Милостивые государыни и милостивые государи!
Вы теперь уже знаете, что сущность гомеопатического лечения заключается в терапевтическом принципе «similia similibus curantur», посредством которого высказывается практическое правило лечить разнообразные болезненные состояния посредством лекарственных веществ, имеющих специфическое сродство к заболевшим частям организма, т. е. обладающих способностью вызывать в здоровом организме, в тех же самых частях, сходные патологические состояния. Но по какому-то странному недоразумению — я думаю, больше всего, вследствие недостаточного знакомства с предметом, — принцип гомеопатии отождествляется с дозой; вопрос о выборе лекарственного вещества для данного случая подменяется вопросом о величине приёма этого лекарственного вещества, и под названием «гомеопатической» дозы подразумевается нечто бесконечно малое.
Когда такое смешение понятий происходит в голове неподготовленного неспециалиста, то этому удивляться нечего, потому что мы ежедневно видим, какие смутные представление господствуют в массе по всем специальным вопросам не только медицины, но и других отраслей знания. Но когда такое qui pro quo печатно и публично высказывается авторитетными врачами, занимающими высокое общественное или научное положение и позирующими в качестве противников гомеопатии, то такое искажение фактов должно считаться непростительным и требует публичного осуждения. Вот, например, Киевский медицинский факультет на запрос Новгород-Северского земства о пользе гомеопатического лечения, недавно имел неосторожность опубликовать свой «отзыв» о гомеопатии, на основании которого «учение Ганемана отличается от общепринятых в медицинской науке воззрений главными образом тем, что, по мнению Ганемана, каждое лекарство действует тем сильнее, чем в более разведённом виде и меньшем количестве оно употребляется». Не говоря о том, что это одно из несущественных гипотетических воззрений Ганемана, высказанных им в последнем периоде своей жизни, после нескольких десятков лет существования гомеопатии, что это мнение не нашло отзыва даже между ближайшими его последователями и учениками и не принято громаднейшим большинством современных гомеопатов, не говоря обо всём этом, невольно удивляешься, что в характеристике ганемановского учения гг. профессора забывают упомянуть о законе подобия, который составляет главную и существенную отличительную черту гомеопатической терапии от всякой другой. Это всё равно, как если бы критик или писатель взялся разбирать трагедию «Гамлет», не упомянув ни единым словом о самом Гамлете.
Сегодня нам предстоит на очереди разобрать вопрос о «гомеопатических» дозах, потому что, хотя, повторяю, величина приёма гомеопатического лекарства не составляет сущности гомеопатической терапии, тем не менее, она представляет настолько интересную и. своеобразную черту этого учения, что о ней теперь следует поговорить раньше, чем разбирать другие вопросы, невольно возникающие в уме по мере постепенного ознакомления с этим учением; тем более, что не только закон подобия — это фундаментальное основание гомеопатии — сколько именно бесконечно-малые дозы некоторых лекарственных веществ, назначаемых иногда некоторыми гомеопатами, вызывают наибольшую долю враждебных на неё нападок.
Гг. профессора Киевского медицинского факультета помещают центр тяжести своего отрицательного мнения о гомеопатии в утверждении, что «гомеопатами назначаются обыкновенно лекарства в таких ничтожных приёмах, в которых они не могут обнаружить никакого действия». А один из почтенных моих оппонентов в первую лекцию, в феврале этого года, если вы припомните, даже определяет границы этой ничтожности, поясняя, что на практике могут быть допускаемы «только те средства, которые, как бы ни были незначительны в весовом отношении, всё-таки доступны химическому и физическому анализу». Возражения эти, следовательно, исходя из совершенно верного положения, что всякое «действие» есть последствие какой-нибудь «причины», имеют в основании заднюю мысль, что в данном случае «причина», т. е. величина лекарственного приёма, несоразмерна с ожидаемым от неё «действием». Поэтому, укладывая эти заключения в форму силлогизма, мы получим следующий логический процесс:
Первая посылка: для получения терапевтического действия производящая его лекарственная причина должна быть доступна физическому и химическому анализу.
Вторая посылка: «гомеопатические» дозы недоступны такому анализу; откуда
Заключение: ergo «гомеопатические» дозы не могут оказывать никакого терапевтического действия.
Прежде чем пойти дальше, я вкратце напомню вам способ приготовления гомеопатических лекарств; не буду вдаваться в технические подробности, а ограничусь только самым существенным. Мы имеем растирание и разведение. Растворимые вещества приготовляются посредством разведения, нерастворимые — посредством растирания. Разведения делаются так, что 1 капля крепкой тинктуры смешивается с 99 каплями спирта и взбалтывается — это составляет первое разведение; затем 1 капля первого разведения смешивается с 99 каплями спирта и взбалтывается — это составляет второе разведение и т. д. Растирание делаются таким образом, что 1 гран нерастворимого вещества растирается с 99 гранами молочного сахара — это составляет первое растирание; затем 1 гран первого растирания растирается с 99 гранами молочного сахара — это составит второе растирание и т. д. Это есть так называемая центисимальная или сотенная пропорция. Есть другой способ, где 1 гран нерастворимого вещества растирается с 9 гранами молочного сахара, что составляет первое растирание; 1 гран первого растирания, смешанный с 9 гранами сахара, составляет второе растирание и т. д. или, для разведений, 1 капля каждого предыдущего деления смешивается с 9 каплями спирта, что составляет последующее деление. Эта децимальная шкала даёт возможность получать промежуточные деления, которых не существует в центесимальной системе, и поэтому представляет известное преимущество. Первые деления или разведения называются низкими; деления от 3-го до 6-го — средними, а последующие до 30-го и дальше — высокими.
Отсюда уже прямо видно, что при таком способе приготовления весовое количество лекарственного вещества чрезвычайно быстро уменьшается и что в высоком разведении или растирании величина лекарственного приёма составляет действительно бесконечно малую величину. Поэтому прежде всего следует спросить, каковы необходимые количества и качества материи, для того, чтобы она могла оказывать какое бы то ни было «действие»? Где границы возможности действия материи, где предел делимости?
Для полноты моей лекции позволю себе привести несколько общеизвестных фактов из учебников физики и химии — фактов, касающихся делимости материи.
Из кокона шелковичного червя можно получить 600 аршин шелковой нити, из которых каждая состоит из 60 000 нитей (Реомюр); каждый дюйм такой нити может быть разделён на несколько миллионов частиц, из которых каждая имеет ещё сложный состав, определённое строение и форму, и состоит из бесчисленного множества более простых частиц материи.
