Тольбот Бёльстрод не знал счастья в этот день. Он ходил из комнаты в комнату, надеясь найти Аврору то в бильярдной, то в гостиной, оставался в передней под предлогом смотреть на барометр и термометр, а на самом деле, чтобы слушать, не отворится ли дверь комнаты Авроры, Все двери в Фельден постоянно то отворялись, то запирались — так казалось Тольботу Бёльстроду.

У него не было предлога, чтобы проходить мимо дверей мисс Флойд, потому что его комната находилась в противоположном углу дома, но он оставался на широкой лестнице, смотреть на картины, висевшие на стенах, не видя ничего. Он надеялся, что Аврора придет к завтраку; но завтрак кончился без нее; и веселый смех и приятный разговор семейного собрания раздавались в ушах Тольбота как-то далеко-далеко, будто через какой-то широкий океан сомнений и замешательства.

Он провел этот день самым несчастным образом, непримеченный никем, кроме Люси, которая кротко наблюдала за ним, когда он то входил в гостиную, то выходил из нее. Ах! За многими мужчинами наблюдают любящие глаза, которых они не примечают! Сколько мужчин любимы нежными сердцами, тайну которых они не узнают никогда!

Вскоре после сумерек, Тольбот Бёльстрод пошел в свою комнату одеваться. Это было за несколько времени перед звонком, но он хотел одеться рано, чтобы непременно быть в гостиной, когда придет Аврора.

Он не взял с собою свечи, потому что на камине в его комнате всегда стояли свечи.

В этой приятной комнатке было почти темно, но огонь в камине позволял все-таки рассмотреть белый предмет на зеленой скатерти письменного стола. Белый предмет было письмо. Тольбот помешал уголья в камине и яркое пламя осветило комнату так светло, как днем, и взял письмо одной рукою, а другою зажег свечи на камине. Письмо было от его матери.

Аврора Флойд сказала ему, что он получит от нее письмо. Что все это значило? Я твердо верю, что мы имеем почти сверхъестественное предвидение наступающего бедствия, пророческий инстинкт, говорящий нам, что такое-то письмо или такой-то посланный, привезли неприятное известие. Тольбот Бёльстрод имел это предвидение, когда развертывал бумагу дрожащею рукою. Перед ним стояла тень с закрытым лицом, призрачная и неопределенная, но она стояла перед ним.

«Мой милый Тольбот, я знаю, что это письмо огорчит и расстроит тебя, но моя обязанность тем не менее ясно лежит передо мною. Я боюсь, что твое сердце вполне отдано мисс Флойд».

Стало быть, неприятное известие касалось Авроры; призрачная тень медленно поднимала свое черное покрывало, и лицо той, которую он любил больше всего на свете, виднелось за этим покрывалом.

«Но я знаю», — продолжало это безжалостное письмо, «что понятие о чести составляет самую сильную сторону в твоем характере, и что как ни любил ты эту девушку… (Боже, она говорила о его любви в прошедшем!), ты не позволишь себе запутаться в фальшивое положение вследствие сердечной слабости. В жизни Авроры Флойд есть какая-то тайна».

Эта фраза находилась в конце первой страницы, и прежде, чем дрожащая рука Тольбота Бёльстрода могла перевернуть лист, все сомнения, все опасения, все предчувствия, испытанные им, воротились к нему со сверхъестественной ясностью.

«Констэнс Тривильян приехала сюда вчера, и ты можешь вообразить, что вечером мы говорили о тебе и рассуждали о твоей помолвке».

Будь проклята легкомысленная женская болтовня! Тольбот смял письмо в руке и хотел швырнуть его от себя, но нет, его должно прочесть. Тень сомнения надо разобрать и победить, или на земле для него не будет покоя. Он продолжал читать письмо.

«Я сказала Констэнс, что мисс Флойд была воспитана в одном пансионе с нею и спросила, помнит ли она ее.

