т. е. индивидуально-специфического для данного случая.

Из числа таких характеристичных признаков я могу привести несколько примеров. Так, например, Bryonia, как я раньше сказал, имеет весьма характерный симптом, а именно: ухудшение от движения и облегчение в покое; Rhus, наоборот, — ухудшение в покое и облегчение при движении. Pulsatilla имеет весьма характерный симптом: ухудшение в комнате и облегчение на чистом воздухе. Nux vоmica имеет ухудшение от ветра; Chamomilla — особенную раздражительность и невыносливость к боли, вследствие чего она особенно пригодна в детской практике, и при страданиях детей, особливо связанных с прорезыванием зубов, она оказывает на них (в высоких делениях, 6-м, 12-м, 30-м) замечательно успокаивающее, точно наркотическое действие. Arsenicum вызывает чувство жажды, удовлетворяемой частыми, но малыми глотками воды и т. д.

Таким образом, нозологическая классификация болезней, т. е. номинальный диагноз болезней, там, где он возможен, составляет только первую ступень логического процесса, необходимого для выбора из лекарственного арсенала тех лекарственных веществ, которые имеют специфическое отношение к заболевшим органам и системам. Тождество или сходство объективных симптомов естественных и лекарственных болезней позволяет нам в большинстве случаев судить лишь о тождестве локализации обеих болезненных причин, чего, однако, ещё недостаточно для терапевтических целей. Localia localibus заключается в similia similibus как часть в целом. Вторую же ступень составляет индивидуализирование данного случая и постановка дифференциального диагноза между многими сходно действующими лекарствами, т. е. выбор того именно лекарственного вещества, которое соответствует данному случаю не только с грубо-семиотической, но и со специально-специфической и индивидуально-характерной стороны. Тождество или сходство объективных и субъективных симптомов, рассматриваемых с точки зрения их физиологического состояния, условий их происхождения и порядка их возникновения, даже в случае сомнительности номинального диагноза, позволяет судить и заключать о тождественности их индивидуального характера действия и представляет ключ и показание к выбору индивидуально наиподобнейшего лекарства.

Для иллюстрации вышесказанного приведу следующий пример, который лучше длинных рассуждений послужит к разъяснению того, как мы эксплуатируем субъективные симптомы болезни.

Пациентка — молодая девушка, страдающая хронической зубной болью (odontalgia). Объективное исследование отрицательно — не обнаруживается ни больного зуба, ни воспаления или припухлости дёсен. Свойство боли, её распространение и связь с другими ревматическими страданиями указывают на ревматический характер боли. Какие-либо дискразии или осложнения отсутствуют. Тем не менее, девушка хлоротична, т. е. страдает бледной немочью. Известное периодическое событие довольно продолжительное время не появляется, а прежде во время его, а также и после всякой простуды, зубная боль постоянно ожесточалась. Некоторые симптомы спинального раздражения, сердцебиение и пр., указывают на сочетанный характер невралгических и ревматических болей, которые присущи также зубной боли. Ни лихорадки, ни пота нет. Приливы к голове имеют пассивный характер. Темперамент флегматичный, настроение духа плаксивое.

Поставив такой общий диагноз, всякому врачу, хотя немного сведущему в фармакодинамике, очень легко подумать о пульсатилле. Но чтобы вернее идти к цели и поставить дифференциальный диагноз между сходственными лекарствами, каковы: Aconit, Rhus, Chamomilla, Belladonna, Bryonia, Mercurius, Spigelia, Staphysagria, Nitri acidum, Magnesia carbonica, Mezereum, Sulfur, China, Ferrum — оказывающими известное действие на зубы, необходимо предпринять более специальный экзамен. Мы справляемся относительно характера боли, т. е. существует ли давящая боль (которая характерна для Bryonia и Nux vomica) или ноющая (которая встречается при Magnesia carbonica и Меzereum), или подергивающая (которая характерна для Belladonna, Mercurius, Spigelia), или, наконец, тянущие и рвущие боли (которые характерны для Rhus, Chamomilla и пр.) и т. д. Мы узнаем, что боль преимущественно колющая или подёргивающая, как будто бы зубной нерв натягивается и отпускается, что крайне характерно для Pulsatilla. Затем мы узнаем, что распространение боли ограничивается мягкими частями, фиброзными и мышечными тканями, не простираясь в костную ткань (как бывает при Mercurius и Mezerum), но распространяется в ухо, покровы черепа и на лицо. По временам бывают блуждающие боли в сочленениях. Зубы не кажутся слишком длинными (как при Bryonia) и не шатаются (как при Bryonia, Mercurius, Nux vomica, Rhus). Затем, ухудшение наступает по вечерам и ночью, но не рано утром (что было бы характерно для Nux vomica). Но так как ночное ожесточение наблюдается и при других лекарственных веществах (Вelladonna, Chamomilla, Mercurius, Rhus, Staphysagria, Sulfur и пр.), то мы должны найти ещё другие особенности. Мы знаем, что теплота постели и комнаты вызывают ухудшение. Но то же самое свойство имеют Chamomilla, Magnesia carbonica, Mercurius, Spigelia и др. Но для Chamomilla недостаёт душевного беспокойства, для меркурия — состояния зубной ткани и дёсен, для Magnesia carbonicа и Spigelia — характера боли. Между тем, для пульсатиллы весьма характеристично ухудшение в комнате, улучшение на воздухе, притом холодном (Nux vomica имеет тогда ожесточение), улучшение от холодной воды и ковыряния в зубах; ухудшение во время еды; движение, умственная работа и спиртные напитки не вредят. Сопоставляя эти данные с местными симптомами и экологическими условиями, каковы: женский пол, темперамент, аменорея, душевное настроение и т. д., мы находим позитивное показание именно для пульсатиллы, действие которой в таком случае наступает с математической точностью, в чём может убедиться всякий, желающий постановить эксперимент по правилам науки.

Таким образом, из всего сказанного следует, что лекарственные вещества, назначаемые по закону подобия, должны подчиняться трём главным условиям: а) локализации болезни, б) патологической форме её и в) экологическим условиям её происхождения и индивидуальности данного случая.

Следовательно, задача врача новой школы — я говорю новой, т. е. ганемановской, в отличие от старой, дряхлой, галеновской — заключается в том, чтобы, встречая естественную картину болезни, подыскать ей искусственную картину лекарственной болезни, наиболее с ней сходной, т. е. найти то лекарственное вещество, физиологическое действие которого представляет, так сказать, клинически портрет предлежащей естественной болезни. Для врача-гомеопата пациент, значит, представляет индивидуальную болезненную картину, в pendant к которой он должен найти наивозможно более сходную картину в патогенезе лекарств. Следовательно, весь процесс заключается в сравнении или сопоставлении между собой естественных и лекарственных болезней. Но для такого сравнения необходимо, прежде всего, выделить определительные признаки тех и других болезней, т. е. прежде всего изучить с наивозможной полнотой как естественные, так и лекарственные болезни. Поэтому, когда нам говорят, что мы пренебрегаем объективными симптомами, то я говорю, что это неправда, потому что без объективных симптомов во многих случаях, хотя не всегда, невозможен диагноз, а без диагноза болезни во многих случаях, хотя тоже не всегда, невозможно и правильное лечение, особливо по нашему закону, потому что не зная, какие органы находятся в заболевании, и в каком именно, мы не знаем, какие назначить средства, которые бы действовали на те же самые органы и ткани и в том же направлении, как и болезнь. С другой стороны, когда нам говорят с упрёком, что мы преувеличиваем значение субъективных симптомов, то мы только кланяемся и благодарим, потому что такой упрёк обращается нам в величайшую похвалу. Действительно, если тривиальное лечение «симптомов» неспециалистом-неврачом представляется мишенью для насмешек наших противников, то разумная эксплуатация и оценка субъективных симптомов в руках физиологически образованного врача новой школы доставляет ему могущественное орудие для успешной борьбы с человеческими страданиями. Весьма часто вся болезнь пациента заключается только в субъективных страданиях, и если он обращается к врачу так называемой аллопатической школы, то врач, не зная, что с ними делать, склонен приписать все жалобы пациента его воображению, мнительности, истеричности или ипохондрии и ограничивается назначением наркотических или эмпирических средств. Между тем, врач-гомеопат против всех этих страданий выставляет свои специфические лекарственные вещества, в физиологическом действии которых он, при изучении их раньше, находил все эти самые жалобы пациента, результатом чего каждый раз имеет счастье наблюдать излечение болезненного состояния больного.