Реомюр вызолотил серебряный прут и вытянул его в проволоку такой длины, что позолота получила толщину в 1/2 000 000 дюйма, из чего видна необыкновенная тягучесть и делимость золота. Вообще чрезвычайная делимость металлов всем известна. Из микроскопических опытов Майергофера и Бухмана явствует, что железо, медь, золото и др. металлы, посредством тщательного растирания с молочным сахаром по правилам гомеопатической фармакотехники, постепенно распадаются на всё меньшие и меньшие частицы, так что они могут быть обнаружены ещё микроскопом в наших низких и средних растираниях, а именно, по наблюдением Майергофена, медь в 6-м делении, железо в 8-м, платина, золото, серебро и ртуть в 10-м, осадочное олово даже в 14-м делении, и только несовершенство наших оптических инструментов не допускает распознавание металлических частиц в более высоких растираниях.
Один гран кармина может быть разделён на 2 000 000 000 (две тысячи миллионов) частиц, видимых простым глазом, что соответствует девятому децимальному разведению. Один гран азафетиды улетучивается почти на 12 миллионов обоняемых частиц, а один гран мускуса испускает запах в течение 20-ти лет в свободно вентилируемом пространстве, не теряя в весе, и испаряется на 300 000 000 000 000 000 000 000 000 (триста квадриллионов) частиц.
Так же точно велика делимость и в органическом мире. Так, Ehrenberg вычислил, что кубический дюйм объёма, наполненного инфузориями, содержит 41 000 000 000 этих низших организмов, из которых каждый имеет определённую организацию и обладает известными физиологическими и патогенетическими свойствами.
Не менее удивительна химическая делимость или чувствительность некоторых химических реактивов. Йод, хлор, мышьяковистая кислота, окись свинца, закись железа, дубильная кислота и др. вещества могут быть обнаружены посредством соответствующих реактивов в разведениях, приближающихся к нашему 5-му децимальному. Точно так же чувствительны и некоторые алкалоиды, стрихнин, вератрин, анилин и пр., к соответствующим химическим реактивам.
Наконец, спектральный анализ, как показывают опыты доктора Озанама, даёт возможность определить присутствие материи в ещё более разведённых растворах: так, например, натр в 5-м, литий в 6-м, другие вещества в седьмом и более высоком делении.
Вы вправе спросить, что же всё это доказывает? А пока больше ничего, кроме того, что в наиболее употребительных первых шести гомеопатических разведениях, по аналогии с другими физическими и химическими явлениями, ещё содержится присутствие лекарственных частиц и что, следовательно, мнение тех противников гомеопатии, которые утверждают, что в наших разведениях уже не содержится никакого лекарственного вещества, неверно, по крайней мере, по отношении к нашим низким и средним разведениям. Конечно, существование материи в гомеопатических разведениях ещё вовсе не доказывает их способности производить какое бы то ни было или, в частности, терапевтическое действие, хотя у всякого, знакомого с чрезвычайной чувствительностью живого организма, невольно возникает мысль, что если столь малые частицы материи способны оказывать явное действие на косный, инертный и безжизненный химический реагент, то они должны обладать тем большей способностью влиять на чувствительную нервную систему живых организмов. Поэтому теперь надлежит ответить на следующий вопрос: существуют ли факты, доказывающие влияние или действие минимальных частиц материи на органическую природу и, в частности, на здоровый человеческий организм?
В этом отношении мы знаем, что физиологические реакции некоторых алкалоидов даже тоньше и чувствительнее химических. Аконит, например, будучи введён в кровь животных в минимальном количестве, которое не может быть обнаружено химическим реактивом, даёт весьма характерную кривую биений сердца. Недавно Лаборду пришлось решать вопрос, чем отравлена была собака — аконитом или вератрином? Из собранной рвоты было извлечено какое-то вещество, которое, будучи впрыснуто живому животному, дало характерную для аконита кривую пульса. («Врач», 1885, № 3)
Профессор Дондерс, известный окулист, приводит факт, что одна капля раствора атропина, доведённого до 1/700 000, вызывает ещё расширение зрачка, и это тем более удивительно, прибавляет Дондерс, если сообразить, что из этой капли, вероятно, не всасывается даже и 1/50 — я её часть.
Дарвин в своих «Насекомоядных растениях» приводит свои весьма замечательные опыты над действием слабых растворов фосфорнокислого аммиака на растение Drosera rotundifolia. Оказывается, что даже одна четырнадцатимиллионная часть грана (1/14 000 000 т. е. количество, соответствующее приблизительно седьмому децимальному разведению), обнаруживает ещё весьма резкое действие на жизненность листьев и щупальцев этого растения. «Удивительнее всего», — говорит Дарвин в конце главы, — «что растение без дифференцированной (specialised) нервной системы, может быть столь чувствительно к столь малым дозам, и мы не имеем никакого основания отрицать, чтоб и другие ткани могли обладать такой же эксквизитной чувствительностью к внешним раздражениям, если это полезно для их организации, как, например, нервная система высших животных».
Дюкло в своём прекрасном сочинении «Ферменты и болезни» (стр. 35–36), рассматривая значение различных составных частей роленовской жидкости на питание, рост и развитие микроорганизмов, приводит интересные факты в подтверждение того, от каких ничтожных количеств полезных элементов может зависеть здоровье и жизнь живого организма. Но ещё более чувствительны низшие организмы к действию элементов, вредных для его жизни. Так, если прибавить к питательной жидкости 1/600 000 часть окиси серебра, то разрастание быстро останавливается; оно даже не может начинаться в серебряной посуде. Химия почти не может доказать, чтобы часть посуды растворилась в жидкости, а растение проявляет это своей смертью.
Вода, побывшая несколько минут в металлическом стакане, приобретает особый металлический вкус, который чувствительные люди различают не только при употреблении воды из самого металлического стакана, но и перелив её в стеклянный стакан, а между тем никакие физические реактивы не в состоянии открыть в ней какие-либо изменения; значит, физиологические функции наших органов чувств, в данном случае органа вкуса, тоньше физико-химических реакций.
Из вышеприведённых примеров делимости азафетиды и мускуса видно, что там, где никакие другие реакции, физические и химические, не в состоянии открыть присутствие этих веществ, оно открывается живым организмом посредством обоняния и, мало того, эти бесконечно-малые частицы, действуя через орган обоняния, могут вызывать у чувствительных особ тошноту, рвоту, головокружение, головную боль — словом, целый комплекс резких болезненных симптомов. Следовательно, в некоторых случаях физиологические реактивы оказываются тоньше и чувствительнее физических и химических.