— Как! — сказала она, — это та самая мисс Флойд, которая так много наделала шуму? Та самая мисс Флойд, которая убежала из школы?»

«И она сказала мне, Тольбот, что мисс Флойд была привезена к девицам Ленар ее отцом, год тому назад, в июле, и что через две недели после своего приезда в школу она пропала; ее исчезновение, разумеется, возбудило большое волнение и большие толки между другими ученицами; говорили, что она бежала. Это дело было заглушено, но ты знаешь, что девушки любят болтать и из того, что Констэнс сказала мне, я воображаю, что о мисс Флойд говорили весьма неприятные вещи. Теперь ты говоришь, что дочь банкира воротилась в Фельден в сентябре. Где же была она в этот промежуток?»

Он не читал более. Один взгляд сказал ему, что в этом письме заключались материнские предостережения и увещания, как действовать в этом запутанном деле.

Он спрятал скомканное письмо в карман и опустился в кресло у камина.

Итак, в жизни этой женщины была тайна. Сомнения и подозрения, неопределенные опасения и недоумения удерживавшие его сначала и заставлявшие его бороться с его любовью, не были неосновательны. Для всего этого были причины, как для каждого инстинкта, влагаемого Провидением в наши сердца. Черная стена возвысилась около него и заперла его навсегда от любимой им женщины, от женщины, которую он любил так безрассудно, так неистово, от этой женщины, за которую он благодарил Бога в церкви только за несколько часов перед тем.

И она должна была сделаться его женою, может быть, матерью его детей. Он закрыл лицо холодными руками и громко рыдал. Не презирайте его за эту тоску: это были девственные слезы его мужского возраста. С самого младенчества не было слез на его глазах. Сохрани Бог, чтобы подобные слезы могли быть пролиты более одного раза в жизни! Агонию этой минуты нельзя было пережить два раза в жизни. Хриплые рыдания раздирали его грудь, как будто тело его было изрублено заржавевшей шпагой, а когда он отнял свои мокрые руки от лица, он удивлялся, отчего они не красны: ему казалось, что он должен был проливать кровавые слезы. Что должен был он сделать?

Отправиться к Авроре и спросить ее, что значило это письмо? Да, его образ действия был довольно ясен. Прилив надежды охватил его и прогнал его страх. Зачем он так скоро готов был сомневаться в ней? Он был жалкий трус, если подозревал ее — подозревал эту девушку, прозрачная душа которой так свободно открывалась перед ним, а каждый звук голоса был правдив! В своих сношениях с Авророй он более всего научился уважать в ее характере ее высокое чистосердечие.

Он почти расхохотался при воспоминании о торжественном письме своей матери. Это так было похоже на простых деревенских жителей, жизнь которых была ограничена узкими пределами корнваллийской деревни — они привыкли делать горы из песчинки. Что же было удивительного в том, что случилось? Избалованному ребенку, своевольной наследнице надоела иностранная школа, и она убежала. Отец ее, не желая разглашать об этой шалости, поместил ее куда-нибудь в другое место и скрыл втайне ее сумасбродство. Что же было такого во всем этом деле с начала до конца, неестественного и невероятного, если сообразить исключительные обстоятельства этого дела?

Он воображал Аврору с разгоревшимися щеками, со сверкающими глазами, бросающую запачканную тетрадь в лицо французскому учителю и убежавшую из школы среди шумной болтовни. Прелестное, пылкое создание! Нет ничего, чем мужчина не мог бы восхищаться в женщине, которую он любит, и Тольбот готов был восхищаться Авророю за то, что она убежала из школы.

Первый звонок к обеду раздался во время агонии капитана Бёльстрода, поэтому коридоры и комнаты были пусты, когда он пошел отыскивать Аврору с письмом матери в кармане.