Таким образом, милостивые государыни и милостивые государи, вы видите, что главная сила и значение гомеопатической системы лечения заключается в параллельном изучении патологии, симптоматологии и фармакологии. Вооружившись этими сведениями и встречая затем патологическую форму естественной болезни, конечные звенья которой, в виде совокупности клинических симптомов, сходны или тождественны с конечными звеньями другой изученной, искусственной, лекарственной болезни, врач-гомеопат уже наверное знает, что если ввести это лекарственное вещество в больной организм, то оно наверное окажет действие на больные части, клетки, ткани и органы, которые в данном случае подвержены болезненному процессу, потому что эта самая органически заболевшая область именно и входит в круг его специфического действия. С уверенностью, основанной на изучении физиологического действия лекарств, он знает, что попадает в цель, т. е. в больные органы.

Но попасть в больной орган ещё не значит его излечить, и если ввести в организм слишком большую дозу специфического лекарства, то мы к существующему болезненному процессу прибавим новое лекарственное раздражение, и в результате можем вызвать весьма резкое ожесточение болезненной картины, что и случалось с Ганеманом в первое время его гомеопатической практики и что не должно входить в план действия врача, потому что первый руководящий принцип врачей всех направлений должен заключаться в том, чтобы не вредить больному: primum non посеге. Если же ввести слишком малую дозу лекарственного вещества, то оно пройдет совершенно бесследно, не вызвав никакой реакции со стороны больных тканей, и болезненный процесс будет предоставлен своему собственному течению, т. е. останется in statu quo — что также не входит в план действия врача, потому что для выжидания естественного течения болезни пациент не нуждается во враче, ему достаточно для этого сиделки. Опыт и наблюдение учат, что между слишком большой, активно ухудшающей и слишком малой, пассивно бездействующей дозой существует средняя терапевтическая доза, которая активно улучшает или излечивает болезненный процесс без предшествующего ожесточения. Как велика должна быть эта средняя терапевтическая доза — об этом закон подобия ничего не говорит, он только устанавливает факт, что между болезнью и лекарственным веществом должно существовать отношение сходства или подобия. Вопрос же о дозе может быть разрешён только на основании опыта. Опыт же учит, что больные части в высшей степени чувствительны к своему специфическому раздражителю, например, больной глаз — к свету, больное ухо — к звуку, воспалённая брюшина — к прикосновению лёгкой простыни, между тем как в здоровом состоянии может выносить целые пуды и т. д. Следовательно, для больных органов, т. е. для терапевтических целей, доза лекарственного вещества, выбранного по закону подобия, должна быть значительно меньше физиологической дозы, т. е. меньше той, которая необходима для вызова реакции со стороны здоровых органов. Граница же терапевтической дозы или предел чувствительности заболевшего организма к его специфическому раздражителю не может быть установлен a priori, потому что зависит от многих причин: от свойства болезни, от индивидуальности болезненного процесса, от восприимчивости пациента и от физиологического свойства лекарственного вещества. В числе лекарственных веществ мы имеем такие, которые действительны только в сильных дозах и совершенно теряют силу в разведениях (Camphora, Kali jodatum и др.) и, наоборот, мы имеем и такие, которые в грубом состоянии почти недействительны, а будучи доведены до состояния известного разрежения, обнаруживают замечательные терапевтические свойства (Silicea, Lycopodium и др.).

Заслуга Ганемана заключается в том, что он экспериментально и практически доказал, что реактивная чувствительность больного организма к его специфическому раздражителю гораздо тоньше, чем это предполагалось раньше, и что граница терапевтического действия лекарств отстоит гораздо дальше от средней физиологической дозы, чем это и теперь допускается школьными терапевтами. И это его наблюдение само по себе составляет биологический факт высочайшей важности, о чём речь будет в другой раз, так как сегодня говорить об этом я не успею.

Таким образом, опыт и наблюдение учат, что врач, назначая лекарства по закону подобия, т. е. выбирая для излечения болезней такие лекарственные вещества, которые в здоровом организме вызывают клинически тождественные или в высшей степени сходные болезни, и предписывая эти лекарства в дозах меньших, чем обыкновенные физиологические, не только попадает прямо в цель, т. е. в больные органы и клетки, но и излечивает их, т. е. приводит патологический процесс на месте его существования к физиологическому, не затрагивая здоровых и неповрежденных частей, т. е. тушит пламя там и только там, где оно горит.

Посредством какого механического действия происходит это излечение, это вопрос второстепенный, и хотя он в высшей степени интересен, но в настоящее время нас не касается. Важен факт, что лекарственные вещества, действуя в соразмерно соответствующей терапевтической дозе на больные части, находящиеся с ним в отношении избирательного, предпочтительного или физиологического сродства, вызывают в этих частях органическую реакцию, которая выражается в том, что нарушенные физиологические функции этих органов возвращаются к норме. Важен факт, что излечение происходит наискорейшим, наивернейшим и радикальнейшим образом именно этим путём. Биологическое же объяснение этого факта, впредь до раскрытия законов молекулярных процессов в живом организме, может вращаться только в области гипотез, о которых я сегодня с успехом могу умолчать.

Из всего сказанного мною, надеюсь, милостивые государи и милостивые государыни, у вас могло составиться понятие, что гомеопатическая терапия или гомеотерапия есть истинная физиологическая терапия, строго основанная на физиологическом или патологоанатомическом основании сравнительной патологии естественных и лекарственных болезней, и представляет высшую ступень, достигнутую до настоящего времени терапевтическим искусством. С этой точки зрения гомеопатия заслуживала бы не презрения со стороны врачей, а наоборот, глубокого и усердного изучения. Если какая-либо медицинская система заслуживаете название научной, то это именно гомеопатия. Будущность всей терапии лежит в гомеопатии.

В заключение, позвольте вас поблагодарить, милостивые государи и милостивые государыни, за то внимание, с которым вы выслушали моё скучное изложение.

(Продолжительные рукоплескания)

* * *

Председатель постоянной комиссии Педагогического музея, генерал-майор В. П. Коховский: Прежде чем начнутся прения, я нахожу необходимым установить возможно правильную точку зрения на наше сегодняшнее собрание.

По установленным в Педагогическом музее правилам, каждая программа публичных чтений, предлагаемых для этой аудитории, должна быть предварительно обсуждена в комиссии музея, и если эта программа одобрена в комиссии, а затем и утверждена цензурой, то тогда она может быть исполнена в этой аудитории. Роль комиссии довольно велика, а потому я несколько остановлюсь на её значении.