Каждому врачу известны такого рода факты. Больному А. втирают йодистую мазь, а у больного X., лежащего в отдалённом конце палаты, в урине получается йод. Больному В. втирают ртутную мазь, а у больного У., лежащего в ещё более отдалённом конце палаты, появляется слюнотечение, т. е. первые признаки отравления ртутью. Спрашивается, в какой степени разведения достался йод больному X. и ртуть больному У.?
Химия допускает, что испарение ртути может происходить непрерывно даже при обыкновенной температуре, хотя и в другом агрегатном состоянии, чем при 360°. В каждую бесконечно малую часть одной секунды испаряется известное количество бесконечно малых частиц ртути, и если бы собрать все эти бесконечно малые, непрерывно испаряющиеся, положим, в течение одного месяца или года, ртутные частицы, то и тогда сумма всех этих частиц составляла бы бесконечно малую величину, потому что уменьшение в весе открытого сосуда с ртутью почти невозможно было бы определить даже точнейшими химическими весами. Между тем, живой человеческий организм, пребывавший в такой атмосфере, обнаруживает следы ртутного отравления. Спрашивается опять: сколько же для этого потребовалось ртути по нюренбергскому аптекарскому вecy?
Точно так же хорошо известны факты относительно действия минимальных количеств некоторых лекарственных веществ, например, невесомых частиц ипекакуаны, на лиц, чувствительных к её действию. Достаточно открыть банку, в которой содержится порошок этого рвотного корня, чтобы у лиц, чувствительных к нему и находящихся на огромном расстоянии, на 3–4 этаже здания, получились характерные симптомы: тошнота, рвота, чихание, кашель, удушье, и т. п.
Из интересных опытов доктора Молена (Molin) явствует, что продолжительное назначение кроликам рвотного камня (tartarus emeticus) в шестом делении производит у них характерные изменения в лёгочной ткани.
Профессор Арнольд производил опыты со стрихнином, из которых видно, что даже одна миллионная часть грана вызывала столбняк у лягушек, отравленных накануне 1/10 000 частью грана.
Профессор Эмбер-Гурбер (Imbert-Gourbeyre) производил публично на своих лекциях следующий интересный опыт. Он брал сосуд с 20 литрами воды и растворял в ней один миллиграмм йодистой ртути — количество, составляющее по отношению к массе жидкости 1/20 000 000-ю часть, т. е. количество, которое не может быть обнаружено даже самым тончайшим химическим реактивом. Между тем рыбы, погруженные в этот раствор, через несколько времени в нём погибали.
Поэтому, если все эти примеры ещё не доказывают действительности бесконечно — малых доз в строгом смысле слова, то, тем не менее, они досыта доказывают возможность могущественного действия столь ничтожных приёмов, которые равносильны нашим низким и средним делениям, т. е., во всяком случае, бесконечно меньше ежедневно употребляемых врачами старой школы, и, несмотря на такую ничтожность, они в состоянии производить ещё весьма резкое и несомненное действие на живой организм. Следовательно, на основании аналогии с другими фактами, мы должны сказать, что существующие в природе факты действия минимальных частиц материи, не дают нам никакого права отрицать существование лекарственных частиц и возможности (терапевтического) действия гомеопатических лекарств, по крайней мере, в низких и средних делениях.
Теперь является вопрос: вправе ли мы распространить такое заключение и на более высокие деления? Если Киевский медицинский факультет, в доказательство ничтожества гомеопатии, напоминает всем давно известное вычисление, что 14-е разведение соответствует раствору, который получился бы от прибавления одной капли тинктуры к морю, равному по величине всему земному шару, и если наш Медицинский совет думал потопить гомеопатию в том океане воды, которая необходима для приготовление 30-го деления, то мы должны опять задаться вопросом, существуют ли факты, доказывающие возможность действия этих разведений, и не играет ли важную роль в действии материи не столько количество, сколько качество материи или лекарственного вещества?
Известный математик, профессор физики в Праге, Допплер, был занят вопросом о том, возможно ли увеличение действия лекарства по мере уменьшения его весового содержания, и спрашивает: по какому праву принято думать, что действие лекарства зависит от его веса, а не от поверхности действующих атомов?
Под физической поверхностью тела, в противоположность математической, понимается совокупность тех атомов, которые, по крайней мере, в одном направлении окружены атомами другой среды, откуда следует, что всякое тело, по мере постепенного размельчения или дробления на части, должно значительно выигрывать в действующей поверхности, потому что атомы, принадлежавшие прежде внутренности тела, теперь приходят в соприкосновение с окружающей средой и тотчас вступают в составную часть вновь образованной поверхности. Точно так же два или более тела одного рода, прежде составлявшие одно неразрывное целое, будучи вместе соединены, уменьшаются в своей поверхности во всяких точках их взаимного соприкосновения. Несколько более внимательное рассмотрение этого предмета приводит к заключению, что общая поверхность растираемого тела увеличивается по меньшей мере в той же, а в большинстве случаев даже в большей пропорции, в какой уменьшаются поперечники отдельных частиц. Поэтому, если кубический дюйм какого-нибудь тела истолочь до мелкости мелкого песка, извести, муки или пыли, то общая поверхность всех частиц представит уже площадь более чем в 1000 кв. футов. Но для того, чтобы эта поверхность стала действительно физической или влиятельной, нужно, прежде всего, воспрепятствовать взаимному прикосновению отдельных частиц между собой, что достигается посредством растирания данного тела с достаточным количеством другого посредствующего индифферентного вещества, например, с молочным сахаром, т. е. именно таким образом, как приготовляются наши растирания, вся цель которых и заключается в том, чтобы привести единицу данного объёма или веса тела в наивозможно большую поверхность. То же самое и относительно разведений. Неразбавленная жидкость обладает физической поверхностью сосуда, её заключающего; между тем, будучи смешана с другой жидкостью, физическая поверхность её будет увеличиваться по мере разбавления, потому что частицы её теперь будут разъединены между собой частицами посредствующей жидкости. Поэтому, если и правда, что 1 гран 2-го децимального растирания заключает лишь 1/10-ю грана 1-го растирания, то отсюда ещё вовсе не следует, чтобы он действовал в 10 раз слабее, потому что 1 гран первого растирания, в силу тщательного смешивания с 9 гранами молочного сахара, приобрёл поверхность в 50, 100 или более раз большую первоначальной и через это выиграл в действительности, вследствие чего 1 гран таким образом приготовленного 2-го растирания, с точки зрения действующей поверхности, представляет величину бóльшую, чем 1/10 — я грана первого растирания, содержащего более крупные и грубые частицы.