Ее не было ни в бильярдной, ни в гостиной; но Тольбот нашел ее наконец в маленькой комнатке в конце дома, с окном, выдававшимся в сад. Комната была тускло освещена лампою, и мисс Флойд сидела у окна и смотрела на холодное зимнее небо и на побелевший ландшафт. Она была в черном; ее лицо, шея и руки казались белы, как мрамор, отделяясь от ее темного платья, и ее поза была так неподвижна, как статуя.

Она не шевелилась и не оглянулась, когда Тольбот вошел в комнату.

— Милая Аврора, — сказал он, — я отыскивал вас везде.

Она вздрогнула при звуке его голоса.

— Вам было нужно видеть меня?

— Да, моя милая, я хотел просить вас объяснить мне кое-что. Без сомнения, это самое глупое дело, мой ангел, и, разумеется, его объяснить очень легко; но, как ваш будущий муж, я имею право просить у вас объяснения, и я знаю, знаю, знаю, Аврора, что вы объясните мне все чистосердечно.

Аврора ничего не говорила, хотя Тольбот замолчал на несколько минут, ожидая ее ответа. Он мог только видеть ее профиль, освещенный зимним небом. Он не мог видеть безмолвного страдания на этом юном лице.

— Я получил письмо от моей матери, и в этом письме есть кое-что, что я просил бы вас объяснить мне. Прочесть его вам, мой ангел?

Голос его замер после этого нежного выражения. Настал день, когда она нуждалась в его сострадании и когда он давал его искренно; но эта минута прозвучала как надгробный колокол любви. В эту минуту бездна разверзлась.

— Прочесть вам это письмо, Аврора?

— Пожалуйста.

Он вынул скомканное письмо из кармана и, наклонившись к лампе, прочел его вслух Авроре. Он ожидал при каждой фразе, что Аврора перебьет его каким-нибудь пылким объяснением, но она молчала и даже когда он кончил, она не сказала ничего.

— Аврора, Аврора! Правда ли это?

— Правда.

— Но зачем вы убежали из школы?

— Я не могу сказать вам.

— И где вы были между июнем и сентябрем в пятьдесят шестом году?

— Я не могу сказать вам, Тольбот Бёльстрод. Это моя тайна, которую я не могу сказать вам.

— Вы не можете сказать мне; почти год не достает из вашей жизни, и вы не можете сказать мне, вашему мужу, что вы делали в этот год?

— Не могу.

— Когда так, Аврора Флойд, вы не можете быть моей женой.

Он думал, что она обернется к нему с негодованием и яростью, и что объяснение, которого он жаждал, сорвется с ее губ потоком сердитых слов; но она встала с кресла и, подойдя к Тольботу, упала на колени к его ногам. Никакой другой поступок не мог бы поразить таким ужасом его сердце. Это казалось ему сознанием в вине. Но в какой вине? Какой вине? Какая мрачная тайна таилась в краткой жизни этого юного создания?

— Тольбот Бёльстрод, — сказала Аврора дрожащим голосом, пронзившим его до глубины души: — Тольбот Бёльстрод, Богу известно, как часто я предвидела этот час и страшилась его; если бы я не была труслива, я предупредила бы это объяснение. Но я думала… я думала, что, может быть, этот случай не наступит никогда, или что, когда он наступит, вы будете великодушны — и… поверите мне. Если вы можете положиться на меня, Тольбот, если вы можете поверить, что эта тайна не совсем постыдна…

— Не совсем постыдна! — вскричал он. — О Боже! Аврора! Мог ли я ожидать, что я услышу вас говорящую таким образом? Неужели вы думаете, что в подобных вещах могут быть какие-нибудь степени? Между моей женой и мною тайн не должно быть; и в тот день, когда какая-нибудь тайна, или хоть тень ее, встанет между нами, мы должны расстаться навсегда. Встаньте с ваших колен, Аврора; вы убиваете меня этим стыдом и унижением. Встаньте! И если мы должны расстаться в эту минуту, скажите мне, скажите мне, ради Бога, что я не должен презирать вас за то, что я любил вас с такою силою, которая почти неприлична мужчине.