Семнадцатилетний опыт приводит меня к следующему заключению об отношении комиссии музея к тем программам, которые вносятся на её обсуждение.

Все эти программы или, лучше сказать, темы, я разделил бы на несколько категорий. К первой из них я отнёс бы ты темы, которые в научном отношении совершенно бесспорны и вполне отвечают требованиям современной науки. Эти темы комиссия музея предлагает осуществлять в этой аудитории во всем известной форме публичных лекций. На публичных лекциях лектору остаётся обнаружить своё искусство популяризировать научные истины, а популяризация научных знаний составляет одну из задач настоящей аудитории. Ко второй категории я отнёс бы такие темы, которые, по существу своему, спорны… К подобного рода темам комиссия относится двояко: либо отсылает автора или лектора в печать, дабы подвергнуть изложение его темы научной критике, либо допускает исполнение данной программы в своей аудитории. Но последнее она делает только в том случае, если признаёт большое общественное значение за данной темой. Выполнение подобных тем ставится в несколько иные условия. Это, пожалуй, та же публичная лекция, но сопровождаемая собеседованиями между специалистами или, скажем, диспутом. Эти диспуты, хотя не всегда полны и не всегда могут быть закончены по недостатку времени, тем не менее, дают слушателю возможность ориентироваться в вопросе, избежать, по возможности, увлечения и искать правду. Наконец, к третьей категории относятся те темы, которые противоречат современной науке. Вообще, таких тем немного вносилось в комиссию музея, и я характеризовал бы их следующим примером: лет 10–12 назад в Берлине один профессор выступил для того, чтобы доказать, что Земля стоит неподвижно, а Солнце и все небесные тела совершают вокруг неё суточное и годовое вращение. Подобные темы отрицаются комиссией музея, и ни одна из них не была ею допущена.

Когда в комиссию музея была внесена программа той беседы, которую мы сейчас выслушали, то тотчас же сказалась спорность тех положений, которые так талантливо защищает почтенный лектор. Одни из членов комиссии (меньшинство) очень убедительно доказывали невозможность допущения подобных тем для публичных бесед, другие же члены, разумеется, большинство, стояли за принятие этой программы и за допущение её выполнения в нашей аудитории, руководствуясь тем, о чём я уже сказал, а именно большим общественным значением возбуждённого вопроса.

Чего же мы будем ожидать от сегодняшнего собрания? Будет ли комиссия решать этот вопрос, который, в существе дела, есть вопрос медицинский? Без сомнения — нет, ни малейшим образом. Комиссия и всё собрание наше будут удовлетворены, если этот вопрос будет перенесён отсюда в учёные медицинские сферы, где авторитеты науки могли бы доказательно и на понятном для всех образованных людей языке сказать своё о гомеопатии окончательное заключение.

(Рукоплескания).

(После 20-минутного перерыва)

Председатель: Я просил бы в прениях держаться такого порядка: остановиться прежде на тезисах 6-м и 8-м, которые, мне кажется, наиболее важны, а затем, если время позволит и найдутся желающие говорить, можно будет возражать и по другим тезисам, и вообще по всем пунктам программы.

Слово принадлежит доктору Вирениусу.

Доктор Вирениус: Когда комиссия обсуждала программу д-ра Бразоля, я находился в меньшинстве и высказал такое мнение, что, на основании моего личного опыта, я полагаю, что когда д-р Бразоль прочтёт свою лекцию, то из врачей не явится оппонентов, желающих ему отвечать. Оказывается, что оппонентов из врачей всего двое, так что случилось именно то, что я предсказал. Я дал слово говорить, поэтому я и говорю. Входить во все подробности того, о чём говорил д-р Бразоль, мне кажется, вообще нет никакой возможности в течение короткого времени: тут требуются, само собой, целые дни, так как надо было бы идти по пятам всего того, что он излагал. Поэтому необходимость, ввиду недостатка времени, заставляет меня ограничиться только самым существенным.

Мы, врачи, не разделяем мнения гомеопатии на том основании, что все основы гомеопатии недоступны нашему теоретическому и практическому пониманию. Так, существование закона подобия, выставляемого гомеопатией — как бы на него ни смотреть и как бы ни искать его подтверждения в теории — решительно не находит никаких подтверждений. Кто сколько-нибудь знаком с биологией и признаёт какое-нибудь определение жизни — считать ли это противодействием смерти, считать ли это определённым сочетанием изменений, или, наконец, считать взаимодействием среды с организмом — какое бы мы ни взяли определение жизни, признаваемое специалистами, повсюду мы видим такое определение: борьба разнородных противоположных элементов. Жизнь возможна только при противоположении элементов, иначе понять жизнь мы не в состоянии. Движения возможны только тогда, когда элементы разнородны. Так что, смотря на живой организм, мы не можем понять, чтобы на организм действовало что-либо, не будучи с ним разнородно. Если допустить, что лекарство вызывает в организме тот же процесс или подобный тому, который оно излечивает, то тогда понадобилось бы допустить действительно две причины, одинаково вызывающие один и тот же процесс. Тут одна причина устраняет другую, т. е. причина, производящая, например, воспаление и т. п., лечится тем лекарством, которое вызывает тот же самый процесс или аналогичный ему. Мы иначе не можем понять такого влияния, как именно в смысле умноженного действия, т. е. влияние А + влияние В + влияние С дают сумму влияний. Но каким образом сумма влияний, т. е. увеличение влияния ведёт к устранению болезненного процесса — этого понять невозможно; гомеопаты же допускают это, как основу.

Второе основание гомеопатии — минимальные дозы. Минимальные дозы мы допустить не можем. Мы допускаем на практике только те средства, которые, как бы ни были незначительны в весовом отношении, всё-таки доступны химическому и физическому анализу. Но если вещество недоступно никакому анализу, ни физическому, ни химическому, ни анализу наших органов внешних чувств, то ни такого вещества, ни действия его мы принять не можем, так как мы не можем этого понять. И если нам представляется слушать даже рассказ о действии невозможно малого количества вещества, то мы прямо отказываемся отвечать на это или говорить что-либо. В особенности, если наряду с этим минимальным весовым количеством, т. е. действием минимального количества лекарства, вы поставите параллельно массу таких случаев, которые излечиваются без всяких средств, а силой самой природы, то тогда ещё более умалится достоинство учения, которое предлагает невозможно малые дозы. Наука медицины в настоящее время ведёт к тому, что главная сущность её изучения заключается в изучении причин болезней и предохранительных средств к недопущению действия болезней. Так что всё это приводит к профилактике. Гораздо важнее надеть на собаку намордник, чем лечить всякими средствами укушенных ею людей. Словом, лучше всего и прежде всего стараться об устранении причины болезни и приискании предохранительных средств, тем более, что опыт нам показывает, что в 90 случаях из 100 излечивает не искусство при пособии человека, а сама природа излечивает болезненный организм. К этому ведёт наука, и с каждым днём эти случаи увеличиваются. Так что влияние современной медицины, конечно, будет то, что она постарается только устранять причины и найти средства к тому, чтобы не допустить действия вредных влияний на организм. Что природа сама излечивает — это мы видим на каждом шагу. Если мы возьмём старый организм, то ничего не докажем, но если возьмём организм молодой, в самую лучшую пору жизни человека, например, его отроческий возраст, то мы увидим, что в этом возрасте все болезни излечиваются сами собой, без всяких средств. Так что если, например, воспаление лёгких у 15-летнего вы будете лечить хинином, водой или ничем, то все эти средства будут одинаково вести к излечению.