Продолжая в этом смысле свои рассуждения, профессор Допплер приходит к следующему интересному заключению. Если последовательно приготовлять из первого растирания или разведения второе, третье и т. д., то вычисление показывает, что при третьем центесимальном делении физическая поверхность будет равняться 2 квадратным милям, при пятом она достигает величины всей Австрийской империи, а при шестом она превышает поверхность Азии и Африки, вместе взятых. Это увеличение поверхности при дальнейших делениях идёт так быстро, что при девятом растирании она будет в 20 раз больше поверхности Солнца и всех его планет, вместе взятых. Чтобы, наконец, выразить в квадратных милях поверхность, получаемую при тридцатом делении, нам понадобилось бы число, состоящее, по крайней мере, из 50 цифр, т. е. недоступное человеческому воображению. Допплер специально прибавляет, что как ни громадно это возрастание поверхности, но, в действительности, оно должно быть ещё гораздо больше, потому что в основу вычисления положено, что каждая частица при каждом последовательном растирании распадается только на 100 частиц, а между тем, весьма вероятно и правдоподобно, что она распадается более чем на 100 частиц. Конечно, это вычисление могло бы быть справедливо, если бы мы для приготовления одного из высших делений могли взять всё количество, т. е., положим, первоначально взятый кубический дюйм данного тела, но на практике осуществить это, конечно, невозможно, потому что при 25-м делении посредствующее тело превышало бы объём земного шара более чем в 5 раз. Наши же растирания и разведения, как выше было сказано, приготовляются таким образом, что каждый раз берётся не всё количество предыдущего деления, а только 1/10 — я или 1/100 — я его части, вследствие чего и абсолютные цифры увеличения поверхности, конечно, будут меньше, но, тем не менее, всё-таки громадны; а именно, если предположить, что при каждом делении каждая частица распадается только на 200 частей, то в 30-м делении мы имели бы поверхность, приблизительно в 2000 квадратных миль.
Итак, если сила лекарств зависит от их массы или весового содержания лекарственных веществ, то, оставляя пока в стороне другие возможности, вышеупомянутые дозы можно считать действительно ничтожными. Если же поверхность лекарства обусловливает силу его действия, то эта ничтожная по весу частица может представить громадную величину влиятельной поверхности. Тут мне важно лишь указать, что многие математики, например, Допплер, затем знаменитый аббат Моаньо (Moigno), один из первых французских математиков, и др. рассматривают действие лекарств не как действие масс, а как действие поверхностей. Моаньо по этому поводу пишет («Kosmos» I, P. 615) что «ничто не противоречит предположению, что действие гомеопатических лекарств является действием поверхности, как, например, действие электричества. Поэтому действие гомеопатических лекарств не представляет ничего невозможного или невероятного, потому что общая сумма поверхностей бесконечно малых частиц в миллионы раз больше поверхности измеримых и весовых частей употребляемых аллопатами». С этими теоретическими соображениями математиков вполне согласны экспериментальные микроскопические исследования Майергофера, Бухмана, Сегена и других, из которых явствует, что лекарственные частицы, по мере растирания и разведения, прогрессивно расщепляются, раздробляются, уменьшаются и через это, несомненно, приводятся в состояние, наиболее удобное для полного и совершенного всасывания их в организме и проникновения их в элементарные клетки наших тканей и органов. По наблюдением Майергофера, в третьем растирании олова больной получает 115 с лишком миллионов раздробленных и ещё дробимых частиц этого металла, и кубический объём такой металлической частицы в 64 раза меньше объема кровяного шарика у человека, так что эти частицы могут свободно быть восприняты и усвоены кровяными шариками. По другому вычислению, предполагая, что каждая частица лекарственного вещества, при каждом последующем растирании по децимальной шкале, распадается только на 50 частиц, мы получим, что в одном миллиграмме 12-го деления из первоначального миллиграмма лекарственного вещества образовалось почти 245 миллионов частиц, ещё видимых под микроскопом. Принимая среднее количество крови у человека за шесть литров, мы видим, что один миллиграмм 12-го деления должен равномерно распределиться по всей массе крови человека таким образом, что на каждый миллиграмм крови приходится 40 частиц, и никто не будет оспаривать, что эти 40 частиц лекарственного вещества на 1 миллилитр крови, при известных условиях, могут ещё оказать весьма чувствительное действие на человеческий организм, а так как, кроме того, величина лекарственного приёма, назначаемого гомеопатами, всегда больше одного миллиграмма и повторяется несколько раз в день, то суточное количество поступающих таким образом частиц на каждый миллилитр крови будет гораздо больше.
Кроме того, на помощь объяснения возможности действия «гомеопатических» доз могло бы ещё явиться нечто вроде так называемого каталитического действия, т. е. действие одного тела на другое в силу одного своего присутствия или прикосновения, без участия химических процессов взаимного соединения. Так, например, одно присутствие губчатой платины вызывает химическое соединение водорода с кислородом, причём сама платина остаётся химически без изменения. Нечто подобное представляют и процессы брожения, для осуществления которых в громадном количестве достаточно ничтожного минимального количества известного органического вещества или фермента, обусловливающего саморазложение соответствующих органических соединений без собственного разрушения. Вирхов говорит, что когда каталитические возбудители поступают в живой организм, то они вызывают в нём известный внутренний процесс или молекулярное движение, сила которого вовсе не находится в пропорциональном отношении к количеству возбуждающего вещества. Напротив того, говорит Вирхов, «минимум весьма энергического возбудителя может вызвать очень продолжительное и значительное воздействие, вследствие того, что первоначальное каталитическое движение распространяется всё дальше и дальше. Это один из тех фактов, который наглядно обнаруживает возможность действия гомеопатических лекарств (Dies ist eine der Thatsachen, welche die Möglichkeit der sogenannten homöopathischen Wirkungen anschaulich machen)». Это собственные слова Вирхова.
Поэтому вы, может быть, теперь отчасти поймёте, почему одна миллионная часть грана поваренной соли, известным образом приготовленной, может оказывать действие на чувствительный организм, в то время как один гран грубой соли такого действия не оказывает. Вы видите, что арифметический масштаб неприменим к физиологическим явлениям в живом организме, и что в физиологическом действии лекарств входит в соображение не только количество, но и качество вещества, способ его приготовления, увеличение действующей поверхности его атомов, взаимное увеличение расстояния между молекулами, увеличение амплитуды их качания и т. д., и т. д. Словом сказать, тут существует масса условий, о которых теперь говорить мы не можем, так как пришлось бы коснуться разных гипотез о строении материи и о механизме действия закона подобия, что не входит в программу моей сегодняшней беседы. Для меня только важно констатировать факт, что лекарственное вещество, даже в высоком разведении, способно оказывать такое известное действие на организм, что даже одна биллионная часть грана соли способна, при известных условиях, оказать терапевтическое действие, в то время как один гран грубой соли не оказывает такого действия. Нам важно установить факты, а затем уже найти им объяснение. Поэтому, возвращаясь к раньше поставленному вопросу, существуют ли факты, доказывающие возможность действия высоких гомеопатических делений, мы должны смело и решительно ответить: да, существуют.