Она не повиновалась ему, но опустилась еще ниже и закрыла лицо руками; только ее черные волосы были видны капитану Бёльстроду.

— У меня не было матери с самой колыбели, Тольбот, — сказала она задыхающимся голосом. — Сжальтесь надо мною.

— Сжалиться! — повторил капитан, — сжалиться! Зачем вы не просите меня быть к вам справедливым? Один вопрос, Аврора Флойд, один вопрос, может быть, последний. Отец ваш знает, зачем вы оставили школу и где вы были целый год?

— Знает.

— Слава Богу, по крайней мере, за это! Скажите мне, Аврора, скажите мне только это, и я поверю вашему простому слову, как поверил бы клятве другой женщины. Скажите мне: одобрил он причину, по какой вы оставили школу? Одобрил ли он, как провели вы вашу жизнь в этот год? Если вы можете сказать утвердительно, Аврора, тогда между нами не будет более вопросов, и я могу без боязни сделать вас моей возлюбленной и уважаемой женой.

— Я не могу, — отвечала она, — мне только девятнадцать лет, но в эти два последние года моей жизни я разбила сердце моего отца, разбила сердце нежнейшего отца, когда-либо существовавшего на свете.

— Тогда все кончено между нами. Бог да простит вам, Аврора Флойд; но, по вашему собственному признанию, вам нельзя быть женою честного человека. Я закрыл мою душу от всех гнусных подозрений, но прошлая жизнь моей жены должна быть белой, незапятнанной страницей, которую весь свет мог бы читать.

Тольбот пошел к двери, а потом воротился и помог несчастной девушке встать, отвел ее к ее креслу у окна вежливо, как будто она была его дамой на балу. Руки их встретились с ледяным прикосновением, как руки двух трупов. Ах, как много было смерти в этом прикосновении! Как много умерло между этими двумя особами в последние часы! — Надежда, доверие, любовь, счастье — все, что заставляет дорожить жизнью.

Тольбот Бёльстрод остановился на пороге комнаты и заговорил опять:

— Я оставлю Фельден через полчаса, мисс Флойд, — сказал он, — было бы гораздо лучше заставить отца вашего предположить, что неудовольствие между нами произошло по поводу какой-нибудь безделицы, и что вы сами отказали мне. Я напишу мистеру Флойду из Лондона и так составлю мое письмо, чтобы он мог подумать это.

— Вы очень добры, — отвечала она. — Да, я хотела бы, чтобы он подумал это. Это избавило бы его от огорчения. Богу известно, что я была бы признательна за это.

Тольбот поклонился и вышел из комнаты, затворив за собою дверь. Стук затворившейся двери имел для него унылый звук. Ему представилось, точно какое-то слабое юное создание было брошено в живую могилу. Он подумал, что он охотнее оставил бы Аврору лежащую в гробу, чем оставить ее таким образом.

Неприятный, дребезжащий звук второго звонка к обеду раздался, когда он вышел из темного коридора на яркий свет бильярдной. Он встретил Люси Флойд, шедшую к нему в шелковом обеденном платье; бахрома, кружева ленты и золото сверкали на ней, и Тольбот почти возненавидел ее за ее блестящую лучезарность, вспомнив бледное лицо несчастного создания, только что им оставленного.

Мы способны быть страшно несправедливыми в час огорчения, и я боюсь, что если бы кто-нибудь осмелился спросить мнения Тольбота Бёльстрода о Люси Флойд именно в эту минуту, капитан объявил бы ее олицетворением легкомыслия и жеманства. Если вы узнаете недостойность единственной женщины, которую вы любите на земле, может быть, вы почувствуете неприязненное расположение к самым почтенным людям, окружающим вас. Вы почувствуете свирепый гнев, когда вспомните, что те, кого вы совсем не любите, так добры, между тем как та, которой вы отдали всю вашу душу, так недостойна. Корабль, нагруженный вами всеми надеждами вашего сердца, пошел ко дну, и вы сердитесь, видя, как другие корабли плывут под попутным ветром. Люси отступила при виде лица молодого человека.