Вот в виду всех этих подробностей, если перед нами является учение, которое в своих основах не может быть понято теоретически и не подтверждено нашим опытом, и если является убеждение в том, что без всякого лечения реакция организма может быть настолько сильна, что болезнь сама собой устраняется, в таком случае, само собой, мы не можем допустить такого рода учения, ни в теоретическом, ни в практическом отношениях.

Вот сущность моих замечаний. Прибавлю ещё только следующее. Почему выходит такое ожесточение в спорах аллопатов с гомеопатами? Мне кажется потому, что они спорят, стоя на совершенно разной почве. Говоря о законе подобия, аллопаты стоят на своей аллопатической почве, а гомеопаты, говоря об этом же законе, говорят то же самое, что аллопаты, но когда является перед ними оппонент, то они становятся на свою гомеопатическую почву. Стоя на этих двух почвах, никогда сойтись нельзя. А почему они всегда разойдутся? Потому что мы, говоря о законе подобия, стоим на почве нашей, аллопатической, а между тем гомеопаты, рассуждая об этом законе, пользуются услугами и своей науки, и негомеопатической науки, так что в конце своего заключения они берут доводы и из того, и из другого заключения. Поэтому в cпopе с публикой, малознакомой с медициной, конечно, гомеопат может пользоваться даже просто диалектикой, игрой слов и оставаться всегда впереди. Только на этом основании, нам кажется, гомеопатия может иметь успех; но, по моему мнению, гомеопатия не может иметь значения научного — ни теоретического, ни практического.

Доктор Бразоль (обращаясь к председателю): Позвольте мне возразить.

Председатель: Вам принадлежит слово

Доктор Бразоль: Доктор Вирениус начал с того, что стал говорить о биологическом значении закона подобия, т. е. о том, о чём я именно не говорил сегодня по недостатку времени. Если посвятить ещё часа 2–3 этому вопросу, то можно было бы указать д-ру Вирениусу немало фактов в опровержение сказанного им выше мнения, что будто бы наш закон подобия стоит в резком противоречии со всеми биологическими законами. Но так как я не желаю выходить из пределов моей программы, а в двух-трёх словах не могу указать на многочисленные опорные точки нашего закона, то я позволю себе оставить этот вопрос без возражения. Я хотел, главным образом, обратить внимание просвещённой аудитории на то, что закон подобия есть закон индуктивный, т. е. основанный на опыте и наблюдении, как и все другие законы природы. Следовательно, индуктивный закон может и не быть доказан априорным или дедуктивным мышлением. На это я указал с самого начала и желал бы, чтобы доктор Вирениус попытался опровергнуть меня именно с этой точки зрения, а не возбуждал бы новых вопросов, которые не могут подлежать обсуждению в настоящем заседании.

Затем доктор Вирениус перешёл к минимальным дозам, т. е. к вопросу, которого я также в одном заседании решительно не в состоянии исчерпать. Гомеопатический закон основан на трёх неопровержимых положениях, из которых первое есть закон подобия, второе — исследование лекарств на здоровом человеческом организме, и третье — действительность гомеопатических доз. О последних двух вопросах я говорить в этом заседании не могу, но если получу разрешение, то надеюсь в этой же аудитории представить на суд публики и эти два вопроса; надеюсь, в несколько ином свете, чем в том, каким он освещается врачами противоположного направления. Доктор Виренус, однако, говорит, что если дозы недоступны ни химическому, ни физическому анализу, то, значит, недоступны и «никакому» анализу. Но в этом отношении он заблуждается. Кроме химических и физических реактивов, у нас есть гораздо более точные реактивы — физиологические. Во многих случаях мы совершенно не в состоянии открыть присутствие лекарственных веществ посредством обыкновенных химических и физических реактивов, а живой человеческий организм весьма резко отзывается на этот лекарственный реагент. Например, аконитин, в одной тысячной и даже десятитысячной части грана, будучи впрыснут в кровь животного, вызывает весьма резкое изменение в пульсе, между тем как физический или химический реактив тут ничего не в состоянии открыть. То же самое говорилось до тех пор, пока не было спектрального анализа, т. е. что если вещество не может быть открыто химическим или физическим реактивом, то, значит, оно не существует. Но после того, как был открыт более тонкий способ анализа — спектральный, мы нашли возможным открывать присутствие материи в состоянии миллионных, десятимиллионных и стомиллионных частей грана, недоступных более грубому физическому и химическому анализу. Из того, что в настоящее время посредством физических и химических реактивов мы, может быть, не всегда можем открыть присутствие лекарственных веществ, ещё не следует, чтобы мы не были в состоянии сделать это со временем. Позволю себе здесь намекнуть на то, что и в настоящее время существует способ, к сожалению, совершенно игнорируемый медицинской наукой и который до сих пор был обойден молчанием. Я говорю про невральный анализ Иerepa, который позволяет открывать присутствие материи в тридцатых и более высоких гомеопатических делениях. Этот способ нашёл даже своё подтверждение со стороны многих химиков и физиков, т. е. людей, специально занимающихся точной наукой. Я думаю, доктору Вирениусу известно, что известный химик проф. Бутлеров писал об этом вопросе и находил, что он нисколько не находится в противоречии с данными химии. Во всяком случае, о минимальных дозах я говорить теперь не буду, потому что это не входит в предел моей программы.

В-третьих, д-р Вирениус говорит, что многие болезни излечиваются сами собой. Да кто же этого не знает! Он особенно напирал на самоисцеляющую силу природы и указал на то, что врач должен действовать именно в том смысле, чтобы помогать природе в самоизлечении, а не противодействовать ей, ввиду именно того, что многие болезни излечиваются сами собой. Этого никто и не отрицает, но дело в том, что мы имеем способы определить, когда излечение происходит самопроизвольно, а когда — под влиянием терапевтического искусства. Я думаю, доктор Вирениус не будет отрицать, что и аллопатическая школа имеет случаи лекарственных исцелений. Не отрицая значения самоисцеляющей силы природы, я однако, утверждаю, что посредством лекарственных веществ мы имеем возможность ускорять выздоровление, укорачивать течение болезней и вовсе их уничтожать. Для доказательства такого положения самый благодарный пример — хронические болезни. В острых случаях ещё возможно сомнение, есть ли тут воздействие лекарства или действие целительных сил природы. Но в хронических болезнях, длящихся годами, можно довольно ясно доказать действие лекарства и терапевтического искусства на течение болезни. В одной из моих статей я уже указал на способ, каким можно решить, происходит ли излечение самопроизвольно или под влиянием лекарств. Я обращаю внимание на то, что для решения таких вопросов в высшей степени важны, во 1-х, личный опыт и наблюдательность врача; во 2-х, медицинская статистика, прилагаемая к большому ряду однородных наблюдений в клиниках и госпиталях; а в 3-х, я говорю следующее: «Так как статистика среди врачей не пользуется вообще большим доверием и все блестящие результаты гомеопатического лечения обыкновенно игнорируются врачами или иначе ими перетолковываются, то я обыкновенно прибегаю к нижеприведенному терапевтическому методу, дающему возможность в каждом конкретном случае демонстративно и экспериментально доказать, с одной стороны, верность нашего руководящего терапевтического закона «similia similibus curantur»; с другой стороны — терапевтическую действительность весьма малых и инфинитесимальных доз. Метод этот, насколько мне известно, в первый раз был предложен Гружевским в шестидесятых годах и состоит в следующем. Больному назначают лекарство по закону similia similibus curantur в индивидуально-соразмерном гомеопатическом делении. Наступает явное улучшение в состоянии пациента. Для того чтобы узнать, отчего вслед за назначением лекарства наступило улучшение, нужно преднамеренно прекратить приём лекарства впредь до нового ухудшения или до приостановки прогрессивного хода этого улучшения. Если в этом случае вторичное назначение лекарственного вещества опять вызывает явное и резкое улучшение, то вероятность причинной зависимости его от лекарственного действия делается очень высокой и при каждом новом повторении этого контрольного эксперимента с неизменно одинаковым результатом степень этой вероятности всё увеличивается и приближается к математической достоверности. Для того, чтобы устранить влияние воображения у взрослых и мнительных людей, пациент не посвящается в тайну такого экспериментального контроля и, на время устранения лекарственного действия, получает, под видом того же лекарства, чистый спирт или молочный сахар, смотря по тому, назначалось ли лекарство в каплях или в порошке. Я прибавляю, что этот метод лучше всего приложим к хроническим заболеваниям. Такие эксперименты я в своей деревенской, крестьянской практике повторял неоднократно и всегда с успехом. Лекарство, назначенное в инфинитесимальной дозе по закону подобия, вызывает улучшение, а если оно отменяется, то получается ухудшение не только субъективное, но и объективное, как, например, при язвах, ранах, накожных сыпях и т. д. И вот по этому научно-экспериментальному методу, который может быть проверен всяким врачом и неврачом, можно исключить влияние случая и воображения, и доказать прямое действие лекарств на течение болезни.