Из обширных и добросовестных опытов профессора фармакологии Эмбер-Гурбера известно, что мышьяк в 7-м децимальном растирании может ещё производить зуд, красноту кожи (эритему), накожную сыпь и жжение в глазах, а в 15-м делении — сливную просовидную сыпь и общее недомогание. Доктор Грауфогль, испытывая на себе тридцатое (децимальное) разведение мышьяка, получал общее нездоровье и характерное для мышьяка чувство неутолимой жажды. По его же наблюдениям, продолжительное употребление туи в 30-м делении способно вызывать у восприимчивых лиц размягчение ногтей. Каждому врачу-гомеопату неоднократно доводилось встречать в своей практике не только случаи так называемого «гомеопатического ожесточения», т. е. усиления существующих объективных и субъективных симптомов под влиянием средних и высоких гомеопатических делений, но и прямо случаи физиологического действия лекарств в высоких делениях, обнаруживающегося в здоровых частях. Никогда не забуду и живо помню как теперь, недавний случай из моей летней крестьянской практики. Мне принесли ребёнка 3,5 лет с золотушным воспалением глаз, обильным и едким отделением гноя и светобоязнью. Я назначил ему Mercurius corrosivus в шестом центесимальном разведении. После двух первых приёмов у ребенка показалось чрезвычайное и ещё небывалое ухудшение всех глазных симптомов, а после 3-го и 4-го приёмов появилась резь и боль в животе и характерные натужные испражнения. Отец в испуге приносит ребёнка и спрашивает, что делать. Усмотревши в этой болезненной картине патогенетическое действие Mercurius'a, я, понятно, отменил употребление этого лекарства, дал чистый спирт, с наставлением давать ребенку два раза в день по три капли, и через 4 дня опять принести ребенка ко мне. Ребёнок был доставлен ко мне только через неделю: симптомы раздражения глаз и прямой кишки совершенно уничтожились на другой день, и в течение всей недели наступило значительное улучшение в состоянии глаз, что меня ещё более утвердило в мысли, что это было гомеопатическое ожесточение. Но, искушаемый непреодолимым желанием экспериментально проверить своё подозрение, я, для контроля, опять назначил ребёнку тот же самый Мегсurius corrosivus в том же самом 6-м делении, и кто же представит мой восторг, когда к вечеру того же дня отец приносит ко мне ребёнка с жалобой, что после первых трёх приёмов опять появилась раздражительность глаза к свету и затем необыкновенное ухудшение глазных симптомов, а после 5-го приёма — опять одно характерное испражнение с резью и болью. Я нелицемерно говорю о моём восторге, потому что радость видеть математическое осуществление заранее предсказанного явления и редкое счастье иметь в руках такой чувствительный реактив на бесконечно малую дозу гомеопатического лекарства, пересиливали во мне в данную минуту чувство жалости к временному ожесточению болезни маленького пациента, тем более, что я уже ни на минуту не сомневался, что ребёнок будет здоров, что Mercurius corrosivus есть специфическое для данного случая средство, но что оно назначено в делении, не соответствующем индивидуальной восприимчивости ребенка. Так и случилось. После трех дней паузы и уничтожения всех физиологических симптомов лекарства, я назначил Mercurius corrosivus в 30-м делении, который один, без помощи других внутренних и наружных средств, в 10 дней излечил золотушное воспаление глаз, длившееся 5 месяцев.
Такие случаи эксквизитной восприимчивости довольно редки в практике, но когда они встречаются, особенно в столь отчётливой форме, то они неизгладимо запечатлеваются в памяти и поселяют непоколебимое убеждение, что гомеопатические лекарства не суть нули или индифферентные средства, а наоборот, в действии своём на живой организм представляют, при известных условиях, весьма значительную силу и величину там, где уже все физические и химические реактивы давно недостаточны для открытия присутствия вещества.
Выше я сказал, что присутствие лекарственных частиц в гомеопатических разведениях ещё нисколько не доказывает их способности производить какое- либо терапевтическое действие. Теперь скажу наоборот, что точно и экспериментально доказанная способность гомеопатических лекарств производить при известных условиях терапевтическое и даже физиологическое действие неопровержимо доказывает существование в них лекарственных частиц или молекул, или, по крайней мере, известного деятельного состояния материи. Поэтому первоначальный силлогизм должен быть перестроен следующим образом:
Первая посылка: нет действия без причины.
Вторая посылка: гомеопатические лекарства способны при известных условиях оказывать терапевтическое и даже физиологическое действие; откуда
Заключение: ergo действие это должно иметь свою причину, предполагая в данном случае известную материальную причину, которая, тем не менее, может ускользать от обыкновенного физического и химического анализа.
Могу ещё упомянуть об интересных опытах, произведших большую сенсацию во Франции, о которых упоминал профессор Тарханов, именно об опытах над действием лекарств на расстоянии на загипнотизированных людей. Из этих опытов оказывается, что одного приближения лекарства, содержащегося в плотно закупоренном пузырьке, к загипнотизированному достаточно, чтобы вызвать у него известные патогенетические симптомы этого лекарства, например, рвотное лекарство вызывает рвоту, стрихнин — судороги, атропин — расширение зрачка и т. д. Я не особенно ссылаюсь на эти опыты, потому что они требуют ещё проверки, но в случае их экспериментального подтверждения, конечно, они будут служить важным подтверждением нашей гомеопатической дозологии, так как тут действие лекарства зависит не от внушения или какого-либо психического влияния, а от одного прикосновения или даже приближения лекарства к телу субъекта, причём тут действует, так сказать, лекарственная атмосфера, окружающая этот пузырёк.
Я могу ещё указать на чрезвычайно тонкий способ исследования, дающий возможность обнаруживать присутствие вещества в 30-х и даже более высоких гомеопатических разведениях. Я говорю о невральном анализе профессора Йerepa. Способ этот так тонок и своеобразен и так далеко оставляет позади себя все самые тонкие методы исследования, например, посредством усовершенствованных микроскопов, спектрального анализа и т. д., что мне не хотелось бы говорить что бы то ни было ни за, ни против него, не подвергнувши его строгому личному испытанию. К сожалению, желание моё заняться прошлым летом этим методом исследования под руководством самого профессора Йerepa не могло осуществиться, вследствие чего я и вынужден был отложить эти опыты на неопределённое время. Поэтому теперь предпочитаю оставить вопрос о гомеопатических дозах in statu quo, без опоры невральнаго анализа. О результате же моих будущих наблюдений, когда они состоятся, не замедлю сделать доклад коммиссии Педагогического музея, а затем, быть может, буду иметь случай довести их и до сведения публики, быть может, в этой самой аудитории.