— Что такое? — спросила она, — что случилось, капитан Бёльстрод?

— Ничего — я получил письмо из Корнваллиса, которое принуждает меня…

Его хриплый голос замер, так что он не мог окончить фразы.

— Леди Бёльстрод — или сэр Джон — может быть, нездоровы? — осмелилась спросить Люси.

Тольбот указал на свои белые губы и покачал головой. Это движение могло значить все. Он не мог говорить. Комната была полна гостей и детей. Малюток пригласили обедать с старшими в этот день, как особенная привилегия сезона. Дверь в столовой была открыта, и Тольбот увидал седую голову Арчибальда Флойда, тускло видневшуюся в конце длинной перспективы огней, серебра, хрусталя и зелени. Старика окружали племянники, и племянницы, и дети их, но место по правую руку, место, которое должна была занимать Аврора, было пусто. Капитан Бёльстрод отвернулся от весело освещенной сцены и побежал в свою комнату, где нашел своего слугу, ожидавшего его с приготовленным платьем и удивлявшегося, почему барин не приходил одеваться.

Слуга отступил при виде лица Тольбота, смертельно бледного при виде восковых свечей на туалете.

— Я уезжаю, Фильман, — сказал капитан очень скоро и невнятным голосом. — Я еду в Корнваллис с экстренным поездом сегодня, если поспею в Лондон вовремя. Уложи мои вещи и поезжай за мною. Ты можешь нагнать меня на Пэддингтонской станции. Я пойду пешком в Бекингэм и с первым поездом поеду в Лондон. Вот отдай это слугам от меня.

Он взял кучу золота и серебра из кармана и высыпал ее в руки слуги.

— Я надеюсь, что ничего дурного не случилось, сэр? — сказал слуга: — сэр Джон нездоров?

— Нет, нет! — Я получил письмо от моей матери… я… ты найдешь меня на станции.

Он схватил шляпу и торопливо вышел из комнаты, но человек побежал за ним с теплым пальто.

— Вы простудитесь, сэр, в такую ночь, — сказал слуга тоном почтительного увещания.

Старик стоял в дверях столовой, когда Тольбот проходил переднюю. Он приказывал слуге позвать дочь.

— Мы все ждем мисс Флойд, — говорил старый банкир, — мы не можем начать обедать без мисс Флойд.

Непримеченный в этой суматохе, Тольбот отворил тихо дверь передней и вышел на холодную зимнюю ночь. Длинная терраса вся горела огнями, светившимися из узких, высоких окон, как в ту ночь, когда Тольбот в первый раз приехал в Фельден, и перед ним лежал парк и обнаженные безлиственные деревья, земля, побелевшая от снега, серое и беззвездное небо — холодное и унылое пространство, составлявшее печальный контраст с теплотою и ярким освещением в доме.

Все это было изображением кризиса его жизни. Он оставлял горячую любовь и надежду для холодной безропотности, или ледяного отчаяния. Он сошел со ступеней террасы в широкий, таинственный парк. Длинная аллея казалась призрачною в сером свете; сплетение ветвей над головой его составляло черные тени, мелькавшие на побелевшем грунте под его ногами.

Он прошел четверть мили, прежде чем оглянулся на освещенные окна позади его. Он не обернулся до тех пор, пока не дошел до поворота, откуда мог видеть тускло освещенное окно той комнаты, где он оставил Аврору. Он стоял несколько времени и смотрел на этот слабый свет и думал — думал обо всем, чего он лишился, или обо всем, от чего он, может быть, избавился — думал о том, какова будет теперь его жизнь без этой женщины — думал, что он предпочел бы быть беднейшим пахарем в Бекингэмском приходе, чем бёльстродским наследником, если бы мог прижать к сердцу девушку, которую он любил, и поверил ее правдивости.