Наконец, я должен сказать, что не совсем понял, что разумеет доктор Вирениус под разными точками зрения, на которых будто бы стоят в споре между собою аллопаты и гомеопаты, и которые приводят, будто бы, к недоразумению и несогласию. Точка зрения в научной медицине одна, потому что научная медицина, физиология и патологическая анатомия одна, и тут не может быть двух наук, а, следовательно, и двух различных точек зрения. В различных же воззрениях на терапию врачи, действительно, между собой расходятся. Но точка зрения относительно основных начал медицинской науки есть одна и та же для врачей всех направлений. В этом смысле и основные положения моей программы составляют основные положения медицинской науки, и если доктор Вирениус в состоянии, пусть он их опровергнет. (Рукоплескания).

Председатель: В качестве председателя комиссии музея, я должен быть совершенно беспристрастен, да и не могу быть пристрастен; форма моя уже изобличает, что в медицине я совершенно несведущ и не могу разбирать вопросов, возникших между так называемыми аллопатами и гомеопатами. Но считаю долгом в этом собрании, ввиду того, что я высказал раньше, принести глубокую и сердечную благодарность уважаемому сочлену комиссии д-ру Вирениусу, который решился обменяться мнением с лектором по вопросу, от которого, как он заявляет, отступаются все врачи. Думаю и как член публики, что медицина существует не для себя, а для всех нас и в наших интересах. Я не совсем понимаю причины уклонения (если только есть такое уклонение) — причины уклонения от дебатирования вопроса, какую же роль в медицине может и должна играть гомеопатия. Я уже высказал, что комиссия, учреждая эту беседу, не имела ничего иного в виду, как дать толчок, в интересах человечества, данному вопросу; а затем пусть не мы, а медицинские общества, учёные и авторитетные, обсудят этот вопрос. Повторяю, я глубоко благодарен доктору Вирениусу за сделанное им возражение. (Рукоплескания). Затем, я позволю себе сказать несколько слов уважаемому лектору в защиту того, что было высказано доктором Вирениусом. Если он сослался на биологический закон, то это потому, что оппонент может искать доводы для защиты своего положения там, где он всего легче их находит, и я не считал бы этого отступлением от программы. Затем, если доктором Вирениусом сделано отступление от программы, то в этом могу быть виновен и я, как председатель, который дал возможность говорить о минимальных дозах, когда Вы их только слегка коснулись. Но я прошу Вашего внимания к последнему Вашему тезису, где говорится, что «гомеопатия есть ничто иное, как сравнительная патология естественных и лекарственных болезней и в этом смысле представляет истинно научную физиологическую терапию». С моей точки зрения, как неспециалиста, мне представляется, что одним положением о гомеопатическом законе подобия не исчерпывается учение гомеопатии, как Вы и сами указали, причём по необходимости Вы должны были коснуться и минимальных доз и вопросов фармакологических. Так что я считал себя совершенно вправе дать слово в этом же направлении и доктору Вирениусу.

(Рукоплескания).

Остается ещё один вопрос, который остался между Вами и спорным, и невыясненным и, я думаю, остался невыясненным и для большинства публики. Вопрос этот есть вопрос о влиянии тех минимальных доз, о которых говорилось, что они невесомы и не могут поддаваться химическому и физическому исследованию. Следовательно, для полноты обсуждения, для лиц непосвящённых, к числу которых принадлежу и я, остаётся вопрос такого рода: если минимальные дозы в самом деле действуют, как утверждают гомеопаты, то, может быть, следовало бы желать параллельного испытания, если бы оно было возможно, а именно: что было бы с больным, предоставленным самому себе? И так как Вы заявили, что гомеопаты, как и аллопаты, стремятся к тому, чтобы поставить человеческий организм в такие условия, при которых болезнь должна прекратиться, или должна не начинаться, то, при соблюдении этого условия, что было бы с больным? Я понимаю представляющуюся здесь трудность, потому что, во-первых, всякая болезнь индивидуальна, а, во-вторых, совершенно тождественных болезней встретить ни в каком случае невозможно. Следовательно, может явиться недоумение, отчего у вас явился больший процент выздоровевших, а там меньший, и можно было бы сказать, что сюда попали более счастливые случаи, а туда несчастливые. Но всё-таки такое параллельное испытание, может быть, было бы доказательно. Так как этот вопрос остаётся нерешённым в споре между вами, то он остается нерешённым и для массы публики.

Доктор Вирениус: По поводу того, что не было произведено опытов, я считаю нужным сказать, что в 1850 г. в одном из пражских госпиталей лечили воспаление лёгких тремя способами, из которых один был совершенно нигилистический, и все эти способы привели к одинаковому проценту выздоровления. Так что эта система уже была применяема.

Затем, я коснулся минимальных доз потому, что о чём бы ни говорить о гомеопатическом, нельзя избегнуть минимальных доз, и непременно нужно иметь в виду все три гомеопатические основы: минимальные дозы, закон подобия и действие лекарств; разъединить их никоим образом невозможно. Если вы, разбирая какое-нибудь учение, будете говорить о какой-нибудь одной стороне, то вы непременно запутаетесь, так что должны постоянно иметь в виду и другие стороны его учения. Вот почему я коснулся минимальных доз.

Что касается до другого очень важного возражения относительно спектрального (?) анализа, который будто бы подтверждает действие минимальных доз, то я мало знаком с этим анализом. Упомяну только, что открытие спектрального (?) анализа принадлежит штутгартскому доктору Йегеру, тому самому, который доказывал, что душа заключается в обонянии, что обоняние руководит всем существованием человека. Это тот самый странный человек, который действительно предложил определять чувствительность ощущений на разные внешние влияния. Ученые отозвались на это совершенным молчанием; нигде я не видел ни критики, ни возражений на спектральный (?) анализ профессора Йегера; так что это молчание означало, что никто не хотел говорить по поводу этого открытия Йегера. Поэтому сказанное относительно спектрального (?) анализа требует проверки. Что касается до Бутлерова, то это его слабая сторона; как его спиритизм, так и его гомеопатическая воззрения, изложенные в написанных им брошюрах, действительно не выдерживают критики, по крайней мере, по тем статьям, которые появлялись.