* * *
Вы, конечно, заметили, милостивые государыни и милостивые государи, что я до сих пор говорил почти исключительно о физико-химическом и физиологическом действии гомеопатических лекарств, т. е. о возможности их действия на неорганическую и органическую природу и, в частности, на здоровый человеческий организм. Этим я, так сказать, делал уступку логической непоследовательности или вынужденной увёртливости наших противников. В самом деле, когда они вам говорят: докажите нам ad aculos действие гомеопатических лекарств, вызовите пот, понос, слюнотечение, рвоту, расширение зрачка, и т. п., словом, произведите на наших глазах явное и несомненное физиологическое действие гомеопатических лекарств, то они или не понимают требование нашей дозологии, т. е. не понимают сущности спора, или же уклоняются от предмета спора, переносят центр тяжести диспута на вопросы, не подлежащие спору, опровергают такие положения, которые нами не поддерживаются — словом, применяют тот вид отлагательного софизма, который постоянно употребляется в случаях, когда оппонент боится прямо и честно подступить к спорному вопросу, не будучи в состоянии его опровергнуть, и который имеет целью избежать необходимости рассмотрение вопроса по существу. Для устранения такого софизма, нужно только ясно и точно определить и установить положение спорного вопроса.
Итак, мы вовсе не утверждаем, чтобы посредством наших гомеопатических лекарств, особливо в высоких разведениях, можно было бы производить абсолютные физиологические эффекты, хотя из всего мной сказанного вы видите, что мы не отрицаем этой возможности на восприимчивых или чувствительных организмах, ограничивая, так сказать, сферу этой возможности случаями идиосинкразии, т. е. существования эксквизитной восприимчивости организма к известным специфическим раздражителям. Я имел честь вам разъяснить прошлый раз, что главный и самый ценный материал нашей гомеопатической фармакологии основан на наблюдении действия лекарственных веществ в обыкновенных физиологических и фармакологических или несколько меньших дозах, и что для изучения тонкой характеристики действия лекарственных веществ мы уменьшаем величину лекарственного приёма до тех пор, пока он ещё в состоянии производить физиологическую реакцию в здоровом организме. Следовательно, мы не оспариваем, что для физиологических эффектов потребны в большинстве случаев и физиологические дозы лекарства, но мы утверждаем, что во всякой идиопатической, т. е. первичной и самостоятельной болезни, аналогичной с другой, ранее изученной лекарственной болезнью, это лекарственное вещество будет в состоянии излечить эту родственную ему болезнь и притом обыкновенно в дозе, несравненно меньшей, чем физиологическая, но насколько меньшей — это вопрос индивидуальный: раз в 1-м децимальном, в другой раз — в 30-м центесимальном делении. Мы, значит, утверждаем, что гомеопатические лекарства, даже в высочайших делениях, способны производить терапевтический эффект. Противники наши тотчас возражают, что это, очевидно, невозможно, потому что если лекарство не в состоянии произвести физиологическое действие, то ео ipso оно не будет в состоянии произвести терапевтического действия. Но это опять софизм, известный под названием petitio principii, посредством которого допускается верным и доказанными именно то, что составляет спорный вопрос и ещё требует доказательства. Мы не оспариваем, что для аллопатического лечения, действующего на здоровые части организма и стремящегося вызвать в них грубый физиологический эффект, потребны и физиологические дозы лекарств. Но мы утверждаем, что для гомеопатического лечения, действующего не на здоровые, а на больные части, весьма чувствительные к своим специфическим раздражителям, и имеющего целью вызвать в них не грубое физиологическое, а только динамическое действие, мы утверждаем, я говорю, что для гомеопатического лечения терапевтическая доза необходимо должна быть меньше физиологической. Эта необходимость вам, может быть, станет понятнее, если вы мысленно сравните себе состояние больного и здорового организма с известными состояниями физического равновесия тел. Здоровый организм находится в состоянии устойчивого равновесия, для нарушения которого потребно приложение довольно значительной силы. Больной же организм находится в состояли неустойчивого равновесия, и вывести его из этого состояния чрезвычайно легко посредством самой незначительной силы, особливо когда она действует в направлении наименьшей устойчивости. Точно так же больной организм, находящейся в состояни известного болезненного расстройства, легче всего поддаётся действию таких раздражителей, которые способны вызвать в нём подобное же расстройство, т. е. действуют в одном направлении с болезнью, и гомеопатические лекарства только потому и действительны в малых приёмах, что производят однородное или аналогичное раздражение в больных частях. Вирхов, помните, говорит, что минимум весьма энергического раздражителя может иметь весьма продолжительное и сильное каталитическое действие. Но всякое лекарственное вещество, действуя на больные органы и ткани, находящиеся с ним в избирательном, предпочтительном или специфическом сродстве, является по отношению к этим органам и тканям весьма энергическим раздражителем, или, другими словами, больные органы и ткани находятся в состоянии чрезмерной восприимчивости или идиосинкразии к своим гомеопатическим раздражителям. Поэтому, если физиологическая идиосинкразия составляет своего рода редкость или исключение, то терапевтическая идиосинкразия больных частей к своим гомеопатическим лекарствам является общим правилом, физиологическим законом, в котором и заключается ключ к пониманию этой способности действия гомеопатических лекарств в бесконечно малых приёмах на своих чувствительных физиологических реагентов. Следовательно, весь вопрос состоит в том, чтобы испытать чувствительность больного организма к его специфическими раздражителями и определить границу реакции и принцип исследования тут должен быть тот же самый, как и тот, который прилагается к исследованию всякого другого факта и явление природы, т. е. опыт и наблюдение. Смешно спорить и спекулировать о том, что прямо и легко разрешается простым экспериментом. Когда Галилей открыл своим телескопом спутники Юпитера, то его современники и знаменитые в то время астрономы отказывались верить этому открытию, потому что эти спутники невидимы простым глазом, а первый профессор Падуанского университета, фамилию которого я забыл, упорно отказывался смотреть в телескоп, и вообще по всему этому вопросу была поднята целая буря толков и пересудов, между тем как вопрос просто разрешался наблюдением. Точно так же, когда мы говорим, что мышьяк может быть обнаружен в весьма разведённых растворах посредством маршевского аппарата, то для проверки нужно взять прибор, содержащий цинк и серную кислоту, т е. выделяющие водород, и прибавить известное количество кислородных соединений мышьяка, причём образующийся от действия водорода в момент его выделения