Что касается до заявления доктора Бразоля о том, что он видел случаи, где язвы излечиваются под влиянием гомеопатических средств, то на это можно прямо ответить, что в настоящее время язвы излечиваются антсептическим способом. Но наука идет ещё далее в этом отношении, а именно к тому, что даже не антисептический способ, не какое-либо вещество, а только одна безукоризненная чистота, безукоризненно чистая перевязка излечивает язвы без всякого лечения. Так что этот приём, приведённый д-ром Бразолем, не подтверждает ещё гомеопатического учения.

Д-р Бразоль: Я не буду вдаваться в подробности, но желаю только восстановить один факт. Доктор Вирениус говорит, что были произведены сравнительные эксперименты лечения воспаления лёгких по разным способам, в том числе и по выжидательному, и что все эти способы привели к одинаковому проценту выздоровления. С его стороны это в высшей степени печальное заблуждение. Относительно воспаления легких были произведены сравнительные эксперименты по трем способам: 1) по аллопатическому способу (рвотным камнем), 2) кровопусканием и 3) по выжидательному методу, причём получалась громадная разница в пользу выжидательного метода лечения. Лечение кровопусканием и такими сильными средствами, как рвотный камень, давало громаднейшую смертность, между тем как выжидательное — сравнительно небольшую. Я не могу припомнить цифр, но приблизительно отношение было такое: аллопатическое лечение давало около 28–30 % смертности, а выжидательное — около 12 %.

Председатель: А что Вы называете выжидательным?

Доктор Бразоль: Неназначение никаких средств. А сравнение между выжидательным методом и гомеопатическим, произведённым в английских, французких и немецких госпиталях людьми науки и аллопатами, взявшимися за это дело с тем, чтобы опровергнуть гомеопатическое лечение, приводит к тому результату, что гомеопатическое лечение даёт наименьший процент смертности, т. е. меньший, чем при выжидательном лечении, из чего можно заключить, что гомеопатическое лечение не есть бездействующее, а именно активное.

(Рукоплескания).

Доктор Тернер: Я не желаю вдаваться в разбор вопросов гомеопатических и аллопатических, так как большинство публики, здесь присутствующей, незнакомо со многими терминами, которые так щедро употреблял почтенный лектор. Но для того, чтобы доказать вам, что даже программа его заключает в себе некоторые несообразности, я прочту 1-й пункт её: «Гомеопатия есть ничто иное, как сравнительная патология естественных и лекарственных болезней, и в этом смысле представляет истинно научную физиологическую терапию». Мы, врачи, вышедшие из той же школы, как и лектор, т. е. из Военно-Медицинской академии, конечно, будем пользоваться одной и той же терминологией. Под патологией мы разумеем науку о существе самой болезни, а под словом «гомеопатия», как все, слова, кончающиеся на «патия», будем подразумевать науку о лечении болезней. И вот говорят, гомеопатия есть сравнительная патология? Из того, что мы здесь слышали, мы не знаем, что же такое гомеопатия: есть ли она наука о лечении, есть ли она терапия или нет? Мы бы сказали так, что гомеопатия есть ничто иное, как истинно научная физиологическая терапия, основанная на научной патологии. Для нас это было бы понятно, но такое определение в программе я отказываюсь понимать.

Далее, употребляется, например, такое выражение: «патогенез»; почтенный лектор употребляет выражение: «патогенез лекарственных веществ». Под патогенезом мы разумеем способ происхождения болезней, например, патогенез холеры или тифа, — это я понимаю; но патогенез лекарственных веществ я отказываюсь понимать.

Далее, возьмём 10-й пункт, в конце которого читаем: «…что достигается посредством изучения токсикологии, фармакологии и симптоматологии лекарственных веществ» и т. д. Опять-таки: симптоматология есть наука о симптомах, симптоматология всегда связана с болезнями, так что «симптоматология лекарственных веществ» для меня опять нечто тёмное, что я, как врач, отказываюсь понимать. Этим я закончу свои замечания, так как по существу трудно разбирать вопрос — это вопрос чисто специальный.

Доктор Бразоль: Доктор Тернер отказывается понимать смысл выражений: «патогенез лекарственных веществ» и «симптоматология лекарственных веществ», не приводя никаких доводов, отчего он отказывается их понимать. Я говорю и объясняю в своей беседе, что лекарственные вещества имеют способность вызывать в здоровом человеческом организме всевозможные болезненные явления, и подтверждал свои слова примерами. На основании вышесказанного, лекарственные вещества способны вызывать в организме комплекс болезненных симптомов, субъективных и объективных. Следовательно, если можно говорить о симптоматологии холеры, то можно говорить и о симптоматологии мышьяка, т. е. о совокупности тех симптомов, которые мышьяк вызывает в здоровом организме. Под «патогенезом лекарственных веществ» я разумею совокупность тех болезненных явлений, которые вызываются лекарственным веществом в здоровом организме. Патогенетическое действие я рассматриваю как синоним физиологического действия; физиологическое же действие лекарств представляет те болезненные патологические явления, которые лекарства вызывают в здоровом человеческом организме. Следовательно, если я могу говорить о патогенезе холеры или дизентерии, т. е. о болезнетворном действии, положим, коховской «запятой», то я могу с таким же правом говорить и о патогенезе мышьяка и сулемы, т. е. о тех болезнетворных явлениях, которые эти лекарственные вещества вызывают или производят в здоровом человеческом организме; потому что, повторяю, «патогенетическое» и «физиологическое» действие лекарств суть синонимы.

(Рукоплескания).

Г. Гольдштейн: Прежде всего, позволю себе сказать, что меня поражает в этой программе странное сочетание слов, но уже не в смысле чисто лексикологическом, а в чисто логическом. Предупреждаю, что я не врач, не специалист этого дела, и отношусь к нему с точки зрения физики. В науке обыкновенно привыкли употреблять такие термины, как «закон» с большой осторожностью. Слово «закон» предполагает не то, как заявлял лектор, что индуктивный закон предполагает такой вывод, который основан на опытах каких бы то ни было. Когда говорят, например, о законе распространения света, говорят о силе света, что она обратно пропорциональна квадратам расстояния, то говорят кое о чем, что подлежит измерению при помощи приборов вполне точных, каждому доступных и могущих быть в руках каждого человека. Поэтому, закон подобия, как некоторое сопоставление слов, доступное и понятное исключительно известной группе людей, не предрешает вопроса о том, насколько это справедливо. Но закон подобия я, прежде всего с точки зрения строгой науки, отрицаю — такого закона не существует.

Затем, я хотел бы спросить у лектора следующее: признается ли современной гомеопатией в целости тот величайший ученый, на которого каждый гомеопат считает необходимым ссылаться с первой строки своего произведения. Этот действительно величайший врач — Самуил Ганеман. Признается ли современной гомеопатией, что те принципы — я не говорю детали — которые были выставлены этим знаменитым врачом в его сочинении «Органон», что эти принципы и в настоящее время остались справедливы? Я просил бы д-ра Бразоля дать на этот вопрос категорический ответ: да или нет?

Доктор Бразоль: Дело в том, что патологические и философские теории и воззрения Ганемана, изложенные им в «Органоне», давным-давно опровергнуты наукой и не принимаются современной гомеопатией; таковы, например, его воззрения на псору, сикоз, динамизацию лекарств и т. д. В деятельности Ганемана нужно различать, по крайней мере, три периода, из которых первый период будет приблизительно до 1812 г., затем следует средний период и, наконец, последний, в котором появилось последнее 5-е издание его сочинения «Органон». Воззрения, которые он высказывал в последнее время о патологической теории болезней, в настоящее время научно-образованными врачами не принимаются. Это, впрочем, моё личное мнение, и очень может быть, что не все врачи-гомеопаты согласятся с ним. Я знаю многих врачей, которые привыкли jurare in verba magistri; для них Ганеман есть недосягаемый гений, и они без всякой критики принимают на веру каждое его слово от первого до последнего. Мне же кажется, что в многолетней деятельности Ганемана нужно отличать несколько различных периодов и что многое из сказанного им в конце его жизни в настоящее время не может быть защищаемо и отстаиваемо.

Г. Гольдштейн: Итак, выясняется, что между гомеопатами существуют две школы, из которых последователи одной принимают всё, что сказал Ганеман, а последователи другой этого не принимают. Доктор Бразоль принадлежит к числу последних. Тогда, обращаясь к содержанию той лекции, которую мы только что выслушали, я обращаюсь опять-таки с вопросом. Ганеман говорит, что в болезни нет надобности искать причины; для него безразлично, есть ли та или другая причина болезни, лишь бы врач знал симптомы её. Признаёт ли доктор Бразоль это положение?

Доктор Бразоль: Во первых, я не признаю, чтобы Ганеман это высказывал; я должен категорически это отвергнуть и, напротив, утверждаю, что Ганеман везде указывает на необходимость искания причины болезни, так что удаление причины болезни составляет у него главное показание.

Г. Гольдштейн: Я буду иметь честь представить сочинение Ганемана под названием «Органон», издания 1810 года.

Доктор Бразоль: Которое издание?

Г. Гольдштейн: Первое. Все врачи-гомеопаты знают, что первое издание вышло в 1810 году, через 20 лет после того, как он принялся за исследование этого вопроса. Я позволю себе сказать, что так как вопрос поставлен на такую почву, а я не врач, и потому только решился возражать, что некоторые врачи и учёные профессора, к которым я обращался, отказались возражать на основаниях, для меня вполне понятных, но которые я не имею права передавать здесь, то я укажу на следующее. Так как д-р Бразоль отрицает такое положение, и так как я лично считаю, что каждый учёный образованный гомеопат — особенно, как вы изволили видеть, столь медицински образованный, как д-р Бразоль — должен знать в подлиннике основы сочинения, на котором зиждется гомеопатия, то я обращаю внимание на то, что Ганеман в самом начале своего сочинения «Органон», на стр. 8, говорит следующую фразу: «Для того, чтобы остановить пулю, не надо знать причины её полёта; мне всё равно, откуда она вылетала: из ружья или другого орудия, и т. д. — мне только необходимо её остановить, поставить доску: пуля остановилась, цель достигнута».

Доктор Бразоль: Это нисколько не опровергает…

Г. Гольдштейн: Ввиду того, что, стало быть, оказывается, что врачи-гомеопаты и специалисты, заявляющие об одряхлевшей галеновской медицине, не знают основного сочинения, на котором зиждется вся их наука, я считаю, что дальнейшие возражения представляются излишними. (Шиканье в публике) [17]Неодобрение, заявленное публикой г. Гольдштейну ввиду его неприличной и с моей стороны ничем не вызванной выходки, дало мне право не касаться его по меньшей мере странного поведения и ограничиться только фактической стороной его возражения. Л. Б.

Доктор Бразоль: Я желаю только ответить на тот пункт возражений г. Гольдштейна, что будто Ганеман считает излишним знание причины болезни. Только что приведенная им цитата из сочинения Ганемана нисколько этого не подтверждает. К сожалению, я не имею под рукой всех сочинений Ганемана, но я в долгу не останусь и в примечаниях к тексту наших, прений, имеющих быть напечатанными, укажу на многочисленные места в его сочинениях, где он именно указывает на то, что врач должен, по возможности, наследовать причину болезни и удалить её. Но так как причины болезней во многих случаях неизвестны, то в таком случае причинное показание (indicatio causalis) неосуществимо. В других случаях возможно даже удалить причину болезни, и, тем не менее, по удалению её, известные болезненные её последствия остаются в полной силе и требуют исцеления. Следовательно, я хочу только указать г. Гольдштейну, что он неправ, говоря, что Ганеман находил маловажным и излишним отыскание и удаление причин болезни.

Г. Гольдштейн: Это вопрос будущего, но я позволяю себе помимо этого обратить внимание на следующее обстоятельство. Врачи-гомеопаты обыкновенно жалуются на то, что их не желают слушать, не желают дать им возможности производить опыты, и хотя вы все, вероятно, слышали, что 2–3 года назад были случаи, когда официально разрешено было производить опыты, эти опыты как-то закончились, может быть, не к чести других врачей, но, во всяком случае, окончились как-то неопределённо. Я имею право заявить теперь доктору Бразолю, что в его распоряжении будет целая больница, имеющая до 300 человек больных, на которых он будет в состоянии производить свои опыты, но при одном условии: чтобы результаты каждого опыта были подписаны под протоколами всеми присутствующими врачами и затем опубликованы в газетах. Я говорю об этом потому, что хочу доказать, что врачи-аллопаты отнюдь не отказываются от экспериментального исследования, но требуют, чтобы оно было поставлено в такие условия, в какие ставится вообще научное экспериментальное исследование. Те экспериментальные исследования, которые производил Ганеман и многие другие, — причём, повторяю, что Ганеман величайший из исследователей, — всё-таки о чём говорили? Если желают определить действие лекарств и желают узнать, какие симптомы эти лекарства вызывают, то на стр. 93 (1-го нем. изд. «Органона») Ганеман говорит, что такие лекарства должны быть исследуемы на людях, «welche zürtlich, reisbar und empfindlich sind» т. е. на людях нежных, раздражительных и чувствительных. Мы читали миллион публикаций, сделанных из клиники Шарко и др., где оказывалось, что нежные, чувствительные и раздражительные особы не только иногда от лекарства, но даже оттого, что им впрыскивали химически чистую воду, получали от неё припадки, которые потом приходилось лечить самыми сильными средствами. Затем, между гомеопатическими лекарствами, как свидетельствует имеющаяся у меня фармакология, есть такие, которые имеются в том же разведении в любой воде, которую мы употребляем в пищу. Согласно свидетельству гомеопатов, эти лекарства вызывают значительное расстройство и изменение в организме. Спрашивается: каким же образом, если мы принимаем эту воду в качестве питья, этих расстройств у нас не наблюдается?

Наконец, доктор Йегер, на анализ которого ссылается доктор Бразоль, разбирает вопрос о действии поваренной соли на организм человека, и если д-р Вирениус обратил внимание на то, что сочинения Йегера не нашли поддержки в учёном мире, то вовсе не потому, что Йегер принялся за исследование гомеопатического вопроса, а потому, что выступил в Берлине в весьма смешном виде и вызвал насмешки над своим «нормальным костюмом», а в конце концов он был объявлен помешанным. Правда, это не есть доказательство, но странно, что та самая поваренная соль, которая так сильно действует на организм животных, имеется в нашем организме, в нашей крови, как постоянная составная часть, и в таких дозах, которые, конечно, больше гомеопатических, а современные гомеопаты, к числу которых я отношу и доктора Бразоля, говорят, что если гомеопатическое лекарство давать в больших дозах, то оно производит целый комплекс или совокупность болезненных явлений. Если бы поваренная соль, находящаяся в нашей крови, действительно вызывала такую совокупность болезненных явлений, то мы постоянно должны бы быть больными — с точки зрения Йегера — болезнью поваренной соли — это симптоматическое определение, — но ничего подобного нет. В нашей крови есть масса других составных частей, разведённых в крови в гораздо сильнейшей форме, чем в той, в которой гомеопаты приготовляют свои лекарства, т. е. разведённые в воде, и, тем не менее, они никакого действия не производят. Спрашивается: как же дозы, которые есть в моём организме, если к ним прибавится ещё одна тысячная или миллионная доля того же вещества, вызовут последствия, которые не вызывает присутствие в моём организме всей массы? Это непонятно не только для аллопата, но и для всякого человека, который строго относится к науке, и требует строгой научной логики.