из серной кислоты мышьяковистый водород, при прохождении через накалённую стеклянную трубку, легко разлагается на водород и металлический мышьяк, который и осаждается в виде блестящего слоя на трубке, ниже накалённого места. Это и есть известная, весьма чувствительная реакция Марша на мышьяк. Что бы вы сказали химику, если бы он сказал: «Не верю этой чувствительности». Вы бы ему ответили: «Испытайте, милостивый государь, тогда сами увидите». Или хорош был бы химик, который отказался бы поверить столь чувствительной реакции на мышьяк на том основании, что мышьяк не может быть открыт какой-нибудь другой, ну, хотя бы фелинговской реакцией, которая чувствительна на сахар. А между тем, в таком смешном и карикатурном положении находятся врачи, спорящие о невозможности действия гомеорптических лекарств, отказывающиеся верить этому действию или предлагающие проверить их действие посредством физиологических реакций на здоровом организме, что равносильно желанию открыть мышьяк посредством фелинговской реакции на сахар. Когда мы говорим, что гомеопатические лекарства способны оказывать терапевтическое действие, то реагентом на известное лекарственное вещество является больной организм, находящийся в элективном сродстве с лекарственным веществом, причём реакция, вытекающая из взаимодействия между лекарственным веществом и больным организмом, выражается в виде восстановления патологически расстроенных его функций к физиологической норме, т. е. в виде искусственного излечения или выздоровления. Поэтому, по самому существу предмета, весь спор только и может и должен быть разрешен не на основании беспочвенных отзывов медицинских факультетов или журнальных постановлений Медицинского совета, а на твёрдой и незыблемой почве терапевтических опытов и наблюдений. Поэтому, если какой-нибудь отважный экспериментатор возьмётся на ваших глазах проглотить целую гомеопатическую аптеку в доказательство ничтожности гомеопатических лекарств, то вы, конечно, не будете опасаться за его драгоценную жизнь — она вне всякой опасности, потому что наши лекарства рассчитаны для произведения не физиологических, а терапевтических действий. Но если этот самый испытатель будет иметь несчастье заболеть когда-нибудь воспалением лёгких — от чего храни его Бог, — то я желал бы видеть, куда денется вся его храбрость, если он станет в это время испытывать на себе действие тех лекарственных веществ, которые имеют способность также вызывать воспаление лёгких в здоровом человеке, например, фосфор, и притом в том самом низком разведении, в котором он безнаказанно глотал его вместе с другими лекарствами, будучи здоров. Теперь он тотчас увидит, что больной орган иначе реагирует. чем здоровый, что воспалённое лёгкое находится в состоянии идиосинкразии к фосфору, потому что он производит в нём аналогичное раздражение и даже в малой дозе способен вызвать значительное ухудшение болезни. Таким образом, при наличности чувствительных реагентов в собственном организме, он удостоверится в активной силе гомеопатических лекарств, которая прежде, при отсутствии этих чувствительных реагентов, т. е. больных органов, находилась в потенциальном состоянии. Затем, поднявшись вверх по ступени гомеопатической шкалы разведений и найдя то индивидуально соответствующее ему деление, которое уже больше не производит у него ожесточение, наш экспериментатор убедится, какая громадная разница в течении лёгочного воспаления при гомеопатическом и при аллопатическом лечении, и почувствует на собственном организме всё несомненное превосходство первого над последним и, таким образом, из неверующего Савла обратится в верующего и убеждённого Павла.
(Рукоплескания)
Итак, центральная ось, около которой вертится весь спор, заключается в необходимости терапевтических наблюдений, и если отнять от терапии возможность опираться на терапевтические опыты и эксперименты, то на чём же тогда и может основаться всё здание научной терапии? Критериум для суждения о гомеопатической терапии должен быть тот же самый, который прилагается к суждению о действительности всякой другой терапии. Медицина ведь живёт не теорией и умозрёниями, а практикой и опытом, и может существовать лишь до тех пор, пока пациенты в неё верят и ищут от неё помощи, а в настоящее время, не подлежит сомнению, большое число опытных, сведущих, добросовестных и безупречных врачей по всему свету покидают старую школьную теорию, не видя в ней твёрдой помощи для своих больных, и находят якорь спасения в новой, свежей ганемановской терапии, полной самого широкого и светлого будущего, и также всем известно, что рядом с этим врачебным возрождением миллионы пациентов всевозможных общественных классов и состояний, с интеллигенцией во главе, повсеместно и в ежегодно увеличивающейся прогрессии, отвращаются от «аллопатии» и телом и душой предаются гомеопатии. Поэтому мы вправе требовать от представителей медицинской науки больше внимания и меньше пристрастия к нашему законному иску, а иск заключается в том, чтобы не отвергать гомеопатию без испытания и, буде испытание не выдержит критики, то не отделываться общими фразами, что мы-де пробовали и не помогло, а представить те отрицательные факты и подлинные протоколы опытов, на основании которых гомеопатия не заслуживает быть принятой в лоно научной медицины. А буде испытание подтвердится, то мы требуем признания за гомеопатией гражданских прав на мирное существование и развитие под сенью университетских стен и правительственных учреждений.
(Рукоплескания)
Когда однажды голландский посланник рассказал сиамскому королю, что в его родине в холодное время года замерзает вода и делается настолько твёрдой, что в состоянии выдержать слона, то король ему возразил: «До сих пор я верил всем твоим странным рассказам о твоей родине, потому что считал тебя здравомыслящим и добросовестным человеком; теперь же я вижу, что ты лжёшь!.». (Смех) Гомеопаты находятся в положении голландского посланника перед сиамским королём. (Рукоплескания) Что он мог сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить поездку в Голландию и на месте убедиться в достоверности его показаний. Что мы можем сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить честное и добросовестное испытание по всем правилам науки и удостовериться в истине нашего учения. В настоящее же время вопрос поставлен так, что сиамские короли науки не признают гомеопатии, потому что не верят в неё, а не верят в неё, потому что не желают её испытать, а не желают её испытать, потому что не верят в неё — и в этом заколдованном круге вращаются, как белка в колесе. Из этого неестественного положения только один выход — это иметь нравственное мужество посмотреть в телескоп, чтобы увидеть спутники Юпитера, т. е. произвести эксперименты по правилам науки. (Рукоплескания) О многочисленных, многосложных и разнообразных причинах, отчего это не делается, я сегодня умолчу, потому что это не входит в программу настоящей беседы, но оставляю за собой право коснуться этого вопроса в одной из следующих моих бесед.