Один из слушателей (г. В. А. П.): Так как сейчас говорил человек, не принадлежащий к медицине, то я попрошу слова, чтобы ответить…

Председатель: Прошу извинения: это говорил член комиссии музея. Затем последнее слово принадлежит доктору Бразолю.

Доктор Бразоль: Что касается до предложения делать эксперименты в госпитале или клинике, то я должен сказать, что мы никогда от этого не отказывались, а напротив того, всегда только ищем возможности доказать успешность гомеопатического лечения под контролем врачей противоположного направления. Такие опыты производились уже много раз и обыкновенно имели последствием то, что врачи, вначале так резко восстававшие против гомеопатии, в конце концов переходили на её сторону и делались гомеопатами. Что касается до условий, под которыми мы можем согласиться делать такие эксперименты, то, конечно, это требует дальнейшего обсуждения; но, во всяком случае, мы были бы рады этой возможности и не отказываемся всегда принять это предложение с готовностью.

Председатель (обращаясь к г. Гольдштейну): Каким образом достигнуть этого?

Г. Гольдштейн: Так как я не имею права объявить фамилию того лица, которое мне об этом сообщило, то я прошу д-ра Бразоля явиться ко мне…

Доктор Бразоль: Или Вы ко мне…

Г. Гольдштейн: Хорошо, если угодно… и затем установить условия в присутствии врачей. Если д-р Бразоль желает, то какое ему угодно число гомеопатов и аллопатов, находящихся в этой больнице, выработает условия, но conditio sine qua non — это обязательная подпись под каждым из протоколов и напечатание их в газетах. Это условие, без которого не могут быть делаемы опыты. При согласии на это условие, дальнейшие условия представляются дружескому соглашению между врачами.

Доктор Бразоль: Согласен, согласен, только это условие sine qua non должно подлежать ещё обсуждению…

Председатель: Но покорнейше прошу, если состоится соглашение, сообщить об этом комиссии.

Доктор Бразоль: Непременно. Затем, позволю себе прибавить ещё несколько слов к сказанному г. Гольдштейном. Я только мимоходом указал на опыты Йегера, которые при дальнейшей проверке, может быть, будут в состоянии доказать действительность гомеопатических доз. Особенного значения я на этот предмет не возлагал. Но я, между прочим, должен сказать, что способ опровергать значение йегеровских экспериментов тем, что он заблуждался, быть может, в других вопросах, что он душу хотел отыскивать посредством обоняния, что он предложил особенный «нормальный костюм», который, по мнению г. Гольдштейна, возбуждал смех всей Европы, а между тем (замечу в скобках) в скором времени, быть может, будет введён в прусскую армию, и в защиту которого является весьма много компетентных лиц, — такой способ спора я бы не считал правильным. После этого можно было бы точно также опровергать Ньютона тем, что в последние дни своей жизни он занимался толкованием Апокалипсиса или впал в мистицизм, что, однако, не мешает ему быть великим человеком…

Председатель: Позвольте Вас прервать. Г. Гольдштейн не высказывал своего мнения о костюме Йегера, а только констатировал то, как относились к нему другие.

Доктор Бразоль: Да, я и говорю, что будто бы, по мнению г. Гольдштейна, так отнёсся к Йегеру учёный мир, но это именно и не совсем верно.

Председатель: Но это не его мнение.

Доктор Бразоль: Что же касается поваренной соли — да, мы её ежедневно употребляем, но в количествах не настолько достаточных, чтобы вызвать резкие болезненные явления. Но несомненно, что поваренная соль, принимаемая ежедневно и часто в бóльших приёмах, чем обыкновенно употребляется в пище, может вызвать весьма резкие болезненные явления, или, пожалуй, болезнь поваренной соли; и против совокупности таких болезненных явлений, которые поваренная соль в больших и частых приёмах вызывает в здоровом организме, мы, на основании нашего закона, употребляем её в малых дозах и притом с отличным успехом. Как это происходит и почему это так — это вопрос в высшей степени интересный, но который сегодня тоже разрешения не получит, потому что рассмотрение его заняло бы слишком продолжительной время и касается того второго основного принципа гомеопатии, который включает в себя вопрос о гомеопатических дозах, о чём речь будет в другой раз.

(Продолжительные рукоплескания)

Заседание закрыто [23]Позволю себе ещё несколько заключительных замечаний. Комиссия музея, справедливо сознавая высокое общественное значение гомеопатии и устроив «научную беседу» для обсуждения этого важного вопроса, конечно, имела в виду дать возможность высказаться обеим сторонам и предоставить случай публике, столь заинтересованной в этом деле, самостоятельно решить, которая из двух воюющих сторон имеет перевес, по крайней мере, с теоретической стороны. Однако авторитетные врачи и учёные профессора не имели гражданского мужества открыто выступить в защиту своих, видимо, шатких терапевтических убеждений, и основания их отказа от публичного диспута на тему о гомеопатии вполне понятны для каждого, знакомого с историей гомеопатии. В открытом честном споре, словесном, литературном или практическом, они всегда терпели и будут терпеть неминуемое fiasco, потому что в основании гомеопатической терапии лежит непоколебимая и вечная истина . В данном случае один из профессоров отказался от спора на том основании, что он недостаточно подготовлен к публичному диспуту (совершенно верно! но кто же мешал ему подготовиться?!) и не желал бы идти на риск подвергнуться освистанию публики. Другой же профессор сознался, что он по характеру своему не может спокойно спорить о ненавистной для него гомеопатии (ненавистной, потому что не излеченные им пациенты очень скоро излечиваются при гомеопатическом лечении и затем, шедши, проповедуют евангелие гомеопатии); поэтому, во избежание публичного скандала, упомянутый профессор предпочитает «рассекать учение Ганемана» перед совершенно некомпетентными слушателями, принявши предварительно все полицейские меры, чтобы в аудиторию его не проник ни один из компетентных, могущих пустить его в критику; или же из-за спины высшего правительственного учреждения угрожает гомеопатам юпитеровским «quos ego!», предварительно подавши конфиденциальный совет цензуре иметь бдительное око на статьи, выходящие из лагеря гомеопатов, «дабы публика не была введена в заблуждение» . Словом, учёные профессора оказались не на высоте своего значения и уклонились от своей нравственной обязанности, выдвинувши вместо себя подставное неответственное лицо, которому, однако, порученная задача оказалась не под силу. Выступили три оппонента, говорили кое о чем и обо всём, кроме того, о чём следовало говорить, и слабостью своих доводов только возбуждали весёлость аудитории. В интересах нашего дела, жаль, что не явились более сильные и авторитетные оппоненты. Публика тогда наглядно усмотрела бы, что серьёзных и научных возражений против гомеопатии не существует и у официальных представителей медицины, и вынесла бы из таких дебатов уже совершенно непоколебимое убеждение, что гомеопатия есть единственная ИСТИННО НАУЧНАЯ физиологическая терапия. Л. Б.