Возвращаясь к вопросу о дозе, я должен указать на факт, знакомый, вероятно, большинству из вас. Вы хорошо знаете, что из числа врачей-гомеопатов, советами которых вам приходилось пользоваться, одни употребляют преимущественно низкие, другие — средние, третьи — высокие разведения, четвёртые придерживаются и тех и других, смотря по необходимости, откуда логически вытекает, что вопрос о дозе не составляет существенной стороны гомеопатического лечения. Это расхождение в дозологии нисколько не мешает им всем быть верными последователями Ганемана и истинными гомеопатами в строгом смысле слова, коль скоро они в своих терапевтических показаниях придерживаются руководящего закона подобия. Поэтому, если под названием «гомеопатического лекарства» подразумевается ясное и опредёленное представление о лекарственном веществе, действующем на больной организм в том же направлении, как и болезнь, то с выражением «гомеопатические дозы» не связано ровно никакого реального представления, потому что «гомеопатические» дозы колеблются в широчайших границах, начиная с нескольких капель крепкой тинктуры и кончая крупинками 30-го разведения или выше. Поэтому и противники наши, помышляющие уничтожить гомеопатию с лица земли, должны прежде всего опровергнуть или, по крайней мере, поколебать наши основные принципы, доказавши их нерациональность, а в вопросе о гомеопатических дозах они должны фактически доказать несостоятельность, прежде всего, низких и средних гомеопатических делений, во 1-х, потому что именно они находятся в наибольшем употреблении между врачами и неврачами, и, во 2-х, потому что доказанная несостоятельность низких делений a fortiori распространялась бы и на высокие, между тем как отрицание действительности 30-х делений ещё далеко не достаточно для отрицания возможной действительности низких и средних делений.
Что же касается рек, морей и океанов и вообще тех бесконечно больших цифр, посредством которых наши противники желают парализовать критическую способность своих слушателей и читателей, то я уже выставил им противовес в раньше приведённых соображениях и аналогиях. Нужно помнить, что природа как в бесконечно-великом, так и бесконечно-малом, не имеет никаких границ и недоступна человеческому пониманию и воображению. Для заключения позволю себе привести лишь по одному примеру бесконечно-малых величин и расстояний.
По вычислению Араго, если бы поместить Солнце на одну чашу весов, то для равновесия потребовалось бы на другую чашу 335 000 шаров, равных нашей Земле. А по вычислению Гумбольдта Луна находится на расстоянии 238 000 миль от Земли, и если бы поместить Землю с её спутником Луной в центр солнечного шара, то лунная орбита находилась бы внутри Солнца, окружённая значительным солнечным поясом. Это даёт некоторое представление о величине Солнца. Тем не менее, Солнце в сравнении с отдалёнными неподвижными звездами представляется не более, как маленькой песчинкой. О расстоянии этих неподвижных звёзд можно составить себе слабое понятие, если вспомнить, что свет проходит в секунду 40 000 миль; тем не менее, по вычислению астрономов, есть настолько отдалённые звёзды, что свет от них требует нескольких тысяч лет для прохождения до Земли; а может быть, есть и такие звёзды, свет от которых ещё не успел достигнуть нашей планеты. Эти представление о величине и расстоянии совершенно недоступны человеческому пониманию, но, тем не менее, принимаются как факт точнейшей из всех наук — астрономией. Отчего же непонятность или недоступность человеческому уму представления о действительности бесконечно-малых доз — что составляет факт опыта и наблюдения — могла бы служить причиной их отрицания?
Для того, что бы дать вам бледное представление о величине конечных частиц, на которые распадаются лекарственные вещества при их последовательном растирании и разведении, приведу следующий пример, заимствованный мной у Крукса.
На основании существующих вычислений, стеклянный шар, имеющий 13,5 сантиметров в поперечнике, т. е. величиной с большой апельсин, вмещает в себе более квадриллиона (1.000000.000000.000000.000000) молекул. Если взять радиометр такой величины, т. е. шар с разреженным внутри воздухом до 1/1 000 000 — й атмосферы и пробуравить его посредством электрической искры, то образуется тончайшее микроскопическое отверстие, которое, однако, достаточно велико для того, чтобы доставить свободный пропуск снаружи внутрь молекулам внешнего воздуха. Внешний воздух устремляется внутрь и приводит во вращательное движение крылья радиометра. Теперь, если допустить величину молекул таковой, что в каждую секунду времени через это микроскопическое отверстие может проникнуть сто миллионов молекул, то, спрашивает Крукс, как вы думаете, сколько потребуется времени для того, чтобы этот радиометр наполнился воздухом? Час, день, год или столетие? Нет, гораздо больше — целая вечность; во всяком случае, такой период времени, который не может быть охвачен человеческим воображением. Если допустить, что этот разреженный шар неразрушим и что он был пробуравлен при возникновении Солнечной системы, что он потом существовал в бесформенный период сначала образования Земли, а потом и всех её чрезвычайных геологических переворотов, что он был свидетелем появления первого и будет свидетелем исчезновения последнего человека на Земле; если предположить, что он будет существовать до тех пор, пока Солнце, по мнению астрономов, через 4 000 000 столетий от своего образования обратится в пепел, допустивши всё это, то и тогда ещё этот шар за весь этот необъятный период времени не наполнится своим квадриллоном молекул, полагая, как выше сказано, что в каждую секунду времени проникает через микроскопическое отверстое сто миллионов молекул. Но что же вы скажете, продолжает Крукс, если, пробуравив теперь этот шар на ваших глазах, я вам скажу, что весь этот квадриллион молекул устремляется в шар, т. е. последний наполнится воздухом раньше, чем вы успеете покинуть эту аудиторию? И так как величина отверстия и количество молекул остаются неизменными, то этот кажущийся парадокс объясняется только бесконечной малостью величины самых молекул, вследствие чего они устремляются через отверстие в количестве не ста миллионов (100 000 000), а в неизмеримо большем количестве, по крайней мере 300 триллионов (300.000000.000000.000000) в секунду.
Конечно, ввиду всех этих фактов должен бледнеть и смиряться человеческий ум. Но вы будете знать, что природа всегда и везде действует посредством бесконечно-малых величин, и, выражаясь математически, сумма бесконечно-малых дифференциальных влияний интегрируется в конечный эффект, который только тогда и делается доступным нашим грубым и несовершенным органам чувств. Бесконечно малые причины влекут за собою бесконечно великие последствия и, таким образом, «человеческий организм, да и вся природа, есть ничто иное, как гомеопатическая лаборатория!»
(Продолжительные рукоплескания)